Часть 1 Кэт и Пётр

Жизнь в Московии текла накатанной дорогой. Телега жизни катила по ней. Такая себе карусель. Бунт, война, пир. И опять карусель. Лишь маленький царевич выпадал из неё. Оставшись рано без отца, на руках матери и дядьки, выдворенный в Преображенское, выросший в годы смуты и жестокой борьбы за власть, Пётр привык к одиночеству. Родовитые рода его не поддерживали. Друзей у него не было. Голова гнала прочь от старого сонного дворца, а руки способные работать искали её. Поэтому в его друзьях ходили дети мастеровых и холопов. Его можно было найти там, где что-то стругали и строили. На том и ухватил свою долю Алексашка Меншиков. Изучив обстановку, того ловко подсунул Петру игрок Лефорт. Лефорт, по сути, был простой пешкой в игре высоких чинов своей страны, но включив сообразительность и мозги, сей господин сделал правильный выбор и головокружительную карьеру. Как не ряди, а за шпионаж и доступ к телу Петра он получил бы «разовую помощь», а пристегнув себя к русскому царю будет всю жизнь при деньгах, да ещё и в историю войдёт. Лефорт не ошибся.

Ловкий знаток душ, он поставил на Меншикова. Алексашка не был очень красивым, но рисковым, хитрым, умным — без сомнения. В своей доле мелкий человек, он решил выстроить свою лестницу восхождения в судьбу по ступени. Первой был Лефорт. Оттуда же из Немецкой слободы шли с Петром рука об руку братья Брюс Роман и Яков. Через них всех авантюрист и романтик Лефорт втолковывал в голову молодого царя свои идеи и видимость предмета, находясь до времени на задворках. Он тоже собирал свою судьбу по зёрнышку, связав её с русским царём. Это практически и направило молодого Петра на государственную дорожку, а не в пиры, бабы и забавы. Его точно хромого воробья на косых объехали. Одно отрадно — с пользой для России. Петру сначала аккуратно предложили игру в войну, флот и власть. Это «потешные полки» и такой же игрушечный ботик. Бояре посмеивались таким причудам. Эко, мол, аники — воины! Та ещё картина, когда его «потешное» войско одетое в иностранные кафтаны, подарок Лефорта, под барабанный бой, а барабанил сам Пётр, шло из Преображенского через всю Москву. Никому и в голову не пришло, что — то первые шаги грозной российской армии и непобедимого флота. Лиха беда-начало! В 14 лет Пётр завёл в своём войске артиллерию. Естественно, подсказали и объяснили её возможности. Заинтересовали, подтолкнули к знаниям. 16 первых пушек были доставлены к нему из Пушкарского приказу. К ним были наняты взрослые дядьки охочие к военному делу. Стреляли всамделишными ядрами по мишеням. Пушки рявкали свирепо, гремели до боли в перепонках и откатывались назад. Бомбардир остро смотрел из-под руки: «Недолёт. Повысить прицел!» Пушкари принялись наводить. Новая команда подгоняла: «Заряжай!» «Пали!» Потешный полк стал называться по месту своего расквартирования Преображенским. В том же Преображенском, на берегу Яузы, возвели «потешную крепость». Назвали Прешбургом. Пётр сам тесал брёвна и ставил на её бастионах пушки. На отдыхе кружком пуская кисет, смолили табак и пели песни. Удар его рот был неотразим. Под барабанный перестук, солдаты всходили на валы, в короткой схватке рассеивали неприятеля и, не давая опомниться, гнали дальше. Честной народ всё чаще поглядывал с беспокойством в сторону Преображенского дворца, чьи островерхие башенки проступали в кустах за рекой Яузой. Неугомонный царь подкидывал одну головоломку за другой. Там же появились и первые «потешные» суда. Аккуратно выводя его в большие воды, хитрый лис Лефорт подсунет ему старый английский ботик, который при ремонте можно использовать. Но пруд для которого будет мал. Значит, Пётр, ища возможность запустить его, выйдет на новый уровень. Так оно и получилось. Гуляя по берегу, Пётр, конечно же, нашёл бот. Голландскому мастеру Бранду поручил починить его, что тот и сделал. Пруд, естественно, оказался тесен и бот со всей «потешной» флотилией перетащили в Переяславль — Залесской. Там есть Плещеево озеро. Здесь масштабы расширились. К Преображенцам прибавились Семёновцы. Опытных и знающих военное деле рядом никого не было, а охота у молодого царя к военным баталиям страшная и тогда Лефорт предоставляет ему своих людей. Их и так около Петра много, но это был ещё один десант. Более мощный в военном и морском деле. Шутки в сторону — барабанщику надлежит стать капитаном, а «потешным» — армией. Пройдёт несколько лет и их железная поступь и безумная отвага всколыхнут умы всего мира. Получается — Пётр стал основателем русской регулярной армии и флота. А неугомонный Лефорт шёл дальше. Настало время, которое он готовил и к которому шёл. Раньше Пётр только слышал о Лефорте, естественно — хорошее. Теперь он мог открыто объявиться перед царём и стать его другом и сподвижником. Что он и сделал. Петра привозят в Немецкую слободу. Отличная от русской дремучести жизнь западает в его рвущееся в чистое небо сердце. Ещё бы, там ровные чисто выметенные мостовые, по которым карета плавно катится, а не кувыркается на разбитых в колдобинах дорогах. Чистые светлые окна глядят весело. Кругом цветы. Её городок с аккуратными домами и высокой киркой, глядел на мир иной жизнью. Это похоже на островок в Германии или Голландии. Он часто бывает там. Там нет стрельцов, уродок и шутих. Устраиваются вечеринки, пьют пиво, играют в шахматы, ведут беседы и танцуют. Закрепляя победу дальновидный Лефорт подсовывает Петру Анну Монс. Неуверенный в себе с женщинами подросток, всегда стеснительный как птенец, влюбляется в блестящую и не похожую на забитых и затюканных русских барышень девицу. Лефорт умён, расчёт опять верен, теперь ноги царя ведёт в слободу ещё и первое чувство. Но напуганная этим, а ещё больше ползающими по Москве разговорами его мать торопливо женит Петра на Лопухиной. Просчёт, прокол… Только Лефорта уже не остановить. Да Анну не удалось засунуть с ходу ему в жёну, но жизнь завтра не кончается. Это Россия и всё впереди ещё может быть. К тому же фаворитка через которую он может контролировать царя — это тоже неплохо. Заметив любознательность и ум монарха, его невидимая рука направила царя на дорогу познания. Именно в те годы Пётр проявляет заинтересованность ко всем связанным с военным делом наукам. По сути-то у Петра было домашнее образование. С его темпераментом и неконтролируемым полётом мысли этих домашних рамок не хватало. Именно под руководством голландца Тиммермана он изучал сложение, вычитание, деление и умножение. На первых парах хватило, а дальше становилось мало. Он бился, как птица в клетке. Требовалось учиться. Ему при наличии сильной воли, целеустремлённости и невероятно большой работоспособности это было по плечу. Так и будет, но позже. Пока же на кону стояла власть. Борьба с царевной Софьей, фактически правящей страной, которую надо было выиграть. А та, рассмотрев в его «потешных» полках, наконец-то угрозу, кинулась в интриги и, подняв стрелецкий бунт, объявила практически ему войну. «Врёшь! Не возьмёшь!» Предупреждённый Пётр бежит в Троице-Сергиев монастырь и прячется за его мощными стенами. На следующий день туда приходят и его полки. А потом, косясь друг на друга, не довольные бестолковым бабьим правлением и большая часть войск повиновалась. Софья проиграла. На трон посадили двоих. Но брат за власть не хватался, а Пётр, оставив на правлении князя-кесаря, направил свои полки воевать Азов. Первый поход окончился поражением. Больше из-за отсутствия флота. Лефорт подбадривал:- «Это только начало. Твоё впереди». И молодой царь не сник. Посчитав потери и сделав выводы, настроив планов, он отправился в Воронеж и развернул там строительство гребной русской флотилии. И уже через год, русская армия снова осадила крепость. Бояре горячились и народ горячили. А царь спокоен. Выслушает всякие разговоры и выкрики, даже обидные, а в ответ своё гнёт. Упёрся не своротить его с места. Хоть и в землю смотрит. Хмурый. Старые роды пока не трогает. Только желваки на скулах играют, да щека дёргается. Он верил в свою фортуну и огромное желание побеждать. А со стариной, вязавшей по рукам и ногам, дай срок разбёрётся. Пётр блокировал крепость с моря, принимал участие в звании капитана. Ход был удачным. Не дожидаясь штурма, крепость сдалась. Для закрепления и страхуясь от нападения на полуостров Крым с моря, Пётр сразу же начал строительство порта Таганрог. Это обезопасило южные границы. Но выхода в Чёрное море не дало. Керченский пролив контролировала Турция. Сил на войну с Османской империей у Петра не было. Повторять глупость фаворита Софьи Голицына, он не собирался. Лефорт подсказывает, да Пётр и сам понимает — нужен сильный флот и союзники. Вот этим он и займётся. Но сначала сам решает подучиться. Так уж он устроен. Всё пропускал через себя, свои руки и сердце. Объединив землевладельцев в кумпанство, обложил их кряхтящих строительством кораблей, он отправляет за границу обучению морскому и военному делу молодых дворян и отправляется туда же сам. Естественно, за знаниями. Едет под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Сначала в маленькую голландскую деревню, откуда был родом его плотник, но разве там двухметровому гиганту скрыться. Спал он в специально предназначенном для такой цели шкафу. Полусидя. Такая мера отдыха считалась полезной. Там он днём работал на верфи, а ночью подписывал бумаги пригнавшихся из России гонцов. Отсюда вести на родину следовали одна за другой. Позже скажут, что именно отсюда началась великая Россия. Наверное, так и было. Кто спорит, может быть. А по мне так она началась с рождения Петра. В России матушке заведено — всему голова — голова. Она, если умна и дальновидна ведёт государство к высотам. Она же, если глупа, то опускает его ниже травы. Он велик и это позволяло ему учиться сколько хотелось и чему хотелось. Это не мешало ему слушать советы других и думать самому. Но Петру досаждают любопытством. Приходится менять место пребывания. Не бросить же всё в самом деле. Он в течение всей жизни учился: плотницкому делу, токарному, делать бумагу, гравюры и даже рвать зубы… Его интересовало всё, но главной целью было морское и военное дело. Он всё считал своим делом, всё хотел постичь сам. В первую свою поездку за границу он учился артиллерийским наукам в Кенигсберге. Работал на верфях Амстердама плотником. Собственноручно строил на верфях Ост — Индской компании корабль «Пётр и Павел». С прилежанием изучал корабельную архитектуру и черчение. Их было десять русских. Они и строили корабль от закладки до спуска. От рассвета до темна махали топором. К вечеру руки не болели только у неугомонного Алексашки Меншикова. Параллельно посольство наводило мосты дипломатии, вербуя союзников для войны с Турцией. Многочисленное посольство одетое в жару в высокие меховые шапки и собольи шубы поверх шитых золотом кафтанов с подарками двигаясь в резиденцию парламента веселило весь город. На что Пётр немедленно велел всем переодеться в европейское платье, нацепить шпаги и парики, иметь при себе платки и салфетки и более людей не смешить. Но обучения в Голландии Петру было мало. «Строительство на глаз — вчерашний день»- изрёк он и отправился в Англию. Там поступил опять на верфь, а так же прошёл курс теоретического кораблестроения. Вильгельм ему дарит яхту и приглашает посмотреть картину морского боя. Пётр впервые видит настоящее морское сражение. Всё, он сражён. Теперь Россия обречена, хочет она или нет, а он сделает из неё морскую державу. Ломая голову над тем, где взять деньги на флот, он заключает выгодную коммерческую сделку. Пётр даёт разрешение на ввоз в Россию английским негоциантам табака. Компенсацию с торговли которого он и определяет на строительство флота. Курить царь заставлял чуть ли не в принудительном порядке не потому, что любил табак и помогал иноземцам, а потому, что строил на те деньги флот. Посольство в составе которого он совершал путешествие, каталось за ним вербуя специалистов по корабельному делу, токарному, медиков, моряков и военных. Закупило много полезного для мастерового дела и военного оборудования. Пётр был на себя скуп. Ходил в старой одежде и рваных носках. Окружение его было скромно. Не считая Алексашку. Но на того махнул даже Пётр. «Петух!» Домой, в Россию отправил всего лишь два ящика: с инструментами и книгами. Прочие же тащили серебряную посуду, мебель, украшения, наряды… За царём потянулись шпионы. А как же Европа была заинтригована. Правда многие отмахивались, мол, ерунда и ничего у этого медведя не получится, не стоит беспокоиться. Но более дальновидные забили в колокола. Пётр же прервав свой вояж из-за известия о новом стрелецком мятеже в Москве, заспешил в Москву. Не обошлось и без Софьи. Царь заспешил. Хотя был уверен, что солдатское войско теперь не лыком шито и бунтари получат отпор. Только ведь, когда сила стукнется о силу, быть беде… Вот и спешил, хотелось, чтоб той беды было меньше. Не успел. Бунт был подавлен ещё до прибытия Петра. Князь кесарь хмурил брови и чинил допыты. У Лобного места, взятого в кольцо шеренгами солдат, переступали с ноги на ногу людские толпы. Дьяк, раскатав папир, оглашал вины осуждённых. Палачи не дремали, но справиться не могли. Им помогал каждый желающий. Ужасное зрелище ещё долго лихорадило Москву. На том стрелецкая вольница на Руси и заканчивается. 800 стрельцов подписало себе смертный приговор. На всех большаках вкруг Москвы понатыканы на спицах в чугунные столбы черепа с выписанными стрелецкими винами. На ветру диким свистом теперь они поддают стращая прохожих. А интриганка Софья, постриженная в монахини, заняла своё место в Новодевичьем монастыре. Чтоб не забывалась впредь и долго помнила, перед окнами коего развесили стрельцов. Узнав про причастность своей жены к этому бунту, Пётр отправил и её в монастырь. (Здесь, конечно, вырисовывается большой вопрос. Такие показания мог устроить, как Меншиков, так и Лефорт. А может и оба враз. Оба имели интерес. Дорога для Анны Монс была открыта. Женщина, для которой жизнь виделась одним сплошным удовольствием. Женщина, делавшая услугу немецкой общине и настроенная на устройстве своего благополучия. Женщина, не только не испытывающая к Петру каких либо нежных чувств, но и брезговавшая варваром, была придвинута к царю. Вот она, российская неожиданность, какую ждал Лефорт). Несмотря на то, что этот путь к богатству и величию отвратительно лицемерен, Монс пойдёт на него. Ей всё благоприятствовало. Оскорблений в чужой варварской стране она не боялась, а соперничество ей не грозило. Она рядом с царём. Почти жена. Каждый из господ, кто поставил на это, может убедиться, что так оно и есть!

Тем не менее, молодой царь шёл вперёд. Победа над внутренними врагами развязала ему руки и укрепила. Радоваться бы, а он вернулся сам не свой. Думает день и ночь и глаза чудные. Так и есть, Пётр часто и подолгу молчит, словно всматриваясь и вслушиваясь во что-то неведомое, покинутое им за тридевять земель. Кто мог бы читать его мысли, прочёл бы. Думал: как перенести то, что он видел сюда, на русскую землю. Сделать лучше, краше… Жалел, что жизнь одна, не успеет. Но кручиной делу не поможешь. Царь со всей своей энергией принялся за дело. Сам на ногах от зари до зари и в плотниках, и в копоти печей мастеровым. Он и сам не замечал, как менял всё вокруг. Торопился не до уговоров. Именем гнева заставлял красавиц чистить зубы порошком. На русских землях такого отродясь не было. Наоборот чернили углём, чтоб кожу отбелить на тёмном фоне, чтоб кариес проглядывал. Кто б подумал, а именно он определял уровень достатка. Бедные сладкое не ели. Порчены зубы кариесом — богат. Вот Пётр и лютовал. Брились бороды, бывало что в присутствии царя и его увесистого кулака. Менялось платье: кто хотел занять определённое положение должен был носить немецкое платье. А носить его не умели. А Петру зараз всё подавай. Вот и вколачивал учение кулаком и гневом. На пиры должны приходить с жёнами и дочерьми, которым одетым быть полагалось в английского и голландского образца платья. Девиц повелено обучать политесу, музыке, грамоте… И это вместо уединения светёлок и теремов. По старым традициям молодым нельзя было видеться до свадьбы. Царь отменил сие. Царь своим указом велел сначала устраивать молодым свидание и заявлять о предстоящей свадьбе. И только спустя шесть недель могло быть венчание. То есть он давал время паре на раздумье. Это было покруче бород и зубов. Бедный Пётр! Достаточно отрезать бороды и дать свободу женщинам, чтоб заиметь множество врагов. А царь шёл дальше, меняя быт и архитектуру: Пётр заставлял строить просторные дома по проектам итальянских зодчих и это вместо келейных теремком с окошками в кулак. Пётр подписал указ о величине трудового дня и производственных штрафах. Это был первый в истории России акт трудового законодательства. Величина трудового дня определялась царём в 14 часов с 3-х часовым перерывом. До этого работник эксплуатировался по надобности — хоть сутки. Конечно, это не нравилось владельцам людей, заводов и т. д. Пётр на все страхи лишь усами шевелил и шёл дальше. Учились языки, отправлялись недоросли за границу, кто уклонялся — царь отбирал право на женитьбу. Во всех городах открывались военные и гражданские школы, составлялись новые учебники, произведена перемена в летоисчислении. А ещё Пётр издал указ — никто да не будет обвенчан без любви и взаимного согласия. До этого в России веками браки устраивались исключительно по воле родителей. Да Пётр и сам прошёл через это, вот и не хотел, чтоб у других было так же. Царь отделял новое время от старого жирной чертой. И строился, строился по кораблю флот. «Корабли нужны на волнах не валкие, в любую непогодь ходкие», — гудел Пётр. Такими свои корабли видел он и такими строил. Его крутило и вело вперёд смелость да удалое молодечество. Он был уверен, что вымпела русского флота будут виться на всех морских дорогах. Пётр по крупицам строил флот и выстроил его. Русская эскадра выйдет в открытое море. Придёт время и его военные корабли будут искать встречи с самым сильным флотом мира — шведским. Он затеял большое дело, а его исполнение не возможно в раз. Это как лестница. Он поднимался по ступеньке. Там на вершине его цель — сильная и европейская Россия. И он уверенный в своей правоте поднимался туда, знал дойдёт не сам так его потомки… Строилась и новая армия Петра. После подавления стрелецкого восстания Пётр распустил ненавистное стрелецкое войско. Взамен его стали набираться регулярную армию. Первоначально — на добровольной основе. Ядро — потешные полки. Позднее в государстве была введена воинская повинность. Солдату выдавалось жалованье 11 рублей, «хлебные и кормовые запасы». Были такие, что тикали от воинской повинности, но основная масса шла. В деревнях голодно, с барщины еле-еле приползают, без вина пьяные. А тут всё-таки корм, крыша, одёжа недурная, грамоте учат. Бумагу дают, скрипи знай гусиными перьями. Опять же, казна про тебя думает. Путь наезженный, наперёд обозначенный. Надеялись: кто с головой — не пропадёт. Особливо теперь, когда царь дал дорогу разумным. Было сформировано три пехотные дивизии. Одновременно шло формирование регулярной кавалерии — драгунских полков. Имелась полевая и осадная артиллерия. В основном рядом с ним была горячая кровью молодёжь. Она стояла у руля любого начинания. Пётр, распетушившись после победы над внутренним врагов, принялся за внешних. Цель — моря: Азовское и Балтийское. А так же объединение русских земель: белорусов и украинцев. Он двинул русскую армию в Азовские походы. Фактически он был главнокомандующим русской армией. В результате Россия овладела турецкой крепостью Азов открывшей выход из реки Дон. Получается, укрепилась на берегах Азовского моря. Там была заложена по замыслам Петра Таганрогская гавань, что способствовало выходу русского флота на просторы Русского моря (Чёрного). Только на большее пока силы не хватало. Проливы держала в своих руках Турция. С ней тягаться пока жилы тонки. Всему свой черёд. Пётр развернул свой взор на север. Именно там, в загребущих руках Щвеции стонали древние русские земли и города Финского залива. Пётр понял, что именно Балтика даст стране выход на международные торговые пути. Но первый поход был проигрышным. Союзник Дания, склонив голову перед неприятелем, убежала. Из Августа союзник оказался тоже плохой. Пушки слабые ими даже не смогли пробить стены. По раскисшим дорогам не сумели подвести ни продовольствие, ни боеприпасов. Иноземец главнокомандующий первым сдался. Европа над Петром посмеивалась, а он ничего. Замирился со всеми и опять за своё… Корабли, пушки, конница, пехоту учить воевать. Не без того — ногти кусал, щёки дул, а глаза горели огнём. Вернулся и за дело. Злой, но готовый к новым баталиям. «За одного битого, трёх небитых дают», — приговаривал он, собирая новое войско и оснащая его лучшими пушками и снаряжением. — «Не проиграешь, не научишься воевать». Он не кривил душой. Теперь он знал, как и чем воевать. Всё планировал и разрабатывал лично сам. Проверял и перепроверял тоже сам. Иноземцев брал проверенных, тех, кому доверял. Подготовка проходила под его контролем.


Кэт рано осиротела. Именно осиротела, потому что у неё умерла мама. Всем известно — потеря мамы — сиротство. Отец, любивший жену до безумия, сходил с ума. Чем бы это всё кончилось неизвестно, но в местечке появились посланцы далёкой Московии. Они набирали мастеров на царские верфи. Отец был таким. Вот подумав и решив, что ему лучше уехать от могилы жены подальше, дал согласие. Так маленькая девочка оказалась в далёкой и холодной Московии, которая была похожа в те годы на взбаламученное море. Сначала она тосковала по дому и была очень несчастна. Чтоб избежать проблем, и проще было держать ребёнка возле себя, отец постриг её и переодел в мальчика. Думал, прикидывал, что и как, естественно, не одну ночь. Оно понятно, что нехорошо кривить душой, но совершенно не обязательно каждому объяснять ситуацию, которая сложилась в твоей семье. Это вовсе не обман, просто каждому встречному и поперечному не надо знать всё. Никому ж вреда от того маленького обмана нет. Так Кэт стала Карштеном. Отец просил быть благоразумной. И выражал надежду, что ему никогда больше не придётся говорить с Кэт на эту тему. Она обещала. Всем известно, что обещать всегда легче… Девочка сначала плакала, не хотела перевоплощения, а потом привыкла и вскоре нашла это даже удобным. Не надо плести косицы к тому же удобнее лазать по стапелям в штанах нежели в юбках. Опять же, всегда рядом с отцом. Девочке же такой перспективы никто не предоставил бы. Понятно, что на верфи, как в деревне каждый у каждого на виду. Но ей сходило переодевание с рук. Ну, конечно, её спрашивали. Заученно врала. Так заученно, что сама уже верила. Понятно, что не хорошо, только терпеть надо и врать поскладнее. Время идёт ложь накапливается. От вранья самой иногда противно становится. А что делать? Попробуй она скажись девчонкой, что будет, страшно подумать… А так всё пока получалось, ей все были рады. Мужики оторванные от семей скучали за детишками. Непременно у кого-то растёт такой же сын, как она. Ну непременно точь — в — точь. О детях своих на отдыхе при ней говорят много. Не без того, каждый норовит накормить и чаем морковным напоить, а ещё гостинчиком каким одарить. Все хорошие. Как получится дальше она не знает. Мальчишки на верфях ещё были, но с ленцой. Каждую минуту норовят нырнуть в своё — дрыхнуть. Пристроются куда — нибудь и клюют носом. Их кричат, кричат… Наработаешь с такими помощниками. А она всегда под рукой, бежит на каждый зов. А ещё ей нравилось сидя за вечерним котлом, обжигаясь с кашей, слушать разные интересные истории. Кэт привыкла к чужой стране и прошлое приходило только по ночам издалека печалью. Боялась одного — больших мужицких драк. Это когда мужики слово за слово, за шагом шаг — сходились сначала вплотную двое, долго не рассусоливали. Один хрястнул по скуле. Второй в нос. Потешающиеся сначала зрители и сами не моргнув глазом оказывались в куче мале. Кто-то кого-то задел, кто-то ножку подставил и стенка ринулась на стенку. Очень смешно и очень грустно. Ох, как Кэт боялась синих рож и крови. Её законопослушного отца приводили в чувство обычно первые же окрики: — «Разойди-и-ись, мать вашу!» Всегда спокойный и рассудительный отец, получив тумаков в такой кутерьме, слизывая кровь с рассечённой губы, сердито говорил:- «На какой щёрт, я туда полез! Русские все ненормальные, а я зачем полез…» Кэт тоже удивлялась, но приспособилась со временем и к этой особенности здешних людей. Смирилась и с тем, что работы у отца было под самое горло. Не обращала внимание на рабочую толчею, на не переставая стучащие топоры и грохочущие молотки. Стучат, значит, есть работа. А для отца тот лязг пил и стук молотков были любезны сердцу. Это была его стихия. Он в ней жил. Хотя она изматывала и отбирала все силы. Потому как они отдавались этому полностью. Жили для того, чтоб строить. Для каждого корабельщика корабли были, как детки. Они и относились к ним примерно так же. Отец работал на первой верфи Петра, которого все называли за глаза мудрёным словом — царь. Что это означало, Кэт не знала. Думала, что что-то важное. Потому что он может одним движением бровей загубить чью-то жизнь, и наоборот, способен вознести до небес. И тех и тех вокруг него много. Странный он человек противоречивый. Хочет быть и барином и холопом. Причуд — пруд пруди. За царское титулование наказывал престрого. Отсюда все называли его просто — Питером. Отменил падать ниц. Работал до пота. Ел со всеми — похлёбку, кашу пшённую, приправленную постным маслом, сметал так же как и мужики хлебные крошки на ладонь и кидал в рот. Одевался по-простому и много читал. Крестил детей и посещал жилища простых людей. Кэт, хоть и мала была, а присматривалась; весь вид его говорил об уме, рассудительности и величии. Вопреки тому, что говорили в городе, он не был эгоистичным и бессердечным. Ему нельзя закинуть упрёк, что он не заботиться ни о чём, кроме собственного комфорта. А так же на взгляд девочки царь был весьма привлекательным. Он высок, сложен точно греческий Бог с картинки, которая была у Кэт. Чёрные густые волосы ложились на шею волнами. Кругловатое лицо венчал высокий лоб. Тёмные живые глаза дополняли два крыла красивых бровей. Прекрасный нос, пухлые губы и маленькие усики завершали его портрет. Усики ей не нравились, когда он щекотал ей по малолетству пузонько и щёки. С его появлением девочка задумчиво шмыгала носом и расплывался от уха до уха. Сейчас подросшая Кэт болтаясь рядом, — подай, принеси, помогала. Всё лучше что-то делать, чем так слоняться. Первый раз Петра увидела тоже там. Молодой, горячий, красивый, волос густ и кудряв, лоб высок, он совершенно не был похож на вельможу. Ходил в такой же холщёвой одежде, что и другие работники. Правда штаны не обычные и ботинки кожаные. Волосы на манер мастеровых повязывал платком или перетягивал лентой. Ел со всеми вместе и руки у него были такие же, как и у всех работников: грязные, израненные, в синяках, наработанные. Плотник как плотник. Топор из его рук не валился. Кэт любила смотреть, как он умело щепу кудрявил и крякая тесал деревья. Только торопиться очень, а мастера присаживают его: — «Поторапливаться сам бог велел, но с головой». Учили, значит, его уму разуму. Сердился, а науку принимал. Срывался, когда перехлёстывали. Тут огрызался: «Будя тебе. Понял я всё. Аль давно батагов не ел?» Каждый человек к цели по-своему идёт. Цели разные и пути разные. Пётр не шёл на ощупь, его путь лежал через себя. А цель велика — мощь и слава Государства Российского. Она не раз жалеючи приносила ему ковшик с водой, и его сильные руки подкидывали её к облакам.

— Хочешь, Николай, на облаках покататься? — спрашивал со смеющимися глазами Пётр, называя её на русский манер и перемигиваясь с другими работниками. Ей без разницы, Пусть будет Николай. А сердце от его крепких рук, сжимающих тельце, задыхалось в радости. Увидев, как при этих словах она застыла, он кидал её вверх всё выше и выше. Кэт проглатывала слово: «Изумительно!» и в знак согласия запоздало смущённо кивала головой. Он не понимал причины её такого смущения, поспешно вылавливал, как он считал пацанёнка, себе на грудь и его сильные руки кидали её вновь и вновь вверх. Она, задыхаясь от счастья и страха, визжала, а он рокотал сиплым голосом:

— Что ж ты визжишь, как девчонка.

Глупо как-то получается. Конечно, для мальчишки не подобает такое поведение. Кэт летала себе в его руках, раздумывая, не признаться ли чистосердечно в том, что она особа не мужского пола, чисто из лучших побуждений, но решила, что пока не стоит. Прогонят. Когда-нибудь потом, возможно при случае, она расскажет ему всё или ни скажет никогда. Она, прикусывая губу, но, хитро щуря глазик, замолкала. «Давай, давай, учи меня как смеются девчонки…» Хотелось действительно улыбнуться, но при Петре улыбку прятала. Всё знали, он терпеть не мог, когда без толку зубы скалят. Враз можно в рыло получить. «Для работы время, потехи час», — буркал он, раздавая зуботычины. Мальчишкам, сложенным мощнее и тучнее её, что обижали её пригрозил отколотить их. Кэт не трогали. Бабьим умом заметив, что горяч на руку не лезла под неё. Хотя если не прав, обязательно придёт мириться и скажет, что не прав. Все это одобряли и зла не держали. Если что-то не получалось он рвал повод, вскакивал в седло и, огрев коня плетью, скакал прочь. Гнал коня вскачь, крутя над лохматой головой вожжами. Копыта, как правило, погрохотав уносили его подальше от людских глаз. Все переглядывались и продолжали работу. Если рядом оказывался Алексашка, то он срывался и гнал за царём. Нет, то Кэт в такие минуты подсовывалась к царю. Она неслась к нему наперерез. Он кидал её перед собой и гнал в рощу или на какую-нибудь поляну. Падал в траву, зарываясь в землю руками, корчился и стонал. Поймать этот момент ей в нём было не трудно, Кэт не спускала с него глаз. И как только сводило судорогой его лицо, неслась на помощь. Потом они сидели вдвоём и он непременно рассказывал ей что-нибудь интересное. Так она узнала, что Иван Грозный, решая, где быть российской столице, колебался между Москвой и Вологдой. Но во время службы в одном из соборов вологодского кремля оторвался кусок потолка и упал на царя. Грозный посчитал, что это знак свыше, и столицей стала Москва. В другой раз рассказ его был о вероломстве поляков и подпортивших им аппетит Минине и Пожарском. Кэт мало что понимала в российских переплетениях, но слушательницей была благодарной. Она согласна его слушать не то что часами, сутками. Вот и сейчас, посматривала себе на Петра издалека: рубаха мокрая, по щекам пот струится, а он знай себе топором хекает. Пошла отнесла воды, подала утереться тряпицу. Не добро посмотрела на осторожно спускающихся к реке вельмож в дорогих кафтанах. Засмотрелась, задумалась. Получила от Петра затрещину. «Галок не лови!» От неожиданности вздрогнула, захлопала длинными ресницами. Сорвалась с места, чтоб не получить ещё. Невольно покосилась на широкую ладонь царя. Ой-ё-ёй! Такой кулачище враз научит уму-разуму. Отбежала. Оглянулась. Сердится или нет. Губы сцеплены, а в глазах смешинки. Значит, хитрит. Да и не может он на неё сердится, ведь растёт она почти на его глазах. Кэт маленькая, а ей понятно, что человек он с весомым запасом доброты, нежности и любви. Мужик каких мало. Правда, не до рассуждений ей сейчас. Она схватывается и бежит на новый зов корабелов. Корабли строить ни щи ложкой хлебать.

Кстати насчёт щей. Их варили в большом котле. Запах чувствовался далеко по берегу. Понятно, что вкусный. Сразу в животе начинало булькать. Кэт носом втягивает воздух и закрывает от удовольствия глаза. Скоро каждый за из струганных досок сколоченным столом получит миску наваристых щей и ломоть хлеба. Вкусный в России хлеб. В Голландии не такой. И щей у неё на родине нет. Кэт кусочки хлеба в щи наломает и ест. Так ей больше нравится. Она видела: так делают другие. Вкусно!

Под хорошее настроение царь, настроенный на романтический лад, хлопал её по плечу и хитро подмигивая, рассказывал про корабли. Она согласно кивала, хотя ей не всё было понятно. Слушала внимательно и даже не моргала от напряжения. Он интересно рассказывает, так как он не может рассказывать никто. В его рассказах мощные русские эскадры будут бороздить моря и никакой швед к землям России не сунется никогда. Русские купцы непременно будут возить товары в заморские страны и привозить к ним сюда диковинные вещи. Пётр не зря возится с ребятишками, торопит время, учиться заставляет. Очень нравится ему, когда к знаниям тянутся. Всё едино кто, только учись на благо Государства Российского, чтоб возвеличить и пользу принести. Страх, как хочется ему, чтоб Россия не хуже других была. А лучше, если б ещё и превосходила их во всём. Любым успехам радуется, даже маленьким выражая это бурным восторгом и громким криком. Кэт рядом с ним пушкарскому делу выучилась. Знает: в орудии три части: казённая, вертлюжная — срединная, ею на лафете ствол держится, дульная с мушкой, по какой выравнивается прицельный снаряд. Отвечала она назубок. Пётр похвалил. Она-то рада, радёшенька. В нём нет ничего, что указывало бы на царскую особу. Он даже изъясняется просто. И черты его грубовато-красивого лица, изредка передёргиваемого судорогой, не пугают её, а милы. Кэт нравится всё, что делает Пётр. И люди вокруг него были разные. От простых мастеровых до иноземных генералов. Из разоренных шведом стран, они пристраивались к тому, кто платит. А ещё были интересные люди, самородки. Пётр брал таких под свою руку. Очень часто говорил: «Камрады мои: знатным по годности считать. По уму, проворству и делу, которым он России служит». Он отправлял за рубеж «волонтёров» учиться военным и прочим премудростям. Они должны были вернуться в Россию и основать здесь школы. Были это в основном талантливые люди из простого сословия. Бояре пока не перечат. Мол, пусть, лишь бы их не трогали. Позже, когда Пётр окрепнет, царским страхом и палкой погонят учиться и знатные роды. По первой боярских детей его окружало мало. Как всегда старая Русь чесалась и прикидывала. А вдруг леший угомонит непутёвого царя, тогда всё это ненадолго, так чего бока мять. В основном рядом с ним были те, что «знатность по годности считать». Это значит, все, кому не лень, могут порадеть во славу своего отечества и подняться. Пётр давал шанс. Вот и шли, прибиваясь к нему, служа верой и правдой — люди головастые, мастеровые, с горячими сердцами и думами о России. Царь и сам ничем не отличались от простого люда. Кэт привыкла к той простоте. И не любила, когда он холёный и наряженный садился в карету и отъезжал в Москву. На верфи становилось без него скучно. А первый раз она поперхнулась и выкатила от ужаса глаза, когда на верфь прибыли разряженные в собольи шубы и шапки бояре. Поддерживая шубы и подвалив к потному в рабочей рубахе царю, они падали перед ним до земли, тянулись к государевой ручке, отшвыривая иностранных гостей, а он топал ногой и ругался: — «Хватит уж землю бородами подметать». Наезжали дядья, плакались и просили дело. Пётр кривил улыбку: «Отдыхайте, заслужили». Кэт всё примечала. Не допускал их царь до кормушки. Когда кареты, сопутствуемые драгунами, вереницей съезжали с пологого, в соснах, взгорья, скучивались над берегом — приехали министры. Кэт отходила подальше. Без шуму не обходились те встречи. Женским глазом приметила, как теплели его глаза при появлении Натальи Алексеевны. Он шёл к ней с распростёртыми руками и сияющей улыбкой: «Здравствуй, сестрёнка, на множество лет». Шло время. Пётр мужал. Только вот она росла медленно. К своему несчастью влюбилась она в него не на шутку. Догадывалась, что её надежды вряд ли оправдаются. Ведь он такой важный в своей странной стране. Плакала, когда узнала, что он женится. Это известие подействовало на неё не просто ошеломляюще. Оно сделало её самой несчастной на свете. Ему было всего 17 лет. Говорили, что его женила на Евдокии Лопухиной мать. Он же супротив не проронил ни слова. Старый мастер бородатый Степан калякал — боялась за продолжение рода и не одобряла его увлечение Анной Монс. Мол, через ту клятую Монсиху его немцы в оборот взяли. Мутят вокруг него, мутят, сатанинское отродье… Жить спокойно и благочестиво не дают. Поэтому и организовала женитьбу, торопя с наследниками. Мол, втянется, забудет. А как уж оно было, один Бог знает… Бояре так точно высказывали своё неудовольствие не таясь, мол, со стороны царя легкомысленно и дурно вести себя так. Все были против Монс. В тот день многолюдная толпа накрепко запрудив улицы и переулки, двигалась к месту венчания. Маленькая Кэт с отцом со всеми вместе мужиками ходили к собору глазеть на это событие и угощаться выставленными по такому случаю угощениями. Раздобрились так, что даже платки цветастые давали. Девочка, тоже краснея и оправдываясь, мол, в подарок, взяла. Ей и так приходилось проявлять изрядную выдержку, ходя по торговым рядам. Сколько красивых для женщин вещей продавалось в них. А вот сейчас не вытерпела и взяла платок. Кэт его невеста не понравилась. Ей не понравилась бы никакая. Потому что нравился Пётр. Это опутывало маленькое сердечко удавкой. На верфи переживали, что он не вернётся к делам, молодая жена затянет, но ошиблись. Он заявился быстрее, чем это положено для молодожёнов. Кэт обрадовалась: «Значит, жена не легла на душу». Вскоре пошёл по народу слушок, что Пётр навострил нос на немку и кони мчали его в «Немецкую слободу». «Это серьёзно!» — горевала Кэт. Её детские чувства не прошли, а наоборот сформировались в Любовь. Конечно, от всех скрывала. По всем разговорам взрослых понимала — Пётр любил немку. Причём любил давно, серьёзно и трепетно. Беда его в том, что не вышло из того ничего хорошего. Потому как она его нет, не любила, презирала и ненавидела. Её принудили, обрекли, заставили свои. Им нужно было сильное плечо. Защита. И связь Монс с Петром давала её для многих из них. К тому же Пётр не раз спасал «Немецкую слободу» от разорения. Передёргивающееся лицо Петра Анну пугало. Монс, долговязый, лупатый царь с обкусанными ногтями не нравился, она даже обрадовалась его женитьбе. Глядишь отвяжется и она выйдет замуж за приличного кавалера. Хотелось жить как все, но Лефорту отказать она не смела. Надеялась, Пётр отстанет сам. Но не тут-то было. Он во всём был «или, или». Если любил, то на всю широту сердца и души. Если ненавидел, то не дай Бог! К Анхен его влекло настоящее, первое чувство. Случись быть взаимному чувству, он пролюбил бы её до своих последних минут жизни. Другой женщины ему просто было бы не нужно. Такой он был, Пётр. Только не так у него с ней всё сладилось, как думалось спервоначала. Бывает ли по-другому? — гадала она и сама же отвечала себе. Вообще-то бывает, но очень редко. Так редко, что никто не вспомнит у кого. Все ищут выгоду и редко кто, вот как она или Питера любовь. Обычно такие люди несчастны. Кэт, слушая все эти разговоры про Монс и царя, злилась на дуру Анхен за её обман и не желание сделать счастливым его и жалела Петра. Девочка вообще не понимала, как можно хотеть кого-то кроме Петра. Она б всю жизнь прожила возле него, смотрела б только на него и ждала всегда, сколько надо. Они с отцом ездили с ним в Архангельск. Кэт помнит, как он морщил нос и менялся в лице проходя мимо амбаров с вонючей рыбой. Лаял и стыдил купцов, а те скребли пятернёй бороды и тяжко вздыхали: «Забодай тебя комар». Пётр потом всю дорогу ворчал:- «Тяну их из дури в европейское обращение, тяну, а они всё за тёмную дурь ныряют. Сколько можно оглобли поворачивать. Калёным железом что ли ради их пользы жечь?!» Кэт, услышав про железо, вжималась в возок, а её отец неутешительно отвечал: — «Тут Питер железо тебе мало поможет. В крови это» Царь бушевал: — «Выпущу дурную кровь, соображать будут. Государство канальи позорят». Отец Кэт улыбался и помалкивал. Пусть пробушуется, отойдёт. А сунешься горя не оберёшься.

Кэт было жаль людей, которым Пётр собирался менять кровь, но жаль было и Петра, втолковывающего своим упрямым купцам честные правила торговли. Те щурили хитрые глазки, выжимали слезу, но во всём искали свою малую выгоду.

Ах, Питер! От его взгляда по её телу пробегала приятная дрожь страха и ещё какого-то смешанного чувства. Он учил её ездить верхом на лошади. Сначала как маленького пацанёнка забавляясь катал. Потом посадил на лошадь и сейчас она могла вскочив в седло проскакать не одну версту. Ей нравился топот копыт, запах коня и шум ветра в ушах. А ещё он учил рубить шашкой и стрелять из ружья. Обещал взять, когда подрастёт в солдаты. Только ждать ей пришлось долго. То его обещание камнем на дно морское кануло. Как обычно покрутив её он сокрушался, что мал и расти ему ещё, хотя бы до усов. Кэт паниковала: «Каких усы, они никогда у неё не вырастут?!» Параллельно, с ней, занимались все кому не лень, обучая грамоте, сабельному бою, шпаге и всяким премудростям. Кэт при наличии любознательности не перечила и не отлынивала. Благодаря этому она сносно говорила и даже пробовала складать буквы на языке московитов. Языками и богословием с ней занимался пастор Глюк. Приехавший в Москву с мессионерской целью с первой группой нанятого посольством отряда иностранных специалистов, он старался быть полезным соотечественникам и русским. Её отец, глядя на всю эту канитель, крякал и улыбался. Улыбался он и глядя на то, как она играет в лапту с гвардейцами. Мяч из туго-натуго скатанной шерсти взвивался вверх. Мелькала бита. Мужики мчались туда и обратно со всех ног. Юркая Кэт ужом проскакивала между их ног. Мужики злились: «Ишь вьюнок!» Когда Кэт подросла и у неё начала просматриваться грудь, то пришлось обматывать её толстой материей, чтоб никто не догадался. Надо же что-то делать. К счастью такой трюк удался. Никому такая дерзость, как видеть в ней девочку, не приходила в голову. Правда, тело выглядело уродским. Отец не раз удивлённо разглядывал её. Руки тоненькие, животик пухленький. Смешной мужичок из неё получился. Его руки сложенные на животе подрагивали от смеха. Смешно, но ведь обвели всех вокруг пальца. Она сама с трудом верила в такую удачу. Маскарад сходил с рук. Но она с ужасом осознавала, как мало времени остаётся в её распоряжении, ведь она растёт.

Пётр таскал мастеров с верфи на верфь. Кэт с отцом каждый раз отправлялись за ним. Она видела богатый двор приезжающий к Петру на доклад или по делам и ревновала царя к знатности и богатству. Долго сидели-рядили себе длиннобородые, не раз ей приходилось обслуживая их застолье таская штофы с водкой, рыбу с солёностями и квас. Провожала до ветра и в кровать. Впервой краснела. Потом пообвыкла. Держала себя смело. Нельзя же выказывать из-за каждой мелочи себя. Так и жили. Пётр доверял её отцу и ценил. Под его команду и надзор было отдано строительство новых кораблей. А случись заболеть, то сам готов был лечить, лишь бы мастер поскорее вернулся на стапеля. Без его совета и участия царь не обходился. Внимательно прислушиваясь к разговорам мужчин, она с ужасом осознавала, как много Пётр задумал и с какой сумасшедшей энергией он воплощает задуманное в жизнь. Она слышала восклицания послов: «Какая колоритная фигура!» Что это такое Кэт не представляла, но была уверена, что непременно что-то мощное и великое.

