Часть вторая БОИ ЗА ВЕНУ
У СЕКЕШФЕХЕРВАРА
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Володя Порубилкин
Весь день я с утра и допоздна пробыл на полигоне, проводя ротные учения с боевой стрельбой. Только вечером вернулся в штаб. Не успел расположиться, как явился командир первой стрелковой роты Володя Порубилкин.
— Кончай дела! Забыл, что у меня день рождения? Я же тебя предупреждал! Давай, давай, закругляйся!
— Приду, за подарком только схожу на квартиру.
Подарок я приготовил знатный: финский нож с наборной рукоятью, который привез из Карелии.
— Быстрей, сейчас ко мне приглашенные подойдут, — назидает Порубилкин.
С Володей мы друзья. Встретились больше года назад. Прибыл он в батальон из госпиталя, после ранения. Высокий, стройный, неунывающий. Улыбаясь, обнажал металлические зубы. Свои потерял в Сталинграде, в ночном бою.
В прошлом мы с ним командовали ротами противотанковых ружей. Вначале между нами пролегло то скрытое соперничество, какое обычно бывает у соседей. Если на совещании командир говорил, что «в роте Порубилкина внутренний порядок на высоте», то я это принимал за упрек и понимал, что в моей роте хуже. А потом уж из кожи лез, чтобы навести такой же порядок у себя.
Когда командир отмечал мою роту, Володя с трудом сохранял равнодушие.
Однажды он попросил помочь ему разобраться в устройстве противотанкового ружья новой конструкции:
— С «дегтяревкой» я еще под Сталинградом воевал, а эту пищаль только сейчас увидел. И никакой инструкции нет.
Бились вдвоем весь вечер, покамест не изучили новый образец.
— Пойдем ужинать ко мне, — предложил он, когда мы, покончив с ружьем, вышли из казармы. — Все равно в столовую опоздали. А хозяйка сговорчивая: картошки поджарит…
На улице Порубилкина неожиданно окликнула девушка.
— Знакомься, это Татьяна, моя невеста.
Девушка под стать Володе: высокая, стройная, с тугим пучком каштановых волос.
Ужинали втроем, потом пошли провожать Татьяну. И опять черный бес зависти зашевелился в душе, когда я оставил их вдвоем.
На вечере дня рождения были не только офицеры, но и девушки из армейского госпиталя, эшелон которого нас обгонял в пути. Мой приятель оказался в центре их внимания. А одна, медсестра Маринка все время была рядом с ним.
Без конца пели. Выпили, конечно. Было шумно, весело.
От вина закружилась голова. Я вышел. На землю опускалась плотная мгла. Рядом, переговариваясь, прошли два солдата. Резко громыхнуло ведро, залаяла собака.
С улицы послышались торопливые шаги. Скрипнула калитка.
— Это вы, товарищ старший лейтенант? — Передо мной стоял Забара, ординарец. — Вас вызывает командир батальона. Приказал немедленно прибыть.
Набросив шинель, бегу в штаб. Затянутый ремнями, с полевой сумкой на боку, Белоусов говорит в трубку телефона. Увидев меня, зажал ладонью микрофон:
— Сыграли тревогу! Через час отчаливаем! Свистай всех ротных.
В ту же ночь наш батальон покинул городок…
После нескольких переходов мы подошли к Будапешту. Дул холодный ветер, падал густыми хлопьями мокрый снег. У моста через Дунай одинокой точкой светился фонарь сапера. Слышно было, как о понтоны плескалась упругая волна. Впереди полыхала заревом Буда — западная часть города. Горели десятки домов. Обгоняя нас, катили автомобили с орудиями, минометами, зачехленными «катюшами».
Впереди нашей колонны капитан Белоусов. Шаг у него широкий, степенный.
На привале он первым делом закуривает. Долго чиркает по коробке, но отсыревшие спички не зажигаются.
— Закурите от моей адской машинки, — предлагает рядовой Артемьев.
Он бьет стальной пластинкой по камню, ловко высекает искру и раздувает тлеющий огонек на фитиле.
Об Артемьеве солдаты говорят, что он «и жнец, и швец, и на дуде игрец». Отличный радист, он еще искусный сапожник, плотник. Никто вкуснее его не приготовит из концентрата кашу. Кажется, нет такого дела, которого бы он не знал.
Курим торопливо, зажав папироски в кулак. Привал, как всегда, короток. А вокруг комбата солдаты.
Сыплются вопросы о Втором фронте, о том, как идут дела на Берлинском направлении. Спрашивают, что нового на Родине.
Вскоре опять шагаем. Курс на Секешфехервар. За взводом связи идет первая стрелковая рота. В голове ее Порубилкин.
— Как дела, Володя?
— Лучше всех!
Он никогда не унывает.
— О черт! Кажется, в голенища вода полилась! — слышится из рядов дурашливый голос.
— А ты ноги выше поднимай!
Вот догоняет строй рядовой Глухов. За спиной снайперская винтовка. Из нее он уложил в Карелии восемнадцать гитлеровцев.
За стрелками идут бронебойщики. Левофланговым шагает рядовой Семихов. Скромный с виду, даже немного застенчивый, в бою он неузнаваем. Лезет в самое пекло. При форсировании Свири дважды под сильным огнем переправлял через реку солдат. Прямым попаданием снаряда лодку разнесло, солдат уцелел чудом. Вплавь добрался до берега, взял другую лодку и переплыл на ней.
— Ты минутами не разбрасывайся, — слышу голос солдата Василькова. — Из них часы складываются.
Этот плотный крепыш — солдат бывалый. Мне рассказали удивительную историю, случившуюся с ним зимой сорок второго года. Десантникам, в числе которых находился Васильков, предстояло выброситься в тыл врага и захватить аэродром. Ночью самолеты взлетели, а к рассвету приблизились к цели.
— Приготовиться! — прозвучала команда.
Отсчет времени велся на доли секунды. Промедлить с прыжком значило задержать остальных, а задержка при десантировании недопустима. Самолет летит, преодолевая каждое мгновение десятки метров, если опоздать, то в воздухе отнесет на сотни метров и после приземления придется долго действовать в одиночку, прежде чем найдешь товарищей.
По команде «пошел!» нырнули первые десантники. За ними еще и еще… и вдруг стоявший у двери летчик метнулся к Василькову, отшвырнул его от двери.
— Смотри!
Солдат оглянулся и замер. На полу, у ног, лежал белый купол парашюта. Неосторожным движением сосед, а может и сам Васильков, выдернул шпильки, что замыкали клапаны, ранец открылся, и купол вывалился из него.
Летчик махнул рукой, указывая, чтобы Васильков ушел в глубь корабля. Прыгать нельзя. Легкий шелк может в воздухе во время прыжка опутать тело десантника или зацепиться за стабилизатор самолета.
Секунды шли, мимо скользили и исчезали в черном прямоугольнике ночи солдаты, а Васильков, зажав купол парашюта, стоял, не зная, что предпринять.
И вдруг он бросился к двери.
— Стой! Куда? — кинулся к нему летчик.
— Поше-ел! — скомандовал себе по привычке солдат и вывалился в зияющую пустоту.
Так совершил он этот прыжок и вступил вместе со своими товарищами в бой.
Подобных Василькову в батальоне множество. Все — десантники, не раз прыгали с самолетов. Некоторые успели побывать во вражеском тылу. О каждом хоть повесть пиши.
…Утром, после ночного перехода, у одной из повозок я услышал голос офицера:
— Чтоб этой дряни здесь не было! Разрубить и сжечь!
Перед офицером стоял Забара. Молдаванин Забара — хороший солдат. Он подвижен, исполнителен, понятлив. Не было случая, чтобы на него повысили голос. Чем же он провинился? Ага, вот что. В руках у ординарца небольшой деревянный щит — немецкий дорожный указатель. Его сняли в прошлом году с дорожного столба в Белоруссии. На ровной и гладкой поверхности, выкрашенной в ядовито-желтую краску, черными буквами выведено: «Nach Moskau» — на Москву. Указатель долгое время служил в штабной землянке столешницей.
— Зачем же рубить? — возразил я. — Доской я сам распоряжусь. Расстанусь с ней где-нибудь в Вене или Мюнхене. Приколочу в назидание потомкам в самом центре города. Чтоб знали, чем кончаются походы на Москву.
— Ну, разве что так… Тогда спрятать ее подальше…
Каждое утро после ночного перехода мы включали рацию, слушали последние известия. Нас интересовало, что скажет Москва о 3-м Украинском фронте. У рации, как всегда, колдовал Артемьев.
— Войска Третьего Украинского фронта, — услышали мы на сей раз, — северо-восточнее озера Балатон отражали ожесточенные атаки крупных сил пехоты и танков противника, перешедшего в контрнаступление и стремившегося прорваться к реке Дунай. Ценой больших потерь вражеским войскам на отдельных участках удалось вклиниться в нашу оборону.
Да, это уже нас непосредственно касается, мы ведь туда идем.
Вот уже полгода со страниц газет не сходят названия венгерских городов и сел. А ныне бои развернулись под Секешфехерваром, Комаромом, Эстергомом. Сейчас от Секешфехервара нас отделяет немногим более тридцати километров…
Я всматриваюсь в карту. Секешфехервар напоминает паука: от него во все стороны отходят длинные щупальца — дороги. Город — узел сообщений, этим, собственно, и определяется его значение. Синяя линия переднего края врага огибает город с запада, тянется на север к господскому двору Барбала, к Замолю. Пометка на моей карте: «3 тд СС “МГ”». Это значит: здесь обороняются части 3-й немецкой танковой дивизии СС «Мертвая голова».
Надпись на карте я сделал накануне наступления 15 марта. В тот день узкими ходами сообщения, цепляясь то сумкой, то чехлом бинокля за стенки траншеи, мы пробирались по незнакомому лабиринту к переднему краю. Наконец вышли к наблюдательному пункту одной из рот.
— Только будьте осторожны, товарищи командиры, — предупредил нас рыжеусый солдат. Он находился во врезанной в траншею стрелковой ячейке. — Снайперы здорово бьют. У них здесь каждый бугорок на примете. Через перископ смотрите или в амбразуру.
Сам рыжеусый наблюдал через искусно оборудованную в бруствере амбразуру, напоминавшую щель. Потеснив солдата, я припал к ней. За траншеей начиналась нейтральная полоса. На кукурузном поле рядками торчали сухие стебли, виднелись многочисленные воронки. Неподалеку, уткнув длинный ствол орудия в землю, стоял танк. На борту — крест. Дальше — второй танк, рыже-бурый. Это огонь, вылизав краску, окрасил его так. За ним еще танк, и еще, и так по всему полю.
— Сколько нахлопали! — не удержался я.
— Третьего дня тут такая мясорубка была! — Солдат махнул рукой.
Вдали, за танками, едва заметные бугорки вражеских окопов.
— Внимание, товарищи офицеры. Эй, там, на баке! — бросил Белоусов отошедшим в сторону офицерам. — Достать карты, карандаши. Послушаем командира обороняющейся роты.
Осторожно высунув перископы, мы прильнули к ним, разглядывая местность.
— Перед передним краем противника минные поля, — объяснял незнакомый капитан. — Подступы простреливаются огнем. Пулемет вот у того бугорка, второй — вблизи темного пятна, у стыка троп — тоже. В общем, дряни тут понатыкано великое множество. У каждого ориентира — пулемет или противотанковое орудие. В подбитых танках — снайперы. В глубине — минометные и артиллерийские позиции.
Офицер достал из полевой сумки схему немецкой обороны. Подал комбату. Вся схема испещрена синими значками огневых точек.
— Нелегкая вам предстоит задача, — сочувствует офицер. — Оборону придется прогрызать.
— Мы грызть не умеем, — улыбнулся Порубилкин. — Мы будем ее рвать.
Одна из дорог, ведущих от Секешфехервара на север, проходит через отметку 214,0. Здесь батальон занял накануне наступления исходные позиции. Через эту отметку прочерчена красная стрела. Она нацелена в обход Секешфехервара с северо-запада. Острие уперлось в голубую поверхность Балатона.
Стрела обозначает направление главного удара дивизии. На стреле значок нашего батальона.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Володя Порубилкин
Весь день я с утра и допоздна пробыл на полигоне, проводя ротные учения с боевой стрельбой. Только вечером вернулся в штаб. Не успел расположиться, как явился командир первой стрелковой роты Володя Порубилкин.
— Кончай дела! Забыл, что у меня день рождения? Я же тебя предупреждал! Давай, давай, закругляйся!
— Приду, за подарком только схожу на квартиру.
Подарок я приготовил знатный: финский нож с наборной рукоятью, который привез из Карелии.
— Быстрей, сейчас ко мне приглашенные подойдут, — назидает Порубилкин.
С Володей мы друзья. Встретились больше года назад. Прибыл он в батальон из госпиталя, после ранения. Высокий, стройный, неунывающий. Улыбаясь, обнажал металлические зубы. Свои потерял в Сталинграде, в ночном бою.
В прошлом мы с ним командовали ротами противотанковых ружей. Вначале между нами пролегло то скрытое соперничество, какое обычно бывает у соседей. Если на совещании командир говорил, что «в роте Порубилкина внутренний порядок на высоте», то я это принимал за упрек и понимал, что в моей роте хуже. А потом уж из кожи лез, чтобы навести такой же порядок у себя.
Когда командир отмечал мою роту, Володя с трудом сохранял равнодушие.
Однажды он попросил помочь ему разобраться в устройстве противотанкового ружья новой конструкции:
— С «дегтяревкой» я еще под Сталинградом воевал, а эту пищаль только сейчас увидел. И никакой инструкции нет.
Бились вдвоем весь вечер, покамест не изучили новый образец.
— Пойдем ужинать ко мне, — предложил он, когда мы, покончив с ружьем, вышли из казармы. — Все равно в столовую опоздали. А хозяйка сговорчивая: картошки поджарит…
На улице Порубилкина неожиданно окликнула девушка.
— Знакомься, это Татьяна, моя невеста.
Девушка под стать Володе: высокая, стройная, с тугим пучком каштановых волос.
Ужинали втроем, потом пошли провожать Татьяну. И опять черный бес зависти зашевелился в душе, когда я оставил их вдвоем.
На вечере дня рождения были не только офицеры, но и девушки из армейского госпиталя, эшелон которого нас обгонял в пути. Мой приятель оказался в центре их внимания. А одна, медсестра Маринка все время была рядом с ним.
Без конца пели. Выпили, конечно. Было шумно, весело.
От вина закружилась голова. Я вышел. На землю опускалась плотная мгла. Рядом, переговариваясь, прошли два солдата. Резко громыхнуло ведро, залаяла собака.
С улицы послышались торопливые шаги. Скрипнула калитка.
— Это вы, товарищ старший лейтенант? — Передо мной стоял Забара, ординарец. — Вас вызывает командир батальона. Приказал немедленно прибыть.
Набросив шинель, бегу в штаб. Затянутый ремнями, с полевой сумкой на боку, Белоусов говорит в трубку телефона. Увидев меня, зажал ладонью микрофон:
— Сыграли тревогу! Через час отчаливаем! Свистай всех ротных.
В ту же ночь наш батальон покинул городок…
После нескольких переходов мы подошли к Будапешту. Дул холодный ветер, падал густыми хлопьями мокрый снег. У моста через Дунай одинокой точкой светился фонарь сапера. Слышно было, как о понтоны плескалась упругая волна. Впереди полыхала заревом Буда — западная часть города. Горели десятки домов. Обгоняя нас, катили автомобили с орудиями, минометами, зачехленными «катюшами».
Впереди нашей колонны капитан Белоусов. Шаг у него широкий, степенный.
На привале он первым делом закуривает. Долго чиркает по коробке, но отсыревшие спички не зажигаются.
— Закурите от моей адской машинки, — предлагает рядовой Артемьев.
Он бьет стальной пластинкой по камню, ловко высекает искру и раздувает тлеющий огонек на фитиле.
Об Артемьеве солдаты говорят, что он «и жнец, и швец, и на дуде игрец». Отличный радист, он еще искусный сапожник, плотник. Никто вкуснее его не приготовит из концентрата кашу. Кажется, нет такого дела, которого бы он не знал.
Курим торопливо, зажав папироски в кулак. Привал, как всегда, короток. А вокруг комбата солдаты.
Сыплются вопросы о Втором фронте, о том, как идут дела на Берлинском направлении. Спрашивают, что нового на Родине.
Вскоре опять шагаем. Курс на Секешфехервар. За взводом связи идет первая стрелковая рота. В голове ее Порубилкин.
— Как дела, Володя?
— Лучше всех!
Он никогда не унывает.
— О черт! Кажется, в голенища вода полилась! — слышится из рядов дурашливый голос.
— А ты ноги выше поднимай!
Вот догоняет строй рядовой Глухов. За спиной снайперская винтовка. Из нее он уложил в Карелии восемнадцать гитлеровцев.
За стрелками идут бронебойщики. Левофланговым шагает рядовой Семихов. Скромный с виду, даже немного застенчивый, в бою он неузнаваем. Лезет в самое пекло. При форсировании Свири дважды под сильным огнем переправлял через реку солдат. Прямым попаданием снаряда лодку разнесло, солдат уцелел чудом. Вплавь добрался до берега, взял другую лодку и переплыл на ней.
— Ты минутами не разбрасывайся, — слышу голос солдата Василькова. — Из них часы складываются.
Этот плотный крепыш — солдат бывалый. Мне рассказали удивительную историю, случившуюся с ним зимой сорок второго года. Десантникам, в числе которых находился Васильков, предстояло выброситься в тыл врага и захватить аэродром. Ночью самолеты взлетели, а к рассвету приблизились к цели.
— Приготовиться! — прозвучала команда.
Отсчет времени велся на доли секунды. Промедлить с прыжком значило задержать остальных, а задержка при десантировании недопустима. Самолет летит, преодолевая каждое мгновение десятки метров, если опоздать, то в воздухе отнесет на сотни метров и после приземления придется долго действовать в одиночку, прежде чем найдешь товарищей.
По команде «пошел!» нырнули первые десантники. За ними еще и еще… и вдруг стоявший у двери летчик метнулся к Василькову, отшвырнул его от двери.
— Смотри!
Солдат оглянулся и замер. На полу, у ног, лежал белый купол парашюта. Неосторожным движением сосед, а может и сам Васильков, выдернул шпильки, что замыкали клапаны, ранец открылся, и купол вывалился из него.
Летчик махнул рукой, указывая, чтобы Васильков ушел в глубь корабля. Прыгать нельзя. Легкий шелк может в воздухе во время прыжка опутать тело десантника или зацепиться за стабилизатор самолета.
Секунды шли, мимо скользили и исчезали в черном прямоугольнике ночи солдаты, а Васильков, зажав купол парашюта, стоял, не зная, что предпринять.
И вдруг он бросился к двери.
— Стой! Куда? — кинулся к нему летчик.
— Поше-ел! — скомандовал себе по привычке солдат и вывалился в зияющую пустоту.
Так совершил он этот прыжок и вступил вместе со своими товарищами в бой.
Подобных Василькову в батальоне множество. Все — десантники, не раз прыгали с самолетов. Некоторые успели побывать во вражеском тылу. О каждом хоть повесть пиши.
…Утром, после ночного перехода, у одной из повозок я услышал голос офицера:
— Чтоб этой дряни здесь не было! Разрубить и сжечь!
Перед офицером стоял Забара. Молдаванин Забара — хороший солдат. Он подвижен, исполнителен, понятлив. Не было случая, чтобы на него повысили голос. Чем же он провинился? Ага, вот что. В руках у ординарца небольшой деревянный щит — немецкий дорожный указатель. Его сняли в прошлом году с дорожного столба в Белоруссии. На ровной и гладкой поверхности, выкрашенной в ядовито-желтую краску, черными буквами выведено: «Nach Moskau» — на Москву. Указатель долгое время служил в штабной землянке столешницей.
— Зачем же рубить? — возразил я. — Доской я сам распоряжусь. Расстанусь с ней где-нибудь в Вене или Мюнхене. Приколочу в назидание потомкам в самом центре города. Чтоб знали, чем кончаются походы на Москву.
— Ну, разве что так… Тогда спрятать ее подальше…
Каждое утро после ночного перехода мы включали рацию, слушали последние известия. Нас интересовало, что скажет Москва о 3-м Украинском фронте. У рации, как всегда, колдовал Артемьев.
— Войска Третьего Украинского фронта, — услышали мы на сей раз, — северо-восточнее озера Балатон отражали ожесточенные атаки крупных сил пехоты и танков противника, перешедшего в контрнаступление и стремившегося прорваться к реке Дунай. Ценой больших потерь вражеским войскам на отдельных участках удалось вклиниться в нашу оборону.
Да, это уже нас непосредственно касается, мы ведь туда идем.
Вот уже полгода со страниц газет не сходят названия венгерских городов и сел. А ныне бои развернулись под Секешфехерваром, Комаромом, Эстергомом. Сейчас от Секешфехервара нас отделяет немногим более тридцати километров…
Я всматриваюсь в карту. Секешфехервар напоминает паука: от него во все стороны отходят длинные щупальца — дороги. Город — узел сообщений, этим, собственно, и определяется его значение. Синяя линия переднего края врага огибает город с запада, тянется на север к господскому двору Барбала, к Замолю. Пометка на моей карте: «3 тд СС “МГ”». Это значит: здесь обороняются части 3-й немецкой танковой дивизии СС «Мертвая голова».
Надпись на карте я сделал накануне наступления 15 марта. В тот день узкими ходами сообщения, цепляясь то сумкой, то чехлом бинокля за стенки траншеи, мы пробирались по незнакомому лабиринту к переднему краю. Наконец вышли к наблюдательному пункту одной из рот.
— Только будьте осторожны, товарищи командиры, — предупредил нас рыжеусый солдат. Он находился во врезанной в траншею стрелковой ячейке. — Снайперы здорово бьют. У них здесь каждый бугорок на примете. Через перископ смотрите или в амбразуру.
Сам рыжеусый наблюдал через искусно оборудованную в бруствере амбразуру, напоминавшую щель. Потеснив солдата, я припал к ней. За траншеей начиналась нейтральная полоса. На кукурузном поле рядками торчали сухие стебли, виднелись многочисленные воронки. Неподалеку, уткнув длинный ствол орудия в землю, стоял танк. На борту — крест. Дальше — второй танк, рыже-бурый. Это огонь, вылизав краску, окрасил его так. За ним еще танк, и еще, и так по всему полю.
— Сколько нахлопали! — не удержался я.
— Третьего дня тут такая мясорубка была! — Солдат махнул рукой.
Вдали, за танками, едва заметные бугорки вражеских окопов.
— Внимание, товарищи офицеры. Эй, там, на баке! — бросил Белоусов отошедшим в сторону офицерам. — Достать карты, карандаши. Послушаем командира обороняющейся роты.
Осторожно высунув перископы, мы прильнули к ним, разглядывая местность.
— Перед передним краем противника минные поля, — объяснял незнакомый капитан. — Подступы простреливаются огнем. Пулемет вот у того бугорка, второй — вблизи темного пятна, у стыка троп — тоже. В общем, дряни тут понатыкано великое множество. У каждого ориентира — пулемет или противотанковое орудие. В подбитых танках — снайперы. В глубине — минометные и артиллерийские позиции.
Офицер достал из полевой сумки схему немецкой обороны. Подал комбату. Вся схема испещрена синими значками огневых точек.
— Нелегкая вам предстоит задача, — сочувствует офицер. — Оборону придется прогрызать.
— Мы грызть не умеем, — улыбнулся Порубилкин. — Мы будем ее рвать.
Одна из дорог, ведущих от Секешфехервара на север, проходит через отметку 214,0. Здесь батальон занял накануне наступления исходные позиции. Через эту отметку прочерчена красная стрела. Она нацелена в обход Секешфехервара с северо-запада. Острие уперлось в голубую поверхность Балатона.
Стрела обозначает направление главного удара дивизии. На стреле значок нашего батальона.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВЕНСКОЙ ОПЕРАЦИИ
С рекогносцировки маршал Толбухин в штаб возвратился в конце дня, уставший, но удовлетворенный. Встретивший его в начале утра начальник разведки генерал Рогов сообщил, что в течение ночи несколько немецких колонн покинули Секешфехервар, направляясь к границе с Австрией. Два командарма ударной группировки Глаголев и Захватаев доложили, что подчиненные им войска находятся в полной готовности и ждут сигнала. Маршал побывал на исходных позициях и убедился, что все именно так, как доложили командармы.
Рекогносцировку можно было и не проводить, потому что все спланировано и утверждено, что-либо изменять уже поздно. Однако беспокойство за исход предстоящей операции заставило Толбухина вновь побывать на решающем участке и уточнить некоторые детали.
Едва он появился на полевом пункте управления, как прибыл начальник штаба Иванов, потом генерал Неделин доложил об артиллерии, ее обеспеченности боеприпасами. За ним приехал авиационный начальник Судец. Потом маршал заслушал начальника разведки: нет ли каких изменений в группировке противника? Не появились ли новые части?
Лег поздно и долго не мог уснуть. Мысли о предстоящей, чрезвычайно значимой по важности операции не покидали его. Ведь целью ее являлось овладение столицей Австрии Веной! Что ожидает подчиненные войска? Чем кончится наступление, которое начнется завтра?
Толбухин проснулся будто от толчка. Протянул к тумбочке руку. Часы со светящимися стрелками показывали пятый час. Пора!
Накануне он отдал приказ, определяющий время начала артиллерийской подготовки и атаки пехоты. Учитывая близость огромного озера Балатон и царящие в окрестности туманы, артиллерийскую подготовку решено было начать в 10 часов 35 минут 16 марта, а атаку пехоты — через час.
Покашливая и тяжело дыша, натянул сапоги:
— Клименко! Подъем!
— Я готов! — вскочил в соседней комнате майор, адъютант.
Федор Иванович вышел из дома, постоял у порога, вдыхая промерзший за ночь воздух. Поглядел на небо. С вечера на нем играли, словно летние зарницы, огненные сполохи разрывов. Теперь залегла густая тьма, поглотившая мерцание далеких звезд.
Подсвечивая фонариком, приблизился генерал Желтов — член Военного Совета.
— Не мог заснуть, — произнес он.
— До сна ли! — отозвался Толбухин. — Потом отоспимся, Алексей Сергеевич.
Приглушенно светя подфарниками, автомобили направились на передовой наблюдательный пункт. Он в полосе 9-й гвардейской армии, неподалеку от населенного пункта Патка.
Луч света выхватил из тьмы стоявшую неподалеку тяжелую гаубицу. Возле нее — солдаты.
— Стой! — командующий вышел из автомобиля.
Сержант в вылинявшей гимнастерке доложил, что орудийный расчет с вечера занял огневые позиции и готов к открытию огня.
— Задачи знаете? Карточка огня есть?
— А как же, товарищ генерал! Все записано.
— Боеприпасы?
— Тоже готовы. Вон их сколько! — ткнул в темноту сержант. У него окающий, явно не южный говорок.
— Откуда сам? Уж не вологодский ли?
— Оттуда, товарищ генерал!
— Значит, земляки. А знаешь ли, кого будете поддерживать?
— Знаем: пехоту Блажевича.
Командующему вспомнился командир стрелковой дивизии, который к нему прибыл еще два года назад, на Миусе. Это был крепко сбитый и совершенно седой полковник с живыми глазами. Теперь он уже генерал и командует гвардейской дивизией.
— Фрицу не устоять. Это уж точно, — произнес с уверенностью сержант.
— Желаю успеха, земляк!
Позади, на востоке, чуть обозначилась заря. А там, где проходил передний край немецкой обороны, было по-прежнему темно. Взлетела ракета, прочертила в небе крутую дугу и погасла. И еще одна взвилась, далеко в стороне от первой. «Пролаял» пулемет…
— Товарищ маршал, войска фронта, заняв исходные позиции, находятся в полной боевой готовности, — вырос перед Федором Ивановичем начальник штаба генерал Иванов. Он под стать командующему, высокий, слегка медлительный.
— Как связь с войсками?
— Установлена и устойчива.
Толбухин, за ним Желтов и Иванов направились к блиндажу. Блиндаж широк, свободен, надежно, в четыре наката, покрыт бревнами. Горит лампочка, освещая стол с картой.
Командующий подошел к столу, уставился на карту. Она в ярких радужных красках. Справа, слева и внизу, у обреза карты, — таблицы, расчеты, графики. Красные стрелы армейских ударов направлены на противника. Они уходят в расположение через минные поля, проволочные заграждения. Стрелы пронзают оборонительные позиции и полосы полков и дивизий, проносятся через огневые позиции артиллерии и районы сосредоточения и кончаются в далекой глубине.
Взгляд Толбухина скользит по карте, словно пытается вобрать в себя все, что изображено на ней… Да, нелегко будет войскам. Такую оборону с ходу не возьмешь. Придется прогрызать… Вспомнились слова из немецкого журнала, с которым ознакомил его начальник разведки: «Мощный оборонительный рубеж «Маргарита» неприступен. Штурмовать его — равносильно попытке пробить головой гранитную стену».
У красных стрел надписи: 9-я гвардейская, 4-я гвардейская армии. Эти две армии должны совместными усилиями сломить сопротивление врага на переднем крае и в ближайшей глубине, а потом уже после ввода подвижных соединений развить наступление. Рубеж «Маргарита» — это не ниточка, это полоса чередующихся на глубину десятка километров укреплений и войск.
Командующий смотрит на стрелы, нервно постукивает пальцами. Он видит атакующие цепи своей пехоты и танков, казаков-кавалеристов, артиллерийские батареи. И сержанта в вылинявшей гимнастерке, который встретился в дороге. «Фрицу не устоять. Это уж точно…»
По плану первыми должны нанести бомбовые удары по важнейшим неприятельским объектам самолеты. Задача авиации — расстроить управление, подавить зенитные батареи, наблюдательные пункты, узлы связи. Но проклятый туман срывает намеченный план.
Уже давно рассвело, а туман не проходит.
Начальник штаба поворачивается к телефонистам и, указав на завешанную у амбразуры плащ-палатку, командует:
— Сбросьте!
Солдаты поспешно срывают плащ-палатку, открывая амбразуру.
— Вызовите Неделина, — требует маршал командующего артиллерией.
— Товарищ ноль-первый, двенадцатый у аппарата, — доносится голос командующего артиллерией фронта Митрофана Ивановича Неделина.
— Готово ли ваше хозяйство?
— Так точно, — отвечает маршалу артиллерийский начальник. — Мешает туман. Но синоптики обещают скорое улучшение погоды.
В 14 часов 55 минут солнце наконец выглянуло и тут же заработала артиллерия. Почти четыре тысячи орудий и минометов, скрытых в лощинах и бал очках, ударили по обороне противника. Целый час били, круша позиции и укрепления врага, уничтожая живую силу и боевую технику. Все утонуло в плотном грохоте, невозможно расслышать голос рядом говорящего.
Но вот в черное небо по всей ширине занимаемых войсками позиций взлетели красные ракеты. Атака!
Маршал Толбухин видел в стереотрубу, как из траншей поднялась пехота дивизии Блажевича и широкой цепью бросилась к утопавшим в черном дыму позициям врага.
— Хорошо пошли! — не удержался от одобрения командующий.
Войска 3-го Украинского фронта поддерживала авиация 17-й воздушной армии, которой командовал генерал-лейтенант Судец. Одновременно с артиллерийской подготовкой самолеты нанесли удары по расположенным в глубине обороны позициям, резервам и пунктам управления противника.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Шаркерестеш
Ночь на 16 марта…
Томительное ожидание рассвета. Солдаты пишут письма, пришивают свежие подворотнички, тихо, спокойно разговаривают, вспоминая прошлое.
О предстоящем бое упоминают вскользь, обходя главное… Успеет ли старшина вовремя накормить обедом? Где придется коротать следующую ночь?..
В одном из блиндажей солдат Семихов, приткнувшись к наспех сколоченному столу, огрызком карандаша писал на тетрадном листе. Чадящий светильник, сделанный из сплющенной снарядной гильзы, освещал его худощавое лицо, упрямый подбородок.
Я присел в темный угол и сразу почувствовал в теле тяжесть. Прикрыл глаза — весь день плыл в воображении: пятнадцатикилометровый марш мимо Ловашбереня, Патка, Баклаша, рекогносцировка на переднем крае; грязная дорога, по которой шагал в штаб полка. А вот сейчас нужно обойти все блиндажи, убедиться, что подготовка к наступлению завершена.
Рядом разорвался снаряд. С потолка сыплется за шиворот земля. Открываю глаза. Семихов, закончив письмо, аккуратно складывает его треугольником. На веснушчатом лице солдата — улыбка. Наверно, вспомнил девушку. Сколько же ему лет? Не больше девятнадцати… А может, и меньше?
— Ну вот, дождался боя, — говорю я. — А помнишь, неделю назад, под Монором, ты все жаловался, что долго сидим в тылу?
— Дождались, — улыбается он. — Когда атака будет? На рассвете?
— Быть в готовности к семи часам, а там обстоятельства подскажут.
— А правда, что перед нами эсэсовская дивизия, какая-то «Мертвая голова»? Мне бы письмо передать, а то пойдем утром в бой, так обязательно залежится.
Я взял письмо, прочитал: Марии Игнатьевне Семиховой.
— Жене?
— Какой жене! Матери.
Утро выдалось на редкость туманное. В двух шагах ничего не видно.
Семь часов. Роты замерли в траншеях, изготовились. Ждем артподготовки. Нервы натянуты до предела. Тишина кажется особенно гулкой. От каждого шороха вздрагиваешь.
Приходит распоряжение: артподготовку отложить; огонь вести нельзя — слишком густой туман. И мы снова ждем. Время растягивается, как резина. Скорей бы! Но туман не расходится. Кажется, что ты обложен ватой. Даже дышать трудно.
Туман исчез как-то разом. Выглянуло солнце. Открылось поле с бурыми танками и траншеей врага.
Артподготовка началась ревом «катюш». Далеко позади нас вспыхнуло облако. Оно на глазах росло, и вот уже в нем засверкали пунктиры огня. И земля впереди покрылась всплесками огня.
Все грохотало, и в грохоте тонули голоса людей. Потом в небе повисла красная ракета. Сигнал атаки!
Ракета не успела описать в небе дугу, как оглохшие, не слыша своего голоса, широко раскрыв рты, мы бросились вперед. Мы бежали, скользя и проваливаясь в напоенную влагой пахоту. Перед нами искромсанная проволока заграждения, за ней бруствер вражеской траншеи.
Я бежал, глотая ртом воздух. Бешено колотилось сердце. Слепил пот, и мне казалось, что бегу я медленно, что солдатская цепь удаляется и что все снаряды и мины непременно попадут в меня.
Бегу сильней, слышу рядом тяжелое дыхание радиста Артемьева и ординарца Забары. Два или три разрыва, возникшие между цепью и нашей группой управления, лишь подхлестнули.
Скорей к домам, к укрытию! С каждой секундой бруствер все ближе, ближе. Уже видны на нем сухие былинки травы. Прыжок — и траншея осталась позади. Промелькнуло на ее дне неподвижное тело гитлеровца, в стороне — автомат, ребристый цилиндр, футляр для гранат.
В селение ворвались с ходу. И едва достигли первых домов, как сквозь шум боя долетел скрипучий вой, похожий на ослиный крик. Шестиствольный немецкий миномет… Наши солдаты называли его «ишаком».
Мы бросились к стене. Совсем рядом рвануло, потом еще… еще. Задымились многочисленные воронки. От них тянулись вверх сизые струйки с удушливым запахом гари.
— Пронесло, — выдохнул Артемьев. — А где же антенна?
Он оглядывался вокруг, ища антенну своей рации. Вместо нее торчал короткий стерженек с гладким срезом: осколок аккуратно отсек металлический прут.
На стене дома черной краской нарисована стрела. Она направлена в сторону противника. Рядом надпись: «Хозяйство Румянцева». «Какого Румянцева?» — недоумеваю я. Потом догадываюсь, ведь наши части побывали здесь еще зимой, в населенном пункте были сильнейшие бои, но противнику удалось все же им овладеть. А стрела-указатель с фамилией командира части, которая тогда вела бой, сохранилась. Куском кирпича поверх царапаю «Белоусова».
Неожиданно послышался лязг гусениц. Немецкие танки! Они скрывались за домами на противоположной стороне улицы.
— «Пэтээровцы», вперед! — кричит Белоусов, делая знак рукой расчету Семихова.
Солдаты забежали за дом. Новый разрыв, содрогнулись стены, с крыши посыпалась черепица.
— Где он, гад фашистский?
Шапка Семихова сбилась на затылок, шинель расстегнута. По разгоряченному лицу катится пот. Подхватив длинное тело бронебойки, солдаты выбежали из укрытия и залегли. Прицелившись, Семихов выстрелил.
Неожиданно пушка танка развернулась в сторону бронебойки. Тупой ее срез смотрел прямо на солдат. Сверкнул разрыв. Ружье отшвырнуло в сторону. Второй снаряд разорвался позади неподвижно лежащих солдат.
— Как он их! — охнул Артемьев. И вдруг один из лежавших медленно поднял голову.
— Давай сюда! — крикнул Артемьев. — В укрытие!
Но солдат, казалось, не слышал. Опираясь на руки, он с трудом встал. Это был Семихов. Покачиваясь, неуверенной походкой раненого человека, зажав в руке большую гранату, он двинулся к дому, за которым скрывался танк.
— Семихов, назад! Назад, Семихов!
Но солдат все шел и шел, упрямо и медленно. Приблизившись к дому, он кинулся вперед. И в тот момент из-за угла, подминая кусты и тонкоствольные деревца, выполз танк. Размахнувшись, Семихов метнул в него гранату.
Прогремел взрыв. Тяжелый корпус танка содрогнулся. А солдат, цепляясь руками за доски палисадника, стал медленно оседать…
Местечко, где это произошло, называется Шаркерестеш. Название его упоминалось в извещении, которое отправили спустя два дня Марии Игнатьевне Семиховой.
Недавно из Архангельской области Лидия Васильевна Никулина прислала письмо. Она сообщила, что ее девятнадцатилетний брат Леонид сражался в Венгрии. «В конце марта сорок пятого года мы получили от него последнее письмо. Он писал, что возглавляет ротную комсомольскую организацию и на днях вступил в партию. Еще писал, что будет достоин памяти отца, погибшего на фронте два года назад. В конверт была вложена маленькая фотография Леонида: он с гвардейским знаком на груди, медалью «За отвагу».
«А спустя немного, — продолжала сестра, — мы получили письмо от командования части. В письме сообщалось, что Леонид погиб смертью героя 17 марта в боях за местечко Шаркерестеш и похоронен в трехстах метрах от его восточной окраины…
«Прошло много лет, но ничего не забывается, и пока живы мы, свидетели их жизни, хочется узнать многое о наших славных защитниках и оставить близким добрую память». Так писала сестра воина…
«Уточните обстановку в «девятке»?! — приказал Толбухин, имея в виду 9-ю гвардейскую армию Глаголева.
Но генерал Иванов уже говорил с командиром дивизии Блажевичем, полки которого наступали на направлении главного удара.
— Что?.. Прошли?.. Три траншеи?.. Ворвались в Шаркерестеш? Ясно… — Он отвел в сторону телефонную трубку. — Товарищ маршал. Комдив докладывает: «Первая позиция наша! Три траншеи позади! Наступление дивизии идет успешно, хотя сопротивление упорное».
— Хорошо! А как дела у Захватаева?
— У аппарата командующий 4-й гвардейской армии.
— Доложите обстановку, Никанор Дмитриевич.
— Овладели первой и второй траншеями. Сейчас ведем бой за третью. Противник оказывает упорное сопротивление.
— Вы отстаете от соседа. Там дивизии уже на второй позиции. Используйте артиллерию, давите огнем, но только не останавливаться!
Толбухин положил трубку и тут же велел:
— Командарма 27-й!
27-й армией командовал генерал Трофименко. В 3-й Украинский фронт пришел только в феврале. Однако показал себя опытным военачальником, умеющим добиваться победы в трудных условиях. Теперь его армия действовала на второстепенном направлении. Войска должны были сковать противника дерзкими атаками, способствуя соседним гвардейским соединениям.
Толбухин потребовал от войск генерала Трофименко более активных действий.
— Делаем все возможное, товарищ маршал.
— Вы должны делать и невозможное, — нелицеприятно заключил командующий.
Первый день Венской операции не дал ожидаемых результатов. На решающем направлении войска 9-й гвардейской армии продвинулись местами до 7 километров; соседняя 4-я гвардейская армия — только на 3 километра. К исходу дня бои шли на восточных окраинах городов Шеред, Шаркерестеш, Секешфехервар и у озера Веленце.
О событиях первого дня наступления командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант Неделин писал в своем полевом блокноте:
«Вечером 16 марта в районе Ашло противник предпринял контратаку двадцатью танками с десантом автоматчиков. Батарея 76-миллиметровых пушек 98-й гвардейской стрелковой дивизии смело вступила с ними в огневой поединок, уничтожила 8 танков и до 50 фашистов. Героический подвиг совершил старшина Альшевский. Он сражался до последнего патрона. Будучи тяжело раненным, отважный воин противотанковой гранатой подорвал себя вместе с четырьмя немцами, пытавшимися взять его в плен».
Трудным был день 16 марта для войск фронта. Невыполнение намеченных задач объяснялось не только упорным сопротивлением противника, но и отсутствием в составе ударной группировки подвижных войск для развития оперативного успеха. Имевшиеся во фронте танковые и механизированные части в предыдущих боях понесли значительные потери, а оставшиеся боевые машины находились в войсках 26-й и 27-й армий, где потери в личном составе стрелковых частей были особенно ощутимы.
— Танки, танки нужны, — говорили генералы.
Неожиданные сведения сообщил генерал Рогов: разведка находившихся вблизи Секешфехервара дивизий доносила, что немцы окапывают свои танки, создавая из них бронированный огневой рубеж. В любой момент машины могут покинуть укрытия и принять боевой порядок для наступления.
Сообщение насторожило не только командование фронтом, но Верховное Главнокомандование в Москве. На предложение начальника Генштаба генерала Антонова передать находящуюся 6-ю гвардейскую танковую армию из 2-го в 3-й Украинский фронт, Сталин возразил:
— А если немцы перейдут в контрнаступление? Чем будем отражать танки Дитриха? Пока повременим.
Однако первый день сражения и доводы генерала армии Антонова убедили в принятии кардинального решения.
— Вызовите Малиновского, я сам с ним буду говорить.
Маршал Малиновский находился в это время на передовом наблюдательном пункте. Не без огорчения он принял указание Верховного Главнокомандующего о передаче соседнему фронту танковой армии генерала Кравченко. В наступлении на Будапешт ее роль невозможно было переоценить. Теперь же она должна сломить сопротивление противника, где наступление 9-й гвардейской армии застопорилось. Сталин твердо пообещал, что армия затем будет возвращена. Одновременно Малиновскому поручалось лично поставить армии задачу на бой в направлении Балице, Варпалоты, Веспрема и на ходу передать ее в состав соседнего фронта.
Состоявшая из 5-го гвардейского танкового и 9-го гвардейского механизированного корпусов танковая армия была усилена артиллерийской бригадой, двумя зенитно-артиллерийскими полками и одним инженерным батальоном.
С рекогносцировки маршал Толбухин в штаб возвратился в конце дня, уставший, но удовлетворенный. Встретивший его в начале утра начальник разведки генерал Рогов сообщил, что в течение ночи несколько немецких колонн покинули Секешфехервар, направляясь к границе с Австрией. Два командарма ударной группировки Глаголев и Захватаев доложили, что подчиненные им войска находятся в полной готовности и ждут сигнала. Маршал побывал на исходных позициях и убедился, что все именно так, как доложили командармы.
Рекогносцировку можно было и не проводить, потому что все спланировано и утверждено, что-либо изменять уже поздно. Однако беспокойство за исход предстоящей операции заставило Толбухина вновь побывать на решающем участке и уточнить некоторые детали.
Едва он появился на полевом пункте управления, как прибыл начальник штаба Иванов, потом генерал Неделин доложил об артиллерии, ее обеспеченности боеприпасами. За ним приехал авиационный начальник Судец. Потом маршал заслушал начальника разведки: нет ли каких изменений в группировке противника? Не появились ли новые части?
Лег поздно и долго не мог уснуть. Мысли о предстоящей, чрезвычайно значимой по важности операции не покидали его. Ведь целью ее являлось овладение столицей Австрии Веной! Что ожидает подчиненные войска? Чем кончится наступление, которое начнется завтра?
Толбухин проснулся будто от толчка. Протянул к тумбочке руку. Часы со светящимися стрелками показывали пятый час. Пора!
Накануне он отдал приказ, определяющий время начала артиллерийской подготовки и атаки пехоты. Учитывая близость огромного озера Балатон и царящие в окрестности туманы, артиллерийскую подготовку решено было начать в 10 часов 35 минут 16 марта, а атаку пехоты — через час.
Покашливая и тяжело дыша, натянул сапоги:
— Клименко! Подъем!
— Я готов! — вскочил в соседней комнате майор, адъютант.
Федор Иванович вышел из дома, постоял у порога, вдыхая промерзший за ночь воздух. Поглядел на небо. С вечера на нем играли, словно летние зарницы, огненные сполохи разрывов. Теперь залегла густая тьма, поглотившая мерцание далеких звезд.
Подсвечивая фонариком, приблизился генерал Желтов — член Военного Совета.
— Не мог заснуть, — произнес он.
— До сна ли! — отозвался Толбухин. — Потом отоспимся, Алексей Сергеевич.
Приглушенно светя подфарниками, автомобили направились на передовой наблюдательный пункт. Он в полосе 9-й гвардейской армии, неподалеку от населенного пункта Патка.
Луч света выхватил из тьмы стоявшую неподалеку тяжелую гаубицу. Возле нее — солдаты.
— Стой! — командующий вышел из автомобиля.
Сержант в вылинявшей гимнастерке доложил, что орудийный расчет с вечера занял огневые позиции и готов к открытию огня.
— Задачи знаете? Карточка огня есть?
— А как же, товарищ генерал! Все записано.
— Боеприпасы?
— Тоже готовы. Вон их сколько! — ткнул в темноту сержант. У него окающий, явно не южный говорок.
— Откуда сам? Уж не вологодский ли?
— Оттуда, товарищ генерал!
— Значит, земляки. А знаешь ли, кого будете поддерживать?
— Знаем: пехоту Блажевича.
Командующему вспомнился командир стрелковой дивизии, который к нему прибыл еще два года назад, на Миусе. Это был крепко сбитый и совершенно седой полковник с живыми глазами. Теперь он уже генерал и командует гвардейской дивизией.
— Фрицу не устоять. Это уж точно, — произнес с уверенностью сержант.
— Желаю успеха, земляк!
Позади, на востоке, чуть обозначилась заря. А там, где проходил передний край немецкой обороны, было по-прежнему темно. Взлетела ракета, прочертила в небе крутую дугу и погасла. И еще одна взвилась, далеко в стороне от первой. «Пролаял» пулемет…
— Товарищ маршал, войска фронта, заняв исходные позиции, находятся в полной боевой готовности, — вырос перед Федором Ивановичем начальник штаба генерал Иванов. Он под стать командующему, высокий, слегка медлительный.
— Как связь с войсками?
— Установлена и устойчива.
Толбухин, за ним Желтов и Иванов направились к блиндажу. Блиндаж широк, свободен, надежно, в четыре наката, покрыт бревнами. Горит лампочка, освещая стол с картой.
Командующий подошел к столу, уставился на карту. Она в ярких радужных красках. Справа, слева и внизу, у обреза карты, — таблицы, расчеты, графики. Красные стрелы армейских ударов направлены на противника. Они уходят в расположение через минные поля, проволочные заграждения. Стрелы пронзают оборонительные позиции и полосы полков и дивизий, проносятся через огневые позиции артиллерии и районы сосредоточения и кончаются в далекой глубине.
Взгляд Толбухина скользит по карте, словно пытается вобрать в себя все, что изображено на ней… Да, нелегко будет войскам. Такую оборону с ходу не возьмешь. Придется прогрызать… Вспомнились слова из немецкого журнала, с которым ознакомил его начальник разведки: «Мощный оборонительный рубеж «Маргарита» неприступен. Штурмовать его — равносильно попытке пробить головой гранитную стену».
У красных стрел надписи: 9-я гвардейская, 4-я гвардейская армии. Эти две армии должны совместными усилиями сломить сопротивление врага на переднем крае и в ближайшей глубине, а потом уже после ввода подвижных соединений развить наступление. Рубеж «Маргарита» — это не ниточка, это полоса чередующихся на глубину десятка километров укреплений и войск.
Командующий смотрит на стрелы, нервно постукивает пальцами. Он видит атакующие цепи своей пехоты и танков, казаков-кавалеристов, артиллерийские батареи. И сержанта в вылинявшей гимнастерке, который встретился в дороге. «Фрицу не устоять. Это уж точно…»
По плану первыми должны нанести бомбовые удары по важнейшим неприятельским объектам самолеты. Задача авиации — расстроить управление, подавить зенитные батареи, наблюдательные пункты, узлы связи. Но проклятый туман срывает намеченный план.
Уже давно рассвело, а туман не проходит.
Начальник штаба поворачивается к телефонистам и, указав на завешанную у амбразуры плащ-палатку, командует:
— Сбросьте!
Солдаты поспешно срывают плащ-палатку, открывая амбразуру.
— Вызовите Неделина, — требует маршал командующего артиллерией.
— Товарищ ноль-первый, двенадцатый у аппарата, — доносится голос командующего артиллерией фронта Митрофана Ивановича Неделина.
— Готово ли ваше хозяйство?
— Так точно, — отвечает маршалу артиллерийский начальник. — Мешает туман. Но синоптики обещают скорое улучшение погоды.
В 14 часов 55 минут солнце наконец выглянуло и тут же заработала артиллерия. Почти четыре тысячи орудий и минометов, скрытых в лощинах и бал очках, ударили по обороне противника. Целый час били, круша позиции и укрепления врага, уничтожая живую силу и боевую технику. Все утонуло в плотном грохоте, невозможно расслышать голос рядом говорящего.
Но вот в черное небо по всей ширине занимаемых войсками позиций взлетели красные ракеты. Атака!
Маршал Толбухин видел в стереотрубу, как из траншей поднялась пехота дивизии Блажевича и широкой цепью бросилась к утопавшим в черном дыму позициям врага.
— Хорошо пошли! — не удержался от одобрения командующий.
Войска 3-го Украинского фронта поддерживала авиация 17-й воздушной армии, которой командовал генерал-лейтенант Судец. Одновременно с артиллерийской подготовкой самолеты нанесли удары по расположенным в глубине обороны позициям, резервам и пунктам управления противника.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Шаркерестеш
Ночь на 16 марта…
Томительное ожидание рассвета. Солдаты пишут письма, пришивают свежие подворотнички, тихо, спокойно разговаривают, вспоминая прошлое.
О предстоящем бое упоминают вскользь, обходя главное… Успеет ли старшина вовремя накормить обедом? Где придется коротать следующую ночь?..
В одном из блиндажей солдат Семихов, приткнувшись к наспех сколоченному столу, огрызком карандаша писал на тетрадном листе. Чадящий светильник, сделанный из сплющенной снарядной гильзы, освещал его худощавое лицо, упрямый подбородок.
Я присел в темный угол и сразу почувствовал в теле тяжесть. Прикрыл глаза — весь день плыл в воображении: пятнадцатикилометровый марш мимо Ловашбереня, Патка, Баклаша, рекогносцировка на переднем крае; грязная дорога, по которой шагал в штаб полка. А вот сейчас нужно обойти все блиндажи, убедиться, что подготовка к наступлению завершена.
Рядом разорвался снаряд. С потолка сыплется за шиворот земля. Открываю глаза. Семихов, закончив письмо, аккуратно складывает его треугольником. На веснушчатом лице солдата — улыбка. Наверно, вспомнил девушку. Сколько же ему лет? Не больше девятнадцати… А может, и меньше?
— Ну вот, дождался боя, — говорю я. — А помнишь, неделю назад, под Монором, ты все жаловался, что долго сидим в тылу?
— Дождались, — улыбается он. — Когда атака будет? На рассвете?
— Быть в готовности к семи часам, а там обстоятельства подскажут.
— А правда, что перед нами эсэсовская дивизия, какая-то «Мертвая голова»? Мне бы письмо передать, а то пойдем утром в бой, так обязательно залежится.
Я взял письмо, прочитал: Марии Игнатьевне Семиховой.
— Жене?
— Какой жене! Матери.
Утро выдалось на редкость туманное. В двух шагах ничего не видно.
Семь часов. Роты замерли в траншеях, изготовились. Ждем артподготовки. Нервы натянуты до предела. Тишина кажется особенно гулкой. От каждого шороха вздрагиваешь.
Приходит распоряжение: артподготовку отложить; огонь вести нельзя — слишком густой туман. И мы снова ждем. Время растягивается, как резина. Скорей бы! Но туман не расходится. Кажется, что ты обложен ватой. Даже дышать трудно.
Туман исчез как-то разом. Выглянуло солнце. Открылось поле с бурыми танками и траншеей врага.
Артподготовка началась ревом «катюш». Далеко позади нас вспыхнуло облако. Оно на глазах росло, и вот уже в нем засверкали пунктиры огня. И земля впереди покрылась всплесками огня.
Все грохотало, и в грохоте тонули голоса людей. Потом в небе повисла красная ракета. Сигнал атаки!
Ракета не успела описать в небе дугу, как оглохшие, не слыша своего голоса, широко раскрыв рты, мы бросились вперед. Мы бежали, скользя и проваливаясь в напоенную влагой пахоту. Перед нами искромсанная проволока заграждения, за ней бруствер вражеской траншеи.
Я бежал, глотая ртом воздух. Бешено колотилось сердце. Слепил пот, и мне казалось, что бегу я медленно, что солдатская цепь удаляется и что все снаряды и мины непременно попадут в меня.
Бегу сильней, слышу рядом тяжелое дыхание радиста Артемьева и ординарца Забары. Два или три разрыва, возникшие между цепью и нашей группой управления, лишь подхлестнули.
Скорей к домам, к укрытию! С каждой секундой бруствер все ближе, ближе. Уже видны на нем сухие былинки травы. Прыжок — и траншея осталась позади. Промелькнуло на ее дне неподвижное тело гитлеровца, в стороне — автомат, ребристый цилиндр, футляр для гранат.
В селение ворвались с ходу. И едва достигли первых домов, как сквозь шум боя долетел скрипучий вой, похожий на ослиный крик. Шестиствольный немецкий миномет… Наши солдаты называли его «ишаком».
Мы бросились к стене. Совсем рядом рвануло, потом еще… еще. Задымились многочисленные воронки. От них тянулись вверх сизые струйки с удушливым запахом гари.
— Пронесло, — выдохнул Артемьев. — А где же антенна?
Он оглядывался вокруг, ища антенну своей рации. Вместо нее торчал короткий стерженек с гладким срезом: осколок аккуратно отсек металлический прут.
На стене дома черной краской нарисована стрела. Она направлена в сторону противника. Рядом надпись: «Хозяйство Румянцева». «Какого Румянцева?» — недоумеваю я. Потом догадываюсь, ведь наши части побывали здесь еще зимой, в населенном пункте были сильнейшие бои, но противнику удалось все же им овладеть. А стрела-указатель с фамилией командира части, которая тогда вела бой, сохранилась. Куском кирпича поверх царапаю «Белоусова».
Неожиданно послышался лязг гусениц. Немецкие танки! Они скрывались за домами на противоположной стороне улицы.
— «Пэтээровцы», вперед! — кричит Белоусов, делая знак рукой расчету Семихова.
Солдаты забежали за дом. Новый разрыв, содрогнулись стены, с крыши посыпалась черепица.
— Где он, гад фашистский?
Шапка Семихова сбилась на затылок, шинель расстегнута. По разгоряченному лицу катится пот. Подхватив длинное тело бронебойки, солдаты выбежали из укрытия и залегли. Прицелившись, Семихов выстрелил.
Неожиданно пушка танка развернулась в сторону бронебойки. Тупой ее срез смотрел прямо на солдат. Сверкнул разрыв. Ружье отшвырнуло в сторону. Второй снаряд разорвался позади неподвижно лежащих солдат.
— Как он их! — охнул Артемьев. И вдруг один из лежавших медленно поднял голову.
— Давай сюда! — крикнул Артемьев. — В укрытие!
Но солдат, казалось, не слышал. Опираясь на руки, он с трудом встал. Это был Семихов. Покачиваясь, неуверенной походкой раненого человека, зажав в руке большую гранату, он двинулся к дому, за которым скрывался танк.
— Семихов, назад! Назад, Семихов!
Но солдат все шел и шел, упрямо и медленно. Приблизившись к дому, он кинулся вперед. И в тот момент из-за угла, подминая кусты и тонкоствольные деревца, выполз танк. Размахнувшись, Семихов метнул в него гранату.
Прогремел взрыв. Тяжелый корпус танка содрогнулся. А солдат, цепляясь руками за доски палисадника, стал медленно оседать…
Местечко, где это произошло, называется Шаркерестеш. Название его упоминалось в извещении, которое отправили спустя два дня Марии Игнатьевне Семиховой.
Недавно из Архангельской области Лидия Васильевна Никулина прислала письмо. Она сообщила, что ее девятнадцатилетний брат Леонид сражался в Венгрии. «В конце марта сорок пятого года мы получили от него последнее письмо. Он писал, что возглавляет ротную комсомольскую организацию и на днях вступил в партию. Еще писал, что будет достоин памяти отца, погибшего на фронте два года назад. В конверт была вложена маленькая фотография Леонида: он с гвардейским знаком на груди, медалью «За отвагу».
«А спустя немного, — продолжала сестра, — мы получили письмо от командования части. В письме сообщалось, что Леонид погиб смертью героя 17 марта в боях за местечко Шаркерестеш и похоронен в трехстах метрах от его восточной окраины…
«Прошло много лет, но ничего не забывается, и пока живы мы, свидетели их жизни, хочется узнать многое о наших славных защитниках и оставить близким добрую память». Так писала сестра воина…
«Уточните обстановку в «девятке»?! — приказал Толбухин, имея в виду 9-ю гвардейскую армию Глаголева.
Но генерал Иванов уже говорил с командиром дивизии Блажевичем, полки которого наступали на направлении главного удара.
— Что?.. Прошли?.. Три траншеи?.. Ворвались в Шаркерестеш? Ясно… — Он отвел в сторону телефонную трубку. — Товарищ маршал. Комдив докладывает: «Первая позиция наша! Три траншеи позади! Наступление дивизии идет успешно, хотя сопротивление упорное».
— Хорошо! А как дела у Захватаева?
— У аппарата командующий 4-й гвардейской армии.
— Доложите обстановку, Никанор Дмитриевич.
— Овладели первой и второй траншеями. Сейчас ведем бой за третью. Противник оказывает упорное сопротивление.
— Вы отстаете от соседа. Там дивизии уже на второй позиции. Используйте артиллерию, давите огнем, но только не останавливаться!
Толбухин положил трубку и тут же велел:
— Командарма 27-й!
27-й армией командовал генерал Трофименко. В 3-й Украинский фронт пришел только в феврале. Однако показал себя опытным военачальником, умеющим добиваться победы в трудных условиях. Теперь его армия действовала на второстепенном направлении. Войска должны были сковать противника дерзкими атаками, способствуя соседним гвардейским соединениям.
Толбухин потребовал от войск генерала Трофименко более активных действий.
— Делаем все возможное, товарищ маршал.
— Вы должны делать и невозможное, — нелицеприятно заключил командующий.
Первый день Венской операции не дал ожидаемых результатов. На решающем направлении войска 9-й гвардейской армии продвинулись местами до 7 километров; соседняя 4-я гвардейская армия — только на 3 километра. К исходу дня бои шли на восточных окраинах городов Шеред, Шаркерестеш, Секешфехервар и у озера Веленце.
О событиях первого дня наступления командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант Неделин писал в своем полевом блокноте:
«Вечером 16 марта в районе Ашло противник предпринял контратаку двадцатью танками с десантом автоматчиков. Батарея 76-миллиметровых пушек 98-й гвардейской стрелковой дивизии смело вступила с ними в огневой поединок, уничтожила 8 танков и до 50 фашистов. Героический подвиг совершил старшина Альшевский. Он сражался до последнего патрона. Будучи тяжело раненным, отважный воин противотанковой гранатой подорвал себя вместе с четырьмя немцами, пытавшимися взять его в плен».
