Часть первая ПУТЬ К ВЕНЕ
БОЕВЫЕ ТОВАРИЩИ ИЗ ВЕНСКИХ ДИВИЗИЙ
Передо мной на столе карта. Пожелтевшая от времени, потертая на сгибах, вся в подклейках и карандашных пометках, — она словно живой свидетель прошлого. От карты исходит едва уловимый, тонкий, щекочущий запах. Здесь, в архиве, его источают бумаги, пролежавшие на полках долгие годы. Это запах времени.
Документом истории стала и карта. Она имеет свои номер и папку, учтена в толстой книге архивариуса.
А ведь когда-то с этой картой я прошагал тяжелые версты, поднимая в атаку роты! Без труда читаю цветные значки и пометки, ведь моя старая карта — это страница жизни, которую никакими силами нельзя вырвать из памяти.
Прежде чем попасть в архив, карта немалый срок находилась в моем полевом планшете: не мог с ней расстаться.
Она ко мне попала накануне наступления.
Фронтовики знают, что воевать без карты — дело трудное, все равно что вести бой вслепую. Мне досталась «двухсотка», сантиметр которой соответствовал 2 километрам местности. Карта охватывала территорию Венгрии, Австрии и даже Чехословакии. На ней я начертил синим карандашом линию немецкой обороны и написал: «3 тд СС «МГ», что означало: «3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова». Она обороняла участок, где нам предстояло наступать.
Помню, как потом бежал в атаке по напоенной влагой пахоте, как захлебывались очередями немецкие пулеметы, как били по нам прямой наводкой орудия, как с раздирающим душу треском рвались мины. А у окраины селения мы попали под яростный налет шестиствольных минометов. Осколки безжалостно секли все, что находилось поблизости. Потом появились серые медлительные, неповоротливые танки «тигры», и пришлось схватиться с ними.
Бой за село Шаркерестеш продолжался весь день, но он показался минутой. Вечером, подписывая боевое донесение, в память острой болью врезалось число 93. Таковы были потери батальона за день.
Наутро схватки продолжались у канала Шервиз, и у города Секешфехервар, находившемся в межозерье Балатона и Веленце, и еще у десятков венгерских селений и безымянных высот.
Весь боевой путь я отмечал на своей карте, прошагав от Будапешта до Вены и дальше, до Альп. На ней сделал и последнюю отметку 9 мая в Чехословакии, у местечка Зноймо.
Вскоре пришло распоряжение: «Топографические карты собрать и уничтожить по акту». Но, каюсь, нарушил я тогда распоряжение. Не поднялась на это рука. Разгладил свою карту, подклеил порывы, аккуратно, словно пеленая, сложил и упрятал подальше.
В ту же осень мне посчастливилось приехать в родной Ростов. Здесь произошла удивительная встреча с моими одноклассниками. Парней не было, одни служили в армии, другие погибли. Жизнь всех разметала. Ко мне пришли служившие в картографическом учреждении одноклассницы.
Войсковая часть располагалась в приземистом кирпичном строении в центре города. Там вчерашние школьницы вычерчивали для действующей армии топографические карты.
— Ты где воевал? — спросила Женя Грибанова, глядя через очки. Я ответил. — Так был у Балатона? И в Вене?
— Конечно, пришлось быть! Там такое творилось! Век не забыть. Почему ты спрашиваешь?
— Да ведь я чертила карту того района! Мне запомнилось каждое селение, каждая дорога, каждая река! И Шаркерестеш, и канал Шервиз, не говоря уже о Вене.
Тогда я достал из планшета карту, развернул ее, исчерченную карандашом вдоль и поперек, потертую на сгибах, в заклейках.
— Ой! Она самая! — воскликнула Женя и почти припала к карте, подслеповато разглядывая ее через толстые линзы очков. — Она… Она…
И я увидел, как по щеке девушки скатилась и упала на карту слеза…
Сейчас я разглядываю упруго изогнутые скобки наших боевых порядков, короткие стрелы контратак, зубчатые позиции противника. За ними вижу атакующие цепи пехоты и танков, слышу артиллерийский гул, солдатское «ура». И вижу людей, своих боевых товарищей.
Дорога боев, прочерченная на карте, берет начало под Будапештом, выходит к озеру Балатон и от него устремляется на северо-запад, к Вене. Дальше маршрут замысловато петляет по горным дорогам Альп и вырывается к Праге.
Я всматриваюсь в карту. До боли знакомы названия далеких местечек, селений, городов. Вспоминаю фронтовых товарищей.
Прежде чем попасть в Венгрию, наш 300-й полк неожиданно перебросили в составе 37-го гвардейского стрелкового корпуса с Карельского фронта в только что освобожденную от немецких оккупантов Белоруссию.
— Три дня на оборудование лагеря, затем — боевая учеба! — велел наш «батя» — так мы называли командира полка полковника Данилова. — Предстоит нелегкое дело.
Нелегким было дело и в Карелии. Когда в начале лета командующий войсками фронта генерал армии Мерецков докладывал в Ставке замысел предстоящей наступательной операции по форсированию реки Свирь и прорыву долговременной глубокоэшелонированной обороны противника, он, изложив соответствующие расчеты, обратился к Верховному Главнокомандующему с просьбой выделить дополнительно армию из резерва Ставки.
Поразмыслив, Сталин ответил:
— Армию дать не могу. Выделю корпус, он заменит армию. — Верховный имел в виду наш 37-й гвардейский корпус.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Старейшие десантники
Вскоре нам объявили, что корпус снова вошел в состав воздушно-десантных войск. Мы сменили общевойсковые, пехотные погоны с малиновым кантом на прежние, десантные с голубым.
На окраине глухого леса, у самого Днепра возникли землянки, кухни, бани. Полковые саперы перекинули через неширокий Днепр наплавные мостки к находившемуся в отдалении аэродрому. Там появились самолеты, с которых мы опять стали совершать парашютные прыжки.
Тогда довелось мне познакомиться с Наби Аминтаевым — одним из первых советских парашютистов.
Помню, в штабной землянке появился большерослый подполковник. Голова едва не доставала бревенчатого потолка, казалось, он не вошел, а втиснулся в наше лесное сооружение, ставшее сразу тесным.
— Аминтаев, — назвал себя.
Я знал, что подполковник — начальник парашютно-десантной службы нашего соединения, знал, что в прошлом он служил в Северо-Кавказском военном округе, что на его счету более тысячи парашютных прыжков, многие из которых он совершил в Ростове и Новочеркасске. С его именем было связано зарождение и становление воздушно-десантных войск. Летом 1935 года он установил мировой рекорд, совершив прыжок с высоты 7612 метров без кислородного прибора. Тогда же был удостоен ордена Ленина, высшей в то время правительственной награды.
— Показывай, начальник штаба, как спланировал парашютную подготовку, — произнес Аминтаев густым, с кавказским акцентом голосом.
Листая документы, он внимательно, как мне казалось, с излишней придирчивостью изучал планы и графики. До того я командовал ротой и планировать боевую подготовку батальона не приходилось.
— Операция предстоит серьезная. Будет большое десантирование, и к нему нужно готовить личный состав.
— Что-то лицо ваше мне знакомо, — заметил подполковник.
Я ответил, что мы встречались на подмосковном аэродроме, у Медвежьих озер, где совершались тренировочные прыжки. Там мне довелось подниматься в небо с одной из первых парашютисток страны Галиной Пясецкой и с Анатолием Дорониным. Три брата Дорониных изобрели и опробовали прибор для автоматического раскрытия парашюта. Лейтенант Анатолий был младшим.
— Так вы из Щелковской бригады! Вот я и вижу, где-то встречались.
Мы разговорились, вспомнили Ростов. Я узнал много интересного.
— Не встречали ли вы парашютиста Харахонова? Он из Ростова.
— Василия? Мы с ним большие друзья!
— Мне довелось наблюдать его прыжки.
В давние довоенные времена воскресенье 18 августа отмечался как День авиации. К этому времени купальный сезон на Дону кончался, о дачных заботах ростовчане не имели и понятия, а потому в тот день многие устремились к аэродрому, заполняя огромную его площадь.
Там впервые услышал я фамилию парашютиста Харахонова.
По радио объявили, чтобы наблюдали за набирающим высоту четырехмоторным самолетом:
— Будет прыгать Василий Харахонов. Прежде чем раскроет парашют, пролетит немалое расстояние на крыльях.
На крыльях? В памяти всплыла древняя легенда о Дедале и его неугомонном сыне Икаре, который направился на крыльях к солнцу и, приблизившись, погиб, так и не достигнув цели. Вспомнился и рязанский холоп, дерзнувший летать, уподобившись птице, на сотворенных им крыльях.
А самолет меж тем набрал высоту и, сбросив газ, летел, приближаясь к зрителям.
— Вот он!.. Летит!.. Летит! — послышались крики.
И все увидели в далеком небе силуэт, напоминающий стремительного стрижа: короткие скошенные крылья, небольшая круглая голова, темная препона между ног.
Парашютист не падал, нет! Он действительно летел, с каждым мгновением приближаясь к земле. И все четче и четче обозначались его контуры. Казалось, он сверху определил место своего приземления и несся к нему, надеясь обойтись без парашюта.
Оставалось совсем немного, когда с легким хлопком распахнулся цветастый купол.
С того времени прошло немало лет, но до сих пор этот случай в моей памяти. Здесь, в Ростове, Харахонов провел немало экспериментов в новом тогда парашютном деле: прыгал днем и ночью, с различных высот и с различным временем задержки раскрытия парашюта, исполняя роль спасателя, вместе с «раненым» парашютистом.
За развитие парашютизма в стране Василий Иванович был удостоен государственных наград: орденов Ленина и Красной Звезды.
В октябре 1944 года Харахонов находился в боевой части в Прибалтике. И надо же было так случиться, что под Шяуляем погиб в одном из боев.
Иван Иванович
Закоренелым десантником был и начальник штаба полка майор Лисов. Однажды во время демонстрации документального фильма о знаменитой массовой выброске десанта он сказал:
— Внимательно понаблюдай за тем бомбардировщиком.
— Это был четырехмоторный «ТБ-3», на фюзеляже и плоскостях которого закрепились десантники.
В одном из парашютистов я узнал Ивана Ивановича.
— Это был мой десятый прыжок. А первый совершил в 1934 году. — На гимнастерке был знак с трехзначным числом на подвеске: столько было прыжков на его счету.
Иван Иванович запомнился по тому дню, когда форсировали Свирь. Мне тогда пришлось заглянуть на командный пункт полка. Он размещался в подвале разрушенной больницы, которая стояла на берегу и наверняка служила хорошим ориентиром. Вблизи нее то и дело рвались снаряды и мины. Иногда они попадали в стену, и тогда вместе с осколками разлетались куски кирпича, а в стене появлялся пролом.
Войдя в подвал, я осмотрелся. На обломках примостились солдаты и офицеры, а у окна расположился Иван Иванович. В полку он был на особом положении. Не потому, что занимал должность начальника штаба и имел право отдавать распоряжения от имени командира полка. Он даже никогда и не ссылался на полковника. Но отданные Иваном Ивановичем распоряжения выполнялись безоговорочно. Покоряли его трезвый ум, легкий юмор, обаяние. Внешне был он высок, строен, с открытым взглядом серых глаз. Зачесанные назад волосы открывали высокий лоб.
Склонившись над картой, он говорил по телефону и тут же карандашом делал пометки на карте. Я взглянул на карту. Она была испещрена цветными значками и пометками, а на полях теснились таблицы. Десятки таблиц. По ним можно было узнать, куда и когда стреляли батареи, что делали роты, когда должны были отчалить лодки, плоты и паромы, кто на них переправлялся. Все расписано по минутам. Были еще какие-то расчеты и записи.
Действовали телефоны и радиостанции. Тренькали звонки, сыпались точки-тире морзянки. Радисты торопливо записывали сигналы, тут же передавали их офицерам, а те, расшифровав, — Ивану Ивановичу. Он спокойно и, казалось, не спеша читал донесения и радиограммы, делал на карте пометки и немногословно докладывал по телефону находившемуся на наблюдательном пункте командиру полка.
О начальниках штабов пишут мало. Вероятно, потому, что на поле сражения их не видно: они обычно сидят в надежном укрытии. Но в своих укрытиях они делают наиважнейшее дело — обеспечивают командиру управление боем. С помощью штаба в войска передается воля командира и осуществляется его замысел.
В подвале гул артиллерийской пальбы был приглушен. Только иногда от близкого разрыва содрогались стены. Казалось, что стена вот-вот обрушится, завалит вход в подвал и единственное оконце, через которое пробивались свет и воздух.
— Товарищ майор, нет связи с «Резедой»! — объявил в разгар артиллерийской подготовки худощавый, с утиным носом связист.
С излишней торопливостью он крутил ручку аппарата.
— Почему молчишь, «Резеда»? Черт бы тебя побрал!
Сидевший рядом второй телефонист тоже крутил ручку аппарата и тоже кричал в трубку, вызывая какой-то «Пестик».
Вбежал командир роты связи. Пилотка сбита, растерянный взгляд.
— Связь есть?
Худощавый телефонист мотнул головой:
— Обрыв на линии, товарищ старший лейтенант!
Вслед за командиром роты появился адъютант полковника.
— Товарищ майор! Нет связи! Батя шумит, кричит: «Если через десять минут связь не восстановят, отдам командира роты под трибунал!» Переправа должна начаться…
— Да мудрено ли связь в этой каше потерять! — вспыхнул старший лейтенант. — Посмотри, что делается!
Я видел в траншее десятки телефонных проводов. Желтые, красные, белые, зеленые, словно нити нервов, они тянулись отовсюду — от батальонов, рот, артиллерийских батарей, понтонеров, самоходчиков, — сходясь в толстый цветастый жгут, змеей вползавший в штабной подвал. Устранить обрыв — дело одной минуты; стоит только зачистить и соединить концы. Но попробуй найди этот обрыв!
Угроза командира словно ошпарила старшего лейтенанта. Он стоял посреди подвала и растерянно смотрел на майора.
— Рядом командный пункт артиллеристов. Уточните: держат ли они связь с командирами дивизионов… — сказал Иван Иванович.
— А ведь и правда… Понял вас, товарищ майор! — Старший лейтенант бросился в темневший пролом. Через минуту он вернулся.
— Есть связь! Командиры дивизионов рядом с комбатами. Сейчас я туда подам нитку и аппарат, а сам пойду на линию…
— На линию пошлите сержанта и солдата. Сами оставайтесь здесь. Понятно? А это возьмите для успокоения. — Иван Иванович протянул связисту леденец. — Помогает…
Пряча улыбку, он легонько похлопал командира роты по плечу.
— Понял, товарищ майор!
На Свири
Это событие у всех нас осталось в памяти. Утром 21 июня 1944 года мы сидим в траншее, из которой видна река и противоположный берег, изрытый траншеями, с проволочными заграждениями, буграми замаскированных дзотов и бронеколпаков. За ними лес.
В напряженную тишину незаметно вплетается едва слышимый гул. Он приближается, усиливается, тяжелый и натужный. В бледном, подернутом дымкой небе плотным строем летят самолеты.
Бомбардировщики идут тройками. В каждой линии таких троек три. Вот первые уже над нами, и мы видим, как от самолетов черными каплями отделяются бомбы и стремительно несутся вниз. Они падают на противоположный берег, на траншеи и укрепления противника. В воздух летят проволока, земля, обломки бетона и дерева. Клубится сизочерный дым, и словно живая, содрогается под ногами земля.
Потом появились штурмовики, «Илы». Они шли низко, будто утюжили берег, поражая врага «эрэса- ми» и пулеметными очередями.
Едва штурмовики скрылись, как далеко в нашем тылу зарокотало, загремело, завыло. Над лесом поднялось темное облако дыма и пыли, из которого огненными стрелами вылетали ракеты. Ударили орудия и минометы. Началась артиллерийская подготовка. Наши орудия бьют по противнику, тот, огрызаясь, отвечает.
Я высовываюсь, стараюсь рассмотреть лощину, где вчера наблюдал плоты с чучелами, но меня дергают за гимнастерку, и я падаю.
— Ты не очень-то высовывайся. Влепит, — миролюбиво говорит командир пулеметной роты, капитан Белоусов.
Взгляд его глаз суров, а лицо в глубоких складках добродушно.
Со всего полка собрали станковые пулеметы «максим». Они расставлены в траншее. Тут же и противотанковые ружья. Задача пулеметчиков — и наша, бронебойщиков, — с началом форсирования реки подавить огневые точки противника.
Все тонет в грохоте взрывов. Что-то кричит мне Белоусов, но разобрать невозможно.
Загрохотала «катюша». Берег скрылся в дыму. К траншее выползла самоходка. Круглой пастью зияет ствол орудия. Ствол медленно развернулся, замер, и раздался оглушительный выстрел. Воздушная волна ударила в траншею, едва не сбив с ног солдата. Он выругался, погрозил самоходчикам кулаком и вдвоем с помощником откатил пулемет на новое место.
Не остался в долгу и противник. Его снаряды и мины густо ложатся по берегу, вблизи нашей траншеи и за ней. Ведь пристрелян каждый бугорок, каждое дерево!
Прямо в траншею, в то место, где затаились три солдата и офицер, попала мина. Взрыв — пыль, сизый дым стелется по траншее. Катится окровавленная каска, на одном из солдат горит обмундирование.
Я вижу, как лица пулеметчиков побледнели. Люди прижимаются друг к другу, торопливо и глубоко затягиваются крепчайшей бийской махоркой, испуганно глядя на недвижимые тела.
Грохот не ослабевает. Мощный артиллерийский кулак молотит и молотит, поражая всю немалую глубину неприятельской обороны, разрушая укрепления и укрытия, огневые позиции, пункты наблюдения и узлы связи, сосредоточение резервов и колонны на дорогах.
Вдруг гул разрывов разом отдалился. Вся артиллерия, что била по переднему краю, перенесла огонь в глубину. Вот он, долгожданный перенос огня, с которым начнется ложная переправа!
— Гвардейцы, за мной! — выбежал из укрытия лейтенант Ставропольцев.
Вслед за ним к реке бросились двенадцать гвардейцев.
— Мытарев, твой плот крайний! — командовал старший сержант Немчиков. Павлов, Бекбесунов, ваши — ближние.
Солдаты из взвода Журавлева помогали столкнуть плоты в воду.
— Живей! Живей! — Ставропольцев бегал вдоль берега от плота к плоту, в руке пистолет. — Продержитесь, хлопцы, четверть часа! Всего пятнадцать минут!
Неподалеку взорвался снаряд. Осколок ударил в руку лейтенанта. Боли он не почувствовал, хотя и видел стекающую кровь. Не было двух пальцев и пистолета.
— Где же он? — Офицер оглядывался, ища оружие.
— Поехали! — скомандовал себе Мытарев.
Бросив к чучелам автомат, он шагнул в воду и оттолкнул свой плотик. Плоты медленно поплыли вперед. Течение реки бросало их, сносило с курса. На плотах в живописных позах лежали чучела, те самые, что мы готовили в роте. Издали их нельзя было отличить от солдат. А сзади, держась за бревна, по двое плыли гвардейцы.
Неподалеку от одного плота вырос фонтан, потом еще. Плот Павлова совсем разнесло, сам он уцелел чудом. Ухватившись за бревно, подплыл к Бекбесунову. Маркелова унесло куда-то в сторону: если бы не спасительные бревна, давно бы пошел ко дну.
Орудия противника усилили огонь. Вокруг плотов закипела вода. Значит, немцы поверили замыслу, приняли за начало общей переправы. Открыли огонь новые, доселе молчавшие и не засеченные нашей разведкой батареи. Противоположный берег тоже ожил: там заработали огневые точки.
— Огонь, славяне! — закричал Белоусов.
Отстранив наводчика, он припал к «максиму» и послал через реку длинные очереди.
Бьют из бронебоек Гаранин, Терехин, Гущин, слывущие «меткачами». Выстрел из ружья звонкий, с тупым ударом при отдаче в плечо. Наверняка у ребят багровые кровоподтеки.
Что-то кричит рыжеволосому Гаранину бойкий и непоседливый сержант Арефьев, указывает пальцем на тот берег. Наводчик всматривается, кивает и, упираясь в приклад длинноствольного ружья, целится.
Мы видим, как тутой поток реки вырывает плот из рук двух гвардейцев. Кажется, что это Мытарев и Маркелов. Вот один из них хотел было снова ухватиться за спасительное бревно, но пальцы соскользнули. Если бы не автомат да снаряжение, он бы плот легко догнал. С каждым мгновением течение уносит плот дальше и дальше. Вокруг него брызнули фонтанчики.
Солдат медленно скрывается под водой. Потом показывается голова, грудь, и вот он уже выбирается по дну на берег.
Люди перебегают, падают, снова бегут и скрываются в траншее.
— Наши там! — кричит капитан Белоусов и машет рукой. — Переплыли!..
А у саперов была своя задача. Им предстояло форсировать реку одновременно с разведчиками, чтобы успеть пробить для пехоты проходы в минных полях.
Володя Куратов лежал неподалеку от командира взвода лейтенанта Иванова. От грохота раскалывалась голова, будто кто долбил молотком по затылку. И в довершение мучила жажда. Утром дружок угостил соленой воблой. Знал бы, чем обернется угощение, кусочка бы в рот не взял…
Куратов попросил у лейтенанта Иванова разрешения сбегать к реке, но тот покачал головой: это никак невозможно. Лежавший рядом с Куратовым долговязый Дуленко, поняв, о чем просил Володька, многозначительно пошевелил пальцем у виска, все ли, друг, у тебя дома?
Лейтенант был человеком осторожным, порой даже очень. Он любил повторять присказку «Сапер ошибается один раз» и при этом добавлял. «На вторую ошибку времени не будет».
Худощавый, неторопливый, робевший перед начальством, лейтенант, однако, отличался исполнительностью. И именно эта его черта вызывала у подчиненных уважение. Уж если взводный что обещал, то разбивался в доску, но слово сдерживал. Еще внушала уважение медаль «За отвагу», полученная им в сорок втором, когда был рядовым-сапером. Выходит, с той поры ни разу не ошибся.
— Может, закурим? — наклонившись к уху Куратова, прокричал Дуленко.
Дуленко во взводе называли Васей Полундрой. Прежде он служил во флоте, воевал под Севастополем и сохранил чиненную-перечиненную матросскую тельняшку, которой очень дорожил.
Тут Куратов уловил взгляд лейтенанта. Тот указал на котелок. Догадавшись, Володька схватил посудину и разом вымахнул из траншеи. Кубарем скатился по крутому косогору и наткнулся на лежащего у берега солдата.
— Эй, гвардия! — толкнул его сапогом.
Неподалеку с треском рвануло, над головой вжикнули осколки. Володька втиснулся в песок.
— Братишка! — толкнул снова.
И тут увидел застывшие пальцы солдата. Они намертво сжимали автомат.
«У-ух-х» — послышалось совсем рядом. Не раздумывая, Куратов упал прямо в воду. В следующий миг рвануло, в реку часто зашлепали осколки. Боец схватил винтовку… а она без приклада: осколок срубил его как топором.
Володька вырвал из рук убитого автомат, срезал с ремня сумку с магазинами и тут увидел Полундру, помкомвзвода Ахапкина и своего тезку Волкова. Они выволакивали из укрытия лодку.
— Давай тащи сюда надувную! На ней поплывете — ты и Волков! — велел Ахапкин.
Вдвоем подтащили резиновую лодку к реке, сбросили ее в воду и только отплыли, как лодка стала «скисать».
— Прыгай, пока мелко! — скомандовал Волков и перевалился через борт. Куратов за ним. Уже в воде вспомнил, что не надул надетый поверх гимнастерки спасательный жилет. Хорошо, что воды только по горло, не то утюгом бы пошел ко дну.
Пока выбирался, Волков уже пристроился на деревянную лодку. В ней сидели трое: два сапера и солдат с ручным пулеметом, для прикрытия. Куратов стал надувать жилет.
На реке появились первые лодки; их было пока немного. Бившая до того по берегу артиллерия противника перенесла огонь на реку.
Соседнюю лодку разнесло прямым ударом. Еще одна оказалась перевернутой; она медленно поплыла, чернея смолистым днищем.
Лодка была уже близко к цели, когда рядом ухнуло. Воздух раскололся, неудержимая сила подбросила Куратова; не помня как, он оказался в реке. В нос, горло, уши ударила вода.
Захлебываясь, едва вынырнул. Берег рядом, но холодная вода сковала тело. Тянули вниз сапоги, снаряжение… Спасибо жилету, выручил.
Лодка плыла, хотя нос ее был разворочен, белея расщепленными досками. За лодку уцепились Волков и два сапера, пятого, пулеметчика, не было. Все отчаянно работали руками, пытаясь выгрести к недалекому берегу.
Вместе с передовыми подразделениями ушли за реку и командиры-артиллеристы, чтобы разведывать цели и корректировать огонь. Связисту Ивану Сбиральникову приказали подать телефонный кабель от огневых позиций к передовому наблюдательному пункту. Прежде чем сесть в полузатопленную лодку и погрузить туда катушки с кабелем, он срастил конец кабеля с протянутой к берегу телефонной линией.
Надев на плечи станок с тяжелой катушкой, Сбиральников устроился на корме, а два солдата сели за весла. Дружно ударили ими по воде, за спиной связиста зажужжала катушка.
Лодка была уже на середине реки, когда рядом разорвался снаряд. Сброшенный в воду Сбиральников с трудом ухватился за борт.
— Братцы, тону!
— Давай руку! Катушку сбрасывай! — закричали с лодки.
— Снимать нельзя! Меня держите…
— Да на катушке кабель кончается…
— Вставляйте новую. Только не оброните конец старой…
Так солдат проложил через реку линию связи.
Вдоль берега тянулось искромсанное взрывами проволочное заграждение. Колья выворочены, проволока перебита, концы ее обвисли. На земле чуть чернели воронки, воздух был насыщен запахом сгоревшей взрывчатки.
Куратов оглянулся: лодка уже подплывала, из нее саперы выгружали сумки. Правей двигалась лодка с лейтенантом Ивановым, Васей Полундрой, старшим сержантом Ахапкиным.
— Ну что? Начнем? — Волков надел наушники миноискателя. Включил аппарат и скривился от ударившего в уши писка. — Тут столько железа, что в ушах сплошной звон! — сорвал он наушники.
— Давай вручную, ножами, — предложил Куратов. — И ты, Быков, присоединяйся к нам, — сказал ефрейтору.
Лежа саперы привычно заработали ножами, как щупами, выискивая скрытые в земле мины.
— Есть! — воскликнул Волков и стал осторожно разгребать землю.
— И у меня есть, — отозвался Быков.
— Я тоже нашел!
Руки саперов действовали уверенно и быстро. Рыхля пальцами землю, они зорко всматривались в нее: не обнаружится ли скрытая проволочка-оттяжка? Не с хитростью ли мина установлена? Нет ли под первой миной еще одной? Ведь стоит первую только тронуть, как сработает вторая.
— Шевелись! Пехота на пятки наступает, — торопил Быков.
По реке уже плыли роты стрелков. На этот раз лодок было много, виднелись даже катера и автомобили-амфибии.
Пройдя немного, Куратов услышал позади себя шаги.
— Давай, не отставай, — сказал он, не оглянувшись.
Удар в плечо сбил его с ног. Падая, увидел рыжеволосого солдата в серой чужой форме.
В следующий миг тот навалился на Куратова. Цепкие и твердые пальцы обхватили шею и потянулись к горлу.
Володька вывернулся, попытался ударить ногой, но удар пришелся впустоту. Хотел крикнуть — и не мог. Рядом лежал автомат, но в узкой траншее было трудно дотянуться.
Защищая одной рукой горло, Куратов другой потянулся к висевшему на ремне ножу. Но немец перехватил руку.
— Ах, гад!
Собравшись с силой, Владимир коленом ударил немца в пах, но удар не получился. А тот, прижав коленом Володькину руку, схватил его за волосы, приподнял голову и ударил о землю. На счастье, дно было уложено дернинами.
И тут Володька вдруг почувствовал, как тело немца дернулось и обмякло, пальцы ослабли. В лицо брызнуло что-то горячее.
— Ты что же не кричал? — Рядом стоял Волков. В руке он, как дубинку, держал ППШ.
Куратов с трудом выбрался из-под тяжелого гитлеровца, лежавшего с раздробленной головой. Поднялся, прошел шаг, второй, присел.
Он даже не заметил, как стрелковый взвод пробежал по траншее мимо и скрылся в недалекой опушке. Не обратил внимания и на прогремевший правее взрыв. Однако Волков в грохоте удалившегося боя его уловил.
— Мина! Взорвалась! Не иначе как что-то случилось у лейтенанта! Бежим!
Лейтенант Иванов лежал на спине с бледным лицом. Рядом — старший сержант Ахапкин и Вася Полундра.
— Проход… проход пробивайте… Потом со мной…
— Есть, товарищ лейтенант. Волков и Куратов займутся, — ответил старший сержант. — А ну, ребята, продолжайте! Только осторожно!
— Но-огу-у, но-огу-у, — простонал лейтенант.
— Сейчас, товарищ лейтенант, сейчас, — засуетился Ахапкин и стал зачем-то расстегивать маскировочный комбинезон.
— Подожди, — бесцеремонно оттеснил сержанта Дуленко. — Дай я.
Он ножом резанул сверху вниз по штанине и от неожиданности застыл. Нога у лейтенанта была искромсана и висела на жилке, из перебитых сосудов толчками била кровь.
— Что… там?
— Пустяки, товарищ лейтенант, мелочи жизни.
Опираясь на руки, раненый приподнялся, посмотрел и бессильно упал. Застонал, скрипнул зубами и проговорил:
— Режь!
— Что резать?
— Ногу! Слышишь, Дуленко? Режь… Иначе… погибну…
— Эх, была не была! — Вася Полундра сбросил с головы пилотку и попробовал на палец лезвие ножа…
Обрубок ноги перетянули сверху тесмянным ремнем, культю, перебинтовав, обмотали лоскутом от костюма.
— Где… пехота?.. — едва слышно спросил раненый.
— Прошла, товарищ лейтенант. Прошла уже…
— Доложите… Задачу выполнили… — И потерял сознание.
Мы переправлялись позже. Свежевыструганные лодки были густо просмолены. Вода почти вровень с бортом, при каждом толчке переливалась через край. Впереди на носу у противотанкового ружья скрючился Гаранин. Иногда припадал к ружью, целился, но не стрелял. Бой откатился к опушке леса: целей не видно. Несколько снарядов разорвалось неподалеку от лодки.
Мы у берега. Он порос кустарником. К кустам и прибило наш плот. Вода лижет свежие царапины на коричневой поверхности бревен. Побитые осколками чучела лежат в беспорядке. Из распоротых гимнастерок и штанов выпирают пучки травы и соломы.
— Николай, — говорит Широков Гаранину, — узнаешь своего двойника на плоту?
— Чем зубоскалить, лучше бы веслами работал? — отвечает Гаранин и смотрит вперед.
Там сражаются солдаты авангардного батальона и двенадцать гвардейцев. Мы спешим к ним на помощь.
24 июня 1944 года в Москве прогремел салют в честь войск Карельского фронта. Позже участники ложной переправы удостоились звания Героя Советского Союза, все двенадцать гвардейцев, в том числе Мытарев и Маркелов.
Санинструктор Людмилка
Были в полку и девушки необыкновенной отваги и мужества, которых не пугал ни огонь, ни вода, ни медные трубы. Одна из них — санинструктор Людмилка.
От дороги тропа круто сбегает вниз, петляя между валунами, покрытыми лишайником, обходя сосны, и неожиданно упирается в озеро.
Озеро недвижимо. Голубая поверхность его отражает чистое июльское небо. У берега — камни, серые, скользкие, тяжелые. Они видны и в кристально прозрачной воде.
— Э-э, да тут к воде и не подступиться, — говорит Широков. — Нужно искать место получше.
Мы идем берегом дальше, пробираемся через кустарник, царапающий лицо и руки. Вскоре набредаем на зеленую лужайку. У воды вместо камней — каемка желтого песка.
— Лучшего места и не найти! — Митя поспешно сбрасывает с плеча автомат, расстегивает ремень.
Разоблачившись, подходит к берегу и болтает ногой.
— А водичка-то! Чудо! Ну впрямь молоко парное!
Разгребая перед собой воду, он смело шагает вперед. По глади озера бегут волны. Потом Митя резко приседает:
— Ого-го! Здорово-о!
Брызги сверкают на солнце. На песок набегают легкие волны. Далеко над озером разносятся Митины восклицания.
Тороплюсь раздеться и я. Вода и в самом деле приятная. Она не холодная, освежает разогретое тело, делает его упругим и сильным, прогоняя усталость.
Мы плывем наперегонки к каменистому островку с тремя елями. Но до него оказывается совсем не близко. Не проплыв и половины, возвращаемся.
Потом лежим на мягкой траве, греемся на солнце. Хорошо! Тишина первозданная. Только изредка всплеснет рыба. Не хочется думать о том, что где-то ведут бой сменившие нас роты, ушедшие теперь далеко вперед. Не верится, что часа через два опять прозвучит привычное: «Станови-ись! Ша-агом ма- арш!»
Неожиданно со стороны тропы доносятся голоса. Звенит колокольчиком женский, рокочет мужской.
— Кого это принесло! — встрепенулся Митя. Он замер, вслушиваясь. — Никак сержант, санинструктор Людмилка. А с ней-то кто?
— А тебе что за дело?
— Да так… Интересно же знать.
Положив подбородок на руки, он не спускает глаз с кустов.
О чем там говорят — не понять. Видимо, пара, как и мы, заворожена красотой лесного озера.
Людмилка — санинструктор из полковой медсанроты. В роте служат несколько девушек, но ее знают и любят больше других. Говорят, что она спасла до полусотни раненых, в бою бесстрашна и вообще — дивчина что надо. На ее гимнастерке — медаль.
Однажды на привале — я был тому свидетель — Людмилка проходила мимо нашей роты. Завидя ее, солдаты всполошились.
— Товарищ младший сержант, зайдите к нам!
— Товарищ санинструктор, нужна срочная помощь!
— Людмилочка, есть интересная новость!
А она шагала, высокая, стройная, в туго перехваченной ремнем гимнастерке. Небольшая, с мальчишеской стрижкой, головка вскинута; видно, что девушка, сознавая силу своей привлекательности, с трудом сдерживает улыбку. Походка — легкая и грациозная, словно на ногах не солдатские сапоги, а сказочные хрустальные башмачки.
— Гля, ребята, «рама-а»! Воздух! — дурашливо крикнул недавно прибывший в роту с дивизионного склада долговязый солдат с густой россыпью прыщей на лице. — Спасайся!
Не спуская с девушки щелочек-глаз, он захихикал.
— Ну, ты, завхоз, или как тебя там! Ты шути, да прежде думай, — посмотрел сердито рыжеволосый Гаранин. — Тебе еще, может, придется помощь из ее рук принимать…
Разговор в кустах то замирал, то становился громче.
— Пригласи их сюда, — сказал я Широкову.
Митя только этого и ждал. Сверкая голыми пятками, бросился к кустам.
Голоса тем временем перешли в восклицания, потом послышался всплеск, будто в озеро бросили камень. Даже волны накатились на светлую каемку песка.
Первым из кустов показался Митя. Он шел, неся чужие сапоги. За ним выбрался младший лейтенант Чубарь, командир взвода полковой разведки. Я взглянул на него и рассмеялся: шел босой и мокрый по пояс. Фасонистые бриджи прилипли к ногам, с них стекала вода. Даже всегда сияющая на ордене серебряная сердцевинка потускнела.
— Что случилось?
— Поскользнулся и в воду грохнулся, — смущенно ответил Чубарь. — Камни — словно жиром смазанные… — Он потирал ушибленную руку.
Показалась тут и Людмилка. В простеньком ситцевом купальнике она осторожно ступала длинными ногами по траве.
— Ой, какое место чудесное! — зазвенел ее голос. — Ну что, мальчики, поплывем? — Она кокетливо повязала на голове косынку. — Айда к острову!
— Мы уже наплавались, — ответил Митя, отводя взгляд.
— Ну, как хотите. Тогда мы с Лешей поплывем. Пойдем, Леша!
Чубарь все еще продолжал возиться с брюками. Он тщательно разглаживал их на траве, обжимая складку. У лейтенанта брюки и гимнастерка всегда были отутюжены, сапоги начищены.
— Сейчас, — буркнул он. — Дай остыть…
Я понял: чем-то удручен.
— Да чего остывать! Ты с ног до головы мокрый!
Чубарь не ответил. Поднялся и, ни на кого не глядя, направился к озеру. Выбросив руки, оттолкнулся, пролетел по воздуху и ушел под воду. Он долго не показывался на поверхности и вынырнул далеко в стороне. Потом, поднимая брызги, поплыл от берега на глубину.
Девушка поплыла саженками. Гребки ее были неожиданно сильные, и при каждом толчке тело почти по грудь выходило из воды.
— Эх ма-а, — протянул Митя. — Плавает-то как знатно. И не подумал бы…
Вскоре девушка догнала Алексея. Над голубой поверхностью озера виднелись две головы: в белой косыночке и черноволосая. Потом они разделились, косыночка стала удаляться в сторону острова.
— Младший лейтенант не поскользнулся, хитро улыбаясь, объявил Митя. — Это его Людмилка столкнула. Он начал приставать, а та ка-ак швырнет. Она только с виду слабенькая…
Я знал, что у девушки был любимый — летчик. Она с ним познакомилась еще до отъезда на фронт. Людмилка часто получала письма. Когда Алексей приплыл к берегу и улегся рядом, я сказал:
— А ведь у Людмилки жених есть. Так что ты опоздал.
Чубарь неподвижно смотрел на озеро, мне показалось, будто в черных с поволокой глазах его проскользнула грусть.
— Доплыла-таки! — воскликнул Митя, наблюдавший за девушкой. — На берег выбирается!
Вдали, среди камней острова, забелела косынка.
— На Волге научилась плавать. Она в Сталинграде выросла, — проронил Чубарь, не спуская глаз с далекого островка, где скрылась девушка…
Спустя два дня у другого озера, широкого, окаймленного глухой стеной леса, вспыхнул бой. Часа полтора мы пытались сбросить заслон противника с дороги в межозерье, но ничего не выходило.
Потом из тыла подошли автомобили-амфибии. Эти машины с солдатами из штурмовой бригады мы часто встречали на дорогах, когда совершали марш. То, клубя пылью, они нас обгоняли, то мы уходили вперед, когда те стояли в лесу. «Пехота, не пыли!» — кричали нам солдаты из бригады.
Съехав с дороги, машины, похожие на жуков, расползлись по берегу.
— Стой! Сто-ой!
Наперерез из кювета бросились четыре человека в маскхалатах. На ходу они вцепились в борта и вскарабкались в амфибии. В одном я узнал разведчика Чубаря. Он был без пилотки, ветер трепал смоляной чуб, на груди болтался бинокль.
Машины взяли курс на середину озера. За кормой бурлила вода, длинный след тянулся на водной глади. Из-за бортов виднелись головы солдат. Вдруг с противоположного берега ухнула пушка. Взметнулся столб воды. Второй разрыв угодил прямо в амфибию, в которой находился Чубарь. Она вздыбилась, на миг показались колеса и днище, сверкнул серебряный диск работающего винта. С амфибии посыпались солдаты. Машина, зачерпнув воду, стала медленно погружаться.
И снова на поверхности озера вырос столб воды. Вражеский наводчик, видимо, был опытным артиллеристом: разрывы ложились часто и вблизи машин. Вода закипела. Неслись крики людей, надрывно стучали моторы, ухали разрывы, и после каждого с громким плеском обрушивалась в озеро вода.
Подхватив тяжелое противотанковое ружье, Гущин поспешно установил его и громыхнул по невидимой пушке. Дробью рассыпалась пулеметная очередь.
— Артиллеристы! Минометчики! — неслось отовсюду.
Мы видели, как на воде барахтались люди, увешанные снаряжением и оружием, кричали, прося помощи. И в этот миг я увидел Людмилку. Босая, она бежала к озеру, на ходу стаскивая гимнастерку. У самой кромки воды швырнула ее и, подняв юбку, бросилась в воду.
Ее примеру последовало несколько солдат. Но все следили за девушкой, плывшей впереди. Мы видели, как она подплыла к первому тонущему, нырнула вслед за ним, уже скрывшимся под водой. Несколько секунд ее не было видно. Эти секунды казались необыкновенно длинными. Потом на поверхности показались две головы.
Назад девушка плыла медленно вместе со спасенным. Тяжелыми были взмахи ее руки. Шатаясь и поддерживая человека, она вышла на берег. Мокрая юбка облегала бедра, ручьями стекала вода. Спасенный, одетый в маскхалат, едва ступив на землю, тут же рухнул. Я узнал Лешку Чубаря.
Девушка склонилась над раненым, смахнула мокрой ладошкой кровь с его лица и оглянулась. Неподалеку из ямы выглядывал прыщеватый солдат, тот, что прибыл к нам в роту из склада.
— Ну, что смотришь! Помоги ему дойти! — крикнула девушка.
Солдат приподнялся, тут свистнула пуля, и он трусовато нырнул обратно в ямку.
— Да иди же!
— Я сейчас… сейчас… Куда его?
— Отведи в укрытие! — и девушка снова бросилась в озеро…
Васек
Да что там Людмилка! Единственный в полку воспитанник — мальчишка Васек и тот заслужил в боях отличия. Сам командир дивизии вручил ему медаль. Тому я был свидетель.
— Товарищ лейтенант! Да проснитесь же! — слышу знакомый голос Мити Широкова. Ординарец будто бы рядом, а голос доносится издалека. Открываю отяжелевшие веки. Ломит тело, горят натруженные ступни. — В штаб полка срочно вызывают. Адъютант товарища полковника приказал, чтоб немедленно прибыли.
Обуваюсь, ищу пилотку, но не нахожу. Надеваю Митину. В лощине легкий туман. Он курится над недвижными елями, макушки их то исчезают в клубах, то выплывают. Стрелки часов показывают одиннадцать.
