От меня до тебя – два шага и целая жизнь. Сборник рассказов

Ниночка Шевардина и Алексей

Ниночку Шевардину Алексей знал по брату ее, Игорю Шевардину, с которым сошелся дружески еще в Константиновском артиллерийском училище. Наезжая к ним в имение под Вильно, подтрунивал над нескладной тощей девицей, нрава весьма капризного и к тому прочему ужасною ябедой. Старшая сестра Ниночки, Натали, размышлявшая в то лето – выходить ей замуж, или нет, привлекала его куда больше. Но – увы, Натали обручилась, и вышла замуж за скучнейшего человека, чиновника Департамента полиции, и, казалось, была этим счастлива. Весьма раздосадованный, Алексей Ергольский, получивший к тому времени звание подпоручика и определенный в 11 артиллерийскую бригаду, торчал в городе Дубно на Волыни, все прошедшие два года тосковал, дурил, хотел было стреляться от неразделенной любви к дочери командира дивизиона, но случайно выздоровел ото всех этих глупостей, занялся живописью на смех господам офицерам, и все писал дивный вид Девичьей башни. Сошелся с хорошенькой горничной Любомирских, бросил её, устав от вопрошающих глаз и бесконечного, тревожного ожидания чего-то дурного, взялся неожиданно за книги, и, подготовившись за зиму, с наскока поступил в Николаевскую Академию Генерального штаба. Выказав блестящие познания в стратегии, учился легко, был отмечен начальством, и делал карьеру успешно и уверенно. Неудивительно, что судьба вновь свела его с Шевардиным, искавшим места при штабе, а уж Шевардин с радостью пригласил Алексея на именины Ниночки, и 14 января Алексей уже звонил в дверь дома 17 на Морской, держа за пазухой шинели крохотный букетик фиалок и непонятные ему самому духи, купленные за сумасшедшие деньги у самого Ралле. Чопорный швейцар, отворивший дверь, провел Алексея в бельэтаж, а там уже было жарко от электрического света, и еще пахла осыпающаяся елка, и мешалась под ногами детвора, и мелькали незнакомые лица, и пахло дорогим табаком из библиотеки, и звучал рояль в гостиной. Алексей, отвыкший от домашней суматохи, привыкший и полюбивший суровую прохладу казарм и строгость классных комнат, был ошеломлен. Его тут же схватили за руку, и повлекли играть – в шараду! и непременно фант! а потом были танцы, и беготня по анфиладам огромной и роскошной квартиры, и Ергольского просто затискали и затормошили. Наконец, гости и хозяева расселись в гостиной, и лакеи обносили Шампанским, оршадом и мороженым, и кто-то уронил веер на пол, а потом скрипнуло кресло, кто-то кашлянул – и все замолкло. Вышла к роялю необыкновенной красоты девушка, в платье голубого шелка, каком-то воздушном, хитроумно присборенном, вышитым золотистым стеклярусом. Волосы ее были забраны кверху и украшены букетиками незабудок. Алексей открыл рот и так и сидел, пока Шевардин со смехом не ткнул его в бок. Ниночка – а это была она, запела. «Almen se non poss’io» Беллини, а потом еще, еще, под бесконечные «браво», и устав, закончила «Stornello» Верди, и вышла в соседнюю малую гостиную, прижимая руки к груди, волнуясь и плача. Бывшая тут же сама Медея Фигнер, ее наставница, выбежала за Ниночкой, и говорила ей восхищенно, что та прекрасна, и превзошла многих, и Ниночка все не решалась выйти к гостям. Алексей был влюблен сразу же, как только услышал её голос, и желал объясниться, но не удалось, и он до лета ездил к Шевардиным и просил Ниночкиной руки, но она отказала ему, и он женился на средней сестре, Маше, только ради того, чтобы неотступно следовать за Ниночкой. Маша прощала его, объясняя эту любовь мужской слабостью, родила от Алексея троих детей, и, узнав о гибели мужа на Первой мировой, осталась в Петербурге, где и умерла – в Блокаду. Те недолгие годы, прожитые с Алексеем, считала счастливейшими и хранила память о муже, вырезая его лицо с фотографий, где он был в офицерской форме. Из троих детей уцелел младший Андрей, ушедший в Бизерту с флотом и окончивший там свою долгую жизнь, полную воспоминаний о прекрасной Родине, но так и не решившийся навестить ее – хотя бы даже в память о предках.