Трудным был день 16 марта для войск фронта. Невыполнение намеченных задач объяснялось не только упорным сопротивлением противника, но и отсутствием в составе ударной группировки подвижных войск для развития оперативного успеха. Имевшиеся во фронте танковые и механизированные части в предыдущих боях понесли значительные потери, а оставшиеся боевые машины находились в войсках 26-й и 27-й армий, где потери в личном составе стрелковых частей были особенно ощутимы.
— Танки, танки нужны, — говорили генералы.
Неожиданные сведения сообщил генерал Рогов: разведка находившихся вблизи Секешфехервара дивизий доносила, что немцы окапывают свои танки, создавая из них бронированный огневой рубеж. В любой момент машины могут покинуть укрытия и принять боевой порядок для наступления.
Сообщение насторожило не только командование фронтом, но Верховное Главнокомандование в Москве. На предложение начальника Генштаба генерала Антонова передать находящуюся 6-ю гвардейскую танковую армию из 2-го в 3-й Украинский фронт, Сталин возразил:
— А если немцы перейдут в контрнаступление? Чем будем отражать танки Дитриха? Пока повременим.
Однако первый день сражения и доводы генерала армии Антонова убедили в принятии кардинального решения.
— Вызовите Малиновского, я сам с ним буду говорить.
Маршал Малиновский находился в это время на передовом наблюдательном пункте. Не без огорчения он принял указание Верховного Главнокомандующего о передаче соседнему фронту танковой армии генерала Кравченко. В наступлении на Будапешт ее роль невозможно было переоценить. Теперь же она должна сломить сопротивление противника, где наступление 9-й гвардейской армии застопорилось. Сталин твердо пообещал, что армия затем будет возвращена. Одновременно Малиновскому поручалось лично поставить армии задачу на бой в направлении Балице, Варпалоты, Веспрема и на ходу передать ее в состав соседнего фронта.
Состоявшая из 5-го гвардейского танкового и 9-го гвардейского механизированного корпусов танковая армия была усилена артиллерийской бригадой, двумя зенитно-артиллерийскими полками и одним инженерным батальоном.
ДНИ 18–19 МАРТА
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
У Иноты
К исходу дня позвонили из штаба полка с напоминанием о донесении.
— Представить сведения о положении подразделений, трофеях, потерях.
Минут через сорок посыльные возвратились из рот с нужными данными. Подбив их, я схватился за голову: из батальона, насчитывающего почти шестьсот человек, убыль составила 97 человек! После первого боя, продолжавшегося менее пяти часов, в батальоне оказалось столько убитых и раненых!
— Ты не напутал? — спросил Белоусов.
— Никак нет! Вот сведения, подписанные ротными командирами. Двадцать шесть у Порубилкина. Тридцать один у Аршуткина, девятнадцать у «пэтээровцев».
— Ну-ка вызови Аршуткина. Я сам с ним поговорю. — Белоусов сдвинул на затылок шапку.
— Да-a, — тяжко вздыхает его заместитель по политчасти капитан Третьяков. В волнении он заталкивает в мундштук сигарету.
Старший лейтенант Аршуткин командует 2-й стрелковой ротой. В наступлении рота была в центре боевого порядка, направляющей. На нее противник в основном сосредоточил свой огонь.
— Аршуткин, вы не ошиблись в донесении? — спрашивает Белоусов.
— Никак нет, я сам составлял на погибших и раненых список, могу подтвердить. Головой отвечаю.
— Не надо головой, — хмурится комбат.
Едва отправили донесение, как снова звонок из штаба:
— К рассвету подготовить для большого начальства наблюдательный пункт.
Какое большое начальство имелось в виду, не сообщили. Может, это командир дивизии генерал-майор Блажевич, а может, генерал-лейтенант Миронов, который командует нашим 37-м гвардейским корпусом, а возможно, и сам командарм генерал-полковник Глаголев.
Я вызвал командира разведвзвода сибиряка Крекотина и приказал к 6.00 найти такое место.
— А его искать не надо. Такой наблюдательный пункт как раз над нами, — доложил сержант. — С него видна вся низина до канала и до самой железнодорожной станции, как ее?..
— Моха.
— Вот-вот.
— А ну пойдем, поглядим.
— Так сейчас ничего не увидишь: темень да туман.
На рассвете я вместе с разведчиками поднялся к месту наблюдения. Крекотин оказался прав: к станции Моха вела дорога по зеленой луговине, где мог развернуться в боевой порядок не только наш батальон, но и батальоны соседних полков.
Тут на дороге из тыла послышался автомобильный рокот и к нам подкатили четыре курносых «Виллиса».
Из первого вышел незнакомый военный с тремя звездочками на погонах. Генерал-полковник! Неужели командарм Глаголев?!
Это действительно был командующий нашей армии: среднего роста, седовласый, уверенный, властный голос. Позже я читал о нем такую характеристику: «поистине выдающийся и беспредельно отважный военачальник».
— Где наблюдательный пункт? Ведите!
Я выступил в роли проводника. На наше счастье, туман рассеялся и установилась прекрасная видимость. И тут все увидели, как от канала Шарвиз продвигается по луговине широкая цепь идущих в атаку гитлеровцев.
— Блажевич! Где вы? — спросил командарм, не оглядываясь на сбившихся в ходе сообщения сопровождавших.
— Я здесь, товарищ генерал! — отозвался наш комдив.
— Принимайте решение по отражению противника!
У подножия возвышенности уже вовсю действовали офицеры из штаба приданной артиллерии.
Приказ нашему и соседнему батальону был коротким:
— В цепь! Во встречную атаку!
Боевой порядок был в линию, с направляющей 2-й релковой ротой старшего лейтенанта Аршуткина.
Поддерживаемые огнем артиллерии и минометов, мы бежали к выдвигавшейся от канала Шарвиз плотной цепи гитлеровцев, готовых отбить утерянный накануне Шаркерестеш.
У нас отсутствовал страх перед опасностью. Все мысли были направлены на то, чтобы схватиться врукопашную с врагом и одолеть его.
Помню, как проскочили одинокий дом и лежавшего недвижимо мужчину в окровавленной рубахе и склонившуюся над ним женщину.
Не принимая рукопашного боя, гитлеровцы повернули вспять и, отстреливаясь, побежали к каналу. У самого берега я заметил фигуру в шинели, перетянутой ремнями и с погонами старшего лейтенанта. Я всмотрелся и узнал командира 2-й стрелковой роты Аршуткина.
Преследуя врага по пятам, мы ворвались на станцию Моха и с боем вышли на противоположную ее окраину…
Так началось утро 18 марта, которое я описал в своем фронтовом блокноте.
В тот день ударная группировка 3-го Украинского фронта расширила прорыв до 36 километров по фронту и продвинулась еще на пять километров в глубину неприятельской обороны.
Части 9-й гвардейской армии форсировали каналы Шарвиз и Гайя, овладели городами Мор, Бодайк, Искасентдьёрди.
Войска 4-й гвардейской армии захватили город Имре и продолжили ожесточенный бой на окраинах Секешфехервара.
Продвижение войск гвардейских армий генералов Глаголева и Захватаева настолько обеспокоило немецкое командование, что, опасаясь окружения главных сил своей 6-й танковой армии СС, оно начало переброску частей этой армии к участку прорыва фронта.
Создавшаяся к исходу 18 марта обстановка требовала быстрейшего ввода в сражение 6-й гвардейской танковой армии.
К этому времени армия генерала Кравченко сосредоточилась в ранее указанном ей районе на направлении главного удара 9-й гвардейской армии. Личный состав замаскировал материальную часть, привел боевые машины в полную боевую готовность. До начала боевых действий пользование радиосвязью категорически запрещалось. Командиры соединений и частей произвели всестороннюю разведку вероятных направлений боевых действий.
Вызвав на командный пункт генерала Кравченко, маршал Толбухин поставил ему задачу: армии переправиться через канал Шарвиз и с утра 19 марта выйти на достигнутый войсками 9-й гвардейской армии рубеж.
— Отсюда развить стремительное наступление на Берхиду и к исходу дня выйти в район Веспрема, — продолжил командующий фронтом.
Генерал Кравченко мысленно определил глубину задачи. Она была немалой — 60 километров.
— В каком боевом построении намерены наступать? — спросил Толбухин.
— В одном эшелоне: на главном направлении — 5-й гвардейский танковый корпус, 9-й гвардейский механизированный — на правом фланге.
Маршал понял и согласился с замыслом командарма: замкнуть кольцо окружения танковой армии СС генерала Дитриха, пытавшейся прорваться к Дунаю.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
У Иноты
Ночь на 19 марта была для нашего батальона бессонной. До самого рассвета мы удерживали высоту, отбивая бесконечные атаки противника. Лишь к утру, когда рота лейтенанта Порубилкина, совершив маневр, вышла к гитлеровцам на фланг, те поспешно отступили.
Пока мы спускались с густо заросшей кустарником и низкорослыми деревьями высоты, соседний батальон оказался впереди нас. Было видно, как живая цепочка медленно наступала вдоль дороги. Солдаты падали, стреляли, вскакивали, стремительно перебегали. За ними медленно ползли самоходные установки.
В ожидании прибытия командиров рот мы остановились. Я напряженно всматривался вперед, надеясь увидеть гитлеровцев. Однако сколько ни смотрел, так и не смог кого-либо обнаружить.
— Сейчас мы их разглядим, — спокойно сказал артиллерист-капитан Середа. Его гаубичный дивизион был придан батальону. Капитан повращал барабанчики стереотрубы:
— Вот они, как на ладони! Смотри!
Я припал к окулярам прибора. Все, что лежало вдали — и дорога, идущая на Иноту, и серые заросли, и земляной вал перед зарослями, — приблизилось, стало зримым. У каменного сарая с красной черепичной крышей суетились немцы. Вырвавшийся из-за стены дымок выдал пушку. Потом удалось обнаружить и артиллеристов.
Наступавшие в цепях батальона самоходки остановились, чаще прежнего стали окутываться дымком. Солдаты залегли.
— Давай, артиллерия, помоги соседу! — обратился к капитану Третьяков.
— Это мы враз, только боеприпасов маловато. Ведь нам еще придется наступать…
— Ты не скупись, одну задачу решаем, — успокоил Третьяков. — Будут боеприпасы.
Скорректировав огонь, Середа подал команду на поражение. В трубу были видны частые разрывы у сарая. Один снаряд угодил в крышу, она окуталась пылью и дымом. Серые фигуры бросились назад, но новый налет пришелся по ним.
— Послушай, а что там движется? За насыпью у рощи? — спросил подошедший Порубилкин.
Я навел стереотрубу. Из-за деревьев показался темный предмет. За ним второй, третий…
— Так это же танки!
Танки медленно проехали и скрылись в роще…
На рощу мы наступали двумя батальонами. Ротные цепи с боем достигли земляного вала и залегли. За валом в двухстах метрах начиналась роща, из которой били пулеметы. Солдаты попытались перевалить насыпь, но отступили. Правее, где наступал соседний батальон, несколько человек тоже бросились вперед, но огнем были отброшены.
Над головой нескончаемо повизгивали пули. На гребне вала то и дело вспыхивали земляные фонтанчики…
Тут из рощи показались танки — «тигры»!
Пробежал разгоряченный Порубилкин. Лицо красное, потное, глаза сверкают.
— Гранаты давайте! Гранатами будем отбиваться.
Но почти все противотанковые гранаты израсходовали в ночном бою на высоте. Сохранился лишь один ящик. Поддев лопатой крышку, Володя с треском сорвал ее.
— Разбирай, что есть!
Гранаты и запалы расхватали мгновенно.
Подошел командир соседнего батальона майор Матохин. Он, как всегда, спокоен и невозмутим.
— Белоусов где?
— У командира полка!
— Какое приняли решение?
— Конечно, наступать.
— Не горячись! Танки голыми руками не возьмешь! Что у тебя есть из противотанковых средств?
— Батарея пятьдесят семь да полковые орудия. Ну и бронебойки.
— А у меня самоходки. Только все это для «тигра» маловато.
Для «тигра» (шестьдесят три тонны веса, броня толщиной до ста восьмидесяти миллиметров) средств, конечно, недостаточно.
— Капитан, не поможешь гаубицами?
— Одни осколочные остались. Что ими сделаешь?
— Ладно, — решает Матохин. — Давай выкатим пушки на прямую наводку и попробуем ударить.
Первым выкатили полковое орудие — с большими колесами и коротким стволом. В горах такая пушка незаменима. Но то в горах, а здесь танки. К тому же маловата у нее скорость полета снаряда.
Белобрысый наводчик, сбросив шинель, замер у прицела. Едва танк показался, как по нему ударили из противотанковых ружей. Рявкнула пушка. Было видно, как черная точка снаряда стремительно понеслась к танку. Всплеск молнии на броне, легкое облачко. За первым выстрелом последовал второй.
Танк попятился назад. Потом его длинноствольное орудие с дульным тормозом медленно развернулось в сторону пушки. Раздался короткий выстрел. Пушку отбросило назад, перевернуло. Выкатили другое орудие, противотанковое. И оно оказалось бессильным.
А танки, словно почувствовав безнаказанность, медленно выползли из зарослей и открыли огонь по валу и по дороге, что виднелась вдали.
У вала лежали раненые. С восковым, неузнаваемым лицом, закусив от боли губу, сидел, покачиваясь, белобрысый наводчик. На спине, у лопатки, глубокая рваная рана. Возле него хлопотала молодая женщина в перехваченной ремнем телогрейке.
— Потерпи, миленький! Потерпи! — приговаривала она, бинтуя солдата.
— Гори-ит. Жже-ет, — стонал раненый, медленно раскачиваясь.
Из рощи послышались голоса, показались серые фигуры. Это немцы. Их все больше и больше.
— Приготовить грана-аты! — подал голос Третьяков. — Бронебойщикам бить по смотровым щелям! Остальным — по пехоте! Раненых — в укрытие!
Женщина, бинтовавшая наводчика, что-то крикнула, но голоса ее не было слышно.
Я не узнавал капитана Третьякова. Простоватодобродушное, улыбчивое лицо его теперь было властным, жестким, отчаянно решительным. Все, что раньше выдавало в нем штатского человека, с неловкой фигурой, исчезло. Я видел смелого и опытного командира, умеющего подчинить себе людей.
К бункеру потянулись раненые. Последней, поддерживая наводчика, шла женщина-фельдшер.
А немцы приближались. Все сильней и сильней огонь.
Прибежал связист с телефонным аппаратом. На плече катушка с кабелем.
— Генерал Блажевич на проводе. Вызывает.
— Что там у вас? — послышался знакомый голос командира дивизии.
— «Тигры» перед нами, товарищ генерал. Пытались уничтожить — не получилось, пушки не берут. А немцы переходят в контратаку.
— Сколько танков?
— До десяти насчитали. И пехоты до батальона.
— Держаться! Сейчас этих «тигров» укротим. Засекай разрыв!
Снаряд прошелестел над головой и упал где-то за рощей. Перелет. Второй разорвался у опушки рощи.
— Теперь в укрытия! — предупредил генерал. — Сейчас ударит «катюша», а потом проутюжат штурмовики. А до того не вздумайте идти в атаку. Людей берегите!
Далеко позади послышался гул: заиграли «катюши». Над нами, словно порыв ветра, зашелестело. И вдруг воздух раскололся. В роще засверкали огненные всплески.
Потом справа, из-за горы, вынырнули самолеты. Они шли один за другим, прямо на рощу. Гул пикировщиков слился с разрывами бомб и треском пулеметных очередей. Из глубины рощи в небо поднялись два столба черного дыма.
— Ну, как дела? — справился генерал.
— Горят «тигры». Сейчас в атаку пойдем.
— Ну вот и хорошо. Теперь можно — вперед!
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
У Иноты
К исходу дня позвонили из штаба полка с напоминанием о донесении.
— Представить сведения о положении подразделений, трофеях, потерях.
Минут через сорок посыльные возвратились из рот с нужными данными. Подбив их, я схватился за голову: из батальона, насчитывающего почти шестьсот человек, убыль составила 97 человек! После первого боя, продолжавшегося менее пяти часов, в батальоне оказалось столько убитых и раненых!
— Ты не напутал? — спросил Белоусов.
— Никак нет! Вот сведения, подписанные ротными командирами. Двадцать шесть у Порубилкина. Тридцать один у Аршуткина, девятнадцать у «пэтээровцев».
— Ну-ка вызови Аршуткина. Я сам с ним поговорю. — Белоусов сдвинул на затылок шапку.
— Да-a, — тяжко вздыхает его заместитель по политчасти капитан Третьяков. В волнении он заталкивает в мундштук сигарету.
Старший лейтенант Аршуткин командует 2-й стрелковой ротой. В наступлении рота была в центре боевого порядка, направляющей. На нее противник в основном сосредоточил свой огонь.
— Аршуткин, вы не ошиблись в донесении? — спрашивает Белоусов.
— Никак нет, я сам составлял на погибших и раненых список, могу подтвердить. Головой отвечаю.
— Не надо головой, — хмурится комбат.
Едва отправили донесение, как снова звонок из штаба:
— К рассвету подготовить для большого начальства наблюдательный пункт.
Какое большое начальство имелось в виду, не сообщили. Может, это командир дивизии генерал-майор Блажевич, а может, генерал-лейтенант Миронов, который командует нашим 37-м гвардейским корпусом, а возможно, и сам командарм генерал-полковник Глаголев.
Я вызвал командира разведвзвода сибиряка Крекотина и приказал к 6.00 найти такое место.
— А его искать не надо. Такой наблюдательный пункт как раз над нами, — доложил сержант. — С него видна вся низина до канала и до самой железнодорожной станции, как ее?..
— Моха.
— Вот-вот.
— А ну пойдем, поглядим.
— Так сейчас ничего не увидишь: темень да туман.
На рассвете я вместе с разведчиками поднялся к месту наблюдения. Крекотин оказался прав: к станции Моха вела дорога по зеленой луговине, где мог развернуться в боевой порядок не только наш батальон, но и батальоны соседних полков.
Тут на дороге из тыла послышался автомобильный рокот и к нам подкатили четыре курносых «Виллиса».
Из первого вышел незнакомый военный с тремя звездочками на погонах. Генерал-полковник! Неужели командарм Глаголев?!
Это действительно был командующий нашей армии: среднего роста, седовласый, уверенный, властный голос. Позже я читал о нем такую характеристику: «поистине выдающийся и беспредельно отважный военачальник».
— Где наблюдательный пункт? Ведите!
Я выступил в роли проводника. На наше счастье, туман рассеялся и установилась прекрасная видимость. И тут все увидели, как от канала Шарвиз продвигается по луговине широкая цепь идущих в атаку гитлеровцев.
— Блажевич! Где вы? — спросил командарм, не оглядываясь на сбившихся в ходе сообщения сопровождавших.
— Я здесь, товарищ генерал! — отозвался наш комдив.
— Принимайте решение по отражению противника!
У подножия возвышенности уже вовсю действовали офицеры из штаба приданной артиллерии.
Приказ нашему и соседнему батальону был коротким:
— В цепь! Во встречную атаку!
Боевой порядок был в линию, с направляющей 2-й релковой ротой старшего лейтенанта Аршуткина.
Поддерживаемые огнем артиллерии и минометов, мы бежали к выдвигавшейся от канала Шарвиз плотной цепи гитлеровцев, готовых отбить утерянный накануне Шаркерестеш.
У нас отсутствовал страх перед опасностью. Все мысли были направлены на то, чтобы схватиться врукопашную с врагом и одолеть его.
Помню, как проскочили одинокий дом и лежавшего недвижимо мужчину в окровавленной рубахе и склонившуюся над ним женщину.
Не принимая рукопашного боя, гитлеровцы повернули вспять и, отстреливаясь, побежали к каналу. У самого берега я заметил фигуру в шинели, перетянутой ремнями и с погонами старшего лейтенанта. Я всмотрелся и узнал командира 2-й стрелковой роты Аршуткина.
Преследуя врага по пятам, мы ворвались на станцию Моха и с боем вышли на противоположную ее окраину…
Так началось утро 18 марта, которое я описал в своем фронтовом блокноте.
В тот день ударная группировка 3-го Украинского фронта расширила прорыв до 36 километров по фронту и продвинулась еще на пять километров в глубину неприятельской обороны.
Части 9-й гвардейской армии форсировали каналы Шарвиз и Гайя, овладели городами Мор, Бодайк, Искасентдьёрди.
Войска 4-й гвардейской армии захватили город Имре и продолжили ожесточенный бой на окраинах Секешфехервара.
Продвижение войск гвардейских армий генералов Глаголева и Захватаева настолько обеспокоило немецкое командование, что, опасаясь окружения главных сил своей 6-й танковой армии СС, оно начало переброску частей этой армии к участку прорыва фронта.
Создавшаяся к исходу 18 марта обстановка требовала быстрейшего ввода в сражение 6-й гвардейской танковой армии.
К этому времени армия генерала Кравченко сосредоточилась в ранее указанном ей районе на направлении главного удара 9-й гвардейской армии. Личный состав замаскировал материальную часть, привел боевые машины в полную боевую готовность. До начала боевых действий пользование радиосвязью категорически запрещалось. Командиры соединений и частей произвели всестороннюю разведку вероятных направлений боевых действий.
Вызвав на командный пункт генерала Кравченко, маршал Толбухин поставил ему задачу: армии переправиться через канал Шарвиз и с утра 19 марта выйти на достигнутый войсками 9-й гвардейской армии рубеж.
— Отсюда развить стремительное наступление на Берхиду и к исходу дня выйти в район Веспрема, — продолжил командующий фронтом.
Генерал Кравченко мысленно определил глубину задачи. Она была немалой — 60 километров.
— В каком боевом построении намерены наступать? — спросил Толбухин.
— В одном эшелоне: на главном направлении — 5-й гвардейский танковый корпус, 9-й гвардейский механизированный — на правом фланге.
Маршал понял и согласился с замыслом командарма: замкнуть кольцо окружения танковой армии СС генерала Дитриха, пытавшейся прорваться к Дунаю.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
У Иноты
Ночь на 19 марта была для нашего батальона бессонной. До самого рассвета мы удерживали высоту, отбивая бесконечные атаки противника. Лишь к утру, когда рота лейтенанта Порубилкина, совершив маневр, вышла к гитлеровцам на фланг, те поспешно отступили.
Пока мы спускались с густо заросшей кустарником и низкорослыми деревьями высоты, соседний батальон оказался впереди нас. Было видно, как живая цепочка медленно наступала вдоль дороги. Солдаты падали, стреляли, вскакивали, стремительно перебегали. За ними медленно ползли самоходные установки.
В ожидании прибытия командиров рот мы остановились. Я напряженно всматривался вперед, надеясь увидеть гитлеровцев. Однако сколько ни смотрел, так и не смог кого-либо обнаружить.
— Сейчас мы их разглядим, — спокойно сказал артиллерист-капитан Середа. Его гаубичный дивизион был придан батальону. Капитан повращал барабанчики стереотрубы:
— Вот они, как на ладони! Смотри!
Я припал к окулярам прибора. Все, что лежало вдали — и дорога, идущая на Иноту, и серые заросли, и земляной вал перед зарослями, — приблизилось, стало зримым. У каменного сарая с красной черепичной крышей суетились немцы. Вырвавшийся из-за стены дымок выдал пушку. Потом удалось обнаружить и артиллеристов.
Наступавшие в цепях батальона самоходки остановились, чаще прежнего стали окутываться дымком. Солдаты залегли.
— Давай, артиллерия, помоги соседу! — обратился к капитану Третьяков.
— Это мы враз, только боеприпасов маловато. Ведь нам еще придется наступать…
— Ты не скупись, одну задачу решаем, — успокоил Третьяков. — Будут боеприпасы.
Скорректировав огонь, Середа подал команду на поражение. В трубу были видны частые разрывы у сарая. Один снаряд угодил в крышу, она окуталась пылью и дымом. Серые фигуры бросились назад, но новый налет пришелся по ним.
— Послушай, а что там движется? За насыпью у рощи? — спросил подошедший Порубилкин.
Я навел стереотрубу. Из-за деревьев показался темный предмет. За ним второй, третий…
— Так это же танки!
Танки медленно проехали и скрылись в роще…
На рощу мы наступали двумя батальонами. Ротные цепи с боем достигли земляного вала и залегли. За валом в двухстах метрах начиналась роща, из которой били пулеметы. Солдаты попытались перевалить насыпь, но отступили. Правее, где наступал соседний батальон, несколько человек тоже бросились вперед, но огнем были отброшены.
Над головой нескончаемо повизгивали пули. На гребне вала то и дело вспыхивали земляные фонтанчики…
Тут из рощи показались танки — «тигры»!
Пробежал разгоряченный Порубилкин. Лицо красное, потное, глаза сверкают.
— Гранаты давайте! Гранатами будем отбиваться.
Но почти все противотанковые гранаты израсходовали в ночном бою на высоте. Сохранился лишь один ящик. Поддев лопатой крышку, Володя с треском сорвал ее.
— Разбирай, что есть!
Гранаты и запалы расхватали мгновенно.
Подошел командир соседнего батальона майор Матохин. Он, как всегда, спокоен и невозмутим.
— Белоусов где?
— У командира полка!
— Какое приняли решение?
— Конечно, наступать.
— Не горячись! Танки голыми руками не возьмешь! Что у тебя есть из противотанковых средств?
— Батарея пятьдесят семь да полковые орудия. Ну и бронебойки.
— А у меня самоходки. Только все это для «тигра» маловато.
Для «тигра» (шестьдесят три тонны веса, броня толщиной до ста восьмидесяти миллиметров) средств, конечно, недостаточно.
— Капитан, не поможешь гаубицами?
— Одни осколочные остались. Что ими сделаешь?
— Ладно, — решает Матохин. — Давай выкатим пушки на прямую наводку и попробуем ударить.
Первым выкатили полковое орудие — с большими колесами и коротким стволом. В горах такая пушка незаменима. Но то в горах, а здесь танки. К тому же маловата у нее скорость полета снаряда.
Белобрысый наводчик, сбросив шинель, замер у прицела. Едва танк показался, как по нему ударили из противотанковых ружей. Рявкнула пушка. Было видно, как черная точка снаряда стремительно понеслась к танку. Всплеск молнии на броне, легкое облачко. За первым выстрелом последовал второй.
Танк попятился назад. Потом его длинноствольное орудие с дульным тормозом медленно развернулось в сторону пушки. Раздался короткий выстрел. Пушку отбросило назад, перевернуло. Выкатили другое орудие, противотанковое. И оно оказалось бессильным.
А танки, словно почувствовав безнаказанность, медленно выползли из зарослей и открыли огонь по валу и по дороге, что виднелась вдали.
У вала лежали раненые. С восковым, неузнаваемым лицом, закусив от боли губу, сидел, покачиваясь, белобрысый наводчик. На спине, у лопатки, глубокая рваная рана. Возле него хлопотала молодая женщина в перехваченной ремнем телогрейке.
— Потерпи, миленький! Потерпи! — приговаривала она, бинтуя солдата.
— Гори-ит. Жже-ет, — стонал раненый, медленно раскачиваясь.
Из рощи послышались голоса, показались серые фигуры. Это немцы. Их все больше и больше.
— Приготовить грана-аты! — подал голос Третьяков. — Бронебойщикам бить по смотровым щелям! Остальным — по пехоте! Раненых — в укрытие!
Женщина, бинтовавшая наводчика, что-то крикнула, но голоса ее не было слышно.
Я не узнавал капитана Третьякова. Простоватодобродушное, улыбчивое лицо его теперь было властным, жестким, отчаянно решительным. Все, что раньше выдавало в нем штатского человека, с неловкой фигурой, исчезло. Я видел смелого и опытного командира, умеющего подчинить себе людей.
К бункеру потянулись раненые. Последней, поддерживая наводчика, шла женщина-фельдшер.
А немцы приближались. Все сильней и сильней огонь.
Прибежал связист с телефонным аппаратом. На плече катушка с кабелем.
— Генерал Блажевич на проводе. Вызывает.
— Что там у вас? — послышался знакомый голос командира дивизии.
— «Тигры» перед нами, товарищ генерал. Пытались уничтожить — не получилось, пушки не берут. А немцы переходят в контратаку.
— Сколько танков?
— До десяти насчитали. И пехоты до батальона.
— Держаться! Сейчас этих «тигров» укротим. Засекай разрыв!
Снаряд прошелестел над головой и упал где-то за рощей. Перелет. Второй разорвался у опушки рощи.
— Теперь в укрытия! — предупредил генерал. — Сейчас ударит «катюша», а потом проутюжат штурмовики. А до того не вздумайте идти в атаку. Людей берегите!
Далеко позади послышался гул: заиграли «катюши». Над нами, словно порыв ветра, зашелестело. И вдруг воздух раскололся. В роще засверкали огненные всплески.
Потом справа, из-за горы, вынырнули самолеты. Они шли один за другим, прямо на рощу. Гул пикировщиков слился с разрывами бомб и треском пулеметных очередей. Из глубины рощи в небо поднялись два столба черного дыма.
— Ну, как дела? — справился генерал.
— Горят «тигры». Сейчас в атаку пойдем.
— Ну вот и хорошо. Теперь можно — вперед!
КОМДИВ БЛАЖЕВИЧ
Нелегким был боевой путь командира нашей 99-й гвардейской дивизии генерала Ивана Ивановича Блажевича. Начался он у неприметной высоты, что вознеслась над Доном у казачьей станицы Сиротинской. Вблизи высоты, именуемой на военных картах 180,9, пролегала дорога, по которой противник наносил главный удар. Ему даже удалось с ходу занять ее, что осложняло обстановку для отходящих к Волге наших войск.
Приказ командиру 119-го гвардейского стрелкового полка Блажевичу был коротким:
— Противника выбить, высоту занять и удерживать до последней возможности.
Комполка — среднего роста, коренаст, широкогруд. Лицо круглое, слегка скуластое. Когда он ставил задачи, скулы твердели, у глаз собирались стрелочки морщинок, от чего взгляд его становился острым и строгим.
Обстановка в августе 1942 года создалась напряженной. Армейская газета писала: «Бои, происходящие сейчас на Юге, бои на Дону, на нашем участке, решают исход войны. Здесь идет борьба за Москву, за Родину, за наши богатства, за наши дела, за наши семьи, за каждого из нас. Ни шагу назад! Только вперед — приказывает нам Родина. Мы сможем и должны выполнить этот священный призыв Отчизны…»
Батальон капитана Кузнецова, наступавший в авангарде полка, был ближним к упомянутой высоте. Ему и приказал подполковник Блажевич выполнить эту задачу.
— Задача понята, будет выполнена, — ответил комбат.
Внезапным ударом стрелковые роты сбили немцев с высоты, отбросили их от Дона. К утру 21 августа подразделения гвардейцев — в прошлом воздушных десантников — спешно стали оборудовать оборонительные позиции в уверенности, что противник не замедлит с ответной атакой. Действительно, не успела еще наша пехота надежно закрепиться, как начался артналет.
Взвод младшего лейтенанта Кочеткова занял позицию вблизи дороги. Во взводе три неполных отделения, одно бронебойно-длинноствольное противотанковое ружье, два ручных пулемета и бутылки с зажигательной смесью.
На взвод обрушился шквал огня: звенящие разрывы снарядов, надсадное кряканье мин, хищный посвистпуль и осколков, крики команд — все смешалось в оглушительном хаосе звуков. Потом послышался рокот танков и треск автоматов.
Бой продолжался двое суток. Пал весь взвод Кочеткова, был смертельно ранен комбат. Вблизи позиции гвардейцев дымились шесть порыжевших от огня немецких танков.
В архивных документах о том бое сохранилась запись: «Полк под командованием И.И. Блажевича на рассвете 21.8.1942 г. в ожесточенном бою сумел отбросить численно превосходившего противника, поддержанного большим количеством танков. Товарищ Блажевич своим личным примером и храбростью воодушевлял бойцов и командиров на выполнение поставленной задачи…»
По представлению командующего Донским фронтом К.К. Рокоссовского Иван Иванович Блажевич был удостоен ордена Красного Знамени.
24 ноября 1942 года 119-й гвардейский полк перешел в наступление. Преследуя противника, подразделения за три дня преодолели 154 километра, с боями заняли населенные пункты Ковылинский, Якты-Ол, Кололовский, что находились в Обливском районе, и Верхне-Калиновский Тацинского района. На плечах отступающего противника гвардейцы первыми форсировали Северский Донец и заняли на нем плацдарм в районе Верхне-Потаповский, Нижне-Калиновский. Отражая контратаки численно превосходившего противника, они удерживали важный рубеж до подхода главных сил.
Особое командирское мастерство проявил Блажевич в стремительном наступлении на Шахты. Овладев населенным пунктом Каменоломни, батальоны полка устремились к городу. Преодолевая сопротивление, они ворвались на окраину Шахт. Разгорелся уличный бой. В 10 часов утра 12 февраля гвардейцы подняли флаг на здании в центре города. В боевом донесении командир писал:
«При занятии населенного пункта Каменоломни и города Шахты захвачено: паровозов — 36, орудий разного калибра — 10, танков — 4…»
Командир полка был удостоен ордена Александра Невского.
А потом — бои на Миус-фронте, ранение, очередное звание, новое назначение. В конце июня Иван Иванович принял 221-ю стрелковую дивизию. Новому комдиву была поставлена задача за короткий срок подготовить соединение к серьезным боям по прорыву немецкой обороны. Глубина ее многополосных укреплений доходила до 70 километров. В ней доты, дзоты, минные поля, проволочные заграждения.
И вот на рассвете 17 июля 221-я дивизия при поддержке штурмовой авиации и артиллерии атаковала оборону врага. Испытывая упорное сопротивление, полки дивизии «прогрызали» оборону, настойчиво продвигались к ключевой высоте «Саур-могила». До нее оставалось совсем немного, когда к участку прорыва подошли из глубины немецкие танки и нанесли мощный контрудар. Он пришелся по флангу дивизии, 695-му полку. Танки смяли его боевой порядок, вышли к штабу, нарушили управление.
Командир дивизии находился на наблюдательном пункте, когда на полки майора Грушевского обрушился шквал снарядов и мин. Потом лавиной пошли танки.
— Прошу огня! Всюду танки! — докладывал Блажевичу командир полка.
— Отсекай пехоту! Пехоту не пропусти!
Комдив по опыту знал, как важно не пропустить в расположение неприятельскую пехоту. Танки, если прорвутся, в глубине непременно напорются на огонь артиллерии, не упустят своего и бронебойщики: противотанковые ружья бьют метко и бортовую броню прошивают насквозь. Саперы тоже сумеют набросать на опасных направлениях мины. Так что с прорвавшимися танками есть кому бороться.
А вот если с танками будет и пехота, тогда обстановка намного усложнится.
— Держись, Грушевский! Поможем! Только не отступи! Ни шагу назад!
В ту ночь полковник Блажевич не сомкнул глаз. В черном ребе кружили самолеты, развешивали световые бомбы. Они медленно спускались на парашютах, освещая залегших солдат и позиции артиллерии, минометчиков, все, что составляет боевой порядок. Ближайшие селения полыхали, и пожары тоже светили далеко.
Беспрерывно била немецкая артиллерия. Бешеный налет сменялся методическим огнем, потом стреляли минометы, и мины с кряканьем рвались, секли осколками землю. Небо чертили яркие строчки трассирующих очередей. С тяжким металлическим лязгом ползали танки.
Ночь комдив провел на наблюдательном пункте, управляя боем, и с лихорадочным нетерпением ожидая вести от майора Грушевского.
Ему было известно, что третий батальон полка был отброшен на участок соседа и теперь сражался вместе с ним. Уцелела лишь одна рота из второго батальона. Сейчас она тоже дралась. А все остальные: почти два батальона и штаб полка — оказались в окружении. На карте у комдива, в том месте, где находился полк, было вычерчено красное кольцо, стиснутое синими скобками. С полком пытались связаться по рации, но сколько радисты ни долбили эфир позывными, никто не отзывался.
Было уже светло, когда в блиндаж вошел незнакомый полковник.
— Билибин, — представился он. — Из штаба фронта.
— Чем могу служить? — поднялся Блажевич.
Он был почти на полголовы ниже молодцеватоподтянутого прибывшего и выглядел значительно старше.
— Меня к вам направил генерал Бирюзов. Нужно уточнить обстоятельства гибели полка.
— Почему гибели? — не выдержал Блажевич. — Третий батальон, шестая рота, минбатарея полка целы.
— Не будем спорить, товарищ полковник. — Билибин оглянулся, встретил взгляды офицеров. — Другого блиндажа нет?
— Другого нет. Здесь будем говорить. — Комдив обратился к одному из офицеров: — Передайте начальнику штаба: пусть сам решает дела, без меня.
Прибывший сел напротив комдива, достал из сумки записную книжку, карандаш.
Еще в пути он мысленно вел диалог с командиром дивизии, пытаясь уличить его в ошибках. «Главное в бою — это твердое и постоянное управление. А у вас связь — основа управления — оказалась неустойчивой. Потому-то вы и потеряли управление».
Билибин не был знаком с Блажевичем. Однако знал, что тот в должности недавно. Следовательно, недостаточно опытен. Вот и допустил промах.
Но разговор получился совсем иным.
— С чего начнем? — спросил Блажевич.
— Начнем с положения полка и дивизии до шестнадцати ноль-ноль.
Полковник расстелил на столе карту, и оба склонились над ней.
Комдив говорил, а полковник слушал, иногда всматривался в карту и снова писал.
— А где полковое знамя? — спросил он вдруг.
Блажевич до боли сжал пальцы в кулаки. Знамя во время боя находилось при штабе полка. Это он знал точно. Но где оно сейчас — сказать не мог. А если знамя утеряно, полк подлежит расформированию. Такой существует порядок. Потеря знамени — это позор.
— Пока неизвестно, где знамя, — тихо ответил Блажевич.
— Выходит, знамя утеряно?
— Не утеряно. Пока неизвестно, где оно… Также как неизвестно и положение полка.
— Но ведь вы же донесли, что полк и штаб попали в окружение и, возможно, погибли.
— Последнее не писал. Не мог хоронить живых… А уж если полк и погиб, то погиб он в неравном бою, не отошел, не сдал своих позиций…
Беседа двух полковников продолжалась более получаса. Опытный Билибин задавал вопросы и порой ставил Блажевича в тупик. Тот горячился, с трудом сдерживал себя, чтобы не наговорить лишнего.
— Возду-ух! Возду-ух! — послышалось снаружи.
Заработали расположенные неподалеку зенитные орудия. Они били отрывистой скороговоркой, посылая в небо один за другим заложенные в обойму снаряды.
Орудиям вторила долгая дробь крупнокалиберных пулеметов и резкие, отрывистые выстрелы противотанковых ружей.
— Выйдем! — Блажевич поднялся и шагнул к выходу. За ним поспешил Билибин.
Первыми, кого они увидели, были солдаты-«пэтээровцы». Один, упираясь руками в сошки противотанкового ружья, удерживал на плече ствол, второй с колена целил в небо.
А в небе, усеянном пухлыми, словно клочки ваты, облачками разрывов, вспыхивали все новые и новые облачка. С земли стремительно тянулись вверх цветные трассы пулеметных очередей.
В гуще этих облачков плыли тупорылые самолеты с короткими, будто обрубленными, крыльями. Они уже, казалось, пролетели, когда передний, сверкнув крылом в луче солнца, устремился вниз.
Рев моторов, скороговорка зениток, пальба из ружей, пулеметов, винтовок — все слилось в сплошной хаос звуков, разрываемый тяжелыми взрывами бомб…
— Ну что, продолжим разговор? — спросил Блажевич Билибина, когда самолеты, отбомбившись, улетели.
— Мне все ясно.
— И какой же делаете вывод?
— Вы повинны в потере полка. — Полковник повернулся и направился к лощине, где его поджидал автомобиль.
По возвращении в штаб командующий вызвал полковника Билибина. В кабинете находился и генерал Гуров.
— Так какое же ваше предложение? — спросил генерал Толбухин.
— Мне трудно предлагать, — уклончиво ответил Билибин.
— А все же? — потребовал Гуров.
— Полагаю, что для пользы службы Блажевича следует от командования освободить.
Командующий сидел, наклонив, над столом большую голову. Пальцы рук туго переплетены. При последних словах оторвал взгляд от стола, изучающе посмотрел на полковника.
— А вы не говорили с генералом Цветаевым?
— Никак нет.
— Где сейчас Блажевич?
— Он здесь. Ждет вызова, — ответил адъютант.
— Освободить комдива в разгар операции?.. — произнес генерал неопределенно. Расстегнув пуговицы гимнастерки, вытер платком выступивший пот.
— Вам, полковник, приходилось командовать полком? — спросил командующий Билибина.
— Никак нет.
— Я так и понял… Впрочем, штабная служба тоже нелегка. — Он понял, что служба офицера определенно прошла в больших штабах. — Снять с командования — дело несложное.
Толбухин вспомнил, как в марте прошлого года его самого освобождали от должности, обвинив в неспособности руководить войсками. Он тогда был начальником штаба Крымского фронта.
И еще подумал, что не напрасно ли теряет время на разбирательство, когда мог бы сразу отстранить офицера — и дело с концом. Но тут же отверг некстати мелькнувшую мысль.
А генерал Гуров вспомнил Сталинград и те нескончаемые ни днем ни ночью бои, в которых сгорали не то что полки, а целые дивизии…
Блажевич с волнением переступил порог кабинета.
— Рассказывайте, как потеряли штаб полка, почти два батальона и знамя?
— Знамя вынесли, товарищ командующий.
— Когда?
— Сегодня. Старшина Утицын, знаменщик, вынес его. Сам ранен, отправлен в госпиталь, а знамя сохранено.
— Это хорошо… Рассказывайте об остальном.
Стараясь не сбиваться на второстепенное, полковник стал объяснять, как дивизия вела бой, в какую сложную обстановку попал полк майора Грушевского, какие были приняты меры им, командиром дивизии Блажевичем, чтобы удержать позиции и не дать противнику распространиться.
Слушая его, Толбухин отметил, что нечто подобное произошло ныне и в 33-й гвардейской дивизии. Ее контратаковали сразу шестьдесят танков с мотопехотой, и противник подошел к командному пункту, где находился командир полка и знамя. Судьба полка тоже висела на волоске…
— Окончательное решение, товарищ Блажевич, вынесем по завершении операции. Сейчас же — продолжайте командовать. Дивизию придется вывести в резерв. Три-четыре дня на приведение в порядок, а там опять войдет в дело. Готовьтесь…
Блажевичу вдруг вспомнилось лето 1937 года, когда после суда над Тухачевским и другими видными военачальниками его арестовали как «врага народа».
«Не беспокойтесь, это недоразумение», — сказал лейтенант, сообщивший жене черную весть.
Однако вечером был обыск, все перевернули. И тогда же семью выселили из дома начсостава на окраину города.
По делу велось следствие по апрель 1938 года. Когда разрешили свидание, сын не узнал его: «Отец не имел ни одного седого волоса, но тут он вошел весь белый».
Блажевича обвиняли в том, что в прошлом он защищал Каменева и Зиновьева; что высказывал сомнение в виновности Тухачевского, Якира, Уборевича и других осужденных военачальников; что был против введения в армии института комиссаров; что оскорблял политработников полка.
Все эти обвинения были ложными, и на партийном собрании знавшие Блажевича сослуживцы их отвергли. При их поддержке было составлено прошение в Главную военную прокуратуру. Осенью 1939 года дело было прекращено, и он был освобожден из-под стражи…
Сокрушив на Миусе немецкую оборону, 221-я стрелковая дивизия отличилась в боях за Мариуполь, и в приказе Верховного Главнокомандующего среди отличившихся военачальников было упомянуто имя полковника Блажевича. Сам комдив был представлен командующим фронтом Толбухиным к высокой правительственной награде — полководческому ордену Кутузова 2-й степени.
Теперь здесь, в Венской операции, 99-я гвардейская в прошлом воздушно-десантная дивизия действовала на главном направлении.
В СРАЖЕНИЕ ВСТУПАЕТ 6-я ТАНКОВАЯ
Стремясь предотвратить окружение, немецкое командование ожесточенно сопротивлялось, переходя в частые контратаки.
В результате боев к исходу 20 марта войска 9-й гвардейской армии в тесном взаимодействии с частями 6-й гвардейской танковой армии продвинулись с боями на 6–8 километров и вышли в район Варпалоты.
Дивизии 4-й гвардейской армии, охватив Секешфехервар полукольцом, прорвались в город и завязали уличные бои. Продвинулись несколько вперед части 27-й армии генерала Трофименко и 26-й армии генерала Гагена.
Однако такое продвижение не соответствовало по времени намеченным задачам. Командующий фронтом вновь потребовал от командармов выполнения определенных им задач.
«Продолжайте наступление и ночью!» — был его приказ. Маршал понимал, что прорвать оборону противника с глубоким вклинением в его расположение не удалось. Причина состояла не только в силе противника, погоде, затруднявшей действия артиллерии и авиации, но и в отсутствии в ударной группировке танков непосредственной поддержки пехоты в первые дни наступления. Стремясь устранить допущенный промах, Толбухин приказал усилить 9-ю гвардейскую армию 23-м танковым корпусом, передав его из армии генерала Захватаева, и полком самоходных установок.
6-я гвардейская танковая армия, созданная в январе 1944 года, участвовала во многих фронтовых операциях и в ходе их проведения добивалась значительных успехов. В сентябре за образцовое выполнение боевых задач, отвагу и мужество ее личного состава армия была преобразована в 6-ю гвардейскую танковую армию. В октябре-декабре она участвовала в Дебреценской и Будапештской операциях 2-го Украинского фронта, после которых была выведена в резерв фронта, а затем направлена маршалу Толбухину по решению Ставки.
Командовал бессменно танковой армией генерал- полковник Андрей Григорьевич Кравченко. В Венской операции он поддерживал тесные отношения с руководством 9-й гвардейской армии генерала Глаголева.
По его заявкам, успешно действовали артиллеристы и авиаторы фронта. Сам Андрей Григорьевич был опытный мастер танковых ударов.
Службу в Советской Армии он начал в 1918 году.
В 1921 году младшего командира Кравченко зачислили курсантом Полтавской пехотной школы. По окончании ее он получил назначение в Тифлисский гарнизон, где командовал стрелковыми подразделениями.
В 1925 году получил вызов на учебу в Военную академию имени Фрунзе. По завершении учебы Кравченко назначили начальником штаба кавалерийского полка. Но в этой должности он был недолго.
— Принято решение направить вас на преподавательскую работу, на Ленинградские бронетанковые курсы усовершенствования и переподготовки командного состава, — объявили ему.
В течение пяти лет, будучи преподавателем тактики, Кравченко осваивал принципы использования новых бронетанковых войск в будущей войне. А потом был переезд в Куйбышев, в штаб Приволжского военного округа.
Осенью 1939 года вспыхнула война с Финляндией. Полковника Кравченко — начальника штаба мотострелковой дивизии — направляют в действующую армию на Карельский перешеек. Там в конце войны он удостаивается боевой награды — ордена Красного Знамени.
В начале Великой Отечественной войны полковник Кравченко — начальник штаба 18-го мехкорпуса Одесского военного округа. Находясь вблизи государственной границы, корпус имел задачу прикрыть от ударов противника отходившие общевойсковые части.
Первый опыт использования крупных механизированных соединений не принес Советской Армии ожидаемого успеха. Танковые дивизии и корпуса имели устаревшую и маломощную боевую технику. Танки Т-34 только начали поступать на вооружение. Их было недостаточно.
В этот период наиболее приемлемой организационной формой бронетанковых войск являлась бригада. Осознавая это, полковник Кравченко высказал желание уйти с высокой штабной должности на низшую должность командира танковой бригады.
31-я танковая бригада вела бои в Подмосковье, в 16-й армии генерала Рокоссовского. В те дни Гитлер, выступая в Берлине, заявил, что дни Москвы сочтены, не сегодня, так завтра у стен ее советские войска будут разбиты.
У захваченных в плен гитлеровцев имелись листовки немецкого командования, обращенные к солдатам группы армий «Центр». «Солдаты! — говорилось в них. — Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Вам осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу вашего оружия, пройдите по ее площадям. Москва — это конец войны! Москва — это отдых! Вперед!»
Сосредоточив на решающих направлениях превосходящие силы пехоты и танков, противник вновь перешел в наступление. 31-я танковая бригада имела всего 14 боеспособных танков. Однако задача ставилась как полнокровной части. Приходилось изыскивать новые приемы борьбы с врагом: применять засады, маневрировать, проявлять хитрость, чтобы добиться в бою успеха.
Встречаясь с таким мыслящим командармом, как генерал-лейтенант Рокоссовский, Андрей Кравченко постигал трудную науку боя — тактику.
— Учите не только людей, своих подчиненных, но и учитесь сами, — говорил командарм. — Изучайте противника, оценивайте его силу, замыслы, соизмеряйте свои возможности — на основе оценки обстановки принимайте решение, которое приводило бы к победе.
И еще он учил после боя проводить со своими подчиненными разбор: подмечать допущенные ошибки, промахи, положительные действия, проявление инициативы.
В декабре полковник Кравченко, имея всего 6 боевых машин, взаимодействуя с истребителями танков из стрелковой части, уничтожил 7 танков противника и сорвал его атаку.
За этот бой он был удостоен первой боевой награды в Отечественной войне — ордена Красного Знамени.
Старшее командование видело в Кравченко перспективного офицера, сочетавшего теоретические познания, приобретенные в педагогической практике, с боевым опытом начального периода войны.
Вскоре поступил приказ наркома обороны о назначении его начальником штаба 1-го танкового корпуса, который формировался в Липецке. В формируемом соединении были три танковых бригады, 170 боевых танков. Да каких! Т-34. Достойный был и командир: Михаил Ефимович Катуков.
В июле 1942 года, находясь на Брянском фронте, полковник Кравченко был назначен командиром 2-го танкового корпуса.
Летом немецкие войска начали широкое наступление на Кавказ и Волгу. В августе авангард 6-й армии Паулюса вышел к Волге севернее Сталинграда.
Учитывая катастрофическую обстановку, генерал-майора Кравченко назначили командиром 4-го танкового корпуса, находившегося севернее Сталинграда. Пошли боевые, полные тревог и надежд будни.
Командуя корпусом, Андрей Григорьевич был далек от событий, происходящих в верхних кругах власти. Как говорят, повседневных забот полон рот. Для него было полной неожиданностью снятие частей корпуса с передовой и отправка их на левый берег Дона под станицу Клетская.
На следующий день комкора вызвали на совещание, которое проводил генерал армии Жуков. Разговор шел о контрнаступлении и окружении немецких войск генерала Паулюса.
Перед танкистами 4-го корпуса была поставлена задача разгромить противника на пути к городу Калач и там соединиться с войсками Сталинградского фронта.
Войдя в прорыв 19 ноября, танкисты корпуса в течение четырех суток, находясь в отрыве от главных сил Юго-Западного фронта, вели тяжелые бои, продвигались к цели. 23 ноября в 16.00 они первыми вышли в назначенный район, где соединились с 4-м механизированным корпусом Сталинградского фронта, замкнув кольцо окружения группировки немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Сталинградская операция была в жизни Андрея Григорьевича выдающимся событием. О ней он писал: «В этой операции впервые на практике отработал вопросы взаимодействия и технику ввода в прорыв танкового корпуса. Получил практику в организации встречных боев и преследования в сложных условиях обстановки при выполнении задачи глубокого рейда по тылам противника. Усвоил, как рождается и крепнет истинная, боевая, товарищеская спайка и взаимная выручка во всех подразделениях и частях — от генерала до солдата.
С момента ввода корпуса в прорыв не было отстающих. Все бойцы и командиры, слившись в крепко спаянную боевую единицу, беспрекословно выполняли волю старшего начальника».
За проявленную отвагу, стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава 4-й Сталинградский танковый корпус был преобразован в 5-й гвардейский Сталинградский танковый корпус.
А потом была Курская битва и знаменитое Прохоровское сражение, где 5-й гвардейский танковый корпус нанес мощный удар по немецко-фашистской броневой армаде, срывая замысел врага и навязывая в сражении свою волю.
«Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском поставила ее перед катастрофой» — так Ставка определила значимость гигантских битв, в которых участвовал и генерал Кравченко, внесший немалый вклад в победу советских войск.
После освобождения Киева генерал-лейтенант Кравченко удостоился высокого звания Героя Советского Союза. А в январе его назначили командующим танковой армией.
В Советской Армии уже было пять оперативных объединений танковых войск, предназначенных для решения больших и важных задач. Командовали ими выдающиеся военачальники: 1-й танковой армией — генерал Катуков, 2-й — генерал Богданов, 3-й — Рыбалко, 4-й — Лелюшенко, 5-й — Ротмистров. Все армии гвардейские.
Андрей Григорьевич Кравченко принял б-ю танковую армию, которая вскоре за участие в Корсунь- Шевченковской и Ясско-Кишиневской операциях тоже стала гвардейской.
И вот в середине марта, после боев Будапештской операции армию передали 3-му Украинскому фронту для участия в Венской операции.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Письма
Мы видели, как громыхая, в стороне, где дорога, пронеслось десятка два «тридцатьчетверок». Их вид внушал неодолимую мощь и уверенную стремительность.
Используя успех танкистов, к вечеру мы вышли к Балатону. Очертание озера на карте напоминает большой голубой боб. Вдоль берега — железная дорога.
У разъезда снова вспыхнул бой. Гитлеровцы упорно стараются удержать рубеж, не позволяя нам прорваться к воде.
В поисках укрытия от пронизывающего ветра мы укрылись в огромных бункерах — каменных подвалах со сводчатыми потолками, где хранились сотни бочек с вином. Сейчас там нет ни одной.
Солдаты рассказывают, как гвардеец Чекин из роты Порубилкина, наступая на фланге роты с двумя дозорными, заметил скрывающихся немцев в одном бункере.
Замысел врага нетрудно было разгадать: пропустить боевой порядок роты вперед, а потом расстрелять из пулеметов и автоматов.
— Приготовить гранаты! — скомандовал Чекин дозорным. — Прикрепить к автоматам снаряженные магазины!
Приблизившись к бункеру, они ворвались в него, забросав осколочными гранатами. А потом открыли по немцам автоматный огонь длинными очередями. Намолотили изрядно, оставшиеся, побросав оружие, сдались в плен.
Передо мной на ящике из-под немецких снарядов горит в плошке фитилек. Вспоминаю события дня, пишу донесение. И хотя впечатлений накопилось множество, однако слова на бумагу ложатся нехотя, с трудом.
С утра вели бой за небольшое село, превращенное противником в опорный пункт. Ворвались в него вместе с танкистами. Потом танки один за другим лихо умчались на запад. А батальон продолжал наступать на юго-запад, к Балатону.
Из темноты показался Белоусов.
— Не очень мудри. Напиши, что вышли на такой-то рубеж, и укажи, где стали на якорь. Потери, конечно, не забудь да трофеи.
За Белоусовым появился Третьяков.
— Артемьев, — толкает он прикорнувшего сержанта, — раздай письма. Тут их скопилось великое множество.
Иван Павлович Третьяков вытряхивает из сумки письма. Конверты всех расцветок устилают ящик: желтые, белые, синие, самодельные — из листов ученической тетради, просто треугольники.
— Почта пришла! — объявляет во весь голос Артемьев и торопливо начинает перебирать письма.
В бункере все пришло в движение. Вокруг Артемьева разом столпились солдаты.
— Раздавай по порядку! Объявляй, кому есть! — слышатся голоса.
В огромном, со сводчатым потолком бункере засветились огоньки. Кто-то зажег изоляционную обмотку провода, в дальнем углу вспыхнул костерок, засияла керосиновая лампа.
Рядом садится Третьяков. Достает из кармана письмо. Не спеша, аккуратно надрывает конверт.
— Из дома?
— От жены.
Я вижу, как лицо Ивана Павловича то светлеет, то становится серьезным, даже хмурым. Читает он не спеша, сощурив глаз и затаив в уголке рта мундштучок. Прочитав письмо, аккуратно его складывает, прячет в карман гимнастерки. Трет рукою большой с залысинами лоб.
— Понимаешь, жена пишет, что детишки совсем разуты. Растут, чертенята. А что я могу сделать? Не пошлю же им ботинки отсюда! Так-то вот.
Подошел Порубилкин. На лице улыбка.
— От Татьяны получил!
Протягивает фотокарточку. Миловидная женщина с тонкими чертами лица и густой шапкой волос. А рядом — малыш. Глаза круглые, черные, нос пуговкой.
— Похож? — Володя выжидательно смотрит.
— Глаза твои, а нос… Нос — не Татьянки. У нее тонкий, прямой. И на твой как будто не смахивает.
— Ну как же так? — с обидой в голосе возражает Володя. — Слегка курносый, как у меня…
— А ведь в самом деле твой нос…
— Покажи свое чадо! — протягивает руку Белоусов, Он разглядывает карточку молчком, морщит в глубокие складки лоб. Из-за его плеча, прищурившись от едкого табачного дыма, всматривается Третьяков.
— Хорош парень. И жена симпатичная. Будешь писать ответ, передай привет от нас, — говорит он серьезно.
В дальнем углу бункера оживление.
— Вот это да! Праздник у тебя, Леха! Счастье подвалило! Повезло!
— Что там? — спрашивает Третьяков. — У кого праздник?
— Отец объявился, товарищ капитан, — радостно откликается Рубцов. — С лета сорок первого ничего не писал. Как ушел, одно письмо от него получили — и все. Оказывается, в плену был. А ведь домой-то пришла похоронная.
— Этих нет. — Сержант Артемьев кладет на ящик десятка полтора писем. — Одни в госпитале, другие — погибли! А где же лейтенант Ионова? Ей тоже письмо.
— Она раненых эвакуирует.
Фельдшер батальона Ионова появилась не скоро. Уже улеглось волнение, тут и там слышался храп. Спал Третьяков, дремал Белоусов.
— Разрешите доложить, — обратилась она к комбату. — Раненые отправлены, запасы медикаментов пополнены.
— А, Ионова… добре, добре. — Комбат с трудом поднял отяжелевшие веки. — Можете отдыхать.
Ионова небольшого роста, плотно сбита, с дерзким взглядом.
— А тебе, Валя, письмо, — протянул я конверт, собираясь выйти из бункера.
— Это из дома! От мамы и сынульки! — едва взглянув, узнала она по почерку на конверте.
Сына она любила самозабвенно. Не расставалась с его фотографией.
Мать Ионовой с внуком были эвакуированы осенью сорок второго года из Москвы и жили где-то в Средней Азии. Муж, офицер, в прошлом году погиб нa фронте.
Горе она перенесла в одиночку, не делясь ни с кем…
Сейчас Валентина Ионова уронила вдруг голову на ящик и беззвучно зарыдала.
— Что случилось, Валя?
Не поднимая головы, она протянула мне измятое, со следами слез письмо.
— Игорек мой! Игорек! Сынулик!..
«Дорогая доченька! У нас случилось горе, большое и неутешное. Умер любимый наш Игорек. Я и сама не пойму, как это случилось. Болел недолго и умер».
Проснулись Белоусов, Третьяков. Мы смотрели а женщину, не зная, чем ей помочь…
В бункер принесли приказ: ночью продолжать наступление.
Спотыкаясь и проваливаясь, мы шли в полной темноте вперед, к Балатону.
На рассвете, сбив заслоны врага, достигли полотна железной дороги на берегу озера. На путях составы вагонов. На каждом выведено: «Хунгариа». Вагоны до отказа набиты ящиками, чемоданами, узлами, тюками. Видно, что все это загружалось впопыхах, кое-как, без той аккуратности, какой обычно отличаются немцы. На каждом ящике и тюке бирка: «Берлин», «Мюнхен», «Франкфурт», «Гамбург».
— Откройте! — пнул ногой Третьяков желтый с выпиравшими боками чемодан. — Посмотрим, какой груз отправляют немцы в свой фатерлянд…
Из чемодана вывалилось кружевное женское белье. Потянуло тонким ароматом духов. Ночная рубашка, блузка, шляпа с желтым перышком, пара поношенных туфель. И среди этого — письмо. Голубой конверт с берлинским адресом.
— Читайте, — приказал Третьяков Артемьеву, знавшему немного по-немецки.
— «Гутен таг, майне либе кецхен Хильда», — начал тот. — Это значит: «Добрый день, моя любимая кошечка Хильда».
— Ишь ты, котик какой объявился! — послышалось рядом. — Что ж он пишет?..
— «Посылаю небольшую посылку с вещами. Думаю, что она будет приятным сюрпризом ко дню твоего рождения. Шубу, о которой ты мечтала, выслать не могу. Здесь они не в ходу. Попадались, но не то, что ты хотела».