— Вечер или утро? — спрашивает сквозь дрему лежащий рядом командир взвода Кучмий.
— А шут его знает… Ночь, наверное, — отвечает кто-то.
Конечно, ночь: все замерло, тишину только рвет безумолчный треск, будто где-то ломают доски.
— Автомобиль с боеприпасами подбили, горит, — сообщает Митя.
До командного пункта, куда я шагаю с Широковым, метров триста. Туда ведет по косогору тропинка.
Треск и шум усилился.
— Ишь как патроны рвутся, трещат, будто сухостойник, — комментирует Митя.
У небольшой высотки, где расположился командный пункт полка, в щели укрылся радист. Металлическая антенна с тремя лучиками на конце торчит над землей.
— «Рубин», я — «Акация». Как слышите? Перехожу на прием, — заученно повторяет соддат и щелкает выключателем. Закрыв глаза, он выжидательно молчит, вслушивается, не последует ли ответ.
Вот уже третьи сутки, как прервалась связь со вторым батальоном Матохина. В бою он оторвался от главных сил, ушел вперед, к станции Лоймола, и словно в воду канул. С ним пропала и наша полковая минометная батарея Гусарова.
— Не отвечает? — наклоняюсь я над щелью.
Радист отрицательно качает головой и вновь начинает свое: — «Рубин»! «Рубин»! Почему молчишь? Да отвечай же…
Блиндаж командира полка у самой вершины высотки. Отсюда широко открывается лесная даль. Лес и впереди, и позади. Справа виднеется небольшой отрезок дороги. На ней полыхает автомобиль.
— Видал, какой фейерверк! — восклицает худощавый лейтенант, адъютант полковника.
— А по высоте он такой «сабантуй» устраивает! То снарядами, то минами посыпает. А то тяжелыми начинает долбить. К Лоймоле, говорят, бронепоезд подкатывает.
Лоймола — станция на железной дороге. Поэтому противник обороняет ее яростно и упорно. Где-то вблизи станции и наш второй батальон.
— Подожди, — прерываю словоохотливого лейтенанта. — Зачем Батя звал?
— Васек оттуда выбрался. Докладывает обстановку. Он с батареей нашей был.
— Какой Васек?
— Да воспитанник! У Гусарова числится. Минометчиков наших тоже зацапали, а он выбрался.
Васек попал в полк, когда мы разгружались из эшелонов на глухой станции. Взяли его, зачислили в минометную батарею. Сын полка стал исправным солдатом, наравне со взрослыми нес тяготы и невзгоды фронтового быта. Мы, конечно, всячески оберегали его от опасностей, но не всегда это удавалось. Не раз убеждались: детям на войне — не место.
В блиндаже скудно светит коптилка, сработанная из медной гильзы «сорокапятки». За столом сидит, поглаживая круглую лысеющую голову, Батя. Рядом майор — начальник штаба. Напротив — Васек. Перед ним банка тушенки, кружка с чаем, сахар, тонкая пластина трофейной галетины. Васек аппетитно хрустит ею, запивая теплым чаем.
— Карта с собой? — спрашивает меня Батя и обращается к начальнику штаба:
— Лисов, покажи, где батарея Гусарова.
Майор осторожно ставит на карте красную точку на полпути к Лоймоле:
— Примерно здесь.
Полковник говорит рублеными фразами:
— Бери взвод, поболее патронов — два ящика, гранаты, рацию. Военфельдшер с вами пойдет, Ионова Валентина, она человек опытный. Гусарову передашь приказ на отход. Поможешь ему. Если сможешь добраться до Матохина, действуй! Но сам не угоди в ловушку! Следи за флангами.
— Слушаюсь! — беру я «под козырек» нависшей на уши Митиной пилотки.
…Прежде чем скомандовать «шагом марш», оглядываю строй. На правом фланге — командир взвода сутуловатый украинец Иван Кучмий. Рядом с ним — сержант Терехин, золотоволосый, словно подсолнушек, Коля Гаранин и тут же Миша Егоров. Они земляки, волжане. Широко распахнуты глаза татарина Абдурахманова; парень отчаянной храбрости, озорной. Здесь же Борис Шапиро из Одессы. На левом фланге — Митя Широков, крепко сбитый весельчак и балагур. Здесь радист с рацией и фельдшер Валентина Ионова, никому не уступающая в храбрости.
— Шагом марш! — командую, и мы идем по мокрой траве к ручью, Васек со мной.
Серая тропка затейливо кружит, уводит все дальше в лес, неожиданно ныряет в лощину к новому ручью и пропадает.
— Тут был? Помнишь место? — спрашиваю мальчика.
— Вроде бы, — неуверенно отвечает он.
Гляжу на карту. Но в лесу она не очень сильно помогает.
— Ладно, идем.
Мы продолжаем путь, больше доверяясь интуиции, чем карте, на которой, кроме зеленого массива леса, ничего не обозначено. Останавливаюсь, подзываю лейтенанта Кучмия:
— Пошли вправо и влево дозорных. Всех предупреди, чтоб ни звука.
— Может, послать дозор и вперед? — предлагает он.
— Не надо.
Сколько прошли, сказать трудно. Только бы выдержать направление. Чувствуя вину, Васек мечется то вправо, то влево, пытается забежать вперед.
— Иди рядом, — говорю ему.
Лес стал редеть, впереди обозначилась полянка.
— Теперь недалеко, — толкнул меня Васек. — Вот этот камень помню! А там сосна, ветка сломана!
Неподалеку действительно возвышается камень, рядом сосна; обломанная, видимо, осколком ветвь почти касалась земли. Мы осторожно обошли поляну, потом, стараясь неслышно ступать, опять углубились в чащу. И почти натолкнулись на траншею.
Васек бросился вперед, кого-то позвал. Из-за деревьев показался человек в плащ-накидке.
— Николай? Гусаров?
Это действительно был старший лейтенант, командир минометной батареи.
— Ты? Ты как сюда попал? Ведь кругом же фрицы! — удивился он, увидев нас.
— Прошли, как видишь. Срочно собирай всех! Полковник приказал отходить.
— Так у меня же раненые — семь человек.
— Выносить на плащ-палатках! А где батальон Матохина?
— Дальше! В той стороне, — произнес Николай вологодским говорком, махнув рукой. — Только с ним не пройдешь… Удивляюсь, как вам сюда удалось пробраться.
Через четверть часа место опустело. Все минометчики, в том числе и раненые, ушли от опасности.
— Теперь Васек доведет. Дорогу-то помнишь? Не собьешься? — еще раз уточняю у паренька.
— Не-е. Доведу, — уверенно говорит он.
А мы идем к батальону. Успех первой части задания воодушевил.
— Не может быть, чтоб не нашли, — говорит Кучмий.
Я с ним соглашаюсь. «Если дойдем до батальона, то, во-первых, усилим его: двадцать человек — это реальная помощь, — размышляю я про себя. — Во-вторых, доставим два ящика боеприпасов и гранаты, возможно, у них патроны кончились. В-третьих, Валентина Ионова поможет раненым, а в-четвертых, установим связь батальона с полком».
Проходим место, где располагались минометчики, минуем редколесье со следами боя: валяются гильзы, каски, вещмешки, лопатки, фляги. Вся земля в воронках. Тускло поблескивают лужицы.
— Шире шаг!
— Впереди проволока! — предупредил солдат Федотов. Он шел в головном дозоре. — Может, попытаться разведать?
И тут прогремела автоматная очередь. Пуля влипла в ствол дерева, над самой головой. Откуда-то справа отозвался другой автомат.
— Ложись! К бою!
Я вгляделся туда, куда указывал Федотов. За поляной светлели березовые колья проволочного заграждения, темнел бруствер траншеи. Там вроде никого не видно. Но это не так. Противник был начеку. Казалось, стреляло каждое дерево, куст. Не остались в долгу и мы.
— Широков! — позвал я ординарца. — Передай радисту, чтоб связался с командиром полка! Кучмий! — Лейтенант откликнулся из-за соседнего дерева. — Высылай дозоры на фланги! Следи, чтоб не зашли нам в тыл!
Страшен бой в лесу! Вокруг пальба, пули свистят, а кто стреляет и откуда, не понять. Вижу, как впереди, слева, посылает короткие очереди Гаранин, а неподалеку от него Егоров. Зло бьет длинными очередями Абдурахманов. У Мити Широкова пилотка азартно сбилась на макушку: он, кажется, увидел цель.
Впереди прогремел взрыв. Высоко взметнулась земля. Ого! Это не мина, а снаряд, и, кажется, тяжелый. Неужели с бронепоезда? Крякнула, взорвавшись, мина. Разлетаясь настильно, осколки оставили на земле глубокие, будто рубцы на теле, следы. И снова тяжелый взрыв, на этот раз позади. С треском упала сбитая макушка дерева. Поплыл сизый дым..
— Взял, сволочь, в вилку! — кричит Кучмий.
— Товарищ лейтенант! К рации! — зовет меня радист. Он устроился где-то позади.
Стараюсь прикинуть силы врага: взвод, рота? Черта с два определишь! Все вокруг грохочет. Подбежала Валентина Ионова:
— Товарищ лейтенант, может, отойдем?
— Уходи назад! Там безопасней! Назад! — приказываю я ей. Она отбегает.
И вдруг сквозь грохот стрельбы слух улавливает холодящий душу свист. Он нарастает, приближается. Оглушительный взрыв! В нос бьет удушливый запах взрывчатки. На меня наваливается что-то тяжелое и неумолимо давит все сильней, сильней. И наступает тишина…
Мысленно отмечаю, что сознание работает. Шевелю рукой, потом ногой. Но подняться не могу. Что это?
— Товарищ лейтенант! Жив! — слышу голос.
Кто-то помогает мне выбраться из-под вывороченной земли. Встаю, глотаю ртом воздух. Вижу справа, у того места, где лежал, огромную, еще дышащую воронку: из нее струйками истекает сизый дым, она на глазах наполняется водой.
— Товарищ лейтенант! Батя у рации!
— Отходи! — слышу в наушниках знакомый голос. — Теперь не пробьешься!
— Ну и повезло же вам, — говорит Митя. — Кабы не мягкая земля…
— И не снаряд, — дополняет лейтенант. — Была бы мина…
Вечером приехал командир дивизии полковник Блажевич.
— А ну, солдат, подойти поближе! — увидел он Васька. — Давай знакомиться.
Мальчик смело шагнул вперед, приложил руку к пилотке и срывающимся голосом назвал свои имя и фамилию.
— Значит, ты гвардии рядовой минометной батареи… Постой-постой! Это какой, что была с Матохиным?
— Так точно, товарищ полковник! Той самой!
— И ты с ними был?
— Так точно, был. Только я вышел из окружения один.
— Как это один?
— Он сумел раньше проскользнуть незамеченным. И доложил обстановку, — пояснил командир полка. — А потом помог батарею вывести из окружения.
— Вы представили его к награде?
— Не успели, — запнулся командир полка.
— То есть как не успели? — повысил голос комдив. — Через час чтобы материал был оформлен!.. В твои годы, Васек, я тоже воевал. Был разведчиком.
Командир дивизии прикрепил серебряную медаль к гимнастерке мальчугана, поднял его над головой и расцеловал.
— Одинаковые у нас с тобой судьбы, сынок…
Это было в конце июля 1944 года в Карелии.
Капитан Матохин
А с батальоном капитана Матохина тогда произошло вот что.
Преследуя противника, он вышел на подступы к железнодорожной станции Лоймола, но был контратакован превосходящими силами и окружен. Роты вынуждены были закрепиться на достигнутом рубеже, занять круговую оборону.
С угрожающим шелестом снаряд пролетел над головой и взорвался в глубине леса. «У Ставропольцева, — отметил про себя Матохин. Сейчас начнется».
Вновь послышался далекий выстрел. Немного спустя разрыв прогремел уже с недолетом, впереди. Капитан по опыту знал, что это пристрелка, за которой последует налет. Знал, что огонь ведется со станции Лоймола из тяжелых орудий. Корректирует затаившийся где-то поблизости наблюдатель, и поэтому разрывы будут точны и принесут потери.
— В укрытия-а! — скомандовал Матохин и спрыгнул в неглубокую, по пояс, траншею, на дне которой стояла вода.
Новый разрыв прогремел рядом. Снаряд угодил в огромную ель. Дерево дрогнуло и, задевая соседние деревья, стала с шумом валиться. И снова последовало сразу несколько разрывов. Била батарея.
Два дня назад батальон, которым командовал капитан Матохин, преследовал отходившие к станции Лоймола финские подразделения. В пути его догнал командир полка. Плотный, коренастый, на полголовы ниже сопровождавшего его офицера-танкиста, полковник спокойно вышел из «Виллиса» и направился к комбату.
Противник иногда постреливал.
— Здравствуй, — сказал он густым низким голосом. — Что в обстановке примечательного?
— Может, за камень зайдем? — предложил Матохин.
Комбат объяснил, когда укрылись, где находятся роты, какой противник и сколько его, высказал догадку о действиях. Полковник слушал, не перебивая, изредка покашливал.
— Так, так, — только и сказал он, затем взял карту и принялся изучать обстановку.
— Слушай, полковник, зачем долго думать? — с кавказским темпераментом заговорил офицер-танкист. — Давай пойдем к станции. Железную дорогу отрежем. Ты понимаешь, что это будет?
Полковник не ответил. Он измерил по карте расстояние до станции, делая карандашом черточки, потом перевел взгляд на дорогу. Решительный и смелый, теперь он проявлял осторожность.
— Что думаешь? Решай сразу! Батальон на танки — и вперед! У меня не танкисты, а орлы! Понимаешь? Это же грандиозно!
— А твое, Матохин, какое решение? — Полковник перевел на комбата взгляд. — Доложи коротко.
Заученным движением комбат одернул гимнастерку, поправил кирзовую сумку на ремешке. Был он среднего роста, светловолос, тонкие губы плотно сжаты, глаза в прищуре.
— Я думаю, что нужно продолжать наступление. Только не по дороге — там надежное прикрытие, — а левее, лесом.
— Слышал? — обратился полковник к танкисту. — Вот и я так думаю. Нельзя наступать, даже танкам, по дороге. Сожгут. Что они сделают в этой чащобе?
Деревья почти вплотную подбирались к полотну. Они росли густой стеной, пробиться сквозь которую было не под силу даже танку. В глубине скрывались участки болот и вросшие в землю мшистые камни.
— Нет, нельзя пускать танки вперед, — подтвердил полковник. — Пехота одна пойдет. Выйдет батальон к станции, перехватит дорогу. Вот тогда-то танки и рванутся. А сейчас их пускать нельзя. Только смотри, комбат, за флангами! Не дай себя окружить!..
Как ни предупреждал полковник, все же избежать окружения не удалось. Не смог батальон перехватить и дорогу: попал в кольцо на подходе к станции. Вначале роты встретили сильный огонь с фронта и залегли. Потом выстрелы растеклись по флангам и взводы развернулись в стороны.
Уверенный в скором подходе главных сил полка, Матохин приказал закрепиться и удерживать рубеж. Однако к вечеру командир пятой роты лейтенант Ставропольцев прислал донесение: его рота, находившаяся сзади, была атакована противником с тыла. Батальон оказался в окружении…
Артиллерийский налет еще продолжался, когда послышался треск автоматов.
— Снова атакуют! — передал по телефону Ставропольцев. — А сколько — не понять!
Особенность лесного боя в том, что воюешь с невидимым противником. Можно обнаружить солдата, пулемет, наконец, орудие, но никогда не увидишь всей цепи. А не видя противника, трудно ориентироваться в обстановке и еще трудней принять решение. Каждый куст, дерево таят опасность. Укрываясь, враг бьет по тебе, не дает поднять голову. И ты лежишь, тщетно пытаясь его обнаружить.
Шум боя не стихал. Неясность обстановки тревожила комбата все сильней.
— Я пошел туда, — наконец сказал он начальнику штаба батальона и махнул в сторону роты, откуда слышалась стрельба. — Остаетесь за меня. Замполит пусть находится в четвертой роте. Выясните обстановку и попытайтесь еще раз связаться со штабом полка.
Капитан размашисто зашагал по едва заметной тропке, ставшей уже знакомой за полтора суток. Он шел, смотрел по сторонам, тревожные мысли не покидали его. Выйти к станции и перехватить дорогу батальон не сумел. Отойти с захваченного рубежа не имел права. Связаться по радио со штабом полка и выяснить обстановку не удавалось: в рации кончилось питание, а запасные аккумуляторы пробило осколками.
Рота Ставропольцева только что перенесла артиллерийский налет. Между стволами плавал сизый, резко пахнущий дым. Валялись сбитые с деревьев ветки. На елях и соснах белели осколочные отметины. Ставропольцев только начал докладывать комбату, как из чащи дробью рассыпалась автоматная очередь. Пули защелкали над головами, и оба разом упали.
— Что у вас происходит?
— Все то же. Только с утра финн стал злей. Сейчас опять пойдет в атаку. С десяток пулеметов насчитали.
— Может, с автоматом спутали?
— Нет, у «суоми» строчка другая.
— Раненых много?
— Семнадцать.
— И тяжелораненые есть? Да-а. Всех, кто может стрелять, разместить в траншее.
— Так и сделано, товарищ капитан. Все в траншее: и легкие, и тяжелые. Медикаменты кончились. Белье с себя снимаем и рвем. Боеприпасы на исходе. Приказал вести огонь лишь в крайнем случае.
Перебежками офицеры достигли траншеи. Спрыгнув, капитан едва не свалился на раненого, лежащего на плащ-палатке. У того были перебинтованы грудь и нога. Глаза впали, нос заострился, в лице ни кровинки. Боец с трудом поднял веки. Увидел капитана, узнал, дрогнули в улыбке уголки губ.
— Что, гвардеец, царапнуло?
— Да-а, — едва прошептал тот.
— Ему нельзя, товарищ капитан, разговаривать, — пояснил санинструктор.
— Не буду, не буду. — Комбат положил на плечо солдата руку. — Только имей в виду, что за раненых ты в ответе. С тебя спрошу. Давно его ранило?
— Ночью, товарищ капитан. Во время налета. Вылез из траншеи, а тут его осколками.
— Ка-ак же мы-ы? — с трудом проговорил раненый.
Капитан через силу улыбнулся:
— Лежи, не волнуйся! Вырвемся! Кто нас удержит!
Комбат шел по траншее. Видя его, солдаты бодрились.
— Как? Выдюжим? — спросил одного.
— Обязательно! Вот только бы патронов…
— А это откуда? — указал капитан на финский автомат в руках солдата.
— Трофеи наших войск, — серьезно отвечал тот штампованной фразой донесений.
— Я приказал собирать трофейное оружие и боеприпасы, — пояснил лейтенант Ставропольцев. — Как атаку отразим, так и собираем. Десятка полтора автоматов уже есть и диски с патронами к ним. Заславский в том деле отличился.
— Это санинструктор-то?
— Он самый. Пять автоматов вчера принес, патронов много, да еще пакеты с бинтами, в сумках разыскал.
— Все это хорошо, товарищ Ставропольцев. Только помните, что вырваться из окружения — дело нелегкое. Да к тому же раненые на руках.
— Здесь прорываться будем?
— Не знаю. Объявлю позже.
— В неожиданном месте их нужно атаковать, — вставил солдат, но тут же отступил, поняв неуместность своей реплики. Когда старшие разговаривают, младшие молчат.
— Правильно, — спокойно заметил комбат. — Только где оно, это неожиданное место? Вы не знаете, Ставропольцев?
— У меня, во всяком случае, такого нет. Остались одни ожиданные.
От Ставропольцева капитан направился в шестую роту. Командовал ею лейтенант Стриха. Выслушав обстановку, Матохин спросил:
— Что намереваетесь дальше делать?
— Что прикажете.
Суровый с виду, с черными, глубоко посаженными глазами, Стриха отличался спокойствием и немногословием.
Положение в его роте было такое же, как у Ставропольцева: есть раненые и убитые, нет боеприпасов и медикаментов.
— Может, позавтракаете? — осторожно спросил комбата Стриха.
— А людей кормили или они на подножный корм перешли?
— Люди накормлены. Не обошлось и без подножного, если считать трофейные сухари и консервы.
У капитана засосало под ложечкой; он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня.
Завтракать решили, стоя у окопчика. Неожиданно для комбата на разостланной плащ-палатке появилась дымящаяся каша с мясом.
— Это откуда же?
— Сами готовили. Десантная выучка пригодилась, — ответил солдат.
Комбат вдруг вспомнил, как до выезда на фронт он заставлял командиров учить солдат всему, что нужно в бою. Требовал, чтобы каждый умел готовить себе в котелках пищу из консервов, концентратов. Нет, не напрасно он это делал.
— Может быть, перед завтраком?..
Стриха многозначительно замолк, поглядывая на флягу.
— Спрячьте, — строго сказал капитан. — И вам не разрешаю.
Он придерживался правила: в бою иметь ясный ум. Сам пил немного, и только тогда, когда батальон не вел боя. Сколько командиров, приняв горячительного, теряли в бою выдержку, осторожность, неосмотрительно бросались вперед и гибли. Гибли сами и рисковали жизнями других.
Однажды капитан вышел на рекогносцировку в вылинявшей пилотке, такой же гимнастерке, с автоматом на груди, ничем по виду не отличаясь от обычного солдата. Кое-кто из офицеров попытался было сострить на этот счет, но командир полка похвалил Матохина.
— Хитер, хитер. Под солдата подделался. Это правильно. Противнику не понять, что проводим рекогносцировку. А его снайперам в первую очередь нужны офицеры… Так что в следующий раз на рекогносцировку прибывать без сияющих пуговиц…
Завтракая, капитан въедливо интересовался каждой мелочью обстановки. В заключение объявил:
— Готовьте, Стриха, людей к прорыву. Сидеть здесь не имеет смысла. Попытаюсь еще раз войти в связь с командиром полка. Теперь обойдем вашу позицию, попытаемся найти неожиданное место, — вспомнил он вдруг слова солдата.
— Вряд ли, товарищ капитан. Обложили роту, как медведя в берлоге.
Едва начали обход, как на позицию обрушился огонь артиллерии и минометов, а потом ринулись в атаку финские автоматчики.
Комбат вернулся на свой наблюдательный пункт лишь к обеду. О нем уже справлялся по телефону начштаба. От бессонницы резало в глазах, но то, что комбат увидел в ротах, несколько его успокоило.
— Нет с полком связи, — доложил начальник штаба. — Сколько ни пытались — все безуспешно.
Капитан тяжело опустился на коробку от пулеметных лент. Достав из сумки потрепанную карту, долго над ней размышлял.
Батальон на карте был обозначен красным овалом величиной с трехкопеечную монету. По ее округлости ершисто торчали щетинки. Кругляшок был разделен на три напоминающие фасолинки части. Вверху слева — рота Стрихи, правее — четвертая рота, а внизу — пятая рота Ставропольцева. Овал туго стянут синими скобками. От скобок бегут жалящие стрелы. Это — противник. Чтобы вырваться, нужно разорвать скобки, силой огня оттеснить врага в стороны и через образовавшийся проход вывести людей. Всех до единого, даже тяжелораненых. Те, кто до последнего момента останется в кольце, прикрывая отошедшие роты, тоже должны успеть выскочить раньше, чем захлопнется проход. Какими тугими ни казались синие скобки, однако где-то они были слабы. Но где?
Комбат поглаживал русые волосы, теребил, напряженно вглядываясь в карту. У глаз обозначилась тонкая сетка морщинок, на виске билась синяя жилка.
Рядом с ним сидит начальник штаба батальона Мушенков. Высокий, подтянутый, с умным взглядом спокойных глаз. Он молчит, выжидая, когда первым заговорит комбат.
— Мушенков, — обращается к нему капитан. — Представьте, что вы командуете частями противника. Как бы вы организовали уничтожение батальона?
Офицер опускает на карту тонко заточенный карандаш.
— Я рассуждал бы так… Основные силы нужно сосредоточить на юге, против роты Ставропольцева. Этим самым надежно преграждается отход батальона назад и подход помощи извне. Потом прикрыл бы направление на восток, чтобы не допустить выхода батальона к шоссе. И, конечно, держал бы надежные силы на севере — там станция. Если батальон ворвется туда, тогда уничтожить его трудно: из домов не так просто выбивать. А на западе я имел бы ограниченные силы. Здесь бездорожье, болотистая местность. Если вырвутся, так далеко не уйдут…
— Вот-вот! Противник ожидает нашего прорыва повсюду, кроме как на запад. А мы ударим именно там! Это и есть неожиданное для него место.
Капитан переживал разрядку, которая обычно наступает после сильных, продолжительных волнений. Так бывает с десантником в воздухе после того, как раскроется парашют и остается только приземлиться.
— Вызывайте замполита. Сейчас обсудим решение.
…Первыми бросились в атаку солдаты Ставропольцева. Открыв автоматный огонь, они всполошили противника. Разразилась пальба не только из пулеметов и минометов, но загромыхали артиллерийские батареи. Ухнули со стороны Лоймолы тяжелые орудия. Они методично били по участку роты Ставропольцева, но там уже оставалось только небольшое прикрытие. Рота отошла в глубину.
А тем временем взводы под командованием лейтенанта Стрихи, без крика и стрельбы, вплотную приблизились к позициям финнов и бросились врукопашную. Застигнутые врасплох солдаты противника выскочили из траншей и кинулись в глубь леса. В кольце образовалась спасительная брешь. А орудия врага все молотили и молотили по участку, лежавшему в противоположной от места прорыва стороне…
Пробиться к Лоймоле полк так и не смог. Установить связь с Матохиным тоже не удалось. Поэтому многие считали, что батальон погиб. К тому же через день нас внезапно перебросили на новое направление.
Уходили мы со щемящим душу чувством: шутка ли, лишиться стольких боевых товарищей! Стали уже поговаривать, что полк, в котором вместо трех два батальона, — уже не полк. Ни два ни полтора. Ему прочили судьбу вечно резервного, который будут использовать для заделывания дыр в широченном лесном фронте. А так как войска в этом краю находятся только у дорог и промежутки между ними — сплошные дыры, то и будем мы мотаться по участкам, как челнок в ткацком станке.
Каково же было наше изумление, когда второй батальон вдруг объявился! Услышав эту весть, я поспешил в штаб.
На лужайке стоял строй: не батальон, не рота — нечто среднее. Я подбежал и опешил. Никогда ранее подобного видеть не приходилось. На знакомых лицах, худых, изможденных, страшная усталость, только лихорадочно горят глаза. Обмундирование изодрано. У каждого — по два-три автомата. Вырвавшихся из кольца целовали, тискали в объятиях.
Из штаба прибежал дежурный офицер.
— Не расходиться! Сейчас комдив приедет! Звонил по телефону.
Комдив, на ходу соскочив с «Виллиса», шагнул к Матохину. Комбат, привычно одернув гимнастерку и поправив ремень сумки, начал докладывать.
— Знаю! Все знаю, Матохин! — Обнял его и расцеловал. — Молодец, комбат! А я уж не думал свидеться… Спасибо за батальон.
Он снял со своей гимнастерки орден Красного Знамени и приколол комбату.
…Говорили, что потом комдив получил внушение: не имел права вручать свой орден другому. Но что было, то было. Из песни, как говорится, слов не выкинешь…
Павел Голованов
Старший лейтенант Голованов служил в соседнем батальоне, но, познакомившись, мы сошлись характерами и нашли много общего. К тому же мы были чуть ли не земляками: он родился неподалеку от Дона, на казачьей реке Хопер, часто бывал в Ростове, где жили его родственники. Офицерское звание получил на два года раньше меня. Участвовал в освободительном походе в Западную Украину. Но, главное, на границе с Румынией встретил первый день войны.
Однажды он рассказал о памятной ночи на 22 июня 1941 года, и этот рассказ я записал.
Зной летнего дня сменился вечерней духотой. Воздух недвижим и недвижно обвисла ткань лагерной палатки.
Лагерь дивизии расположен на пологой, обращенной к Дунаю возвышенности. Внизу в сизой дымке во всю ширь распахнулась заречная даль. Это уже территория Румынии.
В субботний день занятия укорочены, и большинство курсантов полковой школы, где командиром взвода Павел Голованов, готовятся к увольнению в город. Готовится и Павел, старательно подшивает на гимнастерку подворотничок.
— Значит, ты сегодня встречаешь свою гордую любовь? — спрашивает напарник по палатке — лейтенант Круглов.
— Встречаю, — отвечает Павел. — Впрочем, она уже приехала. Поезд из Аккермана прибыл в пятнадцать с минутами.
— А когда свадьба?
(С любовью-Евгенией уже все обговорено: приезжает после учебы домой — и в загс.)
— Недели через две, — отвечает Павел.
— А я думал раньше. Ты с этим делом поспешай. Не то студент или лейтенант какой отобьет ее у тебя. Она дивчина видная. Королева!
От Дуная доносится музыка. Там плывет белоснежный красавец-теплоход. На палубе отдыхающие пассажиры.
У Павла на душе тоже музыка: через час он увидит Женю.
За палаткой слышны торопкие шаги. Распахивается полог и вырастает курсант Капустянский:
— Вас срочно вызывает начальник школы, — обращается он к лейтенанту Голованову. — Говорит, чтобы срочно прибыли.
— Что случилось? — настораживается Павел.
— Не могу знать, — моргает курсант рыжими ресницами.
«Зачем я понадобился капитану?» — в душу заползает смутная тревога.
Капитан Уралов в своей палатке что-то пишет в толстую командирскую книжку. При появлении Павла встает, расправляет под ремнем складки гимнастерки.
У него сухощавое строгое лицо, на висках седина.
— В город собрались, лейтенант Голованов? — Он щурит глаза, словно что-то выискивает: привычка такая. — Сегодня не пойдете. Ночью вам быть в лагере. Кстати, ночь-то сегодня короткая.
Последнее он произносит как бы утешительно.
Лейтенант возвращается сам не свой. Смотрит на Дунай и не узнает: какой он мутный и тоскливый! Все мысли о Евгении. Ведь приехала, ждет его, а он не может о себе сообщить ни слова!
В палатке Павел увидел на столе календарь и вспомнил слова капитана. Календарь растрепан, многие листки вырваны, а сохранившиеся исчерканы.
А вот и листок сегодняшнего дня: «21 июня, суббота. Продолжительность дня 17 часов 33 минуты». Ночь и в самом деле короткая.
«Ладно! Как-нибудь переживу. Завтра утром все объясню Евгении. Она поймет».
У клуба застучал движок. Киноплощадка полна народа. Сидят даже на земле.
Идет «Волга-Волга». Впервые Павел смотрел ее в родной станице на Хопре, когда еще учился в школе. Смеялся до колик в животе. А сейчас и смех не берет. На душе непонятная тревожная грусть…
На передней линейке у грибка темнеет фигура дневального. Киносеанс окончен. От Дуная тянет свежестью. Прохлада заползает под гимнастерку. «Теперь спать», — направляется Павел к палатке. Простыни слегка холодят. Шелестит в матраце сено, от подушки тянет степью. Но сон не идет. Грызет непонятная тревога. «С чего бы это?» Из соседних палаток доносятся голоса возвратившихся из увольнения курсантов.
Мало-помалу все замирает. Лагерь погружается в сон. Откуда-то издалека доносится перезвон Кремлевских курантов…
— Товарищ лейтенант, проснитесь! — услышал Голованов над собой голос старшины. Павлу кажется, что он только сомкнул глаза. — Срочно в штаб! К командиру полка!
Полковник в комнате один. Тускло светит керосиновая лампа, освещая скуластое лицо.
— Людей поднять по тревоге, раздать патроны, — металлом звучит его голос.
— Учебные?
— Боевые, боевые патроны, лейтенант! И немедленно занять оборону в районе железнодорожного моста. Вот здесь. — Полковник склоняется над картой и чертит красным карандашом у моста через реку маленькую скобочку. — Занять оборону и до последнего удерживать берег.
Голованов бежал, изредка подсвечивая под ноги фонариком. За ним растянулись по косогору курсанты. Глухо топают сапоги, позвякивает оружие, слышится тяжелое дыхание.
Курсанты у моста расположились в форме подковки, как и вычертил на карте полковник. Сам же Павел со связными и с Капустянским обосновался на НП, неподалеку от полотна дороги.
Небо по-прежнему звездное, однако оно уже утратило свою черноту. Цикады смолкли. Вместо них слышатся глухие удары, скрежет лопат и негромкие голоса курсантов. На миг Павлу вспомнилась Женя, и тут же мысль о ней исчезла, сменилась беспокойством за курсантов, которые упорно долбили лопатами неподатливую землю.
— Лейтенант Голованов? — услышал он знакомый голос Уралова.
Капитан придирчиво осматривает каждый окоп.
— Копать и копать! — приказывает он и смотрит на часы со светящимся циферблатом:
— Ого! Уже четыре!
В этот момент за рекой загремело.
— Что это? — настораживается Капустянский.
Позади и левее, там, где находится лагерь, неожиданно заиграли короткие всплески огня. Доносятся разрывы: один, второй, третий…
Потом разрывы сливаются в тяжкий гул. Среди всплесков тут и там стали вспыхивать огненные бутоны. Они возникали разом, будто вырываясь из земли. Высокое пламя минуту полыхало и разом гасло.
— Да ведь это палатки! Наш лагерь горит! — кричит Капустянский.
По косогору ползет сизый дым. Голованов замечает, что уже наступил рассвет и видны рассыпавшиеся по берегу курсанты, даже можно различить их лица, видна свеженасыпанная земля брустверов.
— Товарищ лейтенант! Вот они, вот! На мосту! — снова кричит Капустянский. Павел всматривается в затянутую дымкой речную даль и видит у моста людей. Их больше десятка.
— К бою! — летит по цепи команда. — К бою!
Издали стремительно нарастает свист.
— Ложись!
Грохочет разрыв. Впереди позиции взлетает земля. Второй взрыв совсем рядом. Воздух секут осколки.
Павел с усилием поднимается над окопом и кричит:
— По врагам Родины, — огонь!
Тихий стон звучит за спиной. Капустянский привалился к стене окопа. Лицо мертвенно-бледное. Рукав гимнастерки оторван, и видна белая, как сахар, кость с острыми краями.
В небе косяк самолетов. Он летит к Рени. Гул самолетов тонет в грохоте боя.
— Воздух! Воздух!
Но самолеты минуют позицию курсантов: они летят к городу. Там тяжелые «юнкерсы» срываются в пике и стремительно несутся к земле. От них отрываются капли. Глухой взрыв. Еще один. И еще.
— Всем в городок! — распоряжается капитан Уралов.
Позади курсантской позиции разворачиваются орудия. В окопах появляются красноармейцы батальона.
Под огнем артиллерии, перебежками, растянувшись, курсанты выбегают из опасной зоны. Бегут знакомыми, но неузнаваемыми теперь улочками городка. Мечутся испуганные люди, слышны крики, где-то поблизости полыхает пламя и слышен треск.
На одной из улиц лежит дерево с искромсанным стволом, висит телеграфный столб и рядом на земле вьются черные смолистые провода.
«Да ведь это же улица, где живет Женя! — догадывается Павел. — А где же ее дом?»
Кто-то незримый словно бьет его в грудь. На месте дома — груда дымящихся развалин. Торчит пальцем иссеченная осколками печная труба. Зеленеет чудом сохранившийся большой цветок — фикус с крупными, в ладонь, листьями…
Тут Павел замечает рядом с собой Ивана, напарника по палатке.
— Что случилось?
— Не видишь, что ли? Это дом Евгении!
— Ах, паразиты! — восклицает тот в сердцах. — Ах, паразиты! Ну, будет и на нашей улице праздник!
И, подхватив за локоть, увлекает товарища с собой.
— Война! Война! — доносится чей-то голос…
Так встретил первую ночь войны Павел Голованов.
Передо мной на столе карта. Пожелтевшая от времени, потертая на сгибах, вся в подклейках и карандашных пометках, — она словно живой свидетель прошлого. От карты исходит едва уловимый, тонкий, щекочущий запах. Здесь, в архиве, его источают бумаги, пролежавшие на полках долгие годы. Это запах времени.
Документом истории стала и карта. Она имеет свои номер и папку, учтена в толстой книге архивариуса.
А ведь когда-то с этой картой я прошагал тяжелые версты, поднимая в атаку роты! Без труда читаю цветные значки и пометки, ведь моя старая карта — это страница жизни, которую никакими силами нельзя вырвать из памяти.
Прежде чем попасть в архив, карта немалый срок находилась в моем полевом планшете: не мог с ней расстаться.
Она ко мне попала накануне наступления.
Фронтовики знают, что воевать без карты — дело трудное, все равно что вести бой вслепую. Мне досталась «двухсотка», сантиметр которой соответствовал 2 километрам местности. Карта охватывала территорию Венгрии, Австрии и даже Чехословакии. На ней я начертил синим карандашом линию немецкой обороны и написал: «3 тд СС «МГ», что означало: «3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова». Она обороняла участок, где нам предстояло наступать.
Помню, как потом бежал в атаке по напоенной влагой пахоте, как захлебывались очередями немецкие пулеметы, как били по нам прямой наводкой орудия, как с раздирающим душу треском рвались мины. А у окраины селения мы попали под яростный налет шестиствольных минометов. Осколки безжалостно секли все, что находилось поблизости. Потом появились серые медлительные, неповоротливые танки «тигры», и пришлось схватиться с ними.
Бой за село Шаркерестеш продолжался весь день, но он показался минутой. Вечером, подписывая боевое донесение, в память острой болью врезалось число 93. Таковы были потери батальона за день.
Наутро схватки продолжались у канала Шервиз, и у города Секешфехервар, находившемся в межозерье Балатона и Веленце, и еще у десятков венгерских селений и безымянных высот.
Весь боевой путь я отмечал на своей карте, прошагав от Будапешта до Вены и дальше, до Альп. На ней сделал и последнюю отметку 9 мая в Чехословакии, у местечка Зноймо.
Вскоре пришло распоряжение: «Топографические карты собрать и уничтожить по акту». Но, каюсь, нарушил я тогда распоряжение. Не поднялась на это рука. Разгладил свою карту, подклеил порывы, аккуратно, словно пеленая, сложил и упрятал подальше.
В ту же осень мне посчастливилось приехать в родной Ростов. Здесь произошла удивительная встреча с моими одноклассниками. Парней не было, одни служили в армии, другие погибли. Жизнь всех разметала. Ко мне пришли служившие в картографическом учреждении одноклассницы.
Войсковая часть располагалась в приземистом кирпичном строении в центре города. Там вчерашние школьницы вычерчивали для действующей армии топографические карты.
— Ты где воевал? — спросила Женя Грибанова, глядя через очки. Я ответил. — Так был у Балатона? И в Вене?
— Конечно, пришлось быть! Там такое творилось! Век не забыть. Почему ты спрашиваешь?
— Да ведь я чертила карту того района! Мне запомнилось каждое селение, каждая дорога, каждая река! И Шаркерестеш, и канал Шервиз, не говоря уже о Вене.
Тогда я достал из планшета карту, развернул ее, исчерченную карандашом вдоль и поперек, потертую на сгибах, в заклейках.
— Ой! Она самая! — воскликнула Женя и почти припала к карте, подслеповато разглядывая ее через толстые линзы очков. — Она… Она…
И я увидел, как по щеке девушки скатилась и упала на карту слеза…
Сейчас я разглядываю упруго изогнутые скобки наших боевых порядков, короткие стрелы контратак, зубчатые позиции противника. За ними вижу атакующие цепи пехоты и танков, слышу артиллерийский гул, солдатское «ура». И вижу людей, своих боевых товарищей.
Дорога боев, прочерченная на карте, берет начало под Будапештом, выходит к озеру Балатон и от него устремляется на северо-запад, к Вене. Дальше маршрут замысловато петляет по горным дорогам Альп и вырывается к Праге.
Я всматриваюсь в карту. До боли знакомы названия далеких местечек, селений, городов. Вспоминаю фронтовых товарищей.
Прежде чем попасть в Венгрию, наш 300-й полк неожиданно перебросили в составе 37-го гвардейского стрелкового корпуса с Карельского фронта в только что освобожденную от немецких оккупантов Белоруссию.
— Три дня на оборудование лагеря, затем — боевая учеба! — велел наш «батя» — так мы называли командира полка полковника Данилова. — Предстоит нелегкое дело.
Нелегким было дело и в Карелии. Когда в начале лета командующий войсками фронта генерал армии Мерецков докладывал в Ставке замысел предстоящей наступательной операции по форсированию реки Свирь и прорыву долговременной глубокоэшелонированной обороны противника, он, изложив соответствующие расчеты, обратился к Верховному Главнокомандующему с просьбой выделить дополнительно армию из резерва Ставки.
Поразмыслив, Сталин ответил:
— Армию дать не могу. Выделю корпус, он заменит армию. — Верховный имел в виду наш 37-й гвардейский корпус.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Старейшие десантники
Вскоре нам объявили, что корпус снова вошел в состав воздушно-десантных войск. Мы сменили общевойсковые, пехотные погоны с малиновым кантом на прежние, десантные с голубым.
На окраине глухого леса, у самого Днепра возникли землянки, кухни, бани. Полковые саперы перекинули через неширокий Днепр наплавные мостки к находившемуся в отдалении аэродрому. Там появились самолеты, с которых мы опять стали совершать парашютные прыжки.
Тогда довелось мне познакомиться с Наби Аминтаевым — одним из первых советских парашютистов.
Помню, в штабной землянке появился большерослый подполковник. Голова едва не доставала бревенчатого потолка, казалось, он не вошел, а втиснулся в наше лесное сооружение, ставшее сразу тесным.
— Аминтаев, — назвал себя.
Я знал, что подполковник — начальник парашютно-десантной службы нашего соединения, знал, что в прошлом он служил в Северо-Кавказском военном округе, что на его счету более тысячи парашютных прыжков, многие из которых он совершил в Ростове и Новочеркасске. С его именем было связано зарождение и становление воздушно-десантных войск. Летом 1935 года он установил мировой рекорд, совершив прыжок с высоты 7612 метров без кислородного прибора. Тогда же был удостоен ордена Ленина, высшей в то время правительственной награды.
