От Балаклавы к Инкерману

Описывая Балаклавское сражение, нельзя в очередной раз не вспомнить о легендарной «Тонкой красной линии» у деревни Кадыкой. С таким названием вошел скорее в мировую лингвистику, чем в военную историю, совершено незначительный эпизод сражения под Балаклавой, который по абсолютно необоснованным причинам возведен в ранг эпического подвига. На самом деле за красивым мифом скрывается еще одна великолепно проведенная пиар-кампания, возвеличившая стойкость полка, который в этот день даже толком под огнем не побывал. Для англичан, помня их манеру отмечать в числе героев даже тех, кто «просто рядом проходил» (упомянутые выше 46-й полк при Альме, 57-й полк при Балаклаве и т.п.), история совершенно типичная.

На протяжении всего существования мифа исследователей не смущал факт, что первоисточником информации об этом эпизоде стал не какой-либо военный документ, не рапорт какого-либо военачальника с места сражения, даже не воспоминания какого-нибудь сержанта или рядового, а статья британского корреспондента Рассела в «Таймс», находившегося в этот день рядом с главнокомандующим и его штабом, и последующие ее многочисленные компиляции ура-патриотического характера.

Прочие упоминания об этом бое шотландской пехоты с российской кавалерией появились много позже окончания войны и были гораздо сдержаннее чем первые — переполненные эмоциями репортажи.

Но газетной статьи для английских историков оказалось достаточно, чтобы навсегда записать этот эпизод не только в полковую историю 93-го полка, но и в британскую военную историю как проявление выдающихся храбрости и стойкости. До сих пор зарубежные исследователи обязательно упоминают газетный текст в своих трудах о событиях в Крыму в 1854–1855 гг. как едва ли не официальной отчет о сражении под Балаклавой. К сожалению, в числе «подпевающих» оказались и многие наши соотечественники, с упоением смакующие набившие оскомину фантастические детали британского военно-патриотического эпоса.

Так что же произошло на самом деле. Думаю, если все рассказать по порядку, то от яркого события останется сплошная, в чем-то совершенно скучная банальность. Оговорюсь, современными крымскими исследователями это событие изучено досконально и, опираясь на их работы, я лишь дополню происходившее некоторыми интересными, на мой взгляд, деталями.

Начнем с главных героев. Раннее утро 25 октября 93-й полк встретил в своем лагере и с первыми выстрелами был поднят по тревоге. Тренированные солдаты не измотанного на траншейных работах полка быстро экипировались, вооружились и двинулись к линии редутов. У Кемпбела давно был выработан план действий на подобный случай. Выстрелы у редутов не стали для него и подчиненных большой неожиданностью.

Горцы прибыли к месту сражения, когда четыре из шести редутов были заняты русскими, уже прочно устроившимися на Воронцовской дороге. Полк вышел на линию, позволявшую ему перекрыть фронт Балаклавской позиции, и стал терпеливо ожидать дальнейших событий, готовясь ко встрече с превосходящими русскими силами. В том, что это случится, никто из находившихся в строю не сомневался.

Кавалерия Рыжова начала проявлять активность: «…после непродолжительного бездействия, последовавшего за занятием редутов, генерал-лейтенант И.И. Рыжов, начальник кавалерии нашего отряда, получил приказание произвести атаку с Лейхтенбергским и Веймарским гусарскими, Уральским казачьим полками и с конною № 12-го батареею».^{576}

Движение больших масс конницы не осталось незамеченным Луканом и Кемпбелом. Последний предложил командиру кавалерийской дивизии отодвинуть кавалерию к краю долины, открыв пространство для ведения огня 93-му горскому полку, который разместил на середине дистанции от редутов до укреплений Балаклавы в таком месте, которое позволяло ему быстро менять фронт, разворачивая его в любую сторону, откуда мог атаковать противник, одновременно закрывая главную базу.^{577}

Кемпбел оказался едва ли не самым разумным командиром, понявшим, что имея в руках мощное и дальнобойное стрелковое оружие, обученная и сплоченная пехота огнем с места без особых проблем справится с любой кавалерийской массой, если, конечно, последняя не решится своими трупами завалить взятую позицию. А если эта пехота еще и организованна — то это худший кошмар для решившегося на ее атаку кавалерийского начальника. Да и кавалерия, действующая в одиночку, всегда была в очень невыигрышном положении против стойкой пехоты.