Ей нравилось смотреть, как он с мужиками рыбачил. Засучив штаны, они с бреднями ходили по реке. Тащат сеть на берег, а рыба серебром блестит на солнце. Плещется то серебро, играет. Царь хохочет. Схватит лапищей рыбину и смотрит, как она играя чешуёй трепыхается. Меншиков ржёт и с рыбиной целуется. Мужики кричат: Ха! и гогочут. Вот когда начинали потрошить эту красоту, Кэт уходила. Фу!

На верфях не легко, но трудно было не только там. Начатая Петром великая Северная война забирала много сил, требуя всё больше и больше затрат. Россия воевала за древние русские земли, отнятые сто лет назад Швецией, вела баталии за выход к морю. Требовались корабли и пушки. Естественно, требовались и специалисты. У царя не было часу на раскачку, вот он и вколачивал науку дубинкой в ленивых и нерадивых. Первым стержнем и ядром стала петровская гвардия. Оттуда вышли первые матросы, артиллеристы, фейерверкеры… А из чужбины возвращались первые «волонтёры»: лекари, аптекари, художники, архитекторы, литераторы… Молодой царь, расправляя крылья и ломая патриархальные устои, толкал Россию в новую эпоху. И не просто толкал, а торопил. Жизнь — то одна и не длинная, хотелось много успеть. Это сейчас во всё сунут нос и расскажут, что он во всём действовал неправильно: и шведа зря гнал и столицу не там заложил… А у Петра не было времени на раскачку, нужно было растолкать сонное царство, заставить сдвинуться его с места. Тыкают в вину, что советников иноземных взял. Плохо. Но ведь с нашими совсем беда. Не о силе государства российского думают, а лишь, чтоб урвать из него для себя. (Что после смерти Петра и устроят Меншиков, Долгорукие с Голицыными) А Лефорт, с какого боку не смотри, думал о мощи России, естественно, и о своей выгоде и величие, но под её крылом.

Однажды под вечер Пётр приехал расстроенный. Вроде как раздавленный. Точнее пришёл в дикой ярости и разбушевался не на шутку. Ушёл в дальнюю лодку, бултыхающуюся на волнах, за собой запретил кому либо идти. Позвал только Кэт, велев взять с собой штоф водки и закуску. Она чуть было не выпалила ему: «О, я не уверена, что это удобно!» — но к счастью вовремя прикусила язык. Посасывая его, и потопала следом. Царь забрался в лодку, посадил её напротив и приказал обслуживать. Кэт, разложив на тряпице припасы, старательно наливала из штофа в кубок водку, вкладывала ему в руку нехитрую еду и смотрела в небо, где ветерок, пыжась от натуги, гнал тучки и, увлёкшись такой работой, назад уже не возвращался. Напившись, он пересел к ней обняв так, что она пыхтела у него под мышкой, принялся ругать дур баб и суку Анхен, которая не только не любила его и не испытывала никаких чувств, а только терпела его присутствие. Когда его бугристые руки притянули её к себе, попыталась выскользнуть. Царь прицыкнул: «Сидеть! Да не гоношись, не гоношись, пожалей рёбра». В первый момент она основательно растерялась, не зная, что предпринять дальше, но, подумав, Кэт терпела, потому как поняла, то про что болтали все кому не лень, дошло, наконец-то, и до Петра. Это больно! Он был вне себя от злости. Неудачи то тут, то там, а теперь ещё и это предательство. Именно в этот период на его долю выпали сложные испытания. Она понимала, что у него болело, и ему нужно было на кого-то вылить эту боль. Кто-то должен был принять её. Она делала вид, что внимательно слушает. Для правильности картинки она могла только поддакивать, когда он обращался к ней. Но слушать оказалось мало и Кэт внутренне похолодев, всё же распахнула свою душу ему на встречу. Девочка не нашла в своей душе слов осуждения. Только сочувствие. И он рыдал в неё:

— Скажи, я, что, прокажённый что ли? Почему меня нельзя любить? Почему меня бабы не любят, так как я хочу, а? Меня променять… меня и на кого… Дура.

Повисла тишина. Но надолго спокойствия не хватило и он, всё-таки не выдержав и шарахнув кулаком по скамейке, заорал:

— Какого ей ещё рожна надо было? Если уж так искусно притворялась, чего бы дальше не притворяться… Дуры, дуры, все бабы дуры. Суки… — Осёкся. Побоялся, что напугал мальчишку. Отвёл сумрачные глаза. Буркнул:- Не бойся, тебе ничего не грозит… Мои шутки становятся несносными. — Он хотел сказать ещё что-то, с досадой отмахнулся.

Какие ж тут шутки? Кэт оторопела и едва сдержала вздох облегчения, который вытеснил шевелящийся неприятный холодок в желудке. И всё-таки как здорово, что он выбрал именно её. Благодаря этому, она сможет быть к нему поближе. Она, конечно же, чувствовала, что его что-то тревожит. Или волнует. И не могла спокойной оставаться, но сунуться к нему с расспросами — упаси Бог! А тут выложил всё сам.

Он выпил ещё, икнул, сжевал ломоть круто посолённого хлеба. Потом опять опрокинул в себя кубок с водкой. Зацепил пальцами капусту, кинул в открытый рот. Похрустел…

— Нет, — погрозил он кому-то пальцем и хмуро заявил:- я больше не собираюсь становиться вашей добычей Евины дочки. Не дождётесь от меня… Нет, ни за что! Чувств не будет больше… Измываться над собой не позволю. Все вы шлюхи и суки продажные! — Он всхлипнул и осёкся. Прикрываясь рукой отвернулся, ни хотел, чтоб кто — то видел выражение его лица. Потом долго грозил кому-то невидимому пальцем. Скорее всего, всё им же — бабам.

В своём одиночестве он выглядит таким несчастным, что у неё болезненно сжимается сердце. Кэт сначала сидела молча, с тревогой посматривая на клонящийся под ветром лес, а потом почувствовав, что он выдохся, по глупости разговорилась. Что на неё нашло, если б знать:

— Питер, они безмозглые курицы не достойные тебя. Вот, если б я был женщиной, то любил бы только тебя. Разве можно замечать других, если рядом есть ты, — шептала она, гладя его руку. Потом собралась с духом и принялась лопотать с ещё большей горячностью дальше своё:- Заметь себе: ты лучше, умнее и красивее всех. А ловчее и сильнее тебя разве сыскать. С тобой ни один мужчина не может тягаться. — Сказала и осеклась. А осеклась потому, что пугалась того, что бессильна из своего мужского образа ему объяснить, какой он потрясающий мужик и это было ужасно. К тому же она не была уверена в том, правильно ли поступает, но было уже поздно что — либо менять, поэтому она подавила в себе смутные опасения и решительно в своих благих намерениях пошла дальше. Хотела-то она одного успокоить его, помочь обрести веру в себя. И у неё нет никаких причин отказываться от оказания помощи ему. Не возможно же её за добрые намерения казнить. Вот вдобавок к словам она взяла и обняла его. Мысли в голове напугавшись сбились в кучу. «Что я творю?! Между нами никогда не может ничего начаться». Кэт, упаси Бог, никогда раньше не испытывала такой тихой ненависти к совершенно незнакомым женщинам. А тут стёрла бы ту чопорную куклу Анхен в порошок.

Он удивлённо приподнимал брови. Тут же горячо одобрив все её рассуждения, назвал Кэт очень рассудительным мужиком. Пьяно тараща на неё глаза, икал и принимался хохотать. — Пожалуй, ты прав, — примирительно соглашался царь с ней. — Молодец! За ушко всех гадюк и на солнышко. Сушить змей, как рыбу… Кэт смущалась и не в силах выскользнуть из медвежьих объятий, забиралась поглубже к нему под бок. Никогда не болтала, а тут рот не закрывается самая пора остановиться. Он, совсем уж разомлев, прижав её к себе, впился поцелуем в губы. Вот это да! В мозгу пронеслось — только не это. Кэт перестала дышать, прикидывая, что то безумие пора остановить. Уже в висках стучать начинает и грудь распирает. Она чувствует не отпустит он рот, не вздохнёт она воздуху — помрёт. Ну и пусть. Разве не благо умереть в его объятиях. А он, оторвавшись от неё, уронил голову к себе на грудь и тяжко вздохнул. Скорее всего, он просто не соображал что делает, успокаивала себя она. Теперь побывав в его объятиях и отведав такого сладкого поцелуя невозможно было не только отказаться от него, но даже и думать об этом. Над водой стлался туман. Дурманя медовыми запахами разнотравья висела звёздная ночь. Он вцепился себе в голову, замотав, дико застонал: «Бабы хорошего не понимают. Самое правильное использовать их прямым предназначением». Что он имел ввиду Кэт не задумывалась. Бормочет себе под нос и пусть бормочет… Чем больше она обо всём думала, тем меньше ей нравилась Монсиха. Она взяла его голову в свои руки, поглаживая приложила к груди. Он затих и уснул. Кэт, ещё долго поглаживая его по голове, сидела не шевелясь. Старалась сидеть как можно тише, чтобы не побеспокоить его. В голову лезли разные глупые мысли. Она не знала — хотелось ли ей, чтобы он раскрыл её тайну или нет. Ей было жаль себя и так и эдак, но его больше. Вздыхала: бедный он бедный… Сидела и прислушивалась к каждому его шороху, вздоху. Женщина так устроена может быть, что заботу и беду себе найдёт. Она смотрела на него, смотрела и задремала. Они так и уснули вдвоём на одной лавке ботика. Всё вокруг тоже спало. Продрыхли так-то до утра. Рано утром, когда ещё солнце не добралось до росы, Пётр, усилием воли перебарывая сонную тяжёлую дурь, поднялся. Старался тихо, но Кэт проснулась. Его брови слегка приподнялись: «Это я знатно потряс Бахуса!» Тряханул для просветления головой — раз, другой… Всё враз выяснилось и встало на место. Лодку качнуло раз, потом ещё разочек… Кэт рывком поднялась с лавки. Окунув раскалывающуюся голову в воду, он пофыркал и больно впив пальцы в её плечо, объявил:

— Забудь всё, что я тебе вчера плёл. Понял? — он многозначительно подул на кулак. — Чепуха это… С опытом каждый мужик приобретает мудрость. Он уже не поддаётся просто так обольщению прелестницы и уж, конечно, не раскрывается перед ней… А вообще-то, с этими Евиными дочками ни в чём нельзя быть уверенным…

Он сам налил кружку клюквенного квасу. Жадно выпил.

Кэт видя, как у него ходит кадык, сглотнула, застрявший в горле ком.

— Да… — согласилась она и закивала головой, подтверждая положительный ответ и скрывая под маской невозмутимости свою дрожь. Она каким-то скрытым женским чутьём поняла, что несчастье с женщинами лежит в нём самом. Он с ними стеснителен и неловок. Боится равных себе или выше. Сердце его закрыто. Именно поэтому, его утехой становятся простолюдинки. Там он может быть самим собой, хозяином положения.

Пётр крепко сжимал её плечо: кривя губы, морщил высокое чело, отводил глаза.

«Чепуха?» Кэт кивнула. Премиленькое дельце. Уже забыла. Поймав в его взгляде грусть и переглянувшись со своим отражением в воде, она быстро договорилась сама с собой и принялась следить за солнечным зайчиком. Он метался, отскакивая от мощного креста на груди Петра, по его лицу и слепя, по Кэт. Хотя это хорошо, что не надо сейчас смотреть ему в глаза. Глаза в глаза много не соврёшь, а она не хотела, чтоб он прочёл все её тайны. Тем временем Пётр поддал жару.

— Но… — продолжил он строго, — если до моих ушей долетит… Тебе не отделаться поркой. Я применю к тебе чего-нибудь этакое. — Он задумался и поднял палец вверх:- Вот… возьму и залью уши смолой, а язык отрежу, сжарю и съем.

Закончив устрашение, он откашлялся. Кэт поморщилась. Она чувствовала себя курицей, попавшей под колесо кареты. Ей в голову не пришло, что он надул её. Съеденной быть, пусть даже самим царём, не хотелось бы. Она прикрыла рот ладошкой. При всём при этом, он пучил глаза и тряс её точно грушу. Кэт готова была расплакаться: «Вот зачем так гневаться. Разве она раскроет рот… Разве она доставит ему неудовольствие… А вот думать о нём она будет везде и всегда и он ничего с ней не сделает, потому как не узнает».

Топот копыт на дороге ведущей к реке оборвал её мысли. На берег вылетел в сопровождении нескольких драгун взмыленный всадник, осадил коня, оглядевшись угадав царя, спрыгнул и прямо к Петру. «Опять с каким-то известием», — подумала Кэт и подала ему сапоги. На берег сошёл босой, устроившись на поваленном дереве чертыхаясь обулся. Взял пергаментный свиток, скрепленный печатью князя-кесаря, пробежал глазами. И к вестовому: «Что на словах передать велено? Быстро!» Тот покосился на мальчишку, подошёл ближе, в полголоса вкратце доложил. Пётр кивнул. Достал из кармана трубку, выколотил её о камни, набил табаком. Раскурил. Зажмурившись от удовольствия, посидел. Поманил Кэт пальцем. Пс-пс!

— Дуй за Меншиковым. Одна нога здесь, вторая… — прикрикнул вслед. — Сей же секунд!

Как хорошо, что дела заполняют его всего, а то бы можно было тоской удавиться.

Кэт же стала членом его стаи. С ним чудила, участвуя во всех играх, насмешках и баловстве. С ним лезла в драки, училась рубать саблей, колоть пикой и драться на шпагах. Стрелять он учил её сам. Просто здорово! Разве это для неё не счастье. Ну и пусть, что не всегда в слабой руке это правильно и качественно получалось. Она старалась, подключая сноровку, сообразительность и трудолюбие.

Ну, а на душе Петра было скверно. Поняв, что бушевать поздно, он стал к Монс холоден как лёд, запретил всем произносить её имя и вёл себя так, как будто её вообще не существовало. Он с мучениями вырывал Анну из сердца, всю, с корнями. Только так с кровью и никак иначе. Чтоб вырвать и забыть. Для него она станет женщиной, с которой всё лучшее осталось в прошлом. Их не связывает ничего: ни дом, ни дети. Оказывается, с её стороны то была игра, ложь… Все её чувства — липа. Шлюха! Ему понадобился не малый срок, чтоб сделать сие открытие. А ведь замечал с каким равнодушием и отсутствующим взглядом она встречает и провожает его. Как мечтательно смотрит мимо него, как подскакивает при каждом приходе гостей. Почему не обратил внимание? Наверное, потому, что самоуверенный дурак. Он и сейчас любит её. Даже такой. Лживой и чужой. Ему будет трудно без неё жить, но он никогда не вернётся к ней и не простит.

Ни Кэт, ни Пётр, ни Анна не знали, что в этой истории не всё так просто, как кажется с первого взгляда. А точнее было всё не так. Надежды бояр и Нарышкиных в том числе на то, что Пётр одумается или потешится по малолетству с немкой, да забудет не оправдались. Пётр любил первой и безумной любовью. Сама Анна и, следовательно, те кто её подсунул, имели на царя определённую власть. Власть заманчива! И уж захоти она вильнуть от царя, её б прижали к ногтю свои. Так что против Петра и его чувства играла своя грозная сила. Вернее две. Те кто стоял за Монс и те кто стоял против неё. А Пётр посередине кольца. Все попытки поговорить с царём, переубедить его у бояр не увенчались успехом. Он слышать ничего не хотел. Любил и мечтал прожить с ней всю жизнь и даже собирался жениться. Вот это последнее и поставило точку. Не объяви он такое дело, никто б не устраивал комедии. Ведь эта связь продолжалась десять лет. Срок не малый и говорит о силе его чувств сама за себя. И о терпении бояр к сему конфузу тоже. А так надеялись сковырнуть немку и разделаться со всем не русским одним махом. Только время было упущено, назад дорога была уже заказана. Смирились. Но вот Монсиху царицей — да ни за что. Именно тогда и провернули своими силами ту маленькую хитрость. Не совсем своими. Купили Меншикова. За милость, за деньги. Меншиков к тому времени превратился не только в законодателя мод, которого рабски копировали молодые модники, но и в очень влиятельного вельможу. Самоуверенная немка вела себя, как победительница и мешала ему, путаясь под ногами. Дайка ей волю… Ого-го! Любовница одно — жена при царе — это другое. Чувствуя за собой привязанность Петра, она знала цену этой привязанности и своей красоте. Да и зачем теперь Меншикову чужой агент в постели царя, он и своего может ему подсунуть. Вот Алексашка, ловкий на выдумки и обделал дело. Зная отношение Петра к предательству бил в точку. Слух распустили сами. Постарались на славу. Москва гудела. Анна не лгала — медальон был похищен. Разве б она посмела завести любовника… Не любила царя, то правда, но любовника, упаси Господь! Прядь волос отрезана во сне. Опять же подсунутыми в своё время к ней в услужение Алексашкой слугами. Письма её почерком написаны тайно. Образец взят им тайно и самовольно, у того же Петра. Выбран ловелас красавчик Кенигсек тоже не случайно. Он был убит подосланными Меншиковым людьми и уже мёртвому подброшены «вещественные доказательства». Пётр нашёл и не поверить не мог. Всё на глазах. Царю факт подлога прийти в голову не мог. По сути, он верил в то, что видел. Всё выглядело очень правдоподобно. Анна не однократно делала попытки достучаться до него, объясниться, оправдаться, но он запретил себе не только думать об этой женщине, но и пускать её. К тому же действовала она опять же через того же Меншикова. Тот со всем старанием вводил её в заблуждение. Откуда ж ей было знать… А он обирая её не нацелен был на помощь. Возможно, проделай они такой трюк над чем-то иным, Пётр непременно насторожился, принял бы свои меры к поиску истины, но здесь удар был нанесён по чувствам. А они у него балансируют на лезвии. Царь поставил на ней крест и возврата не желал. Все разговоры о ней ему были неприятны. Предательства он не прощал. Любил со всей душой, ненавидел всем сердцем. Он и так был к ней великодушен, оставив дом, подарки и деньги. Выставил лишь одно условие — никогда не попадаться на его глаза. Перед ней закрылись все двери.

В той истории занятый Анной, Меншиков просто просмотрел скрывающуюся под маскарадом Кэт. А когда она вынырнет, он её уже не в силах будет достать. Попробует сделать свой ход. Это он распустит грязные слухи о ней, думая этим отпугнуть Петра, но не тут-то было. Царь только посмеивался и ещё крепче держался за Катерину. И только в конце их совместной жизни Алексашке удалось повторить тот же трюк, что и с Анной с Кэт. Она не любила Меншикова, боялась его, а вот противостоять не могла. Пётр был сильно к нему привязан. Но вернёмся к нашим героям. Я слишком забежала вперёд. Как водится всему своё время.

После того случая в лодке, когда ей быстро удалось ликвидировать гнев и усыпить царя, Кэт, несмотря на кроткий вид, смело бросалась между ним и людьми во время всех вспышек гнева. Она вешалась ему на руку, тянула за собой. Уводила куда подальше, сажала рядом и принималась поглаживая голову жалеть. Глыба-парень и мальчишка-пацанёнок. Казалось, вот-вот грянет расправа. Переломит ровно соломинку. Ан нет! Пётр сначала что-то невнятное бормотал, потом успокаивался и засыпал. Было и так, что не случись её рядом при такой вспышке гнева, за ней бежали, разыскивали и приводили: «Успокаивай, лечи». А что? К нему боялись подходить. Иногда приступ кидал его ничком и он бился головой о землю. Все стояли вокруг над ним, не сводя расширенных ужасом глаз. У Николки же выходило с ним справляться ловчее всех.

Кэт видела — Пётр страдал. Её же сердце щемило от любви и жалости, но ни пожалеть, ни успокоить, ни выказать своих чувств она не могла. Только однажды он заговорил с ней об Анне. Сидели на бревне у реки… А начало было таким: он смотрел на воду и о чём-то думал. Кэт принесла квас и стояла за его спиной, не зная как подойти. С какого боку, чтоб не прогневить. С этими раздумьями и замешкалась. Обернувшись, посадил её рядом. Смутившись от того, что её пригласили на душевный разговор, раза два открыла было рот, поблагодарить, но так и не решившись закрыла его. Слово за слово рассказал, как влюбился и бегал на свидание. Кэт слушала его с таким дружелюбием и состраданием, на какое только была способна. Боль цеплялась за каждое слово. Вырвать быстро не получилось, но он постарается, заставит себя, сможет… Большой, сильный, он мучился. Как жаль, что она всего-навсего малышка. Он сам, по своему желанию, выплеснул душу, но словно испугавшись своей открытости, осёкся. Прошло не мало, а она всё не могла отрешиться от мыслей, которые всколыхнул в ней прерванный им разговор. И всё же Кэт решилась напомнить ему о жене. Стеснённо кашлянув, переступила с ноги на ногу и присоветовала, в общем. Этого он никак не ожидал. Пётр развернулся, на лице удивление:

— Дуня? Ну я не знаю… Темнота же… К тому же, ленива. А, не морочь мне голову! — царь покривился и досадливо отмахнулся. — Тоже мне… Ты, Николка, право-слово, херувим, разве что без крыльев! Хотя… поглядим-увидим.

Голова Кэт мотнулась от казалось крепкой затрещины. Шмыгнула носом. Слегка поддал. Не больно. Видимость одна. Для неё и пылит. А вообще-то попадало от царя всем и даже друг любезный, Меншиков, не раз был бит в кровь.

Она уже заметила, что он не любил подчиняться женщинам, исключение составляла его мать. А с другими думалось ей всё просто: поскольку сестра Софья служила наглядным для него примером того, каким не след быть женщине, он с ходу вступал в противоречие. Но теперь ей стало понятно, что и дур и тихонь, он тоже не любит. Скорее всего, ему нужна и будет интересна — женщина друг, соратник, при условии, что будет любить и предана ему беззаветно. Отвлёкшись от дум, спросила:

— Питер, ты любил её?

Вопрос выскочил такой, что называется, не в бровь, а в глаз, как раз девчоночий. Но отступать поздно. Вот уж царь удивился. Посмотрел, мол, что за чудеса. Не иначе как медведь в лесу сдох. Недоросток и такие вопросы. Но хулить и насмехаться не стал. Он равнодушно пожал плечами.

— Э-э-э… Я? Её? Смешно право… — на его обветренном лице нарисовалась кислая рожа. Он как-то неопределённо пожал плечами. Но делать нечего пришлось отвечать. — Да я знать её не знал. Маменька, царство ей небесное, сосватала и благословила. От «Немецкой слободы» пыталась, бедная, таким путём оттянуть, это уж теперь я понимаю. Чуяло её сердце ложь. Но не об этом речь. Не роптал я. Удел помазанных такой. Надеялся — подружимся, судьба одной верёвочкой повязала, подругу задушевную желал в ней найти, не вышло. На меня за Анну надулась. Ей бы понять, перетерпеть, не отталкивать. Виноват, втрескался. Да и мал был ещё, не разумен. Первое чувство, не то чтоб красивая, так себе, но живая, бабочкой порхает, не то, что наши стопудовые квашни. Дуни бы подругой моей стать, а она руку за врагами моими потянула… Оказалась замешанной в стрелецком бунте. А ведь цель его была сковырнуть меня и посадить на престол сына моего — Алексея. Нож в спину и от кого, от жены. Как жить с ней? Этого я простить не мог. Сослал в монастырь. Пусть грехи замаливает.

Обозвав жену дурой и скотиной, Пётр примолк. Кэт ждала, ждала — молчит. Ей, конечно, его рассказ интересно слушать и слушала бы она его целый день, а он молчит. Щёки её горели нетерпением. И вот, набравшись храбрости, пошла дальше. В её голосе не было осуждения, ни пылу царя, ни глупышке жены его. Поражаясь собственной смелости, она говорила:

— Сколько ей тогда годков-то было. Может, поумнела. К тому ж уж все молитвы поди выучила. Опять же, ваша пословица говорит: кого волк драл, тот и пенька в лесу боится. Зачем ей после всего стрельцы… Наверняка дворец по ночам снится. Ты умный, ты другой Пётр. Вот и поступать должен был иначе. Разве ошибки неисправимы? Такой человек как ты может быть великодушным. За ней же больше нет грехов, тебе более не в чем упрекнуть её? Ты бы съездил, наведался. Всё-таки родная душа. А вдруг сладится всё у вас. Скучаешь, женщину тебе ласковую надо, сумно на тебя смотреть такого.

Сказала, а сама уши прижала и голову в плечи вобрала. Чего удумала, царя учить… «Пётр как кулачищем пройдётся — пузырём надутым полетишь».

Опустив голову, массировал лапищей шею, видимо обдумывал. У Кэт сжалось сердце. Но он улыбнулся и потрепал её по голове вроде как бы одобрительно: «Чего бы понимал». Однако его быстрый ответ удивил Кэт. Он моментально увлёкся планом.

— А что? Чего мудрить-то! Она моя жена. Кавалера её я спроводил. Срамить себя не дам. Пожалуй, можно. Правда, я не думаю, что такое просветление с ней может быть, но… Давай съездим, посмотрим. Суздаль не за горами. Чем чёрт не шутит. А вдруг поумнела… И моей выдержки сейчас поболее чем в тот год. Чай не потеряю терпение. Пословица опять же говоришь… За одно, чёрт возьми, проверим последние, самые свежие слухи! Поедешь со мной? — насмешливо спросил он.

«Поедет ли она? Что за вопрос… С каретой рядом и то бежать готова». Аж задрожала от радости и насилу-насилу не кинулась ему на шею. С ним? Да куда угодно, хоть на край света! Лишь бы вместе. Говорить не могла, только кивала. Раскрылась бы её бабья сторона враз. А Пётр усмехается, обнимает за плечи и тулит к себе.

— Растёшь понемногу. Скоро большим будешь. Кралечку тебе найдём ладную. Хорошего роду. Я сватом буду.

Она вынуждена была согласиться со всем тем бредом, что предлагал царь. Состояние испытывала двоякое. Как скрывать свой пол взрослой не предполагала. А вот то, что Пётр видел её уже большой, подбросило девочку на облака.

Да и Пётр даже вроде как бы повеселел. Город спал. А вот Кэт в ту ночь спать не могла, боялась проспать. Предстоящая поездка не давала получить удовольствие от общения с подушкой. Короткая летняя ночь быстро кончается. Решила: а ну её! Оделась и на ступеньках ждала. До самого его появления была как на иголках. Взять себя в руки не получалось. Дремота, повязавшая её на заре и приткнувшая голову в резную стенку крыльца, была не долгой. Тишину вмиг прорезали голоса, накатило буханье ботфортов о каменные плиты двора, сопение коней. Кэт испуганно вскинулась, продрала глаза, заморгала на долговязую фигуру. «Никак не спал, меня караулил? Ай-я-яй!» — приоткрыл один глаз царь, посмотрел колюче. Тихое утро стало вообще звонким. Кэт съёжившись ошарашено моргала, силясь понять, что к чему. Но всё обошлось. Ездили, смотрели. Выехали сразу же ещё по темноте. Как только на небе погасли звёзды, так они и отправились в путь. Ранний, ранний рассвет был хорош, несмотря на то, что утро выдалось хмуроватым. Хотя плоская, почти белая луна, проявляя упорство и поразительную маневренность между облаками, осталась торчать на горизонте сопровождая какой-то отрезок времени их. Было такое — Пётр посомневался: ехать или нет? Но, посмотрев на приготовившегося к путешествию потупившегося Николая, махнул рукой. Где наша не пропадала! Залезай! С Кэт всю надутость вмиг смыло. Бегом полезла в карету. Над пустынной дорогой расталкивая темень вставал рассвет. Тихо было вокруг, только изредка пофыркивали кони сопровождающих карету гвардейцев, да ветерок шелестел в деревьях. Дождь всё-таки потрусил. Но редкий и кратковременный. Дороги не размыло. В карете укачало. Когда продрал очи, радостно вскрикнул — в карету глядело румяное солнце. Здорово! Добрались без досадных происшествий. Всю дорогу, Кэт сцепив свои руки, либо изображала сонливость, либо её невинный взгляд был устремлён мимо царя. Мол, смотрю себе. Нельзя же катить вечно. Ехали, ехали и приехали. Кэт стояла у кареты в монастырском дворе. Он ходил один. А она с деловым видом наблюдала за покачивающейся на ветке нахохлившейся вороной. Надутая и злая она так же следила за Кэт. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает… Женские вопли, которыми перемежался разговор, не могли заглушить даже полуметровые монастырские стены, они спугнули птицу и привлекли внимание Кэт. Она передёрнула плечами: «Да, тут чёрт и не думал шутить. Действительно дура. Что ж ему так не везёт с женщинами-то?!» Пётр вышел красный и злой. Его надежды не оправдались, а настроение было испорчено. Встреча не удалась. С первых же минут они испытали взаимную неприязнь друг к другу, которая не смотря на старания Петра отмолчаться и уменьшить пыл бывшей супруги до вежливости и любезности потерпела крах. Кэт по воплям догадывалась, что о благопристойности не могло быть и речи. Обладая проницательным умом, она могла понять его гнев в отношении этой дурной бабы, его жены, но вот отказ от обеда и отдыха, что предложила настоятельница, одобрить не могла. Ей казалось — одно до другого не касаемо, к тому же она так хотела есть. От неё отлегло и она повеселела, когда заметила, как расторопная игуменья с монашками суют охране сопровождения корзины. Преображенцы «око государево» молчат себе в усы. Тем временем царь недовольным голосом окликнул зазевавшуюся Кэт и, закинув длинные ноги в карету, приказал ехать. Кэт всегда было смешно смотреть на то, как он управляется с ногами, но сейчас было не до этого, вжавшись в обивку, молчала боясь спрашивать, а он долго устраивая длинные ноги не торопился говорить. Так-то проехали не мало. Он неподвижно уставившись в носки своих ботфорт, она прикрыв глаза. Спит не спит, но ничего не видит. Повезло, отрезок дороги был хорошим. Лишь иногда карету подбрасывало или ветки хлестали по бокам. Неожиданно встрепенулся. Ещё проехали совсем чуть-чуть и, не выдержав, буркнул:

— Я обеспокоен предположениями, что эта фурия с рождения, похоже, с колесом в голове. Наказание какое-то, почему именно мне попадаются дуры. Чёрт, в глотке ссохлось!

У Кэт вытянулось лицо, на нём застыла смесь ужаса и удовлетворения. А ещё её рассмешили его слова про колесо. Она фыркнула и принялась смеяться. Пётр заразившись её весельем подрыгивая ногой тоже хохотал. Насмеялись аж до слёз. Вытерев глаза, Кэт рассудительно заметила:

— А знаешь, это неплохо. Значит, твоё большое чувство впереди. То, которое одно, на двоих и на всю жизнь. Это говорит за то, что мы можем спокойно сесть и заправиться, не знаю как у вас, а у меня живот к спине прирос.

Пётр, посмотрев на её важное как дополнение к мысли лицо и подыгрывая, скупо улыбнулся и серьёзно согласно кивнул:

— Может ты и прав, пострелёнок. Но ты не представляешь, как меня дуры раздражают.

Кэт хотела сказать, что хорошо представляет, ведь только что была свидетельницей этого раздражения, но Пётр так хлопнул её по спине, что у девочки чуть не выпрыгнули глаза. Откуда ж ему было знать, кто сидит рядом с ним, так переживая и волнуясь. Правда была у царя и минута удивления, мол, как это юный собеседник так умело всё разложил про него по полочкам. Он дал знак офицеру остановиться на краю весёлой поляны. Тот тут же исполнил приказ. Расстелили стол. Кэт была довольна. Из общей кучи разложенных продуктов выудила румяную кулебяку и грудку курицы, запила брусничным морсом. Вкуснотища. Небольшой отдых и карета вновь неслась по разбитой дороге. С двух сторон давящей стеной тянулся вековой не проходимый лес. Деревья теснились друг к другу оттого лес и густел. Иногда ветки молодого ельника стегали по карете. Деревья у дороги росли редко — вразброс. Оттого и вымахали, растопырив широко крону. Никто им не мешал. Простор. Тянись куда хочется. Случись застрять колесу в яме, Пётр открывал дверь и лениво спрашивал:

— Помощь нужна или сами осилите?

И получив в ответ:

— Осилим батюшка, — откидывался на спинку дивана или топал в лес по нужде. Иногда тащил за собой Кэт. Мама родная, та, бесстрастно шла. А что ей оставалось — немного краснея, немного бледнея, но сопровождала. Знала же, что ей без надобности, не пристроишься под куст при нём, но точно баран шла. В этот раз на обочине за кустами попалась огромная лужа с камышом и квакливыми лягушками. Они отовсюду к берегу, отталкиваясь задними перепончатыми лапами и таращив глазищи, плыли большие зелёные лягушки. Собрали такой себе хор. Выбравшись на берег, сидели себе тихо. Грелись на солнце. Но после Петровского ботфорта, лениво квакнула одна, потом другая, третья, и пошло, поехало… Проснулись квакши. Целый лягушачий хор. Говорят, в это время как раз пора лягушачьих свадеб. Вот они и раздувают щёки. На щеках вспухают пузыри — свадебные волынки. Сейчас она им покажет свадебные пения. Кэт согнула тонюсенькое дерево и принялась хлестать им по воде. Квакушки примолкли и разбежались, но через минуту заквакали из разных мест, но с удвоенным темпераментом. В лесу было тихо и душно. Царь, скинув кафтан, щеголял в одной тонкой рубашке. Тёмные шелковистые волосы его шапкой обрамляли даже сквозь загар бледное лицо. Кэт же в полной амуниции застёгнутая до ушей обливалась потом. Он сбитый с толку не понимающе посмеивался, но раздеваться не неволил. Пётр сорвал на обратном пути в ладонь ягоды и поделился с ней. Забрались в карету. Царь приказал ехать. Кэт улыбалась: Хорошо! Она выглянула в окно. Ей нравилось смотреть на пробегающую мимо дорогу. Солнце бежало впереди и вдруг раз, нырнуло за горизонт. Кэт караулила, караулила, хотелось втонкости рассмотреть, как оно туда упадёт, но отвернувшись на зов царя прокараулила. Правда, похоже, случилось это совсем недавно. Потому что его лучи застряли в высоких облаках. Вот если забраться на эти облака, то можно, наверное, увидеть всё: и Голландию, и верфь, и монастырь и эту дорогу по которой они с Петром катят. У въезда в немалую деревеньку с церковными маковками, под колёса кареты бросилась собака бродяжка. Кучер пытался отогнать её руганью и хлыстом, но не тут-то была. Собака неслась и бросалась на карету, как сказившаяся. Колесо вильнуло в колдобине и стукнуло углом кареты её. Долаялась. Теперь она отлетела в сторону и скулила. Кэт забывшись закричала: «Остановите!» Кучер не разобрав причину такого вопля, изо всех сил потянул за вожжи. Карета встала. Пётр проснулся. Кэт в нетерпении, не ожидая пока карета остановится, прыгнула вниз. Царь бросил взгляд через плечо в окно. Он быстро пришёл в себя. Парнишка сидел и причитал над собакой. Пётр помедлив вылез тоже и, обойдя карету, присел рядом:- «Что за беда, Николка?» Кэт погладила зализывающую бок собаку. Мол, вот каретой поранили как ей теперь жить. Царь посмотрел на лыбящееся вокруг них сопровождение и, скрывая улыбку, спросил: — «А ты что предлагаешь?» «Взять с собой»- проныл мальчишка, слабо надеясь на удачу, что Питер не так на неё раздражён. Так и было, Пётр разрешил взять и даже собственноручно перенёс замарашку в карету. Кэт юзом оббежав его, устроившись на диване, приняла на свои дрожащие руки животное. До этого лаявшая и злая на весь свет собака помалкивала. Она всё время гладила её и что-то шептала в оттопыренное ухо. Потом заверила царя, что когда оно подлечится, то будет преданным и благодарным существом и будет вести себя умно и прилежно. Пётр хмыкнул и пожал плечами. Псина опустила уши и слегка дёрнула хвостом. На верфь приехали весёлыми. Пётр рассказывал, как встретила его Евдокия, а Кэт хохотала. Переспрашивая, хохотала вновь. Пёс при каждом взрыве поднимал голову и внимательно проследя по лицам взглядом, снова утыкался Кэт в ладони и закрывал глаза. Народ аж отставил дела, чтоб посмотреть на весёлого царя. Давно уж его таким никто не видел. Всё больше притворялся. А это почувствовав словно облегчение, размягчился. Смеялся во весь рот, аж глаза увлажнились. Нет, всё-таки не надо ворошить прошлое. Неизвестно какая Яга оттуда выскочит.

Вспотев в дороге, потянул купаться. Кэт пошла, но в воду не полезла сказавшись больной. Ему не мешала. Пусть себе бултыхается, раз охота. Нет, она б тоже не прочь, но при известных обстоятельствах, это невозможно. Когда он торопливо раздевался раскидывая по берегу вещи, даже не обращая внимание на её присутствие, а с чего собственно такую букашку ему замечать, старалась не смотреть, но разве глазам прикажешь, моргают себе как хотят. А она была неожиданно взволнована его откровенной наготой. Какое же это было безумно волнующее зрелище! Прекрасное телосложение, сильная мускулатура и шоколадный загар. Он выходил из воды, как бог морей, весь усыпанный играющим на солнце жемчугом. Чёрные длинные волосы искрили бриллиантами. Последние солнечные лучи, словно нарочно, отбиваясь от его нательного креста, слепили Кэт глаза, а она всё равно хлопала ими. Смотрела, как он прыгая на одной ноге выбивал из уха воду, как с длинных волос бегут по крепкому мужскому телу шустрые ручейки. Не закрывала их, когда он, развернув плечи и расставив ноги, подставил себя на просушку солнышку. Не нашла это недопустимо вульгарным. Кэт смотрела, смотрела… С ноги на ногу переступала… Голова шумела, горло запекло и страшно хотелось пить. А он подначивал:

— Зря не пошёл купаться, зело приятно. А может тебя купнуть? Хошь?!

«Упаси Бог!» Под его громогласный хохот, Кэт не ведома какими силами сорвалась с места и на четвереньках поскакала вверх. Заведётся, чёртушка, не остановить. Аж самой страшно, куда её враньё то выведет. Присела на край обрыва ножки свесила. Неспокойная вода подмывала и подмывала берег, вот и вырос из берега такой гриб. Кэт нравится, как последние заплутавшиеся на земле солнечные лучи ласкают её лицо. С пригорка хорошо видна река и Пётр, большой, сильный, ладно сложенный тоже, как на ладони… Выгнулся, завёл руки за запрокинутую к небу голову выставив себя всего на потеху солнышку. Кэт бы отвернуться, а она не может… Бегут по воде вдаль солнечные дорожки, кувыркаются на волнах золотые светлячки. Хорошо! Потом с первыми сумерками от воды поднимется лёгкий пар. Ей захочется нырнуть в него, завернуться. В вечер вплыла вытесняя знойная непроглядно — чёрная темень.

Дни покатились колесом. Пётр объявился с черноголовым арапчонком, одетым матросом. Сие чудо было подарено ему с двумя пантерами турецким шахом. Потихоньку народ привык к его наружности, а сначала пялились во все глаза. Иногда Царь забирал и её, то есть Николку, с собой. Ходила теперь она в мундире солдата преображенского полка и была при нём чем-то вроде сопровождающего и переводчика. Иноземцы легко и без опаски вступали в контакт с безусым пареньком. Может, так оно и было. Ведь, нарушив многовековой сон, в Белокаменную потянулось множество иноземных гостей. Их изумлённые глаза шарили по золоту многочисленных крестов и куполов. А более по колоннам солдат марширующих к Смоленской заставе. Отсюда господ иноземцев посещали тревожные мысли о том, что Пётр всерьёз решил заняться Балтикой. Но это ж нарушит баланс европейских сил. Кто-то из них задумывался, кто-то надеялся, что единоборство с Карлом приведёт царя дикарей в чувство. Англичане ловили свою рыбку в московской мутной воде. Им бы столкнуть Московию с подкармливаемым ими Карлом, чтоб загнал русского медведя обратно в берлогу. Причина — торговля и усиление Европы Россией им не нужно. Как уж там было… Но для Кэт важно, что находилась она при нём чин чинарём. Зачем ему она, девочка не понимала, но радовалась. Велел ко всему присматриваться и примечать. Она так и делала. Попутно видела, что он считался самым завидным женихом. Однако ни одной свахе или красавице любого сословия он не поддался. Им пока не удалось поймать его в свои сети — возможно благодаря лёгкости в обращении с женщинами. Хотя с иными женщинами он был уважителен, иногда даже игрив, но всё так ради красного словца и куражу, в близкие отношения ни с кем не вступал. Если пользовался по нужде, то служанками и дворовыми девками. Как ей хотелось поменяться с ними местами, но это девчоночьи глупости, конечно. Всё это давало обильную пищу для обсуждения. Шу-шу, да шу-шу носилось по Москве. Говорили всякое, но она его понимала — размениваться не хотел, а чувства сильного и большого, какого жаждала его рвущаяся в полёт душа, не было. Кэт догадывалась, какая женщина его бы порадовала и чьему общению он был бы рад. Это будет та женщина, чьи мысли будут созвучны его собственным и ни какую другую он не примет. Вот она много читая и в большей мере то, что волнует его, старалась ей стать. Без какой либо надежды, сама для себя. А пока смотрела, как задушевному разговору с женщинами он предпочитал лёгкий флирт. Догадывалась, что женщина держащая его рядом, должна быть самкой. Это тоже наука и ей можно научиться из книг и у женщин. Но сейчас ей это не с руки. Кэт безумно жалела его. Она не понимала одного, почему так происходит. Такой сильный и надёжный мужчина — так несчастлив. Это не справедливо. Кэт не раз поглядывая на своё отражение в зеркале, жалела о своём виде. Ах, если б женское платье и привлекательности побольше… Хотя кто его знает как бы оно всё было будь она девочкой. Рядом с царём уж точно бы не оказалась, да и испаскудить могли. Мужичьё кругом. А так выскочить из беды и отбрехаться проще. Но как выбираться из этого вранья, что загнала жизнь, оба с отцом они не знали. Отец предлагал подкопить денег и вернуться домой, в Голландию, а она, надеясь на чудо, упиралась. Кэт согласна рядом с Петром прожить всю жизнь в солдатском мундире. Только б судьба дала возможность видеть его, большего-то ей и не надо. Отец замечал, что дочь о чём-то постоянно думает, нельзя же без толку смотреть в одно место или хлопать глупыми глазами в потолок, но приписывал это мужскому наряду оторвавшему её от женской сущности и вогнавшего в печаль. Ставил себе это в вину и тревожно вздыхал.

Как же она летит лодка жизни нашей! Летит неотвратимо. Как будто гонят её на все силёнки тысяча гребцов. Вот уже и Кэт шестнадцать. Отец пять же осел в Московии выстроив небольшой дом с цветником и садиком. Занялся не только строительством кораблей, но и чтоб подкопить деньжат кое-какой торговлей. В России грех не торговать. Все торгуют. В дом не раз с кутежами наведывались то Меншиков со товарищами, то Пётр с эскортом. Приезжали с шутами, весёлыми бабами, пели, колобродили и плясали. Доля видно русская такая — середины нет ни в чём. Что воевать, что гулять, что любить что плясать — всё до жути. Кэт прислуживала и пряталась за печкой, посматривая из-за занавески на гулянье. Топили баню, парились, приходя в себя. Пётр тянул Николая с собой. Отец теребил подбородок, и надувал посмеиваясь щёки, а Кэт краснея, как свекла шла. Не снимая с себя одежды, тёрла ему спину и махала на все силёнки берёзовым веничком. Плескала на булыжные камни, набросанные возле чана водой, мигом отскакивая подалее. Вкусно пахло распаренными вениками. Кэт предполагала, что наверняка эти стены и лавки навсегда впитали дух мятного настою, берёзовой листвы и пара с горячим дымом. Париться он любил, но без надрыва. А вот в бане расслабиться с лежанием на полке, обливаясь холодной водой и балуясь кваском — это любезное дело. Кэт, обливаясь потом и краснея не хуже варёного рака, благо можно прикрыться баней, черпая берёзовый настой ковшиком, поливала его распростёртое на досках тело. А он ухмылялся и просил холодного квасу или пиво:- Шпарь малец. Кэт неслась в предбанник за питьём. Возвращалась, он садился, запрокидывал чёрную кудрявую голову, точно такую же, как и её и жадно пил. Янтарные капли, сбегая с кружки, текли по груди. Кэт старалась не смотреть. Боялась выдать себя. Но мужики не обращали на мальца внимания, гоня куда — нибудь с новым поручением. Когда разговоры мужчин переходили на войну и политик Кэт становилось совсем скучно возле них, но она чтоб разбираться и не быть дура дурой слушала.

