От былины до считалки

НАПУТСТВЕННОЕ СЛОВО

У кого какое занятие, у кого какая любовь. Я вот всю жизнь занимаюсь собиранием произведений устного народного творчества и больше всего это и люблю.

Я люблю в одиночку приехать в какую-нибудь незнакомую деревню. Начинаешь обживаться. Люди спрашивают, интересуются: зачем, мол, пожаловали? И очень удивляются, что приехал за песнями, за сказками, за частушками. Объясняю, как важно записать и сохранить старое, то, что постепенно уходит из жизни.

— Зачем? — возражают. — Вон наши песни на пластинках, по радио поют.

А я отвечаю:

— А на пластинки, на радио откуда они попали? Тоже, наверное, кто- нибудь записал и привез в город.

Слово за слово. И всегда находится мрачный человек:

— Не туда приехали. Может, в других деревнях что и есть, а у нас ничего такого нет.

Но я это все давно слышал. Обращаюсь к какой-нибудь неприметной старушке, которая стоит поодаль, но внимательно слушает, или, наоборот, к самой бойкой девчонке-заводиле.

— А эту песню у вас пели?

— Ну, — обычно говорят, — ее-то мы знаем. Так ее все знают.

Но недоверие уже сломлено. Люди улыбаются, вспоминая молодые годы, гулянья, песни, танцы.

— Больше танцевали кадриль, — скажет одна.

— И ланцы, — добавит другая (медленный танец лансье — ланцы — был в моде без малого два века назад)…

— Барыню плясали! — весело крикнет третья да и запоет тут же на радость всем присутствующим:

Барыня, барыня,

Иринья Ивановна,

Долго хаты не топила,

Много сору накопила.

Идти было к дяденьке

Да попросить лошаденьки…

— Это когда под язык плясали, — пояснит та неприметная старушка, которая, замечаю, становится все более и более приметной (значит, настоящая песенница!). — Гармони не было, так под свои песенки…

— Ну, вспомнила, — скажет девчонка, — когда это было!

Но как бы далеко ни ушла жизнь, есть что-то такое дорогое, такое близкое душе в разговорах о родной старине.

И вот на следующее утро уже полдеревни приветствует тебя как хорошего знакомого. Появляются не только сочувствующие, но и ревностные помощники, приятели. А уезжаешь — провожают друзья. И долгие годы — бывает, и пять, и десять, и пятнадцать лет — идут потом праздничные поздравления из Ленинграда в эту деревню и из деревни в Ленинград. Другой раз и гости приедут оттуда. И сам съездишь.

Как-то я участвовал в радиопередаче «Встречи с интересными людьми».

«Каких интересных людей встречали вы?» — спросили меня.

И я поначалу затруднился ответить. А потом одно за другим стали наплывать воспоминания о необыкновенных людях, вернее, о людях, вообще-то говоря, для родных, для знакомых обыкновенных, но мне казавшихся необыкновенными. Не знаменитости какие-нибудь, не те, о ком много говорят и пишут. Только соседи знают, что вот тетка Марья была голосистой молодухой, когда- то на свадьбы ходила старшей подружкой и сейчас в праздник под настроение может спеть, а дядя Гриша — великий мастер по части баек.

Когда я начинал, сразу после войны, только бумага и карандаш были. А теперь чудо-магнитофоны. Вернусь домой и сижу часами: поют, разговаривают, смеются живыми голосами мои недавние собеседницы-старушки (всё больше старушки!). Да какие песни-то!

Далеким-то мой миленький далёко,

Ой да на чужой да сторо…

Ой да на чужой старонке,

На чужой-то на дальней на сторонке,

Ой во городе да в Пари…

Ой во городе в Париже,

Не во славном-то в городе в Париже

Ой гусары да стоя…

Ой гусарики стояли…

Русские войска пришли в Париж, разгромив Наполеона, в 1814 году. Сколько же лет этой песне? Но услышал-то я ее в 1977 году, в Ленинграде, от уроженки Архангельской области замечательной песенницы Клавдии Ивановны Притыкиной.

Как хорошо, что удалось встретить Клавдию Ивановну, записать, сохранить для науки, для всех людей эту и многие другие ее песни!

В 1946 году, в первую же в моей жизни поездку за произведениями устного народного творчества, мне посчастливилось познакомиться с выдающимся сказочником XX века Ильей Давыдовичем Богатыревым. Он рассказал больше ста сказок, баек.

— Жил-был Нестерка, и была у него детей шестерка…

Я слышал неистощимых частушечниц в Новгородской области, записывал фольклор в Карелии, на Урале, в Сибири, когда за окном мороз в сорок градусов, а в избе не продохнуть от жарко натопленной печи.

Удивительные люди, знатоки, мастера, творцы народного искусства, веселые умельцы живут везде.

Как-то ленинградские газеты вдруг заговорили о том, что в деревне Лампо- во стоят избы с особенно интересной резьбой. Я знаю эти места — деревни Остров, Орлино, Дружная Горка, Лампово. В каждой из них есть чем полюбоваться. Однако ламповские избы выделяются. У них украшены не только наличники окон, но и балконы, и передняя стена, и конек крыши, и даже круглые окна жилых чердачных помещений — светелок. Во всем этом чувствуется единая художественная школа. Оказывается, в Лампове жили выходцы с Севера — из Архангельской и Вологодской губернии. И дома они строили по-своему. Хозяева сохраняют старые резные доски и нередко переносят их на новые постройки.

Однажды стоял я и смотрел на такой дом.

— Да, вот это мастера были, — говорю, чтобы вовлечь в разговор старика, который отдыхал на скамеечке. — Теперь, наверно, так никто не сделает?

— Это почему же? — обиделся он. — Давай, я тебе точно таких же досок нарежу. У меня и инструмент, и трафареты — всё есть. Ну, заказывай, что ли?

Я пообещал: буду строить дом — обязательно обращусь к нему.

В этих же деревнях, совсем неподалеку от Сиверской, где всегда полно дачников и как будто бы ничего деревенского уже не осталось, живет немало хороших песенниц.

В 1957 году несколько вечеров провел я в избе 87-летней Софьи Яковлевны Абент — бабушки Софьи, как ее величали в деревне Орлино Гатчинского района. Кстати, название этой деревни жители связывают с именем Петра I. Рассказывают, что он был там на охоте, подстрелил орла, оттого, мол, и деревню так назвали.

А потом один старик показал дом.

— Вот здесь останавливался Репин. У этого окна он сидел, когда рисовал.

Мы поднялись в светелку. Осмотрели Орлинское озеро, берег.

— Будете в Ленинграде, — сказал старик, — поищите ту картину, узнаете на ней нашу местность…

В соседнем поселке Дружная Горка и теперь еще работает стекольный завод, основанный в начале прошлого века. Сюда были приглашены немецкие и шведские мастера. Видно, если судить по фамилии, и бабушка Софья — потомок тех мастеров. На старом кладбище близ Орлина мне не раз встретилась эта фамилия — Абент.

Всю жизнь бабушка Софья работала. С десяти лет стала ходить на стекольный завод в Торковичи. Получала 25 копеек в день. С девяти-десяти лет пошли на фабрику и ее дочери. Я точно записал ее слова:

— Сливочное масло видели два раза в год — на пасху и на рождество, а в будни — и хлеб, как шоколад, был. На работу, на целый день брали с собой бутылку чаю и два куска хлеба, смоченные постным маслом…

А какие там и сейчас живут искусники! Во многих избах можно видеть местные изделия — графины, внутри которых сидят красногребенные петухи, люстры с затейливыми подвесками.

Ни с чем не сравнимое удовольствие — неторопливо шагать по широкой, пустынной с утра дороге или по узенькой тропке, соединяющей соседние деревни… Синеют дальние леса, сверкает придорожный ручей, густо пахнет цветущий луг.

Каждый разговор с людьми открывает что-то новое для тебя. Каждая встреча — это новая надежда. А вдруг!.. И какую радость испытываешь, когда наконец после долгих странствий и поисков действительно приходит удача:

только что рожденная, никем еще не записанная частушка или, наоборот, редкостная старинная песня, о которой ученые думали, что она забыта.

В этой книге много говорится о прошлом. Оно не исчезает бесследно, остается жить в наших обычаях, привычках, в слове, в песне, в сказке. Настоящее, по словам В. Г Белинского, есть результат прошедшего и указание на будущее. Чем лучше мы будем знать историю, тем вернее сможем оценить сегодняшнюю действительность, тем основательнее будем строить коммунистическое будущее.

…Книга эта рассказывает о народном творчестве, о собирании его, о связях с древними верованиями, с жизнью народа, с письменной литературой. Конечно, главное, основное здесь — это работа, выводы ученых нескольких поколений. Но часто я опираюсь и на свой опыт, вспоминаю о своих экспедициях, знакомлю со своими находками. Я не писал обо всем одинаково подробно, не стремился сделать книгу похожей на школьные учебники. Скорее она дополняет их какими-то сведениями, фактами, наблюдениями.

Будет замечательно, если книга даст некоторое представление о науке филологии — в особенности о той ее части, которая называется фольклористикой, — если книга хоть в какой-то степени научит размышлять, сопоставлять, анализировать произведения словесного искусства.

Мне хотелось, чтобы читатель почувствовал красоту произведений народного творчества, научился находить их, слушать и, может быть, даже записывать.

Пусть не станете вы фольклористами, но пусть на всю вашу жизнь будет с вами любовь к родной речи, к родным песням и преданиям.

Кто не знает этого стихотворения Маршака:

У Скворцова Гришки

Жили-были Книжки —

Грязные,

Лохматые,

Рваные,

Горбатые,

Без конца И без начала,

Переплеты —

Как мочала,

На листах —

Каракули.

Книжки

Горько плакали…

Он еще и не то вытворял, этот Гришка!

В географии Петрова

Нарисована корова

И написано: «Сия География моя.

Кто возьмет ее без спросу,

Тот останется без носу!»

Не знаю, как обстоят дела по этой части у нынешних школьников, а когда я учился, попадались такие отдельные Гришки, и точно такие же надписи встречал я на обложке нашей географии Баранского.

Прошли мои школьные годы. Отечественная война. Университет. И вот я — преподаватель Петрозаводского педагогического института, сам учу будущих учителей.

Однажды с группой студентов мы отправились в экспедицию — за песнями, сказками, частушками.

В Карелии фольклор сохранился лучше, чем в других местах. Карелия для фольклориста — заповедное место.

В этой книжке все время будут встречаться слова: фольклор,

фольклористика, фольклорист. Разберемся в них, чтобы уж не возвращаться к этому.

Фольклор (folK-lore) по-английски означает: народная мудрость, народное знание. Это выражение, или, по-научному, термин, употребил в одной из своих статей в 1846 году английский историк Вильям Томсон. Термин приняли и в других странах. Но понимают его по-разному. Западноевропейские и американские ученые фольклором называют все виды народного искусства — и словесное, и музыкальное творчество, и народные танцы, и резьбу по дереву и кости, и даже вышивку.

Советская наука обычно называет фольклором словесное искусство народа — народно-поэтическое творчество, устное народное творчество. Если речь идет о музыкальном творчестве, о народной музыке, то так и говорят: музыкальный фольклор.

Фольклористика — наука, изучающая фольклор.

Фолькло р и с т — ученый, специалист в области устного народного творчества.

…Итак, на небольшом пароходике мы плыли по Онежскому озеру. Вокруг нас сидели, курили, ходили по палубе, смеялись самые обыкновенные люди — с мешками и чемоданами, молодые и старые, в лакированных туфлях и русских сапогах, в платках и шляпах. Шуньга, Кузаранда, Толвуя, Сенная Губа, Кижи — для них родные деревни, просто деревни, а у нас, когда мы слышали эти слова, замирали сердца.

Кижи — это ведь там знаменитый на весь мир деревянный собор, построенный без единого гвоздя; Кузаранда, Толвуя, Сенная Губа — это ведь там, пробираясь на лошадях, на лодках через топи, реки, ручьи, озера, бродили собиратели былин Рыбников и Гильфердинг. В этих местах жили четыре поколения легендарных сказителей Рябининых, жил певец былин Щеголенок, которого рисовал Репин и слушал Лев Толстой, нищенствовала старуха — великая народная поэтесса Ирина Федосова, чье искусство так высоко оценили и Некрасов, и Горький, и Ленин.

Вскоре мы уже ходили от избы к избе, беседовали со стариками и старушками, выспрашивали, что они помнят, что пели, когда были молодыми. Попали и в дом Ивана Михеевича Абрамова.

Самого хозяина уже не было в живых, но семья его встретила нас приветливо.

— Идите на чердак, там стоит сундучок Ивана Михеевича, — сказала его сноха (жена сына, сыноха). — Может, найдете что интересное для себя.

Чего только не было в этом сундучке! Самое новое печатное издание — церковная книга Евангелие 1883 года, а самая старая рукопись создана в XV столетии и живет уже пятый век. Чтобы сундучок не качался, под один его угол кто-то подсунул сложенную вчетверо самодельную тетрадь. Смотрю — бумага не теперешняя. Развернул — и ахнул. Целехонькая рукопись «Сказка об Илье Муромце и Соловье Разбойнике», да еще с картинками!

Среди других книг в сундучке оказался и Катехизис — учебник закона божьего, изданный в XVIII веке. Там толкуется смысл молитв, приводится пять доказательств существования бога. Их нужно было знать назубок!