В то, что под Балаклавой русские решатся повторить самоубийственный бросок наполеоновских кирасир при Ватерлоо, он, видимо, сильно не верил, но на всякий случай канаву перед строем горцев присмотрел.[19] Хотя на эту самую канаву, если она и была, он сильно не полагался. Кемпбел был прекрасным пехотным командиром и умел видеть перспективы новых типов вооружения. В его понимании век кавалерийских атак уже давно прошел, а звуки призывающих в атаку рожков под Балаклавой будут играть поминальную песню любому, решившемуся на действия в конном строю против пехоты.

Для скептиков могу лишь сказать, что плотность огня, создаваемая в данном случае горской пехотой, вполне могла создать по всем даже современным канонам расчета устойчивости непреодолимую оборонительную линию.

В успехе своего предприятия Кемпбел был совершенно уверен, положившись не только на эффективность стрелкового оружия, но и на традиционную дисциплину горцев, помноженную на количество одновременно задействованных стволов. А их у него действительно было немало.

Синяя «тонкая красная линия»

В его распоряжении оказались внушительная сила и много ружейных стволов, способных сокрушить любого, решившегося атаковать, ливнем свинца. И это тоже была часть тщательно спланированного.

Из Балаклавы подтянулись моряки Морской бригады, даже среди немаленьких горцев выделяясь своими широкими плечами и ростом выше среднего в армейской пехоте.^{578} Лушингтон (командир Морской бригады), явно следуя предварительной договоренности, направил к Кемпбелу всех, кто был свободен от службы на батареях.

Но только моряками дело не ограничилось. Из Балаклавы в строй к горцам отправили всех, кто мог ходить и держать оружие. В упомянутых выше материалах по истории 46-го полка говорится, что вместе с моряками в строю оказалась самая разношерстая публика из порта и госпиталя.

Хибберт говорит о 100 раненых (скорее, выздоравливающих больных) из Балаклавы и 50 солдатах разных полков, несших там службу с двумя офицерами. Из больных известно о 40 солдатах 38-го Стаффордширского полка, которых привел лейтенант Бойл (именно 41 планка «Балаклава» к Крымской медали была получена в этом полку).

Виатт, рассказывая о Колдстримской гвардии в Крымской кампании, упоминает некоторое число солдат гвардейского батальона (Стерлинг говорит о 30–40)^{579}, тоже лечившихся в Балаклаве и вставших в строй горской пехоты.^{580} На левом фланге стала сотня ветеранов подполковника Девени,^{581} которые хотя и были инвалидами, но не настолько, чтобы не уметь управляться с оружием.^{582}

Точно известно, что на правый фланг шотландцев стали 3 сержанта и 36 рядовых 30-го полка.^{583}

Некоторые современные английские военные историки эпическую сцену стойкости своей пехоты относят к событиям, принесшим славу исключительно английскому штыку.^{584} Но при этом многие из них скромно молчат о турецких пехотинцах и артиллеристах, которые, отступив с передовых редутов, стали в строй шотландской пехоты:^{585} «…Турки прибились к шотландцам и поротно встали у них на флангах».^{586}

Об их числе судить трудно, обычно называют цифры от 150 до 300 (последнюю можно найти у Калторпа)^{587} человек. Но даже с минимумом общее количество солдат, оказавшихся в распоряжении Кемпбела, явно было близко к тысяче, вероятно, даже превосходя ее. Выстроенные в две шеренги, они растянулись почти на полкилометра. Понятно, что имея столько пехоты, усиленный артиллерией и прикрытый с фланга кавалерией, а с фронта, возможно, еще и достаточно глубокой канавой (упоминание о ней можно найти в записках Попова, который говорит, в том числе, и о ее искусственном происхождении),^{588} Кемпбел не особенно волновался за судьбу Балаклавы. Единственное, что уже могло его раздражать — потерянная Воронцовская дорога. О потерянных пушках он пока еще не думал.

