Островитянин

Школа

Настал замечательный день. Это было воскресенье. По какому-то делу из Дун-Хына пришла большая лодка. В то время про нэвуги[13] ничего еще слышно не было, хотя вскоре после того они уже появились. Как только лодка пристала в гавани, люди сказали, что там благородная дама; эта самая дама как раз и оказалась школьной учительницей. Услыхав такую историю, я ею ничуть не заинтересовался, потому что как раз в это самое время начал ходить с удочкой с пляжа на холм. Никто за мной тогда уже не следил, потому что я, по их мнению, был вполне себе здоровенный малый. И была у меня маленькая палка с привязанным на конце крючком. Любой из наших мальчишек вытаскивал из омута по двадцать налимов. Рыбалка никчемушная, но у нас были ручные чайки, и вот им налимы очень кстати.

Так вот, в понедельник, после того как с утренней едой покончено, парнишку в серых штанах было не сыскать. Девочки-подростки уже собрались в школу, а мелкого все не найти. За мной послали Майре, но она только отчиталась перед матерью, что я ушел искать налимов, а со мной за компанию еще двое: Шон Маред и Микиль Пегь[14].

– Сегодня пускай бродит, но завтра – помоги мне Боже, если он улизнет без моего ведома! – сказала мать.

Я пошел к своему пиньчику (это маленькая чайка) и отдал ему налимов.

Вернувшись домой, я был уже не настолько самоуверен, как в прочие дни. Почуял силки, которые расставила мне мать, и вот еще что: коротышка-ведьма из дома напротив уже была тут как тут, так что могла бы с удовольствием посмотреть на взбучку, которую мне предстояло получить – уж больно я изводил ее в то время. Да только моя мать была слишком хитра, не ведьме чета.

Когда девочки пришли домой из школы, мама стала задавать им вопросы, что за женщина эта учительница, покладистая она или злобная. И все сказали, что учительница – женщина замечательная и добрая, что она не била их и не шлепала. И вот тогда моя мать повернула всю эту историю на мой счет:

– Гляньте-ка на этого паршивца, который шляется весь день с самого утра, и того и гляди сверзится головою вниз в какую-нибудь яму, когда будет ловить рыбу для своей чайки. Так вот пусть парень знает, что лучше ему приготовиться завтра с утра пойти с вами вместе, с помощью Божией, – сказала она.

– Может быть, – сказала Кать, – он и завтра провернет с тобой такой же номер, раз ты его никак не наказала.

Она была самой развитой из всех сестер, и меньше всех я был к ней привязан.

– О, завтра-то он будет хорошим мальчиком, Кать, лиха беда начало, – сказала мама.

Все между нами было ладно да складно, пока не настало время идти спать. Сестры рассказывали матери про школу и пытались назвать ей имя учительницы. Но выговорить это имя у них все никак не выходило. Обе весь вечер силились правильно произнести его, пока не начали пререкаться друг с другом. Так что ровно столько, сколько они веселились надо мной в начале вечера, столько и я потешался над ними в конце. В итоге Майре – а она была и самой старшей из всех – сумела произнести имя: Нянс Ни Донаху[15]. Для таких, как они, имя это было трудное, потому что подобных имен никогда еще не слыхали на этом Острове[16]. Наконец все были готовы спать.

На следующее утро всем предстояло отправиться по своим делам, и еда была готова довольно рано, потому что прилив до полудня никого не ждет. Патрик в то время стал уже порядком искушен в разных делах. Он был вторым по старшинству из всех детей, Майре – самая старшая. Отец собирал по всему дому веревки и крючья для себя и для Патрика. Майре готовилась пойти вместе с ними, и мать тоже. Это был день весеннего прилива и пора сбора черных водорослей на удобрения. Кать следовало оставаться за хозяйку, Айлинь, Норе и мне – идти в школу. Вот как мы условились провести этот день.

Сварили котел картошки, рыбу, а к ним капельку молока. Мы все, и взрослые, и дети, быстро набили этим себе животы. Если же говорить насчет чая, то на этом Острове в те времена не было никого, кто видал когда-нибудь чайник. И еще долго после ничего такого не было.