Кэт сама сначала по приезду в эту страну никак не понимала той их бани. Варят себя в кипятке, мучают в паре на широком полоке, лупят почём зря по себе веником. Но сейчас привыкла и находила это лучшим и приятным, нежели корыто.

А однажды случилось то, чего она не ждала. Гостей не звали, не ждали и были не очень рады, правда чувств таких не выказывали. Было уже поздно. Без опаски она отправилась купаться. И только вымывшись устроилась на лавке полежать, хватнуть парку… За дверью — быстрый топот. И в баню ворвался Пётр. Потянул носом берёзово — мятный дух. Эх! Шагнул к полоку: «Как парок?! Можа поддать»! Оглядел. «Ё моё!» При факеле, но он рассмотрел, что перед ним женское тело. Сцена немых. Кэт, очнувшись и прикрыв лицо волосами и руками, выскочила в предбанник. Бегом накинув кое-как одежду, пока он там приходил в себя, рванула в дом. Ей повезло: никто не встретился. Примчав в свою комнату, она остановилась, перевела дыхание и, уткнувшись в подушку, принялась хохотать. Кажется, он не узнал и ничего не понял. Не надо отчаиваться! При одной мысли о Петре ощутила стеснение в груди. Вошёл отец. Рассказал, что Пётр пожаловали с Меньшиковым. В баню изъявил желание пойти сразу же по приезде. Александр Данилович отправился в дом, а царь, увидев над баней дымок, спросив: кто там — мыться.

— И что ты ему сказал? — вспыхнула она, прижав ладошки к щекам.

— Что там Карштен.

Кэт открыла рот от изумления: «Отец собственной персоной отослал царя ко мне. Похоже, он, привыкнув к моему мужскому статусу, и сейчас не понял своей ошибки. Хотела бы я быть уверенной, что Пётр не дознается! И всё же смешная картинка получилась». Кэт фыркнула и опять принялась смеяться. Ситуация чуть не вышла из-под контроля и виноват в этом был её родной отец, неизвестно с чего отправивший царя к ней в баню.

— Хорошо хоть Меншиков ещё с ним не заявился. Как ты мог забыться?

— Мать пресвятая Богородица! — вырвалось у него. Отец, смущаясь мял ладони и виновато жевал губы, но, осмелившись, всё же спросил:- А что там было Кэт? Прости, виноват. Вышибло из головы. — По правде царь был ужасным озорником, и быть там могло всё что хочешь. Он, теребя бороду, походил по комнате и, замерев возле неё, прокашлявшись сказал:- Может правильнее раскрыться. Какой бы не была правда, но лучше вывести её на свет божий, чем загонять дальше в дальние уголки в надежде, что когда-нибудь всё забудется или рассосётся, а Кэт?

Но Кэт, решившая слишком подробно не описывать происшествие, энергично замотала головой и сбивчиво объяснила:

— Ничего. Ничего страшного. Кажется, он мало что понял. Я прикрыла лицо и выскочила, пока он таращил глаза. Больше ни слова об этом! Было и было! — А в голове засело: «Что сделает Пётр, если обо всём узнает? Наверняка прогонит от себя. Это совсем не то чего мне хочется». Но что там гадать, что уж будет потом, то и будет.

Весь вечер она собиралась побыть около него, но так и не решилась из-за понятного волнения.

Пётр действительно обалдел застав вместо подростка девицу. Но потом решив, что что-то хозяин перепутал, полез париться. Не без того — хохотнул. Не умер же никто, жаль напугал, убежала. Сладкая банька бы была. До полночи гуляли за столом. Гоготали привезённые шуты. Шумели хмельные гости…

Кэт прикладывала ухо к двери. Нет. К ней никто не шёл. Да и наутро ей даже слова никто не сказал об этом, значит, пронесло и Пётр не признал в бане её.

Кэт спать не могла. Как уснёшь при таком тарараме. Когда она осмелилась выйти во двор, то темнота поблекла. Подпрыгнув присела на перекладину крыльца. Хорошо! Ночью прошла гроза. Морило не зря. Тяжёлые тучи за ночь вылили на землю все свои запасы и к рассвету медленно уползли за верхушки огромных дубов. Розовел восход. Из-за этих проклятых великанов не видно солнца, но ведь оно уже взошло. Вон как посветлело небо и золотятся края туч. А лужи-то, лужи точно зеркала кусок. Кэт не выдержав вышла встречать новый день за калитку в огород. Должно быть хороший день сегодня будет. Почёсываясь выполз Меншиков и послал за водой, умываться и за квасом в погреб похмеляться. Жалея о том, что ноги всего лишь две, а не четыре, Кэт побежала, пытаясь угадать, куда впервой и о том, что тот испортил ей всю картину такого замечательного утра. Сунув ему квасу и получив затрещину, оказывается — не угадала, отправилась за водой. Пётр появился позже. Кэт старалась не смотреть на него. Ей всё время хотелось рассмеяться. Такая дерзость бы не лезла ни в какие ворота. Но он, казалось, не обращал на неё внимания. Они с Меншиковым тихо переговаривались о своём. Уф! Пронесло! Её секрет не выплыл наружу, а мог моментально.

Кэт обрадовалась, а зря. Тот пикантный эпизод в бане для Петра без зацепки не прошёл. Эта история не ведая того пробудила в нём любопытство. Он сам не желая для себя принялся присматриваться к подростку, следить за ним. Зачем? вот этого и сам пока не знал, но делал. А с Николкой какое-то время спустя, стал задумчивым и вместо разговоров погружался в молчание. А случись пройти мальчишке мимо, он смотрел вслед удаляющейся стройной и гибкой фигурке, как будто надеясь разгадать допекающую его тайну. Сам себе усмехался и, окликнув махавшего топором мастерового, вставал рядом: «Чёрте что чудится!»

Кэт же, вчерашней ночью её мысли о том, что царь ничего не понял, показались правильными и удачными, но теперь ловя на себе его взгляды, она уже не была в этом так уверена. А может ей всё это просто казалось, ведь не разоблачил… Не показалось, Пётр посматривал… Его подстёгивало желание проверить своё чутьё. И если то правда, вывести озорницу на чистую воду. Он специально отталкивал мысль, что его тянет к этому мальчишке. Уж скорее под этой одеждой прячется девочка. «Не сошёл же я, в самом деле, с ума! Но тогда это самый что ни на есть сумасшедший случай в моей жизни». Он пожелал разобраться. Особенно, когда выехали на новые верфи, ему предоставилось таких возможностей хоть пруд пруди. Стояла страшная спека. Всё поникло, сохло и не жило. Трудно было выживать не то, что работать. Рабочий люд охая и крякая, маясь от жары пыхтел. Но куда ж деваться, надо было торопиться. Строили ладьи для большого дела. Впереди ждали баталии. Собирались воевать шведа. Тольке погоде наплевать было на царские планы, и солнце посмеиваясь жагарило на весь запал. Спасаясь лили на себя воду вёдрами, ни черта не помогало. Лоснясь от пота, трудились раздетые по пояс. А Николай одет до ушей. С чего бы? Пётр враз припомнил все причуды мальца не желающего нигде раздеваться. Раньше не очень это бросалось в глаза, теперь же насторожило. Безусый опять же. В исподнем или доветру его никто не видел. Когда парнишка воровато озираясь отправился в лес, Пётр, кинув рубанок и тоже для порядка оглянувшись, не видит ли кто, пошёл крадучись следом. Самый простой и очень хороший способ разгадать тайну — проследить. Нет, можно было отправить следом кого-то, но это такой случай непростой… чужому глазу точно доверить нельзя. Только сам. Он надеялся, что хватит одного удачного слежения. Он так страстно увлёкся этим, что решил довести дело до конца. И вот они шли один за другим. Тот постоянно оглядываясь, так что Пётр еле успевал скрыться, свернул на тропинку ведущую к озеру. Царь, посмеиваясь над собой, последовал за ним. Поразило, что мальчишка всё время наклонялся и нюхал полевые цветы. То просто вставал, как вкопанный и любовался полянкой. Пётр пожимал плечами: «Что за ерунда?» Парнишка, подойдя к песочной косе, ещё раз огляделся и, не заметив никого подозрительного, принялся раздеваться. Пётр залёг в траву за куст. В нос пахнуло мёдом сломленных цветов. Венчики цветов нахально лезли в лицо. Осторожно пальцем отодвинул. В лесной тишине трещали кузнечики так, что звенело в ушах. Приподнявшись на локти, Пётр уставился на объект. Парнишка стянул платок и развязал ленту стягивающую хвостик. Чёрные кудрявые волосы, такие же как и у него самого, кольцами рассыпались по плечам. Оглянулся вокруг себя ещё раз и спустил штаны выставив на обзор стройные ноги. «Вот так, так!» Рядом упала рубаха. Пётр онемел. «Будь я неладен!» Таких ног, бёдер и талии не может быть у мужчины. Он с большим трудом соображал, а тут вдруг заметил — вокруг тела была намотана тряпка. Зачем? Но вот и она упала на песок. Вырвавшись на свободу, полыхнула девственная грудь. Он был по-настоящему потрясён. И хотел бы во всю грудь заорать, да не смог. Ещё бы, совершив такое открытие! «Будь я проклят!» То была она, банная красавица. Даже лицо его, хмурое, колюче-злое, просветлело в тот момент. Правда, он превратился в пень. Из столбняка вывела вспорхнувшая рядом птица. Как молния резанул этот птичий крик по нервам. Чуть не вскочил. «Неужели в моём возрасте, можно быть таким дураком? Совсем не приятное открытие. Я посрамлён! Болван, право слово — болван!» Но самое занятное было в том, что он не жалел об обмане Николая, а, напротив, был почти счастлив. Хотя что-то скреблось: «Устроить бы ей, негоднице, трёпку за такую выходку. А ведьмочка-то аккуратненькая. Ишь попка-то какая сладкая и сама как леденец. Облизывать бы и облизывать». Несколько раз глубоко вздохнув и выдохнув для того чтоб унять огонь в теле и дрожь в конечностях. Пётр сглотнул сухим горлом и, уткнувшись в ладони, принялся тихонько смеяться. Естественно, над собой. Его просто надули. Да и ещё как! Вспомнилось, как он ему плакался жалуясь на немку, а Николай клялся, что, если б он был женщиной, то любил бы его безумно… Одного и всю жизнь. «Вот это да! Малышка влюблена в меня! По — настоящему! Боже мой, неужели я мог себе позволить такое предположить?!» Это открытие обожгло грудь, наполнило теплом тело и взорвало голову. А уж сердце, сердце, то просто принялось колотиться, как шальное. Вот почему ему так хотелось зажать этого пацанёнка и целовать, целовать… «Чёрт! Себя уже стал бояться: куда к бесу тянет, а всё просто, как белый свет. Девица! Сердце потянулось, а глаза словно ослепли. Если б не тот случай в бане. Решил уже глюки… И вот тебе на. Но знать о том никто не должен. Пусть всё остаётся как есть. Лучшее самому всё проверить, посмотреть. Больше ошибки быть не должно». Через пару минут он накручивал себя в другую сторону: «Нет. Спускать ей нельзя. Вывести надо непременно на чистую воду. За обман. Ох, как же она посмеялась надо мной. Ей-пра! Точно-точно! Вот засранка! Нет, ну это надо же!.. За какого же дурака она меня принимает! Не спущу!» Последние мысли распалили его, вернее, он распалил себя сам. И он, грозно маханув кулаком в сторону обидчицы, саданул им в землю. Костяшки выжав из травы сок вмиг позеленели. «Крапивой бы её…» Тем временем, девушка, окунула пальчик ноги в воду и, оставшись довольна, вошла в озеро. В месте, где вода дошла до бёдер, присела, ойкнула, смахнув с поверхности воды жучков поплыла к кувшинкам. Пётр вытянул шею, подсматривая за тем, как она шугает с цветов стрекоз. Картинка завораживала. Злость испарялась. От всплеска воды он вздрогнул и с трудом подавил желание немедленно броситься к ней. Захотелось бултыхнуться к девочке, поплыть рядом. Но нельзя. Оно, конечно, можно, но тогда игре конец. А её надо продолжить. Хотя бы для того, чтобы не слыть пнём. Лоб от дум и метаний, аж вспотел. В какую сторону податься. Беда, он находился в затруднительном положении. Чтоб остыть перевернулся на спину и принялся глазеть на плывущие мимо ватные облака и бесцельно покусывать травинку. Послышался всплеск. Пётр перевернулся на живот. Девушка выходила на берег. Нагота её в жемчужном убранстве сверкала. Она, постояв минуту и зажав стебель цветка зубками, принялась отжимать волосы. Петр изнемогал от жажды, чтоб горло не склеило, сорвал, пожевал сочную травинку. Она проследила за солнцем и, выбрав направление его лучей, повернулась в сторону Петра. Запрокинув голову и откинув руки за спину, лесной нимфой стояла перед ним. Заведённый за ухо цветок короной украшал голову. Пётр вбивал кулаки в землю: «С ума сойти! Как можно было быть таким слепым. Такой очаровательной улыбки, от которой появляются ямочки на щеках, озорной и увлекающей не могло быть у мальчишки. Ещё злюсь на неё дурень». Он бездыханно наблюдал за тем, как её красивые руки справляются с волосами, забирая их опять под ленту, как нелепые мужские подштанники скрывают тугие бёдра, а тряпка стягивает высокие горки упругой груди. Чтоб не взвыть от разочарования, он сунул грязный кулак себе в зубы. Так надёжнее. «Вывести б плутовку на чистую воду, размотать клубок её плутни и что потом… Нет, терять её он не хочет…»

Уходил тем же порядком, как и шёл сюда — за ней. Неожиданное открытие безумно возбудило его. Давно затухший всплеск воды долбил уши. Огонь накатывал волна за волной. На лице застряла улыбка. Хорош! Грудь распирает, а ноги топают. За ней, туда, где строился корабль. Мир враз поменял краски. Дни стали иными — яркими. В его тёмных глазах было столько жизни и довольства, что он иногда хмыкал. С этого момента его тревожили очень важные вопросы: «Что делать, когда всё так запуталось? Как вывести её на чистую воду без ущерба её самолюбию? А вдруг кто её обидит? Да-да… теперь его тревожило и это». Крути часовой механизм головы, не крути, а решение должно быть принято. Вот и пришёл к единому знаменателю — надо держать её на глазах. Теперь-то уж он точно не спустит с неё глаз. «Ах, каким дураком был! Маялся — хотел иметь только свою единственную, любимую. Чтоб ждала, на улицу провожать выходила и встречала у окошка. О делах слушала и говорила. Бабу для нужды он везде найдёт, а вот любимую женщину и друга не так просто. Притворства больше не хочется, игры, а одному тяжко, одиноко. Хочется теплом и нежностью дышащую женщину под бочком. Только ж где её найти? Вдруг опять ложь за ради выгоды? И как награда вот это чудо. Такой ласковый ребёнок, у которого есть душа. Любящий его ребёнок. Девушка, которую в той любви к нему не могло остановить ничего».

Вернувшись на верфь, потрясённый, повалился в траву и принялся рассматривать реку со скользящими лодками. Но виделось ему совсем другое — тёмноволосая девушка с цветком в губах, со стекающим жемчугом на круглых плечах, тёмных шапок груди, ямочке живота… Жемчужины собирались в ручейки, ползущие по точёной фигуре вниз к пупку. И, переливаясь из него, как из переполненной чаши бежали дальше в косынку волос. Дальше он не мог вспоминать, сгорал, плотно жмуря глаза, тыкался лицом в траву. Мгновенно, как сухой мох, воспламеняли его те воспоминания. Боже, да она богиня огня. Так за сердце взяла…

Держался при встречах. Говорил строго, гонял по делам много и… не смотрел в глаза. А за это время судил-рядил, чуть ли не до холодов, и всё же решился. Самое трудное было объяснение с её отцом. Но он был абсолютно уверен в том, что знал, чего хотел, знал самого себя, и это придавало силы. В тщательно подобранных выражениях, царь изложил придуманную наспех легенду, по которой Николка, должен неотлучно быть при нём. Старый мастер хоть и не с ходу, но вынужден был на радость Кэт уступить. Вот так и наступили дни, когда рядом с Петром часто можно было видеть молоденького безусого солдатика. Он был при нём почти неотлучно. Шустрый и расторопный малец. Пётр, в свою очередь, был очень осторожным, чтобы никто не догадался о тайне Николки и сути его личных намерений. Меншиков, критическим взглядом оглядывая пацанёнка, ворчал: — «Ты стал просто невыносим. Ей-ей сошёл с ума. Зачем, мин херц, тебе этот молокосос?» Пётр, отводя от Алексашки взгляд, крякал в кулак: — «Смышлёный. Пусть будет. Не хочу, чтоб кто-то другой из господ генералов переманил». Меншиков с подозрением посмотрел на него. Обрадованная и удивлённая такой оценкой своих скромных способностей Кэт с трудом сдерживала смешок. Напрасно царь боится. Разве она уйдёт от него. А ей сказал: — «От себя никуда не отпущу до самого моего конца». И так прижал к себе, что девушка задохнулась. В ответ Кэт счастливо кивнула. О чём разговор: она согласна. Умрут вместе. Это ли не счастье. Не раз ловила его взгляд чересчур внимательно рассматривающий её. Этот взгляд горел интересом, смущал. Копалась в своей памяти: не совершила ли где оплошность, скомпрометировав себя. Не без того, обмирала, молила: «Господи пронеси и помоги…»

Ммм…, это какое-то наваждение, каждый раз Пётр порывисто оглядывался на звук её мелодичного, хоть и старательно ломаемого голоса, быстрых шагов. Глаза его при этом вспыхивали не понятным светом. Меншиков испытывал некоторое смятение. Он был достаточно сметлив, чтоб понять, что за сей привязанностью что-то кроется, но вот что? В общем, как не ломал голову, а понять истиной причины, он не мог. «Похоже — малец его успокаивает, вызывает в нём жизнь и надежду», — оценивал ситуацию со своей колокольни светлейший. Дальше — больше. Царь самолично интересовался спал ли, ел ли Николка. Меншиков диву давался таким метаморфозам, но понять пока ничего не мог. К тому же, все денщики царя у него были на жаловании, а к этому сопляку не подступиться. Он исправно моргал глазами и делал глупое лицо. Естественно, Кэт старалась ловчить с любимцем царя. Служить ему против Петра она не собиралась. Пётр очень часто её от гнева и дури Меншикова выручал и от других тоже беря под своё крыло. Скажет своё: «Так-так-так…» и отошлёт немедленно с каким — нибудь поручением, оставшись с её обидчиками лицом к лицу. Она не всё понимала, но была благодарна. Не раз ловила на себе, как царь с усмешкой поглядывает на неё, словно раздевает. Бдительно наблюдает за её лицом, выражением… Наблюдает и, посмеиваясь, качает головой себе. Тушевалась немного. С чего бы? А вдруг догадался? Да нет, ввалил бы горяченьких. Ему раз плюнуть. Кэт мучась в догадках не понимала такой милости царя, приписывая это жалости к её сиротству, хилому для мужчин сложению или участию Петра в своей судьбе обязана отцу карабелу. Пётр же терпел, надеясь бог весть на что. Правда, всё труднее было сдерживать себя, а иногда, когда его локоть или рука касались её щеки или груди, а полные любви и жизни глаза поднимались на него, начинало мелко знобить внутри, да и голос становился как из бочки глухим и срывающимся. Пётр в таком случае отходил, доставал трубку и курил. Вообще-то, по добродетели, при подобном положении дел, несомненно, человек обязан был бы открыть ей глаза на то, что нет необходимости притворяться дальше. Но это было бы просто и опасно, напугается ещё, отослать придётся, а ну как все примутся смеяться над ним. Много страшилок набиралось и от того царь молчал о своей осведомлённости дальше. Хотя наблюдать становилось всё чаще невмоготу. Страсть рвала сердце. Или случись застать ему на её устах улыбку… Ооо! Под колдовским влиянием такой улыбки, думал горячей головой он, самые закалённые мужчины и те падут непременно наделав глупостей. Но Кэт не подозревала ни о чём таком творившемся в голове и сердце царя. А тот старался вести себя так, как будто ничего не произошло. Кто б поверил, если б знал! Да он и сам себе верил с трудом. Вот что интересного наблюдать за приплясывающем вокруг мужских голов цырюльником. Щёлкает себе ножницами и всё. Но когда на табурете перед ним сидит Николка или как её там… Дух захватывает. Дел полно, а он стоит глазеет, как шустрый малый стрижёт ей волосы до плеч.

А Кэт, стараясь не выпячивать себя, просто держалась поодаль. Немного жаль ей было покидать отца. Нет, депрессии не было. Всё-таки уходила с Петром. Но её чувства были расстроены. Она, не выходя из мужского образа сколько-то старательно крепилась и всё же разразившись слезами, долго оглядывалась на машущую ей вслед старой шляпой фигуру отца. Потом, забившись в угол, до конца пути молчала. Кэт оставалась один на один с собой и жизнью. Как оно будет? А что если никакого просвета. И вся её жизнь — ночь кромешная, и суждено ей, малой песчинке, крутиться по заколдованному кругу — сызмальства и до гробовой доски. Если так, то пусть уж рядом с ним. Её глазик вперился в Петра. Тот, привалившись головой к стенке кареты, чему-то улыбался во сне. Она судорожно сглотнула слюну. Чего ж он там такого смешного видит?

Корабли кораблями, а Московия жила своей жизнью. Во дворце дым коромыслом, гудел пир. Этот приём был не совсем обычным. С шумом и при параде, приехали дорогие гости из Малороссии — Мазепа с казаками. Да-да на удивление всех он был чтим и принимаем Петром. Оно объяснимо. Мазепа принимал не малое участие в обоих походах Петра к Азову. Он охранял русские кордоны от татар под Коломаком. Не сам лично, конечно. Пятнадцать тысяч казаков под командой черниговского полковника Лизогуба брали Азов. Небольшое количество казаков на ладьях так же принимали участие в штурме и с воды. Они брали, а награду получил Мазепа. «Живота не щадил», это не про него, но приобрёл доверие царя чужими руками и звонкой монетой, преподнесённой царю на поход. Пётру нравился этот хитрый и наглый шляхтич. Он с открытым сердцем принимал всех, кто готов был служить России. Гетман приехал за наградой. Пётр лично наградил его орденом Андрея Первозданного. А получил он его опять за то, что сидя, сказавшись больным в хоромах, выделил казацкое войско, которое повели на турков, а потом и шведов другие казацкие начальники. Девиз ордена гласил: «За веру и верность!» Пётр верил ему. Тот очень долго был с ним, причём и не в лучшие для царя часы, поддерживал все его начинания. Поэтому благодарный Пётр не отказывал ему в доверии. Хотя по поступающим доносам, которых с каждым годом становилось всё больше, с ним не так всё было просто, но Пётр не хотел допускать их до сердца, не имея желания верить в них. Доносчиков, как правило, казнили. Мазепа покорил его ещё и тем, что умел не только вести дела, но и с задором, на широкую ногу, отдыхать и развлекаться. А ещё он был не плохим стратегом, хитрым политиком и имел хорошее войско и реальную власть на Малороссии, куда руки царя пока не доходили, значит, был необходим ему. На шалости гетмана он готов был закрыть глаза. Принимали Мазепу, как лучшего друга и надёжного партнёра. Здесь и там сновали карлы, кувыркались, визжали и надув бычьи пузыри, колотили друг друга. Спаивая гостей плёл всякий вздор пьяный папа, Никита Зотов. Кэт, отправленная в помощь, находила обед чрезвычайно роскошным, ничего похожего в своей жизни она ещё не встречала. Она не могла насмотреться на стол, заставленный яствами. Пили за милых сердцу гостей. Где-то посредине праздника Меншиков провозгласил тост за господина бомбардира, его успехи и здоровье. Пётр морщился и грозил кулаком. «Болтаешь много!» Гульба была в полном разгаре, когда гетман, грызя куриную ножку, приметил мелькающую между столами рожицу симпатичного безусого подростка. Нет, он не догадывался пока, что за фасадом юнца скрывается женщина. Как раз милое безусое личико подростка с нежной кожей, выгнутыми бровями и розовыми губками завело извращенца. Пётр, естественно, не зная о дурных наклонностях Мазепы, не подозревал о том, что он не брезговал ничем и имел в своём арсенале такие развлечения и оргии, о которых не ангельского мышления Пётр и подумать не мог. В его замке на болоте устраивались публичные сценки сношений людей и животных, причём участвовали в оргиях особи разных полов. Для нормального человека, то было жутью, а для Мазепы удовольствием. Он получал радость и от участия и от просмотра. Только Пётр не знал этого и видел в нём сильного воина, умного хитрого политика и интересного собеседника. Не в обязанности царя знать, что человеческая маска имеет, как правило, два лица. Занятая делом Кэт была тут же. За неё думки остерегаться не имел. На глазах мелькала, кто посмеет обидеть царского любимца. А тут казаки, народ приезжий, своевольный, бережёного Бог бережёт, был начеку, глаз косил, приглядывал. Оказалось не зря думку тревожную имел. Гетман захотел иметь то, что кольнуло его сердце и немедленно. Удалые казаки с пацанёнком не церемонились. То есть с Кэт. Пётр, не спускающий с неё глаз, заметил, как она напряглась и побледнела. Заприметил он и людей Мазепы окруживших её. Они стали оттеснять девочку в отведённые гостю покои. Пётр вырос перед ними неожиданно. Самолично пресекая их старания и прикрывая собой Кэт. Он сам мечтал на Кэт нагую ещё хоть раз одним глазком посмотреть и не смел, а тут чужаки руки протягивают. Ишь губа не дура у казачков! Желваки его ходили, кулаки сжимались:

— Не сметь! — раздельно произнёс он.

При этих словах они резко повернулись на голос. На их лицах было написано величайшее изумление. Царь! Казаки, кладя поклоны, отступили. Откуда взялась прыть — Кэт не зная что и подумать, но, не удержавшись от благодарности и красноречивого взгляда на спасителя, припустила от беды подалее. Скорее к себе, а там упасть на койку, забыться мёртвым сном!

Гетман сидел за беседой, с готовностью поддакивал, затаив едкую иронию. Небрежно развалясь, то пригубливая чарку с рейнским, то поигрывая огромным перстнем на пальце, косился на разгоревшийся возле юнца инцидент. Сам царь встрял! Он поперхнулся от неожиданности, но влезать не посмел. Сидел и толковал с соседями про то, про сё, как бы не причастный к шалостям своих подлеглых. На самом же деле: разъярённый Мазепа, привыкший добиваться цели, рвал и метал. Но перечить Петру не посмел. Зато решил получить желаемое хитростью. Для начала на следующий день пришёл с повинной и просьбой — подарить юнца или продать. Самым большим желанием Петра сейчас было повернуть оглобли гостей восвояси. Но сдержался. Толку-то от пылу. Царь поводил разговор туда — сюда и понял — нужен пацанёнок, про ряженую женщину им невдомёк. Пётр может и не пылил бы так и уступил, если б то не была Кэт. Состоялся жёсткий разговор. Царь ухватил гостя за ворот, встряхнул с бешеной силой и жестом сильной руки поставил крест на затеи гетмана — отказал, причём сурово предупредил о последствиях, вздумай тот самовольничать. «Я тебе лапы укорочу, зело вольный стал», — процедил он ему сквозь зубы. Метнулся сторожкий взгляд лисьих глаз, лысина побагровела, но мгновение — и под польскими усами гетмана заиграла покорная улыбка. Мол, слушаюсь и повинуюсь. Пётр заметно помягчел и посчитал инцидент исчерпанным. То, что произошло на следующий день — это была попытка выкрасть Николая, взбесило царя. Как посмели? К тому же, ему объяснили, наконец, зачем Мазепе нужен желторотый юнец. Надеялись, что царь отдаст мальца и размолвка будет исчерпана. Политик — вещь коварная, любое слово восьмёркой выгнется, а здесь… Объясняли: мол, наша хата с краю. Не наживать же врага в лице Мазепы, в самом деле, при такой непростой военной картинке. Но не тут-то было. Недоверчиво переспросив и запинаясь уточнив, Пётр вдруг прозрел насчёт порядочности и человеческих качеств Мазепы тоже, он понял, что этот человек не только никого не уважает, но и не считается ни с чем и ни с кем кроме своих желаний и животных инстинктов. А ради своей цели перешагнёт даже через Бога. Ой, греховодник! Разъярённый, он, помахав в ту сторону, где по его предположению находился гетман, приказал выбросить его и запретить появляться перед своими очами. Никто ничего не мог понять. Трактовали происшествие на разные лады. Такого раньше царь себе не позволял. И это с тем, кого он почитал отцом своим. Никто не мог и подумать, что казалось крепкая дружба Петра и Мазепы лопнет как пузырь, так неожиданно и главное не понятно из-за чего. Мазепа даже не успел как следует рассмотреть того мальца из-за которого так круто могла измениться линия его судьбы. Меншиков, прищурившись, созерцал эту сцену. Немного поостыв, царь под давлением дипломатов и советчиков отошёл. Даже наградил землями и пошёл на уступки. Война на носу. Август кинулся на Швецию, начав бои в Ливонии. Однако, поняв, что кишка тонка, очень скоро запросил помощи у Петра. Тот помог саблями казачков. Мазепа послал полк под командованием полковника Истры. Это не помогло, да царь и не рассчитывал на то, что Польша остановит шведа. В его планах был расчёт лишь на то, чтоб задержать. Выгадать время. Такая себе игра в догонялки. Что-то из задуманного получилось. Какое-то время шведский король гонялся за любвиобильным петухом Августом. Российская армия была ещё слаба, флот тоже только зарождался. Петру требовалось время. Но шведы смели Августа и устроили Петру конфузию под Нарвой. А что до дружбы с гетманом? Прежнего пылу к Мазепе у Петра уже не было. Но политика и дело превыше всего! Царь по-прежнему величал его другом, надеясь, когда придёт время разобраться с той канальей, а гетман всё чаще и чаще демонстрируя свою преданность, прикидывался немощным. Кэт, узнав о ждавшей её участи в постели гетмана, негодовала: «Будь в руках пистоль — уложила бы на месте!»

Пётр готовился к баталиям. Начало должен был положить Мариенбург. На кону стоял Нотебург переименованный после в Шлиссельбург. Николая брать с собой не собирался. Но Кэт осознавая все трудности своего положения, отправилась. Ей хотелось быть рядом. Она внимательно контролировала свои чувства по отношению к нему, стараясь не признаваться даже себе самой, но не видеть его, ей никто запретить не может. Не без того, прикладывая немало усилий, пряталась. Но ведь не иголка в стогу сена не спрячешься. Он от изумления раскрыл рот, обнаружив её в походе. И надо признать, что побледнел гораздо больше от того сюрприза, нежели она от испуга: «Вот сейчас царь задаст!» Он подтащил её за шиворот к себе и, поставив к своему ботфорту, держа за обе руки, рявкнул: — «Рядом!» Кэт застыла. Потом, решительно отняла свои руки и отвернулась от него, чтобы скрыть дрожащие губы и наполнившиеся слезами глаза. Вот-вот не хватало ещё разреветься. Обратно не отправит, ведь ничего нельзя исправить в данной ситуации. Путь был не прост. Но они дошли. Правда, идти приходилось всяко. Но Пётр зря волновался за девочку. Для жизнестойкой натуры это не было сложной задачей, как может с ходу показаться. Поход рядом с Петром много сулил, чтобы впадать в уныние. Наконец добрались. Чуть свет забили барабаны. Войска, подходящие сюда разными дорогами, вышли на мыс перед крепостью. Она стояла посреди Невы. Остров и она громадиной на нём. Какого рожна надо здесь шведам? Это наше! Пётр, вертя трубу рассматривал древний, как русская земля Орешек. Крепка. Знамо, что наша. На стенах не было видно ни души. Словно, вся громадина спит. Лишь беспокойные стаи птиц кружили над крепостью, наводя на мысль, что там всё бурлит. Царь щурил глаза и долго молчал, думая о битве. Пётр видел план крепости и подходы к ней. Поэтому шли с сюрпризом. Для этого отдельно от выстроившихся на мысу сил, был скрытно подобран отряд. Прорубив просеку через лес к реке. По ней и проволокли волоком с Ладожского озера ладьи. Пётр шёл с этим отрядом. Он вместе со всеми впрягался в канаты и тащил суда. Кэт бежала чуть в сторонке, собирая раскиданные им кафтан, треуголку, плащ. Поднося воды и умывая. Даже пыталась всунуть своё плечо с помощью. Пётр, собрав на лбу морщинки, выкатывая глаза, вытерев рукавом мокрое лицо, грозно цыкал:- «Марш в лодку мелкота. Да прикройся, чтоб не намочиться». Кэт обидно, но возражать несмела, чтоб не схлопотать чего доброго затрещины. Постоянно чувствуя себя виноватой, она всеми силами старалась изобразить безразличный вид, умело сдерживая благоговейное отношение к нему. И всё же тоска сжимала сердце. Она чётко представляла себе, что если только не произойдёт чуда, то ей до седых волос придётся остаться в мужском платье. Но не может же такого быть! Что-то должно произойти, чтобы избавить её от путаницы и сделать его любимой. Такую надежду грела она. Поход был трудный для всех. Измотались до дури. Усталость просто валила с ног. Но ранний рассвет поднял народ на ноги. С матушкой природой не поспоришь. Ночь отбыла своё и вместе с золотым хороводом из звёзд откатила за горизонт. Флотилия пошла по Неве к Орешку. Боевые ладьи плыли по фарватерам, проложенным разведчиками. За кормой бурлила холодная вода. Плыли по темноте на вёслах. Пётр за шум грозил кулаком и сам садился на вёсла. Подошли к берегу не заметно. Прыгали тайно в прибрежные камыши. По цепи ветерком пронеслось: «Готовьсь!» Пётр, в наброшенном на плечи кафтане прошёл на выпирающий берег. Себе воинских чинов не давал. Если брал, то только в бою. Но все и так знали, кому принадлежит долговязая фигура в ботфортах — Петру Михайлову. Рядом Меньшиков, офицеры и Кэт. Александр Данилович, поглядывая на таскающегося за ними юнца, с трудом сдерживал злость, выстукивая пальцами по шпаге, совершенно не понимая, зачем Питер потакает ему. Солдаты стояли шеренгами. Первая, вторая, третья… Возле каждой офицер. Царь таращит выпуклые глаза и хрипит: «Соберитесь с силами, братцы. Не за себя, за Русь святую бои идут. Спор идёт о наших русских землях. По той причине и льётся кровушка потоками…» Лицо его сделалось неприступно каменным. Пётр махнул рукой. «Пошёл!» Солдаты побежали по перерытому водой и людьми полю. Слышалось эхом: «Пали!» Ружейные вспышки осветили окрестности, бегущих с выставленными штыками на земельные укрепления солдат. Пётр улыбнулся — первый шаг выиграли. Были и пленные и улепётывающие. Укрепления или как говорили: шанцы на правом берегу были взяты. Но это только начало. Царь напрягся, непрерывно глядя вперёд. У Меншикова широко раздувались ноздри. Уже смелее с рассветом перекинули по реке сюда мортиры и начали кидать в крепость ядра. Огненный бой — наиглавное и для драгун, и для солдат. Вот и палили чёрные от сажи пушкари из до красна раскалившихся пушек. Однако, недели осады и жёсткая бомбардировка к сдаче не привели. Хотя русские батареи говорили без устали, желанного результата это не дало. В крепости полыхал пожар, сплошное зарево освещало всю округу, на реке — точно днём. Русские стояли наготове, штурмовые лестницы с нетерпением ждали своего часа, но гарнизон держался. Меншиков озадаченно поскрёб в затылке. Пётр рыкнув дал команду на штурм. Часа в два ночи смолкла надоевшая всем до чёртиков и оглушившая всех канонада. Пётр сам бегал от мортиры к мортире, сам наводил и подносил запал. Уговоры ни Меншикова, ни Брюса не действовали. Застывая над бруствером, причмокивал, довольный. «Ага, припекает шведа…» Ядра и бомбы влипали кучно. Крепость заволакивало дымом. В небо над стенами рвались снопы огня. Сигнал приготовиться. Священники прочитали молитвы. Благословили. В три часа пальнула пушка. Цепи вышли на исходную. Тут же забились в надрывном кашле барабаны. Отряды пошли на штурм. У Кэт замерло сердце: «Вот она битва!» По воде бесшумно на вёслах заскользили к провалу в стене ладьи. За ними пошли плоты. Пётр, сжимая подзорную трубу, стоял на батарее. Ноги расставлены. Желваки ходуном ходят на лице. Шея вытянута, как у гуся. Теперь он видит, как первая лодка уткнулась носом в берег. Солдаты тащат лестницы. Выставляют. Ползут вверх. «Господи помоги!» Сверху не дремали: кидали камни, лили раскалённый свинец. Горели от попаданий плоты. Стонали раненные. А Пётр вертел и вертел у глаз трубу. Подлетела разведка, доложили. Из Ниеншанца спешит на помощь осаждённым батальон. Пришла очередь показать себя коннице. Она именно хороша в таких догонялках. А твёрдой ногой, главным на поле стоит пехотинец. Пётр отправляет сотню. Та атакуя рассеяла отряд лавинным ударом. Кэт тревожно смотрела на его осунувшееся чёрное лицо, ужасным блеском наполненные глаза и безумно его жалела. Ей хотелось сбегать туда к стене всё посмотреть своими глазами и потом рассказать ему. Штурм был на редкость упорным и кровопролитным. Он просто гудел, когда заволакивая дымом горизонт пожар делал его беспомощным. Так прошло пару часов. Затянутое пеленой солнце не разглядеть… Зато Пётр видит, как новая волна штурмовиков подошла к стене на помощь первой. Эти с гранатами. На шеях мешки. В зубах фитили. Шведы сопротивлялись. Но кое-кто уже проник в пролом. Лодки, плоты переправляя солдат работали во всю мощь. Кое — кто умудрялся достигать крепости вплавь на брёвнах. В дыму приливали и отливали колонны солдат в тёмно-зелёном. Пётр ничем не мог им помочь, ему оставалось только ждать. И он, вцепившись в трубу, ждал. Видит Бог, не хочет он с таким трудами выпестованную армию вогнать в гроб. Невесёлое и напряжённое лицо царя не давало покоя фельдмаршалу. Тот много гневался и опускался до рукоприкладства. Шереметьев пробовал его несколько раз увести в шатёр откушать и отдохнуть. У фельдмаршала разболелись ноги и он думал, как бы всунуть их в собачьи сапоги. В желудке, опять же, ныло пустое место. Он явно ощущал внутреннее неудобство. Но Пётр, словно глухой, игнорировал его потуги. Кто бы знал как внутренне он во многом винил себя. Мыслилось-то широко, выйти и сотворить молниеносный сдвоенный штурм. Ан, кишка оказалась тонка! Не до еды, не до отдыха. Не достучавшись до царя, Шереметьев потупился, умеряя резкость, готовую слететь с языка. Но сколько ж можно сдерживать себя. «Поесть-то надо», — выстукивало молоточками в голове. Морщинистое лицо от натуги порозовело. Так-то помучившись, старик фельдмаршал, подозвав Кэт, велел сбегать и принести государю чего-нибудь пожевать. Кэт, стрельнув по Петру взглядом, и боясь как бы он не исчез, припустила к шатру. Меншиков пробормотал себе под нос что-то насчёт молодых сосунков, но никто не ответил. У всех дума одна — со шведом поскорее расквитаться. Вернулась с пирогом и кружкой квасу, занятый битвой Пётр даже не посмотрел в её сторону. Но через минуту уставившись в неё словно о чём-то вспомнив, протянул руку к пирогу, разломил его на две части и одну вернул ей, потом дал отпить из кружки. Так они и заправлялись. Меншиков таращил глаза и глубоко дышал от таких непоняток. Ноздри его вздымались, как два вороньих крыла. «Чёртеня какая-то. Этот малый так похож на мин херца. Те же глаза, волосы, овал лица, губки. Ни дать ни взять, как братик. Если б не знал Николку с горшка, запросто б подумал. Может Пётр тоже заметил сходство, отсюда и балует его». А Пётр, приставив трубу к глазам, уже сверлил стену, отыскивая хоть какую-то слабинку в неприятельской обороне. Из него вырвался стон. Большие потери. Под лестницами много раненных и трупов. Тела тюфяками падали вниз. Осторожный Шереметьев, шепча: «Упокой, господи, души новопреставленных рабов твоих…», топтался в нетерпении, ёжась как от нетерпимого холода. Он бы с радостью протрубив отход отвёл войска, с чем с надеждой и смотрел на царя. Но тот не спешил. Искоса оглядывал молчаливо-грустный генералитет, дышал затруднённо. Думы, думы раздирали голову: «Опять тянучая осада. Нет!» С ним не спорил никто. Один Меншиков тронул Петра за пустой рукав. Тот опустил трубу и минуту смотрел на него. Сжав губы, кивнул. Меньшиков всё понял. Они обнялись. Снова лодки и плоты скользят по воде. Это последние. Пошёл резерв. Пётр видел, как Меншиков сбросил с себя мундир, откинул шляпу с пером и в одной рубашке, со шпагой метнулся к пролому. Пётр зарычал: «Подставился, отовсюду заметен. В игрушки играет. Убьют дурака!» Алексашка действительно рискуя жизнью старался ради славы. Так он заметен и царём и народом. А умирать всё равно один раз. Правда, он не собирался, оточив себя преданными головорезами. Он знал, что победу нужно брать, а не ждать, к тому же до неё шаг остался. Так и есть. Новые силы напугали. Создалось впечатление, что их у царя не счесть. И шведы побежали. Меньшиков, коля и круша всё на своём пути, добывая себе воинский чин, шёл впереди. В бою он был до дерзости смел.

«Наша берёт!» Кровь прихлынула к лицу царя. Губы его беззвучно шевелились. Можно было только догадываться о чём. Наверняка он просил у Бога сохранить жизнь своему любимцу и победы. Разве выстоишь на месте. И Пётр, не утерпев, полез на стены. Со всех сторон неслось: «Царь! Царь!» Солдаты устремились вперёд. Фельдмаршал умолял. Но Петра не протаранишь. С каменным лицом слушая убедительную речь фельдмаршала, он не хотел мешать его добрым намерениям. Пусть, мол, старик выскажется, решать всё равно буду я. Кэт, готовая за ним в огонь и в воду, закусив губу, не сводила с него глаз. Она знала, что он всегда и всюду в первую очередь думает о других и лишь потом о себе и поэтому Кэт решила быть рядом. Он не брал, она, стараясь быть ненавязчивой и избежать объяснений, прыгнула в другую лодку. И у стены оказалась рядом с ним. Солдаты чертыхались: «Неужели без пацанёнка не обойдёмся? А она, не слушая никого, лезла вверх, стараясь не отстать от Питера и не смотреть вниз, чтоб не закружилась голова. Вряд ли кому бы пришло в голову заподозрить в ней сейчас девчонку. Они взлетели почти враз по разным лестницам уже на зубчатую стену. Выше на шпагах бился Меньшиков. Кипела рукопашная схватка. На улицах пришлось тоже не сладко: пальба из окон. Рвались гранаты, свистели ядра. Кругом, насколько было видно, лежали убитые в разноцветной справе, ружья и ручные мортирцы, раздутые от непомерной стрельбы, поблёскивали окровавленные шпаги, ещё дымились в руках убитых пистоли. Жуть! Грудь у светлейшего ходила ходуном от запарки. Заметив Петра, он онемел. Возмущённому ему не хватало слов. Задыхаясь от негодования и перекрикивая грохот боя, он, помогая себе руками, орал: «Вот чёрт!» — Мин херц, ты сдурел…

Усы Пётра зашевелились, побагровев, буркнул:

— Рот закрой, пулю поймаешь.