Обсуждения действий горцев при Балаклаве до настоящего времени сводились к одному: Кемпбел, действуя на грани гениальности, совершил переворот в военном деле, построив полк в две шеренги. На деле командир бригады ничего не «переворачивал». Будучи человеком умным, а командиром талантливым, он сделал то, что и должна была сделать пехота, встречая атакующую кавалерию — максимально повысить огневую силу строя. Этот вид боевого построения был признан в Англии нормальным еще в 1808 г. В кампанию 1813 г. Наполеон тоже смотрел на него как на нормальный и пытался ввести для всей пехоты.^{589}

Кемпбел ставил на то, что хорошо умела делать английская пехота и что всегда вызывало ярость у ее противников. Как Веллингтон при Ватерлоо, пользуясь рельефом местности, он не стал выставлять ее открыто, а приказал расположиться скрытно по возможности.^{590} По его словам, сделано это было для уменьшения потерь от огня русской артиллерии со стороны уже взятых редутов.^{591}

Крымская война показала (а Гражданская война в США подтвердила), что если атака кавалерии на пехоту, пусть и организованную, но вооруженную ружьями с эффективной дальностью стрельбы не более 200 м, ранее могла иметь успех, то атака на вооруженную нарезным оружием пехоту отныне в большинстве случаев была обречена на провал. Понимая это, генерал был почти уверен, что русские ничего не смогут сделать: «Об этом деле было много говорено: английские писатели старались выставить его важной победой пехоты над конницей, но на деле это совсем не так. Один известный английский кавалерийский офицер, присутствовавший при этом, говорит, что русские эскадроны совсем не собирались атаковать, а просто производили демонстрацию с целью побудить противника развернуть свои силы; поэтому когда 93-й полк показался на холме, то они, считая свое дело выполненным, повернули назад. Сэр Колин Кемпбел, командир 93-го полка, опытный офицер, очень хорошо понимал, чего добиваются русские, и сообразно этому принял свои меры; он же вполне признал искусство, выказанное командиром русской демонстрировавшей части, потому что сказал своему адъютанту: «Шедуэль, этот офицер понимает свое дело».^{592}

Что касается другой фразы, сказанной Кемпбелом, то ее переводят по-разному. По воспоминанию генерал-лейтенанта Барраджа, который в это день в звании капитана стоял в строю 5-й роты полка, генерал произнес следующее; “There is no retreat from here, men! You must die where you stand!”. На что ему кто-то ответил из строя: “Ay, ay, Sir Colin, and needs be, we'll do that!”.^{593}

Атака?

Но вернемся к сражению. Наблюдавший происходившее Вудс заметил, как русская кавалерия разделилась на три части. Самая большая из них, примерно 1200 чел., направилась в сторону Тяжелой бригады, вторая, примерно 600 чел. казаков, двинулась к небольшой возвышенности перед фронтом горской пехоты, а третья оставалась на высотах в качестве резерва.^{594}

Похоже, первая часть — это гусарская бригада. Вторая — Уральский №1 казачий полк и три сотни Донского №53 полка (не более 300–350 чел.), которые первыми вошли в Южную долину из Северной, перешли за линию редутов и двинулись по направлению к неприятельским позициям:^{595} «…в это самое время генерал Липранди дал мне знать, что находя два слабых полка недостаточными, он приказал туда же идти и полку уральских казаков».^{596}

Казаки немного отстали от главных сил, но, продвигаясь энергично, все-таки успели обогнать гусар.

Таким образом, третья часть — это, возможно, Сводный уланский полк, остававшийся пока еще в резерве, но видневшийся где-то в районе редутов №2 и №3.

Почему Липранди неожиданно для всех, в том числе и самого Рыжова, усиливает гусар казаками? Причем сам Рыжов даже не понимает, какую задачу эти казаки имеют. Ни в одной из своих статей, посвященных его участию в Балаклавском сражении, он этого так и не сможет объяснить.

Похоже, Липранди, посчитав, что Рыжов может совершить любую глупость, в том числе попытаться в лоб атаковать пехоту и, стараясь не дать ему это сделать, поручил Хорошихину и Александрову «разворошить» британцев, обозначить их, заставить развернуться. Таким образом, вся кавалерия должна была завершить успешный боевой день — демонстрируя угрозу, дать возможность войскам (пехоте и артиллерии) укрепиться на высотах. Разгром, как его именуют кавалеристы, вагенбурга — это уже совсем мелочь, больше похожая на вспомогательную задачу, этакая сладкая месть английским квалеристам за разграбленный гусарский обоз.