— Где же это он искал, подлюка? Наверняка квартиры грабил!..
— «Некоторые вещи слегка поношенные. Ты не огорчайся этим. Лучшего не было. Они крепки, и ты в них будешь выглядеть элегантно. Чемодан не выбрасывай. Хотя он и потертый, но надежный…»
Минное поле
Перед восточной окраиной Веспрема на карте выведен синий овал, усеянный точками. Овал пересекает нитку дороги и след карандаша. В него уткнулась красная дужка батальона.
«Минное поле», — вспоминаю я…
В туманной дали румяного утра виднелось нагромождение домов. Город лежал внизу, в долине. Словно выплеснутые, на пологих скатах разбросаны домишки. Низенькие, с подслеповатыми окнами, они теснятся в полукилометре от залегшей цепи солдат.
Между цепью и окраиной — простреливаемое поле. Солдаты залегли перед ним, бьют очередями по домам, не смея броситься в атаку.
Майор из штаба дивизии пробрался к наблюдательному пункту комбата. Вскинул бинокль, «прощупал» домишки.
— Послушай, капитан. — В его голосе явный упрек. — Ведь немцев-то горстка! Что вы топчетесь?
— Сам знаю, что горстка, — отвечал Белоусов. — Да только впереди — минное поле. Прямым курсом не пройти. Саперы нужны.
— А вы попытайтесь в обход!
— Пытались. Ничего не получилось. Немец тоже не дурак…
— А если… — Офицер вдруг охнул, схватился за руку. Рука беспомощно повисла, по пальцам заструилась кровь.
— Полундра, майор! В укрытие!
Одним прыжком Белоусов оказался возле него и столкнул в яму.
Минное поле удерживало от последнего броска залегших на сырой земле солдат. Трех смельчаков, неосмотрительно вступивших на него, отправили в госпиталь. Горела у дороги искореженная полуторка. Взрывом мины ее перевернуло и сбросило в кювет.
Позади цепи показалась повозка. Лошади бежали по дороге к городу. На повозке — термосы и буханки хлеба. Ездовой, в лихо сдвинутой пилотке, помахивал вожжами.
— Сто-ой! Куда едешь? — крикнул лежавший в кювете Радайкин.
— Роту кормить! Не видишь, что ли?
— Сто-ой! Тебе говоря-ят! Стой!
Рядом с повозкой разорвался снаряд. Лошади рванули. Из-под колес полетели комья грязи. Выпустив из рук вожжи, ездовой ничком упал с повозки. А низкорослые лошади, распустив гривы и хвосты, понеслись по дороге прямо на минное поле.
Раздался оглушительный взрыв. Взлетело сорванное с оси колесо. Бились на земле и дико ржали запутавшиеся в постромках лошади. Над ними медленно оседала сизая гарь…
— Да где же саперы! — послышался исступленный крик.
— Здесь саперы! Чего кричать-то!
Из кустарника стремительно бросился к яме сержант.
— Товарищ капитан! Саперы… — приложив руку к головному убору, начал было он.
В ствол стоящего рядом дерева шлепнула пуля.
— Сигай вниз! — скомандовал Белоусов. — Жить, что ли, надоело?
Перед нами стоял небольшого роста худощавый сержант в туго перехваченной ремнем ватной куртке. Разгоряченное лицо с белесыми ресницами и бровями густо усеяно веснушками.
— Вас сколько? Взвод? — спросил Белоусов.
— Числимся взводом, а всего шесть человек…
— Значит, взвод. Так слушай, сержант: впереди минное поле, нужен проход, вот здесь, у дороги. Но имей в виду, немец головы поднять не дает! Бьет почем зря. Только братишечки вас в обиду не дадут, прикроют огнем.
— А мы, товарищ капитан, вначале очистим от мин канавы у дороги. По ним пехота и пройдет. А потом примемся за дорогу…
— Добро! — согласился комбат. — Действуйте на полный ход! Сам видишь, обстановка не ждет…
— Мы, товарищ капитан, торопимся не спеша.
Сержант вымахнул из ямы и бросился к кустам, где его ждали остальные саперы.
Нам было видно, как они, разделившись на две группы, ползли по сторонам дороги, работая миноискателями. Иногда начинали осторожно прощупывать землю металлическим прутом. Потом руками разгребали грунт, подкапываясь под мину, обрезали едва заметный глазу металлический проводок.
Саперы ползли и ползли вперед, извлекая мины: продолговатые ящички, увесистые металлические лепешки. Мины складывали по сторонам канавы, обозначая границы прохода.
Первой устремилась вперед небольшая группа солдат из роты Порубилкина. Солдаты бегом преодолели опасный участок, потом развернулись и сразу же залегли. За ними побежал Порубилкин. Зажав полы шипели, он согнулся, неловко выбрасывая длинные ноги.
— Да он-то чего лезет! — не выдержал Белоусов. — Роту нужно пропустить, а потом уж самому.
Я понимаю, да, пожалуй, и Белоусов тоже; сейчас настал такой момент, когда Володе надо личным примером увлечь всю роту. Обстановка порой диктует свои законы, не предусмотренные уставом.
А Порубилкин ощущал пульс боя, знал мысли и душу солдата. За его плечами была хорошая фронтовая школа. Он был рядовым десантной бригады где-то у западной границы, когда немцы начали войну. Через месяц или полтора уже шел в бой сержантом… А вскоре надел погоны младшего лейтенанта и принял взвод. В Сталинграде стал лейтенантом, ротным командиром. Считался опытным офицером. Когда нужно было выполнить ответственное задание, его поручали Порубилкину.
За первой ротой рванулась к окраине вторая. Бой перенесся к домам.
— Начальник штаба, оставайся здесь! — крикнул мне Белоусов. — Пропустишь минометчиков и батарею — и тогда догоняй!
И зашагал вразвалку вперед. За ним устремились связисты и посыльные от рот. Саперы между тем приколачивали у дороги на шесте фанерную указку. Химическим карандашом на ней выведено: «Проверено. Мин нет. Сержант Петрухин».
Два солдата, меняя огневую позицию, катили станковый пулемет. За ними бежал подносчик с коробками из-под лент. Увидел указку.
— Глянь, братцы! Опять сержант Петрухин! И как только поспевает? Поглядеть бы, каков он.
А сержант Петрухин сидел в окружении своих товарищей на бугорке у дороги и, стащив сапог, перематывал портянку. Шапка упала с головы, волосы прилипли к потному лбу. Брюки и ватная куртка в грязи, на лице ничего, кроме усталости. Его саперы, сложив миноискатели и щупы, развалившись у бугорка, спокойно пыхтели цигарками.
Господский двор
Ночь после боя мы провели в богатом поместье. На карте оно обозначено «г. дв.» — господский двор. Такие дворы разбросаны чуть ли не по всей карте.
Господским двором мы овладели на исходе дня после короткого боя. Задребезжал звонок телефона. В трубке послышался голос Порубилкина:
— Какая задача на ночь?
— Удерживать рубеж, а с утра наступать дальше. К девятнадцати ноль-ноль перехватить дорогу на Сомбатхей и дорогу, идущую на север.
— Северную пусть займет другая рота, — возражает Порубилкин. — У меня осталась треть людей.
— Нужно сделать. Хотя бы полевым караулом, — настаиваю я.
Володя молчит. Видимо, соображая, смотрит на карту. Покашливает.
— Отделение я туда пошлю, — наконец объявляет он. — Только минометчики пусть огонь подготовят… Ты приходи ужинать. Я расположился неподалеку. Нужен будешь — телефонисты вызовут…
В усадьбе среди деревьев и кустов — двухэтажный особняк с причудливыми узкими окнами, с колоннами у входа и большой стеклянной верандой наверху. На фронтоне две буквы — «Е» и «Н» — образовали хитроумное сплетение: вензель владельца дома. В особняке расположились солдаты Порубилкина.
Володю я застал в домике, глядевшем окнами на господский особняк. В домике две комнатушки. Пол глиняный, гладко укатанный, посыпан речным песком. Белые накрахмаленные занавески, такая же скатерть, коврик из цветастых лоскутков, потемневшая деревянная кровать. Хозяин — старик небольшого роста, щуплый, с острым, утиным носом. Под стать ему и старуха — живая, подвижная, с косынкой, подвязанной узлом на подбородке.
Сбросив снаряжение и шинели, мы тщательно умылись, поливая из кружки друг другу. Холодная вода обжигает, сгоняя усталость, бодрит.
Хозяйка подает домотканое с нарядной вышивкой полотенце.
— Знатный трофей в эту ночь я добыл, — объявляет, вытираясь, Володя. — Сейчас покажу… — Он ставит на стол коричневый чемоданчик-патефон с никелированными уголками. — И пластинки есть.
Пластинок немного. Все они с пестрыми этикетками на разных языках: румынском и венгерском, польском и французском.
— А вот добавка к патефону. — Володя бросил на стол немецкий орден — железный крест с черной окантовкой. — Ворвались в дом, а там, видимо, была попойка. На столе бутылки, закуска, окурки и патефон. А на спинке стула — мундир с орденом. Только владельцу его удалось смыться!
Мы крутим подряд пластинки. Томное танго сменяется вертлявым фокстротом. Слащавый голос поет немецкую песенку. Под гитару мурлычет француз. Вихрем ворвался чардаш. Заливаются скрипки, звенят цимбалы.
Подперев подбородок, слушает мелодию старуха. Просит повторить чардаш. Мы крутим пластинку снова. Вижу, как губы старухи дрожат, из глаз катятся слезинки.
Хозяин вышел, вернулся с бутылью. Молчком поставил на стол. Старуха достала старую, сильно накрахмаленную скатерть. На уголке скатерти тот же вензель из двух букв, что у входа в господский особняк. Видна аккуратная штопка. Старуха вытерла передником две кружки.
— Не две, четыре! — Володя выразительно растопырил пальцы руки.
— Тудом, тудом, — понятливо кивает женщина и предупредительно проводит пальцем по кружке. — Кичи, кичи.
Старик, указывая на бутыль, причмокивает, хвалит вино.
После первой кружки лицо у Володи разгорелось. Он стоял за столом, высокий, подтянутый, под глазами тени от недосыпания, во взоре нечто озорное.
— Берите на память патефон! — предлагает он старику. — Берите.
Старик от неожиданности застыл, потом всплеснул руками, быстро заговорил.
Жестикуляция и выражение лица помогают нам понять: он тронут подарком.
Ночью мы с Третьяковым обошли все комнаты особняка. Солдаты спали на диванах, кроватях, на полу. Оружие под боком, в ногах — сапоги. На каждой паре сапог — новые портянки, аккуратно уложены поверх голенищ.
— Откуда это? — строго спросил Третьяков у дежурного, показывая на портянки.
Сержант, почувствовав в голосе капитана недоброе, вытянулся:
— Бабка принесла!
— Какая бабка?
— Тутошняя, товарищ капитан. Что в доме живет.
Я присмотрелся к куску ткани. Мелькнула цветная вышивка: буквы «Е» и «Н» — такие же, как на фасаде особняка, — образовали вензель.
— Хозяйские простыни пошли в ход, — пояснил дежурный. — А хороши портянки…
На следующий день, 21 марта, бои продолжались с еще большим ожесточением. Войскам ударной группировки пришлось отражать неоднократные контратаки пехоты и танков противника, имевших в составе групп от 20 до 60 танков. Нашим гвардейцам удалось продвинуться лишь на 3–6 километров, с трудом сдерживая гитлеровцев в наметившемся кольце окружения.
Продолжались бои 4-й гвардейской армии в Секешфехерваре, 27-й армии генерала Трофименко южнее озера Веленце, 26-й армии генерала Гагена у озера Балатон.
Таким образом, к исходу 21 марта основные силы 6-й танковой армии СС оказались зажатыми в узкой полосе местности в районе Берхиды, Секешфехервара, Фюзфё.
Разгадав замысел советского командования и стремясь предотвратить окружение своей главной группировки, противник оказывал упорное сопротивление, часто переходил в контратаки, используя мотопехоту и танки.
В ночь на 21 марта советские войска подошли к озеру. У Фюзфё их разделяло всего два с половиной километра. В этот коридор, простреливаемый не только артиллерией, но и ружейно-пулеметным огнем, устремились эсэсовские части. Они шли сплошным потоком, перемешивая боевые и тыловые части. Отход напоминал беспорядочное бегство. Ценой больших потерь противнику удалось прорваться на запад.
Немецкий военный исследователь генерал Типпельскирх по этому поводу писал: «По приказу Гитлера 9 марта в условиях уже дававшей себя знать весенней распутицы последовало немецкое контрнаступление с направлением главного удара по обе стороны озера Балатон. Южнее озера оно вскоре захлебнулось, в районе же Секешфехервара развивалось успешно, и наступавшие здесь войска почти вышли у Хорцегфальвна к Дунаю. В этот момент произошло событие, поразившее Гитлера точно гром среди ясного неба. Части использовавшихся в этом наступлении дивизий СС, в том числе отряды его личной охраны, на которых он полагался как на каменную гору, не выдержали: у них истощились силы и вера. В припадке беспредельного бешенства Гитлер приказал снять с них нарукавные знаки с его именем…»
Причина неудачи в окружении 6-й танковой армии СС состояла в том, что 9-я гвардейская армия задержалась из-за метеорологических условий с атакой, ей не удалось прорвать немецкую оборону в первый день наступления. Так же отрицательно сказалось отсутствие танков в ударной группировке. Недостаточно энергичным было наступление 6-й танковой армии после ее ввода в сражение 19 марта.
В течение 23–24 марта наибольшее продвижение имели войска 37-го гвардейского стрелкового корпуса. Взаимодействуя с частями 6-й гвардейской танковой армии, они овладели городом Веспрем.
Развивая успех, гвардейские части вынуждали противника к поспешному отходу на подготовленный у австро-венгерской границы оборонительный рубеж по западному берегу реки Раба.
Так завершался первый этап Венской операции, проводимый войсками 3-го Украинского фронта.
Знаменуя его, 24 марта 1945 года был издан Приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный командующему войсками фронта маршалу Толбухину и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Иванову.
В Приказе указывалось: «Войска 3-го Украинского фронта, отразив атаки одиннадцати танковых дивизий немцев юго-западнее Будапешта и измотав их в оборонительных боях, перешли потом в наступление, разгромили танковую группу немцев и продвинулись вперед на 70 километров протяжением более 100 километров.
В ходе наступления наши войска овладели городами Секешфехервар, Мор, Зирц, Веспрем, Эньинч, а также заняли более 350 других населенных пунктов.
Войска фронта в этих боях взяли в плен более 6000 солдат и офицеров противника, уничтожили и захватили 745 танков и самоходных орудий, свыше 800 орудий и много другого вооружения и военного имущества».
От имени Родины Москва салютовала доблестным войскам фронта двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
Участвующие в Венской операции войска 2-го Украинского фронта перешли в наступление не 16 марта, а на день позже. Ударную группировку фронта составила 46-я армия, командующим которой был генерал-лейтенант Петрушевский. Находясь южнее Дуная, армия примыкала своим левым флангом к 9-й гвардейской армии.
Накануне наступления, т. е. 16 марта, ее передовые батальоны, поддержанные мощным артиллерийским огнем, сумели ворваться в расположение немецкой обороны, вскрыв при этом систему вражеского огня и места инженерных заграждений.
Введенные на следующий день в бой главные силы 46-й армии развили успех передовых батальонов и продвинулись в глубь немецкой обороны до 10 километров.
Отмечая успех, командующий фронтом маршал Малиновский поблагодарил генерала Петрушевского, сообщил, что для развития успеха в армию из фронтового резерва переводится 53-я стрелковая дивизия.
— Нельзя ли использовать боевые машины 2-го гвардейского механизированного корпуса, как танки непосредственной поддержки пехоты? — спросил генерал.
— Дробить ударную силу соединения нецелесообразно, — ответил маршал. — Мы введем корпус в сражение в ближайшие сутки.
Всю ночь в полосе наступления 68-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Шкодуновича, где было намечено ввести в прорыв механизированный корпус, кружила немецкая авиация и яростно бомбила район. Однако бомбардировка опоздала: боевая техника ушла на новый рубеж.
А утром 19 марта гвардейский механизированный корпус вошел в прорыв. К исходу дня он прорвал две оборонительные полосы и углубился в расположение противника на тридцать километров.
На следующий день в глубине немецкой обороны на правобережье Дуная в районе небольшого селения Тат был высажен десант морской пехоты из Дунайской военной флотилии.
Его необходимость объяснялась тем, что в районе города Эстергом находилась крупная вражеская группировка, перекрывшая важнейший путь сообщения из Венгрии на Вену. Попытки войск 46-й армии ликвидировать врага атаками с фронта были безуспешны. Решено было высадить батальон морской пехоты, используя Дунайскую военную флотилию.
Высадившись в районе города Тата, что в шестидесяти километрах вверх по течению Дуная от Будапешта, моряки в течение дня отбивали ожесточенные атаки.
В тот день наступавшим на Эстергом гвардейским войскам удалось несколько потеснить противника.
Основное противодействие части 46-й армии испытывали на своем левом крыле, где в течение дня в предпринятых контратаках противника участвовало до 130 танков и штурмовых орудий.
С целью замедлить продвижение наших войск к важному пункту Дьёр, сюда были переброшены резервные части гитлеровцев.
Командующий 2-м Украинским фронтом маршал Малиновский обратил внимание командарма Петрушевского на нерешительные действия войск по разгрому Эстергомской группировки противника и приказал уничтожить ее в течение 22 марта. По его же распоряжению к очагам сопротивления была подтянута 53-я стрелковая дивизия и истребительно-противотанковые части.
В ходе боев с 24 по 26 марта войска 46-й армии сломили сопротивление противника в районе Эстергома. Большая часть противника была уничтожена или пленена, только незначительным остаткам удалось переправиться на северный берег Дуная.
Таким образом, в результате непрерывных и напряженных боев войска 3-го и 2-го Украинских фронтов прорвали на всю глубину неприятельскую оборону между Дунаем и озером Балатон на Венском направлении и перешли к преследованию противника.
Стремясь предотвратить окружение, немецкое командование ожесточенно сопротивлялось, переходя в частые контратаки.
В результате боев к исходу 20 марта войска 9-й гвардейской армии в тесном взаимодействии с частями 6-й гвардейской танковой армии продвинулись с боями на 6–8 километров и вышли в район Варпалоты.
Дивизии 4-й гвардейской армии, охватив Секешфехервар полукольцом, прорвались в город и завязали уличные бои. Продвинулись несколько вперед части 27-й армии генерала Трофименко и 26-й армии генерала Гагена.
Однако такое продвижение не соответствовало по времени намеченным задачам. Командующий фронтом вновь потребовал от командармов выполнения определенных им задач.
«Продолжайте наступление и ночью!» — был его приказ. Маршал понимал, что прорвать оборону противника с глубоким вклинением в его расположение не удалось. Причина состояла не только в силе противника, погоде, затруднявшей действия артиллерии и авиации, но и в отсутствии в ударной группировке танков непосредственной поддержки пехоты в первые дни наступления. Стремясь устранить допущенный промах, Толбухин приказал усилить 9-ю гвардейскую армию 23-м танковым корпусом, передав его из армии генерала Захватаева, и полком самоходных установок.
6-я гвардейская танковая армия, созданная в январе 1944 года, участвовала во многих фронтовых операциях и в ходе их проведения добивалась значительных успехов. В сентябре за образцовое выполнение боевых задач, отвагу и мужество ее личного состава армия была преобразована в 6-ю гвардейскую танковую армию. В октябре-декабре она участвовала в Дебреценской и Будапештской операциях 2-го Украинского фронта, после которых была выведена в резерв фронта, а затем направлена маршалу Толбухину по решению Ставки.
Командовал бессменно танковой армией генерал- полковник Андрей Григорьевич Кравченко. В Венской операции он поддерживал тесные отношения с руководством 9-й гвардейской армии генерала Глаголева.
По его заявкам, успешно действовали артиллеристы и авиаторы фронта. Сам Андрей Григорьевич был опытный мастер танковых ударов.
Службу в Советской Армии он начал в 1918 году.
В 1921 году младшего командира Кравченко зачислили курсантом Полтавской пехотной школы. По окончании ее он получил назначение в Тифлисский гарнизон, где командовал стрелковыми подразделениями.
В 1925 году получил вызов на учебу в Военную академию имени Фрунзе. По завершении учебы Кравченко назначили начальником штаба кавалерийского полка. Но в этой должности он был недолго.
— Принято решение направить вас на преподавательскую работу, на Ленинградские бронетанковые курсы усовершенствования и переподготовки командного состава, — объявили ему.
В течение пяти лет, будучи преподавателем тактики, Кравченко осваивал принципы использования новых бронетанковых войск в будущей войне. А потом был переезд в Куйбышев, в штаб Приволжского военного округа.
Осенью 1939 года вспыхнула война с Финляндией. Полковника Кравченко — начальника штаба мотострелковой дивизии — направляют в действующую армию на Карельский перешеек. Там в конце войны он удостаивается боевой награды — ордена Красного Знамени.
В начале Великой Отечественной войны полковник Кравченко — начальник штаба 18-го мехкорпуса Одесского военного округа. Находясь вблизи государственной границы, корпус имел задачу прикрыть от ударов противника отходившие общевойсковые части.
Первый опыт использования крупных механизированных соединений не принес Советской Армии ожидаемого успеха. Танковые дивизии и корпуса имели устаревшую и маломощную боевую технику. Танки Т-34 только начали поступать на вооружение. Их было недостаточно.
В этот период наиболее приемлемой организационной формой бронетанковых войск являлась бригада. Осознавая это, полковник Кравченко высказал желание уйти с высокой штабной должности на низшую должность командира танковой бригады.
31-я танковая бригада вела бои в Подмосковье, в 16-й армии генерала Рокоссовского. В те дни Гитлер, выступая в Берлине, заявил, что дни Москвы сочтены, не сегодня, так завтра у стен ее советские войска будут разбиты.
У захваченных в плен гитлеровцев имелись листовки немецкого командования, обращенные к солдатам группы армий «Центр». «Солдаты! — говорилось в них. — Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Вам осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу вашего оружия, пройдите по ее площадям. Москва — это конец войны! Москва — это отдых! Вперед!»
Сосредоточив на решающих направлениях превосходящие силы пехоты и танков, противник вновь перешел в наступление. 31-я танковая бригада имела всего 14 боеспособных танков. Однако задача ставилась как полнокровной части. Приходилось изыскивать новые приемы борьбы с врагом: применять засады, маневрировать, проявлять хитрость, чтобы добиться в бою успеха.
Встречаясь с таким мыслящим командармом, как генерал-лейтенант Рокоссовский, Андрей Кравченко постигал трудную науку боя — тактику.
— Учите не только людей, своих подчиненных, но и учитесь сами, — говорил командарм. — Изучайте противника, оценивайте его силу, замыслы, соизмеряйте свои возможности — на основе оценки обстановки принимайте решение, которое приводило бы к победе.
И еще он учил после боя проводить со своими подчиненными разбор: подмечать допущенные ошибки, промахи, положительные действия, проявление инициативы.
В декабре полковник Кравченко, имея всего 6 боевых машин, взаимодействуя с истребителями танков из стрелковой части, уничтожил 7 танков противника и сорвал его атаку.
За этот бой он был удостоен первой боевой награды в Отечественной войне — ордена Красного Знамени.
Старшее командование видело в Кравченко перспективного офицера, сочетавшего теоретические познания, приобретенные в педагогической практике, с боевым опытом начального периода войны.
Вскоре поступил приказ наркома обороны о назначении его начальником штаба 1-го танкового корпуса, который формировался в Липецке. В формируемом соединении были три танковых бригады, 170 боевых танков. Да каких! Т-34. Достойный был и командир: Михаил Ефимович Катуков.
В июле 1942 года, находясь на Брянском фронте, полковник Кравченко был назначен командиром 2-го танкового корпуса.
Летом немецкие войска начали широкое наступление на Кавказ и Волгу. В августе авангард 6-й армии Паулюса вышел к Волге севернее Сталинграда.
Учитывая катастрофическую обстановку, генерал-майора Кравченко назначили командиром 4-го танкового корпуса, находившегося севернее Сталинграда. Пошли боевые, полные тревог и надежд будни.
Командуя корпусом, Андрей Григорьевич был далек от событий, происходящих в верхних кругах власти. Как говорят, повседневных забот полон рот. Для него было полной неожиданностью снятие частей корпуса с передовой и отправка их на левый берег Дона под станицу Клетская.
На следующий день комкора вызвали на совещание, которое проводил генерал армии Жуков. Разговор шел о контрнаступлении и окружении немецких войск генерала Паулюса.
Перед танкистами 4-го корпуса была поставлена задача разгромить противника на пути к городу Калач и там соединиться с войсками Сталинградского фронта.
Войдя в прорыв 19 ноября, танкисты корпуса в течение четырех суток, находясь в отрыве от главных сил Юго-Западного фронта, вели тяжелые бои, продвигались к цели. 23 ноября в 16.00 они первыми вышли в назначенный район, где соединились с 4-м механизированным корпусом Сталинградского фронта, замкнув кольцо окружения группировки немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Сталинградская операция была в жизни Андрея Григорьевича выдающимся событием. О ней он писал: «В этой операции впервые на практике отработал вопросы взаимодействия и технику ввода в прорыв танкового корпуса. Получил практику в организации встречных боев и преследования в сложных условиях обстановки при выполнении задачи глубокого рейда по тылам противника. Усвоил, как рождается и крепнет истинная, боевая, товарищеская спайка и взаимная выручка во всех подразделениях и частях — от генерала до солдата.
С момента ввода корпуса в прорыв не было отстающих. Все бойцы и командиры, слившись в крепко спаянную боевую единицу, беспрекословно выполняли волю старшего начальника».
За проявленную отвагу, стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава 4-й Сталинградский танковый корпус был преобразован в 5-й гвардейский Сталинградский танковый корпус.
А потом была Курская битва и знаменитое Прохоровское сражение, где 5-й гвардейский танковый корпус нанес мощный удар по немецко-фашистской броневой армаде, срывая замысел врага и навязывая в сражении свою волю.
«Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском поставила ее перед катастрофой» — так Ставка определила значимость гигантских битв, в которых участвовал и генерал Кравченко, внесший немалый вклад в победу советских войск.
После освобождения Киева генерал-лейтенант Кравченко удостоился высокого звания Героя Советского Союза. А в январе его назначили командующим танковой армией.
В Советской Армии уже было пять оперативных объединений танковых войск, предназначенных для решения больших и важных задач. Командовали ими выдающиеся военачальники: 1-й танковой армией — генерал Катуков, 2-й — генерал Богданов, 3-й — Рыбалко, 4-й — Лелюшенко, 5-й — Ротмистров. Все армии гвардейские.
Андрей Григорьевич Кравченко принял б-ю танковую армию, которая вскоре за участие в Корсунь- Шевченковской и Ясско-Кишиневской операциях тоже стала гвардейской.
И вот в середине марта, после боев Будапештской операции армию передали 3-му Украинскому фронту для участия в Венской операции.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Письма
Мы видели, как громыхая, в стороне, где дорога, пронеслось десятка два «тридцатьчетверок». Их вид внушал неодолимую мощь и уверенную стремительность.
Используя успех танкистов, к вечеру мы вышли к Балатону. Очертание озера на карте напоминает большой голубой боб. Вдоль берега — железная дорога.
У разъезда снова вспыхнул бой. Гитлеровцы упорно стараются удержать рубеж, не позволяя нам прорваться к воде.
В поисках укрытия от пронизывающего ветра мы укрылись в огромных бункерах — каменных подвалах со сводчатыми потолками, где хранились сотни бочек с вином. Сейчас там нет ни одной.
Солдаты рассказывают, как гвардеец Чекин из роты Порубилкина, наступая на фланге роты с двумя дозорными, заметил скрывающихся немцев в одном бункере.
Замысел врага нетрудно было разгадать: пропустить боевой порядок роты вперед, а потом расстрелять из пулеметов и автоматов.
— Приготовить гранаты! — скомандовал Чекин дозорным. — Прикрепить к автоматам снаряженные магазины!
Приблизившись к бункеру, они ворвались в него, забросав осколочными гранатами. А потом открыли по немцам автоматный огонь длинными очередями. Намолотили изрядно, оставшиеся, побросав оружие, сдались в плен.
Передо мной на ящике из-под немецких снарядов горит в плошке фитилек. Вспоминаю события дня, пишу донесение. И хотя впечатлений накопилось множество, однако слова на бумагу ложатся нехотя, с трудом.
С утра вели бой за небольшое село, превращенное противником в опорный пункт. Ворвались в него вместе с танкистами. Потом танки один за другим лихо умчались на запад. А батальон продолжал наступать на юго-запад, к Балатону.
Из темноты показался Белоусов.
— Не очень мудри. Напиши, что вышли на такой-то рубеж, и укажи, где стали на якорь. Потери, конечно, не забудь да трофеи.
За Белоусовым появился Третьяков.
— Артемьев, — толкает он прикорнувшего сержанта, — раздай письма. Тут их скопилось великое множество.
Иван Павлович Третьяков вытряхивает из сумки письма. Конверты всех расцветок устилают ящик: желтые, белые, синие, самодельные — из листов ученической тетради, просто треугольники.
— Почта пришла! — объявляет во весь голос Артемьев и торопливо начинает перебирать письма.
В бункере все пришло в движение. Вокруг Артемьева разом столпились солдаты.
— Раздавай по порядку! Объявляй, кому есть! — слышатся голоса.
В огромном, со сводчатым потолком бункере засветились огоньки. Кто-то зажег изоляционную обмотку провода, в дальнем углу вспыхнул костерок, засияла керосиновая лампа.
Рядом садится Третьяков. Достает из кармана письмо. Не спеша, аккуратно надрывает конверт.
— Из дома?
— От жены.
Я вижу, как лицо Ивана Павловича то светлеет, то становится серьезным, даже хмурым. Читает он не спеша, сощурив глаз и затаив в уголке рта мундштучок. Прочитав письмо, аккуратно его складывает, прячет в карман гимнастерки. Трет рукою большой с залысинами лоб.
— Понимаешь, жена пишет, что детишки совсем разуты. Растут, чертенята. А что я могу сделать? Не пошлю же им ботинки отсюда! Так-то вот.
Подошел Порубилкин. На лице улыбка.
— От Татьяны получил!
Протягивает фотокарточку. Миловидная женщина с тонкими чертами лица и густой шапкой волос. А рядом — малыш. Глаза круглые, черные, нос пуговкой.
— Похож? — Володя выжидательно смотрит.
— Глаза твои, а нос… Нос — не Татьянки. У нее тонкий, прямой. И на твой как будто не смахивает.
— Ну как же так? — с обидой в голосе возражает Володя. — Слегка курносый, как у меня…
— А ведь в самом деле твой нос…
— Покажи свое чадо! — протягивает руку Белоусов, Он разглядывает карточку молчком, морщит в глубокие складки лоб. Из-за его плеча, прищурившись от едкого табачного дыма, всматривается Третьяков.
— Хорош парень. И жена симпатичная. Будешь писать ответ, передай привет от нас, — говорит он серьезно.
В дальнем углу бункера оживление.
— Вот это да! Праздник у тебя, Леха! Счастье подвалило! Повезло!
— Что там? — спрашивает Третьяков. — У кого праздник?
— Отец объявился, товарищ капитан, — радостно откликается Рубцов. — С лета сорок первого ничего не писал. Как ушел, одно письмо от него получили — и все. Оказывается, в плену был. А ведь домой-то пришла похоронная.
— Этих нет. — Сержант Артемьев кладет на ящик десятка полтора писем. — Одни в госпитале, другие — погибли! А где же лейтенант Ионова? Ей тоже письмо.
— Она раненых эвакуирует.
Фельдшер батальона Ионова появилась не скоро. Уже улеглось волнение, тут и там слышался храп. Спал Третьяков, дремал Белоусов.
— Разрешите доложить, — обратилась она к комбату. — Раненые отправлены, запасы медикаментов пополнены.
— А, Ионова… добре, добре. — Комбат с трудом поднял отяжелевшие веки. — Можете отдыхать.
Ионова небольшого роста, плотно сбита, с дерзким взглядом.
— А тебе, Валя, письмо, — протянул я конверт, собираясь выйти из бункера.
— Это из дома! От мамы и сынульки! — едва взглянув, узнала она по почерку на конверте.
Сына она любила самозабвенно. Не расставалась с его фотографией.
Мать Ионовой с внуком были эвакуированы осенью сорок второго года из Москвы и жили где-то в Средней Азии. Муж, офицер, в прошлом году погиб нa фронте.
Горе она перенесла в одиночку, не делясь ни с кем…
Сейчас Валентина Ионова уронила вдруг голову на ящик и беззвучно зарыдала.
— Что случилось, Валя?
Не поднимая головы, она протянула мне измятое, со следами слез письмо.
— Игорек мой! Игорек! Сынулик!..
«Дорогая доченька! У нас случилось горе, большое и неутешное. Умер любимый наш Игорек. Я и сама не пойму, как это случилось. Болел недолго и умер».
Проснулись Белоусов, Третьяков. Мы смотрели а женщину, не зная, чем ей помочь…
В бункер принесли приказ: ночью продолжать наступление.
Спотыкаясь и проваливаясь, мы шли в полной темноте вперед, к Балатону.
На рассвете, сбив заслоны врага, достигли полотна железной дороги на берегу озера. На путях составы вагонов. На каждом выведено: «Хунгариа». Вагоны до отказа набиты ящиками, чемоданами, узлами, тюками. Видно, что все это загружалось впопыхах, кое-как, без той аккуратности, какой обычно отличаются немцы. На каждом ящике и тюке бирка: «Берлин», «Мюнхен», «Франкфурт», «Гамбург».
— Откройте! — пнул ногой Третьяков желтый с выпиравшими боками чемодан. — Посмотрим, какой груз отправляют немцы в свой фатерлянд…
Из чемодана вывалилось кружевное женское белье. Потянуло тонким ароматом духов. Ночная рубашка, блузка, шляпа с желтым перышком, пара поношенных туфель. И среди этого — письмо. Голубой конверт с берлинским адресом.
— Читайте, — приказал Третьяков Артемьеву, знавшему немного по-немецки.
— «Гутен таг, майне либе кецхен Хильда», — начал тот. — Это значит: «Добрый день, моя любимая кошечка Хильда».
— Ишь ты, котик какой объявился! — послышалось рядом. — Что ж он пишет?..
— «Посылаю небольшую посылку с вещами. Думаю, что она будет приятным сюрпризом ко дню твоего рождения. Шубу, о которой ты мечтала, выслать не могу. Здесь они не в ходу. Попадались, но не то, что ты хотела».
— Где же это он искал, подлюка? Наверняка квартиры грабил!..
— «Некоторые вещи слегка поношенные. Ты не огорчайся этим. Лучшего не было. Они крепки, и ты в них будешь выглядеть элегантно. Чемодан не выбрасывай. Хотя он и потертый, но надежный…»
Минное поле
Перед восточной окраиной Веспрема на карте выведен синий овал, усеянный точками. Овал пересекает нитку дороги и след карандаша. В него уткнулась красная дужка батальона.
«Минное поле», — вспоминаю я…
В туманной дали румяного утра виднелось нагромождение домов. Город лежал внизу, в долине. Словно выплеснутые, на пологих скатах разбросаны домишки. Низенькие, с подслеповатыми окнами, они теснятся в полукилометре от залегшей цепи солдат.
Между цепью и окраиной — простреливаемое поле. Солдаты залегли перед ним, бьют очередями по домам, не смея броситься в атаку.
Майор из штаба дивизии пробрался к наблюдательному пункту комбата. Вскинул бинокль, «прощупал» домишки.
— Послушай, капитан. — В его голосе явный упрек. — Ведь немцев-то горстка! Что вы топчетесь?
— Сам знаю, что горстка, — отвечал Белоусов. — Да только впереди — минное поле. Прямым курсом не пройти. Саперы нужны.
— А вы попытайтесь в обход!
— Пытались. Ничего не получилось. Немец тоже не дурак…
— А если… — Офицер вдруг охнул, схватился за руку. Рука беспомощно повисла, по пальцам заструилась кровь.
— Полундра, майор! В укрытие!
Одним прыжком Белоусов оказался возле него и столкнул в яму.
Минное поле удерживало от последнего броска залегших на сырой земле солдат. Трех смельчаков, неосмотрительно вступивших на него, отправили в госпиталь. Горела у дороги искореженная полуторка. Взрывом мины ее перевернуло и сбросило в кювет.
Позади цепи показалась повозка. Лошади бежали по дороге к городу. На повозке — термосы и буханки хлеба. Ездовой, в лихо сдвинутой пилотке, помахивал вожжами.
— Сто-ой! Куда едешь? — крикнул лежавший в кювете Радайкин.
— Роту кормить! Не видишь, что ли?
— Сто-ой! Тебе говоря-ят! Стой!
Рядом с повозкой разорвался снаряд. Лошади рванули. Из-под колес полетели комья грязи. Выпустив из рук вожжи, ездовой ничком упал с повозки. А низкорослые лошади, распустив гривы и хвосты, понеслись по дороге прямо на минное поле.
Раздался оглушительный взрыв. Взлетело сорванное с оси колесо. Бились на земле и дико ржали запутавшиеся в постромках лошади. Над ними медленно оседала сизая гарь…
— Да где же саперы! — послышался исступленный крик.
— Здесь саперы! Чего кричать-то!
Из кустарника стремительно бросился к яме сержант.
— Товарищ капитан! Саперы… — приложив руку к головному убору, начал было он.
В ствол стоящего рядом дерева шлепнула пуля.
— Сигай вниз! — скомандовал Белоусов. — Жить, что ли, надоело?
Перед нами стоял небольшого роста худощавый сержант в туго перехваченной ремнем ватной куртке. Разгоряченное лицо с белесыми ресницами и бровями густо усеяно веснушками.
— Вас сколько? Взвод? — спросил Белоусов.
— Числимся взводом, а всего шесть человек…
— Значит, взвод. Так слушай, сержант: впереди минное поле, нужен проход, вот здесь, у дороги. Но имей в виду, немец головы поднять не дает! Бьет почем зря. Только братишечки вас в обиду не дадут, прикроют огнем.
— А мы, товарищ капитан, вначале очистим от мин канавы у дороги. По ним пехота и пройдет. А потом примемся за дорогу…
— Добро! — согласился комбат. — Действуйте на полный ход! Сам видишь, обстановка не ждет…
— Мы, товарищ капитан, торопимся не спеша.
Сержант вымахнул из ямы и бросился к кустам, где его ждали остальные саперы.
Нам было видно, как они, разделившись на две группы, ползли по сторонам дороги, работая миноискателями. Иногда начинали осторожно прощупывать землю металлическим прутом. Потом руками разгребали грунт, подкапываясь под мину, обрезали едва заметный глазу металлический проводок.
Саперы ползли и ползли вперед, извлекая мины: продолговатые ящички, увесистые металлические лепешки. Мины складывали по сторонам канавы, обозначая границы прохода.
Первой устремилась вперед небольшая группа солдат из роты Порубилкина. Солдаты бегом преодолели опасный участок, потом развернулись и сразу же залегли. За ними побежал Порубилкин. Зажав полы шипели, он согнулся, неловко выбрасывая длинные ноги.
— Да он-то чего лезет! — не выдержал Белоусов. — Роту нужно пропустить, а потом уж самому.
Я понимаю, да, пожалуй, и Белоусов тоже; сейчас настал такой момент, когда Володе надо личным примером увлечь всю роту. Обстановка порой диктует свои законы, не предусмотренные уставом.
А Порубилкин ощущал пульс боя, знал мысли и душу солдата. За его плечами была хорошая фронтовая школа. Он был рядовым десантной бригады где-то у западной границы, когда немцы начали войну. Через месяц или полтора уже шел в бой сержантом… А вскоре надел погоны младшего лейтенанта и принял взвод. В Сталинграде стал лейтенантом, ротным командиром. Считался опытным офицером. Когда нужно было выполнить ответственное задание, его поручали Порубилкину.
За первой ротой рванулась к окраине вторая. Бой перенесся к домам.
— Начальник штаба, оставайся здесь! — крикнул мне Белоусов. — Пропустишь минометчиков и батарею — и тогда догоняй!
И зашагал вразвалку вперед. За ним устремились связисты и посыльные от рот. Саперы между тем приколачивали у дороги на шесте фанерную указку. Химическим карандашом на ней выведено: «Проверено. Мин нет. Сержант Петрухин».
Два солдата, меняя огневую позицию, катили станковый пулемет. За ними бежал подносчик с коробками из-под лент. Увидел указку.
— Глянь, братцы! Опять сержант Петрухин! И как только поспевает? Поглядеть бы, каков он.
А сержант Петрухин сидел в окружении своих товарищей на бугорке у дороги и, стащив сапог, перематывал портянку. Шапка упала с головы, волосы прилипли к потному лбу. Брюки и ватная куртка в грязи, на лице ничего, кроме усталости. Его саперы, сложив миноискатели и щупы, развалившись у бугорка, спокойно пыхтели цигарками.
Господский двор
Ночь после боя мы провели в богатом поместье. На карте оно обозначено «г. дв.» — господский двор. Такие дворы разбросаны чуть ли не по всей карте.
Господским двором мы овладели на исходе дня после короткого боя. Задребезжал звонок телефона. В трубке послышался голос Порубилкина:
— Какая задача на ночь?
— Удерживать рубеж, а с утра наступать дальше. К девятнадцати ноль-ноль перехватить дорогу на Сомбатхей и дорогу, идущую на север.
— Северную пусть займет другая рота, — возражает Порубилкин. — У меня осталась треть людей.
— Нужно сделать. Хотя бы полевым караулом, — настаиваю я.
Володя молчит. Видимо, соображая, смотрит на карту. Покашливает.
— Отделение я туда пошлю, — наконец объявляет он. — Только минометчики пусть огонь подготовят… Ты приходи ужинать. Я расположился неподалеку. Нужен будешь — телефонисты вызовут…
В усадьбе среди деревьев и кустов — двухэтажный особняк с причудливыми узкими окнами, с колоннами у входа и большой стеклянной верандой наверху. На фронтоне две буквы — «Е» и «Н» — образовали хитроумное сплетение: вензель владельца дома. В особняке расположились солдаты Порубилкина.
Володю я застал в домике, глядевшем окнами на господский особняк. В домике две комнатушки. Пол глиняный, гладко укатанный, посыпан речным песком. Белые накрахмаленные занавески, такая же скатерть, коврик из цветастых лоскутков, потемневшая деревянная кровать. Хозяин — старик небольшого роста, щуплый, с острым, утиным носом. Под стать ему и старуха — живая, подвижная, с косынкой, подвязанной узлом на подбородке.
Сбросив снаряжение и шинели, мы тщательно умылись, поливая из кружки друг другу. Холодная вода обжигает, сгоняя усталость, бодрит.
Хозяйка подает домотканое с нарядной вышивкой полотенце.
— Знатный трофей в эту ночь я добыл, — объявляет, вытираясь, Володя. — Сейчас покажу… — Он ставит на стол коричневый чемоданчик-патефон с никелированными уголками. — И пластинки есть.
Пластинок немного. Все они с пестрыми этикетками на разных языках: румынском и венгерском, польском и французском.
— А вот добавка к патефону. — Володя бросил на стол немецкий орден — железный крест с черной окантовкой. — Ворвались в дом, а там, видимо, была попойка. На столе бутылки, закуска, окурки и патефон. А на спинке стула — мундир с орденом. Только владельцу его удалось смыться!
Мы крутим подряд пластинки. Томное танго сменяется вертлявым фокстротом. Слащавый голос поет немецкую песенку. Под гитару мурлычет француз. Вихрем ворвался чардаш. Заливаются скрипки, звенят цимбалы.
Подперев подбородок, слушает мелодию старуха. Просит повторить чардаш. Мы крутим пластинку снова. Вижу, как губы старухи дрожат, из глаз катятся слезинки.
Хозяин вышел, вернулся с бутылью. Молчком поставил на стол. Старуха достала старую, сильно накрахмаленную скатерть. На уголке скатерти тот же вензель из двух букв, что у входа в господский особняк. Видна аккуратная штопка. Старуха вытерла передником две кружки.
— Не две, четыре! — Володя выразительно растопырил пальцы руки.
— Тудом, тудом, — понятливо кивает женщина и предупредительно проводит пальцем по кружке. — Кичи, кичи.
Старик, указывая на бутыль, причмокивает, хвалит вино.
После первой кружки лицо у Володи разгорелось. Он стоял за столом, высокий, подтянутый, под глазами тени от недосыпания, во взоре нечто озорное.
— Берите на память патефон! — предлагает он старику. — Берите.
Старик от неожиданности застыл, потом всплеснул руками, быстро заговорил.
Жестикуляция и выражение лица помогают нам понять: он тронут подарком.
Ночью мы с Третьяковым обошли все комнаты особняка. Солдаты спали на диванах, кроватях, на полу. Оружие под боком, в ногах — сапоги. На каждой паре сапог — новые портянки, аккуратно уложены поверх голенищ.
— Откуда это? — строго спросил Третьяков у дежурного, показывая на портянки.
Сержант, почувствовав в голосе капитана недоброе, вытянулся:
— Бабка принесла!
— Какая бабка?
— Тутошняя, товарищ капитан. Что в доме живет.
Я присмотрелся к куску ткани. Мелькнула цветная вышивка: буквы «Е» и «Н» — такие же, как на фасаде особняка, — образовали вензель.
— Хозяйские простыни пошли в ход, — пояснил дежурный. — А хороши портянки…
На следующий день, 21 марта, бои продолжались с еще большим ожесточением. Войскам ударной группировки пришлось отражать неоднократные контратаки пехоты и танков противника, имевших в составе групп от 20 до 60 танков. Нашим гвардейцам удалось продвинуться лишь на 3–6 километров, с трудом сдерживая гитлеровцев в наметившемся кольце окружения.
Продолжались бои 4-й гвардейской армии в Секешфехерваре, 27-й армии генерала Трофименко южнее озера Веленце, 26-й армии генерала Гагена у озера Балатон.
Таким образом, к исходу 21 марта основные силы 6-й танковой армии СС оказались зажатыми в узкой полосе местности в районе Берхиды, Секешфехервара, Фюзфё.
Разгадав замысел советского командования и стремясь предотвратить окружение своей главной группировки, противник оказывал упорное сопротивление, часто переходил в контратаки, используя мотопехоту и танки.
В ночь на 21 марта советские войска подошли к озеру. У Фюзфё их разделяло всего два с половиной километра. В этот коридор, простреливаемый не только артиллерией, но и ружейно-пулеметным огнем, устремились эсэсовские части. Они шли сплошным потоком, перемешивая боевые и тыловые части. Отход напоминал беспорядочное бегство. Ценой больших потерь противнику удалось прорваться на запад.
Немецкий военный исследователь генерал Типпельскирх по этому поводу писал: «По приказу Гитлера 9 марта в условиях уже дававшей себя знать весенней распутицы последовало немецкое контрнаступление с направлением главного удара по обе стороны озера Балатон. Южнее озера оно вскоре захлебнулось, в районе же Секешфехервара развивалось успешно, и наступавшие здесь войска почти вышли у Хорцегфальвна к Дунаю. В этот момент произошло событие, поразившее Гитлера точно гром среди ясного неба. Части использовавшихся в этом наступлении дивизий СС, в том числе отряды его личной охраны, на которых он полагался как на каменную гору, не выдержали: у них истощились силы и вера. В припадке беспредельного бешенства Гитлер приказал снять с них нарукавные знаки с его именем…»
Причина неудачи в окружении 6-й танковой армии СС состояла в том, что 9-я гвардейская армия задержалась из-за метеорологических условий с атакой, ей не удалось прорвать немецкую оборону в первый день наступления. Так же отрицательно сказалось отсутствие танков в ударной группировке. Недостаточно энергичным было наступление 6-й танковой армии после ее ввода в сражение 19 марта.
В течение 23–24 марта наибольшее продвижение имели войска 37-го гвардейского стрелкового корпуса. Взаимодействуя с частями 6-й гвардейской танковой армии, они овладели городом Веспрем.
Развивая успех, гвардейские части вынуждали противника к поспешному отходу на подготовленный у австро-венгерской границы оборонительный рубеж по западному берегу реки Раба.
Так завершался первый этап Венской операции, проводимый войсками 3-го Украинского фронта.
Знаменуя его, 24 марта 1945 года был издан Приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный командующему войсками фронта маршалу Толбухину и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Иванову.
В Приказе указывалось: «Войска 3-го Украинского фронта, отразив атаки одиннадцати танковых дивизий немцев юго-западнее Будапешта и измотав их в оборонительных боях, перешли потом в наступление, разгромили танковую группу немцев и продвинулись вперед на 70 километров протяжением более 100 километров.
В ходе наступления наши войска овладели городами Секешфехервар, Мор, Зирц, Веспрем, Эньинч, а также заняли более 350 других населенных пунктов.
Войска фронта в этих боях взяли в плен более 6000 солдат и офицеров противника, уничтожили и захватили 745 танков и самоходных орудий, свыше 800 орудий и много другого вооружения и военного имущества».
От имени Родины Москва салютовала доблестным войскам фронта двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
Участвующие в Венской операции войска 2-го Украинского фронта перешли в наступление не 16 марта, а на день позже. Ударную группировку фронта составила 46-я армия, командующим которой был генерал-лейтенант Петрушевский. Находясь южнее Дуная, армия примыкала своим левым флангом к 9-й гвардейской армии.
Накануне наступления, т. е. 16 марта, ее передовые батальоны, поддержанные мощным артиллерийским огнем, сумели ворваться в расположение немецкой обороны, вскрыв при этом систему вражеского огня и места инженерных заграждений.
Введенные на следующий день в бой главные силы 46-й армии развили успех передовых батальонов и продвинулись в глубь немецкой обороны до 10 километров.
Отмечая успех, командующий фронтом маршал Малиновский поблагодарил генерала Петрушевского, сообщил, что для развития успеха в армию из фронтового резерва переводится 53-я стрелковая дивизия.
— Нельзя ли использовать боевые машины 2-го гвардейского механизированного корпуса, как танки непосредственной поддержки пехоты? — спросил генерал.
— Дробить ударную силу соединения нецелесообразно, — ответил маршал. — Мы введем корпус в сражение в ближайшие сутки.
Всю ночь в полосе наступления 68-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Шкодуновича, где было намечено ввести в прорыв механизированный корпус, кружила немецкая авиация и яростно бомбила район. Однако бомбардировка опоздала: боевая техника ушла на новый рубеж.
А утром 19 марта гвардейский механизированный корпус вошел в прорыв. К исходу дня он прорвал две оборонительные полосы и углубился в расположение противника на тридцать километров.
На следующий день в глубине немецкой обороны на правобережье Дуная в районе небольшого селения Тат был высажен десант морской пехоты из Дунайской военной флотилии.
Его необходимость объяснялась тем, что в районе города Эстергом находилась крупная вражеская группировка, перекрывшая важнейший путь сообщения из Венгрии на Вену. Попытки войск 46-й армии ликвидировать врага атаками с фронта были безуспешны. Решено было высадить батальон морской пехоты, используя Дунайскую военную флотилию.
Высадившись в районе города Тата, что в шестидесяти километрах вверх по течению Дуная от Будапешта, моряки в течение дня отбивали ожесточенные атаки.
В тот день наступавшим на Эстергом гвардейским войскам удалось несколько потеснить противника.
Основное противодействие части 46-й армии испытывали на своем левом крыле, где в течение дня в предпринятых контратаках противника участвовало до 130 танков и штурмовых орудий.
С целью замедлить продвижение наших войск к важному пункту Дьёр, сюда были переброшены резервные части гитлеровцев.
Командующий 2-м Украинским фронтом маршал Малиновский обратил внимание командарма Петрушевского на нерешительные действия войск по разгрому Эстергомской группировки противника и приказал уничтожить ее в течение 22 марта. По его же распоряжению к очагам сопротивления была подтянута 53-я стрелковая дивизия и истребительно-противотанковые части.
В ходе боев с 24 по 26 марта войска 46-й армии сломили сопротивление противника в районе Эстергома. Большая часть противника была уничтожена или пленена, только незначительным остаткам удалось переправиться на северный берег Дуная.
Таким образом, в результате непрерывных и напряженных боев войска 3-го и 2-го Украинских фронтов прорвали на всю глубину неприятельскую оборону между Дунаем и озером Балатон на Венском направлении и перешли к преследованию противника.
НА РЕКЕ РАБА И У НАДЬКАНИЖА
Завершение первого этапа Венской операции создало предпосылки успешного наступления ударных группировок 2-го и 3-го Украинских фронтов к австрийской границе.
Ломая сопротивление противника, части 46-й армии генерала Петрушевского продвигались в направлении Комаром и Дьёр, имея целью овладеть этими городами к 28 марта.
Учитывая возросший темп продвижения, командующий 3-м Украинским фронтом внес коррективы в задачи войскам своей гвардейской ударной группировки, наступавшей на венском направлении.
4, 9 и 6 танковым армиям ставилась задача не позднее 3 апреля выйти на австро-венгерскую границу.
Эти войска должны были с ходу овладеть подготовленными на реке Раба укреплениями, которые немецкие и венгерские войска ранее создали.
На западном берегу реки были сооружены мощные оборонительные укрепления, прикрывавшие подступы к австрийской границе. Все мосты через реку были уничтожены, переправы разрушены, броды заминированы.
Видя серьезность преграды для наступающих, маршал Толбухин требовал реку преодолевать с ходу, не позволяя противнику закрепиться.
Командование сознавало, что остатки еще не разбитой окончательно 6-й немецкой танковой армии СС представляют значительную силу. В ней имелось десять танковых и четыре пехотных дивизий. Общее количество танков и штурмовых орудий достигало 200 единиц. Если они сумеют укрепиться на водном рубеже, то наступающим придется потратить немало усилий, чтобы вынудить врага к отходу.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
На реке Раба
Ночью в батальон поступил приказ: «Преследовать отходящего противника, с ходу овладеть Кенезом и, не задерживаясь, преодолеть реку».
На рассвете подошли автомобили, мы быстро погрузились и рванулись вслед за отошедшим противником. Впереди — рота Порубилкина.
Едва головная машина приблизилась к Кенезу, как перед ней разорвался снаряд. Ясно — перед нами заслон, прикрывающий отход главных сил.
Рота развернулась в цепь и пошла на сближение. Местность ровная, далеко справа темнеет лес. Маневром противника не одолеть. А атаковать нужно без промедления.
Первая рота остановилась: под пулеметным огнем цепи залегли. Солдаты заработали лопатами.
Порубилкин находился за цепью. Рядом с ним командир артиллерийской батареи.
— Что делать будем, комроты?
— Драться. Где батарея? Когда сможешь открыть огонь?
— Через десять минут.
— Тогда слушай. Вначале подави пулемет в кустах. Потом перенеси огонь на кладбище.
Впереди виднелись бугорки могил и чахлый кустарник. Спустя немного кладбище покрылось султанами разрывов: батарея открыла огонь. Потом взлетела в небо ракета, и над полем выросла цепь. В ту же минуту с фланга ударил немецкий пулемет. Несколько солдат упали.
Я наблюдал атаку. По едва уловимым признакам, по тому, как некоторые замедляли бег и падали, было понятно, что и на этот раз атака захлебнется. И вдруг на поле выросла высокая фигура. Я сразу узнал Володю.
Он бежал, догоняя солдат, и что-то кричал. Развевались полы шинели, в правой руке сверкнул пистолет. Вот он догнал цепь. Солдаты, те, что были вблизи, ускорили бег. Группа вырвалась вперед. И цепь теперь напоминала косяк перелетных птиц, в голове которого летел опытный вожак. В воздух взлетело «ура»! Цепь безудержно накатывалась на позиции врага. Среди могил на кладбище показались фигуры убегающих гитлеровцев.
Враг был смят. А рядом с венгерским селением навсегда остался лежать Володя Порубилкин.
Первым принес страшную весть раненый солдат — связной роты. Схватившись рукой за окровавленную шею, он со слезами в голосе кричал:
— Ротного нашего убили! Убили, гады! Вон там лежит! Убили нашего ротного!
— Кого убили? Что кричишь! — повысил я голос, отгоняя от себя страшную мысль.
— Не верите? Честное слово, убили старшего лейтенанта. — И солдат заплакал…
Володя лежал на спине, устремив взгляд в высокое голубое небо. Шапка слетела с головы, и ветер играл волосами. Я расстегнул пуговицы шинели, рванул гимнастерку. Из груди медленно струилась густая кровь. Кровью был залит партийный билет, письмо, знакомая фотокарточка: Татьяна с сыном.
Судя по ране, осколок был невелик. Но этот маленький кусочек металла сделал свое страшное дело.
Много было на нашем пути безрадостных мест. Но это место было самым горестным.
Продвижение ударной группировки 3-го Украинского фронта создало угрозу окружения противника, прикрывавшего надьканижское направление. Район Надьканижа являлся основным нефтеносным районом Венгрии, потеря его была для немецко-фашистских войск серьезной утратой. Там были не только промыслы, но и нефтеперегонные и перерабатывающие заводы, обслуживающие немецкую и венгерскую боевую технику.
Маршал Толбухин принял решение овладеть этим промышленным районом силами 57-й и 1-й болгарской армий.
Одновременно была поставлена задача 5-му гвардейскому Донскому кавалерийскому корпусу совершить рейд в обход озера Балатон и нанести удар по противнику с тыла.
Командир корпуса генерал-лейтенант Горшков рассказывал:
«В конце марта после боев в Цеце корпус сосредоточился у Шиофока, что на южном берегу Балатона.
Ставя задачу, маршал Толбухин меня предупредил, что никаких средств усиления корпус не получит, полки должны использовать свои штатные подразделения. Соблюдая секретность, корпус должен совершить семидесятикилометровый переход, скрытно сосредоточиться в районе Залаэгерсог, а затем ударить по тылу немецкой группировки.
В Москве поняли сложность задачи, возложенной на донских казаков. Ночью дежуривший у аппарата ВЧ офицер доложил, что меня вызывает Москва.
«Говорит начальник Генерального штаба Антонов, — представился абонент. — Товарищ Горшков, вам предстоит серьезная задача. Товарищ Сталин надеется, что казаки-гвардейцы сумеют ее успешно решить». «Передайте товарищу Сталину, что задача будет выполнена», — уверенно ответил я.»
Войска левого крыла фронта перешли в наступление 29 марта. Ночью выступил и Донской казачий корпус. Путь лежал в сложных условиях горно-лесистой местности. Но ни крутые скалы, ни обрывы и лесные чащи не пугали искушенных всадников. Вскоре их обнаружили немецкие дозоры, возникли схватки. Предпринимая смелые маневры, они внезапными атаками сбивали врага.
Смелый рейд продолжался не только днем, но и ночью. 2 апреля корпус вышел в назначенный район, а затем начал выдвижение к Надьканижу.
Город и промыслы были укреплены: опоясаны траншеями, противотанковыми рвами, заграждениями. Однако эти препятствия не смогли сдержать наступающих.
Первыми в город ворвались воины генерала Буняшина. Они умело сочетали атаки с фланговыми маневрами, блокировали объекты противника, уничтожали его очаги сопротивления.
Удар советских войск был столь стремительным, что противник не успел взорвать в Надьканиже нефтеперегонные заводы и установки на нефтепромыслах, которые были к этому подготовлены.
2 апреля наши войска совместно с частями 1-й болгарской армии овладели центром нефтяной промышленности Венгрии, важным узлом дорог и сильным опорным пунктом обороны немцев городом Надьканижа.
В тот же день Москва салютовала доблестным воинам, отличившимся в боях. Среди них в Приказе Верховного Главнокомандующего были указаны имена генерал-лейтенанта Шарохина, генерал-лейтенанта болгарской армии Стойчева, генерал-лейтенанта Горшкова, генерал-майора Буняшина и многих других.
Завершение первого этапа Венской операции создало предпосылки успешного наступления ударных группировок 2-го и 3-го Украинских фронтов к австрийской границе.
Ломая сопротивление противника, части 46-й армии генерала Петрушевского продвигались в направлении Комаром и Дьёр, имея целью овладеть этими городами к 28 марта.
Учитывая возросший темп продвижения, командующий 3-м Украинским фронтом внес коррективы в задачи войскам своей гвардейской ударной группировки, наступавшей на венском направлении.
4, 9 и 6 танковым армиям ставилась задача не позднее 3 апреля выйти на австро-венгерскую границу.
Эти войска должны были с ходу овладеть подготовленными на реке Раба укреплениями, которые немецкие и венгерские войска ранее создали.