Меншиков, почувствовав злость в насмешке и мрачную угрозу голосом, так и сделал. Но, кликнув штурмовиков, велел взять царя в кольцо. Пётр не споря махнул рукой. Пусть так! Кэт шла шаг в шаг за ним. Всем сердцем она желала признаться во всёх своих грехах. «А что, возьму вот сейчас и скажу». Но не смогла. Думать одно, а сделать — другое. Это будет всему конец. Напоровшись взглядом в неё, он выругался: «Чёрт бы её побрал, лезет в самое пекло!» Естественно, постарался приблизиться и прикрыть собой. Кэт же не спускала с него глаз. Крутя головой, она заметила, что пока он менял патроны в мушкетах, а штурмовики занятые боем просмотрели, в него прицеливаются. В этот несчастный момент, метнувшись в его сторону, девушка, со всех силёнок, толкнув царя, закрыла его собой. Пока царь поднялся, пока понял всё… Пётр, ругаясь и топая от злости ботфортом, прокричал Меншикову, чтоб брал город. А сам, впервые изменив себе и, подхватив шатающееся тело побледневшей Кэт на руки, поспешил вниз. В голове промелькнуло: «Торопыга! Всунулась всё же». Он нёсся сейчас против течения. Этим самым он озадачил не только всех вокруг, но и себя самого не меньше. Меншиков, конечно, очень удивился тому, что государь нянчится с мальцом, но развивать и увлекаться этой мыслью было недосуг. Жар боя тащил за собой. Но прокричать прокричал:- «Ни черта не понял. Ты куда?» Могучий Пётр обернулся:- «Что поделать, мой друг, у меня есть более важные дела, требующие моего присутствия, а ты давай дерзай!» Меншиков в недоумении пожал плечами, не поняв остроумие царя. Пара рослых солдат бросилась Петру помогать, вторая пара по приказу Светлейшего перекрыла доступ к нему. Ещё двое помогали уходить. Сбежали с лестниц. Перенесли на лодку. Во весь опор, налегая на вёсла, гнали в лагерь. Кэт, качаясь на его руках, стонала. Больно. А ещё она страшно боялась получить нагоняй за своё недостойное поведение. Теперь ей оставалось только исповедоваться перед ним. Ох, как это страшно! Лучше умереть, а они уж пусть разбираются с её враньём… Перед ней плавало его расстроенное лицо и большие чёрные глаза, немного удивлённые, озабоченные и добрые. Прижимая к груди, на длинных как журавль ногах, понёсся в шатёр Меншикова, но на ходу раздумал и свернул к ближнему, им был шатёр Шереметьева. На бегу отдавая приказы, чтоб прислали из лазарета лейб — медика, принесли горячей воды, торопился к цели. Влетел, огляделся и, выгнав всех, уложил девушку на ложе. Все кто пытался сунуть нос к нему, нарывался на ругань. Ругаться Пётр умел. Кэт, стараясь не упасть в обморок, пыталась из последних сил не позволить ему раздеть себя. Испуганно бормоча, что-то невнятное, уставилась умоляюще на него. Слабеющая, она чувствовала себя неловко. Причин было достаточно. Хотя бы первые две, что рвали голову — потому что женщина и потому что врала царю и всем вокруг. Хотя по одному взгляду на его физиономию сейчас было понятно о его давнем познании о ней. Так и есть! Он, убирая её ладошку, предупредил:

— Прошу прощения, но я всё знаю. В курсе вашей кутерьмы. Не надо со мной играть. Тебе сейчас будет нужна поддержка, плечо в которое можно поплакать и на которое можно опереться. Обещаю, что сделаю всё возможное. Я прошу, окажи мне честь быть им. — От перекривлённых напряжением губ, казалось, что насмешка не сходила с уст, но взгляд его был очень серьёзен. Он выждал и удостоверившись, что его понимают, продолжил:- Ну так как твоё имя?

Наконец он закончил эту бессвязную речь. Её ладонь безжизненно лежала в его руке. Она слушала Петра в удручающем молчании. Душевное равновесие в один миг было нарушено. Чувство вины и стыда душили её, она не могла говорить. Боль от ранения ей казалась меньшим наказанием за переодевание, какого она достойна и если она умрёт, это будет расплатой. К физической боли прибавилась ещё и душевная. Знал! Всё знал! Девушка вздрогнула и ещё сильнее побледнела. Правда его голос давал надежду, он не источал вынужденную вежливость, скорее искренность и желание помочь. Она была в нерешительности и склонялась к мысли принять её. Она с трудом раскрыла запечённые жаром губки: — «Если вы действительно так думаете, государь, то по — моему мнению поступаете как нельзя лучше… Решение за вами. Я принимаю вашу помощь и благодарю за всё». С тем же в голове вспыхнуло пламенем: «Значит, не ошиблась и ничего не может быть более очевидным, чем факт, что он давно в курсе происходящего. Интересно, на сколько — давно? И почему никогда не напомнил и если знал кто я, то почему держал возле себя?» Вопросы, вопросы… на которые мог дать ответы лишь один человек — это он. А он предлагает заботу и помощь. Сердце заплюхало в сладкой сыте. А вдруг жизнь берёт на себя все заботы по осуществлению её надежд. А что если такое возможно. Она внимательно, хоть и с сомнением, взглянула ему в глаза и затем, откинувшись на подушки, слабым голосом по привычке произнесла своё имя:

— Карштен, — но, заметив, как он поморщился, поколебавшись, сказала правду, — Кэт. Я умру?

— Что за ерунда… — выбухнул гневом и растерянностью он. Эта неординарная женщина путала его всё время, повязывая при этом по рукам и ногам. Он всё время занимается рядом с ней не свойственными ему вещами, то уговаривает или утешает, то сопли вытирает… Переборщил с эмоциями из него всё же вырвалось: — Боже милостивый, как же я раньше не мог догадаться?…

«Значит, не так давно произошло моё разоблачение…» О, Кэт так боялась, что может произойти что-нибудь в этом роде и она будет с позором разоблачена. В преддверии трёпки дрожала, как в лихорадке. Но реальность оказалась иной. После её потока слёз и его заверений — не сержусь и не накажу, он даже попробовал это создание утешать. За минутой тихого размышления, она обрела надежду: «Похоже, всё обойдётся и Пётр не собирается меня прилюдно пороть». С осторожностью и надеждой она спросила:

— Могу ли я довериться вам?

Её измученные болью и страхом глазки стрельнули по нему.

Она была удивлена и тронута тем, что он не старался быть сердитым. Но ей показалось, что царь не проявлял желания подтверждать или отрицать это её желание и хранил какое-то время молчание. Оно так и было — молчал, но ответ был написан на его лице: «Сколько хочешь!» Пётр действительно улыбнулся:

— Можешь… Я счастлив быть тебе полезным! Катя значит. В самом деле красивое имя… — Освобождая её от окровавленного тряпья он отвлекая говорил:- Вот и хорошо… Вот и славно… Вот и умница… Призналась и правильно. Сколько можно дурачить…

Она кивнула, с облегчением обнаружив, что он так всё разумно и без слов стремящихся напугать ей объяснил. Дольше быть мальчиком она действительно больше бы не смогла.

На его лице застыла нервная усмешка. От только что пережитого шока, от страха потерять её. Она же, посчитав это насмешкой, поджала губы. Смеётся и разве он один. Кэт привыкла в своей нелёгкой жизни к этому. Дуться нечего, надо говорить. Помедлив, и сдерживая стон от неудачного шевеления рукой, решилась на волнующий её вопрос:

— Это после случая в бане? Не представляю ещё откуда могла пойти такая молва… О, что вы должны обо мне думать! — вызывающе произнесла она.

Их глаза встретились и он сказал мягко:

— Может быть… Я посчитал, что… Идиотская шутка, надо сказать. Одурачила ты всех красиво… — начал, поглаживая собственную шею он. Только что её обвивала её рука. Чувства всколыхнулись, он прорычал:- «Баня?!..» Можно и так сказать, но… насторожившись я следил. Да, да… Некрасиво не то слово, но не сдержался, каюсь. Ты, моя любимая глупышка, должна простить меня. На озере, во время твоего купания, понял всё. Виноват, хлопал зенками, а кто б отвернулся от такого…

Теперь на бледном лице Кэт вспыхнул румянец: «Ужас какой!»

— Ну уж… Там и смотреть-то не на что… — прошептали конфузливо её губки.

Пётр старательно свёл брови и укорил себя. Распустил теля язык. Не надо чтоб сразу почуяла его залежность от неё. А сердце шло своей дорогой, оно непослушное рвалось к этому милому созданию. «Ягодка моя! Как же я намаялся. Теперь всё, теперь ты моя птичка», — чуть не слетело с его губ. — Где ж тот клятый лекарь?»

— Страсть не люблю, когда цену себе набивают.

Но не выдержав, обжёг её горячие губы поцелуем. И тут же отпрянул: «У девочки жар, а я с глупостями лезу!»


Пётр, приподняв обмякшее тело, рывком снял с девушки сапоги. Она вскрикнула от пронзившей боли и ещё более побелела. Её маленькая ручка тисками сжала его запястье. Глаза источали боль, щёки пылали. Замерев в раздумье на миг, он продолжил пытку. Стянув камзол и рубашку, разрезал тряпку стягивающую грудь. Она прикрыла ладошками белые как молоко волнующие бугорки. Пётр отвёл глаза. Опять накатила как тогда у озера странная оторопь. Молчал, как будто проглотил язык. Вскочив, как ошпаренный, порылся в фельдмаршальских вещах, достал белую из тонкого шёлка просторную рубашку с кружевами и накинул на неё. А рану в плече заложил наволочкой. Смахнул текущие по девичьим щекам слезинки. Утешая, прошептал:

— Больно? Потерпи. Хотя нет, терпеть тебе как раз неуместно — поплачь. Женщинам слёзы приносят облегчение. Сейчас лекарь пожалует.

У входа в палатку чем-то осторожно погрохали. Пётр, прикрыв Кэт простынёй, разрешил войти. Расторопный, но немного испуганный служивый, что стоял у шатра на часах, принёс горячую воду и уставился на царя. Тот махнул рукой, мол, пошёл вон. Недовольный солдат, косясь на кровать, поднял брови, но ничем больше не обнаружил своего удивления, повинуясь вышел. Он готов был сворачивать для царя горы, ему указали на дверь… Окунув в миску с водой обшитый кружевами платок фельдмаршала, царь пытался обмыть её.

— Не царское это дело… Я доставляю вам слишком много хлопот… — сказала она сдавленным, вот-вот готовым выбухнуть рыданиями, голосом.

— Ничего подобного… Ерунда, — отмахнулся царь, принимая бутыль с водкой от смотрящего в пол вызванного вновь солдата. Тот разглядел вместо солдата девицу. С трудом понимал причину таких метаморфоз и смущался. Большая доля сомнения разрисовала его лицо. Чтобы это значило…

— Узнают… — простонала она, глотая слёзы. — Что скажет доктор по поводу такого оборота дела?! К тому же весь свет будет поставлен в известность… Каждый без какой либо нужды примется входить во все подробности, коснётся вас… Да и меня сведёт с ума бредовая болтовня. Общество будет… будет очень шокировано, государь? Любая шавка из подворотни облает, мол, просмотрел под носом…

Пётр даже не поморщился.

— Мне нет дела до этого… К тому же ты всё преувеличиваешь. Я прищемлю языки, — отрезал он с горячностью. — Остаток жизни они будут жаловаться на плохую память. Вот так! А ты не должна больше думать об этом.

Всё случившееся переутомило бедняжку. Кэт откинулась на подушки: «Он может! Он Пётр!» Сейчас она даже не представляла, как они с отцом втянулись в эту абсурдную идею с переодеванием.

— Государь, не будете ли вы так любезны, чтобы самому сохранить мой секрет в тайне? — пролепетала она.

Царь вспыхнул: «Это уж право слишком! Прикидываться мне дурачком дальше. Ни за что!»

— Нет, меня не затруднит. Посмотрим, — вредничая за её фокусы, поджал Пётр губы.

Прибежавший со всех ног с ворохом микстур и склянок маленький, тощенький лейб — медик, найдя вместо солдата раненную женщину, вытаращил глаза. С живым любопытством осведомился: — «Откуда?»

Каждая прошедшая минута подвергала царя в ужас. Пётр, подняв того за лацканы мундира высоко над полом, на все силёнки тряханул.

— Я должен объясняться?… Сказ мой таков — она должна жить. Понял, дохтур?

Тот, меняя на лице изумление с испугом, закивал. Вот это он понял.

— Что в моих силах Пётр Алексеевич сделаю, но мы все под Богом ходим, — заикаясь, произнёс он. Пётр грозно приподнял бровь. Доктор заторопился:- Уверяю вас, непременно постараюсь, ваше величество…

Царь посидел, не спуская с девушки глаз, снова встрепенулся.

— Постарайся, а то моё сердце не выдержит.

Пётр прикрыл дёргающуюся щёку. Раздражение моментом прошло. Он любил, когда работают, борются, но не опускают руки. «Пока в теле есть жизнь, человек должен жить». Странно, неправдоподобно, но он забыл про горящий город, про своих и шведов. Жизнь этой девочки было сейчас главным для него.

Доктор молча и сосредоточенно делал своё дело.

— Вот и ладушки, — удовлетворённо кивнул царь. Хотел было пригласить ещё людей на помощь, но задумался и в конце концов пришёл к выводу, что будет мудрее обойтись без присутствия посторонних до поры, до времени. Может, обойдётся. Он же обещал девочке сохранить тайну.

Он сам держал её, когда ей доктор ковырялся в плече. Сам помогал извлечь пулю. Следил, как обрабатывали рану, как бинтовали. Отнеся её на постель самолично, Пётр гладил её милое заплаканное личико и шептал: «Лапушка, радость моя, потерпи, поболит немного и заживёт» И, укрыв одеялом на пуху предмет своих мрий, царь выставил караул. На пост заступил всё тот же глазастый солдат, что таскал ему воду и помогал держать Кэт. Строго настрого наказал никого не пускать. А доктору, чтоб не оказаться на дыбе велел прикусить язык. Тот согласно закивал. Он что дурак болтать. Пётр вернулся к Шереметьеву. Догорала ружейная трескотня. Над крепостью развивался белый флаг. Пётр улыбнулся: «Орешек наш!»

Подумав, как это по деликатнее сделать, предупредил собравшегося отправиться соснуть и откушать фельдмаршала, чтоб шёл в царский шатёр. Тот ничего не понял. Пётр рассердившись объяснил, что его, Шереметьева, он занял сам. Тот опять ничего не понял, но в третий раз переспрашивать не стал, а, обиженно поджав губы, потопал в царский шатёр. Прощай удобства и тёплое одеяло. Пётр, передохнул: «Вот и славно! И с этим, кажется, разобрались».

Сумерки, тянувшие за собой ночь, играли пожаром, кострами и фейерверками. Раскиданный под стенами лагерь гудел. Редко кто спал. Всех распирало от только что завершившегося боя. Варили еду, мясо и пили раздаваемую водку. А ещё рассказывали, рассказывали… Про мёртвых лежащих под стенами крепости и на улицах никто пока не поминал. Для этого будет завтра. Широко шагая Пётр с иронией косился на пленных, — те глядели ошарашено — удручённо. Дикари лапотники перемогли… Глаза царя горели: «Что не привыкли?!»

Меншиков завалился в шатёр фельдмаршала за старинной картой города, которую тот обещал ему предоставить. Несмотря на проведённый бой, он был чисто и модно одет. Рубашка бела, кружевное жабо. Расшитый золотом мундир только подчёркивал великолепное его телосложение. Сапоги сверкали и звенели шпорами. Пах духами на сто шагов. Красавец, щёголь да и только. Как будто и не взлетал он, пробивая себе дорогу шпагой и пистолетами по крутой лестнице. Как будто не рубился до пота и крови.

Пётр не предполагал такой ситуации, солдат растерявшись под его напором — не смог остановить. Голова-то одна и все её норовят снять. Любимец царя, как быть?… Велев высечь огня, светлейший нетерпеливо притопывал ножкой. Чиркнуло кресало о камень, затеплился огарок, по полотнищу мелькнули косматые тени. Меншиков вошёл и принялся осматриваться. Минуту — две внимательно изучал обстановку. Велел запалить ещё одну свечу. Не в темноте же искать. Приказ выполнили. Свеча пылала, но светлейшему было не до карты крепости, от высветившейся картины он потерял дар речи. На ложе Шереметьева, в его рубашке спала кудрявая черноволосая девушка. Немного бледная, но безумно красивая, она притягивала к себе с невероятной силой. Алексашка покрутил с трудом затянутой в намотанный шарф шеей. В растерянности шляпу задвинул на затылок. С лёгкой оторопью оглядел шатёр. Ничего особенного кроме вот этой картинки. «Баба!» — воскликнул поражённый он. «Вот так старый ворчун! Какую красавицу урвал». Опамятовался — в голос говорю. Минута, другая… Светлейший расплылся в улыбке: «Отнимем, не проблема». Разглядывал незнакомку без стеснения и не скрывая своего любопытства. Он прошёл хорошую жизненную школу и научился оценивать всё мгновенно и деловито. Понравилась, нет слов как. Где он её отхватил, старый проказник? Наверняка пленная… откуда ещё-то. Шведка не иначе. Меншиков заметался. Забрать и немедленно. На что она старику. Пребывает поди ж ты на вершине счастья. Но первый порыв прошёл и он, догадавшись спросить об обстоятельствах дела служивого на карауле, вызвал к себе.

— Откуда? — шёпотом проскрипел он, помогая себе руками. Он пытливо глядел на него ожидая объяснений сией загадки. На солдатском лице было написано всё то, что творилось в душе. А творилось там неладное. Служивый, испуганно слушавший с раскрытым ртом, промолчал, не солдатское это дело в душах знатных людей копаться. Меньшиков осерчал и послал того, куда махнул рукой. Но через минуту раздумал: «Стой, каналья!»

Топающий куда послали, а отправили его к выходу, служивый при этих словах, встал как вкопанный, остановил на светлейшим свои внимательные изображающие честный испуг глаза. Но Меншиков наседал. Солдат затравленно отбивался. Только безуспешно.

— Государь принёс. Велел никого не пускать. Ваша милость влетели… — бубнил тот извиняющимся тоном. — Головы лишусь… Шли бы вы отселя…

Потеря чужой головы его не огорчила, но сказанное служивым не обрадовало Алексашку и он пытливо смотрел на того, словно надеясь там прочесть что-то другое. Его трудно было чем-то удивить. А тут такой сюрприз. Такая обворожительная картинка на белоснежных простынях. И вдруг она начала расплываться. Он был готов к чему угодно, но только не к этому: «Государь!»

— Как Государь? Питер? — Он помрачнел. Его брови переломились от непривычного умственного усилия, а зрачки впились в служивого. Это восклицание было неосторожным со стороны светлейшего. Но представить невозможно какая путаница крутилась в его голове. Во истину чудны дела твои Господи!

Шокированный, тот некоторое время смотрел на Меншикова, потом, пуча глаза, мол, разве есть ещё какой, кивнул:

— Он самый… Пётр Алексеевич. Государь батюшка. Царь всея Руси… Запретил кого — либо пущать, а вы… трах — бах налетели… Вот что теперь?…

Слова служивого были встречены мрачным молчанием, казалось, Алексашка с сомнением обдумывает его нескладную речь, но это длилось недолго. Меншиков, оправившись от лёгкого обалдения, вновь стал самим собой. «То меня не касаемо…»- отмахнулся он от солдата. Алексашка легко откинул от себя мысль, что царь посчитал бы его поступок самым последним делом. «Семь бед, один ответ!» И с присущей ему энергией ринулся разбираться. Для этого требовалось напрячь голову и он её напряг. Но… в неё ничего проясняющего не пришло.

— Пошёл вон! — ни с того ни с сего разорался он на солдата, топнув для устрашения ботфортом. — Вон!

Ему никто не ответил. Лёгкая странная усмешка исказила солдатские губы. Прищуренные глаза прятали улыбку. Пятясь задом, солдат добрался до выхода. Меншиков, задержав на хитром служивом взгляд, пылал. Пусть попробовал бы кто мяукнуть, когда он сам не знал с чего сорвался на вопль. Нет, знал, так хреново он чувствовал себя тогда, когда не мог объяснить происходящее. Картину перед собственным носом, он объяснить не только не мог, но и не кумекал — что это? Служивый допятился до того, чтоб исчезнуть. Алексашка помучил подбородок. Его взгляд переместился на спящего ангела. Кто она, откуда? Лицо знакомо и нет… Припомнить точно не мог. Бестолковый разговор с караульным ясности не принёс. Сморщил лоб. Принюхался. В шатре пахло лекарством. Он обошёл ложе с другой стороны и споткнулся о кучу одежды. Поднял, рассмотрел… «О! — вскричал он с ужасом в голосе. — Неужели Николка? Чёрт возьми! Просмотрел…» Наклонился над женщиной и тут полог отлетел в сторону и в шатёр, отмеряя метровыми шагами пол, влетел Пётр. Вид у него был неприступный. Меншиков даже не успел распрямиться. Тот резко дёрнув усом грозно приказал:

— Отойди.

Застигнутый врасплох светлейший замер. Сцена была великолепна. Пётр безмерно наслаждался ею. Алексашка так кочергой и попятился. Шаг назад, два, три… Он совершенно был сбит с толку таким поворотом событий и ничего не понимал из того, что происходило здесь. Холодом пахнуло от Петра. Да ещё каким… Отползя, растерянно посмотрев на царя, который с трудом удерживался не то от смеха, не то от гнева — уж очень комичный вид был у светлейшего, попятился ещё — в любом случае правильнее быть от него сейчас подальше. Но минуты тикали. Происходящее потихоньку доходило до Алексашкиной возбуждённой головы. Он сразу оценил значение увиденного. Хотя сегодня это давалось ему не просто. Столько событий и каких. Одна баталия чего стоит, а это вот уж, что на кровати, вообще ни в какие ворота… Его взгляд невольно опять скользнул по девушке. Красотка!.. Отведя взгляд, выругался про себя. Но для видимости смущённо кашлянул. Заметь он в Николке женщину раньше царя, она была бы его. Подумать только, такое легко могло случиться, будь он порасторопнее. «Жиром заплыл. Нюх потерял», — пенял он себе. А сейчас дело было безнадёжным для него. Лезть не имело смысла. Просмотрев, он терял её. На ходу перестроился. Чего горевать, в одну петлю всех пуговок не всунешь. Везде не поспеешь, чего казниться. Успокоил так сказать себя и сделал попытку очернить её, отвратить. Мол, срам, срам на наши головы, девку просмотрели. Засмеют и не пикнешь, потому как выставлены на позор перед всем белым светом. Пётр, спрятав улыбку, недовольно поиграл плечами. Это означало одно: не знал он, Алексашка, а царь ведал всё. Меншикову оставалось только выкручиваться. Но то палка о двух концах. Воистину: сказал бы словечко, да трость недалечко! С разумом надо, с разумом. Откинув окровавленное тряпьё носком сапога, тихонечко и делано присвистнул, а потом и театрально рассмеялся:

— Ловко мин херц! Я б не допёр… Ей, ей не допёр. Малец и малец… — воскликнул он. — А чтоб баба… При шпаге и пистолете. Вот тебе и Николка, заблудшая овца, — ядовито заметил он. — Прости, что называю вещи своими именами… Что ж ты мне об этом раньше-то не рассказал? Мог бы оказаться полезным. Осмелюсь сказать, из самых лучших побуждений. Сказать бы мог… Аль недоверие имеешь? — он, мотая затянутой в парик головой, тянул неожиданно обиженно просительным тоном. За что просил, о чём просил не понять, но был обижен. Оно и понятно, и объяснимо, проглядели, царь обвёл всех вокруг пальца. С большей, чем хотелось бы торопливостью, добавил:- Ты уверен в ней?

Меншиков трепался, а Пётру время пошло на пользу, он отошёл, стал мягче, иронически приподнял одну бровь. Улыбнулся загадочно. Хлопнул мельтешащего Алексашку по плечу. Отвёл в дальний угол. И поджав губы, довольно-таки скупо процедил:

— Ты… с кем говоришь? Забываешься?! — для устрашения вдруг вспыхнул он как порох и отходя:- Безусловно, — ответил односложно на заданный Меншиковым последний вопрос, но расщедрившись расширил платформу и произнёс:- Уверен, как в себе. Несёшь ровно с похмелья. Это только мой интерес. Заруби у себя на носу — она моя. Идею в голову влетевшую выкинь. Я разгадал её. Глаза не пяль и мечтать не смей. Этого я тебе не прощу. Язык болтать будет, вырву.

«Боже милостивый, ну и перспектива из-за такой пичужки», — закатил тот глаза. Так ещё с ним царь не говорил никогда.

Не давая Алексашке переступить с ноги на ногу, он подтолкнул его в спину. — Иди.

Светлейший с перепугу держался скромно. Движения его, как и слова были мягки. В ложбинке между бровей застряла какая-то важная мысль. Он никак не мог её поймать и вытащить на свет божий. Был в слишком большом унынии. Пётр без смеху не мог на друга своего смотреть.

— Дойдёшь, аль провожатого послать?

— Мин херц!.. Я не подозревал, — тянул перемежая унылые нотки с обиженными Алексашка, надеясь с достоинством выпутаться из сей истории. — Да я…

Пётр оборвав его продолжил разговор и свои наблюдения.

— Вот-вот, я знаю кто я. И поэтому слушай внимательно. Пойдёшь к себе и Шереметьева возьмёшь, а она переночует тут.

— А ты? — излишне поспешно спросил он. Не подумать не мог: «К некоторым судьба уж чересчур благосклонна, почему не ко мне… Хотя что плетёт мой поганый язык: кем был и кем стал. Но такая бабёнка и не моя…»

Но царь не склонен был в этот день на пыл и ссоры. Сказал просто:

— И я тоже…

Светлейший ждал продолжения. Пётр же помалкивал, не продолжая разговор, ожидая его реакции, чтоб поставить точку ответствуя как нужно. Алексашка был повергнут в смятение и обиженно засопел:

— Мин херц, вы же не хотите… Как прикажешь, — путался он.

Пётр обрубил рыкнув:

— Я уже приказал!..

Умеющий влезать без мыла Алексашка, но буксовавший теперь, стонал:

— Можешь не сомневаться во мне, мин херц. Я могу тебя понять!

Но на сей раз проверенная песня не прошла. Пётр рычал точно бешенный:

— Убирайся, пока окончательно не вывел меня из терпения!

Так закончился тот бестолковый разговор. Меншиков знал, что Пётр предательство Анны перенёс тяжело. Сам лично пытался не раз подсунуть женщину, но царь будто и не слышал его слов. А ведь нуждался в бабьей ласке, нет слов как. Такое напряжение, с каким жил он, надо было куда-то сбрасывать. Зная Петра предполагал, что абы кто на эту роль не подойдёт. Нужна не просто женщина, а подруга, соратница, и потом без любви он не подпустит её к себе. Голову сломал, где такую взять и вдруг, как гром среди ясного неба. Оказывается, возле Государя давно находится утешение. Женщина, вместившая в себя все эти пункты. Женщина, обладающая всем этим с лихвой. Нашёл он её сам, а никто ни сном, ни духом. Но она молода, справится ли с такой нелёгкой задачей? А они-то все зациклились на Анне и просмотрели, что делается под носом. Кто бы знал, как его эта ситуация раздражала.

Над всем этим он ломал голову, вышагивая с Петром в царский шатёр. Там уже ломились столы и гремела роговая музыка. Царя встретили приветствиями. Крики, шум продолжались почти до утра. Меншикова царь за проявленную храбрость назначил комендантом захваченной крепости. Алексашка цвёл. Пётр довольный и захмелевший несколько раз выходил из шатра. Пьяные офицеры думали по нужде и только Меншиков, щуря враз отрезвевшие глаза, догадывался куда тот ходил на самом деле. Пётр действительно навещал Кэт. Время действия морфия кончилось, и она пришла в себя. Он поил её оставленными лекарем порошками, проверял нет ли жара и выносил, закутав в свой плащ, по нужде. Касаясь хмельными губами её горячей щеки, спрашивал:

— Есть хочешь?

Она отрицательно качала головой, а он не слушая рокотал:

— Приду совсем, принесу. Поешь. И водки немного надо выпить…

Не удержавшись, поцеловал.

— Я не пью, государь, — прошептала она, сложив руки в мольбе.

— Катя, Питер! — пряча улыбку в уголке губ, настаивал он. — Да, ещё одно! Выпить надо, трясёт тебя всю.

— Питер, — колыхнулись её охваченные огнём маленькие губки. — Вы так любезны, но… я б не хотела, чтоб обо мне кто-то знал.

Брови Петра взлетели вверх.

— Почему?

— Тогда я не смогу быть около Ва… тебя.

Он, улыбаясь счастьем, нашёл её губы. Целовал долго, жадно… Задохнулся сам. Задушил её. Отлепив губы, обещал:

— Завтра я найду тебе новый мундир. До времени поостережемся. Все кто при этом деле был, будут молчать. А ты… Поверишь ли, яко люблю тебя никого не любил. Не сомневайся. Вот те крест, свет Катенька!

Его рука взметнулась над грудью и челом.

Она, обрадовавшись, поцеловала ему руку. Он поцеловал ей обе ладошки. Ему не хотелось вставать и уходить от неё, но он должен ещё хотя бы на пару часов пойти к офицерам, выигравшим ему сражение. Почти дойдя до выхода, он вернулся. Постояв в раздумье, опять присел. Наклонился и, собравшись с духом, спросил:

— Ты девица?

Она пунцово покраснела, мотнула головой и натянула на голову одеяло. Пётр откинул его. Нежно прикоснувшись к лепесткам губ, спросил опять:

— Любишь меня?

Девушка вновь кивнула.

— Быть со мной до конца хочешь? — смотрел он на неё просящими глазами.

Ответила без раздумий:

— Хочу! Очень, очень…

На его лице появилась довольная улыбка.

Кэт всегда была благодарна богу за малый дар — быть рядом с ним. Она не ждала большего и не готова к нему. Но от такого бесценного подарка судьбы свалившегося на неё, она тоже не в силах отказаться. Он вот взял и внёс в её жизнь любовь и надежду. Ей нравилось просто смотреть на него сильного, смелого и целеустремлённого, а сейчас он предлагает совершенно иное. Сердце от радости готово было выпрыгнуть… И она с покорностью ожидала того поворота судьбы, который должен был выпасть сейчас на её долю. А он заверял:

— Значит, так оно и будет. Дай срок обвенчаюсь. Царицей сделаю. А пока просто поверь. Я люблю тебя, лапонька, и очень хочу, чтоб ты мне поверила.

Он почти хрипел. А она, ничего не зная о том деликатном предмете, боялась. С отцом не поговоришь, женщин рядом нет… Правда, она читала индийские книги с картинками, спрашивать продажных женщин побоялась. Заподозрят ещё, у баб нюх иной нежели у мужчин… Кэт взяла его обе руки и, прижав к щекам, произнесла:

— Пётр, не волнуйся, это не важно. Главное — быть рядом с тобой. Только я…

Она не знала, как это сказать поутончённее. К счастью он всё понял, ободряюще улыбнулся.

— Не надо ломать головку. Тебе это ни к чему. Я мужик. Предоставь это мне. Мои проблемы.

Необычное состояние, состояние кружения долго не отпускало. Но когда первые восторги притупились, Кэт, разрываемая безумным волнением, тронула его за плечо. Еле слышно прошептала слова предупреждение:

— Моя вера и национальность может навредить твоим устремлениям и делам. — Произнесла их она серьёзно, оттенок беспокойства скрыть тоже не удалось. Только он отреагировал по-своему бурно. Вновь и вновь целуя её, повторял:

— Ерунда. Теперь я силён. Меня не так просто сковырнуть. Примешь православие, русское имя Катерина. Крёстным Алексей мой будет. Разберёмся. Отдыхай. Я солдату накажу, чтоб присмотрел за тобой. Сон твой и покой поберёг. Правда, боюсь здесь не вполне удобно тебе, но лучшего ничего я предложить на сегодня не могу. В моём шатре сама знаешь, скудно всё, по — солдатски.

Она начала горячо уверять его, что ей очень хорошо и благополучно, а он великодушен и любезен, но сил не было и получилось это у обессиленного тела не совсем понятно и членораздельно. Он притушил её старания горячим поцелуем, но она вновь выдавила из себя:

— Питер…

— Я скоро, ангел мой! Не гневайся, лежи, почивай.

Она взглянула на него очень серьёзно. На сей раз сил хватило сказать:

— Пожалуйста, не меняй свой расклад из-за меня. У тебя много дел. Я не хотела мешать.

Он белозубо улыбнулся:

— У меня появилось не менее важное дело — ты. Ты, это определённо самое лучшее моё приобретение из того, что я когда — либо имел. Катерина, поверь, ты изменила мою жизнь.

Ну конечно, конечно она ему верила… Ведь в той любви к нему, она готова стать даже его собственностью. У неё нет опыта поведения с мужчинами, но всем своим внутренним чувством она знает, что ему можно довериться и быть откровенной. Ведь после того, что он испытал от женщин, ему нужно понимание его дел, женская верность, преданность и безумная, но добрая любовь к нему.

Пётр вернулся к своим офицерам, сидел за столом, поднимал тосты и ждал момента, когда сможет уйти. Менялись свечи, блюда, а народ всё пировал. Кое — кто уже лежал носом на столе, кое-кого вытаскивали под мышки волоча шпорами по примятой траве и складывали на солому. Притворяющийся пьяным Меншиков заметил, как Пётр, набрав еды и захватив штоф с водкой, исчез. Он вышел следом и видел, как его высокая статная фигура, лавируя между шатрами, вынырнула у палатки Шереметьева. Алексашка сдвинул на затылок треуголку: «Втрескался, причём по уши! Вот это да!»

Спросив у солдата, как дела? Пётр услышал про жар и то, что пришлось поить много девушку водой, расстроился. Его выкрик:- «О проклятие!» Заплутался в ночи. Оттолкнув зазевавшегося служивого, рванул к Кэт. Так и есть, горит. Беспомощно огляделся. Доктора надо. В шатре темновато. Сам сменил оплывшие свечи. Отправил посыльного за медиком и велел помалкивать, если хочет в этой жизни кем-то стать и главное иметь во рту язык. Тот кивнул и нырнул в ночь. Пётр наклонился над ней. Девочка горела и просила пить. Потрескавшиеся от жары губы были сухи. Пришёл измученный доктор. Ему досталось лечить и своих и чужих. Оно и понятно, после штурма столько работы. Снял повязки. Посмотрел рану. Промыл и решил прижечь раскалённым ножом. Ворчал: — «Рана не опасная, а сколько возни». Чтоб не было слышно её крика, Пётр спрятал девичьи губки в свой рот, а туловище пригвоздил руками к кровати. Она не билась, а молча плакала. Доктор бинтовал, а Пётр, мешая нежность с волнением, целовал. Провожая медика, натолкнулся на поставленного им около входа солдата. Вынес ему еды, дал денег. Ещё раз попросил молчать и не меняться столько, сколько хватит сил. Тот, обмерев от счастья, обещал врасти в это место. Все боялись попасть под горячую руку царя, но выходит выпадает шанс угодить и под счастливую. Солдат прятал улыбку и выпячивал и так крутую грудь. Пётр, похлопав детинушку по крутым плечам, вернулся в шатёр. Налил из штофа водки и, протянув девушке, приказал выпить. Она, сделав маленький глоток, закашлялась. Горькая жидкость обожгла горло, она стала хватать воздух ртом, но становилось только горячее. Он не отступил и влил половину одним махом в неё. Остальное выпил сам. Она кашляла и задыхалась. «Зачем они это пьют?» Сунул ей под нос ломоть хлеба:- «Вдохни!» Протянул на серебряном блюде кусок мяса, ножку курицы, мочёное яблоко: — «Ешь». Кэт, вдохнула. Стало с дыханием полегче, но горечь во рту не прошла. Чтоб не обидеть его и заесть горечь, немного поклевала, отщипывая то от одного, то от другого. Ничего вкуснее до этого она не ела. Он довольно хмыкнул: — «Вот и молодец!» Выпитое спиртное заметно оживило её. Глаза блестели, а руки сами полезли из тепла. Ей хотелось непременно его коснуться, погладить. Царь раздевшись, нырнул к ней под одеяло. Подвинув горячее тело к себе, осторожно обнял. Вспомнив, как не раз подавности спал с ней то в лодке, то на берегу, рассмеялся.

Кэт насторожилась:

— Ты чего?

Открываться не хотелось, и он по отечески осадил:

— Ш-ш… Ничего спи.

Спать она не могла потому как дрожала. Он насторожился:

— Ты опять дрожишь? Тебя морозит?

— Скорее всего, это от твоих рук, — простучала она зубами.

Он замер, словно случайно обнаружил её возле себя, не сдержавшись, простонал у самых её губ:

— Господи, было ж всё так понятно, а я словно слепое котя…

— Это ты про меня?

— А то…

Он вспомнил эпизод в бане. Её нагую… и голова занялась огнём. «Вот слепой таракан! Голос же, руки, движения, лицо… и она так похожа на меня. Куда зенки прятал?»

Пётр маялся. Прилёг было на один бок, потом на другой. Ни с того ни с сего вскочив, несколько раз оббежал шатёр изнутри, пытаясь хоть как-то унять охватившее его волнение, поднял полог, выглянул, всполошив охрану. Наконец, вернулся к наблюдающей за ним в изумлении Кэт.

— Что случилось, Питер?

— Лежи, поправляйся, тебе надо одужить. Тебе непременно надо одужить и я сделаю для этого всё.

— Спасибо!

Пётр сам делал ей примочки и менял повязки. Иногда усталость брала верх и он тыкался в подушку проваливаясь в короткую дремоту. Голову опалило видение: охота и Меншиков вместо зверя палит в Катеньку. Пётр кричит, но язык будто олубенел, кинуться прикрыть, а ноги — столь послушные всегда — опутала немочь… Пётр очнулся, дико повёл головой. Кэт тихо лежала порочь. К чему бы снится тому сну? К рассвету температура спала. Катерине полегчало. Правда перехода ночи в утро она не заметила. Ей всё казалось, что за шатром вечер и она пыталась уложить его спать.

— Ну вот и, слава Богу! — обрадовался он трогая ей лоб. — Мне самое время идти Катенька, за тобой служивый присмотрит. Не бойся, его я предупредил. Думаю, он сам больше тебя боится. Еду я пришлю. Кипяток у него под рукой. Лежи себе сны смотри. Одеяло тёплое, лёгкое. Старик никак без тепла уже не может. Но в данном случае нам его запасы на руку.

В лагере горнист играл подъём. Звуки трубы взмыли к тухшим под напором рассвета звёздам и погасли. Шум у входа и голос Алексашки поторопили Петра.

— Мин херц! Мин херц! — хрипел Меншиков, не смея переступить порог шатра и нервно теребя шейный платок.

Пётр, чертыхнувшись и оставив поцелуй на её ещё горячем ротике, заторопился.

Выйдя гаркнул:

— Не ори, водяных разбудишь.

Денщик подал начищенные ботфорты и чистую рубашку с камзолом. Пётр натянул с помощью Алексашки всё это на себя и подставил руки под умывание. Вытерев лицо и руки полотенцем, кинул его денщику и, подозвав охранявшего Кэт солдата, дал распоряжение служивому насчёт девушки. Проделав всё это, развернулся к терпеливо топтавшемуся Меншикову. «Надо его спровадить куда-то», — решил для себя он и начал действовать. Но Меншиков не лыком шит мужик тёртый по делу и без него, тянул время. Не выдержав его прохлажданий, царь оставил мысль о завтраке и подтолкнул Алексашку:

— Иди чего ртом мух ловишь их здесь пропасть. Живот набьёшь, отравой.

— А завтракать не будем?… — канючил Меншиков.

— Я нет, а тебя кормить — время у меня нет.

Алексашка даже не смог выдавить из себя улыбку.

Денщик кричал вдогонку о завтраке, но Пётр только нетерпеливо махнул рукой. А Алексашка, заглядывая в глаза, тараторил:

— Мин херц, я весь в догадках. Какой-то ты…

Пётр гоготнул:

— Угадал?

Меншиков не жалеюче трахнул ладонью по своему лбу.

— Голову сломал.

Пётр, встав столбом, покрутил его парик. Рокотнул:

— Не врёшь, скрутил — таки с места. Вишь, как гуляет, туда-сюда… Аль, не велика для тебя потеря… Ты и без неё жить умеешь.

Алексашка став краснее варёного рака не знал, что подумать и, нарываясь на объяснение, ловил взгляд царя. Их глаза с царём встретились, но он так и не смог понять, действительно ли увидел в них весёлую улыбку, или то была злость. Со своей же стороны, Меншиков умудрился изобразить обиду. Но настаивать, не смел. Царь впервые не пускал никого в свою тайну. Пётр на миг остановился, всмотрелся из-под руки в дымившуюся крепость, перевёл взгляд на лагерь. Пушкари, выспавшись, начищали пушки. Драгуны суетились у коновязи. Дымили кухни. Солдаты мылись и стирались у воды. Мирное утро. О жаркой баталии напоминает пролом в стене, да запах гари и дыма. Были ещё и убитые. Их нужно было предать земле. Они честно выполнили свой солдатский долг перед Россией. Будут рассветы, будут тихие зорьки, но не встанут они из этой ставшей снова русской земли. Пётр вздохнул и направился к боту. Меншиков потопал следом. После сказочного обнаружения в образе царского писаря женщину Меншиков был не в себе. Это открытие настолько вывело его из себя, что теперь он не мог ни с аппетитом есть, ни сладко спать, ни заниматься делом. Чёрт возьми, он никак не мог оправдать себя. Проморгал. Упустил. У него даже не было никаких предположений на её счёт. Как мог просмотреть?! Осторожно спросил, чтоб провести разведку.

— Мин херц, ты с войском в обратную дорогу, а раненных здесь лечиться оставишь?

Он хотел спросить про женщину, но оставил на потом тот вопрос.

Пётр усмехнулся.

— Правильно мыслишь.

Алексашка только собрался с духом, чтоб продолжить разговор, но царь предупредительно поднял руку — помолчи.

Когда царь продолжил разговор удивился. Пётр повернулся в полуоборота и, не дав ему раскрыть рот, сказал:

— Отправишь её в свой дом. Понял?

У Меншикова вылезли на лоб глаза. Не ослышался ли. На лице тут же отразилось меняя краски потрясение и недоверие.

— Ко мне? В Москву? — почти выкрикнул он. Горячность придала дрожь его голосу. В голове понеслось: «Надоела, отказался… неужели подарит мне? А может быть всё не так опасно с той зазнобой, как я себе намалевал?» — Нет, действительно?

Царь посмотрел на него с любопытством.

— Конечно тебе. Ты ж у нас джентльмен. А настоящий джентльмен должен позаботиться о даме попавшей в беду, предоставить ей защиту, чтоб она чувствовала себя в безопасности и кров…

Не замечая опасного блеска в глазах царя, Меншиков, туша свет радости в своих глазах, неблагоразумно засуетился:

— Ну да… Конечно… Так и есть…

Только Пётр, остановившись и облокотившись на угол серого невзрачного здания, продолжая глядеть в его лицо, быстро опустил своего любимца с облаков на место.

— Не пускай слюни. Это пока ты здесь, — насмешливо произнёс он и пошёл дальше.

Меншиков не успел скрыть за улыбкой ужас: «Подразнил и отбирает».

— А потом? — таращился на него обмякнув Алексашка.

Пётр усмехнувшись, пошёл вперёд. Ответил не оборачиваясь.

— Вернёмся, я разберусь.

Меншиков даже не пытаясь спрятать разочарование, усмехнулся:

— Мин херц, ты в своём духе посадить на облако, а потом спихнуть…

Царь, недовольно поморщившись, посмотрел на него.