Липранди, похоже, стремился избежать ошибки, уже совершенной им ранее под Каракаллой, когда полковник Карамзин бездарно погубил кавалерию и генерал «…мог доставить ему такой случай, не вверяя ему судьбу более семисот человек и не подвергая опасности славу нашего оружия. Но он поручил Карамзину эти войска, полагая, что подробная инструкция, ему данная, могла служить достаточным ручательством в охранении его отряда от всех возможных случайностей».^{597}

Примерно в 10 часов, когда гусары еще выстраивались для действий против английских драгун, казаки устремились в сторону шотландской пехоты. Не думаю, что Хорошихин или Александров не видели столь большой массы пехоты, даже скрытой рельефом. Более чем вероятно, командир донцов решил оценить силы неприятеля и степень их угрозы, которую они могли представлять для уже подходившей гусарской бригады.

Рыжов по этому поводу вспоминал: «Уральский казачий полк, принявший много направо от неприятеля, по опушке горы, в том же порядке, как и с места, то есть по шести, двинулся со страшным «ура!», быстро носился взад и вперед какой-то вереницей, не сближаясь, впрочем, с неприятелем».^{598}

Генерал, правда, почему-то путает донцов с уральцами, но думаю, что эта ошибка не принципиальна для случившихся событий.

Казаки, продемонстрировав намерение сокрушительной атаки, вдруг внезапно от нее отказались и просто орали на находившихся в отдалении британцев, не слишком их этим пугая: «Тишина с обеих сторон была удивительная; одни казаки кричали, но это было поодаль и никто не обращал на них внимания».^{599}

Честно говоря, на этой перебранке можно было бы все закончить и никакой бы «Тонкой красной линии» не случилось, но шотландцы решили пострелять, притом с такой дистанции, на которой обычно пугают, редко попадая в цель.

Раздались выстрелы. Корибут-Кубитович, командир эскадрона в Сводном уланском полку, рисует картину губительного огня, которым встретили горцы казаков, но это не более чем излишняя драматизация событий.^{600} К сожалению, подобные эмоциональные излишне воспоминания и сыграли на руку англичанам, позволив «нарисовать» грандиозное сражение, в котором «смешались в кучу кони, люди…».

Кроме ружейного огня, артиллерийская батарея англичан (батарея W капитана Баркера) встретила кавалерию несколькими залпами, но на таком расстоянии это было пустой тратой боеприпасов, хотя что-то казакам и «перепало».[20]

Один из пластунов, оказавшихся неподалеку от казаков, Шульга, бывший в сотне фельдфебелем (после войны дослужился до хорунжего), заметил выдвижение неприятельской артиллерии. Пластуны «…по кавказской привычке, начали раздвигать звенья своей цепи и разряжать кучки. В эту минуту выдвинулись к цепи уральские казаки, вероятно вследствие замеченных на стороне противника сборов к кавалерийской атаке — что действительно спустя некоторое время и последовало. Возле Шульги, бывшего на фланге цепи, остановилась одна сотня, и как она держалась в сомкнутом строю, то Шульга, указывая на приготовления неприятельской артиллерии своему соседу, фланговому донцу, отличавшемуся, между прочим, большой окладистой бородой, высказал замечание, что сотне следовало бы рассыпаться. «А много ты знаешь, космата шапка», — сказал презрительно казак. — «Да, може, космата шапка знае, колы косматой бороде бувае лыхо», — заметил добродушно пластун — и через минуту, когда неприятель открыл убийственный артиллерийский огонь, увидел, что борода не сдобровала и сотня поневоле рассыпалась. Однако же и косматой шапке в том блистательном для пластунов деле досталось немного: расторопный Шульга был легко ранен в ногу».^{601}

На этом все и закончилось. Казаки не собирались атаковать неприятеля, намеренно ограничившись демонстрационными действиями, не доводя ситуацию до абсурда, который мог стоить жизни нескольким из них. Хватило и этого. Кемпбел явно «клюнул» и развернул свою «красно-синюю» линию, открыв ее. Когда он это понял, то становится понятным смысл его фразы о русском командире, который «понимает свое дело».^{602}

Безусловно, казаки оказались умнее, чем некоторые исследователи пытаются о них говорить. И уж глупость британских участников событий, называвших их действия трусливыми — не более чем смешна. Фронтальные атаки — не дело иррегулярной кавалерии. Фланкировка, связывание противника, его запутывание, провоцирование на развертывание — это как раз то, что от них требуется.

Не любившие нести напрасные неоправданные потери, даже не сблизившись с противником ближе, чем на 400–500 м,^{603} донцы не собирались входить в дистанцию эффективного ружейного огня. Казалось, они одним своим присутствием демонстрировали угрозу и, в конце концов, разрушили стройную неприятельскую защитную линию.

Как рождаются мифы

Вудс, кажется, первый из иностранных авторов, который осмелился утверждать, что никакой атаки гусар на шотландцев не было. Шотландцы не выдержали нервного напряжения и открыли огонь. Они не смогли продемонстрировать великого военного искусства, свойственного лучшей пехоте — ее способности выдерживать психологическое давление атакующей кавалерии, не открывая огня с дальнего расстояния. А дистанция была запредельной.

Капитан 93-го Блекетт говорит о 500 метрах. Эффективность сомнительная, о точности даже говорить не приходится — это скорее стрельба не «по», а «в сторону». Похоже, выстрелы — всего лишь попытка шотландцев показать себя, обозначить намерение не отходить или попытаться морально воздействовать на противника. С таким же успехом они могли стрелять в воздух.

Сколько было залпов — непонятно. Рассел говорит о трех,^{604} другие — о двух. Блекетт о первом в наступающую кавалерию и втором — вдогонку. В любом случае ни разу полк не стрелял всей линией, огонь вели одна или несколько рот.

Вот и Вудс говорит о первом залпе, который сделала гренадерская рота горцев (командир — капитан Росс)^{605}, но без всякой эффективности: «…были ранены несколько русских кавалеристов, однако все оставались в седлах».^{606} После чего последовал второй залп с таким же результатом (о нем говорит Пфлюг, но явно с чьих-то слов).^{607}

Третий залп сделали уже турки, стоявшие плечом к плечу с гренадерами. По версии Калторпа, выстрелив без всякой команды, османские турецкие солдаты, находившиеся на одном из флангов при приближении русской кавалерии, бросились бежать к Балаклаве.^{608} Турок можно понять: перед их глазами стояла гибель товарищей под саблями уральцев, а в ушах — крики погибавших…

Калторпу можно было бы поверить, если бы не слишком уж явное желание выставить союзников не в лучшем свете. Он лишь следует генеральной линии своего шефа, стремившегося все проблемы свалить на головы безропотных турок, стоически сносивших оскорбления англичан. Те, кто был с ними в строю, не всегда согласны с теми, кто в этом строю не стоял. Тот же Блекетт, который в отличие от Калтора был в эпицентре событий, в письме отцу сообщил, что турки лишь дрогнули, но не оставили строй.

На этом героическая «Тонкая красная линия» закончилась, толком и не начавшись, совсем не став похожей на известную «картину маслом» Роберта Гиббса. Для сходства ей не хватало многого: уставших солдат с черными от порохового дыма лицами, трупов людей и лошадей, валяющихся в нескольких десятках метров от строя, пустых патронных сумок и линии штыков как последней надежды. Но не будем настолько ядовиты и зловредны. Шотландские пехотинцы хорошо сделали свою работу, а то, что было потом, уже не зависело ни от них, ни от Кемпбела, ни от Росса, ни Блекетта и многих других, честно исполнивших долг…

В Британской армии 93-й полк и поныне носит прозвище «тонкая красная линия». Во время Второй мировой войны батальоны горцев сражались на всех фронтах, но наибольшую известность получили действия второго батальона полка в Малайе во время неудачных для британцев событий 1941–1942 гг., в которых шотландцы потеряли только убитыми 244 человека из 940. В написанной в 1947 г. истории 2-го батальона этот эпизод назвали «тонкой красной линией».^{609}

Что касается вклада этого события в мировую культуру, то лингвистикой и изобразительным искусством дело не кончилось. Не менее интересна музыкальная сторона дела. Командир одной из рот 93-го полка капитан Мак Леод (MacLeod), страстный любитель волынки, в 1855 г. услышал игру сардинского военного оркестра (очевидно, берсальеров), игравшего мелодию из оперы «Вильгельм Телль». Офицеру показалось, что ее мотив лучше всего отражает его внутреннее состояние во время отражения атаки русской кавалерии при Балаклаве 25 октября, и он с пятью полковыми музыкантами переложил ее для волынок под названием «Зеленые холмы Тироля». С этого времени она стала одной из официальных полковых композиций. В 1857 г. в Индии уже майор Мак Леод, ворвавшись одним из первых в Лахнау, исполнил ее с полковыми волынщиками под пулями. Волынка, на которой он играл в тот день, хранится в полковом музее 93-го полка.