— Показывай, начальник штаба, как спланировал парашютную подготовку, — произнес Аминтаев густым, с кавказским акцентом голосом.
Листая документы, он внимательно, как мне казалось, с излишней придирчивостью изучал планы и графики. До того я командовал ротой и планировать боевую подготовку батальона не приходилось.
— Операция предстоит серьезная. Будет большое десантирование, и к нему нужно готовить личный состав.
— Что-то лицо ваше мне знакомо, — заметил подполковник.
Я ответил, что мы встречались на подмосковном аэродроме, у Медвежьих озер, где совершались тренировочные прыжки. Там мне довелось подниматься в небо с одной из первых парашютисток страны Галиной Пясецкой и с Анатолием Дорониным. Три брата Дорониных изобрели и опробовали прибор для автоматического раскрытия парашюта. Лейтенант Анатолий был младшим.
— Так вы из Щелковской бригады! Вот я и вижу, где-то встречались.
Мы разговорились, вспомнили Ростов. Я узнал много интересного.
— Не встречали ли вы парашютиста Харахонова? Он из Ростова.
— Василия? Мы с ним большие друзья!
— Мне довелось наблюдать его прыжки.
В давние довоенные времена воскресенье 18 августа отмечался как День авиации. К этому времени купальный сезон на Дону кончался, о дачных заботах ростовчане не имели и понятия, а потому в тот день многие устремились к аэродрому, заполняя огромную его площадь.
Там впервые услышал я фамилию парашютиста Харахонова.
По радио объявили, чтобы наблюдали за набирающим высоту четырехмоторным самолетом:
— Будет прыгать Василий Харахонов. Прежде чем раскроет парашют, пролетит немалое расстояние на крыльях.
На крыльях? В памяти всплыла древняя легенда о Дедале и его неугомонном сыне Икаре, который направился на крыльях к солнцу и, приблизившись, погиб, так и не достигнув цели. Вспомнился и рязанский холоп, дерзнувший летать, уподобившись птице, на сотворенных им крыльях.
А самолет меж тем набрал высоту и, сбросив газ, летел, приближаясь к зрителям.
— Вот он!.. Летит!.. Летит! — послышались крики.
И все увидели в далеком небе силуэт, напоминающий стремительного стрижа: короткие скошенные крылья, небольшая круглая голова, темная препона между ног.
Парашютист не падал, нет! Он действительно летел, с каждым мгновением приближаясь к земле. И все четче и четче обозначались его контуры. Казалось, он сверху определил место своего приземления и несся к нему, надеясь обойтись без парашюта.
Оставалось совсем немного, когда с легким хлопком распахнулся цветастый купол.
С того времени прошло немало лет, но до сих пор этот случай в моей памяти. Здесь, в Ростове, Харахонов провел немало экспериментов в новом тогда парашютном деле: прыгал днем и ночью, с различных высот и с различным временем задержки раскрытия парашюта, исполняя роль спасателя, вместе с «раненым» парашютистом.
За развитие парашютизма в стране Василий Иванович был удостоен государственных наград: орденов Ленина и Красной Звезды.
В октябре 1944 года Харахонов находился в боевой части в Прибалтике. И надо же было так случиться, что под Шяуляем погиб в одном из боев.
Иван Иванович
Закоренелым десантником был и начальник штаба полка майор Лисов. Однажды во время демонстрации документального фильма о знаменитой массовой выброске десанта он сказал:
— Внимательно понаблюдай за тем бомбардировщиком.
— Это был четырехмоторный «ТБ-3», на фюзеляже и плоскостях которого закрепились десантники.
В одном из парашютистов я узнал Ивана Ивановича.
— Это был мой десятый прыжок. А первый совершил в 1934 году. — На гимнастерке был знак с трехзначным числом на подвеске: столько было прыжков на его счету.
Иван Иванович запомнился по тому дню, когда форсировали Свирь. Мне тогда пришлось заглянуть на командный пункт полка. Он размещался в подвале разрушенной больницы, которая стояла на берегу и наверняка служила хорошим ориентиром. Вблизи нее то и дело рвались снаряды и мины. Иногда они попадали в стену, и тогда вместе с осколками разлетались куски кирпича, а в стене появлялся пролом.
Войдя в подвал, я осмотрелся. На обломках примостились солдаты и офицеры, а у окна расположился Иван Иванович. В полку он был на особом положении. Не потому, что занимал должность начальника штаба и имел право отдавать распоряжения от имени командира полка. Он даже никогда и не ссылался на полковника. Но отданные Иваном Ивановичем распоряжения выполнялись безоговорочно. Покоряли его трезвый ум, легкий юмор, обаяние. Внешне был он высок, строен, с открытым взглядом серых глаз. Зачесанные назад волосы открывали высокий лоб.
Склонившись над картой, он говорил по телефону и тут же карандашом делал пометки на карте. Я взглянул на карту. Она была испещрена цветными значками и пометками, а на полях теснились таблицы. Десятки таблиц. По ним можно было узнать, куда и когда стреляли батареи, что делали роты, когда должны были отчалить лодки, плоты и паромы, кто на них переправлялся. Все расписано по минутам. Были еще какие-то расчеты и записи.
Действовали телефоны и радиостанции. Тренькали звонки, сыпались точки-тире морзянки. Радисты торопливо записывали сигналы, тут же передавали их офицерам, а те, расшифровав, — Ивану Ивановичу. Он спокойно и, казалось, не спеша читал донесения и радиограммы, делал на карте пометки и немногословно докладывал по телефону находившемуся на наблюдательном пункте командиру полка.
О начальниках штабов пишут мало. Вероятно, потому, что на поле сражения их не видно: они обычно сидят в надежном укрытии. Но в своих укрытиях они делают наиважнейшее дело — обеспечивают командиру управление боем. С помощью штаба в войска передается воля командира и осуществляется его замысел.
В подвале гул артиллерийской пальбы был приглушен. Только иногда от близкого разрыва содрогались стены. Казалось, что стена вот-вот обрушится, завалит вход в подвал и единственное оконце, через которое пробивались свет и воздух.
— Товарищ майор, нет связи с «Резедой»! — объявил в разгар артиллерийской подготовки худощавый, с утиным носом связист.
С излишней торопливостью он крутил ручку аппарата.
— Почему молчишь, «Резеда»? Черт бы тебя побрал!
Сидевший рядом второй телефонист тоже крутил ручку аппарата и тоже кричал в трубку, вызывая какой-то «Пестик».
Вбежал командир роты связи. Пилотка сбита, растерянный взгляд.
— Связь есть?
Худощавый телефонист мотнул головой:
— Обрыв на линии, товарищ старший лейтенант!
Вслед за командиром роты появился адъютант полковника.
— Товарищ майор! Нет связи! Батя шумит, кричит: «Если через десять минут связь не восстановят, отдам командира роты под трибунал!» Переправа должна начаться…
— Да мудрено ли связь в этой каше потерять! — вспыхнул старший лейтенант. — Посмотри, что делается!
Я видел в траншее десятки телефонных проводов. Желтые, красные, белые, зеленые, словно нити нервов, они тянулись отовсюду — от батальонов, рот, артиллерийских батарей, понтонеров, самоходчиков, — сходясь в толстый цветастый жгут, змеей вползавший в штабной подвал. Устранить обрыв — дело одной минуты; стоит только зачистить и соединить концы. Но попробуй найди этот обрыв!
Угроза командира словно ошпарила старшего лейтенанта. Он стоял посреди подвала и растерянно смотрел на майора.
— Рядом командный пункт артиллеристов. Уточните: держат ли они связь с командирами дивизионов… — сказал Иван Иванович.
— А ведь и правда… Понял вас, товарищ майор! — Старший лейтенант бросился в темневший пролом. Через минуту он вернулся.
— Есть связь! Командиры дивизионов рядом с комбатами. Сейчас я туда подам нитку и аппарат, а сам пойду на линию…
— На линию пошлите сержанта и солдата. Сами оставайтесь здесь. Понятно? А это возьмите для успокоения. — Иван Иванович протянул связисту леденец. — Помогает…
Пряча улыбку, он легонько похлопал командира роты по плечу.
— Понял, товарищ майор!
На Свири
Это событие у всех нас осталось в памяти. Утром 21 июня 1944 года мы сидим в траншее, из которой видна река и противоположный берег, изрытый траншеями, с проволочными заграждениями, буграми замаскированных дзотов и бронеколпаков. За ними лес.
В напряженную тишину незаметно вплетается едва слышимый гул. Он приближается, усиливается, тяжелый и натужный. В бледном, подернутом дымкой небе плотным строем летят самолеты.
Бомбардировщики идут тройками. В каждой линии таких троек три. Вот первые уже над нами, и мы видим, как от самолетов черными каплями отделяются бомбы и стремительно несутся вниз. Они падают на противоположный берег, на траншеи и укрепления противника. В воздух летят проволока, земля, обломки бетона и дерева. Клубится сизочерный дым, и словно живая, содрогается под ногами земля.
Потом появились штурмовики, «Илы». Они шли низко, будто утюжили берег, поражая врага «эрэса- ми» и пулеметными очередями.
Едва штурмовики скрылись, как далеко в нашем тылу зарокотало, загремело, завыло. Над лесом поднялось темное облако дыма и пыли, из которого огненными стрелами вылетали ракеты. Ударили орудия и минометы. Началась артиллерийская подготовка. Наши орудия бьют по противнику, тот, огрызаясь, отвечает.
Я высовываюсь, стараюсь рассмотреть лощину, где вчера наблюдал плоты с чучелами, но меня дергают за гимнастерку, и я падаю.
— Ты не очень-то высовывайся. Влепит, — миролюбиво говорит командир пулеметной роты, капитан Белоусов.
Взгляд его глаз суров, а лицо в глубоких складках добродушно.
Со всего полка собрали станковые пулеметы «максим». Они расставлены в траншее. Тут же и противотанковые ружья. Задача пулеметчиков — и наша, бронебойщиков, — с началом форсирования реки подавить огневые точки противника.
Все тонет в грохоте взрывов. Что-то кричит мне Белоусов, но разобрать невозможно.
Загрохотала «катюша». Берег скрылся в дыму. К траншее выползла самоходка. Круглой пастью зияет ствол орудия. Ствол медленно развернулся, замер, и раздался оглушительный выстрел. Воздушная волна ударила в траншею, едва не сбив с ног солдата. Он выругался, погрозил самоходчикам кулаком и вдвоем с помощником откатил пулемет на новое место.
Не остался в долгу и противник. Его снаряды и мины густо ложатся по берегу, вблизи нашей траншеи и за ней. Ведь пристрелян каждый бугорок, каждое дерево!
Прямо в траншею, в то место, где затаились три солдата и офицер, попала мина. Взрыв — пыль, сизый дым стелется по траншее. Катится окровавленная каска, на одном из солдат горит обмундирование.
Я вижу, как лица пулеметчиков побледнели. Люди прижимаются друг к другу, торопливо и глубоко затягиваются крепчайшей бийской махоркой, испуганно глядя на недвижимые тела.
Грохот не ослабевает. Мощный артиллерийский кулак молотит и молотит, поражая всю немалую глубину неприятельской обороны, разрушая укрепления и укрытия, огневые позиции, пункты наблюдения и узлы связи, сосредоточение резервов и колонны на дорогах.
Вдруг гул разрывов разом отдалился. Вся артиллерия, что била по переднему краю, перенесла огонь в глубину. Вот он, долгожданный перенос огня, с которым начнется ложная переправа!
— Гвардейцы, за мной! — выбежал из укрытия лейтенант Ставропольцев.
Вслед за ним к реке бросились двенадцать гвардейцев.
— Мытарев, твой плот крайний! — командовал старший сержант Немчиков. Павлов, Бекбесунов, ваши — ближние.
Солдаты из взвода Журавлева помогали столкнуть плоты в воду.
— Живей! Живей! — Ставропольцев бегал вдоль берега от плота к плоту, в руке пистолет. — Продержитесь, хлопцы, четверть часа! Всего пятнадцать минут!
Неподалеку взорвался снаряд. Осколок ударил в руку лейтенанта. Боли он не почувствовал, хотя и видел стекающую кровь. Не было двух пальцев и пистолета.
— Где же он? — Офицер оглядывался, ища оружие.
— Поехали! — скомандовал себе Мытарев.
Бросив к чучелам автомат, он шагнул в воду и оттолкнул свой плотик. Плоты медленно поплыли вперед. Течение реки бросало их, сносило с курса. На плотах в живописных позах лежали чучела, те самые, что мы готовили в роте. Издали их нельзя было отличить от солдат. А сзади, держась за бревна, по двое плыли гвардейцы.
Неподалеку от одного плота вырос фонтан, потом еще. Плот Павлова совсем разнесло, сам он уцелел чудом. Ухватившись за бревно, подплыл к Бекбесунову. Маркелова унесло куда-то в сторону: если бы не спасительные бревна, давно бы пошел ко дну.
Орудия противника усилили огонь. Вокруг плотов закипела вода. Значит, немцы поверили замыслу, приняли за начало общей переправы. Открыли огонь новые, доселе молчавшие и не засеченные нашей разведкой батареи. Противоположный берег тоже ожил: там заработали огневые точки.
— Огонь, славяне! — закричал Белоусов.
Отстранив наводчика, он припал к «максиму» и послал через реку длинные очереди.
Бьют из бронебоек Гаранин, Терехин, Гущин, слывущие «меткачами». Выстрел из ружья звонкий, с тупым ударом при отдаче в плечо. Наверняка у ребят багровые кровоподтеки.
Что-то кричит рыжеволосому Гаранину бойкий и непоседливый сержант Арефьев, указывает пальцем на тот берег. Наводчик всматривается, кивает и, упираясь в приклад длинноствольного ружья, целится.
Мы видим, как тутой поток реки вырывает плот из рук двух гвардейцев. Кажется, что это Мытарев и Маркелов. Вот один из них хотел было снова ухватиться за спасительное бревно, но пальцы соскользнули. Если бы не автомат да снаряжение, он бы плот легко догнал. С каждым мгновением течение уносит плот дальше и дальше. Вокруг него брызнули фонтанчики.
Солдат медленно скрывается под водой. Потом показывается голова, грудь, и вот он уже выбирается по дну на берег.
Люди перебегают, падают, снова бегут и скрываются в траншее.
— Наши там! — кричит капитан Белоусов и машет рукой. — Переплыли!..
А у саперов была своя задача. Им предстояло форсировать реку одновременно с разведчиками, чтобы успеть пробить для пехоты проходы в минных полях.
Володя Куратов лежал неподалеку от командира взвода лейтенанта Иванова. От грохота раскалывалась голова, будто кто долбил молотком по затылку. И в довершение мучила жажда. Утром дружок угостил соленой воблой. Знал бы, чем обернется угощение, кусочка бы в рот не взял…
Куратов попросил у лейтенанта Иванова разрешения сбегать к реке, но тот покачал головой: это никак невозможно. Лежавший рядом с Куратовым долговязый Дуленко, поняв, о чем просил Володька, многозначительно пошевелил пальцем у виска, все ли, друг, у тебя дома?
Лейтенант был человеком осторожным, порой даже очень. Он любил повторять присказку «Сапер ошибается один раз» и при этом добавлял. «На вторую ошибку времени не будет».
Худощавый, неторопливый, робевший перед начальством, лейтенант, однако, отличался исполнительностью. И именно эта его черта вызывала у подчиненных уважение. Уж если взводный что обещал, то разбивался в доску, но слово сдерживал. Еще внушала уважение медаль «За отвагу», полученная им в сорок втором, когда был рядовым-сапером. Выходит, с той поры ни разу не ошибся.
— Может, закурим? — наклонившись к уху Куратова, прокричал Дуленко.
Дуленко во взводе называли Васей Полундрой. Прежде он служил во флоте, воевал под Севастополем и сохранил чиненную-перечиненную матросскую тельняшку, которой очень дорожил.
Тут Куратов уловил взгляд лейтенанта. Тот указал на котелок. Догадавшись, Володька схватил посудину и разом вымахнул из траншеи. Кубарем скатился по крутому косогору и наткнулся на лежащего у берега солдата.
— Эй, гвардия! — толкнул его сапогом.
Неподалеку с треском рвануло, над головой вжикнули осколки. Володька втиснулся в песок.
— Братишка! — толкнул снова.
И тут увидел застывшие пальцы солдата. Они намертво сжимали автомат.
«У-ух-х» — послышалось совсем рядом. Не раздумывая, Куратов упал прямо в воду. В следующий миг рвануло, в реку часто зашлепали осколки. Боец схватил винтовку… а она без приклада: осколок срубил его как топором.
Володька вырвал из рук убитого автомат, срезал с ремня сумку с магазинами и тут увидел Полундру, помкомвзвода Ахапкина и своего тезку Волкова. Они выволакивали из укрытия лодку.
— Давай тащи сюда надувную! На ней поплывете — ты и Волков! — велел Ахапкин.
Вдвоем подтащили резиновую лодку к реке, сбросили ее в воду и только отплыли, как лодка стала «скисать».
— Прыгай, пока мелко! — скомандовал Волков и перевалился через борт. Куратов за ним. Уже в воде вспомнил, что не надул надетый поверх гимнастерки спасательный жилет. Хорошо, что воды только по горло, не то утюгом бы пошел ко дну.
Пока выбирался, Волков уже пристроился на деревянную лодку. В ней сидели трое: два сапера и солдат с ручным пулеметом, для прикрытия. Куратов стал надувать жилет.
На реке появились первые лодки; их было пока немного. Бившая до того по берегу артиллерия противника перенесла огонь на реку.
Соседнюю лодку разнесло прямым ударом. Еще одна оказалась перевернутой; она медленно поплыла, чернея смолистым днищем.
Лодка была уже близко к цели, когда рядом ухнуло. Воздух раскололся, неудержимая сила подбросила Куратова; не помня как, он оказался в реке. В нос, горло, уши ударила вода.
Захлебываясь, едва вынырнул. Берег рядом, но холодная вода сковала тело. Тянули вниз сапоги, снаряжение… Спасибо жилету, выручил.
Лодка плыла, хотя нос ее был разворочен, белея расщепленными досками. За лодку уцепились Волков и два сапера, пятого, пулеметчика, не было. Все отчаянно работали руками, пытаясь выгрести к недалекому берегу.
Вместе с передовыми подразделениями ушли за реку и командиры-артиллеристы, чтобы разведывать цели и корректировать огонь. Связисту Ивану Сбиральникову приказали подать телефонный кабель от огневых позиций к передовому наблюдательному пункту. Прежде чем сесть в полузатопленную лодку и погрузить туда катушки с кабелем, он срастил конец кабеля с протянутой к берегу телефонной линией.
Надев на плечи станок с тяжелой катушкой, Сбиральников устроился на корме, а два солдата сели за весла. Дружно ударили ими по воде, за спиной связиста зажужжала катушка.
Лодка была уже на середине реки, когда рядом разорвался снаряд. Сброшенный в воду Сбиральников с трудом ухватился за борт.
— Братцы, тону!
— Давай руку! Катушку сбрасывай! — закричали с лодки.
— Снимать нельзя! Меня держите…
— Да на катушке кабель кончается…
— Вставляйте новую. Только не оброните конец старой…
Так солдат проложил через реку линию связи.
Вдоль берега тянулось искромсанное взрывами проволочное заграждение. Колья выворочены, проволока перебита, концы ее обвисли. На земле чуть чернели воронки, воздух был насыщен запахом сгоревшей взрывчатки.
Куратов оглянулся: лодка уже подплывала, из нее саперы выгружали сумки. Правей двигалась лодка с лейтенантом Ивановым, Васей Полундрой, старшим сержантом Ахапкиным.
— Ну что? Начнем? — Волков надел наушники миноискателя. Включил аппарат и скривился от ударившего в уши писка. — Тут столько железа, что в ушах сплошной звон! — сорвал он наушники.
— Давай вручную, ножами, — предложил Куратов. — И ты, Быков, присоединяйся к нам, — сказал ефрейтору.
Лежа саперы привычно заработали ножами, как щупами, выискивая скрытые в земле мины.
— Есть! — воскликнул Волков и стал осторожно разгребать землю.
— И у меня есть, — отозвался Быков.
— Я тоже нашел!
Руки саперов действовали уверенно и быстро. Рыхля пальцами землю, они зорко всматривались в нее: не обнаружится ли скрытая проволочка-оттяжка? Не с хитростью ли мина установлена? Нет ли под первой миной еще одной? Ведь стоит первую только тронуть, как сработает вторая.
— Шевелись! Пехота на пятки наступает, — торопил Быков.
По реке уже плыли роты стрелков. На этот раз лодок было много, виднелись даже катера и автомобили-амфибии.
Пройдя немного, Куратов услышал позади себя шаги.
— Давай, не отставай, — сказал он, не оглянувшись.
Удар в плечо сбил его с ног. Падая, увидел рыжеволосого солдата в серой чужой форме.
В следующий миг тот навалился на Куратова. Цепкие и твердые пальцы обхватили шею и потянулись к горлу.
Володька вывернулся, попытался ударить ногой, но удар пришелся впустоту. Хотел крикнуть — и не мог. Рядом лежал автомат, но в узкой траншее было трудно дотянуться.
Защищая одной рукой горло, Куратов другой потянулся к висевшему на ремне ножу. Но немец перехватил руку.
— Ах, гад!
Собравшись с силой, Владимир коленом ударил немца в пах, но удар не получился. А тот, прижав коленом Володькину руку, схватил его за волосы, приподнял голову и ударил о землю. На счастье, дно было уложено дернинами.
И тут Володька вдруг почувствовал, как тело немца дернулось и обмякло, пальцы ослабли. В лицо брызнуло что-то горячее.
— Ты что же не кричал? — Рядом стоял Волков. В руке он, как дубинку, держал ППШ.
Куратов с трудом выбрался из-под тяжелого гитлеровца, лежавшего с раздробленной головой. Поднялся, прошел шаг, второй, присел.
Он даже не заметил, как стрелковый взвод пробежал по траншее мимо и скрылся в недалекой опушке. Не обратил внимания и на прогремевший правее взрыв. Однако Волков в грохоте удалившегося боя его уловил.
— Мина! Взорвалась! Не иначе как что-то случилось у лейтенанта! Бежим!
Лейтенант Иванов лежал на спине с бледным лицом. Рядом — старший сержант Ахапкин и Вася Полундра.
— Проход… проход пробивайте… Потом со мной…
— Есть, товарищ лейтенант. Волков и Куратов займутся, — ответил старший сержант. — А ну, ребята, продолжайте! Только осторожно!
— Но-огу-у, но-огу-у, — простонал лейтенант.
— Сейчас, товарищ лейтенант, сейчас, — засуетился Ахапкин и стал зачем-то расстегивать маскировочный комбинезон.
— Подожди, — бесцеремонно оттеснил сержанта Дуленко. — Дай я.
Он ножом резанул сверху вниз по штанине и от неожиданности застыл. Нога у лейтенанта была искромсана и висела на жилке, из перебитых сосудов толчками била кровь.
— Что… там?
— Пустяки, товарищ лейтенант, мелочи жизни.
Опираясь на руки, раненый приподнялся, посмотрел и бессильно упал. Застонал, скрипнул зубами и проговорил:
— Режь!
— Что резать?
— Ногу! Слышишь, Дуленко? Режь… Иначе… погибну…
— Эх, была не была! — Вася Полундра сбросил с головы пилотку и попробовал на палец лезвие ножа…
Обрубок ноги перетянули сверху тесмянным ремнем, культю, перебинтовав, обмотали лоскутом от костюма.
— Где… пехота?.. — едва слышно спросил раненый.
— Прошла, товарищ лейтенант. Прошла уже…
— Доложите… Задачу выполнили… — И потерял сознание.
Мы переправлялись позже. Свежевыструганные лодки были густо просмолены. Вода почти вровень с бортом, при каждом толчке переливалась через край. Впереди на носу у противотанкового ружья скрючился Гаранин. Иногда припадал к ружью, целился, но не стрелял. Бой откатился к опушке леса: целей не видно. Несколько снарядов разорвалось неподалеку от лодки.
Мы у берега. Он порос кустарником. К кустам и прибило наш плот. Вода лижет свежие царапины на коричневой поверхности бревен. Побитые осколками чучела лежат в беспорядке. Из распоротых гимнастерок и штанов выпирают пучки травы и соломы.
— Николай, — говорит Широков Гаранину, — узнаешь своего двойника на плоту?
— Чем зубоскалить, лучше бы веслами работал? — отвечает Гаранин и смотрит вперед.
Там сражаются солдаты авангардного батальона и двенадцать гвардейцев. Мы спешим к ним на помощь.
24 июня 1944 года в Москве прогремел салют в честь войск Карельского фронта. Позже участники ложной переправы удостоились звания Героя Советского Союза, все двенадцать гвардейцев, в том числе Мытарев и Маркелов.
Санинструктор Людмилка
Были в полку и девушки необыкновенной отваги и мужества, которых не пугал ни огонь, ни вода, ни медные трубы. Одна из них — санинструктор Людмилка.
От дороги тропа круто сбегает вниз, петляя между валунами, покрытыми лишайником, обходя сосны, и неожиданно упирается в озеро.
Озеро недвижимо. Голубая поверхность его отражает чистое июльское небо. У берега — камни, серые, скользкие, тяжелые. Они видны и в кристально прозрачной воде.
— Э-э, да тут к воде и не подступиться, — говорит Широков. — Нужно искать место получше.
Мы идем берегом дальше, пробираемся через кустарник, царапающий лицо и руки. Вскоре набредаем на зеленую лужайку. У воды вместо камней — каемка желтого песка.
— Лучшего места и не найти! — Митя поспешно сбрасывает с плеча автомат, расстегивает ремень.
Разоблачившись, подходит к берегу и болтает ногой.
— А водичка-то! Чудо! Ну впрямь молоко парное!
Разгребая перед собой воду, он смело шагает вперед. По глади озера бегут волны. Потом Митя резко приседает:
— Ого-го! Здорово-о!
Брызги сверкают на солнце. На песок набегают легкие волны. Далеко над озером разносятся Митины восклицания.
Тороплюсь раздеться и я. Вода и в самом деле приятная. Она не холодная, освежает разогретое тело, делает его упругим и сильным, прогоняя усталость.
Мы плывем наперегонки к каменистому островку с тремя елями. Но до него оказывается совсем не близко. Не проплыв и половины, возвращаемся.
Потом лежим на мягкой траве, греемся на солнце. Хорошо! Тишина первозданная. Только изредка всплеснет рыба. Не хочется думать о том, что где-то ведут бой сменившие нас роты, ушедшие теперь далеко вперед. Не верится, что часа через два опять прозвучит привычное: «Станови-ись! Ша-агом ма- арш!»
Неожиданно со стороны тропы доносятся голоса. Звенит колокольчиком женский, рокочет мужской.
— Кого это принесло! — встрепенулся Митя. Он замер, вслушиваясь. — Никак сержант, санинструктор Людмилка. А с ней-то кто?
— А тебе что за дело?
— Да так… Интересно же знать.
Положив подбородок на руки, он не спускает глаз с кустов.
О чем там говорят — не понять. Видимо, пара, как и мы, заворожена красотой лесного озера.
Людмилка — санинструктор из полковой медсанроты. В роте служат несколько девушек, но ее знают и любят больше других. Говорят, что она спасла до полусотни раненых, в бою бесстрашна и вообще — дивчина что надо. На ее гимнастерке — медаль.
Однажды на привале — я был тому свидетель — Людмилка проходила мимо нашей роты. Завидя ее, солдаты всполошились.
— Товарищ младший сержант, зайдите к нам!
— Товарищ санинструктор, нужна срочная помощь!
— Людмилочка, есть интересная новость!
А она шагала, высокая, стройная, в туго перехваченной ремнем гимнастерке. Небольшая, с мальчишеской стрижкой, головка вскинута; видно, что девушка, сознавая силу своей привлекательности, с трудом сдерживает улыбку. Походка — легкая и грациозная, словно на ногах не солдатские сапоги, а сказочные хрустальные башмачки.
— Гля, ребята, «рама-а»! Воздух! — дурашливо крикнул недавно прибывший в роту с дивизионного склада долговязый солдат с густой россыпью прыщей на лице. — Спасайся!
Не спуская с девушки щелочек-глаз, он захихикал.
— Ну, ты, завхоз, или как тебя там! Ты шути, да прежде думай, — посмотрел сердито рыжеволосый Гаранин. — Тебе еще, может, придется помощь из ее рук принимать…
Разговор в кустах то замирал, то становился громче.
— Пригласи их сюда, — сказал я Широкову.
Митя только этого и ждал. Сверкая голыми пятками, бросился к кустам.
Голоса тем временем перешли в восклицания, потом послышался всплеск, будто в озеро бросили камень. Даже волны накатились на светлую каемку песка.
Первым из кустов показался Митя. Он шел, неся чужие сапоги. За ним выбрался младший лейтенант Чубарь, командир взвода полковой разведки. Я взглянул на него и рассмеялся: шел босой и мокрый по пояс. Фасонистые бриджи прилипли к ногам, с них стекала вода. Даже всегда сияющая на ордене серебряная сердцевинка потускнела.
— Что случилось?
— Поскользнулся и в воду грохнулся, — смущенно ответил Чубарь. — Камни — словно жиром смазанные… — Он потирал ушибленную руку.
Показалась тут и Людмилка. В простеньком ситцевом купальнике она осторожно ступала длинными ногами по траве.
— Ой, какое место чудесное! — зазвенел ее голос. — Ну что, мальчики, поплывем? — Она кокетливо повязала на голове косынку. — Айда к острову!
— Мы уже наплавались, — ответил Митя, отводя взгляд.
— Ну, как хотите. Тогда мы с Лешей поплывем. Пойдем, Леша!
Чубарь все еще продолжал возиться с брюками. Он тщательно разглаживал их на траве, обжимая складку. У лейтенанта брюки и гимнастерка всегда были отутюжены, сапоги начищены.
— Сейчас, — буркнул он. — Дай остыть…
Я понял: чем-то удручен.
— Да чего остывать! Ты с ног до головы мокрый!
Чубарь не ответил. Поднялся и, ни на кого не глядя, направился к озеру. Выбросив руки, оттолкнулся, пролетел по воздуху и ушел под воду. Он долго не показывался на поверхности и вынырнул далеко в стороне. Потом, поднимая брызги, поплыл от берега на глубину.
Девушка поплыла саженками. Гребки ее были неожиданно сильные, и при каждом толчке тело почти по грудь выходило из воды.
— Эх ма-а, — протянул Митя. — Плавает-то как знатно. И не подумал бы…
Вскоре девушка догнала Алексея. Над голубой поверхностью озера виднелись две головы: в белой косыночке и черноволосая. Потом они разделились, косыночка стала удаляться в сторону острова.
— Младший лейтенант не поскользнулся, хитро улыбаясь, объявил Митя. — Это его Людмилка столкнула. Он начал приставать, а та ка-ак швырнет. Она только с виду слабенькая…
Я знал, что у девушки был любимый — летчик. Она с ним познакомилась еще до отъезда на фронт. Людмилка часто получала письма. Когда Алексей приплыл к берегу и улегся рядом, я сказал:
— А ведь у Людмилки жених есть. Так что ты опоздал.
Чубарь неподвижно смотрел на озеро, мне показалось, будто в черных с поволокой глазах его проскользнула грусть.
— Доплыла-таки! — воскликнул Митя, наблюдавший за девушкой. — На берег выбирается!
Вдали, среди камней острова, забелела косынка.
— На Волге научилась плавать. Она в Сталинграде выросла, — проронил Чубарь, не спуская глаз с далекого островка, где скрылась девушка…
Спустя два дня у другого озера, широкого, окаймленного глухой стеной леса, вспыхнул бой. Часа полтора мы пытались сбросить заслон противника с дороги в межозерье, но ничего не выходило.
Потом из тыла подошли автомобили-амфибии. Эти машины с солдатами из штурмовой бригады мы часто встречали на дорогах, когда совершали марш. То, клубя пылью, они нас обгоняли, то мы уходили вперед, когда те стояли в лесу. «Пехота, не пыли!» — кричали нам солдаты из бригады.
Съехав с дороги, машины, похожие на жуков, расползлись по берегу.
— Стой! Сто-ой!
Наперерез из кювета бросились четыре человека в маскхалатах. На ходу они вцепились в борта и вскарабкались в амфибии. В одном я узнал разведчика Чубаря. Он был без пилотки, ветер трепал смоляной чуб, на груди болтался бинокль.
Машины взяли курс на середину озера. За кормой бурлила вода, длинный след тянулся на водной глади. Из-за бортов виднелись головы солдат. Вдруг с противоположного берега ухнула пушка. Взметнулся столб воды. Второй разрыв угодил прямо в амфибию, в которой находился Чубарь. Она вздыбилась, на миг показались колеса и днище, сверкнул серебряный диск работающего винта. С амфибии посыпались солдаты. Машина, зачерпнув воду, стала медленно погружаться.
И снова на поверхности озера вырос столб воды. Вражеский наводчик, видимо, был опытным артиллеристом: разрывы ложились часто и вблизи машин. Вода закипела. Неслись крики людей, надрывно стучали моторы, ухали разрывы, и после каждого с громким плеском обрушивалась в озеро вода.
Подхватив тяжелое противотанковое ружье, Гущин поспешно установил его и громыхнул по невидимой пушке. Дробью рассыпалась пулеметная очередь.
— Артиллеристы! Минометчики! — неслось отовсюду.
Мы видели, как на воде барахтались люди, увешанные снаряжением и оружием, кричали, прося помощи. И в этот миг я увидел Людмилку. Босая, она бежала к озеру, на ходу стаскивая гимнастерку. У самой кромки воды швырнула ее и, подняв юбку, бросилась в воду.
Ее примеру последовало несколько солдат. Но все следили за девушкой, плывшей впереди. Мы видели, как она подплыла к первому тонущему, нырнула вслед за ним, уже скрывшимся под водой. Несколько секунд ее не было видно. Эти секунды казались необыкновенно длинными. Потом на поверхности показались две головы.
Назад девушка плыла медленно вместе со спасенным. Тяжелыми были взмахи ее руки. Шатаясь и поддерживая человека, она вышла на берег. Мокрая юбка облегала бедра, ручьями стекала вода. Спасенный, одетый в маскхалат, едва ступив на землю, тут же рухнул. Я узнал Лешку Чубаря.
Девушка склонилась над раненым, смахнула мокрой ладошкой кровь с его лица и оглянулась. Неподалеку из ямы выглядывал прыщеватый солдат, тот, что прибыл к нам в роту из склада.
— Ну, что смотришь! Помоги ему дойти! — крикнула девушка.
Солдат приподнялся, тут свистнула пуля, и он трусовато нырнул обратно в ямку.
— Да иди же!
— Я сейчас… сейчас… Куда его?
— Отведи в укрытие! — и девушка снова бросилась в озеро…
Васек
Да что там Людмилка! Единственный в полку воспитанник — мальчишка Васек и тот заслужил в боях отличия. Сам командир дивизии вручил ему медаль. Тому я был свидетель.
— Товарищ лейтенант! Да проснитесь же! — слышу знакомый голос Мити Широкова. Ординарец будто бы рядом, а голос доносится издалека. Открываю отяжелевшие веки. Ломит тело, горят натруженные ступни. — В штаб полка срочно вызывают. Адъютант товарища полковника приказал, чтоб немедленно прибыли.
Обуваюсь, ищу пилотку, но не нахожу. Надеваю Митину. В лощине легкий туман. Он курится над недвижными елями, макушки их то исчезают в клубах, то выплывают. Стрелки часов показывают одиннадцать.
— Вечер или утро? — спрашивает сквозь дрему лежащий рядом командир взвода Кучмий.
— А шут его знает… Ночь, наверное, — отвечает кто-то.
Конечно, ночь: все замерло, тишину только рвет безумолчный треск, будто где-то ломают доски.
— Автомобиль с боеприпасами подбили, горит, — сообщает Митя.
До командного пункта, куда я шагаю с Широковым, метров триста. Туда ведет по косогору тропинка.
Треск и шум усилился.
— Ишь как патроны рвутся, трещат, будто сухостойник, — комментирует Митя.
У небольшой высотки, где расположился командный пункт полка, в щели укрылся радист. Металлическая антенна с тремя лучиками на конце торчит над землей.
— «Рубин», я — «Акация». Как слышите? Перехожу на прием, — заученно повторяет соддат и щелкает выключателем. Закрыв глаза, он выжидательно молчит, вслушивается, не последует ли ответ.
Вот уже третьи сутки, как прервалась связь со вторым батальоном Матохина. В бою он оторвался от главных сил, ушел вперед, к станции Лоймола, и словно в воду канул. С ним пропала и наша полковая минометная батарея Гусарова.
— Не отвечает? — наклоняюсь я над щелью.
Радист отрицательно качает головой и вновь начинает свое: — «Рубин»! «Рубин»! Почему молчишь? Да отвечай же…
Блиндаж командира полка у самой вершины высотки. Отсюда широко открывается лесная даль. Лес и впереди, и позади. Справа виднеется небольшой отрезок дороги. На ней полыхает автомобиль.
— Видал, какой фейерверк! — восклицает худощавый лейтенант, адъютант полковника.
— А по высоте он такой «сабантуй» устраивает! То снарядами, то минами посыпает. А то тяжелыми начинает долбить. К Лоймоле, говорят, бронепоезд подкатывает.
Лоймола — станция на железной дороге. Поэтому противник обороняет ее яростно и упорно. Где-то вблизи станции и наш второй батальон.
— Подожди, — прерываю словоохотливого лейтенанта. — Зачем Батя звал?
— Васек оттуда выбрался. Докладывает обстановку. Он с батареей нашей был.
— Какой Васек?
— Да воспитанник! У Гусарова числится. Минометчиков наших тоже зацапали, а он выбрался.
Васек попал в полк, когда мы разгружались из эшелонов на глухой станции. Взяли его, зачислили в минометную батарею. Сын полка стал исправным солдатом, наравне со взрослыми нес тяготы и невзгоды фронтового быта. Мы, конечно, всячески оберегали его от опасностей, но не всегда это удавалось. Не раз убеждались: детям на войне — не место.
В блиндаже скудно светит коптилка, сработанная из медной гильзы «сорокапятки». За столом сидит, поглаживая круглую лысеющую голову, Батя. Рядом майор — начальник штаба. Напротив — Васек. Перед ним банка тушенки, кружка с чаем, сахар, тонкая пластина трофейной галетины. Васек аппетитно хрустит ею, запивая теплым чаем.
— Карта с собой? — спрашивает меня Батя и обращается к начальнику штаба:
— Лисов, покажи, где батарея Гусарова.
Майор осторожно ставит на карте красную точку на полпути к Лоймоле:
— Примерно здесь.
Полковник говорит рублеными фразами:
— Бери взвод, поболее патронов — два ящика, гранаты, рацию. Военфельдшер с вами пойдет, Ионова Валентина, она человек опытный. Гусарову передашь приказ на отход. Поможешь ему. Если сможешь добраться до Матохина, действуй! Но сам не угоди в ловушку! Следи за флангами.
— Слушаюсь! — беру я «под козырек» нависшей на уши Митиной пилотки.
…Прежде чем скомандовать «шагом марш», оглядываю строй. На правом фланге — командир взвода сутуловатый украинец Иван Кучмий. Рядом с ним — сержант Терехин, золотоволосый, словно подсолнушек, Коля Гаранин и тут же Миша Егоров. Они земляки, волжане. Широко распахнуты глаза татарина Абдурахманова; парень отчаянной храбрости, озорной. Здесь же Борис Шапиро из Одессы. На левом фланге — Митя Широков, крепко сбитый весельчак и балагур. Здесь радист с рацией и фельдшер Валентина Ионова, никому не уступающая в храбрости.
— Шагом марш! — командую, и мы идем по мокрой траве к ручью, Васек со мной.
Серая тропка затейливо кружит, уводит все дальше в лес, неожиданно ныряет в лощину к новому ручью и пропадает.
— Тут был? Помнишь место? — спрашиваю мальчика.
— Вроде бы, — неуверенно отвечает он.
Гляжу на карту. Но в лесу она не очень сильно помогает.
— Ладно, идем.
Мы продолжаем путь, больше доверяясь интуиции, чем карте, на которой, кроме зеленого массива леса, ничего не обозначено. Останавливаюсь, подзываю лейтенанта Кучмия:
— Пошли вправо и влево дозорных. Всех предупреди, чтоб ни звука.
— Может, послать дозор и вперед? — предлагает он.
— Не надо.
Сколько прошли, сказать трудно. Только бы выдержать направление. Чувствуя вину, Васек мечется то вправо, то влево, пытается забежать вперед.
— Иди рядом, — говорю ему.
Лес стал редеть, впереди обозначилась полянка.
— Теперь недалеко, — толкнул меня Васек. — Вот этот камень помню! А там сосна, ветка сломана!
Неподалеку действительно возвышается камень, рядом сосна; обломанная, видимо, осколком ветвь почти касалась земли. Мы осторожно обошли поляну, потом, стараясь неслышно ступать, опять углубились в чащу. И почти натолкнулись на траншею.
Васек бросился вперед, кого-то позвал. Из-за деревьев показался человек в плащ-накидке.
— Николай? Гусаров?
Это действительно был старший лейтенант, командир минометной батареи.
— Ты? Ты как сюда попал? Ведь кругом же фрицы! — удивился он, увидев нас.
— Прошли, как видишь. Срочно собирай всех! Полковник приказал отходить.
— Так у меня же раненые — семь человек.
— Выносить на плащ-палатках! А где батальон Матохина?
— Дальше! В той стороне, — произнес Николай вологодским говорком, махнув рукой. — Только с ним не пройдешь… Удивляюсь, как вам сюда удалось пробраться.
Через четверть часа место опустело. Все минометчики, в том числе и раненые, ушли от опасности.
— Теперь Васек доведет. Дорогу-то помнишь? Не собьешься? — еще раз уточняю у паренька.
— Не-е. Доведу, — уверенно говорит он.
А мы идем к батальону. Успех первой части задания воодушевил.
— Не может быть, чтоб не нашли, — говорит Кучмий.
Я с ним соглашаюсь. «Если дойдем до батальона, то, во-первых, усилим его: двадцать человек — это реальная помощь, — размышляю я про себя. — Во-вторых, доставим два ящика боеприпасов и гранаты, возможно, у них патроны кончились. В-третьих, Валентина Ионова поможет раненым, а в-четвертых, установим связь батальона с полком».
Проходим место, где располагались минометчики, минуем редколесье со следами боя: валяются гильзы, каски, вещмешки, лопатки, фляги. Вся земля в воронках. Тускло поблескивают лужицы.
— Шире шаг!
— Впереди проволока! — предупредил солдат Федотов. Он шел в головном дозоре. — Может, попытаться разведать?
И тут прогремела автоматная очередь. Пуля влипла в ствол дерева, над самой головой. Откуда-то справа отозвался другой автомат.
— Ложись! К бою!
Я вгляделся туда, куда указывал Федотов. За поляной светлели березовые колья проволочного заграждения, темнел бруствер траншеи. Там вроде никого не видно. Но это не так. Противник был начеку. Казалось, стреляло каждое дерево, куст. Не остались в долгу и мы.
— Широков! — позвал я ординарца. — Передай радисту, чтоб связался с командиром полка! Кучмий! — Лейтенант откликнулся из-за соседнего дерева. — Высылай дозоры на фланги! Следи, чтоб не зашли нам в тыл!
Страшен бой в лесу! Вокруг пальба, пули свистят, а кто стреляет и откуда, не понять. Вижу, как впереди, слева, посылает короткие очереди Гаранин, а неподалеку от него Егоров. Зло бьет длинными очередями Абдурахманов. У Мити Широкова пилотка азартно сбилась на макушку: он, кажется, увидел цель.
Впереди прогремел взрыв. Высоко взметнулась земля. Ого! Это не мина, а снаряд, и, кажется, тяжелый. Неужели с бронепоезда? Крякнула, взорвавшись, мина. Разлетаясь настильно, осколки оставили на земле глубокие, будто рубцы на теле, следы. И снова тяжелый взрыв, на этот раз позади. С треском упала сбитая макушка дерева. Поплыл сизый дым..
— Взял, сволочь, в вилку! — кричит Кучмий.
— Товарищ лейтенант! К рации! — зовет меня радист. Он устроился где-то позади.
Стараюсь прикинуть силы врага: взвод, рота? Черта с два определишь! Все вокруг грохочет. Подбежала Валентина Ионова:
— Товарищ лейтенант, может, отойдем?
— Уходи назад! Там безопасней! Назад! — приказываю я ей. Она отбегает.
И вдруг сквозь грохот стрельбы слух улавливает холодящий душу свист. Он нарастает, приближается. Оглушительный взрыв! В нос бьет удушливый запах взрывчатки. На меня наваливается что-то тяжелое и неумолимо давит все сильней, сильней. И наступает тишина…
Мысленно отмечаю, что сознание работает. Шевелю рукой, потом ногой. Но подняться не могу. Что это?
— Товарищ лейтенант! Жив! — слышу голос.
Кто-то помогает мне выбраться из-под вывороченной земли. Встаю, глотаю ртом воздух. Вижу справа, у того места, где лежал, огромную, еще дышащую воронку: из нее струйками истекает сизый дым, она на глазах наполняется водой.
— Товарищ лейтенант! Батя у рации!
— Отходи! — слышу в наушниках знакомый голос. — Теперь не пробьешься!
— Ну и повезло же вам, — говорит Митя. — Кабы не мягкая земля…
— И не снаряд, — дополняет лейтенант. — Была бы мина…
Вечером приехал командир дивизии полковник Блажевич.
— А ну, солдат, подойти поближе! — увидел он Васька. — Давай знакомиться.
Мальчик смело шагнул вперед, приложил руку к пилотке и срывающимся голосом назвал свои имя и фамилию.
— Значит, ты гвардии рядовой минометной батареи… Постой-постой! Это какой, что была с Матохиным?
— Так точно, товарищ полковник! Той самой!
— И ты с ними был?
— Так точно, был. Только я вышел из окружения один.
— Как это один?
— Он сумел раньше проскользнуть незамеченным. И доложил обстановку, — пояснил командир полка. — А потом помог батарею вывести из окружения.
— Вы представили его к награде?
— Не успели, — запнулся командир полка.
— То есть как не успели? — повысил голос комдив. — Через час чтобы материал был оформлен!.. В твои годы, Васек, я тоже воевал. Был разведчиком.
Командир дивизии прикрепил серебряную медаль к гимнастерке мальчугана, поднял его над головой и расцеловал.
— Одинаковые у нас с тобой судьбы, сынок…
Это было в конце июля 1944 года в Карелии.
Капитан Матохин
А с батальоном капитана Матохина тогда произошло вот что.
Преследуя противника, он вышел на подступы к железнодорожной станции Лоймола, но был контратакован превосходящими силами и окружен. Роты вынуждены были закрепиться на достигнутом рубеже, занять круговую оборону.
С угрожающим шелестом снаряд пролетел над головой и взорвался в глубине леса. «У Ставропольцева, — отметил про себя Матохин. Сейчас начнется».
Вновь послышался далекий выстрел. Немного спустя разрыв прогремел уже с недолетом, впереди. Капитан по опыту знал, что это пристрелка, за которой последует налет. Знал, что огонь ведется со станции Лоймола из тяжелых орудий. Корректирует затаившийся где-то поблизости наблюдатель, и поэтому разрывы будут точны и принесут потери.
— В укрытия-а! — скомандовал Матохин и спрыгнул в неглубокую, по пояс, траншею, на дне которой стояла вода.
Новый разрыв прогремел рядом. Снаряд угодил в огромную ель. Дерево дрогнуло и, задевая соседние деревья, стала с шумом валиться. И снова последовало сразу несколько разрывов. Била батарея.
Два дня назад батальон, которым командовал капитан Матохин, преследовал отходившие к станции Лоймола финские подразделения. В пути его догнал командир полка. Плотный, коренастый, на полголовы ниже сопровождавшего его офицера-танкиста, полковник спокойно вышел из «Виллиса» и направился к комбату.
Противник иногда постреливал.
— Здравствуй, — сказал он густым низким голосом. — Что в обстановке примечательного?
— Может, за камень зайдем? — предложил Матохин.
Комбат объяснил, когда укрылись, где находятся роты, какой противник и сколько его, высказал догадку о действиях. Полковник слушал, не перебивая, изредка покашливал.
— Так, так, — только и сказал он, затем взял карту и принялся изучать обстановку.
— Слушай, полковник, зачем долго думать? — с кавказским темпераментом заговорил офицер-танкист. — Давай пойдем к станции. Железную дорогу отрежем. Ты понимаешь, что это будет?
Полковник не ответил. Он измерил по карте расстояние до станции, делая карандашом черточки, потом перевел взгляд на дорогу. Решительный и смелый, теперь он проявлял осторожность.
— Что думаешь? Решай сразу! Батальон на танки — и вперед! У меня не танкисты, а орлы! Понимаешь? Это же грандиозно!
— А твое, Матохин, какое решение? — Полковник перевел на комбата взгляд. — Доложи коротко.
Заученным движением комбат одернул гимнастерку, поправил кирзовую сумку на ремешке. Был он среднего роста, светловолос, тонкие губы плотно сжаты, глаза в прищуре.
— Я думаю, что нужно продолжать наступление. Только не по дороге — там надежное прикрытие, — а левее, лесом.
— Слышал? — обратился полковник к танкисту. — Вот и я так думаю. Нельзя наступать, даже танкам, по дороге. Сожгут. Что они сделают в этой чащобе?
Деревья почти вплотную подбирались к полотну. Они росли густой стеной, пробиться сквозь которую было не под силу даже танку. В глубине скрывались участки болот и вросшие в землю мшистые камни.
— Нет, нельзя пускать танки вперед, — подтвердил полковник. — Пехота одна пойдет. Выйдет батальон к станции, перехватит дорогу. Вот тогда-то танки и рванутся. А сейчас их пускать нельзя. Только смотри, комбат, за флангами! Не дай себя окружить!..
Как ни предупреждал полковник, все же избежать окружения не удалось. Не смог батальон перехватить и дорогу: попал в кольцо на подходе к станции. Вначале роты встретили сильный огонь с фронта и залегли. Потом выстрелы растеклись по флангам и взводы развернулись в стороны.
Уверенный в скором подходе главных сил полка, Матохин приказал закрепиться и удерживать рубеж. Однако к вечеру командир пятой роты лейтенант Ставропольцев прислал донесение: его рота, находившаяся сзади, была атакована противником с тыла. Батальон оказался в окружении…
Артиллерийский налет еще продолжался, когда послышался треск автоматов.
— Снова атакуют! — передал по телефону Ставропольцев. — А сколько — не понять!
Особенность лесного боя в том, что воюешь с невидимым противником. Можно обнаружить солдата, пулемет, наконец, орудие, но никогда не увидишь всей цепи. А не видя противника, трудно ориентироваться в обстановке и еще трудней принять решение. Каждый куст, дерево таят опасность. Укрываясь, враг бьет по тебе, не дает поднять голову. И ты лежишь, тщетно пытаясь его обнаружить.
Шум боя не стихал. Неясность обстановки тревожила комбата все сильней.
— Я пошел туда, — наконец сказал он начальнику штаба батальона и махнул в сторону роты, откуда слышалась стрельба. — Остаетесь за меня. Замполит пусть находится в четвертой роте. Выясните обстановку и попытайтесь еще раз связаться со штабом полка.
Капитан размашисто зашагал по едва заметной тропке, ставшей уже знакомой за полтора суток. Он шел, смотрел по сторонам, тревожные мысли не покидали его. Выйти к станции и перехватить дорогу батальон не сумел. Отойти с захваченного рубежа не имел права. Связаться по радио со штабом полка и выяснить обстановку не удавалось: в рации кончилось питание, а запасные аккумуляторы пробило осколками.
Рота Ставропольцева только что перенесла артиллерийский налет. Между стволами плавал сизый, резко пахнущий дым. Валялись сбитые с деревьев ветки. На елях и соснах белели осколочные отметины. Ставропольцев только начал докладывать комбату, как из чащи дробью рассыпалась автоматная очередь. Пули защелкали над головами, и оба разом упали.
— Что у вас происходит?
— Все то же. Только с утра финн стал злей. Сейчас опять пойдет в атаку. С десяток пулеметов насчитали.
— Может, с автоматом спутали?
— Нет, у «суоми» строчка другая.
— Раненых много?
— Семнадцать.
— И тяжелораненые есть? Да-а. Всех, кто может стрелять, разместить в траншее.
— Так и сделано, товарищ капитан. Все в траншее: и легкие, и тяжелые. Медикаменты кончились. Белье с себя снимаем и рвем. Боеприпасы на исходе. Приказал вести огонь лишь в крайнем случае.
Перебежками офицеры достигли траншеи. Спрыгнув, капитан едва не свалился на раненого, лежащего на плащ-палатке. У того были перебинтованы грудь и нога. Глаза впали, нос заострился, в лице ни кровинки. Боец с трудом поднял веки. Увидел капитана, узнал, дрогнули в улыбке уголки губ.
— Что, гвардеец, царапнуло?
— Да-а, — едва прошептал тот.
— Ему нельзя, товарищ капитан, разговаривать, — пояснил санинструктор.
— Не буду, не буду. — Комбат положил на плечо солдата руку. — Только имей в виду, что за раненых ты в ответе. С тебя спрошу. Давно его ранило?
— Ночью, товарищ капитан. Во время налета. Вылез из траншеи, а тут его осколками.
— Ка-ак же мы-ы? — с трудом проговорил раненый.
Капитан через силу улыбнулся:
— Лежи, не волнуйся! Вырвемся! Кто нас удержит!
Комбат шел по траншее. Видя его, солдаты бодрились.
— Как? Выдюжим? — спросил одного.
— Обязательно! Вот только бы патронов…
— А это откуда? — указал капитан на финский автомат в руках солдата.
— Трофеи наших войск, — серьезно отвечал тот штампованной фразой донесений.
— Я приказал собирать трофейное оружие и боеприпасы, — пояснил лейтенант Ставропольцев. — Как атаку отразим, так и собираем. Десятка полтора автоматов уже есть и диски с патронами к ним. Заславский в том деле отличился.
— Это санинструктор-то?
— Он самый. Пять автоматов вчера принес, патронов много, да еще пакеты с бинтами, в сумках разыскал.
— Все это хорошо, товарищ Ставропольцев. Только помните, что вырваться из окружения — дело нелегкое. Да к тому же раненые на руках.
— Здесь прорываться будем?
— Не знаю. Объявлю позже.
— В неожиданном месте их нужно атаковать, — вставил солдат, но тут же отступил, поняв неуместность своей реплики. Когда старшие разговаривают, младшие молчат.
— Правильно, — спокойно заметил комбат. — Только где оно, это неожиданное место? Вы не знаете, Ставропольцев?
— У меня, во всяком случае, такого нет. Остались одни ожиданные.
От Ставропольцева капитан направился в шестую роту. Командовал ею лейтенант Стриха. Выслушав обстановку, Матохин спросил:
— Что намереваетесь дальше делать?
— Что прикажете.
Суровый с виду, с черными, глубоко посаженными глазами, Стриха отличался спокойствием и немногословием.
Положение в его роте было такое же, как у Ставропольцева: есть раненые и убитые, нет боеприпасов и медикаментов.
— Может, позавтракаете? — осторожно спросил комбата Стриха.
— А людей кормили или они на подножный корм перешли?
— Люди накормлены. Не обошлось и без подножного, если считать трофейные сухари и консервы.
У капитана засосало под ложечкой; он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня.
Завтракать решили, стоя у окопчика. Неожиданно для комбата на разостланной плащ-палатке появилась дымящаяся каша с мясом.
— Это откуда же?
— Сами готовили. Десантная выучка пригодилась, — ответил солдат.
Комбат вдруг вспомнил, как до выезда на фронт он заставлял командиров учить солдат всему, что нужно в бою. Требовал, чтобы каждый умел готовить себе в котелках пищу из консервов, концентратов. Нет, не напрасно он это делал.
— Может быть, перед завтраком?..
Стриха многозначительно замолк, поглядывая на флягу.
— Спрячьте, — строго сказал капитан. — И вам не разрешаю.
Он придерживался правила: в бою иметь ясный ум. Сам пил немного, и только тогда, когда батальон не вел боя. Сколько командиров, приняв горячительного, теряли в бою выдержку, осторожность, неосмотрительно бросались вперед и гибли. Гибли сами и рисковали жизнями других.
Однажды капитан вышел на рекогносцировку в вылинявшей пилотке, такой же гимнастерке, с автоматом на груди, ничем по виду не отличаясь от обычного солдата. Кое-кто из офицеров попытался было сострить на этот счет, но командир полка похвалил Матохина.
— Хитер, хитер. Под солдата подделался. Это правильно. Противнику не понять, что проводим рекогносцировку. А его снайперам в первую очередь нужны офицеры… Так что в следующий раз на рекогносцировку прибывать без сияющих пуговиц…
Завтракая, капитан въедливо интересовался каждой мелочью обстановки. В заключение объявил:
— Готовьте, Стриха, людей к прорыву. Сидеть здесь не имеет смысла. Попытаюсь еще раз войти в связь с командиром полка. Теперь обойдем вашу позицию, попытаемся найти неожиданное место, — вспомнил он вдруг слова солдата.
— Вряд ли, товарищ капитан. Обложили роту, как медведя в берлоге.
Едва начали обход, как на позицию обрушился огонь артиллерии и минометов, а потом ринулись в атаку финские автоматчики.
Комбат вернулся на свой наблюдательный пункт лишь к обеду. О нем уже справлялся по телефону начштаба. От бессонницы резало в глазах, но то, что комбат увидел в ротах, несколько его успокоило.
— Нет с полком связи, — доложил начальник штаба. — Сколько ни пытались — все безуспешно.
Капитан тяжело опустился на коробку от пулеметных лент. Достав из сумки потрепанную карту, долго над ней размышлял.
Батальон на карте был обозначен красным овалом величиной с трехкопеечную монету. По ее округлости ершисто торчали щетинки. Кругляшок был разделен на три напоминающие фасолинки части. Вверху слева — рота Стрихи, правее — четвертая рота, а внизу — пятая рота Ставропольцева. Овал туго стянут синими скобками. От скобок бегут жалящие стрелы. Это — противник. Чтобы вырваться, нужно разорвать скобки, силой огня оттеснить врага в стороны и через образовавшийся проход вывести людей. Всех до единого, даже тяжелораненых. Те, кто до последнего момента останется в кольце, прикрывая отошедшие роты, тоже должны успеть выскочить раньше, чем захлопнется проход. Какими тугими ни казались синие скобки, однако где-то они были слабы. Но где?
Комбат поглаживал русые волосы, теребил, напряженно вглядываясь в карту. У глаз обозначилась тонкая сетка морщинок, на виске билась синяя жилка.
Рядом с ним сидит начальник штаба батальона Мушенков. Высокий, подтянутый, с умным взглядом спокойных глаз. Он молчит, выжидая, когда первым заговорит комбат.
— Мушенков, — обращается к нему капитан. — Представьте, что вы командуете частями противника. Как бы вы организовали уничтожение батальона?
Офицер опускает на карту тонко заточенный карандаш.
— Я рассуждал бы так… Основные силы нужно сосредоточить на юге, против роты Ставропольцева. Этим самым надежно преграждается отход батальона назад и подход помощи извне. Потом прикрыл бы направление на восток, чтобы не допустить выхода батальона к шоссе. И, конечно, держал бы надежные силы на севере — там станция. Если батальон ворвется туда, тогда уничтожить его трудно: из домов не так просто выбивать. А на западе я имел бы ограниченные силы. Здесь бездорожье, болотистая местность. Если вырвутся, так далеко не уйдут…
— Вот-вот! Противник ожидает нашего прорыва повсюду, кроме как на запад. А мы ударим именно там! Это и есть неожиданное для него место.
Капитан переживал разрядку, которая обычно наступает после сильных, продолжительных волнений. Так бывает с десантником в воздухе после того, как раскроется парашют и остается только приземлиться.
— Вызывайте замполита. Сейчас обсудим решение.
…Первыми бросились в атаку солдаты Ставропольцева. Открыв автоматный огонь, они всполошили противника. Разразилась пальба не только из пулеметов и минометов, но загромыхали артиллерийские батареи. Ухнули со стороны Лоймолы тяжелые орудия. Они методично били по участку роты Ставропольцева, но там уже оставалось только небольшое прикрытие. Рота отошла в глубину.
А тем временем взводы под командованием лейтенанта Стрихи, без крика и стрельбы, вплотную приблизились к позициям финнов и бросились врукопашную. Застигнутые врасплох солдаты противника выскочили из траншей и кинулись в глубь леса. В кольце образовалась спасительная брешь. А орудия врага все молотили и молотили по участку, лежавшему в противоположной от места прорыва стороне…
Пробиться к Лоймоле полк так и не смог. Установить связь с Матохиным тоже не удалось. Поэтому многие считали, что батальон погиб. К тому же через день нас внезапно перебросили на новое направление.
Уходили мы со щемящим душу чувством: шутка ли, лишиться стольких боевых товарищей! Стали уже поговаривать, что полк, в котором вместо трех два батальона, — уже не полк. Ни два ни полтора. Ему прочили судьбу вечно резервного, который будут использовать для заделывания дыр в широченном лесном фронте. А так как войска в этом краю находятся только у дорог и промежутки между ними — сплошные дыры, то и будем мы мотаться по участкам, как челнок в ткацком станке.
Каково же было наше изумление, когда второй батальон вдруг объявился! Услышав эту весть, я поспешил в штаб.
На лужайке стоял строй: не батальон, не рота — нечто среднее. Я подбежал и опешил. Никогда ранее подобного видеть не приходилось. На знакомых лицах, худых, изможденных, страшная усталость, только лихорадочно горят глаза. Обмундирование изодрано. У каждого — по два-три автомата. Вырвавшихся из кольца целовали, тискали в объятиях.
Из штаба прибежал дежурный офицер.
— Не расходиться! Сейчас комдив приедет! Звонил по телефону.
Комдив, на ходу соскочив с «Виллиса», шагнул к Матохину. Комбат, привычно одернув гимнастерку и поправив ремень сумки, начал докладывать.
— Знаю! Все знаю, Матохин! — Обнял его и расцеловал. — Молодец, комбат! А я уж не думал свидеться… Спасибо за батальон.
Он снял со своей гимнастерки орден Красного Знамени и приколол комбату.
…Говорили, что потом комдив получил внушение: не имел права вручать свой орден другому. Но что было, то было. Из песни, как говорится, слов не выкинешь…
Павел Голованов
Старший лейтенант Голованов служил в соседнем батальоне, но, познакомившись, мы сошлись характерами и нашли много общего. К тому же мы были чуть ли не земляками: он родился неподалеку от Дона, на казачьей реке Хопер, часто бывал в Ростове, где жили его родственники. Офицерское звание получил на два года раньше меня. Участвовал в освободительном походе в Западную Украину. Но, главное, на границе с Румынией встретил первый день войны.
Однажды он рассказал о памятной ночи на 22 июня 1941 года, и этот рассказ я записал.
Зной летнего дня сменился вечерней духотой. Воздух недвижим и недвижно обвисла ткань лагерной палатки.
Лагерь дивизии расположен на пологой, обращенной к Дунаю возвышенности. Внизу в сизой дымке во всю ширь распахнулась заречная даль. Это уже территория Румынии.
В субботний день занятия укорочены, и большинство курсантов полковой школы, где командиром взвода Павел Голованов, готовятся к увольнению в город. Готовится и Павел, старательно подшивает на гимнастерку подворотничок.
— Значит, ты сегодня встречаешь свою гордую любовь? — спрашивает напарник по палатке — лейтенант Круглов.
— Встречаю, — отвечает Павел. — Впрочем, она уже приехала. Поезд из Аккермана прибыл в пятнадцать с минутами.
— А когда свадьба?
(С любовью-Евгенией уже все обговорено: приезжает после учебы домой — и в загс.)
— Недели через две, — отвечает Павел.
— А я думал раньше. Ты с этим делом поспешай. Не то студент или лейтенант какой отобьет ее у тебя. Она дивчина видная. Королева!
От Дуная доносится музыка. Там плывет белоснежный красавец-теплоход. На палубе отдыхающие пассажиры.
У Павла на душе тоже музыка: через час он увидит Женю.
За палаткой слышны торопкие шаги. Распахивается полог и вырастает курсант Капустянский:
— Вас срочно вызывает начальник школы, — обращается он к лейтенанту Голованову. — Говорит, чтобы срочно прибыли.
— Что случилось? — настораживается Павел.
— Не могу знать, — моргает курсант рыжими ресницами.
«Зачем я понадобился капитану?» — в душу заползает смутная тревога.
Капитан Уралов в своей палатке что-то пишет в толстую командирскую книжку. При появлении Павла встает, расправляет под ремнем складки гимнастерки.
У него сухощавое строгое лицо, на висках седина.
— В город собрались, лейтенант Голованов? — Он щурит глаза, словно что-то выискивает: привычка такая. — Сегодня не пойдете. Ночью вам быть в лагере. Кстати, ночь-то сегодня короткая.
Последнее он произносит как бы утешительно.
Лейтенант возвращается сам не свой. Смотрит на Дунай и не узнает: какой он мутный и тоскливый! Все мысли о Евгении. Ведь приехала, ждет его, а он не может о себе сообщить ни слова!
В палатке Павел увидел на столе календарь и вспомнил слова капитана. Календарь растрепан, многие листки вырваны, а сохранившиеся исчерканы.
А вот и листок сегодняшнего дня: «21 июня, суббота. Продолжительность дня 17 часов 33 минуты». Ночь и в самом деле короткая.
«Ладно! Как-нибудь переживу. Завтра утром все объясню Евгении. Она поймет».
У клуба застучал движок. Киноплощадка полна народа. Сидят даже на земле.
Идет «Волга-Волга». Впервые Павел смотрел ее в родной станице на Хопре, когда еще учился в школе. Смеялся до колик в животе. А сейчас и смех не берет. На душе непонятная тревожная грусть…
На передней линейке у грибка темнеет фигура дневального. Киносеанс окончен. От Дуная тянет свежестью. Прохлада заползает под гимнастерку. «Теперь спать», — направляется Павел к палатке. Простыни слегка холодят. Шелестит в матраце сено, от подушки тянет степью. Но сон не идет. Грызет непонятная тревога. «С чего бы это?» Из соседних палаток доносятся голоса возвратившихся из увольнения курсантов.
Мало-помалу все замирает. Лагерь погружается в сон. Откуда-то издалека доносится перезвон Кремлевских курантов…
— Товарищ лейтенант, проснитесь! — услышал Голованов над собой голос старшины. Павлу кажется, что он только сомкнул глаза. — Срочно в штаб! К командиру полка!
Полковник в комнате один. Тускло светит керосиновая лампа, освещая скуластое лицо.
— Людей поднять по тревоге, раздать патроны, — металлом звучит его голос.
— Учебные?
— Боевые, боевые патроны, лейтенант! И немедленно занять оборону в районе железнодорожного моста. Вот здесь. — Полковник склоняется над картой и чертит красным карандашом у моста через реку маленькую скобочку. — Занять оборону и до последнего удерживать берег.
Голованов бежал, изредка подсвечивая под ноги фонариком. За ним растянулись по косогору курсанты. Глухо топают сапоги, позвякивает оружие, слышится тяжелое дыхание.
Курсанты у моста расположились в форме подковки, как и вычертил на карте полковник. Сам же Павел со связными и с Капустянским обосновался на НП, неподалеку от полотна дороги.
Небо по-прежнему звездное, однако оно уже утратило свою черноту. Цикады смолкли. Вместо них слышатся глухие удары, скрежет лопат и негромкие голоса курсантов. На миг Павлу вспомнилась Женя, и тут же мысль о ней исчезла, сменилась беспокойством за курсантов, которые упорно долбили лопатами неподатливую землю.
— Лейтенант Голованов? — услышал он знакомый голос Уралова.
Капитан придирчиво осматривает каждый окоп.
— Копать и копать! — приказывает он и смотрит на часы со светящимся циферблатом:
— Ого! Уже четыре!
В этот момент за рекой загремело.
— Что это? — настораживается Капустянский.
Позади и левее, там, где находится лагерь, неожиданно заиграли короткие всплески огня. Доносятся разрывы: один, второй, третий…
Потом разрывы сливаются в тяжкий гул. Среди всплесков тут и там стали вспыхивать огненные бутоны. Они возникали разом, будто вырываясь из земли. Высокое пламя минуту полыхало и разом гасло.
— Да ведь это палатки! Наш лагерь горит! — кричит Капустянский.
По косогору ползет сизый дым. Голованов замечает, что уже наступил рассвет и видны рассыпавшиеся по берегу курсанты, даже можно различить их лица, видна свеженасыпанная земля брустверов.
— Товарищ лейтенант! Вот они, вот! На мосту! — снова кричит Капустянский. Павел всматривается в затянутую дымкой речную даль и видит у моста людей. Их больше десятка.
— К бою! — летит по цепи команда. — К бою!
Издали стремительно нарастает свист.
— Ложись!
Грохочет разрыв. Впереди позиции взлетает земля. Второй взрыв совсем рядом. Воздух секут осколки.
Павел с усилием поднимается над окопом и кричит:
— По врагам Родины, — огонь!
Тихий стон звучит за спиной. Капустянский привалился к стене окопа. Лицо мертвенно-бледное. Рукав гимнастерки оторван, и видна белая, как сахар, кость с острыми краями.
В небе косяк самолетов. Он летит к Рени. Гул самолетов тонет в грохоте боя.
— Воздух! Воздух!
Но самолеты минуют позицию курсантов: они летят к городу. Там тяжелые «юнкерсы» срываются в пике и стремительно несутся к земле. От них отрываются капли. Глухой взрыв. Еще один. И еще.
— Всем в городок! — распоряжается капитан Уралов.
Позади курсантской позиции разворачиваются орудия. В окопах появляются красноармейцы батальона.
Под огнем артиллерии, перебежками, растянувшись, курсанты выбегают из опасной зоны. Бегут знакомыми, но неузнаваемыми теперь улочками городка. Мечутся испуганные люди, слышны крики, где-то поблизости полыхает пламя и слышен треск.
На одной из улиц лежит дерево с искромсанным стволом, висит телеграфный столб и рядом на земле вьются черные смолистые провода.
«Да ведь это же улица, где живет Женя! — догадывается Павел. — А где же ее дом?»
Кто-то незримый словно бьет его в грудь. На месте дома — груда дымящихся развалин. Торчит пальцем иссеченная осколками печная труба. Зеленеет чудом сохранившийся большой цветок — фикус с крупными, в ладонь, листьями…
Тут Павел замечает рядом с собой Ивана, напарника по палатке.
— Что случилось?
— Не видишь, что ли? Это дом Евгении!
— Ах, паразиты! — восклицает тот в сердцах. — Ах, паразиты! Ну, будет и на нашей улице праздник!
И, подхватив за локоть, увлекает товарища с собой.
— Война! Война! — доносится чей-то голос…
Так встретил первую ночь войны Павел Голованов.
С ФРОНТА СЕВЕРНОГО ДА НА ЮЖНЫЙ
Ненастье наступившей осени и зимние заморозки никак не сказались на нашей учебе. В начале октября в Могилеве, где находился штаб корпуса, с офицерами были проведены сборы, где генерал-десантник ознакомил собравшихся с общим планом проведения воздушно-десантной операции. Почти два часа он излагал, как будет проводиться посадка личного состава в самолеты, как воздушные корабли будут прикрываться нашими истребителями и штурмовиками в полете и при десантировании, как должны действовать десантники после приземления.
А вскоре после сборов с батальонами было проведено десантирование с реальной выброской личного состава из транспортных самолетов на парашютах.
Много внимания уделялось ночным занятиям, хождению по азимуту на незнакомой местности.
На ноябрьские праздники в отстроенной клубной землянке мы слушали Приказ Верховного Главнокомандующего, записывая самое важное в тетради.
«…В текущем году советские войска непрерывно обрушивали на врага удары, один сильней другого. Зимой Красная Армия одержала выдающиеся победы на Правобережной Украине и разгромила немцев под Ленинградом… Весной очистила от немцев Крым… Летом наши войска сломили мощную оборону врага на Карельском перешейке, а также между Ладожским и Онежским озерами и выбили Финляндию из разбойничьего гитлеровского блока…»
Нам, настороженно слушающим текст приказа, представлялось, как Сталин неторопливо, с присущим ему акцентом, часто отпивая из стакана воду, объясняет всему народу трудную обстановку и ставит каждому из нас задачи по окончательному разгрому врага…
«Красная Армия разгромила немцев в Румынии, вышвырнула их из Болгарии, бьет немцев на территории Венгрии…
Истекший год явился годом полного освобождения советской земли от немецко-фашистских захватчиков…
Под ударами Красной Армии окончательно развалился фашистский блок, гитлеровская Германия лишилась большинства своих союзников. Мастерски проведенные армиями наших союзников крупные операции в Западной Европе привели к разгрому немецких войск во Франции и Бельгии и освобождению этих стран от фашистской оккупации. Союзные войска перешли западную границу Германии. Совместные удары Красной Армии и англо-американских войск по гитлеровской Германии приблизили час победоносного окончания войны…»
— Не иначе как нам придется десантироваться в Германии, — высказывали догадку наиболее дальновидные «политики», расходясь после заслушивания сталинского приказа.
И вдруг перед декабрем нам объявили:
— Корпус выходит из системы воздушно-десантных войск, становится стрелковым. Погоны сменить на общевойсковые, перейти на обучение по программе стрелковых подразделений.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!..
Вскоре убыл в Москву родоначальник советского парашютизма, опытный и бесстрашный Наби Аминтаев.
Распрощался с полком его начальник штаба Иван Иванович Лисов.
Покинули подразделения двенадцать Героев Советского Союза, отличившиеся при форсировании Свири.
Пришел прощаться и Павел Голованов.
— А ты-то куда? — спросил я его не без сожаления.
— Командир дивизии генерал Блажевич предложил быть у него адъютантом.
Опустел и наш недалекий аэродром. Самолеты, с которых мы совершали тренировочные прыжки, улетели в неведомые места.
Нам вскоре объявили, чтобы готовились к погрузке в железнодорожные эшелоны.
— Куда курс будем держать? — с хитрой улыбкой спросил командира полка комбат Белоусов.
— О том знает Ставка и Бог, — ответил Данилов.
— Полагаю, что Венгрию минуем.
Накануне по радио диктор Левитан сообщил, что войска 2-го и 3-го Украинских фронтов после полуторамесячной осады и упорных боев завершили разгром окруженной группировки противника в Будапеште и полностью овладели столицей Венгрии — стратегически важным узлом обороны немцев на путях к Вене.
— А может, возьмем курс на Вену? — продолжил Белоусов.
— Неймется побывать в Австрии? — усмехнулся Батя.
— Неймется, товарищ полковник, — признался Белоусов. — Как посмотрел фильм с актрисой Карлой Доннер, так тянет взглянуть на этот Венский лес.
Капитан Белоусов недавно вступил в должность комбата. Я знал его с начала формирования полка, когда мы еще стояли в Подмосковье. Потом вместе воевали в Карелии.
С виду он угрюм, взгляд его серых глаз тяжел, низко нависают густые светлые брови. Нос слегка вздернутый, глубокие складки на лице. От этого кажется неулыбчивым, суровым, но это только кажется. На самом же деле Николай — добрейшей души человек. Он даже отчитать провинившегося не может, хотя перед тем, как вызвать, грозится: «Уж я его сейчас отдраю до блеска, с песочком». Но стоит тому только появиться, как Николай, забыв о недавней угрозе, начинает неизменно:
— Ну что же ты, братец, подводишь батальон? Нехорошо ведь получается. А? Молчишь? Рассказывай, как все произошло…
Его уважали за открытый характер, за смелость, за доброту. Многие считали закоренелым холостяком, не зная, что в начале войны у него погибли жена и ребенок. Об этом он никогда не говорил. Мало кто знал, что в прошлом Николай спускался на парашюте в немецкий тыл, дважды был ранен…
В тот день, когда наш эшелон готовился к отправке с железнодорожной станции Орша, полковник Данилов предупредил, чтобы в штабном вагоне подготовили два места для начальства: поедет генерал Курышев и майор из политотдела корпуса.
— А кто такой генерал Курышев? — спросил Белоусов.
— Заместитель генерала Миронова, командира нашего корпуса.
— Генерала Курышева я встречал летом 1942 года, — пояснил я Николаю. — Он тогда был начальником воздушно-десантного училища, которое находилось в Жигулях, под Самарой. Между прочим, наш Иван Иванович Лисов был тогда его заместителем.
Для гостей пришлось отвести половину теплушки. В ней установили два топчана, раскладной стол, табуреты. На торцевой стене натянули перкалевое полотнище из списанного парашюта.
Генерал и майор явились незадолго до отправки.
— Этот марафет ни к чему, — заметил Курышев. — А где место начальника эшелона? А дежурного? Где узел связи? Где расположится радист? А где телефонисты?
Ему все объяснили, и он успокоился.
— Прикрепите карту. Она будет нелишней в пути. Ваше дело, начальник штаба, делать на ней заметки о пройденном пути, — сказал генерал мне.
На третьи сутки эшелон подкатил к большой станции Ровно. Мы с Николаем Белоусовым и дежурным по эшелону направились к военному коменданту станции, чтобы сообщить о прибытии и узнать о предстоящем перегоне эшелона.
— На телеграфе какая-то неувязка, — сообщил майор-железнодорожник. — Здолбуново молчит.
— Да нам нужен Львов, — заявил комбат. На висевшей в вагоне карте мы только что обсуждали вероятный маршрут и пришли к заключению, что эшелон, видимо, направят через Львов на 1-й Украинский фронт, к маршалу Коневу.
— Куда вам надо, знает только Бог да Ставка, — назидательно произнес железнодорожник.
Мы отправились на узел связи. Там у телеграфа дежурила женщина. Прекратив работу на ключе, она взяла телефонную трубку:
— Здолбуново… Здолбуново, — стала настойчиво взывать. — У нас готов к отправке эшелон. Ждем ответа.
Но Здолбуново упорно молчало. Наконец последовал ответ:
— Ждите. Маршрут уточняется. — И примерно через полчаса: — Связываю вас со Славутой.
В вагон мы возвратились, когда эшелон отходил от станции, изменив направление.
— Что произошло? — спросил генерал. Мы рассказали.
Уставившись в карту, он, поразмыслив, заявил:
— К маршалу Коневу мы не попадем. Очевидно, нас направляют на 2-й Украинский фронт… А возможно, и далее, на юг, на 3-й Украинский, к маршалу Толбухину.
Предсказания генерала Курышева постепенно сбывались. Вскоре дорога втянулась в горную долину, и, разделив эшелон на части, маломощные паровозы стали втаскивать вагоны по крутизне. Таким же способом, преодолев хребет Карпат, спустили их в низину, и мы продолжили путь. Потом была Румыния, и на каждой станции наши вагоны осаждали толпы голодных людей, выпрашивая «пешту» — селедку — в обмен на сомнительного качества вино.
Как-то вечером, после ужина зашел разговор о нашей армии. Мы знали, что она именуется 9-й гвардейской, состоит из трех стрелковых корпусов, и командует ею генерал-полковник Глаголев. Эту фамилию мы часто слышали, когда по радио вещали победные приказы Верховного Главнокомандующего да передавали ежедневные сводки Совинформбюро о фронтовых событиях.
— А что известно о нашем командующем, генерале Глаголеве? — осмелев, спросил Белоусов, слегка охмелев от румынского вина.
Генерал Курышев вскинул бровь:
— Мне мало что о нем известно. Знаю, что в царской армии был рядовым, в Гражданскую войну служил в кавалерии, командовал эскадроном будто бы на Урале, а потом на Северном Кавказе. Вроде бы окончил перед Отечественной войной Академию имени Фрунзе и принял командование кавалерийской дивизией. Защищал от немцев Крым и Кавказ. На Кавказе принял 9-ю общевойсковую армию. Участвовал в Курской битве, в битве за Днепр, в освобождении Украины и Белоруссии. Командование 9-й гвардейской армией принял в январе нынешнего года. Вот, пожалуй, и все, что могу сообщить. Федор Сергеевич знает поболее, — указал он на майора. — Познакомь офицеров со своими записями.
Майор держался в пути как-то замкнуто. По большей части времени он ухитрялся в шатком вагоне читать газеты, в разговоре отмалчивался, внимательно слушая других. Как-то проговорился, что сам с Урала и там его семья — жена и двое мальчишек: «Чук и Гек». Показал их фотографии. Еще он любил распевать песенку про смуглянку-молдаванку, которая собирала виноград в соседнем саду. Он часто повторял заученный куплет припева этой песенки: «Клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый, резной!»
На просьбу генерала майор молча потянулся к набитой бумагами командирской сумке, достал блокнот и, полистав его, стал читать:
— Генерал-полковник Глаголев Василий Васильевич родился в Калужской губернии в 1896 году в бедной крестьянской семье. Был рядовым в Первой мировой войне, в Гражданской войне участвовал на Урале и Северном Кавказе. В послевоенный период занимал различные должности в кавалерии.
Великую Отечественную войну встретил командиром кавалерийской дивизии, затем командовал 10-м гвардейским стрелковым корпусом. В марте 1943 года принял командование 9-й армией, а затем 46-й армией. В августе армия участвовала в Донбасской операции с последующим форсированием Днепра.
В районе Запорожья армия захватила плацдарм у поселка Аулы. Особенно при этом отличились воины 236-й стрелковой дивизии, 25 ее воинам было присвоено звание Героя Советского Союза. Звание Героя удостоился и командующий армией с одновременным присвоением воинского звания генерал-лейтенант.
Командуя 31-й армией, генерал Глаголев отличился в Белорусской операции, за что в июле 1944 года удостоился звания генерал-полковника. В декабре 1944 года он принял командование 9-й гвардейской армией.
Такое пояснение дал майор Федор Сергеевич. Это пояснение я тогда записал.
Генерал Курышев и следовавший с ним майор покинули вагон в Венгрии, у большой станции Сольнок. Прощаясь, они пожелали нам недалекого и счастливого пути.
НА ЮЖНОМ КРЫЛЕ СОВЕТСКИХ ВОЙСК
К концу октября 1944 года советские войска, разгромив под Яссами и Кишиневом фашистскую группировку, развернули наступление в Венгрии. Возглавляемый маршалом Малиновским 2-й Украинский фронт раскинул свои боевые крылья почти на восемьсот километров. Северное крыло соседствовало с 4-м Украинским фронтом, нацеленным на Чехословакию, а южное сблизилось с войсками 3-го Украинского фронта маршала Толбухина, ведущими бои в Югославии.
Перед нашими войсками оборонялась сильная группа армий «Юг», возглавляемая генерал-полковником Фриснером. Первый боевой опыт он приобрел еще в Первую мировую войну, затем верой и правдой служил кайзеровской Германии, позже — гитлеровскому вермахту. С началом войны с Россией участвовал во многих боях на Восточном фронте. Летом 1944 года стал командующим группой армий «Южная Украина», позже преобразованной в группу армий «Юг».
Стремясь не допустить советские войска на территорию Венгрии, Фриснер сосредоточил свои главные силы в Карпатах против войск 4-го Украинского фронта генерала Петрова и 2-го Украинского фронта Малиновского. Это были две немецкие и две венгерские армии, хорошо вооруженные, боеспособные.
Поначалу спланированная штабом Малиновского операция шла с трудом. Предугадывая замысел, немецкие и венгерские дивизии подготовленными контрударами отражали попытки прорвать оборону. Не помогали даже удары 6-й гвардейской танковой армии, сокрушавшей до того укрепленные узлы сопротивления. Поступавшие из армий итоговые донесения были безуспешны. Лишь однажды командарм Манагаров, чьи дивизии действовали на второстепенном направлении, доложил, что его 53-я армия, взаимодействуя с гвардейской конно-механизированной группой генерала Плиева, сумела прорваться на венгерскую территорию, захватив там небольшой населенный пункт.
Допоздна маршал Малиновский с ближайшими помощниками изучал обстановку, запрашивал подчиненных командиров и в итоге пришел к выводу о необходимости переноса главного удара на участок армии Манагарова.
— Но там недостаточно танков, артиллерии, подвижных средств, — высказался начальник штаба Захаров. — Может, перевести сюда танковую армию?
Генерал Захаров в военных делах слыл знатоком. Под его руководством разрабатывалась не одна боевая операция армейского и фронтового масштаба, завершившиеся разгромом неприятельских сил.
— Сейчас это делать нельзя, — отверг предложение Малиновский. — Преждевременным перемещением мы раскроем новое направление главного удара. Танки введем в сражение в самый последний момент.
— Может, воспользоваться конно-механизированными группами? — спросил Захаров.
Во фронте имелись две такие группы. Одной командовал генерал Плиев, основу ее составлял 4-й гвардейский Кубанский казачий корпус. Второй была группа генерала Горшкова с 5-м гвардейским Донским казачьим корпусом.
— Группу генерала Горшкова не трогать. Она втянута в трудные бои. А вот кубанцев нужно немедля задействовать. Как только подойдут танкисты армии Кравченко, они должны самостоятельно прорвать оборону противника и уйти в глубину вражеского расположения. Плиев — мастер на такие дела, — заключил командующий фронтом.
В конце совещания он потребовал срочно сообщить в Ставку об изменениях и попросить утверждения решения. Донесение тут же направили в Москву.
Первым, к кому оно попало в руки, был заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Жуков. Ознакомившись с документом, он заключил: «Проводимое Малиновским лобовое наступление ведет к затяжным боям и дает противнику возможность спокойно устроить оборону на своем участке». Маршал Жуков поддержал предложение командующего фронтом о переносе главного удара. Ставка приказала готовить операцию, которую позже назовут Дебреценской.
Утром 6 октября после короткой артиллерийской и авиационной подготовки 53-я армия и конно-механизированная группа перешли в наступление. В первый же день они прорвали оборону противника, а к исходу третьего дня продвинулись на глубину 100 километров.
Введенная в сражение 6-я гвардейская танковая армия генерала Кравченко на подступах к городу Орадео-Маре встретила упорное сопротивление и вынуждена была закрепиться. Маршал Малиновский приказал генералу Плиеву оказать танкистам помощь. Наступавшая на северо-запад конно-механизированная группа развернулась в обратном направлении и атаковала противника с тыла. В результате этого маневра город Орадео-Маре был взят. В тот же день в Москве прогремел салют. Первыми в приказе Верховного Главнокомандующего среди отличившихся войск были казаки-кавалеристы генерала Плиева.
Добившись успеха, ударная группировка продолжила наступление на Дебрецен. Развернулись ожесточенные бои. Обстановка вынудила противника начать отвод своих войск.
С целью усиления группы генерала Плиева ей были подчинены донские казаки, возглавляемые генералом Горшковым. Теперь казаки представляли значительную силу. Взаимодействуя с 6-й гвардейской танковой армией, они повели решительное наступление на крупный промышленный центр Венгрии город Дебрецен.
В результате обходного маневра конницы и танковых соединений с фронтальной атакой 20 октября город был взят. В приказе Верховного Главнокомандующего отмечались умелые действия кубанских и донских казаков, а также дивизии генералов Головского, Сланова, Григоровича, Крутовских, Куца и других казачьих военачальников.
Эти же соединения через два дня были вновь отмечены в приказе Верховного за овладение городом Ньиредьхаза.
В ходе 23-дневного наступления войска 2-го Украинского фронта нанесли тяжелое поражение группе армии «Юг» и продвинулись в глубь Венгрии на 150–270 километров.
Реабилитируя себя за поражение, командующий немецкой группы армий «Юг» генерал Фриснер 27 октября направил начальнику генерального штаба генералу Гудериану письмо. В нем он писал:
«Глубокоуважаемый господин Гудериан! Я хотел бы обратить Ваше внимание на следующие четыре момента, характеризующие обстановку. Я обращаюсь к Вам письменно, дабы подчеркнуть их значение.
1. Непрерывные тяжелые бои, которые мы сейчас ведем, легли тяжелым бременем на плечи моей группы армий. Вверенные мне войска вынесли на себе всю тяжесть боев на наиболее опасных участках. Естественным следствием этого явились потери и прежде всего физическое переутомление людей. Если в ближайшее время нам не будет оказана помощь людьми и техникой, произойдет перенапряжение сил, и тогда следует ожидать новых поражений и неудач. Этого я хотел бы избежать.
Этот вопрос приобретает особо важное значение, если после завершения отхода нам вновь придется перейти к решительным оборонительным действиям на Тиссе. Мы уже теперь ломаем голову над тем, чем мы займем и чем будем удерживать предназначенной группе армии фронт обороны, если не получим новых подкреплений.
Я знаю, что Вы сами находитесь в затруднительном положении, что у Вас много и других «опасных участков», и тем не менее я считаю своим долгом представить Вам состояние дел в том виде, в каком они находятся сейчас.
2. Я испытываю высочайшее беспокойство за боеспособность и моральное состояние всех венгерских войск за немногим исключением. Это беспокойство становится сейчас еще более острым, поскольку яснее выявляются признаки того, что закончившие сосредоточение войска и танки противника в ближайшие дни перейдут в наступление против венгерских войск, находящихся на рубеже Тиссы и западнее ее.
Уже теперь можно предсказать, что венгры не смогут долго продержаться. Сил 24-й танковой дивизии и 4-й полицейской дивизии СС, находящихся в боевой готовности, будет недостаточно, чтобы не допустить развала фронта обороны венгерских войск. Следовательно, если я не получу в свое распоряжение дополнительно еще какое-либо немецкое соединение для поддержки войск 3-й венгерской армии, то следует ожидать, что противник сомнет венгров и очень быстро овладеет Будапештом.
Венгерские силы, предназначенные для обороны Будапешта, также не являются даже приблизительно достаточными для того, чтобы отразить мощное наступление противника, не говоря уже вообще о низком боевом духе венгерских войск. Одна немецкая пехотная дивизия, будучи включенной в состав 3-й венгерской армии в качестве костяка, смогла бы предотвратить многие беды.
3. Я постоянно выезжаю на линию фронта и пришел к твердому убеждению, что продолжительная оборона на рубеже Тиссы явилась бы не только неосуществимой, но и нерациональной мерой. Удержать рубеж обороны по Тиссе имеющимися у нас силами нельзя, поскольку оборона построена на равнинной местности, а войск не хватает. Я все больше прихожу к выводу, что войскам 8-й немецкой и 1-й венгерской армий необходимо немедленно отойти за Тиссу, еще до того, как войска противника подойдут к реке, занять оборону по отрогам гор с тем, чтобы использовать имеющиеся здесь условия для огневого воздействия, особенно в том случае, если противник форсирует Тиссу и должен будет преодолевать ровную, как скатерть, равнину.
4. Минувшие бои в Карпатах, как и бои, ведущиеся ныне на равнине, несмотря на все муки, недостатки и трудности, несомненно, принесли нам и немалые успехи.
Наши сравнительно слабые и все время уменьшающиеся силы сумели уничтожить большое количество войск противника. Если бы этого не было, то и нас бы не было там, где мы сражаемся сейчас.
Этими успехами мы обязаны исключительным усилиям немецких войск и умелому руководству ими. Мне хотелось бы еще раз подчеркнуть это обстоятельство…
Фриснер».
Успешное проведение Дебреценской операции создало предпосылки к активным действиям в междуречье Тиссы и Дуная войскам левого крыла фронта Малиновского. Наступавшая там 46-я армия захватила 21 октября на реке Тисса плацдарм, на который была переброшена и 7-я гвардейская армия. Открывался путь к Будапешту.
На Балканах возникла кризисная обстановка, заставившая Верховного Главнокомандующего Народно-освободительной армии Югославии маршала Тито обратиться за помощью к правительству Советского Союза, а в двадцатых числах октября приехать в Москву.
На состоявшихся переговорах было решено для помощи Народно-освободительной армии ввести на территорию Югославии советские войска. Совместными усилиями с армией Тито они должны были разгромить немецко-фашистские силы.
Для проведения намеченной операции от 3-го Украинского фронта привлекалась 57-я армия генерала Гагена и 4-й гвардейский механизированный корпус генерала Жданова. Содействовать им должен был 10-й гвардейский стрелковый корпус 46-й армии 2-го Украинского фронта.
Таким образом, три армии двух Украинских фронтов реально угрожали Будапешту. В связи с этим в столице Венгрии резко обострилась обстановка.
Поняв, что немецкая армия не в состоянии защитить Венгрию от вторжения советского воинства, президент Хорти во второй половине дня 15 октября обратился к державам антигитлеровской коалиции с предложением заключить перемирие.
Венгерский диктатор обосновал свой шаг тем, что Германия не выполнила союзнические обязательства и не оказала обещанную Венгрии помощь в обороне страны. Кроме того, он обвинил Германию во вмешательстве во внутренние дела Венгрии. Хорти заявил, что он получил достоверные сведения, что немецкие отряды особого назначения намерены совершить насильственный переворот и превратить территорию страны в театр арьергардных боев германской империи.
Хорти правил страной почти четверть века. Когда-то бравый адмирал, флигель-адъютант престарелого императора Австро-Венгрии Франца Иосифа, за долгие годы сам превратился в старца. И хотя править страной в семьдесят шесть лет было нелегко, он не собирался уступать кому бы то ни было власть. Не помогли даже уговоры самого Гитлера о передаче власти в Венгрии немецкому ставленнику Салаши.
Тогда фюрер вызвал небезызвестного Отто Скорцени:
— Скорцени, я поручаю вам важное дело. В Венгрии беспорядок, хаос. Регент страны Хорти потерял бразды правления в стране. Его нужно доставить сюда, в Германию. Одного, но лучше с семьей. Делайте все возможное и невозможное. Вылетайте в Венгрию немедленно. Необходимую помощь вам там окажут.
Скорцени сообщили, что в Будапешт уже заслан специальный диверсионный отряд и там его готов принять немецкий генерал Штольц. Он вылетел из Берлина незамедлительно, однако из-за непогоды попал в Будапешт под вечер. Проголодавшись, приказал везти в офицерскую столовую.
— Послушай, дружище, — обратился Скорцени к интендантскому майору. — Скажи, чтоб принесли хотя бы сосисок.
Тот с недоумением спросил:
— А где карточки? Без них тут не получите и ломоть хлеба.
Но тут, на счастье, появился генерал Штольц и пригласил гостя к себе на ужин.
— Вас, конечно, интересует обстановка в Венгрии, — начал Штольц. — Положение в стране далеко не такое, какое хотелось бы нам иметь. Мы утрачиваем союзника. Если не принять решительные меры, Венгрия непременно переметнется к англичанам и американцам. Я имею в виду прежде всего регента Хорти. Несколько иного курса придерживается правительство во главе с премьером Салаши. Это наш, преданный рейху человек. Но в народе он не очень популярен. В венгерской армии брожение и не только среди нижних чинов, но и генералитета. Перешел на сторону русских командующий 1-й венгерской армии, переметнулся к ним и начальник генерального штаба Вереш. Умчался, подлец, на том самом «Мерседесе», который недавно ему подарил генерал Гудериан. Растет дезертирство. Наш союзнический долг — удержать Венгрию от развала любой ценой. Она должна оставаться в нашей упряжке. Страна нам нужна не только как военная сила, но и как источник горючего.
— Что нужно делать?
— Необходимо убрать Хорти. Это во-первых. Потом вместо него посадить в президентское кресло Салаши. Но это уже не ваша забота. Вам же предстоит сделать главное: ссадить с поста Хорти и отправить его подальше от Венгрии, в Берлин.
Штольц и Скорцени допоздна вели разговор, обсуждая варианты предстоящих действий. Наконец план был разработан.
— Теперь за дело! — Хозяин поднял рюмку. — Уверен, что вы справитесь с ним успешно. Сейчас вызову офицера, он проводит вас в гостиницу.
Каково же было удивление Скорцени, когда в прихожей возник тот самый майор, который потребовал от него продуктовые карточки.
Смущенный интендант молчал, невпопад козырял, извиняясь. Тогда, чтобы до конца его донять, Скорцени извлек врученную фюрером бумагу.
— Прочитай, дружище, и впредь не скупись.
Майор с округленными глазами прочитал: «Следует оказывать содействие всем службам рейха штандартенфюреру Скорцени, выполняющему задание особой важности». Увидев подпись самого Гитлера, побледнел.
В Берлине перед отъездом Скорцени подробно рассказали о сыне Хорти, через которого можно было добиться успеха. Дело в том, что еще раньше в Венгрию был заброшен немецкий агент, который сблизился с Хорти-младшим. Выдавая себя за рьяного патриота Венгрии, агент Эберт вошел к нему в доверие. Их часто видели вместе на званых приемах, пирушках.
В тот день «друг Эберт» предложил молодому Хорти поехать в веселое заведение и провести там ночь. Предложение было принято, и в условленный час они покатили туда на автомобиле.
Но едва он углубился в темные улицы окраины столицы, как машину остановил военный патруль.
— Документы! — потребовал офицер.
— Мы не обязаны предъявлять! — воспротивился Хорти. — Вы знаете, кто я?
— Сейчас узнаем, — отвечал патрульный начальник и приказал задержанных силой пересадить в военную машину.
Все было сделано быстро и, главное, без свидетелей.
Продержали арестованных в комендатуре всю ночь, а наутро сын регента предстал перед Скорцени.
— Мы узнали, кто вы. Готовы извиниться, если б только не одно обстоятельство, — загадочно произнес немец.
— Какое обстоятельство? О чем вы говорите?
— Вы знаете, кто ваш приятель, этот Эберт?
— Он — немец. Испытанный друг моей родины!..
— Нет, он совсем не тот, за кого себя выдает. Он — партизан Югославии. Прибыл из Суботицы. Его резиденция в Кишкунхалаше…
— Этого не может быть! Я требую доказательств!
— Они непременно будут предъявлены. В газетах сообщат о вашей дружбе с коммунистом.
— Это шантаж! Приведите Эберта!
— Пожалуйста! — Скорцени не стал возражать. Хорти едва узнал друга: одежда измята и порвана, на лице синяки.
— Эберт! Так ты — коммунист!
— Да.
— И все сказанное о тебе правда?
Эберт молчал.
— Теперь-то вы верите? — торжествовал Скорцени.
— Подлец! Тебя расстрелять мало! Ты опозорил мою честь и достоинство! — Хорти-младший едва не бросился на друга с кулаками.
— Он опозорил вас, а вы опозорили своего отца, регента страны. Что с вами делать? Путь один — военный суд.
— Нет, этого делать нельзя.
— Дело можно замять, если вы вместе с отцом завтра же покинете страну, — предложил Скорцени.
— Уезжать в такое время? Отец не согласится.
— Вы должны уговорить. Даже заставить. В Германии вы найдете достойный прием. Ваше благополучие будет гарантировано. Пишите письмо отцу.
Письмо в тот же день было доставлено во дворец самим Скорцени. Уговаривать старика ему долго не пришлось. Немец вынудил подписать отречение в пользу Салаши.
В тот же день семья Хорти вылетела в Германию.
Это произошло 16 октября 1944 года.
Ночью 28 октября к аппарату ВЧ, соединявшему Ставку Верховного Главнокомандующего со штабом 2-го Украинского фронта, вызвали маршала Малиновского.
— Будет говорить товарищ Сталин, — предупредили его.
Родион Яковлевич не удивился: Сталин работал ночами и вызовы не были редкостью.
В трубке вскоре послышался голос Верховного.
ИВ. Сталин. Необходимо, чтобы вы в самое ближайшее время, буквально на днях, овладели столицей Венгрии — Будапештом. Это нужно сделать во что бы то ни стало. Сможете ли вы это сделать?
РЛ. Малиновский. Эту задачу можно было бы выполнить дней через пять после того, как к Сорок шестой армии подойдет Четвертый гвардейский механизированный корпус. Его подход ожидается к 1 ноября. Тогда Сорок шестая армия, усиленная двумя гвардейскими механизированными корпусами — Вторым и Четвертым, — смогла бы нанести мощный, совершенно внезапный для противника удар и через два-три дня овладела бы Будапештом.
И.В. Сталин. Ставка не может предоставить Вам пять дней. Поймите, по политическим соображениям нам надо возможно скорее взять Будапешт.
РЛ. Малиновский. Я отчетливо понимаю, что нам очень важно взять город по политическим соображениям. Однако следовало бы подождать прибытия Четвертого гвардейского механизированного корпуса. Лишь при этом условии можно рассчитывать на успех.
(В это время в Москве шло формирование демократического правительства, и освобождение столицы Венгрии от немецко-фашистских оккупантов ускорило бы этот процесс, оказало бы определенное влияние на некоторые колеблющиеся элементы из буржуазных партий и группировок. Верховный Главнокомандующий оставался непреклонным.)
И.В. Сталин. Мы не можем пойти на отсрочку наступления на пять дней. Надо немедленно переходить в наступление на Будапешт.
РЛ. Малиновский. Если вы дадите мне сейчас пять дней, то в последующие дни, максимум четыре-пять дней, Будапешт будет взят. Если же немедленно перейти в наступление, то Сорок шестая армия, ввиду недостатка сил, не сможет развить удар. Она неминуемо ввяжется в затяжные бои на самых подступах к венгерской столице. Короче говоря, она не сумеет овладеть Будапештом с ходу.
И.В. Сталин. Напрасно вы упорствуете. Вы не понимаете политической необходимости нанесения немедленного удара по Будапешту.
Р.Я. Малиновский. Я понимаю политическую важность взятия Будапешта и для этого прошу пять дней…
И.В. Сталин. Я вам категорически приказываю завтра же перейти в наступление на Будапешт!
Устное распоряжение Верховного Главнокомандующего подтвердила директива Ставки, которая в 22 часа 28 октября 1944 года была направлена в штаб Малиновского.
Такое неожиданное и поспешное решение о наступлении на Будапешт было в известной степени вызвано членом Военного Совета 4-го Украинского фронта генерал-полковником Мехлисом. В тот день, как позже писал начальник Главного оперативного управления Генерального штаба генерал армии Штеменко, Мехлис направил телеграмму Сталину. В ней он писал: «Противостоящие нашему фронту части 1-й венгерской армии находятся в процессе разложения и деморализации. Ежедневно войска берут по 1000-1500-2000 и более пленных. 25 октября 1944 года 18-я армия взяла 2500 пленных, причем сдавались в плен целыми подразделениями… В связи с обходными маневрами войск фронта многие венгерские части попросту рассыпались, и отдельные группы солдат бродят по лесам, часть с оружием, часть без оружия, некоторые переоделись в гражданское…»
«Своими докладами, — продолжал Штеменко, — Мехлис сумел подогреть воображение И.В. Сталина. Тот запросил Генштаб, как лучше атаковать Будапешт, чтобы быстрее взять его. Ничего не подозревая, мы ответили, что лучше всего использовать обширный плацдарм, захваченный на левом фланге 2-го Украинского фронта в междуречье Тиссы и Дуная… А.И. Антонов, без прикрас докладывавший обстановку, не смог доказать Верховному Главнокомандующему, что донесения Л.З. Мехлиса не соответствуют действительности, тем более в районе Будапешта…»
В посланной Малиновскому директиве предлагалось 46-й армии и 2-му гвардейскому механизированному корпусу генерала Свиридова 29 октября перейти в наступление между Тиссой и Дунаем с целью свернуть оборону врага на западном берегу Тиссы и вывести 7-ю гвардейскую армию за эту реку. В дальнейшем 46-я армия, усиленная 2-м и 4-м гвардейскими механизированными корпусами, должна была нанести удар по противнику, оборонявшему Будапешт.
Замысел операции заключался в нанесении фронтального удара в направлении Будапешта и овладении столицей Венгрии относительно небольшими силами. Остальные армии 2-го Украинского фронта должны были форсировать Тиссу и захватить плацдарм на ее западном берегу.
В полосе 46-й армии противник имел четыре дивизии и гусарский полк, однако наши войска превосходили их по численности как личного состава, так и артиллерии, танкам, самолетам.
46-я армия, возглавляемая генерал-лейтенантом Шлеминым» перешла в наступление 29 октября в 14.00. После короткой артиллерийской подготовки силами двух стрелковых корпусов оборона противника в направлении города Кечкемет была прорвана.
На рассвете 30 октября в прорыв был введен 2-й гвардейский механизированный корпус под командованием генерал-лейтенанта Свиридова. Обойдя Кечкемет, части корпуса отрезали противнику пути отхода. Весь день и ночь в городе шел ожесточенный бой. К утру он был занят нашими войсками.
Преодолевая упорное сопротивление отступающего противника, советские войска медленно двигались к венгерской столице. Наступающей группировке требовалось усиление — назначенный 4-й гвардейский механизированный корпус. Он в это время находился в Югославии. Предстояла передислокация тяжелой техники, в основном танков, железнодорожными эшелонами, а личного состава автомобильным транспортом.
Получив приказ на переброску корпуса в Венгрию, генерал Жданов поспешил 28 октября со своими помощниками в штаб 2-го Украинского фронта, чтобы доложить о состоянии частей, уточнить обстановку, получить боевую задачу.
Маршал Малиновский встретил генерала прохладно.
— Когда прибудут танки? — спросил он.
— Должны быть к исходу 29 октября.
— Сколько бронетехники?
— 124 танка и самоходно-артиллерийских установок, 75 — орудий и минометов. Личного состава 13 тысяч 400 человек.
— На отдых не рассчитывайте. Всю боевую технику к 18 часам 1 ноября вывести на исходный для наступления рубеж. Поспешайте, времени в обрез. Ставка требует немедленного перехода в наступление и скорейшего овладения Будапештом. 2-й гвардейский мехкорпус уже в готовности.
Было видно, что маршал Малиновский с трудом сдерживал себя.
Корпус генерала Жданова вместе с корпусом генерала Свиридова был введен в прорыв в ночь на 1 ноября с целью овладения Будапештом с ходу. Но оказалось, что данные о противнике в районе Будапешта были неполные. Используя обстановку, он сумел перебросить в полосу 46-й армии три танковые дивизии, которые нанесли по обнаженному флангу армии мощные контрудары. В ходе атак противник пытался найти слабые места в боевых порядках наступающих, изолировать части одну от другой и уничтожить.
К исходу 2 ноября механизированные корпуса подошли к оборонительному обводу Будапешта, где встретили организованное и упорное сопротивление танковых частей. Используя дома и каменные заборы, а также применяя отдельные танки в качестве дотов, противник создал прочную оборону, для прорыва которой нужно было долго готовиться.
А до города оставалось всего 10–15 километров.
На поддержку 46-й армии переключили большую часть авиации. По боевым порядкам противника, его огневым точкам наши самолеты наносили массированные удары.
Однако продвижение советских войск затормозилось. Удары постоянно повторялись, однако успеха не приносили.
Решение на неподготовленное наступление на Будапешт было принято Верховным Главнокомандующим, самим Сталиным. Он отверг доказательства необходимой подготовки к наступлению маршала Малиновского. Кто повинен в неудаче? Нужно было спасать положение.
Ответ дал опытный генштабист генерал армии Штеменко в своих мемуарах.
«Если по решению И.В. Сталина наступление должно было развиваться в основном за счет 46-й армии на левом фланге фронта, то теперь, по соображениям Генштаба, усилить нажим на врага и прорывать его оборону должны были и войска центра фронта. Генштаб, таким образом, не оспаривая в сущности решения Верховного Главнокомандующего, полагал, что на широком фронте врагу будет значительно труднее организовать прочную оборону, чем на узком. Кроме того, широкий фронт наступления открывал перспективу охвата Будапешта не только с помощью войск одного левого фланга фронта (46-я армия), с юго-запада, как мыслилось ранее, но и силами центра — с востока и северо-востока. Двойной охват был бы в данной обстановке более эффективным…
Р.Я. Малиновский с предложениями Генштаба согласился — они совпадали с его взглядами — и сказал, что Военный Совет фронта поддержит нас перед Верховным…
И.В. Сталин не стал возражать. Он приказал дать директиву и ускорить выполнение мероприятий, направленных на охват Будапешта…
В этой директиве Ставка требовала быстрее вывести войска 7-й гвардейской, 53, 27 и 40-й армий на западный берег Тиссы, развернуть наступление на широком фронте и разгромить будапештскую группировку врага, нанеся удар с севера и северо-востока. С войсками правого крыла и центра должны были взаимодействовать войска левого крыла фронта (46-я армия, 2-й и 4-й гвардейские механизированные корпуса), наносившие удар с юга.
И вновь под Будапештом разгорелись бои. В период с 5 по 9 декабря войска 2-го Украинского фронта пытались овладеть городом. На этот раз, отказавшись от фронтального удара, они предприняли обход с севера и запада. Однако и эта попытка не принесла успеха, хотя было достигнуто некоторое улучшение боевых позиций: войска центра, обойдя город, сумели выйти на Дунай, охватив будапештскую группировку с северо-востока.
Об этом успехе известил страну Приказ Верховного Главнокомандующего от 9 декабря. В нем сообщалось: «Войска 2-го Украинского фронта прорвали сильно укрепленную оборону противника северо-восточнее Будапешта, расширили прорыв до 120 километров по фронту и, продвинувшись в глубину до 60 километров, вышли к реке Дунай севернее Будапешта».
Возникла реальная возможность окружения венгерской столицы войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов.
В числе захваченных городов были находившиеся у большой излучины Дуная города Вац и Шаги. В числе отличившихся отмечались 7-я гвардейская армия генерал-полковника Шумилова, 6-я гвардейская танковая армия генерал-полковника Кравченко, конно-механизированная группа генерал-лейтенанта Плиева.
К этому времени 46-я армия была передана 3-му Украинскому фронту, и его командующий маршал Толбухин принял решение форсировать Дунай южнее Будапешта. Эта армия уже форсировала реку, но при этом понесла большие потери. На западном берегу, расширяя плацдарм, войска вышли к укреплениям оборонительной линии «Маргарита», опоясывающей Будапешт.
Линия имела три оборонительные полосы. Первая состояла из двух позиций глубиной до 7 километров, вторая находилась в 1,5 километрах от переднего края главной полосы, а третья — в 20–35 километрах. Линию обороняли части двух немецких армий 6-й и 2-й танковой, находившейся в глубине пресловутой линии «Маргарита».
Используя захваченные на западном берегу Дуная плацдармы южнее Будапешта, были переброшены войска 57-й армии генерала Шарохина и 4-й гвардейской армии генерала Галанина. Там была еще и 46-я армия.
3-й Украинский фронт нацелился, таким образом, за Дунай, чтобы совместно с войсками маршала Малиновского замкнуть кольцо окружения будапештской группировки».
А тем временем железнодорожные эшелоны полков и дивизий 9-й гвардейской армии выдвигались по указанным маршрутам в назначенный район. В числе передовых находился эшелон, где были командование и штаб 99-й гвардейской стрелковой дивизии. В первых числах января он оказался в Польше, в небольшом городке Ниска, примерно в 35 километрах юго-восточнее Сандомира.
Было приказано с выгрузкой эшелона спешить не только потому, что ожидался налет вражеских самолетов, но и потому, что поджимали сроки начала Сандомирско-Силезской операции, проводимой войсками 1-го Украинского фронта, которым командовал маршал Конев. Готовность операции была назначена на 12 января.
Вслед за нами на станцию выгрузки должен был с минуты на минуту подойти очередной железнодорожный состав. Назначенный для его встречи штабной офицер попытался поторопить железнодорожников с его приемом, но его просьбы не были приняты. «Мы не железные, — возразили поляки. — Как сможем, так и справимся».
Услышав это, к ним направился генерал Блажевич. Он обратился к ним по-польски. От неожиданности поляки не скрыли удивления. Один из служащих обратился к Павлу Голованову:
— Ваш генерал поляк?
— Нет, он литовец, но жил в Польше.
После недолгого тактичного разговора польские служащие заверили генерала, что пусть он не беспокоится, железнодорожники вовремя сделают все, что нужно. И они не подвели.
Кроме нашей дивизии, на ближайших к городу станциях выгружались войска еще двух соединений 37-го гвардейского корпуса. Они должны были сосредоточиться в не далеком от города лесу.
До дня наступления оставалось немного времени, а гвардейские полки находились еще в пути. Всю тяжесть подготовки к предстоящему наступлению приняли офицеры штаба дивизии, возглавляемые опытным полковником Аркадием Климентьевичем Логвинчуком. Работая круглые сутки, офицеры штаба дивизии и служб сумели подготовить необходимые документы. Ускорилось прибытие и железнодорожных эшелонов.
Внезапно поступил новый приказ: дивизии продолжить выдвижение к фронту по новому маршруту. Железнодорожные эшелоны повернули на Черновицы, Кишинев, Яссы и через Румынию прибыли в Венгрию. Станция выгрузки назначалась в городке Монор, находящемся в тридцати километрах западнее Будапешта. На этот раз вся 9-я гвардейская армия генерала Глаголева поступала в состав 2-го Украинского фронта.
Монор — небольшой городок. На карте он обозначен едва заметной точкой, затерявшейся восточнее Будапешта среди множества таких же точек городков и селений господских дворов.
Венгрия встретила нас весной. Таял снег, на немощеных улицах пролегли темные тропки. На высоких тополях хлопотали грачи.
Однажды утром Николай Белоусов разбудил меня. Он всегда просыпался рано.
— Выйди-ка во двор. Да побыстрей!
— Тревога?
Натянув сапоги, я выскочил на крыльцо.
Николай стоял на влажной от росы кирпичной дорожке и вглядывался в небо. Был он без гимнастерки, пузырилась на спине майка, лицо расплылось в улыбке. И куда только делись серьезность и рассудительность.
— Послушай-ка. — Он поднял руку с зажатым меж пальцами мундштучком. — Слышишь?
Я запрокинул голову. Прислушался. В небе клубился белесый туман. В его разрывах бездонными колодцами проглядывала далекая синева. И вдруг с высоты долетело до боли знакомое журавлиное «курлы- курлы». Крики птиц то отчетливо доносились, то, уносимые ветром, совсем замирали.
— Что там? — выглянула из двери испуганная хозяйка дома. — Немецки самолеты? Да?
— Журавли летят! Весна, — отвечал, широко улыбаясь, Николай.
— О-о! Да-да! Весна, конец войны надо, — развела руками женщина.
— Скоро конец. Осталось недолго. Берлин возьмем, и Гитлеру крышка. Вот так-то… — И, сощурив глаза, Николай уставился в небо.
Птицы летели на север, в родные края, возвещая весну. И ничто — ни огненная линия фронта, ни заградительные зоны зенитного огня, ни ревущие эскадрильи самолетов — не могло помешать их полету, сбить с курса. Песня журавлей звучала все тише и тише. В последний раз погасающей искоркой долетела она до слуха и замерла совсем…
Улица, по которой мы идем в штаб батальона, застроена одноэтажными домишками с островерхими крышами из красной черепицы. Домишки глядят на улицу небольшими окнами, уставленными цветами.
С наступлением сумерек окна наглухо закрываются дощатыми ребристыми ставнями. Длинный стальной прогон пропускают сквозь наличник и изнутри закладывают железной заложкой.
В первые дни пребывания в городке мы замечали в окнах лица. Люди настороженно следили за нами, за каждым нашим шагом. Сейчас в окнах лиц почти не видно: привыкли.
Каждый участок дома отгорожен с улицы высоким дощатым забором. А вдоль домов аккуратно выложена кирпичом узкая дорожка.
— Ходь вадь! — Старик в потертом короткополом пальто приподнимает старомодную шляпу.
Он уступает нам дорогу. В глазах нескрываемое любопытство.
— Доброе утро, — отвечает Белоусов и тут же добавляет по-венгерски: — Ходь вадь.
Он каждое утро учит венгерские слова. Уроки дает наша хозяйка. Николай уже знает десятка полтора ходких словечек.
Улица выходит на широкую с серыми плешинами голого кустарника площадь. Посреди площади стоит человек в черной папахе. Он часто бьет в барабан и выкрикивает что-то непонятное. К нему спешат люди, толпа на глазах растет.
— Глашатай. Последние известия будет сообщать, — авторитетно поясняет Белоусов.
Человек скоро перестает бить в барабан и начинает кричать. Нам не понять, что он объявляет, но мы догадываемся, что вести неутешительные. Люди замерли, жадно ловят слова.
Женщина в толпе, припав к плечу соседки, плачет. Судорожно вздрагивают плечи.
— Что это она? — вырывается у меня.
Николай молчит.
Обстановка в Венгрии сложна. В восточной части, в Дебрецене, образовано народное правительство, а в западной — еще держится режим гитлеровского ставленника Салаши. Одни венгры рады нашему приходу, другие — воюют против нас.
Линия фронта пересекает страну с севера на юг. Бои идут у Эстергома, западнее Будапешта, у Секешфехервара и дальше на юг. Гитлеровские власти спешно формируют венгерские части и бросают их в бой. Необученные люди гибнут тысячами.
— Эх, война, война… — тяжело вздыхает Белоусов и, резко повернувшись, продолжает путь, опустив голову.
Наш штаб разместился в двух комнатах частного дома. В первой мой стол — начальника штаба батальона. Рядом, на табурете, зеленый деревянный ящик с металлическими застежками и черными уголками. В таких немцы возят снаряды. У нас ящик служит сейфом для хранения документов. На столе в желтом кожаном чехле — телефон.
Вторая комната — кабинет комбата. У стены на чугунных ножках облицованная кафелем печь. В ней горит огонь, гудит в трубе пламя.
За столом восседает в шинели Белоусов. Он то и дело утирает с лица пот.
Вчера его вызвали в штаб дивизии. Говорили: для оформления каких-то документов. Я толком не разобрал. Возвратился он поздно, когда я уже спал.
— Комдив сообщил, что немец опять рвется к Будапешту, — сказал Николай вместо приветствия. — Танками, сволочь, жмет. У него одиннадцать танковых дивизий.
— Венгрия для немцев — кусок лакомый.
— Слышал, как ночью самолеты летали? — спрашивает Белоусов. — Или опять все на свете проспал?
Сон у меня отменный. И за это надо мной часто подшучивают. Несколько дней назад на городок налетели немецкие самолеты, высыпали бомбы на дома, где мы размещались. Все вокруг грохотало и гремело. Но ничего я этого не слышал. Проснулся от чьих-то толчков, когда уже наступила тишина.
— Бегом в укрытие! Такой налет, а ты спишь! Мы уж думали, что богу душу отдал.
С того случая меня нет-нет да и поддевали.
— А как же, слышал! — спохватился я. — Здорово гудели.
Самолеты летают над городком часто. Они летят тройками, натужно ревя. Спустя немного доносится глухое «бу-бу-бу» — сбрасывают бомбы. Назад самолеты летят низко, разорванным строем.
Фронт от нас в тридцати-сорока километрах. Когда идут сильные бои, долетает гул. Мы знаем, что это за Будапештом. В последние дни гул слышится беспрерывно, и чаще прежнего летают самолеты.
Воспользовавшись тем, что Белоусов за столом, я кладу перед ним папку с документами.
— Ого! Сколько накопилось! Да ведь мне на стрельбище надо!
— А документы? По многим нужно срочно принимать решение, — говорю я, развязывая на папке тесемки. — Лежат третьи сутки.
— Всякий документ должен вылежаться, — говорит Николай без улыбки и утирает со лба пот. — Ну ты расшуровал топку. Прямо как у котлов.
Белоусов служил во флоте и до сих пор кухню называет камбузом, повара — коком, компас — компáсом, рапорт — рапóртом.
— Уж не заболел ли ты, случаем? — спрашиваю тревожно.
— Да нет, здоров. На стрельбище думал идти.
Он расстегнул пуговицы шинели. Я ахнул: раньше у Николая на гимнастерке был один орден, а теперь целых три и еще медаль «За отвагу»!
— Ого! Ты что же молчишь! — возмутился я. — Поздравляю!
— Да вот, вчера в штабе дивизии вручили за старое.
Белоусов с трудом сдерживал улыбку.
АРДЕННСКИЕ СТРАСТИ
Но бои шли не только в Венгрии у Будапешта. Огонь сражений полыхал и на других участках немецкого Восточного фронта: на Висле, в Прибалтике, Карпатах. А в конце января 1945 года огонь вдруг заполыхал на Западном фронте, в Арденнах, где наступали англо-американские войска. Эти войска в июне 1944 года открыли давно обещаемый Второй фронт.
Сделать это, согласно договору, они должны были к 1 мая, но английский премьер Уинстон Черчилль под различными предлогами оттянул сроки высадки. Еще в Тегеране на конференции он пытался навязать выгодные для союзных войск условия. Предлагал начать операцию лишь в том случае, если ветер будет не слишком сильный, если число немецких истребителей существенно сократится, если немецких дивизий на французском побережье будет не более двенадцати.
— А если их будет тринадцать? — спросил со скрытой издевкой Сталин, обезоружив вопросом английского премьера.
Наконец летом 1944 года Второй фронт был открыт. Имея превосходство в силах, войска союзников стали теснить немцев, продвинулись в глубь Франции и Бельгии. И тогда на совещании у Гитлера один из генералов предложил провести большую наступательную операцию в Арденнах.
— Внезапным ударом мы расколем англо-американскую группировку, отбросим к морю и устроим полнейший разгром.
Предложение показалось Гитлеру не только заманчивым, но и многообещающим. Именно в Арденнах четыре года назад немецкие войска предприняли наступление против вооруженных сил Франции и ее союзников и добились решающей победы. Своего решения на том совещании Гитлер не высказал.
— Нужно подумать, — уклончиво ответил он. Но через некоторое время потребовал от своего военного консультанта Йодля приступить к разработке такой операции.
— Главный удар, полагаю, нужно нанести на Антверпен. Город занимает ключевое положение, овладение им разобщит силы американцев и англичан, вынудит их отступить к морю, где мы продиктуем свои условия. В подготовку операции никого не посвящать, о ней должны знать только вы и я.
Разговор этот состоялся в сентябре. Тогда же и началась подготовка плана осуществления грандиозного мероприятия.
Избранный район военных действий был немецкому командованию хорошо известен. Еще в 1914 году через него французские войска намеревались вторгнуться на территорию Бельгии с последующим прорывом в Германию. Тогда, предвидя это, немецкий генштаб принял необходимые контрмеры.
А в мае 1940 года уже немецкие войска использовали район Арденн в своих интересах. Здесь они нанесли удар в обход французских укреплений «линии Мажино», вторглись через Бельгию во Францию. Развивая успех, мощные танковые группировки отбросили англо-французские войска к крупному порту Дюнкерку. Спасаясь на кораблях, союзные войска понесли значительные потери в людях и боевой технике. В результате бельгийская армия капитулировала, признала поражение Франция, английская армия потеряла до 70 тысяч человек, почти всю артиллерию, танки. Существенные потери понесли английские корабли от ударов немецкой авиации.
20 октября Гитлер спросил Йодля, как идет подготовка к операции под названием «Вахта на Рейне».
— Все идет своим чередом, — отвечал генерал.
Для участия определили три армии. Из них две танковые: 5-я генерала Мантейфеля и вновь создаваемая 6-я, в командование которой назначался давнишний соратник Гитлера обергруппенфюрер СС Зепп Дитрих. Эта армия должна была нанести своими бронедивизиями главный удар.
— В план придется внести некоторые коррективы, — заявил Гитлер. — На главном направлении впереди нужно обязательно иметь диверсионные группы. Они должны выводить из строя линии связи, пункты управления, захватывать переправы. Ну и все прочее.
— Прекрасная мысль, мой фюрер! — воскликнул Йодль. — Своими действиями диверсанты посеют во вражеском тылу неразбериху и панику, окажут немалую поддержку нашим главным силам.
— Да, да! Совершенно верно! Это должны быть смелые, более того, отчаянные люди, головорезы, способные во имя Германии на все. А возглавить их должен не кто иной, как Скорцени. Он с успехом справится с такой задачей. Я ему верю.
— Для этого нужно создать полк, мой фюрер, — предложил Йодль.
— Пусть полк, а может, даже бригаду. В действиях солдат Скорцени половина успеха операции.
— Может, в помощь им подготовить отряд парашютистов?
— Да, конечно. Пусть эту задачу решит генерал Штудент. Он располагает необходимыми кадрами. — Йодль сделал в записной книжке пометку. — И еще: в воскресенье Скорцени должен быть здесь. Я буду с ним говорить.
Скорцени вызвали среди ночи.
— Утром вы должны быть у фюрера, в ставке, в «Вольфшанце».
В самолете Скорцени не покидала мысль: зачем он понадобился фюреру? Он знал, что тот поручает ему особые задания: важные и рискованные.
В сопровождении охранника Скорцени вошел в кабинет. Лежавшая у стола овчарка вскочила, ощетинила загривок.
— Лежать, Блонди! — Гитлер ткнул ботинком пса.
После июльского покушения хозяин кабинета был неузнаваем. Сломленный недугом старик: беспрерывно подергивалась левая рука, при ходьбе волочилась нога.
Йодль подвинул распластанную на столе карту, выложил остро заточенные цветные карандаши, увеличительную линзу.
— Разрешите начать? — спросил он. Гитлер отрешенно кивнул.
Скорцени смотрел на немощного фюрера, едва угадывая в нем того человека, каким он был год назад. Тогда фюрер удостоил его своей фотографией. На ней был изображен самоуверенный, с фатовскими усиками и спадающей на лоб челкой человек, осознающий свою величину и незыблемость. «Моему штурмбанфюреру Отто Скорцени в благодарность и на память о 12 сентября 1943 года. Адольф Гитлер» — было выведено чернилами. В тот самый день Скорцени предстал пред фюрером вместе со спасенным им Муссолини.
Подарок был выше всех наград. Фотографию он заключил в изящную рамку, поставил на столе в кабинете. Каждый, кто приходил и видел ее, проникался к владельцу уважением. Далеко не всякий удостаивался такой чести.
Совещание меж тем продолжалось. Утонув в кресле, фюрер молча слушал доклады. Казалось, он думал о своем.
Но вот один из авиационных генералов без должной уверенности высказался о готовности самолетов фронта.
— Вы не знаете, генерал, положения дел! — вскричал вдруг Гитлер и хлопнул ладонью здоровой руки по столу. — Да, да! И не пытайтесь оправдываться! Те полки, которые вы назвали, находятся совсем в другом районе. Отныне, генерал, я не желаю выслушивать ваши доклады. — Фюрер посмотрел в сторону фельдмаршала Кейтеля.
Тот пружинисто вскочил, произнес короткое: «Яволь!» Удрученный генерал тяжело сел на место: «Судьба его решена», — подумал про себя Скорцени.
Гитлер его вызвал лишь в полдень. В кабинете больше никого не было.
— Вам приходилось командовать танковыми подразделениями?
— Никак нет, мой фюрер. Даже обычными пехотными не довелось.
— Ну что ж! Теперь придется принять не батальон и даже не полк, а целую танковую бригаду, какой обычно командует генерал. Только эта бригада особая и ей придется выполнять особые задачи. Но я уверен, вы с успехом справитесь. Открою вам тайну, о которой никто, кроме вас, не должен знать. Конечно, до поры. Вам с названной танковой бригадой предстоит действовать в тылу англо-американских войск.
Гитлер испытующе смотрел на Скорцени, ожидая его ответа. И тот это понял.
— Я готов, мой фюрер, ко всему, что прикажете!
— В этом я был уверен. Вам нужно, Скорцени, в короткий срок сформировать бригаду из личного состава, знающего не только английский язык, но и американскую боевую технику. Я имею в виду прежде всего танки, артиллерию, автомобили. Генштаб уже получил соответствующие указания и работа ведется. О месте предстоящего действия вы узнаете позже. Это, конечно, будет на Западном фронте. Есть ли у вас вопросы?
— Никак нет! Все ясно! Когда прикажете вступить в командование?
— Обстоятельства не терпят промедления.
В течение двух недель Скорцени, имея полномочия от генерального штаба, побывал во многих близлежащих к Берлину гарнизонах. Там выискивал подходящих для необычной бригады офицеров и солдат. Себя называл именем Золяр. Под таким именем он действовал в недалеком прошлом в Венгрии, когда похищал главу правительства Хорти.
Отобранных офицеров и солдат направили под Нюрнберг, в лагерь Графенвер. Туда же в спешном порядке доставляли трофейное американское оружие, боеприпасы, танки, орудия.
Хуже обстояло дело с обмундированием, но предприимчивые интенданты нашли выход. Они сняли одежду и обувь с находившихся в лагерях американских военнопленных.
Не прошло и месяца, как в тщательно охраняемом лагере, где слышались английская речь и команды, возникла целая бригада. На полигоне громыхали гусеницами американские танки, по дорогам носились «Форды», «Студебеккеры», «Доджи» и «Виллисы». Бригаде присвоили наименование 150-й танковой, а ее численность составила три тысячи триста офицеров и солдат. Во главе с генералом Скорцени.
В начале декабря Гитлер перевел свою ставку из Восточной Пруссии под Берлин. Отсюда было ближе к Западному фронту, где должно было произойти решительное наступление немецких войск.
И вот наконец началось совещание для окончательного решения по предстоящему наступлению.
Присутствовали Кейтель, Йодль, командующий группы армий Модель и начальник штаба Западного фронта Вестфаль, командующий 5-й танковой армией Мантейфель, 6-й танковой армией СС Дитрих. Присутствовал и Скорцени — командир особой 150-й танковой бригады, придававшейся 6-й танковой армии. Ожидалось с часу на час прибытие фюрера, который должен был выступить на совещании.
— Господа! — прежде чем начать работу, обратился Йодль к прибывшим. — Я должен предложить вам ознакомиться с этим документом, а затем расписаться под ним, указав свое звание и фамилию.
В тексте указывалось, что каждый обязан ни при каких обстоятельствах не разглашать услышанного на данном совещании и что в случае нарушения для виновного мера наказания будет одна — смертная казнь.
Каждый с глубокомысленным видом читал документ и молча под ним расписывался, сознавая, что предстоит услышать нечто важное и сугубо секретное.
Замысел предстоящей операции состоял в том, чтобы, используя зимнее ненастье, неожиданно атаковать не очень сильную оборону американских войск в Арденнах, прорвать ее на слабых участках, создав условия для ввода дивизий 5-й и 6-й танковых армий.
6-я танковая армия СС генерала Дитриха наносила главный удар в направлении Антверпена, захватив прежде всего переправы на реке Маас.
5-я танковая армия генерала Мантейфеля действовала южнее, обеспечивая своим продвижением успех прорыва эсэсовской армии.
Действия танковых армий предворялись и сопровождались специально разработанной для бригады Скорцени операцией. Ее назвали «Грейф», что означало «Захват». В ней предусматривались диверсионные акты в полосе наступления 6-й танковой армии и прежде всего захват мостов на Маасе. В помощь ей в начале операции намечалось выбросить в расположение американских войск около 800 немецких парашютистов.
Подготовка операции проводилась в строжайшем секрете. Войска выдвигались в районы сосредоточения ночью, располагались в лесах, сохраняя строгую маскировку, чтобы не вызвать у американского командования подозрения. Прибывшим танкам и автотранспорту запрещалось приближаться к фронту ближе пяти километров. Чтобы перекрыть шум танковых двигателей, в воздухе кружили немецкие самолеты. Строго запрещалось использовать для переговоров радиосвязь.
Для наступления в Арденнах было сосредоточено почти тысяча танков и самоходных орудий. Намечалось использовать около тысячи самолетов.
Накануне Гитлер сказал военному руководству: «Это сражение должно решить, выживем мы или погибнем. Я требую от всех моих солдат драться ожесточенно и безжалостно… Враг должен быть разгромлен теперь или никогда! Только таким путем мы спасем нашу Германию».
Начало выступления было назначено на 16 декабря.
Незадолго до этого дня командующий 6-й танковой армии Дитрих принял Скорцени.
— Поздравляю, мой друг, с возведением в высокий ранг бригадного генерала, — пожал он руку новоиспеченного воинского чина. — Ты давно достоин этой чести. Рад за тебя и еще рад, что в предстоящем деле нам придется действовать сообща. Давай обсудим, что и как предстоит сделать твоим орлам.
Генерал Дитрих в мае отметил свое шестидесятилетие, но старался казаться молодым, полным энергии и сил военачальником. У него, как у фюрера, были нафабренные усики. Над глазом небольшая отметина, полученная в штыковой атаке еще в Первой мировой войне, второй шрам — от осколка французского снаряда — повыше виска.
После капитуляции Германии в той давней войне рядовой Дитрих возвратился в Баварию, в Мюнхен. Зарабатывал продажей табака, был официантом, служил на бензоколонке. Дородный и сильный, он обратил внимание местного партийного вождя Адольфа Гитлера. В поездках тот брал его с собой, слушал побасенки и анекдоты, до которых верный Зепп был мастер.
Придя к власти, Гитлер присвоил телохранителю чин группенфюрера СС, что соответствовало воинскому званию генерал-лейтенанта. Подразделение охраны, которым Зепп командовал, насчитывало всего 117 человек, но с каждым годом численность личной охраны Гитлера увеличивалась и к началу войны в Европе достигала 20 тысяч человек. Это была привилегированная 1-я танковая дивизия — «Лейбштандарт «Адольф Гитлер». Командовал ею по-прежнему Йозеф Дитрих, остававшийся для фюрера Зеппом.
Во время войны в Европе дивизию бросали в самые жаркие места, о ней писали в газетах, вещали по радио, естественно, упоминая имя Дитриха как одного из самых талантливых полководцев.
Так продолжалось до ноября 1941 года. Осечка произошла под Ростовом.
Действуя в составе 1-й танковой армии генерала Клейста, дивизия Зеппа Дитриха в числе первых ворвалась в Ростов. Однако продержалась в городе она всего неделю. Понеся потери, дивизия отступила почти на восемьдесят километров.
Узнав о том, Гитлер пришел в неистовство:
— Как можно допустить, чтобы немецкая армия бежала с занятого рубежа!
Не доверяя главкому, он сам вылетел на юг. В Мариуполе его встретил Дитрих, командир эсэсовской дивизии «Адольф Гитлер».
— Что случилось, мой фюрер?
— Почему, Зепп, мы оставили Ростов? Кто в этом повинен? Клейст?
— Клейст тут ни при чем. Он выполнял приказ.
— Чей приказ? Рундштедта? Так, значит, это он отдал непозволительный приказ?
Фюрер тут же полетел в Полтаву, где его ожидал фельдмаршал Рундштедт. Там оказался и Дитрих. Фюрер потребовал:
— Доложите, Рундштедт, чем вызвано ваше нелепое решение отвести дивизии Клейста на Миус?
Рундштедт начал объяснять, что за последние десять дней танковые дивизии преодолели страшное сопротивление русских и овладели городом, что немцы отражали на севере контрудар, но все же русские угрожающе продвинулись к побережью моря, и что игнорировать опасность в этих условиях было более чем легкомысленно.
Ох, как ненавистен был Гитлеру в те минуты фельдмаршал Рундштедт, его величавая манера доклада.
— Почему вы сдали Ростов? Никогда еще немецкая армия ни перед кем не отступала. А здесь, под Ростовом, позорно бежала!
Гитлер подступил к вытянувшемуся Рундштедту и дернул висевший на его шее фельдмаршальский крест. С треском лопнула лента. Гитлер бросил под ноги крест и начал его топтать.
— Вот! Вот ваше достоинство! Я отстраняю вас от командования группой армий «Юг»!
Немного погодя, когда пыл у Гитлера сошел, Зепп вступился за фельдмаршала:
— Напрасно с ним так. Ведь он же честный и преданный нам человек. И не лишенный разума военачальник. Неужели для него не найдется достойного места?
— Ладно, Зепп, не уговаривай. Я сам решу, что делать.
Через неделю Рундштедт был направлен в Париж, руководить Западным фронтом.
После Ростова Дитрих, командуя дивизией «Лейб-штандарт «Адольф Гитлер», а затем танковым корпусом, участвовал во многих боях Восточного, а позже и Западного фронта, получил немалые награды.
Своей боевой деятельностью он напоминал известного из истории престарелого прусского фельдмаршала Блюхера, который, не отличаясь полководческим даром, умел выбирать для себя умных и опытных начальников штабов. Эти незаметные генералы и полковники и создавали ему славу непобедимого.
В конце сентября 1944 года состоялось новое назначение — Дитрих вступил в командование 6-й танковой армией СС, которая формировалась во Франции…
16 декабря в 5 часов 30 минут тишину морозного утра разорвал грохот артиллерийской канонады. Тысячи снарядов и мин обрушились на позиции американских войск, штабы, места нахождений резервов.
Солдаты в панике выбегали из укрытий, ошеломленные внезапностью нападения. Никто толком не знал, что произошло, что нужно делать. Неслись истошные крики, слышались команды офицеров, вокруг гремела пальба. Напрасно командиры подразделений пытались выяснить в штабах обстановку: в телефонных трубках было глухое молчание.
В артиллерийский гул вплетался нарастающий грохот немецких танков. Ведя огонь на ходу, они атаковали боевые позиции американской обороны, за ними двигались бронетранспортеры с пехотой. Ворвавшись в расположение противника, танки и мотопехота устремились по дорогам к населенным пунктам. Они прошли главную полосу сопротивления, словно нож масло.
— Немцы! Немцы! Спасайтесь! — слышалось отовсюду. И в тыл устремились американские «Форды» и «Студебеккеры», штабные легковые автомашины, повозки перепуганных селян с женщинами, детьми, наспех загруженным скарбом.
Обгоняя немецкие танки и бронетранспортеры, в панике бежавших в тыл американских солдат, по дорогам мчались быстроходные джипы с людьми в американской форме.
— С дороги! С дороги! — неслись оттуда команды, требуя освобождения пути. Все шарахались в стороны, принимая сидящих в машинах за большое начальство.
Но там его не было. В сорока джипах находились диверсанты Скорцени, что вряд ли кому приходило в голову.
Проникнув в глубину неприятельского расположения, они нарушали телефонные линии, захватывали узлы связи и офицеров связи, встречали на переправах колонны американских частей и направляли их в разные направления, сея неразбериху и панику.
Но действия бригады Скорцени были бы более успешными, если б не случай. В одну из ночей американской разведке удалось захватить в плен немецкого офицера, направлявшегося из штаба к боевым частям. В его портфеле обнаружили несколько экземпляров приказов группе «Грейф».
Ознакомившись с ними, американское командование тотчас разослало предупреждение, что в расположении американских войск действуют переодетые в американскую форму немецкие диверсанты. Были приняты конкретные меры по их обнаружению и ликвидации.
Главнокомандующий Брэдли по этому поводу писал: «Ни чин, ни удостоверения, ни протесты не освобождали проезжающего по дорогам от допросов на каждом перекрестке. Трижды бдительные солдаты приказывали мне удостоверить мою личность». Еще в более трудном положении оказались английские офицеры связи и приезжие штабные офицеры. Сотни американских и английских офицеров и солдат, вызвавших у патрулей подозрение, были арестованы.
Сами же диверсанты оказались малоуязвимыми. Всего семь экипажей джипов были перехвачены, остальные по выполнению задачи возвратились. Пленные диверсанты на допросе заявили, что некоторые экипажи имели задачу убить Эйзенхауэра — главнокомандующего союзными войсками.
Успех предпринятого немцами наступления во многом объяснялся его внезапностью. Подготовка проводилась в глубокой тайне, о ней американское командование было в полном неведении. Вспоминая те дни, американский генерал Брэдли писал: «Сообщение о немецком контрнаступлении застигло меня в верховном штабе экспедиционных сил союзников. Сначала я решил, что Рундштедт предпринял наступление с ограниченной силой… Только при допросе военнопленных выяснились подлинные цели Арденнского контрнаступления, мы узнали, как сильно я ошибался и в какой степени недооценил намерения противника, приняв контрнаступление большого масштаба за отвлекающий удар… Я не думал, что немцы смогут сосредоточить силы с такой поразительной быстротой…»
Впросак попали не только командующие армиями, но и главнокомандующие всеми американскими и английскими войсками, Эйзенхауэр и Монтгомери.
Прибывшая накануне для смены американская дивизия в первый же день боя была разбита, два ее полка оказались в плену. Подобная участь была уготована и для других частей. Главная полоса обороны была прорвана на фронте более 50 километров…
С целью содействия продвижения диверсионного отряда и захвата мостов на реке Маас было решено десантировать отряд парашютистов полковника Хайдтта. Однако из-за непогоды только треть самолетов достигла намеченного района. Ко всему еще сильный ветер разбросал десантников на большой площади. Полковнику удалось собрать всего треть своих сил, она не решила исхода сражения.
А меж тем танки бригады Скорцени рвались к Маасу, чтобы захватить мосты и обеспечить переправу главных сил наступающих.
В Арденнах бушевала непогода: небо затянули тяжелые облака, шел снег, морозило. Танки с трудом продвигались по горным дорогам. Скользя по льду, они преодолевали многочисленные подъемы и спуски, ломали деревья, строения, случалось, срывались в пропасть.
Оправившись от шока, американское и английское командование спешно предприняло контрмеры. Из глубины к участку прорыва в спешном порядке направились сильные резервы. Завязались тяжелые бои. 21 декабря погода улучшилась, и союзное командование бросило в бой авиацию, но и она не решила исходы сражения.
К 25 декабря немецким войскам удалось продвинуться на девяносто километров. Передовые части находились вблизи Мааса. Однако все попытки достигнуть берега оказались тщетными. Но несмотря на неудачу, немецким частям удалось взять в плен более тридцати тысяч американских и английских солдат и офицеров.
1 января 1945 года более тысячи немецких самолетов обрушились на аэродром союзных войск. Уничтожив более 250 самолетов, они сами потеряли столько же.
В начале января положение американских войск в Арденнах продолжало оставаться очень тяжелым. В силу этого 6 января премьер-министр Великобритании Черчилль обратился с посланием к Сталину. «На Западе идут очень тяжелые бои, — писал он, — и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь на другом месте в течение января и в любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть».
В это время советские войска на Висле завершили подготовку к большой операции, намечавшейся провести двумя фронтами: 1-м Белорусским и 1-м Украинским. Начало наступления определили на 20 января.
Последовала ответная телеграмма Сталина. «Лично и строго секретно от премьера И.В. Сталина премьер-министру г-ну У. Черчиллю. Получил вечером 7 января Ваше послание от 6 января 1945 года…
Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту, не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам.
7января 1945 года».
Начало наступления советских войск на центральном направлении было перенесено на 15 января.
Мощный удар и стремительное наступление советских войск вынудило немецкое командование снять из района Арденн многие танковые и пехотные дивизии и, отказавшись от активных действий на Западе, направить их на Восточный фронт.
Добившись немалого успеха над англо-американцами, высшее немецкое командование решило перебросить значительную часть своих сил с Западного на Восточный фронт. Особенно на этом настаивал начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гудериан. Ранее на этой должности находились не потрафившие фюреру генералы Франц Гальдер и Курт Цейтцлер. Теперь выбор фюрера пал на бывшего командующего 2-й танковой армии Гейнца Гудериана, в свое время разгромленного под Тулой.
Предвидя мощный удар русских войск на центральном направлении, он заявил на ответственном совещании о необходимости перебросить 6-ю танковую армию СС из Арденн именно на этот участок. Здесь сосредоточились войска советских маршалов Жукова и Конева, имевшие подавляющее преимущество перед немецкими силами.
В своих воспоминаниях Гудериан писал: «Во время последовавшего затем доклада Гитлеру я выдвинул свои контрпредложения. Гитлер отклонил их, заявив, что решение наступать в Венгрии объясняется стремлением отбросить русских снова за Дунай и снять блокаду с Будапешта. С этого дня ежедневно стало обсуждаться это злосчастное решение. Когда я опроверг выдвинутые Гитлером в обоснование своего решения причины военного характера, он ухватился за мысль, что венгерские нефтяные запасы и нефтеперегонные заводы имеют для нашей промышленности решающее значение, так как противник своими воздушными налетами уничтожил наши химические заводы. «Если у вас не будет горючего, ваши танки не будут двигаться, самолеты не будут летать. С этим-то вы должны согласиться. Нет, мои генералы ничего не понимают в военной экономике!..»
Стремясь убедить Гитлера в целесообразности предлагаемого Гудерианом варианта, в генеральном штабе были тщательно подготовлены расчеты о силе и возможности русских войск на центральном направлении.
«Когда я показал Гитлеру эти разработки, он разразился гневом, назвал их «совершенно идиотскими» и потребовал, чтобы я немедленно отправил составителя этих схем в сумасшедший дом. Я закипел от ярости и заявил Гитлеру: «Разработки сделаны генералом Геленом, одним из способнейших офицеров генерального штаба. Я бы не показал их вам, если бы не считал их своими собственными разработками. Если вы требуете запереть генерала Гелена в сумасшедший дом, то отправьте и меня вместе с ним!» Требование Гитлера сменить генерала Гелена я решительно отклонил».
«Все усилия создать крупные оперативные резервы на угрожаемых участках сильно растянутого Восточного фронта разбились о бестолковую позицию Гитлера и Йодля», — писал Гудериан.
Не помогли и весомые доводы о пропускной способности венгерских железных дорог: требовалось значительно больше времени для перевозки войск к Будапешту, чем в район Берлина.
Гитлер оставался непреклонным: «6-ю танковую армию СС перебросить только к Балатону». А в это время там было отмечено сосредоточение русских войск, готовящихся к контрнаступлению на Берлин.
Переброска в Венгрию 6-й немецкой танковой армии СС началась в конце января. В ее составе было пять танковых, две пехотные и две кавалерийские дивизии. Поименно: 1-я танковая дивизия СС «Адольф Гитлер», 2-я танковая дивизия СС «Рейх», 9-я и 12-я танковые дивизии СС и 23-я танковая дивизия, некогда входившая на Кавказе в состав 1-й танковой армии генерала Клейста. Из пехотных дивизий в составе 6-й танковой армии СС числились 12-я немецкая «Гитлерюгенд» и 25-я венгерская. И еще были 3-я и 4-я кавалерийские дивизии.
Армии были приданы два батальона тяжелых танков, части усиления и эсэсовские войска из личной охраны Гитлера.
Для переброски этих соединений железной дорогой потребовалось несколько недель, так что наступление не могло состояться раньше начала марта.
Были приняты строгие меры оперативной маскировки в пути и в районе сосредоточения войск у Балатона. Во всех документах танковая армия именовалась «штабом старшего начальника инженерных войск в Венгрии», а саму операцию условно назвали «Весеннее пробуждение». Вооружена 6-я танковая армия СС была тяжелыми танками типа «пантера», «тигр» и «королевский тигр».
ЯНВАРСКИЕ СХВАТКИ
А бои в районе Будапешта меж тем приняли ожесточенный характер. В то время как войска 2-го Украинского фронта выполняли задачу по ликвидации окруженной в венгерской столице группировки противника, войска маршала Толбухина отражали яростные атаки рвущихся к Будапешту танковых и мотопехотных дивизий вермахта. Не считаясь с потерями, а они порой за день доходили до 100 танков и штурмовых орудий, враг хотя и медленно, но продвигался к столице, тесня наши части на захваченном ранее на Дунае плацдарме. К концу января они находились в 25 километрах от южной окраины Буды (западной части Будапешта).
Один из военнопленных 1-й танковой дивизии СС «Адольф Гитлер» обер-штурмфюрер Курт Штельмахер на допросе показал: «За день до наступления командир батальона созвал совещание командиров рот, на котором разъяснил обстановку в Венгрии. Он подчеркнул, что сейчас нам необходимо отбросить русских за Дунай, с тем чтобы создать прочную линию обороны по Дунаю, обезопасить этим нефтяные источники Венгрии и закрыть русским путь в Австрию, так как это последняя территория, где концентрируется германская военная промышленность».
С большим трудом войскам 3-го Украинского фронта удалось в январе-феврале нанести врагу потери и отбросить его от Дуная. Немалого успеха добился и 2-й Украинский фронт, уничтоживший врага в Будапеште. Потери гитлеровцев составили 188 тысяч солдат и офицеров.
13 февраля столица Венгрии была очищена от противника. В тот день в Москве прогремел победный салют.
При этом случилось недоразумение, возникшее между высоким командованием. Так, один из командиров зенитного полка 3-го Украинского фронта, меняя район огневых позиций, пленил штаб немецкого соединения, состоявший из генералов и старших офицеров. Возглавлял его немалый чин — генерал-лейтенант!
Узнав о том, маршал Толбухин распорядился немедленно доставить пленных к нему на командный пункт.
Прошли сутки, но ни командир зенитного полка, ни немецкие генералы и офицеры на командный пункт 3-го Украинского фронта не прибыли. Каково же было общее удивление, когда в сводке Совинформбюро появилось сообщение, что войска 2-го Украинского фронта разгромили последние остатки окруженной в Будапеште вражеской группировки, захватив ее командование во главе с генерал-лейтенантом.
По поручению Толбухина позвонили командующему соседнего фронта маршалу Малиновскому.
— Товарищ маршал, что же произошло на самом деле в Будапеште? Как у вас оказались немецкие генералы и где наш офицер зенитного полка, пленивший их?
— Дело сделано, зачем сейчас об этом говорить? — ответил с раздражением Малиновский и повесил трубку.
Вскоре в штаб 3-го Украинского фронта прибыли офицеры-зенитчики и доложили, что произошло. Оказывается, когда они пленили немецких генералов и офицеров, то повезли их под усиленной охраной на двух автомобилях на командный пункт к Толбухину. Случайно их встретил сотрудник Смерша — органа безопасности фронта Малиновского. Он приказал всем следовать за ним, доставил в штаб своего фронта. Оттуда о задержанных немцах срочно донесли в Москву, а там передали в Совинформбюро.
О произошедшем маршал Толбухин сообщил Сталину. Выслушав, тот заявил:
— Опровержения давать не будем. Но будем считать, что окончательную победу над врагом в Будапеште одержал именно ваш, 3-й Украинский фронт.
Во время войны случалось и такое…
А 17 февраля Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение подготовить и провести войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов новую крупную наступательную операцию.
В директиве войскам были определены следующие задачи:
«Командующему войсками 2 УФ подготовить и провести наступательную операцию с целью ударом севернее р. Дунай в общем направлении Нове Замки, Малацки, Зноймо с одновременным наступлением левого крыла фронта по южному берегу реки Дунай, занять Братиславу, не позднее 20 дня операции овладеть Брно, Зноймо и во взаимодействии с войсками 3 УФ овладеть Веной.
В дальнейшем развивать наступление в общем направлении на Пильтен.
Для выполнения этой задачи:
а) удар севернее р. Дунай нанести силами 9 гв., 7 гв. и левого крыла 53 армии, усиленных тремя артдивизионами прорыва тяжелыми самоходными бригадами и полками. На участке прорыва создать артплотность не менее 200 стволов (от 76 мм и выше) на 1 км фронта прорыва. Для развития успеха, после прорыва обороны противника, использовать по северному берегу р. Дунай 6 гв. танковую армию и КМГ Плиева;
б) удар южнее р. Дунай нанести силами 46 армии, усиленной артдивизией РГК и 2 гвардейским механизированным корпусом.
2. Командующему войсками 3 УФ подготовить и провести наступательную операцию с целью ударом из района Секешфехервар в общем направлении на Папа, Сомбатель, разбить группировку противника севернее оз. Балатон и не позднее 15 дня операции выйти на австро-венгерскую границу. Одновременно левым крылом фронта наступать севернее р. Драва и овладеть нефтеносным районом Надьканижа. В дальнейшем главными силами фронта развивать удар в направлении Винер-Нойштадт, Санкт-Пельтен для содействия войскам 2 УФ в овладении Веной.
Болгарскую армию использовать для обеспечения левого фланга фронта, развертывания ее по северному берегу р. Драва.
Для выполнения этой задачи:
а) удар из района Секешфехервар нанести силами 4 гв., 27 и 26 армий, усилив их тремя артдивизионами прорыва. На участке прорыва создать артплотность не менее 200 стволов (от 76 мм и выше) на 1 км прорыва;
б) удар южнее оз. Балатон нанести силами 57 армии в составе девяти стрелковых дивизий;
в) подвижные соединения (18,23 тк, 1 мк, 5 гв. кк) использовать для развития успеха после прорыва на главном направлении.
3. Наступление войсками 2 и 3 УФ начать 15.3.45 г.
4. Об отданных распоряжениях донести.
Ставка Верховного Главного Командования И. Сталин.
А. Василевский.
17.2.45. 20.15»
Работа над выполнением указаний данной директивы Ставки во 2-м и 3-м Украинских фронтах пошла. Однако в начале марта обстановка юго-западнее Будапешта резко изменилась, и в связи с этим последовали новые указания Верховного Главного Командования.
Дело в том, что до середины февраля и Ставка и командование фронтов не располагали достоверными данными о намерениях немецко-фашистского командования. Они не знали, что вражеская группировка сосредоточилась в районе озера Балатон для удара по войскам 3-го Украинского фронта, чтобы рассечь их на две части, в последующем окружить и уничтожить, а самим переправиться на левый берег Дуная.
План действия немцев сводился к тому, чтобы нанести концентрический удар по войскам 3-го Украинского фронта: вначале 6-й танковой армией СС и 3-м танковым корпусом с рубежа озеро Веленце, озеро Балатон в юго-восточном направлении; одновременно нанести удар 2-й танковой армией — из района Надьканижа на Капошвар и третий удар — с южного берега реки Драва на север, навстречу войскам 6-й танковой армии СС.
Подготовку противника к контрударам обнаружили разведчики 3-го Украинского фронта.
Маршалу Толбухину последние сведения об обнаруженной перегруппировке противника доложил начальник разведки фронта генерал Рогов. Кроме маршала в кабинете находился начальник штаба фронта генерал Иванов.
— Следовательно, вы полагаете, что в ближайшие сроки противник предпримет контрудар? — Командующий вытер платком вспотевшее лицо и шею.
— Так точно, товарищ маршал, — уверенно ответил генерал.
За два месяца, которые войска 3-го Украинского фронта вели бои на дунайском плацдарме, маршал Толбухин врос в обстановку так, что не глядя на карту, ясно представлял обширную территорию с десятками городов и местечек, сетью дорог, знал занятые рубежи и районы подчиненными ему армиями, корпусами, дивизиями. Он помнил фамилии командиров, со многими был знаком, знал их личные качества.
— Нужно эти разведданные проверить, — подал голос начальник штаба фронта генерал-лейтенант Иванов.
— И немедленно доложить в Ставку, — дополнил Толбухин. — Свяжитесь, Семен Павлович, с Москвой. Пригласите генерала Антонова. Я ему доложу о разведданных.
Через четверть часа аппарат «ВЧ», по которому командующий держал связь с Москвой, прозвонил. Трубку взял Толбухин.
— У аппарата Антонов, — назвал себя далекий голос.
— Доброй ночи, Алексей Иннокентьевич. Извините за поздний звонок. У нас важные новости.
— К поздним звонкам мы привыкли. Докладывайте.
Толбухин знал, что генерал армии Антонов является начальником Генерального штаба и одновременно правой рукой самого Верховного.
— У нас имеются данные, что перед войсками нашего фронта появились танковые части, принадлежащие 6-й танковой армии СС.
— Армии генерала Дитриха?
— Совершенно верно.
— Это сведения вашей разведки?
— Так точно. Сведения добыты в районе озера Балатон.
В трубке воцарилась тишина. Полагая, что на связи помехи, Толбухин позвал:
— Алексей Иннокентьевич… Вы слышите?
— Да… да… Я слышу. У меня сомнения. Я не верю, что Гитлер снял 6-ю танковую армию СС с запада и направил ее против 3-го Украинского фронта, а не под Берлин, где готовится последняя операция по разгрому фашистских войск.
Не поверил тревожным сведениям и командующий 4-й гвардейской армией, занимавшей оборону на правом фланге, у Дуная, генерал армии Захаров. В переговорах с ним Толбухин предупреждал:
— Георгий Федорович, обратите внимание на правый фланг своей армии.
Однако излишне самоуверенный генерал указание командующего фронтом не воспринял.
— Что там может случиться? Дунай — прикрытие надежное.
Совсем недавно у Сталинграда Захаров и Толбухин были в равном звании, командовали армией. И ныне подчиненный проигнорировал указание начальника.
Позже среди ночи Захаров тревожно сообщил маршалу:
— Немцы начали наступление. Подловили, сволочи!
— А ведь я вас предупреждал…
— Кто бы мог подумать, что начнут в такую ночь!
Ставка вынуждена была сменить командование 2-й гвардейской армии: вместо Захарова на пост командующего в марте вступил генерал-лейтенант Захватаев.
Разведка 3-го Украинского фронта оказалась права. Прощупав районы появившихся частей противника, она установила не только их нумерацию, но и численность, задачи, которые те намеревались решать.
Для контрнаступления против 3-го Украинского фронта враг сосредоточил 31 дивизию, в том числе 11 танковых. На направлении ожидаемого главного удара находилось 9 танковых, 3 пехотных и 2 кавалерийские дивизии. Всего перед фронтом противник сосредоточил 5630 орудий и минометов, 877 танков и штурмовых орудий, 850 самолетов. Ожидаемая плотность танков на участке прорыва доходила до 43 единиц на километр фронта. Количество советских танков было вдвое меньше. К тому же они не имели приборов для стрельбы ночью, которыми располагал противник.
В предыдущих боях стрелковые соединения фронта понесли значительные потери. Теперь главная роль в борьбе с танками возлагалась на артиллерию и в первую очередь на противотанковую.
Маршал Толбухин вызвал командующего артиллерией фронта генерал-лейтенанта Неделина.
— Как будем уничтожать танки? — спросил Толбухин, указывая на карту Задунайского плацдарма. — Готова ли артиллерия сдержать танковую лавину?
— Могу сообщить свое решение, — отвечал Неделин, обладавший решительным и настойчивым характером.
Он доложил, что большинство орудий, в том числе и полевых, предназначенных для стрельбы с дальнего расстояния и с закрытых позиций, будут находиться на танкоопасных направлениях. Они будут поражать танки с близкого расстояния всесокрушающего прямого выстрела. А чтобы их обезопасить, впереди саперы установят поля противотанковых мин.
— Артиллерийские орудия числом до трех-пяти займут огневые позиции в районе обороны каждой стрелковой роты. Их устойчивость обезопасят расчеты противотанковых ружей.
— Будут потери, — сокрушенно проговорил маршал.
— В большом сражении без них не обойтись.
Федор Иванович промолчал, потом сказал:
— Нужно немедленно стянуть артиллерию на направление вероятного удара немецких танков. Нельзя допустить их прорыва. Повторение январских боев недопустимо.
О январских боях под Будапештом рассказывал генерал-лейтенант Сергей Ильич Горшков. Он в ту пору командовал 5-м гвардейским донским казачьим кавалерийским корпусом.
— Вечером 18 января в штаб прибыл офицер связи: «Срочное распоряжение командующего фронтом маршала Толбухина. Немцы прорываются к Будапешту». В голосе офицера тревога. Боевое распоряжение, которое он вручил, немногословно: «Немедленно выступить и, заняв к рассвету оборону между озером Веленце и Дунаем, остановить противника».
Обстановка под Будапештом сложнейшая. Окружив в столице 180-тысячную группировку врага, наши войска продвинулись на захваченном плацдарме к озерам Балатон и Веленце. И там на них обрушились удары немецких дивизий. Вначале они начали наступать в районе Комарно, однако там потерпели неудачу и вынуждены были отойти на юг, к городу Секешфехервару. Но и здесь их постигла неудача.
Тогда немецкое командование решило нанести удар у озера Веленце. Цель была следующая: расколоть фронт советских войск, прорваться к Дунаю, а затем переправиться через него и соединиться с будапештской группировкой. Все мосты на реке были взорваны, а начавшийся ледоход затруднял переброску на плацдарм советских резервов.
— Все эти дни, — продолжал рассказ генерал Горшков, — казачьи полки маневрировали с участка на участок, с ходу занимали оборону, отражали атаки противника, нередко сами переходили в контратаки и отбрасывали врага. Прошлую ночь мы вели бои у местечка Эрчи, но теперь должны были выдвинуться на новый рубеж, к Будафоку — пригороду Будапешта.
— Поднимайте дивизии! — приказал я. — А их командиров к аппарату. Боевую задачу поставлю лично. Что вам еще известно? — спрашиваю прибывшего офицера связи.
— Сегодня утром в 6.30 противник опять атаковал наши позиции, прорвал их и продвигается к Дунаю, — отвечал офицер. — В наступление перешло пять танковых дивизий, две бригады штурмовых орудий, особые батальоны танков «пантер» и «королевских тигров». Всего танков у противника более шестисот.
Путь врага к Будапешту лежал через горловину, образованную озером Веленце и Дунаем. Там наших войск не было. Вот здесь нам и было приказано остановить врага.
Наш 5-й гвардейский Донской казачий корпус родился в боях, отражая бесчисленные атаки остервенелых гитлеровцев, рвавшихся на Кавказ, к Тереку. В феврале 1943 года казачьи полки одними из первых вышли к Дону. Потом были сотни сражений, десятки смелых рейдов в тыл врага. Ныне были бои у столицы Венгрии Будапешта.
В то время командующий 6-й немецкой армией генерал Балк донес фюреру: продвижение немецких дивизий обходится большой ценой, и если так будет продолжаться, то к окруженным не пробиться.
— Ваш генерал Балк паникер, — заявил Гитлер начальнику штаба сухопутных войск Гудериану, направив его в Венгрию, чтобы установить истинное положение дел.
Танковый генерал пребывал в Венгрии недолго. По возвращении предстал пред фюрером.
— Докладывайте, — приказал Гитлер.
— Верные своему союзническому долгу войска нашей 6-й армии 2 января начали наступление на Будапешт, — начал Гудериан. — Наступление ожидалось многообещающим. Дивизии, нанеся удар из района Комаром на Эстергом и Бичке, имели задачу прорваться к окруженному в Будапеште нашему корпусу. — Он старательно обвел указкой овал. — В течение шести суток танковым дивизиям удалось прорвать оборону русских и вклиниться в их расположение. Однако большего добиться, к сожалению, мы не смогли. Это произошло потому, что успех сражения не был использован ночью для решительного прорыва. Немаловажным фактом явилось и то обстоятельство, что у нас не было в дивизиях старых, закаленных офицеров и солдат. Будь они в частях, мы непременно достигли бы успеха…
— Какое превосходство мы имели перед русскими?
— По людям — в четыре раза, по пулеметам — в семь, по минометам — в пять, по орудиям — в четыре…
— По танкам?
— В семнадцать, мой фюрер, — виноватым голосом произнес Гудериан.
— И вы считаете это превосходство недостаточным? — Лицо Гитлера передернулось. — В Венгрии мы должны драться до победного конца. На днях я послал телеграмму в Будапешт: «Держаться до последнего»! — приказал я. — Вы слышите — держаться до последнего! И ничто не заставит меня отказаться от принятого решения. Объявите офицерам и солдатам, что семьи тех, кто сдастся в плен или оставит свои позиции, будут расстреляны… Я должен иметь нефть, нефть и нефть! А для этого без Венгрии не обойтись! Сохранение венгерской территории имеет для нас настолько важное значение, что его вообще нельзя переоценить!
Нефть и в самом деле была нужна гитлеровской армии как ничто другое. После уничтожения на территории Германии советской авиацией нефтескладов и нефтеперегонных заводов оставались лишь нефтяные месторождения в Австрии и Венгрии, под Балатоном. Их потеря была недопустимой.
Гитлер ходил вокруг стола, размахивая руками.
— Война еще не проиграна! Все, все должны взяться за оружие. Битву в Венгрии мы во что бы то ни стало, любой ценой должны выиграть! И должны пробиться к нашим окруженным в Будапеште войскам. Вы слышите меня, Гудериан? Наступать! Приказываю: операцию продолжать!..
Бесконечно длинные казачьи колонны двигались к озеру Веленце. Кони шли ходко, дробно стучали копыта. Накануне весь день шел мокрый снег, к вечеру ударил мороз. Дороги покрылись коркой льда, лошади скользили, сбивали ноги.
Шли тремя колоннами: справа — 63-я дивизия под командованием генерал-майора Крутовских, слева — 11-я генерала Терентьева, а в центре — 12-я, сформированная в Ростове и неофициально именовавшаяся «ростовской». Командовал ею генерал Григорович.
На западе полыхало зарево огня, оттуда доносился нескончаемый орудийный гул. Туда, обгоняя кавалерийские колонны, мчались автомобили с орудиями на прицепе.
Навстречу шли машины и обозные повозки тыловых подразделений, отходивших к Дунаю. Во многих были раненые.
— Ну как там? — спрашивали казаки. — Прет фашист?
— Прет. Танками да самолетами, сволочь, давит. Тяжело вам придется, против танка на коняке не устоять…
На рассвете грохот боя стал явственней, и перед казаками открылась белая равнина с линией телеграфных столбов вдоль дороги, тянувшейся по низкому берегу реки. Дорога шла к селению Адонь, от которого до Будапешта было менее сорока километров.
Первыми в Адонь вошли головные эскадроны 37-го кавалерийского полка, которым командовал майор Недилевич. Эти эскадроны и завязали бой.
Танки немцев шли по дороге колонной. Они двигались без опаски, не выслав вперед даже охранения. Казалось, что экипажи были в полной уверенности в безнаказанности их стремительного бега. За танками с небольшим разрывом катили бронетранспортеры.
— «Тигры», «тигры»! — полетело по казачьей цепи.
Воздух наполнился треском автоматов, басовитой дробью пулеметов.
Танки стали медленно сползать с дороги. С бронетранспортеров запрыгали солдаты. За первой линией машин и людей показалась вторая…
В тот же день 20 января эскадроны 214-го полка из дивизии генерала Крутовских завязали бои на правом фланге, у озера Веленце. Здесь также проходила дорога на Будапешт, которой не преминули воспользоваться немцы. Однако у небольшого населенного пункта Гордонь они наткнулись на казаков.
Не добившись успеха в первой атаке, немецкие танки обошли город справа, отрезав полк от остальных частей дивизии. Но оставшийся в Гордоне полк не отошел, а перекрыл дорогу, засев занозой в обороне врага. И на него обрушились главные силы эсэсовской танковой дивизии «Викинг». Весь день и ночь продолжался бой, однако противнику не удалось овладеть неказистым селением с высокой колокольней.
В ночь на 21 января немцы предприняли разведку боем. С вечера ничто не предвещало этого. Стихли бои у Адоня, на берегу Дуная, где отбивался в окружении 37-й полк. Прекратились атаки и у озера Веленце, где находился в окружении 214-й полк. Усталость свалила казаков. Только у орудий и пулеметов бодрствовали дежурные.
И вот среди ночи послышался далекий гул. С каждой минутой он нарастал, приближался: шли танки. Ночная тьма их скрывала.
Ударила артиллерия, минометы, стреляли даже из автоматов, наугад посылай очереди в ночную темень. А танки все ползли и ползли. Уже слышался лязг гусениц. А потом на позиции выплыли огромные тени машин.
Атака была отбита. Только по дороге, что вела к господскому двору Агг-Сентпетер, танкам удалось прорваться. Господский двор представлял собой помещичью усадьбу с хозяйственными постройками и немногочисленными домами. Вблизи него находился советский резервный полк с танками. Едва немцы ворвались в господский двор, как сами попали в окружение. В глубине нашей обороны образовался боевой очаг. Там вспыхнул ожесточенный бой.