Протрубил рог, и вот вышли на пляж сборщики, вышли в школу школьники, а не по годам взрослая Кать осталась дома.

– Веди себя хорошо в школе, Томас, мальчик мой, – велела мне мать и, уходя на пляж, дочиста вытерла мне тряпочкой все сопли под носом. Десять лет было мне в тот день, когда я пошел в школу, как сказала моя мать, а было это около 1866 года[17].

Всю дорогу к школьному дому я был бодр и весел, и Нора держала меня за руку. Бедная Нора думала, что я устрою ей представление, но я не стал. Учительница ждала в дверях школы и протянула мне замечательное яблоко. Войдя внутрь, я изумился, поскольку не увидал больше ни единого яблока ни у кого другого. Но она не собиралась каждый день давать нам яблоки, хотя я-то подумал тогда, что так оно всегда и будет.

Это было подарочное яблоко, такое давали каждому ученику в первый день учебы, а поскольку для меня это и был первый день в школе, как раз по этой причине я его и получил.

Я не очень смотрел по сторонам, пока не прожевал свое яблоко, но времени на это потратил немного, потому что в ту пору моя жевательная мельница была в полном порядке, чем сегодня я похвастаться не могу. Затем я обвел взглядом весь дом. Увидел книги и бумаги, наваленные небольшими грудами в разных местах, черную доску, висевшую тут же на стене, и белые пометки, оставленные на ней там и сям, будто бы сделанные мелом. Меня до крайности заинтересовало, какова же в них суть, но тут я увидел, как учительница вызывает старших девочек к доске. В руке у нее была тонкая палочка, которой учительница показывала на эти отметки, и тут до меня дошло, что разговаривала она с ними какой-то чудной речью. Я толкнул Патса Мики, сидевшего позади меня на лавке – того самого Патса Мики, который над нами Король по сей день уже с давних пор, и он же вместе с тем у нас почтальон.

Я шепотом обратился к нему и спросил, что это за потешная беседа происходит между учительницей и девочками возле черной доски.

– Дьявол побери мою душу, да чтоб я знал! Только думаю, что речь это такая, какую здесь не поймут никогда, – сказал мне Король.

Я решил, что голод доведет меня в этой школе, но воистину недолго пришлось ждать, пока учительница произнесла по-английски: «Playtime»[18]. Из-за этого слова у меня глаза полезли на лоб от изумления, поскольку я не знал, что в нем был за смысл. Я увидел, как вся толпа, что собралась внутри, разом вскочила на ноги и ринулась к двери. Норе пришлось схватить меня за руку, чтобы я не опрокинул лавочку. Все мы разошлись по домам.

Дома нас ждала пригоршня холодной вареной картошки. Ее оставили возле очага. К ней у нас нашлась рыба – желтые ставриды, а это очень сладкая вкусная рыба. Мать уже сидела дома, а у нее были кусочки улиток, собранных на пляже, потому что все вернулись со сбора, пока мы были в школе. Мама обжаривала улиток на огне и кидала нам по одной, словно курица цыплятам. Мы трое немного говорили за едой, но продолжали жевать все, что было, пока вдоволь не наелись. И тогда мать завела со мной разговор про школу, потому что раньше она боялась, что я подавлюсь, отвечая ей.

– Ну что, Томас, мальчик мой, разве не здорово быть в школе! – начала она. – Как тебе понравилась благородная дама?

– Дева Мария! Какое же большое спелое яблоко она ему дала! – воскликнула Нора.

Я совсем не был благодарен Норе за то, что она не дала мне ответить самому.

– Ты взял яблоко, Томас?

– Взял, мама. Но вот она откусила от него кусок, а Айлинь еще кусок.

– Но ведь яблоко было очень большое. Тебе еще сполна хватило после нас, – ответила Айлинь.

– А теперь брысь отсюда, мои хорошие, – сказала нам мама.