На западном берегу реки были сооружены мощные оборонительные укрепления, прикрывавшие подступы к австрийской границе. Все мосты через реку были уничтожены, переправы разрушены, броды заминированы.
Видя серьезность преграды для наступающих, маршал Толбухин требовал реку преодолевать с ходу, не позволяя противнику закрепиться.
Командование сознавало, что остатки еще не разбитой окончательно 6-й немецкой танковой армии СС представляют значительную силу. В ней имелось десять танковых и четыре пехотных дивизий. Общее количество танков и штурмовых орудий достигало 200 единиц. Если они сумеют укрепиться на водном рубеже, то наступающим придется потратить немало усилий, чтобы вынудить врага к отходу.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
На реке Раба
Ночью в батальон поступил приказ: «Преследовать отходящего противника, с ходу овладеть Кенезом и, не задерживаясь, преодолеть реку».
На рассвете подошли автомобили, мы быстро погрузились и рванулись вслед за отошедшим противником. Впереди — рота Порубилкина.
Едва головная машина приблизилась к Кенезу, как перед ней разорвался снаряд. Ясно — перед нами заслон, прикрывающий отход главных сил.
Рота развернулась в цепь и пошла на сближение. Местность ровная, далеко справа темнеет лес. Маневром противника не одолеть. А атаковать нужно без промедления.
Первая рота остановилась: под пулеметным огнем цепи залегли. Солдаты заработали лопатами.
Порубилкин находился за цепью. Рядом с ним командир артиллерийской батареи.
— Что делать будем, комроты?
— Драться. Где батарея? Когда сможешь открыть огонь?
— Через десять минут.
— Тогда слушай. Вначале подави пулемет в кустах. Потом перенеси огонь на кладбище.
Впереди виднелись бугорки могил и чахлый кустарник. Спустя немного кладбище покрылось султанами разрывов: батарея открыла огонь. Потом взлетела в небо ракета, и над полем выросла цепь. В ту же минуту с фланга ударил немецкий пулемет. Несколько солдат упали.
Я наблюдал атаку. По едва уловимым признакам, по тому, как некоторые замедляли бег и падали, было понятно, что и на этот раз атака захлебнется. И вдруг на поле выросла высокая фигура. Я сразу узнал Володю.
Он бежал, догоняя солдат, и что-то кричал. Развевались полы шинели, в правой руке сверкнул пистолет. Вот он догнал цепь. Солдаты, те, что были вблизи, ускорили бег. Группа вырвалась вперед. И цепь теперь напоминала косяк перелетных птиц, в голове которого летел опытный вожак. В воздух взлетело «ура»! Цепь безудержно накатывалась на позиции врага. Среди могил на кладбище показались фигуры убегающих гитлеровцев.
Враг был смят. А рядом с венгерским селением навсегда остался лежать Володя Порубилкин.
Первым принес страшную весть раненый солдат — связной роты. Схватившись рукой за окровавленную шею, он со слезами в голосе кричал:
— Ротного нашего убили! Убили, гады! Вон там лежит! Убили нашего ротного!
— Кого убили? Что кричишь! — повысил я голос, отгоняя от себя страшную мысль.
— Не верите? Честное слово, убили старшего лейтенанта. — И солдат заплакал…
Володя лежал на спине, устремив взгляд в высокое голубое небо. Шапка слетела с головы, и ветер играл волосами. Я расстегнул пуговицы шинели, рванул гимнастерку. Из груди медленно струилась густая кровь. Кровью был залит партийный билет, письмо, знакомая фотокарточка: Татьяна с сыном.
Судя по ране, осколок был невелик. Но этот маленький кусочек металла сделал свое страшное дело.
Много было на нашем пути безрадостных мест. Но это место было самым горестным.
Продвижение ударной группировки 3-го Украинского фронта создало угрозу окружения противника, прикрывавшего надьканижское направление. Район Надьканижа являлся основным нефтеносным районом Венгрии, потеря его была для немецко-фашистских войск серьезной утратой. Там были не только промыслы, но и нефтеперегонные и перерабатывающие заводы, обслуживающие немецкую и венгерскую боевую технику.
Маршал Толбухин принял решение овладеть этим промышленным районом силами 57-й и 1-й болгарской армий.
Одновременно была поставлена задача 5-му гвардейскому Донскому кавалерийскому корпусу совершить рейд в обход озера Балатон и нанести удар по противнику с тыла.
Командир корпуса генерал-лейтенант Горшков рассказывал:
«В конце марта после боев в Цеце корпус сосредоточился у Шиофока, что на южном берегу Балатона.
Ставя задачу, маршал Толбухин меня предупредил, что никаких средств усиления корпус не получит, полки должны использовать свои штатные подразделения. Соблюдая секретность, корпус должен совершить семидесятикилометровый переход, скрытно сосредоточиться в районе Залаэгерсог, а затем ударить по тылу немецкой группировки.
В Москве поняли сложность задачи, возложенной на донских казаков. Ночью дежуривший у аппарата ВЧ офицер доложил, что меня вызывает Москва.
«Говорит начальник Генерального штаба Антонов, — представился абонент. — Товарищ Горшков, вам предстоит серьезная задача. Товарищ Сталин надеется, что казаки-гвардейцы сумеют ее успешно решить». «Передайте товарищу Сталину, что задача будет выполнена», — уверенно ответил я.»
Войска левого крыла фронта перешли в наступление 29 марта. Ночью выступил и Донской казачий корпус. Путь лежал в сложных условиях горно-лесистой местности. Но ни крутые скалы, ни обрывы и лесные чащи не пугали искушенных всадников. Вскоре их обнаружили немецкие дозоры, возникли схватки. Предпринимая смелые маневры, они внезапными атаками сбивали врага.
Смелый рейд продолжался не только днем, но и ночью. 2 апреля корпус вышел в назначенный район, а затем начал выдвижение к Надьканижу.
Город и промыслы были укреплены: опоясаны траншеями, противотанковыми рвами, заграждениями. Однако эти препятствия не смогли сдержать наступающих.
Первыми в город ворвались воины генерала Буняшина. Они умело сочетали атаки с фланговыми маневрами, блокировали объекты противника, уничтожали его очаги сопротивления.
Удар советских войск был столь стремительным, что противник не успел взорвать в Надьканиже нефтеперегонные заводы и установки на нефтепромыслах, которые были к этому подготовлены.
2 апреля наши войска совместно с частями 1-й болгарской армии овладели центром нефтяной промышленности Венгрии, важным узлом дорог и сильным опорным пунктом обороны немцев городом Надьканижа.
В тот же день Москва салютовала доблестным воинам, отличившимся в боях. Среди них в Приказе Верховного Главнокомандующего были указаны имена генерал-лейтенанта Шарохина, генерал-лейтенанта болгарской армии Стойчева, генерал-лейтенанта Горшкова, генерал-майора Буняшина и многих других.
У АВСТРИЙСКОЙ ГРАНИЦЫ
Преследуя противника, наши войска наступали на широком фронте, допуская разрывы между дивизиями, доходившими порой до четырех и более километров.
Стремительности продвижения сухопутных войск способствовала авиация 17-й воздушной армии, которая дезорганизовывала колонны противника, наносила им удары, осуществляла разведывательные полеты.
Несмотря на высокие темпы продвижения, созданные противником разрушения и заграждения, управление войсками было непрерывным и слаженным. С овладением городом Сомбатхей в нем разместился командный пункт фронта.
Отличавшийся большой работоспособностью, маршал Толбухин, казалось, работал круглые сутки. Днем он успевал побывать на решающих участках одной или двух армий, вечером вел переговоры со Ставкой, а ночью вместе с начальником штаба и командирами родами войск планировал боевые действия на предстоящие сутки.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Гибель друга
Кёсег — последний венгерский город на нашем пути. Он лежит у самой границы. Дальше начинается Австрия.
В город мы входили ранним утром 30 марта после тяжелого ночного боя на подступах к нему. Было тихо, как обычно бывает на рассвете. Звенел горный ручей. Курился туман. Мы шли, настороженно оглядываясь по сторонам. По мосту пересекли ручей, сжатый бетонными стенками.
На соседней улице бушевал пожар. Языки пламени жадно лизали дома. У магазина с вывеской во всю его длину валялись ящики, банки, бутылки. Через разбитую витрину виднелись пустые полки и горы беспорядочно разбросанных вещей.
— Напакостил здесь фриц здорово, — сказал Радайкин. — Увидите, что дальше будет.
Радайкин, сухощавый, стройный и ловкий солдат, служил в отделении разведчиков первой роты. Проникнув в город раньше других, он уже все знал.
Откуда-то выехал верхом на неказистой пегой кобыленке Белоусов.
— Радайкин! Передай Кораблеву, чтобы прямым курсом шел к границе. Никуда с дороги не сворачивать. Немцы драпают!
— Есть! — Радайкин метнулся за дом искать командира роты.
После гибели Порубилкина в командование ротой вступил лейтенант Кораблев. Он прибыл к нам из резерва и до того в боях не участвовал. По окончании училища его направили в запасной полк, но он, засыпав начальство рапортами, добился отправки в действующую армию.
Немцев и в самом деле в городе не было. Основательно разграбив Кёсег, они поспешно отходили к австрийской границе.
Границу мы узнали по укреплениям. Крутые глинистые склоны нависали над дорогой, и в них узкими щелями зияли пулеметные и орудийные дзоты. Амбразуры угрожающе глядели на дорогу.
— А вдруг лупанет фриц? — опасливо покосился на них Радайкин. — Нелегко его будет выкурить из этих нор.
Дорога втянулась в долину. В солнечном сиянии зеленел луг.
Вдруг с нашей стороны, с юга послышался гул самолетов.
— Наши! Наши!
Но самолеты разворачиваются, стайкой вытягиваются один за другим, и мы узнали до проклятия знакомые силуэты.
— Воздух! Воздух! — слышится уже тревожное.
Ведущий, завывая, входит в пике. Было видно, как стремительный, узконосый с тонкими крыльями «мессершмитт» несется к земле. От него отделяется что-то большое, потом оно распадается на две половины, словно корыта, из них сыплются капли. А половинки-корыта, кружась по спирали, дико воют и, кажется, летят прямо на нас. Догадаться, что это кассета с мелкими бомбами, нет времени.
Самолет взмыл вверх, а за ним уже пикировал другой. Прогремели близкие взрывы, кто-то вскрикнул. Потом последовал еще взрыв и еще…
Донеслась скороговорка зениток. Басовито прогремела пулеметная очередь, за ней вспыхнула трескотня автоматов. Ведущий самолет, пытаясь выскользнуть из кольца разрывов, изменил курс. С земли продолжали по нему стрелять. Он развернулся, но вдруг клюнул носом. Потянулся едва видимый темный след. С каждым мгновением он становился все заметнее, вырастая в шлейф дыма. Неожиданно самолет свалился на крыло и начал падать.
— Сбили! Сбили «мессера»! — послышались крики.
Самолет взорвался, не долетев до земли.
— Разрешите сбегать узнать? — спросил Радайкин. — Мы разом!
— Давай! — махнул рукой Белоусов.
Радайкин, Крекотин и еще человек десять бросились к месту падения.
— Пойди, посмотри, что там, — сказал мне Белоусов.
Самолет разнесло на куски. Уткнувшись в землю, торчал хвост с черной свастикой на киле. Далеко в стороне валялась искореженная плоскость.
— Отлетался, паразит! — сержант Крекотин в сердцах сплюнул.
И вдруг я вспомнил августовский вечер 1942 года на Волге…
Наш полк стоял тогда севернее Сталинграда, в Быковых хуторах. Заступив дежурным по гарнизону, я с солдатами-патрульными направился, как предписывалось в инструкции, к причалу. Каждый вечер к дебаркадеру подходил пассажирский теплоход, и дежурный должен был в это время там находиться. В полукилометре от причала догорали у берега баржи с нефтью. Три дня назад они были подожжены немецкими самолетами, безнаказанно сбросившими бомбы. С тех пор баржи горели, выбрасывая в небо густые клубы черного дыма. И далеко по течению горела нефть, горела, казалось, сама Волга… В сумерках подошел трехпалубный, сверкающий медью волжский красавец «Александр Невский».
Сошло на берег мало пассажиров. Садилось тоже немного. Первой ступила на сходни высокая сухая старуха, несшая на коромысле круглые корзины. Подошел мужчина в шляпе-панаме и в очках. Были и другие пассажиры. Из них мне запомнилась женщина с двумя светловолосыми мальчишками. Она вбежала на дебаркадер, когда посадка уже прекратилась и матросы собирались втащить сходни.
— Подождите, подождите! — кричала женщина и ловила за руки мальчишек, удивительно похожих один на другого. — Витя, Сережа! Быстрей, не отставайте.
Я помог ей внести вещи на палубу.
— Спасибо, — благодарила она. — Чуть не опоздали.
По виду женщина была приезжая. «Эвакуированная, наверное», — подумал я.
Теплоход отошел от берега, дал прощальный гудок. И едва гудок замер, как в сонной тишине вечера вдруг послышался далекий, с надрывом, уже знакомый нам гул: немецкие самолеты. Гул приближался, а потом низко над причалом черной тенью пронесся самолет. Сделав широкий круг, он прошел над теплоходом, чуть не задев трубу. Потом сделал новый заход и, догнав судно, сбросил на него бомбы. Над рекой прогремели взрывы. А самолет, описав еще один круг над горящим теплоходом, над тонувшими в Волге людьми, полетел дальше, выискивая очередную жертву. Среди спасенных не было ни старухи, ни мужчины в очках. Но женщину, мать мальчишек-близнецов, я на берегу увидел. В мокром платье, с распущенными волосами, она металась, босая, до рыхлому песку у воды и исступленно звала:
— Витя, Сережа! Где вы? Витя, Сережа!..
…Смотрю на сбитого у австрийской границы «мессера» и думаю: «Не он ли сбросил тогда бомбы на теплоход? А может, он совершал налеты на Ростов и Ленинград? Или бомбил венгерские города, что остались позади на нашем нелегком пути?»
— Идите сюда! — прервал мои размышления голос Радайкина. — Смотрите, что от летчика осталось!
На изумрудной траве лежала оторванная рука с остатками кожаной куртки. Рукав куртки тлел, от него струился дымок. Судорожно сжаты восковые пальцы. А на запястье целенькие часы. Большие, в хромированном корпусе, с секундной стрелкой.
— Глядите-ка, а часы идут! — воскликнул Радайкин.
Секундная стрелка пружинисто кружила, отсчитывая время.
Жизнь продолжалась, Продолжалась и война. Но теперь шла она уже на австрийской земле.
Австрия — первая страна, ставшая жертвой агрессии фашистской Германии. Семь лет назад это государство было самостоятельным и независимым. Однако с приходом к власти Гитлера привлекло его внимание.
В феврале 1938 года выступая в рейхстаге, он заявил, что Германия не может оставаться безучастной к судьбе 10 миллионов немцев, живущих в Австрии и Чехословакии, и что германское правительство будет добиваться объединения всего немецкого народа.
В ответ на такое заявление возглавляемое Шушнигом австрийское правительство распустило в Вене организацию национал-социалистов и арестовало ее руководителя, который являлся негласным представителем Гитлера.
Правительство Австрии рассчитывало на поддержку Муссолини, но глава итальянского правительства, посоветовал пойти на соглашение с Германией.
11 февраля Шушниг был вызван к Гитлеру в Берхтестгаден. Фюрер обрушился на него с угрозами, требуя безоговорочного принятия своих условий.
— Вы должны их принять, как я вам указываю. Если вы будете противиться, вы вынудите меня уничтожить всю вашу систему… Я вас раздавлю!.. Я — величайший вождь, которого когда-либо имели немцы, и на мою долю выпало основать Великую Германскую империю… Моя армия, мои самолеты, мои танки ждут лишь приказа!
Тут появился генерал Кейтель, и Гитлер потребовал, чтобы он доложил о числе моторизованных частей, стоящих на австрийской границе и готовых перейти ее по первому приказу.
Шушнигу сунули в руки написанное Гитлером «Соглашение», с которым он должен был наедине ознакомиться. Однако не дали это сделать. Он вновь был вызван к Гитлеру, и тот заявил, чтобы Шушниг не рассчитывал на помощь Италии, Франции и Великобритании: пусть, мол, не строит никаких иллюзий.
А вечером к Шушнигу заявились Риббентроп и ставленник Гитлера австрийский министр иностранных дел с предложением непременно подписать «Соглашение».
О пребывании Шушнига в Германии стало вскоре известно миру. Напрасно он ожидал поддержки Англии, Франции и Италии. Те безмолвствовали. Он оказался в одиночестве. И, капитулируя, подписал «Соглашение».
В Австрии возникли кровавые столкновения между сторонниками национальной независимости страны и национал-социалистами. Тогда Шушниг назначил на 13 марта плебисцит по вопросу независимости Австрии.
Из Берлина последовал ультиматум австрийскому канцлеру: немедленно плебисцит отменить, а самому подать в отставку. «Если германские требования не будут выполнены, то 11 марта в 19 часов 30 минут 200 тысяч германских войск перейдут австрийскую границу».
Шушниг выступил по радио, сообщил австрийскому народу о своем уходе, заявив, что вынужден уступить насилию во избежание напрасного кровопролития.
В тот же день около 6 часов вечера первые части германских войск вступили на австрийскую территорию. Австрия перестала быть независимой страной.
Что же касается политики так называемых «защитников» независимости Австрии, то все они проявили политическое ханжество. Муссолини заявил, что он «никогда не обещал поддерживать независимость Австрии ни прямым, ни косвенным путем, ни письменно, ни устно».
Чемберлен в английском парламенте осудил захват Гитлером Австрии, а через несколько дней признал законность захвата.
Не последовало должного отпора Германии и со стороны Франции.
В осуществляемой ныне советскими войсками операции Вена имела важное военно-стратегическое значение не только как столица Австрии, но и как крупный железнодорожный узел и речной порт на Дунае, как перекресток наиболее удобных путей, связывающих Центральную Европу с балканскими и средиземноморскими странами.
Со вступлением советских войск на территорию Австрии в некоторых ее городах в группах движения Сопротивления зародилась идея восстания. Однако осуществить его не удалось. Задуманный военный путч был раскрыт, с повстанцами немецкие власти расправились жесточайшим образом. Организаторы заговора были схвачены и повешены.
В своей «Истории Второй мировой войны» немецкий генерал Типпельскирх писал: «Вена, как и другие города, тоже стала ареной тяжелых уличных боев, но поведение населения, а также отдельных немецких частей, участвовавших в боях за город, было скорее направлено на быстрое окончание боев, чем на сопротивление»…
В то утро маршал Толбухин решил побывать в 37-м гвардейском корпусе, дивизии которого вырвались вперед.
Колонна из четырех автомобилей, сопровождавших маршала, пылила на дороге, когда в небе показались «юнкерсы». С воздуха немецкие летчики заметили цель.
Прежде чем майор Клименко — адъютант командующего — дал сигнал рассредоточиться, ведущий самолет вошел в пике.
Автомобили разъехались, однако вблизи стали рваться бомбы. Две упали неподалеку от автомобиля командующего, осыпав кузов осколками. К счастью, все успели выскочить и укрыться в придорожной канавке.
Отбомбившись, самолеты полетели дальше. Толбухин решительно поспешил к автомобилю, где находилась рация.
— Вызывайте Семнадцатую воздушную! — приказал он капитану-связисту. — Самого командующего!
— Судец! Сделайте все возможное и невозможное, чтобы надежно прикрыть войска!
Генерал Судец стал что-то объяснять, но маршал едва сдерживал себя.
— Извольте выполнять! Все!
Шестерка немецких самолетов была еще в воздухе, когда в их строй врезалась пара юрких истребителей. Один из бомбардировщиков вспыхнул, от него потянулся тонкий, едва заметный след черного дыма.
— Клименко! — окликнул командующий адъютанта. — Свяжитесь с авиацией, узнайте, кто сбил. Летчику от меня благодарность.
Когда выехали на холм, где виднелась траншея, послышалась близкая очередь. Одна пуля ударила в стекло, и адъютант не на шутку испугался.
— Ничего, — проронил командующий.
Потом, когда ехали по дороге, избитой гусеницами танков, впереди автомобиля взметнулась земля. Воздушная волна ударила в стекло.
— Жми, Вася! — сказал маршал. — На всю железку жми!
Вобрав голову в плечи, водитель вцепился в баранку. Автомобиль рванул вперед. Позади несколько раз громыхнуло. На полной скорости выскочили к гребню, перескочили через него и вкатили в спасительную лощину.
Офицер связи сообщил, что генерал Судец готов доложить маршалу о результатах воздушного боя.
— Неугомонная душа, — сказал Толбухин и направился к автомобилю с мощной рацией. — Докладывайте!
Судец сообщил, что сегодня «юнкерс» сбил летчик-истребитель капитан Колдунов и что кроме этого самолета он подбил еще один.
— Колдунову передайте мою благодарность. А возьмем Вену, представьте его к правительственной награде.
Капитан Колдунов в свои двадцать два года командовал эскадрильей. В воздушных боях он сбил более тридцати самолетов противника. Удостоился звания Героя Советского Союза.
Сорокалетнего генерал-полковника Судец маршал Толбухин уважал за настойчивость, исполнительность, требовательность. Это был начальник, познавший тонкость летного дела и глубоко понимающий природу современного боя.
Окончив Военно-техническую школу Военно-воздушных сил, он с 1929 года был летчиком, командиром звена, авиаотряда.
Начало Великой Отечественной войны застало Судеца в высокой должности командира авиакорпуса.
В марте 1943 года он вступил в командование 17-й воздушной армией. Под его руководством авиационные соединения участвовали во многих операциях: при прорыве блокады Ленинграда, в Курской битве, при освобождении Донбасса, Украины, в Ясско-Кишиневской, Будапештской операциях.
Особую роль авиация 17-й армии сыграла в Балатонской операции, когда армада немецких танков генерала Зеппа Дитриха прорвала оборону у Секешфехервара и устремилась к Дунаю. Это был кризисный момент, от которого зависел исход сражения.
Тогда подозвав генерала Судеца, маршал указал на карте сосредоточенные группировки противника.
— Всю авиацию, которой располагаете, нужно бросить против эсэсовских дивизий. Прежде всего выбить его танки. Сколько в 17-й армии штурмовиков?
— Сто двадцать пять, — отвечал авиационный начальник.
— Все их использовать для нанесения ударов по танкам.
— Будет выполнено, — заверил генерал.
Возможности и мощь штурмовиков «Ильюшин-2» маршалу были хорошо известны. Эти самолеты были грозой для немецких танковых частей — «Ил-2» называли «летающими танками». По огневой мощи с ними не мог сравниться ни один вражеский самолет. «Ил-2» имел две 23-мм пушки, четыре реактивных 122-мм снаряда, до 400 кумулятивных противотанковых бомб, залп которых при сбрасывании с малой высоты поражал все живое на немалой площади. Кроме того, у воздушного стрелка имелся крупнокалиберный пулемет, прикрывающий заднюю полусферу. Сам же самолет отличался высокой живучестью, имея сильное броневое покрытие.
В Балатонской операции противник потерял около 500 танков и самоходных орудий, значительную часть которых уничтожили летчики 17-й воздушной армии.
В ожесточенных воздушных боях они демонстрировали высокое боевое мастерство и отвагу. Так, в один из налетов на железнодорожную станцию Бодайк две группы штурмовиков сожгли разгружавшиеся воинские эшелоны, уничтожив при этом 20 танков. Вражеские истребители пытались помешать штурмовикам, но были отогнаны, а два из них сбиты…
О командующем 17-й воздушной армии генерале Судеце ходила громкая слава.
«Фашистским асам конец! — сказал наш генерал Судец», — говорили авиаторы и творили в небе чудеса.
Один из летчиков рассказывал, как в мае прошлого года генерал направил самолеты на штурмовку бежавших из Севастополя на Херсонес немцев. В ходе боя самолет летчика подбили зенитные орудия.
Прыгать с парашютом было поздно: слишком малая высота. И летчик развернул самолет в сторону своей территории. Приземлился на нейтральной полосе. И хотя шасси не выпускал, однако капота не избежал. Не избежал и страшного удара, от которого потерял сознание.
Неподалеку слышалась стрельба, и, превозмогая боль, летчик выбрался из кабины и пополз от загоревшегося самолета. Попытка встать на ноги не удалась. Найдя укрытие, он спрятался в нем, достал пистолет.
Летчика нашли наши бойцы. Доставили в медсанбат, а оттуда в часть, предупредив, что летать ему больше не придется.
Но врачи ошиблись: через непродолжительное время он снова сел за штурвал самолета. В этом помог ему генерал Судец. Под свою ответственность он заручился в летных качествах отважного воина. И не ошибся.
Летчики 17-й воздушной армии громили врага круглые сутки: днем действовали штурмовики и истребители, а ночью — неутомимые ночные бомбардировщики «ПО-2».
Летчикам воздушной армии пришлось иметь дело и с американскими авиаторами, когда те бомбардировали колонну наших войск на территории Югославии. Это были американские тяжелые самолеты-истребители «Лайтнинг». Сбросив бомбы, они начали поливать колонну пушечным огнем.
А на смену первой группе «Лайтнингов» летела новая эскадрилья. И тогда капитан Колдунов, рискуя жизнью, вошел в боевой порядок американской группы, подстроился к ведущему, рукой указал на свой опознавательный знак на фюзеляже и подал знак ведущему уходить на запад. Так один из наших лучших асов избавил американцев от потерь.
Кстати, Александр Иванович Колдунов с лета 1943 года и до конца войны совершил 358 боевых вылетов, провел 96 воздушных боев, уничтожив лично 46 самолетов противника.
Планируя свое участие в Венской операции, командование 17-й воздушной армии делало упор на массированное и централизованное использование авиации на решающих направлениях. Для этого на командных пунктах общевойсковых и 6-й гвардейской танковой армиях постоянно находились представители авиации со средствами связи.
Современный бой скоротечен, обстановка изменчива, и не всегда ее можно предвидеть. Однако рядом с командиром корпуса, а то и дивизии всегда находится офицер группы авиации с закодированной картой. Уяснив обстановку, он быстро связывается с подчиненными авиаполками, сообщает им местонахождение цели.
— Вылетаю, — слышится в ответ.
Через считанные минуты над вражеским объектом появляются «Илы». Обстановка требует точного поражения целей, и они наносят точечные удары, поражая вражеские танки, орудия, огневые точки, пехоту.
Но в большой операции, какой была Венская, решались и большие задачи, требовавшие участия многих видов самолетов: разведывательной, истребительной, бомбардировочной. Авиация 17-й воздушной армии содействовала наземным войскам при прорыве вражеской обороны, обеспечивала ввод в бой подвижных соединений — 6-й гвардейской танковой армии, танковых и механизированных корпусов и дивизий, 5-го гвардейского кавалерийского казачьего корпуса. Нанесением ударов с воздуха по штабам и узлам связи авиация нарушала управление войсками противника. Она же прикрывала свои войска на поле боя и в местах сосредоточения.
В ходе Венской операции были обнаружены бетонированные длинные взлетно-посадочные полосы. «Зачем понадобились такие длинные и узкие полосы?» — недоумевали летчики. Оказалось, что гитлеровцы рассчитывали использовать их для реактивных самолетов. Однако стремительное наступление спутало все планы и расчеты фашистских стратегов.
Пехота и танкисты, наступавшие на Венском направлении, с благодарностью отзывались о смелых действиях авиаторов, помогавших им преодолевать яростное сопротивление врага. К концу войны более 170 офицерам 17-й воздушной армии, прошедшим боевой путь от Волги до Вены, было присвоено звание Героя Советского Союза, а четверо летчиков — Зайцев, Колдунов, Скоморохов и Сивков — этого звания удостоились дважды.
Преследуя противника, наши войска наступали на широком фронте, допуская разрывы между дивизиями, доходившими порой до четырех и более километров.
Стремительности продвижения сухопутных войск способствовала авиация 17-й воздушной армии, которая дезорганизовывала колонны противника, наносила им удары, осуществляла разведывательные полеты.
Несмотря на высокие темпы продвижения, созданные противником разрушения и заграждения, управление войсками было непрерывным и слаженным. С овладением городом Сомбатхей в нем разместился командный пункт фронта.
Отличавшийся большой работоспособностью, маршал Толбухин, казалось, работал круглые сутки. Днем он успевал побывать на решающих участках одной или двух армий, вечером вел переговоры со Ставкой, а ночью вместе с начальником штаба и командирами родами войск планировал боевые действия на предстоящие сутки.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Гибель друга
Кёсег — последний венгерский город на нашем пути. Он лежит у самой границы. Дальше начинается Австрия.
В город мы входили ранним утром 30 марта после тяжелого ночного боя на подступах к нему. Было тихо, как обычно бывает на рассвете. Звенел горный ручей. Курился туман. Мы шли, настороженно оглядываясь по сторонам. По мосту пересекли ручей, сжатый бетонными стенками.
На соседней улице бушевал пожар. Языки пламени жадно лизали дома. У магазина с вывеской во всю его длину валялись ящики, банки, бутылки. Через разбитую витрину виднелись пустые полки и горы беспорядочно разбросанных вещей.
— Напакостил здесь фриц здорово, — сказал Радайкин. — Увидите, что дальше будет.
Радайкин, сухощавый, стройный и ловкий солдат, служил в отделении разведчиков первой роты. Проникнув в город раньше других, он уже все знал.
Откуда-то выехал верхом на неказистой пегой кобыленке Белоусов.
— Радайкин! Передай Кораблеву, чтобы прямым курсом шел к границе. Никуда с дороги не сворачивать. Немцы драпают!
— Есть! — Радайкин метнулся за дом искать командира роты.
После гибели Порубилкина в командование ротой вступил лейтенант Кораблев. Он прибыл к нам из резерва и до того в боях не участвовал. По окончании училища его направили в запасной полк, но он, засыпав начальство рапортами, добился отправки в действующую армию.
Немцев и в самом деле в городе не было. Основательно разграбив Кёсег, они поспешно отходили к австрийской границе.
Границу мы узнали по укреплениям. Крутые глинистые склоны нависали над дорогой, и в них узкими щелями зияли пулеметные и орудийные дзоты. Амбразуры угрожающе глядели на дорогу.
— А вдруг лупанет фриц? — опасливо покосился на них Радайкин. — Нелегко его будет выкурить из этих нор.
Дорога втянулась в долину. В солнечном сиянии зеленел луг.
Вдруг с нашей стороны, с юга послышался гул самолетов.
— Наши! Наши!
Но самолеты разворачиваются, стайкой вытягиваются один за другим, и мы узнали до проклятия знакомые силуэты.
— Воздух! Воздух! — слышится уже тревожное.
Ведущий, завывая, входит в пике. Было видно, как стремительный, узконосый с тонкими крыльями «мессершмитт» несется к земле. От него отделяется что-то большое, потом оно распадается на две половины, словно корыта, из них сыплются капли. А половинки-корыта, кружась по спирали, дико воют и, кажется, летят прямо на нас. Догадаться, что это кассета с мелкими бомбами, нет времени.
Самолет взмыл вверх, а за ним уже пикировал другой. Прогремели близкие взрывы, кто-то вскрикнул. Потом последовал еще взрыв и еще…
Донеслась скороговорка зениток. Басовито прогремела пулеметная очередь, за ней вспыхнула трескотня автоматов. Ведущий самолет, пытаясь выскользнуть из кольца разрывов, изменил курс. С земли продолжали по нему стрелять. Он развернулся, но вдруг клюнул носом. Потянулся едва видимый темный след. С каждым мгновением он становился все заметнее, вырастая в шлейф дыма. Неожиданно самолет свалился на крыло и начал падать.
— Сбили! Сбили «мессера»! — послышались крики.
Самолет взорвался, не долетев до земли.
— Разрешите сбегать узнать? — спросил Радайкин. — Мы разом!
— Давай! — махнул рукой Белоусов.
Радайкин, Крекотин и еще человек десять бросились к месту падения.
— Пойди, посмотри, что там, — сказал мне Белоусов.
Самолет разнесло на куски. Уткнувшись в землю, торчал хвост с черной свастикой на киле. Далеко в стороне валялась искореженная плоскость.
— Отлетался, паразит! — сержант Крекотин в сердцах сплюнул.
И вдруг я вспомнил августовский вечер 1942 года на Волге…
Наш полк стоял тогда севернее Сталинграда, в Быковых хуторах. Заступив дежурным по гарнизону, я с солдатами-патрульными направился, как предписывалось в инструкции, к причалу. Каждый вечер к дебаркадеру подходил пассажирский теплоход, и дежурный должен был в это время там находиться. В полукилометре от причала догорали у берега баржи с нефтью. Три дня назад они были подожжены немецкими самолетами, безнаказанно сбросившими бомбы. С тех пор баржи горели, выбрасывая в небо густые клубы черного дыма. И далеко по течению горела нефть, горела, казалось, сама Волга… В сумерках подошел трехпалубный, сверкающий медью волжский красавец «Александр Невский».
Сошло на берег мало пассажиров. Садилось тоже немного. Первой ступила на сходни высокая сухая старуха, несшая на коромысле круглые корзины. Подошел мужчина в шляпе-панаме и в очках. Были и другие пассажиры. Из них мне запомнилась женщина с двумя светловолосыми мальчишками. Она вбежала на дебаркадер, когда посадка уже прекратилась и матросы собирались втащить сходни.
— Подождите, подождите! — кричала женщина и ловила за руки мальчишек, удивительно похожих один на другого. — Витя, Сережа! Быстрей, не отставайте.
Я помог ей внести вещи на палубу.
— Спасибо, — благодарила она. — Чуть не опоздали.
По виду женщина была приезжая. «Эвакуированная, наверное», — подумал я.
Теплоход отошел от берега, дал прощальный гудок. И едва гудок замер, как в сонной тишине вечера вдруг послышался далекий, с надрывом, уже знакомый нам гул: немецкие самолеты. Гул приближался, а потом низко над причалом черной тенью пронесся самолет. Сделав широкий круг, он прошел над теплоходом, чуть не задев трубу. Потом сделал новый заход и, догнав судно, сбросил на него бомбы. Над рекой прогремели взрывы. А самолет, описав еще один круг над горящим теплоходом, над тонувшими в Волге людьми, полетел дальше, выискивая очередную жертву. Среди спасенных не было ни старухи, ни мужчины в очках. Но женщину, мать мальчишек-близнецов, я на берегу увидел. В мокром платье, с распущенными волосами, она металась, босая, до рыхлому песку у воды и исступленно звала:
— Витя, Сережа! Где вы? Витя, Сережа!..
…Смотрю на сбитого у австрийской границы «мессера» и думаю: «Не он ли сбросил тогда бомбы на теплоход? А может, он совершал налеты на Ростов и Ленинград? Или бомбил венгерские города, что остались позади на нашем нелегком пути?»
— Идите сюда! — прервал мои размышления голос Радайкина. — Смотрите, что от летчика осталось!
На изумрудной траве лежала оторванная рука с остатками кожаной куртки. Рукав куртки тлел, от него струился дымок. Судорожно сжаты восковые пальцы. А на запястье целенькие часы. Большие, в хромированном корпусе, с секундной стрелкой.
— Глядите-ка, а часы идут! — воскликнул Радайкин.
Секундная стрелка пружинисто кружила, отсчитывая время.
Жизнь продолжалась, Продолжалась и война. Но теперь шла она уже на австрийской земле.
Австрия — первая страна, ставшая жертвой агрессии фашистской Германии. Семь лет назад это государство было самостоятельным и независимым. Однако с приходом к власти Гитлера привлекло его внимание.
В феврале 1938 года выступая в рейхстаге, он заявил, что Германия не может оставаться безучастной к судьбе 10 миллионов немцев, живущих в Австрии и Чехословакии, и что германское правительство будет добиваться объединения всего немецкого народа.
В ответ на такое заявление возглавляемое Шушнигом австрийское правительство распустило в Вене организацию национал-социалистов и арестовало ее руководителя, который являлся негласным представителем Гитлера.
Правительство Австрии рассчитывало на поддержку Муссолини, но глава итальянского правительства, посоветовал пойти на соглашение с Германией.
11 февраля Шушниг был вызван к Гитлеру в Берхтестгаден. Фюрер обрушился на него с угрозами, требуя безоговорочного принятия своих условий.
— Вы должны их принять, как я вам указываю. Если вы будете противиться, вы вынудите меня уничтожить всю вашу систему… Я вас раздавлю!.. Я — величайший вождь, которого когда-либо имели немцы, и на мою долю выпало основать Великую Германскую империю… Моя армия, мои самолеты, мои танки ждут лишь приказа!
Тут появился генерал Кейтель, и Гитлер потребовал, чтобы он доложил о числе моторизованных частей, стоящих на австрийской границе и готовых перейти ее по первому приказу.
Шушнигу сунули в руки написанное Гитлером «Соглашение», с которым он должен был наедине ознакомиться. Однако не дали это сделать. Он вновь был вызван к Гитлеру, и тот заявил, чтобы Шушниг не рассчитывал на помощь Италии, Франции и Великобритании: пусть, мол, не строит никаких иллюзий.
А вечером к Шушнигу заявились Риббентроп и ставленник Гитлера австрийский министр иностранных дел с предложением непременно подписать «Соглашение».
О пребывании Шушнига в Германии стало вскоре известно миру. Напрасно он ожидал поддержки Англии, Франции и Италии. Те безмолвствовали. Он оказался в одиночестве. И, капитулируя, подписал «Соглашение».
В Австрии возникли кровавые столкновения между сторонниками национальной независимости страны и национал-социалистами. Тогда Шушниг назначил на 13 марта плебисцит по вопросу независимости Австрии.
Из Берлина последовал ультиматум австрийскому канцлеру: немедленно плебисцит отменить, а самому подать в отставку. «Если германские требования не будут выполнены, то 11 марта в 19 часов 30 минут 200 тысяч германских войск перейдут австрийскую границу».
Шушниг выступил по радио, сообщил австрийскому народу о своем уходе, заявив, что вынужден уступить насилию во избежание напрасного кровопролития.
В тот же день около 6 часов вечера первые части германских войск вступили на австрийскую территорию. Австрия перестала быть независимой страной.
Что же касается политики так называемых «защитников» независимости Австрии, то все они проявили политическое ханжество. Муссолини заявил, что он «никогда не обещал поддерживать независимость Австрии ни прямым, ни косвенным путем, ни письменно, ни устно».
Чемберлен в английском парламенте осудил захват Гитлером Австрии, а через несколько дней признал законность захвата.
Не последовало должного отпора Германии и со стороны Франции.
В осуществляемой ныне советскими войсками операции Вена имела важное военно-стратегическое значение не только как столица Австрии, но и как крупный железнодорожный узел и речной порт на Дунае, как перекресток наиболее удобных путей, связывающих Центральную Европу с балканскими и средиземноморскими странами.
Со вступлением советских войск на территорию Австрии в некоторых ее городах в группах движения Сопротивления зародилась идея восстания. Однако осуществить его не удалось. Задуманный военный путч был раскрыт, с повстанцами немецкие власти расправились жесточайшим образом. Организаторы заговора были схвачены и повешены.
В своей «Истории Второй мировой войны» немецкий генерал Типпельскирх писал: «Вена, как и другие города, тоже стала ареной тяжелых уличных боев, но поведение населения, а также отдельных немецких частей, участвовавших в боях за город, было скорее направлено на быстрое окончание боев, чем на сопротивление»…
В то утро маршал Толбухин решил побывать в 37-м гвардейском корпусе, дивизии которого вырвались вперед.
Колонна из четырех автомобилей, сопровождавших маршала, пылила на дороге, когда в небе показались «юнкерсы». С воздуха немецкие летчики заметили цель.
Прежде чем майор Клименко — адъютант командующего — дал сигнал рассредоточиться, ведущий самолет вошел в пике.
Автомобили разъехались, однако вблизи стали рваться бомбы. Две упали неподалеку от автомобиля командующего, осыпав кузов осколками. К счастью, все успели выскочить и укрыться в придорожной канавке.
Отбомбившись, самолеты полетели дальше. Толбухин решительно поспешил к автомобилю, где находилась рация.
— Вызывайте Семнадцатую воздушную! — приказал он капитану-связисту. — Самого командующего!
— Судец! Сделайте все возможное и невозможное, чтобы надежно прикрыть войска!
Генерал Судец стал что-то объяснять, но маршал едва сдерживал себя.
— Извольте выполнять! Все!
Шестерка немецких самолетов была еще в воздухе, когда в их строй врезалась пара юрких истребителей. Один из бомбардировщиков вспыхнул, от него потянулся тонкий, едва заметный след черного дыма.
— Клименко! — окликнул командующий адъютанта. — Свяжитесь с авиацией, узнайте, кто сбил. Летчику от меня благодарность.
Когда выехали на холм, где виднелась траншея, послышалась близкая очередь. Одна пуля ударила в стекло, и адъютант не на шутку испугался.
— Ничего, — проронил командующий.
Потом, когда ехали по дороге, избитой гусеницами танков, впереди автомобиля взметнулась земля. Воздушная волна ударила в стекло.
— Жми, Вася! — сказал маршал. — На всю железку жми!
Вобрав голову в плечи, водитель вцепился в баранку. Автомобиль рванул вперед. Позади несколько раз громыхнуло. На полной скорости выскочили к гребню, перескочили через него и вкатили в спасительную лощину.
Офицер связи сообщил, что генерал Судец готов доложить маршалу о результатах воздушного боя.
— Неугомонная душа, — сказал Толбухин и направился к автомобилю с мощной рацией. — Докладывайте!
Судец сообщил, что сегодня «юнкерс» сбил летчик-истребитель капитан Колдунов и что кроме этого самолета он подбил еще один.
— Колдунову передайте мою благодарность. А возьмем Вену, представьте его к правительственной награде.
Капитан Колдунов в свои двадцать два года командовал эскадрильей. В воздушных боях он сбил более тридцати самолетов противника. Удостоился звания Героя Советского Союза.
Сорокалетнего генерал-полковника Судец маршал Толбухин уважал за настойчивость, исполнительность, требовательность. Это был начальник, познавший тонкость летного дела и глубоко понимающий природу современного боя.
Окончив Военно-техническую школу Военно-воздушных сил, он с 1929 года был летчиком, командиром звена, авиаотряда.
Начало Великой Отечественной войны застало Судеца в высокой должности командира авиакорпуса.
В марте 1943 года он вступил в командование 17-й воздушной армией. Под его руководством авиационные соединения участвовали во многих операциях: при прорыве блокады Ленинграда, в Курской битве, при освобождении Донбасса, Украины, в Ясско-Кишиневской, Будапештской операциях.
Особую роль авиация 17-й армии сыграла в Балатонской операции, когда армада немецких танков генерала Зеппа Дитриха прорвала оборону у Секешфехервара и устремилась к Дунаю. Это был кризисный момент, от которого зависел исход сражения.
Тогда подозвав генерала Судеца, маршал указал на карте сосредоточенные группировки противника.
— Всю авиацию, которой располагаете, нужно бросить против эсэсовских дивизий. Прежде всего выбить его танки. Сколько в 17-й армии штурмовиков?
— Сто двадцать пять, — отвечал авиационный начальник.
— Все их использовать для нанесения ударов по танкам.
— Будет выполнено, — заверил генерал.
Возможности и мощь штурмовиков «Ильюшин-2» маршалу были хорошо известны. Эти самолеты были грозой для немецких танковых частей — «Ил-2» называли «летающими танками». По огневой мощи с ними не мог сравниться ни один вражеский самолет. «Ил-2» имел две 23-мм пушки, четыре реактивных 122-мм снаряда, до 400 кумулятивных противотанковых бомб, залп которых при сбрасывании с малой высоты поражал все живое на немалой площади. Кроме того, у воздушного стрелка имелся крупнокалиберный пулемет, прикрывающий заднюю полусферу. Сам же самолет отличался высокой живучестью, имея сильное броневое покрытие.
В Балатонской операции противник потерял около 500 танков и самоходных орудий, значительную часть которых уничтожили летчики 17-й воздушной армии.
В ожесточенных воздушных боях они демонстрировали высокое боевое мастерство и отвагу. Так, в один из налетов на железнодорожную станцию Бодайк две группы штурмовиков сожгли разгружавшиеся воинские эшелоны, уничтожив при этом 20 танков. Вражеские истребители пытались помешать штурмовикам, но были отогнаны, а два из них сбиты…
О командующем 17-й воздушной армии генерале Судеце ходила громкая слава.
«Фашистским асам конец! — сказал наш генерал Судец», — говорили авиаторы и творили в небе чудеса.
Один из летчиков рассказывал, как в мае прошлого года генерал направил самолеты на штурмовку бежавших из Севастополя на Херсонес немцев. В ходе боя самолет летчика подбили зенитные орудия.
Прыгать с парашютом было поздно: слишком малая высота. И летчик развернул самолет в сторону своей территории. Приземлился на нейтральной полосе. И хотя шасси не выпускал, однако капота не избежал. Не избежал и страшного удара, от которого потерял сознание.
Неподалеку слышалась стрельба, и, превозмогая боль, летчик выбрался из кабины и пополз от загоревшегося самолета. Попытка встать на ноги не удалась. Найдя укрытие, он спрятался в нем, достал пистолет.
Летчика нашли наши бойцы. Доставили в медсанбат, а оттуда в часть, предупредив, что летать ему больше не придется.
Но врачи ошиблись: через непродолжительное время он снова сел за штурвал самолета. В этом помог ему генерал Судец. Под свою ответственность он заручился в летных качествах отважного воина. И не ошибся.
Летчики 17-й воздушной армии громили врага круглые сутки: днем действовали штурмовики и истребители, а ночью — неутомимые ночные бомбардировщики «ПО-2».
Летчикам воздушной армии пришлось иметь дело и с американскими авиаторами, когда те бомбардировали колонну наших войск на территории Югославии. Это были американские тяжелые самолеты-истребители «Лайтнинг». Сбросив бомбы, они начали поливать колонну пушечным огнем.
А на смену первой группе «Лайтнингов» летела новая эскадрилья. И тогда капитан Колдунов, рискуя жизнью, вошел в боевой порядок американской группы, подстроился к ведущему, рукой указал на свой опознавательный знак на фюзеляже и подал знак ведущему уходить на запад. Так один из наших лучших асов избавил американцев от потерь.
Кстати, Александр Иванович Колдунов с лета 1943 года и до конца войны совершил 358 боевых вылетов, провел 96 воздушных боев, уничтожив лично 46 самолетов противника.
Планируя свое участие в Венской операции, командование 17-й воздушной армии делало упор на массированное и централизованное использование авиации на решающих направлениях. Для этого на командных пунктах общевойсковых и 6-й гвардейской танковой армиях постоянно находились представители авиации со средствами связи.
Современный бой скоротечен, обстановка изменчива, и не всегда ее можно предвидеть. Однако рядом с командиром корпуса, а то и дивизии всегда находится офицер группы авиации с закодированной картой. Уяснив обстановку, он быстро связывается с подчиненными авиаполками, сообщает им местонахождение цели.
— Вылетаю, — слышится в ответ.
Через считанные минуты над вражеским объектом появляются «Илы». Обстановка требует точного поражения целей, и они наносят точечные удары, поражая вражеские танки, орудия, огневые точки, пехоту.
Но в большой операции, какой была Венская, решались и большие задачи, требовавшие участия многих видов самолетов: разведывательной, истребительной, бомбардировочной. Авиация 17-й воздушной армии содействовала наземным войскам при прорыве вражеской обороны, обеспечивала ввод в бой подвижных соединений — 6-й гвардейской танковой армии, танковых и механизированных корпусов и дивизий, 5-го гвардейского кавалерийского казачьего корпуса. Нанесением ударов с воздуха по штабам и узлам связи авиация нарушала управление войсками противника. Она же прикрывала свои войска на поле боя и в местах сосредоточения.
В ходе Венской операции были обнаружены бетонированные длинные взлетно-посадочные полосы. «Зачем понадобились такие длинные и узкие полосы?» — недоумевали летчики. Оказалось, что гитлеровцы рассчитывали использовать их для реактивных самолетов. Однако стремительное наступление спутало все планы и расчеты фашистских стратегов.
Пехота и танкисты, наступавшие на Венском направлении, с благодарностью отзывались о смелых действиях авиаторов, помогавших им преодолевать яростное сопротивление врага. К концу войны более 170 офицерам 17-й воздушной армии, прошедшим боевой путь от Волги до Вены, было присвоено звание Героя Советского Союза, а четверо летчиков — Зайцев, Колдунов, Скоморохов и Сивков — этого звания удостоились дважды.
ВОТ ОНА, ВЕНА!
В течение второго этапа Венской операции — с 26 марта по 3 апреля — наши войска непрерывно преследовали противника, срывая все его попытки сопротивляться на заранее подготовленных для обороны рубежах.
Преследование носило характер сплошного продвижения ударных группировок двух фронтов. Однако наступление 46-й армии 2-го Украинского фронта отставало от правого крыла фронта маршала Толбухина.
Предвидя нежелательные последствия развития операции, Ставка установила с 1 апреля новую разграничительную линию между фронтами. Согласно последовавшей директиве 46-я армия перемещалась с правого на левый берег Дуная, чтобы в дальнейшем обойти Вену с севера. Находившиеся на правом берегу два стрелковых, механизированный и танковый корпуса должны были нанести удар совместно с войсками 3-го Украинского фронта. Однако в дальнейшем обстановка потребовала и эти соединения перебросить на северный берег реки. В течение трех суток, с 5 по 8 апреля, 46-я армия и эти соединения на кораблях Дунайской военной флотилии были переброшены на левый берег реки. Дунай стал границей между фронтами. Ранее занимавшиеся ими участки местности переходили войскам 4-й гвардейской армии.
Таким образом, 2-й Украинский фронт должен был решать задачу окружения отошедшего в Вену противника силами одной 46-й армии, увязывая ее действия с войсками фронта Толбухина.
Ударная группировка этого фронта — 4-я, 6-я танковые и 9-я гвардейская армии — за девять дней безостановочного преследования прошли с боями 150 километров. Темп движения порой достигал 25 километров в сутки.
Учитывая обстановку и возможности фронта, Ставка Верховного Главнокомандования 1 апреля поставила задачу с тем же темпом продолжать наступление и с ходу овладеть Веной, затем не позднее 12–15 апреля выйти к находящемуся западней австрийской столицы Санкт-Пельтену.
Еще в марте, когда шли жестокие бои у Секешфехервара, командующий 4-й гвардейской армии генерал Захватаев пророчески сказал:
— Видно, судьбой нам уготовано попасть из болотного межозерья в другую узость — Венские ворота.
— А где они, эти ворота? — спросили генерала.
— В двухстах километрах от нас есть город Шопрон. Он как раз у этих ворот: на севере распростерлось озеро Нойзидлер-зее, а на юге возвышаются отроги Восточных Альп.
О Венских воротах Захватаев заговорил снова, когда 9-я армия Глаголева и 6-я танковая Кравченко овладели большим городом Сомбатель.
— Генерал Дитрих наверняка попытается нас задержать у ворот, — сказал он в конце марта на совещании, когда давал указание на взятие города Шопрон. — Шопрон является ключом к австрийской столице.
— Возьмем и его, — усмехнулся генерал Руссиянов, самый первый генерал гвардии.
В 1941 году, командуя 100-й стрелковой дивизией, он в боях под Минском с 26 по 28 июня сумел нанести немецким пехотной и танковой дивизиям тяжелое поражение. Два полка были уничтожены, был разгромлен батальон мотоциклистов, подбиты множество танков, бронемашин, орудий.
Полки дивизии Руссиянова достойно сражались и под Ельней.
Отмечая мужество личного состава и высокое воинское мастерство, Ставка Верховного Главнокомандования переименовала дивизию генерала Руссиянова в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Так он стал первым генералом гвардии.
Теперь его гвардейскому механизированному корпусу и 34-й гвардейской дивизии полковника Кукса предстояло овладеть Шопроном, из которого дороги вели на Вену.
Командарм Захватаев подошел к карте, и ткнув в нее указкой, сказал:
— Первыми к городу должны прорваться ваши танки. — Высокий, седой Руссиянов поднялся. — Не ввязываясь в бой за опорные пункты, они должны их обходить, чтобы прорваться к восточной окраине города.
Генерал, отметив карандашом на своей карте, произнес коротко:
— Понял.
— Наступая, помните о своем правом фланге. По данным фронтовой разведки, с севера выдвигаются части 3-й танковой дивизии СС. Прикрывая наступление танковой бригады, выдвинете свои мехбригады.
Руссиянов, кивнув головой, опять произнес:
— Понял. Так и будет сделано.
Командарм перевел взгляд на полковника Кукса, комдива стрелковой дивизии:
— Ваши полки, используя успех танкистов, должны ворваться на южную окраину Шопрона и одновременно обойти город с запада. По данным разведки, там закрепились части 12-й танковой дивизии СС. Держите свою артиллерию в готовности к отражению контратак…
Утром 1 апреля части генерала Руссиянова начали выдвижение. Первой вышла танковая бригада, за ней мехбригады. По соседней дороге спешили к назначенному рубежу гвардейские полки полковника Кукса. Через четверть часа загремела артиллерия, начался бой.
Он продолжался до полудня и проистекал так, как предсказывал командарм. Решил исход боя предпринятый комдивом обходный маневр. Опасаясь окружения, противник начал поспешно отходить по дорогам к Вене.
Вечером того же дня диктор московского радио Левитан зачитал очередной приказ Верховного Главнокомандующего о взятии войсками 3-го Украинского фронта Шопрона — крупного железнодорожного узла и важного опорного пункта обороны немцев на подступах к Вене.
На следующий день войска продолжили наступление к Вене и с ходу овладели городом Эйзенштадт.
В предвидении жестоких боев немецко-фашистское командование приняло чрезвычайные меры. Была создана новая группа войск «Австрия», объединившая отошедшие из Венгрии и Словакии полки и дивизии.
Для обороны Вены в городе сосредоточили восемь танковых, одну пехотную дивизии, до пятнадцати отдельных пехотных батальонов и батальонов Фольксштурма, состоявших из воинственной молодежи. В отряды обороны было привлечено население города, пожарные команды.
«Бьют последние часы! — напутствовал защитников Гитлер. — Вена должна стать неприступной крепостью. Мы победим!»
Назначенный начальником обороны Вены командующий 6-й танковой армии СС генерал-полковник войск СС Зепп Дитрих после поражения его армии под Балатоном заверял Гитлера: «Не сомневаюсь в победе. Вена для Германии будет сохранена».
На подступах и в самом городе были заблаговременно подготовлены оборонительные позиции. На танкоопасных направлениях создали противотанковые препятствия и заграждения. Основные улицы перегородили баррикадами и завалами, используя бревна, телеграфные столбы, трамвайные и железнодорожные вагоны, разбитые автомобили.
В угловых домах оборудовали пулеметные огневые точки. Находясь в укрытии, пулеметчик мог держать под обстрелом до трех улиц. Пулеметы устанавливались и в верхних этажах домов и чердаках.
На улицах устанавливались и орудия, допускавшие стрельбу прямой наводкой. Они рассчитывали поражать не только живую силу, но и бронемашины, танки.
Тяжелая артиллерия и минометы размещались в парках, садах, скверах, на площадях.
Нередко орудия и танки устанавливались в нижних этажах домов, чтобы открывать по штурмующим группам внезапный, так называемый кинжальный огонь из засады.
Все мосты через проходящий в городе Дунайский канал и через сам Дунай были подготовлены к взрыву, подступы к ним заминированы. Впрочем, не только мосты, но многие здания, памятники искусства были подготовлены к уничтожению. Немецкое командование намеревалось превратить красавицу Вену в груду развалин.
Пытаясь предотвратить разрушение города, маршал Толбухин обратился к населению с воззванием:
«Жители города Вены! Красная Армия вступила в пределы Австрии не с целью захвата австрийской территории, а исключительно с целью разгрома вражеских немецко-фашистских войск и освобождения Австрии от немецкой зависимости.
Красная Армия стоит на точке зрения Московской декларации союзников о независимости Австрии и будет содействовать восстановлению порядка, существовавшего в Австрии до 1938 года, т. е. до вторжения немцев в Австрию.
Красная Армия воюет с немецкими оккупантами, а не с населением Австрии, которое может спокойно заниматься своим мирным трудом. Ложью являются распускаемые гитлеровцами слухи, якобы Красная Армия уничтожает всех членов национал-социалистской партии. Партия национал-социалистов будет распущена, но рядовые члены национал-социалистской партии не будут тронуты, если они проявят лояльность по отношению к советским войскам.
Час освобождения столицы Австрии — Вены — от немецкого господства настал, но отступающие немецкие войска хотят превратить Вену в поле боя, как это они сделали в Будапеште. Это грозит Вене и ее жителям такими же разрушениями и ужасами, которые были причинены Будапешту и его населению.
Ради сохранения столицы Австрии, ее исторических памятников культуры и искусства предлагаю:
1. Всему населению, кому дорога Вена, из города не эвакуироваться, ибо с очищением Вены от немцев вы будете избавлены от ужасов войны, а тех, кто эвакуируется, немцы погонят на гибель.
2. Не давать немцам минировать Вену, взрывать ее мосты и превращать дома в укрепления. Организовать борьбу против немцев и защиту от разрушения ее гитлеровцами.
3. Всем венцам активно мешать вывозу немцами из Вены промышленного оборудования, товаров, продовольствия и не позволять грабить население Вены.
Граждане Вены!
Помогайте Красной Армии в освобождении столицы Австрии — Вены, вкладывайте свою долю в дело освобождения Австрии от немецко-фашистского ига.
Командующий войсками 3-го Украинского фронта Маршал Советского Союза Толбухин
6 апреля 1945 года».
Принимая решение на штурм Вены, маршал Толбухин скрупулезно изучил обстановку, положение противника. Замысел генерала Дитриха не стал для него секретом. Немецкий генерал, ожидая главного удара советских войск с юга, сосредоточил там свою основную группировку.
Толбухин в связи с этим принял неожиданное решение. Оставить на южном участке прикрытие, а Веной овладеть нанесением одновременно двух ударов: с юго-востока силами 4-й гвардейской армии и с северо-запада силами 6-й гвардейской танковой армии и частью сил 9-й гвардейской армии. При этом маршал учитывал, что находившиеся за Дунаем войска 2-го Украинского фронта также предпримут обход с целью взятия северной части Вены.
Для удобства управления войсками в ходе штурма город был разделен на восточный и западный участки. Восточной частью Вены предстояло овладеть 4-й гвардейской армии, а западной частью — 9-й гвардейской армии.
Соответственно замыслу были поставлены задачи войскам. Армии генерала Захватаева приказывалось нанести удар с юго-востока на центр города.
Для обеспечения удара предлагалось в ночь на 5 апреля подтянуть всю артиллерию, на направлении главного удара создать плотность артиллерии не менее 120 стволов на 1 километр фронта. Кроме того, внимание командующего армией обращалось на необходимость своевременной переправы основных сил через канал Швехт и на организацию четкого управления. Штурм армия должна была начать 5 апреля в 8 часов утра.
6-я гвардейская танковая армия наступала совместно с войсками 9-й гвардейской армии. Ее 5-й гвардейский танковый корпус должен был ворваться в юго-западную часть города и приступить к очищению ее от противника. А 9-му гвардейскому механизированному корпусу предусматривался обход Вены с запада, чтобы перекрыть все дороги. В дальнейшем танковые соединения совместно с частями армии Глаголева должны были окружить противника в Вене и не допустить его отхода из города.
Армия генерал-полковника Глаголева, взаимодействуя с частями танковой армии генерала Кравченко, должна была 39-м гвардейским корпусом обойти Вену с юга и ворваться в город с запада. 38-й корпус генерала Утвенко врывался с юга. А 37-й корпус генерала Миронова перекрывал важные направления в предгорье Восточных Альп.
Предваряя штурм Вены, 39-й корпус генерала Тихонова передовыми частями вышел к крупному промышленному центру и важному железнодорожному Узлу Винер-Нойштадт. В нем находились авиационные заводы Хейнкеля, поставлявшие фронту самолеты.
— Город нужно немедля брать, — решил генерал Тихонов.
Михаил Федорович имел немалый боевой опыт. Полковником он принял командование дивизией, отличился в нелегких боях на Кавказе. За боевые успехи ему было присвоено звание генерала, вскоре он вступил в командование корпусом. Воевал под Ленинградом. С именем генерала связано освобождение там многих населенных пунктов от немецко-фашистских оккупантов.
Когда формировалась 9-я гвардейская армия как резерв Ставки, Тихонову поручили командовать 39-м корпусом.
Атака города с ходу не удалась: противник оказал серьезное сопротивление. На помощь подоспели части мехкорпуса из танковой армии Кравченко. Решено было атаковать город утром.
В это время выдвигавшийся в горы стрелковый полк из 37-го гвардейского корпуса приблизился к городу. Высланная разведка донесла, что оборона противником организована слабо.
Командир полка полковник Бондаренко связался со штабом дивизии.
— Действуйте без промедления! — приказал комдив Блажевич, пообещав направить в поддержку 303-й гвардейский стрелковый полк.
Накануне этот полк атаковал немецкий аэродром, захватил на нем 20 самолетов и 100 авиационных пушек. Обнаружив, концентрационный лагерь, освободил советских граждан.
Гвардейцы полковника Бондаренко атаковали Винер-Нойштадт на рассвете, взаимодействуя с танкистами и корпусом генерала Тихонова.
В армейской газете писали: «В городе Винер-Нойштадт нашими подразделениями захвачены большие трофеи — несколько сот вагонов, много паровозов, танков, самоходных орудий, несколько сот пулеметов и большое количество складов с различными военными материалами и продовольствием.
Удар наших войск был настолько стремительным, что противник не успел взорвать или повре- дитъ предприятия. Войсками захвачен в полной исправности авиационный завод, выпускающий «мессершмитты», и локомотивный завод».
2 апреля в сражение была введена находившаяся во втором эшелоне армии 100-я гвардейская стрелковая дивизия. Командовал ею генерал-майор Макаренко. Действуя в отрыве от ушедшего в горы своего корпуса, дивизия наладила взаимодействие с корпусом генерала Тихонова, с которым соседствовал механизированный корпус из 6-й гвардейской танковой армии.
5 апреля — в первый день штурма — гвардейцам корпуса генерала Тихонова, 100-й дивизии и танкистам мехкорпуса, несмотря на ожесточенное сопротивление противника, удалось выйти к южной и западной окраине Вены.
38-й гвардейский корпус генерал-лейтенанта Утвенко вместе с танковым корпусом из танковой армии генерал-полковника Кравченко начал наступление в северном направлении с задачей перерезать все дороги, идущие из Вены на запад. Гвардейцы должны были достигнуть Дуная и там закрепиться, блокируя город с запада.
Некоторый успех имели и воины 4-й гвардейской армии генерала Захватаева. Им удалось ворваться в юго-восточную окраину Вены.
Начались напряженные уличные бои. Приходилось брать штурмом не только кварталы, но и отдельные дома. Противник вел сильный огонь на перекрестках улиц, из окон зданий, подвалов, чердаков.
В лабиринте улиц контратаки следовали одна за другой. Всюду путь преграждали заграждения из колючей проволоки, баррикады, минные поля, начиненные взрывчаткой «сюрпризы».
Ночью, получив донесения, маршал Толбухин потребовал с утра 6 апреля продолжить штурм города двумя корпусами армии генерала Глаголева, гвардейской танковой армией генерала Кравченко и 4-й гвардейской армией генерала Захватаева.
6 апреля 100-я гвардейская стрелковая дивизия достигла примыкавшего к городу Венского леса. Используя зеленый лесной массив, полки дивизии стали пробиваться к западной окраине города.
Венский лес. При упоминании этой лесной чащи вспоминаются имена многих австрийских композиторов, музыкантов, художников, создавших гениальные творения. Воинам приходил на память вышедший на советские экраны фильм «Большой вальс», рассказывающий о гениальном композиторе Иоганне Штраусе и необыкновенной певице Карле Доннер. Симфония «Сказка Венского леса» покоряла зрителей своим звучанием, призывала к мирной жизни.
Теперь в Венском лесу гремела мелодия войны. Выбив из него гитлеровцев, гвардейцы 100-й дивизии вышли к западной окраине города. До центральной части Вены было рукой подать.
Через Венский лес пробивалась и ударная группировка танковой армии и корпус генерала Утвенко. Их путь лежал на север, в обход Вены с запада. На исходе дня они столкнулись с крупной группировкой противника, состоявшей из мотопехоты и танковых подразделений. Завязался ночной бой, который продолжался и утром.
Впрочем, бои в Вене продолжались круглые сутки: днем сражались главные силы, ночью действовали мелкие. Боевыми действиями ударной группировки 38-го гвардейского корпуса руководил генерал Утвенко.
В августе 1941 года полковник Утвенко вступил в командование 19-й стрелковой дивизии, а в сентябре повел ее к Ельне, где командующий Западным фронтом генерал армии Жуков готовил Ельнинскую наступательную операцию.
5 сентября наступавшая в центре ударной группировки 19-я стрелковая дивизия ворвалась в Ельню и совместно с соседними соединениями к утру 6 сентября освободила город от захватчиков. Операция под Ельней была одной из первых наступательных операций советских войск в Великой Отечественной войне.
Заслушав доклад Жукова об итогах Ельнинской операции, Сталин одобрительно отозвался о ее результатах: «Ничего у вас получилось с ельнинским выступом. Вы были тогда правы». Верховный признал правоту высказывания Жукова о дальнейших действиях.
Летом 1942 года полковник Утвенко вступил в командование 33-й гвардейской стрелковой дивизией и был направлен на защиту Сталинграда. Свое боевое крещение дивизия получила в июльских боях на Дону. Полки дрались умело, проявляя стойкость и мужество.
Под станицей Клетской четыре бронебойщика выдержали единоборство с тридцатью танками врага. Пятнадцать из них гвардейцы уничтожили, вынудив остальных отступить.
Руководил боевыми действиями отважный комдив Александр Иванович Утвенко, ставший к тому времени генерал-майором. В прошлом он дважды был ранен, отступая от границы, попадал в окружение, но выходил из него, выводя своих подчиненных.
В дальнейшем 33-я гвардейская дивизия вошла в состав 2-й гвардейской армии, которой командовал генерал-лейтенант Малиновский.
В отражении немецкой ударной группировки фельдмаршала Манштейна, рвавшейся на выручку окруженной армии Паулюса, 33-я дивизия героически сражалась с пехотой и танками врага. Умело отстояв занимаемый рубеж, она перешла в последующем в наступление.
После овладения Ростовом два полка дивизии, которыми командовали подполковник Казак и майор Епанчин, выдержали на рубеже реки Миус ожесточенные атаки врага, проявив героизм, мужество и высокое мастерство в управлении подразделениями. Оба офицера удостоились звания Героя.
Вскоре генерал-майор Утвенко принял командование гвардейским корпусом, в ходе наступления которого были освобождены многие города Донбасса.
Теперь корпусу предстояло вести уличные бои, освобождая Вену от фашистской нечисти.
Ударная группировка войск 6-й танковой армии и корпус генерала Тихонова с боями продвигались на север через Венский лес вдоль западной окраины Вены. 7 апреля прошло в ожесточенных схватках. Только к исходу дня группа генерала Тихонова вышла на Дунай в районе Тульн и Вердерн. Успеха добились и гвардейцы генерала Утвенко, ведя уличные бои в Вене.
8 апреля бои в городе приняли еще более напряженный характер. Части танковой армии генерала Кравченко, совершив поворот на юго-восток, вышли к переправам на Дунае и уже с запада начали движение к центру Вены.
Успеха добились и части 4-й гвардейской армии. Наступая вдоль южного берега Дунайского канала, они полностью овладели арсеналом, вокзалом и железнодорожной станцией. Отдельные подразделения 20-го гвардейского стрелкового корпуса генерала Бирюкова форсировали Дунайский канал в районе железнодорожного моста.
Эти же подразделения вошли в тактическую связь с правым флангом 38-го гвардейского стрелкового корпуса генерала Утвенко. Корпус вел бои в южной, юго-западной окраинах города, охватывая центральную часть города с юга и запада.
Немцы сопротивлялись с яростью отчаяния даже небольшими группами. По возможности остатки этих групп переодевались в гражданское платье, пытались пробраться к своим войскам, удерживавшим кварталы города на острове, образованном Дунайским каналом и Дунаем. Все мосты в городе, кроме одного, Имперского, были немцами взорваны.
Дунайский канал, проходивший через Вену, представлял собой труднопреодолимую преграду шириной до 60 метров. Его одетые гранитом берега высотой 6–7 метров затрудняли форсирование. Широкие набережные окаймлялись многоэтажными зданиями с толстыми стенами с амбразурами, из которых простреливался канал и подступы к нему.
Чтобы обеспечить форсирование каналов, приходилось пробивать стены домов, в проломы вкатывать орудия и минометы и из них вести огонь по домам противоположного берега.
Смельчаки из саперно-штурмовых групп на подручных средствах переправлялись на северный берег канала и поджигали здания бутылками с горючей смесью.
Используя фермы взорванных мостов, доски, бревна, мелкие подразделения под прикрытием огня переправлялись на северный берег канала и штурмовали обороняемые противником здания. В рукопашных схватках приходилось овладевать каждым этажом.
К исходу 10 апреля части 39-го гвардейского корпуса и танкисты 6-й гвардейской танковой армии заняли центральную часть Вены и подошли к Дунайскому каналу.
В течение 9 и 10 апреля войска 3-го Украинского Фронта продолжали продвигаться к центру города, вели ожесточенные бои за каждый квартал, переулок, дом. Части 20-го гвардейского стрелкового корпуса, еще 8 апреля форсировав Дунайский канал, продвигались по острову вдоль Дуная. Противник оказывал особенно упорное сопротивление, то и дело переходил в контратаки пехотой и танками. Выход наших частей к мостам через Дунай приводил к полному окружению обороняющихся в Вене гитлеровцев.
46-я наступает за Дунаем
Ликвидация венской группировки противника происходила не только в южной части города, но и в северной, где вела бои 46-я армия 2-го Украинского фронта. Армии была поставлена задача обойти город вдоль северной его окраины и перерезать пути отхода из Вены, идущие на север и северо-запад.
Переправившись через Дунай на левый берег, войска армии 8 апреля начали наступление на запад. Однако здесь они встретили сильное сопротивление мощной группировки, состоявшей не только из немецких пехотных частей, но и до десяти батальонов фольксштурма со средствами усиления.
В сражавшихся за Дунаем частях советские воины показывали образцы отваги, мужества, воинского мастерства.
Истребитель танков, наводчик орудия, сержант Пьянов рассказывал, как он, занимая огневую позицию на танкоопасном направлении, подбил вражескую машину. «Прежде всего я решил уничтожить головной танк, зная, что там находится командир. Глядя в прицел, я работал ручками наводки, удерживая цель на перекрестье. Танк все ближе, ближе… Жду, когда он подставит уязвимый борт. И только он развернулся, как я нажал на спуск. Выстрел! Затем увидел яркую вспышку, всплеск огня. Танк остановился. На его корме вскоре выбился язык пламени.
Был поражен и другой танк. Его подбил со второго выстрела старший сержант Бескоместный. В ходе боя он был ранен, однако с огневой позиции не ушел.
Метко бил из пулемета младший сержант Мызников по контратакующим гитлеровцам. Он не только заставил их залечь, но и бежать с поля боя.
Бои шли не только на земле, но и в воздухе. На весь фронт прославился ас капитан Колдунов, Герой Советского Союза.
Над Веной наши истребители во главе с Колдуновым встретились с девятью «мессершмиттами». Вступив в схватку, капитан атакует ведущего. Пулеметной очередью поражает машину. Однако другой «мессер» заходит «Яку» Колдунова сзади. Заметив маневр немецкого летчика, наш ас искусно выворачивается и сам переходит в атаку. И второго вгоняет в землю.
Отбрасывая врага, 46-я армия к исходу 9 апреля продвинулась вперед. Командующий армией генерал-лейтенант Петрушевский подтвердил качества военачальника.
В начале войны Александр Васильевич, будучи полковником, возглавлял штаб армии. Затем командовал корпусом. Достойно проявив себя в боях, был месяц назад выдвинут на должность командующего армией. Венская операция была для него важным экзаменом.
46-я армия шла вперед, однако отставала от ушедших на запад частей 3-го Украинского фронта.
Ставка Верховного Главнокомандования в тот день обратила внимание командующего фронтом маршала Малиновского на недостаточно быстрое продвижение его войск. Потребовала, чтобы все пути отхода из Вены на север были противнику отрезаны не позднее 10 апреля.
В свою очередь немецкое командование усилило свою северную группировку эсэсовскими танковыми, пехотными и кавалерийскими частями. Отчаянно сопротивляясь, немецкие войска с трудом сдерживали занимаемые ими рубежи. Переходя в частые контратаки, они стремились задержать наше наступление.
Получилось так, что 46-я армия, оттянув на себя часть сил врага, облегчила войскам 3-го Украинского фронта выполнение задачи по овладению Веной.
Имперский мост
Через всю Вену, разделяя город на южную и северную части, нес свои воды широкий Дунай. По нему проходила граница между войсками двух фронтов: в южной части 3-го Украинского, в северной части — 2-го Украинского.
Семь мостов соединяли в городе берега, шесть из которых в ходе длинных боев были разрушены. Оставался только один, который венцы называли Рейхс-брюкен. В переводе это означало Имперский мост.
Он и в самом деле представлял собой величественное сооружение: с одного берега до другого — почти километр, возможно даже и больше. И ширина более полусотни шагов.
Наступавшие по противоположному берегу войска к мосту еще не подошли, и потому находившиеся в Вене немецкие части старались его удержать на случай своего отступления. А потом уже взорвать.
На подступах к нему создали мощные опорные пункты, подтянули танки, бронетранспортеры. Нашей разведке удалось установить, что мост заминирован: у каждой опоры заложены ящики со взрывчаткой, к которым тянутся с противоположного берега кабель и провода.
Как инженерное сооружение Имперский мост имел не только тактическую, но и оперативную значимость.
Командующий 4-й гвардейской армией генерал Захватаев имел особый разговор с генералом Руссияновым, войска которого наступали вдоль реки. Это был 1-й гвардейский механизированный корпус.
— Нельзя, Иван Никитич, позволить немцу мост подорвать! Он должен быть сохранен. Это требование самого командующего фронтом маршала Толбухина. Нужно разминировать. А уж как это сделать — не вас учить! Два дня сроку.
— Будет выполнено, — заверил первый гвардейский генерал.
Выполнение этого боевого задания пало на разведчиков и саперов 2-й гвардейской механизированной бригады, которой командовал подполковник Сергей Алексеевич Иванов.
Поутру, вызвав из разведроты старшего сержанта Кульнева, он поручил ему сформировать команду из разведчиков и саперов:
— Отбери десять гвардейцев из разведроты, а шесть саперов сегодня придут. Задача вам будет ответственная, сложная, но почетная: нужно прорваться к мосту и разминировать его.
Тут же в штабе комбриг, начальник разведки бригады и старший сержант Кульнев обдумали план действия.
В ожидании приезда разведчиков и саперов Кульнев решил разведать подступы к мосту. Взобравшись на верх полуразрушенного храма, он прильнул к биноклю.
Вокруг гремело, даль тонула в облаках сизого дыма от разрывов снарядов и мин. Все же удалось обнаружить укрывавшихся в развалинах домов пулеметчиков, заметить три танка, находящиеся в укрытии бронетранспортеры подсказывали о близкой к ним мотопехоте. Обнаружил сержант и охрану моста.
Когда он попытался приблизиться к мосту, невидимые эсэсовцы открыли такой огонь, что отпало желание выполнить задуманное.
Вскоре прибыли гвардейцы из разведроты. Среди них были рядовые Григорий Москальчук и Николай Борисов, мастер вождения бронетранспортера старшина Федор Минкин. В группе саперов самые заметные старший сержант Михаил Ластовский и рядовой Андрей Золкин. Оба в годах.
— Вам сколько же лет? — придирчиво оглядел их Кульнев.
— В отцы тебе, сынок, годимся, — ответил старший сержант Ластовский.
Рождения 1905 года, он действительно двадцатилетнему Кульневу годился в отцы.
Оба сапера были мастерами своего дела. В боях на подступах к Вене сержант Ластовский под огнем противника в поисках брода для танков разведал реку Лизинг. Было опасно и трудно, но сапер справился с заданием. По установленным им вехам боевые машины преодолели бурную реку и без задержки атаковали неприятеля.
Не уступал в мастерстве саперного дела и рядовой Андрей Золкин. В Вене, обеспечивая атаку гвардейцев мехбригады, он в составе инженерной разведки разминировал два моста через реку Швехт.
На поясном ремне у обоих саперов висели малые лопатки.
— Это зачем? — спросил Кульнев.
— А чем прикажете рубить кабель да провода к подрывным зарядам? — усмехнулся Ластовский.
Накануне оба отточили до предела свои лопатки. Остальные саперы сделали то же.
— Кстати, сержант Кульнев, а ножи-то у вас есть? — спросил в отместку Ластовский.
— А как же! И умеем их пускать в ход.
К вечеру прибыл комбриг подполковник Иванов. Его сопровождал капитан-разведчик. Он сообщил, что к условленному времени к Имперскому мосту подойдут катера с подразделениями морской пехоты. Они высадятся у моста на два берега и поддержат огнем действия команды Кульнева. Сообщение укрепило уверенность в успех дела.
Журналист Д. Радзинский встречался с Андреем Митрофановичем Кульневым и с его слов записал события ночи на 13 апреля:
«Придерживаясь стен домов, они гуськом направились в сторону Дуная. Вот и передний край, не так-то просто было определить в ночном уличном бою. Залегли в одном из подъездов большого многоэтажного дома, еще не полностью отбитого у гитлеровцев. Стали прислушиваться, откуда меньше всего стреляют. Но стрельба была настолько густой и плотной, что сделать это оказалось невозможно.
Справа от дома горел какой-то огромный склад. «А что, если прорваться через него?» Они устремились к складу.
Обстрел не прекращался. От попадания в склад мин и снарядов вверх взлетали куски арматуры, горящих досок, снопы искр. Пожар набирал силу. Здание было наполнено удушливым дымом. То тут, то там стены его лизали лохматые языки пламени, начала рушиться кровля.
Кто-то из команды упал, его подняли, понесли. Еще один стал кататься по земле, сбивая с одежды пламя. Кого-то ударила упавшая балка. «Не задерживаться! Вперед!» — подал голос Кульнев.
На счастье, показался в стене проем. Выскочили во двор. Отбежав от огня, упали в изнеможении».
С Кульневым были старшина Федор Минин, разведчики Григорий Москольчук, Николай Борисов и два сапера: Михаил Ластовский и Андрей Золкин. Это было все, что осталось от команды…
Впереди замаячил немецкий часовой-автоматчик,
— Федя, сними. Только без шума.
Потом пришлось «убрать» расчет пулемета, прежде чем достигли моста.
Команда разделилась на две группы. В каждой был сапер. И приступила к работе.
Продолжая рассказ, журналист Д. Радзинский сообщал, что работа оказалась нелегкой. У каждой опоры были заложены ящики со взрывчаткой, на каждой крестовине закреплены толовые или пироксилиновые шашки. Все это было соединено толстым кабелем, к каждому заряду вела отдельная линия.
Находясь под мостом, приходилось одной рукой держаться за балку, другой отыскивать заряды. Поскольку у разведчиков не оказалось специальных инструментов, крепление зарядов и провода приходилось резать ножами, а потом под гул и грохот разрывов сбрасывать в Дунай заряды, опасаясь, как бы не сорваться следом. От холодного металла стыли руки. А работе — ни конца ни края…
Вспоминая о том пути под Имперским мостом, в подвешенном, словно у летучих мышей, состоянии, где одно неверное движение грозило гибелью, Андрей Митрофанович Кульнев и по сей день удивляется, откуда силы нашлись. А ведь нашлись!
Перед рассветом, обезвредив свыше сотни зарядов, наконец добрались до противоположного — западного края моста. Задание командования было выполнено. На рассвете по мосту прошли наши танки…
Выполнить задачу разминирования моста отважные воины смогли при поддержке моряков-десантников Дунайской флотилии. Высадившись с бронекатеров, они одновременно бросились к мосту и открыли по его охране сильнейший огонь.
Помогли и пожары, при свете которых работала команда подрывников.
Как заключили позже специалисты, саперы изъяли около двадцати тонн взрывчатки. А в документах представления на Героев Советского Союза отважной шестерки было сказано, что сапер Ластовский обезвредил 76 зарядов взрывчатого вещества, а его напарник Золкин — 56.
В те памятные апрельские дни боевой дух советских воинов был исключительно высок. Они сознавали свою освободительную миссию, горели желанием быстрее избавить народ Австрии от фашистских захватчиков, победоносно закончить войну.
Благодаря мужеству и отваге советских воинов л яростное сопротивление гитлеровцев, засевших в австрийской столице, было сломлено. К 14 часам 13 апреля — на седьмой день жестоких боев — Вена была полностью очищена от врага.
Стремительные и самоотверженные действия наших войск не позволили фашистам разрушить один из красивейших европейских городов, спасли жизнь тысячам венцев. Было предотвращено уничтожение многих ценных архитектурных сооружений, подготовленных к взрыву или подожженных фашистами при отступлении. Были спасены многие памятники старины.
В боях за Вену противник понес крупные потери в живой силе и боевой технике. В период с 3 по 13 апреля войсками 3-го Украинского фронта в районе Вены было взято в плен свыше 47 000 солдат и офицеров, захвачено 663 танка и 1093 орудий всех калибров. Кроме этого, противник в боях за Вену потерял убитыми около 19 тысяч солдат и офицеров.
Задача, поставленная Верховным Главнокомандованием войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов, была выполнена.
Но немалые потери понесла и Советская Армия в боях за освобождение австрийского народа. Почти 26 тысяч бойцов и офицеров навечно остались в австрийской земле.
В день освобождения Вены — 13 апреля — Москва от имени Родины салютовала доблестным войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов, овладевших стратегически важным узлом обороны, прикрывавшим пути к южным районам Германии, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий.
С освобождением Вены приблизился конец войны.
Сокрушенные в боях за Вену немецкие войска позорно отступали. Их главная сила — 6-я танковая армия СС, потеряв бронетехнику, разбилась на отдельные отряды и, с трудом отбиваясь от преследования, уходила в недалекие леса и горы. Оттуда был путь в южные районы Германии.
Пытаясь скрыться от возмездия, глава танковой армии генерал Зепп Дитрих подтвердил ложный слух о своей гибели. Якобы его убили австрийские патриоты.
На самом деле и без этого вымысла судьба генерала была предрешена. Не помогло и переодевание в форму рядового эсэсовца.
В начале мая Зепп Дитрих с остатками своей армии оказался на территории, оккупированной американскими войсками. Его арестовали и предали суду как участника Арденнской операции, в которой погибли многие американцы.
Суд приговорил Дитриха к 25-летнему тюремному сроку. Однако просидел он в камере за решеткой всего полтора года. Ловкие адвокаты сумели убедить сердобольных судей в его невиновности и болезни.
Вернувшись в родной город, Дитрих узнал, что жена его отвергла.
Последние годы жизни он провел в одиночестве. Скончался в собственной постели от обширного инфаркта в 1966 году в возрасте 73 лет.
В течение второго этапа Венской операции — с 26 марта по 3 апреля — наши войска непрерывно преследовали противника, срывая все его попытки сопротивляться на заранее подготовленных для обороны рубежах.
Преследование носило характер сплошного продвижения ударных группировок двух фронтов. Однако наступление 46-й армии 2-го Украинского фронта отставало от правого крыла фронта маршала Толбухина.
Предвидя нежелательные последствия развития операции, Ставка установила с 1 апреля новую разграничительную линию между фронтами. Согласно последовавшей директиве 46-я армия перемещалась с правого на левый берег Дуная, чтобы в дальнейшем обойти Вену с севера. Находившиеся на правом берегу два стрелковых, механизированный и танковый корпуса должны были нанести удар совместно с войсками 3-го Украинского фронта. Однако в дальнейшем обстановка потребовала и эти соединения перебросить на северный берег реки. В течение трех суток, с 5 по 8 апреля, 46-я армия и эти соединения на кораблях Дунайской военной флотилии были переброшены на левый берег реки. Дунай стал границей между фронтами. Ранее занимавшиеся ими участки местности переходили войскам 4-й гвардейской армии.
Таким образом, 2-й Украинский фронт должен был решать задачу окружения отошедшего в Вену противника силами одной 46-й армии, увязывая ее действия с войсками фронта Толбухина.
Ударная группировка этого фронта — 4-я, 6-я танковые и 9-я гвардейская армии — за девять дней безостановочного преследования прошли с боями 150 километров. Темп движения порой достигал 25 километров в сутки.
Учитывая обстановку и возможности фронта, Ставка Верховного Главнокомандования 1 апреля поставила задачу с тем же темпом продолжать наступление и с ходу овладеть Веной, затем не позднее 12–15 апреля выйти к находящемуся западней австрийской столицы Санкт-Пельтену.
Еще в марте, когда шли жестокие бои у Секешфехервара, командующий 4-й гвардейской армии генерал Захватаев пророчески сказал:
— Видно, судьбой нам уготовано попасть из болотного межозерья в другую узость — Венские ворота.
— А где они, эти ворота? — спросили генерала.
— В двухстах километрах от нас есть город Шопрон. Он как раз у этих ворот: на севере распростерлось озеро Нойзидлер-зее, а на юге возвышаются отроги Восточных Альп.
О Венских воротах Захватаев заговорил снова, когда 9-я армия Глаголева и 6-я танковая Кравченко овладели большим городом Сомбатель.
— Генерал Дитрих наверняка попытается нас задержать у ворот, — сказал он в конце марта на совещании, когда давал указание на взятие города Шопрон. — Шопрон является ключом к австрийской столице.
— Возьмем и его, — усмехнулся генерал Руссиянов, самый первый генерал гвардии.
В 1941 году, командуя 100-й стрелковой дивизией, он в боях под Минском с 26 по 28 июня сумел нанести немецким пехотной и танковой дивизиям тяжелое поражение. Два полка были уничтожены, был разгромлен батальон мотоциклистов, подбиты множество танков, бронемашин, орудий.
Полки дивизии Руссиянова достойно сражались и под Ельней.
Отмечая мужество личного состава и высокое воинское мастерство, Ставка Верховного Главнокомандования переименовала дивизию генерала Руссиянова в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Так он стал первым генералом гвардии.
Теперь его гвардейскому механизированному корпусу и 34-й гвардейской дивизии полковника Кукса предстояло овладеть Шопроном, из которого дороги вели на Вену.
Командарм Захватаев подошел к карте, и ткнув в нее указкой, сказал:
— Первыми к городу должны прорваться ваши танки. — Высокий, седой Руссиянов поднялся. — Не ввязываясь в бой за опорные пункты, они должны их обходить, чтобы прорваться к восточной окраине города.
Генерал, отметив карандашом на своей карте, произнес коротко:
— Понял.
— Наступая, помните о своем правом фланге. По данным фронтовой разведки, с севера выдвигаются части 3-й танковой дивизии СС. Прикрывая наступление танковой бригады, выдвинете свои мехбригады.
Руссиянов, кивнув головой, опять произнес:
— Понял. Так и будет сделано.
Командарм перевел взгляд на полковника Кукса, комдива стрелковой дивизии:
— Ваши полки, используя успех танкистов, должны ворваться на южную окраину Шопрона и одновременно обойти город с запада. По данным разведки, там закрепились части 12-й танковой дивизии СС. Держите свою артиллерию в готовности к отражению контратак…
Утром 1 апреля части генерала Руссиянова начали выдвижение. Первой вышла танковая бригада, за ней мехбригады. По соседней дороге спешили к назначенному рубежу гвардейские полки полковника Кукса. Через четверть часа загремела артиллерия, начался бой.
Он продолжался до полудня и проистекал так, как предсказывал командарм. Решил исход боя предпринятый комдивом обходный маневр. Опасаясь окружения, противник начал поспешно отходить по дорогам к Вене.
Вечером того же дня диктор московского радио Левитан зачитал очередной приказ Верховного Главнокомандующего о взятии войсками 3-го Украинского фронта Шопрона — крупного железнодорожного узла и важного опорного пункта обороны немцев на подступах к Вене.
На следующий день войска продолжили наступление к Вене и с ходу овладели городом Эйзенштадт.
В предвидении жестоких боев немецко-фашистское командование приняло чрезвычайные меры. Была создана новая группа войск «Австрия», объединившая отошедшие из Венгрии и Словакии полки и дивизии.
Для обороны Вены в городе сосредоточили восемь танковых, одну пехотную дивизии, до пятнадцати отдельных пехотных батальонов и батальонов Фольксштурма, состоявших из воинственной молодежи. В отряды обороны было привлечено население города, пожарные команды.
«Бьют последние часы! — напутствовал защитников Гитлер. — Вена должна стать неприступной крепостью. Мы победим!»
Назначенный начальником обороны Вены командующий 6-й танковой армии СС генерал-полковник войск СС Зепп Дитрих после поражения его армии под Балатоном заверял Гитлера: «Не сомневаюсь в победе. Вена для Германии будет сохранена».
На подступах и в самом городе были заблаговременно подготовлены оборонительные позиции. На танкоопасных направлениях создали противотанковые препятствия и заграждения. Основные улицы перегородили баррикадами и завалами, используя бревна, телеграфные столбы, трамвайные и железнодорожные вагоны, разбитые автомобили.
В угловых домах оборудовали пулеметные огневые точки. Находясь в укрытии, пулеметчик мог держать под обстрелом до трех улиц. Пулеметы устанавливались и в верхних этажах домов и чердаках.
На улицах устанавливались и орудия, допускавшие стрельбу прямой наводкой. Они рассчитывали поражать не только живую силу, но и бронемашины, танки.
Тяжелая артиллерия и минометы размещались в парках, садах, скверах, на площадях.
Нередко орудия и танки устанавливались в нижних этажах домов, чтобы открывать по штурмующим группам внезапный, так называемый кинжальный огонь из засады.
Все мосты через проходящий в городе Дунайский канал и через сам Дунай были подготовлены к взрыву, подступы к ним заминированы. Впрочем, не только мосты, но многие здания, памятники искусства были подготовлены к уничтожению. Немецкое командование намеревалось превратить красавицу Вену в груду развалин.
Пытаясь предотвратить разрушение города, маршал Толбухин обратился к населению с воззванием:
«Жители города Вены! Красная Армия вступила в пределы Австрии не с целью захвата австрийской территории, а исключительно с целью разгрома вражеских немецко-фашистских войск и освобождения Австрии от немецкой зависимости.
Красная Армия стоит на точке зрения Московской декларации союзников о независимости Австрии и будет содействовать восстановлению порядка, существовавшего в Австрии до 1938 года, т. е. до вторжения немцев в Австрию.
Красная Армия воюет с немецкими оккупантами, а не с населением Австрии, которое может спокойно заниматься своим мирным трудом. Ложью являются распускаемые гитлеровцами слухи, якобы Красная Армия уничтожает всех членов национал-социалистской партии. Партия национал-социалистов будет распущена, но рядовые члены национал-социалистской партии не будут тронуты, если они проявят лояльность по отношению к советским войскам.
Час освобождения столицы Австрии — Вены — от немецкого господства настал, но отступающие немецкие войска хотят превратить Вену в поле боя, как это они сделали в Будапеште. Это грозит Вене и ее жителям такими же разрушениями и ужасами, которые были причинены Будапешту и его населению.
Ради сохранения столицы Австрии, ее исторических памятников культуры и искусства предлагаю:
1. Всему населению, кому дорога Вена, из города не эвакуироваться, ибо с очищением Вены от немцев вы будете избавлены от ужасов войны, а тех, кто эвакуируется, немцы погонят на гибель.
2. Не давать немцам минировать Вену, взрывать ее мосты и превращать дома в укрепления. Организовать борьбу против немцев и защиту от разрушения ее гитлеровцами.
3. Всем венцам активно мешать вывозу немцами из Вены промышленного оборудования, товаров, продовольствия и не позволять грабить население Вены.
Граждане Вены!
Помогайте Красной Армии в освобождении столицы Австрии — Вены, вкладывайте свою долю в дело освобождения Австрии от немецко-фашистского ига.
Командующий войсками 3-го Украинского фронта Маршал Советского Союза Толбухин
6 апреля 1945 года».
Принимая решение на штурм Вены, маршал Толбухин скрупулезно изучил обстановку, положение противника. Замысел генерала Дитриха не стал для него секретом. Немецкий генерал, ожидая главного удара советских войск с юга, сосредоточил там свою основную группировку.
Толбухин в связи с этим принял неожиданное решение. Оставить на южном участке прикрытие, а Веной овладеть нанесением одновременно двух ударов: с юго-востока силами 4-й гвардейской армии и с северо-запада силами 6-й гвардейской танковой армии и частью сил 9-й гвардейской армии. При этом маршал учитывал, что находившиеся за Дунаем войска 2-го Украинского фронта также предпримут обход с целью взятия северной части Вены.
Для удобства управления войсками в ходе штурма город был разделен на восточный и западный участки. Восточной частью Вены предстояло овладеть 4-й гвардейской армии, а западной частью — 9-й гвардейской армии.
Соответственно замыслу были поставлены задачи войскам. Армии генерала Захватаева приказывалось нанести удар с юго-востока на центр города.
Для обеспечения удара предлагалось в ночь на 5 апреля подтянуть всю артиллерию, на направлении главного удара создать плотность артиллерии не менее 120 стволов на 1 километр фронта. Кроме того, внимание командующего армией обращалось на необходимость своевременной переправы основных сил через канал Швехт и на организацию четкого управления. Штурм армия должна была начать 5 апреля в 8 часов утра.
6-я гвардейская танковая армия наступала совместно с войсками 9-й гвардейской армии. Ее 5-й гвардейский танковый корпус должен был ворваться в юго-западную часть города и приступить к очищению ее от противника. А 9-му гвардейскому механизированному корпусу предусматривался обход Вены с запада, чтобы перекрыть все дороги. В дальнейшем танковые соединения совместно с частями армии Глаголева должны были окружить противника в Вене и не допустить его отхода из города.
Армия генерал-полковника Глаголева, взаимодействуя с частями танковой армии генерала Кравченко, должна была 39-м гвардейским корпусом обойти Вену с юга и ворваться в город с запада. 38-й корпус генерала Утвенко врывался с юга. А 37-й корпус генерала Миронова перекрывал важные направления в предгорье Восточных Альп.
Предваряя штурм Вены, 39-й корпус генерала Тихонова передовыми частями вышел к крупному промышленному центру и важному железнодорожному Узлу Винер-Нойштадт. В нем находились авиационные заводы Хейнкеля, поставлявшие фронту самолеты.
— Город нужно немедля брать, — решил генерал Тихонов.
Михаил Федорович имел немалый боевой опыт. Полковником он принял командование дивизией, отличился в нелегких боях на Кавказе. За боевые успехи ему было присвоено звание генерала, вскоре он вступил в командование корпусом. Воевал под Ленинградом. С именем генерала связано освобождение там многих населенных пунктов от немецко-фашистских оккупантов.
Когда формировалась 9-я гвардейская армия как резерв Ставки, Тихонову поручили командовать 39-м корпусом.
Атака города с ходу не удалась: противник оказал серьезное сопротивление. На помощь подоспели части мехкорпуса из танковой армии Кравченко. Решено было атаковать город утром.
В это время выдвигавшийся в горы стрелковый полк из 37-го гвардейского корпуса приблизился к городу. Высланная разведка донесла, что оборона противником организована слабо.
Командир полка полковник Бондаренко связался со штабом дивизии.
— Действуйте без промедления! — приказал комдив Блажевич, пообещав направить в поддержку 303-й гвардейский стрелковый полк.
Накануне этот полк атаковал немецкий аэродром, захватил на нем 20 самолетов и 100 авиационных пушек. Обнаружив, концентрационный лагерь, освободил советских граждан.
Гвардейцы полковника Бондаренко атаковали Винер-Нойштадт на рассвете, взаимодействуя с танкистами и корпусом генерала Тихонова.
В армейской газете писали: «В городе Винер-Нойштадт нашими подразделениями захвачены большие трофеи — несколько сот вагонов, много паровозов, танков, самоходных орудий, несколько сот пулеметов и большое количество складов с различными военными материалами и продовольствием.
Удар наших войск был настолько стремительным, что противник не успел взорвать или повре- дитъ предприятия. Войсками захвачен в полной исправности авиационный завод, выпускающий «мессершмитты», и локомотивный завод».
2 апреля в сражение была введена находившаяся во втором эшелоне армии 100-я гвардейская стрелковая дивизия. Командовал ею генерал-майор Макаренко. Действуя в отрыве от ушедшего в горы своего корпуса, дивизия наладила взаимодействие с корпусом генерала Тихонова, с которым соседствовал механизированный корпус из 6-й гвардейской танковой армии.
5 апреля — в первый день штурма — гвардейцам корпуса генерала Тихонова, 100-й дивизии и танкистам мехкорпуса, несмотря на ожесточенное сопротивление противника, удалось выйти к южной и западной окраине Вены.
38-й гвардейский корпус генерал-лейтенанта Утвенко вместе с танковым корпусом из танковой армии генерал-полковника Кравченко начал наступление в северном направлении с задачей перерезать все дороги, идущие из Вены на запад. Гвардейцы должны были достигнуть Дуная и там закрепиться, блокируя город с запада.
Некоторый успех имели и воины 4-й гвардейской армии генерала Захватаева. Им удалось ворваться в юго-восточную окраину Вены.
Начались напряженные уличные бои. Приходилось брать штурмом не только кварталы, но и отдельные дома. Противник вел сильный огонь на перекрестках улиц, из окон зданий, подвалов, чердаков.
В лабиринте улиц контратаки следовали одна за другой. Всюду путь преграждали заграждения из колючей проволоки, баррикады, минные поля, начиненные взрывчаткой «сюрпризы».
Ночью, получив донесения, маршал Толбухин потребовал с утра 6 апреля продолжить штурм города двумя корпусами армии генерала Глаголева, гвардейской танковой армией генерала Кравченко и 4-й гвардейской армией генерала Захватаева.
6 апреля 100-я гвардейская стрелковая дивизия достигла примыкавшего к городу Венского леса. Используя зеленый лесной массив, полки дивизии стали пробиваться к западной окраине города.
Венский лес. При упоминании этой лесной чащи вспоминаются имена многих австрийских композиторов, музыкантов, художников, создавших гениальные творения. Воинам приходил на память вышедший на советские экраны фильм «Большой вальс», рассказывающий о гениальном композиторе Иоганне Штраусе и необыкновенной певице Карле Доннер. Симфония «Сказка Венского леса» покоряла зрителей своим звучанием, призывала к мирной жизни.
Теперь в Венском лесу гремела мелодия войны. Выбив из него гитлеровцев, гвардейцы 100-й дивизии вышли к западной окраине города. До центральной части Вены было рукой подать.
Через Венский лес пробивалась и ударная группировка танковой армии и корпус генерала Утвенко. Их путь лежал на север, в обход Вены с запада. На исходе дня они столкнулись с крупной группировкой противника, состоявшей из мотопехоты и танковых подразделений. Завязался ночной бой, который продолжался и утром.
Впрочем, бои в Вене продолжались круглые сутки: днем сражались главные силы, ночью действовали мелкие. Боевыми действиями ударной группировки 38-го гвардейского корпуса руководил генерал Утвенко.
В августе 1941 года полковник Утвенко вступил в командование 19-й стрелковой дивизии, а в сентябре повел ее к Ельне, где командующий Западным фронтом генерал армии Жуков готовил Ельнинскую наступательную операцию.
5 сентября наступавшая в центре ударной группировки 19-я стрелковая дивизия ворвалась в Ельню и совместно с соседними соединениями к утру 6 сентября освободила город от захватчиков. Операция под Ельней была одной из первых наступательных операций советских войск в Великой Отечественной войне.
Заслушав доклад Жукова об итогах Ельнинской операции, Сталин одобрительно отозвался о ее результатах: «Ничего у вас получилось с ельнинским выступом. Вы были тогда правы». Верховный признал правоту высказывания Жукова о дальнейших действиях.
Летом 1942 года полковник Утвенко вступил в командование 33-й гвардейской стрелковой дивизией и был направлен на защиту Сталинграда. Свое боевое крещение дивизия получила в июльских боях на Дону. Полки дрались умело, проявляя стойкость и мужество.
Под станицей Клетской четыре бронебойщика выдержали единоборство с тридцатью танками врага. Пятнадцать из них гвардейцы уничтожили, вынудив остальных отступить.
Руководил боевыми действиями отважный комдив Александр Иванович Утвенко, ставший к тому времени генерал-майором. В прошлом он дважды был ранен, отступая от границы, попадал в окружение, но выходил из него, выводя своих подчиненных.
В дальнейшем 33-я гвардейская дивизия вошла в состав 2-й гвардейской армии, которой командовал генерал-лейтенант Малиновский.
В отражении немецкой ударной группировки фельдмаршала Манштейна, рвавшейся на выручку окруженной армии Паулюса, 33-я дивизия героически сражалась с пехотой и танками врага. Умело отстояв занимаемый рубеж, она перешла в последующем в наступление.
После овладения Ростовом два полка дивизии, которыми командовали подполковник Казак и майор Епанчин, выдержали на рубеже реки Миус ожесточенные атаки врага, проявив героизм, мужество и высокое мастерство в управлении подразделениями. Оба офицера удостоились звания Героя.
Вскоре генерал-майор Утвенко принял командование гвардейским корпусом, в ходе наступления которого были освобождены многие города Донбасса.
Теперь корпусу предстояло вести уличные бои, освобождая Вену от фашистской нечисти.
Ударная группировка войск 6-й танковой армии и корпус генерала Тихонова с боями продвигались на север через Венский лес вдоль западной окраины Вены. 7 апреля прошло в ожесточенных схватках. Только к исходу дня группа генерала Тихонова вышла на Дунай в районе Тульн и Вердерн. Успеха добились и гвардейцы генерала Утвенко, ведя уличные бои в Вене.
8 апреля бои в городе приняли еще более напряженный характер. Части танковой армии генерала Кравченко, совершив поворот на юго-восток, вышли к переправам на Дунае и уже с запада начали движение к центру Вены.
Успеха добились и части 4-й гвардейской армии. Наступая вдоль южного берега Дунайского канала, они полностью овладели арсеналом, вокзалом и железнодорожной станцией. Отдельные подразделения 20-го гвардейского стрелкового корпуса генерала Бирюкова форсировали Дунайский канал в районе железнодорожного моста.
Эти же подразделения вошли в тактическую связь с правым флангом 38-го гвардейского стрелкового корпуса генерала Утвенко. Корпус вел бои в южной, юго-западной окраинах города, охватывая центральную часть города с юга и запада.
Немцы сопротивлялись с яростью отчаяния даже небольшими группами. По возможности остатки этих групп переодевались в гражданское платье, пытались пробраться к своим войскам, удерживавшим кварталы города на острове, образованном Дунайским каналом и Дунаем. Все мосты в городе, кроме одного, Имперского, были немцами взорваны.
Дунайский канал, проходивший через Вену, представлял собой труднопреодолимую преграду шириной до 60 метров. Его одетые гранитом берега высотой 6–7 метров затрудняли форсирование. Широкие набережные окаймлялись многоэтажными зданиями с толстыми стенами с амбразурами, из которых простреливался канал и подступы к нему.
Чтобы обеспечить форсирование каналов, приходилось пробивать стены домов, в проломы вкатывать орудия и минометы и из них вести огонь по домам противоположного берега.
Смельчаки из саперно-штурмовых групп на подручных средствах переправлялись на северный берег канала и поджигали здания бутылками с горючей смесью.
Используя фермы взорванных мостов, доски, бревна, мелкие подразделения под прикрытием огня переправлялись на северный берег канала и штурмовали обороняемые противником здания. В рукопашных схватках приходилось овладевать каждым этажом.
К исходу 10 апреля части 39-го гвардейского корпуса и танкисты 6-й гвардейской танковой армии заняли центральную часть Вены и подошли к Дунайскому каналу.
В течение 9 и 10 апреля войска 3-го Украинского Фронта продолжали продвигаться к центру города, вели ожесточенные бои за каждый квартал, переулок, дом. Части 20-го гвардейского стрелкового корпуса, еще 8 апреля форсировав Дунайский канал, продвигались по острову вдоль Дуная. Противник оказывал особенно упорное сопротивление, то и дело переходил в контратаки пехотой и танками. Выход наших частей к мостам через Дунай приводил к полному окружению обороняющихся в Вене гитлеровцев.
46-я наступает за Дунаем
Ликвидация венской группировки противника происходила не только в южной части города, но и в северной, где вела бои 46-я армия 2-го Украинского фронта. Армии была поставлена задача обойти город вдоль северной его окраины и перерезать пути отхода из Вены, идущие на север и северо-запад.
Переправившись через Дунай на левый берег, войска армии 8 апреля начали наступление на запад. Однако здесь они встретили сильное сопротивление мощной группировки, состоявшей не только из немецких пехотных частей, но и до десяти батальонов фольксштурма со средствами усиления.
В сражавшихся за Дунаем частях советские воины показывали образцы отваги, мужества, воинского мастерства.
Истребитель танков, наводчик орудия, сержант Пьянов рассказывал, как он, занимая огневую позицию на танкоопасном направлении, подбил вражескую машину. «Прежде всего я решил уничтожить головной танк, зная, что там находится командир. Глядя в прицел, я работал ручками наводки, удерживая цель на перекрестье. Танк все ближе, ближе… Жду, когда он подставит уязвимый борт. И только он развернулся, как я нажал на спуск. Выстрел! Затем увидел яркую вспышку, всплеск огня. Танк остановился. На его корме вскоре выбился язык пламени.
Был поражен и другой танк. Его подбил со второго выстрела старший сержант Бескоместный. В ходе боя он был ранен, однако с огневой позиции не ушел.
Метко бил из пулемета младший сержант Мызников по контратакующим гитлеровцам. Он не только заставил их залечь, но и бежать с поля боя.
Бои шли не только на земле, но и в воздухе. На весь фронт прославился ас капитан Колдунов, Герой Советского Союза.
Над Веной наши истребители во главе с Колдуновым встретились с девятью «мессершмиттами». Вступив в схватку, капитан атакует ведущего. Пулеметной очередью поражает машину. Однако другой «мессер» заходит «Яку» Колдунова сзади. Заметив маневр немецкого летчика, наш ас искусно выворачивается и сам переходит в атаку. И второго вгоняет в землю.
Отбрасывая врага, 46-я армия к исходу 9 апреля продвинулась вперед. Командующий армией генерал-лейтенант Петрушевский подтвердил качества военачальника.
В начале войны Александр Васильевич, будучи полковником, возглавлял штаб армии. Затем командовал корпусом. Достойно проявив себя в боях, был месяц назад выдвинут на должность командующего армией. Венская операция была для него важным экзаменом.
46-я армия шла вперед, однако отставала от ушедших на запад частей 3-го Украинского фронта.
Ставка Верховного Главнокомандования в тот день обратила внимание командующего фронтом маршала Малиновского на недостаточно быстрое продвижение его войск. Потребовала, чтобы все пути отхода из Вены на север были противнику отрезаны не позднее 10 апреля.
В свою очередь немецкое командование усилило свою северную группировку эсэсовскими танковыми, пехотными и кавалерийскими частями. Отчаянно сопротивляясь, немецкие войска с трудом сдерживали занимаемые ими рубежи. Переходя в частые контратаки, они стремились задержать наше наступление.
Получилось так, что 46-я армия, оттянув на себя часть сил врага, облегчила войскам 3-го Украинского фронта выполнение задачи по овладению Веной.
Имперский мост
Через всю Вену, разделяя город на южную и северную части, нес свои воды широкий Дунай. По нему проходила граница между войсками двух фронтов: в южной части 3-го Украинского, в северной части — 2-го Украинского.
Семь мостов соединяли в городе берега, шесть из которых в ходе длинных боев были разрушены. Оставался только один, который венцы называли Рейхс-брюкен. В переводе это означало Имперский мост.
Он и в самом деле представлял собой величественное сооружение: с одного берега до другого — почти километр, возможно даже и больше. И ширина более полусотни шагов.
Наступавшие по противоположному берегу войска к мосту еще не подошли, и потому находившиеся в Вене немецкие части старались его удержать на случай своего отступления. А потом уже взорвать.
На подступах к нему создали мощные опорные пункты, подтянули танки, бронетранспортеры. Нашей разведке удалось установить, что мост заминирован: у каждой опоры заложены ящики со взрывчаткой, к которым тянутся с противоположного берега кабель и провода.
Как инженерное сооружение Имперский мост имел не только тактическую, но и оперативную значимость.
Командующий 4-й гвардейской армией генерал Захватаев имел особый разговор с генералом Руссияновым, войска которого наступали вдоль реки. Это был 1-й гвардейский механизированный корпус.
— Нельзя, Иван Никитич, позволить немцу мост подорвать! Он должен быть сохранен. Это требование самого командующего фронтом маршала Толбухина. Нужно разминировать. А уж как это сделать — не вас учить! Два дня сроку.
— Будет выполнено, — заверил первый гвардейский генерал.
Выполнение этого боевого задания пало на разведчиков и саперов 2-й гвардейской механизированной бригады, которой командовал подполковник Сергей Алексеевич Иванов.
Поутру, вызвав из разведроты старшего сержанта Кульнева, он поручил ему сформировать команду из разведчиков и саперов:
— Отбери десять гвардейцев из разведроты, а шесть саперов сегодня придут. Задача вам будет ответственная, сложная, но почетная: нужно прорваться к мосту и разминировать его.
Тут же в штабе комбриг, начальник разведки бригады и старший сержант Кульнев обдумали план действия.
В ожидании приезда разведчиков и саперов Кульнев решил разведать подступы к мосту. Взобравшись на верх полуразрушенного храма, он прильнул к биноклю.
Вокруг гремело, даль тонула в облаках сизого дыма от разрывов снарядов и мин. Все же удалось обнаружить укрывавшихся в развалинах домов пулеметчиков, заметить три танка, находящиеся в укрытии бронетранспортеры подсказывали о близкой к ним мотопехоте. Обнаружил сержант и охрану моста.
Когда он попытался приблизиться к мосту, невидимые эсэсовцы открыли такой огонь, что отпало желание выполнить задуманное.
Вскоре прибыли гвардейцы из разведроты. Среди них были рядовые Григорий Москальчук и Николай Борисов, мастер вождения бронетранспортера старшина Федор Минкин. В группе саперов самые заметные старший сержант Михаил Ластовский и рядовой Андрей Золкин. Оба в годах.
— Вам сколько же лет? — придирчиво оглядел их Кульнев.
— В отцы тебе, сынок, годимся, — ответил старший сержант Ластовский.
Рождения 1905 года, он действительно двадцатилетнему Кульневу годился в отцы.
Оба сапера были мастерами своего дела. В боях на подступах к Вене сержант Ластовский под огнем противника в поисках брода для танков разведал реку Лизинг. Было опасно и трудно, но сапер справился с заданием. По установленным им вехам боевые машины преодолели бурную реку и без задержки атаковали неприятеля.
Не уступал в мастерстве саперного дела и рядовой Андрей Золкин. В Вене, обеспечивая атаку гвардейцев мехбригады, он в составе инженерной разведки разминировал два моста через реку Швехт.
На поясном ремне у обоих саперов висели малые лопатки.
— Это зачем? — спросил Кульнев.
— А чем прикажете рубить кабель да провода к подрывным зарядам? — усмехнулся Ластовский.
Накануне оба отточили до предела свои лопатки. Остальные саперы сделали то же.
— Кстати, сержант Кульнев, а ножи-то у вас есть? — спросил в отместку Ластовский.
— А как же! И умеем их пускать в ход.
К вечеру прибыл комбриг подполковник Иванов. Его сопровождал капитан-разведчик. Он сообщил, что к условленному времени к Имперскому мосту подойдут катера с подразделениями морской пехоты. Они высадятся у моста на два берега и поддержат огнем действия команды Кульнева. Сообщение укрепило уверенность в успех дела.
Журналист Д. Радзинский встречался с Андреем Митрофановичем Кульневым и с его слов записал события ночи на 13 апреля:
«Придерживаясь стен домов, они гуськом направились в сторону Дуная. Вот и передний край, не так-то просто было определить в ночном уличном бою. Залегли в одном из подъездов большого многоэтажного дома, еще не полностью отбитого у гитлеровцев. Стали прислушиваться, откуда меньше всего стреляют. Но стрельба была настолько густой и плотной, что сделать это оказалось невозможно.
Справа от дома горел какой-то огромный склад. «А что, если прорваться через него?» Они устремились к складу.
Обстрел не прекращался. От попадания в склад мин и снарядов вверх взлетали куски арматуры, горящих досок, снопы искр. Пожар набирал силу. Здание было наполнено удушливым дымом. То тут, то там стены его лизали лохматые языки пламени, начала рушиться кровля.
Кто-то из команды упал, его подняли, понесли. Еще один стал кататься по земле, сбивая с одежды пламя. Кого-то ударила упавшая балка. «Не задерживаться! Вперед!» — подал голос Кульнев.
На счастье, показался в стене проем. Выскочили во двор. Отбежав от огня, упали в изнеможении».
С Кульневым были старшина Федор Минин, разведчики Григорий Москольчук, Николай Борисов и два сапера: Михаил Ластовский и Андрей Золкин. Это было все, что осталось от команды…
Впереди замаячил немецкий часовой-автоматчик,
— Федя, сними. Только без шума.
Потом пришлось «убрать» расчет пулемета, прежде чем достигли моста.
Команда разделилась на две группы. В каждой был сапер. И приступила к работе.
Продолжая рассказ, журналист Д. Радзинский сообщал, что работа оказалась нелегкой. У каждой опоры были заложены ящики со взрывчаткой, на каждой крестовине закреплены толовые или пироксилиновые шашки. Все это было соединено толстым кабелем, к каждому заряду вела отдельная линия.
Находясь под мостом, приходилось одной рукой держаться за балку, другой отыскивать заряды. Поскольку у разведчиков не оказалось специальных инструментов, крепление зарядов и провода приходилось резать ножами, а потом под гул и грохот разрывов сбрасывать в Дунай заряды, опасаясь, как бы не сорваться следом. От холодного металла стыли руки. А работе — ни конца ни края…
Вспоминая о том пути под Имперским мостом, в подвешенном, словно у летучих мышей, состоянии, где одно неверное движение грозило гибелью, Андрей Митрофанович Кульнев и по сей день удивляется, откуда силы нашлись. А ведь нашлись!
Перед рассветом, обезвредив свыше сотни зарядов, наконец добрались до противоположного — западного края моста. Задание командования было выполнено. На рассвете по мосту прошли наши танки…
Выполнить задачу разминирования моста отважные воины смогли при поддержке моряков-десантников Дунайской флотилии. Высадившись с бронекатеров, они одновременно бросились к мосту и открыли по его охране сильнейший огонь.
Помогли и пожары, при свете которых работала команда подрывников.
Как заключили позже специалисты, саперы изъяли около двадцати тонн взрывчатки. А в документах представления на Героев Советского Союза отважной шестерки было сказано, что сапер Ластовский обезвредил 76 зарядов взрывчатого вещества, а его напарник Золкин — 56.
В те памятные апрельские дни боевой дух советских воинов был исключительно высок. Они сознавали свою освободительную миссию, горели желанием быстрее избавить народ Австрии от фашистских захватчиков, победоносно закончить войну.
Благодаря мужеству и отваге советских воинов л яростное сопротивление гитлеровцев, засевших в австрийской столице, было сломлено. К 14 часам 13 апреля — на седьмой день жестоких боев — Вена была полностью очищена от врага.
Стремительные и самоотверженные действия наших войск не позволили фашистам разрушить один из красивейших европейских городов, спасли жизнь тысячам венцев. Было предотвращено уничтожение многих ценных архитектурных сооружений, подготовленных к взрыву или подожженных фашистами при отступлении. Были спасены многие памятники старины.
В боях за Вену противник понес крупные потери в живой силе и боевой технике. В период с 3 по 13 апреля войсками 3-го Украинского фронта в районе Вены было взято в плен свыше 47 000 солдат и офицеров, захвачено 663 танка и 1093 орудий всех калибров. Кроме этого, противник в боях за Вену потерял убитыми около 19 тысяч солдат и офицеров.
Задача, поставленная Верховным Главнокомандованием войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов, была выполнена.
Но немалые потери понесла и Советская Армия в боях за освобождение австрийского народа. Почти 26 тысяч бойцов и офицеров навечно остались в австрийской земле.
В день освобождения Вены — 13 апреля — Москва от имени Родины салютовала доблестным войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов, овладевших стратегически важным узлом обороны, прикрывавшим пути к южным районам Германии, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий.
С освобождением Вены приблизился конец войны.
Сокрушенные в боях за Вену немецкие войска позорно отступали. Их главная сила — 6-я танковая армия СС, потеряв бронетехнику, разбилась на отдельные отряды и, с трудом отбиваясь от преследования, уходила в недалекие леса и горы. Оттуда был путь в южные районы Германии.
Пытаясь скрыться от возмездия, глава танковой армии генерал Зепп Дитрих подтвердил ложный слух о своей гибели. Якобы его убили австрийские патриоты.
На самом деле и без этого вымысла судьба генерала была предрешена. Не помогло и переодевание в форму рядового эсэсовца.
В начале мая Зепп Дитрих с остатками своей армии оказался на территории, оккупированной американскими войсками. Его арестовали и предали суду как участника Арденнской операции, в которой погибли многие американцы.
Суд приговорил Дитриха к 25-летнему тюремному сроку. Однако просидел он в камере за решеткой всего полтора года. Ловкие адвокаты сумели убедить сердобольных судей в его невиновности и болезни.
Вернувшись в родной город, Дитрих узнал, что жена его отвергла.
Последние годы жизни он провел в одиночестве. Скончался в собственной постели от обширного инфаркта в 1966 году в возрасте 73 лет.
В АЛЬПАХ, БЛИЗ ВЕНЫ
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Путь нашего полка идет в обход Винера-Нойштадта. Капитан Белоусов стоит на обочине дороги и, щурясь от яркого весеннего солнца, вглядывается в шагающие мимо шеренги. Колонна растянулась, солдаты идут не в ногу, о чем-то говорят, и то и дело взрывается и расплескивается смех. Завидя комбата, они поспешно смолкают, прыгают козлами, чтобы попасть в ногу, и от этого шеренги пляшут и строй качается волнами.
В другой раз капитан не потерпел бы, прикрикнул и приструнил офицеров, но сейчас он лишь качает головой, силится казаться строгим в своем добродушии.
— Совсем распустились, братья-славяне! Подтянись!
Голос у него с легкой простудной хрипотцой, лицо обветрено и от загара потемнело. Из-под сбитой на затылок шапки видны липнущие колечками к потному лбу волосы. Глаза запали, и под ними набухли мешки.
Комбат высок, сухощав, с выправкой кадрового военного. Кожаная трофейная куртка стянута широким комсоставским ремнем, на тонком красном ремешке потертая планшетка с притороченным компасом, на другом боку пистолетная кобура.
Прошел всего час, как батальон вышел из боя. Утром, когда подходили к перевалу, откуда-то из лесу по колонне резанули автоматные очереди, а потом у дороги стали густо рваться мины. Шедший впереди в головной походной заставе взвод залег, втянулся в перестрелку. За ним развернулась первая рота, заняли позиции и минометчики. Горы загремели от взрывов и выстрелов. Тут же вторую роту направили в обход, и она-то и решила дело.
— Подтяни-ись! — хмурит капитан брови.
Батальон совсем не тот, каким был три недели назад, когда вступил в свой первый бой в Венгрии, где прорывали оборону эсэсовской армии: там сразу выбило почти треть личного состава. Потом тоже были бои, однако не с такими потерями. Да и солдаты уже не лезли сломя голову под огонь, выжидали, когда отработает артиллерия и минометы, обходили опасные места, хитрили. Однако и при этом роты таяли, словно весенний снег, тихо и незаметно.
Выбравшись на взгорье, дорога тянется к недалекому хребту с серыми зарослями леса на склонах. Справа внизу, в туманной дали виднеются нагромождения строений Вены. К ней и держит путь батальон, маршрут которого прочерчен на карте красным пунктиром.
Неширокая ухоженная дорога пролегает через редкие селения с аккуратными, крытыми красной черепицей домами. Вокруг домов площадки с желтым ракушечником или замощенные плиткой, на газонах стриженый кустарник.
Капитан пропускает мимо себя роты, стрелковые, минометную, пулеметную и артиллерийскую батарею с двумя пушчонками «сорокапятками». Потом размашисто шагает в голову колонны. За ним семенит солдат-ординарец с автоматом на ремне и чахлым вещмешком за спиной. В мешке гремит котелок.
Сзади слышится рокот автомобиля.
— Товарищ капитан! Кажется, генерал! — говорит ординарец, вглядываясь в несущийся по дороге «Виллис». Кургузый «Виллис» вихрем пролетает мимо и тут же тормозит. Из-под колес выбивается облачко пыли, а на асфальте остается черный след.
Генерал небольшого роста, широкогруд. Воротник кителя врезался белоснежной каемкой в короткую сильную шею.
— Карту, комбат! Гвардейцам вольно!
— Во-ольно-о! — полуобернувшись к строю, командует Белоусов.
— Задача батальону меняется. — Генерал сосредоточенно вглядывается в карту и карандашом ставит на ней точку. — Мы находимся здесь. А теперь от развилки — она впереди в двух километрах, батальону двигаться на северо-запад, в Альпы. Вот так… — Кончик карандаша ползет по карте вдоль причудливо вьющейся в горах ярко-желтой линии дороги, уходя все дальше и дальше от Вены.
— А как же Вена? — вырывается у Белоусова.
— Что Вена? Вам очень она нужна? Венские вальсы вытанцовывать? — Генерал говорит медленно и тихо — верный признак раздражительности. — Зуд у всех на Вену. Твое, комбат, дело солдатское: получил приказ, взял под козырек — и выполняй! Понятно?
— Так точно! — с подчеркнутой почтительностью вытягивается комбат.
— Ну, то-то же… Не пойдем мы на Вену. — Теперь уже в генеральском голосе слышатся нотки досады. — В Альпах будем наступать. Вашему батальону сегодня овладеть вот этим пунктом… — Он чертит карандашом овал вокруг горного селения. — Кровь из носа, но сегодня к вечеру его взять! Понятно?
Последнее командир дивизии произносит, обращаясь к подошедшему заместителю Белоусова — Третьякову. Тот ниже комбата и чуточку плотней, Да и годами постарше. Взгляд у него спокойный, вроде бы равнодушный. А у глаз — густая сетка морщин.
— Само собой, товарищ генерал, — внушительно отвечает он и вытирает ладонью взмокший лоб.
Тесня противника от Вены, наш полк втягивался все глубже и глубже в горы. Куда ни взглянешь, всюду их тяжелое нагромождение. Поросшие лесом горы слева вплотную подступают к дороге, нависают обнажениями холодного гранита. А справа, под ногами, обрыв. Дорога далеко внизу серой лентой вползает в лесную чащу и местами проглядывает сквозь буйную зелень склона. Внизу в долине рассыпаны домишки. За долиной видна гряда, за ней еще и еще. А дальше — во всю ширь горизонта протянулась в удивительных изломах цепь снежных великанов.
Помню у перевала часовенку. Рядом крест с распятием. Аккуратная, ярко раскрашенная часовня кажется игрушечной.
— Неужто в такую глухомань ходят молиться? — удивляется гвардеец Васильков. — Уж лучше бы скамьи поставили или беседку для отдыха.
— Красотища-то какая! — восклицает Третьяков.
— Ничего не скажешь: красиво, — согласился Васильков. — Только у нас, товарищ капитан, красивее.
— Где это у вас?
— А на Смоленщине. Мест таких, как в нашей родной стороне, не сыскать. Кругом раздолье да березовые рощи!..
Родная сторона!
Пусть ты не славишься красотой, пусть скромны твои поля и ничем не примечательно село или станица. Пусть неширока заросшая травой кривая улица, где весной и осенью с трудом проезжают полуторки. И дом, где ты родился и вырос, низок и тесен. Пусть ты, родная сторона, скромна, тиха и неприметна. Но прелесть твоя неповторима и ни с чем ее не сравнить.
Взмахнув рукой, Васильков вдруг охнул и стал медленно оседать. И тотчас гулким эхом прокатился одинокий выстрел.
— Да где ж он, гад? — вскрикнул Артемьев, подхватывая товарища.
Из-под пальцев из груди Василькова бьет кровь.
— Военфельдшера! Фельдшера! Ионову! — послышались голоса. — Товарищ лейтенант!
Несколько человек по кювету снесли на руках товарища в укрытие. Около него уже хлопотала вездесущая Ионова.
Перевал опустел. Только в кювете залегли разведчики: сержант Крекотин, Радайкин, неподалеку снайпер Глухов.
«Эх, Васильков, Васильков! — думаю с горечью я о солдате. — В каких переплетах тебе пришлось бывать — и пуля врага миновала. А тут вот, когда конец войны виден, не уберегла тебя судьба!»
— Серьезная рана? — спрашиваю Ионову.
— Нужно немедленно в медсанбат. Может не выжить…
— Отправляйте любой повозкой!
Слева из скал ударил немецкий пулемет, разорвалась мина, вторая… Многократно усиленные эхом выстрелы слились в глубокий гул.
Снайпер Глухов выдвинулся далеко вперед и залег в кустарнике. Он старательно всматривался, выискивая цель, изредка стрелял.
— Василь! Смотри, фрицы! — крикнул сосед. — Что-то замышляют?
Снайпер посмотрел через оптический прицел винтовки. Трое немцев кого-то несли.
— Раненого уносят. — Он хотел было выстрелить, но тут же разом отвел винтовку от плеча. — Ах, паразиты! Да ведь это наш солдат!
В прицел было видно, как беспомощно висели руки раненого.
— Чего ж ты смотришь? Бей скорей! — торопил снайпера сосед.
Глухову приходилось не раз стрелять и в фанерную мишень, и в живых врагов. Но никогда еще не доводилось вести огонь по цели, где малейшая ошибка могла стоить жизни товарищу. Однако ничего другого не оставалось.
— Да стреляй же! Стреляй! Чего тянешь?
Затаив дыхание, Глухов плавно нажал на спуск.
Прогремел выстрел: один гитлеровец упал. Не раздумывая, снайпер взял на мушку второго. Снова выстрел: споткнулся и второй. Третий бросился бежать, надеясь скрыться в кустах. Но пуля настигла и его.
Я послал с приказанием в левофланговую роту Забару.
— Одна нога здесь, другая — там! Не задерживаться!
Подвижный, юркий солдат козырнул и скрылся в чаще. Вернулся он не скоро, потный, возбужденный!
— Что случилось? Распоряжение передал?
— Так точно, передал! Только в лесу на немца напоролся, пришлось повозиться. Хитростью одолел.
Углубившись в лес, Забара вышел на поляну. И тут по нему ударила очередь. Пули просвистели над самой головой. Солдат упал, осмотрелся, ящерицей пополз в лощину. Но только приподнялся, чтобы отбежать назад и обойти немца, как снова раздалась очередь.
«Попал в ловушку», — пронеслось в голове. Немец совсем рядом. Но где? Попробуй найди его в этой лесной чаще!
Тогда Забара отполз в сторону, надел на хворостинку пилотку и осторожно стал ею водить. Тотчас послышалась очередь. Пули указывали направление, откуда гитлеровец вел огонь.
Солдат нащупал на ремне гранаты. Достал одну. Не поднимаясь, бросил. Бросать лежа было неудобно, и граната не долетела до кустов. Секунду-вторую вертелась она волчком на земле, потом взорвалась. В ответ гитлеровец застрочил еще яростней.
Оставалась последняя граната. Сгоряча солдат хотел метнуть и ее, но удержался. Отложив, поднял камень, крупный, увесистый, совсем как граната. Размахнувшись, запустил его в немца. Выстрелы прекратились.
Не мешкая, Забара вскочил, выдернул кольцо с чекой и метнул лимонку.
Потом солдат показал мне то место. Убитый немец лежал за кустом. Приняв камень за гранату, он, видимо, уткнул голову в бугорок бруствера, ожидая взрыва. А настоящая граната, кинутая следом за камнем, без помех, взорвалась уже рядом с ним.
Селением мы овладели во второй половине дня. Бой был коротким, но злым. Его исход опять решил маневр. Белоусов заранее послал в обход роту, и хотя она опоздала с атакой, однако удар был для немцев неожиданным, и, ожесточенно обстреливая из минометов селение, они откатились к лесу.
На окраине полыхал пожар. Охватившее дома пламя билось и металось рваными космами. Клубился густой черный дым, несся нескончаемый треск пожираемого огнем дерева. На проводах вдоль дороги повисли подорванные телеграфные столбы. Белела, будто кость в ране, древесина перебитого взрывом дерева.
Селение безлюдно. В подвале высокой кирхи солдаты обнаружили седого старика-пастора. Молитвенно сложив на груди ладони, он испуганно воззрился на офицера. Черный костюм измят и перепачкан, на белой сорочке следы копоти.
— Гутен таг, фатер, — поздоровался Белоусов. Когда-то в школе он изучал немецкий язык, потом познания углубил, и не без успеха, в пехотном училище. — Где жители селения?
— Ушли в горы. — Руки старика вздрагивали, слезились глаза с красновато-воспаленными веками. — Немецкое командование велело.
В селении не задержались. По радио поступил новый приказ: не теряя времени, продолжать наступать. Но теперь уже не по дороге, а напрямик, через горы. И овладеть, если не ночью, то утром обязательно, селением Нейдорф.
— Вторую ночь не спим, — попробовал попросить командира полка комбат.
— Никакого отдыха! Немедленно вперед! — неуступчиво ответил полковник Данилов.
Тем временем погода испортилась. Небо затянули тяжелые низкие тучи. С гор шел холод. Сеял нудный, совсем не весенний дождь. Солдаты брели, набросив на головы капюшоны плащ-палаток, скользили по раскисшей земле, чертыхались.
Вскоре дорога незаметно втянулась в лесистую лощину. Склоны ее, вначале низкие и пологие, становились все выше и круче. И вскоре они уже стеной нависли над тропой, вьющейся вдоль бурливого с каменистым ложем ручья. В сетке дождя справа виднелся скалистый гребень с клочьями повисших на нем низких облаков.
«Как в мешке. Не дай бог, если нарвемся на немцев», — с опаской думал Белоусов. Несколько раз тропа переползала через ручей с берега на берег. А вскоре она совсем скрылась под бурыми прошлогодними листьями, густо усыпавшими землю.
Белоусов остановился, достал карту. Пока он намечал на ней путь к затерявшемуся в горах селению Нейдорф, куда они должны были выцти, вездесущий ординарец Забара доложил, что неподалеку под кручей расположились жители селения, те самые, о которых упоминал пастор.
— Знаешь, комбат, найти бы среди них проводника, — предложил Третьяков. — С ним наверняка быстрей дойдем.
— Так-то оно так. Только опасно. Заведет еще к чертям, что не возрадуешься!..
Унтер-Пиштинг
Небольшое селение Унтер-Пиштинг расположено к северо-западу от Винер-Нойштадта. По долине тянется голубая ниточка речушки Пиштинг. Вдоль нее на запад, пересекая селение, уходят железнодорожная ветка и шоссе. А на север серпантином вползает в горы дорога, ведущая к городку Берн- дорф.
Холодным неприветливым апрельским днем вступили мы в эту долину. С западной окраины селения доносился треск выстрелов и громыхание разрывов. Там вел бой третий батальон нашего полка. Мы получили задачу ему помочь.
В растянувшейся колонне не больше ста человек. Это все, что осталось от нашего батальона. Идем правее и левее дороги, укрываясь в придорожном кювете.
У моста через речку лежит убитый солдат. Неестественно разбросаны ноги в кирзовых сапогах, высоко закинуты полы шинели. На боку катушка с телефонным кабелем. Черный смолистый провод размотан наполовину, тянется от солдата назад.
Я вглядываюсь в лицо убитого и узнаю знакомого сержанта. Он часто устанавливал связь от штаба полка к батальону. Теперь он тянул кабель, видимо, в тот батальон, что дрался впереди. Только не дотянул. Неподалеку, на асфальте, рваные следы от разрыва мины.
Над головой все чаще слышатся зловещий шелест снарядов и свист пуль.
— Не будем людей под огонь вести, — решает Белоусов. — Пройди один вперед, уточни у комбата задачу, согласуй все вопросы. Разберись на местности — где правый фланг. Да сам будь осторожен!
Перебегая от дома к дому, встречаю бредущего в тыл раненого. Он несет перед собой, бережно поддерживая, руку. Из-под бинта виднеются восковые пальцы с посиневшими ногтями.
— Где штаб?
— Там, — бросает раненый, кивая в сторону окраины. — В белом доме.
Все дома белые, с черепичными крышами. На многих проломы, стены искорежены осколками и пулями.
Наконец попадаю на НП. У окна с выбитыми стеклами начальник штаба, большеголовый крепыш с погонами старшего лейтенанта, Саша Кудрявцев.
— Здорово! — приветствую его. — Прибыли на подмогу.
Он слушает меня рассеянно, словно не рад приходу. Потом оборачивается к младшему лейтенанту- связисту и кричит:
— Когда же наконец будет связь? Вы только обещаниями кормите! Из-за вас я не могу поставить задачу артиллеристам. Где связь, я спрашиваю?
— Не будет связи, — вспомнив убитого сержанта, вмешиваюсь я. — Лежит связист с катушкой на полдороге, у моста.
— Что ты говоришь? — вздрагивает младший лейтенант. — Убит Охрименко? Не может быть! Помкомвзвода! Беги к мосту! Может, жив сержант-то. Да пару катушек захвати!
— Ты понимаешь, — говорит мне старший лейтенант. — Уж как не повезет, то все наперекосяк идет. Утром своя артиллерия нас накрыла, час назад комбат погиб, а теперь вот связи нет…
Мы быстро уточняем место и время атаки и расстаемся.
Атака нашего батальона была столь внезапной, что немцы, яростно отстреливаясь, сразу отошли по скату долины за серпантин дороги, что вела к Берндорфу. Одна из рот перевалила даже насыпь, но попала под пулеметный огонь и тут же контратакой противника была отброшена назад. Так и продолжался бой: немцы по одну сторону дороги, мы — по другую. Неподалеку от рот в промоине с крутыми стенками расположился наш штаб.
К вечеру погода совсем испортилась. Небо заволокло тяжелыми облаками. С гор потянуло холодом. Заплясали снежинки.
Неожиданно сверху посыпались камни, вслед за ними скатились два человека: немец и наш солдат с автоматом.
— Товарищ командыр, — выступил вперед солдат, — рядовой Кудайбергенов брал «язык». В том лесу брал. Что будем делать с фрицем, товарищ командыр?
Широкоскулое смуглое лицо солдата распалено. Он тяжело дышит, из-под шапки, оставляя след, стекают струйки пота.
Немец тоже небольшого роста и тоже чернявый, но, в противоположность Кудайбергенову, плечист. Ему лет тридцать. Он без шинели. Куртка распахнута. На месте двух вырванных с мясом пуговиц виднеются серые лоскутки подкладки.
— А где его оружие?
— Сержант автомат брал, — охотно отвечает Кудайбергенов. — Говорил: веди так. Еще был у «язык» кинжал, я его брал. Никому не давал. Мой трофей, товарищ командыр.
Он протягивает тесак в металлических ножнах, с массивной ручкой. На широком хромированном лезвии готическая вязь надписи.
— Ну, раз трофей, то бери. Авось пригодится.
Нож пошел по рукам. Его разглядывают, пытаются прочитать гравировку, пробуют на палец. Конец ножа как жало, кто-то даже руку порезал.
— Найдите место, — говорю я Артемьеву, — где можно допросить пленного. Да заодно сообщите о нем в штаб полка.
— Есть! — охотно откликается продрогший сержант. — Мы уже нашли. Вот в том доме никого нет.
Домишко отбился от селения и возвышается на косогоре. Перебежками, один за другим направляемся к нему.
Впереди Артемьев, потом немец, за немцем Кудайбергенов. Мы уже у порога, как вдруг — нарастающий свист мины.
— Ложись! — кричу во весь голос. Артемьев толчком распахивает дверь и успевает вбежать в дом. Немец нерешительно останавливается, приседает. Кудайбергенов, подскочив к нему, ловким приемом сбивает с ног и падает на пленного, прикрывая его собой.
В то же мгновение свист завершается оглушительным взрывом. В нос бьет запах взрывчатки.
— Вперед! — опять кричу и вижу, как Кудайбергенов вскакивает, хватает немца за руку и увлекает в дом.
— Майн гот, майн гот, — шепчет побелевшими губами немец.
— Ты не Бога благодари, благодари Кудайбергенова, — замечает Артемьев. — Не он, так отдал бы ты Богу душу. А теперь для тебя война позади. Остался жив. Скоро и домой вернешься. Ферштеен?
— Гитлер капут, — произносит в ответ пленный.
По дому защелкали пули. Зазвенели стекла, со стен посыпалась штукатурка. Мы все нырнули в каменный подвал.
Тускло светит плошка. В дальний угол забились две женщины: мать и дочь. На руках у молодой женщины ребенок в одеяльце. Женщины испуганно смотрят на нас.
— Не бойтесь! Никто вас не тронет, — говорю им и жестом стараюсь подкрепить слова.
Понимаю, что обстановка для допроса немца неблагоприятная. Но не выгонять же под пули женщин с ребенком! Связисты уже устроились у входа, тренькают звонком, проверяют связь.
При виде гитлеровца женщины настораживаются. Еще теснее прижимаются друг к дружке. И даже ребенок затихает.
Немец немногословен. Ответы его коротки, чеканны. Догадываюсь, что говорит он не все, скрывает.
— Откуда сам? Кем был до армии? — задаю вопрос.
Отвечает: из-под Мюнхена, владелец колбасного дела. И отводит тяжелый взгляд. Невольно смотрю на его руки. Они сильные, короткопалые.
Появился старшина с термосами. В воздухе поплыл густой запах наваристых щей. Это раздражает: с утра ничего не ели.
Женщинам первым наливают в миски щи.
— Корми своего фрица, — говорит старшина Кудайбергенову, наполняя котелки дымящимися щами.
Подает буханку. Солдат достает из-за голенища трофейный нож, чтобы нарезать хлеб.
— Стой, Юлдаш! — командует старшина. — Спрячь тесак! Не погань хлеб.
И вытаскивает из кармана складной охотничий нож.
— Режь этим.
Немец ест торопливо, громко чавкает. У него шевелятся уши и складки кожи.
— Зачем спешишь? Уй, нехорошо, — укоряет его Кудайбергенов. — Спешить не надо. Ест мало-мало надо.
Немец отрывается от котелка, смотрит на солдата, вытирает рукой капельку под носом, сметает крошки хлеба с мясистых губ.
— Гут, — бросает он и снова продолжает чавкать.
Настойчиво звонит телефон.
— Ну, где там ваш фриц? — спрашивает начальник разведки. — Батя уже дважды о нем справлялся. Приказал немедленно доставить.
Я собирался отправить пленного со старшиной. Но старшине еще нужно попасть в роту, возвращаться будет не скоро.
— Фрица пусть Кудайбергенов доставит, — говорит старшина. — А для порядка руки ему свяжи.
— Зачем вязать? Не надо вязать, — возражает солдат. — Кудайбергенов сам его в плен брал, сам доставит.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Собирайтесь.
Все же немцу связывают руки тесьмяным ремнем.
Объясняю солдату путь к штабу полка. Предупреждаю, чтобы был осторожным и внимательным.
— Зачем так говорить, товарищ командыр? Кудайбергенов осторожный. И пуля его не возьмет, и мина не возьмет. «Кудайберген» по-казахски — Богом дан. Ничего не может случиться. — Смуглое лицо солдата расплывается в улыбке, обнажая плотный ряд белых зубов. — Пойдем, фриц.
Оба покидают подвал. Уходят в ночь. Спустя немного подвал будоражит телефонный звонок.
— Ну, где же ваш фриц? — кричит начальник разведки полка. — Батя уже из-за него стружку снимал!
— Повели уже, — отвечаю. — Сейчас доставят.
Через час опять звонок, и опять разведчик ругает меня.
— Вы что там, шутить изволили? — слышу рокочущий басок командира полка. — О «языке» генералу доложено.
У меня на лбу выступает испарина. Притихли солдаты-телефонисты. В их взглядах я читаю недоумение: куда мог деться Кудайбергенов со своим немцем? По времени пленный уже должен быть доставлен.
Не выдерживая, звоню разведчику. Прошу его сообщить, как только приведут «языка».
— Ладно, — недовольным голосом отвечает. — Позвоню.
Медленно ползет время. Нет ни комбата, ни Третьякова. Белоусов ушел на позицию, а Иван у артиллеристов. Они бы хоть советом облегчили душу.
— Артемьев, — не выдерживаю я. — Берите двух солдат и проверьте дорогу. Дойдете до штаба — позвоните.
Сижу у телефона, то и дело бросая на него взгляд. Никто из нас не спит. Не спят и женщины. При каждом нашем слове, телефонном звонке они вздрагивают. Настороженно смотрят. Изредка плачет ребенок.
Наконец звонит Артемьев: все осмотрел, следов каких.
В томительном ожидании прошла ночь. На рассвете солдаты нашли куски порезанного тесьмяного ремня, которым связывали руки немцу. Потом нашли Кудайбергенова. Он лежал у сосны. Обхватив руками ствол, пытался подняться. Рядом на земле немецкий тесак. Тот самый, что показывал нам солдат накануне.
Лезвие его было в крови. Сквозь следы крови проступает готика: «Все для Германии».
— Просил… фриц… развязать… Убежал, — беззвучно выдохнул солдат. И опять впал в беспамятство.
— Добрая душа ты, Юлдаш, — покачал головой Артемьев.
Узнав о побеге немца, командир батальона приказал немедленно сменить место штаба. И едва мы это сделали, как на дом обрушился бешеный налет. Потом мне говорили, что будто бы вышедшую из подвала женщину немецкие мины застали во дворе.
Каждое селение в Австрии приходилось брать с боем. Вспоминаю одно из них. Гиллендорф или Герндорф? Одним словом, с окончанием «дорф» — деревня.
Днем из штаба полка позвонили:
— Разведать село. Уточнить, занято ли оно противником. Результаты доложить к исходу дня.
— Давай, начальник штаба, действуй! — сдвинул на затылок шапку Белоусов. — Посылай Крекотина.
Через четверть часа я ставил сержанту Крекотину задачу. До селения километра четыре. Оно лежало, скрытое горами, в нейтральной зоне.
Сержант слушал, следя за моим карандашом, гулявшим по карте. Из-за его плеча заглядывал Радайкин. Он и заместитель командира отделения, и связной, и неразлучный друг Крекотина.
— Все ясно? — спросил я Крекотина. — Поднимайте отделение и — шагом марш!
— Разрешите идти нам вдвоем? — спросил Крекотин. — Солдаты ночью несли дежурство.
— А справитесь вдвоем?
— Сработаем как надо…
— Ну хорошо. Идите вдвоем. Но предупреждаю: в бой не вступать, встречи с противником избегать. Основная ваша задача — разведать деревню…
Разведчики вернулись к вечеру. Крекотин прихрамывал, у Радайкина под глазом расплывался багрово-сизый подтек.
— Боевую задачу выполнили, село разведано. Немцев нет, но временами наезжают, — доложил Крекотин.
— А немцев видели? — прищурившись от дыма, спросил Белоусов. — Уж не подрались ли вы с ними?
— Было дело, товарищ капитан. Сами чуть им в лапы не угодили, — признался сержант…
К селу разведчики направились лесом, напрямик через гору. Еще издали увидели в лощине аккуратные домики. У окраины селения возвышался старинный замок. Опушкой леса разведчики подошли к замку и залегли в кустарнике. Отсюда начиналась кривая, заросшая травой улица. Она была безлюдна. Неподалеку тянулся высокий кирпичный забор. За ним двухэтажный дом.
— Выясни, что там.
Крекотин уперся руками о стенку. Радайкин, перекинув автомат на шею, вспрыгнул на плечи сержанта и подтянулся на руках. За забором большой двор. Старательно разгребали навоз куры, грелись на солнце свиньи. В глубине тянулись длинные постройки. Оттуда слышалось мычание коровы.
— Тут фрицем не пахнет, — заключил Радайкин. — Давай пройдем в дом.
Через калитку разведчики вошли во двор. На открытой террасе стояла женщина в зеленом халате. Завидя разведчиков, она испуганно вскрикнула и бросилась в дверь.
— Куда вы, гражданка?
На крик из открытой двери сарая выглянула вторая.
— Эй, тетка! Подойди-ка! — махнул рукой Радайкин.
Осторожно ступая, женщина направилась к ним. И вдруг, всплеснув руками, она порывисто бросилась к разведчикам.
— Красная Армия! Да? Вы — Красная Армия? — Лицо, молодое, девичье, озарилось улыбкой, в глазах заиграли лучики. — Вы — красноармейцы! Я знаю! Здравствуйте! Я — Анна, работаю у фрау Марты. Словенка я, из Субботицы. Родные!..
Из глаз ее катились слезы, лицо светилось.
— Да подожди же, Анна! Фрицы в деревне есть?
Девушка вскинула глаза на Крекотина.
— Какой «фрицы»? Не понимай. Что такое «фрицы»?
— Ну, немцы, фашистские солдаты? Понимаешь?
— A-а… Понимай, понимай. Приходили фашисты. К фрау Марте. Брали молоко, яйца… Понимаешь? Иногда ночуют… Они из шахты. Шахта в горах. Я там работала. — Она говорила с заметным акцентом, с трудом находя слова.
— А сейчас они есть в деревне?
— Кто? Немцы? Нет. Они после вчера приходили сюда.
— Сколько их было?
— Пять… Понимаешь? А сейчас нет фашистов в деревне…
В комнате встретила женщина в зеленом халате.
— Битте, битте, геррен зольдатен, — залепетала она, запахивая на могучей груди халат. Круглое лицо с щелочками глаз расплылось в сладенькой улыбке.
По мягким коврам разведчики ходили из комнаты в комнату, рассматривая картины, рога оленей и туров. Хозяйка угодливо поясняла.
— Нихт ферштеен, нихт ферштеен, — то и дело повторял Радайкин, слушая ее болтовню. — Не понимаю, не понимаю.
Разведчики собрались было в обратный путь, когда вбежала Анна.
— Немецкий золдаты! Много! Уходите!
Крекотин и Радайкин, схватив автоматы, бросились к двери.
— Не сюда… тут нельзя…
Увлекая разведчиков, девушка бросилась в соседнюю комнату. По узкой лестнице они сбежали в подвал, единственное окно которого глядело в лес.
— Туда… — указала девушка рукой на окно.
Рывком сержант распахнул раму. Зазвенели стекла.
— Радайкин, вперед!
Едва солдат выбрался из дома, как из-за угла выбежал немец. Завидя Радайкина, он от неожиданности замер. Потом навалился на него. За ним выбежали еще двое. Не раздумывая, Крекотин выпустил по ним очередь. Потом бросился к Радайкину и прикладом размозжил немцу череп.
— Отходи в лес, Иван, — крикнул солдату. — Я прикрою…
В лесу удалось оторваться от преследователей. Сделав крюк, только к вечеру добрались до батальона.
Выслушав доклад разведчиков, Белоусов распорядился направить в село роту. Едва рота достигла окраины, как гитлеровцы открыли по ней столь ожесточенный огонь, что пришлось пустить в дело минометы и гаубичную батарею.
Только к утру удалось выбить немцев из села. Тотчас на мотоцикле Третьяков и я выехали туда. За рулем сидел Артемьев. Оказалось, что он ко всему еще умел водить машину.
В дом, где разместился командир роты, первым вошел капитан Третьяков. Переступив порог, он подался назад. Перед ним стоял немец.
— Хальт! — Капитан выхватил из кобуры пистолет. — Ты как попал сюда?
Гитлеровец в мундире и невоенного образца штанах выдавил что-то невнятное.
— Пленный это, товарищ капитан. — Вперед выступил солдат-конвоир. — Из подвала его пьяного без штанов выволокли. Он, гад, кусался. Пришлось стукнуть разок. Лейтенант Аверьянов пробовал допросить, да не получилось: языка не знает.
— Позовите Артемьева, — распорядился Третьяков.
Ноги фашиста в коротких с широкими голенищами сапогах подрагивали. Дрожали и пальцы вытянутых по швам рук.
— Ганс Мюллер его зовут, — переводил Артемьев. — Находился в тыловой команде, только вчера их спешно направили сюда. А здесь он вчера упился шнапсом.
— Кем был до войны? — поинтересовался Третьяков.
— Он говорит, что был служащим в торговой компании в Дюссельдорфе.
На мундире немца тускнели оловянные пуговицы. Над клапаном кармана распластались крылья хищника с фашистской свастикой. Чернел на рукаве ромбик с вышитыми шелком черепом и двумя скрещенными костями: эмблема дивизии «Мертвая голова».
Мы собрались уже покинуть дом, когда вбежала девушка-словенка. Лицо ее было в кровоподтеках, руки перебинтованы.
— Фашист там! Фашист! — воскликнула она.
— Какой фашист? Где?
Третьяков, Артемьев и все, кто находился в комнате, недоуменно взглянули на девушку.
— Это — фашист! — повторяла она. — Там…
И показала рукой на дверь, куда увели Ганса Мюллера.
— Кто? Мюллер? — переспросил Артемьев.
— Он не Мюллер, он фашист, Фред его звать, а фамилия… — Девушка назвала длинную, труднопроизносимую немецкую фамилию.
— Успокойтесь, успокоитесь. Кто вы? Откуда немца знаете? — спросил я.
Девушка села, Взволнованно, путая русские слова, она рассказала о немце. Впервые она увидела его на шахте. Там он служил в охране. С рабочими, согнанными из России, Франции, Польши, Чехословакии, был жесток. Однажды она видела, как немец бил женщину-француженку. В чем та провинилась — неизвестно, но француженка больше в барак не вернулась.
В другой раз на рассвете он вывел в лес рабочего. Вскоре вернулся один. При побегах пленных он руководил погоней. А когда находили в стволе шахты разбившихся рабочих, все знали, чье это дело рук.
В шахте Анна пробыла около года. Потом ее неожиданно перевели в поместье, хозяйкой которого была бауэрша Марта. И здесь она снова увидела Фреда. Хозяин находился на Восточном фронте, и немец пользовался расположением его пышнотелой жены.
Вчера Фред прибыл вместе с солдатами из воинской части. Они ругались на русских разведчиков, которые ловко выскользнули из имения. Больше всех при этом гремел Фред. А когда он узнал, что русским скрыться помогла служанка, то пришел в ярость. Намотав на руку ремень с металлической пряжкой, он начал избивать девушку.
Анну спасло то, что она была в стеганой куртке. Одежда смягчала удары. А немец норовил ударить ее пряжкой по лицу, голове.
— Только не по рукам, Фред! Только не по рукам! — молила хозяйка. — Ей же надо работать!
Если бы не хозяйка, девушку забили бы до смерти. Хозяйка, улучив момент, бросилась к Фреду, оттолкнула его и загородила Анну:
— Хватит! Она получила свое!
И вытолкала ее, залитую кровью, в дверь.
За ужином Фред напился. Призвав на помощь Анну, хозяйка с трудом раздела немца и уложила в кровать.
Первые выстрелы застали хозяйку в подвале, куда она предусмотрительно перенесла перину и пуховик.
— Поднимись наверх и разбуди господина, — приказала она Анне.
Анна вошла в хозяйскую спальню. Немец храпел. В нос ударил крепкий дух. Девушка осторожно сняла со спинки стула автомат и заодно прихватила лежавшие на стуле штаны гитлеровца. Но едва подошла к двери, как Фред проснулся. Плохо соображая, он в белье метнулся к окну.
Разрывы снарядов, треск автоматов, цветные трассы в черном небе сразу отрезвили его.
— Где Марта? Мой автомат? Штаны?
— Хозяйка отнесла в погреб, — отвечала Анна.
— Это русские? Да? — Гитлеровец бросился в подвал…
— Организуй отправку этого гада в штаб полка. В препроводительной укажи, кто он в действительности, — сказал Третьяков. — Впрочем, я сам это сделаю.
Он сел за стол, закурил и принялся быстро писать на листе, вырванном из тетради.
Позже с боем мы пробились к небольшому селению Нейзадль. Его дома раскинулись у подножия пологой горы с поросшей лесом вершиной. Немцы сопротивлялись не очень сильно. Они отошли к вершине и закрепились там, обстреляв из минометов единственную улицу. Одна мина угодила в не вовремя выкатившую телегу с австрийцем. И лошадь и сидевшего в телеге хозяина иссекло осколками, и солдатам пришлось оказывать помощь. Очереди из пулеметов проносились по верху, прошивая крыши домов: селение оказалось в непростреливаемой, мертвой зоне, и мы были недосягаемы.
В тот же день от командира полка Данилова поступил приказ:
— Занятый рубеж закрепить! Быть готовыми отразить контрудар противника.
— И долго здесь будем сидеть? — размышлял над картой Белоусов. — Там наши, поди, в Вене бьются, а мы будто в заводи.
— Каждому свое. Не мы, так другие сюда бы пришли. — Третьяков достал сигарету, аккуратно ее размял и чиркнул зажигалкой. — Я так думаю, комбат, что, возможно, и конец войны здесь встретим.
— Конец войны? — Белоусов уставился на него удивленным взглядом.
Прежде чем ответить, Третьяков усмехнулся:
— Ты что же, Николай, не понимаешь, что дело идет к концу? Наши-то уже под Берлином. И в Вене немцы долго не продержатся. К тому же, говорят, американцы недалеко. Рвутся из последних сил…
На Пернитц
Через день Белоусова вызвали в штаб дивизии.
— Бери карту, — сказал мне комбат. — Вместе поедем.
Генерал находился в кабинете богатого особняка один.
— Как дела, капитан? Не засиделся ли в обороне?
— Немного есть.
— Тогда садись в кресло и разберись по карте в обстановке. И вы тоже, — обращается ко мне генерал. — А я выйду.
Мы склонились над картой, изучая вычерченные на ней генеральской рукой стрелы, пунктиры, скобки боевых порядков батальонов.
Дивизии предстоит наступать по широкой долине, уходящей в глубь Альп. Маршруты батальонов обозначены пунктиром. Они проходят через зубчатые скобки оборонительных позиций гитлеровцев, обходят овалы их резервов и огневых позиций артиллерии, встречают короткие, жалящие стрелы контратак.
— А где же маршрут нашего батальона? — водит пальцем Николай по карте. — Ага, вот он!
Тонкий пунктир устремляется от Нейзадля напрямик через горы к Пернитцу. Ни одной дороги. Только тропы. Да и они теряются на полпути в районах пастбищ.
Замысел генерала ясен: наш батальон должен по бездорожью зайти немцам в глубокий тыл и оттуда атаковать.
— Ну что? Разобрался? — Генерал подходит к столу и внимательно слушает комбата, следя по карте.
— Все правильно, — спокойно говорит он. — Именно вашему батальону и предстоит эта задача. Идти налегке, без кухонь и обоза, и даже без пушек. Сделать так, чтобы выйти к Пернитцу незамеченными. Важно захватить развилку дорог, что западнее населенного пункта. Захватить и удерживать до последнего, пока не подойдут наступающие по долине батальоны. Тогда немцы окажутся в мышеловке: с фронта наступает дивизия, а в тылу батальон!
Белоусов считает по карте расстояние.
— Семнадцать километров.
— Это на равнине. А в горах все тридцать будут. Да и скорость не та. Успех батальона — это успех дивизии. Поэтому и вызвал тебя, комбат. Выходи завтра, с наступлением темноты.
— А если обнаружат батальон в пути?
— И это может быть, — развел руками генерал. — Обнаружат — пробивайся с боем. Сманеврируй, отойди в сторону, но ваша задача — Пернитц.
Предупреждение полковника Данилова, что немцы готовят контрудар, было не напрасным. Ночью немалые силы гитлеровцев предприняли атаку Берндорфа, вблизи которого находился штаб дивизии. Наши силы были незначительны, и спас положение 297-й гвардейский полк полковника Бондаренко.
Маневр удался. На рассвете противник был атакован одновременно с фронта и тыла. Внезапность нападения заставила его бежать, оставив на поле боя немало убитых и раненых.
В труднопроходимой горно-лесистой местности понесшая потери в боях дивизия вынуждена была действовать отдельными отрядами небольшой численности. В этот период отважно воевали гвардейцы 1-го батальона 303-го гвардейского полка. Будучи окруженными, они в течение нескольких дней отбивали по шесть и более атак противника.
В ходе боя комбат сообщал в боевом донесении командиру полка Герою Советского Союза Соколову: «Горстка моих орлов геройски отражает пятые сутки яростные контратаки пьяных гитлеровцев и штрафников. Находимся в тяжелом положении, не хватает боеприпасов, нет продуктов и воды. Несмотря на это, заверяем, что гвардейцы не отступят ни на один шаг».
Командир дивизии генерал Блажевич связался с Кряжевских и приказал ему прорываться из окружения.
Для обеспечения прорыва к решающему участку был выдвинут артиллерийский полк, подтянули зенитные орудия.
В назначенный час артиллерия произвела мощный огневой налет, после которого подразделения 303-го гвардейского полка атаковали противника с фронта, помогая окруженным боевым товарищам прорвать кольцо и соединиться с полком.
После совещания, на котором командир батальона капитан Белоусов объявил о предстоящей задаче, он решил разведать ту лощину, где батальону предстояло пройти передний край немецкой обороны. Это место комбат определил по карте.
Скрываясь в кустарнике, мы с командиром разведчиков сержантом Крекотиным ползком выбрались к гребню, с которого просматривалась лощина. Залегли под кустом, затаились. Перед нами неширокая лощина, на противоположной стороне у прямоствольной сосны блиндаж с черной щелью амбразуры. Из нее, поблескивая, торчит пулеметный ствол. У блиндажа два немца: рыжеволосый и усач. Рыжий сбросил нижнюю рубашку, подставил белое тело солнцу. Усач привалился к сосне, курит трубку.
Крекотин затаился, потом подтягивает автомат. Ему ничего не стоит свалить обоих: рука у него твердая, глаз таежного охотника. Белоусов придерживает руку разведчика: завтра по этой лощине они пойдут, стрелять сегодня — значит насторожить немцев. Сержант удивленно смотрит.
— Не надо, — губами повторяет комбат. — Завтра возьмем.
Крекотин понятливо кивает.
Немец-усач берет котелок и, опасливо поглядывая, спускается по тропе. На дне лощины, весело поблескивая на солнце, звонко журчит ручей. Едва заметная тропа тянется к поленице дров. Усач выдергивает из нее два полена и старательно, деловито выкладывает их у ручья. Неторопливо моет котелки, наполняет их и, отряхнув руки, идет к блиндажу.
— Вот, гад! Как дома, — шепчет Белоусов…
Мы собрались в комнате, где размещается штаб батальона. Светильник из снарядной гильзы горит трепетным огнем, неярко освещая комнату. Все сосредоточенно курят, будто только для этого и собрались. Из соседней комнаты слышен голос радиста, настойчиво вызывающего полковую радиостанцию: «Вега, Вега, я — Карабин. Как слышишь меня?»… и опять: «Вега, Вега…»
Два часа назад Крекотин со своими разведчиками отправился к блиндажу, чтобы бесшумно снять немецких пулеметчиков. И вот все ждут от них вести.
— Пойду в подразделения, — поднимается Третьяков. Он выбивает хлопком из мундштука до конца выкуренную сигарету и направляется к двери.
В затянутой ремнями кожаной куртке Белоусов кажется еще выше. Лицо сосредоточенное, глаза запали. Смотрит на часы.
Тут в соседней комнате слышатся шаги, голоса, и в дверях вырастает солдат-разведчик от Крекотина.
— Приказ выполнен, товарищ капитан. Взяты два «языка».
— Ну, вот, — вздыхает комбат. — Передайте их Аверьянову… Аверьянов! — из темноты выступает контуженный лейтенант, командир хозяйственного взвода. Со всей тыловой братией и повозками он остается в селении. — С рассветом переправить «языков» в штаб полка. Смотрите, чтоб не убежали!
— Не-е уб-бе-егу-ут, — глотая ртом воздух и заикаясь, отвечает тот.
Вышли в полночь. Небо в ярких звездах. Звезды мигают, и кажется, что в воздухе слышен их легкий шелест. Один край неба освещен: там скоро выплывет луна. Но ее еще нет, и на фоне небосклона темнеет округлый контур горы.
— Быстрей! Быстрей! — торопит Белоусов.
Надо пройти лощину и углубиться в горы прежде, чем покажется луна. Позади видна длинная цепь солдат: радисты с тяжелыми упаковками раций, пулеметный расчет, за ними — роты.
Решено в голове колонны иметь первую роту Кораблева.
— Поближе к карте, лейтенант. Записывайте! — Белоусов испытующе смотрит на Кораблева. — Обстановка такова. Здесь, на восточных скатах, оборона противника. Особенно прочна она у дорог, где немцы тянут к Пернитцу боевую технику, поэтому и дерутся ожесточенно. Понятно?
— Так точно!
— Ваша задача — скрытно войти в Пернитц. Но на курсе есть заноза: гора Мандлинг. Вот она. — Карандаш оставил яркую точку. — Это, по всей вероятности, крепкий орешек. Как его расколоть? Придется подумать. Нужно умение… Справитесь?
— Так точно! — сдержанно отвечает Кораблев. — Постараюсь.
— Ну хорошо, идите. Готовьте роту.
Кораблев круто повернулся и, отбивая шаг, вышел из комнаты. Белоусов проводил офицера пристальным взглядом, в котором без труда можно было прочитать затаившееся сомнение.
— Как думаешь, справится он с задачей? После Порубилкина никак к этому не могу привыкнуть. — Комбат тяжело вздохнул.
И я не раз ловил себя на том, что сравниваю нового командира роты с Володей Порубилкиным. И тоже не мог привыкнуть к подчеркнутой исполнительности лейтенанта. Получив распоряжение, он отвечал коротко: «Есть» или «Будет сделано». Когда же что-то ему было неясно, он прямо об этом заявлял и просил повторить. Володя был другого склада, ершистый. Он не спешил сказать «есть». Всегда в решение вносил что-то свое, и от этого дело выигрывало.
Село мы покидали глубокой ночью. Вспугнув тишину, расплескались звуки шагов. Рассвет застал в горах. Позиции противника остались позади.
В полдень вспыхнул бой. Преследуя немцев, первая рота неожиданно уткнулась в крутой скат высоты. Это была гора Мандлинг. Так называлась она на карте.
— Курс не менять! — командует по рации комбат Кораблеву. — Наступать прямо на высоту!
Рота скрылась, словно растаяла. До вершины оставалось совсем немного, когда неожиданно сверху послышался нарастающий грохот. И вдруг мимо нас стремительно пролетел камень, за ним — второй.
— Береги-ись! — послышалось сверху. — Бере-ги-ись!
Крики долетели почти одновременно с градом посыпавшихся на солдат камней. Камни стремительно катились, с устрашающим свистом, увлекая за собой поток земли, подскакивали и летели в воздухе, с гулом бились о стволы деревьев. От ударов деревья вздрагивали.
Солдаты бросились в стороны, к деревьям, надеясь укрыться за стволами. Одним это удалось, других камнепад застал на полпути, и они, прижавшись лицом к земле и укрыв голову руками, сползали вместе с землей вниз, принимая на себя страшные удары.
Потом загремели автоматные очереди. Невидимый враг сверху поливал нас свинцом. Захлопали гранаты.
— Забара! — взревел Белоусов. — Бегом к Кораблеву! Передай: во что бы то ни стало высотой овладеть!
Солдат выскользнул из-за соседнего дерева, сбивая руки о камни и царапая о ветви лицо, стал поспешно карабкаться по крутизне.
А Белоусов уже вызывал пулеметчиков. Два расчета всегда находились при нем.
— Вперед! — кричал комбат. — Взять эту дрянь на абордаж!
Положение становилось угрожающим. Справа и слева простирались крутые скалы, позади — уходила далеко вниз осыпь, по которой карабкались солдаты. Отступать? Отойти назад? Тогда опять придется все повторять, тратя силы и время, теряя инициативу.
— Где там Кораблев? — ударив кулаком по заросшему мхом стволу, процедил Белоусов и выругался в сердцах.
В его взгляде я прочитал немой упрек, словно он сожалел, что направил головной роту Кораблева.
Теперь действительно успех целиком зависел от лейтенанта.
Сверху скатился Забара.
— Товарищ капитан, впереди лейтенанта Кораблева нет! Там только сержант из роты да десятка полтора солдат! Они с трудом отбиваются.
— Как нет? А где Кораблев? — Белоусов вонзил глаза в ординарца, потом в меня. — Оставайся здесь! Приведи в порядок подразделения. А вторую роту — немедленно вперед! Слышишь? Немедленно!
Он бросился в цепь. А вниз, туда, где карабкались солдаты, уже неслось: «Вторая рота, вперед! Вторая рота, впере-ед!»
И вдруг до нас долетело далекое «Ура-а!». Крики вплелись в сплошной треск автоматных очередей и разрывы гранат. Мы не могли понять, что случилось наверху, но вдруг шум боя стал удаляться, затихать…
На вершине у двухэтажного бревенчатого дома навстречу нам выбежал лейтенант Кораблев.
— Товарищ капитан, — с трудом переводя дыхание, начал он. — Ваш приказ выполнен. Высота взята! Противник отходит в западном направлении.
— А где была рота? — повысил голос Белоусов. — Почему без прикрытия оставили батальон?
— Никак нет, товарищ капитан. Один взвод прикрывал с фронта. А двумя взводами я решил ударить по противнику справа. Обстановка требовала…
Что-то новое, доселе незнакомое было в выражении глаз лейтенанта, разгоряченном лице, властном движении рук.
«Да он ли это? Тот ли Кораблев?»
— Где рота? — изменив тон, спросил Белоусов.
— Преследует противника, товарищ капитан. Я решил на его пятках ворваться в Пернитц!
Лицо комбата просветлело. В прищуренном взгляде засветилась улыбка.
— Ну, что ж, Кораблев, так держать! Только не зарывайся! А то ты ему на пятки, а он тебе — под дых…
— Этот номер не пройдет! — отвечал лейтенант.
По-уставному повернувшись, он бросился догонять ушедшую вперед роту.
У Берндорфа
В то время когда наш батальон с боем пробивался по горным тропам к Пернитцу, у Берндорфа, где находились основные силы 99-й дивизии, назревали нелегкие события.
21 апреля командир 37-го корпуса генерал-лейтенант Миронов сообщил комдиву Блажевичу, чтобы утром тот ожидал командующего фронтом.
— Намерен познакомиться с планом наступления на Пернитц, заслушать ваши соображения.
Штаб дивизии находился в Берндорфе, на окраине которого засели немцы, прикрывая вход в долину, где пролегала дорога на Пернитц.
— И еще, к сведению, — неофициальным тоном сообщил командир корпуса. — Как будто в Пернитце намечена наша встреча с американцами. Они к Вене спешат. Учти это, Блажевич.
Командир 37-го гвардейского корпуса Павел Васильевич Миронов — воин от бога. В сентябре 1941 года, будучи полковником, он командовал 107-й стрелковой дивизией под Ельней. Руководил этой операцией командующий Резервным фронтом Жуков.
В своих мемуарах он упоминал о полковнике Миронове:
«Особенно мужественно дрались наши 19, 100 и 107-я дивизии. Я видел с наблюдательного пункта комдива 107-й дивизии П.В. Миронова незабываемую картину ожесточенного боя стрелкового полка, которым командовал И.М. Некрасов.
Полк И.М. Некрасова стремительно захватил деревню Волосково, но оказался в окружении. Он сражался трое суток. При поддержке других частей 107-й дивизии, артиллерии и авиации полк И.М. Некрасова не только прорвал окружение, но и снял противостоящего врага, захватив при этом важный опорный пункт — железнодорожную станцию.
Сколько примеров такого массового героизма и отваги проявлялось рядом, вокруг, повсюду, и днем, и ночью.
Пользуясь наступившей темнотой и еще не закрытой горловиной, остатки противника отошли от ельнинского выступа, оставив на поле боя множество трупов, тяжелого оружия и танков. 6 сентября в Ельню вошли наши войска.
Опасный плацдарм был ликвидирован».
Командуя 5-й гвардейской стрелковой дивизией, генерал-майор Миронов в январе 1942 года в Ржевско-Вяземской операции освободил город Кондрово, а до того в Калужской операции Западного фронта очистил от захватчиков Тарусу.
В 1944 году его 37-й гвардейский стрелковый корпус успешно действовал в Свирско-Петрозаводской операции Карельского фронта, за что генерал-лейтенант удостоился большой награды — ордена Суворова 1-й степени.
За участие в Венской операции Павел Васильевич Миронов удостоился высокого звания Героя Советского Союза.
Бронетранспортер маршала Толбухина подкатил к тому самому дому, где уже ожидали генерал Миронов и его подчиненные командиры дивизий.
Маршал с трудом вылез из машины: рослый, грузный, медлительный, с болезненной желтизной на лице. На нем был защитного цвета комбинезон и такая же фуражка с матерчатым козырьком.
Отрапортовав, Миронов начал было представлять приехавших с ним комдивов, но маршал прервал его:
— Не надо! Всех знаю, — и с каждым поздоровался за руку.
Прежде чем войти в дом, где все было подготовлено для работы, Толбухин внимательно оглядел окружавшие город горы.
— А это что за высота? — указал он на недалекую, поросшую лесом высотку.
— Гора Медау-хоф, ее высота 420 метров. На ней находится наблюдательный пункт дивизии, — пояснил комдив Блажевич.
— А где дорога на Пернитц?
— Она пролегает у подножия этой высоты и втягивается в долину.
Маршал понятливо кивнул головой:
— Здесь совсем другая картина, чем в Венгрии. Там непроходимая даже для танков болотная грязь, а здесь одни крутые горы.
В комнате, куда все вошли, на столе была расстелена карта с нанесенной на ней цветастой обстановкой. Не садясь, Толбухин склонился над картой, молча стал разглядывать. Взгляд скользил по склонам Широкой долины, по бегущей у ленты дороги горной Речушки, удаляясь все дальше и дальше в глубь гор. Палец маршала уткнулся в далекую развилку дорог, где было небольшое горное селение.
— Это Пернитц?
— Так точно, — поспешил с ответом Блажевич.
— Сколько до него?
— Около тридцати километров.
— Разведку проводили?
— Так точно, два дня назад отряд из 300-го полка возвратился оттуда.
15 апреля в Пернитц через горы был направлен отряд капитана Белоусова в составе 72 гвардейцев с группой австрийских партизан. По горным тропам, обходя опорные пункты немцев, они достигли цели. Разведав оборону и наведя панику, они благополучно возвратились.
— Доложите свое решение, как будете наступать, — потребовал Толбухин. Блажевич стал объяснять, что наступление он решил организовать с боевым порядком в два эшелона: впереди по правому склону будут наступать подразделения 297-го полка, а по левому склону — 300-го полка. Один из батальонов сегодня ночью уже ушел в горы, чтобы атаковать Пернитц с тыла.
Маршал кивнул:
— Батальон уже вышел? Это хорошо. Правильно. В горах нужен маневр: обходы, охваты. Особое значение приобретают действия небольших отрядов. Прямолинейность в горах неприемлема.
Продолжая доклад, комдив сказал, что во втором эшелоне будет находиться 303-й полк подполковника Соколова.
Потом разговор зашел о захвате Пернитца, и комкор Миронов как бы случайно обронил, что с запада к Пернитцу вроде спешат американцы.
— Спешат или нет — нам неизвестно, — недовольно сказал Толбухин, — а вот что через него можно выйти к южным районам Германии — это точно.
Проводив маршала Толбухина и генерала Миронова с комдивами, Блажевич вызвал командиров полков.
Спросил у Данилова, есть ли связь с Белоусовым и где сейчас находится его батальон.
— Они в пути, сообщили, что скоро выйдут к альпийской гостинице. Утром вели бой.
— Держите с ними постоянную связь. Знаю, что делать это в горах трудно, но стараться нужно.
Уделил внимание Блажевич и командиру 297-го полка полковнику Бондаренко. Подполковнику Соколову приказал перемещать полк, не отрываясь от подразделений первого эшелона.
— Быть в постоянной готовности развить успех полков Данилова и Бондаренко.
Пришел майор-танкист и сказал, что его с семью танками генерал Миронов направил на усиление 99-й дивизии. Он уже связался с Даниловым и Бондаренко. Первому направил три боевых машины, а второму четыре. Начальник штаба дивизии решение одобрил.
Потом явился командующий артиллерией дивизии, сообщил о недостатке боеприпасов.
— А как на завтрашний день? — спросил генерал.
— На завтра достаточно, но впереди-то Пернитц!
— Так потребуйте от начальника артснабжения! Он должен был дать заявку.
— Заявка дана, и не одна, но заявки-то не стреляют.
— А какое положение у зенитчиков?
— Это их нужно спросить. По-моему, у зенитного дивизиона снарядов достаточно.
Пришел начальник штаба дивизии полковник Логвинчук с начальником разведки.
— Проверял готовность да увязывал в полках взаимодействие пехоты с танками, — сообщил он.
— О том майор-танкист уже доложил, — сказал комдив. — А как вы смотрите, Аркадий Климентьевич, если завтра использовать зенитные орудия для стрельбы по наземным целям?
— Есть резон, но как там, наверху, посмотрит начальство?
— А мы его спрашивать не будем. В общем, предупредите командира зенитного дивизиона, чтобы к этому был готов.
Начальник разведки доложил: по документам убитых гитлеровцев установлено, что против дивизии обороняются части 3-й немецкой дивизии СС «Мертвая голова».
— Это той самой, что были у Балатона?
— Совершенно верно.
— Не добили там, так добьем здесь.
Проводив последнего посетителя, Блажевич взглянул на часы: шел двенадцатый час. Спросил адъютанта Голованова:
— Ты, Павел, ужинал?
— Вас жду. Все давно остыло.
— Скажи, чтоб принесли на двоих. Небось голоден, как и я?
Встреча с командующим была еще свежа у генерала в памяти.
— А каков маршал! — вспоминал с восхищением. — Ты раньше никогда его не встречал?
— Нет. Впервые увидел. Но вот и у меня и других офицеров возникло недоумение: почему он, заслуженный полководец, участник Сталинградской битвы, освободитель Донбасса и Крыма, Румынии и Венгрии, а теперь еще и Австрии, не Герой? Неужто не заслужил?
Лицо генерала изменилось.
— Таким вопросом, Павел, не стоит задаваться. Могут неправильно тебя понять. Достоинства каждого оценивают в Москве. Сталин знает кого награждать.
— Если бы это было так!
— Ты это к чему?
— К тому, товарищ генерал, что за Свирь, где я форсировал реку одним из первых, вел за собой батальон и был представлен к ордену, получил солдатскую медаль «За отвагу». А те, кто были далеко от реки, отхватили ордена.
Еще до рассвета юркий «Виллис» и радийная машина, где находились рации, выбрались на высоту Медау-хоф, где был наблюдательный пункт комдива. С него как на ладони виднелся Берндорф, долина с бархатной зеленью склонов, серая лента дороги, идущая к Пернитцу и далее.
Вместе с генералом приехал подполковник Пахолкин — начальник оперативного отделения штаба дивизии, адъютант Голованов, лейтенант из комендантского взвода с группой солдат охраны и два сапера.
«Виллис» и автомобиль оставили в недалеком укрытии, а на месте наблюдения установили небольшой походный стол и такой же походный стульчик. Тут же капитан Голованов поставил треногу с буссолью, на стол выложил мощный цейсовский бинокль, с которым генерал не расставался. На столе расположили переговорное устройство, с помощью которого генерал мог говорить с командирами полков и даже батальонов.
— Сколько осталось до начала артподготовки? — спросил Блажевич Пахолкина.
— Полчаса, товарищ генерал. Артиллерия в полной готовности — так доложил командующий артиллерией.
— А как полки?
— И они в готовности. Доклад от 297-го полка принял от самого Бондаренко, а за 300-й полк доловил начальник штаба Переверзев.
В назначенное время артиллерия дивизии и полков ударила всей мощью по обороне противника, расположенной по склонам и замыкающей вход в долину. Орудия и минометы поражали разведанные ранее опорные пункты эсэсовцев, огневые позиции их артиллерии, били по дальнему селению Поттенштайн, где был запасной оборонительный рубеж и находились резервы.
Но противник не молчал, отстреливался, даже стрелял из шестиствольных минометов, по-ослиному ревевших при запуске мин.
Бросившиеся в атаку вслед за танками наши гвардейские цепи залегли на полпути, не пошли дальше и танки. Отстреливаясь, они стали медленно отползать в укрытия, один из них задымил.
Генерал Блажевич наблюдал происходящее с застывшим лицом, повторяя неслышно:
— Не удалась… Не удалась… — Обернувшись, протянул адъютанту бинокль и поспешил к треноге буссоли.
Он понимал, что первая схватка с врагом была неудачной, ее выиграл противник. Теперь предстоит вторая атака, и ее нужно готовить.
— Пахолкин, — позвал подполковника. — Запросите командиров полков, почему сорвалась атака.
Сам же разглядывал в зрительную стереотрубу вражеские позиции, пытаясь найти в них причину неудачи.
Внимание привлекла малозаметная площадка у поросшей зеленью скалы. У ее подножия был оборудован окопчик, который занимал эсэсовский солдат с ручным пулеметом «МГ». У эсэсовца был бинокль, в который он то и дело осматривал наши позиции, а потом обстреливал их очередями.
Когда же вблизи от него взрывались наши мины, он убегал за скалу и пережидал там артналет.
— Голованов! — позвал генерал. — Посмотри-ка за этим наглецом и запомни место. Как выбьем немцев, изучим позицию.
Все попытки сбить противника с занимаемого рубежа и прорваться в долину были безуспешными. Занимая позиции на склонах высот, немцы стреляли по нашим цепям сверху. Скалы и каменные осыпи служили им надежной защитой.
Грохот боя отзывался в горах многократным эхом. Казалось, в недрах Альп неистово клокотала магма, пытаясь вырваться наружу.
В сдержанном волнении генерал вышагивал, не выпуская из рук бинокль, и то и дело осматривал в него позицию врага.
Неожиданно он шагнул к столу, раскрыл на нем карту. Затем крикнул:
— Голованов! Срочно вызвать сюда капитана Менжелеева! Зенитчикам готовиться к смене огневых позиций!
Подозвав подполковника Пахолкина, комдив стал указывать ему что-то на карте.
Командир зенитно-артиллерийского дивизиона капитан Менжелеев не замедлил с прибытием. Он доложил, что в дивизионе имеется десять малозенитных скорострельных орудий. Выпуская очередь из пяти осколочных снарядов, они смогут нанести поражение противнику на значительной площади.
— А как у вас с боеприпасами? — спросил генерал.
— Запас достаточный, — уверенно ответил капитан.
— А если появится немецкая авиация?
— Хватит и для ее отражения.
Орудия расположили в таких местах, чтобы они могли стрелять, поражая неприятельские позиции. Цели зенитчикам определил не только генерал, но и командиры батальонов.
По команде дивизион открыл по намеченным целям ураганный огонь.
— Та-та-та-та-та, — стучали очередями зенитки. — Та-та-та-та-та.
Немцы заметались, бросились из окопов, но по ним ударили из пулеметов и автоматов.
Выбитые из основного рубежа, эсэсовцы бежали к селению Поттенштайн, на запасные позиции.
— Так их! Так! — сдержанно приговаривал генерал. — Молодец Менжелеев. Подбавь еще!
По отходившему неприятелю открыли огонь орудия полевой артиллерии.
— Пора и нам вперед, — сказал комдив Пахолкину.
«Виллис» перемещался по долине у правого склона от укрытия к укрытию. Осколками и пулеметными очередями ветки деревьев были обломаны, стволы иссечены. Лежали убитые и раненые.
Проехав свои позиции, приблизились к неприятельскому переднему краю.
— Стой! — скомандовал генерал.
Прямо перед ними лежали люди. И немцы в серой заношенной форме, в сапогах с короткими голенищами; и наши гвардейцы в защитных гимнастерках с мятыми полевыми погонами. Подле каждого было оружие.
— Тут, кажется, схватились в рукопашной схватке, — проговорил подполковник.
Тяжелой рукой комдив снял с головы фуражку.
Капитан Голованов, не веря себе, увидел на его глазах слезы. Выждав, он осторожно сказал:
— А скала, где стрелял немецкий пулеметчик, там, — и указал на пологий склон с едва заметной тропой.
— Пойдем. Скажи подполковнику.
Пахолкин уже наказывал солдатам охраны и саперам, что им делать на тропе, тянущейся к злосчастной скале.
Первыми шли два сапера. Длинными щупами они протыкали землю, выискивая скрытые мины. За ними следовали автоматчики охраны, держа на изготовку оружие. Генерал и подполковник шли поодаль, стараясь не сойти с тропы. Адъютант Голованов замыкал строй.
Они достигли скалы и увидели окопчик, из которого стрелял эсэсовец-пулеметчик. Генерал шагнул к окопу, и тут случилось непредвиденное.
Позже возвратившийся из госпиталя капитан Голованов рассказывал: «Мне запомнилось тогда, как перед нами ярко сверкнула огненная вспышка, ослепила нас, и десятки обжигающих брызг вонзились мне в голову, левый бок, ногу. Взрывом далеко швырнуло в сторону… Когда солдаты привели меня в сознание, я увидел генерала. Он лежал без ступни левой ноги, истекая кровью. Был ранен и подполковник Пахолкин. Нас и генерала перенесли в «Виллис» и доставили в дивизионный медсанбат. Примчался ведущий светила-хирург из 9-й армии. Он определил у генерала тяжелый шок. «Если отпустит шок, буду оперировать», — заявил он. Но шок не отпустил…»
Генерал Блажевич скончался ночью 24 апреля за две недели до Дня Победы. Его хотели похоронить в Вене, городе, за который он отдал жизнь, но представитель Ставки, маршал Тимошенко распорядился доставить тело в Москву.
Указ о присвоении звания Героя Советского Союза подписали в тот день, когда траурная процессия была на Новодевичьем кладбище.
Пернитц
В конце дня мы вышли к альпийской гостинице, расположенной на плоской вершине горы.
Нас встретил ее владелец, пожилой австриец в шляпе с пером и меховых унтах.
— Где немцы? — спросили его.
— Дойче золдат нихт, — ответил он. И пояснил, что утром были, но ушли, что он слышал стрельбу, видимо, это стреляли немцы, но потом они не приходили.
— А куда отсюда ведет дорога?
— Туда, — указал он на запад, — в Пернитц. А другая дорога в Берндорф.
— Есть ли кто в гостинице?
— Никого нет. Вот кончится война, и от туристов не будет отбоя. А сейчас все пусто.
Гостиница с большой верандой и малыми балкончиками, с которых открывается вид на заснеженные альпийские горы.
Словоохотливый хозяин объяснил, что гора, где находится гостиница, называется Мандлинг, высота ее почти тысяча метров.
— Нам красоты ни к чему, — сказал Белоусов, — а вот накормить солдат да отоспаться — это наша забота. Только организуй, начальник штаба, надежное охранение. Не такое, как у Чапаева.
Ночь прошла спокойно, а с утра мы опять ввязались в схватку. В складках гор волны рации тонули, были бессильными. И мы не знали, что в это самое время у Берндорфа наша дивизия вела ожесточенный бой.
И еще один день прошел в бесконечной драке. Только к утру 24 апреля подразделения батальона соединились с соседним батальоном нашего полка, наступавшим по долине вдоль дороги. Те роты сразу же устремились к горной дороге, чтобы перерезать ее. Но наткнулись на яростное сопротивление. Оттуда неслась бесконечная пальба.
— Достается братскому батальону, — заметил Белоусов. — Самое лучшее сейчас — это ударить вдоль долины на лесопильный завод, а потом захватить стык дорог. И немцам будет каюк…
Именно такую задачу мы получили от командира полка. Красным карандашом полковник Данилов прочертил тогда на карте пунктир, вывел его к строениям лесопильного завода и закончил крутой скобкой у стыка дорог. Нам теперь ничего другого не оставалось делать, как захватить этот завод со штабелями досок и горами бревен. Это мы без особого труда сделали.
Стрелковые роты заняли позиции по периметру ограждения, минометчики установили в лощине минометы, в окне двухэтажного здания пристроили станковый пулемет.
Не ожидая команды, пулеметчик открыл огонь по выкатившемуся по горной дороге немецкому автомобилю, на прицепе которого была пушка. Очередь была удачной: автомобиль остановился, задымил, из крытого тентом кузова стали выпрыгивать солдаты орудийного расчета.
— Может, открыть огонь из минометов? — появился командир минроты.
— Давай беглый огонь по развилке, — скомандовал командир батальона.
Из-за поворота дороги выполз танк — «тридцать-четверка», догнал цепь наступающих и повернул башню с длинноствольным орудием в сторону лесоильного завода, занятого нами.
Послышался выстрел. Снаряд угодил в стену, рядом с окном, где был станковый пулемет. Наводчик поспешно стащил пулемет со стола, выкатил за дверь.
И тут в комнате, сотрясая стены строения, разорвался второй снаряд.
Молчавшая рация ожила:
— «Кама»! «Кама»! Как слышишь? Где находишься? Я — «Волга». Прием.
Я схватил трубку:
— «Волга». Вас слышу, нахожусь в квадрате 45–70. Прекратите стрельбу из танка. Как поняли? Я — «Кама». Прием.
Поблизости от «Волги» находился начальник штаба полка майор Переверзев. Он понял ситуацию: танкисты прекратили стрельбу. В бою случалось всякое, было и такое, когда разгоряченные схваткой бойцы стреляли по своим…
Переверзев передал приказ комбату и мне незамедлительно прибыть в штаб полка для получения боевого задания.
— У вас все в порядке? — встретил нас полковник Данилов.
— Как всегда, — ответил Белоусов.
— Тогда к делу. Через сорок минут батальон должен вступить в бой. Батальон Матохина атакует противника по дороге на Гутенштейн, до него около десяти километров, а твой — опять по горным тропам в обход Гутенштейна. Атаковать одновременно. Все… Спешите выйти на исходный рубеж. — Он взглянул на часы. — Осталось тридцать минут.
Нам нужно было преодолеть обстреливаемый участок. Немцы били из противотанковых орудий: звук выстрела почти сливался с хлестким разрывом.
— Ну что? Напрямик или в обход? — спросил Белоусов.
— В обход далеко. Авось пронесет…
— Тогда за мной! — Николай пружинисто вскочил и бросился вперед.
Я бежал за ним, стараясь не отстать. Видел широкую спину, сумку на ремне. Сзади слышал топот и тяжелое дыхание командира минометной роты и ординарца Забары.
Залитая солнцем стена дома, за угол которой нужно скрыться, была совсем рядом. И тут прогремел выстрел и послышался звенящий разрыв. Полетели комья земли, лицо осыпало пылью.
А где комбат? Николай!
Он лежал ничком, прикрыв рукой голову. Шапка сбилась на затылок, льняные волосы выбились из-под нее. Всего секунду назад он говорил, двигался, а теперь был безжизненным.
У шоссе, где батальон должен был развернуться для боя, нас встретил командир полка. С пистолетом в руке он набросился на меня:
— Почему задерживаетесь? Пять минут, как уже должна начаться атака! Матохин едва отбивается!
— Белоусов погиб, товарищ полковник, — виновато сказал я. — Вот и заминка получилась…
— Как погиб? Что ты говоришь? Как же вы допустили? — И, видимо, поняв неуместность упреков, он махнул рукой: — Эх…
Развернувшись в цепь, батальон устремился по косогору вдоль шоссе. Мы бежали под огнем, не замечая ни разрывов снарядов, ни частого посвиста пуль. Бежали с одной целью: скорей сблизиться и схватиться с врагом. Казалось, что тогда наступит разрядка от внезапного потрясения.
К вечеру, преследуя гитлеровцев, мы вышли к монастырю, огражденному высокой каменной стеной. Преследуемые нырнули в широкие ворота и как в воду канули. Появившийся монах в камилавке заявил, что дойч золдатен из монастыря ушли, и показал в противоположной стороне стены небольшую калитку, от которой уходила в лес тропа.
— А куда ведет тропа? — спросили у монаха.
— В Карнер, — отвечал он.
У этого небольшого селения с высоты обрывистого склона мы увидели садившихся в автомобили эсэсовцев.
В Карнере и настиг нас приказ о сдаче рубежа батальону подошедшей из фронтового резерва 93-й стрелковой Миргородской Краснознаменной дивизии. Самим следовало срочно возвращаться в Гутштадт. Там нас ожидали автомобили, которые и доставили полк в район Санкт-Пелтена, находящегося вблизи Вены.
Это было в конце апреля.
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Путь нашего полка идет в обход Винера-Нойштадта. Капитан Белоусов стоит на обочине дороги и, щурясь от яркого весеннего солнца, вглядывается в шагающие мимо шеренги. Колонна растянулась, солдаты идут не в ногу, о чем-то говорят, и то и дело взрывается и расплескивается смех. Завидя комбата, они поспешно смолкают, прыгают козлами, чтобы попасть в ногу, и от этого шеренги пляшут и строй качается волнами.
В другой раз капитан не потерпел бы, прикрикнул и приструнил офицеров, но сейчас он лишь качает головой, силится казаться строгим в своем добродушии.
— Совсем распустились, братья-славяне! Подтянись!
Голос у него с легкой простудной хрипотцой, лицо обветрено и от загара потемнело. Из-под сбитой на затылок шапки видны липнущие колечками к потному лбу волосы. Глаза запали, и под ними набухли мешки.
Комбат высок, сухощав, с выправкой кадрового военного. Кожаная трофейная куртка стянута широким комсоставским ремнем, на тонком красном ремешке потертая планшетка с притороченным компасом, на другом боку пистолетная кобура.
Прошел всего час, как батальон вышел из боя. Утром, когда подходили к перевалу, откуда-то из лесу по колонне резанули автоматные очереди, а потом у дороги стали густо рваться мины. Шедший впереди в головной походной заставе взвод залег, втянулся в перестрелку. За ним развернулась первая рота, заняли позиции и минометчики. Горы загремели от взрывов и выстрелов. Тут же вторую роту направили в обход, и она-то и решила дело.
— Подтяни-ись! — хмурит капитан брови.
Батальон совсем не тот, каким был три недели назад, когда вступил в свой первый бой в Венгрии, где прорывали оборону эсэсовской армии: там сразу выбило почти треть личного состава. Потом тоже были бои, однако не с такими потерями. Да и солдаты уже не лезли сломя голову под огонь, выжидали, когда отработает артиллерия и минометы, обходили опасные места, хитрили. Однако и при этом роты таяли, словно весенний снег, тихо и незаметно.
Выбравшись на взгорье, дорога тянется к недалекому хребту с серыми зарослями леса на склонах. Справа внизу, в туманной дали виднеются нагромождения строений Вены. К ней и держит путь батальон, маршрут которого прочерчен на карте красным пунктиром.
Неширокая ухоженная дорога пролегает через редкие селения с аккуратными, крытыми красной черепицей домами. Вокруг домов площадки с желтым ракушечником или замощенные плиткой, на газонах стриженый кустарник.
Капитан пропускает мимо себя роты, стрелковые, минометную, пулеметную и артиллерийскую батарею с двумя пушчонками «сорокапятками». Потом размашисто шагает в голову колонны. За ним семенит солдат-ординарец с автоматом на ремне и чахлым вещмешком за спиной. В мешке гремит котелок.
Сзади слышится рокот автомобиля.
— Товарищ капитан! Кажется, генерал! — говорит ординарец, вглядываясь в несущийся по дороге «Виллис». Кургузый «Виллис» вихрем пролетает мимо и тут же тормозит. Из-под колес выбивается облачко пыли, а на асфальте остается черный след.
Генерал небольшого роста, широкогруд. Воротник кителя врезался белоснежной каемкой в короткую сильную шею.
— Карту, комбат! Гвардейцам вольно!
— Во-ольно-о! — полуобернувшись к строю, командует Белоусов.
— Задача батальону меняется. — Генерал сосредоточенно вглядывается в карту и карандашом ставит на ней точку. — Мы находимся здесь. А теперь от развилки — она впереди в двух километрах, батальону двигаться на северо-запад, в Альпы. Вот так… — Кончик карандаша ползет по карте вдоль причудливо вьющейся в горах ярко-желтой линии дороги, уходя все дальше и дальше от Вены.
— А как же Вена? — вырывается у Белоусова.
— Что Вена? Вам очень она нужна? Венские вальсы вытанцовывать? — Генерал говорит медленно и тихо — верный признак раздражительности. — Зуд у всех на Вену. Твое, комбат, дело солдатское: получил приказ, взял под козырек — и выполняй! Понятно?
— Так точно! — с подчеркнутой почтительностью вытягивается комбат.
— Ну, то-то же… Не пойдем мы на Вену. — Теперь уже в генеральском голосе слышатся нотки досады. — В Альпах будем наступать. Вашему батальону сегодня овладеть вот этим пунктом… — Он чертит карандашом овал вокруг горного селения. — Кровь из носа, но сегодня к вечеру его взять! Понятно?
Последнее командир дивизии произносит, обращаясь к подошедшему заместителю Белоусова — Третьякову. Тот ниже комбата и чуточку плотней, Да и годами постарше. Взгляд у него спокойный, вроде бы равнодушный. А у глаз — густая сетка морщин.
— Само собой, товарищ генерал, — внушительно отвечает он и вытирает ладонью взмокший лоб.
Тесня противника от Вены, наш полк втягивался все глубже и глубже в горы. Куда ни взглянешь, всюду их тяжелое нагромождение. Поросшие лесом горы слева вплотную подступают к дороге, нависают обнажениями холодного гранита. А справа, под ногами, обрыв. Дорога далеко внизу серой лентой вползает в лесную чащу и местами проглядывает сквозь буйную зелень склона. Внизу в долине рассыпаны домишки. За долиной видна гряда, за ней еще и еще. А дальше — во всю ширь горизонта протянулась в удивительных изломах цепь снежных великанов.
Помню у перевала часовенку. Рядом крест с распятием. Аккуратная, ярко раскрашенная часовня кажется игрушечной.
— Неужто в такую глухомань ходят молиться? — удивляется гвардеец Васильков. — Уж лучше бы скамьи поставили или беседку для отдыха.
— Красотища-то какая! — восклицает Третьяков.
— Ничего не скажешь: красиво, — согласился Васильков. — Только у нас, товарищ капитан, красивее.
— Где это у вас?
— А на Смоленщине. Мест таких, как в нашей родной стороне, не сыскать. Кругом раздолье да березовые рощи!..
Родная сторона!
Пусть ты не славишься красотой, пусть скромны твои поля и ничем не примечательно село или станица. Пусть неширока заросшая травой кривая улица, где весной и осенью с трудом проезжают полуторки. И дом, где ты родился и вырос, низок и тесен. Пусть ты, родная сторона, скромна, тиха и неприметна. Но прелесть твоя неповторима и ни с чем ее не сравнить.
Взмахнув рукой, Васильков вдруг охнул и стал медленно оседать. И тотчас гулким эхом прокатился одинокий выстрел.
— Да где ж он, гад? — вскрикнул Артемьев, подхватывая товарища.
Из-под пальцев из груди Василькова бьет кровь.
— Военфельдшера! Фельдшера! Ионову! — послышались голоса. — Товарищ лейтенант!
Несколько человек по кювету снесли на руках товарища в укрытие. Около него уже хлопотала вездесущая Ионова.
Перевал опустел. Только в кювете залегли разведчики: сержант Крекотин, Радайкин, неподалеку снайпер Глухов.
«Эх, Васильков, Васильков! — думаю с горечью я о солдате. — В каких переплетах тебе пришлось бывать — и пуля врага миновала. А тут вот, когда конец войны виден, не уберегла тебя судьба!»
— Серьезная рана? — спрашиваю Ионову.
— Нужно немедленно в медсанбат. Может не выжить…
— Отправляйте любой повозкой!
Слева из скал ударил немецкий пулемет, разорвалась мина, вторая… Многократно усиленные эхом выстрелы слились в глубокий гул.
Снайпер Глухов выдвинулся далеко вперед и залег в кустарнике. Он старательно всматривался, выискивая цель, изредка стрелял.
— Василь! Смотри, фрицы! — крикнул сосед. — Что-то замышляют?
Снайпер посмотрел через оптический прицел винтовки. Трое немцев кого-то несли.
— Раненого уносят. — Он хотел было выстрелить, но тут же разом отвел винтовку от плеча. — Ах, паразиты! Да ведь это наш солдат!
В прицел было видно, как беспомощно висели руки раненого.
— Чего ж ты смотришь? Бей скорей! — торопил снайпера сосед.
Глухову приходилось не раз стрелять и в фанерную мишень, и в живых врагов. Но никогда еще не доводилось вести огонь по цели, где малейшая ошибка могла стоить жизни товарищу. Однако ничего другого не оставалось.
— Да стреляй же! Стреляй! Чего тянешь?
Затаив дыхание, Глухов плавно нажал на спуск.
Прогремел выстрел: один гитлеровец упал. Не раздумывая, снайпер взял на мушку второго. Снова выстрел: споткнулся и второй. Третий бросился бежать, надеясь скрыться в кустах. Но пуля настигла и его.
Я послал с приказанием в левофланговую роту Забару.
— Одна нога здесь, другая — там! Не задерживаться!
Подвижный, юркий солдат козырнул и скрылся в чаще. Вернулся он не скоро, потный, возбужденный!
— Что случилось? Распоряжение передал?
— Так точно, передал! Только в лесу на немца напоролся, пришлось повозиться. Хитростью одолел.
Углубившись в лес, Забара вышел на поляну. И тут по нему ударила очередь. Пули просвистели над самой головой. Солдат упал, осмотрелся, ящерицей пополз в лощину. Но только приподнялся, чтобы отбежать назад и обойти немца, как снова раздалась очередь.
«Попал в ловушку», — пронеслось в голове. Немец совсем рядом. Но где? Попробуй найди его в этой лесной чаще!
Тогда Забара отполз в сторону, надел на хворостинку пилотку и осторожно стал ею водить. Тотчас послышалась очередь. Пули указывали направление, откуда гитлеровец вел огонь.
Солдат нащупал на ремне гранаты. Достал одну. Не поднимаясь, бросил. Бросать лежа было неудобно, и граната не долетела до кустов. Секунду-вторую вертелась она волчком на земле, потом взорвалась. В ответ гитлеровец застрочил еще яростней.
Оставалась последняя граната. Сгоряча солдат хотел метнуть и ее, но удержался. Отложив, поднял камень, крупный, увесистый, совсем как граната. Размахнувшись, запустил его в немца. Выстрелы прекратились.
Не мешкая, Забара вскочил, выдернул кольцо с чекой и метнул лимонку.
Потом солдат показал мне то место. Убитый немец лежал за кустом. Приняв камень за гранату, он, видимо, уткнул голову в бугорок бруствера, ожидая взрыва. А настоящая граната, кинутая следом за камнем, без помех, взорвалась уже рядом с ним.
Селением мы овладели во второй половине дня. Бой был коротким, но злым. Его исход опять решил маневр. Белоусов заранее послал в обход роту, и хотя она опоздала с атакой, однако удар был для немцев неожиданным, и, ожесточенно обстреливая из минометов селение, они откатились к лесу.
На окраине полыхал пожар. Охватившее дома пламя билось и металось рваными космами. Клубился густой черный дым, несся нескончаемый треск пожираемого огнем дерева. На проводах вдоль дороги повисли подорванные телеграфные столбы. Белела, будто кость в ране, древесина перебитого взрывом дерева.
Селение безлюдно. В подвале высокой кирхи солдаты обнаружили седого старика-пастора. Молитвенно сложив на груди ладони, он испуганно воззрился на офицера. Черный костюм измят и перепачкан, на белой сорочке следы копоти.
— Гутен таг, фатер, — поздоровался Белоусов. Когда-то в школе он изучал немецкий язык, потом познания углубил, и не без успеха, в пехотном училище. — Где жители селения?
— Ушли в горы. — Руки старика вздрагивали, слезились глаза с красновато-воспаленными веками. — Немецкое командование велело.
В селении не задержались. По радио поступил новый приказ: не теряя времени, продолжать наступать. Но теперь уже не по дороге, а напрямик, через горы. И овладеть, если не ночью, то утром обязательно, селением Нейдорф.
— Вторую ночь не спим, — попробовал попросить командира полка комбат.
— Никакого отдыха! Немедленно вперед! — неуступчиво ответил полковник Данилов.
Тем временем погода испортилась. Небо затянули тяжелые низкие тучи. С гор шел холод. Сеял нудный, совсем не весенний дождь. Солдаты брели, набросив на головы капюшоны плащ-палаток, скользили по раскисшей земле, чертыхались.
Вскоре дорога незаметно втянулась в лесистую лощину. Склоны ее, вначале низкие и пологие, становились все выше и круче. И вскоре они уже стеной нависли над тропой, вьющейся вдоль бурливого с каменистым ложем ручья. В сетке дождя справа виднелся скалистый гребень с клочьями повисших на нем низких облаков.
«Как в мешке. Не дай бог, если нарвемся на немцев», — с опаской думал Белоусов. Несколько раз тропа переползала через ручей с берега на берег. А вскоре она совсем скрылась под бурыми прошлогодними листьями, густо усыпавшими землю.
Белоусов остановился, достал карту. Пока он намечал на ней путь к затерявшемуся в горах селению Нейдорф, куда они должны были выцти, вездесущий ординарец Забара доложил, что неподалеку под кручей расположились жители селения, те самые, о которых упоминал пастор.
— Знаешь, комбат, найти бы среди них проводника, — предложил Третьяков. — С ним наверняка быстрей дойдем.
— Так-то оно так. Только опасно. Заведет еще к чертям, что не возрадуешься!..
Унтер-Пиштинг
Небольшое селение Унтер-Пиштинг расположено к северо-западу от Винер-Нойштадта. По долине тянется голубая ниточка речушки Пиштинг. Вдоль нее на запад, пересекая селение, уходят железнодорожная ветка и шоссе. А на север серпантином вползает в горы дорога, ведущая к городку Берн- дорф.
Холодным неприветливым апрельским днем вступили мы в эту долину. С западной окраины селения доносился треск выстрелов и громыхание разрывов. Там вел бой третий батальон нашего полка. Мы получили задачу ему помочь.
В растянувшейся колонне не больше ста человек. Это все, что осталось от нашего батальона. Идем правее и левее дороги, укрываясь в придорожном кювете.
У моста через речку лежит убитый солдат. Неестественно разбросаны ноги в кирзовых сапогах, высоко закинуты полы шинели. На боку катушка с телефонным кабелем. Черный смолистый провод размотан наполовину, тянется от солдата назад.
Я вглядываюсь в лицо убитого и узнаю знакомого сержанта. Он часто устанавливал связь от штаба полка к батальону. Теперь он тянул кабель, видимо, в тот батальон, что дрался впереди. Только не дотянул. Неподалеку, на асфальте, рваные следы от разрыва мины.
Над головой все чаще слышатся зловещий шелест снарядов и свист пуль.
— Не будем людей под огонь вести, — решает Белоусов. — Пройди один вперед, уточни у комбата задачу, согласуй все вопросы. Разберись на местности — где правый фланг. Да сам будь осторожен!
Перебегая от дома к дому, встречаю бредущего в тыл раненого. Он несет перед собой, бережно поддерживая, руку. Из-под бинта виднеются восковые пальцы с посиневшими ногтями.
— Где штаб?
— Там, — бросает раненый, кивая в сторону окраины. — В белом доме.
Все дома белые, с черепичными крышами. На многих проломы, стены искорежены осколками и пулями.
Наконец попадаю на НП. У окна с выбитыми стеклами начальник штаба, большеголовый крепыш с погонами старшего лейтенанта, Саша Кудрявцев.
— Здорово! — приветствую его. — Прибыли на подмогу.
Он слушает меня рассеянно, словно не рад приходу. Потом оборачивается к младшему лейтенанту- связисту и кричит:
— Когда же наконец будет связь? Вы только обещаниями кормите! Из-за вас я не могу поставить задачу артиллеристам. Где связь, я спрашиваю?
— Не будет связи, — вспомнив убитого сержанта, вмешиваюсь я. — Лежит связист с катушкой на полдороге, у моста.
— Что ты говоришь? — вздрагивает младший лейтенант. — Убит Охрименко? Не может быть! Помкомвзвода! Беги к мосту! Может, жив сержант-то. Да пару катушек захвати!
— Ты понимаешь, — говорит мне старший лейтенант. — Уж как не повезет, то все наперекосяк идет. Утром своя артиллерия нас накрыла, час назад комбат погиб, а теперь вот связи нет…
Мы быстро уточняем место и время атаки и расстаемся.
Атака нашего батальона была столь внезапной, что немцы, яростно отстреливаясь, сразу отошли по скату долины за серпантин дороги, что вела к Берндорфу. Одна из рот перевалила даже насыпь, но попала под пулеметный огонь и тут же контратакой противника была отброшена назад. Так и продолжался бой: немцы по одну сторону дороги, мы — по другую. Неподалеку от рот в промоине с крутыми стенками расположился наш штаб.
К вечеру погода совсем испортилась. Небо заволокло тяжелыми облаками. С гор потянуло холодом. Заплясали снежинки.
Неожиданно сверху посыпались камни, вслед за ними скатились два человека: немец и наш солдат с автоматом.
— Товарищ командыр, — выступил вперед солдат, — рядовой Кудайбергенов брал «язык». В том лесу брал. Что будем делать с фрицем, товарищ командыр?
Широкоскулое смуглое лицо солдата распалено. Он тяжело дышит, из-под шапки, оставляя след, стекают струйки пота.
Немец тоже небольшого роста и тоже чернявый, но, в противоположность Кудайбергенову, плечист. Ему лет тридцать. Он без шинели. Куртка распахнута. На месте двух вырванных с мясом пуговиц виднеются серые лоскутки подкладки.
— А где его оружие?
— Сержант автомат брал, — охотно отвечает Кудайбергенов. — Говорил: веди так. Еще был у «язык» кинжал, я его брал. Никому не давал. Мой трофей, товарищ командыр.
Он протягивает тесак в металлических ножнах, с массивной ручкой. На широком хромированном лезвии готическая вязь надписи.
— Ну, раз трофей, то бери. Авось пригодится.
Нож пошел по рукам. Его разглядывают, пытаются прочитать гравировку, пробуют на палец. Конец ножа как жало, кто-то даже руку порезал.
— Найдите место, — говорю я Артемьеву, — где можно допросить пленного. Да заодно сообщите о нем в штаб полка.
— Есть! — охотно откликается продрогший сержант. — Мы уже нашли. Вот в том доме никого нет.
Домишко отбился от селения и возвышается на косогоре. Перебежками, один за другим направляемся к нему.
Впереди Артемьев, потом немец, за немцем Кудайбергенов. Мы уже у порога, как вдруг — нарастающий свист мины.
— Ложись! — кричу во весь голос. Артемьев толчком распахивает дверь и успевает вбежать в дом. Немец нерешительно останавливается, приседает. Кудайбергенов, подскочив к нему, ловким приемом сбивает с ног и падает на пленного, прикрывая его собой.
В то же мгновение свист завершается оглушительным взрывом. В нос бьет запах взрывчатки.
— Вперед! — опять кричу и вижу, как Кудайбергенов вскакивает, хватает немца за руку и увлекает в дом.
— Майн гот, майн гот, — шепчет побелевшими губами немец.
— Ты не Бога благодари, благодари Кудайбергенова, — замечает Артемьев. — Не он, так отдал бы ты Богу душу. А теперь для тебя война позади. Остался жив. Скоро и домой вернешься. Ферштеен?
— Гитлер капут, — произносит в ответ пленный.
По дому защелкали пули. Зазвенели стекла, со стен посыпалась штукатурка. Мы все нырнули в каменный подвал.
Тускло светит плошка. В дальний угол забились две женщины: мать и дочь. На руках у молодой женщины ребенок в одеяльце. Женщины испуганно смотрят на нас.
— Не бойтесь! Никто вас не тронет, — говорю им и жестом стараюсь подкрепить слова.
Понимаю, что обстановка для допроса немца неблагоприятная. Но не выгонять же под пули женщин с ребенком! Связисты уже устроились у входа, тренькают звонком, проверяют связь.
При виде гитлеровца женщины настораживаются. Еще теснее прижимаются друг к дружке. И даже ребенок затихает.
Немец немногословен. Ответы его коротки, чеканны. Догадываюсь, что говорит он не все, скрывает.
— Откуда сам? Кем был до армии? — задаю вопрос.
Отвечает: из-под Мюнхена, владелец колбасного дела. И отводит тяжелый взгляд. Невольно смотрю на его руки. Они сильные, короткопалые.
Появился старшина с термосами. В воздухе поплыл густой запах наваристых щей. Это раздражает: с утра ничего не ели.
Женщинам первым наливают в миски щи.
— Корми своего фрица, — говорит старшина Кудайбергенову, наполняя котелки дымящимися щами.
Подает буханку. Солдат достает из-за голенища трофейный нож, чтобы нарезать хлеб.
— Стой, Юлдаш! — командует старшина. — Спрячь тесак! Не погань хлеб.
И вытаскивает из кармана складной охотничий нож.
— Режь этим.
Немец ест торопливо, громко чавкает. У него шевелятся уши и складки кожи.
— Зачем спешишь? Уй, нехорошо, — укоряет его Кудайбергенов. — Спешить не надо. Ест мало-мало надо.
Немец отрывается от котелка, смотрит на солдата, вытирает рукой капельку под носом, сметает крошки хлеба с мясистых губ.
— Гут, — бросает он и снова продолжает чавкать.
Настойчиво звонит телефон.
— Ну, где там ваш фриц? — спрашивает начальник разведки. — Батя уже дважды о нем справлялся. Приказал немедленно доставить.
Я собирался отправить пленного со старшиной. Но старшине еще нужно попасть в роту, возвращаться будет не скоро.
— Фрица пусть Кудайбергенов доставит, — говорит старшина. — А для порядка руки ему свяжи.
— Зачем вязать? Не надо вязать, — возражает солдат. — Кудайбергенов сам его в плен брал, сам доставит.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Собирайтесь.
Все же немцу связывают руки тесьмяным ремнем.
Объясняю солдату путь к штабу полка. Предупреждаю, чтобы был осторожным и внимательным.
— Зачем так говорить, товарищ командыр? Кудайбергенов осторожный. И пуля его не возьмет, и мина не возьмет. «Кудайберген» по-казахски — Богом дан. Ничего не может случиться. — Смуглое лицо солдата расплывается в улыбке, обнажая плотный ряд белых зубов. — Пойдем, фриц.
Оба покидают подвал. Уходят в ночь. Спустя немного подвал будоражит телефонный звонок.
— Ну, где же ваш фриц? — кричит начальник разведки полка. — Батя уже из-за него стружку снимал!
— Повели уже, — отвечаю. — Сейчас доставят.
Через час опять звонок, и опять разведчик ругает меня.
— Вы что там, шутить изволили? — слышу рокочущий басок командира полка. — О «языке» генералу доложено.
У меня на лбу выступает испарина. Притихли солдаты-телефонисты. В их взглядах я читаю недоумение: куда мог деться Кудайбергенов со своим немцем? По времени пленный уже должен быть доставлен.
Не выдерживая, звоню разведчику. Прошу его сообщить, как только приведут «языка».
— Ладно, — недовольным голосом отвечает. — Позвоню.
Медленно ползет время. Нет ни комбата, ни Третьякова. Белоусов ушел на позицию, а Иван у артиллеристов. Они бы хоть советом облегчили душу.
— Артемьев, — не выдерживаю я. — Берите двух солдат и проверьте дорогу. Дойдете до штаба — позвоните.
Сижу у телефона, то и дело бросая на него взгляд. Никто из нас не спит. Не спят и женщины. При каждом нашем слове, телефонном звонке они вздрагивают. Настороженно смотрят. Изредка плачет ребенок.
Наконец звонит Артемьев: все осмотрел, следов каких.
В томительном ожидании прошла ночь. На рассвете солдаты нашли куски порезанного тесьмяного ремня, которым связывали руки немцу. Потом нашли Кудайбергенова. Он лежал у сосны. Обхватив руками ствол, пытался подняться. Рядом на земле немецкий тесак. Тот самый, что показывал нам солдат накануне.
Лезвие его было в крови. Сквозь следы крови проступает готика: «Все для Германии».
— Просил… фриц… развязать… Убежал, — беззвучно выдохнул солдат. И опять впал в беспамятство.
— Добрая душа ты, Юлдаш, — покачал головой Артемьев.
Узнав о побеге немца, командир батальона приказал немедленно сменить место штаба. И едва мы это сделали, как на дом обрушился бешеный налет. Потом мне говорили, что будто бы вышедшую из подвала женщину немецкие мины застали во дворе.
Каждое селение в Австрии приходилось брать с боем. Вспоминаю одно из них. Гиллендорф или Герндорф? Одним словом, с окончанием «дорф» — деревня.
Днем из штаба полка позвонили:
— Разведать село. Уточнить, занято ли оно противником. Результаты доложить к исходу дня.
— Давай, начальник штаба, действуй! — сдвинул на затылок шапку Белоусов. — Посылай Крекотина.
Через четверть часа я ставил сержанту Крекотину задачу. До селения километра четыре. Оно лежало, скрытое горами, в нейтральной зоне.
Сержант слушал, следя за моим карандашом, гулявшим по карте. Из-за его плеча заглядывал Радайкин. Он и заместитель командира отделения, и связной, и неразлучный друг Крекотина.
— Все ясно? — спросил я Крекотина. — Поднимайте отделение и — шагом марш!
— Разрешите идти нам вдвоем? — спросил Крекотин. — Солдаты ночью несли дежурство.
— А справитесь вдвоем?
— Сработаем как надо…
— Ну хорошо. Идите вдвоем. Но предупреждаю: в бой не вступать, встречи с противником избегать. Основная ваша задача — разведать деревню…
Разведчики вернулись к вечеру. Крекотин прихрамывал, у Радайкина под глазом расплывался багрово-сизый подтек.
— Боевую задачу выполнили, село разведано. Немцев нет, но временами наезжают, — доложил Крекотин.
— А немцев видели? — прищурившись от дыма, спросил Белоусов. — Уж не подрались ли вы с ними?
— Было дело, товарищ капитан. Сами чуть им в лапы не угодили, — признался сержант…
К селу разведчики направились лесом, напрямик через гору. Еще издали увидели в лощине аккуратные домики. У окраины селения возвышался старинный замок. Опушкой леса разведчики подошли к замку и залегли в кустарнике. Отсюда начиналась кривая, заросшая травой улица. Она была безлюдна. Неподалеку тянулся высокий кирпичный забор. За ним двухэтажный дом.
— Выясни, что там.
Крекотин уперся руками о стенку. Радайкин, перекинув автомат на шею, вспрыгнул на плечи сержанта и подтянулся на руках. За забором большой двор. Старательно разгребали навоз куры, грелись на солнце свиньи. В глубине тянулись длинные постройки. Оттуда слышалось мычание коровы.
— Тут фрицем не пахнет, — заключил Радайкин. — Давай пройдем в дом.
Через калитку разведчики вошли во двор. На открытой террасе стояла женщина в зеленом халате. Завидя разведчиков, она испуганно вскрикнула и бросилась в дверь.
— Куда вы, гражданка?
На крик из открытой двери сарая выглянула вторая.
— Эй, тетка! Подойди-ка! — махнул рукой Радайкин.
Осторожно ступая, женщина направилась к ним. И вдруг, всплеснув руками, она порывисто бросилась к разведчикам.
— Красная Армия! Да? Вы — Красная Армия? — Лицо, молодое, девичье, озарилось улыбкой, в глазах заиграли лучики. — Вы — красноармейцы! Я знаю! Здравствуйте! Я — Анна, работаю у фрау Марты. Словенка я, из Субботицы. Родные!..
Из глаз ее катились слезы, лицо светилось.
— Да подожди же, Анна! Фрицы в деревне есть?
Девушка вскинула глаза на Крекотина.
— Какой «фрицы»? Не понимай. Что такое «фрицы»?
— Ну, немцы, фашистские солдаты? Понимаешь?
— A-а… Понимай, понимай. Приходили фашисты. К фрау Марте. Брали молоко, яйца… Понимаешь? Иногда ночуют… Они из шахты. Шахта в горах. Я там работала. — Она говорила с заметным акцентом, с трудом находя слова.
— А сейчас они есть в деревне?
— Кто? Немцы? Нет. Они после вчера приходили сюда.
— Сколько их было?
— Пять… Понимаешь? А сейчас нет фашистов в деревне…
В комнате встретила женщина в зеленом халате.
— Битте, битте, геррен зольдатен, — залепетала она, запахивая на могучей груди халат. Круглое лицо с щелочками глаз расплылось в сладенькой улыбке.
По мягким коврам разведчики ходили из комнаты в комнату, рассматривая картины, рога оленей и туров. Хозяйка угодливо поясняла.
— Нихт ферштеен, нихт ферштеен, — то и дело повторял Радайкин, слушая ее болтовню. — Не понимаю, не понимаю.
Разведчики собрались было в обратный путь, когда вбежала Анна.
— Немецкий золдаты! Много! Уходите!
Крекотин и Радайкин, схватив автоматы, бросились к двери.
— Не сюда… тут нельзя…
Увлекая разведчиков, девушка бросилась в соседнюю комнату. По узкой лестнице они сбежали в подвал, единственное окно которого глядело в лес.
— Туда… — указала девушка рукой на окно.
Рывком сержант распахнул раму. Зазвенели стекла.
— Радайкин, вперед!
Едва солдат выбрался из дома, как из-за угла выбежал немец. Завидя Радайкина, он от неожиданности замер. Потом навалился на него. За ним выбежали еще двое. Не раздумывая, Крекотин выпустил по ним очередь. Потом бросился к Радайкину и прикладом размозжил немцу череп.
— Отходи в лес, Иван, — крикнул солдату. — Я прикрою…
В лесу удалось оторваться от преследователей. Сделав крюк, только к вечеру добрались до батальона.
Выслушав доклад разведчиков, Белоусов распорядился направить в село роту. Едва рота достигла окраины, как гитлеровцы открыли по ней столь ожесточенный огонь, что пришлось пустить в дело минометы и гаубичную батарею.
Только к утру удалось выбить немцев из села. Тотчас на мотоцикле Третьяков и я выехали туда. За рулем сидел Артемьев. Оказалось, что он ко всему еще умел водить машину.
В дом, где разместился командир роты, первым вошел капитан Третьяков. Переступив порог, он подался назад. Перед ним стоял немец.
— Хальт! — Капитан выхватил из кобуры пистолет. — Ты как попал сюда?
Гитлеровец в мундире и невоенного образца штанах выдавил что-то невнятное.
— Пленный это, товарищ капитан. — Вперед выступил солдат-конвоир. — Из подвала его пьяного без штанов выволокли. Он, гад, кусался. Пришлось стукнуть разок. Лейтенант Аверьянов пробовал допросить, да не получилось: языка не знает.
— Позовите Артемьева, — распорядился Третьяков.
Ноги фашиста в коротких с широкими голенищами сапогах подрагивали. Дрожали и пальцы вытянутых по швам рук.
— Ганс Мюллер его зовут, — переводил Артемьев. — Находился в тыловой команде, только вчера их спешно направили сюда. А здесь он вчера упился шнапсом.
— Кем был до войны? — поинтересовался Третьяков.
— Он говорит, что был служащим в торговой компании в Дюссельдорфе.
На мундире немца тускнели оловянные пуговицы. Над клапаном кармана распластались крылья хищника с фашистской свастикой. Чернел на рукаве ромбик с вышитыми шелком черепом и двумя скрещенными костями: эмблема дивизии «Мертвая голова».
Мы собрались уже покинуть дом, когда вбежала девушка-словенка. Лицо ее было в кровоподтеках, руки перебинтованы.
— Фашист там! Фашист! — воскликнула она.
— Какой фашист? Где?
Третьяков, Артемьев и все, кто находился в комнате, недоуменно взглянули на девушку.
— Это — фашист! — повторяла она. — Там…
И показала рукой на дверь, куда увели Ганса Мюллера.
— Кто? Мюллер? — переспросил Артемьев.
— Он не Мюллер, он фашист, Фред его звать, а фамилия… — Девушка назвала длинную, труднопроизносимую немецкую фамилию.
— Успокойтесь, успокоитесь. Кто вы? Откуда немца знаете? — спросил я.
Девушка села, Взволнованно, путая русские слова, она рассказала о немце. Впервые она увидела его на шахте. Там он служил в охране. С рабочими, согнанными из России, Франции, Польши, Чехословакии, был жесток. Однажды она видела, как немец бил женщину-француженку. В чем та провинилась — неизвестно, но француженка больше в барак не вернулась.
В другой раз на рассвете он вывел в лес рабочего. Вскоре вернулся один. При побегах пленных он руководил погоней. А когда находили в стволе шахты разбившихся рабочих, все знали, чье это дело рук.
В шахте Анна пробыла около года. Потом ее неожиданно перевели в поместье, хозяйкой которого была бауэрша Марта. И здесь она снова увидела Фреда. Хозяин находился на Восточном фронте, и немец пользовался расположением его пышнотелой жены.
Вчера Фред прибыл вместе с солдатами из воинской части. Они ругались на русских разведчиков, которые ловко выскользнули из имения. Больше всех при этом гремел Фред. А когда он узнал, что русским скрыться помогла служанка, то пришел в ярость. Намотав на руку ремень с металлической пряжкой, он начал избивать девушку.
Анну спасло то, что она была в стеганой куртке. Одежда смягчала удары. А немец норовил ударить ее пряжкой по лицу, голове.
— Только не по рукам, Фред! Только не по рукам! — молила хозяйка. — Ей же надо работать!
Если бы не хозяйка, девушку забили бы до смерти. Хозяйка, улучив момент, бросилась к Фреду, оттолкнула его и загородила Анну:
— Хватит! Она получила свое!
И вытолкала ее, залитую кровью, в дверь.
За ужином Фред напился. Призвав на помощь Анну, хозяйка с трудом раздела немца и уложила в кровать.
Первые выстрелы застали хозяйку в подвале, куда она предусмотрительно перенесла перину и пуховик.
— Поднимись наверх и разбуди господина, — приказала она Анне.
Анна вошла в хозяйскую спальню. Немец храпел. В нос ударил крепкий дух. Девушка осторожно сняла со спинки стула автомат и заодно прихватила лежавшие на стуле штаны гитлеровца. Но едва подошла к двери, как Фред проснулся. Плохо соображая, он в белье метнулся к окну.
Разрывы снарядов, треск автоматов, цветные трассы в черном небе сразу отрезвили его.
— Где Марта? Мой автомат? Штаны?
— Хозяйка отнесла в погреб, — отвечала Анна.
— Это русские? Да? — Гитлеровец бросился в подвал…
— Организуй отправку этого гада в штаб полка. В препроводительной укажи, кто он в действительности, — сказал Третьяков. — Впрочем, я сам это сделаю.
Он сел за стол, закурил и принялся быстро писать на листе, вырванном из тетради.
Позже с боем мы пробились к небольшому селению Нейзадль. Его дома раскинулись у подножия пологой горы с поросшей лесом вершиной. Немцы сопротивлялись не очень сильно. Они отошли к вершине и закрепились там, обстреляв из минометов единственную улицу. Одна мина угодила в не вовремя выкатившую телегу с австрийцем. И лошадь и сидевшего в телеге хозяина иссекло осколками, и солдатам пришлось оказывать помощь. Очереди из пулеметов проносились по верху, прошивая крыши домов: селение оказалось в непростреливаемой, мертвой зоне, и мы были недосягаемы.
В тот же день от командира полка Данилова поступил приказ:
— Занятый рубеж закрепить! Быть готовыми отразить контрудар противника.
— И долго здесь будем сидеть? — размышлял над картой Белоусов. — Там наши, поди, в Вене бьются, а мы будто в заводи.
— Каждому свое. Не мы, так другие сюда бы пришли. — Третьяков достал сигарету, аккуратно ее размял и чиркнул зажигалкой. — Я так думаю, комбат, что, возможно, и конец войны здесь встретим.
— Конец войны? — Белоусов уставился на него удивленным взглядом.
Прежде чем ответить, Третьяков усмехнулся:
— Ты что же, Николай, не понимаешь, что дело идет к концу? Наши-то уже под Берлином. И в Вене немцы долго не продержатся. К тому же, говорят, американцы недалеко. Рвутся из последних сил…
На Пернитц
Через день Белоусова вызвали в штаб дивизии.
— Бери карту, — сказал мне комбат. — Вместе поедем.
Генерал находился в кабинете богатого особняка один.
— Как дела, капитан? Не засиделся ли в обороне?
— Немного есть.
— Тогда садись в кресло и разберись по карте в обстановке. И вы тоже, — обращается ко мне генерал. — А я выйду.
Мы склонились над картой, изучая вычерченные на ней генеральской рукой стрелы, пунктиры, скобки боевых порядков батальонов.
Дивизии предстоит наступать по широкой долине, уходящей в глубь Альп. Маршруты батальонов обозначены пунктиром. Они проходят через зубчатые скобки оборонительных позиций гитлеровцев, обходят овалы их резервов и огневых позиций артиллерии, встречают короткие, жалящие стрелы контратак.
— А где же маршрут нашего батальона? — водит пальцем Николай по карте. — Ага, вот он!
Тонкий пунктир устремляется от Нейзадля напрямик через горы к Пернитцу. Ни одной дороги. Только тропы. Да и они теряются на полпути в районах пастбищ.
Замысел генерала ясен: наш батальон должен по бездорожью зайти немцам в глубокий тыл и оттуда атаковать.
— Ну что? Разобрался? — Генерал подходит к столу и внимательно слушает комбата, следя по карте.
— Все правильно, — спокойно говорит он. — Именно вашему батальону и предстоит эта задача. Идти налегке, без кухонь и обоза, и даже без пушек. Сделать так, чтобы выйти к Пернитцу незамеченными. Важно захватить развилку дорог, что западнее населенного пункта. Захватить и удерживать до последнего, пока не подойдут наступающие по долине батальоны. Тогда немцы окажутся в мышеловке: с фронта наступает дивизия, а в тылу батальон!
Белоусов считает по карте расстояние.
— Семнадцать километров.
— Это на равнине. А в горах все тридцать будут. Да и скорость не та. Успех батальона — это успех дивизии. Поэтому и вызвал тебя, комбат. Выходи завтра, с наступлением темноты.
— А если обнаружат батальон в пути?
— И это может быть, — развел руками генерал. — Обнаружат — пробивайся с боем. Сманеврируй, отойди в сторону, но ваша задача — Пернитц.
Предупреждение полковника Данилова, что немцы готовят контрудар, было не напрасным. Ночью немалые силы гитлеровцев предприняли атаку Берндорфа, вблизи которого находился штаб дивизии. Наши силы были незначительны, и спас положение 297-й гвардейский полк полковника Бондаренко.
Маневр удался. На рассвете противник был атакован одновременно с фронта и тыла. Внезапность нападения заставила его бежать, оставив на поле боя немало убитых и раненых.
В труднопроходимой горно-лесистой местности понесшая потери в боях дивизия вынуждена была действовать отдельными отрядами небольшой численности. В этот период отважно воевали гвардейцы 1-го батальона 303-го гвардейского полка. Будучи окруженными, они в течение нескольких дней отбивали по шесть и более атак противника.
В ходе боя комбат сообщал в боевом донесении командиру полка Герою Советского Союза Соколову: «Горстка моих орлов геройски отражает пятые сутки яростные контратаки пьяных гитлеровцев и штрафников. Находимся в тяжелом положении, не хватает боеприпасов, нет продуктов и воды. Несмотря на это, заверяем, что гвардейцы не отступят ни на один шаг».
Командир дивизии генерал Блажевич связался с Кряжевских и приказал ему прорываться из окружения.
Для обеспечения прорыва к решающему участку был выдвинут артиллерийский полк, подтянули зенитные орудия.
В назначенный час артиллерия произвела мощный огневой налет, после которого подразделения 303-го гвардейского полка атаковали противника с фронта, помогая окруженным боевым товарищам прорвать кольцо и соединиться с полком.
После совещания, на котором командир батальона капитан Белоусов объявил о предстоящей задаче, он решил разведать ту лощину, где батальону предстояло пройти передний край немецкой обороны. Это место комбат определил по карте.
Скрываясь в кустарнике, мы с командиром разведчиков сержантом Крекотиным ползком выбрались к гребню, с которого просматривалась лощина. Залегли под кустом, затаились. Перед нами неширокая лощина, на противоположной стороне у прямоствольной сосны блиндаж с черной щелью амбразуры. Из нее, поблескивая, торчит пулеметный ствол. У блиндажа два немца: рыжеволосый и усач. Рыжий сбросил нижнюю рубашку, подставил белое тело солнцу. Усач привалился к сосне, курит трубку.
Крекотин затаился, потом подтягивает автомат. Ему ничего не стоит свалить обоих: рука у него твердая, глаз таежного охотника. Белоусов придерживает руку разведчика: завтра по этой лощине они пойдут, стрелять сегодня — значит насторожить немцев. Сержант удивленно смотрит.
— Не надо, — губами повторяет комбат. — Завтра возьмем.
Крекотин понятливо кивает.
Немец-усач берет котелок и, опасливо поглядывая, спускается по тропе. На дне лощины, весело поблескивая на солнце, звонко журчит ручей. Едва заметная тропа тянется к поленице дров. Усач выдергивает из нее два полена и старательно, деловито выкладывает их у ручья. Неторопливо моет котелки, наполняет их и, отряхнув руки, идет к блиндажу.
— Вот, гад! Как дома, — шепчет Белоусов…
Мы собрались в комнате, где размещается штаб батальона. Светильник из снарядной гильзы горит трепетным огнем, неярко освещая комнату. Все сосредоточенно курят, будто только для этого и собрались. Из соседней комнаты слышен голос радиста, настойчиво вызывающего полковую радиостанцию: «Вега, Вега, я — Карабин. Как слышишь меня?»… и опять: «Вега, Вега…»
Два часа назад Крекотин со своими разведчиками отправился к блиндажу, чтобы бесшумно снять немецких пулеметчиков. И вот все ждут от них вести.
— Пойду в подразделения, — поднимается Третьяков. Он выбивает хлопком из мундштука до конца выкуренную сигарету и направляется к двери.
В затянутой ремнями кожаной куртке Белоусов кажется еще выше. Лицо сосредоточенное, глаза запали. Смотрит на часы.
Тут в соседней комнате слышатся шаги, голоса, и в дверях вырастает солдат-разведчик от Крекотина.
— Приказ выполнен, товарищ капитан. Взяты два «языка».
— Ну, вот, — вздыхает комбат. — Передайте их Аверьянову… Аверьянов! — из темноты выступает контуженный лейтенант, командир хозяйственного взвода. Со всей тыловой братией и повозками он остается в селении. — С рассветом переправить «языков» в штаб полка. Смотрите, чтоб не убежали!
— Не-е уб-бе-егу-ут, — глотая ртом воздух и заикаясь, отвечает тот.
Вышли в полночь. Небо в ярких звездах. Звезды мигают, и кажется, что в воздухе слышен их легкий шелест. Один край неба освещен: там скоро выплывет луна. Но ее еще нет, и на фоне небосклона темнеет округлый контур горы.
— Быстрей! Быстрей! — торопит Белоусов.
Надо пройти лощину и углубиться в горы прежде, чем покажется луна. Позади видна длинная цепь солдат: радисты с тяжелыми упаковками раций, пулеметный расчет, за ними — роты.
Решено в голове колонны иметь первую роту Кораблева.
— Поближе к карте, лейтенант. Записывайте! — Белоусов испытующе смотрит на Кораблева. — Обстановка такова. Здесь, на восточных скатах, оборона противника. Особенно прочна она у дорог, где немцы тянут к Пернитцу боевую технику, поэтому и дерутся ожесточенно. Понятно?
— Так точно!
— Ваша задача — скрытно войти в Пернитц. Но на курсе есть заноза: гора Мандлинг. Вот она. — Карандаш оставил яркую точку. — Это, по всей вероятности, крепкий орешек. Как его расколоть? Придется подумать. Нужно умение… Справитесь?
— Так точно! — сдержанно отвечает Кораблев. — Постараюсь.
— Ну хорошо, идите. Готовьте роту.
Кораблев круто повернулся и, отбивая шаг, вышел из комнаты. Белоусов проводил офицера пристальным взглядом, в котором без труда можно было прочитать затаившееся сомнение.
— Как думаешь, справится он с задачей? После Порубилкина никак к этому не могу привыкнуть. — Комбат тяжело вздохнул.
И я не раз ловил себя на том, что сравниваю нового командира роты с Володей Порубилкиным. И тоже не мог привыкнуть к подчеркнутой исполнительности лейтенанта. Получив распоряжение, он отвечал коротко: «Есть» или «Будет сделано». Когда же что-то ему было неясно, он прямо об этом заявлял и просил повторить. Володя был другого склада, ершистый. Он не спешил сказать «есть». Всегда в решение вносил что-то свое, и от этого дело выигрывало.
Село мы покидали глубокой ночью. Вспугнув тишину, расплескались звуки шагов. Рассвет застал в горах. Позиции противника остались позади.
В полдень вспыхнул бой. Преследуя немцев, первая рота неожиданно уткнулась в крутой скат высоты. Это была гора Мандлинг. Так называлась она на карте.
— Курс не менять! — командует по рации комбат Кораблеву. — Наступать прямо на высоту!
Рота скрылась, словно растаяла. До вершины оставалось совсем немного, когда неожиданно сверху послышался нарастающий грохот. И вдруг мимо нас стремительно пролетел камень, за ним — второй.
— Береги-ись! — послышалось сверху. — Бере-ги-ись!
Крики долетели почти одновременно с градом посыпавшихся на солдат камней. Камни стремительно катились, с устрашающим свистом, увлекая за собой поток земли, подскакивали и летели в воздухе, с гулом бились о стволы деревьев. От ударов деревья вздрагивали.
Солдаты бросились в стороны, к деревьям, надеясь укрыться за стволами. Одним это удалось, других камнепад застал на полпути, и они, прижавшись лицом к земле и укрыв голову руками, сползали вместе с землей вниз, принимая на себя страшные удары.
Потом загремели автоматные очереди. Невидимый враг сверху поливал нас свинцом. Захлопали гранаты.
— Забара! — взревел Белоусов. — Бегом к Кораблеву! Передай: во что бы то ни стало высотой овладеть!
Солдат выскользнул из-за соседнего дерева, сбивая руки о камни и царапая о ветви лицо, стал поспешно карабкаться по крутизне.
А Белоусов уже вызывал пулеметчиков. Два расчета всегда находились при нем.
— Вперед! — кричал комбат. — Взять эту дрянь на абордаж!
Положение становилось угрожающим. Справа и слева простирались крутые скалы, позади — уходила далеко вниз осыпь, по которой карабкались солдаты. Отступать? Отойти назад? Тогда опять придется все повторять, тратя силы и время, теряя инициативу.
— Где там Кораблев? — ударив кулаком по заросшему мхом стволу, процедил Белоусов и выругался в сердцах.
В его взгляде я прочитал немой упрек, словно он сожалел, что направил головной роту Кораблева.
Теперь действительно успех целиком зависел от лейтенанта.
Сверху скатился Забара.
— Товарищ капитан, впереди лейтенанта Кораблева нет! Там только сержант из роты да десятка полтора солдат! Они с трудом отбиваются.
— Как нет? А где Кораблев? — Белоусов вонзил глаза в ординарца, потом в меня. — Оставайся здесь! Приведи в порядок подразделения. А вторую роту — немедленно вперед! Слышишь? Немедленно!
Он бросился в цепь. А вниз, туда, где карабкались солдаты, уже неслось: «Вторая рота, вперед! Вторая рота, впере-ед!»
И вдруг до нас долетело далекое «Ура-а!». Крики вплелись в сплошной треск автоматных очередей и разрывы гранат. Мы не могли понять, что случилось наверху, но вдруг шум боя стал удаляться, затихать…
На вершине у двухэтажного бревенчатого дома навстречу нам выбежал лейтенант Кораблев.
— Товарищ капитан, — с трудом переводя дыхание, начал он. — Ваш приказ выполнен. Высота взята! Противник отходит в западном направлении.
— А где была рота? — повысил голос Белоусов. — Почему без прикрытия оставили батальон?
— Никак нет, товарищ капитан. Один взвод прикрывал с фронта. А двумя взводами я решил ударить по противнику справа. Обстановка требовала…
Что-то новое, доселе незнакомое было в выражении глаз лейтенанта, разгоряченном лице, властном движении рук.
«Да он ли это? Тот ли Кораблев?»
— Где рота? — изменив тон, спросил Белоусов.
— Преследует противника, товарищ капитан. Я решил на его пятках ворваться в Пернитц!
Лицо комбата просветлело. В прищуренном взгляде засветилась улыбка.
— Ну, что ж, Кораблев, так держать! Только не зарывайся! А то ты ему на пятки, а он тебе — под дых…
— Этот номер не пройдет! — отвечал лейтенант.
По-уставному повернувшись, он бросился догонять ушедшую вперед роту.
У Берндорфа
В то время когда наш батальон с боем пробивался по горным тропам к Пернитцу, у Берндорфа, где находились основные силы 99-й дивизии, назревали нелегкие события.
21 апреля командир 37-го корпуса генерал-лейтенант Миронов сообщил комдиву Блажевичу, чтобы утром тот ожидал командующего фронтом.
— Намерен познакомиться с планом наступления на Пернитц, заслушать ваши соображения.
Штаб дивизии находился в Берндорфе, на окраине которого засели немцы, прикрывая вход в долину, где пролегала дорога на Пернитц.
— И еще, к сведению, — неофициальным тоном сообщил командир корпуса. — Как будто в Пернитце намечена наша встреча с американцами. Они к Вене спешат. Учти это, Блажевич.
Командир 37-го гвардейского корпуса Павел Васильевич Миронов — воин от бога. В сентябре 1941 года, будучи полковником, он командовал 107-й стрелковой дивизией под Ельней. Руководил этой операцией командующий Резервным фронтом Жуков.
В своих мемуарах он упоминал о полковнике Миронове:
«Особенно мужественно дрались наши 19, 100 и 107-я дивизии. Я видел с наблюдательного пункта комдива 107-й дивизии П.В. Миронова незабываемую картину ожесточенного боя стрелкового полка, которым командовал И.М. Некрасов.
Полк И.М. Некрасова стремительно захватил деревню Волосково, но оказался в окружении. Он сражался трое суток. При поддержке других частей 107-й дивизии, артиллерии и авиации полк И.М. Некрасова не только прорвал окружение, но и снял противостоящего врага, захватив при этом важный опорный пункт — железнодорожную станцию.
Сколько примеров такого массового героизма и отваги проявлялось рядом, вокруг, повсюду, и днем, и ночью.
Пользуясь наступившей темнотой и еще не закрытой горловиной, остатки противника отошли от ельнинского выступа, оставив на поле боя множество трупов, тяжелого оружия и танков. 6 сентября в Ельню вошли наши войска.
Опасный плацдарм был ликвидирован».
Командуя 5-й гвардейской стрелковой дивизией, генерал-майор Миронов в январе 1942 года в Ржевско-Вяземской операции освободил город Кондрово, а до того в Калужской операции Западного фронта очистил от захватчиков Тарусу.
В 1944 году его 37-й гвардейский стрелковый корпус успешно действовал в Свирско-Петрозаводской операции Карельского фронта, за что генерал-лейтенант удостоился большой награды — ордена Суворова 1-й степени.
За участие в Венской операции Павел Васильевич Миронов удостоился высокого звания Героя Советского Союза.
Бронетранспортер маршала Толбухина подкатил к тому самому дому, где уже ожидали генерал Миронов и его подчиненные командиры дивизий.
Маршал с трудом вылез из машины: рослый, грузный, медлительный, с болезненной желтизной на лице. На нем был защитного цвета комбинезон и такая же фуражка с матерчатым козырьком.
Отрапортовав, Миронов начал было представлять приехавших с ним комдивов, но маршал прервал его:
— Не надо! Всех знаю, — и с каждым поздоровался за руку.
Прежде чем войти в дом, где все было подготовлено для работы, Толбухин внимательно оглядел окружавшие город горы.
— А это что за высота? — указал он на недалекую, поросшую лесом высотку.
— Гора Медау-хоф, ее высота 420 метров. На ней находится наблюдательный пункт дивизии, — пояснил комдив Блажевич.
— А где дорога на Пернитц?
— Она пролегает у подножия этой высоты и втягивается в долину.
Маршал понятливо кивнул головой:
— Здесь совсем другая картина, чем в Венгрии. Там непроходимая даже для танков болотная грязь, а здесь одни крутые горы.
В комнате, куда все вошли, на столе была расстелена карта с нанесенной на ней цветастой обстановкой. Не садясь, Толбухин склонился над картой, молча стал разглядывать. Взгляд скользил по склонам Широкой долины, по бегущей у ленты дороги горной Речушки, удаляясь все дальше и дальше в глубь гор. Палец маршала уткнулся в далекую развилку дорог, где было небольшое горное селение.
— Это Пернитц?
— Так точно, — поспешил с ответом Блажевич.
— Сколько до него?
— Около тридцати километров.
— Разведку проводили?
— Так точно, два дня назад отряд из 300-го полка возвратился оттуда.