На рассвете на позицию казаков обрушился шквал огня: началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась целый час. Оглохшие от грохота люди лежали на дне окопов в ожидании начала атаки.
Позиция эскадрона лейтенанта Шалина находилась на главном направлении. На нее шло одиннадцать танков и три бронетранспортера.
— Танки пропускай и бей их в корму! — командовал лейтенант. — Отсекай пехоту!
Шалину не впервые приходилось отражать вражеские танки. Он знал, что главное — отсечь пехоту от танков, а затем машины по отдельности уничтожать.
Тяжелые «тигры», оторвавшись от бронетранспортеров, миновали первую траншею. Один прошел неподалеку от наблюдательного пункта. Танк остановился. Все дальнейшее произошло в короткие секунды. Не мешкая, лейтенант бросился к танку, швырнул гранату. Грохнул взрыв. На корме заплясали язычки огня. Заклубился черный дым.
На орудие сержанта Скрыпника шли четыре танка. Головной он подбил. Остальные заходили с фланга.
— Разворачивай влево! — приказал расчету сержант.
Наводчик Вихмянин, заряжающий Шашков, подносчик Чернов под огнем повернули орудие. Танк был совсем близко. Он шел прямо на пушку, огромный, непроницаемый. До него пятьдесят… сорок… тридцать метров.
— Огонь! — махнул рукой сержант.
Взрыв разворотил корпус танка. Далеко в сторону отлетела башня…
Бой стих к вечеру. На поле темнели угловатые корпуса подбитых танков и бронетранспортеров. От некоторых еще исходило тепло и вились в небо ленивые дымки.
Особенно напряженные бои разгорелись в полосе обороны 12-й дивизии. На узком фронте в районе Фельшебешнье противник сосредоточил главные силы дивизии «Викинг»: более 100 танков и штурмовых орудий, два полка мотопехоты.
За первой волной танков и бронетранспортеров накатилась вторая.
Танки лейтенанта Коробченко вступили в бой с «тиграми». В течение нескольких часов «тридцатьчетверки» сдерживали немецкие танки.
К огневой позиции противотанковой пушки приблизились гитлеровцы. Вскоре они оказались вблизи орудия. Увидев это, лейтенант Кащеев залег с автоматом. Один он вел бой против немецкого взвода, а в это время расчет отвел орудие на новую огневую позицию.
Казак Решетников, выдвинувшись далеко вперед, увидел вражеский танк. Гитлеровцы, не ожидая опасности, открыли верхний люк. Решение возникло немедленно. Не мешкая, Решетников вскочил на танк и бросил в открытый люк противотанковую гранату. На помощь танкистам бросились автоматчики. Но меткими очередями Решетников заставил их отступить.
Артиллеристы Героя Советского Союза лейтенанта Сапунова оборонялись на дороге. Подпустив танк почти вплотную, они в упор расстреляли его, а экипаж уничтожили. Потом подбили еще два танка. Один здесь же отремонтировали и открыли огонь по противнику из орудия…
Казаки делали все возможное, чтобы остановить врага, однако немецким танкам и пехоте удалось вбить клин в нашу оборону. Тогда позвонил командующий фронтом Толбухин, потребовал доложить обстановку.
— Держимся из последних сил. Все резервы исчерпаны. Нечем сдержать танки.
— Удержи рубеж еще пару часов и помощь придет. Пропустишь танки — пойдешь под трибунал…
Помощь подоспела вовремя. Первыми помогли казакам летчики. За один день 22 января они провели над корпусом 33 воздушных боя и уничтожили 36 самолетов противника. Самолеты-штурмовики наносили сокрушительные удары по вражеским танкам. Они вылетали на задание, несмотря на неблагоприятные метеорологические условия. Когда самолеты появлялись над боевыми порядками, казаки указывали цели трассирующими снарядами и пулеметными очередями. Остальное летчики завершали. Между казаками и летчиками, которыми командовал генерал Судец — будущий маршал авиации, — установились отношения войскового товарищества.
Это были дни героизма и мужества. Стойкости советских воинов поражались даже враги.
Вот что позже писал командующий группой армии «Юг» генерал Фриснер, вспоминая о тех боях.
«…Советский солдат сражался за свои политические идеи сознательно и, надо сказать, даже фанатично. Это было коренным отличием всей Красной Армии, и особенно относилось к молодым солдатам. Отнюдь не правы те, кто пишет, будто они выполняли свой долг только из страха… Я собственными глазами видел, как молодые красноармейцы на поле боя, попав в безвыходное положение, подрывали себя ручными гранатами. Это были действительно презирающие смерть солдаты!..
Не менее сильной стороной советских солдат было громадное упорство и крайняя непритязательность… Лишения любого рода не играли для него никакой роли… Самопожертвование советских солдат в бою не знало пределов».
Полк майора Недилевича занимал оборону на берегу Дуная, в районе городка Адонь. Много лет спустя в гильзе патрона там нашли записку. По-видимому, писал кто-то из этого полка. На записке обрывки фраз: «…если не переправимся, знайте, что мы в Дунае…».
В Дунай казаки не попали. Отразив яростные атаки, они под натиском превосходящих сил отошли к населенному пункту Гебельераши. Здесь полк попал в окружение.
Селение превратилось в неприступную крепость. Однако к вечеру танкам противника удалось пробиться к центральной площади, где находился штаб полка.
Генерал Горшков, решив выяснить обстановку, вызвал по телефону командира полка. К счастью, линия оставалась неповрежденной.
— Кто у аппарата? — спросил генерал.
На противоположном конце провода едва слышно прошелестело:
— Ноль десятый. — Позывная командира.
— Доложите обстановку.
В трубке забулькало, затрещало — ничего не разобрать. Голос незнакомый. Недилевич всегда докладывал твердо, коротко, громко. А на этот раз шипит невразумительное.
— В чем дело? Ничего не понять! Громче!
В ответ опять как из подвала. Голос глухой, осторожный.
— Громче не могу. Я под танком.
— Каким танком?
— Немецкий танк надо мной, над наблюдательным пунктом.
— Ну и что? Гранатой его бей. Пятнадцать минут срока!
Через четверть часа у генерала зазвонил телефон.
— У аппарата Недилевич. Приказ выполнен: танк горит. Докладываю обстановку…
Прорвавшиеся в глубину обороны немецкие танки подошли к командному пункту дивизии. Дом, где находился узел связи и сидели у коммутатора девушки-связисты, простреливался насквозь: пули то и дело проносились над головой. Одна девушка не выдержала:
— Да разве можно работать в такой обстановке! А ну-ка, девчата, подмените меня!
Храбрая связистка сорвала со стены автомат и побежала в цепь…
Девять дней продолжались напряженные бои. И казаки выстояли.
Советский человек оказался сильней фашистских танков.
Позже маршал Советского Союза Буденный в приветственном письме к воинам корпуса писал: «В тяжелых боях с немецко-фашистскими захватчиками в Венгрии славные донцы-казаки одержали ряд побед… Ваши боевые подвиги, ваша храбрость и стойкость в разгроме лучших, отборных гитлеровских танковых дивизий СС «Мертвая голова», «Викинг», 1-й танковой дивизии и 509-го дивизиона «пантер» войдут в историю донского казачества…»
Тысячи солдат и офицеров были награждены орденами и медалями. Одиннадцати было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
Когда казаки уходили из родных мест, они пели:
Мы Дону клянемся: к его берегам
Вернемся, когда уничтожим врага,
Когда над станицей степною орлицей
Победная песнь пролетит.
Бои, о которых рассказал генерал-лейтенант Сергей Ильич Горшков, происходили у Будапешта в январе-феврале 1945 года. Врагу были нанесены большие потери. Однако борьба на плацдарме на том не завершилась. Войскам 3-го Украинского фронта пришлось перейти к обороне и совместно с войсками 2-го Украинского фронта продолжить бои за столицу Венгрии. Только 13 февраля усилиями двух фронтов Будапешт был взят.
В марте 1945 года произошло знаменитое Балатонское сражение. Переброшенная из Арденн 6-я танковая армия СС внезапно обрушилась на войска 3-го Украинского фронта.
МАРШАЛ ТОЛБУХИН
Сподвижник по фронтовым делам генерал-лейтенант Субботин писал: «Как военачальник Федор Иванович Толбухин имел две характерные для него особенности. Он, как никто, берег личный состав армии-фронта, всегда стремился добыть победу малой кровью. И второе — он обладал исключительной работоспособностью, в периоды напряженных операций по 3–5 суток не отрывался от карты и телефонов, лишая себя даже короткого отдыха. Личного для него не существовало, он горел на работе, отдавал себя делу без остатка».
Федор родился в небольшой деревеньке, затерявшейся в лесах Ярославщины. Детство было безрадостным. В доме один кормилец — отец, а детей семеро, мал-мала меньше. Каждый год после летней страды отец выезжал на заработки в Петербург или Ярославль.
В восемь лет Федю отдали в церковно-приходскую школу. Мальчик был на удивление сообразительным, объяснения учителя схватывал на лету. «Ему обязательно надо и далее учиться», — советовали школьные учителя, и мальчика направили в земское училище.
Но пришла беда: умер отец. Осиротевшего Федю взял к себе живший в Петербурге дядя. Там, в столице, Федор закончил торговую школу, а затем и коммерческое училище.
Однако работать ему не пришлось: началась Мировая война. Федора призвали в армию на правах вольноопределяющегося. Вскоре направили в офицерское училище.
Потом был фронт и первый бой, в котором он командовал пехотной ротой. Имея чин поручика, участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве на Юго-Западном фронте. Были ранения, контузия…
Революция застала штабс-капитана Толбухина в Сибири, куда попал он из госпиталя. С предписанием военкома его направили в 56-ю стрелковую дивизию, отъезжавшую на Западный фронт, к Тухачевскому.
В штабе он сумел себя проявить, ему поручали ответственные задания, да он и сам рвался в горячие дела. За спасение попавшего в окружение отряда удостоился высокой награды — ордена Красного Знамени.
Позже, в 1922 году при освобождении Карелии от интервентов Толбухин вновь отличился. А потом был назначен начальником штаба своей же стрелковой дивизии.
В аттестации того времени о нем написано: «За время службы в штабе дивизии показал себя с самой хорошей стороны. Честно и добросовестно выполнял возложенные на него обязанности, работая не за страх, а за совесть. Трудолюбив, никогда не считался со временем. В политическом отношении вполне благонадежный товарищ…»
В июле 1938 года из Москвы поступила телеграмма о незамедлительном прибытии комбрига Толбухина в Наркомат обороны. Совсем недавно, в сентябре прошлого года, сдав командование московской стрелковой дивизии, он принял в Киеве другую дивизию. И вот опять!
— Вызывают на переговоры, — пытались успокоить его в штабе округа. — Вроде бы предложат повышение по службе.
Однако это сообщение тревоги не сняло. За последнее время подобных вызовов было немало, уезжали и не возвращались. Уходили из жизни с клеймом врага народа. Такое началось в прошлом году после суда над Тухачевским, Якиром, Уборевичем и продолжалось поныне.
В Москве Толбухину приказали вечером быть у начальника Генерального штаба.
С командармом Шапошниковым Федор Иванович встречался не однажды, когда тот командовал Ленинградским военным округом. И Шапошников помнил делового командира дивизии.
Он принял его минута в минуту: сказывалась привычка царского полковника ценить время других людей. Выслушав рапорт, усадил рядом с собой.
— Рад видеть тебя, голубчик, в полном здравии. Рассказывай, как служба, какие трудности. — «Голубчик» было любимое обращение к подчиненному.
Худой и высокий, Шапошников имел нездоровый вид. Напряженная ночная работа, частые вызовы к Сталину измотали его. К тому же над головой висел меч постоянной тревоги за свою судьбу. В прошлом году на суде Тухачевского он был в числе восьми заседателей. А совсем недавно шесть заседателей были расстреляны. Нетронутыми остались Буденный и он. Знал, что органы внутренних дел наркома Ежова завели на него дело, ждал со дня на день ареста.
— Не надоело ли, голубчик, командовать дивизией? Появилась вакансия на большую должность. Ваша кандидатура наиболее подходяща. Вы сколько лет тянули лямку начальника штаба корпуса?
— Шесть, товарищ командарм.
— Срок солидный. Предлагаем возглавить штаб Закавказского военного округа. Работа большая, ответственная. Я уже доложил о вас товарищу Сталину.
— Товарищу Сталину? — вырвалось само собой.
— Да. Он хотел с вами познакомиться. Сейчас поедем к нему.
Сталин в кабинете был один. Поздоровавшись, окинул взглядом большую и грузную фигуру комбрига с одним ромбом в петлице, оценивающе вгляделся в лобастое, рельефно крупное лицо.
— Мне докладывал о вас Борис Михайлович. И я познакомился с вашим личным делом. — На столе лежала зеленая с тесемочками папка. Такие хранятся в сейфах кадровых управлений. — Штабная служба у вас богатая. Это хорошо. Вам сколько лет?
— Сорок четыре, товарищ Сталин.
— Тоже хорошо.
Пройдясь по ковровой дорожке из угла в угол большого кабинета, Сталин подошел вплотную.
— Дайте ответ, товарищ Толбухин, на один вопрос. Вы — красный командир, воевали против белогвардейцев. В прошлом вы царский офицер. Жена у вас графиня. Сами награждены советским орденом, — сверля взглядом вождя, закончил: — За кого же вы воевали?
Вопрос был неожиданным. Федор Иванович опешил, однако с ответом нашелся:
— Воевал за Россию, товарищ Сталин!
На рябом лице хозяина кабинета проскользнуло нечто вроде улыбки…
Толбухин вышел в приемную, испытывая волнение. «Согласится ли Сталин утвердить его в должности? А может, последует отказ и придется ехать назад в Киев… И о жене все известно…»
С будущей женой Тамарой Евгеньевной он встретился в Новгороде. Двадцатилетняя девушка сразу покорила сердце красного командира. Фамилия она имела старинную: Бобылева, горожане причисляли ее к графскому роду.
Наконец Шапошников вышел, молча кивнул в сторону выхода. От Кремля до Арбата, где находился Генеральный штаб, он не проронил ни слова. Лишь войдя в свой кабинет, не сдержал улыбки:
— Поздравляю, голубчик! Вы понравились товарищу Сталину. И ответ пришелся к месту! Словом, поспешайте сдавать командование дивизией и прямехонько в Тбилиси. Командующий Тюленев вчера звонил, просил ускорить ваше прибытие.
Вступив в ответственную должность, Федор Иванович проявил недюжинные способности талантливого штабного начальника. Он поистине был правой рукой командующего войсками генерала армии Тюленева.
Когда началась война и на Закавказский фронт возложили разработку и осуществление проводимой в Крыму Керченско-Феодосиевской операции, генерал-майор Толбухин возглавил всю подготовку и стал начальником штаба Крымского фронта. В новогоднюю ночь на 1942 год высаженные из кораблей войска 51-й армии овладели Керчью, а 44-й армии — Феодосией. Вскоре в руках десантных войск оказался весь Керченский полуостров.
Это была значимая победа войск Крымского фронта. В итоге германское командование вынуждено было оттянуть часть резервов от Севастопольского направления, что значительно упрочило положение Севастополя. В то же время была надолго ликвидирована угроза активных наступательных действий немецко-фашистских войск с Керченского полуострова против районов Северного Кавказа.
Вскоре в Крым прибыл армейский комиссар 1 ранга Мехлис. Перед его убытием из Москвы Сталин велел:
— Разберитесь там в делах, изучите обстановку, выясните, в чем войска нуждаются. И помогите там навести порядок и жесткую дисциплину. Вы это можете.
Верховный знал трудный и несговорчивый характер своего недавнего помощника.
— Все сделаю, как вы приказываете, — пообещал тот.
По прибытии на место Мехлис, помня указание Сталина, совершил поездку в войска, чтобы все увидеть и уяснить, что необходимо предпринять для улучшения дел.
Колеся по раскисшим дорогам, он побывал в Феодосии, заглянул в траншеи переднего края, где находилась пехота, заехал на огневые позиции артиллеристов и минометчиков, не пропустил и тылы с их складами и полевыми госпиталями. Оттуда направился к Арбатской стрелке, где занимали оборону части 44-й армии.
— Все ли есть у красноармейцев? — справлялся он у командиров. — Как с едой? А с куревом?.. Готовы ли наступать?
Мысль о наступлении не покидала Мехлиса. И когда видел, как пехотинцы и артиллеристы роют землю, обустраиваются, то приходил в бешенство. «Вы что? Надеетесь отсидеться? Нужно готовиться к наступлению», — ругал командиров.
В одном из штабов обрушился на комдива:
— По чьему распоряжению происходит такое? Кто отдал приказ?
— На то есть директива фронта. Подписал ее начальник штаба генерал Толбухин.
— Толбухин? Ну, мы с ним поговорим…
По возвращении в поселок Ленинск, где располагался штаб Крымского фронта, Мехлис провел совещание. Тут был командующий Козлов, член Военного Совета Шаманин, начальник штаба фронта Толбухин. Был и генерал Вечный из Генштаба.
— Почему войска заняты делами обороны? Почему не готовятся к наступлению? — потребовал Мехлис ответа от Толбухина.
Массивный Толбухин поднялся. Подавляя волнение, ответил:
— Подготовка к наступлению ведется. И то, что войска укрепляют завоеванные позиции и ведут на них необходимые работы, составляет часть подготовки к наступлению. Нельзя наступать, не закрепив надежно занятого плацдарма. На днях немцам удалось потеснить наши части на Акмонайском рубеже, добились они успеха там, где была слабой наша оборона.
— Вы, Толбухин, оборонец, даже более того: вы — пораженец. Вы заранее обрекаете предстоящее наступление на неудачу.
Искушенный в службе генерал не позволил себе возразить заместителю наркома обороны, промолчал…
В ту же ночь в Москву полетела шифровка Мехлиса о неблагополучном положении дел в штабе Крымского фронта, о его неспособности руководить войсками и о вступлении в должность начальника штаба генерала Вечного.
Узнав об отстранении Толбухина от должности, Сталин сказал начальнику Генерального штаба маршалу Шапошникову:
— Узнайте, Борис Михайлович, что происходит в штабе Крымского фронта. Неужели Толбухин такой неспособный? — Сталин называл только маршала Шапошникова по имени-отчеству. Даже его ближайшие соратники не удостаивались такой чести.
Вечером 8 мая Мехлис послал телеграмму в Ставку, требуя на этот раз смещения командующего фронтом генерала Козлова.
Из Ставки за подписью Верховного Главнокомандующего последовал ответ:
«Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы — не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значит, вы еще не поняли, что вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки…»
16 мая немцам удалось ворваться в Керчь. Наши арьергардные части вели ожесточенные бои, чтобы дать возможность основным силам фронта переправиться через пролив на Тамань. Но все их попытки сдержать врага были безуспешными.
Часть этих сил укроется в Аджимушкайских катакомбах и примет на себя многомесячное испытание обороной подземелья.
Манштейн, подводя результаты проведенной в Крыму операции, писал: «По имеющимся данным, мы захватили около 170 000 пленных, 1133 орудия и 258 танков… Только ничтожное количество войск противника сумело уйти через пролив на Таманский полуостров».
Беседа Шапошникова с Толбухиным в Москве была долгой и неторопливой. Умный, проницательный маршал с полуслова понимал подчиненного, догадывался о недосказанном. Он хорошо знал и Мехлиса.
— Крутой характер у Льва Захаровича, — осторожно высказался Шапошников, — с ним надобно быть осторожным. Товарищ Мехлис не любит, когда ему противоречат. В Крым вы, голубчик, конечно, не вернетесь. Поезжайте под Сталинград.
И Толбухин отправился на Волгу.
В Сталинграде Федор Иванович вступил в должность заместителя командующего войсками Сталинградского военного округа. Округом командовал генерал Герасименко. В июле последовало новое назначение — командующим 57-й армией, вошедшей в состав Сталинградского фронта. Армия получила задачу прикрытия Сталинграда с юга. С 6 августа вступила в тяжелые оборонительные бои с немецкими войсками, в ходе которых нанесла им большой урон и сорвала все попытки прорваться к Сталинграду с юга.
В ноябре-декабре армия в составе ударной группировки Сталинградского, а позднее Донского фронта участвовала в окружении, блокировании и разгроме вражеских войск 6-й немецкой армии генерала Паулюса.
По завершении ликвидации вражеской группировки войска 57-й армии были переданы в другие армии, а полевое управление было переименовано в полевое управление 68-й армии…
За достигнутые боевые успехи Федор Иванович Толбухин был удостоен высокой правительственной награды ордена Суворова 1-й степени и очередного воинского звания генерал-лейтенант.
Учитывая все успехи, Ставка приняла решение направить его 68-ю армию на Северо-Западный фронт в особую группу войск генерал-полковника Хозина. Эту группу, включавшую также и 1-ю танковую армию генерала Катукова, предстояло ввести в прорыв для развития наступления в тыл 18-й немецкой армии, действовавшей на ленинградском направлении.
К исходу 28 февраля войска фронта вышли на реку Лавать, а затем пошли глубже, где положение стабилизировалось. Весенняя распутица затрудняла действия подвижных войск.
И тут поступил вызов Толбухина в Москву. В Ставке ему сказали:
— Принято решение назначить вас командующим войсками Южного фронта.
Уже в апреле он был в небольшом донецком городке Новошахтинске. Предшественник генерал-полковник Малиновский получил назначение командующим Юго-Западным фронтом, Федор Иванович занимал его место.
Перед Южным фронтом простиралась хорошо укрепленная местность с высотами за небольшой степной рекой Миусом. Вражеская оборона доходила по глубине до 70 километров и состояла из трех укрепленных полос, насыщенных войсками, огневыми средствами, инженерными сооружениями, препятствиями против танков и пехоты.
Глубина первой полосы — десять километров, ее передняя траншея тянулась вблизи реки. Здесь располагались основные силы пехоты, множество пулеметов. За первой траншеей были проложены еще две, а местами и три траншеи, соединенные между собой ходами сообщения. На переднем крае и в глубине через двести-триста метров были дозы и дзоты.
Перед главной полосой и в пределах ее — противопехотные и противотанковые минные поля, проволочные заграждения в два-три, а на некоторых участках — в десять рядов кольев. Глубина минных полей до двухсот метров. На каждом километре фронта скрыты в землю почти по две тысячи мин. Кроме того, на полосе вырыты противотанковые рвы, ловушки против танков.
А была еще вторая полоса обороны. И третья…
Миусский рубеж прикрывал подступы к Донбассу, имевшему существенное значение в оперативных замыслах немецкого командования. Уголь и металл Донбасса были очень важны для производства танков и боеприпасов.
Один из генералов самодовольно докладывал Гитлеру, что Миус-фронт (так окрестили укрепления на реке) для русских неприступен, что штурмовать его равносильно попытке пробить головой гранитную стену. Сюда были переброшены наиболее боеспособные немецкие войска из Бельгии, Голландии, Франции, с Балкан. На 120-километровом участке было сосредоточено девяносто тысяч солдат и офицеров.
Не раз советские войска пытались прорвать этот укрепленный рубеж, но все попытки завершились неудачей. И в июле 1943 года, когда на Курской дуге происходило ожесточенное сражение, задачу сокрушения проклятого Миус-фронта Ставка возложила на войска Южного фронта.
Вражеская оборона была почти прорвана, но подошедшие моторизованные и танковые немецкие дивизии отбросили наши войска на исходные позиции. Но это не было поражением. Южный фронт оттянул на себя силы противника, предназначенные для сражения на Курской дуге.
Победа здесь восторжествовала 30 августа, когда войска Южного фронта освободили Таганрог и устремились в глубь Донбасса.
Вечером 30 августа радио Москвы возвестило приказ Верховного Главнокомандования.
«Войска Южного фронта, — говорилось в приказе, — после ожесточенных боев разгромили таганрогскую группировку немцев и сегодня, 30 августа, овладели городом Таганрог. Эта победа, одержанная нашими войсками на юге, достигнута путем смелого маневра конных и механизированных соединений, прорвавшихся в тыл вражеских войск. В результате проведенной операции наши войска полностью освободили Ростовскую область от немецких захватчиков».
А через неделю, 8 сентября, вышел еще один приказ, в котором сообщалось, что войска Южного и Юго-Западного фронтов одержали крупную победу в Донецком бассейне. Сломив сопротивление врага, войска овладели областным центром Донбасса — городом Сталино и многими другими городами.
17 сентября 1943 года Толбухин был награжден орденом Кутузова 1-й степени, а вскоре ему было присвоено воинское звание генерала армии.
Особое место в полководческой деятельности Федора Ивановича занимает операция по освобождению Крыма. Первая попытка прорваться на его территорию была предпринята возглавляемыми Толбухиным войсками в ноябре 1943 года после завершения Мелитопольской операции. Части 4-го кубанского кавалерийского и 19-го танкового корпуса с ходу прорвали оборону противника, пробились через Турецкий вал и с боем устремились в направлении укрепленного Армянска. Однако развить наступление не удалось. Было решено перенести действия на весну 1944 года.
О Крымской операции маршал Кошевой (в апреле 1944 года — генерал-лейтенант, командир корпуса) вспоминал: «К карте подошел командующий 4-м Украинским фронтом генерал армии Толбухин.
— Мы не сомневаемся, что враг ждет наш главный удар именно на Перекопском перешейке… По научным понятиям прусской военной школы, было бы признано правильным наносить главный удар только на Перекопе. Мы же сделаем так… Главный удар будем наносить на Сиваше. Враг не ожидает действий основных сил нашего фронта через залив и поэтому, мы надеемся, не будет полностью готов. Здесь не столь плотное насыщение боевых порядков противника основными средствами, не такая большая глубина обороны: две оборонительные полосы прорвать легче, чем три…
Замысел генерала Толбухина был прост и ясен. Однако оставался все же один неясный вопрос: как думал командующий помешать противнику, если тот перебросит силы с Перекопского направления на Сиваш и таким образом будет препятствовать развитию операции на главном направлении?
Но Федор Иванович предусмотрел и это. Он сказал, что оборона противника будет прорываться одновременно и на Перекопе и на Сиваше».
Крымская операция продолжалась с 8 апреля по 12 мая. Прорвав оборону на Сиваше, наши войска уже на пятый день наступления вышли к Севастополю. 9 мая город пал.
Если в 1941–1942 годах гитлеровским войскам понадобилось 250 дней, чтобы овладеть Севастополем, то Советская Армия освободила его за пять суток после предпринятого штурма.
Последовавшая затем Ясско-Кишиневская операция, проведенная в конце августа войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов — одна из самых крупных и выдающихся по своему стратегическому и военно-политическому значению операций Советских Вооруженных Сил.
Возглавляемые Толбухиным и Малиновским войска за короткий срок полностью разгромили группу армий «Южная Украина», уничтожили 22 немецкие и почти все румынские дивизии. Операция ликвидировала немецкую оборону на южном крыле советско-германского фронта, изменила всю военно-политическую обстановку на Балканах.
После ее завершения войска фронта Толбухина участвовали в Белгородской и Будапештской операциях. Затем в ходе подготовки Венской операции возникло зарево нового сражения, Балатонского.
БАЛАТОНСКОЕ СРАЖЕНИЕ
«Зеленой улицей», без лишних остановок и задержек мчались на 3-й Украинский эшелоны истребительно-противотанковой бригады. Поначалу они предназначались на другой жаркий участок тысячекилометрового фронта, но угрожающая обстановка потребовала изменения маршрута, и последовала на то команда Ставки. Конечной остановкой определялся небольшой городок у Будапешта.
Пушки бригады были грозой для немецкой бронетехники. Длинноствольные, большого калибра, они насквозь пробивали пресловутые «пантеры», «тигры», «фердинанды». Отчаянные парни-иптаповцы об орудиях и о себе говорили: «У наших орудий стволы длинные, а наша жизнь короткая».
Бригада формировалась в Средней Азии, потом успешно вела бои в Сальских степях и на Маныче, отличилась при штурме Ростова.
Теперь ее эшелоны достигли назначенной конечной станции. Солнце склонялось к горизонту, по земле стелились длинные тени, вдали на пригорке закатом горели окна домов. В последний раз паровоз выдохнул пары, затормозил, и грохот буферов прокатился из конца в конец состава.
Из теплушки выпрыгнул затянутый ремнями, с полевой сумкой на боку капитан — командир противотанковой батареи, зашагал к полуразрушенному станционному строению. За ним поспешал солдат-ординарец.
Неподалеку, на соседних путях лежали рыжие от огня закопченные цистерны, торчали искореженные рельсы.
— Вот, Гайнуллин, полюбуйся! — сказал солдату старший сержант Иванченко. — Когда-то была станция, а теперь полнейший разгром.
Лицо у старшего сержанта в глубоких складках, обвисли пшеничные усы, совсем ему не идущие. На гимнастерке два ордена и три медали. И еще три нашивки за ранения.
— Бомбили совсем недавно, — заметил Одинцов, помощник наводчика — солдат со шрамом на щеке. Он потянул носом. — Даже гарь еще не выдохлась.
Находившиеся в теплушке были уже в полном сборе: затянутые ремнями шинели, с противогазами на боку, в руках карабины. На предыдущей станции всех предупредили о выгрузке.
Тонко пропела труба.
— Разгру-ужайтесь! — пронеслось по эшелону. — Разгру-ужайтесь!
Едва труба стихла, как послышалось далекое и глухое завывание, оно словно исходило из-под земли и с каждым мгновением нарастало, усиливалось. И вдруг, заглушая рев сирены, с надрывным воем над станцией пролетел самолет.
От развилки к эшелону бежал капитан, а с ним высокий офицер-железнодорожник. Оба что-то кричали, размахивали руками, указывая в сторону разрушенного строения и сброшенных с рельс цистерн.
— Во-озду-ух! За мной! — Иванченко выпрыгнул из теплушки и, оглядываясь, побежал через железнодорожные пути в сторону, куда указывал командир батареи.
Сирена продолжала реветь, когда послышался свистящий вой падающих бомб.
— Ложись! — раздался властный голос сержанта Иванченко.
Позади громыхнуло. Второй взрыв прогремел совсем близко. Взвизгнули осколки, россыпью зазвенели по рельсам, цистерне. Развалины строения скрылись в облаке пыли и дыма.
Не помня как, Гайнуллин перемахнул через низкий дощатый забор и очутился в чахлом саду с низкорослыми деревцами. Бешено колотилось сердце, давило удушье. Казалось, сейчас он упадет и больше не поднимется. Но вой и грохот бомб заставляли бежать. И он бежал.
Гайнуллин долго лежал, всем телом вздрагивая при каждом взрыве. А когда наконец поднял голову, то не было слышно ни гула самолетов, ни взрывов, ни пальбы зениток. Только слышался какой-то треск, будто в гигантском костре жгли сухие ветки. Из-за деревьев поднималось густое облако дыма.
— Что лежишь! — над ним стоял Одинцов. Шапка у него сбилась на затылок, глаза еще больше ввалились, заметно дергалась под шрамом щека. — Самолеты-то улетели!
Охваченные огнем вагоны эшелона и среди них тот, в котором недавно ехали, полыхали.
В ту же ночь батарею направили к переднему краю обороны.
Дул холодный ветер, сыпал редкий снег. Обгоняя растянувшиеся по дороге колонны пехоты и повозки с низкорослыми «монголками» в упряжке, автомобили катили, не останавливаясь, в сторону светящегося огненно-багряным заревом горизонта.
В темноте выехали к Дунаю. Реки не было видно. У въезда на мост одинокой точкой светился фонарик сапера. От реки несло холодом. Было слышно, как плескалась под понтонами упругая вода. Закутавшись в плащ-накидки, тесно прижавшись один к другому, солдаты пытались дремать. Но сон не шел. Когда автомобили замедляли бег, слышался гул: это гремели орудия. Шел ночной бой.
Миновав дома населенного пункта, автомобили остановились на обочине дороги.
— Иванченко! Остаетесь за меня! — крикнул лейтенант Рогачев, командир первого взвода. — Я — к командиру батареи. — Он скрылся во мгле.
Бой шел неподалеку: слышны были отдаленные взрывы. Несколько случайно залетевших снарядов взорвались совсем рядом.
Вернулся лейтенант скоро.
— Огневые позиции здесь, — приказал он расчетам. — Задача: не пропустить танки. Подход их возможен утром.
Съехав с дороги, артиллеристы быстро установили орудия и принялись оборудовать позиции. Работали молча, сбросив шинели. К рассвету все было готово. Тут лейтенанта Рогачева снова вызвал командир батареи.
Капитан был не один: в укрытии с ним находились два офицера. В одном из них Рогачев узнал майора из штаба бригады, второй был незнакомый полковник с общевойсковыми погонами. Он говорил громким голосом.
— Вы, товарищ капитан, огнем своей батареи прикройте дорогу. Чтобы ни один немецкий танк здесь не прошел. О правом фланге позаботятся мои гвардейцы! Там стоит полковая батарея, взвод «сорокапяток» и «пэтээровцы». Но главное — здесь.
Вблизи, где солдаты рыли землю, слышался лязг лопат, глухо падала земля. Упорно крутил ручку телефона связист, слышалось частое треньканье звонка.
Торопливо попрощавшись, полковник пообещал выдвинуть своих бронебойщиков вперед. И скрылся вместе с майором.
— Докладывайте, Рогачев, что сделано.
— Позицию оборудовали, товарищ капитан.
— Вижу…
Отсюда орудия и в самом деле были хорошо видны.
— Ориентиры наметили? Задачу расчетам поставили? Боеприпасы укрыли?
Тяжело дыша, подбежал командир второго взвода лейтенант Гладилин.
— Слушайте приказ, — начал капитан. Он стал поспешно объяснять, что надлежало взводам оборонять и куда вести огонь…
— Товарищ капитан! — прервав офицера, прокричал вдруг наблюдатель. — Ориентир 3, прямо у домов немецкие танки!.. Три танка!.. И четвертый показался!
Рогачев посмотрел в сторону домов. Там из тумана выбегали люди, падали, снова вскакивали и бежали. Он увидел и серые камуфлированные танки.
— «Пантеры», — глядя в бинокль, определил командир батареи. — Задача ясна? По местам!
Неширокий канал оказался для танков препятствием. Крутые стенки и глубина делали его труднопроходимым. Можно было канал преодолеть в немногих местах, где имелись съезды, но их нужно было найти, разведать. Тем временем немецкие пехотные цепи уже подходили к каналу.
Расчет старшего сержанта Иванченко застыл у орудия, наблюдая за их приближением.
Прильнул к прицелу Казанцев. Казалось, он слился с орудием. Руки солдата напряглись, на них вздулись жилы. Вращая механизм наводки, он старался удержать в перекрестье прицела ближний танк.
Беззвучно нашептывая что-то, выглядывал поверх бруствера Гайнуллин. Глаза у него округлились, сделались большими. Ни разу не испытав ранее боя, он с тревожным чувством ожидал его.
Застыл опытный, не раз бывавший в переделках Одинцов.
Сзади, за кручей, где находился наблюдательный пункт командира батареи, послышался свистящий рев. В небе вспыхнули многочисленные огни, поднялось и стало расти огромное темное облако.
«Катюши» ударили, — догадался Рогачев.
За каналом, по всей площади, где скопилась немецкая пехота и танки, разом вспыхнули всплески огня, беззвучно взметнулись клубы дыма. Потом докатилась, ударила в лицо упругая волна и донесся оглушительный грохот разрывов.
Залп «катюш» пришелся прямо по цели. Все живое было сметено. Земля дымилась. Огонь жадно лизал танки, и от них к небу поднимались черные столбы дыма. Из танков выскакивали люди и бежали к селению. По ним откуда-то справа стреляла невидимая пехота. Оставшиеся машины поспешно отходили.
— Бей, Казанцев! Бей! — исступленно кричал Гайнуллин.
Он метался от сложенных в штабель ящиков к орудию, поднося снаряды. Ловким заученным движением вгонял в казенник снаряды Одинцов. Он и на этот раз по привычке молчал. Однако лицо его не могло скрыть выражения азартной восторженности, какая бывает у человека, добившегося победы.
— А здорово дали мы фрицу! — Скуластое лицо Ахмета Гайнуллина расплылось в улыбке.
— Сдается мне, что это только начало, — вступил в разговор сержант, — главное впереди.
Он хозяйственно огляделся вокруг. На позиции в беспорядке лежали медные гильзы, лопаты, шинели, вещевые мешки.
— Гайнуллин! — строго сказал сержант. — Убрать гильзы. Сложить шинели и вещмешки. И за лопату!
— Есть, товарищ сержант!
Солдат бросился выполнять распоряжение командира.
— Казанцев, Одинцов, рыть щель!
Сержант по своему опыту знал, что сейчас последует налет немецких самолетов или огонь артиллерии, а может, сразу и то и другое. После этого гитлеровцы снова пойдут в атаку. Знал, что на этот раз танки у канала не задержатся, потому что саперы сумеют подорвать крутые берега и сделать для них съезды. Он был уверен в этом, как и в том, что происшедшее было лишь началом, а самое страшное впереди. Сейчас, копая скупыми размеренными движениями, он почему-то вспомнил тихую деревушку на далеком Алтае со странным названием Лепестки…
Лейтенант Рогачев только собрался пойти на огневую позицию второго орудия, как увидел бегущего к нему сержанта. Остановившись, тот отдал честь и начал докладывать: в расчете все в порядке, подбили один танк, никого не ранило, настроение нормальное, но не мешало бы поесть, потому что со вчерашнего вечера в рот ничего не брали.
— А у канала фрицы залегли, палят почем зря. Дважды по мне били, покамест до вас добрался. Кажись, зацепило даже.
Он оглядел себя, высматривая, где могла зацепить пуля.
— Ага, вот! В сумку ударил, гад!
На полевой сумке виднелся рваный след.
— Ну раз уцелел, считай, что повезло, — спокойно заметил Рогачев…
Потом налетели самолеты. Их было несколько эскадрилий. Выстроившись один за другим, они кружили над батареей, над позициями стрелкового полка и бомбили, бомбили. Судорожно вздрагивала земля.
Солдаты, тесно прижавшись друг к другу, лежали на дне узкой щели. Сверху, с бруствера сыпались на них комья земли. Бормотал что-то по-своему Гайнуллин, беззвучно вздрагивал всем телом при каждом разрыве Одинцов.
А самолеты, образовав в потемневшем небе карусель, все кружили и кружили. При каждом заходе, завывая, они круто пикировали, сбрасывали смертоносный груз и с надрывным ревом взмывали вверх.
Лейтенант услышал неудержимо нарастающий свист. Это был тот свист, при котором искушенный солдат не преминет с замиранием сердца подумать: «Вот она, моя!»
Воздух рвануло совсем рядом. Рогачев почувствовал, как что-то тяжелое медленно наваливается на него и давит, давит. «Конец», — пронеслось в сознании. Прошла долгая минута, прежде чем он понял, что жив.
Бомба разорвалась около щели, отколола земляную глыбу и завалила лейтенанта.
Рядом с ним лежал засыпанный Одинцов. Их стали поспешно откапывать.
— Одинцов! — кричал Казанцев. — Ты что? Вставай! — Но тот не отвечал. И тут все увидели маленькую, совсем маленькую ранку за ухом, из которой виднелись серовато-красный червячок мозга и струйка крови.
— Осколком, — прошептал Казанцев и стащил с головы шапку.
Наводчик был бледнее обычного, нижняя челюсть вздрагивала, на глазах появились слезы.
— А что у второго расчета? — спросил Рогачев, пытаясь разглядеть на позиции солдат. Но сколько ии смотрел туда, ничего не видел. «Неужели что-нибудь случилось?» Чувствуя недоброе, Рогачев бросился туда.
Вокруг зацокали пули. Но он бежал, не замечая опасности. Мысль о людях полностью завладела им.
Первое, что лейтенант увидел на позиции, была глубокая воронка неподалеку от орудия. Из нее струйками курился сизый дымок. У щели сидел солдат, неумело перевязывая голову сержанту, которому утром пробило пулей полевую сумку. Ремень ее и сейчас был перекинут через плечо.
Увидев офицера, сержант попытался было улыбнуться. Но вместо улыбки лицо исказила гримаса боли.
— Бомба, товарищ лейтенант, угодила прямо на нас. Остались в живых только двое, — промолвил солдат.
Взметнув высоко землю, неподалеку от позиции разорвался снаряд. Рогачев поднялся и увидел снова идущие в атаку танки.
— Быстрее! Снаряды! — коротко бросил он солдату и побежал к пушке.
Расстегнув ремень, стал поспешно снимать шинель. Его охватило желание помериться силами с этими упрямо движущимися машинами, отомстить за все то, что произошло в последние минуты.
Лейтенант уловил в перекрестие вражеский танк и замер, выжидая удобный момент, затем дернул спуск. Пушка вздрогнула и окуталась дымом. Прогремел еще выстрел, еще… Танк остановился. «За солдат! За сержанта!» Сжигаемый ненавистью, он посылал снаряд за снарядом в танки врага…
Распаленные боем, ни лейтенант, ни солдат, подносивший снаряды, ни молча лежавший сержант с землистым цветом лица не заметили, как справа вдруг появился танк и, не снижая скорости, устремился на их позицию.
— Танк! — не столько услышал, как по расширенным до предела глазам солдата и выражению ужаса на его лице понял Рогачев.
Он глянул за плечо и на мгновение оцепенел. Огромный, угловатый, серый танк шёл, сверкая траками гусениц, на позицию. Рогачев видел темный диск дульного тормоза направленной пушки, видел зловещее черное отверстие ствола, которое вот-вот изрыгнет огонь.
«Гранаты!» — мелькнуло в сознании, и он бросился к нише, где лежали круглые, похожие на консервные банки противотанковые гранаты. Но добежать ему не удалось. Сверкнула яркая вспышка. Раздался короткий, слившийся воедино звук выстрела и разрыв снаряда, напоминавший удар хлыста… И стало темно.
Преодолев канал, танки устремились на батарею и позицию пехотинцев. Они упрямо ползли вперед в сизом дыме снарядных разрывов. На мгновение останавливались, и тогда над башней вспыхивало пламя выстрела. Машины окутывались дымом и потом снова ползли. За первой волной машин выплыла вторая. А за ней пошла густая цепь солдат…
Неожиданно Казанцев стал очень медленно оседать. Наткнувшись на станину орудия, он вдруг беспомощно повалился навзничь.
— Казанцев! Что с тобой? — наклонившись над товарищем, с тревогой спросил сержант.
Перепачканное землей и копотью лицо Иванченко казалось чужим. Под глазом расплылось черное пятно.
Тяжело раненный пулей Казанцев, закусив губу, тихо стонал.
А в это время танки уже ворвались в оборону пехотинцев и утюжили их позиции. Два из них развернулись и направились на окоп артиллеристов.
Иванченко и Галиулин с трудом стали поворачивать ствол в сторону растущих на глазах машин. Они видели, как один из танков навалился всей своей многотонной тяжестью на соседнее орудие, где находился лейтенант Рогачев.
«Все! Погиб лейтенант!» — подумали разом бойцы.
Невзирая на опасность, они в упор открыли по танку огонь. Один снаряд… Второй… Третий… На корме танка вдруг заплясал огонь. К небу потянулся дым.
— Горит! Горит проклятый! — закричал Галиулин.
Из машины выпрыгнули танкисты в комбинезонах и, отбежав в сторону, залегли. Второй танк остановился и стал медленно отходить.
— Трусишь, гад? — проговорил сержант, наводя на него ствол орудия. — Трусишь? Получай же!
Батарея с трудом удерживала позиции, ведя неравный бой. Одна волна серых бронированных машин сменяла другую, и казалось, что им не будет конца. Не подоспей самоходные орудия, враг пробил бы брешь в нашей обороне. Это ему удалось сделать в стороне, далеко правее. Вклинившись, гитлеровцы угрожающе нависли над участком гвардейского стрелкового полка и вынудили его отойти.
К вечеру в батарею поступил приказ: с позиций сняться и занять новый рубеж километрах в восьми позади. Батарея отходила под прикрытием самоходных орудий. Собственно, по численности оставшихся в живых людей и материальной части от батареи остался лишь взвод. Из четырех орудий два были уничтожены, погиб комбат, не было Рогачева. Командование батареей принял на себя лейтенант Гладилин.
Лейтенант Рогачев пришел в сознание не скоро. Стояла ночь. На темном небе ярко мерцали большие звезды. Над селением, где днем оборонялись гвардейцы-пехотинцы, полыхало зарево. Шум боя слышался издалека. Он хотел было встать, но что-то тяжелое мешало сделать это. Лейтенант вгляделся и в страхе закрыл глаза: навалясь на него, лежал человек в пропахшем машинным маслом комбинезоне. «Немец!» — догадался Рогачев. Гитлеровец был мертв. Преодолевая чувство омерзения, лейтенант оттолкнул труп и ползком стал выбираться из окопа.
Болела каждая частица тела, звенело в ушах, внутри полыхал сухой жар, одолевала жажда. Натыкаясь на валявшиеся в беспорядке снарядные ящики, стреляные гильзы, какие-то незнакомые предметы, Рогачев медленно полз. Потом он увидел искореженную пушку. Рядом лежал солдат. За пушкой возвышалась черная громадина, Рогачев догадался, что это был фашистский танк.
Яркими факелами горели в селении дома. Вдали, на дороге, виднелась цепочка огней. Лейтенант понял, что это движется к передовой колонна немецких автомашин. Не слыша ничего, кроме звона в ушах, он понял все же, что бой переместился на восток. Он остался один во вражеском тылу. «Как быть дальше?» Рогачев нащупал кобуру. Достал пистолет, перезарядил, дослав в патронник патрон. Восемь патронов в пистолете, еще восемь — в запасном магазине. «Гранаты бы и автомат», — подумал он и пожалел, что не взял их на позиции. Превозмогая боль, вернулся назад, взял у убитого сержанта из рук автомат. Гранаты сунул в карманы куртки. «Умирать, так с музыкой» — почему-то вспомнилась слышанная от Казанцева шутка.
«Но свою жизнь я так просто врагу не отдам, — размышлял лейтенант, испытывая страшную слабость. — Я сделаю все, чтобы вернуться в свою бригаду и продолжать драться с врагом. Пасовать я не имею права. Драться… и пить… и лечь…»
Рогачев направился к бугру, где находился НП командира батареи, надеясь найти там убежище. В населенный пункт, переполненный гитлеровцами, идти было нельзя. Он шел, с трудом передвигая ноги. Боль во всем теле напоминала о себе при каждом шаге.
Достигнув ручья, он упал, обламывая схваченную морозцем хрустящую кромку льда. Долго и жадно пил холодную воду. Потом ополоснул руки, лицо.
«Что делать?» Рогачев понимал, что успех врага недолгий. Через день-другой немцев отсюда вышибут. Но и этот короткий срок для него мог быть роковым. Остаться незамеченным в кишащей врагами прифронтовой полосе невозможно, драться в одиночку бессмысленно.
Пройдя кустарник, ободрав о колючие его ветки лицо и руки, Рогачев натолкнулся на стог соломы. В бессилии упал в нее и тотчас провалился в забытье.
А события на фронте между тем развивались своим чередом. Немецко-фашистское командование бросало в бой все новые и новые силы, преследуя цель отбросить советские войска от озера Балатон и выйти к Дунаю. Изо дня в день на боевые порядки наших частей обрушивались сотни танков и штурмовых орудий, бронетранспортеров и самолетов. Но ни огонь артиллерии и авиации, ни огонь минометов и пулеметов не могли преодолеть незримую стену мужества и отваги, созданную советскими солдатами. Каждый метр продвижения врага оплачивался большой ценой…
Это были дни незабываемых подвигов советских воинов. В обыденном солдатском труде они проявляли небывалый героизм. Вот летопись некоторых дней.
6 МАРТА. После полуторачасовой артиллерийской подготовки противник между озерами Веленце и Балатон перешел в наступление. На отдельных направлениях на оборонявшиеся советские подразделения шли до 100–150 танков, штурмовых орудий и многочисленные бронетранспортеры с пехотой.
В этот день противотанковая батарея, взаимодействуя со стрелками в районе селения Замок, вступила в бой с 14 фашистскими танками. В результате было уничтожено 8 танков и 40 автоматчиков врага…
Стойко обороняли свои позиции стрелки под командованием младшего лейтенанта И. Киселева. Они уничтожили несколько фашистских танков. Когда вражеские машины прорвались в их расположение, офицер с противотанковой миной бросился под танк и подорвал его…
Воины 436-го стрелкового полка, отразив атаку противника, уничтожили более 200 вражеских солдат и офицеров, 15 танков и бронетранспортеров.
7 МАРТА. Командир отделения гвардии сержант А. Смышляев подорвал танк противника и погиб смертью героя. Рядовой Ф. Щелкунов преградил путь немецким танкам ценой своей жизни.
8 МАРТА. Командир орудия младший сержант И. Нелюбин подорвал танк противника…
10 МАРТА. В районе Шарагреш, Шимонторнья и Озора противник атаковал наши позиции, имея до 150 танков и штурмовых орудий и до двух полков пехоты. Здесь отличилась батарея старшего лейтенанта А. Кочерги. Взаимодействуя с пехотой и артиллерией, самоходчики уничтожили шесть танков и штурмовых орудий противника. Особенно умело действовали экипажи офицеров В. Ворожбицкого и Ф. Самарина.
В районе Тольнанамеди танки врага пытались с ходу, на большой скорости пройти через канал Шио (Елуша). Батарея капитана В. Васильева смело вступила в бой и уничтожила три танка.
11 МАРТА. В этот день только в районе Шерегельеш было подбито и сожжено свыше 40 танков и штурмовых орудий, убито до 1500 солдат и офицеров противника.
Одна из противотанковых батарей, находившихся в засаде в лесу восточнее Озора, уничтожив три тяжелых танка противника, дважды отбрасывала остальные его танки на исходные позиции.
12 МАРТА. В этот день солдаты, сержанты и офицеры одного противотанкового полка вступили в бой с 70 танками противника и полком пехоты на бронетранспортерах. В результате напряженного боя про- тивник потерял 29 танков и отошел. Лейтенант Магацзян в этот день лично уничтожил 4 танка и 3 бронетранспортера врага. Танковый батальон майора Мамедова подбил 17 танков.
Артиллерийский расчет гвардии лейтенанта Хомовненко огнем из орудия прямой наводкой истребил до взвода гитлеровцев. Наводчик Ладыкин был ранен, но не покинул поля боя и уничтожил еще один бронетранспортер и 15 солдат врага…
Два орудийных расчета взвода старшего лейтенанта Ермолаева вступили в неравный бой с 18 танками и бронетранспортерами. В этом бою советские воины вышли победителями: все танки врага были уничтожены. Смертью храбрых погибли оба расчета. Погиб и Герой Советского Союза Ермолаев, бросившийся с гранатой под танк врага.
13 МАРТА. Танковый экипаж гвардии лейтенанта Лазарева огнем из пулемета уничтожил более пятидесяти гитлеровцев.
Группа солдат стрелков из шести человек во главе с гвардии лейтенантом Криворотенко истребила свыше 40 солдат и офицеров…
Не достигая намеченных результатов, немецко-фашистское командование бросало в сражение все новые и новые силы. 8 марта генерал Зепп Дитрих направил в бой 2-ю танковую дивизию СС, на следующий день 9-ю эсэсовскую. Сгорели и они. 10 марта подошла очередь 3-й танковой. Общее количество действовавших на главном направлении танков достигало более четырехсот.
Потом очередь дошла до 6-й и 3-й танковых дивизий «Мертвая голова».
Ценой огромных потерь к 14 марта противнику удалось продвинуться до 30 километров. И все! Наступать дальше было нечем, силы иссякли.
Здесь, у жемчужины Венгрии — огромного озера Балатон, была окончательно сокрушена мощь пресловутой 6-й немецкой армии с ее последним командующим генералом Балком. (Не путать с 6-й танковой армией СС Зеппа Дитриха!)
В 1942 году 6-я немецкая армия под командованием фельдмаршала Паулюса была уничтожена под Сталинградом. Сам командующий угодил в плен.
Тогда Гитлер распорядился сформировать новую 6-ю армию, присвоив ей наименование «армии мстителей». Но и эта «армия мстителей» не раз терпела поражения в сражениях с советскими войсками. Потерпела она поражение и в Венгрии, у Балатона.
Узнав о том, Гитлер впал в неистовство… Впрочем, о том со сведущей полнотой написал небезызвестный генерал Гудериан — начальник генерального штаба сухопутных войск рейха: «Исчезли все шансы на крупный успех. Был утрачен сохранившийся до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно сражающихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти дивизии уже нельзя было больше полагаться. Это переполнило меру терпения Гитлера. Он разразился страшным гневом, приказав сорвать нарукавные знаки с названием частей у личного состава дивизий, в том числе и у своего «лейбштандарта», то есть дивизии СС «Адольф Гитлер».
Во время Балатонского сражения маршал Толбухин безотлучно руководил этой сложнейшей операцией. Уставший от бессонных ночей, от болезни, в которой никому не признавался, он держал непрерываемую связь с командующими армиями и корпусов. Рядом стояли телефонные аппараты, переговорные радиоустройства.
Тут же, у распластанной на столе карты, находились член Военного Совета фронта генерал Желтов и начальник штаба генерал Иванов.
Неожиданно зазвонил телефон ВЧ, по которому держали связь со Ставкой.
— Доложите обстановку, — послышался характерный и неторопливый голос Сталина.
Сдерживая волнение, маршал доложил о произошедших за день событиях, сообщил, что за два дня боев уничтожено до четырех тысяч вражеских солдат и офицеров и около ста танков и штурмовых орудий. В целом положение было весьма тревожным.
— Может быть, отвести войска на восточный берег Дуная? — спросил Верховный.
Вопрос был неожиданным, и на размышление он отвел полчаса.
Вскоре командующий фронтом сказал:
— Уходить на левый берег Дуная отказываемся. Будем стоять до конца.
Однако он спросил, не стоит ли в крайнем случае его штабу отойти на левый берег Дуная, чтобы не потерять управление.
При этом разговоре в кабинете Верховного Главнокомандующего находились генералы Антонов и Штеменко. Последний, помня тот разговор, описал его в мемуарах.
«В ответ на предложение Толбухина о возможном отходе штаба на левый берег Дуная, Сталин сказал:
— Если вы думаете затянуть войну еще на пять-шесть месяцев, то, конечно, отводите свои войска за Дунай. Там, безусловно, будет потише. Но я сомневаюсь, что вы так думаете. Поэтому обороняться следует на правом берегу реки и вам со штабом надо быть именно там. Уверен, что войска с честью выполнят свои задачи. Нужно только хорошо ими руководить.
Затем Сталин высказал мысль о необходимости выбить танки врага еще в ходе оборонительного сражения, добавив, что нельзя давать противнику время закрепиться на достигнутых им рубежах и организовать прочную оборону.
— Следовательно, — рассуждал вслух Верховный Главнокомандующий, — переходить в наступление надо немедленно, после того как враг будет остановлен, и затем полностью разгромить его.
Для этого нужны значительные свежие силы. Они у вас есть…»
Упоминая о свежих силах, Верховный Главнокомандующий имел в виду передачу из 2-го Украинского фронта в 3-й прибывшую 9-ю гвардейскую армию генерала Глаголева.
Один из офицеров оперативного управления штаба фронта вспоминал:
«Сводку боевого и численного состава поступившей во фронт 9-й гвардейской армии представил командующему начальник штаба генерал Семен Павлович Иванов. Была глубокая ночь, однако никто не спал. Я находился в кабинете командующего, вносил в его карту последние данные обстановки.
Развернув сводную таблицу численного состава 9-й гвардейской армии, маршал преобразился:
— Вы только посмотрите какой состав! Да это же силища, которой все задачи по плечу! Посмотрите, в каждой дивизии целая бригада артиллерии. Три полка, и все разнозначимы: пушечный, гаубичный, минометный! И еще противотанковый дивизион! И дивизион самоходно-артиллерийских установок! За всю войну я не встречал такой армии.
— Укомплектованность армии почти стопроцентная, — пояснил генерал Иванов. И высказал: — Может, часть ее сил использовать для отражения ударов противника?
— Этот вопрос нужно решить со Ставкой, — сказал Толбухин».
На следующий день маршал обратился в Ставку за разрешением использовать для усиления обороны войска 9-й гвардейской армии.
— «Девятку» в оборонительные бои не втягивать. Ее использовать для развития удара и окончательного разгрома врага. Форсируйте подготовку к наступлению на Вену. Срок начала операции прежний — 15–16 марта. Не позже! — ответили из Ставки.
В тот же день в штаб фронта поступила и новая директива. В связи с изменившейся обстановкой задачи 2-го и 3-го Украинских фронтов изменялись. При этом центр тяжести в предстоящей Венской операции переносился со 2-го на 3-й Украинский фронт. Кроме 9-й гвардейской армии на усиление последнего поступала и 6-я гвардейская танковая армия генерала Кравченко.
АРТИЛЛЕРИСТ НЕДЕЛИН
Начатый 6 марта немецкий контрудар всерьез обеспокоил командование 3-го Украинского фронта. Из доклада начальника разведки генерала Рогова следовало, что противник располагал мощной группировкой численностью 431 тысяча человек, 6 тысяч орудий и минометов, около тысячи танков и штурмовых орудий и столько же самолетов.
Значительная часть танковых дивизий, а их имелось одиннадцать, была сосредоточена на направлении главного удара — в межозерье Веленце и Балатона. Здесь находились тяжелые танки типа «тигр», «королевский тигр», «пантера», самоходные орудия «фердинанд».
Обстановка усложнялась тем, что в прошедших боях общевойсковые соединения понесли значительные потери личного состава, в первую очередь в пехоте.
На совещании маршал Толбухин, глядя на командующего артиллерией фронта генерал-полковника Неделина, сказал:
— Придется вашей артиллерии, Митрофан Иванович, сдержать удар немецкой танковой армады. Есть ли у вас на сей счет соображения?
— Имеются, товарищ маршал. Штаб артиллерии разработал план противотанковой обороны. Разрешите доложить?
— Докладывайте.
— План предусматривал создание на направлении вероятного главного удара противника системы противотанковой обороны, состоявшей из ротных противотанковых опорных пунктов, противотанковых узлов, противотанковых районов, подвижных противотанковых артиллерийских резервов.
— Главное состояло в том, что в борьбе с танками противника артиллерия восполняла недостаток пехоты.
— На помощь пехоте — царице полей — приходит бог войны — артиллерия, — заметил кто-то.
Потери артиллерии в Балатонском сражении оказались существенные. Немало было разбито орудий шедшими напролом немецкими танками, немало полегло артиллеристов, бескорыстно выполнивших свой воинский долг.
Созданная по приказу генерала Неделина крупная группировка артиллерии в составе 160 орудий и минометов перекрыла сплошным огнем полосу местности шириной три километра. Для борьбы с танками врага широко использовались танковые и механизированные соединения и самоходно-артиллерийские полки. Когда создавалась угроза прорыва танков в глубину обороны, на их пути вставали огневые позиции орудия зенитной артиллерии.
В десятидневном сражении немецкие «пантеры» и «тигры» были укрощены. Отмечая заслуги генерала Неделина, маршал Толбухин направил в Москву представление на присвоение ему звания Героя Советского Союза. Однако там нашлись военные чиновники, упрекнувшие генерала в больших и неоправданных потерях артиллерийских частей в Балатонском сражении.
Верховный Главнокомандующий, получив представление от Толбухина, вызвал в кабинет маршала Василевского и генерала Штеменко.
— Совершенно очевидно, что артиллерия 3-го Украинского фронта в Балатонской операции блестяще выполнила свои задачи. Потери немцев намного превышают наши. Штаб артиллерии фронта работал хорошо, а Неделин руководил войсками умело, с большим пониманием обстановки. Думаю, что командующий артиллерией достоин звания Героя Советского Союза.
Неделина впервые свела судьба с Толбухиным в мае 1944 года, когда по завершении освобождения Крыма Федор Иванович получил назначение на 3-й Украинский фронт. Командовавший ранее им Малиновский принимал 2-й Украинский.
Представляя руководителей фронта, Родион Яковлевич обратил внимание на генерал-полковника артиллерии:
— Вот уж с кем бы я не хотел расстаться, так это с Митрофаном Ивановичем. Непревзойденный артиллерист. Увез бы его с собой, да Ставка распорядилась оставить.
Толбухин внимательно посмотрел на артиллериста, промолчал. А выходя из кабинета, сказал:
— Вы, Родион Яковлевич, не будете возражать, если я сегодня побываю в армиях и корпусах и возьму с собой генерала Неделина?
В продолжавшейся два дня поездке новый командующий оценил и незаурядные способности Неделина и его широкий оперативный кругозор.
И теперь маршал Толбухин был уверен, что командующий артиллерией фронта сумеет в предстоящей Венской операции решить нелегкие задачи, обеспечивающие успех дела.
В ночь на 13 марта артиллерия 9-й и 4-й гвардейских армий скрытно выдвинулась и заняла огневые позиции. К исходу 15 марта была завершена топографическая привязка этих позиций, обеспечивающая точность огня орудий и минометов.
К назначенным срокам артиллерийская разведка вскрыла основные группировки артиллерии противника, районы возможного сосредоточения его танков и пехоты, расположения огневых точек и инженерных сооружений.
Существенную роль в разведке артиллерии противника сыграли батареи звукометрической разведки и корректировочная авиация.
Исходя из полученных результатов артиллерийской разведки, наличия своих средств подавления и их возможностей была определена продолжительность артиллерийской подготовки. Она устанавливалась в 60 минут. Огонь планировался по конкретным целям из расчета: одна батарея подавляла не более двух целей.
Планом артиллерийской подготовки в 9-й гвардейской армии предусматривались следующие периоды.
Пятиминутный огневой налет всей артиллерии и минометов (кроме орудий, выделенных для стрельбы прямой наводкой) по траншеям переднего края и ближайшей глубине, огневым точкам, артиллерийским и минометным батареям, штабам, узлам связи и резервам противника.
Пятнадцатиминутный огонь всей артиллерии, кроме контрбатарейных и контрминометных групп, по вторым и третьим линиям траншей, штабам, узлам связи. В это же время контрбатарейные группы ведут огонь по выявленным артиллерийским целям, а гвардейские минометные полки в течение первых пяти минут дают залп по основным опорным пунктам противника.
В течение последующих 40 минут орудия прямой наводки должны уничтожать цели на переднем крае и в ближайшей глубине неприятельской обороны, а остальная артиллерия вести прицельный огонь по своим целям с нарастающим к началу атаки темпом огня, доведя его в ходе последних 10 минут до двух выстрелов в минуту для 76-миллиметровых пушек и до одного выстрела для 122-миллиметровых орудий. Реактивным установкам на 30-35-й минуте артиллерийской подготовки дать залп по главной высоте обороны противника и за 10 минут до начала атаки — по ближайшим опорным пунктам врага.
Поддержка атаки и сопровождение пехоты планировались методом огневого вала артиллерии в течение 40 минут на глубину 1,5 километра, а в последующем методом последовательного сосредоточения огня по рубежам выявленных целей, чередуя 2-3-минутные огневые налеты с 5-7-минутным методическим огнем. Основные рубежи огневого вала накладывались на три первые линии неприятельских траншей.
Орудиям сопровождения и батальонным минометам к началу движения пехоты в атаку приказывалось присоединиться к своим подразделениям и перекатами сопровождать пехоту.
Гвардейским минометным частям следовало вести методический огонь по неприятельским опорным пунктам, путям подхода резервов и быть в готовности к отражению контратак противника.
Насыщенность артиллерией и минометами на участках прорыва на 1 километр фронта была: в 46-й армии — 164 ствола, в 9-й гвардейской — 156 стволов, в 4-й гвардейской — 152 (калибром от 76 миллиметров и выше).
Объем работы для подготовки артиллерии к началу операции был велик, но штаб артиллерии фронта с ним справился.
Главный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин оставил о себе достойную память в истории нашей родины. Герой Великой Отечественной войны, он героем оставался и в мирный период. И погиб как человек, достойный этого высокого звания.
Долгие годы умалчивали о причинах его гибели. Сообщили лишь, что погиб в результате авиационной катастрофы.
Его именем назвали Высшее ракетное училище, готовившее кадры для войск, возглавляемых ушедшим военачальником.
От офицеров этого училища довелось узнать тайну гибели маршала.
Это случилось в Байконуре, на ракетном полигоне, откуда в космос уходили наши прославленные космонавты. На стартовой площадке установлена новая ракета для предстоящего испытания. Время 18.45. Объявлена тридцатиминутная готовность. Но вдруг возникла досадная неполадка, и специалисты начали ее устранять.
Здесь же на стартовой площадке находился и Митрофан Иванович. Он имел привычку присутствовать на ответственных запусках.
— Товарищ Главный маршал, вам нужно уйти в бункер. Офицеры предупредили, что все может случиться, — сказали Неделину.
— А я разве не офицер? Они не боятся здесь быть. Я что, не ракетчик?
Уверенный в своих специалистах, маршал сидел на стуле, чтобы скрыться в укрытии в последнюю минуту.
И вдруг в ракете произошла вспышка, в следующий миг прогремел взрыв. Ракета переломилась пополам, к небу взметнулось пламя. Огонь пожирал находившихся вблизи людей, валил с ног, уносил, словно невесомых, прочь, отравлял ядовитым газом.
Воздушная волна ударила маршала о бетонный выступ крыши, у которой он сидел.
Это произошло 24 октября 1960 года.
ШТАБ ПЛАНИРУЕТ
Переход противника в контрнаступление существенным образом повлиял на обстановку. Как известно, директива Ставки от 17 февраля требовала от командования, штабов и войск всесторонней подготовки к началу Венской операции, теперь же все инстанции должны были решать задачи оборонительного плана.
Основная тяжесть при этом, конечно, ложилась на основной орган управления войсками, каким являлся штаб фронта. Он должен был обеспечить выполнение принятого командующим решения, подготовить предложения по боевому использованию войск, их взаимодействию, перегруппировке и другим возникающим в ходе боя задачам.
Непосредственно работой штаба 3-го Украинского фронта руководил его начальник генерал-лейтенант Иванов. В этой должности 38-летний Семен Павлович сменил в октябре 1944 года генерала Бирюзова, ушедшего командующим в 37-ю армию.
Призванный в 1926 году в Красную Армию Семен Иванов прошел все командные должности, прежде чем достиг генеральского звания.
Окончив Московскую пехотную школу, он в 1929 году стал командиром взвода, потом стрелковой роты, помощником, а затем и командиром батальона, начальником полковой школы, готовившей младших командиров, помощником и командиром полка.
В предвоенный период Семен Павлович блестяще освоил основные должности тактического командного звена, что позволило ему успешно окончить в 1939 году Военную академию имени Фрунзе и получить назначение в действующую армию советско-финляндской войны 1939–1940 годов начальником штаба 1-го стрелкового корпуса. Это соединение действовало на Петрозаводском направлении. Там Иванов изучил азы оперативно-тактической подготовки советского военного искусства.
С началом Великой Отечественной войны Семен Павлович оказался в водовороте первых сражений на Западном и Юго-Западном направлениях, осваивая штабную службу в боевом армейском звене.
Под Сталинградом Иванов стал генералом. Он помнил тот осенний день 1942 года, когда в полдень 25 октября дверь небольшой казачьей хаты, которую он занимал, распахнулась и порог переступил заместитель Верховного Главнокомандующего генерал армии Жуков. За ним следовал с неизменным портфелем генерал для особых поручений Минюк.
— Принимай на постой, товарищ генерал! — весело сказал Жуков.
— Здравия желаю, товарищ генерал армии! Но я пока еще полковник, — растерянно ответил Иванов.
С напускной строгостью Георгий Константинович произнес:
— Пора привыкнуть, что я слов на ветер не бросаю. Раз назвал генералом, значит, так оно и есть.
Меж тем генерал Минюк, вынув из портфеля гимнастерку со знаками различия генерал-майора на петлицах воротника, передал ее со словами:
— Это моя запасная тебе будет, наверное, чуть тесновата, но на первый случай сойдет.
Под Сталинградом Семен Павлович принял штаб Донского фронта, потом Юго-Западного. С мая 1943 года возглавил штаб Воронежского и 1-го Украинского фронтов. На 3-й Украинский фронт прибыл с Закавказья.
В ходе фронтовой службы ему довелось выполнять задания и учиться у таких советских военачальников, как Тимошенко, Жуков, Василевский, Еременко, Рокоссовский, Конев, Ватутин, Тюленев.
Генерал Иванов внес немалый вклад в подготовку и осуществление многих крупных операций: участвовал в разработке и проведении Сталинградской наступательной операции, операции на Курской дуге, по освобождению Украины, Будапешта.
Являясь начальником штаба фронта, он был наделен правами первого заместителя командующего. Только он от его имени имел право отдавать приказы или частные распоряжения командирам подчиненных войск.
Совсем не случайно торжественные приказы Верховного Главнокомандующего по случаю одержания побед адресовались командующему войсками фронта и его начальнику штаба.
Теперь под руководством генерала Иванова штаб 3-го Украинского фронта решал две весьма важные задачи: во-первых, обеспечивал руководство войсками в оборонительном сражении против сильнейшей танковой группировки противника и, во-вторых, планировал подготовку и организацию Венской наступательной операции.
Стремясь прорваться к Дунаю и рассечь войска фронта на две изолированные части, противник сосредоточил на направлении главного удара поначалу свыше 250 танков. Узкими клиньями они вгрызались в оборону, тесня к Дунаю советские войска.
Не добившись желаемого, вскоре численность танков увеличили до 320. Преодолевая яростное сопротивление обороняющихся, выдерживая удары артиллерии и авиации 17-й воздушной армии, гитлеровцы ожесточенно лезли напролом.
К 10 марта число немецких танков было уже 450. Атаки продолжались не только днем, но и ночью, когда использовались приборы ночного видения.
«Стоять насмерть!» — с таким девизом оборонялись наши войска, отражая яростные атаки врага.
Все это время, пока шло сражение, в штабе фронта шла круглосуточная подготовка к началу Венской наступательной операции. Ставка определила срок ее начала 16 марта.
В связи с этим маршал Толбухин уже 12 марта поставил частными боевыми распоряжениями задачу войскам.
9-я гвардейская армия должна была прорвать оборону противника на участке девять с половиной километров, нанести главный удар по Варпалоте, Веспрему. Общая глубина задачи на первые пять дней наступления составляла 45 километров и заключалась в окружении шестнадцати вражеских дивизий, из которых десять были танковыми.
Успешное выполнение этой задачи значительно облегчало дальнейшее развитие наступления на венском направлении.
4-я гвардейская армия генерала Захватаева прорывала оборону южнее на 5-километровом участке, нанося главный удар в обход Секешфехервара с севера, а вспомогательный — с юга. К исходу первого дня армия должна была овладеть городом.
Таким образом, основной задачей 4-й гвардейской армии являлось овладение Секешфехерваром и во взаимодействии с 9-й гвардейской армией уничтожение основной группировки противника западнее города.
Слева при успешном наступлении 9-й и 4-й гвардейских армий должны были перейти в наступление 27-я армия генерала Трофименко и другие фронтовые соединения.
4-й гвардейской армией с марта 1945 года командовал генерал-лейтенант Никанор Дмитриевич Захватаев. В отличие от своего предшественника Захарова, он отличался спокойным, уравновешенным характером, сочетаемым с глубокими познаниями природы современного боя и опытом.
Участник Первой мировой войны, поручик, он в 1918 году вступил в Красную Армию. Сражался на Юго-Западном фронте, принимал участие в ликвидации махновщины.
После Гражданской войны был начальником штаба и командиром полка, служил в аппарате наркома обороны СССР.
Закончив в 1930 году курсы «Выстрел», а затем в 1935 году Военную академию им. Фрунзе, стал старшим преподавателем тактики Военной академии Генштаба.
Во время Великой Отечественной войны с июня 1941 года заместитель начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта. С ноября 1941 года начальник штаба 1-й ударной армии (Западный и Северо-Западный фронты). С мая 1942 года командовал 1-м, а с декабря 1942-го — 12-м гвардейским стрелковыми корпусами на Северо-Западном и 2-м Прибалтийском фронтах. С мая 1944 года командовал 1-й ударной армией 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов.
Генерал Захватаев участвовал в разгроме немецко-фашистских войск под Москвой, окружении демянской группировки противника.
Приняв 4-ю гвардейскую армию, он умело использовал ее войска в отражении мощных ударов противника у Будапешта, нанес ему в ходе сражения существенные потери.
Возглавляемая генералом Захватаевым 4-я гвардейская армия, взаимодействуя с другими армиями фронта, уничтожила в Балатонском сражении около 45 тысяч солдат и офицеров. Противник потерял около 500 танков и штурмовых орудий, до 300 орудий и минометов, столько же бронетранспортеров и свыше 250 самолетов.
Теперь 4-й гвардейской армии предстояло новое испытание — операция по освобождению Вены.
МАРШАЛ МАЛИНОВСКИЙ
Командовал войсками 2-го Украинского фронта маршал Малиновский. Это был опытный военачальник, который показал свою зрелость в 1936–1938 годах в Испании, где был военным советником в республиканской армии. В марте 1941 года его, генерал-майора, назначили в Одесский военный округ командиром 48-го стрелкового корпуса. Здесь, на берегу Прута, он и встретил войну.
Занимая 240-километровый по фронту участок, корпус планомерно отходил от одного оборонительного рубежа к другому, нанося противнику потери. В районе Николаева противнику удалось корпус окружить. Немецкие самолеты разбрасывают листовки, призывая окруженных сдаться в плен: «Все вы в кольце и выхода из него нет!» Однако комкор находит выход: бойцы разрывают клещи и прорываются из окружения.
Командующий Южным фронтом генерал-полковник Черевиченко так аттестовал Малиновского:
«Тверд, решителен, волевой командир… В сложных условиях боя умело руководил войсками, а на участках, где создавалась тяжелая обстановка, появлялся сам и личным примером, бесстрашием и уверенностью в победе воодушевлял войска на разгром врага. В течение месяца войны части корпуса Малиновского бессменно вели упорные бои с превосходящими силами противника и вполне справились с поставленными задачами. Сам Малиновский за умелое руководство представлен к награде».
Осенью он возглавил 6-ю армию. Двадцать два дня армия держала оборону на Днепре. Потеряв надежду на успех, гитлеровское командование перенесло усилия на соседние участки фронта.
1942 год генерал-лейтенант Малиновский встретил уже командующим войсками Южного фронта.
Командование Юго-Западным, стремясь использовать успех наступления под Москвой, запросило Ставку о проведении наступательной операции на юге с целью освобождения Донбасса.
Предложение было заманчивым, и Ставка дала согласие. Но не обеспечила наступающих необходимыми силами и средствами.
Войска Южного фронта перешли в наступление, нанесли врагу потери, но и сами оказались обескровленными. А вскоре, летом, немцы предприняли наступление на Кавказ.
Против мощных — неприятельских сил Южный фронт устоять не смог.
Много позже в одном из интервью Родиона Яковлевича спросили: «Какой день войны вам наиболее памятен?» Он ответил: «Одного дня назвать не могу. Тем более что память о поражениях вообще острее и долговечнее памяти о победах. Памятен, конечно, и день освобождения Одессы, это моя родина, и дни Ясско-Кишиневской операции, и Будапешт, и день Победы над Германией, но, может быть, памятнее всего самый тяжелый день — когда пришлось оставить Ростов».
Летом 1942 года его с понижением в должности направили под Сталинград, командующим 66-й армии. В ноябре 1942 года в районе Тамбова была создана 2-я гвардейская армия. Решался вопрос о ее командующем. И тогда на командный пункт Малиновскому позвонил Сталин:
— У нас есть очень хорошая резервная гвардейская армия, нам нужен и соответствующий командарм. Как вы смотрите, если мы вас назначим командармом?
Пока Верховный Главнокомандующий перечислял боевой состав армии, генерал напряженно думал — принять предложение или отказаться. Конечно, командовать гвардейской армией большая честь, но ведь он, Малиновский, уже руководил войсками целого фронта. К тому же названный Сталиным состав армии весьма убедительно говорил о ее необычном предназначении и больших оперативных возможностях.
Он согласился, пообещав приложить все силы, чтобы оправдать доверие Ставки.
— Тогда через два часа вы должны убыть к месту назначения, — последовал приказ.
2-я гвардейская армия действительно была необыкновенно сильным по тому времени объединением, состоящим из трех корпусов. В суровую зимнюю пору, когда стояли обжигающие морозы и выла метель, они занимали у Сталинграда рубежи, чтобы отразить попытку врага прорваться к окруженной армии Паулюса и спасти ее.
На позицию гвардейской армии лавиной шли немецкие танки, но все их попытки отражали воины- гвардейцы. Армия с честью выполнила труднейшую задачу. Ее командующий удостоился ордена Суворова 1-й степени.
2 февраля 1943 года Малиновский принял командование Южным фронтом, а вскоре Юго-Западным, сменив там генерала Ватутина. Теперь он уже был генералом армии.
Взаимодействуя с войсками Южного фронта, где командующим стал генерал Толбухин, соединения Малиновского освободили многие города и населенные пункты Донбасса. В сентябре они подошли к Запорожью с плотиной Днепрогэса. По замыслу командующего для овладения был предпринят ночной штурм города. Для этого были привлечены крупные силы: три армии и два корпуса, они имели 270 танков, 48 самоходно-артиллерийских установок, большое количество артиллерии.
Штурм удался. За умелое руководство Родион Яковлевич был удостоен ордена Кутузова 1-й степени.
А 10 апреля 1944 года войска Малиновского освободили Одессу. В результате Одесской операции войска Малиновского (он тогда командовал 3-м Украинским фронтом, а Толбухин, находясь в Крыму, возглавлял 4-й Украинский фронт) нанесли тяжелое поражение 6-й немецкой и 3-й румынской армиям. Они продвинулись на 180 километров, освободив от врага Николаевскую и Одесскую области и часть Молдавии. Черноморский флот получил возможность перебазировать в северо-западный район моря часть своих судов, а также силы авиации.
В мае 1944 года в связи с изгнанием из Крыма немецких оккупантов действовавший там 4-й Украинский фронт ликвидировался. Генерал армии Толбухин переводился на 3-й Украинский фронт, а генерал армии Малиновский вступал в командование 2-м Украинским фронтом. Командовавший до него маршал Конев принимал 1-й Украинский.
На аэродром встречать Толбухина выехал Малиновский. Встреча была горячей. Свидетель так ее описывал:
«— Здравствуй, Федор Иванович, здравствуй, дорогой! Давненько мы не виделись, — раскрыл объятия Родион Яковлевич. — Еще раз поздравляю тебя с крымской победой!
— Нас в Крыму воодушевляли ваши успехи. Стыдно было отставать, вот мы и нажимали, — отвечал Федор Иванович.
— Ну, уже тут скромничать не следует, — усмехнулся Малиновский. — Ты, Федор Иванович, так нажимаешь, особенно на меня, передохнуть негде. Я на Южный — ты выжил. Я на 3-й Украинский — опять выживаешь. Скоро деваться будет некуда.
— Догоняю лучших, — ответил на шутку Толбухин».
Вскоре судьба свела их в решении одной большой, стратегической задачи. Это была Ясско-Кишиневская операция, в которой участвовали войска обоих фронтов во взаимодействии с Черноморским флотом и Дунайской военной флотилией.
Цель операции состояла в том, чтобы разгромить сильную немецкую группу армий «Южная Украина», насчитывающую 900 тысяч человек, 7,6 тысячи орудий и минометов, свыше 400 танков и штурмовых орудий. Она занимала мощную, глубоко эшелонированную до 80 километров оборону с рубежами по рекам Прут и Сирет.
В период подготовки в войсках 2-го Украинского фронта были проведены мероприятия оперативной маскировки, которые ввели руководство противника в заблуждение. Командовавший группой армий «Южная Украина» генерал Фрионер признался: «Блестящая маскировка русских позволила нашей разведке получить данные о готовящемся наступлении только тогда, когда было уже слишком поздно».
Начатая 20 августа военная операция через девять дней завершилась. Из 24 немецких дивизий 18 были окружены и уничтожены.
В результате операции, проведенной войсками двух фронтов, была освобождена Молдавия, выведены из войны Румыния и Болгария, созданы условия для разгрома немецких войск в Венгрии и Югославии.
В ходе последующего 23-дневного наступления войска маршала Малиновского, взаимодействуя с войсками 3-го Украинского фронта маршала Толбухина, продвинулись более чем на 25 километров и вели бои в Венгрии.
И тут в ночь на 29 октября позвонил Сталин:
— Необходимо, чтобы вы, товарищ Малиновский, в самое ближайшее время, буквально на днях, овладели столицей Венгрии Будапештом. Это нужно сделать во что бы то ни стало. Сможете ли вы это сделать?
Такого распоряжения командующий фронтом никак не ожидал. До венгерской столицы около 150 километров, войска на пределе своих возможностей, нужна короткая, хотя бы 4–5 дней, передышка, чтобы перегруппировать для новой задачи войска, артиллерию, танки, пополнить боезапасы, горючее.
Малиновский ответил:
— Эту задачу можно было бы выполнить дней через пять, после того как к 46-й армии подойдет 4-й гвардейский механизированный корпус. Его подход ожидается к 1 ноября. Тогда 46-я, усиленная двумя гвардейскими механизированными корпусами — 2-м и 4-м, — смогла бы нанести мощный, совершенно внезапный для противника удар и через два-три дня овладеть Будапештом.
Сталин:
— Ставка не может представить вам пять дней. Поймите, по политическим соображениям нам надо возможно скорее взять Будапешт.
Малиновский:
— Я отчетливо понимаю, что нам очень важно взять Будапешт, именно по политическим соображениям. Однако следовало бы подождать прибытия 4-го гвардейского механизированного корпуса. Лишь при этом условии можно рассчитывать на успех.
Сталин:
— Мы не можем пойти на отсрочку наступления на пять дней. Надо немедленно переходить в наступление на Будапешт.
Малиновский:
— Если вы дадите мне пять дней сейчас, то в последние дни, максимум пять дней, Будапешт будет взят. Если же немедленно перейти в наступление, то 46-я армия, ввиду недостатка сил, не сможет быстро развить удар, она неминуемо ввяжется в затяжные бои на самых подступах к венгерской столице. Короче говоря, она не сумеет овладеть Будапештом с ходу.
Сталин:
— Напрасно вы упорствуете. Вы не понимаете политической необходимости нанесения немедленного удара по Будапешту.
Малиновский:
— Я понимаю всю политическую важность овладения Будапештом и для этого прошу пять дней…
Сталин:
— Я вам категорически приказываю завтра же перейти в наступление на Будапешт.
Малиновскому пришлось отдать приказ командующему 46-й армии о переходе с утра 29 октября в наступление на венгерскую столицу.
Не имея достаточных сил и средств, наступление осуществлялось медленно, противник сумел перебросить на угрожаемое направление свои резервы.
Вместо обещанных восьми дней, как предлагал командующий фронтом, операция по овладению Будапештом продолжалась три с половиной месяца и закончилась лишь 13 февраля 1945 года.
В Приказе Верховного Главнокомандующего от 13 февраля 1945 года, обращенном к маршалам Малиновскому и Толбухину, указывалось: «Войска 2-го Украинского фронта при содействии войск 3-го Украинского фронта после полуторамесячной осады и упорных боев в трудных условиях большого города сегодня, 13 февраля, завершили разгром окруженной группировки противника в Будапеште и тем самым полностью овладели столицей Венгрии городом Будапешт — стратегически важным узлом обороны немцев на путях к Вене…»
Теперь в Венской операции главную роль выполняли войска маршала Толбухина. Фронт маршала Малиновского взаимодействовал частью своих сил, а именно 46-й армией.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги