Освобождение "Звезды"

<...> Главный редактор, словно и не было предпенсионной апатии и грусти, раз­вил бурную деятельность по перестройке редакции: «Забудьте, что я был главным редактором 30 лет. Считайте, что вам назначили нового главного редактора. Мне по­звонили, мне дали права. Буду менять редколлегию». Поползли слухи: «главный ска­зал, что уволит полредакции». И редакция притихла...»

Наиболее точно найденные авторами статьи слова — «стыдно и больно». И — надо добавить — тревожно! Как бы ни складывались служебные отно­шения в редакции, а по-человечески мои, да и авторов статьи, отношения с Георгием Константиновичем были все-таки теплыми. Умел он расположить к себе, имел редкий дар — обаяние. Начнет, бывало, рассказывать о своей не­легкой и пестрой молодости — Баку, Петроград-Ленинград, начало войны — заслушаешься! «Ту» жизнь он знал не понаслышке, с «этой» было сложнее. Тревожно потому, что, несмотря ни на что, его уважали, даже любили и пе­реживали за него (любили как интересного и неплохого человека!).

Казалось бы, тридцать лет отработал, перенес тяжелейший инфаркт, чу­дом выкарабкался, все время на лекарствах, под угрозой рецидива, ну, уйди ты на покой, перестань дергать близких тебе людей, семью, друзей — нет, не таков был Георгий Константинович...

Зная мои взгляды, ОК КПСС держался за Холопова до последнего. Это была драма, довольно банальная для того времени. Но если позиция Холопо­ва была ясна и даже могла вызвать у кого-то уважение, то столь беззастен­чивое и циничное использование больного человека работниками обкома партии с целью оттянуть время и поставить на «Звезду» своего человека, — эта обкомовская «игра» с самого начала сильно отдавала нечистоплотной интригой.

Прочтя статью в «Известиях», я понял, что редакция взбунтовалась и лучшая ее часть ступила на тропу войны против главного редактора. Моим ^первым чувством была досада. Конфликты, борьба — не моя стихия. Всю жизнь я стремился находить взаимоприемлемые решения, компромиссы, уходить от лобовых столкновений с людьми, мыслящими иначе, чем я. А тут меня все круче и круче затягивало в конфликт — помимо моей воли!

Ясно, что статья осложнила и без того запутанную ситуацию в журнале, но, вероятно, она была необходима, так же, как и острое выступление А. Арьева на заседании правления Ленинградской писательской организа­ции, где Арьев в присутствии партийного и литературного начальства жестко «препарировал» ситуацию с журналом и чрезвычайно доходчиво объяснил все причины и следствия сложившегося тупика. Выступление его вызвало болезненную реакцию у начальства и «чувство глубокого удовлетворения» у всех остальных.

Напряжение в редакции нарастало и продолжалось до конца мая 1988 го­да, когда в Ленинградской писательской организации произошло действите­льно небывалое событие: 26 мая 1988 года ленинградские писатели на об­щем собрании выбирали... главного редактора журнала «Звезда».

«...Вниманию собрания были предложены три кандидатуры: писателей Г. Нико­лаева, Ю. Помпеева, Г. Горышина... А потом состоялось тайное голосование. Наиболь­шее число голосов — 133 (из 188 присутствовавших членов Союза) получил Г. Нико­лаев. Разумеется, это еще не формальное решение о назначении редактора. Оконча­тельный «вердикт» вынесет конкурсная комиссия, а затем секретариат Союза писателей СССР...» (Илья Фоняков, «Редактор по конкурсу» — «Литературная газе­та», 08.06.88).

Убежден, что собранию предшествовала серьезная «подковерная» борь­ба, но мы уже никогда не узнаем подробностей подготовки этого поистине уникального собрания, первого в истории Союза писателей СССР! Но всем было ясно: времена изменились, и обкому партии уже не удастся волевым решением назначить угодного человечка на номенклатурный пост, как это бывало прежде. А то, что, помимо трех открытых кандидатов, обсуждавших­ся на общем писательском собрании, у обкома были «свои», секретные кан­дидаты, выяснилось довольно скоро...

На наших глазах творилась История, и мы были ее активными участни­ками. Это были первые, хрупкие ростки нарождающейся демократии, быть может, самые светлые дни Перестройки, которая впоследствии будет так грубо растоптана новым классом авторитарных аппаратчиков с припрятан­ными партбилетами.

При новом первом секретаре Ю. Соловьеве, сменившем Романова, пере­веденного в Москву, Ленинградский обком наконец-то определился со сво­ими «секретными» кандидатами на «Звезду». Их было двое: Вильям Козлов и Евгений Туинов. О первом мне известно лишь то, что он, автор романов-кирпичей, закончил Высшую партийную школу и был одним из глава­рей самого реакционного, черносотенного крыла Ленинградской писатель­ской организации. О втором — тоже немного: идейно такого же «разлива», что и Козлов, впоследствии попал в Госдуму от ЛДПР.

Теперь-то можно сказать с большей определенностью: откровенно анти­семитский роман Туинова «Человек бегущий» очутился в «Звезде» и, не­смотря на очевидную порочность, был напечатан Холоповым под давлением обкома КПСС с целью ввести в авторский актив будущего претендента на один из двух главных постов (главного редактора или первого заместителя). Это была вторая, после публикации очерка Молоткова, уступка со стороны Холопова давлению откровенно черносотенного Ленинградского обкома КПСС.

После публикации романа Туинова уже и в Москве поняли, что Холопо­ва пора менять. Тогда-то в Союзе писателей СССР, чьим органом являлась «Звезда», и вспомнили про «историческое» решение общего собрания Ле­нинградской писательской организации и про так называемый «конкурс». Меня вызвали в Москву, и 31 октября 1988 года я предстал пред ясны очи секретаря СП СССР по организационным вопросам Ю. Н. Верченко,

Это был очень тучный и добродушный на вид человек. Телефоны на его огромном столе, заваленном бумагами, книгами, официальными сувенирами и всякой всячиной, звонили непрерывно. Разговаривая со мной, Юрий Нико­лаевич умудрялся говорить по двум, а то и по трем телефонам сразу — то мягко, дружелюбно, даже ласково, то коротко, сухо, властно. Секретарша то и дело входила с какими-то бумагами, которые он либо тотчас подписывал, не отрываясь от трубок, либо, кивнув, откладывал в сторону. Работа кипела...

На приставном столике я заполнил подробную анкету, напомнившую мне те дотошные анкеты, которые я заполнял когда-то, работая в атомных «ящиках». Верченко запечатал ее в пакет, тут же через секретаршу отпра­вил в ЦК и, позвонив туда, сказал мне, чтобы в 12-00 я был у заместителя заведующего отделом культуры ЦК Егорова Владимира Константиновича. Пропуск будет в проходной по улице Куйбышева, подъезд 6, этаж 7. Со мной хотят срочно побеседовать.

Он взглянул на часы — уже было четверть двенадцатого, вызвал секре­таршу и распорядился, чтобы меня «быстренько» отвезли в ЦК на машине Союза писателей. Так я очутился в массивном, многоэтажном корпусе, сто­явшем особняком внутри комплекса цэковских зданий на Старой площади.

Что поразило? Во-первых, двойная проверка документов: на проходной с улицы и при входе в корпус отдела культуры — покруче, чем на секрет­ных объектах, где мне доводилось работать в мой сибирский атомный пери­од. Во-вторых, «начинка» отдела культуры ЦК: если по периметру наруж­ных стен располагались служебные кабинеты, то вся центральная часть зда­ния представляла собой один гигантский многоэтажный сейф со множеством шкафов, ячеек, каких-то отсеков. Все это колоссальное храни­лище, как я понял, было заполнено «личными делами», нашими досье, архи­вами, разного рода сведениями о нас, работниках «культурного фронта». В любой момент любой чиновник ЦК мог получить здесь исчерпывающую ин­формацию о каждом из нас. Получить и использовать ее — против кого же, если не против нас?

До назначенного срока оставалось еще около четверти часа, и я ходил по этажам вдоль этого чудовищного сейфа, мимо кабинетов с номерами и табличками, на которых значились фамилии находящихся там аппаратчи­ков, по мягким ковровым дорожкам, и во мне крепло ощущение прочности, незыблемости этого секретного сейфа, всего этого сооружения, тщательно охраняемого, несмотря на все «перестройки», боевитые лозунги, попытки обновления и страстное сотрясание воздуха митингующими демократами. На всех на них имелись здесь подробнейшие сведения, тысячи «чемоданов компромата». Пожалуйста, господа-товарищи, новые вожди, берите, поль­зуйтесь, не стесняйтесь, для вас бережем...

Из любопытства я заглянул и в буфет. В холодильных витринах «комму­нистическое изобилие»: икра такая, икра сякая, крабы, салаты, рыба крас­ная, белая, вяленая, копченая, колбасы, сыры, ананасы, бананы, — все, чего твоей душеньке угодно. Цены — тоже «коммунистические», главная проб­лема, как на «загнивающем Западе», проблема выбора. Проблема показа­лась мне неразрешимой, и я снова пошел кружить вдоль кабинетов.

Наконец, в 12-00, я постучался к тов. В. К. Егорову. Спортивно-подтяну­тый молодой человек пригласил за маленький столик, предложил чаю с пе­ченьем. Я узнал его — Егоров бывал у нас в Ленинграде на ответственных собраниях.

Разговор повел хозяин: что не нравится в нынешнем журнале, что хоте­лось бы изменить, вообще какова программа, если таковая есть? Тон вопро­сов и сама манера общения — дружелюбные, доверительные.

Я рассказал о проблемах, которые налицо, о будущих намерениях сказал коротко: не знаю, что буду печатать, если утвердят, но точно знаю, чего не буду — шовинистические, националистические материалы. Не буду печа­тать «развесистую клюкву», натуралистические, порнографические вещи. Не будет и воинственных вещей, призывающих к насилию, романтизирую­щих войну. Впрочем, добавил я, об одном могу сказать определенно: буду печатать произведения, документальные материалы, разоблачающие культ личности, преступления сталинского режима... (В то время я еще не «до­зрел» до понимания того факта, что «сталинский» режим целиком вырос из режима «ленинского».)

По лицу моего собеседника трудно было определить, как он отнесся к моей «исповеди» (как они все умели «делать» такие лица!). Но вдруг легкая тень тронула его маску. Глядя мне в глаза и чуть-чуть усмехаясь, он спро­сил, что я думаю о романе Туинова «Человек бегущий», опубликованном не­давно в «Звезде». Я высказался примерно в том же духе, что и говорил при обсуждении романа на заседании редколлегии: роман слабый, схематичный, черносотенный, откровенно антисемитский, я голосовал «против». Влади­мир Константинович как-то странно оглянулся, словно проверял, нет ли кого-нибудь за спиной, и сказал, понизив голос: «Туинов был здесь вчера...» Я сначала не понял, не «врубился». «Зачем?» — вырвалось у меня. «Затем же, зачем и вы», — ответил Егоров. И добавил многозначительно: «Вот так-то!»

К чаю мы не притронулись. Егоров позвонил куда-то и, кивнув мне, при­гласил за собой. Мы перешли в кабинет с внушительной табличкой «Воро­нов Юрий Петрович». У меня отлегло от сердца: Юрий Петрович — извест­ный ленинградский поэт, автор многих книг, в том числе о блокаде, поря­дочный человек, теперь заведующий отделом культуры ЦК.

Мы были с ним знакомы: еще когда он работал главным редактором «Знамени», я пытался напечатать там публицистические статьи покойного Тендрякова, но, увы, не получилось, слишком быстро его перебросили на партийный Олимп.

Разговор с ним вышел совсем короткий. Он поинтересовался, как пожи­вают наши общие знакомые Д. Гранин, М. Дудин, А. Чепуров, и — ни слова, ни полслова о «Звезде» и будущей работе.

По какому-то заведенному здесь ритуалу после беседы с зав. отделом я посетил тов. А. С. Филина, где, принятый в высшей степени доброжелатель­но, заполнил еще какие-то анкеты. После чего, распрощавшись с партий­ным бастионом культуры, отбыл своим ходом обратно в Союз писателей к Ю. Н. Верченко (он просил обязательно зайти к нему после ЦК).

Юрий Николаевич уже все знал, поздравил меня с успешным прохож­дением этого самого главного этапа «конкурса». Тут он точно так же, как и Егоров, оглянулся по сторонам и сказал доверительно: Ленинградский об­ком вел двух своих кандидатов, пришлось обращаться к Г. М. Маркову (первому секретарю СП СССР), и только его вмешательство решило исход дела. Позднее, со слов секретаря правления Ленинградской писательской организации Геннадия Петрова, в Ленинграде, когда Чепуров узнал о том, что обком партии пытается провести через свои каналы Козлова и Туино­ва, забил тревогу — он, Гранин и Дудин добились приема у первого секре­таря обкома Ю. Соловьева. Подробностей — ни ленинградских, ни москов­ских — я не знаю. Мне стало не до них и вообще не до «Звезды». 1 нояб­ря, на следующий день после посещения ЦК, я получил известие из Новосибирска о смерти мамы. 2 ноября мы с Инной были уже в Новоси­бирске...

16 ноября в «Литературной газете» появилась такая информация:

«Под председательством В. Карпова состоялось заседание бюро секретариата правления СП СССР. Были рассмотрены итоги конкурса на замещение вакантной должности главного редактора журнала «Звезда». Главным редактором утвержден Г. Николаев, рекомендованный общим собранием Ленинградской писательской ор­ганизации... Бюро секретариата высказало благодарность Г. Холопову за многолет­нюю работу на посту главного редактора журнала «Звезда»... На заседании выступи­ли Ч. Айтматов, Ю. Бондарев, С. Залыгин, В. Карпов, Г. Марков. Члены бюро Г. Бак­ланов и В. Быков высказали свои пожелания письменно,..»

Так закончились «свободные выборы» и «конкурс» — всё вернулось на круги своя: подковёрная борьба, предноменклатурная проверка и формаль­ное утверждение на бюро секретариата СП. Я вспомнил отдел культуры ~ ЦК, свои ощущения железобетонное™ номенклатурной системы, и тоскли­вое чувство безнадежности наших усилий сокрушить этого монстра охвати­ло меня.

Но в стране что-то все же менялось:

«...Политбюро рассмотрело обращения в ЦК КПСС Союза писателей СССР и Ленинградского обкома КПСС об отмене постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Отмечено, что в указанном поста­новлении ЦК ВКП(б) были искажены ленинские принципы работы с художествен­ной интеллигенцией, необоснованной, грубой проработке подверглись видные со­ветские писатели. Проводимая партией в условиях революционной перестройки по­литика в области литературы и искусства практически дезавуировала и преодолела эти положения и выводы, доброе имя видных писателей восстановлено, а их произ­ведения возвращены советскому читателю. Политбюро отменило постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» как ошибочное».

(«Правда», 22.10.1988)

Несмотря на явное поражение, отдел культуры Ленинградского ОК КПСС старался сохранить свое лицо: 24 ноября 1988 года я был приглашен в обком -на очередную беседу. На этот раз с Г. Бариновой и А. Поповым. Меня официально поздравили с утверждением и... осторожно повели разго­вор о будущей редколлегии, причем мне было сказано, что порядок утверж­дения членов редколлегии никто не отменял и мы должны будем в ближай­шее время встретиться, чтобы обсудить состав редколлегии, ибо у областно­го комитета тоже есть кое-какие соображения на сей счет...

На следующий день — еще один акт этой трагикомедии: те же Баринова и Попов представили коллективу редакции нового главного редактора, как будто это именно они так усердно расстарались, а теперь вот, получайте наш подарок, обкомовского назначенца!

28 ноября, в понедельник, я появился в «Звезде» в новом качестве. Кон­чились «игры», началась работа. (Это мне так казалось тогда, будто «игры» кончились, — увы, не кончились и кончатся не скоро...)

Одним из первых запомнившихся мне посетителей был пришедший без всяких предварительных звонков Е. Т. Гайдар, будущий глава правительст­ва. Он принес свою статью «Соблазн простых решений». Это была компакт­но написанная концептуальная работа, в которой четко и ярко излагались взгляды автора на демократический путь развития России.

Мы с Н. К. Неуйминой прочли ее в тот же день, и статья, как говорится, с колес пошла в ближайший номер. Можно сказать, именно с этой статьи и началась НОВАЯ «ЗВЕЗДА». И я благодарен Егору Тимуровичу за неожи­данный и столь своевременный подарок журналу.

А между тем внутри писательской организации нарастало противостоя­ние.

«...Только что, передо мной, выступал Сергей Воронин. Это была истерия. Отку­да столько злости? Он говорил, что меня выдвинула «мафия». Какая, интересно, ма­фия? Почти вся писательская организация, проголосовавшая за меня? Или писатели Владимир Тендряков, Дмитрий Сергеев и Валентин Распутин, давшие мне рекомен­дации в Союз писателей? Воронин знает, что я — русский, но, видимо, не того «ка­чества». Выходит, я не из тех русских, кого собирается и призывает «спасать» С. Во­ронин. И вообще, как он собирается «спасать» русский народ отдельно от других на­родов — армян, грузин, евреев, латышей, литовцев, татар...? Немцы уже пробовали «спасаться» отдельно от других народов. И обратите внимание на терминологию, ка­кой пользуется Воронин: «дадим бой», «схватка», «повысим боевитость». Как это пе­рекликается с угрозами Ю. Бондарева: «Устроим им Сталинград» и т.п. Радетели за русский народ разжигают страсти, ищут врагов, науськивают русских на другие на­роды. Почему обком партии не проявляет беспокойства по этому поводу? На пользу ли самому русскому народу такая истерия? Задача Бондарева и Воронина ясна - поднять волну националистического экстремизма и на этой волне захватить весь Союз писателей, все журналы и газеты. Уверен, злобность выступления Воронина объясняется просто: «Звезда» выскользнула из его рук, вот он и злобствует...»

(Из выступления автора на общем собрании ленинградских писателей 01.03.89)

Обо всем этом сказано и написано уже немало, но в общей картине все­гда бывают любопытны детали.

По всем старым канонам формирование редколлегии, как и все измене­ния в ней, находилось в компетенции главного редактора. Однако он лишь предлагал кандидатуры, а утверждал состав редколлегии и все изменения — руководящий орган Союза писателей СССР, т.е. секретариат. Нигде, ни в каких документах вы не найдете указаний на то, что существовал еще один, самый главный этап этого процесса: «одобрение» (считай, утверждение!) членов редколлегии в обкоме партии. С этим нам пришлось столкнуться в первую же неделю работы.

Я был убежден, что для успешного обновления журнала редколлегия должна быть изменена радикально, и те люди, которые были в ее составе по 20—30 лет и которые голосовали за публикацию черносотенных, позорящих журнал произведений, должны уйти.

К чести Холопова и Жура, они сами подали заявления с просьбой выве­сти их из состава редколлегии. Другим пришлось написать вежливые пись­ма. Таким образом, вопрос с выводом из редколлегии прошел безболезнен­но, но с «вводом» новых членов оказалось не всё так просто.

Наивно полагая, что в новых условиях главному редактору отпущено больше прав, я принес в отдел культуры обкома список новой редколлегии в форме письма в секретариат СП СССР от главного редактора подведомст­венного секретариату журнала. И это очень не понравилось партийным то­варищам. Они-то думали, что я приду с черновичком, который они будут чиркать и править, как им вздумается. А я, чудак, принес готовый текст. Ре­шить вопрос одним махом, «списком», не удалось. В обтекаемой форме мне дали понять, что некоторые мои кандидаты вызывают сомнения. Почему? Ответа нет — есть просьба: подумать еще, более тщательно, посмотреть по­шире. А кто конкретно не устраивает? Тогда на полях моего письма, напро­тив фамилий известных и даже очень известных писателей, появились во­просики. При этом были сказаны иезуитски-уклончивые фразы, вроде: «Не­ужели вы не замечаете в составе редколлегии некоторый перекос?... Мы хотели бы видеть редколлегию более солидной... Репутация некоторых писа­телей, таких как А., Г. или П., просто вызывает сомнение... Пожалуйста, по­сылайте, это ваше право, но есть мнение, что ваш список не будет утверж­ден секретариатом СП СССР...» — «Хорошо, я подумаю», — ответил я и в тот же день отправил письмо в Москву Ю. Н. Верченко.

Через несколько дней он мне позвонил и с явным неудовольствием ска­зал, что я прислал «сырой» документ: в таком виде список не пройдет, нет визы обкома. «А где написано, что мы должны получать у них визы?» — спросил я. «Такова практика!» — уже с раздражением ответил Верченко, и я отчетливо представил себе, как побагровели и надулись его щеки, плавно переходящие в затылок. «Значит, вы тоже считаете, что я должен вычерк­нуть из списка Якова Гордина, Юрия Карякина, Александра Кушнера, Бори­са Стругацкого, Адольфа Урбана, Сергея Тхоржевского, Андрея Арьева, Ва­лерия Попова? И кто же останется? В конце концов, кому работать, мне или обкомовским чиновникам?» Юрий Николаевич прикрякнул, раздражен­но проворчал что-то, боюсь, непечатное и бросил трубку.

На следующий день меня снова пригласили в обком. На официальных лицах выражение торжества: дескать, а что мы тебе говорили! И этак сверх­любезно приглашают заново пройтись по списку. Появляется традицион­ный партийный чай с печеньем, и мне одну за другой предлагают две канди­датуры, которые, по их мнению, хоть как-то уравновесят редколлегию. И кто же они, «уравновешивающие»? Сергей Воронин и Евгений Туинов! «Значит, — спрашиваю я, — если я соглашусь включить их в состав редкол­легии, то все мои кандидаты будут пропущены?» — «Нет, не все...» — «А кто не будет?» — «Областной комитет категорически возражает против Гордина». — «Почему?» — «На то есть веские причины». — «Какие?» — «Есть факты, свидетельствующие не в его пользу». — «Тогда сообщите их мне, я тоже хочу знать, с кем предстоит мне работать». — «Но разве вы не догадываетесь? Вы же умный человек». — «Значит, не очень умный, объяс­ните». — «Ну как же, все эти его экстремистские выступления на собрани­ях, потом поведение во время суда над Бродским, его компрометирующие связи с западными реакционными изданиями...» — «И всё?!» — «Вы считае­те, этого мало?» — «Я считаю, что Яков Гордин талантливый писатель, круп­нейший специалист по истории России, порядочнейший человек, без него я не мыслю новой редколлегии „Звезды"». — «У областного комитета другое мнение...» — «А я категорически против Воронина и Туинова, почему — вы отлично знаете. И не только я против. Если мы вынесем эти ваши кандида­туры на писательское собрание как предложение областного комитета пар­тии, то областной комитет партии может оказаться в очень неловком поло­жении. Надеюсь, вы понимаете, какая реакция будет у писательского собра­ния. И я уверен, что собрание поддержит мой список! Скажите, зачем после скандала с моим назначением вам требуется еще один скандал, с утверждением редколлегии? У меня предложение: сейчас эпоха обновления, давайте, в порядке эксперимента, оставим тот состав, который предложила сама редакция. Если дела пойдут неважно и у обкома партии возникнут претензии, будем вместе думать, кем и как укреплять. Вы мое-то положение поймите: я же уже поговорил с людьми, они дали согласие...» Мои оппонен­ты переглянулись. Похоже, я их убедил. Да, это была победа! Мы пожали друг другу руки, и я ушел, уверенный в том, что вопрос с редколлегией уда­лось «свалить». Причем мне было обещано, что, учитывая срочность вопро­са, «виза» обкома будет передана Верченко сегодня же, по телефону.

Вечером я позвонил Верченко. Да, обком утвердил всех, кроме Гордина...

Получив этакий «сюрприз», я сгоряча хотел было позвонить Попову и высказать ему все, что я о нем думаю, и не только я. Однако, успокоившись и поразмыслив, решил, что «мы пойдем иным путем». На следующий день, передавая в производство новый титул журнала, я сохранил в нем и имя Я. А. Гордина. Чего мне было бояться! За мной вся мощная писательская ор­ганизация — пусть только попробуют тронуть!

Сегодняшнему читателю все эти переживания могут показаться ка­ким-то бредом, полной чепухой, но тогда...

Итак, очередной номер журнала с новым титульным листом отправился в типографию и — после набора — в Горлит. И то ли кто-то «стукнул» из своих, то ли Горлит был предупрежден обкомом, но номер с фамилией Гор­дина в составе редколлегии был остановлен цензурой. На мой вопрос, поче­му задерживается номер (кажется, четвертый), цензор сказал, что вопрос не к нему, а к обкому. Я позвонил в обком, мне было сказано, что номер задер­жан из-за несогласованного состава редколлегии. «Гордин?» — спросил я. «Да!» — ответили они.

Я срочно выехал в Москву. Верченко собирался в заграничный вояж, я буквально ухватил его за полу пиджака. «Добрый и мягкий» Юрий Николае­вич, царство ему небесное, отреагировал предельно жестко: «Есть порядок, и я не намерен его менять. Все вопросы по редколлегии должны быть согласо­ваны с обкомом партии. Я член партии, и вы — тоже, не хотите подчиняться партийной дисциплине, подавайте рапорт об отставке! Найдем другого...»

«Иного пути» не получилось. Как ни горько мне было это делать, но при­шлось вычеркнуть фамилию Гордина из титульного листа...

Однако, чувствуя, как с каждым днем заваливается и теряет власть пар­тийный монстр, я в каждом последующем номере упрямо вставлял Гордина в состав редколлегии. И наконец номер с Гординым прошел! Не помню точ­но, какой это был номер, но, кажется, один из первых номеров 1990 года. Так что опального Якова Аркадьевича утвердила в составе редколлегии «Звезды» сама жизнь.

Все острее ощущалась надобность в выработке стратегии наполнения журнала, его направления. Статья Е. Гайдара — счастливый случай. Новый материал, валом пошедший в «Звезду», требовал самого тщательного отбо­ра. И нужен был поиск действительно выдающихся авторов.

«А Д. САХАРОВУ

103064, Москва, 64, ул. Чкалова, д. 48-6, кв. 68

Глубокоуважаемый Андрей Дмитриевич!

С большим интересом прочел Ваши статьи, выступления и речи, составившие книгу «Мир. Прогресс. Права человека». Великолепная публицистика! Убежден, что публикация в «Звезде» будет содействовать популяризации Ваших идей и, тем са­мым, служить Добру.

Три работы из этого цикла («Мир через полвека», «О себе» и «Нобелевская лек­ция») удалось поставить в № 2 будущего года, остальные — с послесловием Д. А. Гра­нина — пойдут в № 3. Корректуры, как я и обещал Елене Георгиевне по телефону, будут Вам высланы.

Позвольте заверить Вас, дорогой Андрей Дмитриевич, что наш возрождающийся и мечтающий стать интеллектуальным и прогрессивным журнал с энтузиазмом пре­доставит свой страницы для всех Ваших выступлений. Мы готовы опубликовать Ваши прежние статьи, речи, интервью, если они не были опубликованы в советских журналах и книгах. Надеюсь в начале будущего года получить от Вас рукопись (ксе­рокопии) или книгу Ваших «Воспоминаний», которые Вы обещали «Звезде» и кото­рые мы уже начали рекламировать как центральную вещь 1991 года.

Сердечный привет Елене Георгиевне.

С глубоким почтением, Ваш Г. Николаев

10.11.1989

P.S. Договор в 3-х экз. и заявление для бухгалтерии прошу подписать, заполнить и выслать все обратно, желательно как можно быстрее».

Андрей Дмитриевич оперативно и пунктуально выполнил просьбу редак­ции, и уже 29 ноября 1989 года ему был отправлен перевод на сумму 1605 руб. (это 60%, т.е. «одобрение»), «первый советский гонорар в таком грандиозном размере», как шутливо выразилась Елена Георгиевна Боннэр, когда 19 октября мы вели дома у Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны переговоры о публикации. (Умер Андрей Дмитриевич 14 декабря 1989 года, и его «Воспоминания» Е. Г. Боннэр позже передала в «Знамя».)

«А. И. СОЛЖЕНИЦЫНУ

Штат Вермонт, США

Глубокоуважаемый Александр Исаевич!

Как передал мне С. С. Тхоржевский, Вас беспокоит, что «Звезда» слишком ма­лыми дозами публикует Ваш роман «Август Четырнадцатого». К сожалению, в № 2 объем действительно не очень велик.

Мы предполагали печатать роман примерно равными частями по 5—6 листов в номере в течение года (как и обещали подписчикам в рекламе), однако сбой ритма произошел не по вине, а, скорее, по беде редакции. Дело в том, что новая редколле­гия журнала Ваше радостное для нас разрешение печатать «Август Четырнадцатого» получила тогда, когда уже поздно было отказываться от некоторых принятых ранее рукописей. «Август Четырнадцатого» оказался «стиснутым» со всех сторон. В резуль­тате несколько первых номеров выйдут «зажатыми». Но все равно Ваш роман будет напечатан полностью в течение 1990 года — с абсолютной гарантией!

По согласованию с В. М. Борисовым мы объявили на 1991 г. главы (около 30 лис­тов) из «Марта Семнадцатого» (последний том) и, если будет на то Ваше благослове­ние, начнем ими год и не станем растягивать публикацию на много номеров, как это случилось с «Августом Четырнадцатого».

Нам много пишут и звонят подписчики (а их у «Звезды» уже 360 тыс.), Ваши чи­татели, благодарят за публикацию, просят передать благодарность Вам. Так что, по­жалуйста, примите самую сердечную признательность от них и от редколлегии за Ваши книги.

С глубоким почтением, Геннадий Николаев, главный редактор «Звезды».

15.05.1990».

Новое лицо журнала в 1989 году определили статья Владимира Тендря­кова «Личность и коммунизм», роман Вениамина Каверина «Над потаенной строкой», «Воспоминания» Н. П. Анциферова, эссе Иосифа Бродского «Сын цивилизации», стихи Александра Галича, «Портреты из телефонной книж­ки» Евгения Шварца, повесть Сергея Довлатова «Филиал»...

Особо хочу отметить выпуск Ахматовского номера (1989, № 6), в кото­ром были опубликованы стихи и страницы воспоминаний самой Анны Анд­реевны и обширные материалы, посвященные ее творчеству. Среди авторов этого уникального номера — Осип Мандельштам, Иосиф Бродский, Георгий Адамович, Александр Кушнер, Никита Струве, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев. Огромную работу по составлению номера проделали Адольф Ур­бан, Александр Кушнер и Андрей Арьев, ему же выпала честь вести вечер, посвященный 100-летию Ахматовой.

Активно и плодотворно работали в этот сложный период новые члены редколлегии Ю. Карякин, М. Чулаки, Б. Стругацкий, С. Тхоржевский, В. Дякин, А. Нинов, И. Кузьмичев... Общими усилиями удалось в основном опре­делить содержание будущего, 1990 года, и на какой-то миг можно было пе­ревести дыхание...

Если с прозой, публицистикой и критикой общими усилиями мы могли как-то справиться, то поэзия — самый уязвимый раздел в журнале — оказа­лась в ведении одного человека, В. Кузнецова, о чьих вкусах и роли в редак­ции уже говорилось.

Поистине неоценимую помощь в отборе и формировании поэтического портфеля «Звезды» оказал А. С. Кушнер, взявший на себя огромную и дели­катную работу по рецензированию стихов. После ухода Кузнецова из ре­дакции на помощь Кушнеру пришел молодой талантливый поэт Алексей Пу­рин, впоследствии ставший заведующим отделом поэзии и ответственным секретарем.

Роспуск КПСС, принятие Закона о печати, отмена цензуры окончатель­но расчистили путь к подлинной независимости журнала. Но сколько руди­ментов прошлого выявлялось в первые годы работы!

Вот хотя бы два эпизода.

Как-то вечером звонок мне в редакцию: «Добрый вечер, это говорит Александр Анатольевич...» И — многозначительное молчание. Я пытаюсь вспомнить. Он поясняет: «Я — Саша. Помните материал Молоткова? Петр Владимирович Жур звонил в Комитет, я приходил к Наталье Кирилловне за рукописью, а потом возвращал ее Журу с нашим отзывом. Вспомнили?» О Господи, только этого еще и не хватало! «Да, вспомнил. Но что вам угод­но?» — «А мне угодно встретиться и побеседовать с вами». — «На какую тему?» — «О вашем журнале. Только не подумайте... ничего такого... это моя работа, требуются официальные данные, у вас же перемены. Мне веле­ли...» — «Ладно, приходите прямо сейчас!» Через десять минут молодой стройный «Саша», он же Александр Анатольевич, появился в кабинете глав­ного редактора.

Запись из рабочего блокнота: «13.12.88. Александр Анатольевич, Саша. Просил: 1. Список сотрудников редакции с краткими данными (фамилия, имя, отчество, год рождения, стаж, должность); 2. «Звезду» — №№ 6, 7, 11 за 88 г.; 3. Мое устное мнение об Ольге Назаровой, корректоре, она часто ездит за рубеж...»

Список сотрудников, договорились, составит ему заведующая редакцией

А. Д. Розен. При этом «Саша» извинительно пояснил, что такие данные они получали регулярно, каждые полгода, через Петра Владимировича Жура. Номера «Звезды», которые он просил лично для себя, я снял с полки и дал ему. Олю Назарову охарактеризовал как корректора высокой квалифика­ции и порядочного, честного человека. А то, что часто ездит за границу, — ее личное дело, работе не помеха...

Он покивал с виноватым видом, извинился за беспокойство и ушел. Боль­ше я его никогда не видел.

Или вот: продолжение комедии с моим утверждением. Вдруг выясняет­ся, что я должен утверждаться еще и в райкоме партии — это после ЦК!

Черт-те что. И такое «утверждение» состоялось 28.12.88 г. Я опять заполнил целую пачку анкет...

Куда приятнее вспоминать о другом. Мы ввели в журнале рубрику «Ме­мориал совести» и напечатали целый ряд воспоминаний бывших узников ГУЛага — О. Л. Адамовой-Слиозберг, Я. И. Эфрусси, Н. П. Анциферова и многих, многих других. По коллективному решению редакции мы переводи­ли часть средств из фонда развития «Звезды», гонорары за наши публика­ции и выступления в фонд «Мемориала».

Мы поддержали ассоциацию «Новая литература» и стали печатать так называемый «ленинградский андеграунд» — В. Кривулина, П. Кожевникова, Е. Шварц, В. Уфлянда и других талантливых литераторов.

При «Звезде» стала функционировать общественная организация «Ле­нинградская трибуна», состоявшая из ученых, писателей, журналистов. Це­лью ее было содействовать перестройке в духовной сфере. Для нас «Трибу­на» была особенно полезной — немало участников ее стало авторами «Звез­ды». Представители «Трибуны» добились аудиенции у первого секретаря обкома Гидаспова, чтобы «поставить чрезвычайно важные вопросы». Через десяток лет отчетливо понимаю, насколько все мы были тогда наивны в сво­их надеждах добиться помощи от уже мертвой партийной власти. Но вот что врезалось в память: в небольшой приемной Гидаспова, на невысоком помосте, обрамленном резными деревянными перильцами, расхаживал вдоль каких-то пультов, телефонных аппаратов, стоек с горящими и помиги­вающими лампочками невысоконький молодой человечек в форме кремлев­ской охраны (особый вид спецслужбы КГБ) и с важным видом вел какие-то переговоры то по одному телефону, то по другому. Глядя на него, я подумал: а не этот ли тип истинный здесь хозяин — ведь в его руках все виды прави­тельственной и прочей связи: захочет — соединит, захочет — сам передаст любое сообщение в любой конец страны, а может быть, и по всему миру! Товарищ Гидаспов — фигура при такой мощной аппаратуре явно второсте­пенная...

12 мая 1989 года в Ленинградском доме кинематографистов состоялась встреча с известным грузинским кинорежиссером и общественным деяте­лем Эльдаром Николаевичем Шенгелая. Он впервые рассказал правду о кро­вавых событиях в Тбилиси 9 апреля. На эту встречу пришла вся редакция «Звезды». На следующий день в Москву, где проходил Съезд Верховного Со­вета СССР, народным депутатам от Ленинграда Д. А. Гранину, Б. Н. Николь­скому и члену редколлегии «Звезды» Ю. Ф. Карякину были отправлены телеграммы одного и того же содержания:

«Редколлегия журнала «Звезда» обращается к Вам, народному депутату СССР, с просьбой поставить на проходящем Съезде вопрос об отмене анти­демократических, полицейских указов о печати, митингах, спецкомандах МВД, об ответственности организаций и лиц за варварскую акцию устраше­ния в Тбилиси. Просим также потребовать демонстрации для делегатов Съезда документального фильма о трагедии в Тбилиси».

Телеграммы наши, как нам стало известно от делегатов, дошли и вли­лись в общий голос протеста против насилия и беззакония.

Публицистически острой статьей Андрея Арьева, сделанной в форме ре­цензии на антисемитский роман Е. Туинова «Человек бегущий», опублико­ванный еще при Холопове, мы четко и недвусмысленно определили пози­цию новой «Звезды» в национальном вопросе.

Главное — «Звезда» активно включилась в общественную жизнь на сто­роне тех, кто ратовал за демократические перемены.

Изменение курса журнала вызвало обильный поток писем — самых раз­нообразных. С некоторыми авторами завязывалась переписка, среди них был и Виктор Петрович Астафьев.

«...Читал я роман Лиходеева в «Звезде», и захотелось мне Вас и Ваш журнал по­здравить с такой прекрасной прозой. В периодике о романе ни слова — не до него.

И пока страшная литература, из лагерей выкопанная, и закордонная, часто претен­циозная, вымоченная в чужой воде и фруктовом уксусе — «рыба» эта будет питать нашего дорогого читателя и хиленький роман «Жизнь и Судьба» будет возноситься выше Толстого, не в чести будут такие труженики слова, как Лиходеев, и критика «не заметит» их. Вот уж устанет советский человек от разоблачений Сталина, вож­дей, партии, от услаждения подвигами проституток и дельцов теневой экономики, да от блуда педерастов и наркоманов, тогда, может, и снизойдет и критика наша бойкоязыкая и дорогой читатель до текущей литературы.

Попутно я, по привычке, посмотрел поэзию в журнале и обнаружил, что она не опускается до полупоэзии или слегка зарифмованных газетных заметок...

Посмотрел я и публицистику, и критику — и она на хорошем профессиональном уровне, не без перехлестов, конечно, но что сейчас без перехлестов? Дама-философичка, печатающая свои труды в «Звезде», вон считает, что антисемитизм — это плохо, а сионизм — так и ничего, а по мне то и другое стоят друг друга, а вояка Ху­сейн так и вовсе о сионизме плохого мнения, да ведь он и не одинок, вот загвоздка, и давно уж не одинок. Или «век иной, иные песни», да?

Но вот все чаще и чаще ко мне приходят рукописи талантливые, страшные — это антилитература, рожденная антижизгнью, и не за ней ли ближайшее будущее?

Кланяюсь. Еще раз благодарю за роман Лиходеева. Желаю много сил и доброго здоровья.

Виктор Астафьев. 16.02.91 г.»

«Глубокоуважаемый Виктор Петрович!

Извините, что с задержкой отвечаю на Ваше письмо. Был в отпуске, переводил дух после обретения так называемой самостоятельности (отделились от «Худлита»). Самостоятельности, разумеется, в кавычках, потому что какая может быть самостоя­тельность, если бумага, полиграфическая база, распространение — все в руках у ро­димого неделимого государства. Вот и кувыркаемся, бьемся об эти бетонные стены своей «самостоятельной» башкой,

Спасибо за добрые слова о журнале. Неожиданно и лестно было услышать их именно от Вас, казалось бы, далекого от «Звезды» и географически, и творчески. Но я очень рад, что Вы следите за нашим журналом и что он Вам с какого-то боку понра­вился. Мы, звездинцы, были бы еще более рады, если бы Вы дали нам что-нибудь свое. Скажем, роман о войне, над которым, как я знаю, Вы работаете, или что-нибудь из «Затесей», или просто рассказ, очерк, раздумье. Ваше имя сильно расширило бы горизонты «Звезды». А главное — нашим подписчикам был бы подарок. Уверен, хоро­ший писатель должен печататься в разных журналах, а плохой — ни в одном...

Желаю Вам здоровья и хорошей работы.

Искренне Ваш, Геннадий Николаев. 14.03.91 г.»

«...Благодарю Вас за письмо... К сожалению, сам я утонул в суете и моя работа над романом о войне движется очень медленно, порой уже отчаяние берет оттого, что все дела вокруг «главнее» моих, но вон людям уже и хлеб сеять некогда, не толь­ко писать там что-то.

С нетерпением жду продолжения романа Леонида Лиходеева и желаю Вам по­больше таких романов и всего хорошего желаю, главное, чтоб до блокадной пайки Вас и нас не довели партийные отцы и благодетели.

Кланяюсь — В, Астафьев. 23 апреля 1991 г. Красноярск».

Виктор Астафьев в своем письме затрагивает «больной вопрос» — анти­семитизм, и то лишь в связи со статьей «дамы-философичкй», которая «счи­тает, что антисемитизм — это плохо, а сионизм — так и ничего...». Думаю, Виктор Петрович, как и многие не очень-то желающие разбираться в тонко­стях вопроса, путает сионизм как политическое движение за объединение еврейского народа в единое независимое государство с бытовым еврейским национализмом, который, как, впрочем, и любой национализм, не может не вызывать отвращения. Очень точно на эту тему высказался в свое время

В. Тендряков: «Национальное, как правило, представляет общечеловеческую ценность, национализм вреден даже для той нации, в недрах которой он ро­дился. Выражение национального — объединяющая мир сила. Проявление национализма препятствует объединению, порождает недоверчивость и вражду...».

Мы не могли, не имели права спокойно смотреть на то, как в нашем го­роде, в Румянцевском саду Васильевского острова распоясавшаяся «Па­мять» проводила свои сборища, а крепкие молодчики в черной униформе беспрепятственно пропагандировали на Невском проспекте и у станций метро фашистские и националистические издания. Однако «Звезда» — не газета, где можно оперативно откликаться на текущие события, а «толстый» литературно-художественный журнал, и реагировать мы могли работами фундаментальными, глубокими, философскими.

Здесь прежде всего следует назвать главы из книги Нормана Кона «Благо­словение на геноцид, или Миф о всемирном заговоре евреев и „Протоколах сионских мудрецов"». В предисловии к публикации известный русский уче­ный Вячеслав Всеволодович Иванов, в частности, отмечал: «...Н. Кон, основы­ваясь на значительном числе документов, прослеживает историю создания фальшивки, которая под названием «Протоколы сионских мудрецов» была пущена в ход в начале XX века погромщиками в России, а затем использова­на в Германии в период подготовки прихода к власти нацистов...»

Несомненный интерес представляли работы Альберта Эйнштейна «По­чему они ненавидят евреев» (первая публикация на русском языке, перевод Л, А. Халфина), Наталии Юхневой «Договоримся о терминах» (под рубри­кой «Ленинградская трибуна»), Якова Гордина «Миф о масонском загово­ре», Сергея Стратановского «Что же такое русофобия?», Якова Липковича «Как стать знаменитым» и работы других авторов.

Публикации по национальным проблемам имели единственную цель: по­мочь читателям самим разобраться во все более нагнетаемом потоке антисе­митских, антилитовских, антикавказских статеек, брошюр, речей, выкри­ков, плакатов и листовок, заполонявших российские столицы и провинцию. Пресловутая «Память», таившееся до поры до времени «Русское националь­ное единство» (чернорубашечники!) и прочие профашистские шайки все наглее выходили из своих нор на политическую арену. И, понятно, публика­ции «Звезды» не оставались незамеченными.

«Ленинград, ред. ж. «Звезда», Г. Ф. Николаеву.

Яков Липкович, мы, а нас много, прочитали твою писанину в «Звезде» № 4 «Как стать знаменитым»... Заняли вы командные посты, рветесь к власти, травите нашу историю, шельмуете русских... Советуем тебе обязательно прочитать в «Нашем со­временнике» № 4-89 статьи Н. Федь и Бушина, толковые ребята, русские, А вы, жидовня, помните: «Русские долго запрягают, но...» Правильно понял, сука жидовская? И редактору своему передай. Доберемся до вас...

И. Иванов и 1000000.

Москва, Свердловский р-н. Комитет Ветеранов ВОВ»

«Ленинград, ред. ж. «Звезда».

Я — не из «Памяти», но ничего не забыл... Прочитал я в № 4 вашего журнала па­скудную статейку Яши Липковича (одна фамилия чего стоит!) «Как стать знамени­тым», в которой он Владимира Бондаренко обшучивает, и так мне захотелось поско­рее в Питер наведаться... Вы, наверное, уже поняли, почему мне в Питер захоте­лось?.. Ах, жиды, жиды! Сами ведь под колеса лезете, а потом сопли по роже размазываете! Некрасиво это — знаменитым быть, Яша Липкович! А еще некраси­вей с битой мордой за гонораром ходить. Весело с вами, ей-богу!

Дм, Бежиспаров.

Наш большой привет Нине Андреевой. Молодец, баба! Врезала она вам прямо в звезду Давида, а по-русски — между рогов, значит! Ха-ха-ха! То ли еще будет. Вы многое предсказали, а Андрееву предсказать не смогли! А теперь нас «непредсказуе­мым» пугаете!..

625026, г. Тюмень, пр. Сибиряков, 43—17»

Приходили гнусные письма и лично мне, были и звонки с угрозами, пись­ма я тут же выбрасывал в корзину, на звонки не обращал внимания.

Все более отчетливо «Звезда» выходила на стратегическое направле­ние — быть журналом, объединяющим культурное «поле» России с куль­турным пространством планеты. Интенсивно налаживались связи с писате­лями Англии, Франции, Германии, США, Израиля. Все чаще «Звезда» при­нимала западных писателей, проявлявших интерес к журналу. Так, была интереснейшая встреча с английскими издателями. «Звезду» посещали быв­шие наши соотечественники Георгий Владимов, Ефим Эткинд, Александр Янов. «Звезда» прорывалась сквозь «железный занавес»!

Одной из ярких фигур новой редколлегии «Звезды» стал Виктор Яковле­вич Френкель (1930—1997). Профессор ЛФТИ им. А. Ф. Иоффе, где многие годы работал его отец, выдающийся физик Я. И. Френкель, Виктор Яковле­вич успешно совмещал научную деятельность с популяризацией науки. Ли­тературная одаренность позволяла ему убедительно запечатлевать фигуры крупнейших физиков XX века.

Обновлению «Звезды» существенно способствовали и три новые рубри­ки по разделу критики и литературоведения.

«Философский комментарий» — пожалуй, с первой статьи Борис Пара­монов, живущий в США и работающий в русском отделе радиостанции «Свобода», стал одним из самых популярных авторов «Звезды». Его острая, парадоксальная мысль высвечивала по-новому любую тему, за которую он брался, будь то творческий портрет Ильи Эренбурга, эссеистика Иосифа Бродского или «Русская идея».

«Книжный угол» был предложен и успешно осуществлен талантливым литератором Иваном Толстым (внуком знаменитого писателя Алексея Тол­стого). Он сделал поистине уникальную работу — квалифицированный об­зор русских эмигрантских изданий за последние 70 лет! Ничего подобного не было ни в одном российском журнале! Когда Иван Никитич переехал в Париж, то организовал в газете «Русская мысль» два интервью с главным редактором «Звезды», что несомненно способствовало популяризации жур­нала среди западных читателей. (Ныне И. Н. Толстой является одним из ве­дущих сотрудников радиостанции «Свобода».)

«Уроки изящной словесности» — с полным правом можно назвать «изящными уроками изящной словесности». Размер, стиль и, главное, уро­вень «Уроков» задали известные критики и литературоведы, живущие в США, Петр Вайль и Александр Генис. Позднее рубрику стал вести извест­ный петербургский писатель Самуил Лурье, напечатав в течение несколь­ких лет целую книжку своих блестящих миниатюр о литературе и литерато­рах, каждая из которых — несомненный шедевр!

Ситуация в стране менялась стремительно, и не успели мы перевести дух, как трудности политические сменились трудностями экономическими. Все чаще в редакцию стали приходить письма от бывших подписчиков — горькие, часто исповедально пронзительные. Интеллигенты — главные под­писчики «Звезды» — катастрофически беднели. Письма были полны при­знательности журналу за все то доброе, что он нес, но у людей, увы, эле­ментарно не хватало денег, приходилось выбирать: подписка или... жизнь!

По официальным итогам подписки на 1992 год тираж «Звезды» со 140 тысяч экземпляров упал до 62-х. Более чем в два раза! Такая же картина наблюдалась и по другим «толстым» журналам. Обвальное падение тира­жей продолжалось и далее. Вздорожала бумага, полезли вверх цены на услуги по хранению, пересылке, перевозке. Над журналом нависла угроза банкротства...

Да, прав был Виктор Петрович Астафьев, когда тревожился: «чтоб до блокадной пайки Вас и нас не довели партийные отцы и благодетели». Дове­ли! В Ленинграде, как и во всей стране, были введены карточки на основ­ные виды продуктов питания. По профсоюзной линии редакция получала продовольственные талоны, по которым в столовой на Литейном мы могли раз в месяц покупать (сверх карточной нормы) по килограмму мяса, десятку яиц и по полкило масла.

Главную проблему «Звезды» — безденежье — решали по старому, про­веренному принципу: «Хочешь жить — умей вертеться». И мы вертелись, можно сказать, на всех направлениях.

«ВИЦЕ-ПРЕМЬЕРУ РОССИИ

Е. Т. ГАЙДАРУ

Глубокоуважаемый Егор Тимурович!

К Вам обращается редколлегия петербургского журнала «Звезда». Гонимый и притесняемый в сталинские времена старейший журнал питерской интеллигенции, несмотря на достаточно высокую подписку, находится нынче на грани финансового краха. Причины понятны: резкое увеличение тарифов Министерством связи, поли­графических расходов, цен на бумагу.

Мы не можем себе представить, чтобы журнал, регулярно выходивший даже в блокадном Ленинграде, погиб именно сейчас, когда побеждает демократия, во имя которой трудились многие наши предшественники и трудимся мы.

Мы обращаемся к Вам, Егор Тимурович, с просьбой о единовременной финансо­вой поддержке, которая даст возможность преодолеть кризисный момент. Письмо с полным финансово-экономическим обоснованием передано М. Н. Полторанину (ми­нистру печати и информации РСФСР. — Г. Н).

Мы не можем представить себе, чтобы журнал, чье имя стало символом репрес­сированной литературы, не получил поддержки демократического правительства.

С уважением, члены редколлегии:

А. Арьев, Я. Гордин, В. Кавторин, Ю. Карякин, А. Куишер, Н. Неуймина, Г. Нико­лаев, М. Панин, Б. Стругацкий, В. Френкель, А. Фурсенко, Б. Хмельницкий, М. Чулаки.

Санкт-Петербург, 18.02.1992 г.»

Переданное лично в руки Е. Т. Гайдару членом редколлегии Юрием Ка­рякиным, письмо это вскоре попало к Г. Бурбулису, а от него к М. Полтора­нину, где и погрузилось в пучину подобных бумаг от других журналов, га­зет, издательств. Разумеется, мы ездили, и не раз, в Москву, сиживали в приемных, добивались встреч, разговаривали, даже с самим министром Полтораниным. В результате чиновники Полторанина, который с головой был погружен в высокую политику, составили список космической величи­ны — без единого шанса на получение хотя бы рубля в текущем году.

В конце концов Министерство печати все-таки стало поддерживать жур­налы. Однако в условиях бешеной инфляции в 1992 году мы двух последних номеров журнала выпустить так и не смогли.

Жизнь заставляла пробовать самые разные варианты: мы пытались, ис­пользуя наш богатый редакторский опыт, выпускать книги и брошюры со­вместно с какими-то, порой случайными «кооператорами», искать заказчи­ков на публикацию рекламы на страницах журнала и, наконец, организова­ли при редакции Малое предприятие «Библиотека „Звезды"», которое, худо-бедно, издало около двух десятков книг, в том числе сборник молодой питерской фантастики с предисловием Б. Стругацкого, «Антихрист» Э. Ре­нана, роман «Мать Тьма» Курта Воннегута, «Ветхозаветные пророки» о. Александра Меня и др. (На базе «Библиотеки „Звезды"» В. Кавторин и Б. Хмельницкий впоследствии организовали собственное «дело», однако процветающим, насколько мне известно, его никак нельзя было назвать.)

В то время нам показалось ,бы диким абсурдом то, что произошло через два-три года: тираж книги в 1000 экземпляров стал считаться нормальным, а тираж журнала в 10 тысяч — вполне даже приличным! Тогда мы все еще были в плену издательской гигантомании, как, впрочем, было и во всех дру­гих отраслях советского хозяйства.

Свобода требовала жертв, и самой болезненной ценой за свободу стала «свобода» от читателей: тираж журнала с 360 тысяч (1990 г.) упал почти до 20 тысяч (1992 г.). Конечно, это было очень печально, но еще печальнее было осознавать бессилие что-либо изменить в той ситуации.

Но вот настал день, который можно назвать действительно «черным»: снова резко подпрыгнули цены на бумагу, поставщик отказался отгружать по старым, в типографии и слушать не хотели о «славной истории героиче­ской «Звезды», выстоявшей даже в жесточайшие месяцы блокады». «Деньги на бочку!» — становилось главным принципом деловых отношений. Словом, за что боролись, на то и напоролись...

И тогда я обратился к Д. А. Гранину. Мы встретились, я обрисовал ситу­ацию. Даниил Александрович, издавна по-доброму расположенный к «Звезде» и ко мне лично (я это всегда ощущал и был искренне признателен ему за его доброту), обещал подумать и как-то помочь «Звезде».

Через день мне позвонили из Ленинградского отделения Фонда Сороса приходите, по просьбе Гранина, кажется, что-нибудь придумаем. Эти «ка­жется» и «что-нибудь» до сих пор торчат у меня иголками в сердце.

Когда я очутился в офисе Фонда, то был сполна вознагражден за все страдания: «что-нибудь» оказалось целым миллионом! Хотя и рублей, но этого было достаточно, чтобы выкупить бумагу и запустить в производство застрявший номер. Деньги на счет журнала поступили без промедления!

На этот раз спасением «Звезды» мы обязаны были Даниилу Александро­вичу и, конечно, г-ну Дж. Соросу, фонд которого давал возможность обни­щавшим библиотекам подписываться на литературные журналы, тем самым поддерживая их тиражи на более или менее приличном уровне*

Связи «Звезды» с миром расширились и окрепли — это тоже вселяло уверенность в будущем журнала.

Я отдал «Звезде» в общей сложности более десяти лет жизни, из них — три с половиной года в самый сложный, переходный период ее существова­ния. Призывавший меня на «Звезду» Виктор Конецкий («хотя бы год-два, а потом уйдешь») ошибся почти в два раза...

После долгих раздумий и, прямо скажем, колебаний я пришел к некоему моменту «ясности сознания»: у меня возникло ощущение, переходящее в уверенность, что миссию свою я выполнил. О чем и сообщил коллегам в ка­нун своего 60-летия. Андрей Арьев пишет: «Как только ему исполнилось шестьдесят, он вышел на пенсию, уединился и занялся наконец любимым делом — писанием прозы. Увы, в 90-е годы она кормить перестала. Сейчас Геннадий Философович с питерского литературного горизонта исчез во­все — уехал с семьей в Германию». Всё здесь правда, но, естественно, не вся. Однако это уже, как говорится, другая история: и про «харчи», и про «питерский литературный горизонт»...

Горжусь тем, что нам еще при обкомах и райкомах удалось напечатать «Август Четырнадцатого» и главы из «Марта Семнадцатого» Солженицына, роман Леонида Лиходеева «Семейный календарь, или Жизнь от начала до конца», воспоминания генерала П. Григоренко, пронзительные по своей тра­гичности свидетельства тех, кто прошел сквозь ужасы ГУЛага — О. Л. Адамовой-Слиозберг, Н. П. Анциферова, Д. М. Панина, С. С. Тхоржевского, Я. И. Эфрусси и многих других; стихи и эссе Иосифа Бродского; рассказы Сергея Довлатова; статьи В. Тендрякова — «Личность и коммунизм» и «Ме­таморфозы собственности» (подготовка и публикация Н. Г. Асмоловой-Тендряковой); публицистические работы А. Антонова-Овсеенко и Р. Медведева; книгу А. Д. Сахарова «Мир, прогресс, права человека» и его интервью ино­странным корреспондентам (с предисловием Е. Г. Боннэр); повести А. Зи­новьева «Живи» и «Мой Чехов»; уникальную книгу физиков-ядерщиков из Арзамаса-16 В. А. Цукермана и 3. М. Азарх «Люди и взрывы» (с предисло­вием академика В. И. Гольданского), роман иркутянина Дмитрия Сергеева «Запасной полк» и многие другие произведения, которые и определили лицо новой «Звезды».

Я рад, что удалось сохранить «Звезду» и передать ее в надежные руки порядочных людей, горячо и искренне заинтересованных в дальнейшей судь­бе журнала как действительно независимого культурного издания, которым могла бы гордиться будущая демократическая Россия.

Есть мудрое изречение: «Путь к Свободе, каким бы трудным и горьким он ни был, оказывается слаще самой Свободы, которая зачастую оборачива­ется новым, еще более жестоким рабством». Не знаю насчет «Свободы», не­много знаю про «путь». Я благодарен всем моим коллегам-звездинцам, с ко­торыми довелось пройти этот трудный, но благодатный путь от несвободы к первому свободному вздоху. Вместе со «Звездой» освобождался и я сам от старых догм, наивных иллюзий, заблуждений. Спасибо тебе, «Звезда»! И пусть не будет слишком тяжелым для тебя бремя обретенной Свободы!

Германия, Дортмунд 1999-2000 гг.