Мы провели в школе еще немного времени; Король все время сидел на лавке позади меня. Это был благодушный коренастый малый, и с тех пор он таким и остался. Мы с ним были одного возраста. Он часто показывал пальцем на других ребят, которые плохо себя вели: кто-то вопил, двое других в обе руки колотили друг друга, у некоторых крепышей то тут то там вытекала из носа большая желтая сопля. Королю не нравилось такое зрелище, и он всегда мне на него указывал. Взгляните на привычки, что присущи человеку по натуре с ранней молодости и никогда уже его не покинут. И с самим Королем так же: видеть вокруг себя что-то затрапезное, грязное не полюбилось ему еще в школе с ранней юности, в то время как прочих это нисколько не задевало. А потому ничего удивительного, что, когда к нам явились власти и им захотелось назначить кого-то на Бласкете Королем[19], они заключили, что именно он способен носить этот титул, и он его принял.

Для меня школьный день был недолог, и довольно скоро, по-моему, учительница сказала детям: «Home now» («А сейчас домой»). Кое-кто столпился в дверях, торопясь выскочить на улицу. Дома нас ждала краюха овсяного хлеба, а к ней еще капелька молока. Дома всегда бывало наготовлено множество рыбы, но мы часто испытывали к ней отвращение. Это оттого, что Патрик нередко добывал такой же большой улов, как и отец, и в хижине у нас были достаток и изобилие, прекрасный очаг и всевозможные лакомства, какие мы только могли в себя запихнуть по первому своему желанию. Потом мы пошли на Белый пляж на весь остаток дня.

Назавтра школа поглотила все наше внимание, потому что время сбора черных водорослей уже миновало. Я увидел, что мать оделась во все новое, и удивился. Она подбежала ко мне и схватила за руку, подергала за одежду и поцеловала меня:

– А теперь побудь послушным мальчиком, – сказала она, – покуда я не вернусь домой. Я привезу тебе сластей из Дангяна[20]. Делай все, что говорят Майре и Кать, и ложись спать тогда же, когда они.

Я начал было рыдать, но продолжал недолго. Отправился в школу в компании Норы и Айлинь. Майре и Кать остались дома по хозяйству, потому что мать уезжала.

Когда мы вошли, вся толпа была уже в сборе, но мой закадычный друг еще не явился, – тот, кто нравился мне больше всех. В тот день нам раздавали маленькие книжечки. Была черная доска, на которой писали всякое странное, а другое странное стирали. По стенам там и сям развесили здоровенные штуковины. А я внимательно оглядывал каждую.

Я уже рассмотрел их все, когда в класс ворвался Король, и это меня очень порадовало. Ему предстояло проделать свой обычный путь и сесть позади меня, и увидев, как он пропихивается, пытаясь оказаться за мной, я понял, что он был так же привязан ко мне, как и я к нему.

– Опоздал, – сказал он мне шепотом.

– Почти все только что пришли, – ответил я.

Можно было подумать, что Король на три года меня старше, такой он был бодрый и полный сил, но на самом деле между нами было всего девять месяцев. Учительница вызвала нас к доске. Она шесть раз показала нам буквы, что были на ней написаны.

Это была пятница. Когда мы уже собирались идти домой, она велела нам не приходить до понедельника. Большинство детей, услыхав это, обрадовались, меня же это ничуть не осчастливило, потому как я бы уж лучше пришел. Пожалуй, не от страсти к науке, а оттого, что мне очень хотелось быть рядом с тем, кто был рядом со мной, то есть с Королем.

Мать не собиралась возвращаться из Дангяна до воскресенья. Майре и Кать решили, что я не пойду с ними спать ни за какие коврижки, так что принялись уговаривать меня и подлизываться. Еще прежде, чем настало время идти в постель, я уснул на коленях у отца, и тот велел им забрать меня спать с собою, что они и сделали немедля.

Назавтра петух разбудил меня, когда было уже позднее утро. Поскольку я не лишил никого из родных ночного сна, все заботились обо мне, и ни один не оставил меня без угощения. Конечно же, я не был таким простофилей, каким меня считали, о да, у меня теперь были зубы, и я мог жевать ими все что угодно. При этом смотрелся я таким крупным, никто и не думал, что мне столько лет, сколько было на самом деле. Хороший знак: старая ведьма из дома напротив больше меня не подначивала. Перестала называть меня «щеночком», «теленочком от старой коровы» и всякими прочими словами, какие отпускала обо мне моей матери, хотя можно было бы поклясться на Священном Писании, что той корове, которая родила саму ведьму, было лет пятьдесят.

Моя мать возвращается из Дангяна

Воскресным днем моя мать вернулась домой из города. При ней были белый мешок и простой мешок, полные всякой всячины, но ни щепотки чаю, ни крупинки сахару: о них даже и не слыхали в то время. Я сам принес белый мешок домой, и мне такая ноша была вовсе не тяжела, поскольку по большей части там лежали кобеднишние платья для девочек. Седая ведьма оказалась в доме еще раньше меня, чтобы послушать свежие новости от той, что сама только что прибыла из Дангяна. Сперва мать вытащила шапку с двумя углами и надела ее мне на голову.

– Мария, матерь Божья! – сказал отец. – Вот так полицейского ты из него сделала!

И все, кто был в доме, прыснули со смеху.

– Может, теперь для него и работа какая найдется, – ответила мама. – Он еще молодой, у него есть время подучиться. Пусть его останется в школе, пока не научится всему, что нужно.

Я до сих пор хорошо помню этот разговор, потому что со временем невзгоды жизни всё изменили, и пришлось запеть по-другому.

Были яблоки и конфеты, пироги и булочки, табак для отца, пара ботинок для Патрика, белые платья для дочек и еще всякие вещи. Седая ведьма попробовала всего, потому как такая уж она была ужасная, бессовестная жадина.

Каждый день после этого мы ходили в школу, а Патрик, который был уже большой и сильный, отправлялся на промысел вместе с отцом. Не так уж много времени проводила в школе и Майре, потому что она была тогда уже совсем взрослая девушка. Мы четверо жили дружно и учились друг у дружки.

Лодка Алекса

Однажды после того, как нас отпустили из школы в середине дня, мы увидели всех жителей поселка на краю причала. И учительница, и все мы очень удивились, что же там творится. Кто-то из ребят взглянул в сторону Кяун-Шле[21] и стал пристально всматриваться.

– Дева Мария! Глядите, лодки уносит бурей! Ну и море! – сказал тот парень.

Лодки были обречены. Никто не надеялся встретить хоть одного из тех, кто в них остался, живым.

Лодка с Острова была привязана к большой разбитой лодке и тащила ее за собой. Море почти захлестнуло их. Наконец они достигли причала, потому что шли вместе с приливом, и тот им очень помог.

Разбитая лодка была большая и крепкая, в ней сидели капитан и двое других мужчин, а еще парнишка лет шестнадцати, который был чуть жив и едва дышал. Его вытащили из лодки на землю, и он почти сразу скончался. Похоронили его на Замковом мысе – это там, где раньше был замок Пирса Феритера[22], когда тот был главный.

Даже общими силами всех местных нельзя было спасти саму лодку, и открытое море вновь забрало ее. Мой отец был тем капитаном, что нашел потерпевших крушение. А на той лодке имелся свой капитан, звали его Алекс. Большой, душевный человек. Имя это по-прежнему живо на Бласкете, и будет еще жить какое-то время, потому что многие из родившихся на Острове в тот год – ровесники кораблекрушения. За спасение моряков люди получили щедрое вознаграждение; тем, кто оказал гостеприимство спасенным, после также хорошо заплатили. Мой отец взял себе за это пилу, и только недавно она перестала нам служить.

Замужество Майре

Моя сестра Майре к тому времени была уже ладная работящая женщина, и поскольку в нашем доме жило еще три других, ее решили отдать замуж в какой-нибудь другой дом. Самым важным человеком на Острове тогда был Пади Мартин. Долгое время он держал десять молочных коров. Правда, я никогда не видал у него столько сразу, потому как у него было двое женатых сыновей, живших в своих домах. Без сомнения, ему пришлось выделить им какую-то долю земли, ну и по нескольку коров, само собой. Так что осталось у него всего пять коров и самый младший сын, который жил вместе с ним, по-прежнему неженатый – Мартин-младший.

Майре и Мартина сосватали, потому что его родители хотели в дом работящую невестку, способную выполнять все, что им от нее нужно, а такой вот как раз и была Майре, скажу без единого слова неправды, и вовсе не потому, что она приходилась мне сестрой. У отца не выспрашивали ни про какие деньги в приданое, поскольку знали, что их у него попросту нет. Зато родители изрядно потрудились, чтобы поддержать нас в жизни, которая была не слишком легкой.

В ту пору Мартин, его отец и мать жили в доме втроем, а когда Майре вышла замуж, их стало четверо. После женитьбы Мартин прожил на свете всего только год, и моей сестре пришлось возвращаться домой к родителям, потому что к обоим старикам приехал брат Мартина, а они ничего не захотели давать жене младшего сына, хотя у нее от него уже был ребенок. Майре оставила ребенка нам и отправилась в Америку. Она провела там три года, а когда вернулась, то привлекла их всех к суду и получила по закону долю отца для своего сына.

Вскоре после этого, перед Великим постом, нашу учительницу отозвали домой, и она собралась замуж. Школа оставалась закрытой, пока не приехал долговязый мастер[23] Роберт Гау. С ватагой учеников, которые сидели перед ним, он был не очень приветлив. Наставник не понравился моему сердечному другу, то есть Королю. Вид у нового учителя был диковатый, и Король рассказывал мне, что тот приехал из России[24]. Рожа у него была большая и мрачная, глаза навыкате, зубы гладкие, желтые, выступавшие вперед. Из носа рос куст, похожий на козлиную бороду. Куст этот был не самой худшей чертой его внешности, потому что белесый и прикрывал менее привлекательные черты.

Учительница вышла замуж

Она вышла замуж в деревне, в приходе Феритера. Муж ее работал кузнецом, и приходской священник был, возможно, за что-то ему благодарен. Наша учительница получила в этой деревне место в школе и провела там всю жизнь, пока не вышла на пенсию, которую выплачивала школа, а еще ей назначили пенсию по возрасту, а у кузнеца оставался заработок от ремесла и его пенсия по старости. Денег у них хватало, но теперь вот уже несколько лет они оба в могиле, после того как оба дожили до восьмидесяти. Таков конец истории первой школьной учительницы, которая приехала на Бласкет.

Немного прошло времени, как за спиной у Роберта стали раздаваться свист мальчиков и смешки девочек.

Вот, сынок, какие шустрые крепкие сорванцы ходили в школу в те времена. Роберт хорошо уяснил, что он не справится со своей работой среди таких насмешников, и продержался у нас всего три месяца. Потом он оставил нас.

Страстная пятница

Утром того дня я нехотя доедал скудный завтрак, поглядывая туда-сюда. Мама вошла в дверь, неся в руке железную спицу – часть зажима с лодки. Она не присела, а сразу стала искать еще что-то. Поискав немного, принесла мешок. Я внимательно наблюдал за ней, как кошка следит за мышью, – понял, что ей не терпится пойти на пляж.

– Ну что, – сказала она, – может, кому-нибудь из вас хочется сходить на пляж в такой погожий день?

Здесь испокон веков был такой обычай, когда все выходили на пляж в Страстную пятницу и собирали всякие морские лакомства, какие только могли найти.

– Мария, матерь Божья! Я очень-очень хочу пойти с тобой, мамочка! – закричал я, выскакивая из-за стола, хотя по-прежнему не доел свой завтрак даже до половины.

– Тебе ничто не мешает, сердечко мое. Только сперва доешь до конца. Я тебя подожду.

– Я тоже пойду, – сказала Нора.

– И я тоже с вами, – сказала Айлинь.

– И вам тоже ничто не помешает. Жизнь вам сегодня улыбнулась: школа закрыта, – сказала мама.

Отец и Патрик копали в огороде, Кать работала по дому, Майре была где-то в Штатах, а ее ребенок в то время под присмотром у Кать, и мама велела ей не отпускать его ни на шаг, пока сама не вернется домой.

Мы поспешили вон и отправились на пляж. И уж кто был в прекрасной форме, свеж и бодр, как мартовский ветер, так это я. Я прямо обожал бултыхаться в морской воде в своих замечательных серых штанах.

Когда мы добрались до пляжа, там уже не было ни клочка земли, где не стояли бы женщины, дети и малые ребятишки, собиравшие улиток, крабов и всякие дары моря, какие только попадались. В то время шел большой отлив. К востоку от нас виднелся остров, который назывался Женским. Туда нельзя было дойти иначе, кроме как по пляжу во время сильного отлива, и это место было очень богато улитками, разными моллюсками, потому что в обычное время за него было не зацепиться. Остров от суши отделял узкий глубокий пролив, но в тот раз воды в нем было немного. Вскоре я увидал, как мама подтянула кверху подол платья и обернула его между ногами. Я никогда в жизни не стыдился смотреть на ноги и бедра своей матери, потому что она никогда не была ни толстухой, ни обжорой, а наоборот – стройная, высокая, с чистой белой кожей с головы до пят. Как же мне жаль, что я по большей части не удался в нее. Но, должно быть, мне навредило то, что я был теленком от старой коровы, потому как все прочие мои братья и сестры были очень красивы.

Я наблюдал за ней, прикидывая, что же такое пришло ей в голову, как вдруг она позвала женщин, что были с нею рядом, идти вместе на остров. Сразу откликнулись четверо: ведьма из дома напротив, сестра моего отца, которая была замужем за человеком по прозвищу Керри, Шивон Белая и Фюнтра[25]. Вода доходила им до колен. Но тут налетела большая волна и опрокинула ведьму и мою тетку вверх тормашками. Хорошо, что Фюнтра не подкачала: она подцепила мою тетку и вытащила их обеих. Кто угодно мог поклясться Священным Писанием, что и ведьма, и моя тетка явились в этот мир из одного чрева. Похожие внешне одна на другую, одного возраста, ухватки одинаковые, но отец у них и впрямь был один на двоих.

Сам же я жалобно всхлипывал из-за того, что потерял из виду маму так надолго. Нора как раз меня еще больше подначивала, а вот Айлинь старалась меня унять. Нора всегда ко мне цеплялась, и оба мы были весьма недовольны друг дружкой.

Я уяснил, почему дело обстояло так, уже позднее, когда подрос и стал понимать больше. Старая соседка говорила мне, что Норе нередко бывало лучше, когда мы ссорились, чем когда хорошо ладили.

Нора пять лет была в семье любимицей – до того как я появился на свет. Меня никто не ждал, но когда меня увидели, то сей же час исключили Нору из любимчиков. В этом-то и была причина, что она не уделяла мне столько времени, сколько остальные.

Вскоре женщины то тут, то там заголосили, что пролив наполняется водой, окружая оставшихся на острове, и что никого из них больше не видать. Все побежали смотреть на поток, но вода поднялась уже выше роста взрослого мужчины, и это как раз в ту минуту, как они появились у нас на виду, каждая с тяжелым мешком. Пришлось им оставаться там же, где были. Все собравшиеся вокруг говорили, что такая стоянка им суждена до утра, а я едва с ума не сошел, когда это услышал.

Несколько девушек, что были на пляже, побежали рассказать работникам в поле, что много женщин застряло на Женском острове. Все мужчины направились на пляж, а вот мой отец пошел прямо домой и стал искать лестницу, поскольку слышал, что женщин из беды раньше вытаскивали при помощи чего-то такого. Скоро я увидал, как он идет ко мне, а на плече у него лестница, в которой было футов двадцать. Ее направили так, чтоб она прошла над проливом, но оказалось слишком трудно разместить ее в правильном месте.

Пришлось моему бедному отцу пуститься вплавь, ухватившись за конец лестницы, и укрепить ее на каменном уступе. Моя мать первой перешла над проливом по лестнице, и Фюнтра тоже. Они перебрались легко, и остальные последовали за ними. Две из них были на одной стороне, а одна на другой, но тут из-за того, что лестница лежала неровно, она перевернулась и упала в море. Я очень обрадовался, что у меня снова есть мама, и запел «Донал-солнышко»[26], но пел я недолго, потому что отцу снова пришлось прыгать в воду и вплавь переправлять на сушу мою тетку. Потом, когда он перетаскивал Шивон Белую, то заметил, что старая соседская карга идет ко дну, и вытащил ее за волосы. Я был сам не свой, когда мой отец выбрался на твердую землю. Старая ведьма чуть было не утопила его, когда он старался ее вытащить, потому что фартук у нее был набит улитками!