Освобождение

– Давай! – сказал он Матее.

– Лучше я! – предложил Ванятка. Длинной загнутой проволокой он покопался в замке и открыл его.

– Ну ты мастер! – удивился Степан. – Где научился?

– Так, до войны тоже надо было как-то жить и что-то есть, – совсем по-серьёзному ответил Ванятка и пошёл по дорожке в дом. Там он точно так же открыл входную дверь: – Заходьте!

В особняке было тихо и пахло холодным табачным перегаром. Степан вошёл в гостиную. На столе лежали аккуратной стопкой машинописные листы с печатным и рукописным текстами. Он взял их и сел в кресло. Потом поднял глаза и принюхался, рядом со стопкой стояла пепельница, полная высохших, задубелых окурков.

– Иван!

В гостиную зашёл Ванятка с кухонным ножом в руке.

– Чего ты там нашёл? – Степан уже понял, что особняк пуст, а они так и не выяснили, кого они столько дней стерегли.

Ванятка взял со стопки верхний лист, перевернул его чистой стороной и положил нож.

– Что это?

– А гляньте!

Степан склонился над ножом:

– Отдёрни штору, что ли, только немного.

Ванятка отдёрнул штору, стало светлее, на лезвии ножа Степан увидел чёрный соскоб.

– Ты думаешь, это кровь? Где нашёл?

– Погреб весь измазан и лестница там тоже…

– А кровь? Точно?

Ванятка послюнявил пальцы, взял с ножа крошку соскоба и растёр его. Соскоб из чёрного превратился в тёмно-красный.

– Вот так!

Через час они вышли из особняка.

«Прошляпили, – подумал Степан. – Ох и нахлобучат меня! Надо привлечь Мироныча, уже пора!»

Мироныч вышел на солнечный свет, поднял лицо, сощурился и вздохнул полной грудью.

– Да, Фёдорыч, продержал ты меня в этой китайской каталажке, ни тебе вздохнуть, ни…

– Дышите, Сергей Мироныч, дышите, только на солнце не смотрите, а то ослепнете…

– Ты пошутил, Фёдорыч, а на что же смотреть, на китаянок, что ли? Так я их много видал, я ж здесь уже тридцать лет живу…

– Ладно, садитесь в машину! Будем ездить по городу и смотреть на китаянок, – пошутил Соловьёв.

Они сели в легковушку и выехали на Старохарбинское шоссе. На Соборной площади на малой скорости они сделали несколько кругов, по Вокзальному проспекту спустились к вокзалу, переехали через виадук, змейкой проехали по параллельным улицам Пристани и вернулись на Соборную. По всей дороге Мироныч рассказывал то, что Степану было уже известно: где что находится важного и интересного для новой власти, где управления и отделы полиции и жандармерии, где армейские казармы, где конспиративные квартиры наружного наблюдения и многое другое. Степан слушал, а Ванятка щёлкал фотоаппаратом.

– А японцы! – с удивлением повторял Мироныч. – Я их и не узнаю даже! Какие-то они вялые совсем, бравый-то вид свой растеряли вовсе! Вот что делается! Это отчего же так? Фёдорыч!

Соловьёв рассказал ему о взятии Муданьцзяна и приказе о капитуляции, Мироныч сначала погрустнел, а потом повеселел.

– Может, отвезешь меня к бабке моей, а то старуха небось давно уже без голоса осталась. Хоть и лаемся мы с ней несусветно, а все ж хорошая она женщина, только вот детей Бог не дал, поэтому я у ней один свет в окошке.

– Отвезу, как стемнеет!

– А комендантский час?

– Не соблюдают они уже комендантского часа!

– Ну тогда им – всё! Где нет японского порядка – там и японца нет!

– А своих-то видали?

Мироныч замолчал.

– Ну что замолчали? Сергей Мироныч?

Мироныч поджал губы и зажмурился.

– Ну?

– Что – ну? Ну видал! И они меня видали!

– А чё не сказали?

– Да вы не опасайтесь, просто и они нам могут понадобиться, как…

– Сорокин, Михаил Капитонович?

– Он самый! – Мироныч отвернулся. – Я бы и сам его повидал, он-то небось, чего с японцами делается, хорошо знает, вам бы эта информация ох как пригодилась! А мелочушка наша – как я, так они – мирные вполне людишки, им зарплату давали, они и топали, их… Да пусть их, а? Фёдорыч!

– Ладно! Пусть! Пока! – сказал Степан и подумал: «Ими для опознания потом можно будет воспользоваться!» – А где его можно было бы поискать? – спросил он про Сорокина и посмотрел на Мироныча.

Они поехали в конец Маньчжурского проспекта, но квартира Сорокина была заперта. Ванятка открыл её, но там не оказалось свежих следов пребывания хозяина. Они приехали на квартиру Родзаевского, и там было пусто. Мироныч провез их по нескольким «кукушкам», но и они были пусты.

– Значит, смекаю я, Сорокин несколько дней уже никем не руководит… Думаю, что, наверное, ховается он, как было иной раз, в китайском Фуцзядяне, недалеко от того места, где вы меня держали. Есть там несколько улиц, весёлых, и не то чтобы он был до баб очень охоч, но знает он его как свои пять пальцев, а затеряться там – проще простого.

Через двадцать минут они медленно ехали вдоль обочины центральной улицы Фуцзядяня Наньсиньдао. Когда подъехали к её пересечению с Четырнадцатой, Мироныч, навострившись, промычал:

– А отсюда надо бы пешочком!

Они вышли из машины и пошли по проезжей части. Впереди шёл и «нюхал» Мироныч. Он шёл быстрым скользящим шагом, отворачивая от середины улицы то вправо, то влево, иногда заглядывал в переулки. Он бесцеремонно расталкивал китайцев так, что Степану хотелось перед каждым извиниться, толкал дышла повозок, стоящих иногда поперек дороги…

«Ну щас он от кого-нибудь получит…» – невольно думал Степан, наблюдая сзади за стариком, но китайцы старались пропустить их и расступались с улыбкой.

– На Четырнадцатой пусто, Фёдорыч. Давай на Пятнадцатую!

На Пятнадцатой было то же самое.

– Ты обрати внимание, Фёдорыч! Ни одного японца, оптовика, что закупались здесь для ресторанов и магазинов… А? Видать, наклали в штаны, да глаз-то и не кажут! А? Фёдорыч! А китайцы так и лыбятся, знают, что скоро вы тут будете…

Степан кивнул.

– Всё, здесь тоже пусто! Давай на Шестнадцатую!

На Шестнадцатую они вывернули у заведения мадам Чуриковой.

– Тут давай повнимательнее!

«Чёрт! – вдруг вспомнил Степан. – А ведь китайцы говорили об этом заведении и о его госте, как это я упустил из виду? Но ведь за ним-то мы не ходили!»

Шестнадцатая была свободнее, на ней стена к стене стояли публичные дома, время было неурочное, обычно интересующиеся услугами заведений появлялись здесь тогда, когда на Пристани закрывались рестораны.

Мироныч шёл не оглядываясь. Он взошёл на крыльцо под красным фонарём, дёрнул дверь и подозвал Ванятку. Тот быстро открыл и сразу отпрянул.

– Что там?

Ванятка стоял в шаге от открытой двери и зажимал пальцами нос.

Степан понюхал, из двери тяжело пахло гнилым.

– Да, щас бы противогаз не помешал. – Он закрылся носовым платком и вошёл. В помещении запах стоял повсеместно и равномерно. Мироныч, будто не чувствуя его, почему-то сразу стал подниматься по широкой центральной лестнице, устланной толстой синей ковровой дорожкой. Он шёл не оглядываясь. Степан устремился за ним, потом оглянулся на Ванятку, у того никогда не было носового платка, он семенил, закрыв нос и рот шляпой, – не зря Саньгэ выдал, как знал, что пригодится, – поэтому ему дышалось плохо вдвойне.

Мироныч поднялся по лестнице, повёл носом и пошёл к одной из открытых на этаже дверей. Это была дверь в сервировочную. Степан заглянул туда через плечо Мироныча и увидел, что на столе валяются остатки еды, а на полу лежит наполовину вытекшая бутылка водки. Мироныч вышел из сервировочной и повернул налево. Он дошёл до последней двери, там оказался кабинет с письменным столом и сейфом, ящики стола были выдвинуты, дверь сейфа открыта, и было видно, что и там и здесь все пусто, а на полу валяются какие-то бумаги.

– Нет, это не здесь! – сказал он и пошёл по коридору направо в другой конец. Он шёл, толкал двери справа и слева и только заглядывал. Он толкнул последнюю дверь справа. Степан вошёл вслед за ним и отпрянул. На полу головой в камине лежал человек, Мироныч уже сидел рядом с телом на корточках. Человек лежал ничком.

– Это не Сорокин, – сказал он. – Этого я не знаю!

– Можешь его перевернуть? – с трудом сдерживая тошноту и прикрывая рот платком, попросил Степан.

– Могу, отчего же не могу! – Он перевернул труп. – Нет, так ничего не понять… надо накрыть его чем-то, чтобы не смердел, плотным, жаль нет брезента… Только окна открывать нельзя, воронья и чаек налетит, клевать…

Степан вглядывался в чёрную, обожжённую голову без волос.

– Войти невозможно…

– А ваши придут, у них чё, противогазов не будет?

– И то правда!

Мироныч вглядывался в обезображенное лицо.

– Кажись, я догадываюсь, кто это…

Он не успел договорить, как послышались торопливые шаги в коридоре, и в кабинет вбежал Ванятка.

– Там в саду кто-то есть! – просвистел он шёпотом.

– Где?

– Тама! – сказал Ванятка и махнул рукой в сторону окна.

– Кто?

– Я видел из окна, за кустами…

– Пойдем, покажешь!

Степан и Ванятка подошли к окну, и Степан отодвинул штору:

– Где?

– Вон, в дальнем углу, за кустами, отсюда не видно, а с первого этажа видно!

Степан услышал за спиной дыхание Мироныча, тот встал на цыпочки и пытался заглянуть через плечо Соловьёва.

– Я его узнал!

– Кого?

– Этого, – сказал Мироныч и показал пальцем на труп. – Мы за ним ходили, несколько лет назад, когда о нём газеты японские писали, это комбриг Юшков. Нам Номура приказал. А туда, – он показал рукой в сад, – надо бы сходить, дом пустой, а в саду… – он посмотрел на Ванятку, – можа, кто-то… Так получается?

Ванятка кивнул, они подошли к трупу, взяли ковровую дорожку и накрыли ею тело.

– Идём! – сказал Степан.

Они вышли в сад, первым шёл Мироныч, Степан шёл за ним и удивлялся, как хорошо Мироныч ориентируется в этом заведении: «Наверное, бывал тут, и не раз!» Он с удивлением смотрел на тщедушную старческую фигуру Мироныча и думал: «Видать, это сухое деревце выросло-то в сучок! А ещё о бабке своей печётся!»

В саду росли вишни и яблони, в середине был овальный, вытянутый узкий прудик, через который был перекинут красивый, как игрушечный, бамбуковый мостик. Вдоль ограды по периметру росли кусты шиповника.

– Где ты чё увидел? – шёпотом спросил Степан Ванятку.

– Бона, нагнитесь пониже, с-под кустов уже видать ноги, видите?

Они подошли к углу метров на пять, Степан на ходу пригнулся и действительно увидел туфли человека, сидящего на корточках за кустом около забора. Мироныч оглянулся на Степана, тоже пригнулся и неожиданно остановился так, что Степан наткнулся на него.

– Туфли Капитоныча! – прошептал он. – Есть оружие?

– Опасен? – почему-то спросил Степан и вытащил браунинг.

– Бог весть!

Они подошли вплотную к кустам, раздвинули их колючки и увидели сидящего на корточках человека.

– Он! – прошептал Мироныч.

Он подошёл к Сорокину.

Тот сидел, прислонившись спиной к забору, и качал головой взад и вперед. В ногах у него стоял с разинутой пастью пустой смятый саквояж, на который свисали его безвольные руки.

– Что-то шепчет! – тихо сказал Мироныч и вплотную прислонился ухом к губам Сорокина.

Степан тоже подсел к Сорокину и увидел его полуприкрытые с опалёнными ресницами веки.

Сорокин беззвучно шевелил губами.

Мироныч отодвинулся и обречённо сказал:

– Видать, отбегался Михаил Капитонович, дорогой мой начальник! Какую-то прабабушку вспоминает…

Александр собрал своих ребят в саду, в доме тридцать человек не поместились, в первом ряду был Серёжа Арцишевский.

– Поговорим коротко! На длинные разговоры нет времени! Серёжа, сколько твоих?

– Шестеро!

– Хорошо! Вы пойдёте со мной! Машина есть?

– Да, грузовой «форд»!

– В самый раз, с вами поговорим отдельно!

Серёжа кивнул.

Александр распределил группы, часть людей он поставил у жандармерии, часть направил к интендантским складам, несколько человек должны были наблюдать за миссией.

– На этом – всё! Выходите на точки прямо сейчас, с полицией и жандармерией не связывайтесь, находите возможность улаживать конфликты. Серёжа, где машина?

– Здесь, недалеко!

– Ребята знают?

– Да!

– Тогда всё, садитесь и ждите, мы сейчас подойдем.

Когда все разошлись, Александр с Сергеем прошли в дом.

– Ну что от твоих? – спросил Сергей.

– Ничего! Ни от кого!

– Что думаешь делать?

– Когда придут войска и разберёмся с японцами, попробую найти их в Дайрене.

– Думаешь, пустят?

– Обещали!

– Ну, Бог в помощь! А Мура?

Саша пожал плечами и опустил голову.

Они вышли на Большой проспект, грузовичок стоял рядом с гостиницей «Нью Харбин», Сергей сел за руль, Александр – рядом.

– Куда?

– Пинфань!

Сергей удивлённо посмотрел.

– В Пинфань! – подтвердил Александр.

Дорога на Пинфань в 731-й отряд была пустая, только по обочине на расстоянии километр-два стояли праздные китайцы.

– Наши? – спросил Серёжа.

Александр кивнул.

Когда подъехали на площадку перед воротами, с удивлением обнаружили, что ворота открыты настежь.

Александр и Сергей вышли из кабины, ребята спрыгнули из кузова, и все пошли к воротам. Громадная территория отряда была пуста, японцы успели эвакуироваться и вывезти всё, что смогли. Александр и Сергей вошли в первый корпус, поднялись по лестнице на верхний этаж и стали обходить помещения. Везде были видны следы бегства. В палатах было перевёрнуто постельное белье, валялись стальные, блестящие медицинские подносы, осколки кухонной посуды, много бумаг на японском языке… Когда они вышли из корпуса, к ним подбежал один из Серёжиной группы и позвал за собой. Сергей и Александр увидели, что он испуган, и пошли за ним. Рядом с большой кочегаркой с двумя высокими трубами была громадная яма, в которой лежали обожжённые тела.

– Смотри, гады! Видимо, сожгли последних свидетелей! Керосином облили…

На краю ямы стоять было мерзко и страшно. На дне лежали обгоревшие тела пяти или шести человек.

Александр развернулся и не заметил, что его каблук вывернул из земли лоскут сиреневого ситца, из которого шили женские халаты.

1992 г. Май

Знакомый, приятный и очень добрый запах дотронулся до ноздрей.

Степан Фёдорович открыл глаза. Не открыл, а только приоткрыл, насколько смог, потому что веки были тяжёлые, набухшие, и там, где они должны были складываться, они не складывались.

Глядя через узкие щёлочки и следя взглядом за траекторией запаха, Степан Фёдорович в косом солнечном луче через шевелящуюся полупрозрачную кисею занавески увидел на подоконнике вазочку с водой. В ней стояла зелёная ветка с густым бутончиком маленьких белых цветов.

«Черёмуха, – улыбнулся Степан Фёдорович, – Марьяшка принесла. Умница!»

Степан Фёдорович понял, что он проснулся, запах черёмухи его вернул…

Он лежал на широкой больничной кровати под большим одеялом в белом пододеяльнике. Руки покоились поверх, ладонями наружу, чужие. Рядом с кроватью стояла высокая железная штанга с нацепленным на ней стеклянным баллоном, из которого иглой прямо в вену был воткнут прозрачный катетер.

«Чё-то вливают! И-иху мать! – с удивлением подумал он. – С чего бы это? Вчера до укола всё было в норме».

Он обвёл взглядом стены.

Палата была другая. Он лежал один. Справа от кровати на тумбочках стояла какая-то аппаратура, во вчерашней палате её не было, и дверь была другая, с прозрачным стеклом, как в реанимации. Степан Фёдорович пошевелил пальцами и попытался их согнуть. Получилось плохо, пальцы почти не гнулись и были почему-то толстые, как будто их надули.

«Как веки!» – подумал Степан Фёдорович.

Он провёл сухим языком по трещинам на губах и ощутил, что ему плохо дышится. Ему было трудно дышать, почти невозможно.

Его снова опахнуло свежим воздухом от окна, с запахом черёмухи.

«Марьяша, только она могла… На кого она похожа?.. Рыженькая, без веснушек… На кого-то она похожа! На ту сестричку, рыженькую, но с веснушками, под Кенигсбергом, в сорок пятом! В марте. Тоже санитарка, медработник! Я ещё о ней соседу рассказывал, когда Марьяша зашла к нам в палату в первый раз, что они похожи, очень. Обе рыженькие, и обе такие добрые. Только одна с веснушками. Та, в сорок пятом…»

Мысль прервалась. Степан Фёдорович сильно-сильно попытался вздохнуть, но у него опять ничего не получилось. Через тоненькую дырочку в горле просвистело совсем немного воздуха. Совсем мало.

Он задыхался. Горло тоже стало толстым, как пальцы и веки, и не дышало.

Всё, что он сейчас видел через щёлочки глаз, начало белеть от краев, как будто бы углы комнаты, стен, пола и потолка сгущались туманом и туман сходился к середине, к центру. Всё становилось туманным и белым.

Он пошевелил пальцем и нащупал холодную штуку с кнопкой, нажал и понял: «Пора!..»

Он увидел, как в палату ворвались люди в зелёных рубахах и штанах. Они притащили с собой ещё одну железную штангу со стеклянной банкой и прозрачным катетером, тележку с блестящими железками и коробочками и плотно обступили кровать. Он увидел, что они стали что-то делать с лежащим на кровати пожилым мужчиной. Они вкалывали ему шприцы, воткнули в локоть катетер, налепили на грудь присоски с проводами. Они говорили слова, много, из них Степан Фёдорович уловил только «аллергический криз» и «отёк Квинке».

«Каюкнулся, видать, мужчина! Мэй ёу фанцзы!» – подумал Степан Фёдорович.

Он всмотрелся в лежащего на кровати: пожилой мужчина, лет за восемьдесят, грузный, с широким лицом и широко посаженными глазами, полуседая прическа распадалась на прямой пробор, на манер комсомольцев тридцатых годов. Рот приоткрыт, и в нём виден характерный промежуток между двумя верхними передними зубами.

«Соловьёв Степан Фёдорович, – понял Степан Фёдорович. – Жаль! У него ещё были планы, но вчера ему чего-то вкололи…»

Он смотрел на это сверху, как бы из-под потолка, и видел, что среди людей в зелёной медицинской одежде была одна девушка в белом.

«Марьяша, – узнал её Степан Фёдорович, – правильно, она сегодня просто дежурная сестричка, поэтому одета в белое».

Это она принесла ему в реанимацию и поставила на подоконник ветку черёмухи.

«Умница! Но как же она похожа на ту, под Кенигсбергом, которая ему или мне, – и тут Степан Фёдорович придумал, – «нам» делала перевязку. Дурацкий осколок! Чик, и мэй ёу фанцзы – нет фаланги указательного пальца. Вот так!»

Степан Фёдорович отвлёкся от лежавшего на кровати, видимо, только что умершего мужчины и вспомнил, как ему перевязывал палец в немецком окопе перед фортом Der Dohna немецким бинтом Ванятка Савватеев. Потом они вдвоём тащили этого борова, немецкого майора, в свой окоп. Остальные остались их прикрывать. Тогда палец не болел. Только когда они доползли до своих и сдали немца, Степан Фёдорович – тогда его звали «товарищ капитан», а те, которые поближе, просто «Фёдорыч» – почувствовал, как опухла и болит кисть, а бинт напитался кровью. О медсанбате он подумал после того, как дождался, когда последние два его разведчика, Матея и Лёшка Слябин, перевалились через бруствер. Тогда он пошёл в штабной блиндаж и от переводчика узнал, что взятого немца зовут Иосиф. Все, кто там был, хихикали в кулак, потому что нового переводчика, которого прислали к ним в разведотдел, звали Адольф. И даже немец, когда услышал, сначала расстроился, а потом глупо улыбался.

К утру рука разболелась, и он добрался до медсанбата.

Его усадили на табурет около тумбочки с хромированными медицинскими инструментами, и тут в свет лампы вошла эта рыженькая сестричка. Она была как все мелькавшие поблизости медсестры в белой косынке и белом, завязанном на пояснице халате, из-под которого коротко торчал подол форменной юбки, и в кирзовых сапогах: обычный для армейской медсестры вид, ничего особенного. Только очень рыжая, с волнистыми, перехваченными сзади в хвост волосами, веснушками и очень синими глазами.

Степан сел у тумбочки и заранее сморщился от ожидаемой боли. Он видел, что набухший кровью бинт засох, он знал, что сейчас его будут отдирать, прямо от пальца. Это будет больно.

Как её звали, Степан Фёдорович уже не помнил. Помнил только, что фамилия её была какая-то очень медицинская. Виноградова? Нет, не Виноградова, при чём тут Виноградова? Вишневская! Вот! Такая медицинская фамилия! Мазь-то – Вишневского!

Он подставил ей руку локтем на тумбочку, и повязка оказалась у неё перед глазами.

– Может, хоть размочишь, сестричка? – попросил он жалобным голосом.

Она посмотрела, молча сняла его руку с тумбочки и положила её кистью к себе на колени. В первый момент у Степана перехватило дыхание, его рука давно не лежала на женских коленях… Они глянули друг на друга, она серьёзно опустила глаза и начала своими тонкими пальчиками отрывать присохший бинт. Степан зажмурился – сейчас будет больно. Но боли не было.

Он открыл глаза и увидел, что сестричка очень осторожно, не тревожа раненого пальца, отрывает один слой бинта от другого, верхний от нижнего. Свободной рукой он, как мог украдкой, вытер пот и подумал, что он ей такого скажет, чтобы выразить благодарность. И именно в тот момент, когда она перерезала ножницами хвостики завязанного нового бинта, влетел штабной и во всё горло заорал:

– Товарищ капитан, вас в штаб!

«Шоб тебя твоим же голосом и разорвало! Труба иерихонская!» – подумал Степан и посмотрел на медсестру. Та застыла с зажмуренными глазами и поднятыми к ушам руками, в которых так и держала ножницы и обрезки бинта.

– Успокойтесь, сестричка, он у меня ещё…

После перевязки стало легче, и он отправился в штаб.

Начальник разведотдела сказал ему, не поднимая головы от карты:

– Ну что, капитан! Прибыл? Слышал про твои успехи, молодец! Садись на что придётся и слушай меня – эта война для тебя кончилась, со всеми своими улетаешь в Москву, а дальше тебе скажут…

Степан Фёдорович в последний раз посмотрел на лежащего на широкой реанимационной кровати под большим белым одеялом пожилого мужчину: «Вот так, Фёдорыч, и эта война для тебя кончилась…»