— Пошёл к чёрту! — сквозь зубы поцедил он. — Болтаешь много. Считай, за вчерашнее твоё геройство спускаю тебе то с рук. День-то сегодня какой. Виктория! Победа! Ладно. Гонца в Москву пошлите. Пусть порадуются.

Меншиков рисуясь, со скучающим видом лениво заявил:

— Уже…

— Сгинь с глаз моих!

На том и обмелел разговор. Пётр, удовлетворённо хмыкнув, обнял Алексашку за плечи, легко притянул к себе: «Ничего не скажешь, расторопен стервец! За что и люблю». Меншиков же чесал макушку. Горячность Петра доказывала кое — что. Как раз то, на что он подумал и что ему больше всего не нравилось. По — всему похоже, что Пётр любил её. Этого Алексашке только не хватало. Проморгать девицу, светлейший был посрамлён.

Орешек стал Шлиссельбургом. То есть ключ — городом. Улицы прибрали. Мёртвых похоронили. Навели кое — какой порядок. Успокоили жителей. Пётр прошёл по улицам. Постоял на башне. Посмотрел вдаль. Простор. Работы не початый край. А если не успеет сам, то кто встанет у руля России? На Алексея надежды нет. Слаб духом, ленив. Пробовал держать около себя. Ни в какую, под любым предлогом удрать. Дела по душе себе так и не нашёл. Во всём скучно ему. Болтается его тело и душа между праздной жизнью и одиночеством. Это не царь для России. Если б не пагубное влияние матери пытающейся настроить его против отца, может быть и сдвинулось бы с мёртвой точки. Но Алексей привязан к Евдокии и её родне. Тайно исподтишка, но общается. Да и это не всё. Очень похоже, что кто-то третий играет с Алексеем свою игру. Ведь Пётр старается, держит его около себя, пытается заинтересовать, а тот глух ко всему. Водит им сила, что мечтает свалить Петра. Катенька! Катерина должна подарить ему детей. Как знать, а вдруг среди них будет тот, кто продолжит его дело?!

Первое, что сделала, Кэт поднявшись с постели, это подошла к зеркалу, нашла расчёску и гребень и стала приводить в порядок свои растрёпанные волосы. Зеркало отражало не безусого солдатика или чумазого мальчишку, а девушку. Как Кэт давно хотелось ей вновь стать! Как она безнадёжно мечтала об этом! И вот серебро отражает пусть бледную, но милую мордашку. Она и Пётр — это безумие. Но именно это безумие называется её счастьем!

Вечером при подглядывании луны и развешанных ею фонарей из звёзд, он гулял с ней по лесу. Большая часть войск ушли в крепость. Шереметьев, Меньшиков все там. С ним небольшой отряд. Он специально остался здесь, чтоб побыть с ней подальше ото всех. Никому и на ум не падёт — гуляет государь со своим маленьким воспитанником. Она положила горячую ладонь на холодную руку Петра и шла вместе с ним по дорожке. Кэт была слишком смущена, чтоб поднять глаза. Он легонько сжимал её здоровую руку, и они не замечая шуршания под ногами, топтали опавшие листья. А в чаще он сделал шаг к ней и, протянув ладонь, подхватил девушку на руки и жарко, до безумия целовал. Не живая от счастья Кэт с трепетом принимала все его ласки. Опуская её на бревно рядом с огромным деревом, прятал в тепло своих рук и ворковал, ворковал… Кэт, виновато улыбалась, перебирая его кудри, неумело целовала. Пугала своя неопытность. «А вдруг я ему буду не интересна и он меня бросит поняв, что я не опытна в любовных делах?» Но надо решаться, раз он сходит рядом с ней с ума. Огонь от него пышет такой, что его пламя лижет её. Они сидят рядышком на поваленном дереве. Она гладит ладошкой ткань мундира на его груди и, набираясь решительности и смелости, кладёт голову на его плечо. Она больше не желала думать о том, в чём утопит её молва — в безвозвратных глубинах порока. Это только её жизнь и только её груз.

— Ты устал, пойдём спать?! — под шорох опавших листьев, шепчет, почти касаясь его губ, она. Кэт повернулась к нему, глаза её наполнились слезами, голос дрожал он волнения.

Он восторженно наблюдает за каждым её движением, ловит слова. Сердце его не выдерживает. Оно разрывается. Не понять, куда она клонит, он не может. Потому резко наклоняется и целует её в губы, пригвождая к месту не позволяя ей подняться. Целовал ещё и ещё… Потом он сам помог ей подняться. Все барьеры рухнули, а страхи улетели в тартарары от сильных и таких нежных рук, ласковых прикосновений, убаюкивающего голоса и страстных губ.

— Ты позволишь мне любить тебя? — обратился он к ней.

Она подняла на него сияющие глаза и прижала руки к груди.

— Питер, ты знаешь, что да.

На устах Петра блуждает виновато — глуповатая счастливая улыбка, он пытается смести её, но не выходит. Она играет на губах, в живых глазах ставших в один миг яркими, яркими. Он наклоняется к лицу Кэт и шепчет:

— Я чувствую себя от счастья глупым — глупым, лёгким-лёгким. Кажется, ветер подует и меня унесёт.

Кэт не убирает лица, не отводит взгляда, а, наоборот, делает шаг на встречу и открывает душу. Она знает его на столько, что уверена в нём в главном: он не бросит и не испоганит её. Её губки отвечают:

— А я себя невозможно тяжёлой, набитой счастьем, как золотыми монетами по самую макушку. Упаду в воду и буль-буль утону. Что лучше?

Она выросла на его руках. Он больше не копался в себе. Ведь этот ребёнок ждал и любил только его. Таким, каким он был. Не лучше. С ней не надо ломать себя и притворяться, как то было с Анной. Какой есть. Она видела его всяким и всё равно любила. Правда, это не совсем честно по отношению к ней и ему самому такое положение вещей не нравится, но выбора у них нет, судьба поставила перед фактом… Всю обратную дорогу он внимательно смотрел на неё пытаясь найти на её смущённом личике сомнение, неуверенность, но нет, оно сияло решимостью.

Тем временем, ночь тёмным крылом пала окрест. Остановились у солдатского костра, оба молчали уставившись в огонь. Глаза Кэт горели, а царь задумчиво глядел на исчезающие искры, которые превращаясь в пепел оседали на всё вокруг, разрисовывая серым цветом. Только раз его взгляд коснулся Кэт. Он в своих мыслях забежал вперёд, позволив представить себе, как это сейчас с ней будет и что ощутит она от первой близости с мужчиной, которого желала всё время… Про себя он не думал, разве может быть с этим ангелом ему не чудесно… Да и разве не сгорал он рядом с ней как свечка, узнав правду про то, кто она на самом деле.

Они вернулись в шатёр. Пётр зажёг свечу, задраил вход. Кэт села на ложе. Пётр упал рядом на колени и стянул с её маленьких ножек сапожки. Она откинула шляпу и развязала с его шеи платок. Её глаза блестели.

— Ну вот…

— Катерина!.. — прохрипел обожжённый горячей волной он.

— Ничего не говори. Ты ж мечтал иметь женщину только свою. Женщину, которая не обманет, не предаст, до последнего вздоха будет с тобой, для которой ты единственный мужчина на свете. Вот теперь будешь иметь.

Он, рыча, снимал с неё мужской военный мундир. Кэт, перемежая бледность страха с краской смущения и тайны, позволяла делать это. А когда его руки забравшись под короткую рубашку скользнули по её дрожащему телу, страхи улетучились и она позволила делать с собой всё… Мир, который находится за шатром, перестал для неё существовать. Она стала его женщиной. Кэт стала иной. Она отдавалась ему всем существом и получала от близости с ним подарок — наслаждение. Её руки нежно обвивают его шею, губы целуют всё, что попадается на их пути. Он не смеётся над её неловкостью и неумением, а замирает от восторга. Всё, что делал он с ней, ей нравилось. Она, теряя разум, вновь и вновь обнимала его. Да! Да! Да! Он до безумия любит её — и с этим уже ничего не поделать! Как давно это произошло? Трудно сказать, но это и неважно. Уткнувшись лицом ему в плечо, она уснула. Рассвет застал её на горячей груди его. Она любит этого мужчину. Любит давно и безнадёжно. Любит звук его голоса. Его походку. Запах его любит. Она счастлива и благодарит бога, что всё это произошло с ней. Проснувшись, он боялся пошевелиться, чтоб не разбудить её. Оба ждали той минуты, когда придётся посмотреть в глаза друг друга. И она настала, как её минуешь.

— Я не был груб? Не обидел тебя?

Кэт протестующе замотала головой. Всё было чудесно.

— Катерина, теперь это самое любимое моё имя, — встречая её взгляд улыбкой, сообщил Пётр. — Построю бригантину, лёгкую, красивую, твоим именем назову.

Во всём ощущалась лёгкость. Неужели ж он по уши, как мальчишка, влюбился в неё. Ведь то, что он долго пытался скрыть от самого себя — очевидно? Он любит эту такую маленькую и такую сильную девочку.

Её горячий шёпот убеждал его:

— А моё всегда было Питер.

— Катя, — наклонился он над ней легко покусывая зацелованные за ночь губки, — когда всё это началось?

Какое-то время он даже пытался смотреть на неё, усердно пробуя что-то там для себя рассмотреть. Как бы ему хотелось дать ей покоя и надёжности, но он знает, что это сейчас невозможно.

Наверное, это не самый подходящий момент для такого разговора. Но какой есть… Она, спрятавшись к нему под мышку, оттуда проворковала:

— С самого первого раза, как только тебя увидела.

Он удивился:

— Ты ж крошка была? Сам на плече таскал…

— Значит, не очень, если хотела быть всегда рядом с тобой. Всегда. Везде. Я не пожелала вернуться к себе в Голландию и без малейшей надежды получить тебя, обрекла здесь себя на мужское платье. Я выучила ваш язык, немного письмо. Трудновато. Полюбила всё то, что ты любишь.

Где-то в глубине души почувствовал себя страшно польщённым. Но пряча это, всё-таки взрослый мужик, радоваться пацаном неудобно, спросил о другом, ему совершенно не понятным. Это объяснимо он боялся нарваться вновь на лживую деревяшку. Хотя понимал — это не тот случай. Ведь про Кэт он знал всё. Однако уступая гложущему его червяку, тут же насторожился:

— Но почему ты в таком случае отправляла меня к жене?

— Тебе было плохо, больно, мне было жаль тебя. Хотела, чтоб был счастлив, — честно призналась она.

Пётр немало был удивлён.

— Даже ценой своего несчастья?

— Даже такой ценой.

Он был сражён. Когда человек жертвует ради другого человека чем-то — это очень важно и о многом говорит. Опять же, легко, не ломаясь и ничего для себя не выторговывая, она стала его любовницей. Он ловил хоть тень замешательства на её лице, но глаза смотрели на него спокойно и безо всякой тревоги.

Их счастье продолжалось неделю. Уходил рано, когда над крепостью вставал солнечно — студёный день. Сбивая ботфортами холодную росу с трав и поздних цветов, шёл делать обход войск. Днём Пётр занимался крепостью, делами. Встречался с господами послами. Понаехало много иноземцев посмотреть, воочию убедиться, что крепость пала. Пётр ничего не делал просто так. Пусть смотрят, планируют, а мы сами с усами. Сделаем ход конём. Тем конём должны стать не только военно — морские силы, но и торговый флот. Поправляя парики, заморские гости цокали языками. Если царь Пётр выполнит хотя бы часть намеченного, шведам придётся худо. Это для заморских держав плохо. Сильная Россия не нужна никому. Каждый со своей надеждой ждал решительных действий шведских войск. Успехи, одержанные русской армией, считали временными.

Дел-дел! Возвращался к ней, когда горнист в лагере играл отбой. Она с нетерпением ждала той минуты, когда звуки трубы взмыв среди темноты погаснут в полосе леса. Ночь купала в своей неге их двоих. Иногда он не выдерживал и приносился средь бела дня. Глаза его горели, лицо таило счастливую улыбку. Иногда едучи стремя в стремя они устремлялись в лесную чащу… Но странное поведение царя и увлечение им своим воспитанником не могло не остаться не замеченным. Кэт бывала в крепости. Передвигалась по лагерю. Бывало, что их дороги пересекались и Пётр, забывшись, хватал Кэт за пальчики, целовал висок. Тащил в приспособленный под его кабинет дом. Народ непонимающе лупил глаза, а Меншиков, покрякивая в кулак, сипел:

— Мин херц, ты валишь народ на повал. Свалилась проблема как снег в ясную погоду. Или объяви её бабой, или сделай, как задумал: отправь ко мне.

«Отправить?!» Пётр пришёл в ужас от такой перспективы, он переступил с ноги на ногу, но рта пока не раскрыл, продолжая смотреть в глаза собеседнику. Попривыкнув к нежной девушке, он не готов был к разлуке. Да, да…Представить себе уже не мог, как будет обходиться без неё.

Пётр задумчиво покусал губу. Всучил кулаком в ствол сосны, но вынужден был признать, что Алексашка прав. Как ни верти, а отправлять надо. Надо! Он внезапно отведя взгляд и смотря куда-то в сторону, мимо Алексашки, буркнул:

— Ладно, готовь сопровождение. Того здоровяка, что её сторожил, в обоз включи.

У Меншикова застыло лицо: «Для чего?» Пётр гаркнул:

— Что смотришь, выполняй…

Светлейший медленно, с натугой побагровел.

— Сделаю, мин херц, без вопросов, только зачем того?…

Пётр поднял бровь.

— Ты ж сказал — без вопросов…

Нет, не выбухнул. Он позволил другу высказаться. Меншиков тут же воспользовался этим, прищурив глаза, расплылся в улыбке.

— Ну тык… Не перестарался ли ты? Молодец, а она девица…

Чтоб так уж не распирало Алексашку, Пётр решил объясниться:

— Всё проще простого. Во-первых, не соблазнится здесь болтать. Он единственный человек в курсе тайны.

— А во-вторых? — вскинул горящие хитростью и любопытством глаза Меншиков.

Пётр раскурил и пососал трубку, долго смотрит в землю, окутываясь дымом.

— Он надёжен я чую. По всему вижу детина не глупый. Дай ему офицерский чин, — велел царь. — Это научит его держать язык на привязи. И не ловчи, я проверю.

— Мне-то что, я сделаю коль велишь…,- пожал плечами, чертя носком сапога на земле кружки Данилович.

Пётр покосился: «Вот чертяка! Пойми, где язвит, а где нет…»

Но светлейшему было не до язв. Меншиков пребывал в большой растерянности. Всему виной уверенность Петра. Почему-то именно она нервировала его сильнее всего. Всё было туманно и не понятно, а он к такому не привык. Судьба вскинула его на самый верх. Он ввязался в большую игру. У него поначалу маленькие планы разрослись до страшно об этом подумать чего… Вот за это он и не щадит себя. Пётр и его замыслы — это дорожка к своей, его Алексашке, цели. Для России просто выгодно, что его интересы пока совпадают с ней, то есть этой его дорожкой. Всё шло, как по маслу. Чтоб быть рядом, он убрал от царя всех: жену, Анну, а вот сейчас творилось что-то непонятное… Хотя девка что надо. Она не тощая вобла Анхен. И умна… Он бы сам пустился с ней со всем удовольствием во всё тяжкое, но… Голос Петра вернул его в реальность:

— Вот именно велю, — припечатал царь.

— Но с медовым цветком поодаль и такой жеребец… Не боисся? — продолжил тот пропуская мимо ушей последние слова царя. Конечно, с его стороны это было ужасно гадко цеплять Петра за такие больные струны, но сил сдержать себя не нашлось.

Пётр, слушая своего любимца вполуха, всё же встал, оценил носы своих сапог, покачался и выдохнул:

— Кряхтел, пыхтел и выдал… — перекривился Пётр. — А если на духу… Боюсь. Не за неё. Здесь точно — девочке нужен я. За него боюсь. Если дурак, соблазниться может. Тогда его убью. Выдюжит: со мной будет. И ты не смей думать про неё. Вижу, как слюни жуёшь.

— Я то что, мин херц. Знаешь же, сделаю, как велишь. Разве ж на меня нельзя положиться… — зашмыгал носом суетясь Алексашка. — Но заводная же сатана! Так морочить всех…

— Что? — рявкнул, пряча улыбку Пётр. «Тут Алексашка прав. Только подумаю и горю! Анна против неё холодный лягушонок».

Меншиков расплылся в притворной улыбке.

Пётр на Алексашкино счастье не ждал от него чего-то необычного и воспринимал его таким, какой он есть. То есть всяким. Пётр знал твёрдо — вреда от Меншикова Кэт не случится, не посмеет, а всё остальное он от него перемелет. Он зорко следил за его растущим, как на дрожжах богатством, время от времени отстёгивая от него в государственную казну. Алексашка сопел, но воровать не прекращал.

Вот и сейчас Алексашка картинно вздохнул и мыркнул:

— Что делают сладкие барышни с нашим братом, прямо беда!

Пётр ошибался в своей уверенности к Алексашке. Меншиков был уже не тот. Да он по-прежнему играл в раба царя, но матёрый, богатый и хитрый, светлейший осторожно шёл к цели. Деньги и власть раскрывали перед ним все двери, сгибая спины и заставляя тайно и слепо работать на него людей. Меншиков опять покидал в голове мысли: как подобраться к этой девчонке? Это сейчас для него проблема номер один. Сделал попытку подкупить охранника Кэт, но впервые вышла осечка, ему это не удалось. Тогда подослал к нему убийц. Появился повод подставить своего человека. Но богатырь расправился с ними. Светлейший был в растерянности. Добраться до Кэт оказалось не так просто. Глядя на неё, он испытывал непонятные ощущения. Помимо упрямства в этой девушке было что-то такое, что его не на шутку пугало и раздражало. Она вела себя с ним настороженно и холодно, словно опасаясь. Возможно, женское чутьё опасности. У баб случается. Надо приложить силы, но с этим разобраться.

Пётр день провёл в метаниях. Он пытался решить мучивший его вопрос. Это как сказать Кэт о предстоящей разлуке. От намечавшегося разговора у него было не самое лучшее настроение. Сразу не решился, тянул, лишь за полночь он объявил Катерине о своём решении. Встрепенулась и в слёзы. Надежды на то, что он оставит её рядом с собой, не оправдались, и ей бы следовало это предвидеть. Покидать Петра не хотелось. Зачем ей это нужно делать она тоже не понимала. Пётр, как мог принялся утешать, терпеливо объясняя:

— Катенька пойми, я и так ввёл народ в удивление. Шепчутся по углам, мол, царь с мужиком живёт. Сама ж знаешь: нашим лишь бы что болтать. Замутят покруче стрельцов.

— Давай я в женское платье наряжусь. Скажешь, служанку взял, — замолчала она, глотая слёзы и осторожно поглаживая ямочку разделяющую его грудь.

Пётр приподнялся на локте и, заметив, как в глазах её блестят невыплаканные слёзы, а губы дрожат, жёстко сказал:

— Ни за что. Ты оказала мне честь быть только моей… Любить меня. Твоё имя паскудить не дам.

Кэт понимала и принимала нелёгкую реальность, испытывая тупую и безнадёжную боль. Вздохнув, она невесело улыбнулась уголками губ. И совершенно без тени стыда, но дрожащим от волнения голосом прошептала:

— Мне совсем неважно, что со мной потом случиться. Я властна над собой и своей жизнью. На Московии любят поговорить, ты не справишься с языками и баснями. Придумают такое, что нам и на голову не придёт.

Он понимал, что она права. Но если б дело было только в этом. Понимал и то, что ей придётся столкнуться людской яростью и презрением. Её будут просто третировать, как заблудшую овцу. Ей предстоит терпеть душевные муки и жить в мире постоянных оскорблений и ежедневных упрёков. В глазах людей ей суждено стать падшей женщиной, матерью его незаконнорожденных детей. Выдержит ли? Как ослабить её груз? Петрово круглое лицо построжало. Поэтому и пробубнил:

— Языки поотрубаю, а коли мало, так и головы полетят.

Он очень надеялся, что девочка выдержит всё это. Спектакль с переодеванием закалил её. Он будет помогать ей, прикроет собой, защитит, но это не всё… Главное, чтоб выдержала и спокойно прошла через всё это она сама. А что касается его, то он будет жить так, как ему хочется. И так как он пожелает. Больше ему никто не указ.

Он положил руку ей под голову и поправил одеяло.

Кэт поцеловала его плечо и прижалась щекой к его руке.

— Зачем? Они нам не помешают. Пусть себе болтают. Мы — то знаем всё про себя. — Она помолчала и, прижавшись к нему теснее щекой, сказала:- Питер, я не смогу без тебя. Оставь меня рядом, пожалуйста.

«Пожалела?!» Он подумал, что у неё очень хороший характер и отнёсся к её волнению в связи с последними событиями с пониманием, но уступать не собирался. Пётр погладил пальцами её розовую щёчку с ямочкой. Забрал в плен своей ладони её маленькую ручку. «Как хороша!»

— Мне будет, свет мой, не легче. Надо потерпеть, Катенька. Скоро закруглимся здесь с делами и я вернусь в Москву. Наша разлука не будет долгой. Главное — ты ничего и никого не бойся, через меня им не перешагнуть. Ни на какие выпады очень прошу не реагируй. Ты моя… жена и под моей защитой.

Она не согласилась с ним, улыбаясь про себя. «Жена?» О, нет, нет! Она, конечно, польщена, но это очень ответственно и не по её статусу, скорее всего, царь в порыве сказал. Такое его обещание сильно взволновало Кэт, но не обнадёжила. Она, деликатно изобразив непонимание, сказала о другом.

— Надеюсь, я не испортила тебе жизнь и не поломала планов?…

Его позабавил такой её наивный ход. Он, разгадав по зардевшимся щёчкам её «планы» улыбнулся и с такой силой прижал девчушку к себе, что она чуть не вскрикнула и сказал лишь одно слово, но так, что уточнять не захотелось.

— Глупышка… Люблю тебя свет мой. Отныне дорожки наших жизней пойдут рядом.

Великодушно признав его право над собой, прошептала:

— Я постараюсь скрасить тебе её…

Он поцеловал её ладошки.

— Катенька, богиня моя, вместе на всю жизнь, но сейчас ты вернёшься в Белокаменную.

Какое-то время она молча изучающе смотрела на него, словно бы решая, сможет ли его переубедить.

— Хорошо, — наконец-то говорит она мягко. — Я отправлюсь к отцу.

Он прекрасно контролировал себя, но всё равно ответ получился немного поспешным и резковатым:

— Нет, ты поедешь и останешься до моего приезда в доме Меншикова.

Её ресницы испуганными птицами метнулись вверх. Брови выгнулись.

— Зачем?

Напугал. Он понял это и, поколебавшись, пустился в объяснения:

— Мне спокойнее. Там тебя никто не обидит. Плут Алексашка будет здесь со мной. Ты в его хоромах хозяйка. Не ограничивай себя ни в чём. К отцу отправимся вместе. Я должен с ним объясниться. Сам объясниться, понимаешь?! Надеюсь, он нас поймёт и примет всё, как есть.

Почувствовав мягко виноватый тон, она сделала попытку отыграть положение. Уж очень не хотелось ей связывать себя с именем Меншикова. Пошлёт людей, предупредит, настроит каверз… Возможно ей ещё удастся спасти своё право. И она осторожно просит:

— Может лучше к от…

Эта реплика вызвала неудовольствие царя. И Пётр, перебив её, грозно выговорил:

— Сделаешь, как сказал… — И уже мягче. — Пожалуйста! Так лучше для тебя… Там другие условия и жизнь вовсе не похожа на ту, к чему ты привыкла. Настоятельно прошу пожалеть меня и избавить от дальнейшего объяснения.

Это было скрытое предложение помалкивать и выполнять приказ. Угроза. Это тоже был Пётр, которого Кэт знала и любила. Заметив, как кривятся уголки его рта, больше она не спорила. Значит, он так решил и его не свернуть. Так что лучше не напоминать про то лишний раз, не травить государево сердце. Кэт вздохнула очень глубоко и дрожа согласно кивнула. Придётся быть очень не просто осторожной, а начеку.

У влюблённых оставалось не так много времени, чтоб тратить его на пустое препирательство. Они прощались до рассвета. Пётр улыбался и, скрывая свою вину, высказался немного насмешливо:

— В карете по дороге выспишься.

Утром чуть свет подошла к шатру карета Шереметьева, запряжённая четвёркой сильных лошадей. Он хотел, чтоб Кэт не слишком утомилась в дороге. Считал, что в обозе ей будет сподручно не надо отдыхать беспокоясь за безопасность где-то возле дороги. Погода была пасмурной. Под ветром гудел лес. Было немного тревожно. Меншиков тут как тут стоял рядом и внимательно наблюдал за происходящим. Он не просто одарил её жёстким взглядом, а рассматривал её. Заметив это, Кэт приподняла подбородок и сделала вид, что её совсем не интересует это исследование. Чёрт бы его побрал, этого Меншикова, что у него там на уме? Она даже не улыбнулась ему, а смотрела так рассеянно, как будто с трудом вспоминая, где же она его видела и видела ли вообще. Кэт боялась, что не удержавшись в рамках приличия, продемонстрирует свою ненависть к Меншикову. Надо попридержать свой язык и приструнить воинственный пыл, укорила она себя, не хватало ещё нарваться на не довольствие царя. Пётр вывел её сам и проводил к карете. В первых лучах рассвета, долго смотрел на её бледное, спрятанное в тени треуголки, лицо. В затянутую офицерский мундир фигурку. Он хотел впитать каждую секунду, проведённую с ней! Она, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щёку, быстро обняла и отвернулась. На большее не решилась. Её глаза опять наполнились слезами. Он произнося последние слова прощания, сжал её руку. Усаживая и загородив собой вход, крепко поцеловал. Больше не глядя закрыл дверцу. Потом рванул её вновь, нырнул внутрь кареты, обнял её и поцеловал долгим нежным поцелуем. Губы коснулись плеча, локтя, ладошки и застыли на кончиках пальцев. Алексашка не выдержав, потянул его за кафтан. Тот пнул светлейшего ногой, но вылез. Кэт осталась в карете, прижимая к глазам его носовой платок. Он подозвал почти незаметным движением пальца сопровождающего и принялся что-то шептать на ухо. Подлетевшему, выбранному в охрану служивому наказал глядеть в оба. Тот щёлкнул каблуками. Шпоры весело в тон настроению солдата зазвенели. Пётр протянул ему кошелёк:- «На дорогу! Что останется твоё». Служивый расплылся в улыбке. Такое доверие. Разве он не догадывается, что попал в фортуну. Да он расстарается, и непременно доставит женщину в целости и сохранности. Ведь за неё голубушку и его молчание Пётр одарил его офицерским чином. Разве он не понимает. Волосок не упадёт с её головы. А он сам, на счёт неё, могила. Вон по лагерю слушок ползёт, мол, Пётр пареньком тешится. А ещё говорят, у Шереметьева полонянку отнял. Одна сплетня накрывает другую. Он знает, что всё ерунда, но молчит. Зачем болтать, если то молчание золотое. А милость Петра отработает. Ей-ей, всё будет чинно и благородно.

Настало время отправляться в путь. Пётр щёлкнул пальцами. Карета тронулась вслед за обозом. Кэт прильнула к окошку, чтобы в последний раз посмотреть на Петра.

Не любящий бездействия Пётр, на этот раз врос в землю, уходить не торопился. Картина отъезда вызвала в нём дурные предчувствия. Не поддаваясь настроению, он принялся себя охлаждать. «Похоже, детина не глупый, дров не наломает, — успокоился немного Пётр. — Да и Кэт просто так не сдастся». Кэт не выдерживает и машет рукой. Он ей тоже машет на прощание. Обоз ушёл. Пётр долго смотрел вслед. Ему будет не просто без неё, но наличие стольких дел почти не оставляло ему времени на переживания и не давало никакой возможности хандре распустить свои щупальцы. Меншиков, не выдержав, тронул за рукав:

— Чай всю ночь не спал. Шалунья как пить дать не давала. Иди, отдохни, а я в крепость наведаюсь.

Ни одна жилка на бледном лице не дрогнула. Знал, что друг любезный ухмыляется. Отвечал уклончиво и в общих чертах.

— Верно, не спал, — невозмутимо согласился Пётр, — но сейчас не усну. Пойдём, пройдёмся по крепости. Покажешь, что ты там намудрил.

Мрачный взгляд был брошен на Петра. Меншиков кипел, но всячески скрывал то, под чем-то подобие улыбки. Как она выручает. Теперь он знал, что те, кто всё время улыбаются на самом деле — злее не бывает. Больше всего его бесило сознание того, насколько Петру нравится девчонка. Как он проник к ней чувством и доверием. Ну и ну! Вон как тяжело с ней расставался! Так ведь и чёрте до чего дело может дойти… Как же он, Меншиков, просмотрел её… А каким презрительным и высокомерным взглядом она по нему, Алексашке, прошлась… Как была предельно вежлива. Обычно дамы не вздёргивали перед ним подбородок. Могли улыбнуться, могли, не замечать, но, чтоб так…

— Ох как она тебя скрутила, мин херц, должно быть страх как сладка?! — не выдерживает он через несколько шагов молчанки.

— Чего плетёшь, дурень?! Опомнись!

— Во-во угадал.

Пётр не тороплив в шаге, мрачен, сверлит его разгневанным взглядом и криво ухмыляется:

— Какого чёрта ты про неё, да про неё. А, понял, прилипла, у тебя с языка она не спадает, никак попробовать хошь? Хошь? Так как?!

Да никак, не готовый к такой атаке Алексашка поперхнулся, побелел как мел и, выкручиваясь ужом, захохотал. Сердце кольнуло: «Царь с этой ведьмой не похож на себя. След быть осторожным. Вон вспыхивает яко ракета, ей-ей учинит мордоворот». Он уже достаточно знал женщин, но эта… Замечание царя было настолько прямым и справедливым, что он не нашёлся, как ответить и после смеха. Самый раз прикинуться побитой собакой. Бубнил плаксиво:- «Мин херц, грех на душу не приму!» Не слушая Пётр, подтолкнув его в лодку, напомнил про дела:

— Вот сейчас посмотрим что ты намудрил и стоит ли по этому поводу нам так веселиться. Грабёж и разбой прекратил? Объяви под страхом смерти: никаких грабежей и насилий… — его кулак просвистел против носа Меншикова. — Ропота против русского солдата быть не должно!

— Мин херц, обижаешь… Не бери на голову… Управимся не впервой, — канючил продолжая свои протесты он.

Чем ближе нос лодки к крепости, тем больше в лодке становилось Светлейшего. А что?! Меньшиков напыжился, намудрил он уже не так и мало. Мастера, работая в поте лица, заложили пролом в стене. На сгоревших домах и башнях кипела работа, ставили кровли. Жизнь восстанавливалась. При осмотре лицо царя приобрело более мягкое и спокойное выражение. Значит, его усердие произвело благоприятное впечатление.

— Чем дальше думаешь заниматься? — спросил дымя трубку довольный Пётр и тени на неприязнь в нём не было.

Алексашка совсем взбодрился и повеселел.

— Обустроить гарнизон и перевести войско из полевых условий на зимние квартиры, мин херц, — докладывал Алексашка.

Тем временем Пётр посверлил его лупоглазыми глазами: «Вот же всё навыхвалку, но молодец!» Просияв одобрил:

— Ну что ж действуй. Хорошо! Быстрее закончим. Быстрее двинем домой.

Шлях запестрел пылью. Их разговору помешал гонец с четырьмя сопровождающими его драгунами. Он протянул письма. Царь прочёл. Нахмурился. Любезному Августу, польскому королю, опять нужны деньги на баб и карнавалы. Жалко и так каждая копейка на счету, но придётся дать. Оттянул же войска шведов на свои догонялки. Карлу бы, по уму-то, отступиться и сосредоточиться на России, а он подзавяз, ровно в трясине какой теперь. А не бегай он за Августом вслед, то России пришлось бы туго. Придётся дать денег-то. Пусть ещё погоняет Карла-то. А вторым князь кесарь извещал о бунте в Астрахани. Обида затрепетала на щеках. Он земли русские воюет, а ему нож в спину свои же норовят воткнуть. Сунул письмо Меншикову. Читай! Тот читал вслух, туго, по слогам. Пётр слушал, не мигая, только увесистые, в ссадинах кулаки сжимались всё круче. «Сучье племя! Пожалел. Жизни сохранил. Подалее отправил. А им всё, сукиным детям неймётся. Старину возвертай назад. В оковы, сию же минуту. Кому назначить север, кому Ижору. Зачинщиков к Ромодановскому».

Там, под Астраханью-то, действительно было неладно: скопились беглые — с верфей, заводов, поднеси фитиль и запылает. Для стрельцов то весьма приятный материал.

Всю обратную дорогу Меншиков задумчиво молчал. Пётр отнёс это к работе по восстановлению крепости и только что полученным новостям. Но думы Алексашки были о другом. Катька не давала покоя. Эта девчонка не должна встать поперёк его проектов. Он просто впал в ярость, ощутив себя не более не менее, как невинной жертвой. Ещё бы, ведь потихоньку он осознал, что ему представилась наконец-то возможность добиться желаемого — убрать препятствие со своей дороги и главное в самом начале и безболезненно. А она всё поломала. Он аж побледнел от гнева. От такого прилива ярости у него закружилась голова. Но не отступаться же. Шаг за шагом и в голове сложился план. Чем больше он обдумывал тот свой план, тем веселее становился. Ещё подумав, пришёл к выводу — безусловно, он достоин одобрения. Дело за малым — выполнить его!

А обоз, в который царь определил Кэт, двигался к Москве. Дорога всё время петляя начинает незаметно спускаться. Лошади бегут быстрее. Сначала девушка прислушивалась, не скачет ли следом царь — вернуть. Очень хотелось остаться с ним. Горестно покачала головой — нет. Наддавал эхом лишь один раскатистый сержантский голос отдававший команды солдатам. Смирилась. Молчаливая Кэт в спокойной задумчивости смотрит по сторонам. Всё вокруг лоскутно цветное. Лента дороги вот серая, да небо голубое. Она долго провожает глазами цветастые поляны. В ушах шелестят слова Петра: — «Котёнок, я буду очень, очень, очень скучать…» Как может изменить всё миг. Миг любви. Раз и ты другая и всё вокруг другое. Кэт попросила остановить у первой же попавшейся на пути церкви. Старая, деревянная, намоленная. На миг замешкалась, ведь она, Кэт, не православная. Но подумала — молиться не воровать и грехом быть не должно. Молитва любая до Бога дойдёт. Тем более Питер православный, они едины, а значит и она теперь его веры. Вышла из кареты. Перекрестившись, прошла внутрь. На одном вдохе помолилась. Надежда какая-то появилась. Душу тяжесть отпустила. Взяла две свечи. Одну зажгла сразу и поставила. Открывая тем жестом свою душу Богу. Встала перед иконой Богородицы. И опять помолилась. Как умела. Просила прощение и отпущения грехов. Просила благословения на непростую жизнь с Петром. Защиты от отвратительного Меншикова просила. Вероятно, у него были основания невзлюбить её. У неё так не было ни малейшего желания не только говорить, но и видеть его. В отношении этого человека к ней, крылось что-то странное. Похоже, он её просто возненавидел, но за что? Она может только гадать. А гадать можно на всякое — сам позарился на неё, была своя кандидатура на эту роль или дело в другом?… От этого «другого» она похолодела. Не дай Бог! Бабьего счастья просила, детей… А ещё просила помочь не очерстветь её душе, не тешится богатством, а использовать его во благо людей и его дела. Конечно, она живая и ей не чужд звон злата, но душа не должна маяться или одеваться в золотую броню. Тогда человека нет. Пропал человек. Счастья им одного на двоих просила и здравия. Поймав язычком катившуюся слезу, проглотила всхлип и поднялась с колен. Зажгла и поставила вторую свечу. Закрыла перед непростым миром свою душу. Перекрестилась. Поклонилась и, не оглядываясь, вышла… Дорога извиваясь, стиснутая с обеих сторон густым лесом, убегает вдаль. Медленно движется по ней обоз.


Москва ждала. Пётр приказал праздновать. «Пусть увидят Россию в веселье». Гонцов отправили заранее. Войска встали временным лагерем, привели себя в порядок. Впереди праздник, чествование. Под колокольный перезвон у Мясницких ворот именитые граждане, и простой народ, гостиная сотня с хоругвями встречала победителей. В воздух летели шапки, народ чтоб уважить Петра больше кричал не «Победа!», а приятным сердцу царя словом «Виват!» Пётр ехал в золочёной колеснице, а за ним хвостом волочились шведские знамёна. Здоровенных псов нарядили львами, а на спины им уселись шуты. В красно — синих плащах. В руках их были мечи и щиты. Потом загрохотали орудия, забила по мостовой копытами конница, начался торжественный въезд.

Традиции не нарушали. Гуляли, как положено — две недели. Падкая на зрелища Москва шумела, надрывалась. Эх-х! Гуляем! На радостях на Красной площади кормили и поили всех до отвала. Народ валил на праздник издалёка. Ждали не только гостинцев, но и зрелищ. Каждую ночь над Кремлём бухали взлетая фейерверки. Народ, любуясь половодьем огня, крутился на площади. Не смолкал смех, плескали в ладоши. Крутились мельницей огненные колёса. Все знают, что «огненная потеха» — страсть Петра. Он зачастую сам рисовал рисунки и делал чертежи растолковывая своим мастеровым что требуется. А требовалось ему удивить весь мир. Так в последствии и будет — никто не мог сравниться с русскими фейерверками и в мастерстве картин огня вскинутого в небо. Пётр знал что делал. У потешного и военного огня один стержень-порох. Человек восхищаясь праздничными огнями в огне баталий видит тоже: праздник, победу, викторию!..

Отмотаем историю назад. Уловив воинственный блеск в глазах девицы царя и потеряв надежду повлиять на него, Меншиков решил не рисковать и вместо цикла с приручением и обольщением, вслед за каретой вёзшую Кэт, погнал преданных людей. Приказ один — она не должна доехать. Но велено всё было обделать под несчастный случай. Напали, мол, канальи — разбойники. Однако приказ тот выполнить было зело не просто. Карета шла в обозе. Нападение на ходу откинули сразу. Оставались привалы. Вот их и караулили. Попробовали затеять в первом же городке ссору. Но Кэт, оказалась не простым орешком, выхватив шпагу, дралась с охранником в паре. Сбежался народ, солдаты, пришлось отступить. На втором привале пришли с подарками и угощением, только Кэт поблагодарила, но решительно отказалась. В третий — сделали пробу подложить на постоялом дворе отравленную еду, а она возьми и отдай её подсунувшемуся не вовремя попрошайке нищему. Утром нашли его мёртвым. Её детина — охранник враз насторожился и еду с того злосчастного момента готовил только сам. Проба заловить её на отхожем месте и утопить там, мол, случилось по неосторожности, выявилась тоже не совсем удалой. Тот бесовый охранник проверял всё сам. Опять же сунулись в дверь, но та на ночь запиралась изнутри, а в окно был направлен его мушкет. Когда он спал — загадка. Как не крутили, а пришлось нападать. Другого пути выполнить приказ, не видели. Правда, нападение створили под предлогом воровских людей, разбойничьей банды. Мол, напали на карету обоза с чисто коммерческой целью — поживиться.

Если честно, то страх поначалу присутствовал у Кэт. Она поняла, что за ней охотятся. Но постепенно он прошёл. К нему тоже привыкаешь. Ночевали в лесу у костров. Охранник Кэт, почуяв глухие крики и стрельбу, насторожился. Разбудив, неловко посмотрел на неё и кинул ей узелок:

— Переодевайся.

Кэт спросонья хлопала глазами. Непонятно. Ей не сразу пришла в голову причина этой карусели. Но охранник торопил.

— Быстрее, госпожа, часу в обрез. Боюсь по вашу душу пришли. Кто-то очень настойчив. Вот сатана!

Она, доверившись ему во всём, подчинилась. Теперь минуту подумав, догадывалась о том, кто был в том рогатом образе и торопилась. В узелке оказался деревенская рубаха и сарафан. Принять образ женщины? Воззрилась на служивого. Тот поняв сомнения, кивнул.

— Ну. Ищут юнца безусого. Про бабу речи нет.

Кэт поняла. Переоделась. Спрятала мундир в узелок. Вопрошающе глянула на своего спасителя. Её глаза нетерпеливо изучали его лицо, ожидая от него дальнейших шагов. Он заметался взглядом: ища куда её спрятать… Упёрся в дуб. Кивнул Кэт на него. Приказал:

— Лезь, барышня, ховайся. Споймают, скажешься испуганной и немой. Подумают местная к обозу не причастная.

Крадучись, они пересекли открытое место, побежали. Он подсадил, Кэт быстро вскарабкалась повыше и спряталась в ветвях.

То, что разбойничков интересовала их карета, скоро стало понятным. Именно к ней и пробивались. Служивый, зная, что там спит молоденький вестовой, разыграл всё достоверно. Сражался сколько надобно было, а потом «струсив» убёг. «Стой, пока цел!» — неслось вслед и стрельба. «Счас!» — вывернул он фигу укрывшись в кустах. Михаил видел, как засунув кляп выволокли юнца, как довольные добычей быстро удалились. Подумал: «Вот так-так! Значит, ошибки нет. Охота идёт за женщиной Петра. Кому же она так заважает? И то не проста людина. Ишь какую рубку устроили… А с вестовым ничего страшного не случится. Разберутся, всыпят и прогонят». Тем временем рубка откатилась прочь, но могла в любое мгновенье возвернуться. Михаил заспешил. Как выяснилось, обоз большого прикрытия в их деле не давал. Значит, нужен риск. Понимал: в его руках своя же судьба и судьба Петра. Вот и принял решение немедленно двигаться вперёд. Раствориться. Вдвоём и верхом. «Лопну, а доставлю!» — закусил ус он. У Кэт оставшаяся часть дороги сохранилась в памяти беглыми, разрозненными клочками. Дорога тянулась, сдавалось, целую вечность, подгоняемые страхом погони, они знай себе гнали коней, а Москва как провалилась.

А с вестовым?… Так оно собственно и произошло, как охранник Кэт предполагал. Только с «прогнать» не получилось. Его доставили на глаза Светлейшему. Это и решило его судьбу. Со словами:

— О, только не это!.. Кого вы мне приволокли, канальи! — он определил его участь взмахом руки.

«Такой прокол!» Меншиков взвился точно укушенный змеёй. Вылезло его ротозейство теперь концами нежданно-негаданно. У-у-у, убил бы сволочь чужеземку! Но пока не получилось.

Гулко вышагивала солдатская смена. Ему повредила сон. Подняла ночные размышления. Мешало сну и всё остальное: слишком яркая луна, назойливые звёзды. Ветер и тот мешал. Меншиков ярился: «Ушла! Что теперь?» По углам мерещились рогатые рожи. Взяв подсвечник перенёс его на ночной столик, решил, что так уснёт лучше, но…

Когда Пётр узнал про нападение вороватых разбойных людей на обоз, то был сам не свой до тех пор, пока не вернулся к нему посланный с Кэт служивый. Рассказывать он в подробностях про все тёмные дела, случившиеся с ними, по настоянию Кэт не стал. Мало ли, останешься виноватым! Просто сказал, что всё обошлось. От разбойничков убереглись. И добрались они до престольной благополучно. В подтверждении чего он вручил ему письмо от неё. Прочитав с вниманием, царь был доволен. Торопливо не таясь, распечатал, забыв про чужие глаза, строки целовал. На тонкой разлинованной бумаге были выведены неровным почерком слова: «Питер, голубь мой…» Она отписывала, что все в доме с ней вежливы и любезны, чувствует она себя превосходно, только безумно скучает. Служивый диву давался такому чувству железного Петра. Сколько он его знал, тот не признавал ни чувств, ни эмоций… И вдруг к этому чернявому, кудрявому чертёнку в мужском мундире и со шпагой на боку такой запал. Есть с чего удивлению быть, побывшему ни в одном сражении солдату. Опомнившись, что ни один, царь поблагодарил верного человека и, велев помалкивать, отпустил отдыхать. Довольный Михаил сиял: «Какого там помалкивать, да я язык себе откушу». «При мне будешь. Нуждаюсь в таких», — был вердикт Петра. «Рад служить, Государь, верой и правдой Вам и Отечеству!»

Меншиков тоже его пытал насчёт Кэт и дороги. Тот лупил глаза, щёлкал каблуками и докладывал о дорожных разбойниках. Любезный Алексашка тянул улыбку хваля за храбрость. Ругал злодеев, мол, развелось канальев спасу нет.

А что оставалось ему?! В противовес Петру Меншиков ярился. Ещё бы! Это такой плевок Светлейшему. Из-за усердия этого недоумка — девчонка жива. В Москву она попала. До его дома добралась. Там зачинилась и сидит книжки с картинками листает. Тронуть её в своём собственном доме — это безумие. Придётся терпеть и ждать случая…

И вот они в Москве с «Викторией!» сами. Меншиков рвался домой. Но как бы не так!

Пётр держал Алексашку поодаль. Не выпуская из поля зрения. Холодные глаза царского любимца казалось, никаких чувств хозяина не выдавали. Кривлялся не без того, канюча, искал повод попасть в свои хоромы. Но не гадал, что царь так скоро съедет с оси. Тут началось…

— Заткнись, по зубам получишь. Герой дня и с окровавленной рожей, подумай какой конфуз ай-я-яй…

Но неугомонный Меншиков, с досадой крутанувшись на модных каблуках, не веря в такое и испытывая свою долю на прочность, полез опять:

— Я думаю, этому не стоит придавать слишком много значения, мин херц.

— «Он думает…» Да что ты говоришь, — сквозь зубы протянул Пётр. Он сгрёб его за ворот, свирепо встряхнул:- Меня ещё поучи…

— Мин херц, ты что мне не доверяешь? Да я кремень, — бил тот себя в грудь. Где там! Разговор поворачивался не в его пользу, и это его не просто не радовало, а озадачивало. Петровский кулак отбросил его к стене. Меншиков интуитивно прикрыл локтём лицо. Но царь взял себя в руки. С притворным равнодушием Пётр кривил ртом:

— Ну что ты, я тебя берегу, чтоб чёрт не попутал.

Меншиков повёл глазом. Гнев ещё клокотал в нём, но страшное было уже позади.

— Но ведь я… Да я хотел баньку заказать…

— Изобрази мне ещё мученика, — махнул он кулачищем так, что у Меншикова зашевелились усы. — Кто против — то баньки. Не будь так глуп, пошли, закажи. Аль людишек для оного не имеешь?! Сам похлопотать хочешь?!

— Как лучше хотел, — сделал несчастное лицо он.

Пётр шмякнул ладонью по спине.

— Доберёмся до твоих хором, попаримся. Я так с удовольствием!

Меншиков прикрыл глаза. «Поторопился с выводами. Гнева на мою морду ещё наскребёт». Он не планировал, хотел обойтись укоризненным взглядом, но вырвалось само:

— С ней?

Пётр прищурился, но не рассердился и даже слегка хохотнул:

— Какой ты у меня всё-таки умный. — И сверкая молниями страшных очей, направленных в самое сердце Меншикова гаркнул:- Ты должен знать, эта женщина только моя…

Меншиков, артистично изображая беззаботность, потирает руки:

— Что с ней теперь?

— Ждёт! Меня ждёт, так что зачем тебе та печаль. Прочь её и гуляем, — ухмыляется Пётр, опуская ладонь на плечо Алексашке. Тот кисло улыбается:

— Понятно. «Господи, по жердочке хожу. Неужели не удержусь. И всё же, как жаль, что она досталась царю, а не мне… Вот же сатана засела. Спаси и помилуй!» — А давай ей проверку устроим?

Послушав и проследив за манипуляциями любимца, Пётр свёл брови:

— Я те устрою… Палки хошь?

— Как лучше хотел, мин херц…

— И давай без глупостей. По-твоему, я слепой, ничего не вижу? — зло зыркнул Пётр.

Светлейший непроизвольно сжался. Бьёт в самое больное место. Чует, чует всё… Залепетал:

— Мин херц, мин херц… не изволь сомневаться.

— Ну-ко, ну-ко.

— Оставим спор — перекор.

Меншиков словив кривую усмешку царя закрыл рот и потупил голову. Самое время помолчать. Он краем глаза видел — Пётр не пьёт. Пригубив кубок, ставит на место. Больше забавляется причудам застольных бояр с какими те спаивают гостей. Самому ему изрядная порция медовухи не оказала своё целительное действие на его израненную душу и смущённый рассудок. Решив, что ничто не поднимает так дух, как хорошая выпивка он какое-то время пустился в неё. Только сумно — не помогло. У него перед глазами с тошнотворной ясностью возникло разгневанное лицо царя, в случае нарушения Алексашкой царского запрета. Ой-ё — ёй… «Нет, решительно не стоит рисковать», — убеждает себя он и отказывается от своей же затеи попасть в дом раньше царя. Пётр на взводе, как чёрт в него вселился. Точно — не девка, а ведьма. Лучше не стоит испытывать судьбу. Это не подсунутая Лефортом Анна. Эту он нашёл сам и башку оторвёт не успеешь перекреститься. Вон как блестят очи, ещё бы, не видел её с тех пор, как расстался. Оказывается, на свете есть то, что нравится Петру. И на это лучше не зариться. Вон, как гогочет, а сам напряжён и готов при случае оставить сей пир.

Подъехали они вместе. Карета, крутя красными колёсами, вкатила в кружевные ворота и встала посередь двора. Кэт, которой до оскомины надоело скучное одиночество и просмотревшая все глаза в окошко, выбежала встречать. Сафьяновые башмачки ярким цветком мелькали из — под подола атласной юбки. Но, увидев рядом с Петром наглого и не блиставшего застенчивостью Меншикова, лопотавшего ей перед её отъездом сюда про то, что он благодарен случаю познакомившему его с ней и тому, что она расположится в его доме, девушка застеснялась кинуться царю на шею. Хотя предвидеть то, что он появится в собственном доме, должна была. Она вся дрожала, находясь в постоянном страхе, что сделает что-нибудь неподобающее и неправильное с точки зрения морали. Осторожность и скромность победили. Смутилась и стала, теребя платье пальчиками, столбом. Царь, не обращая внимания на штакетник отгораживающий садик и мало задумываясь о той самой морали, перешагнул через заборик и рванул к желанной женщине. Правда, подойдя ближе, Пётр, увидевший её первый раз в женском платье, тоже застыл в изумлении и восторге: «Хороша! Какая головка, фигура, а внешность! И одета без глупой сентиментальности и старинной дури. Вся как надо!» Но заслышав рядом с собой Меншиковское хмыканье от невысказанного одобрения, а потом ещё и стон сквозь зубы: «Ничего себе кралечка, мин херц!» Возбуждённый Пётр рванул к ней и, подхватив, закружил: — «Катенька, свет мой, я так скучал!» Не почувствовать под рукой её возбуждения не мог. Обнимая, страстно притягивает к себе и горя огнём шепчет:- «Наконец-то!» Её дрожь вызвала в нём безумный порыв ласк. Нацеловавшись, развернулся к озадаченному Алексашке. Уйти с глаз? Стоять?

— Чего стоишь глаза пялишь. Узнай про баню.

Тот ухмыльнулся, выразил удивление, что не так понят, шутливо поприветствовал Кэт пробормотав нечто приличествующее случаю, двинул к дворне. А Пётр с желанной ношей на руках в дом. Она щебетала, касаясь тёплыми губами его щёк, а он готов был слушать её то щебетанье нескончаемо долго. Кэт боялась, что скучна ему, но он вовсе не выглядел несчастным. Лицо было улыбчивым, и весёлость не покидала его. Значит, не надо себя мучить и мудрить. И вообще она тут подумала, что будет жить одним днём. Учитывая необычность её выбора и положения это самое правильное. Ведь её избранник — царь Московии. Именно так! Одним днём без заглядываний вперёд. О том, что счастье не бывает вечным, она догадывалась, хотя думать об этом не хотела. Как уж будет. Меншиков предупредительно постучав, самолично пряча ухмылку известил о готовности пара. Пётр, пропустив её вперёд и вцепившись в рукав Алексашке, свистящим шёпотом предупредил, что выбьет зубы, если тот не перестанет скалиться. Александр Данилович помрачнел. Такое безумство царя из-за женщины, что случилось впервые, сделали его более благоразумным и осторожным. В голове вновь нехотя зашевелились некоторые прежние мысли. Как подвести к тому, что нет человека — нет и проблемы. Да, недооценил он девчонку. Такая паскуда ей-ей может наговнять его планам. Надо держать ухо востро.

В облаках пара, среди запахов мяты, трав и любви, они и не подозревали ни о чём таком. Купались себе в бане и вели любезные сердцу разговоры. Кэт расспрашивала его о покорённом городе, о дороге. Он пропускал сквозь пальцы её отросшие, волнами спадающие на плечи и спину шелковистые волосы, обливал мятным раствором и любил, любил, как сумасшедший. Её ушко горячили его слова: — «Я безумно скучал. Безумно! Залюблю… — И перейдя на баню, захватив мочку её ангельского ушка, в шутливой манере спросил:- Как тебе это нравится, котёнок?» Зачем спрашивать, ей нравилось всё. Она в своей, милой и порывистой манере поблагодарила его: за преподнесённый подарок, — жемчужное ожерелье, за приезд и баню. Естественно, сказала всё нежно — ласковое, что должна была сказать и сделала так, как должна была это сделать.

Ужинали при свечах и жарко горящем камине. Алексашка уписывал ужин, со вкусом запивал вином, болтал и украдкой рассматривал Кэт. Теперь он видя перед собой её с большим опозданием и сожалением хотел бы узнать от сих и до сих… Ведь она была для царя не просто ласковой и любвеобильной девочкой, а гораздо, гораздо больше. Кэт чувствовала потуги Меншикова и поэтому краснея не отнимала своего взгляда от стола. Застолье долго не продолжалось. Царь, унося на руках Кэт, исчез раньше, чем бы хотелось любезному Александру Даниловичу. Меншиков бредя вслед камердинёру со свечой с трудом унимал клокочущую в груди злость. Отослав слугу встал посреди покоев. Молча потряс кулаками. Ладно, поглядим чья возьмёт… В нём полногласно заговорило то, что всячески сдерживал, загонял в глубину… Кусая нижнюю губу он почти рычал, беспомощно рычал. В голове метались ураганом мысли: «На чью особо замахиваюсь. Как-никак царь. Не его ли волей поднят ввысь. Я, без него пшик, бревно у дороги… Хрястнут топорами и нет меня. Нет — нет, надо набраться терпения и ждать, ждать доколи время не придёт. А оно не пришло. Рано, ох как рано зубы скалить».

Ночь ночевали у Меншикова, а к полудню Пётр забрал Кэт с собой и отвёз к её отцу. Он хотел сам посмотреть в глаза мастеру, объяснить ситуацию и попросить её руки. Именно поэтому он не разрешил Кэт возвращаться одной. В карете Кэт разволновалась. Он, пытаясь её расслабить, потребовал его поцеловать. Кэт пришлось подчиниться. Чтоб был совсем доволен — поцелуй тянула. Это действительно её немного успокоило. Родитель, увидев дочь в женском платье, был приятно удивлён. Она ему очень понравилась и напомнила покойную жену. Что касается союза с Петром — рад и напуган. Бесцельно ходил из угла в угол. Он был в некотором смятении, но препятствий не чинил. Доводы русского царя были неоспоримы. Вытерев ладонью глаза, предложив им подождать, старый корабел внезапно вышел из комнаты. Вернувшись, протянул Кэт цепочку с медальоном. Это было украшение покойной жены. Прежде чем опустить дочери в ладошку, в раздумье помедлил:

— Теперь твоё по праву. Держи и властвуй, — мягко сказал он.

Пётр невольно посмотрел на дорогую голландцу вещь. Просто, а глаз не оторвать. Надо своих мастеров потчевать. Корабел вздохнул. Теперь считая дочь взрослой и определившейся, он по праву наследницы передал ей украшение матери.

Смущение сводило с ума, а страх перед отцом делал немой. Покраснев и запинаясь, Кэт благодарила отца. Пётр был доволен. Всё складывалось, как нельзя лучше. Их союз приняли в таком виде, как сложилось. На радостях и с чувством благодарности, согласился на её проживание в доме отца. От горничной, которую просил завести её царь, она решительно отказалась. Решила, что переодеваться и причёсываться будет сама, да и не желала иметь рядом с собой чужие глаза. В доме были две женщины занимающиеся хозяйством, она посчитала это достаточным. От роскоши и подарков тоже, заявив, что всего достаточно у неё. Он только усмехался. Анна с Евдокией гребли всё и просили добавки. К себе он привезёт её позже Екатериной Алексеевной. Но только в 1712 году она станет законной супругой Петра Алексеевича. Напуганный с детства бунтами, он решится на такой шаг, когда будет недосягаем не для кого. Только Кэт не будет торопить время. Она подождёт. Впервые, после стольких ошибок он угадал. Ей важен сам Пётр, а не его титулы и положения. Она посланница любви, а не какой-то партии или страны. И все те сказки, что сочинит толпа и люди — это не правда про неё, а только людская брехня, зависть, непонятки и пересуды. После восхождения на трон, Екатерина будет помогать бедным, раздавая милостыню за неспокойную душу Петра и продолжая его дело — строить флот. Не понимая в устройстве государства ничего, она не лезла в государственные дела, отдав их более ушлому в них Меншикову, и не начинала войны. Считала: воевать должен тот, кто умеет. Она не умела. Но до этого ещё должно добежать время. А пока, Кэт сменила мужское платье на женское. Вместо Николки появилась вновь Кэт. У одного художника есть портрет «Неизвестного в треуголке». Много поколений гадают кого же спрятал под домино живописец. Под ренгеновскими лучами явно просматривается женщина. Так кого же спрятал художник? Мы знаем, что в самом своём начале он был знаком с Шуваловым, Ломоносовым. Они делали мозаичный портрет Елизаветы Петровны. Позирование. Разговоры. Именно от них он слышал подлинную историю Кэт. И поражённый пишет этот портрет. Такой он её представлял и так. Выходит, Елизавета не первая женщина одевшая мундир, до неё была Кэт, её мать и дочь знала ту историю до мелочей.

Много, много позже, Пётр, любивший Катерину больше своей жизни, подарит ей Сарскую мызу. (Теперь это Царское село) Отсюда он выбирал место для северной столицы, а потом любовался только ещё начинающимся среди топей и лесов её строительством. Здесь он поставит ей дворец на холме. Большой дворец, Екатерининский. Каждый самодержец будет пристраивать к нему свою часть, но екатерининские «каменные палаты» останутся неприкосновенными.

Но всё это будет позже. А тогда Пётр будет видеть перед собой прекрасную в своём спокойствии маленькую женщину, безумно нравившуюся ему лицом и фигурой. Женщину, которая жила для отца и которая непременно сможет жить для него. Благодаря ей он надеялся иметь семью и дом, которых, с потерей матери у него не было. А ещё он разглядел в ней загадочную женщину, умом и добротой которой он не уставал восхищаться. Именно она вольёт в него новые силы и вдохновит на новые дела. Он поставит цели и пойдёт к ним.


Природа шла своим чередом. Менялись времена года. Чередовались солнце с дождём. Русская жизнь катилась по разбитой дороге.

Меншиков, улучив минуту, Петра не было в Москве, не грех и побеседовать с ловкой девочкой, так он считал, с рождественскими подарками и льстивыми речами заявился к Кэт. Снег, выпавший накануне, одел пухом деревья, дома и купола церквей, вольготно улёгся вдоль дворов и тем самым поднял его настроение. В сопровождении подбоченясь гарцевали эскадронцы. Вслед томно вздыхали девицы. Подъехал и с ходу занял наступательную позицию. Ведь его противник — всего лишь бедная иноземка — девчонка. Визит под надуманным предлогом был очевиден даже не искушённой в таких делах Кэт. Так сказать разведка боем. Он решил, что именно так можно преуспеть в его деле. Потому как для надежд были основания. Все бабы падки на подарки. Именно подарки прямой путь к расположению бедной девушки. Окрылённый идеей он и принялся за дело. Свою главную задачу он видел в том, чтоб стать её ближайшим другом. Поэтому вовсю выказывал любезность и дружелюбие. Вот его-то Кэт уж никак не ожидала у себя видеть. У неё перехватило от возмущения дыхание, а рука задрожала, от чего она крепко сжала веер, так крепко, что он хрустнул. Он галантно поклонился, очертив шляпой полукруг. Кэт холодно повела глазами и неприступно вскинула подбородок. Она сильно удивилась этому визиту по её предположению убийц к ней могли подсылать только двое: родня Евдокии и Меншиков. Доверять ему не могла и посчитала нужным не скрывать это. На её лице не было даже улыбки, не то чтоб уж радостного восклицания. Такого он не ожидал. Его до такой степени не любезный приём перекоробил. Проговорив телегу комплиментов, о чудной коже, красивых бровях и несравненных руках, вручив гарнитур из серёг и браслета со словами: — «Соблаговолите принять мой скромный подарок!» — он ждал отдачи, но она абсолютно не оценила его комплименты и не желала принимать подарки. В конце концов, резанув по его самолюбию, но уступив его напору, небрежно кинула на стол, заявив:

— Хорошо, если вы настаиваете — отдам на русский флот. Там нужны деньги. Но я буду очень признательна вам, если вы впредь не позволите себе такого делать.

Она бросила быстрый взгляд на его лицо. Казалось, он был поглощён своими кружевами. Или делал вид будто не слышал. В действительности же, Меншиков почти лишился дара речи: этот недоросток предостерегает его, Меншикова, относительно опрометчивых поступков, но проглотил обиду и расшаркался в своей обычной манере, не для этого ли приехал. Подумал: что за чушь, ей бы, иноземке оборванке, в самый раз трепетать перед вельможей номер два государства Российского и заручаться его поддержкой, а она фокусы гнёт. Но в ругань не полезешь, пока её верх. Пока царь в ней души не чает. Пока!.. Он делано протяжно вздохнул, демонстрируя, как с ним жестоко обошлись. Тёртый калач.

— Катерина, будьте уверены, я ваш покорный слуга. Подарки к празднику, от чистого сердца, так сказать, в знак моей преданности и дружбы. Эти чудные камни непременно будут прелестно смотреться в ваших ушках и на запястье. К тому же, осмелюсь заметить, у такой необыкновенной девушки, как вы, награждённой таким лицом, фигурой, чудной кожей и умом, всегда есть просьбы и пожелания, у царя много дел, а я к вашим услугам. Одно ваше слово и…

Кэт бросила на него негодующий взгляд. Ей нет дела до того, куда он клонит, она вздёрнула подбородок и выставила ножку. Я себе цену знаю. Она отлично поняла зачем он пришёл — флиртовать и вербовать. Ну что ж, если представился такой случай, то она скрестит с ним свою шпагу. Продемонстрировав великолепные манеры, повела себя с достоинством. Холодным, как лимонад со льда голосом, она вымолвила:

— Простите сударь, мне ничья помощь не нужна, в моих близких друзьях числится самый могущественный мужчина государства. Если мне будет в том необходимость — я обращусь к нему, а уж он назначит исполнителей его воли. Будем считать ваш приход данью вежливости. Вероятнее всего так оно и есть.

Резко повернувшись на каблучках, она исчезла за дверью, возмущённо хлопнув ей и оставив царского любимца с носом.

Продолжать упорствовать было бессмысленно. О! Меншиков, блистательный и закалённый в баталиях, борьбе и любви, получил совершенно неожиданный удар. Его задело и глубоко оскорбило то, как был отвергнут. Его хвалёная выдержка подводила. Он был мрачен. В его глазах мелькнули злые искры: «Вот сучка, она у меня ещё получит. Прихлопну как муху». Согнувшись почти пополам, он отступал на выход. Да и пыли не пыли, а пришлось ретироваться, рассеивая по ступенькам весь свой воинственный пыл. Ехал и, перемогая злость, потешался над собой. «Ишь разлетелся! Вот тебе друг. Вот тебе любовник…»

Из глубины комнаты, она наблюдала за тем, как он выскользнул из дома, вплоть до его отъезда. Демон! Когда он убрался, она почувствовала облегчение. В её глазках плескалось удовольствие; щёлкнуть по носу самого Светлейшего — не плохо. «Непременно сунется ещё, но не скоро и вероятнее другим боком».

А вот и нет, всё было наоборот. Схлеснулись два ума и два характера. Сделав выводы из неудавшегося похода, Светлейший сменил тактику. «Она ещё не знает с кем удумала бороться», — стучал кулаком в дубовый стол он. Теперь Меншиков завалил её подарками, но то были продуманные дары. Больше драгоценности он ей не подносил, но присылал портреты Петра в золочённых рамах, усыпанных драгоценными камнями, её портреты. Куда ей деваться — брала. Попробовал и другим боком приблизиться. Несколько раз, бывая в тех местах, где она появлялась с воспитанницами Толстой, просил оказать ему честь танцевать с ним, но Кэт сославшись на ещё плохое владение танцем отказывала. Меншиков вынужден был выхлебать и это.

Отгуляв с любимой Катенькой, ряжеными и фейерверками рождество, царь объявил новый набор в войско. Параллельно идёт набор плотников, землекопов, каменщиков. А так же вводится извозная повинность. Россия скрипит, но тянет воз. Петра ругают сумасбродным, кровопийцей, нехристем, но он гнёт своё — тянет свой воз, а с ней и Россию. Наконец-то вопрос был решён. Отслужили в церквях молитвы за воинство. С первым чириканьем весны шведов погнали по Неве вверх. С ходу взяли небольшую крепость Ниеншанц. Не имея из-за мелкой воды поддержки своего флота, что торчал вдали залива, сухопутный гарнизон не очень усердствовал. Пётр вздохнул с облегчением. «С Богом!» А спустя месяц русские одержали свою первую морскую победу, взяв на абордаж два военных корабля шведов. Радости было… И главное — проход из Ладоги в большие воды был открыт. Море со всех сторон, только смотри. Слабый ветерок золотит червонцами поверхность. Пётр тяжело вздохнул: «Денег уйдёт не меряно, но город стоит того». Чтоб закрепиться, Пётр на первом же отвоёванном у шведов участке собрался строить город в дельте Невы. Крепость Санкт — Петербург. Это делать отговаривали все как один. Были сомневающиеся, отговаривающие и проклинающие. Но Пётр упрям. Он был заложен и вырос вопреки всему на железной воле Петра. То чем переболела душа, что выстрадало сердце и что родила его голова, должно было воплотиться. И в том его не только не остановить и не переубедить, а самое мудрое не мешать. Не становиться поперёк его воли. Она закон. Он всё равно сделает по-своему. А ведь не удержавшись от скептицизму слово поперёк всунул даже светлейший. Накипело чересчур много, но сунешься, попадёшь первым под раздачу и всё же он осмелился сказать:

— Мин херц, то место где мы стоим, во время паводка уходит под воду, где ж тут строить-то? Ей, ей работа впустую. Потонем.

Для убедительности он вырезал крестом мох и сунул царь под нос. Вот, мол, смотри!

Пётр энергично поиграл желваками. Насмешливо сказал:

— Вот твой дом тут и встанет. Проверим.

Потрясённый Алексашка поёжился, выронил мох и сунулся было возражать, но Пётр гаркнул:

— Строить будем — я сказал!

Меншиков покосился на знакомую трость, издал стон. Упаси Бог пустит в ход. Он вгляделся в лицо царя. Сурово, на шутку нет намёка. Охо-хо… Случай был серьёзный. Сказал, значит, сказал! За этим упрёком уж точно последовало молчание. Голова-то одна. Он молча проглотил рык царя. Светлейшего и так чуть не хватила кондрашка, куда уж нарываться ещё-то… Построить-то построят, но будет ли он удовлетворён результатом, собственно это уже другое дело и за него иной спрос. Отозвался голосом, дрожащим от сдерживаемых эмоций:

— Я понял, мин херц, сделаю всё, что в моих силах. Как надо сделаю.

В тот миг в небе над головами появился орёл и стал парить. Потом опустился на верхушку берёзы. Сторожилы посчитали это хорошим предзнаменованием. Позже орёл приметит для своей жизни Петропавловскую крепость. А Пётр на содержание птицы наметит отпускать деньги. Вестник Петербурга как ни как.

Пётр добавил, вероятно, чтоб смягчить резкость своих слов:

— Ладно, не ершись…

На дальних подступах к царю, участники этого знакового момента качали головами. Ужас! На Руси издавна возводились сёла, крепости, города на возвышенности. А тут предлагалось строить город на болоте. Как вообще можно жить на столь зыбком месте? Вместе со строительством поплыли мистические истории о «гиблых местах». Пётр не отмахнулся от них, а прислушался к советам местных жителей. Советовали они перед началом строительства проверять место. Там, где собирались что-то строить, подвешивали куски сырого мяса, если оно начинало гнить, дом не строили. Метод был языческий, но другого под рукой не было. Время доказало, что под Петербургом существует большая сеть разломов из них выходит газ, а первые строители обходили таким языческим способом беду.

Кстати, разговоры о том, что новая столица строилась на болотистой пустыни, не совсем верно. Да, болото занимало значительную часть территории. Однако на «кочках» этого болота находилось около 40 населённых пунктов, которые до прихода сюда шведов принадлежали Новгороду. Земли, конечно, не было такими уж плодородными, но всё же… Петербург возводился на обжитых местах.

Вольным строителям Петербурга платили по три копейки в день. Крепостным вовсе не платили, а только кормили. Бежать было невозможно. Существовал приказ царя: «Взамен бежавших брать их отцов и матерей, жён и детей и удерживать их в тюрьме, пока те беглецы сысканы будут и высланы в Петербург». При таком приказе сам не побежишь. Многие впадали в уныние, сами простуживались и умирали. Многие мерли от болезней. Колодцев и родников было мало. Приходилось пить речную воду. Вода специфическая к ней организм должен привыкнуть. Такой привычки собранные со всей страны люди не имели, из-за чего страдали поносами, выступала на теле сыпь. Лекарей не хватало. Опять же, рабочий день длился от восхода до заката. Во время белых ночей строили беспрерывно. Не хватало инструмента — тачек, лопат… Вырытую землю носили на себе в мешках, подолах рубах и самих рубахах, сделав из них мешки. Так что то правда — строился город на костях… И всё же умирали не так много, как доносили иностранные послы своим монархам.

В спину Петра злобно шипели «антихрист». Но город вопреки всему строился. Потянулись со всей России собранные обозы с рабочей силой. Города опустели. В запустенье пришли и стрелецкие слободы. Не было не только бойкой торговли на площадях и на лавках висели пудовые замки, но и трактиры не приносили прибыли. Зато приказным и скорым путём открывались мануфактуры, заводы. На которых вровень с вольным народом гнули спину и колодники. Сукно шло всё в казну. Дороги стали безопасные, разбойников вылавливали и в колодках везли на Неву. И вот настал день, когда вбили первую сваю. Первые строители были в цепях, клеймёные железом. Понятно что воры и злыдни. Одним словом — колодники. Но Пётр решил, что лучшее их применение здесь. Вот и слали их со всей концов страны. Ставили лагерь — шалаши, землянки. Там же горели костры для обсушки и варки еды. Дубовыми кувалдами, они били по легко уходящим в топкий берег сваям. Это начало. С каждым днём всё больше визжало пил да стучало топоров. На Заячьем острове ставили крепость в шесть бастионов. На закладке было придумано дать имя ей Петропавлавская. Один из бастионов крепости, Пётр закладывал сам. Одновременно строилась новая столица — Санкт — Петербург. Для её защиты со стороны моря на острове Котлин заложили крепость Кроншлот. (Кронштадт) (Коронный замок). Строительство велось под непосредственным руководством царя. У него была патологическая любовь к морю. В один прекрасный день у него возникла мысль перенести столицу на остров, чтобы её со всех сторон омывали морские волны. Но к счастью вовремя поняв бесперспективность своей затеи одумался и обратил всё своё внимание на Петербург. И понеслось… Проложили первые улицы, названия которым дали по роду деятельности её жителей: Пушкарская, Монетная, Ружейная, Большую и Малую Дворянские улицы заселили вельможи. Строились матросские и солдатские казармы, а так же жильё для мастеровых. Меншиков жил шикарно, а государь всегда жил скромно, но со всей широтой души заботился о работающих на строительстве новой столицы людях. Для каменщиков на Охте поставил больницу. Для корабельных мастеров на Петроградской стороне — госпиталь. Военный госпиталь на Выборгской.

Одним из первых промышленных предприятий стал сахарный завод. Ничего странного — это давало перспективу кондитерской, конфетной и прочей сладким фабрикам.

Для Петра на самом берегу Финского залива была отведена небольшая деревянная усадьба Петергоф (Петров двор). Петра зацепила именно Балтика. Ведь он был на Азове, опять же на Белом море, но сердце посадила на цепь именно Балтика. Именно она давала выход в новую жизнь из осточертевшей ему старины. Рвала душу и гнала, бурлила в его голове мыслями. Только вперёд — летели они. «Главное начать, — думал он, — а там увлекутся, потянет и уже не остановить никому». Это как Катерина, обняла маленькими тёплыми ручками шею и всё — он её раб навеки. Она наверняка думает, что его голова забита гораздо более важными вещами, чем она, но то не совсем так… Ощущение её частью себя не отпускает.

В московскую тишину не тянуло, если б не Катерина. К ней заворачивал отовсюду. Она прочно заняла свои полсердца в его груди. Она голубушка, она… Да дела разламывали голову надвое. Приходится вертеться как белка в колесе: и всё надо, всё без отлагательств. Бумаг не подписанных горы. Решений сундук. А куда от всего этого деться. Царь! Последняя инстанция.

С его приездом Кэт, стараясь везде успеть, мелькала гибкой змейкой туда сюда. «Баню, стол… Живо, живо, Питер с дороги!» — торопила она людей. Чистая белая скатерть с кружевами легла на стол. Щи, студень, рыба, мочёные яблоки. Он, вытирая руки полотенцем, прижал её к стене: «Не откажусь, с утра маковой росинки во рту не было…» Говорит, а глаза в неё впились. Горят. Искры так и бегают по ним. Катерина краснеет. Садится напротив, готовая выполнить любое его желание и смотрит, смотрит…

— Кваску бы?

Кэт вскакивает.

— Сейчас принесу!

Утолив первый голод, он, кривя в усмешке губы, попросил:

— Баня как, узнай?

Катерина, не справляясь с улыбкой, сорвалась опять.

— Ещё чуть — чуть придётся обождать.

Его взгляд застыл на аккуратно заложенной книге.

— Читаешь?

Она опять покраснела и затеребила в пальчиках накинутый на плечики шарфик. Мало-помалу потёк разговор.

— Чуть-чуть… Да ведь скучно так-то. А с книгами-то и…

— Молодец! Я сам через то горнило когда-то прошёл. Третий глаз открылся. В других красках видеть мир стал.

Она поводила пальчиком по столу и соглашаясь кивнула. Волнение гуляло по ней. Волновался и он. Оба ждали бани. Вот там-то… Так и было. Кэт стонала в его горящих огнём любви руках.

Неделя и её праздник кончился. Понимая, какие чудовищные нагрузки лежат на его плечах. Какие невероятные усилия потребуются сдвинуть такую махину одну-то, а не то чтоб столько-то враз, Кэт просилась взять её с собой. Она согласна на шалаш, но ни уговорить, ни убедить не смогла и оттого стояла с поникшей головой.

— Питер, прошу… — сложив руки на груди, почти со слезами молила она.

— Что случилось, котёнок? — хитрил он, пытаясь изобразить не понимание.

Ей чрезвычайно не понравилась его шитая белыми нитками хитрость.

— Прошу, забери меня с собой, никто не догадается, мол, писарь… Я не смогу здесь без тебя… — подавленным тоном произнесла она.

Она знала своё положение, поэтому и обратиться к нему с просьбой решилась не сразу.

Он взял её маленькую ладошку и, положив в свою, нежно сжал её. Пётр, страдал без Катерины в разлуке, но не уступил:

— Боже милосердный… Катенька, это невозможно и непоправимо глупо. Уверяю тебя, всё что ты наговорила, хорошо читается в романах, но в жизни это не то и не так. Я надеюсь в тебе больше здравого смысла… — Однако, не смея его прерывать, она поморщилась. «В России иные женщины их нельзя сравнивать ни с одной другой. У них иные чувства, закалка, запас терпения». А он продолжил гнуть своё:- Я не могу тебя потерять, не дай Бог, захвораешь. Давай говорить прямо, моя радость — места те не весёлые. Там грязь, болота, мошкара. Конечно, по взморью, в сторонке есть места красивые, но я с военной точки зрения выбирал… Дай срок, город будет загляденье. А сейчас топь, дичь. Кровавые зори больше пугают нежели приносят удовольствие. Женщин почти нет. Немножко потерпи. Мы построим дома, намостим дороги и я внесу тебя в город на руках. Мы постоим на набережной и посмотрим в ту неизведанную даль, куда я с таким грохотом прорубил окно. У меня нет времени на раскачку. Мне требуется, как можно быстрее закрепиться на берегу и прикрыть его подступы с моря. Кровь из носу, а нужно построить флот. Я не знаю куда и в какое время ударит Карла. Сижу как на углях. Будет полегче, я сам буду просить тебя, свет мой, быть рядом. А сейчас жилы тяну свои и народа. Не могу, мой свет, по-другому. Пощады никому. Потому как дело наше на крови замешано… Ведаю, что сейчас проклинают. На потомков надежда. Надежду имею, что они поймут и осознают. Катенька, должны же понять, не для себя же жилы рву — для благо всей России стараюсь.

Лицо её стало серьёзным. Она некоторое время нервно теребила пальчиками складки своей юбки, подыскивая красноречивые слова. Катерина понимала его и жалела. Вот и сейчас, она трепетными прикосновениями погладила его рвущуюся огнём созидания грудь. Её поцелуи от нежных до горячих застывали на его лице. Но почему он не берёт её с собой, она решительно не понимала, и, не ожидая ничего подобного, изо всех сил сопротивлялась. Её женский пол не может служить причиной для его беспокойства. Ведь она не будет ему мешать. В мужском платье никто не обратит на неё внимание. Надо, будет мешать глину, варить кашу, спать в шалаше, она ж ничего не просит для себя… Это немаловажно. А что топь, мошкара, ей совсем не страшно. Неужели он не понимает, что здесь ей без него во много раз хуже нежели там с ним. Зачем ей там женщины, она ж не веселиться туда с ним просится, а быть рядом. Он должен понять, что ей нравится всё то, что нравится ему. Она знает, что будет трудно сначала, но очень надеется на его любовь и понимание и тогда ей удастся быстро освоиться. По капле цедились думы, и всё про одно. Пусть поворчал, но взял. Какое там! И слушать не хочет.

А Пётр горевал: обиделась, не смог ей объяснить, что там будет происходить. Что для большинства это ход в один конец. Болезни, голод, тяжёлый труд покосят людей косой. Да и это не всё. Всё это придётся делать под боком шведа, а он так просто не спустит такую наглость. Значит, предстоит не только строить, но и биться. Ему в кротчайший срок надлежит построить не одну крепость, но заложить верфи на реках Сясь, Свирь, Волхов и построить в самый короткий срок мощный Балтийский флот. За год сойдут с их стапелей 20 боевых кораблей. Впереди ждали освобождения некогда русские города Ям, Копорье, Юрьев и, конечно же, Нарва. Под натиском штурмующих русских колонн они непременно падут. Пётр торопился. Ему хотелось как можно больше успеть. Его дни понесутся наспех, ему будет недосуг. Сегодня он в одном месте таскает брёвна и вбивает сваи, а завтра уже в дороге мчит к стоящим в готовности, под стенами очерёдной крепости, какую надо взять, войскам или на верфи, где стучат молотками плотники.

Ту ночь они любили с запасом, стараясь насытить друг друга на всё время разлуки. Ему нравилось прикасаться к ней, руками, губами, коленом, локтём без разницы, лишь бы ощущать теплоту. Нравилось любить её тело, много раз, снова и снова. Кэт отвечала ему тем же. А первое время всё было иначе, Кэт стесняясь старалась не выдавать своих чувств. Но со временем всё изменилось, и она не скрывала удовольствия от его ласк и своего наслаждения. Чем страшно обрадовала его. Он даже не хотел допускать мысли о том, что он для неё неинтересен или она к его ласкам холодна. И естественно был рад, что оказался прав. Ему досталась женщина, которую можно сравнить с дремлющим вулканом; разбуди и ты свидетель чуда. На рассвете с полыхнувшей зарёй, Кэт прикрыв открытое голландское платье, с широкими юбками, голыми плечами и короткими рукавами платком, проводила его. И не просто проводила, а нарушая все сложившиеся каноны, она выскочила за ним. Мало того откликнулась на его порыв. Повисла на шее, целовала. Дрожащим от слёз голосом шептала слова любви. Пётр тесно придвинулся и задышал в ухо ответным потоком любви. Он держал её в своих объятиях до тех пор, пока не надорвался в кашле скрывающий под удивлением злость Меншиков. Он знал, что царь не любил излишнюю чувствительность, а тут… Пётр вздохнул. Со словами:

— Пора Катюша, пора! — он снял её руки со своей шеи и, замерев на миг, удалился. Он не мог видеть, как она плачет. Этот её всхлип ещё долго будет гвоздём сидеть в его сердце.

Да и Кэт долго-долго прижав кулачки к груди будет стоять на дороге смотря в след царскому поезду. Потом глаза с просьбой к Богородице, устремятся в небо. Там пушисто-белые облака водили свой плавный хоровод. Теперь она всё время будет думать о нём, тосковать, считать дни и торопить время до встречи. Пётр забрал с собой и её отца. Он нужен был ему на новых верфях. Дом и торговля оставались под управляющими. На семейном совете было решено, — чтоб ей не было без них одиноко и скучно, а главное безопасно. Ведь по Москве разнеслась по всем домам весть, что новая женщина Петра проживает в домике голландца. Могут найтись желающие проверить или обидеть. Вот именно поэтому он велел ей ехать под присмотр Анисьи Толстой. Так и сказал: я придумал для тебя кое-что. И рассказал про Анисью. Мол, зараз используя возможность, приобретёшь светский лоск и научишься правилам хорошего тона. Сейчас все ведут разговоры о музыке, танцах, стихах и живописи. Осилить всё это для неё не проблема. Именно такой убеждённостью он руководствовался. Кэт согласилась с этим и одобрила столь благоразумный план. Хотя кто её того одобрения спрашивал. Надо сказать, что для Кэт это было очень страшно. Самое неприятное — оказаться в совершенно незнакомом обществе. Там было много девиц из родов окружения Петра. Это были как родовитые барышни, так и из новых, птенцов Петра. Их обучали политесу и светским премудростям. По ходу выяснилось, что там же проживали сёстры Меншикова и его невеста Дарья Арсеньева. Для Кэт это ничего хорошего не сулило. Глаза и уши светлейшего. Но она вскинула голову, прогоняя неприятные мысли. «Я рада!» Встретили её хоть и со скрываемым любопытством, который из русских барышень не выбить ни какими европейскими премудростями, но радушно. Анисья протянула Кэт обе руки, окинула её внимательным взглядом с ног до головы и, улыбнувшись, легко обняла: «Здесь чудесно, поверь!» Естественно, её разрывало любопытство, но она терпела сама и отпугивала прочих девиц, готовых наброситься на протеже Петра с вопросами. Девушка с полыхающими щёчками, потупив глазки, стояла разглядывая носки своих башмачков бормотала: — «Вы так любезны, сударыня. Я очень надеюсь на ваши советы и может быть мне удастся быстро научится всем премудростям». Или слушая молчала. Немой была оттого что, думать, наблюдать и говорить не на родном языке трудно, чтоб не попасть впросак, лучше помалкивать и улыбаться. Другие тоже были не менее любезны и сердечны, но все любопытны. Девицы воспитанницы хихикали и весело подмигивали через голову Толстой. Кэт это ещё больше смущало. Но Пётр был прав, ей действительно не было там скучно. Ей столько предстояло изучить — как надлежит двигаться, как носить платье, как делать поклоны и обращаться к собеседнику и о чём вести с ним беседу, о картинах, музыке, странах. К светской жизненным хитростям привыкала постепенно. А Москва, узнав о сногсшибательной новости: у царя появилась постоянная женщина, принялась носить её по дворам. Нечего и говорить, что слухи эти были искажены и мягко говоря преувеличены. Всех будоражило, что то не просто дама, а окутанная тайной женщина. Кто она никто не знал… Говорили что шведка, потому как по-русски говорит с акцентом, а вот на языке шведов шпарит… Но то был язык голландцев и немцев. Кэт знала и тот и другой. Говорили что пленная, потому как привёз он её из похода. Кто-то вспомнил её в шатре Шереметьева, кто-то видел в доме Меншикова. Получалась ерунда. Из каждой приоткрытой двери дворца неслось шу-шу, да шу-шу… Для сонной Москвы те пустые разговоры были интереснее шведа. Кэт же прояснять ситуацию не собиралась. Пусть гадают… Ей бы быстрее со всеми премудростями удалось справиться, да освоиться. Анисья же, видя в ней умную девочку, не сомневалась, что так оно и будет.


Наступили не простые времена. Россия строила город на Неве. Народ мер на гнилых, топких местах несчитано. Косила малярия. Лекарство было одно — водка настоянная на шишках. Не хватало лекарей. Но вырастали как из-под земли причалы. Пётр проверял всё сам, заставляя, что не нравится Меншикова перестраивать. Придирчивость царя сердила Алексашку, но тот выводя тростью замысловатый узор на песке, только сопел. Наконец не выдержал и заорал:

— Мин херц, какого рожна тебе надо?

Пётр вынул из кармана часы, слегка помедлил в раздумии.

— Не мне, — спокойно развернулся к нему царь. — России строишь, на века!

Меншиков подавился словами. Оно так, каждый тянул себе, Пётр же рвал живот для России. Лучше б он наорал на друга-Алексашку, потопал ногами, двинул кулаком. Но нет же, хлестнул словом и пошёл.

Медленно, но дело шло. Домик царя выстроили пленные шведы за неделю. Частично мебель он сделал сам. Ждали первые корабли Балтийского флота. Укреплялись берега и строили амбары. А ещё готовились к войне. Во всех кузнецах ковались шпаги, копья, собирались ружья и начинялись гремучей смесью гранаты. Дошло до того, что снимали колокола и переливали в пушки. Это далось ему не просто. Обещал вернуть, когда дела позволят. Пётр был очень верующим человеком, но отделял церковь от веры. Для него она была простым учреждением. Значит, находилась в полном его распоряжении. Сказал, как отрубил: — Богу богоугодное, а всё остальное кесарево, сиречь моё! Нельзя сказать, что далось ему это легко. Он непрерывно думал об этом, но иного выхода из создавшегося положения не находил. Пётр просил понять его. Звону, мол, литься не к спеху, а пушки нужны позарез. Дайте время ещё отольём и вдарим так, что чертям на Москве будет тошно. Духовное начальство хоть и не с большой охотой, но подчинилось. А бояре грели на груди надежду на поражение. Они так и не поняли, что такие характеры, как у царя битьё только закаляет. После своей первой конфузии под Нарвой он много чему научился. Первое — Россия должна иметь мощную армию, флот и специалистов. И главное чем — бить шведа и на суше, и на море. Опять же, Пётр отъехав из Москвы на Неву не оставил старушку без присмотра. Строго следил наезжая, чтоб открывались новые школы и, если надо силой, сгоняя боярских отпрысков с печи, учили математике. А девиц искусству и танцам. Бороду не забывали скоблить, пить кофе по утрам, курить табак и парики носить. Бояр выпускать из поля зрения и давать им поблажки нельзя. Враз на лавки и печи залезут. Было над чем подумать царю и в Белокаменной и в новой столице на Неве. К тому же, худо было на строительстве с провиантом. Войска и строители голодали. Доставляли его из Новгорода. Там был главный провиантский приказ. Везли на склады в Шлиссельбург. Дорога продовольствия и фуража была длинна и нелегка. Вокруг нового города разжиться было нечем, поэтому этот вопрос вырисовывался главным. Естественно, воровали. Пётр пытался решить дело лаской — не вышло. Пришлось рассердиться и взять это под свой контроль. Сердитого его видеть не дай бог. Страшнючий. Выпуклые глаза его навевали ужас, короткий нос широко раздувал ноздри, короткие усы стояли торчком. Маленький рот перекошён, а круглые щёки дёргаются туда-сюда. А ещё кулак с вздутыми жилами машет у жертвы под носом. Зрелище, не дай бог!

Пётр торопился. Кроме города, двух крепостей выгнали верфи и строили корабли для Балтийского флота. Двадцатипушечные красавцы фрегаты, галиоты, бригантины, галеры вот-вот должны были сойти со стапелей. Оттуда гнал в Воронеж… Воронежская верфь за тысячу с лишним вёрст от моря казалась за гранью реального. На степной реке строились морские корабли. Заморские послы считали это причудой Петра. Но корабли сходили со стапелей. Они рассчитывали, что русскому флоту не преодолеть мелей и не выйти в море. Пётр сам проектировал и строил корабли там. Причём корпус спроектирован так, что при пробоине корабль не потонет. Корабли спустили на воду и прокладывая курс флагманским кораблём пошли по Дону. Карты составлял голландский моряк Крюйс. В гирлах застряли. Но ветер после ливня и грозы нагнал воду. Прошли. Вопреки всем прогнозам русских флот вышел в Азовское море. Как тут не скучать, конечно, скучал и слал, слал Кэт письма. Она читала, прятала их на груди и ждала, ждала… А садясь писать, ясному солнышку своему ответ, оставляла по всему листу поцелуи. Для чего мазюкала губы малиной, которая оставляла свой сладкий след на неровных строчках. Писала, как скучает и ждёт его возвращения и просит позволения приехать к нему.

Девицы, что были на пансионе и обучении у Толстой с открытыми ртами смотрели на неё, искренне не понимая, что он в ней нашёл и откуда приволок. По Москве небылицы плели невероятные. Кто рассказывал, что взяли её в плен. А что ж они могли предположить, если появилась она после баталии. Кто, что Пётр отобрал её — экономку у Меншикова, который в свою очередь купил её у Шереметьева, а тот забрал у солдата, а солдат добыл в поверженной крепости, в общем, языки не отдыхали. Все фамилии и персонажи причастные к этой истории крутились на устах. Получилась такая себе сказка про репку. Молодая, добрая и красивая девушка — глаза есть, это рассмотрели все, но вот никто не мог похвастаться что хоть что-то знает о ней. Тот факт, что она жила у голландского мастера объяснить вообще сначала затруднялись, но потом нашлись и в этом вопросе. Решив, что её туда поселил сам Пётр, купив для неё этот домик. Вот ведь сами придумали, сами утвердили и раззвонили. Знали, что у мастера был сын Николай, но после войны со шведами, его больше никто не видел. Возможно, погиб парнишка. Кто-то даже рассказывал, что его ранило при штурме, а может и убило. Вполне могло быть и такое. А дом мастер продал. Кто-то уверял, что Николка пошёл по стопам отца, навострился мастерству и делает вместе с родителем для царя корабли, а дом Пётр одолжил у него для своей любовницы. Когда ей девицы, сёстры Меншиковы, рассказывали об этом, надеясь вызвать на откровенность, она только звонко смеялась. Народ верил и не верил во все эти кружева. Уж слишком всё не понятно. Объяснить её появление на Москве оказалось не простым делом. Лишь догадки, предположения… Кто-то где-то видел, кто-то что-то слышал… Поговорив, вынесли вердикт, что она совершенно не подходит царю в чьей карете её не раз видели. Но Кэт не в обиде — пусть говорят. Они-то с Петром знают о себе всё. Держалась она невозмутимо, но скромно и с достоинством. Но на глаза не лезла и старалась тихо находиться за чьей-то спиной, когда для начала, чтоб привыкали и чувствовали себя увереннее, её и воспитанниц Анисья выводила на маленькие ассамблеи, вечера с музыкой и гостями. Интерес к Кэт был неописуем, тут же с её появлением вокруг воспитанниц собиралась толпа. Её посмотрели и с ней, правда, вскользь перезнакомились все знатные и важные люди столицы — естественно, ради интересу. Вот тут Кэт не робела и совсем не пряталась за чьи-то спины. Она вообще никак к этому не относилась. Шебушатся, ну и пусть себе. Ей не было даже жаль, что всё это внимание к ней из-за Петра. Царь, есть вектор и куда он повернёт туда общество и склонится. Любопытствующим мало чем удавалось разжиться. Она была более трезвой для своих лет, чем можно было ожидать.

Весна выдалась прекрасная. Островки серого снега по низинам сходили на нет, уступая место зелёной мураве. Неделя — другая и с развернувшимся листом землю укроют первые цветы. Усидеть в стенах не было никакой возможности. Кэт изнемогала. Пётр, словно почуяв её тоску, прислал приглашение. Празднование. Спускали корабль. Весь двор двинул в Воронеж. Добирался кто как мог, её взяла с собой Наталья, сестра Петра. Кэт не просилась, та предложила сама, вероятно велел царь. Но это означало лишь одно, она принята в семейный круг. Наталья весь путь была хоть и насторожённа, но доброжелательна. Кэт грело это тёплое чувство, она была благодарна царевне. У неё никогда не было сестры. В чужой стране, она всем была чужая. А тут хоть и крошечная, но забота. По дороге та рассказала, что на полуострове за рекой имеется царский дворец. В избах жить не придётся, а Кэт так хоть в шалаше только к нему. Эта головокружительная перспектива увидеть его, заснуть в тепле его рук лишала её речи. Скрючившись на лавке дорожной избы, она смотрела на вливающийся в слюдяные окна тусклый свет и не могла уснуть. Изба та бедная и житьё такое же, судя по всему. Кэт вспомнила мечту Петра сделать богатыми и красивыми не только города, но и деревни России преобразовать, перестроить, влить в них иную жизнь. Очень уж ему не понравилось в Европе нищета деревень. Вот он и поклялся себе, что дома у себя всё будет строить иначе. Если б у него получилось… Большую часть дороги Кэт, слушая щебетание девиц, молчала. Только смотрела на них, а они взахлёб перечисляли все ожидающие их наслаждения. Те млели от того, что у них будет столько возможностей. Возле царя богато красивых молодцов. Два дня над крышами карет зависали косматые тучи. Слезами плакали окна. Вязли кареты. Тоска держала клещами. Отрабатывающие свой хлеб карлицы и шуты производили на неё обратный эффект. На привалах, в объявленное время обеда, она брала из кучи напластанного хлеба кусок, но так и не съедала его. В миску с наваристой похлёбкой даже не опустила ложку. Так и держала в руке. Ела и не ела, думами всеми там с Петром. Наталья присматриваясь укоризненно мотала головой: «Святым духом надеешься прожить. Смотри, не доедешь». Однако, с Божьей помощью, не просто, но доехали. Наконец-то! Осталось совсем чуть-чуть. Кэт торопила время. Хотелось обрядиться в мундир, пристегнуть шпагу, вскочить на коня и помчать с ветерком обогнав всех. Но приходилось привыкать к юбкам, путающимся в ногах, носить шляпки, высокие каблуки и пудрить носик. Для неё было приятным сюрпризом, когда Пётр выехал их встречать. Сердце сразу зашлось, но поперед не лезла. Правда, ни один взгляд, ни одна улыбка его не ускользнули от неё. Он, спешно перецеловавшись с роднёй, погладил головку сына. Кланяясь, смело отправившимся по его зову дамам, поприветствовал их заявив:

— Это было так любезно с вашей стороны откликнуться на наше приглашение и посетить нас, чтобы разделить с нами радость и гордость за русский флот. — И сверкнув насмешкой:- поди, окостенели, в теремах да светёлках сидя… Ничего на ассамблеях-то косточки разомнёте.

Дамы уверяли, что прогулка с ветерком была приятной и подавали встречающим мужчинам ручки для поцелуя.

— Это было очень приятно, государь! — уверила его и Наталья.

Пётр улыбался во всю улыбку, поддержавшего его призыв гостям. Он со всем упорством и старанием вытаскивал женщин из третьесортности, мужицкой неволи и теремов. Морщился: «Домострой доселе в печёнках сидит. Осатанели!»

— Не посчитайте меня негостеприимным. Уверяю вас, дамы, мы старались приготовиться к вашему приезду. Вас ждёт много розваг и сюрпризов. Здесь, конечно, танцевальные залы не идут ни в какое сравнение с теми, в которых вам пришлось танцевать, но уверяю вас — скучно не будет. К тому же комнаты вам приготовлены.

— Как вы можете говорить так, ваше величество?! — приседают дамы. — Какая честь государь, служить вам. — Их поклон становится ещё более глубоким, а удовольствие расплывается даже сквозь румяны по щекам.

Царь каждой старался оказать внимание. Но вот и последняя. С чувством выполненного долга, он отошёл и тогда уж поискал глазами Кэт. Она не лезла вперёд на глаза, хотя заметила его давно, ещё пробирающего сквозь заслон дам к ней. Держалась, понимая свой статус всего лишь женщины царя, позаду. Она не девица и не замужняя дама у тех своё особое положение в обществе. А Кэт всего лишь его тень и её жизнь зависит от его милости. Заметив её в окошке кареты, нырнул туда. Рука в страстном порыве мяла грудь, а губы в безумном и бесконечном поцелуе не отпускали Кэт.

— Приехала! Я счастлив…

Благодарный взгляд говорил Кэт о многом. Свежевыбритые щёки загорелы. Лицо, оттенённое белым шарфом, красиво. Восторженные глаза горят костром. Только худой. Измучил себя всего. Её взгляд скользит по Меншикову: «И этот тут». Разнаряжен, изысканный костюм, пальцы в кольцах, грудь в цепочках. Глазами стреляет по приехавшим, точно в самое сердце пытается попасть… Только с высокой мужественной фигурой Петра затянутой в скромный не бросающийся в глаза костюм, он выглядит нелепо. В одежде царя ничего не было предназначено для привлечения внимания. Противный Меншиков же весь точно падишах блистал. Фу! Когда-нибудь она исполнит самое своё большое желание — проучит этого павлина. Царь с улыбкой оглядел её с ног до головы. Она поймав его ответила смущённой улыбкой. Не выдержав Пётр вталкивает своё мощное тело в карету, пристраивает длинные ноги и плюхается рядом одарив её истосковавшимся поцелуем. Кэт гладит ладошкой его щёку, целует ладонь и, уложив голову ему на грудь, вздыхает. Наконец-то разлука закончилась и они вместе. «Я так рад, что представилась возможность!..»- уверяет он, целуя опять и опять. Для кого-то он кажется гордым и холодным человеком, для неё же теплее и нежнее мужчины нет во всём мире. Меншиков стучит по обшивке: «Как тебе не стыдно держать дам на дороге!» Пётр чертыхаясь выбирается. Мечет с высоты своего роста молнии в Алексашку привыкшего ко всякому и вдруг, протягивая руку, выдёргивает Кэт из кареты, подносит к своим губам дрожащие пальчики и сажает перед собой на коня. Взлетает сам в седло. Вонзает шпоры в крутые бока лошади. И айда… Взгляды дам пылают огнём зависти и восторга: «Бешеный!..» Кареты и всадники трогаются следом.

Меншиков хоть и зло, а с неприкрытым любопытством провожает, обнимаемую царём, фигурку Кэт: «Норовиста, не договориться. Держится в тени — не то хитро, не то умно. Та ещё штучка… Среди всех его знакомых — крепкий орешек. Хотя надо признать чертовски соблазнительна! Да-а, барышня имеющая за плечами тайну — притягательна!» Он догоняет царя, наклоняется через плечо, тянясь к уху:

— Позволю себе заметить — хо-ро-ша! Манеры же опять первоклассные.

У Кэт от возмущения вздёргивается подбородок, в глазах застывает вызов: «Как этот жук смеет!»

Пётр усмехнулся и, игнорировав любимца, наклонился к Кэт:

— Соскучился страсть как… А ты время зря не теряла, стала настоящей дамой. Вишь, Данилыч распустил павлиний хвост. То и гляди, сейчас танец любви исполнять будет.

Кэт зарделась от похвалы и, воспользовавшись моментом, выразила своё отношение к Меншикову скорбно поджав губы:

— Государь, он не приятен мне.

Сказав это, она перевела страдающий и одновременно вопросительный взгляд на Петра.

Царь, поставленный в тупик, с любопытством смотрел на неё, правда, без всякого удивления на лице. Пётр принял удар, растягивая время, заикаясь выкрутился — насмешливо попенял:

— Н — ну-ну… Он отвечает всем пунктам о настоящем джентльмене!

— О нет, — немедленно возмутилась Кэт. — Моим представлениям отвечаешь ты.

Пётр проглотил улыбку и наклонился пониже к её прелестной головке и в умеренных выражениях выразил неудовольствие на её ответ:

— Ты должна знать — твоё дело терпеть его, моё — использовать на благо России. Возвышая его думаю о пользе общей. А если б знал кого достойнее и преданнее, то был бы другой. Ясно?!

Кэт кивнула и оставила разговор до лучших времён. В её маленькой головке бушевала рвясь наружу мысль:- «Питер не знает подлинного Меншикова». Только Кэт стерпела. Не время. Царь не поймёт, а её прогонит. Каждый прожитый день возле царя добавлял Светлейшему самоуверенности. Он гордился своей решимостью, благоразумием, рассудительностью и способностью взвешенно устроить свою судьбу и судьбу своих близких. Презрительно относился к тому слою людей, из которого благодаря Лефорту, а вовсе не пирогам вышел. По шагу, по шагу, с шутками и прибаутками, пинками и пощёчинами и он, к неудовольствию Кэт, добирался до подмостков второго лица в государстве. Все его старания, приблизиться к ней, не находили отклика в её душе. Она катастрофически его ненавидела и предполагала, что эта её непризнь к нему ей дорого обойдётся. И всё равно, чувствуя интуитивно исходящую от него опасность Петру, ненавидела. Да, она опасалась его. Этот хитрый лис больше притворяется, чем чувствует. Пока Пётр жив он его верный пёс, готовый ради ласки хозяина перегрызть любому горло, однако, не забывая своей выгоды. О том, что будет случись с Петром беда, Кэт даже боялась предположить… Ах, если б Пётр послушал или спросил её совета. Она б непременно присоветовала отдалить Алексашку. Но Пётр молчал, а сама она лезть в его дела или настаивать на чём-то не смела. Да царь и не настроен слушать чьи бы не было советы.

Меншиков же артистично изображал уныние, мол, из-за её суровости его так перекосило. Кэт отворачивалась и делала безразличное лицо.

Верфь готовилась к спуску. Корабль построен по чертежам Петра. День был такой, что лучше и не придумаешь для спуска корабля. Солнце над берегом рассеялось как никогда, било в упор, ничем не затуманенное. Как по заказу даже ветерок рябил воду и играл в парусах. На берегу были накрыты столы с яствами. Матросы разносили водку. Вокруг корабля и поодаль столов толпился народ. Царь в голландском костюме простого матроса просил позволения у адмирала Головина на спуск корабля. Важные иностранцы с изумлением смотрели на Петра с азартом выбивающего с прочими плотниками подпирающие судно. «Раз, два…»- неслось зычно над рекой. Заиграла музыка. Народ повалил к кораблю. Кэт видела, как под парусиновой рубашкой ходят его мускулы. Корабль дрогнул и осел. Качнулись мачты. Раз и громадина тронулась по наклонным стапелям, смазанным салом. «Ура! Пошёл!» — вопили зрители и гости. Быстрее, быстрее… корабль скользя мчал в реку. Бух! Нос коснулся воды. Бултых! Разрубая волны корабль врезался в воду. Пробежал и закачался. На мачты рванулись вымпелы. Откинулись борта и выкатились пушки. Пли! Победный грохот оглушил берег. Восторженный взгляд Петра искал Кэт. Она просто очаровательна! Та осторожно выглядывая из-за широкой спины дамы, в пышном парике, махала ему рукой. Они оба не решаясь афишировать пока широко отношения чувствовали определённую неловкость, которую смягчала атмосфера праздника. Всю ночь пуляли огни, стреляли фейерверки. Гремела музыка, водились сумасшедшие хороводы и танцы. Английский посланник с французским сидя по разные концы стола искоса посматривали друг на друга. Политика. Англия желала удержаться в торговых друзьях России и не желала видеть её сильной. Хотела чтоб Пётр вёл войну, но не радела за его победу. Франция желала, дабы Россия отказалась от поддержки англо-голландской военной коалиции и замирилась с Карлом, обещая ей в том всякое содействие. А вообще-то вся Европа супротив России промышляет. Даже самые сладкоголосые доселе почитают хуже собак. Ничего мы ещё погавкаем! Пётр, обнося вином надутых посланников, улыбался. «Плануйте, плануйте, а я всё разверну по-своему. Дуля с маком вам! Ишь, дураков нашли, вынь им и положь, а нам?! Отменно кольца вьют, что один, что другой, весьма отменно». Пётр ответил им, что торопливость уместна при ловле блох, а отнюдь не в дипломатии, поэтому он подумает. Царь ловко увёл хрупкое судёнышко с опасного рифа. Посланники поморщились, в его повадках не найдя ничего царского, но проглотили. Пётр указал глазами Никите Зотову — поить. Зотов хитро покручивая ус старался. Посланники не помня как приползали в места своих квартирований. Гуляли целую неделю. Возвращаться не хотелось, но Пётр умчал на новые верфи, а им приказал отправиться в Москву. Кэт крепилась из последних сил. Была тихая и задумчивая. Ей так хотелось последовать за ним, а не возвращаться в старую Москву. Долго ещё уткнувшись в воротник, она ни о чём другом не будет думать, как только о нём. Ещё только простившись, она будет жить надеждой и ждать новой встречи с ним. Его обволакивающая души и умы сила взяла её в плен навечно.

Дела оторвали его от Кэт и отправили в дорогу. Пётр сидел в карете и мыслями опять и опять возвращался к тому разговору. Он всю дорогу думал о том, как делать для России выгодный политик. Надеялся на посредничество британцев и всё делал для того, но понял: напрасно. Им бы лишь свою пасть набить. Качнуться к немцам? Так им та драка России с Карлом выгодна. Пока тот гоняет по Польше и щиплет Московию, они могут спать спокойно. Карл не он, Пётр. Это России надо своё вернуть, а тот хищник, ему добыча требуется. Но Стокгольм не ровно дышит на Англию. Значит, всё же британская корона. Хотя он и к Франции руку тянет. Доит и тех и тех. И дают. Бояться канальи, что развяжет руки здесь, сунется к ним. Нет, не выгоден Европе мир шведов с Московией. О, господи, как же быть?

По верху кареты ударили капли. Дождь. Пётр потёр ноющую спину. «Каналья, к дождю ныла! Я — то в укрытии, а каково эскорту?» Он высунулся наружу, поманил командира гвардейцев, мокрого с головы до пят.

— Промок, Павел?

— Есть чуток. Перетерпим, не впервой. Мы люди привычные.

— Кого там к лешему чуток. Сворачивай к деревеньке, удалец. Видишь вон слева, под горкой. Людей немедля в тепло, сушиться. Вы у меня каждый на вес золота. Понял?!

Пухлые губы Павла тронула непроизвольная улыбка. Гвардеец пристально всмотрелся сквозь стену дождя в направлении указанном царём. Кивнул. Из дороги в дорогу. Большая доля жизни в пути. Ах, если б крылья, как у птиц!


Как-то нашёл её служивый, Михаил, которого Пётр приставлял к ней. Он был теперь при Петре, и царь прислал его с письмами к князю — кесарю Ромодановскому и заодно отписал Катерине. Михаил был рад радёшенек случаю приблизившему его, простого солдата, к царю. Поэтому держал свою судьбу крепко не отпуская ни на пальчик. Кэт же, решив отписать ответ, его не отпустила. Прочла письмо. Идея пришла по ходу. «Письмо письмом — поеду сама. Сопровождающий есть». Так и сделала. Служивый от такого сумасбродного решения на дыбы, но Кэт не слушала. Ничего не удержит её. «Одену мужской костюм, шляпу и готова к путешествию! Можем ехать немедленно! Оно непременно будет романтичным!» К царю обращаться с просьбой поздно и бесполезно, а тут такой случай разве можно упустить. А тот, как только представил все трудности такого путешествия — воспротивился. Ещё чего, таких распоряжений не было. Он чуть не исповедовался перед ней. Только толку-то с того. Протестовала Кэт возмущённо и страстно. Он был бессилен следовать совету Петра. Но попробовал ещё раз остановить её безумие:- «Он может наказать меня. — Кэт задумалась, но не отступила. — Ему это может не понравится! — в волнении произнёс он, очень надеясь на это». Но она стояла на своём. И не придумав оправдания своему поступку, опрометчиво сдался. Поджав губы, покорно поклонился, но добавил, что умывает руки от последствий этой затеи. Отмахиваясь от предостережений, Кэт была ему очень признательна, что он не выказывал намерения помешать её планам. Отпросилась домой. Мол, по делу. А сама достала мундир, обрядилась. Написала письмо Петру — пусть отдаст, а она пойдёт сюрпризом. Вывела нравившуюся ей гнедую лошадь и… С Богом! Сидела в седле она прямо и уверенно. Два всадника выехали на рассвете из ворот и помчались галопом по разбитой дороге в сторону новой столице. Дорогу не перепутать: подводы идут и идут… Всю Россию на дыбы подняли. Кэт скакала легко. Замечательно выглядела в седле. За спиной ранец, на боку сумка, в ней пистолеты. Вперёд гнала и давала силы встреча. Спрашивала про Петра. Михайло, как звали служивого, рассказывал, что устаёт государь, но дело с мёртвой точки движется. Сам своими ручками до всего прикоснуться хочет, своей головой домыслить. И уголья, руды искать экспедиции отправляет и места новые неизвестные открывать во славу Государства Российского и там города строить, границы крепить, моря холодные и земли снежные к России присоединить мечтает. Увлёкшись, он говорил: — «Этот север, чёрт знает как далёко отсюда, я никогда в жизни не слышал о нём, а Пётр знает». Опять же, на медиков, токарей, мастеров красок и кисти учиться в западные страны тоже отправляет. Наверное, дело стоит того. В городах освобождённых побывать не забывает… Жизни не хватит сколько замыслил сделать. Кэт соглашаясь кивала — работает он не щадя живота своего.

Дорога не близкая о многом поговорили. Кэт спросила, он рассказал о себе. Правду рассказал. Сказал, что из самых бедняков. Что всю численность семьи составляли они с матерью. Про отца не ведал. Приписаны они были к роду Зотовых. Так бы и жили, но дочь барина положила глаз на рослого золотокудрого красавца крепостного. Баловался не без того. Кто ж откажется. Барин не долго думая записал Михаила в солдаты, а перед этим, чтоб приготовить насмешку для шустрого крепостного, женил его своею волею на крепостной девчонке десяти годков от роду. Смех один. Конечно, Михаил пальцем Дуняшку не тронул. Ясно дело — дитё и оставил у своей матери. Барин, паскуда, всё рассчитал, какой с солдатки спрос. И мучения парня и Дуняшки все ещё впереди. Пока матушка всеми правдами и неправдами отбивает девчонку, а что будет далее дело известное, вздыхал Михаил. У Кэт зашлось от жалости сердце. Обещала помочь. На думку пришла мысль — вызвать девочку к себе. Михаил в ноги: «Отслужу!»

Берегли лошадей, останавливались на отдых. Осведомившись о дороге, на накормленных и отдохнувших лошадях снова продолжали свой путь. На двух служивых мало кто обратил внимание. Но горя всё-таки хлебнули. Полдороги велось по-старому. Ни мостов, ни хороших постоялых дворов. Довелось тонуть на переправе через речку. Ночевали в мимоезжих деревеньках. Кэт было немного не по себе. Мужики глядели угрюмо. Лошадей своих не бросали, чтоб не впасть в зависимость от дороги. А вот ночевать в чёрной избе довелось. Спали на составленных лавках, перемигиваясь со светящимися с печи глазами ребятишек. Сна конечно никакого. Дым ел глаза. Хорошо что не зима и мало топили. Добрались без серьёзных приключений. Тем более вторую половину дороги труда это сейчас большого не составляло. По всему пути предприимчивые люди и казённые ставят постоялые дворы и корчмы. Есть где остановиться на ночь, отдохнуть, поспать, поесть. Кое — кто уже и заводишки по лепке кирпичей смастерил. Сообразительные завсегда найдутся, главное, чтоб не мешали. Но Петра так просто было не найти. Пришлось ещё помотаться в седле. Нашли на Ладожском озере, в устье Свири. Царь строил корабль «Штандарт». Он же и был записан капитаном корабля. Грот мачту украшал штандарт. По полотнищу шёлком был вышит орёл в когтях он держал моря подвластные государству российскому: Белое, Азовское, Каспийское и добавили к ним Балтийское. На верфи, спускали на воду как раз «Штандарт». Шуму-то крику, радости. Первый фрегат Балтийского флота. Кэт увидела его ещё издалека и отца рядом с ним тоже. Отправила служивого с письмом. Сама, попутно разглядывая окрестности, наблюдала из укрытия. Интересно же, как поступит: положит в карман или враз прочтёт. Повертел в руках, посмотрел на её отца, отошёл, распечатал, смеётся. Вот ведь, ничего ж смешного не отписывала, а он смеётся. Михаил не уходит. Царь вскинул брови, мол, что ещё? Тот просит пройти царя за ним для секретного разговору. Пётр не понимает. Настораживается. Пересекается с её отцом взглядами и отпускает его, затем заталкивает письмо в карман и идёт. Сначала за служивым, а потом вровень. Шаг в шаг. Кэт затаив дыхание поворачивается к ним спиной. Считает шаги: раз, два, три… Вот, теперь уж можно. Он в шаге от неё. Кэт поворачивается. Видит, как изумлённо, а потом радостно смотрят его глаза, взлетает бровь, тянутся руки… и делает шаг на встречу. Михаил ему в спину запоздало бормочет:

— Позвольте представить вам…

Чего уж там…

Кэт, прочитав радость на лице царя, забывает про свою тоску и волнение, и перебивает добросовестного служаку:

— Питер! Прости, я не могла не воспользоваться оказией и не приехать повидать тебя.

Первым, избавляясь от шока, он бормочет:

— Катюша, девочка моя, но это безумие… Такая дорога… Ты и верхом? А этот болтун, — кивнул он на сопровождающего, — мне ни слова о тебе, тра-та-та про всякую ерунду…

Она не согласна. Краснея и заикаясь под его взглядом, прошептала:

— Безумие — это жить вдалеке от тебя. Я была бы признательна, если б ты простил меня за самовольство. Здесь так замечательно!

О! Глаза Петра светились как раз таким безумным блеском — настоящий фейерверк. Нельзя было не восхищаться её преданностью ему. Сколько усилий она предприняла, чтоб достигнуть его. Он жарко обнимал, жадно целовал и глухо спрашивал:

— Отчего же не подошла сама, а прислала Михаила с письмом?

Кэт, покорённая его манерами, обходительностью и добротой, прижавшись щекой к его обшарпанному мундиру, каялась:

— Загадала — если прочтёшь сразу, то останусь и дождусь тебя…

Он отстраняет её от себя, смотрит внимательно.

— А если б в карман сунул? Мог?

Она приложила ладонь к его чувствительному сердцу и немного испуганно прошептала:

— Тогда б развернула поводья и ускакала, не дождавшись, и Михаилу наказала, чтоб ничего не сказывал про меня, случись положить тебе письмо в карман.

— Горе луковое, — прижал он её к себе, — а если б я торопился или ни захотел читать при чужих глазах, вот как тогда с этим, а?… Это ведь отец твой ел глазами, догадался, торопил…

Он опять втиснул её в себя. Чудны дела твои, Господи! Она тут, рядом, мысли мо ли! Да, она могла быть непослушной и непоследовательной. Могла быть по-мужски выносливой и рассудительной. Могла быть по-женски лукавой и по — детски непосредственной, но это не делало её менее привлекательной и желанной!

— Сумасшедшая, ты представляешь, чтобы могло случиться?!

Она не представляла, но сделала бы это. Исчезла из его жизни навсегда.

Покрапывал дождь. Михаил стоял в сторонке наблюдая за встречей и не спуская взгляда со спотыкающегося от такой картинки неожиданно выворачивающегося на них народа. Те кто был с Петром рядом, зная его нрав и запреты об пол лбами не хлопались. Говорили на равных, отдавая уважение его воинскому чину.

— Господин бомбардир, — осмелился он встрять, — шли бы вы в избу, нечего народ смущать. Падают вон. Царь мужика милует. Опять же дождит, вымокнете.

Пётр с немалым удивлением уставился на служивого. Тот замер, внутренне напрягся, готовил ответ. Царь фыркнув носом, притворно погрозил ему кулаком.

— Как ты посмел взять её с собой? Помяни моё слово, в следующий раз кнута отведаешь.

Тот обиженно потупясь промычал:

— Попробуй с ней сладь. — И вскинувшись выпалил: — А у меня был выбор. Хошь бери и смотри за ней, хошь сама на свой страх и риск помчит…

— Брысь!

Пётр махнул лапищей, мол, иди, свободен, сам же молвил — дождь накрапывает, не до тебя. Потом поговорим. А Кэт обняв, повёл в свою избу. Ноги её расслабленно подсекались. Вскинул на руки. Донёс целуя. Устроив в кресле, он положил перед ней свою рубашку и плед, а потом принялся за её сапоги, приговаривая успокаивающе:

— Сейчас мы их одолеем. Раз, два!.. Раздевайся, солнышко. Михаил прав, чертовски опасно сидеть в мокрой одежде. А я пока баньку закажу.

Сделанного показалось мало и он завернул её в одеяло.

— Вот так, ангел мой, позволь завернуть тебя, пока не попарю в баньке! Вот так хорошо! Вот так славно! Не правда ли так гораздо лучше?

Ей было всё хорошо. Кэт улыбаясь не возражала.

В те дни он был добродушен и весел. Слухи ползали и множились со страшной быстротой. Их дорожки разнились. Одни рассказывали про любовь ненормального царя к полонянке, другие — к безусому парнишке, сыну голландского корабельщика. Сложить оба случая в единый рисунок не хватало ума и фантазии. А Пётр, приведя Кэт в избу и распорядившись о бане, послал за её отцом. Тот резво прибежал. Отец и дочь обнялись. После ужина, мужчины пыхтели трубками, а Кэт, с ожесточением проводя гребнем по спутанным после бани волосам, любовалась ими. Они оба были ей дороги. Радовало её и то, что они оба между собой близки. Она с радостью приняла его сумасшедшую страсть. Радовалась его резкости, безумию в бурной близости. Понятно, что он сходил с ума скучая по ней. Ему было приятно ласкать её обнажённое тело и чувствовать себя её хозяином, знать то, что эта женщина принадлежит только ему, быть уверенным в том, что ни один мужчина никогда не посмеет претендовать на обладание ей. После бурного наслаждения, он лёг рядом, укутав её одеялом, обнял. Они много говорили, рассказывали, спрашивали. Она ни в коем случае не перебивала его, лишь изредка вставляя слова одобрения. Оплыли на столе свечи сделавшиеся ненужными с отступлением ночи, а они всё смеялись и целовались. Большому счастью всегда мало времени. Уснули на рассвете одарив друг друга полусонным поцелуем. Кэт, устроив голову на его руке, была счастлива. Он, обнимая её, улыбался даже во сне. Пётр не торопил с отъездом. Она прожила с ним до холодов. Варила лапшу, мясо, репу. Слушала его рассказы о флоте и кораблях, ахала. Потом смотрела собственноручно начерченные чертежи бастиона Кроншлота и восхищалась его умом и настырностью. Когда он занимался чертежами лицо его приобретало мечтательное выражение. Карие глаза светились мягким светом. Он отходил от вседневных забот, наказывал никому его не трогать и знай себе работал, весь поглощённый полётом фантазии и мысли. Кэт не мешая любовалась. Понимала: дела не терпят проволочек. Когда уставал и присаживался к ней, гладила по кудрям и целовала в сумасшедшие от безумных планов глаза. Пётр ругался на европейскую политику. Карл ведёт себя не по — умному нагло. В Польше под его нажимом избрали нового короля. Теперь их в Польше два. Естественно, страну рвёт на два лагеря. Дерёт польская шляхта друг друга, а Карл под их кукареканье грабит и разоряет страну. Ещё и похваляется покончив с поляками двинуть на Москву и сжечь Русь. Кэт садилась ему на колени и, поцеловав в надутые гневом щёки, убеждала, что Карл против него Петра трепач и он непременно оторвёт шведскому хвастуну язык. Пётр смеялся и обещал непременно подумать над этим. Правда, для себя оставлял лазейку, поживём — увидим. Так и летели счастливые дни. Он грелся в тепле её тела, вдыхал запах её волос и был счастлив. А ещё ему нравилось гулять с ней в лесу и чтоб все жаркие дела происходили на земле. Кидал на землю свой камзол, опускал Кэт и любил. Ей нравилось всё, что он с ней делал. Он заставлял её ощущать себя милой и постоянно желанной. Ожидаючи его прихода штопала у окна носки и самолично вязала ему шерстяную тужурку, а потом с обозом она вернулась в Москву. Перед отъездом заикнулась про Дуняшку, маленькую жену Михаила. Пётр поискал листок, помусолил огрызок карандаша и записал всё, что о ней знала Кэт от Михаила. Обещал, если не забудет отправить её в образующийся для обучения девиц политесу и светским манерам пансионат. Отъезжая спросила, как ей поступать и жить у Толстой, с кем общаться и под чью волю идти…

— Поступай так, как считаешь правильным. Ты достаточно умна и дальновидна. Я никогда не вмешивался в жизнь сестёр, не хочу контролировать и твою…

Кэт не представляла такой размах свободы, от чего недоверчиво кивнула и пролепетала:

— Я буду ждать тебя.

В эти слова она постаралась вложить всю суть своей жизни без него. Он счастливо улыбнулся и с безумной страстью притянул её к себе. Не глядя на её раскрасневшееся личико выбрался из кареты и махнул рукой головному: «Езжайте!»

Экипаж тронулся. Её слёзы текли не переставая. Вытирая свои мокрые щёки, она всхлипывала. Опять одна. Натянув меховое одеяло на себя, забилась в угол. Лучше не думать о грустном, а переключить свои мысли на непременно хорошее и может быть даже блестящее будущее или вон на пейзажи за окном.

А боярская Москва, надеясь на поражение русских войск шведам, спала. Им так по сердцу было первое поражение царя. Думали, сядет на трон, хвост прижмёт. И всё потечёт чинно и благородно. Мыслимо ли дело — царём не величать, поклоны не махать, чинности, порядка никакого… Сам землю роет, сам топором тюкает и рыбу ловит тоже сам… Разве это царское дело. Степенности ни в чём никакой. Опять же, детей от груди отрывай и в заморские страны шли, виданное ли дело. Должен его швед побить, должен!.. Вернувшись побитой собакой сядет он на трон. Размечтались. А тому словно вожжа под хвост попала. С ещё большим остервенением взялся за дело. И на тебе, принялся выигрывать. Виктория за викторией. Мало того перебаламутил всю Русь стройками, мануфактурами, школами, баб вон в люди приказал выводить. Тиятр, какой-то придумал. Ещё и Европу баламутит. Так что то, доходящее до их слуха о начинаниях Петра и его победах, совсем не нравилось им. Ворчала старая Русь. Шевелиться не хотелось никак, но раз этот орлёнок так взлетел, то лучше, проявляя осторожность проморгаться. Кэт обидно было видеть невежество этой богатой и сильной, но ленивой страны. Хватит ли у Петра сил растормошить её? Вон как иностранцы, бойко обустраивая дорогу до новой столицы, ставят на всём пути лавки и разворачивают торговлю. А где же свои? Почему они спят? Иногда ей кажется, что Пётр не зря затеял строительство не просто нового города, а именно столицы. Он ненавидел старую, сонную Москву. Москву с набатом, тревожными колоколами, маленькими комнатками и игрушечными оконцами, узкими коридорами и карликами. Она душила его. Он не умещался в ней. Ему хотелось света и простора. Наверное, Пётр рассчитывает, что в таких больших и светлых домах и жить, и думать люди будут по-другому. Кто знает, может он и прав. Всю дорогу до Москвы Кэт думала об этом. Возвращалась от дум только, когда лошади резко останавливались. Качнувшись по инерции в карете, она осматривалась. Не близко ещё, ехать и ехать, а к Петру мчать было быстрее. А ведь одна и та же дорога. Значит, дело не в расстоянии, а в цели, сердце и голове. Пётр! Пётр! Пётр! — выбивали копыта, когда она даже обходясь без сна и еды мчала к нему и вот сейчас память о проведённом с Петром времени тянула её назад. Как бы она хотела быть ему не только интересной, но и полезной. Жаль, что увидеться доведётся с Петром не скоро. Пожалует только на празднование Рождества, аль Нового года не раньше. В Москве, по наказу Петра, она вернулась к Анисьи Толстой. Девицы, проживающие при ней, встретили её обиженно, но любопытство пересилило. Помахав на себя платочками, барышни ринулись к ней с познавательными вопросами. Чай не совсем уж дуры, поняли все, куда Катенька исчезала. Масло в огонь подливало то, что она единственная среди них имела, как говорят амурные связи. По крайней мере, по их мнению, с Петром — точно. Не зря же сорвалась после письма и помчалась к нему. Это так интересно! Но Кэт не собиралась с ними своим опытом делиться. А Толстой передала от царя письмо, где он просил за Катерину прощение и брал всю вину на себя, мол, это он приказал ей немедленно приехать. Толстая гнев сменила на милость. Царю не откажешь. Опять же прощение просит. Срамить Катерину не стала и крутенько говорить тоже. Понятно, что по-разному к ней относились домочадцы, но это не её Толстой дело. Все приличия соблюдены, большее ей ни к чему. Любопытсвующих девиц, успевших исподтишка ей тыкнуть локтем в ребро, разогнала. А Катерина с новым усердием взялась за политес, греческих богов и французский язык. Он должен ей гордиться. Враги только и ждут, чтоб ему попенять, она не должна дать им повод бить по нему. Вот приедет, а она его и обрадует.

Над дорогой вихрилась белая сутолочь. Служивые брали на караул при приближении государева чёрного возка. Сопутствуемый семёновцами, готовыми перервать за него глотку, он нёсся рассекая снег по московским улицам. Куда правит — и гадать не надо — к Катеньке. Приехал перед праздником, в сумерках, большой, могучий. В беличьем тулупчики поверх кафтана, в треуголке и ботфортах. С шумом заявился к Толстой, при разинутых в удивление ртах девок, забрал Кэт. Пасуя носком сапога снег в ожидании отворачивался от окон, где прилипли носами девичьи лица и прищуривался в темноту ночи. Подсаживая к себе в глубину кожаного возка и укрывая медвежьими одеялами, обнимал, неистово целовал. Пройдясь рукой по её плоскому животу, спрашивал:

— Катюша, не зачала?

Она, стесняясь краснела, а потом обида ударяла в голову, он попал в её уязвимое место и Кэт, боясь услышать ответ, шептала бесцветным голосом:

— Ты боишься этого?

Он, смеясь, крепко-крепко прижимал её к себе и, покусывая под собольей шапкой ушко, охрипшим голосом гудел:

— Дурёха, просто боялся, что случись такому делу, ты метаться будешь. Надумаешь травить себя. Мы ж не обговаривали с тобой такой вопрос. Про Карла поговорил, про Польшу, а это упустил. Голова, понимаешь, забита. А ты промолчала. Я ж буду рад всем. Сколько получится. Рожай, все наши будут.

Кэт была покорена его добротой. Ей стало ясно как он относится к отношениям с ней. Если так говорит, то он признает и приблизит к себе её детей. «Все будут наши!» — музыкой пело в ушах. Смеясь и всхлипывая от счастливых слёз, уткнулась ему в плечо:

— Я б не стала травить. Не нужен тебе: ушла бы с ним и всё. Я не буду тебе ярмом, не бери ту заботу на сердце. Понимаю, ты не просто мужчина, а государь, у тебя другие возможности, а у женщин слишком короток для любви век. Старея они не интересны мужчине. Я не буду цепляться, уйду.

— Вот я и говорю — дурочка, — чмокнул он её в нос. Он не выпустил её руку, не смотря на то, что она рвала её, даже тогда, когда укутывал мехом ей ноги. — Не хмурь бровки. Я хочу состариться рядом с тобой, чтоб моя седая голова нашла спокойствие на твоих коленях. Для нужды и баловства я найду. Ты не серчай. Но ты навсегда со мной. Как же иначе… иначе нельзя, ты Катеринушка моя половинка.

А она, оставив свою руку в его большой тёплой ладони, прижалась плечом к нему и, пригревшись, спросила о том, что болит и греет его больше всего. Для чего он живёт и родился на этот белый свет:

— Как флот? Шведы надоели?

Он был рад её вопросу. Счастлив, что может говорить с ней о том. С Евдокией они так и не поняли друг друга, а Анне нужна была праздная жизнь. Поэтому и обрадовался родной душе, какой можно рассказать о сделанном и поделиться планами на будущее. Упёршись руками в широко разъятые колени, он произнёс:

— Ох, надоели, моя красота. Опомнились и прут. Но поздно. Бастионы огрызаются пушками. Их попытки завладеть крепостью Кроншлот мы успешно отразили. Крепость как блеснула огнями, заплыла дымком, покатилось эхо по Неве. Так и уполз швед. Город строится обрастая гаванями, соборами и дворцами. Даже не верится самому что такие далёкие замыслы и трудные начинания воплощаются в жизнь. Понимаешь, не мои картинки, а явь. Ещё маленький, но город уже имеется. Первой построили верфь и сразу заложили фрегат. Мы с Данилычем по домику тоже поставили. Красота. Морем пахнет. Всё честь честью, даже мой штандарт у домика имеется. Алексашка об одном жалеет — баб мало. Почти нет совсем. Придётся расстараться отписать. А флот, Катенька с каждым днём растёт. Карла высокомерен, но не умён. Похваляется, что Петербурх проглотит. Ан нет — подавится уже. Фортуну свою упустил. Про флот он пока не ведает. На нескольких верфях строю. Вымотался я весь, но дело движется.

— Какой же ты молодец, Питер!

Пётр улыбался и целовал восторженное личико. «Катерина чудо!»

— Вот одолею шведа, тогда истинно буду молодец. А пока только начало молодца. Хотя, солнце моё, я б сейчас с большим удовольствием заключил с Карлом мир. Взял своё, Ингрию и почти всё, что нам исстари принадлежит и дальше б не рвал жил. Не по силам он мне пока. Но мальчишка заносчив и не разумен. Не поймёт своей выгоды, зная про мою немощь сейчас кинется кусаться. И вот тогда я вынужден буду собрать все силы в защиту государства своего и вышибить из него дух. А вообще всяким бываю. На казнь обрекаю за воровство государственной казны, руки рублю, ноздри рву, глотки заливаю горячим металлом, порю. Не я, князь кесарь старается, но с моего наказу. Нехорошо, дикарём смотрюсь, понимаю, но я к свету их подталкиваю, жилы свои тяну, на себе экономлю, а они подлецы воруют. Это как? Пусть знают: государственный интерес крут. И остерёг имеют. — У Кэт задрожали губы. Он хлопнул себя рукой по ляжке. Вздохнул. — Сейчас меньше. Чаще оставляю им поганым жизнь, отправляя в сибирский край, аль на Неву. — Томительно засосало под ложечкой беспокойство. Выложил на худенькие плечики, а осилит ли она. — Ты разочарована во мне?

— Нет, нет, — заспорила Кэт, поражаясь его внутренней силе, бо только сильный человек мог говорить про себя правду. — Твоя миссия тяжела и не проста. Маленькому человеку неподсудна. Ты уже так топнул ботфортом, что мир заволновался. Посмотри сколько на Москве заморских посланников. Мир понимает, что интереснее тебя нет сейчас правителя. Понимает, что Карл это прошлое. Россия и ты настоящее и будущее Европы. Не ждали. Оттого боятся и мечутся. — Кэт, посмотрев на его благодушное лицо, ловя минуту, попросила:- Пётр, возьми меня в тот новый город с собой. Я не буду тебе мешать. Тенью застыну.

Он рванул её из меховых одеял к себе на колени. Она чуть не стукнулась макушкой о верх возка. Опомнился. Замотал в одеяла и, винясь, заговорил:

— Прости с ума без тебя схожу. Не время, душа моя. Я в разъездах. Дел невпроворот. Тебе будет скучно. Дай срок, разделаюсь со шведом, разгребусь с делами маленько, займусь твоим дворцом. Я уже и место присмотрел. Найму лучшего архитектора ваятеля. Поставим тебе дворец Екатерининский.

Кэт покраснела и замахала руками. Зачем ей дворец, она ж не королева. Кэт и в мазанке с ним хорошо.

У ворот встали. Тускло светил фонарь подвешенный сбоку. Возница, спрыгнув с облучка, погрохал кулачищем. Завидев царский возок дворня распахнула ворота. Пётр вылез сам, помог Кэт. В морозном воздухе в каком-то затейливом танце кружатся редкие снежинки. Месяц, повиснув на облаке и сорвавшись, нырнул в понурые ветки плаксивой берёзы и нехотя осветил двор. Разглядев царя, народ повалился в ноги. Он заворчал:- «Встаньте, — указа не знаете?» Подхватив Катерину на руки, понёс в дом. Дворня, стараясь обойти тень царя, следом. Кэт улыбалась: «Всё-таки дома».

В отцовском доме, как в прежние времена натопили баню. Парились, хлестались веничком и купались. Ну и, конечно, любили друг друга. Катерина, его стараниями и долгим ожиданием стала более азартной в любовных утехах. Теперь ей было мало принимать удовольствие подарком. Ожидая его приезда, она словно готовилась к азартной охоте. Акты любви между ними то напоминали сладостную борьбу, то нежное купание в ручье. Всё это сводило Петра с ума. Отлюбив до страшной усталости, Кэт поливала его настоями из мяты и смеялась над его криками, какими он сопровождал своё натирание разгорячённого тела снегом. Здесь полёживая на лавке, переплетя свои ноги с его ногами, она, поглаживая распаренную мощную грудь, осторожно попросила его:

— Питер, измаялся ты. Всё в дороге и в дороге. Отдохнул бы. Пожил рядом немножко.

Он притянул её к себе. Как он обожает Кэт — просто невозможно не любить это божественное создание! Ему нравится всё в ней. Всё, всё…

— Не могу, свет мой Катенька, требуется наступать нам самим на шведа, а не ждать когда он, разделав в пух и прах Польшу, займётся нами. Надобно освобождать Ладожское озеро всё. Флот не должен иметь опасения и проблемы. Буду брать Нарву. А для этого нужен флот и готовая к таким баталиям армия. Рассчитывать придётся только на себя. Союзники-то у нас аховые. Норовят на копейку пятаков наменять. Польское воинство славно воюет за чаркой, в постелях баб и языком. Злости против шведа не имеет вовсе. Шляхта штурмом берёт друг друга. Жгут свои же поместья, грабя и разоряя. Татары столько бед не натворили, сколько они друг другу. Толку с них никакого, только зовутся союзниками, да деньгу тянут. Пётр ещё не знал, что Август и его двор находился сейчас в подавленном состоянии и терпел лишения в одном из старых замков Львовского воеводства.

Кэт поняла — опять разлука. Он будет воевать Нарву. Любила безумно, любила нежно, любила так, как нельзя любить. Могучий Пётр стонал, да сладко покрякивал. Хороша!

Перевесть бы дыхание, а он снова в путь. Ехал по заметенной дороге, сквозь прорезанный далёкими звёздами мрак, провожаемый волчьим воем и мысли сами собой отойдя от милой Катеньки поворачивались к шведу. «Как оно будет? Одолею ли? Надо одолеть!»

Над Белокаменной, заметённой снегами, украшенной разноцветными фонариками и ёлками, пуляли цветные огни, крутились огненные колёса. Не обошлось без упоминания побед. Двуглавый золотой орёл держал в клюве огромную карту, где яркой краской были выделены отвоёванные ижорские земли. У собора Василия Блаженного были свалены голубые и жёлтые штандарты, на каждом вздыбленный лев с когтищами врастопыр. У зубчатой стены на красной дорожке стояли иноземные послы. Переговаривались. Потому как с губ ветром срывало клочья сизого пара. Их понаехало подивиться на молодого и неугомонного русского медведя тьма тьмущая. В золочённых санях и одеждах красовались генералы, а Пётр возглавлял бомбардирскую роту. На Тверской густела толпа. Кого там только не было: от дворянских лисьих шуб и купеческих кафтанов до купеческих ряс, поддёвок и зипунов. Царь праздновал Новый год. Кэт смущаясь и краснея совсем не от мороза была рядом. Скоро будут новые победы и шведских флагов у старого собора прибавится. Пётр улыбается: «Поверь слову, будет». Неделя счастья и она проводила своего ненаглядного. Она не отходила от икон. Молилась. Нарва это серьёзный орешек. Уже раз проиграли. 80 % армии тогда попало в плен. Она ждала, ждала… И когда по Москве прокатилось: Виктория! Кэт расплакалась. Был триумфальный въезд войск победителей в город. Раскатисто громыхали пушки, сотрясая студёный воздух, ревели трубы, по Тверской текло боевое войско. Гнали пленных. Они брели серо-голубой колонной, низко опустив головы. Последними, блистая выправкой, печатали слитный шаг преображенцы и семёновцы. Все как на подбор высокие, плечистые, офицеры со шпагами, солдаты с фузеями. Красота! Народ дивился на добротный наряд гвардейцев: чёрные треугольные шляпы, кафтаны с наброшенными поверх епанчами — у преображенцев тёмно-зелёные, у семёновцев густо-синие, перетянутые белой портупеей, короткие красные штаны. Кэт стояла в толпе и ждала окончания парада. Закрывал шествие, сверкая поднятыми саблями, конный полк. Пётр как всегда шёл под распущенными знамёнами и с барабанным боем в составе бомбардирской роты. Вива-а-ат! Звучало на Красной площади. Народ ринулся к накрытым столам, что были расставлены на полверсты. Для войсковых были накрыты отдельно. Ох чего только там не было: от пирогов и пышек до языков и рыбы. На огромных подносах лежали куры, утки, гуси. Горой яйца и мочёные яблоки. Скалились в тушёной капусте щуки. Стояли соленья, брага, наливки, вина. Белели сальными боками куски свинины, манили окорока и говяжьи рёбра. Потом народ повалил на Пресню, там и так возбуждённый народ метался с еловыми ветками и зрел огненное действо. Поглазев на фейерверк, впархивающий в небе, топали к столам пропустить наливочки… Не скоро утих в тот вечер город. Веселье перекинулось в палаты. Но наперёд князь — кесарь подсунул ему пачку бумаг: «Не взыщи Пётр, надо». Под тёмными сводами сгустилась зловещая тишина. Но тот не стрелял вулканом, морщась шёл в свой кабинет — светёлку. Правда, подписывая ворчал: «Сюда вырвешься дух перевесть, а тут…» Ромодановский улыбался в усы и подкладывал под его очи новый лист. Крякал в кулак: «Сам приучил, когда ты тут идти прямиком пред твои очи. Чего ж теперича-то лаяться…» Пётр судорожно дёрнул шеей и углубился в чтение. Неделя, другая и снова в путь. Ближние бояре и министры не могли угнаться за царём. Его переезды были частыми и непредсказуемыми, они не могли угнаться за царём. Им доставался остывший след. Вот царя и караулили с делами. Вот князь — кесарь тяжело переступая с ноги на ногу, насупливая седые брови и пододвигал под его руку кипы документов. Пришли Стрешнев и Куракин тихими тенями стояли вдоль стены до знака князя — кесаря. А уж потом, дополняя друг друга, заговорили про офицеров иноземных, что приходилось нанимать и которые бежали при первой же опасности из русского войска, как тараканы. Что у себя они в низших чинах числились, а здесь всем галун офицерский подавай, а от капральских нашивок нос воротят. Пётр и сам всё это знал, от того раскурив трубку спрятался, раздираемый думами надвое, за клубы дыма. И бегут, и предают, и за дураков считают, канальи. Но кто будет строить каналы, шлюзы, доки? Кто обучать армию и флот? Надо, надо растить своих и будут они только не так скоро, как бы того хотелось Долог путь света, долог. Только вот поумнеет ли народ? Ведь дело его и чаяния доселе антихристовыми происками слывут. Разули бы зенки, вгляделись! О России думы его, о ней боль и тоска. Ан, нет, рогами в землю упёрлись, детей своих прячут, с боем приходится отправлять учиться.

Пётр сверкнул глазами на них: «Не чаял сердиться — вынудили. А насчёт жулья иноземного пора решение принять. Следовало наперёд знать кого брать».

Этот его приезд не прошёл бесследно для Кэт, она поняла, что беременна. От Толстой не объясняясь, съехала к себе. Будут тыкать и посмеиваться. Ведь она имела полное представление о моральных последствиях, когда дала ему над собой права мужа. Она не собиралась разрушать из-за этого свою и его жизнь. Петру отписала, что причину растолкует по его приезду.

А Пётр стоял на бастионе Петропавловской крепости и, принимая на лицо пахнущий морем колючий ветер, смотрел вдаль. В ту даль, где он видел Россию не просто равной с европейскими странами, а могучей и великой. В небе проплывали низкие тёмно-свинцовые тучи. Над ним со свистом проносились, роняя перья, птицы. Он поднял одно, повертел в пальцах. А птицы разрезая воздух, точно собираясь атаковать, шли на новый круг. Пётр недовольно поморщился: «Вот разгалделись!» Взялся рукой за сердце. Тянет, болит. То грозное, что уставилось из Стокгольма в упор, не даёт покоя ни днём, ни ночью… Мысли вьются как угорелые, поднимают на ноги и ночью и днём. Он судорожно стиснул кулак. На кого глаз нацелил и думы обернул, господи, супротив кого лапотник иду? Супротив первого в мире войска… Но если не я верну землицу русскую России, то кто? Помыслы мои чисты. Пойми, господи, стремления мои, помози! Озверел швед. Калечит русских солдат, а мы не должны ответствовать тем же. Пусть работают, строят нам, но калечить нельзя. Иногда злость за горло берёт, убил бы. Но знал: надо держаться. Пётр медленно сжимал и разжимал кулак.

Вышагивая потом по мощёному городу, думал о последнем письме Катеньки. Что её заставило нарушив его приказ уйти от Толстой к себе. Обидели? И почему она не захотела отписать? Надо завернуть, повидаться, прояснить ситуацию. Взгляд упал на вереницу подвод везущих камень. Люди понурые точно тени. Одежонка потрёпанная, глаза голодные. Замордовал народ. Обложил налогами: кормовыми, подушными. С каждого десятого двора берут сюда по человеку с топором, пилой. Трудно. Но и мне не легко, не за себя жилы рву, за Россию радею. Да, если б ещё не воры — канальи. Воруют все казённую казну, как ничейную. Не думают того супостаты, что у будущего воруют. Ах, если б их всех тряхануть! Но всех ворюг не достанешь, отправился ввалить Меньшикову. Он здесь за главного до него проще дотянуться, с него и спрос. Этот тоже не промах урвать, надо почаще, чтоб не забывался напоминать ему, что у него должно быть на первом месте. Пётр назначил его губернатором Ингерманландии, с учётом того, что после строительства Санкт — Петербурга и всей его губернии он передал ему всю Ижорскую канцелярию и многие общегосударственные доходы. Именно в этой должности ему и доверено руководить строительством города на Неве, планируемого быть столицей Российской империи. Под его опекой морская крепость Кронштат, корабельные верфи на реках Свирь и Нева, Главное Адмиралтейство. В его руки Пётр много отдал, но многое и спрашивал.

Помахав перед таращившим глаза Алексашкой для устрашения кулаком, пошёл к себе. Вздохнул: «Всё равно уворует». Домик был небольшой и скорее напоминал собой склад корабельных атрибутов. Достав чертежи и готовальню поработал над «Катериной» которую торопился построить и спустить на воду.

А Меньшиков злился на то, что остался не в курсе жизни Екатерины и, следовательно, какой-то части Петра. От Толстой она по какой-то причине ушла к себе. Своих людишек он к ней подослать пока не смог. Пётр к ней наведывается один, люди Алексашки — денщики и постельные, остаются за бортом. А ему страсть, как надо всё знать. Информация — великое дело. Этому он научился у Лефорта. Даже если она тебе не нужна сейчас, это вовсе не значит, что не потребуется позарез после. А тут у Меньшикова был пробел и он не доволен был на себя за это.


А царь катил в Москву. Нужны позарез деньги. Предстоит много трат. Корабли спускать, обмундировка войск. Город строить. Опять же, люди нужны. Карета Петра ворвалась во двор. Дворня уже не кидаясь в ноги с поклонами, чтоб не получить зуботычин, бросилась с другим — помогать царю. Пётр заметил то, что Кэт не вышла встречать. Он специально держал время, разминался, приседал, потягивался… Страсть как хотелось ощутить её горячие ручки на своей шее. Но нет, Кэт не было. Поэтому заторопился напугавшись пуще прежнего. Пошумел в сенцах, но никто не ответил. Пётр встревожился. Они столкнулись в горнице. Она бледная и простоволосая, только что с кровати, смотрела на него виновато. Он поднял её подбородок, заглянул в глаза. Спросил резко и грубовато:

— Забыла меня? Не ждала? Не рада?

Она улыбнулась. Прижалась щекой к пахнущей табаком груди. «Дурашка, так шуметь…»

Обмякнув и почёсывая переносицу, он бросился в гадалки:

— Заболела? Обидели?

Кэт чувствовала себя не ловко. Казалось, что может быть проще, чем объяснить свое сегодняшнее положение, но Кэт под его пытливым взглядом и пылом чувствовала себя неуютно, как будто говорить собралась говорить о чём-то нехорошем. Вздохнув, Кэт помотала головой. А он ничего не понимая, но соскучившись до дури, со всей силушки прижал её к себе. Кэт ойкнула и прикрыла рукой живот. До Петра дошло. Расплывшись в улыбке, он принялся её кружить.

— Катюша, да ты тяжёлая?! Бог мой, Кэт, отчего же ты не отписала мне, не рассказала сразу! На сносях, а мне ни намёком! Как же так, лапушка?! А я-то оглобля дурная…

Кэт припала поцелуем к его заветренным губам и виновато прошептала:

— Прости, что нарушила твой приказ. Мне не хорошо, я ушла от людских глаз… Так будет лучше. Здесь нет чужих ушей, не надобно знать никому чужому о том.

Пётр запротестовал:

— Не морочь мне голову. Там аптека, медики, бабки повитухи, народ знающий, а тут ты одна. Нет, мне спокойнее будет знать, что ты под присмотром.

Кэт, зная что у царя крутой нрав, отговаривалась как могла. Пётр топорщил усы, дул щёки и сердясь грозил пальцем — мол, не выдумывай. Даже не удержавшись возмущённо воскликнул:

— Евины дочки, до чего ж вы упрямы…

Она не могла в открытую сказать против чего и кого направлено её упрямство. Одна интуиция, доказательств нет. Каким-то неведомо бабьим чутьём она видела в старой Москве для себя и потомства Петра опасность. В руках родовитых бояр царевич Алексей, законный потомок и другого наследника они не допустят. Так подсказывала ей голова, и так вещало сердце. Меншикова душа тоже опасалась. Больно хитёр и скользок «милый друг», чтоб быть преданным и бескорыстным царю. Верные они себе не рвут, за Россию и Петра живота не щадят. Таких не мало, но Алексашка не того поля ягода. Видимость одна. Цель его пока ей не ясна, но не добра она, это точно. Кэт молила Господа подарить ей девочку. Ей казалось, что ребёнка женского рода могли пощадить и оставить в живых. Он, не являясь претендентом на престол, им не мог быть помехой. А вообще, самое правильное, чтоб никто не знал о детях, но Петра не свернуть. Он, быстро охлаждая её боевой пыл, затеял своё… Кэт, устав от споров, соглашается.

— Не бушуй, моё сердце, я сделаю всё, как ты хочешь.

Двухметровое «сердце» довольно ухмыляется. Добился своего. Он прожил неделю. За этот срок умудрился поставить Москву на дыбы и умчать опять к кораблям и новым городам и крепостям. Толстая по приказу Петра приехала за ней сама: «Не шутейными верёвками обвила она царя». Осматривала с любопытством. Кэт в новом, привезённом ей Петром европейском платье, тенью проскользнула в карету и устроилась в уголке.

Вообще-то Кэт, как и Пётр скромна и экономна в одежде и расходах. Она штопает саморучно чулки, подшивает рубашки и пришивает кружева. Но это не потому, что Пётр ограничивает её в средствах, упаси Бог! Наоборот, он привозил ей постоянно подарки, не знал чем порадовать душеньку «несравненной Екатеринушки». Просто ей хочется помочь ему хотя бы тем, что не тратить на всякую ерунду деньги, тогда больше достанется на его любимые корабли. Царь, выглядев довольным, улыбался её экономии и дарил новые подарки. Меншиков морщась от её серебристого смеха, крякал, завёл свой скрип издалека:

— Разбалуешь, как Монс. Денег не хватит… Смотри, точь — в точь будет.

Пётр, понимая, против чего направлен выпад, бесстрастно насмешничал над ним:

— Шутки шутить изволишь? К тебе, неисправимый пустомеля, занимать не приду, сам принесёшь. — Но по мере разговора гнев его крепчал. — Язык глупое болтать будет вырву и за раз напомню какого ты роду племени сиятельный граф. Хошь? Морду-то не вороти в её сторону и упреждаю: думать про ней не смей, а то сведаешь палки. А Монсиху не поминай, она ноготка Катеньки моей не стоит.

Меншиков шевеля губами скрытно перекрестил пупок и погрустнел. «Свят — свят-свят! С ума сошёл с девкой этой… Придётся обождать с планами относительно её, а то как бы дров не наломать». Мало — помалу он оперился и перевёл разговор на шведов. Беспроигрышное направление.


Пётр понимал — медлить нельзя ни часу в противном случае все начинания со строительством северной столицы будут тщетный. Волей-неволей придётся дать бой. Иначе швед поторопившись сметёт всё. Угрозы Карла по всем европейским столицам разлетелись. Карл умел и желал воевать, но время, проведённое в Польше, вернее потраченное на неё, его распаскудило. Там была не война, а догонялки. Король Август отступал и петлял, а Карл гонялся вместо того, чтоб биться и воевать за ним по всей Польше. А тот вояка пьянствовал и развратничал с бабами, тем же занимались и его войска. Бились одни отряжённые королю Петром казаки. Карл ничего не понимая, давясь злобой, ловил Августа. Не война, а курам на смех. Все попытки навести хоть какой-то лад в стране, не увенчались успехом. Поляки все перессорились и передрались. Безумно било и разоряло друг друга польское панство. Шведская армия при таких непонятках устала и расслабилась. Три года он убил на Августа, колеся за ним по Польше. Пётр рассчитывал на это. И всяко способствовал. Время рысканья Карла за королём польским, давало России кредит времени. Деньги, потраченные на Августа, окупались. Теперь помужневшая русская армия готова была встретить врага. Пётр брал крепость за крепостью. Пала Нарва, Дерп. Россия прочно закрепилась в Восточной Прибалтики. Беспокоился за Кэт. Очень долго до неё и обратно шли письма.

Расположившись в кресле с мордами льва на подлокотниках, Светлейший, глядя на огонь в камине, думал думу не дающую ему дышать. Меншиков достал со столика изящную отделанную золотыми кружевами и камнями с портретом царя табакерку и сделал глубокую затяжку. Ооо! Так бы и расплющил ту стервозную куклу. Всё объяснялось просто — Кэт была беременна. Вот из-за беременности этой девчонки Светлейший и не находил себе места. Такого он не ждал. Выскользнуло из ума. Ах, насколько проще было с Монс. Велели без детей, она и не дёргалась. Негодница Кэт, придумала рожать. Пожалуй, это было слишком и могло поломать его планы и планы бояр, пока совпадающие с его желаниями.

Время бежало, роды не были трудными, хоть и были первыми. Родился мальчик. Чёрненький, кудрявенький похожий на Петра, она и назвала его так же в честь отца — Пётр. Царь был доволен. Прикатил полюбоваться и даже пожил около неё на Москве, чем несказанно кого из бояр обрадовал, кого напугал. Но долго не пробыл, дела гнали в дорогу, вся Россия была поднята на вилы. Вскоре, после его отъезда, Кэт поняла, что опять беременна. Отписала. Пётр приехал, смеялся и целовал её в нос. Она родила опять легко. И уже начала сомневаться в правильности своих страхов насчёт злобы бояр, и надежда, что всё обойдётся грела душу, как ей объявили, что дети заболели. Оба. Кэт плакала, молила бога сохранить им жизнь, но чуда не произошло. Вскоре ей сообщили, что мальчики умерли. Рассудили, что добавлять ей ещё что-то необязательно. Всё выглядело очень странно. Но Кэт не спрашивала что с ними и разбирательств никаких не чинила. Хмурилась только. Получается, была права, когда подозревала такой финал. Она догадывалась — её детям мужского пола бояре жить не дадут. Отписала Петру только про факт смерти, а больше ничего. Своими предположениями с ним не делилась. Яблоком раздора становиться не хотела. Слишком много у неё врагов, чтоб прорваться ей и выжить: Лопухины, старый свет и… Меншиков. Питер, не утруждая себя размышлениями, утешал… Хотя возможно только делал вид… Он не прост. А ещё Пётр примчался так скоро, как только смог. Она застыла в своём горе и не шевелилась. Почувствовав его присутствие, подняла голову, но не двинулась с места. Он говорил и говорил. Голова её была опущена. Руки мяли платок. Кэт плакала, а он жалел и любил.

— Не рви сердечко, жизнь моя, Бог дал, Бог взял. Дети умирают каждый день. Не казни себя. Мы бессильны перед его волей. Будут ещё у нас дети. Сколько захочешь. Пусть они покоятся с миром. А ты в мире живи.

Кэт благодарила за слова утешения. Он взял её руки и крепко сжал их. Она устроила свою несчастную голову на его плече. Они родились без него и ушли без него… Он их почти не видел. Любил ли он их? Наверное, любил. Просто мужчины такие толстокожие. Но ей всё равно легче, что он рядом. А может нельзя производить на свет незаконнорожденных? Бог гневается. Наверное, это неправильно. Но она их любила. Очень, очень любила и их отца тоже… Что плохого в том, чтобы подарить жизнь. Бог не может быть жесток. Нет — нет… в её случае дело в другом. Она знает это. Она понимает, почему умерли её дети и простить себе того, что не смогла уберечь их не может.

Кэт не знала, как он метался в своём горе. Опёршись о кулак, пряча каменное лицо от людей, пил чарку за чаркой, — нет не брал хмель. Мысли давили: «За что Бог его грехи перекладает на крох. Как там несчастная Катенька?» Пётр рухнул на сжатые кулаки и взахлёб зарыдал. Перед очи Кэт он явился спокойным утешителем.

Чтоб развеять грусть и не оставлять одну попросил сестру свою царевну Наталью Алексеевну взять её в свой дом в подмосковное село Преображенское. Та не отказала брату. Кэт долго отговаривалась стесняясь безгрешной царевны, но Наталья Алексеевна приехала и забрала её сама. Хотя знала о ней раньше и даже интересу ради посматривала таясь за любовницей Петра издалека, сейчас было всё равно любопытно. Катерина ей не то чтобы нравилась, но не была противной, как кривляка Анна Монс. Та шиковала и болталась у всех на виду выставляя себя царицей. Эта сидит тихо и напоказ себя не выставляет. Открывшимися столькими возможностями не пользуется. Рядом с Петром не маячит. Из гнезда своего не вылезает. Появляется с ним только у близких к нему людей. Опять же, ведёт себя как мышка. Наталья наблюдала за ней в пансионе у Толстой, так тише и незаметнее её не было девиц. Сёстры Меньшикова трещали, как сороки и носились по дворцу, а эта нет. Сидит себе листает новомодные журналы, присланные ей из Европы. К тому же, это их совместное проживание давало шанс царевне узнать — откуда она взялась на его пути? Ведь откуда-то она взялась… Вся Москва аж лопается от трескотни, а правда так и не ведома никому. А та чушь, что носит ветер по дворам, ей не интересна. Братец только улыбается на всю эту брехню и молчит. Даже не злится. Это так на него не похоже. Наталья понимает, что вся та ерунда насчёт шведской полонянки и служанки Меньшикова не может быть правдой. Акцент разговорный безусловно есть, но она говорит и пишет заморской грамотой, не хуже самой царевны. Не совсем уверено владеет политесом, учила Толстая, но зато мастерски управляется шпагой и отлично стреляет. А уж как скачет на коне так сущий драгун. Это, конечно, даёт больше вопросов, чем ответов и отводит совершенно в неизвестное от московской болтовни направление. К тому же, зная брата, она понимает — тот никогда не подберёт себе подругу после кого-то. Переспать может. И даже с Меншиковым на пару с одной. Но подругу, любовницу — ни за что. Тут Пётр эгоист и себялюб. После себя и то никому не отдаст, и Монсихи и Евдокии милых дружков, уничтожил, как котят, а уж взять после кого-то на такую роль — сказки. Но вот что и кого скрывает он под Екатериной? Почему он поселил её в маленьком доме голландского корабела? А эта пичужка не пряча горделивого упрямства демонстрирует себе, что ей нет дела до того, что про неё подумают. Смотрите, мол, сколько угодно и думайте что угодно и даже говорите, что вам заблагорассудится, ей всё равно. «Надо подумать, что это будет означать для всех нас! — прикидывала Наталья, наблюдая за ней. — Безусловно, она сильна духом, но немного диковата, только нельзя допустить говорить об этом вслух».

Реальность была, увы, не так легка и проста. Кэт под равнодушием и железным спокойствием скрывала переживания, но никто, никогда не узнает об этом, даже Пётр.

Царь, приехав по последнему льду до вскрытия воды, жил в Петербурге. Там довелось встретить и весну. Тёплыми ветрами и в это северное место накатывало тепло. Отовсюду текла тонкими ручейками весенняя звонкая и неспокойная вода. Пётр стоял на берегу и смотрел, как не торопясь, медленно река толкает и ломает лёд, неся его вперёд. Под лучами солнца блестит между льдинами вода. Скучая о Катерине он вдруг заметил, что почки на деревьях набухли, земля то там, то тут покрылась зелёным ковром, а вербы выбросили на тонких веточках свои пушистые серёжки. Заметив под ботфортом цветок сорвал его, понюхал. Сердце бешено забилось: «Как она? Соскучился страсть как. Доберусь залюблю». Солнце слившись с водой в одно золотое блюдо вдруг приобрело в сознании значение символа, чуть ли не предзнаменования. Знак объединения их судеб. А птицы словно поймав его волну распелись на все голоса. Замечтавшись, он вздрогнул, когда его окликнул Меншиков. Пётр, резко развернувшись, пошёл к нему.

— Ну, что скажешь?

— Так ведь голубиная почта прибыла, — доверительно сообщил тот.

— Шведы? — уточнил царь.

— А кто же ещё-то! — сказал он насмешливо.

Пётр оттопырил губу:

— Ну пошли. Посидим, потолкуем, чаю попьём. Чёрт! Что эта их возня на сей раз будет означать для нас?

Они прошли по настеленным из досок тротуарам и вошли в тёплый дом. Горел камин. В доме сели в кресла по обе стороны столика на гнутых ножках. Алексашка уставился на портрет на стене. У царевны с Катерины списали портрет и не один. Повелел Пётр. Страшно скучал. Те женщины, коими пользовался от случая к случаю в разлуке, больше раздражали, нежели снимали жар. Нужда она и есть нужда. Хотел Катеньку свою иметь и перед глазами и на груди, хотя бы в качестве портрета. И ей послал свой с прядью волос. Подарил ей с полной уверенностью, что сей подарок придётся Кэт по душе.

Меншиков, увидев такой же на стене питербурхского домика, с трудом оторвав взгляд, оскалил в улыбке зубы:

— Мин херц, неужели ж так хороша и сладка?!

— Поскалься мне ещё! — погрозил кулаком Пётр. — Прелестнейшее из созданий, само упало в мои руки, как манна небесная. Зацепила она меня. Жить без неё не смогу. По сердцу хочу рядом с собой бабу. Имею право?!

— Имеешь. Но больно всё ладно, да красиво. А вдруг это старый бабий фокус? — пряча отчаяние проныл он. Из выкаченных глаз царя ударили молнии. Поймав недовольный взгляд Петра, пошёл на попятную. — Молчу, молчу… Позволю себе заметить, что как скрутим шведу башку, ты себе сможешь разрешить всё. Это я пленник обстоятельств. Как не крути, а всё равно придётся жениться на деньгах! Мне нужна в жёны родовитая и желательно из самого старинного рода. Лучше чтоб не крокодил. Но я не в обиде, мне власть дороже бабы. Я любовь не понимаю. Господь создал баб с одной целью — быть полезными мужчине, вот я и использую их по своему прямому назначению и ничто не заставит меня отступить от этого правила.

Алексашка замолк, а Пётр отмахнулся:

— Не насмешничай, балабол. Как погляжу, ты неисправим! Ну тебя. Опять пузыри пускаешь, а мне лапти плетёшь.

Алексашка поднял свой скользнувший по портрету взгляд на царя и пойманный цепким оком Петра засуетился:

— Глупости… О тебе пекусь. Думай что хочешь. Вообще-то ты мог бы понять моё отношение к этому предмету… Если б наш брат знал, на какие уловки способен изобретательный ум женщины. Бабы, алчный народ. Красавицы, наметившие жертву способны на такое…

Пётр, перебивая его красноречивый бред, рассмеялся. Это предупреждение Меншикова уместно и оправдано было бы в любом другом случае, но только ни с Кэт, которую он помнил от горшка.

А светлейшего злило всё и в том числе смех царя. Подперев рукой подбородок он обдумывал торпедирующие его голову мысли. По правде и сам он на себя злился тоже. Меншиков корил себя постоянно, как это он сам до того, чтоб разглядеть в сорванце девку, не додумался. Девчонка, да ещё та. Совершенно не предсказуемая особа. В ней хватает что хитрости, что философской глубины, да и здравого смысла будь здоров! Эх, если та барышня не была выбором Петра, он бы ради забавы ославил её на весь белый свет. Так ославил, что она мало на что могла рассчитывать. Увлёкшись приятными сердцу думами, он просмотрел хищный взгляд царя. Пётр же, опять заметив шкодливое метание его глаз, кривил рот:

— Какие уж тут глупости, стоит мне упомянуть её имя, как ты начинаешь хмуриться, метать искры. Или сам меня глупыми вопросами забрасываешь. Выбрось из головы, она мне детей рожает. Меня любит, я люблю… Она прочно вошла в мою жизнь. А у тебя одна дурь. Надеюсь у тебя не настолько дурной нрав, чтоб толкать мне палки в колёса или ещё глупее — тягаться со мной.

Он не мог помыслить, что фаворит ослушается и всё может быть иначе. А пугал от соблазну, для своего собственного успокоения… Чтоб бес того не путал и ругни меж них по сему предмету не было. Алексашка увлекающаяся натура. И, если на что положил глаз — будь то драгоценность, оружие, лошадь или просто кубок — костьми ляжет, а добьётся. Они выразительно уставились друг на друга. У Алексашки задрожали губы и он торопливо закусил их.

— Может и так государь! От тебя ничего не скроешь, ты читаешь мои мысли. Я ж ни-ни просто любопытно…

— Чего тебе любопытно, прохвост?

Пётр раскурил трубку и, заложив нога на ногу покачивая перед носом Алексашки, ждал ответа. Тот покашлял и изложил:

— Интересная же баба под рукой была, а мы просмотрели… С чего-то началось у вас?

Пётр, затянувшись и выпустив дым, сдерживая смех, хрюкнул. Глаза его смеялись. Щёки тоже дулись от смеха.

— Естественно. Только не про твою то честь.

— Я обещаю, что буду предельно осторожен.

— Вот и хорошо. Я тоже надеюсь на это! — он пощипал ус. Его палец смотрел в потолок. — Учти! Так-то, светлейший! О, что там?!

Пётр прислушался, за стеной нарастал гул. Меньшиков тоже насторожился. Звуки и голоса становились отчётливее. Денщик, сообщив о прибытии гостей, поклонился собираясь уходить. Меншиков остановил его вопросом: — «Кто?» Деловой малый с важными нотками ответил, что, скорее всего, офицер, но карета царская. Меншиков откликнулся, чтоб звал. Денщик вопросительно взглянул на своего хозяина. Пётр промолчал, но недовольно поднялся. Вышел. Меншиков бубня потащился следом. На крыльцо входила топая ботфортами пропахшая пылью в мужском костюме Кэт. О ногу била шпага, в руке она держала шляпу. Факелы выхватили заляпанную дорожной грязью кожаную карету, украшенную чеканной росписью русских умельцев.

Её испытывающий взгляд остановился на Петре. Ничего не понять. Рад? Нет? В её глазках насторожённо запрыгали огоньки: «Что он скажет? Обрадуется или нет?»

Пётр ошеломлённо уставился на неё и, машинально посасывая трубку, молчал. Значит, говорить ей. Чопорно поджатые очаровательные губки против ошеломлённого лица царя и злого взгляда Меншикова: «Понятно, хоть какое-то развлечение! Но лучше б она не добралась сюда». Прошествовав мимо светлейшего, она склонилась перед царём в почтительном поклоне и махнула шляпой.

— Извините, ваша светлость, я не вовремя?… Мне уехать?… Мне б не хотелось непрошенной гостьей врываться в ваш дом! — Пётр по-прежнему молча таращил глаза. Она волнуясь продолжила:- Питер, извини меня за назойливость, но я скучала так, что не смогла быть вдалеке от тебя. Я не могла жить только прошлыми воспоминаниями, сновидениями или мечтами, я должна была видеть тебя. Велишь, мешаю, я тотчас уеду. Но я уже счастлива, что увидела тебя, услышала твой голос. Я ехала гонимая надеждой… Но если ты занят и нельзя я не обижусь…,- объявила она тоном, в котором звучала глубокая решимость.

Она волновалась. Он молча встретил её восторг, и у неё отхлынула от сердца жизнь. Обычно при встрече суровость холодного и сдержанного выражения его лица смягчала улыбка, но в этот раз её не было. Молчал же царь от изумления, а не от неудовольствия. Вопрос: «Как она пробилась к нему, это же опасно!» — лишал его разума. Когда к Пётру вернулся дар речи. И царь, придя от такой неожиданной радости в себя, взяв её руку, сжал в своей, сказал: — «Тебя послало мне само провидение!». Потом, качая головой, развёл ручищи, стиснул её в объятиях, на глазах поверженного таким фокусом (царь милуется с отроком) денщика и, отойдя от жадного поцелуя, заказал баню и еду. Тот, не хилый детина, оглядываясь и спотыкаясь, отправился выполнять поручение царя. Пётр же посмеиваясь на озадаченного малого, взял пальчики девушки в свои, подержал пожимая и, забрав в ладонь, повёл Кэт в дом. Улыбка сползла с её лица при виде топавшего за ними Меншикова. Он стоял подбоченясь, положив руку на рукоятку шпаги. Его насмешливый взгляд колол её. При приближении слегка поклонился. Ответила чем-то вроде реверанся. Алексашку она недолюбливала. Он не раз пытался навязаться с разговором. Кэт вздёргивая носик и излучая презрение аккуратно уходила из-под обстрела этого ловкого мужика. Открыто он действовать не решался, а она притворялась не понимающей. Меншиков же немало удивлённый её нежданным появлением был тоже весьма недоволен. Увы, Кэт забирала то время, что мин херц провёл бы с Алексашкой. Опять же его сейчас выпрут не оставляя ни времени ни возможности на удовлетворение любопытства. Досадовал, но держался спокойно-насмешливо. Встретил низким поклоном проводил тоже кланяясь. Спина перед этой мартышкой не отвалится.

Пропустив Кэт мимо себя в гостиную, Пётр воззрился на Меншикова, положив руку на его плечо, улыбаясь предложил убраться. Тот ухмыльнулся, пожал плечами и, не скрывая не удовольствия, усмехаясь в ответ, расшаркался:

— Надеюсь, вы меня извините, если я покину вас и отправлюсь домой, — кинул он в открытую дверь гостиной.

Чрезвычайно неуместные и никому не нужные слова. Его, естественно, извинили, топай.

Кэт пока Пётр разбирался с Меншиковым, огляделась. Дом не был большим, но обставлен с хорошим вкусом и деловым подходом хозяина. Гостиная была отделана в совершенно петровском стиле. Ничего лишнего: мало мебели и та прочная и массивная. Зато горел камин. Он делал жильё уютнее и теплее. На этих проклятых болотах огонь и в жаркий день не помешает. В углу стоял якорь, подумала, что было бы странно, если б его тут не было. В спальне нашла ещё один свой портрет. Значит, помнит всегда, бальзамом упало на измученное сердце. На этом и застал её Пётр. Милая, немного виноватая, немного растерянная улыбка, предназначенная только ей, плутала на его лице. Как мало было в России людей видевших её у царя. И это малое количество сразу изменяло о нём своё мнение. Нетерпение зашкаливало. Развернул, нетерпеливо прижал к себе. Долго мял и целовал. В безумии рухнул на постель… Потом, пряча улыбку показал ей медальон на своей груди с её портретом. Кэт была счастлива. Просила написать и подарить ей его портрет… Он, осыпая поцелуями её лицо, обещал. Ей захотелось посидеть с ним у камина. Он, завернув её в простыню, вынес и усадил в кресло. Она попросила не слишком близко к камину, потому что указала на поленья, которые желала видеть горящими. Он исполнил. Подбросив в огонь поленьев, заметил: — Так нравится? Она удовлетворённо кивнула. А он налив им в кубки вина опустился рядом с ней. Они сидели так близко, что представляли одно целое. Её чёрные кудри спадали на плечи. Он улыбаясь осторожно словно к зеркальной прикоснулся к её белому плечу выглянувшему из-под простыни. Погладил спадающие в беспорядке волосы. Дотронулся до завитка на виске. Живые глаза горели звёздочками. Маленькие губки манили сладкой росой. Как это здорово быть с кем-то одним целым. Он потянулся к ней пытаясь слизнуть на губке застывшую каплю… Но поскрёбся денщик. Сказал о бане. Пётр, поставив недопитый кубок на пол, поднял драгоценную ношу на руки:

— Катенька, ты не представляешь, как я рад твоему приезду.

Она, поглядывая на него сквозь полуопущенные ресницы, думала о том, что чтоб там не случилось и не ждало её впереди, а судьба положила на весы Кэт самого обаятельного мужчину и безумно сильного мужика. Она понимала, что быть с ним рядом женщине не так просто, но он ставящий выше своей жизни дело, нужное России, стоит того. Таких единицы и ей простой смертной выпало быть полезной одному из них.

Через день, она появилась на улице города с красиво причёсанной головкой, лицом обрамлённым тёмными вьющимися волосами, лёгкой шляпке с цветами и лентами, хорошенькой фигуркой затянутой в платье до локтя руками затянутыми в перчатки, со спадающими на них кружевами и в разлетающихся от морского ветерка шёлковых юбках. Она была хороша, Пётр был доволен, но вот ей самой как-то не приходило на ум воображать слишком много о своей внешности. Аккуратно выставляя маленький башмачок рядом с его ботфортом, она гуляла под руку с Петром. Хотя гулять-то особо было негде — кругом болота да вода. Он, гордо и властно неся обдуваемую ветрами голову, хвастался городом. Показал строящийся царский дворец, куда обещал с ней перебраться. Сам он жил в царском домике и спал там, где ночь застанет. Прогулял до места, где напротив Петропавловской крепости вставал почтовый двор, с галереями вокруг. Пётр надеялся пока не построится что — то более подходящее проводить там ассамблеи. Завернул на шедшее к концу строительство губернаторских апартаментов и в немецком стиле, островерхие, апраксинские палаты. Шутя ознакомил со своим главным по городу приказом — небрежение к огню. Боялись пожара. Царь приказывал, около судов и галер огня не держать иначе быть битыми. Жили в страхе государевом и божьем. Кэт, поймав его лукавый взгляд, усмехнулась. Знала, когда торопились то и по ночам у кораблей зажигали в бочках огонь — работали всю ночь. Показал под яркой вывеской весёлую астерию. Там как всегда было накурено, но звон кружек прекратился с её появлением. Удивлённые глаза, плавающие улыбки встретили её. Пётр ухмыльнулся и потянул её назад. «Посмотрели и будя!» Он рассказывал и показывал ей всё, что успел настроить на берегу Невы. Кэт внимательно слушала, смотрела, восторгалась и без устали хвалила его. Его мысли и мечты мчались вперёд с такой уверенностью и скоростью, что Кэт еле успевала ухватывать их нисколько не сомневаясь, что они будут им воплощены. Она слушала как трещит лёд, как ледяные глыбы наползают друг на друга и думала, что вся Россия вот так под его рукой ломается и несётся вперёд. А он шествовал дальше. Пётр не мог не отвести её на верфь. Она знает, что её заложили раньше города на год. Пётр тогда ликовал. Кэт видела, как на стапелях без устали стучали молотки. Росли как грибы кирпичные заводы. На валах пушки. Делают корабли, строят город и отбиваются от шведа. Пётр широко улыбается: быть граду вторым Амстердамом, если, конечно, Бог продлит жизнь и здравие! Обещал завести сады наподобие венского или версальского. Следующий просмотр учинили Адмиралтейству. Оно — стержень всех дел, раскинулся на невском берегу. Три стороны его застроены мастерскими, кузнями, складами, четвёртая — повёрнута к Неве. Адмиралтейство опоясывает широкий вал с рвами, через которые были переброшены подъёмные мосты. Пётр, указав на прорывающих каналы землекопов, объяснил ей, что делается это для подвоза к складам припасов. Потом был берег. Из-за мыса выходили, ощерившись орудиями, стремительные галеры. Плеск многоцветных вымпелов рябил в глазах. Длинные греби, притягивая взгляд, с силой вспарывали водную гладь. Она восторженно взглянула на Петра. Глаза её сияли чистотой и топились от нежности и понимания. Он, положив руки ей на плечи, развернул к себе и, заглянув в её глаза уже без улыбки, волнуясь спросил:

— Кэт, теперь ты видишь на что я трачу не додаваемое тебе время. Поймёшь и простишь ли ты меня?

Она проглотила комок в горле и произнесла, не отводя глаз:

— Я люблю тебя.

Он взял её лицо в ладони, и Кэт получила много, много волнующих поцелуев.

Народ валом валил посмотреть на первую красивую барышню города. Красивая женщина в мужском городе — это событие. Кэт, одетую в простое, но совершенно потрясающее платье, встречали и провожали улыбками. Кэт вела себя замечательно: много улыбалась и восторгалась проделанной людьми работой. Слух облетел в один миг всех — к царю приехала Катерина. Посмотреть на неё желающих было больше чем на шведов. Он не обращая внимания на шёпот за спиной, прямо заявляя всему свету, что находит именно эту женщину не просто очаровательной, но и главной в своей жизни.

Петр впервые за последнее время, задержался у зеркала. Проверил пуговицы. Улыбнулся — это из-за Кэт. Ещё не дурён. Поправил нашейный платок. Отметил — немного бледен. Это от усталости. Многое из задуманного надо успеть, а беспокоит отрывая от дела Карл. «Чтоб ему в котле вариться!» Нахальный мальчишка, но Россия ему не по зубам. Европейские круги стонали под его пыльным ботфортом желая избавиться от него, отослав подальше, ловко направляли стопы задиристого короля на Петра. Петру нужно было время и он всеми силами уклонялся от решительной схватки с королём. Того это, естественно, злило. Трудно было Петру, ох как трудно, потому что Карл наступал, у него было время и выбор, а Пётр отступал и за его плечами ни тыла, ни опыта, ни войска. Надежды в людях и то нет. Продадут тупоголовые бояре ни за грош. Но дай срок, дай срок…

Загрузка...