Раскрыл я этот Катехизис и на внутренней стороне обложки увидел выцветшую надпись:

Вот ведь, оказывается, какой старый этот школьный стишок! Посмеялись мы тогда.

…Много лет прошло с той поездки. Забыл я совсем и Скворцова Гришку, и неведомого второклассника Петра Дехмана. Я стал профессиональным литератором. Однажды попросили меня съездить в Новгород с венгерским писателем.

И вот мы в новгородском кремле. Осматриваем белокаменный Софийский собор, Г рановитую палату. Потом, конечно, идем в музей. Медленно бродим от витрины к витрине, разглядываем экспонаты. Особенно долго стоим возле берестяных грамот. Их только в послевоенные годы стали находить при археологических раскопках. Скрученные полоски бересты принимали за поплавки или просто отбрасывали в сторону. А тут молодая работница Н. Акулова заметила на одной какие-то знаки и… так родилось одно из самых замечательных открытий XX века.

В Новгороде найдено уже около шестисот берестяных грамот, и они многое рассказали ученым о далеких временах русского средневековья.

До знакомства с берестяными грамотами ученые думали, что читать и писать в Древней Руси могли лишь очень немногие — зажиточные купцы, бояре, монахи. Оказалось, — судя по содержанию берест, — грамотным был чуть ли не каждый новгородец. И ремесленники, и крестьяне, и посадские люди.

Значит, было немало каких-то школ и если не учебников, то каких-то учебных пособий. Ярослав Мудрый еще в XI веке создал школу, где обучались 300 детей. В одной из раскопок попалась азбука, вырезанная на можжевеловой доске (вы знаете кусты можжевельника — из них доски не выйдет; в те времена рос можжевельник сантиметров по двадцать в диаметре). Обнаружили несколько азбук и ученических записей на бересте, нашли рисунки с подписями маленького мальчика Онфима. На ободке берестяной чашечки оказалась записанной загадка.

Я все это рассказываю, переводчица переводит, а гость слушает.

— Теперь, — говорю, — давайте почитаем эти бересты. Вот, например: «От Бориса ко Ностасии. Како приде ся грамота, тако пришли ми цоловек на жерепце, зане ми здесе дел много. Да пришли сороцицю, сороцице забыле». Вот, забыл человек рубашку — и пишет жене. Значит, не только мужчины, но

13

даже и женщины в древнем Новгороде учились. Или вот еще… Постойте, постойте! — кричу и хватаю писателя за рукав. — Видите?..

(Невежа писал, недоумок показал, а кто это читал…)

В Ленинграде сразу же побежал в Публичную библиотеку и взял книгу профессора А. В. Арциховского «Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1952 года». Эта грамота значится под № 46 и выглядит так:

Вот что пишет о ней профессор:

«На первый взгляд грамота производит впечатление шифрованной, но это не шифр, дело обстоит проще. Когда я попробовал связать буквы первой и второй строк по вертикали, смысл сразу обнаружился… Конец фразы оторван… В целом это типичная школьная шутка». И дальше ученый говорит:

«Позволительно представить себе, как группа древнерусских школьников шла по Великой улице. Один из них, кому эта записка предназначалась, оторвал от нее ругательство и бросил на мостовую».

Береста найдена на глубине 2,89 метра, на откопанной деревянной мостовой улицы Великой. Длина бересты 21 сантиметр, ширина — 5 сантиметров. Шутка эта, по определению специалистов, относится к концу XIII или началу XIV века… Чуть ли не 700 лет назад.

А не было ли у Гришки Скворцова еще более древнего предшественника?

Книжка советского историка С. Я. Лурье «Письмо греческого мальчика» не раз издавалась в нашей стране. Автор рассказывает о папирусе, который подарил ему один американский ученый, о том, как он расшифровывал этот папирус, и о мальчике Феоне, который на этом папирусе написал письмо своему отцу с просьбой взять его в город.

Ходи каждый день в школу, учись. Тоска! Феон скучает. Он оглядывает знакомое школьное помещение, высокие облупившиеся колонны, кончающиеся наверху причудливыми листьями, длинные скучные скамьи, статую богини Клио, покровительницы наук, и несколько других статуй, поменьше; в углу желтый исцарапанный шкаф, в котором учитель хранит папирусные свитки. Потом Феон переводит взгляд на белую, плохо оштукатуренную стену со следами надписей, сделанных проказливыми учениками и кое-как стертых по приказу учителя. В углу уже красуется новая надпись:

АНАГИГНОСКЕ АНОТАТО ПРОС ТА ДЕКСИЯ

(Читай на самом верху справа)

Феон заинтересовался. Он смотрит наверх и читает:

О АНАГИГНОСКОН ПИТЭКОС

(Кто прочтет, тот обезьяна)

Это было около двух тысяч лет назад.

Есть в нашем языке слово «традиция». Оно происходит от латинского слова «traditio» и означает «передача», «предание». Традиция — это то, что переходит от поколения к поколению, надолго сохраняется в памяти людей.

По традиции, мы наряжаем елки в новогодний праздник, отмечаем свой день рождения. Подшучивать над друзьями, стараться обмануть их 1 апреля— тоже давняя традиция. Традиционны многие детские игры и те школьные стишки, о которых мы только что говорили.

Меняется жизнь — меняются и люди. Но что-то общее остается в их характерах, обычаях. Традиции объединяют людей, живших в разные эпохи. Гришка Скворцов, которого отделяют от Феона, ни много ни мало, 80 поколений, наверняка знал шутку, на которую попался Феон, а может, и сам не раз проделывал нечто подобное.

Традиции тоже постепенно меняются, развиваются, отмирают, рождаются заново. Но эти изменения происходят очень-очень медленно. И один человек, одно поколение не всегда даже может заметить эти изменения.

А теперь вернемся к фольклору и постараемся запомнить важную вещь: фольклор — искусство традиционное. Фольклорные богатства — песни, сказки, былины, пословицы, загадки — это богатства многих и многих прошедших по земле поколений.

И наш современник Гришка Скворцов, и Петр Дехман, живший почти 180 лет назад, и новгородские школьники XIV века, и греческий мальчишка Феон были людьми грамотными, они умели читать и писать. Книжные страницы, береста, папирус сохранили их каракули.

До нашего времени дошли древние надписи, высеченные на камне, вырезанные на дереве, на металле, выдавленные на мягких (а затем обожженных) глиняных плитках. Некоторым из этих надписей, или, как говорят, письменных памятников, несколько тысяч лет.

Но ведь когда-то у людей не было письменности. Раскопки исчезнувших поселений, стоянок первобытного человека дают множество самых интересных сведений. Однако ясно, конечно, что большая часть древнейших письменных памятников, древнейшие города, вещи, сделанные руками наших далеких предков, — все это исчезло безвозвратно. Время безжалостно разрушает самое прочное дерево, под влиянием воды, мороза и ветра рассыпаются в песок камни, ржавчина съедает металлы, огонь пожаров их плавит.

И все-таки о том, как жили люди, что думали, во что верили в самые отдаленные от нас времена, мы узнать можем — только не по письменным памятникам, а по устным. Память народа зачастую оказывается прочнее дерева, камня и даже металла.

Знаменитый норвежский ученый и путешественник Тур Хейердал занимается историей острова Пасхи.

Откуда взялись эти 200 человек на крохотном клочке суши, отстоящем от материка на 3500 километров? Как они изготовляли и доставляли на побережье свои многотонные памятники — каменные головы? Почти все дощечки с неизвестными письменами сожгли испанские священники. В распоряжении Хейердала не было ничего, кроме фантастических рассказов местных жителей. И что же, эти рассказы, когда к ним обратился ученый, раскрыли многие тайны острова Пасхи, оказались документально точными. Каждая семья помнит свою родословную. Один из собеседников Хейердала назвал по именам десять поколений своих предков!

В XVIII веке англичане захватили Новую Зеландию. Там жил народ маори. Маори утверждали, что они переселились сюда из другой страны.

Каждое из маорийских племен твердо знало — и знает в наши дни, — как звали вождя, жреца, руководивших переселением, на какой лодке приплыли их предки, как звали рулевого этой лодки, знали даже название кормового весла! Устные родословные маори насчитывают по пятьдесят и более поколений, в том числе примерно двадцать поколений людей, живших до переселения на Новую Зеландию! Ученые, считая в среднем по 25 лет на одно поколение, установили, что маори прибыли на Новую Зеландию около 1350 года. А когда сопоставили родословные, оказалось, что некоторые из них восходят к одним именам. Это ли не доказывает их точность!

Есть такая игра. Первый говорит: «Стол». Второй: «Стол, стул». Первый повторяет:' «Стол, стул» — и добавляет: «Кровать». Второй повторяет:

«Стол, стул, кровать» — и добавляет свое… Ну-ка проверьте, сколько вы запомните? Десять? Пятнадцать? Двадцать слов? Но мы запоминаем эти слова в один прием, в один урок, а маори учили и повторяли имена дедушек, прадедушек и прапрадедушек не день, не неделю, не месяцы — годы, всю жизнь. Так что чуда здесь нет.

И все-таки это чудо! Без карандаша, без фотоаппарата, без кино, без

книги оживает прошлая жизнь. Оживает в слове.

Старинная песня перечисляет названия лодок, на которых предки нынешних маори плыли через океан:

Смотри, как «Таинуи», «Те Арава», «Матаатуа», «Карахаупа» и «Токомар»— Все плывут по огромному океану.

Ствол дерева был выдолблен на Гаваики,

И так была построена «Такитуму».

Одну ночь провели на Рангипо,

И на заре «Астеа» отправилась в море.

Вот челны Уенуку, чьи имена отдаются в небесах.

Разве можно забыть их славу,

Если они вечно плывут в волнах нашей памяти.

И сегодня, когда к маори приходит гость, — пусть он хоть на самолете прилетел, его всё равно встречают традиционным приветствием:

Подтягивай сюда ладью!

Тащи сюда ладью!

К пристани — ладью!

К тому месту, где она отдохнет!

Добро пожаловать,

Трижды добро пожаловать.

Несколько лет назад познакомился я с ребятами из Спировской начальной школы Бокситогорского района Ленинградской области. Школа была очень маленькая: одна учительница и десять — двенадцать ребят, учеников первого, второго и третьего класса. Но они отлично работали и жили интересной жизнью.

Ребята создали уголок истории школы, большой краеведческий музей, в котором были старинные орудия крестьянского труда: деревянная соха, борона, ткацкие станки, изделия из бересты, глины, деревянная посуда. Каждый год вместе с учительницей Екатериной Петровной Антоновой отправлялись они в поход по окрестным деревням за новыми экспонатами для музея. По пути записывали пословицы и поговорки, загадки и частушки, песни и сказки. Потом эти записи они переносили в альбомы, украшали их рисунками.

Однажды я получил от спировцев толстую тетрадь — там было больше тысячи частушек. Ребята присылали свои записи песен, сказок, поговорок.

Их записи были такие точные (они ничего не добавляли от себя, не подправляли!), такие интересные, что некоторые оказалось возможным даже опубликовать.

Иногда ребята говорят: «А зачем записывать песни и сказки — все уже давно записано».

Это верно, что нового, неизвестного науке в настоящее время найти почти не удается, хотя и такие случаи возможны. Например, мой знакомый — собиратель фольклора услышал от одного старика песню Отечественной войны 1812 года, которая ранее не встречалась ученым. Тот воспринял ее от отца. А отец — от своего деда, участника войны. Значит, песня, которой перевалило за полтора века, имела всего двух передатчиков и дошла до нас, надо полагать, в хорошей сохранности.

Но и новые записи уже известных произведений тоже необходимы. Каждая такая запись подтверждает, что старая песня или сказка жива, что ее помнит народ. И еще: если, предположим, одна песня записана двадцать раз, а другая — три, то первую, вероятно, народ больше любит. Науку интересует: а какие песни популярны, что привлекает в них певцов?

Вот, например, песни о Степане Разине, о разницах. Три века назад произошло восстание казачьей бедноты против богатеев! Песни об этом восстании, само имя Разина были под запретом. И все-таки ученые до революции и особенно, конечно, после революции собрали очень много разинских песен — больше, чем о любом другом событии русской истории. Значит, можно с уверенностью сказать: народ любил, помнил своих защитников. Или иначе:

движение, восстание, которое возглавил Степан Тимофеевич Разин, было действительно народным.

Ученые составляют карты распространения того или иного произведения или даже целого жанра *. Скажем, схема распространения былин на территории страны выявила любопытную закономерность: былины чаще всего записывались на путях, по которым шла новгородская колонизация. Значит, они были очень распространены в древнем Новгороде. Фольклор…

Уже не раз встретилось нам слово «фольклор». Мы знаем: это устное народное творчество. Прежде чем двигаться дальше, нужно получше разобраться в том, что же это такое — устное народное творчество.

Устное. А еще бывает письменное. Письменное художественное творчество — это литература. Велика ли разница между устным творчеством и письменным? Ведь и песни, и сказки, и загадки нередко можно увидеть в книге. А предположим, стихи Пушкина каждый из нас слышал в устном исполнении, в исполнении чтецов, певцов или любителей поэзии и музыки.

Но разница есть. И очень большая.

Когда ведущий концерт объявляет: сейчас артист такой-то прочтет стихотворение Некрасова «Несжатая полоса», мы уверены — артист прочтет именно то, что написал Некрасов:

Поздняя осень, грачи улетели.

Лес обнажился. Поля опустели…

Попробуй-ка он сказать: «Лес обнажился. Луга опустели»! В зале немедленно зашумят, зашикают, станут поправлять. В любой момент легко проверить по книге — точно или неточно прочел актер стихотворение.

Есть даже такое понятие: авторское право. Закон охраняет это право. Никто не может напечатать стихотворение Сергея Есенина или роман Льва Толстого со своими поправками, дополнениями, вообще с какими-либо отклонениями от авторского текста.

Фольклор возник тогда, когда письменности еще не было. Фольклорное произведение не закреплялось на бумаге. Оно передавалось от человека к человеку устно. Вернее сказать: оно и живет, существует только в тот момент, когда его исполняют; если оно не передается, не исполняется, не звучит, — оно умирает, его как бы нет совсем.

Книга же может лежать хоть год, хоть десять лет. А потом расскажет все, что хотел рассказать автор, тому, кто снимет ее с полки и прочитает. Египетские папирусы и глиняные таблицы вавилонян ученые прочитали через несколько тысяч лет.

Итак, первое отличие фольклора от литературы, устного искусства слова от письменного: устная форма существования.

Конечно, после изобретения письменности появилась возможность записать песню, сказку или былину. Но все равно — пока песня, сказка или былина живут естественной жизнью, они живут, передаваясь из уст в уста. Так же как чтение — нормальная форма усвоения литературного произведения (хотя, бывает, его и рассказывают), устное исполнение — оказывание, пение — нормальная форма и жизни, и усвоения фольклорного произведения (хотя его порой можно и прочитать). Фольклорное произведение, распространяемое устно, и фольклорное произведение, записанное, напечатанное, — это все равно что

живая жизнь и фотография: на снимке запечатлен какой-то миг, но жизнь от этого не остановилась, продолжается дальше.

Как же живут фольклорные произведения?

Зададим себе такой вопрос: можно ли предположить, что фольклорное произведение, проходя через тысячи и миллионы уст, из конца в конец страны, переходя от одного поколения к другому, не меняется, как не меняется стихотворение Пушкина «Зимний вечер», которое когда-то учили наизусть наши бабушки и дедушки, а теперь учат советские школьники?

Ну, во-первых, ему легко изменяться, потому что текст не закреплен на бумаге. Во-вторых, это произведение как бы не имеет автора, оно безымянное. В фольклоре ведь не существует авторского права. Кто-нибудь когда-нибудь обязательно что-то спутает, заменит забытое слово своим, хотя тоже, может быть, подходящим. Наконец, человек может просто ослышаться, неверно понять слово — он же на слух его воспринимает.

В примере, который я сейчас приведу, расхождение в начальных стихах очень схожих свадебных песен, на мой взгляд, объясняется именно этими причинами.

Вот песня, записанная в Ленинградской области:

Поле, полечко,

Убита дорожка каблучкам 1 Ну и кто эту дорожку убивал?

Убивал дорожку Коля-господин,

Убивал дорожку Владимирович,

Он все ко Наденьке ходючи…

А эта опубликована около ста лет назад:

Из поля, поля-полечка,

Увита дорожка ковричком.

Кто эту дороженьку увивал?

Увивал дороженьку удалой молодец,

Свет Иванушка да Семенович,

Ко тестю ездючи…

«Увита» дорожка и «убита» — звучит, особенно в пении, почти совсем одинаково. Сближаются по звучанию и слова «каблучкам» и «ковричком». Передано не точно, но, в общем, и не бессмысленно: дорожка, увитая ковром, вместо дорожки, убитой, утоптанной каблуками. Изменение это никакого влияния на содержание не оказывает, оно случайно.

Мы можем предположить, откуда и ковер тут появился. Более полный текст этой песни записан в конце прошлого века на Севере. Там начало такое:

Под полем-полечком

Лежала дорожка ковричком.

Уторена (проторена, убита) широка добрым комонем 2.

Ай, кто эту дорожку уторил,

Ай, кто эту широку утоптал?

Уторил дорожку князь молодой,

Утоптал Василий-господин…

Здесь уже все на месте. Яркий и красивый художественный образ вводит нас в содержание песни: дорога лежит как ковер, а по ней часто ездит к невесте, утаптывает дорогу жених. По-видимому, кто-то слышал эту песню и запало ему в память это слово: «ковер». Хоть и не очень удачно, но так вот и соединились слова «увивал» и «ковер».

А на Урале уже в советское время записана песня, использующая почти те же слова и образы, только здесь и ковра уже нет.

Убита дороженька да бархато м…

Так что не нужно думать, будто в народном творчестве все песни, все сказки, все частушки одинаково хороши, что все они одинаковы по своему художественному (и идейному, конечно!) уровню. Нужно искать, отбирать лучшие записи. И чем больше записей — тем больше и выбор.

В разных жанрах фольклора такие изменения происходят по-разному. Рассказывая длинную сказку, сказочник, конечно, не помнит ее дословно. Песня изменяется медленнее. Говорят же: «Из песни слова не выкинешь». Выкинуть трудно, а изменить, как мы уже видели, вполне возможно.

Переделки, перестановки, происходящие от ошибок памяти, от недослышки, — это, так сказать, переделка бессознательная. А могут быть переделки и сознательные. Песню, частушку, шуточный рассказ хочется приспособить к своим переживаниям, отнести к знакомым местам, к знакомым людям. В свадебных песнях всегда называются не какие-то имена, а вполне определенные имена жениха и невесты.

Поэт А. А. Прокофьев вспоминал как-то частушки, которые пели до революции в деревнях Приладожья.

Уж как ледневски ребята Чистые грабители.

Ехал дядя со свистулькам —

И того обидели.

Так девушки подшучивали над парнями из деревни Леднево.

А потом я побывал в тех же самых местах, где полвека назад прошла юность Александра Андреевича. И вот я записываю, как дразнят девушки парней из деревни Нйзово, которая расположена неподалеку от Леднева:

Уж как ниаовски ребята

Чистые грабители…

По всей стране пели и поют: «Уж как бельские ребята…», «Как семеновски ребята…» или просто: «Уж как наши-то ребята…». Скажите: какая частушка правильная, а какая неправильная?

Эта особенность — наличие близких, похожих произведений (вариантов) — и есть одно из главных отличий фольклора, устного творчества, от литературы, письменного творчества.

Для науки о фольклоре понятие варианта так важно, что здесь тоже необходимо задержаться.

Само слово «вариант» латинского происхождения и значит «изменяющийся». Вариант, говорится в словаре, «другая передача одной и той же литературной или художественной темы».

Вот старинная свадебная песня. Ее спела 75-летняя бабушка Т. Галахина, а записала — и очень хорошо, точно записала — Надя Кривушёнкова, ученица 3 класса Спировской школы.

Раньше девушку нередко отдавали замуж насильно, за нелюбимого, иногда даже за малознакомого человека. Об этом рассказывают на уроках истории. Песня «При вечере было вечере» — свидетельство самого народа.

При вечере было вечере,

При остатней поре-времечке

Как у Тани на девичнике,

У Михайловны на девичнике,

Прилетал туда ясен сокол.

Он садился на окошечко,

На серебря ну решеточку.

Как никто-то сокола не видал,

И никто ясна не обозревал.

Как увидела, обозрела

Уж как Танюшкина матушка.

— Ты мое ли любимо дитятко,

Приголубь-ка ясна сокола,

Ясна сокола залетного,

Добра молодца заезжего.

— Уж моя ты родима матушка,

Я рада приголубить сокола

Что Василья да Николаевича,

Да голова моя не кланяется

И язык мой не ворочается.

Какое глубокое горе источает каждая строчка этой прекрасной песни! Какая она стройная, эта песня, как выразительна ее концовка!

Надя, записав, сохранив эту песню, уже принесла пользу науке о народном творчестве.

Песня Нади очень старая, ее пели на Руси не одну сотню лет. Нисколько не преувеличиваю. Вот передо мной редкая книжка «Песни русского народа» И. Сахарова, изданная в 1839 году. Там, на 196-й странице, напечатана очень похожая песня:

При последнем было вечере,

У Настасьи на девичнике,

У Андреевны на девичнике,

Прилетал к ней ясен сокол.

Он садился на окошечко,

На дубовую причелинку,

На серебря ну переклад инку.

Как увидела матушка

Из высокого терема,

Из косящатого окошечка,

Закричала громким голосом:

— Ты дитя ли мое, дитятко,

Дитя Настасья Андреевна!

Ты прияй ясного сокола,

Ясного сокола залетного,

Доброго молодца заезжего,

Карпа Трифоныча.

— Родимая моя матушка!

Мое сердце не оборотится,

Уста кровью запекаются,

Сердце кровью обливается

Мне приять ясного сокола,

Приголубить доброго молодца!

Видите, та же самая песня. Но немного и другая, конец иной. Мы можем сравнить эти два варианта одной свадебной песни. Что исчезло из текста сахаровского сборника, какие детали? «Высокий терем», «косящатое окно» (сделанное из дощатых косяков, большое окно в отличие от окна волоково'- го — маленького, задвижного оконца). И терем, и волоковые, и косящатые окна существовали давно, еще в Киевской Руси. В позднейшие времена все это уже стало непонятно. Вот почему эти детали и выпали из современного варианта песни.

Старый образ, старое слово часто заменяются другими, новыми образами и словами. До революции деревенская девушка пела о парне: «Без лучины, без огня зажег сердечко у меня». В последние годы эту частушечную строчку поют так: «Без бензина, без огня зажег сердечко у меня»… Всего одно слово заменено. И даже рифма сохранилась! Но сколько смысла в этой замене!

Уже к середине прошлого века было собрано огромное количество фольклорных произведений. Ученые стали сравнивать их, сопоставлять. И постепенно выяснилось, что, хотя, например, сказок или песен записано очень много, далеко не все из них являются самостоятельными произведениями.

Чаще всего вновь записанный текст в той или иной степени повторяет ранее известные — вот как песня, которую прислала Надя Кривушёнкова. Тут можно сказать: за 150 лет песня, переходя от одного человека к другому, даже от одного поколения к другому, изменилась по таким-то и таким-то причинам.

А если варианты одного и того же произведения записаны в одно и то же время? Какой считать более правильным?

Обычно бывает так, что в одном варианте есть одни детали, в другом — другие; при этом детали первого варианта во втором могут отсутствовать. А может быть, осторожно соединить их, и тогда получится основной, полный вариант этого произведения?

Попробуем сами проделать такую операцию.

Но сначала несколько пояснений.

В русском фольклоре давно известны шуточные сказки и анекдоты о глупых людях — пошехонцах. Еще в 1798 году вышла книга Василия Березайско- го «Анекдоты древних пошехонцев». Рассказы о пошехонцах широко использовал М. Е. Салтыков-Щедрин в «Истории одного города». Пошехонье — вполне реальное место, расположено в Ярославской области.

Подобные рассказы о глупцах есть у немцев (там их называют «шильдбюр- геры» — жители городка Шильда), у шведов (там они — жители местечка Сёдерталь); у финнов это обитатели Хяме, у ирландцев — городка Керри. А по всей Болгарии ходят рассказы о габровцах, о необыкновенной их скупости (у них даже кошки без хвостов: быстрее дверь закроешь, печь меньше топить надо). В городе Габрово теперь каждый год 1 апреля проходят международные фестивали юмора и сатиры, устраиваются выставки карикатур. Конечно, и в Пошехонье, и в Сёдертале, и в Габрове живут такие же, как и в других местах, люди, ничуть не глупее или расчетливее других, но… так уж получилось, и никто на эти шутки не обижается. В наши дни это образы собирательные.

Так вот, в Карелии тоже есть такие рассказы — о нерасторопных киндасов- цах, жителях деревни Киндасово. Карелы издавна живут вместе с русскими, дружат с ними. Некоторые анекдоты о киндасовцах и пошехонцах почти дословно совпадают, и кто от кого позаимствовал их — для нас сейчас не столь важно.

Киндасовцы встречают в лесу охотника с ружьем и спрашивают его:

— Чего это ты ходишь здесь?

— Вот, — говорит, — пришел на охоту.

— А что это у тебя за штука такая на плече?

— Это ружье. Из него я стреляю птиц и зверей.

— Продай ты, братец, — говорят, — нам это ружье.

— Ладно, — говорит, — продам.

— А много ли возьмешь за него?

— Три рубля.

— Дадим, братец, по три рубля!

Они все дают ему по три рубля. Увидели пороховницы.

— А это что за штука? — спрашивают.

— Это пороховницы.

— Пороховницы? Много ли надо заплатить?

— Рубль.

Дают все по рублю. Купили. Что делать дальше, не знают.

— Как же его теперь, — ‘ говорят, — заправляют и как из него стреляют?

— Заправляют его так: эту мерку насыпьте пороху, другую мерку дроби. А потом нажмите на курок и стреляйте.

Они все по мерке ссыпали пороху, по второй мерке дроби — ствол набили. Последняя, седьмая мерка уже не вошла, ствол переполнен.

— Теперь, — говорят, — надо выстрелить?

Все встали вокруг ружья, кто поставил руку на курок, кто за ствол ухватился. А одному места не хватило, рука не поместилась.

— А я спереди в дырочку погляжу, — говорит, — как будет вылетать!

Как нажали на курок — ружье вдребезги, всех разбросало в разные стороны, оглушило… Больше они ружье не заводили.

В 1971 году в городе Лодейное Поле (который, кстати сказать, стоит на границе с Карельской АССР) я записал от 60-летнего рабочего Петра Константиновича Тимофеева такой рассказ.

Идет однажды охотник из лесу, несет зайца. Навстречу ему — пошехонцы, десять человек. И спрашивают у него:

— Что это у тебя на плече? — показывают на ружье.

Он им отвечает:

— Это у меня ружье. Вот видите: я зайца убил из него.

Они ему и говорят:

— Продай ты нам его!

Охотник говорит:

— Ну что же, купите. У меня дома есть другое. Цена десять рублей.

Ну, они по рублю собрали, десять человек, уплатили и спрашивают:

— Покажи нам, как же его заряжать и стрелять.

А раньше ружья были шомполки. Вот охотник говорит:

— Вот у меня мерка. Одну мерочку пороху насыпьте и из бумаги туда пыж кладите. А вторую мерку кладите и тоже из бумаги пыж кладите.

Показал ни, поднял курок.

— Сюда кладите пистон, нажмите на спусковой крючок пальцем, н у вас получится выстрел.

Охотник сделал выстрел при них, спрашивает:

— Поняли?

Они ему говорят:

— Поняли!

Попрощались и разошлись. Пошехонцы, немного отойдя, сели курить и говорят:

— Давайте зарядимте, попробуем выстрелить сами.

Вот один берет высыпает мерку, как охотник говорил, пороху, берет бумаги пыж класть. Второй говорит:

— Погоди! Не клади бумаги! Я мерку пороху положу, я тоже рубль платил!

Ну и так третий и четвертый. Вернее всего, десять человек по мерке высыпали пороху. Дело дошло сыпать дробь. То же самое так же один, другой, третий, каждый говорит:

— Я рубль платил, я всыплю!

В общем, полный ствол они забили.

— Ну, давайте стрелять!

Один берется, как охотник показывал, за ложе, четыре человека с одной стороны, а четыре с другой.

— Наше ружье — держаться будем!

Вернее всего, девять человек схватились, а десятому места нет. Десятый говорит:

— Ну, раз мне нет места, я буду в ствол глядеть, как полетят.

Когда нажал на спусковой крючок который держался на ложе, получился огромный взрыв. С ружья с этого осталось только щепочка в ложе, всё его разорвало. Кому руку вырвало, который глядел, куда полетит, — череп повредил. Вернее всего, покалечило всех, и охотники кончились.

Теперь сравним оба текста. В карельском варианте есть очень остроумное место: ружье стоит 3 рубля, но каждый глупец платит за него отдельно, свои 3 рубля. Так же рассчитываются они и за пороховницу.

А у Тимофеева этот эпизод отсутствует: то ли он забыл, то ли и слышал так. Зато у него подробнее изложена смешная сценка, когда каждый пошехонец хочет за свои деньги положить свою мерку пороху и свою порцию дроби. В карельском анекдоте просто сказано: «…все по мерке ссыпали пороху, по второй мерке дроби»…

Если мы предположим, что в первоначальном или, точнее, в полном виде этот рассказ имел все встречающиеся в обоих текстах эпизоды, в этом не будет ничего не вероятного. Возможно, где-то именно такой, полный, текст и записали или еще запишут, а возможно, его рассказывали или рассказывают сегодня, да просто не напали на него фольклористы.

Увлекшись такими сопоставлениями, некоторые дореволюционные ученые чуть ли не каждое произведение стали считать частью, обломком существовавшего в древности произведения. На основании нескольких записей они реконструировали, воссоздавали былину, песню, сказку, легенду в первоначальном виде.

Было добыто много интересных и важных научных фактов. Но они едва не потонули в массе неверных выводов и преувеличений. Вообще получилось, что в ходе устной передачи фольклорные тексты только разрушаются, только ухудшаются.

И в наши дни ученые нередко прибегают к этому методу. Бывает, что какая-нибудь старинная песня дошла до нас в плохой, неисправной записи.

Другие записи могут прояснить содержание и смысл интересующего нас произведения.

Записал я как-то старинную солдатскую песню. Идут солдаты в строю, а навстречу им девушка. Они зовут ее с собой: мол, у нас хорошая жизнь. А один солдат говорит:

— Не гляди-ка, девушка, на балы,

На солдатские на обманы!

Что такое «балы»? Спросил у исполнительницы.

— Не знаю, — отвечает. — Так у нас поют. И мать мне так пела. Я ничего не спутала.

В сборнике фольклора Вологодской области напечатан вариант этой песни, и там искажения нет.

— Не сдавайся-ка, девушка, на баснн,

На солдатские на обманы…

Так один текст помог разобраться в другом.

Вернемся к той свадебной песне, которую записала Надя Кривушёнкова из Спировской школы. Оказывается, песня эта была очень широко распространена. Ее пели и на Урале, и в Вологодской губернии, и в Петербургской. А вот этот вариант записал не кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин.

Как при вечере, вечере,

При последнем часу времячке.

При княгинином девичнике

Вылетал же млад ясен сокол;

Он садился на окошечко,

На серебряну решеточку,

На шелкову занавесочку.

Как увидела да узрела

Свет княгинина матушка:

«Ты дитя мое, дитятко,

Ты дитя, чадо милое!

Приголубь ты ясного сокола,

Ясного сокола залетного,

Доброго молодца заезжего,

Свет Ивана Александровича!»»

— Государь, родной батюшка,

Государыня матушка!

Я бы рада приголубить его:

Скоры ножкн подломилися,

Белы руки о пустил вся,

Красота с лнца сменнлася.

Хотя пушкинская запись даже постарше на несколько лет того текста, который приведен у И. Сахарова, она ближе к Надиному варианту.

Очевидно, со слов исполнителя песни А. С. Пушкин сделал примечание к своей записи: «Поется, если жених приехал из далеча». И действительно, во всех трех рассмотренных нами текстах повторяется один и тот же образ: молодец — «ясный сокол залетный», «добрый молодец заезжий».

А недавно вышла книга Н. П. Колпаковой «Лирика русской свадьбы». В этой книге помещены пятьсот свадебных песен, записанных Натальей Павловной за сорок лет собирательской работы. И среди них — три варианта песни «При вечере было, вечере».

Прилетает млад ясен сокол.

При сегодняшнем при вечере,

Как при Надином девичнике

Собиралася беседушка,

На беседе — красны девушки.

Прилетает млад ясен сокол.

Он садился на лавочку,

На пуховую подушечку.

Никто сокола не увидал,

Увидала только матушка,

Говорила своей Наденьке:

— Уж ты дочка, чадо милое мое,

Пойди, выйди на круту гору,

На круту гору высокую,

Посмотри-ка на синё морё,

На синё морё, на синее,

На серого гуся серого:

Каково же гусю серому

Против навья ему плавати,

Каково же младу соколу

Без привета на подушечке?

— Таково же мне, младешеньке,

Расставаться с милым девушкам,

Со девичьим со гуляньицем!

Начало этой песни повторяет уже известные нам записи. Но дальше все идет по-другому. Мы находим здесь новые образы, по-иному развивается сюжет, и уже совсем иная главная мысль: и молодцу нерадостно на чужбине, и ему, как и девушке, жалко терять волю. Песня сочувствует не только невесте, но и жениху.

Можем ли мы соединить заключительную часть песни, записанной Н. П. Колпаковой, с каким-нибудь из трех предыдущих текстов? Пожалуй что нет. И мы не в состоянии сказать, какой вариант, или, как в таких случаях говорят, версия, — первичный, основной, а какой — вторичный, производный. Обе версии независимы одна от другой. Обе пелись жениху, который приезжал издалека, и обе имеют подходящее для такого случая содержание.

Обе художественно полноценны. В песне из сборника Н. П. Колпаковой применено интересное тройное сравнение: молодцу-соколу трудно без привета, как серому гусю трудно плыть против навья («навей» — встречный ветер или волна: от глагола «веять»), как трудно девушке расставаться с подругами* «со девичьим со гуляньицем».

Красивая песня! И вот что любопытно: она, как и песня Нади Кривушён- ковой, тоже записана в Ленинградской области, и записана сравнительно недавно, в послевоенные годы. Получается, что в одно и то же время, на одной и той же приблизительно территории существовали два варианта, две версии одной и той же свадебной песни! И это обычный, самый распространенный случай в фольклоре. Запишешь песню, а какая-нибудь слушательница, присутствующая при записи, — гостья, родственница хозяйки, обязательно скажет:

— А у нас эту песню не так поют.

И разгорается спор, как петь ее, эту песню, правильней.

Но мы-то уже знаем: все варианты, если они художественно полноценны, а не просто полузабытые отрывки, равноправны.

Пойди, выйди на круту гору,

На круту гору высокую,

Посмотри-ка на синё мор…

ФОЛЬКЛОР ВМЕСТО НАУКИ

Фольклорные произведения существуют сотни и тысячи лет в устной форме. Самые старые возникли задолго до появления письменности.

Но вот люди изобрели письменность, стали передавать свои мысли на далекое расстояние и от поколения к поколению. Письменность помогла человечеству сберечь накопленный опыт, знания.

Сегодня мы можем узнать, что начертали древние шумеры на глиняных таблицах 3500 лет назад. Оказывается, эти таблицы заключают в себе и немало произведений фольклора — басен, сказок, песен. Вот шумерская поговорка о плохом человеке:

Брось тебя в воду — вода протухнет,

Пусти тебя в сад — все плоды сгниют.

Обнаружены египетские папирусы со сказками, средневековые рукописные книги с легендами и песнями.

На Руси письменность возникла около тысячи лет назад. И в первых же письменных памятниках можно найти исторические предания, сказки, поговорки. Чаще не в полном виде, а их пересказы, переложения, ссылки на них.

Вот как, например, излагает начальная русская летопись историю основания Киева:

«…И было три брата, одному имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, а сестра их Лебедь. И поселился Кий на горе, где ныне перевоз Боричев, а Щек поселился на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, от него же прозывается она Хоривица. И построили городок в честь брата своего старшего и нарекли имя ему Киев…»

Тут же летописец добавляет:

«Иные же несведующие говорят, будто Кий был перевозчиком, ибо тогда с другой стороны Днепра у Киева был перевоз; и говорили: на Киев перевоз…»

«Несведующие говорят…» Это значит, что в народе имела хождение такая легенда об основателях города. Но эта легенда не нравится летописцу, человеку, несомненно, близкому к князьям; он излагает, как мы видели, другое устное предание (ведь письменных свидетельств об этом времени не было).

Под 912 годом летопись рассказывает:

«И жил Олег, мир имея ко всем странам, княжил в Киеве. И приспела осень, и вспомнил Олег коня своего, которого поставил кормить и на которого не садился. Ибо однажды спросил он волхвов и кудесников: «От чего я умру?»

И сказал ему один кудесник: «Князь! Корь, которого ты любишь и на котором ездишь, — умрешь ты от него». Олег же принял это в ум свой и сказал: «Никогда не сяду на него и больше его не увижу». И повелел кормить и не водить коня к нему; и прошло несколько лет, и не касался его, пока ходил в поход на греков. И вернулся он в Киев, и прошло четыре года, на пятое лето вспомнил коня своего, от которого предрекли ему смерть волхвы, и, призвав старшего конюха, сказал: «Где мой конь, которого я поставил кормить и беречь?» Тот ответил: «Умер». Олег же посмеялся и укорил кудесника, сказав: «Неправильно говорят волхвы, всё это ложь: конь умер, а я жив». И велел оседлать своего коня: «Хочу увидеть его кости». И приехал на место, где лежали его голые кости, и череп голый, и слез с коня, посмеялся, сказал: «От этого ли черепа будет мне смерть?» И наступил ногой на череп; и вылезла змея из черепа, укусила его в ногу. И с того разболелся и умер. И плакали по нем люди все плачем великим, и понесли его, и погребли на горе, которая называется Щековица; есть же могила его и до сего дня, называется могила Олегова. И было всех лет княжения его 33».

Вполне можно верить тому, о чем летописец говорит как очевидец («есть же могила его и до сего дня»). А вот когда он упоминает о каких-то мелочах («и приспела осень», «посмеялся»), передает прямую речь, вопросы, ответы, — это уже вызывает сомнение: ведь Олег скончался лет за сто до того, когда это было написано.

И сама манера изложения — именно эти детали, живые диалоги, — и мысль, проходящая через всё повествование («от судьбы не уйдешь»), более характерны для художественного произведения, чем для простого пересказа событий.

Сомнение — замечательная вещь в науке. Оно заставляет размышлять, сравнивать, сопоставлять факты. Ученые стали анализировать рассказ о смерти Олега. И оказалось, что его сюжет имеет фольклорное происхождение, он известен и по другим источникам.

Можно не соглашаться с основной идеей этого произведения, есть в ней религиозный оттенок, неприемлемый для нас (всё, мол, в руках судьбы, бога). Но нельзя не почувствовать и художественной силы его. Не потому ли обратился к нему Пушкин? Вы, конечно, уже поняли: именно этот летописный

рассказ лег в основу «Песни о вещем Олеге».

Фольклорные произведения попадали в летопись не как художественные произведения, а как исторические документы, свидетельства о том времени, когда еще не могло быть письменных документов.

Это стоит подчеркнуть: на ранних этапах жизни человечества сказки, ле¬

генды, песни вообще не ощущались произведениями искусства, не исполнялись для удовольствия, для удовлетворения, как сказал бы ученый, эстетических потребностей. Песни, исторические предания, сказки пелись и рассказывались с какой-то практической целью. В них сохранялась память о событиях прошлых лет, закреплялся трудовой опыт, наблюдения над явлениями природы.

Лягушка квачет — овес скачет

(то есть сеять пора).

Как в мае дождь, так и будет рожь.

Сказания, мифы, приметы в пословичной форме, даже, как мы видели, родословные запоминались, заучивались и передавались от поколения к поколению, — это была как бы замена науки — истории, медицины, метеорологии. И только потом, многие века спустя, когда от фольклора, от устных преданий отпочковалась наука, точнее, начатки различных наук, фольклорные произведения (и то не все, а лишь некоторые) стали исполняться просто для удовольствия, для удовлетворения эстетических потребностей.

Идет человек по лесу и поет. Грустно ему — поет грустную песню, хорошее у него настроение — поет веселую…

А почему он поет — спроси его — не ответит.

Когда древние люди собирались на охоту или на войну, они исполняли особые песни и ритуальные танцы. В песнях охотники рассказывали словами, а в танцах показывали телодвижениями, взмахами рук, свирепым выражением лица: вот так мы будем метко попадать в зверя, вот так мы будем бить врагов!

А для устрашения всех врагов, всех злых духов еще и лицо раскрашивали, тело разрисовывали, клыки хищных зверей, погремушки разные на себя навешивали. Песнями, танцами, боевой татуировкой воины настраивали себя особым образом, готовились к трудным испытаниям.

Ну а сегодня зачем люди танцуют? Просто нравится. И татуировка на руке — тоже ведь не первобытная магия. Просто нравится человеку ходить с татуировкой. По его мнению, надпись, а тем более рисунок — якорь там или змея — придает ему особенно мужественный вид. Но точно так же думал и дикарь!.. Вот опять как далеко забрались мы в прошлое!

…НЕ ТОЛЬКО НАУКА, НО И ИСКУССТВО

В 1699 году рейтар (конный воин, кавалерист) из города Рыльска Савинка Якимов за неизвестные нам провинности находился под арестом.

К нему пришел на свидание его приятель, недоросль (это дворянский сын) Савка Карцев. Савинка Якимов попросил Савку передать жене деньги. Савка деньги взял и стал заворачивать их в присутствии стражи в какую-то исписанную бумажку. Стража эту бумажку отобрала (мало ли что там написано— неграмотные; потом выяснилось: это вирши, стихи). И в тот же день арестант Савинка постарался незаметно выкинуть бумагу, которая была у него. Видно, испугался: отобрали бумажку у Савки, лучше и от своей избавиться на всякий случай. Но сделал он это неловко, охрана заметила, бумагу подняла и передала начальству. А на бумаге была записана песня.

Вся эта история изложена в материалах судебного дела, тут же на столбце (это такой длинный склеенный лист) приведена и песня:

Как рябина, как рябина кудрявая,

Как тебе не стошнится,

Во сыром бору стоючи,

На болотину смотрючи?

Молодушка ты молодушка,

Молодица ты пригожа,

Как тебе не стошнится,

За худым мужем живучи…

Так вот, благодаря случаю, в руки современных исследователей попала прекрасная, полная запись русской лирической песни.

Мы можем определенно сказать: г уже в XVII веке эта песня исполнялась просто как песня, для выражения настроения, чувств (с этой же целью у Савки Карцева были переписаны вирши).

В основном такие записи для себя, не научного характера, дошли до нас от XVII и XVIII веков. Но стоит еще упомянуть о двух коллекциях сказок и песен, относящихся к XVII веку и обязанных своим появлением любознательности иностранцев.

С 1618 по 1620 год в России находилась группа англичан, в их числе был ученый священник Ричард Джемс. В XIX веке русский академик И. X. Гамель, работая в английских архивах, обнаружил записную книжку Р. Джемса. В ней рукой хорошо грамотного русского человека были записаны шесть подлинных народных песен, а также небольшой перечень русских слов с обозначением их смысла на английском языке.

Это драгоценные записи. Они представляют огромный интерес для науки и по своему содержанию, и по языку.

Вот солдатская песня. Тяжело служить солдатам зимой. Холодно! Куда лучше весной…

Бережочек зыблется,

Да песочек сыплется,

А ледочек ломится;

Добры кони тонут,

Молодцы томятся:

Ино боже, боже!

Сотворил ты, боже,

Да и небо-землю, —

Сотвори же, боже,

Весновую службу!

Не давай ты, боже,

Зимовые службы:

Зимовая служба —

Молодцам кручинно

Да сердцу надсадно.

Три с половиной века назад записана эта песня. А ведь не очень отличается она от знакомых нам народных песен. И слова почти все понятны (только форма у них иногда непривычная, старая). Медленно, очень медленно меняются фольклорные произведения.

Другой англичанин, Самуил Коллинз, заинтересовался сказками. Коллинз приехал в Россию в 1659 или 1660 году и в течение девяти лет был врачом царя Алексея Михайловича. В 1671 году, через год после смерти Коллинза, в Англии вышла его книга «Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне». В этой книжке помещено десять прозаических фольклорных произведений — сказок, легенд, исторических преданий, — героем которых является Иван Грозный. (Напомню, что Г розный жил за 100 лет до Коллинза.) Коллинз, конечно, не записывал так, как хотелось бы ученым — точно, с соблюдением тогдашнего произношения, — он просто пересказывал содержание произведения. Но и за это, как говорится, великое спасибо. Некоторые из сюжетов, отмеченных Коллинзом, и сегодня еще встречаются в устной традиции. Иногда они прикрепляются к другим именам. (

Впрочем, верно говорится: «Лучше один раз посмотреть, чем сто раз услышать». Вот одна из конспективных записей Коллинза.

Когда Иван ездил осматривать свое государство, многие простолюдины и дворяне подносили ему дары. Один честный лапотник, который плел лапотки (Lopkyes) и продавал по копейке пару, не знал, что поднести царю, и просил у жены совета. «Поднеси пару хороших лапотков», — сказала она. «Это не редкость! — отвечал он, — а есть у нас в саду огромная репа. Мы поднесем ему эту репу, а вместе и пару лаптей». Как сказано, так и сделано. Император очень милостиво принял подарок и, износив сам одну пару лаптей, заставил всех дворян покупать у крестьянина лапти по пяти шиллингов пару. Это составило крестьянину состояние, он начал торговать, и скоро так разбогател, что оставил после себя значительное имение. Потомки его получили дворянство и называются теперь Лапотскими (Lopotsky’s). Есть одно дерево, подле которого стоял прежде дом его и на которое проходящие по обычаю бросают свои старые лапти, в память этого лапотника.

Один дворянин, видя, что такая награда получена была за репу, хотел также получить (награду и еще значительнее) за хорошего коня. Но царь, угадав его намерения, подарил ему взамен ту большую репу, которую получил прежде, и таким образом заставил всех над ним смеяться.

«Иван Васильевич, — пишет Коллинз, — был любим народом, потому что с ним обходился хорошо, но жестоко поступал со своими боярами». В этой фразе, конечно, уже больше речь идет об идеальном, мужицком царе, чем о действительном правителе Иване Г розном. Долгие века народ считал, что все его беды — от плохих правителей. Будь хороший царь — и все хорошо будет. О тех царях, что жили прежде, о которых только молва дошла, — о них и рассказывал народ, как о добрых царях.

И Савинка Якимов, и Ричард Джемс, и Самуил Коллинз жили в XVII веке. Благодаря им мы можем судить о песнях и сказках XVII века.

Ну а XVIII век дал нам уже не единичные тексты, а десятки их, даже сотни, целые коллекции, собрания самых разных произведений устного народного творчества. Появляются первые печатные песенники, сборники сказок, пословиц и поговорок. Но самым интересным, самым знаменитым и отчасти таинственным является так называемый сборник Кирши Данилова.

ТАИНСТВЕННЫЙ КИРША ДАНИЛОВ

В наши дни никому не придет в голову пошутить над занятиями ученого- математика, физика, биолога. Но над учеными-литературоведами, филологами иногда еще посмеиваются: интерес большой копаться в бумажках, полжизни сидеть в архивах!

Филолог, разбирающий какие-нибудь старые документы, весь захвачен ими, весь в азарте поиска. Новые сведения, которые он извлекает из этих документов, в одно мгновение делают его несчастным или счастливым, разрушают или, наоборот, блистательно подтверждают его догадки, его теорию.

А сами разыскания — на них, действительно, тратятся иногда годы и годы — проходят не менее напряженно, чем поиски истины в каком-нибудь запутанном детективном романе. Кстати, в методах работы криминалистов и филологов немало общего. Так, была проведена — уже в советское время — судебная экспертиза почерка подметных анонимных писем, которые посылались Пушкину и привели к дуэли и к гибели поэта, — чтобы установить, чья рука совершила это преступление. И следователь, и литературовед одинаково должны уметь определить возраст бумаги, место ее изготовления, прочитать стертое или зачеркнутое слово и многие, многие другие вещи.

Все это я говорю к тому, что история сборника Кирши Данилова, как почти всякой старой рукописи, тоже напоминает детектив: его нашли, потом он потерялся чуть ли не на сто лет, потом снова нашелся; теряли и находили его и частями…

Тут я задумался. Подробно рассказать, как эту историю постепенно раскрывали ученые нескольких поколений, нет никакой возможности — нужно было бы писать отдельную книгу. Так что придется излагать уже готовые факты, извлеченные из переписки современников, их воспоминаний, из статей, из самых разных и порой неожиданных источников.

Итак, в 1802 году в руки второстепенного литератора, но довольно видного чиновника — директора почтового ведомства Москвы Ф. П. Ключарева попал рукописный сборник былин и песен, составленный, по слухам, для уральского заводчика П. А. Демидова или, во всяком случае, ему принадлежавший. Ключарев оценил значение рукописи и поручил своему подчиненному — почтмейстеру А. Ф. Якубовичу подготовить ее к печати. В 1804 году книга «Древние русские стихотворения» увидела свет.

Якубович, воспитанник Московского университета, был знающим, образованным человеком. Но надо учесть, что наука о народном творчестве в те годы еще только-только нарождалась. Якубович считал, например, что песни и былины, которые он напечатал, имеют автора, что это чье-то сочинение. Понятия об особой форме творчества — об устном коллективном народном творчестве тогда тоже еще не существовало. В издании Якубовича не было ни предисловия, ни примечаний, и оно содержало не все тексты рукописи.

Теперь два слова о графе Н. П. Румянцеве. Это был крупный государе ственный деятель. Он интересовался искусством, любил русскую старину, русскую историю. Он собрал огромную коллекцию картин, рисунков, скульптур» рукописей, древних книг (на основе этой коллекции позднее в Москве возник Румянцевский музей — ныне Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина).

«Не всегда он понимал вещи как следует, — пишет о Румянцеве один исследователь, — как важный барин, не всегда ценил ученый труд в его настоящую цену». Но все-таки деятельность его заслуживает уважения.

Особенно следует отметить, что вокруг Румянцева собрались патриотически настроенные ученые, которые много сделали для нашей культуры, для сохранения, изучения и, как мы бы теперь сказали, для пропаганды памятников русского языка, литературы, русской истории. Именно члены румянцевского кружка Бантыш-Каменский и Малиновский издали бесценную рукопись «Слова о полку Игореве». (Рукопись в московском пожаре 1812 года сгорела, и мы пользуемся теперь их книгой как первоисточником. Сама книга эта — величайшая редкость: в нашей стране сохранилось всего 60 экземпляров.)

Неудивительно, что Румянцев захотел приобрести рукопись Кирши Данилова. Но она находилась у Якубовича в Калуге. (Все это надо было узнать

ученым, и все, оказывается, имеет немаловажное значение.) В Калугу был послан член румянцевского кружка Калайдович. Он побеседовал с Якубовичем и, по-видимому, увез с собой рукопись.

В настоящее время сборник хранится в Ленинграде, в Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. В нем 101 лист. Но последние четыре листа выглядят иначе: видно, что они были сложены в четверку (первые 97 листов следов складывания не имеют). И сверху 98-го листа рукой Калайдовича написано: «Подар. прокур. Степановым. — К. Калайдович». На обороте последнего, 101-го листа тем же почерком написано: «Приел. А. П. Степановым 9 нояб. 1816 года».

Что подарил Степанов? Кто такой прокурор Степанов?

Ясно, что он подарил не всю рукопись, а только четыре листа. Они отличаются от остальных тем, что были сложены, скорее всего когда их вкладывали в конверт, — ведь сказано: «присланы» Степановым.

А Степанов, оказывается, был не только прокурор, но и писатель. И он тоже увлекался русскими древностями. Жил он в те годы в Калужской губернии и, конечно, мог часто бывать в Калуге. Легко предположить, что Степанов захотел познакомиться с интересной рукописью, взял ее у Якубовича, а вернул без последних четырех листов. Позднее эти листы он нашел и отослал в Москву, новым владельцам сборника.

Однако и 101-й лист рукописи — еще не конец ее: песня о Степане Разине обрывается на полуслове. И можно верить, надеяться — уж столько чудес было! — что какой-то счастливец ученый или просто внимательный человек возьмет однажды в руки пожелтелые бумаги, и… это и будет недостающая часть сборника Кирши Данилова. Или даже сам оригинал.

Пора сказать, что до нас оригинал сборника не дошел, дошла лишь копия. Как об этом догадались ученые?

Уже в XIX веке было найдено письмо уральского заводчика П. А. Демидова. В нем он пишет, что вот, мол, милостивый государь Федор Иванович, при нашей встрече вы просили у меня песню о селе Романовском, так я вам посылаю ее.

Текст этой песни до мельчайших подробностей совпадает с песней, имеющейся в сборнике. Значит, к 1768 году (этим годом помечено письмо) сборник уже был изготовлен или, по крайней мере, готовился. Но та рукопись, которой мы располагаем, в основном написана на бумаге с водяными знаками 1780-х годов. Следовательно, это копия, список с более ранней рукописи. А эта более ранняя рукопись, оригинал, не могла возникнуть до 1721 года: в некоторых текстах упоминается император Петр I, а титул этот русский царь принял именно в 1721 году.

В 1818 году на прилавках книжных магазинов появилась книга. Полное ее название звучит так: «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым и вторично изданные с прибавлением 35 песен и сказок, доселе неизвестных, и нот для напева».

Запомним дату и книгу: это первое в России издание, подготовленное по всем правилам филологической науки, а предисловие Калайдовича — первая научная статья о русских былинах.

Калайдович рассматривает их содержание, находит связи былинных образов с реальными историческими лицами и событиями, описывает рукопись и сообщает о принципах издания.

Перечитаем заглавие: «…стихотворения, собранные Киршею Даниловым…»— уже совсем по-иному, правильно понимает Калайдович своеобразие фольклора, не говорит о каком-то одном авторе текстов. И роль Кирши Данилова определена здесь иначе.

Но откуда взялось это имя — Кирша Данилов? Тут мы подходим еще к одной загадке, до сих пор окончательно не решенной.

Якубович в 1804 году держал в руках рукопись с начальным, титульным листом. Калайдович, готовивший второе издание 1818 года, уже не видел этого листа, он ссылается на слова Якубовича (вот почему важно было установить, встречались ли они лично, ездил ли Калайдович в Калугу).

Имя Кирши Данилова, писал в предисловии Калайдович, «было поставлено на первом, теперь уже потерянном, листе «Древних стихотворений». И здесь стояла сноска: «За справедливость сего ручается г. Якубович».

А что значит: имя «было поставлено»? Это имя владельца рукописи, собирателя, или певца-исполнителя, или, может быть, даже переписчика? Почему Калайдович решил, что Кирша Данилов был именно собиратель? А нет ли каких-нибудь зацепок в самой рукописи?

Хорошие исполнители песен и сказок, народные забавники-скоморохи, гусляры всегда пересыпали свою речь веселыми присказками, приговорками, байками, шутками. Обычно они намекали в них на желательность угощения, подарка («спели песню до конца — нам по рюмочке винца» или «вам сказка, а мне бубликов связка»).

Такая же коротенькая песенка-присказка есть и в сборнике, и тут прямо говорится: мол, угостите меня, Кирилу Даниловича, замените смерть жизнью, я еще пригожусь вам.

Видимо, Кирила Данилович (по-старому это то же, что и Данилов: можно было сказать и так и этак) и был таким народным певцом. А Кирша — разговорная сибирская, уральская форма имени Кирилл, как Павша, Ваньша — Павел, Ваня.

На связь рукописи с Сибирью, точнее, Западной Сибирью, прилегающей к Уралу, указывают и другие особенности рукописи: ее язык, местные словечки, особые грамматические формы. Есть здесь песни, которые рассказывают о событиях, происходивших в Сибири, и не известные в других краях («Во сибирской украине, во даурской стороне», «А за славным было батюшком за Байкалом-морем, а и вверх было по матке по Селенге по реке…»). Наконец, о многом говорят и такие строки:

А и не было Добрыни шесть месяцев,

По-нашему-то, сибирскому, слывет полгода…

«По-нашему, по сибирскому» — этот оборот встречается в рукописи три раза.

Значит, все наши сведения и предположения о рукописи сходятся, во всяком случае не противоречат друг другу: мы знаем, что первоначально рукопись принадлежала П. А. Демидову, — его обширные владения, заводы, земли находились на Урале. Певец, — по-видимому, его звали Кирилл Данилов, j— тоже жил в тех краях. Но вот сам ли он записал свой репертуар, то, что знал, повседневно исполнял, или это сделал кто-нибудь другой, мы с уверенностью сказать не можем. Разве что найдется первый, заглавный лист рукописи и что-то на нем будет написано, что подскажет нам отгадку.

Ученые высказывали разные мнения. Одни считали, что это просто как бы записи для себя, памятная книжка певца, который по ней справлялся, если что-то забывал. Другие думают, что рукопись специально приготовлена по заказу Демидова. Последняя точка зрения, кажется, более справедлива.

Во всяком случае дошедшая до нас рукопись составлена именно как сборник, как книга. Ее переписывали пять человек — выявлено пять различных почерков. Но это все характерные писарские почерки (особые завитушки и прочее — тут тоже целая наука, палеографией называется). Значит, профессиональные переписчики, писари выполняли свое обычное дело. Они помогали друг другу, писали по очереди, не обязательно дожидаясь конца произведения или даже конца страницы (это говорит о том, что они работали вместе, что переписывали готовую рукопись, а не создавали ее заново, не записывали былин сами, с голоса).

И вот еще одно чудо: совсем недавно, в 1963 году, в рукописном собрании московской библиотеки имени В. И. Ленина советская исследовательница Е. И. Дергачева-Скоп нашла два листа, которые полностью повторяют два листа рукописи сборника Кирши Данилова.

Что это за листы? Может быть, их забраковал старший переписчик, чем-то они ему не понравились, и он сам заново переписал их или дал переписать кому-то другому. А может быть, эти два листа просто затерялись в тот момент и их пришлось восстанавливать?..

Но все это в общем-то не столь важно. Самое важное: сборник, который мы условно называем сборником Кирши Данилова, содержит бесценные богатства. Время и случай сохранили их для нас, для всей русской культуры.

Сборник Кирши Данилова не только первый сборник былин и исторических песен, он и лучший по качеству записей — в этом он на 100 лет обогнал свое время. Былины записаны очень точно, скорее всего с голоса. А потом записи, уже переписанные набело, снова проверялись — иначе как объяснить мелкие поправки, которых тут немало. В зачине былины, с которой мы сейчас познакомимся, есть стих:

Как конь под ним как бы лютый зверь…

Но над этой строчкой имеется приписка, поправка, — значит, кто-то потом еще раз прослушивал исполнителя (или сам исполнитель себя перепроверял) и внес такое уточнение:

А и конь под ним как бы лютый зверь…

Былины в XVIII веке жили еще полной жизнью. Мы теперь и записали бы, очень и очень точно (магнитофоны есть!), да нечего записывать — не знают, не помнят теперь былин. Как величайшую редкость можно найти сегодня человека, который в состоянии исполнить былину. И тем более — спеть; теперь ее обычно пересказывают, не поют.

В сборнике Кирши Данилова тексты отличаются полнотой, все описания развернуты, все детали, имена не забыты, не искажены; почти каждая былина имеет прекрасный запев, сохранены все старинные формулы, постоянные эпитеты, сравнения. Многое из того, что есть в этом сборнике, больше нигде не встречается. Вот знаменитый зачин из былины о Соловье Будимировиче:

Высота ли, высота поднебесная,

Глубота, глубота — океан-море,

Широко раздолье по всей земле,

Глубоки омуты днепровские…

Некоторые произведения, имеющиеся в сборнике, теперь известны и по другим источникам, по другим записям. Но у Кирши Данилова тексты почти

всегда художественно более совершенные. Приведу еще начало былины о Михаиле Казариновиче:

Как из далеча было, из Галичья,

Из Волы нца-города, из Галичья Как ясен сокол вон вылетывал,

Как бы белый кречет вон выпархивал, Выезжал удача — добрый молодец, Молодой Михайла Казаренин.

А и конь под ним как бы лютый зверь, Он сам на коне, как ясен сокол;

Крепки доспехи на могучих плечах:

Куяк и панцырь чиста серебра,

А кольчуга на нем красна золота,

Еще с ним тугой лук разрывчатый,

А цена тому луку три тысячи, Потому цена луку три тысячи — Полосы были булатные,

А жилы — слоны сохатные,

И рога красна золота,

И тетивочка шелковая,

Белого шелку шемаханского;

И колчан с ним каленых стрел,

А во колчане было полтораста стрел, Всякая стрела по пяти рублев.

А куяку и панцырю цена стоит на' сто тысячей; А и конь под ним как бы лютый зверь,

А кольчуга на нем красна золота,

Кольчуге цена сорок тысячей;

Шелом на буйной голове замычется,

Шелому цена три тысячи;

Копье в руках мурзамецкое, как свеча, горит; Ко левой бедре припоясана сабля вострая,

В долину сабля сажень печатная,

В ширину сабля осьми вершков;

Цены коню — сметы нет,

Почему коню цены-сметы нет?

Потому ему цены-сметы нет:

За реку броду не спрашивает,

Он скачет, конь с берегу на' берег, Котора река шириною пятнадцать верст. А и едет ко городу Киеву,

Что ко ласкову князю Владимиру…

Вот какой прекрасный зачин! Сколько здесь подробностей, удивительных художественных деталей. Все доспехи, все вооружение русского средневекового воина описаны так, как будто они были перед глазами певца. А ведь ничего уже не было этого в XVIII веке, все это исчезло за несколько столетий до того… Хотел сказать: «бесследно исчезло», — да ведь не исчезло вот, сохранилось в памяти народной, дошло до нас.

Дошло в былине, спетой или записанной Киршей Даниловым. Дошло в сборнике, который уберегли от гибели многие безвестные люди и люди, уже известные нам: Ф. П. Ключарев и А. Ф. Якубович. Н. П. Румянцев и К. Калайдович. Добавлю еще, что рукопись сборника после 1818 года считалась утраченной и ее нашел Н. В-Чехов в 1894 году в Тульской губернии, в библиотеке М. Р. Долгорукова (внука А. Ф. Малиновского, члена румянцевского кружка). Каждая, самая крохотная частица любого нашего знания — результат усилий, трудов и забот великого множества людей.

Мы еще не раз будем вспоминать благодарным словом ученых, которые помогли разгадать вековые загадки фольклора, собирателей, которые посвятили свою жизнь сбережению памятников народного искусства. Но пора обратиться и к самому фольклору.

0 чем рассказывают наши русские песни и сказки? Попробуем опуститься по ним, как по ступенькам лестницы, в глубь времен…

Сначала на одну ступеньку. Вот частушка:

Провожал меня один

До березовых лядин:

Раз пятнадцать побожился,

Что у батюшки один.

Если спросить сегодняшнего школьника: почему клялся парень, что он единственный сын у отца, какое в этом достоинство, — школьник, вероятно, затруднится ответить. Д объяснение простое: до революции земля была частной собственностью, и наследники делили ее по душам. Чем больше детей, тем меньше приходилось на долю каждого наследника. Единственный сын получал весь отцовский надел и потому считался в деревне завидным женихом.

Когда могла возникнуть такая частушка? Очевидно, до Великой Октябрьской революции, которая объявила землю общенародным достоянием. Не могла она появиться и до отмены крепостного права, когда не только земли, но и сами крестьяне принадлежали помещику. Значит, частушка эта родилась где-то между 1861 и 1917 годом.

Теперь возьмем песню.

Ой, Хорошо житье лакеям

На боярском на дворе.

Они пашенки не пашут

И оброка не дают.

Ох, они пашенки не пашут

И оброка не дают,

И оброка не дают.

Косы в руки не берут.

Ах вы, глупые крестьяне,

Посудите-ка вы сами.

Куда пошлют — беги скоро,

Чтобы дело было споро.

Засмотрелся, застоялся,

С сударушкой повидался,

Оглянулся назад,

Сзади палочкой грозят.

Воротился домой —

Кафтанишко с плеч долой.

На конюшню ведут,

Сзади палочку несут.

Сразу можно сказать, что эта песня появилась в условиях развитого крепостного права, что лакеи — крепостные (хотя бы потому, что они подвергаются телесным наказаниям — как в рассказе И. С. Тургенева «Два помещика»).

Есть такой замечательный двухтомный «Этимологический 1 словарь русского языка» А. Г Преображенского, в котором объясняется происхождение многих тысяч слов. О слове «лакей» сказано, что оно французское, пришло в немецкий язык в XVI веке, а из немецкого — в русский; является новым заимствованием («новым» значит не ранее эпохи Петра I, то есть начала XVIII века).

На протяжении десятилетий и столетий фольклорное произведение меняется, одни слова и образы забываются, другие приходят на их место. Здесь слово «лакей» скорее всего было в песне с самого начала: ведь песня как раз и построена на противопоставлении лакейской жизни и крестьянской, лакей как бы спорит с крестьянином — слушателем, что ему живется ничуть не слаще, хотя он не платит оброка и не ходит на барщину.

Итак, на вопрос о том, когда родилась эта песня, мы можем ответить: между серединой XVIII и серединой XIX века (должно было пройти какое-то время, чтобы слово «лакей» прижилось на русской почве, стало привычным; в 1861 году, как мы уже вспоминали, крепостное право было отменено).

А теперь спустимся на несколько ступенек сразу, лет этак на семьсот.

Да из Орды, Золотой земли,

Из той Мангазеи богатый,

Когда подымался злой Калин-царь,

Злой Калин-царь Калинович,

Ко стольному городу ко Киеву

Со своею силою с поганою.

Не дошел он до Киева за семь верст,

Становился Калин у быстра Непра.

Сбиралося с ним силы на сто верст,

Во все те четыре стороны.

Зачем мать-сыра земля не погнется?

Зачем не расступится?

А от пару было от кониного

А и месяц, солнце померкнуло,

Не видеть луча света белого…

Садился Калин на ременчат стул,

Писал ярлыки скорописчаты

Ко стольному городу ко Киеву,

Ко ласковому князю Владимиру…

Так начинается былина «Калин-царь». Не нужно быть специалистомученым, чтобы догадаться: речь в этой былине идет о нашествии монголов. Массы конницы осадили Киев (какие яркие художественные образы найдены здесь: «Зачем мать-сыра земля не погнется? Зачем не расступится?»).

При переходе фольклорного произведения от одного исполнителя к другому, от одного поколения к другому могут возникать дополнения, выпадать места неясные, вставляться новые имена, названия. Конечно, слово «царь» (Калин-царь) в Киевской Руси не употреблялось. И строка о Мангазее — позднейшая. Мангазея — русское торговое поселение, основанное на севере Сибири в 1601 году. Надо полагать, что и Золотая Орда здесь — воспоминание о более поздних временах: ведь это государство на Волге как раз и появилось в результате монгольского нашествия.

Все остальное в этой былине и в близких к ней былинах ведет нас в Киевскую Русь, в XIII, в XII, в XI век.

Мы хорошо знаем слово «ярлык». Но былина употребляет его не в современном значении «этикетка», а в старинном, первоначальном значении: «грамота, указ татарского хана». Это значение, точнее, само это слово пришло на Русь с монголами в XIII веке. Монгольские ханы давали русским князьям ярлык на княжение. Когда монгольское иго было свергнуто, ни о каких ярлыках на княжение и речи быть не могло.

По былинам можно составить представление о Киеве, каким он был до разгрома татаро-монголами в 1240 году. Киев всегда называется стольным городом — он и был долгое время столицей древнерусского государства. Город окружен городовой (городской) стеной, по углам стены стоят наугольные башни.

«Перескочи через стену городовую, через ту башню наугольную», — говорит в одной из былин предводитель вражеского войска Батый своему послу.

Почти во всех старых русских городах сохранились такие стены и такие башни. Вначале они были деревянные, а потом каменные.

Князь живет в тереме златоверхом, в палатах белокаменных. Изображение их в былине очень похоже на те рисунки, которые иногда встречаются в древних рукописях. Часто упоминается в былинах гридня — приемная комната в княжеском дворце.

Какое оружие имели богатыри? Тугой лук, стрелочки каленые, палицу, копье мурзавецкое (от татарского слова «мурза» — «князь»), кинжал, иногда саблю. Огнестрельного оружия былина в общем-то не знает, хотя оно появилось на Руси достаточно давно (артиллерия, например, впервые была применена войсками Дмитрия Донского в 1389 году).

Еще в дореволюционные годы новгородские рыбаки нашли в озере Ильмень странный сапог из зеленого сафьяна (сафьян — тонкая кожа), с высокими каблуками и загнутым носом. Сначала им не очень-то поверили. Думали: может, подделка какая-нибудь? Но эти сомнения опровергли былины. Во многих из них, когда говорится о моднике, щеголе, который любит наряжаться, упоминаются и его сапоги:

Обувал сапожки он зелен сафьян,

Да нос-от шилом и пята востра,

С носу к пяте хоть яйцо кати.

И еще одно интересное наблюдение сделали ученые. Действие былин разворачивается или в городе, обычно в Киеве, или в поле, в широком раздольи-

це, то есть в степи. Вспомним картину Васнецова «Богатыри». Все бои богатырей с врагами происходят в степи, в чистом поле. В степи, на богатырской заставе, стоят богатыри и охраняют Русь.

Под славным городом под Киевом,

На тех на степях на Цицарскиих,

Стояла застава богатырская.

На заставе атаман был Илья Муромец,

Податаманье был Добрыня Никитич млад,

Эсаул Алеша поповский сын…

Степной пейзаж — самый устойчивый пейзаж в былинах. Значит, в тех местах и родилась былина, там жили первые слагатели и певцы былин. Не могли же они рассказывать о степях, не видя их!

О том же свидетельствуют и некоторые былинные слова: поляковать, по- леничать (от слова «поле») — странствовать, искать приключений; поляница (или поленица) — женщина-богатырь. А вся богатырская дружина, все богатыри в былине тоже именуются поляницей (или поленицей) удалой.

Застава богатырей напоминает и о временах, предшествовавших татаро- монгольскому нашествию, о многовековой борьбе наших предков со степными кочевниками — печенегами, хазарами, половцами. Один из врагов в былинах— Тугарин, Тугарин Змеёвич. Имя его восходит к имени половецкого хана — Тугор-кан, или Тугоркан. Этот Тугор-кан напал на город Переяславль в 1096 году. Но русские отряды разгромили его войско. И как сообщает летописец, «месяца иулия в 19 день побежены быша иноплеменники, и князя их убиша Тугор-кана, и сына его, и ини князи».

С севера и с востока к Киеву подходили дремучие леса. Первые подвиги

Илья Муромец совершил в таком лесу — взял в плен Соловья Разбойника (он сидел на девяти дубах), очистил прямоезжую дорогу на Киев, которая за тридцать лет совсем заросла.

Как видим, в былинах, несмотря на всю их фантастику, отразились многие стороны жизни Русского государства, какой она была несколько веков назад.

Былины в основном записаны лишь в XIX и XX столетиях, на Севере,

в Карелии, на Печоре, на побережье Белого моря, в Сибири, за тысячи

километров от Киева, записаны от неграмотных крестьян, охотников и рыбаков. Удивительная у народа память!

Долго живут фольклорные традиции!

КТО ГЛАВНЫЙ БОГАТЫРЬ НА РУСИ?

Задумался однажды Илья Муромец: «Какой же я богатырь, если еще не мерялся силой с великим богатырем Святогором?» И отправился искать его.

Заехал-то Ильюшенька Муромец

На те ль тут горы на высокие,

Под ущелья были да плотные.

Как едет чудовище, чудо ведь,

Сидит-то он еще на добром коне,

Такого чуда он да ведь не видал,

Такого чуда он не слыхал.

Как тут разъехаться на добром коне,

Ударил своей палицей богатырской

Прямо тут ему буйну голову.

А как то' ведь чудовище да идет>то,

На коне сидит да подремливат,

Назад-то ведь чудо не оглянется…

Его палицей по голове, а он — дремлет (иногда, правда, бормочет: «Как русские мухи-то кусаются»).

Огорчился Илья: силы не стало. Попробовал, ударил той же палицей по дубу — разлетелся дуб на мелкие щепки… Есть еще сила!

Только после третьего удара проснулся Святогор. Проснулся, посмотрел — кто там беспокоит, протянул руку и… сунул Илью Муромца к себе в карман. Вот и все сражение.

Былин о Святогоре записано довольно много. Но все они в основном рассказывают две истории.

Начало одной мы уже знаем: Илья оказался в кармане у Святогора. Но тут конь Святогора стал спотыкаться и на вопрос хозяина, что с ним случилось, ответил: «Не могу я возить двух богатырей». Святогор освободил Илью. Они побратались и поехали дальше. Встретился им по дороге каменный гроб. Решили примерить, для кого приготовлен этот гроб. Лег Илья — велик, не по нему. Улегся Святогор — в самый раз. И крышка подошла. Хотел Илья крышку поднять, а она приросла, никак ее с места не сдвинуть.

«Руби!» — просит Святогор.

Стал Илья бить своей палицей. Где ударит — там обруч железный появляется. Чем больше бьет, тем крепче схватывают гроб обручи…

Вот вторая история. Едет Святогор по чистому полю.

Не с кем Святогору силой померяться,

А сила-то по жилочкам

Так живчиком и переливается.

Грузно от силушки, как от тяжелого беремени.

Вот и говорит Святогор:

«Как бы я тяги нашел,

Так я бы всю землю поднял».

,

И тут наезжает он на маленькую сумочку переметную. Пробует пошевелить ее палкой — не сдвинуть, тронул пальцем — не шелохнулась, хватил рукой — не поднять. Слез Святогор с коня, взялся за сумочку двумя руками, поднял повыше коленей — сам до коленей в землю ушел.

А по белу лицу не слезы, а кровь течет.

Где Святогор увяз, тут и встать не мог,

Тут ему было и кончение.

В сумочке, говорит былина, была тяга земная. Не одолел Святогор земной тяги.

Богатыри редко погибают в былинах. Их сила, их бессмертие — это сила и бессмертие самого народа. А тут две былины — и обе кончаются гибелью Святогора. Народ, певцы и слагатели былин, как видно, не ощущали его своим героем. Да и сам Святогор говорит о русской земле как о чужой: «Как русские мухи-то кусаются».

Святогор поражает своими размерами и силой. Казалось бы, ему и быть первым богатырем на Руси. Но он не совершает никаких подвигов, не защищает Киев от татар и степняков, не несет караула на богатырской заставе. Он стоит особняком от всех богатырей.

Русские богатыри связаны со степью, а Святогор — с горами. Об этом и имя его говорит. Ровная земля под ним прогибается, его держат только горы; там, судя по былинам, он постоянно обитает. Илья Муромец, как сказано в начале этой главы, когда отправился на поиски Святогора, заехал «на те ль тут горы на высокие, под ущелья…».

Нет никакого смысла в его существовании. Если он не лежит на горах, он бесцельно разъезжает по степи. И то, что он дремлет в седле, — тоже характерная деталь: он ничем не взволнован, никуда не торопится. И ему никто не нужен, и он никому не нужен. Он сам по себе.

В глубокой древности люди почитали силы стихии, явления природы — воду, ветер, солнце, горы, леса. Следы этих очень старых верований, следы анимизма (от греческого слова «анима» — «душа») можно обнаружить во многих произведениях фольклора. Стихии, силы природы люди одушевляли, очеловечивали; божество воды, леса, ветра, любое другое приобретало облик, хоть в какой-то степени похожий на человеческий.

Большинство ученых считает, что в образе Святогора тоже отразились эти давние представления. Святогор — олицетворение какой-то стихии, это богатырь-стихия. А если это так, то кое-что проясняется.

Образ этот родился раньше образов других богатырей, поэтому Святогор в былинах всегда называется старшим богатырем.

Древние верования, древние божества и герои постепенно забывались, оставались в прошлом. На смену старым богатырям пришли новые. Вот почему во всех былинах Святогор обязательно погибает, исчезает, уходит в небытие.

А преемником его, наследником его силы всегда является Илья Муромец — самый любимый герой русских былин.

Когда Святогор оказался в каменном гробу, он сказал Илье:

Илья, припади, припади-тко

Ко гробу ведь, да ко щелочке,

Я вздохну, тебе да прибавлю

Силушки в тебе да вдвое теперь…

Прибавилось силы у Ильи настолько, что он даже смог поднять меч Святогора. Но и после ударов мечом так же появлялись железные обручи. И снова просит Святогор:

Как припади, Илюша, ко щелочке,

Я вздохну — будет вся ведь сила моя у тебя!

А Илья отвечает: «Не надо мне твоей боле силушки».

Илья Муромец — могучий богатырь, но это уже богатырь-человек, а не богатырь-стихия. Рядом со Святогором, с обжорой Идолищем и другими вра- гами-чудовищами Илья выглядит скромно, былина подчеркивает это. Идолище хвастается: «Я вот по семи ведер пива. пью, по семи пуд хлеба кушаю…» А Илья хлеба ест по три калачика, пьет на три медных пятачка. Идолище —

Еще как он сам семи аршин,

Голова его, как пивной котел,

Еще ножища как-быть лыжища,

Еще ручища как-быть граблища,

Еще глазища как-быть чашища…

А Илья в сравнении с ним обыкновенный человек. Но побеждает всегда, во всех боях и схватках — Илья. Ему в бою смерть не писана.

В четвертом, а потом более подробно в седьмом классе школьники изучают, как образовалось государство у восточных славян. Государство это возникло в VIII–IX веках нашей эры и существовало в условиях тяжелой, почти непрерывной борьбы с внешними врагами, со степными кочевниками (позднее в былинах все они стали именоваться татарами). Борьба за независимость была главной государственной заботой. Понятно, что герой предыдущего, догосу- дарственного этапа, богатырь-стихия Святогор, к этим заботам никакого отношения не имеет. Когда складывался образ Святогора, не было еще государства, а значит, и защищать ему было нечего, самой идеи защиты государства еще не существовало (племенные территории, земли, занятые каким-то племенем, — это совсем не то, что государство, тут все иное, и проблемы иные).

А для Ильи Муромца, героя следующей эпохи, эпохи становления государства, самое важное дело его жизни, весь смысл его жизни — в охране Руси, причем Руси единой, не раздробленной, не разделенной еще на множество мелких феодальных княжеств и уделов.

Всего известно около ста былинных сюжетов. Илья Муромец действует илй хотя фы упоминается почти во всех былинах, за исключением небольшой группы новгородских былин. А примерно десятая часть всех былин целиком посвящена Илье Муромцу, в них он является главным героем.

Трудно расположить эти сюжеты в каком-то порядке. Не всегда можно сказать, какое событие произошло раньше, а какое позже. В былинах время как бы стоит на месте (я имею в виду историческое время, время истории). Действие всех былин, как уже говорилось, происходит в период существования

единого древнерусского Киевского государства, в годы княжения Владимира. И возраст у богатырей всегда один и тот же: Илья — старый, обычно он изображается с седой бородой, он на богатырской заставе старший, атаман. Добрыня Никитич, Алеша Попович — молодые богатыри.

Но одна былина показывает молодым и Илью. Это былина о его чудесном исцелении. С нее и начинается история жизни и подвигов Ильи Муромца. Правда, ученые считают, что эта былина сложена позднее других. Илья настолько любим народом, судьба его так интересовала слушателей и исполнителей, что они обязательно хотели узнать подробности о его жизни, как приобрел он свою силу, как стал непобедимым богатырем.

МУЖИЦКИЙ БОГАТЫРЬ ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Сиднем сидел Илья ровно тридцать лет. Однажды, когда его родители- крестьяне были в поле, появились перед окнами странники, калики перехожие. Напои-накорми нас, просят они его. Рад бы, отвечает Илья, да не владею

я ни руками, ни ногами. А ты попробуй!

Трижды предлагали они ему попробовать. На третий раз — встал Илья!

Спустился он в подвалы глубокие, принес угощение.

А они попили, старцы прохожие:

— А сходи-ка ты, Илья, в погреба славны глубокие,

А принеси-ка ты чарочку полнешеньку,

А ты выпьешь сам на здравие! —

Он принес ли чару полнешеньку:

— А ты пей-ка, Илья, да на здоровьице,

А ты кушай-ка, Илья, да на себе ли ты! —

А он выпил да чарушку полную,

А спросили его старцы прохожие:

— А уж что же ты, Ильюша, в себе чувствуешь?

— А я чувствую ли силу великую:

А кабы было колечко во сырой земле,

А повернул ли земелюшку на ребрышко. —

А и говорили тут старцы таковы слова:

— А ты поди-ка в погреба славны глубокие,

А налей-ка ты ли чарушку полнешеньку! —

А принес он чару полнешеньку:'

— А уж выпей-то чару единешенек! —

А уж выпил он чару единешенек.

— А теперь, Илья, что ты чувствуешь?

— А нынь у меня силушка ли спала ли,

А стала у меня сила вполовинушку. —

А и говорили старцы прохожие:

— А ведь и живи ты, Илья, да будешь воином!

На земле тебе ведь смерть будет не писана,

А во боях тебе ли смерть будет не писана!

Так крестьянский сын Илья Иванович, — а родом он из села Карачарова,

что близ города Мурома, — стал богатырем. И назвали его по городу Мурому — Муромцем.

Первый подвиг — трудовой — Илья совершил немедленно: раскорчевал лес, дубы с корнями выдернул, очистил родительское поле, огородил его. И начал собираться в дорогу.

Мать его наставляет:

А уж поедешь ли ты, чадо наше милое,

А ты во славный да ли во Киев-град,

А не кровавь сабли кровавоей,

А не сироти-ка ты да малых детушек…

Во многих случаях мать добавляет: не тронь слабого, даже невооруженного татарина не трогай.

Все остальные подвиги Ильи — воинские. Во время первой поездки в Киев он освобождает от разбойников Чернигов, берет в плен Соловья Разбойника, который тридцать лет перекрывал прямоезжую дорогу на Киев. Матушка не велела ему кровавить своей сабли. Он вспомнил об этом, когда увидел врагов. Но ведь он должен защищать обиженных! И он нарушает родительский завет.

В других былинах рассказывается, как Илья расправился с Идолищем,

которое засело в Киеве, обирает, унижает людей, оскорбляет князя Влади¬

мира— главу русского государства; он побивает захватчика Калина-царя и силу татарскую.

В этих произведениях благородный характер богатыря уже не меняется. Во всех былинах Илья Муромец остается могучим, справедливым, бескорыстным, храбрым.

Однажды на перекрестке дорог увидел Илья камень, на котором было написано:

В первую дороженьку ехати — убиту быть,

Во другую дороженьку ехать — женату быть,

Третьюю дороженьку ехать — богату быть.

Илья не испугался угрозы, поехал по первой дороге и одержал победу над сорока тысячами разбойников.

Черниговские мужики приглашают Илью стать у них воеводой, Соловей Разбойник предлагает ему великие богатства. Но Илью Муромца никто и ничем соблазнить не может.

Воин, богатырь, Илья там, где можно, старается избежать кровопролития: не бьет врагов, а на их глазах разбивает в щепки дуб, и они, устрашенные его силой, разбегаются; иногда Илья пугает врагов тем, что показывает в действии свой богатырский лук — со свистом, с шипением летят каленые стрелы. А иногда он просто высоко подкидывает и ловит противника — и тот тоже отказывается от своих злых намерений.

Писатель Константин Сергеевич Аксаков вспоминает, что в детстве (а родился он в 1817 году) ему довелось слышать рассказ о встрече Ильи Муромца с богатырем Зюзей. Сражения у них не получилось: Илья «схватил богатыря в руки и кинул вверх, и потом опять подхватил его на руки и поставил на землю. Богатырь, пока летел вверх и падал вниз, успел сказать сто раз: «Виноват, Илья Муромец, вперед не буду!»

В былинах подчеркивается, что Илья роду незнатного. Он или крестьянский сын, или старый казак. Из всех богатырей он самый близкий народу. Зато

с князем Владимиром Илья нередко враждует. Чуть что — князь попрекает Илью простым происхождением. Когда Илья привез в Киев побежденного Соловья Разбойника и сказал об этом Владимиру, тот не поверил и набросился на него с бранью:

Ай же ты, мужик да деревенщина!

Во глазах ты, мужик, да й насмехаешься,

Во глазах ты, собака, и подлыгаешься,

Где тебе проехать дорожкой прямоезжеей?..

Цылины о нашествии врагов на Русь часто начинаются с того, что Ильи в эта время нет в Киеве — он или уехал, или сидит в заточении. Князь Владимир велел закрыть его в погребе и не кормить, не поить (правда, дочь его Апракса-королевична нарушает этот запрет). И вот, когда дело уже совсем плохо и князь начинает горько сожалеть, что он так поступил с Ильей Муромцем, Апракса сообщает: богатырь жив. Владимир сам бежит к Илье, унижается, просит прощения. И Илья, несмотря на все свое презрение к князю, идет сражаться, говоря при этом: не за тебя иду я, не за княгиню, а за Киев-град, за русскую землю, за черных мужиков.

В былине «Илья Муромец и голи кабацкие» изображается уже что-то вроде народного восстания. Илья Муромец, обиженный на князя (князь не пригласил его на пир или посадил на меньшее место), сбивает золотые маковки с церквей и отдает их нищей братии, голям кабацким; вместе с ними он буйствует в Киеве. И только ловкий ход Владимира (он послал на переговоры дипломатичного Добрыню Никитича — названого брата Ильи) как-то исправляет положение. Илья говорит:

— Ай же ты, князь стольно-киевский!

А знал-то, послать кого меня позвать,

А послал-то братца ко мне ты крестового,

А того-то мне Добрынюшка Никитича.

Кабы-то мне да ведь не братец был,

А никого-то я бы не послухал здесь,

А скоро натянул бы я свой тугой лук,

Да клал бы я стрелочку каленую,

Да стрелил бы ти в гридню во столовую,

А я убил бы тя, князя, со княгинею.

За это я тебе-то нынь прощу

А этую вину да ту великую.

Чувство принадлежности к классу, классовое чувство возникает только на определенном историческом этапе, — после того как произойдет расслоение, разделение членов родовой общины на бедных и богатых, после того как в самой действительности сложатся классы, выявятся классовые различия, противоречия.

Все сходится. Самые древние образы былин относятся к догосударствен- ному периоду. Мы убедились в этом на примере Святогора. Добавим сюда еще образы былинных чудовищ, Змея, Змея Горыныча (в этом имени, кстати, тоже, возможно, есть какая-то связь с горами). Но все эти образы явно относятся и к доклассовому обществу. Никакой классовой оценки, классового чувства в характеристике этих образов не обнаружить. Это общенародные враги, насильники, без разбору хватающие, убивающие, пожирающие людей.

ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ БЫЛИН

Итак, зарождение былин, если судить по их самым древним элементам, можно отнести к эпохе первобытнообщинного строя. Но окончательно, как особый вид народного художественного творчества, былины сформировались в условиях существования классов и государства.

Всякое классовое государство имеет две задачи. Во-первых, оно помогает господствующему классу, меньшинству, держать в повиновении эксплуатируемое большинство. Вторая задача государства — охрана независимости, борьба с внешними врагами. Народ вел непрерывную борьбу с угнетателями, а следовательно, и с государственной властью. Но он поддерживал государство и власть, когда речь шла о внешних врагах, о сопротивлении захватчикам. Отсюда, между прочим, и двойственное отношение былин к князю Владимиру. Когда он воспринимается как представитель господствующего класса, бояр- феодалов, он ненавистен народу, былина высмеивает, осуждает его. А как глава единого и сильного Русского государства он — герой положительный, он — «ласковый», «красное солнышко». Его как главу государства охраняют богатыри, они отстаивают его достоинство, его честь, его семью, когда иноземные захватчики приходят в Киев.

Русский былевой эпос1 —государственный эпос. Центральная идея, проходящая почти через все былины, — идея защиты государства, русской земли. Не только Илья Муромец, но и другие главные герои русских былин — До- брыня Никитич и Алеша Попович совершают лишь воинские подвиги. Они стоят на богатырской заставе, охраняют Киев, побивают всех врагов, как бы они ни назывались: Соловей Разбойник или Идолище, Тугарин, Змей Горыныч или Калин-царь.

В былине «Алеша Попович убивает татарина» так и говорится об этом:

Еще было во городе Киеве,

Что у ласкового князя у Владимира,

Еще было на дворе ведь три богатыря,

Проживали все у князя у Владимира,

Оберегатели были красну Киеву,

Что тому Ли князю всё Владимиру,

Апраксее-то же были королевичне,

Как любимой-то ведь Князевой племяненке,

Еще душечке-то были Марфе Митревне.

Особняком в русском эпосе стоит былина о Вольге и Микуле.

Князь Вольга едет за данью, встречает по дороге пашущего крестьянина и приглашает его с собой. Крестьянин соглашается. Таково содержание былины. Как видим, она не является воинской, в ней не происходит никаких сражений. В образе чудесного пахаря-богатыря Микулы Селяниновича, считают ученые, запечатлен трудовой подвиг наших предков — переход от охоты и собирательства к пашенному земледелию. Это действительно исторический подвиг, знаменующий новый этап в жизни славян.

Нет здесь и классовых столкновений. Но былина построена на противопоставлении: крестьянин — князь. Во всех случаях противопоставления верх одерживает крестьянин. Ни двое, ни трое дружинников, ни вся княжеская дружина не в состоянии сдвинуть с места соху Микулы, а Микула легко закидывает ее за куст одной рукой. Сам князь на своем коне позорно отстает от крестьянской кобылки (и он машет Микуле шляпой: мол, подожди). Микула Селянинович — настоящий богатырь. Когда на него напали разбойники, он побил их; он везет соль в мешках по сорок пудов. И поле его бескрайнее — богатырское поле, и соха его — богатырская, и лошадь — богатырская, и работа— богатырская… За два дня до встречи слышит Вольга, как Микула пашет землю:

А орет-то в поле ратай, понукивает,

А у ратая сошка поскрипывает,

Да по камешкам омешики прочиркивают…

Это описание — одно из удивительных художественных достижений русского фольклора. А сам образ Микулы Селяниновича, могучего, независимого, знающего себе цену и вместе с тем скромного землепашца, поражает своим размахом, силой обобщения. Немногие герои литературы могут стать вровень с ним.

Русские былины, в том виде, в каком они дошли до нас, складывались не единовременно, а постепенно, на протяжении десятилетий и даже столетий.

Со второй половины XI века, когда единое Киевское государство распадается на обособленные феодальные княжества, в наиболее крупных и культурно развитых княжествах по уже известным образцам создаются былины о местных героях-богатырях. Такие былины появляются в богатом Новгороде, в Ростово-Суздальском, Галицко-Волынском княжествах. В последующие столетия былинное творчество ослабевает. Со времен татаро-монгольского нашествия новых произведений почти не создается. Но старые былины продолжали жить и в эпоху татаро-монгольского ига, и позднее, когда после освобождения Руси новым центром, вокруг которого началось собирание русских земель, стала Москва.

Каждая эпоха вносила в былины какие-то свои черты. Поэтому на вопрос, когда появилась та или иная былина, ответить очень трудно. В каждой былине есть и очень древние и более поздние детали. Например, в одном и том же произведении упоминаются и палица, и чемодан; в одном произведении соединяются персонажи, которые жили в разных столетиях, называются города и поселения, существовавшие в разные эпохи; нередко смешиваются события, происходившие в разных местах и в разное время. В былинном образе Владимира сохранилось воспоминание не только о Владимире Святославиче, который княжил в Киеве с 978 по 1015 год, но и о Владимире Мономахе, и, возможно, о других князьях. Владимир жил в X — начале XI века; в былинах он современник татарского нашествия, которое происходило в XIII веке.