15 апреля в Пернитц через горы был направлен отряд капитана Белоусова в составе 72 гвардейцев с группой австрийских партизан. По горным тропам, обходя опорные пункты немцев, они достигли цели. Разведав оборону и наведя панику, они благополучно возвратились.
— Доложите свое решение, как будете наступать, — потребовал Толбухин. Блажевич стал объяснять, что наступление он решил организовать с боевым порядком в два эшелона: впереди по правому склону будут наступать подразделения 297-го полка, а по левому склону — 300-го полка. Один из батальонов сегодня ночью уже ушел в горы, чтобы атаковать Пернитц с тыла.
Маршал кивнул:
— Батальон уже вышел? Это хорошо. Правильно. В горах нужен маневр: обходы, охваты. Особое значение приобретают действия небольших отрядов. Прямолинейность в горах неприемлема.
Продолжая доклад, комдив сказал, что во втором эшелоне будет находиться 303-й полк подполковника Соколова.
Потом разговор зашел о захвате Пернитца, и комкор Миронов как бы случайно обронил, что с запада к Пернитцу вроде спешат американцы.
— Спешат или нет — нам неизвестно, — недовольно сказал Толбухин, — а вот что через него можно выйти к южным районам Германии — это точно.
Проводив маршала Толбухина и генерала Миронова с комдивами, Блажевич вызвал командиров полков.
Спросил у Данилова, есть ли связь с Белоусовым и где сейчас находится его батальон.
— Они в пути, сообщили, что скоро выйдут к альпийской гостинице. Утром вели бой.
— Держите с ними постоянную связь. Знаю, что делать это в горах трудно, но стараться нужно.
Уделил внимание Блажевич и командиру 297-го полка полковнику Бондаренко. Подполковнику Соколову приказал перемещать полк, не отрываясь от подразделений первого эшелона.
— Быть в постоянной готовности развить успех полков Данилова и Бондаренко.
Пришел майор-танкист и сказал, что его с семью танками генерал Миронов направил на усиление 99-й дивизии. Он уже связался с Даниловым и Бондаренко. Первому направил три боевых машины, а второму четыре. Начальник штаба дивизии решение одобрил.
Потом явился командующий артиллерией дивизии, сообщил о недостатке боеприпасов.
— А как на завтрашний день? — спросил генерал.
— На завтра достаточно, но впереди-то Пернитц!
— Так потребуйте от начальника артснабжения! Он должен был дать заявку.
— Заявка дана, и не одна, но заявки-то не стреляют.
— А какое положение у зенитчиков?
— Это их нужно спросить. По-моему, у зенитного дивизиона снарядов достаточно.
Пришел начальник штаба дивизии полковник Логвинчук с начальником разведки.
— Проверял готовность да увязывал в полках взаимодействие пехоты с танками, — сообщил он.
— О том майор-танкист уже доложил, — сказал комдив. — А как вы смотрите, Аркадий Климентьевич, если завтра использовать зенитные орудия для стрельбы по наземным целям?
— Есть резон, но как там, наверху, посмотрит начальство?
— А мы его спрашивать не будем. В общем, предупредите командира зенитного дивизиона, чтобы к этому был готов.
Начальник разведки доложил: по документам убитых гитлеровцев установлено, что против дивизии обороняются части 3-й немецкой дивизии СС «Мертвая голова».
— Это той самой, что были у Балатона?
— Совершенно верно.
— Не добили там, так добьем здесь.
Проводив последнего посетителя, Блажевич взглянул на часы: шел двенадцатый час. Спросил адъютанта Голованова:
— Ты, Павел, ужинал?
— Вас жду. Все давно остыло.
— Скажи, чтоб принесли на двоих. Небось голоден, как и я?
Встреча с командующим была еще свежа у генерала в памяти.
— А каков маршал! — вспоминал с восхищением. — Ты раньше никогда его не встречал?
— Нет. Впервые увидел. Но вот и у меня и других офицеров возникло недоумение: почему он, заслуженный полководец, участник Сталинградской битвы, освободитель Донбасса и Крыма, Румынии и Венгрии, а теперь еще и Австрии, не Герой? Неужто не заслужил?
Лицо генерала изменилось.
— Таким вопросом, Павел, не стоит задаваться. Могут неправильно тебя понять. Достоинства каждого оценивают в Москве. Сталин знает кого награждать.
— Если бы это было так!
— Ты это к чему?
— К тому, товарищ генерал, что за Свирь, где я форсировал реку одним из первых, вел за собой батальон и был представлен к ордену, получил солдатскую медаль «За отвагу». А те, кто были далеко от реки, отхватили ордена.
Еще до рассвета юркий «Виллис» и радийная машина, где находились рации, выбрались на высоту Медау-хоф, где был наблюдательный пункт комдива. С него как на ладони виднелся Берндорф, долина с бархатной зеленью склонов, серая лента дороги, идущая к Пернитцу и далее.
Вместе с генералом приехал подполковник Пахолкин — начальник оперативного отделения штаба дивизии, адъютант Голованов, лейтенант из комендантского взвода с группой солдат охраны и два сапера.
«Виллис» и автомобиль оставили в недалеком укрытии, а на месте наблюдения установили небольшой походный стол и такой же походный стульчик. Тут же капитан Голованов поставил треногу с буссолью, на стол выложил мощный цейсовский бинокль, с которым генерал не расставался. На столе расположили переговорное устройство, с помощью которого генерал мог говорить с командирами полков и даже батальонов.
— Сколько осталось до начала артподготовки? — спросил Блажевич Пахолкина.
— Полчаса, товарищ генерал. Артиллерия в полной готовности — так доложил командующий артиллерией.
— А как полки?
— И они в готовности. Доклад от 297-го полка принял от самого Бондаренко, а за 300-й полк доловил начальник штаба Переверзев.
В назначенное время артиллерия дивизии и полков ударила всей мощью по обороне противника, расположенной по склонам и замыкающей вход в долину. Орудия и минометы поражали разведанные ранее опорные пункты эсэсовцев, огневые позиции их артиллерии, били по дальнему селению Поттенштайн, где был запасной оборонительный рубеж и находились резервы.
Но противник не молчал, отстреливался, даже стрелял из шестиствольных минометов, по-ослиному ревевших при запуске мин.
Бросившиеся в атаку вслед за танками наши гвардейские цепи залегли на полпути, не пошли дальше и танки. Отстреливаясь, они стали медленно отползать в укрытия, один из них задымил.
Генерал Блажевич наблюдал происходящее с застывшим лицом, повторяя неслышно:
— Не удалась… Не удалась… — Обернувшись, протянул адъютанту бинокль и поспешил к треноге буссоли.
Он понимал, что первая схватка с врагом была неудачной, ее выиграл противник. Теперь предстоит вторая атака, и ее нужно готовить.
— Пахолкин, — позвал подполковника. — Запросите командиров полков, почему сорвалась атака.
Сам же разглядывал в зрительную стереотрубу вражеские позиции, пытаясь найти в них причину неудачи.
Внимание привлекла малозаметная площадка у поросшей зеленью скалы. У ее подножия был оборудован окопчик, который занимал эсэсовский солдат с ручным пулеметом «МГ». У эсэсовца был бинокль, в который он то и дело осматривал наши позиции, а потом обстреливал их очередями.
Когда же вблизи от него взрывались наши мины, он убегал за скалу и пережидал там артналет.
— Голованов! — позвал генерал. — Посмотри-ка за этим наглецом и запомни место. Как выбьем немцев, изучим позицию.
Все попытки сбить противника с занимаемого рубежа и прорваться в долину были безуспешными. Занимая позиции на склонах высот, немцы стреляли по нашим цепям сверху. Скалы и каменные осыпи служили им надежной защитой.
Грохот боя отзывался в горах многократным эхом. Казалось, в недрах Альп неистово клокотала магма, пытаясь вырваться наружу.
В сдержанном волнении генерал вышагивал, не выпуская из рук бинокль, и то и дело осматривал в него позицию врага.
Неожиданно он шагнул к столу, раскрыл на нем карту. Затем крикнул:
— Голованов! Срочно вызвать сюда капитана Менжелеева! Зенитчикам готовиться к смене огневых позиций!
Подозвав подполковника Пахолкина, комдив стал указывать ему что-то на карте.
Командир зенитно-артиллерийского дивизиона капитан Менжелеев не замедлил с прибытием. Он доложил, что в дивизионе имеется десять малозенитных скорострельных орудий. Выпуская очередь из пяти осколочных снарядов, они смогут нанести поражение противнику на значительной площади.
— А как у вас с боеприпасами? — спросил генерал.
— Запас достаточный, — уверенно ответил капитан.
— А если появится немецкая авиация?
— Хватит и для ее отражения.
Орудия расположили в таких местах, чтобы они могли стрелять, поражая неприятельские позиции. Цели зенитчикам определил не только генерал, но и командиры батальонов.
По команде дивизион открыл по намеченным целям ураганный огонь.
— Та-та-та-та-та, — стучали очередями зенитки. — Та-та-та-та-та.
Немцы заметались, бросились из окопов, но по ним ударили из пулеметов и автоматов.
Выбитые из основного рубежа, эсэсовцы бежали к селению Поттенштайн, на запасные позиции.
— Так их! Так! — сдержанно приговаривал генерал. — Молодец Менжелеев. Подбавь еще!
По отходившему неприятелю открыли огонь орудия полевой артиллерии.
— Пора и нам вперед, — сказал комдив Пахолкину.
«Виллис» перемещался по долине у правого склона от укрытия к укрытию. Осколками и пулеметными очередями ветки деревьев были обломаны, стволы иссечены. Лежали убитые и раненые.
Проехав свои позиции, приблизились к неприятельскому переднему краю.
— Стой! — скомандовал генерал.
Прямо перед ними лежали люди. И немцы в серой заношенной форме, в сапогах с короткими голенищами; и наши гвардейцы в защитных гимнастерках с мятыми полевыми погонами. Подле каждого было оружие.
— Тут, кажется, схватились в рукопашной схватке, — проговорил подполковник.
Тяжелой рукой комдив снял с головы фуражку.
Капитан Голованов, не веря себе, увидел на его глазах слезы. Выждав, он осторожно сказал:
— А скала, где стрелял немецкий пулеметчик, там, — и указал на пологий склон с едва заметной тропой.
— Пойдем. Скажи подполковнику.
Пахолкин уже наказывал солдатам охраны и саперам, что им делать на тропе, тянущейся к злосчастной скале.
Первыми шли два сапера. Длинными щупами они протыкали землю, выискивая скрытые мины. За ними следовали автоматчики охраны, держа на изготовку оружие. Генерал и подполковник шли поодаль, стараясь не сойти с тропы. Адъютант Голованов замыкал строй.
Они достигли скалы и увидели окопчик, из которого стрелял эсэсовец-пулеметчик. Генерал шагнул к окопу, и тут случилось непредвиденное.
Позже возвратившийся из госпиталя капитан Голованов рассказывал: «Мне запомнилось тогда, как перед нами ярко сверкнула огненная вспышка, ослепила нас, и десятки обжигающих брызг вонзились мне в голову, левый бок, ногу. Взрывом далеко швырнуло в сторону… Когда солдаты привели меня в сознание, я увидел генерала. Он лежал без ступни левой ноги, истекая кровью. Был ранен и подполковник Пахолкин. Нас и генерала перенесли в «Виллис» и доставили в дивизионный медсанбат. Примчался ведущий светила-хирург из 9-й армии. Он определил у генерала тяжелый шок. «Если отпустит шок, буду оперировать», — заявил он. Но шок не отпустил…»
Генерал Блажевич скончался ночью 24 апреля за две недели до Дня Победы. Его хотели похоронить в Вене, городе, за который он отдал жизнь, но представитель Ставки, маршал Тимошенко распорядился доставить тело в Москву.
Указ о присвоении звания Героя Советского Союза подписали в тот день, когда траурная процессия была на Новодевичьем кладбище.
Пернитц
В конце дня мы вышли к альпийской гостинице, расположенной на плоской вершине горы.
Нас встретил ее владелец, пожилой австриец в шляпе с пером и меховых унтах.
— Где немцы? — спросили его.
— Дойче золдат нихт, — ответил он. И пояснил, что утром были, но ушли, что он слышал стрельбу, видимо, это стреляли немцы, но потом они не приходили.
— А куда отсюда ведет дорога?
— Туда, — указал он на запад, — в Пернитц. А другая дорога в Берндорф.
— Есть ли кто в гостинице?
— Никого нет. Вот кончится война, и от туристов не будет отбоя. А сейчас все пусто.
Гостиница с большой верандой и малыми балкончиками, с которых открывается вид на заснеженные альпийские горы.
Словоохотливый хозяин объяснил, что гора, где находится гостиница, называется Мандлинг, высота ее почти тысяча метров.
— Нам красоты ни к чему, — сказал Белоусов, — а вот накормить солдат да отоспаться — это наша забота. Только организуй, начальник штаба, надежное охранение. Не такое, как у Чапаева.
Ночь прошла спокойно, а с утра мы опять ввязались в схватку. В складках гор волны рации тонули, были бессильными. И мы не знали, что в это самое время у Берндорфа наша дивизия вела ожесточенный бой.
И еще один день прошел в бесконечной драке. Только к утру 24 апреля подразделения батальона соединились с соседним батальоном нашего полка, наступавшим по долине вдоль дороги. Те роты сразу же устремились к горной дороге, чтобы перерезать ее. Но наткнулись на яростное сопротивление. Оттуда неслась бесконечная пальба.
— Достается братскому батальону, — заметил Белоусов. — Самое лучшее сейчас — это ударить вдоль долины на лесопильный завод, а потом захватить стык дорог. И немцам будет каюк…
Именно такую задачу мы получили от командира полка. Красным карандашом полковник Данилов прочертил тогда на карте пунктир, вывел его к строениям лесопильного завода и закончил крутой скобкой у стыка дорог. Нам теперь ничего другого не оставалось делать, как захватить этот завод со штабелями досок и горами бревен. Это мы без особого труда сделали.
Стрелковые роты заняли позиции по периметру ограждения, минометчики установили в лощине минометы, в окне двухэтажного здания пристроили станковый пулемет.
Не ожидая команды, пулеметчик открыл огонь по выкатившемуся по горной дороге немецкому автомобилю, на прицепе которого была пушка. Очередь была удачной: автомобиль остановился, задымил, из крытого тентом кузова стали выпрыгивать солдаты орудийного расчета.
— Может, открыть огонь из минометов? — появился командир минроты.
— Давай беглый огонь по развилке, — скомандовал командир батальона.
Из-за поворота дороги выполз танк — «тридцать-четверка», догнал цепь наступающих и повернул башню с длинноствольным орудием в сторону лесоильного завода, занятого нами.
Послышался выстрел. Снаряд угодил в стену, рядом с окном, где был станковый пулемет. Наводчик поспешно стащил пулемет со стола, выкатил за дверь.
И тут в комнате, сотрясая стены строения, разорвался второй снаряд.
Молчавшая рация ожила:
— «Кама»! «Кама»! Как слышишь? Где находишься? Я — «Волга». Прием.
Я схватил трубку:
— «Волга». Вас слышу, нахожусь в квадрате 45–70. Прекратите стрельбу из танка. Как поняли? Я — «Кама». Прием.
Поблизости от «Волги» находился начальник штаба полка майор Переверзев. Он понял ситуацию: танкисты прекратили стрельбу. В бою случалось всякое, было и такое, когда разгоряченные схваткой бойцы стреляли по своим…
Переверзев передал приказ комбату и мне незамедлительно прибыть в штаб полка для получения боевого задания.
— У вас все в порядке? — встретил нас полковник Данилов.
— Как всегда, — ответил Белоусов.
— Тогда к делу. Через сорок минут батальон должен вступить в бой. Батальон Матохина атакует противника по дороге на Гутенштейн, до него около десяти километров, а твой — опять по горным тропам в обход Гутенштейна. Атаковать одновременно. Все… Спешите выйти на исходный рубеж. — Он взглянул на часы. — Осталось тридцать минут.
Нам нужно было преодолеть обстреливаемый участок. Немцы били из противотанковых орудий: звук выстрела почти сливался с хлестким разрывом.
— Ну что? Напрямик или в обход? — спросил Белоусов.
— В обход далеко. Авось пронесет…
— Тогда за мной! — Николай пружинисто вскочил и бросился вперед.
Я бежал за ним, стараясь не отстать. Видел широкую спину, сумку на ремне. Сзади слышал топот и тяжелое дыхание командира минометной роты и ординарца Забары.
Залитая солнцем стена дома, за угол которой нужно скрыться, была совсем рядом. И тут прогремел выстрел и послышался звенящий разрыв. Полетели комья земли, лицо осыпало пылью.
А где комбат? Николай!
Он лежал ничком, прикрыв рукой голову. Шапка сбилась на затылок, льняные волосы выбились из-под нее. Всего секунду назад он говорил, двигался, а теперь был безжизненным.
У шоссе, где батальон должен был развернуться для боя, нас встретил командир полка. С пистолетом в руке он набросился на меня:
— Почему задерживаетесь? Пять минут, как уже должна начаться атака! Матохин едва отбивается!
— Белоусов погиб, товарищ полковник, — виновато сказал я. — Вот и заминка получилась…
— Как погиб? Что ты говоришь? Как же вы допустили? — И, видимо, поняв неуместность упреков, он махнул рукой: — Эх…
Развернувшись в цепь, батальон устремился по косогору вдоль шоссе. Мы бежали под огнем, не замечая ни разрывов снарядов, ни частого посвиста пуль. Бежали с одной целью: скорей сблизиться и схватиться с врагом. Казалось, что тогда наступит разрядка от внезапного потрясения.
К вечеру, преследуя гитлеровцев, мы вышли к монастырю, огражденному высокой каменной стеной. Преследуемые нырнули в широкие ворота и как в воду канули. Появившийся монах в камилавке заявил, что дойч золдатен из монастыря ушли, и показал в противоположной стороне стены небольшую калитку, от которой уходила в лес тропа.
— А куда ведет тропа? — спросили у монаха.
— В Карнер, — отвечал он.
У этого небольшого селения с высоты обрывистого склона мы увидели садившихся в автомобили эсэсовцев.
В Карнере и настиг нас приказ о сдаче рубежа батальону подошедшей из фронтового резерва 93-й стрелковой Миргородской Краснознаменной дивизии. Самим следовало срочно возвращаться в Гутштадт. Там нас ожидали автомобили, которые и доставили полк в район Санкт-Пелтена, находящегося вблизи Вены.
Это было в конце апреля.
ИТОГИ ВЕНСКОЙ ОПЕРАЦИИ
В отличие от 9-й гвардейской армии, действовавшей на правобережье Дуная, 46-я армия 2-го Украинского фронта наступала на равнине левого берега реки. Руководимая генералом Петрушевским армия должна была быстро выдвинуться в район северо-западной окраины Вены, перекрыть там пути отхода противника из столицы на север и северо-запад, завершив тем самым полное окружение оборонявшихся в Вене дивизий и полков.
Следуя этой задаче, войска генерала Петрушевского со 2 по 8 апреля переправились на левый берег Дуная в районе Братиславы и начали наступление в западном направлении.
Форсировав с боями реку Мораву, армия встретила упорное сопротивление до полутора пехотных дивизий противника, усиленных десятью батальонами фол ьксштурма.
Отбрасывая противника, войска армии к исходу 9 апреля с боями продвинулись вперед. Оттеснив неприятельские силы, они позволили переправиться через Дунай к главным силам армии 2-му гвардейскому механизированному и 23-му танковому корпусам.
9 апреля Ставка Верховного Главнокомандования обратила внимание командующего 2-го Украинского фронта на недостаточно быстрое продвижение войск 46-й армии и потребовала ускорить их наступление с тем, чтобы не позднее 10 апреля отрезать противнику все пути отхода от Вены на север.
На северном берегу Дуная в районах Флоридедорф и Корнейбурга разгорелись ожесточенные бои. Обороняя Флоридедорф, противник поставил на прямую наводку 82 мощных орудия; для переброски своей пехоты им были использованы бронетранспортеры.
За толстыми стенами заводских строений противник оказывал упорное сопротивление. Неся потери, он закреплялся в ближайших укрытиях. Нашим войскам пришлось применять тяжелую артиллерию, бомбардировочную авиацию, танки.
Выйдя к шоссейной магистрали Вена — Брно, танковые части, не задерживаясь, продвигались, преследуя врага. За танками устремились стрелковые части, артиллерия. Преследуя противника, часть наших войск повернула на юг, к Дунаю, главные же силы продолжали преследование врага в указанном направлении.
Немецкое командование, учитывая создавшуюся опасность для венской группировки, в течение 10 апреля усилило войска, действовавшие против 46-й армии, частями 101-й горно-стрелковой дивизии, 6-й танковой дивизии СС «Великая Германия» и 93-й Кавалерийской дивизии СС, а позже и частями 2-й танковой дивизии СС «Рейх» и 3-й танковой дивизии СС «Мертвая голова».
Встретив значительно возросшее сопротивление противника, 46-я армия в течение 10–12 апреля смогла продвинуться лишь на отдельных направлениях.
13-15 апреля противник продолжал усиливать свои войска, действовавшие против 46-й армии, перебросив в полосу наступления последней из района Вены 25-ю танковую дивизию, части 48-й и 153-й пехотных дивизий. Переходя в частые контратаки силой до полка пехоты с 10–15 танками, он стремился задержать наступление наших войск.
К исходу 15 апреля войска 46-й армии выдвинулись на рубеж восточной окраины Штеттин, Корнейбург. Последним пунктом они овладели уже при содействии переправившихся к этому времени через Дунай войск 4-й гвардейской армии.
Таким образом, 46-я армия, оттянув часть сил врага из Вены, облегчила войскам 3-го Украинского фронта выполнение задачи по овладению Веной. Однако вследствие недостаточно быстрого продвижения вперед войска армии запоздали с выполнением своей основной задачи, т. е. с перехватом путей отхода противника на север, и этим дали возможность остаткам разбитых в боях за Вену частям противника отойти из района Вены в северном и северо-западном направлениях.
Решающее сражение за Вену началось утром 6 апреля. Основная роль в штурме города выпала на соединения двух гвардейских армий: 9-й и 4-й. Их дивизии наносили удары по сходящимся к центру города направлениям.
Возглавивший немецкий гарнизон генерал Иосиф Дитрих был опытным военачальником. В начале войны он командовал одной из сильнейших дивизий рейха «Лейб-штандарт», находившейся в танковой армии Клейста. В ноябре эта дивизия первой ворвалась в Ростов, из которого вскоре была выбита. Потом Дитрих командовал корпусом и наконец 6-й немецкой танковой армией СС на Западном фронте и в Венгрии у озера Балатон.
Оказавшись в Вене, немецкие дивизии должны были во что бы то ни стало отстоять город. На подступах к нему и окраинах были созданы сплошные линии траншей, противотанковые рвы и заграждения, на узлах дорог и высотах заняли боевые позиции артиллерия и танки. В самом городе улицы перегородили завалами и баррикадами, создали для советских танков и бронетранспортеров ловушки.
Чтобы сохранить столицу Австрии, ее исторические памятники, Военный Совет 3-го Украинского фронта обратился к венцам с призывом оставаться в городе, не давать фашистам разрушать город и содействовать частям Советской Армии в их боевых действиях. Это обращение, как показали дальнейшие события, помогло развеять лживые измышления гитлеровских вояк и спасти красивейший город Европы от разрушения.
А бои в нем, не утихая, шли весь день. Ломая сопротивление захватчиков, наступавшие гвардейцы занимали квартал за кварталом. Ночью вспыхнули ожесточенные сражения в районе венского арсенала, воинских казарм, штаба авиационного корпуса. Пальба загремела в районе станкостроительного завода, выпускавшего самолеты-истребители, вспыхнули кровавым облаком химические предприятия и другие промышленные объекты.
По мере продвижения гвардейских частей бои продолжались с еще большим ожесточением. Наступавшим удалось прорваться к Дунайскому каналу, форсировать его в районе железнодорожного моста.
Над заводами города и жилыми кварталами клубились облака дыма. Там продолжались упорные бои, распространяясь к центру столицы.
«Всем горожанам выступить на защиту Вены!» — потребовал генерал Дитрих, но против требования эсэсовского начальника в окнах домов стали появляться белые полотнища простыней: «Сдаемся на милость победителя!» — заявляли венцы. Они осознавали бессилие немецких дивизий и полков.
10 апреля дивизии 4-й гвардейской армии генерала Захватаева овладели центральными кварталами австрийской столицы. Гитлеровцы были выбиты из знаменитого Венского оперного театра, почты, таможни, Академии наук.
Однако сражение продолжалось. Порой оно происходило внутри здания, где врага приходилось выбивать из одного этажа в другой. Рассказывали о случае, когда двум гвардейцам Тарасову и Абдулову пришлось пробиться в чердачное помещение и оттуда по веревке спуститься в нижний этаж, прорваться через окно к засевшему немецкому пулеметчику и гранатами уничтожить его.
Подобный случай произошел и с наводчиком пулемета Лужанским. Обнаружив в подвале здания засевших гитлеровцев, он решился разделаться с ними по-особому. Найдя центральную водопроводную трубу, он направил по ней в подвал мощную струю воды. Когда гитлеровцы попытались бежать, расстрелял их из пулемета.
Содействуя наземным частям, наши самолеты наносили штурмовые и бомбовые удары. Так, знаменитые штурмовики «Илы», возглавляемые капитаном Никитиным, заметив артиллерийские позиции немцев, уничтожили четыре орудия и пятнадцать автомобилей.
Летчик капитан Скотников, обнаружив на Дунае нефтеналивное судно, поджег его.
Возглавляемая летчиком Гловацким шестерка истребителей «Ла-5» вступила в бой с восемью «мессершмиттами», двух из них сбила.
Мастерски действовали снайперы. Угрозу танкистам составляли «фаустники». Выбрав позиции на путях движения танков, они маскировались и ожидали подхода наших танков. После чего открывали губительный огонь, поджигая бронемашину.
Для борьбы с ними были созданы специальные группы снайперов и автоматчиков. Используя сообщения метро, гвардейцы проникали в глубь расположения противника и там устраивали засады, уничтожая пресловутых истребителей танков.
В боях за Вену отличились моряки Дунайской военной флотилии. Насыщенный многочисленными подрывными минами Дунай представлял серьезнейшую опасность для судов. Своего рода дорогу смерти. Морякам предстояла задача очистить реку от мин, сделать ее судоходной. И они справились с этой задачей.
Неподалеку от Вены находился печально известный фашистский концлагерь Маутхаузен. В нем в заключении пребывал и наш советский герой — генерал Дмитрий Михайлович Карбышев. Он попал в плен раненым. Доктор военных наук, профессор, он представлял для гитлеровцев интерес как крупный специалист военного инженерного дела. На все предложения поступить на службу врагу Карбышев ответил отказом. Его уничтожили после чудовищных пыток 17 февраля 1945 года.
В лагере Маутхаузен было казнено и замучено свыше 122 тысяч человек, из них 32 тысячи советских граждан.
В ходе Венской операции наши войска в течение двадцати трех дней продвинулись с боями по оси Секешфехервар — Вена на 145 километров. В течение этого периода войска 3-го Украинского фронта завершили разгром 6-й немецкой танковой армии СС.
В боях за Вену противник понес крупные потери в живой силе и боевой технике. В период с 3 по 13 апреля войсками 3-го Украинского фронта было взято в плен свыше 47 000 солдат и офицеров, захвачено 663 танка, 1093 орудия всех калибров. Кроме этого, противник потерял убитыми около 19 тысяч солдат и офицеров.
Задача, поставленная Верховным Главнокомандованием войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов, была выполнена.
В приказе от 13 апреля 1945 года за № 334 Верховный Главнокомандующий объявил благодарность войскам 3-го и 2-го Украинских фронтов за боевые действия по овладению столицей Австрии — городом Вена — стратегически важным узлом обороны немецких войск, прикрывавшим пути к южным районам Германии.
Столица нашей Родины Москва от имени Родины салютовала доблестным войскам 3-го Украинского фронта, овладевшим при содействии войск 2-го Украинского фронта городом Вена, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий.
В ознаменование одержанной победы более двадцати соединениям, отличившимся в боях за Вену, было присвоено наименование «Венские». Советское правительство учредило медаль «За взятие Вены», которой награждались все участники боев за город.
Наступление на Вену было насыщено беспрерывными большими и малыми боями, так как противник стремился во что бы то ни стало задержать продвижение наших войск, и проходило на местности, способствующей организации обороны и трудной для наступления.
Средний темп наступления наших войск достигал 8,5 километра в сутки и возрастал по мере продвижения войск к западу. В частности, на втором этапе операции в период с 26 марта по 3 апреля наши войска, преследуя отступающего противника буквально по пятам, делали в сутки по 15–17 километров, а временами даже по 25 километров, продвигаясь по пересеченной горно-лесистой местности. Столь стремительное наступление советских войск сорвало все планы противника задержать наше наступление обороной, организуемой на промежуточных рубежах, и выиграть таким образом время для организации сильной обороны на австро-венгерской границе.
В ходе боевых действий из состава вражеских войск была выведена вся венгерская армия и полностью разгромлены одиннадцать лучших танковых дивизий противника, в том числе вся 6-я немецкая танковая армия СС генерал-полковника Дитриха.
За период наступления противнику были нанесены тяжелые невосполнимые потери. Только пленными в период преследования и в боях за Вену враг потерял более 130 000 солдат и офицеров. За это же время наши войска захватили и уничтожили 1345 танков и самоходных орудий, более 2250 полевых орудий и много другого военного имущества.
В результате успешного завершения Венской операции была решена важная задача разгрома крупной вражеской группировки, преграждавшей путь для вторжения наших войск в пределы южной Германии.
Успешное завершение Венской операции имело важные политические результаты. От германо-фашистских войск оказались освобожденными Венгрия и значительная часть Австрии с ее столицей — Веной. При этом советские войска овладели важными в экономическом отношении районами и центрами: горным районом Вэртэшхедьшэг с его рудниками, нефтяным районом Надьканижа, городами Дьёр, Веспрем, Сомбатель, Винер-Нойштадт и, наконец, самой Веной, в пределах которой были сосредоточены крупные военно-промышленные предприятия.
Совершенно естественно, что все это вместе взятое не могло не повлиять на ход дальнейших боевых действий на других направлениях и в первую очередь на Балканах.
Успех Венской операции в целом определился организующей деятельностью Ставки Верховного Главнокомандования, предвидевшей ход событий и направлявшей их в целях достижения максимального успеха.
Уже на третий день после завершения Будапештской операции — 17 февраля 1945 года — Ставка Верховного Главнокомандования определила конечную цель и замысел следующего крупного этапа наступления войск 2-го и 3-го Украинских фронтов, имея первоначальной целью разгром крупной группировки противника, пытавшейся прорваться к Дунаю, и последней целью — овладение Веной.
Исходя из учета сложившейся обстановки и группировки неприятельских сил, Ставка первоначально намечала главный удар нанести левым крылом 2-го Украинского фронта севернее Дуная при содействии войск 3-го Украинского фронта.
Начавшееся 6 марта контрнаступление противника между озерами Веленце и Балатон несколько изменило общую обстановку.
Реально оценивая создавшуюся обстановку, Ставка Верховного Главнокомандования учитывала, что контрнаступление врага явилось своего рода судорожной попыткой улучшить его общее тяжелое положение, и отчетливо предвидела исход этой новой авантюры.
9 марта, еще в разгар вражеского контрнаступления между озерами Веленце и Балатон, Ставка Верховного Главнокомандования дала указания о готовности к переходу в наступление правого крыла 3-го Украинского фронта не позже 15–16 марта и левого крыла 2-го Украинского фронта 17–18 марта. До этого момента боевые действия правого крыла 3-го Украинского фронта согласно указаниям Ставки Верховного Главнокомандования должны были быть направлены к тому, чтобы в упорных оборонительных боях измотать и обескровить наступавшую группировку противника.
В своей директиве от 9 марта Ставка Верховного Главнокомандования дала конкретные указания о построении войск для наступления.
Согласно этим указаниям центр тяжести предстоявшего наступления переносился в полосу правого крыла 3-го Украинского фронта, и соответственно этому прибывшая из резерва Ставки Верховного Главнокомандования 9-я гвардейская армия передавалась не в состав 2-го Украинского, а в состав 3-го Украинского фронта. При этом весьма характерно заблаговременное и определенное указание Ставки Верховного Главнокомандования о том, что эту армию не следует втягивать в оборонительные бои, а что она предназначается для развития удара с целью окончательного разгрома неприятельской группировки в ходе Венской операции.
Это указание четко характеризует метод подготовки предстоявшей операции как переход от обороны к наступлению. В ходе оборонительных боев Ставка сосредоточивала на главном направлении достаточные силы для того, чтобы нанести ими в определенное время мощный удар, сокрушивший оборону противника, и разгромить врага.
Верховное Главнокомандование еще 9 марта точно определило момент начала наступления войск 3-го Украинского фронта — 16 апреля, — т. е. за 7 дней до его начала. Этот факт как таковой представлял собой яркое проявление полководческого предвидения. К этому времени напрягший последние усилия противник неминуемо должен был окончательно истощить свои резервы.
Характерным при этом является и установление разных сроков для начала наступления. 3-й Украинский фронт имел приказ начать наступление раньше 2-го Украинского фронта, потому что прорыв вражеского фронта в полосе правого крыла 3-го Украинского фронта был сопряжен с булыпими трудностями, чем в полосе 46-й армии 2-го Украинского фронта.
Особенной чертой Венской операции, как и многих других наступательных операций Советской Армии, проводившихся по планам Верховного Главнокомандования, является то обстоятельство, что направления ударов советских войск намечались таким образом, что противник не мог избежать разгрома ни при каких условиях.
Реализуя общие указания Ставки Верховного Главнокомандования, командующие 2-м и 3-м Украинскими фронтами организовали и провели ряд частных операций, приведших к успешному завершению Венской операции в целом.
Командующий 2-м Украинским фронтом правильно организовал взаимодействие между сухопутными войсками и Дунайской речной флотилией, приведшее к почти полному уничтожению эстергомской группировки противника.
Командующий 3-м Украинским фронтом на первом этапе операции целесообразно организовал маневр 6-й гвардейской танковой армии, в результате успешного осуществления которого во взаимодействии с 9-й гвардейской армией должно было быть достигнуто окружение 6-й танковой армии СС в районе южнее и юго-западнее Секешфехервара. Хотя полного окружения этой армии войскам фронта и не удалось достигнуть, все же для врага была создана такая обстановка, что только части живой силы и боевой техники 6-й танковой армии СС удалось избежать полного уничтожения.
В ходе преследования быстро отступавшего неприятеля войска 3-го Украинского фронта добились таких темпов продвижения, что противник был лишен возможности использовать ряд весьма выгодных и заранее подготовленных рубежей для организации на них обороны.
С выходом на подступы к Вене и во время боев за овладение ею командующий 3-м Украинским фронтом правильно использовал значительную часть сил фронта для осуществления маневра по охвату Вены с запада и перехвата всех путей отхода венской группировки противника на запад и северо-запад.
Общему успеху операции способствовало целесообразное использование родов войск.
Артиллерии на всем протяжении Венской операции пришлось решать ряд разнообразных и очень ответственных задач.
На первом этапе артиллерия как войсковая, так и из состава частей и соединений усиления, работая в тесном взаимодействии со стрелковыми частями, облегчила последним выполнение задачи по прорыву всей глубины неприятельской обороны.
В период преследования работа артиллерии была особенно напряженной, так как в условиях стремительного и безостановочного преследования противника она должна была, не отставая от стрелковых войск, своим огнем не допускать попыток врага закрепляться на выгодных оборонительных рубежах. Несмотря на трудные условия местности, артиллерия, как правило, не отставала от преследовавших войск и свою задачу на этом этапе выполнила полностью.
В период штурма Вены артиллерии пришлось в сложных условиях боя в городе пробивать дорогу своей пехоте, ведя огонь, как правило, прямой наводкой.
Советская авиация в Венской операции полностью обеспечила за собой господство в воздухе и успешно содействовала наступлению наземных войск.
В течение всей первой половины апреля авиация 17-й воздушной армии вела боевую работу с максимальным напряжением, обеспечивая стремительное наступление наших войск и поддерживая их с воздуха.
Непрерывные удары авиации по отходившим неприятельским войскам сильно их дезорганизовали, значительно увеличили их потери и способствовали увеличению темпа наступления наших войск.
В боях непосредственно за Вену штурмовая и бомбардировочная авиация, взаимодействуя с наземными войсками, подавляла узлы сопротивления и уничтожала огневые средства противника на огневых позициях, оказывая существенную помощь нашим наземным войскам.
За период с 16 марта по 13 апреля только части 17-й воздушной армии 3-го Украинского фронта произвели 24 100 самолето-вылетов. За это же время имели место 148 воздушных боев, в ходе которых было сбито 150 самолетов противника.
В наступлении на Венском направлении большую работу выполнили инженерные войска с целью обеспечить безостановочное наступление нашим соединениям в условиях горно-лесистой и пересеченной местности.
Поспешно отступавший противник стремился любой ценой если не задержать, то хотя бы замедлить темпы нашего продвижения, используя заранее подготовленные промежуточные рубежи и установленные препятствия на дорогах и в населенных пунктах. Он взрывал мосты, портил дороги в дефиле, широко использовал развитую сеть мелиоративных каналов для создания всевозможных препятствий продвижению танков.
Продвижение войск обеспечивали инженерно-саперные части. В стрелковых дивизиях для этой цели выделялось от взвода до саперной роты, в стрелковых корпусах — от роты до саперного батальона, в каждой армии — до двух инженерно-саперных батальонов. Дополнительно к этому в полосе наступления каждой армии по восстановлению армейских маршрутов работали военно-строительные отряды.
Кроме того, в 3-м Украинском фронте на период преследования и боев в Вене были организованы специальные штурмовые группы силою до роты саперов. Эти группы действовали совместно с пехотой и танками, продвигались на лошадях, автомашинах, мотоциклах и использовались для захвата мостов и упреждения разрушения их противником. За период с 20 марта по 10 апреля группы захватили штурмом девять крупных мостов через реки Раба и Дунай.
На основании опыта штурма Будапешта при штурме Вены войсками 3-го Украинского фронта инженерные части и в первую очередь штурмовые инженерно-саперные бригады придавались пехотным и танковым частям для действий в составе штурмовых и блокировочных групп.
О работе, проделанной инженерными войсками, обеспечивавшими наступление войск правого крыла 3-го Украинского фронта, красноречиво говорят следующие цифры: за период с 16 марта по 16 апреля на Венском направлении ими было построено 165 мостов, из них 71 мост под грузы в 16, 30 и 60 т.
Работа тыловых органов армий и фронтов в ходе Венской операции подчинялась основной задаче — бесперебойному снабжению наступавших войск боеприпасами, продовольствием и горюче-смазочными материалами.
Органы тыла и железнодорожные войска 46-й армии 2-го Украинского фронта успешно справились с восстановлением железнодорожных участков вслед за наступавшими войсками. В полосе наступления армии в ходе операции был восстановлен участок Кобанья, Буда, Бичке, Тата, Дьёр.
К 1 апреля станция снабжения этой армии открылась в Тата. Дальнейший подвоз к войскам шел по грунтовым дорогам, находившимся в удовлетворительном состоянии. Перебоев в движении транспортов и эвакуации не наблюдалось.
Войска армии к концу операции были обеспечены в достаточном количестве всеми видами довольствия. В ходе операции неснижаемый запас боеприпасов поддерживался в войсках в пределах от одного до полутора боекомплектов и такое же количество боеприпасов имелось на армейских складах. Горюче-смазочными материалами войска обеспечивались бесперебойно.
Также без перебоев обеспечивались всем необходимым и войска правого крыла 3-го Украинского фронта.
Вследствие быстрого и безостановочного движения наших войск отступавший противник не успевал производить коренных разрушений на железных дорогах. Поэтому восстановление железнодорожных линий сводилось к исправлению повреждений пути на отдельных перегонах, восстановлению станционных путей, пунктов водоснабжения, восстановлению линий связи и освобождению путей от разбитого и сожженного подвижного состава.
Большой и весьма трудоемкой работой явилось восстановление искусственных сооружений и линий связи, разрушение которых было массовым.
9 МАЯ И ПОЗЖЕ
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
День Победы
Полк находился в Австрии, война для нас продолжалась.
В полдень двигавшийся на север батальон догнал командир полка. Взвизгнули тормоза, из-под колес выбились клубы пыли.
— Горчаков! Карту! — потребовал полковник у нового комбата.
Горчаков вырвал из моих рук потертую карту, бросился к «Виллису».
— Город видишь? — ткнул полковник в карту, в то место, где дороги сходились в пучок. — В двадцать ноль-ноль батальону быть на северной окраине. Вот здесь! — и одним движением вычертил на карте красный овал.
— Но это же больше полста километров! — не удержался комбат.
— Знаю! Сейчас подойдут автомобили, на них посадить солдат — и вперед! На месте не топтаться!
— Есть, понял! — отвечал капитан.
«Виллис» развернулся и умчался назад, а по колонне уже неслось:
— Командиры рот, к комбату!
Через четверть часа подошли грузовые автомашины. А еще через десять минут рота лейтенанта Кораблева рванулась вперед. На кабинах автомобилей установлены пулеметы, у солдат оружие наготове.
В лесу по головным машинам вдруг ударили пули. На дороге темнели деревья завала. Машины заскрипели тормозами, из кузовов посыпались солдаты.
— К бою! К бо-ою! — пронеслось от автомобиля к автомобилю.
Но еще до команды солдаты, скатившись в кюветы, стреляли из автоматов, карабинов, пулеметов по невидимой засаде, загоняли в гранаты запалы, туже натягивали пилотки, готовые схватиться врукопашную. Цепь поднялась разом.
— Ура-а! Впере-ед! — неслось в воздухе.
Захлопали гранаты. В шум боя вплелись басовитые очереди станковых пулеметов. Но будто споткнувшись, упал один солдат. Рядом с ним повалился второй…
Пока шел бой в лесу, водители растащили заминированный лесной завал. И снова мы устремились на север.
Утром автомобили ушли, и мы продолжили свой путь пешим порядком. Прошла рота Кораблева, за ней — связисты, с пулеметами на плечах проследовали пулеметчики.
За лощиной, сбегавшей к шоссе, вытягивалась колонна артиллерии. Надсадно ревели тягачи, тянулись длинноствольные пушки.
И вдруг шум моторов стих, и оттуда, от артиллеристов, донесся крик. Он был особенный, совсем не такой, когда шли в атаку. Потом послышалась стрельба, с шипением взвилась и рассыпалась на яркие звездочки ракета. Колонна стала, а крики все продолжались.
— Что там случилось? — забеспокоился капитан Третьяков. — Забара, сбегай, узнай, в чем дело!
Солдат закинул автомат за плечо, бросился к артиллеристам.
Из леса выскочил комбат:
— Что за стрельба? Почему стреляют?
В недоумении остановился лейтенант Кораблев, а за ним и вся рота. Сняв с плеч тяжелые пулеметы и коробки с лентами, пулеметчики глазели на артиллеристов.
— Что случилось? Может, атаковали фрицы?
— Какие фрицы! Там что-то непонятное. Сейчас узнаем.
Мы смотрели на возвращавшегося Забару. Он бежал, что-то кричал, размахивал руками, но голос его тонул в шуме. Солдаты бросились к нему:
— Да говори же, что там! Говори!
— Победа! Победа!
Мы недоуменно переглядывались:
— Какая победа?
Солдат едва переводил дыхание.
— Победа, товарищ капитан! — обратился он к Третьякову. — Победа! Германия капитулировала! Сегодня ночью подписан мир!
— Откуда им известно?
— По радио, говорят, поймали.
А по дороге навстречу колонне несся знакомый «Виллис» командира полка.
— Стой! — махнул рукой полковник. — Стой! Конец войне!
Мы никогда не видели таким нашего Батю. Всегда суровый, недоступный, с тяжелым взглядом волевого лица, теперь он был совсем другим. Взгляд потеплел, лицо осветилось. Его плотно окружили офицеры, сержанты, солдаты. Задавали вопросы, и он едва успевал отвечать…
Это было незабываемое время. И это утро в лесистых горах было по-особому прекрасным: свежим, розовым, искрящимся.
Победа! Конец войне!
В тот день, возвращаясь из штаба полка, я вдруг услышал за спиной женский голос:
— Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант!
Я оглянулся. Сбегая с дорожной насыпи, махала рукой девушка в военной форме.
— Здравствуйте! Не узнаете меня?
Я вгляделся в ее лицо, оно показалось мне знакомым.
— А помните Монор, что под Будапештом? Я — Люда…
И тут в памяти всплыл неоконченный вечер в компании девушек из армейского госпиталя, стоявшего по соседству с нашим полком. Я вспомнил: она сидела тогда рядом с Володей Порубилкиным.
— Я все это время надеялась встретить ваш полк, — продолжала девушка. — И никак не могла найти: не знала полевую почту. А сегодня узнала. Оказывается, мы стоим совсем рядом. Прямо по дороге, направо, километрах в десяти.
Она показала рукой на серую дорогу, скрывающуюся в дали чащи бархатной зелени…
— А зачем вы искали полк?
Девушка смутилась:
— Мне нужен один человек. Да вы его знаете. Мы так неожиданно расстались, что даже не успели обменяться адресами.
«Ищет Володю», — догадался я и вспомнил высоту 262,0 за рекой Раба.
— Погиб Володя.
Плечи девушки разом поникли, губы вздрогнули.
— Когда?
— Двадцать восьмого марта, у границы Австрии.
— Извините меня, — проговорила она. — Я ведь так ждала…
Что она ждала — девушка не сказала. Повернулась и медленно пошла по дороге.
А потом мимо батальона плелась длинная колонна пленных гитлеровцев. Они шли строем, шеренга за шеренгой, хмуро посматривая в нашу сторону.
Впереди с автоматом шел солдат-конвоир в вылинявшей и просоленной от пота гимнастерке. Пилотка лихо сбита на макушку, на ней сверкает красная звездочка, звенят медали. Лицо солдата строго, но сквозь строгость так и рвется радость, и кажется, что вот-вот его лицо расплывется в широченной улыбке. Но он оборачивается и строго командует:
— Шнель, шнель! Что ползете, как черепахи!
Худой долговязый гитлеровец с погонами обер-лейтенанта втянул голову в плечи. Встретившись со мной взглядом, виновато прохрипел:
— Гитлер капут!
Утром во двор, где разместился штаб нашего батальона, пришли люди. Впереди шел, опираясь на трость, старик в шляпе. Небольшого роста, с глубоко впавшими глазами, рыжеватой щетиной на носатом лице, он напоминал гнома. За ним женщина с ребенком на руках и мальчишка лет десяти. Подойдя к капитану Третьякову, старик поклонился и заговорил.
— Он говорит, — перевел солдат, — что в лесу за селением сто человек немцев, цивильных. Они покинули свои места, но теперь готовы вернуться назад. Все они голодны, некоторые не ели два дня.
Капитан Третьяков смотрел на старика-немца, на женщину с грудным ребенком, на мальчишку, который напоминал его собственного сына. Перед ним стояли несчастные люди.
— Артемьев! — обратился он к сержанту. — Вызвать повара!
Повар в белом колпаке и сомнительной свежести куртке молча выслушал приказ капитана накормить людей.
— Да за какую милость их кормить, товарищ капитан? Ведь это немцы! Они нас кормили?
— Прекратить! Мы что, воевали со стариками? Или, может быть, виновата женщина с ребенком? Или мальчишка? Понимать надо!
— Понял, — хмуро ответил повар. — Только странно все как-то… Щи сварить или кашу?
— Решай сам. Готовь, что быстрей. Люди голодны.
— Кашей я их накормлю, товарищ капитан. Солдатская каша враз силы восстановит.
Во всех городах и селениях народ ликовал. Нашим солдатам невозможно было пройти. Их обнимали, целовали, угощали.
— Русские! Братушки! Други! — неслось со всех сторон.
У закусочных и харчевен слышались бойкие звуки русской «Катюши». Это была самая популярная песня.
В Европе установился мир. Европа ликовала…
Немало лет прошло с той поры, а Володю Порубилкина я забыть не могу. Получаю от его Татьяны письма. Первое письмо пришло вскоре после публикации моей повести в журнале «Звезда».
«Спасибо, что не забыли самого близкого для меня человека, спасибо, что так хорошо вспомнили о нем. Такая большая жизнь прошла! Столько пережито!.. Радости и горя было хоть отбавляй. О Володе я могу говорить день и ночь. Он в моем сердце до сих пор. Хотела съездить на его могилу в Кенез, но не удалось. Моя мечта осталась неосуществимой… Сын Володи уже взрослый, работает радиооператором на аэродроме. У него сын. Назвали в честь деда Владимиром. Чудный мальчик!
Я работаю музыкальным руководителем в детском саду…»
А совсем недавно позвонил по телефону мой давний приятель, служивший после войны в венской дивизии.
— На днях возвратился из Австрии. Был в местах, где воевала наша дивизия. Посетил братскую могилу гвардейцев. Она в предгорье Альп, неподалеку от Винер-Нойштадта. Может, помнишь?
— Нет, не помню. Да разве упомнишь все места захоронений? Они остались на всем нашем пути.
Разговор взволновал. Вспомнились и Володя Порубилкин, и командир роты лейтенант Аршуткин, и отважный наводчик противотанковой пушки, который говорил, что ствол у его пушки длинный, а жизнь наводчика короткая.
Под Веной похоронили и капитана-артиллериста Середу, дивизион которого часто придавался нашему батальону, и отважного нашего комбата Николая Белоусова. Навечно в памяти остался любимый генерал Блажевич…
Встреча с давним приятелем, побывавшим в Австрии, состоялась. Он молча расстегнул портфель и протянул мне перевязанный гвардейской лентой пакет.
— Что это? — спросил я.
— Земля. С той самой высоты, где братская могила.
Сухая, с рыжеватыми вкраплениями песка, земля легко просыпалась меж пальцев, оставляя на них пылинки. Признаться, не верилось, что на ней растет, как и у нас на Дону, бойкая виноградная лоза или золотая пшеница.
Я глядел на горстку земли из далекой Австрии, и мне казалось, что она совсем иная, чем та, напоенная весенней влагой, когда в апреле 1945-го мы сражались с ненавистным врагом и теряли боевых товарищей.
Ах, какие это были ребята! Их мне вовек не забыть…
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
День Победы
Полк находился в Австрии, война для нас продолжалась.
В полдень двигавшийся на север батальон догнал командир полка. Взвизгнули тормоза, из-под колес выбились клубы пыли.
— Горчаков! Карту! — потребовал полковник у нового комбата.
Горчаков вырвал из моих рук потертую карту, бросился к «Виллису».
— Город видишь? — ткнул полковник в карту, в то место, где дороги сходились в пучок. — В двадцать ноль-ноль батальону быть на северной окраине. Вот здесь! — и одним движением вычертил на карте красный овал.
— Но это же больше полста километров! — не удержался комбат.
— Знаю! Сейчас подойдут автомобили, на них посадить солдат — и вперед! На месте не топтаться!
— Есть, понял! — отвечал капитан.
«Виллис» развернулся и умчался назад, а по колонне уже неслось:
— Командиры рот, к комбату!
Через четверть часа подошли грузовые автомашины. А еще через десять минут рота лейтенанта Кораблева рванулась вперед. На кабинах автомобилей установлены пулеметы, у солдат оружие наготове.
В лесу по головным машинам вдруг ударили пули. На дороге темнели деревья завала. Машины заскрипели тормозами, из кузовов посыпались солдаты.
— К бою! К бо-ою! — пронеслось от автомобиля к автомобилю.
Но еще до команды солдаты, скатившись в кюветы, стреляли из автоматов, карабинов, пулеметов по невидимой засаде, загоняли в гранаты запалы, туже натягивали пилотки, готовые схватиться врукопашную. Цепь поднялась разом.
— Ура-а! Впере-ед! — неслось в воздухе.
Захлопали гранаты. В шум боя вплелись басовитые очереди станковых пулеметов. Но будто споткнувшись, упал один солдат. Рядом с ним повалился второй…
Пока шел бой в лесу, водители растащили заминированный лесной завал. И снова мы устремились на север.
Утром автомобили ушли, и мы продолжили свой путь пешим порядком. Прошла рота Кораблева, за ней — связисты, с пулеметами на плечах проследовали пулеметчики.
За лощиной, сбегавшей к шоссе, вытягивалась колонна артиллерии. Надсадно ревели тягачи, тянулись длинноствольные пушки.
И вдруг шум моторов стих, и оттуда, от артиллеристов, донесся крик. Он был особенный, совсем не такой, когда шли в атаку. Потом послышалась стрельба, с шипением взвилась и рассыпалась на яркие звездочки ракета. Колонна стала, а крики все продолжались.
— Что там случилось? — забеспокоился капитан Третьяков. — Забара, сбегай, узнай, в чем дело!
Солдат закинул автомат за плечо, бросился к артиллеристам.
Из леса выскочил комбат:
— Что за стрельба? Почему стреляют?
В недоумении остановился лейтенант Кораблев, а за ним и вся рота. Сняв с плеч тяжелые пулеметы и коробки с лентами, пулеметчики глазели на артиллеристов.
— Что случилось? Может, атаковали фрицы?
— Какие фрицы! Там что-то непонятное. Сейчас узнаем.
Мы смотрели на возвращавшегося Забару. Он бежал, что-то кричал, размахивал руками, но голос его тонул в шуме. Солдаты бросились к нему:
— Да говори же, что там! Говори!
— Победа! Победа!
Мы недоуменно переглядывались:
— Какая победа?
Солдат едва переводил дыхание.
— Победа, товарищ капитан! — обратился он к Третьякову. — Победа! Германия капитулировала! Сегодня ночью подписан мир!
— Откуда им известно?
— По радио, говорят, поймали.
А по дороге навстречу колонне несся знакомый «Виллис» командира полка.
— Стой! — махнул рукой полковник. — Стой! Конец войне!
Мы никогда не видели таким нашего Батю. Всегда суровый, недоступный, с тяжелым взглядом волевого лица, теперь он был совсем другим. Взгляд потеплел, лицо осветилось. Его плотно окружили офицеры, сержанты, солдаты. Задавали вопросы, и он едва успевал отвечать…
Это было незабываемое время. И это утро в лесистых горах было по-особому прекрасным: свежим, розовым, искрящимся.
Победа! Конец войне!
В тот день, возвращаясь из штаба полка, я вдруг услышал за спиной женский голос:
— Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант!
Я оглянулся. Сбегая с дорожной насыпи, махала рукой девушка в военной форме.
— Здравствуйте! Не узнаете меня?
Я вгляделся в ее лицо, оно показалось мне знакомым.
— А помните Монор, что под Будапештом? Я — Люда…
И тут в памяти всплыл неоконченный вечер в компании девушек из армейского госпиталя, стоявшего по соседству с нашим полком. Я вспомнил: она сидела тогда рядом с Володей Порубилкиным.
— Я все это время надеялась встретить ваш полк, — продолжала девушка. — И никак не могла найти: не знала полевую почту. А сегодня узнала. Оказывается, мы стоим совсем рядом. Прямо по дороге, направо, километрах в десяти.
Она показала рукой на серую дорогу, скрывающуюся в дали чащи бархатной зелени…
— А зачем вы искали полк?
Девушка смутилась:
— Мне нужен один человек. Да вы его знаете. Мы так неожиданно расстались, что даже не успели обменяться адресами.
«Ищет Володю», — догадался я и вспомнил высоту 262,0 за рекой Раба.
— Погиб Володя.
Плечи девушки разом поникли, губы вздрогнули.
— Когда?
— Двадцать восьмого марта, у границы Австрии.
— Извините меня, — проговорила она. — Я ведь так ждала…
Что она ждала — девушка не сказала. Повернулась и медленно пошла по дороге.
А потом мимо батальона плелась длинная колонна пленных гитлеровцев. Они шли строем, шеренга за шеренгой, хмуро посматривая в нашу сторону.
Впереди с автоматом шел солдат-конвоир в вылинявшей и просоленной от пота гимнастерке. Пилотка лихо сбита на макушку, на ней сверкает красная звездочка, звенят медали. Лицо солдата строго, но сквозь строгость так и рвется радость, и кажется, что вот-вот его лицо расплывется в широченной улыбке. Но он оборачивается и строго командует:
— Шнель, шнель! Что ползете, как черепахи!
Худой долговязый гитлеровец с погонами обер-лейтенанта втянул голову в плечи. Встретившись со мной взглядом, виновато прохрипел:
— Гитлер капут!
Утром во двор, где разместился штаб нашего батальона, пришли люди. Впереди шел, опираясь на трость, старик в шляпе. Небольшого роста, с глубоко впавшими глазами, рыжеватой щетиной на носатом лице, он напоминал гнома. За ним женщина с ребенком на руках и мальчишка лет десяти. Подойдя к капитану Третьякову, старик поклонился и заговорил.
— Он говорит, — перевел солдат, — что в лесу за селением сто человек немцев, цивильных. Они покинули свои места, но теперь готовы вернуться назад. Все они голодны, некоторые не ели два дня.
Капитан Третьяков смотрел на старика-немца, на женщину с грудным ребенком, на мальчишку, который напоминал его собственного сына. Перед ним стояли несчастные люди.
— Артемьев! — обратился он к сержанту. — Вызвать повара!
Повар в белом колпаке и сомнительной свежести куртке молча выслушал приказ капитана накормить людей.
— Да за какую милость их кормить, товарищ капитан? Ведь это немцы! Они нас кормили?
— Прекратить! Мы что, воевали со стариками? Или, может быть, виновата женщина с ребенком? Или мальчишка? Понимать надо!
— Понял, — хмуро ответил повар. — Только странно все как-то… Щи сварить или кашу?
— Решай сам. Готовь, что быстрей. Люди голодны.
— Кашей я их накормлю, товарищ капитан. Солдатская каша враз силы восстановит.
Во всех городах и селениях народ ликовал. Нашим солдатам невозможно было пройти. Их обнимали, целовали, угощали.
— Русские! Братушки! Други! — неслось со всех сторон.
У закусочных и харчевен слышались бойкие звуки русской «Катюши». Это была самая популярная песня.
В Европе установился мир. Европа ликовала…
Немало лет прошло с той поры, а Володю Порубилкина я забыть не могу. Получаю от его Татьяны письма. Первое письмо пришло вскоре после публикации моей повести в журнале «Звезда».
«Спасибо, что не забыли самого близкого для меня человека, спасибо, что так хорошо вспомнили о нем. Такая большая жизнь прошла! Столько пережито!.. Радости и горя было хоть отбавляй. О Володе я могу говорить день и ночь. Он в моем сердце до сих пор. Хотела съездить на его могилу в Кенез, но не удалось. Моя мечта осталась неосуществимой… Сын Володи уже взрослый, работает радиооператором на аэродроме. У него сын. Назвали в честь деда Владимиром. Чудный мальчик!
Я работаю музыкальным руководителем в детском саду…»
А совсем недавно позвонил по телефону мой давний приятель, служивший после войны в венской дивизии.
— На днях возвратился из Австрии. Был в местах, где воевала наша дивизия. Посетил братскую могилу гвардейцев. Она в предгорье Альп, неподалеку от Винер-Нойштадта. Может, помнишь?
— Нет, не помню. Да разве упомнишь все места захоронений? Они остались на всем нашем пути.
Разговор взволновал. Вспомнились и Володя Порубилкин, и командир роты лейтенант Аршуткин, и отважный наводчик противотанковой пушки, который говорил, что ствол у его пушки длинный, а жизнь наводчика короткая.
Под Веной похоронили и капитана-артиллериста Середу, дивизион которого часто придавался нашему батальону, и отважного нашего комбата Николая Белоусова. Навечно в памяти остался любимый генерал Блажевич…
Встреча с давним приятелем, побывавшим в Австрии, состоялась. Он молча расстегнул портфель и протянул мне перевязанный гвардейской лентой пакет.
— Что это? — спросил я.
— Земля. С той самой высоты, где братская могила.
Сухая, с рыжеватыми вкраплениями песка, земля легко просыпалась меж пальцев, оставляя на них пылинки. Признаться, не верилось, что на ней растет, как и у нас на Дону, бойкая виноградная лоза или золотая пшеница.
Я глядел на горстку земли из далекой Австрии, и мне казалось, что она совсем иная, чем та, напоенная весенней влагой, когда в апреле 1945-го мы сражались с ненавистным врагом и теряли боевых товарищей.
Ах, какие это были ребята! Их мне вовек не забыть…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги