Отдел «Массаракш»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Грузовик шел всю ночь. Раскачивался на ухабах, проваливался по самые ступицы в рытвины, залитые черной жижей. С небес беспрестанно сеялась мелкая морось, и брезентовый тент над кузовом уже не держал влаги. Из-за тряски и сырости никто не сомкнул глаз, но когда грузовик достиг цели, желающих покинуть это ненадежное убежище не нашлось. Кроме солдат охраны, которые хотя и выглядели, как мокрые курицы, но не посмели ослушаться начальства.

Старший по команде, бывший гвардеец капрал Панди, который всю дорогу просидел в сухой кабине, дал очередь поверх тента и проорал, надсаживая глотку:

— Вылезайте, свиньи брюхатые! Стройся!

Чихая и кашляя, понося черными словами погоду, судьбу и начальство, дэки полезли наружу. Построились. Панди, кривя физиономию, оглядел строй.

— Массаракш, — процедил он. — Жертвы аборта, а не солдаты.

— Позволю себе заметить, господин капрал, — простуженным голосом проговорил домушник по кличке Облом, — мы не солдаты, а делинквенты. По-старому, воспитуемые.

Дэки недружно заржали.

— Разговорчики в строю! — рявкнул Панди. — Для меня вы что солдаты, что делинквенты, что воспитуемые, один черт — свиньи… Слушай мою команду. Равняйсь! Смирна-а!

Строй делинквентов качнулся из стороны в сторону и замер в прежнем виде. Панди несколько мгновений буравил дэков свирепым взглядом, потом махнул рукой.

— Задача следующая, воспитуемые, — сказал он. — Прочесать квадрат 23/07. И собрать всё, имеющее отношение к технике. Найденное складывать у грузовика. Вопросы есть?!

В строю загомонили:

— Да тут этой техники видимо-невидимо…

— И не говори, брат-сиделец, тут в семьдесят девятом такого понастроили…

— Того и гляди на растяжку нарвешься…

— Что я им — юный друг Отечества — металлолом собирать?..

— Значит, вопросов нет, — подытожил Панди. — Правильно, мы не на философском факультете, — добавил он, явно кому-то подражая. — Если хотите жрать, будете работать. Нет находок, нет пайки.

— А что жрать-то? — поинтересовался Облом. — Нам даже сухого пайка не выдали.

— Полевая кухня прибудет к обеду, — ответствовал Панди. — Тогда же прибудут палатки и специалист, который ваши находки будет осматривать. Кто найдет что-нибудь стоящее, будет переведен на юго-запад… Хватит болтовни, массаракш! — вдруг взъярился Панди. — Воспитуемые, круу-гом! К сбору металлолома прии-стуу-пить!

И без того неровный строй делинквентов в оранжево-черных комбинезонах заколыхался, распался на отдельные кучки. Задымили цигарки. Самые деловитые из дэков начали настраивать металлоискатели. Кто-то затянул: «Уймись, мамаша-а…».

— Благодетели, — пробурчал Облом, раскуривая волглую цигарку. — На юго-запад они переведут, мезокрылов кормить…

— А что это, мезокрылы? — рассеянно поинтересовался Птицелов, думая о своем.

— Гадины трехметровые, — пояснил Облом. — Между лапами перепонка. Прожорливы, страсть…

— Там хоть тепло? — спросил Птицелов, плотнее стягивая завязки капюшона.

— О да, — сказал Облом. — Этого не отнять… Опять же в лагерях там и бабы живут, красота. И вид на жительство в центральных районах заработать можно. И деньги платят… — Он покосился на Птицелова, с задумчивым видом озирающего окрестности. — Ты чего, брат-сиделец?

— Места знакомые, — проговорил Птицелов.

— Знакомые? — переспросил Облом. — А может, ты знаешь, где лучше искать?

— Может, и знаю, — отозвался Птицелов.

— Дык чего стоим? — взбодрился Облом. — Идти надо… Найдем что ценное, глядишь, и впрямь на юго-запад пошлют… Это было у мо-оря, — фальшиво запел он, — где ажурная пена-а…

— Сапоги бы надо, — сказал Птицелов. — По реке придется шариться… Правда, это не основное русло Голубой Змеи, а всего лишь один из притоков, но все-таки…

— Откуда знаешь?

— Видел я тут штуку одну, — сказал Птицелов. — Думаю, ее обломки ищут…

— Ага… — Облом со скрипом поскреб в густой щетине на подбородке. — Подорвали ее?

— Может, и подорвали, — проговорил Птицелов. — А может, сама рванула. Но один обломок, здоровенный такой, в реку плюхнулся. Я только успел из воды вылезть, а штуковина как шарахнет! Пламя до небес, дым, и куски во все стороны, а один прямо в реку…

— Место помнишь?

— Помню, — вздохнул Птицелов. — Но в воду лезть, в такую холодрыгу, бррр…

— Щас организуем, — проговорил Облом. — Господин Панди!

— Чего тебе, — буркнул тот.

— Разрешите обратиться, господин гвардии капрал!

Панди изо всех сил попытался сохранить безразлично-суровое выражение на лице, но губы его против воли расползлись в улыбку.

— Обращайтесь, воспитуемый, — милостиво разрешил он.

— Есть идея, господин гвардии капрал.

— Говори!

— Мне один кореш, из местных, сказывал, что воспитуемые тут какую-то странную хреновину подорвали, при Отцах еще. И что деталь от этой хреновины в реку свалилась. Так вот мы с Птицеловом обмозговали это дело и решили деталюху извлечь. Что скажете, господин гвардии капрал?

Панди напустил на себя важный вид, надул губы.

— Угум, — промычал он. — Инициатива похвальна… Действуйте, воспитуемые!

— Дык как действовать, господин гвардии капрал, — проныл Облом, — если вода активная, а у нас ни сапог, ни перчаток резиновых?..

Панди чертыхнулся и знаком подозвал рядового:

— Э-э, как тебя там…

— Рядовой Boxy!

— Слушай мою команду, Boxy! Там у водителя должен быть комплект химзащиты, — сказал Панди. — Приказываю изъять.

— Есть изъять!.. Только, господин капрал…

— Что только?!

— Не даст он, — промямлил солдат. — Известный жмот… Вы бы сами попросили, господин капрал, а?

— Массаракш! — прорычал Панди. — Распустились при новой власти… Была бы здесь Гвардия, я бы с этого жмота шкуру содрал бы. Для комплекту…

Панди повернулся на каблуках, бросился к кабине грузовика, из которой торчали здоровенные ножищи в керзачах.

Облом, давясь от беззвучного смеха, ткнул Птицелова в бок: дескать, гляди, что сейчас будет.

Вблизи керзачей бравый капрал сразу как-то усох, ссутулился весь и стал что-то быстро говорить — дэки не расслышали толком, что именно, но судя по интонации, что-то льстивое. Руки капрала, обычно будто пришитые к бокам, так и летали, так и летали.

Водитель грузовика был из вольнонаемных и нрав имел крутой, а кулаки — пудовые. В лагере его боялись все, включая высокое армейское начальство. Выслушав словоизлияния капрала, керзачи благославляюще шевельнулись. Панди немедленно распрямил спину, жестом подозвал рядового Boxy.

Через час, нагруженные полным комплектом химзащиты, миноискателем и специальным освинцованным мешком, Облом с Птицеловом в сопровождении рядового Boxy тащились к берегу Голубой Змеи.

— Ты почему не сказал капралу, что это я видел… м-м… хреновину? — поинтересовался Птицелов.

— Чудила, — хмыкнул Облом. — Скажи я, что ты из местных, капрал бы тебя загонял, как ломового мерина. По всему квадрату! А так денек провозимся, другой, третий, и все на одном месте… Сечешь?

— Не очень, — признался Птицелов.

— Эх, темнота… — покачал Облом кудлатой башкой. — Сразу видно, мутант с периферии… Эй, солдатик! — окликнул он Boxy. — Насвайчиком не богат? Не угостишь бедных делинквентов, идущих класть живот во имя науки?

Рядовой Boxy пошарил по карманам, извлек тощий пластиковый пакетик. Протянул его Облому.

— Благодарствуйте, служивый! — отвесил Облом дурашливый поклон.

Он аккуратно открыл пакетик, осторожно вытряхнул на заскорузлую ладонь горстку темно-зеленых зерен.

— Будешь? — предложил он Птицелову.

— Не-ет, — проговорил тот. — Не хочется.

— Да ты и не пробовал небось?

— Не пробовал, — согласился Птицелов.

— Потому и не хочется, — заключил Облом. — Смотри и учись, пока я жив, доходяга!

Он ловко собрал зерна насвая в щепоть и заложил за оттопыренную нижнюю губу. Одобрительно замычал, показал солдату большой палец.

— А почему «во имя науки»? — спросил Птицелов.

Облом пробубнил что-то невнятное, тряхнул головой. Толку от него было сейчас немного, и Птицелов стал глазеть по сторонам, заново открывая знакомые места. Низкорослый подлесок, страхолюдные ямы, заполненные черной жижей, торчащие вкривь и вкось ржавые фермы пусковых установок, воронки от давних и недавних взрывов, бетонные колпаки капониров. Странно было все это видеть третий раз в жизни. Первый — в далекой уже, хотя не прошло и года, дикой юности. Второй — на экране машины, умеющей заглядывать в душу. И третий — теперь вот. Неужто будет и четвертый, и пятый?

А вдруг я проклят? И до конца дней суждено мне возвращаться на место, где однажды узрел я бога, выходящего из чрева железной птицы?

Не бог это, тут же напомнил Птицелов себе, а пришелец. Человек из плоти и крови, но чужой.

— Почему во имя науки, спрашиваешь? — пробормотал Облом, выплюнув насвай.

— Ну да…

— А для кого мы железяки эти собираем, как ты думаешь?

Птицелов пожал плечами.

— Откуда мне знать.

— Либо для столичной Академии наук, — веско произнес Облом, — либо бери еще выше — для самого Департамента Специальных исследований! Там, я слышал, до сих пор Странник заправляет… Вот ведь не берет человека никакая напасть. И при Отцах свои делишки обтяпывал, и при Комитете…

— Слушай, Облом, — сказал Птицелов. — И откуда ты все знаешь?

Облом покосился на рядового Boxy, с самым рассеянным видом бредущего поодаль, и наклонился к уху Птицелова.

— Откуда, не скажу, — проговорил он, — но ты слушай и мотай на ухо, желторотик, ума-разума набирайся… — Он отстранился и нарочито громко осведомился: — Долго мы еще будем тащиться по этой грязюке, Птицелов? Где она, Голубая твоя, массаракш, Змея?!

Река обмелела. В самом глубоком месте вода доставала Птицелову по пояс. Но ходить по дну ее было сущим мучением, ноги в тяжелых резиновых бахилах засасывало илом. Сменяя друг друга через каждые полчаса, Птицелов с Обломом выволокли на берег груду разного хлама: снарядные гильзы, хвостовую часть ракеты «земля-воздух», несколько черепов, мотки колючей проволоки и прочий ржавый да костяной хлам, неизвестного происхождения. Облом уже сам был не рад, что вызвался на эту работенку. Другие дэки натащили к грузовику кучу разных подозрительных железяк, в которых с увлечением рылся длинный, как жердь, штатский в блестящем балахоне до пят. Добыча Облома с Птицеловом не вызывала у штатского ничего, кроме презрительной усмешки. Капрал был недоволен, а водитель грузовика посматривал на беззастенчивых эксплуататоров его великолепного комплекта химзащиты, как ревнивый муж на соблазнителя жены. На третий день безуспешных поисков Облом сказал Птицелову:

— Все, с меня хватит! Попрошусь на другой участок. И тебе советую.

Они валялись на берегу, грязные, как черти, не в силах поднять ни руки, ни ноги. Даже курить не в силах.

— Будь по-твоему, — проговорил Птицелов. — Если сегодня ничего не найдем, завтра попросимся на другой участок.

Облом покосился на него в недоумении.

— Ты собираешься еще раз лезть в эту жижу?!

— Угу, — отозвался Птицелов. — Осталось обследовать во-он тот бочажок у правого берега… Видишь, там кустики над водой склонились?

— Вижу, — отозвался Облом, — но я туда не полезу, не обессудь.

— И не лезь, — буркнул Птицелов. — Я сам.

— Как хочешь, — буркнул Облом, смеживая веки. — Я подремлю чуток…

Он повернулся набок и захрапел. Солдатика, который все эти дни, пока дэки ковырялись в реке, неотступно сопровождал дефицитный комплект, тоже сморило.

Птицелов несколько минут посидел, наслаждаясь покоем.

Припекало. В хилых прибрежных зарослях копошились пичуги. Надо было вставать и лезть в воду. Птицелов с огромным трудом заставил себя подняться, натянул резиновые доспехи, взял багор. Подумал и решил противогаз не надевать. Ну его, этот мешок для удавленника..

Бухая бахилами, спустился к воде.

Этот приток Голубой Змеи, и прежде-то не слишком полноводный, теперь совсем захирел. Мутно-зеленые воды его медленно волокли между глинистых берегов всякий мусор. Ходил слушок, что выше по течению воздвигли плотину для строящейся гидроэлектростанции и что время от времени шлюзы открывают и сбрасывают воду, тогда по старому руслу катится пенный вал, сметая все на своем пути. Птицелов представил себе, что в этот момент он возится в жидкой донной грязи, увязнув в ней по колено, и ему стало не по себе. Но он подавил страх. Бог не выдаст, свинья не съест. А находка «деталюхи» может сказаться на его судьбе в лучшую сторону. Приказ Колдуна явиться в Столицу никто не отменял, но появление в оной надо еще заслужить.

Птицелов осторожно сполз с глинистого берега в реку. В этом месте было глубоко, и он сразу погрузился в нее по грудь. Вода была такой холодной, что даже дыхание перехватило — массаракш! Мелкими шажками, чтобы, не приведи Мировой Свет, не напороться на какую-нибудь ржавую железяку на дне, Птицелов двинулся к бочажку. Они с Обломом уже давно обшарили то место в реке, куда упал обломок железной птицы, и ничего похожего не обнаружили. Тогда Птицелов предложил искать ниже по течению. Ведь водосбросы могли утащить «деталюху» с места погружения. И довольно далеко. Но поиски ниже по течению тоже ничего не дали. Остался лишь невзрачный бочажок, где, как приметил Птицелов, вода закручивалась воронкой. Если и здесь нет обломка, то дальше искать бесполезно.

Он постоял на самом краю бочажка, наблюдая, как крутятся на его поверхности щепки и прошлогодние листья. Надо бы потыкать багром, но Птицелов почему-то никак не мог решиться. Боялся разочарования. А вдруг нету здесь ничего? Что тогда? И дальше гнить на «фронте борьбы с наследием старой войны»? Среди дэков поговаривали, что на этом фронте получают вид на жительство главным образом в Мировой Свет. Радиация, автоматические стрелковые системы, что до сих пор не сгнили, противопехотные мины и газовые «хлопушки», которые не рассыпались в прах. Не говоря уже о диких зверях; не говоря о вспыхивающей временами между дэками поножовщине и эпидемиях дизентерии. На юго-западе тоже не сахар, конечно… но там делинквенты вкалывают по контракту и шанс получить вид на жительство в центре все же велик. Только бы повезло…

Он наудачу потыкал багром и сразу на что-то наткнулся. Большое, твердое, оно слегка подавалось под нажимом, словно не лежало на дне, а плавало.

— Спокойно, — сказал себе Птицелов, — без паники! Это, может, обыкновенный топляк…

Он постарался подцепить находку крюком, и после нескольких попыток ему удалось это сделать. Птицелов потянул багор на себя, но находка не поддалась. Что-то держало ее. А заодно и багор.

— Массаракш, — прошептал Птицелов. — Коряга, как пить дать…

Он приподнял багор, налегая на древко всем телом. Наконечник багра показался из воды лишь на мгновение, но и этого хватило, чтобы заметить тонкие, отливающие металлом, сегментированные щупальца, которые обхватывали древко.

— Массаракш! — проорал Птицелов, едва не бросив багор.

Эхом донеслась ответная брань. Не выпуская добычи, Птицелов покосился на берег, где бестолково метались полусонные Boxy с Обломом.

— Что там у тебя?!

— Застрял?!

— Нашел, кажется! — отозвался Птицелов. — Веревку давайте, массаракш и массаракш!

Они провозились довольно долго, у Птицелова руки закоченели, но багор он выпустить боялся, вдруг нечто-с-металлическими-Щупальцами уплывет? Откуда у него взялась уверенность, что это именно «деталюха», а не какой-нибудь водный мутант, Птицелов и сам объяснить не смог бы. Скорее всего, из туманного представления о живых машинах. Ведь и Темный Лесоруб выглядел почти как человек, почему бы у детали железной птицы не оказаться щупальцам?..

— Только не сорвись, — заклинал он.

Совсем рядом на воду шлепнулась веревочная петля.

— Бабы криворукие, — пробормотал Птицелов.

Теперь хочешь не хочешь, а одну руку придется освободить. Он изо всех сил стиснул древко левой, а правой быстро набросил петлю на себя. Та-ак, теперь переменим руки, чтобы петля затянулась под мышками, а не на локтях… Годится…

— Тяните, доходяги! — крикнул он.

— А-а, — донеслось с берега, — ща-ас…

Веревка дернулась, натянулась, петля захлестнула подмышки. Хорошо хоть, что толстая резина защитного комбинезона не давала грубому вервию врезаться в кожу.

— Эй, ухнем!

Птицелова сдернули с места, и он, потеряв опору под ногами, погрузился в вонючие воды с головой.

Массаракш вашу…

Фыркая и отплевываясь, Птицелов вынырнул, ощущая, как горит кожа, и нестерпимо чешется в носу. Противогаз, оставленный на берегу, теперь не казался Птицелову мешком для удавленника.

Опять таблетки горстями жрать, с тоской подумал он. И волосы сбривать, а ведь только отросли. Массаракш и массаракш!

Отмытый до скрипа, начисто выбритый, воняющий дезактином, голодный и злой, Птицелов выбрался из палатки санобработки. И вытаращил глаза.

«Когда же они успели столько наворотить?» — подумал он, дивясь масштабу произошедших в лагере изменений. Пять палаток возвышалось на пятачке вокруг разложенных на брезенте находок. В двух палатках жили дэки — оказывается, привезли новую партию. Одна палатка была отдана под полевую кухню. Еще одну занимала охрана во главе с капралом Панди. А в пятой располагалось нечто вроде лаборатории, при которой неотлучно находился столичный эксперт. Там же стоял полугусеничный вездеход с генератором в кузове. Толстый черный кабель вился от генератора к лаборатории.

После беглого осмотра «деталюху», больше похожую на мутанта неизвестной породы, отволокли в палатку к эксперту. Вымотанных до полусмерти, но счастливых Птицелова с Обломом загнали на санобработку. А после оставалось лишь набить брюхо, подымить махоркой да завалиться спать. Но оказалось, что у начальства свои виды. Едва делинквенты затолкали в себя по миске бобов с тушенкой и с отвращением выпили по кружке йодового чая, как на пороге кухни вырос рядовой Boxy и сообщил, что господин капрал велят воспитуемым Птицелову и Облому предстать пред светлыя очи эксперта. Поминая всуе интимные отношения капрала со всеми его близкими и дальними родственниками, дэки вылезли наружу. На ходу раскурили самокрутки.

Столичный специалист встретил их у входа в лабораторную палатку, сияя, как намасленный блин.

— Мое имя Гонзу, — представился он. — Доктор технических наук Гонзу Мусарош.

— Гы, почти что Массаракш, — прокомментировал Облом вполголоса, и, ощерив не слишком зубастую пасть, отрекомендовался: — Облом, с вашего позволения, сударь. Уголовник. Чем могу?

— А вы? — спросил Мусарош у Птицелова.

Тот смутился. Что он мог о себе сказать?

Южный выродок. Мутант из-за Голубой Змеи. Вот и все.

— Птицеловом его кличут, — встрял Облом. — Он парень стеснительный, но настойчивый. Ведь это он ту самую деталюху в речке нашел.

— Позвольте искренне поблагодарить вас от себя лично и от лица сотрудников нашего Отдела! — с жаром произнес доктор Мусарош.

— Какого такого Отдела? — простодушно поинтересовался Облом.

Эксперт растерялся. По лицу его было видно, что он сболтнул лишнего.

— Прошу ко мне, — сказал он. — Извольте, так сказать, полюбоваться на дело рук своих…

— Да мы уж вроде налюбовались, господин ученый, — протянул Облом. — Пока волокли эту дуру, сто потов сошло… Верно, Птицелов?

Тот промолчал.

— Поверьте, усердие ваше будет по достоинству вознаграждено, — заверил его Мусарош. — И потом… такого вы видеть не могли…

— А ну если так, — Облом подмигнул Птицелову, — тогда конечно…

Мусарош откинул полог палатки, жестом пригласив делинквентов войти. Пришлось принять приглашение.

Да, такого они еще не видели. На длинном, обитом жестью столе возвышался огромный аквариум, литров на сто пятьдесят, заполненный синей жидкостью. От аквариума тянулись разноцветные провода и исчезали в металлических ящиках, которые сдержанно гудели и перемигивались разноцветными лампочками. То, что плавало в аквариуме, Птицелов поначалу принял за диковинную рыбу. Угловатое создание, покрытое сизыми бахромчатыми отростками, сквозь стекло таращило на людей выпуклые бельма, усыпанные множеством крохотных красно-фиолетовых кристаллов.

— Смотрите, что сейчас будет, — заговорщическим тоном проговорил доктор Мусарош.

Он приблизился к аквариуму и приложил к стеклу костлявую длань. Несколько мгновений создание оставалось совершенно безучастным и вдруг выбросило пучок щупалец. Птицелов против воли ахнул. Это были те самые щупальца, что обхватили багор. Но когда Облом и Boxy, пыхтя от усердия и осыпая окрестности отборнейшими массаракшами, вытащили на берег и Птицелова, и багор, и «деталюху», щупальца исчезли — на прибрежном песочке лежала облепленная черно-зеленой тиной глыба не пойми чего. И вот теперь ее, значит, отмыли! Ну-ну…

Эксперт отнял ладонь от аквариума, зачем-то внимательно осмотрел ее и даже обнюхал, после чего сказал:

— К сожалению, вы не можете, коллеги, оценить по достоинству всей грандиозности своей находки…

— Где уж нам… — пробормотал Облом.

Доктор Мусарош виновато улыбнулся.

— Даже я не могу осмыслить сейчас всю ширь открывающихся перед нашей наукой перспектив, — возгласил он. — Понимаете, коллеги, по-видимому, мы имеем дело с… — он ткнул пальцем в аквариумное стекло, «деталюха» немедленно отреагировала выбросом пучка щупалец. — Отдельным узлом квазиживого механизма! Не исключено, что возникшего в этих скорбных местах в результате неведомых нам автоэволюционных процессов!

— Видал?! — брякнул Облом.

Тот безразлично пожал плечами. Железная птица, полуживотное-полумашина, очень похожая на ту, что похитила Лию, — и только-то! Птица мертва, убита взрывом, и она не в силах помочь ему спасти любимую девушку. Нужно найти ее пилота, если только он уцелел.

Доктор Гонзу Мусарош, видя совершенное равнодушие в глазах «коллег», осекся. Порылся в бумагах на своем столе, извлек мятый лист официального бланка. Откашлялся.

— Впрочем, я пригласил вас сюда не для научного диспута, — сказал он. — Мне поручено вручить лицам, которые сделают наиболее ценную для науки находку, это постановление о переводе их на контрактную службу в Особом Юго-Западном округе. С правом жительства по окончании срока контракта в центральных районах Свободного Отечества. Осталось лишь вписать имена. Ваши имена, господа делинквенты. С чем вас и поздравляю!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Гарнизонный поселок заваливает снегом. Крупными хлопьями кружит он, оседая на жестяные крыши, на затянутую брезентом технику, на строевой плац. Под порывами ветра раскачиваются фонари на проволоках, протянутых над плацем. Мечутся тени, и кажется, что на перекладине турника болтается тело повешенного мутанта. Но это лишь в который раз пытается подтянуться под присмотром хмурого Панди новобранец. Остальные ежатся в строю, проклиная в мыслях погоду и солдафона-капрала, вздумавшего устраивать занятия по физподготовке в метель.

Обуреваемый скукой, Облом пялится на это безобразие через окно казармы, дожидаясь возвращения Птицелова. Потому что, массаракш, каша стынет в манерке, хотя и заботливо укрытая его, Облома, бушлатом. Второй раз разогревать ее на камбузе не позволят, у них, массаракш, экономия дров. И какой это, массаракш, умник из революционного их Комитета решил, что экономика для того, чтобы экономить?! Как взбесились все. Дрова экономят, крупу экономят, махорку экономят, дизельное топливо берегут пуще глаза. Из-за этой, массаракш, экономии их с Птицеловом держат в гарнизонном поселке всю зиму. Солярки у них, видите ли, не хватает, чтобы отправить двух делинквентов по этапу. А ведь давно могли оказаться на борту баржи-самоходки, из тех, что на юго-запад ходят… Массаракш!.. Экономы… Лучше бы сэкономили на кормежке и куреве для двух бездельников, придурки…

Впрочем, Птицелова не назовешь бездельником. Вон он как на науку налегает. Штаб-врач господин Таан, по совместительству — преподаватель курсов социальной адаптации, на Птицелова не нахвалится. Еще бы! Зубрит мутоша, аж от зубов отскакивает. Книжки в гарнизонной библиотечке глотает, как ящер-мясоед панцирных крыс. Господин Таан все свободное время на него тратит, на выродка южного. Он, правда, и к Облому прицепился было со своей адаптацией, но он, Облом, калач тертый, ему, Облому, вся эта наука побоку. Облом и сам кого хошь научит родину любить. Но господину штаб-врачу такие подробности знать необязательно. Пусть думает, что домушник по кличке Облом просто непроходимо туп.

Массаракш! Да где этот Птицелов шляется?! Опять у штаб-врача собеседует или подался к вольнонаемной поварихе мадам Козу на камбуз? В рамках помощи персоналу, так сказать. Тогда для кого же я кашу берегу, если у самого живот подводит с голодухи?! Облом потянулся было к бушлату, но окоротил себя. Ведь неправда это, вовсе Птицелов не у поварихи. Хотя та и положила на него глаз. С Тааном он опять разговоры разговаривает. О сущности всего тщетного. Или наоборот, о тщетности всего сущего. Кто их разберет. Облом попытался как-то выспросить у Птицелова, о чем тот с господином штаб-врачом по душам треплется, но мутоша шестипалый такую околесицу понес, что слушать тошно.

Облом нащупал в кармане кисет с махоркой. Вышел на крыльцо казармы покурить. Компанию ему составить было некому. Остальные гарнизонные дэки были кто на нарядах, кто на занятиях. Натаскивали их в военном деле, как ни странно. В солдаты готовили, почитай всех, кроме Птицелова с Обломом, которым ломилась раскорчевка. Что хуже, неизвестно. Лично Облому забриваться в солдаты не хотелось. Вон их как гоняют! Как человек опытный и кое-что смыслящий в мирополитике, Облом понимал, что усердие господ командиров неспроста. Жди по весне событий. Не напрасно правительственное радио день-деньской вещало о вечной и нерушимой дружбе Свободного Отечества с Пандейской Республикой. Значит, либо совместно кинутся на Хонти, либо ожидают крупномасштабного вторжения Островной Империи. А скорее всего — и то и другое. Сожрать Хонти, дабы удвоить ресурсы. И уже совместными усилиями отражать натиск «человеконенавистнического режима пиратского архипелага», как говорится в официальных радиореляциях.

М-да, самое время драпать на юго-запад. Туда не сунутся даже имперцы. Нечего им там делать сейчас. Это в прошлую войну за устье Голубой Змеи основательная драчка шла. Чудесный курортный край, белые города на берегу южного океана, морские круизы, речное, железнодорожное и воздушное сообщение с центральными районами страны, ночные клубы, дансинги, уличные кафе, жадные до молоденьких мальчиков-южан бледнокожие столичные аристократки, разноязыкий говор, музыка, шелест кредитных билетов…

Эх, молодость-молодость… Куда это все запропастилось? Проклятые атомные бомбы. Один миг — и райское местечко превращается в радиоактивный ад. Забитое трупами русло Голубой Змеи, оплавленные руины курортных городов, на мраморных плитах набережных «тени» аристократок, что сгорели в ядерной вспышке. И как сносит горячим ветром в океанскую даль пылающий остов «непотопляемого» дирижабля «Империя»…

Такое не забывается.

Облому, которого в те дни никто так не называл, повезло. Светская львица преклонных лет вывезла его на личном аэроплане в Столицу. Сняла ему квартирку, давала деньги, а главное — познакомила с нужными людьми. Старого доброго императора, который довел страну до атомной войны с соседними государствами, разъяренная толпа выволокла на улицу и порвала на мелкие клочья. Облом оказался среди самых активных «народных мстителей». И вот уже он — во главе вооруженного до зубов отряда — врывается в особняк своей благодетельницы. Она не умоляла о пощаде. Она смотрела на него с холодной брезгливостью. И он не стал возражать, когда ребятам захотелось позабавиться с гордячкой.

Такое тоже не забывается.

Облом выплюнул обслюнявленный кончик цигарки и вдруг увидел напарника, бредущего через плац.

Нога за ногу, массаракш! А я его дожидаюсь, все глаза проглядел. Массаракш и массаракш!

Птицелов хоть и был голоден, не спешил в казарму. Беседа с штаб-врачом не выходила у него из головы. Сегодня господин Таан был как-то особенно разговорчив. И грустен. Странное сочетание, если подумать. Обычно грустные молчаливы. Хотя много ли Птицелову доводилось видеть грустных людей? Мутантов, да. Мутанты, они по жизни обиженные. На всех и вся. На Мир, на солдат, на соседей, на родителей, на детей, на себя самих. А вот люди разные бывают. Злобные, задумчивые, беззаботные. Умные, как господин штаб-врач. И хитрые, как Облом. Облом — человек с тайной. Птицелов это остро ощущал. Не то чтобы напарник врал бесперечь, но что-то в себе берег. Для личного употребления.

А вот случай господина Таана сложнее. Птицелову не хватало ни опыта, ни знаний, чтобы разобраться в случае господина Таана. Штаб-врач не врал, не таил в себе что-то, не предназначенное для посторонних. Птицелову казалось, что у господина Таана не было даже мелких грешков, которых полным-полно у любого смертного. И тем не менее святым штаб-врача язык не повернется назвать. Любил он и выпить, и в картишки с господами офицерами перекинуться. Но при этом отличался от них чем-то неуловимым, какой-то запредельной серьезностью во всем, что касалось дела. Не было в нем этого пренебрежительно-ироничного отношения ко всему в Мировом Свете, присущего гарнизонной элите.

А больше всего Птицелова подкупало, что не было в господине штаб-враче Таане настороженно-брезгливого отношения к мутантам. Ведь мутант — не человек по определению. Вешать мутантов запрещено, но плюнуть вслед и суеверно омахнуть лоб растопыренной пятерней, чтобы удача не покинула, — в порядке вещей. Отказать мутанту в положенной по закону помощи нельзя, донесут доброжелатели, вовек не отмоешься, но вывесить на дверях злачного заведения табличку «Не для мутантов» — в порядке вещей. Не принять на работу с перспективой получения вида на жительство в центральных районах невозможно, но не выдавать этого «вида» под разными предлогами — в порядке вещей.

Так вот, к штаб-врачу Таану все это не относилось. Он ни словом, ни тем более делом не показывал Птицелову, что относится к нему как к недочеловеку. Скорее — как к ребенку, которого еще многому нужно научить, но ведь Птицелов в сущности и был ребенком. Беседы их с врачом проходили по-разному. Птицелов чаще всего рассказывал о том, что пережил и видел. Господин Таан — о Мире, его прошлом и настоящем, о мирографии и истории, о диковинных существах, что обитали в нем в далеком прошлом, и не менее диковинных существах, обитающих в нем сейчас. Когда штаб-врач говорил об этом, глаза его сияли, как два Мировых Света, а речь становилась плавной и гладкой, будто Таан читал в открытой, но невидимой для Птицелова книге. И это продолжалось у них из вечера в вечер, до сегодняшнего дня.

Сегодня разговор получился особенным. Господин Таан эту особенность никак не обозначил, но Птицелов ее почувствовал. Наверное, потому, что штаб-врач был особенно грустен. Началось с того, что Таан попросил Птицелова снова рассказать о себе: от момента, когда он, Птицелов, остался сиротой, и до того, как увидел на берегу реки железную птицу. Слушал внимательно, задавал вопросы. Иногда странные, вроде: почему Неназываемых так называют? Решил зачем-то проверить Птицеловов дар распознавать ложь. И тоже как-то странно. Сказал: «Мир представляет собой поверхность огромного шара, без всякой опоры висящего в пустоте». И не соврал ведь! То есть Птицелов почувствовал, что господин штаб-врач верит в это искренне, нисколько не сомневаясь в истинности этого более чем сомнительного утверждения.

Птицелов вспомнил слова Колдуна о множественности Мировых Светов, рассеянных в пустоте, и собственную умозрительную картинку вывернутого наизнанку сыра. Прямо как в песне, которую в казарме напевали дэки: «Эх, массаракш, массаракш, еще много массаракш…».

Все эти песенки, картинки, туманные прорицания Колдуна — что они объясняют в Мире? Да почитай что ничего. Даже железных птиц с коричневыми пилотами. Подумаешь, пришельцы из другой дырочки в толще сыра! Ведь сказано же в книгах, что в толще земли есть обширные пустоты, заполненные расплавленным камнем. А значит, могут быть и тоннели между мировыми пузырями, сквозь которые железные птицы проникают в наш Мир! Спросить об этом у господина Таана? Не стоит, пожалуй. Он и так вон печален сегодня. Как будто вынужден вести эту беседу с мутантом не по своей воле, а по чьему-то приказу. Не напрасно всю дорогу Птицелова не покидало ощущение, что при разговоре присутствует кто-то третий — невидимый, но могучий, вершитель судеб.

Но больше всего Птицелову запомнилось окончание разговора с господином штаб-врачом.

«Должен тебе признаться, дружище, — сказал Таан, — что в последнее время активно хлопочу о твоем переводе в Столицу…»

«Меня? В Столицу?! — не поверил Птицелов. — Без вида на жительство?!»

«Это труднее всего, — отозвался штаб-врач. — Бюрократия страшная, такая при Отцах и не снилась… На ключевых постах сидят отъявленные генофобы… Ну те, которые мутантов ненавидят… Они цепляются к каждой закорючке в бумагах. Дело движется, но медленно…»

«Да уж, — ухмыльнулся Птицелов. — Вот если бы вы, господин штаб-врач, написали прошение о моем повешении, тогда да, тогда дело бы двигалось гораздо быстрее…»

«Шутишь? — невесело улыбнулся Таан. — А мне не до шуток… Но, слава Мировому Свету, я нашел одно ведомство, которое может быть заинтересовано в сотрудничестве с тобой, Птицелов…»

«Медицинское? — спросил Птицелов. — На нарах поговаривают, что столичные врачи набирают мутантов-добровольцев для проведения опытов…»

«Да, есть такое дело, — грустно покивал господин штаб-врач, — но ведомство, о котором я говорю, занимается не медициной, а некоторыми фундаментальными научными проблемами… Я не могу тебе объяснить толком, чем именно. Не компетентен…»

Соврал! — удивился Птицелов.

«Главное, они могли бы предложить тебе хорошую работу, — продолжал господин Таан, не замечая смятения, отразившегося на лице мутанта, — место в общежитии при своем институте, хороший оклад… Говоря коротко, сегодняшний разговор я записывал на магнитную ленту…»

А вот теперь не соврал!

«Пленку эту я передам в то самое ведомство, куда, кстати, уже отправлял твои ментограммы, — воодушевился штаб-врач. — И если там примут положительное решение, то готовься к переезду, господин Птицелов!»

— Жри, жри, Птицелов, — приговаривал Облом. — Наводи тело.

Птицелова не нужно было подгонять, он сметал кашу с проворностью кочегара у паровозной топки. Каша была еле теплой, жирной и пересоленной, но выбирать не приходилось.

Набив брюхо и утолив жажду чаем, Птицелов почувствовал неодолимую дремоту, но Облом был беспощаден.

— Э! Э! — крикнул он. — Погодь спать… Кто за тебя посуду будет мыть? Неизвестный Отец?!

Птицелов осоловело воззрился на напарника. Некая неясная мысль возникла в дремотном сознании мутанта, но не успела оформиться.

— Чего уставился?! — накинулся на него Облом. — Бери сервиз и марш на водоколонку!

Птицелов со вздохом поднялся, сгреб с дощатого стола манерку, ложки и миски, втиснул ноги в резиновые боты и вывалился на улицу.

Там заметно потемнело. Снег валил все гуще. На плаце никого. Видимо, Панди сжалился над новобранцами и отвел их в тепло.

Согбенный в три погибели, Птицелов принялся мыть посуду под ледяной струей из водоразборной колонки. Получалось плохо. Жир не желал растворяться в холодной воде.

Где бы раздобыть песочку? Ага, у новой вышки на днях вывалили целую кучу…

Птицелов взял с собой одну миску, оставив остальную посуду у колонки, и побрел к пулеметной вышке. Часовой наверху не смотрел внутрь периметра, его интересовала только темная щетина леса, подступающего к забору слишком близко, чтобы обитатели гарнизона могли чувствовать себя в безопасности.

Птицелов наклонился к песочной куче, смахнул снег, вонзил край алюминиевой миски в смерзшийся песок. Сверху донесся глухой стук и короткое «хэ-эк». Что-то мягкое свалилось с вышки и шлепнуло Птицелова по темени. Он машинально поднял странный предмет и не сразу понял, что это обыкновенная солдатская шапка.

«Эй, ты! Заснул, что ли?» — хотел крикнуть мутант, но вовремя прикусил язык.

Через высокий забор, забранный поверху колючей проволокой, перемахнули две серые тени. К ним почти сразу присоединилась третья — спустившись с вышки.

— Бельмастый будь на стрёме, — прохрипел знакомый голос, — да не дай волю дрёме.

— Разведчики! — ахнул Птицелов. — Явились! Неужто по мою душу?!

— А ты, Затворник, братка, — продолжал Шестипалый, — на вышку лезь в обратку!

— А ты? — поинтересовался Затворник.

— А я, как самый ловкий, — вдохновенно рифмоплетствовал главарь, — нырну-ка в их кладовку.

— Лады, Шестипалый! — буркнул Бельмастый.

Они рассредоточились. Затворник снова взобрался на вышку. Послышался скрип турели. Мутант-разведчик разворачивал пулемет внутрь периметра. Бельмастый и Шестипалый быстро пересекли плац. Поднялись на крыльцо гарнизонной канцелярии. Птицелов понял, о какой кладовке шла речь. В канцелярии сейф, а в сейфе — гарнизонная касса. Разведчики решили разжиться казенными деньжатами.

Что делать? Птицелов вспомнил, что дневальным в канцелярии сейчас рядовой Boxy. Он солдат, конечно, но парень неплохой, свойский. И насваем всегда угостит, и от мутантов не воротит нос. Да и чего ему воротить, вырос ведь в Приграничье, с детства насмотрелся уродцев… Жалко парня. Да и не его одного. А ребята? А господин штаб-врач?

Разведчики поковырялись в замочной скважине какой-то железкой. Дверь бесшумно отворилась.

Птицелов взглянул на миску, которую все еще сжимал в окоченелых пальцах.

А, была не была!

Он свистнул со всей мочи и метнул миску вдоль плаца. Затворник среагировал мгновенно. Коротко прогремел пулемет, затряслась вышка. Продырявленная посудина отлетела к забору. Бельмастый и Шестипалый выскочили из канцелярии. Скорострельные карабины в их руках ходили ходуном. Искали цель. Птицелов догадывался, какую именно, но дело было сделано. Гарнизон ожил. Забухали сапоги, послышались команды. Разведчики бросились к забору.

— Затворник, прикрой! — рявкнул Бельмастый и вдруг увидел Птицелова. — Вот так встреча! — проговорил разведчик. — Ты что это, паря, шухер подымаешь?

— Вали, Бельмастый, эту гниду! — призвал его подельник. — Он нам нанес смертельную обиду.

— А ты заткнись, уродец шестипалый, — отозвался Птицелов, — пока тебя не слопали шакалы…

— Массаракш! — взревели разведчики в унисон.

Черные зрачки карабинов уставились Птицелову в лоб. Гулко раскатилось эхо выстрела. Бельмастого швырнуло вперед, он налетел на Птицелова и сбил его с ног. В то же мгновение снова ожил пулемет на вышке. Дробная очередь охлестнула плац, как свинцовая плеть. Фонтанчики снега обозначили ее путь. Послышались проклятья и редкие ответные выстрелы. Шестипалый заметался. Драгоценные секунды упущены. Через забор сигать поздно. Не обращая внимания на оглушенного Птицелова, который вяло ворочался, придавленный телом убитого разведчика, Шестипалый залег за песочную кучу, начал отстреливаться.

— Меня не взять, солдатики, задаром, — бормотал он в рифму, — я не к таким привык судьбы ударам…

Да, прищучить разведчиков было непросто. С пулеметной вышки простреливался не только плац. Затворник для острастки дал очередь по крышам, зацепил хоздвор, выбил стекла в окнах мед части. За спиной Шестипалого был надежный забор, который незаметно не перелезешь. Самое умное — взять мутантов измором. И ротмистр Туур, который командовал выкуриванием разведчиков из гарнизона, так и намеревался поступить. Он приказал своим людям держать злоумышленников под методичным, хотя и редким обстрелом. Пусть отвечают, выродки. Ведь патроны у них рано или поздно закончатся. А у гарнизонных вояк целый цейхгауз в запасе. Но вмешалось провидение, которое не иначе как с дуру приняло облик делинквента Облома.

Едва началась пальба, Облом сиганул в окошко казармы с непростреливаемой стороны и бросился в офицерское общежитие. Ворвался в комнату штаб-врача, который спешно укладывал медицинский саквояж, и заорал:

— Птицелов там, ва… ваше превосходительство!

Таан посмотрел на дэка с недоумением.

— Где там, господин Облом, говорите толком?!

— Под вышкой этой треклятой, которую диверсанты захватили, — пояснил Облом, переведя дух. — Черт меня дернул послать его посуду мыть на колонку. В аккурат к появлению этих выродков… Убьют парня ни за что, ни про что. А жалко, толковый же парень…

Штаб-врач несколько мгновений раздумывал, потом сунул Облому свой саквояж.

— Идемте! — сказал он.

Они выбежали из общежития, прижимаясь к стенам бараков, миновали хоздвор и вышли в тыл защитникам гарнизона. Солдаты залегли кто за колесами грузовика, кто за металлическими бочками из-под горючки. Подвиги совершать никто не рвался. Дали залп и спрятались. Пусть себе тявкает пулемет с вышки и огрызается одиночными выстрелами Шестипалый.

Заслышав шаги, ротмистр Туур, который сидел на корточках за грузовиком, оглянулся.

— Очень хорошо, Таан, — проговорил он. — Капрала ранили. Осмотрите, будь любезны.

Штаб-врач присел на корточки рядом с Панди. Правая штанина капральского галифе пропиталась кровью.

— Потерпите, капрал, — сказал он. — А вы, Облом, снимите с него сапог. Да аккуратнее. Не коснитесь раны.

Облом довольно ловко стянул с Панди сапог и даже разорвал штанину.

Штаб-врач мельком взглянул на развороченное колено, кивнул, словно был удовлетворен увиденным. Вытащил из саквояжа стерилизатор, открыл его, надел одноразовые резиновые перчатки. Велел Облому:

— Ногу ему держите!

Дэк вцепился в капралову лодыжку. Бравый воин морщился, шипел массаракшами, но терпел. Таан омыл рану, наложил повязку. И тут стрельба стихла. Ротмистр поднял ладонь, прислушался.

— Отстрелялись, что ли? — пробормотал он.

Вдруг со стороны вышки донесся глумливый голосок Шестипалого:

— Мутант мутанта не обидит, когда свободу он увидит!

Штаб-врач и ротмистр переглянулись: что за бред? Туур дал знак своим людям быть наготове.

— Погодите! — сказал Облом. — Это же Шестипалый, разведчик. Мне Птицелов о нем рассказывал. Разговаривает исключительно в рифму.

— И что? — буркнул ротмистр. — Патронов у них, похоже, не осталось. Мы их оттуда выкурим в два счета… Приготовиться!

— Постойте, ротмистр! — сказал штаб-врач. — Я, кажется, понял… Он взял делинквента Птицелова в заложники.

— Мутанта, — процедил Туур.

— Человека, — возразил Таан. — И грозит убить его, если мы их не отпустим.

Ротмистр отмахнулся.

— Одним выродком меньше, — сказал он. — Пусть убивает, я своими людьми ради него рисковать не стану.

Штаб-врач смерил его взглядом.

— Да вы, я вижу, генофоб, господин ротмистр, — сказал он.

— Называйте, как хотите, — отозвался Туур. — Вы тут недавно, господин штаб-врач, а я уже два десятка разменял. Всяких мутантов повидал…

— Вот именно, что всяких, — вздохнул Таан и поднялся.

— Что вы задумали, Таан? — встревожился ротмистр. — Назад!

Окрик ротмистра Туура не достиг ушей штаб-врача. Взметнулась пыль. Охнул солдатик, который едва успел пригнуться. По плацу словно снежный смерч пронесся. И одновременно ударил пулемет с вышки.

Не кончились у разведчиков патроны.

— Массаракш! — прошипел ротмистр. — За мной!

На ходу стреляя из двух автоматов сразу, Туур ринулся за штаб-врачом Тааном. Следом подхватились и солдаты. Поднялась такая пальба, что Облом поневоле зажал уши. Он не слышал даже, как захлебнулся пулемет. Как брякнулось с вышки тело Затворника. Как заверещал что-то не в рифму Шестипалый и перестал рифмовать навсегда. А когда Облом оставил свои уши в покое, то услышал лишь оглушительную тишину.

Снежная пыль улеглась. И Облом увидел, что солдаты сгрудились на самой середке плаца, понурые и непривычно тихие. Облом подошел к ним, протиснулся.

На снегу лежал гарнизонный штаб-врач господин Таан. Грудь его была разворочена пулеметной очередью. Рядом на коленях стоял Птицелов, поддерживал штаб-врачу голову. Стремительно синеющие губы Таана шевельнулись.

— Передайте… — произнес он… — А-э… эспаде… — и добавил еще что-то на непонятном Облому языке.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Река плавно загибалась вверх и у горизонта сливалась с облаками.

Два дня и две ночи баржа шла по течению, но небес так и не достигла.

Делинквенты разгуливали по палубе, из-за тесноты они толкались и беззлобно переругивались. А если не разгуливали, то сидели, свесив ноги за борт. Или лежали валетами с цигарками в зубах, уставясь на недосягаемые облака.

Ну и болтали о том, о сем.

Народу в делинквенты забрили всякого. Дезертиров, что отсиживались в лесах Приграничья, пока не рухнула власть Отцов. Разоренных фермеров с крайнего юга. Беглых уголовников всех мастей. И, само собой, мутантов.

Но мутантов на барже обнаружилось не так уж и много. Поговаривали, что в отношении «детей войны и радиации» действовала специальная директива — не пропускать хилых и нежизнеспособных дальше Приграничья. И вроде как новое правительство не пожалело денег на хоспис, дабы мутанты могли «уйти» по-человечески. Хотя вокруг этого хосписа всякие слухи роились…

Болтали, значит, о мутантах, что расплодились, как кролики, и прутся теперь в Отечество, чтоб лет через сто одни мутанты в нем жили. О политике болтали, о повальном кумовстве в правительстве: мол, раньше Отцы воду мутили, а теперь Кумовья, у которых за спиной — лагеря и отсидки. Обсуждали ситуацию на границах. Спорили, уж не затем ли везут их в юго-западные джунгли, чтоб расчистили они площадки для новых Башен? Башен, которые будут всем Башням — Башни! Оборонный периметр, понял? Депрессионное излучение, массаракш! Направленного, массаракш, действия. Против Островной Империи, естес-сно! Против кого же еще?

Среди делинквентов прохаживались охранники с карабинами наперевес. Они должны были защищать дэков от нападения из леса, особенно остерегались диких мутантов и варваров-людоедов. И те и другие действительно могли набедокурить — ради еды, лекарств и амуниции кинуться грудью на винтовки.

Кормили дэков консервированными бобами в свином жире, охранников — тушенкой и сухарями. Такой паек стоял поперек глотки, но выбирать не приходилось. Жили делинквенты на палубе, ночи коротали в старых спальных мешках. Если собирался дождь, ставили тенты. Нужду справляли за борт. Трюм баржи был до упора забит мешками с токсичными гербицидами, поэтому на нижние палубы никого не пускали.

Конечно же, охранники и дэки не спешили найти общий язык. То ли силен в них был дух противоречия, то ли им просто нравилось, когда котел с человеческими страстями томится на медленном огне. В первую же ночь пути за борт пришлось выкинуть двух уголовников: перед этим их показательно нашпиговали свинцом шестеро охранников. За драку ли, за сквернословие — никто толком и не понял. В общем, вели себя неподобающим образом.

А во вторую ночь на баржу напали упыри. Сначала они сопровождали посудину вдоль берега, подвывая и бормоча на нечеловеческом своем языке. Потом разом кинулись в воду. Дэки тогда перепугались: завопили благим матом, заметались по палубе, точно скот безмозглый.

Скользили по воде лучи прожекторов, грохотали выстрелы. Охранники честно отрабатывали свой хлеб. Но попробуй, попади в стремительную тень, что мчит, как торпеда, под гладью ночной реки.

Упыри утащили всего трех дэков и трех охранников. Долго еще звучали над ночным лесом крики обреченных. А остальные решили, что легко отделались.

Начался третий день пути.

…Леса да развалины справа и слева. Развалины да леса. Чем дальше на юго-запад, тем живее и зеленее лес. Тем выше деревья, тем страстней обвивают лианы и плющи оплавленные железобетонные конструкции теперь уже непонятного назначения.

Несколько раз баржа проплывала между опорами разрушенных мостов, похожих на обезглавленных великанов. Кипели буруны вокруг обломков, грудами лежащих на дне.

Наверное, какой-то неисправимый романтик эпохи рассвета Империи дал Голубой Змее такое название. А она, река, и есть змея — серо-зеленая, ядовитая. И плывут ныне по ней трупы отравленных животных. В этой воде выживали лишь гигантские рыбы: усатые и черные, как смола; от головы до хвоста в половину баржи длиною. Они тыкались в борта тупыми мордами — или из любопытства, или им не нравилось, что ржавая посудина на допотопном атомном движке вторглась на их территорию. Делинквенты тогда ругались и охали, охранники палили по воде и тоже ругались.

Чем дальше баржа продвигалась на запад, тем больше живности стало встречаться на берегах. Была она зубастой и привычной к радиации. Огромные крысы без страха кидались в воду, переплывали Голубую Змею от берега до берега. На водопое показывались бронированные многоглазые вепри. Гудели и бесновались в зарослях тростника насекомые-переростки.

И тепло становилось. С каждым часом — теплее и теплее.

Птицелов обычно проводил время на носу баржи. Свесит ноги за борт и глядит на плавный подъем реки. И на живность клыкастую посматривает. Каждому дэку выдали по вышедшему из копировального аппарата экземпляру «Краткого определителя флоры и фауны в рисунках» за авторством профессора Шапшу, но на убогих иллюстрациях не было и половины тех тварей, что высовывались из джунглей. Словно этот профессор Шапшу в другом мире жил. Например, в том, откуда прилетают железные-живые птицы…

— Довоенное издание, — пояснил Облом. Он подсел к Птицелову, подложил под зад пресловутый «Определитель». — Бедняга Шапшу… Знал бы, какой зверинец дожидается его описания в активных джунглях, так может и не повесился бы в камере.

— Что ты бормочешь? — без особого интереса спросил Птицелов. — Тебя послушаешь, так ты в Отечестве каждого гада знаешь.

— В бывшей Стране Отцов — может быть, — согласился Облом. — В Отечестве — нет. Слушай, а ты чего в ботинках сидишь? Давай снимай! Пусть грибочки на пятках воздухом подышат! Все и так знают, что ты — мутант. Снимай, не то спаришь конечности!

Сам он для примера постучал босой пяткой по ржавой обшивке.

Зарокотало вдали, загудело. Птицелов встрепенулся, испуганно уставился на небо: не расползаются ли по нему чернильные кляксы?

— Ты чего глазами задергал? — удивился Облом. — Это же — вертолеты! Ты вертолетов никогда не видел? Вот деревня, хата с краю! Привыкай!

Вертолеты пронеслись над баржей, и все, кто находился на палубе, на какое-то время одурели от воя двигателей и грохота винтов. Птицелов вскочил на ноги, ему стало настолько не по себе, что он готов был броситься за борт — щучкой в тухлую воду Голубой Змеи.

Такого он действительно никогда не видел.

Сначала на малой высоте прошли две черные и узкие, точно лезвия ножей, машины. Глядели вперед стволы скорострельных пушек, в боевой подвеске ждали своего часа ракеты «борт-поверхность». Несомненно, это были хищники неба.

Затем над рекой появились гиганты — два двухвинтовых вертолета. Они тащились медленно, неуклюже, их окрашенные в защитный цвет корпуса стонали от нагрузки: к вертолетам на паутине тросов было подвешено нечто решетчатое.

Облом вытянул руку вверх, заговорил что-то, распаляясь с каждым словом. Но Птицелов его не слышал. К нему вернулся слух, только когда вертолеты исчезли за плавной волной горизонта.

— Наши! — кричал кто-то в истерике. — Жги-гуляй, братва! Наши идут! Жги-гуляй, врагу наподдай! Ура, братва!

Кто-то запел «Боевую гвардию», тут же началась потасовка, и охранникам пришлось палить в небо.

— Ты чего, мутоша? — Облом встряхнул Птицелова за плечи. — Совсем худо, да?

Птицелов отстранил домушника. Облом понял, что молодой делинквент пытается уяснить что-то важное для себя. Старается, скрипит извилинами, да только все тщетно. Знаний мало, и не структурированы они, опыта не хватает… да и какой у него мог появиться опыт — в радиоактивных развалинах? Как крыс готовить на костре, разве что.

— Железные… птицы? — выдавил наконец Птицелов.

Вертолеты на самом-то деле не очень походили на железных птиц чужаков. Скорее — на железных стрекоз.

— Да ну тебя, идиот! — Облом оскалился. — Вчера с пальмы спустился, мутоша?

К ним подошел седовласый дэк по прозвищу Фельдфебель. Высокий и статный, он всегда вел себя с особым достоинством, будто бы по сей день носил черный мундир с унтер-офицерской шнуровкой.

— То вертолеты «Гнев» и «Тайфун», — пояснил он. — Приняты на вооружение во время второй пятилетки правления Неизвестных Отцов. Успешно проявили себя в последней хонтийской кампании…

— Пшел вон! — бросил Облом.

Фельдфебель не понял.

— Проваливай, отцовская подстилка! — Облом принялся размахивать маленькими и совсем не внушающими опасения ручонками.

— А у нас в Береговой Охране тоже интересный случай был, — вдруг подал голос дэк, что сидел неподалеку.

Птицелов, Облом и Фельдфебель обернулись: Рубанок редко что-то рассказывал. Наверное, потому, что всем и так было известно о его прошлом. Пилот, сбитый над территорией Хонти. Угодил в плен, бежал, в одиночку перешел через хребет Большого Седла. В Стране Отцов обвинен в шпионаже и сослан на лесозаготовку, где заслужил свое прозвище. После революции условно реабилитирован, переведен в делинквенты. Имеет право переселиться в центральные районы, если выдюжит три года на раскорчевке. А он наверняка выдюжит, такие в огне не горят.

— Железные птицы, говоришь… Что ж. Может быть. Устами мутанта, как говорится… Был я в патруле, шел над побережьем Земли Крайних. Штурман дает мне азимут, сообщает — мелкая метка у них засветилась на «искалке». Подозревают, что перископ это. Я меняю курс, включаю эхолот, перехожу на низкую. И вдруг на эхолоте прямо буря какая-то. Все рябит, стробирует — все равно что накрылся прибор. Сбрасываю я скорость, хочу своими глазами посмотреть, что же там подо мной, кроме льдин? Море вдруг вспухает! Перед носом вертолета проносится что-то вроде живое, но блестящее, как начищенная латунь… Ну я тогда подумал, почти как и ты. Дракон, подумал. Местные племена чучуни, например, до сих пор верят, будто в их заливе дракон живет. А потом гляжу и понимаю, что это никакой не дракон, аэроплан неизвестной конструкции. Ни у кого таких нет. Даже у островитян нет.

— Кончай ложки гнуть, Рубанок. Тертый мужик ведь, не доходяга… — Облом покачал головой.

— Мужики за «колючкой» робы шьют, — огрызнулся Рубанок. — А я никогда не гну ложки, мурло ушастое. После этого случая и меня, и всех, кто в тот день на «вышке» дежурил, через ментоскоп прогнали. Доходяга такой худосочный — с кислой мордой и в пенсне дедовском — заправлял допросом. И фамилия у него была такая неблагозвучная. На ругню похожая… С нас, к слову, даже подписку о неразглашении взяли.

— Так чего же ты мелешь? — Облом ощерился.

— Страны больше нет, соответственно, и подписка — тю-тю, — ответил Рубанок и зачем-то подмигнул Облому.

Птицелов прочистил горло и высказал свое мнение:

— Рубанок правду говорит. Все так и было.

Облом не упустил возможности поддеть Птицелова:

— Слушай, а давно в ваших краях на адвокатов учат? До войны академию открыли или уже после? А может, во время?..

— Я, Облом, академий не кончал. Просто я всегда знаю, когда правду говорят, а когда ложки гнут, — пояснил Птицелов простодушно.

— По глазам, что ли?

— Знаю, и все тут.

— Ладно! — Облом быстро схватил правила игры. — Я домушник. Я родился в военном госпитале. Я знаю наизусть все три поэмы Отула Сладкоголосого. — Он поглядел с прищуром на Птицелова. — Где я тут правду пробренчал, а где ложки гнул?

— Ложь, ложь, правда, — ответил Птицелов без раздумий.

Рубанок тихонько засмеялся. Сплюнул за борт, поднялся и пошел себе цигарку стрелять. За ним поплелся Фельдфебель.

Облом присвистнул. Помрачнел лицом, заиграл желваками.

— Признавайся, доходяга, с самого начала знал, что я не домушник?

— Да, — ответил Птицелов.

— Ну мутоша! Ну учудил! — прогундосил Облом под нос. — Опасный ты тип, как погляжу. Простак простаком на рыло, а на самом-то деле…

— Дальше, доходяга! — орали охранники наперебой. — Читай дальше, массаракш, не то снова макнем!

Скользил по палубе луч прожектора. Позднее было уже время, но никто не спал.

Мокрый, замерзший и злой до черных глаз Облом стоял на табуретке. Перед ним сидели полукругом свободные охранники, за охранниками расположились дэки. Кто-то дымил цигаркой, кто-то скреб ложкой по дну консервной банки, выбирая последние капли свиной подливы, кто-то хихикал, как заведенный.

Облому не хотелось, чтоб его снова макали лысиной в активные воды Голубой Змеи, поэтому он декламировал, выпучив от усердия глаза:

Кто-то запустил в чтеца пустой консервной банкой. Банка звонко щелкнула Облома по лбу.

— Не верю! — заревел начальник охраны. — С выражением, массаракш!..

Облом переступил с ноги на ногу, поежился. В мыслях он проклинал Отула Сладкоголосого за то, что тот написал три дурацкие поэмы. Одновременно он возносил хвалу Отулу, ведь тот написал всего три поэмы, а не одиннадцать, как, например, Цвег Ехидна.

Облом сбился и с ненавистью поглядел на Птицелова — тот стоял вместе с мутантами чуть в стороне от основной группы дэков. «Хватило же ума не сболтнуть при доходягах, что я и Цвега Ехидну — наизусть! Кто же заложил? Фельдфебель?»

Охранники и дэки загудели. С их мнением приходилось считаться.

Слушатели заулюлюкали, разразились аплодисментами. Фельдфебель сунул два пальца в рот и громко свистнул.

Начальник охраны демонстративно передернул затвор карабина и пальнул в небо.

— Так, доходяги! — зазвучал его менингитный голос, как только дэки умолкли. — Сказали господину Облому спасибо, побрызгали в речку и — спать! Вторую поэму Сладкоголосого мы послушаем завтра. После ужина попрошу не опаздывать. Разошлись, доходяги!

Облом слез с табуретки. Рассеянно покивал в ответ на сумбурные слова благодарности. Забрался в свой спальник и до утра скрипел зубами, страдая от холода и позора.

Птицелов тоже подумал о том, чтобы отправится на боковую, но ему помешали — шестеро угрюмых типов обступили со всех сторон: не сбежать, не вывернуться.

— Братка, тут консультация твоя нужна, — проговорил самый угрюмый из них по кличке Колотый — весьма опасный уголовник. — Ты ведь не откажешь в помощи друзьям-дэкам?

— Скорее всего, нет… — буркнул Птицелов.

— Тут, мутант, дело такое щекотливое… — продолжил Колотый. — Общак прохудился. Доходяги, которые за ним приглядывали, говорят, что ничего не видели. Мол, никто к общаку лап не тянул. Стало быть, кто-то из них ложки гнет. Укажешь кто и иди себе спать.

Кольцо разомкнулось, к Птицелову втолкнули двоих дэков. На доходяг они не походили — были плотными, широколицыми, круглоголовыми. Несмотря на отменную физическую форму, эти двое имели вид битых крыс. И вели себя должным образом.

— Эй! Что за сборище? — заволновался один из охранников. — Упырей решили подразнить?

— Погоди упырями пугать, начальник! — отозвался Колотый. — Сейчас пожелаем доброй ночи друзьям-дэкам — и спатки!

— Ладно, не затягивай с лобзаниями… — бросил охранник, удаляясь.

Подозреваемым дэкам дали по оплеухе. Сначала одному, потом — второму.

— Бренчите, гниды!

— Я ничего не видел, — пробасил первый.

— Массаракш! Не видел, не видел я… — забормотал второй, и ему еще раз врезали по бритому затылку.

Птицелов закусил губу. Он понимал: если подвяжется выступать судьей в щекотливых вопросах уголовников, то рано или поздно схлопочет пером по горлу. А если не подвяжется, то перо его найдет прямо сейчас. Кинут еще тепленьким за борт, и поминай как звали. Допустимые потери среди делинквентов во время транспортировки уже подсчитаны и внесены в сопроводительную документацию.

— Они правду говорят, — выдавил Птицелов. — Оба.

— Чего? Оба? Да ты ложки гнешь, доходяга косолапый! — забубнили уголовники.

— Я не гну ложки, — ответил Птицелов.

Он всегда ощущал боль и стыд, едва услышит чужую ложь. Он ожидал, что расплата за собственное вранье будет подобна адским мукам. Но ничего такого с ним не случилось. Ни толчка совести, ни душевного колика. Оказалось, что, чутко ощущая неправду, он вполне способен врать с три короба. Такой вот односторонний дар.

— Смотреть лучше за общаком надо было! — почти выкрикнул Птицелов. — У этих двоих — глаз не хватило!

— Ну ладно, — угрюмые типы стали еще мрачнее. — Иди пока Спи. Если чего, мы тебя кликнем…

Зато двое обвиненных дэков глядели Птицелову в глаза преданно, с уважением, замешанном на полном стакане страха. Побитые псы пританцовывали, желая угодить новому хозяину.

Их чувства понять было нетрудно, потому что они оба говорили неправду.

Угрюмая братия наконец рассеялась. Птицелов перевел дух. Раскатал валик спальника и забрался внутрь.

Но глаза закрыть не успел: кто-то осторожно толкнул его в бок. Послышался свистящий шепот:

— Эй, достопочтенный!

Птицелов высунулся из спального мешка. Оказалось, что рядом с ним на корточках сидит незнакомый дэк. В фосфоресцирующем свете ночного неба Птицелов увидел, что дэк этот немолод и морщинист, как печеный картофель. В глазах незнакомца как-то необычно отражался свет ночного неба, и Птицелов ощутил тревогу. Уж не буйный ли Циркуль — псих с непредсказуемым нравом и походкой кукольного человечка — пожаловал к нему в гости? Циркуля все сторонились — даже уголовники и мутанты. Делинквент, условно-освобожденный, так как пятеро убитых им офицеров были, как ни крути, пособниками порочного режима Отцов.

— Не боись, достопочтенный господин, это я — Циркуль…

И вновь Птицелов не посмел ругаться вслух. Он слышал, что сам доктор Таан был против того, чтобы отправлять Циркуля на раскорчевку. Принесло ведь…

— Кушать хочешь? — дэк пододвинул к Птицелову открытую консервную банку. — Половинку тебе оставил — можешь пересчитать до зернышка. А по ночам оно ведь особенно кушать хочется, да?

Что верно, то верно. У Птицелова мгновенно забурчало в животе. Конечно, еда эта препаршивая. Но срок годности всего-то в прошлом году закончился, значит, нужно брать, ежели предлагают, и не жаловаться.

— Чего надобно? — спросил Птицелов, подтягивая банку к себе.

Циркуль быстро-быстро потер небритый подбородок.

— Чего надобно мне, тем не будешь ни сыт, ни богат, — проговорил псих скороговоркой. — Слышал от хороших людей, будто умеешь ты отличать, что правда, а что брехня. Правда — брехня, брехня — правда, да? — он захихикал, вытер выступившую на глазах влагу. — Молодец! Молодец, достопочтенный. Я ведь псих знатный. Меня даже в «Волшебном путешествии» два раза показывали. Вернее, не меня, а мою бредятину. Ментоскописты белугами ревели! Да, белугами, ты не удивляйся, достопочтенный.

Слышал от хороших людей?.. Птицелов мысленно хлопнул себя по лбу. Никак, Облом отомстил?

— А вот ты кушай бобочки, достопочтенный, мягкие, жирненькие бобки, и слушай, что я тебе рассказывать стану. Выслушаешь, тогда скажешь, кто такой Углу Кроон, прозванный Циркулем за то, что выдергивал людям глазные яблоки тем самым инструментом. Больной он на голову или на какое иное место? — и Циркуль снова захихикал. — Понимаешь, очень важно знать, — он снова перешел на свистящий шепот, — что есть моя жизнь? Правда или ложь?

Птицелов прикинул, что в случае чего с одним сумасшедшим он как-нибудь да управится. Сунул пальцы в консервную банку и приготовился слушать.

— Я только прилягу рядом, — Циркуль принялся моститься под боком у Птицелова. — А то, сам знаешь… — он ткнул пальцем в сторону кормовой надстройки, на которой сияли прожектора. — Очень не хочу, чтоб на нас обратили внимание!

— Только не сильно прижимайся! — проворчал Птицелов.

— Я ведь механизатор, — начал Циркуль. — Сызмальства при сельской технике. Образование на тракторном дворе получал и в поле. Любил я землю — ту, что незараженной осталась, век бы на ней трудился. Трактор у меня был атомный — мощный, зверюга. Пахал я на нем, культивировал и сеял. Вот, и возвращался однажды с сева через Хренов Яр — есть в наших краях такое местечко, вечно там туман и грязь. Застрял на ночь глядя, хоть и машина у меня была — зверюга, а не машина. Хотел подмогу вызвать, да в рации транзистор хлопнулся. Что ты будешь делать? Пешим ходом далеко не уйдешь — упырь сцапает. Сижу я, в общем, себя корю — зачем поехал через Хренов Яр? Потом вижу: светло за деревьями стало. Вроде как машина подъехала и дальним светом через деревья бьет. Ну, я на радостях выскочил, не подумав. Помчался, как бабочка, на огонек. И вижу: навстречу мне из света идет… Вроде человек, только высокий. Топор в руках держит. Ну, тут я слегка струхнул. И человек — не маленький, и топор на секиру похож. Хотел назад бежать, была у меня в кабине монтировка припасена…

Циркуль перевел дыхание. Поглядел на Птицелова, а тот замер с выпученными глазами. Забыл даже, что полон рот бобов и что надо бы жевать.

— Хочешь сказать, я — брехло чокнутое? — снова зашептал Циркуль.

Птицелов сделал над собой усилие и проглотил бобы.

— Говори дальше, — потребовал он сиплым голосом.

— Дальше-дальше! — глаза Циркуля заблестели. — А дальше самое сочное начинается. Всем было интересно, что там дальше. Дальше — золотая серия «Волшебного путешествия»!

Птицелов выбросил за борт банку с остатками снеди. Сграбастал Циркуля — опасного и непредсказуемого психа — за грудки:

— Рассказывай, что было потом!

По палубе скользнул круг света — кто-то навел на них один из прожекторов кормовой надстройки.

— Эй, милые! — окликнули с мостика. — Заканчивай семейную ссору! Утром, массаракш, будете выяснять, кто из вас навонял под одеялом!

Циркуль оскалился, показал пеньки зубов. Птицелов разжал пальцы, и псих упал на спину.

— Очутился я в каком-то мешке. Было тесно, и я очень испугался. Подумал, что меня похоронили заживо, — забормотал Циркуль, как будто в трансе. — Как только я об этом подумал, мешок стал расширяться: расти вверх и в стороны. Не успел я удивиться, а уже вдруг понял, что мне можно встать и даже размять косточки. Я пошел вперед и — будь я проклят! — мешок тоже начал двигаться! Я шел, шел. Час, другой, а все на месте. Как, массаракш, хомяк в колесе. Ни туда, ни обратно, а все время на одном месте. Я очень устал, потому что было не понятно, сколько времени и куда я шел. Потом захотел спать, лег на пол и уснул. А проснулся, когда почувствовал, что с руками моими что-то не так. Мне показалось, будто что-то забралось под кожу и теперь ощупывает каждую жилку и каждую косточку. Я затрепыхался и начал кричать, потом вдруг до меня дошло, что это вроде медосмотра и что бояться не нужно. Странно, но я сразу успокоился. Перестал кричать и встать больше не пытался. А медосмотр уже перешел на горло, потом — на грудь и живот. Было неприятно, но почти не больно. Я опять начал беспокоиться: у меня ведь камень нашли в мочевом пузыре, ну, после войны врачи нашли. Думал, как бы этот медосмотр его не потревожил и не передвинул… Но все обошлось. Только снова я остался без сил. Закрыл потом глаза и уснул.

…Ему почему-то снились коровьи туши. Ряды растянутых за лапы бурых безрогих коровок. На коровок было жалко глядеть: словно поработал над ними начинающий мясник, у которого ко всему прочему руки не из того места растут. Он плыл мимо туш по ярко освещенному коридору — не шел, а именно плыл, словно был невесом, — и происходило это явно не по его воле.

У Кроона больше не было воли.

Ни воли, ни страха, ни ожиданий. Гул в ушах и больше ничего. Кроон стал сродни одной из коровьих туш. Только мясник с ним еще не поработал. Не успел, наверное.

Впереди заметались тени.

Страх так и не пришел, когда его подхватили за руки и потащили вперед по коридору.

Углу Кроон хорошо их разглядел. Так разглядел, что вовек не забудет.

Они были низкорослыми и фигурами походили скорее на подростков, чем на взрослых людей. Руки и ноги — короткие, но сильные. Неестественно большие и круглые головы покрыты серебристым мехом. Лица тоже оказались почти детскими: мягкие черты, маленькие рты и носы. Но глаза…

Глаза были нечеловеческими.

Желтые, с узкими зрачками глаза змей.

Едва Углу Кроон заглянул в их тревожную желтизну, как тут же проснулся.

Но на этом его кошмар не закончился…

— …Увидел, что одна сторона мешка, из которого я никуда не делся, стала прозрачной, — шептал Циркуль, глядя на светящееся небо. — Мне, как и раньше, было боязно, но любопытство раздирало непреодолимое. Я подошел к этому окну и посмотрел сквозь него. Я увидел черноту, засеянную ледяными искорками, словно чернозем — просом. Я увидел малую часть чего-то огромного, округлого. И будто бы пенного, точно пенная шапка в кружке пива. Я стоял, вытаращившись. Стоял очень долго, на моих глазах пенная белизна вдруг стала ослепительной, а затем — заблистала начищенным золотом. И после этого над округлостью точно электросварка вспыхнула. То поднялась над пенистой громадиной новая искра. Она была в миллион раз ярче других ледяных искорок, разбросанных по черноте. Она выглядела так, словно весь Мировой Свет собрали неводом с небес, а потом сжали, стиснули, скомкали в одну точку. В лицо мне дохнуло жаром, прозрачная сторона мешка тут же потемнела, уплотнилась, и я снова оказался в сумраке.

Циркуль лег на бок, сунул руку под ворот комбинезона, стал там копошиться, словно вшей ловил.

— Я очнулся на рассвете в кабине трактора, — заговорил он торопливо. — Вроде бы ничего не изменилось, вроде уснул старый дурак за баранкой. Ан нет! Кругом следов упыриных — тьма! Дали бы они мне выспаться — держи карман шире! Я-то не на танке въехал в Хренов Яр, а на тракторе. Там ветровое стекло большое и сеточка за ним стальная — знаю, что любой упырь ее мигом в клочья порвет. В общем, достали бы меня из кабины, будь я в ней. Понимаешь? Достали бы и кишки мои на ветках развесили! И что тогда? Тогда выходит, будто не было меня в Хреновом Яру той ночью!

Он наконец вытащил руку из комбинезона. Поднес сжатый кулак Птицелову под нос. Разжал пальцы — на грязной ладони поблескивал каменный обмылок с острыми, как бритва, краями.

— Вот оно — мое золотце! Гляди! Гляди! — не мог успокоиться Циркуль. — Я его теперь всегда с собой ношу. Память о том, как меня в гости — ха-ха-ха! — пригласили. Это камень, который до той ночи сидел в моем мочевом! А они вынули каменюку из брюха и в карман пиджака подсунули! Чтоб помнил, массаракш! Чтоб помнил! — Циркуль схватил Птицелова за плечо. — Теперь ответь, правду я тебе рассказал или нет? Ответь мне сейчас же!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Циркуль вскрыл вены на рассвете следующего дня.

Оказалось, что нести бремя заново открытой истины не легче, чем держать на плечах небесную твердь. Остаток ночи Циркуль размышлял, глядя на мерцание глади Голубой Змеи. Он перебирал свою жизнь от голопузого детства, омраченного войной, до оранжево-комбинезонной действительности этих дней. Неожиданно Циркуль понял, что быть сумасшедшим преступником в нынешнем мире проще и удобнее, чем пытаться идти навстречу неизвестности, взирающей на тебя сквозь приоткрытую дверь в прошлое.

Ведь он давно привык считать те воспоминания бредом. Страшной, абсолютно не привязанной к реальности бессмыслицей.

Правда…

Правда — не просто горькая пилюля. Это яд, и нужную дозировку рассчитать порою невозможно.

В дело пошел заветный камешек с острыми краями. Инструмент, конечно, не самый удобный, но Циркуль зарылся в спальник с головою, стиснул зубы и пилил, пилил, пилил… Раны получились недостаточно глубокими, и Углу Кроон больше часа терпеливо истекал кровью, притворяясь спящим. Когда же началась побудка, все тайное стало явным.

Медик дэков не сопровождал, но и среди них нашлась пара-тройка бывших врачей. Так что бледного и неспособного сопротивляться Циркуля вынули из спального мешка. Крепко-накрепко перетянули нерадивому самоубийце истерзанные запястья бинтами из индивидуальных медпакетов, что отыскались у охранников. Затем напоили настоящим сладким чаем и перенесли в тень от кормовой надстройки отлеживаться.

— Лучше вы б его повязали, парни, — предложил дэкам-врачам Облом, которого нынче все называли Обломом Сладкоголосым. — Поймешь тут, какой расклад у этого психа на уме.

А еще через несколько минут после этого на баржу напал мезокрыл, и всем стало не до полуживого сумасшедшего. Циркуль все-таки оказал дэкам напоследок медвежью услугу: тварь выследила посудину по запаху его крови.

Птицелов привык иметь дело с диким зверьем долины Голубой Змеи: и с нормальными животными, и с мутантами. Со стремительными убийцами ящерами-мясоедами приходилось состязаться в реакции и скорости. С ночными чудищами — упырями, которые — к чему кривить душей? — были разумнее некоторых людей, он бился, используя хитрость. Да чего с ним только не случалось в пропахших старым железом лесах! А тут Птицелов попал впросак и понял, что цена его прежнему опыту — ломаный грош.

Мезокрыл не был похож ни на одно виденное им животное.

…Нечто огромное, ромбовидное. Очень быстрое и очень верткое. Злобное и кровожадное. В то же время — расчетливое, способное выверять перед атакой каждый удар.

Если это мутант, то чье семя дало ему жизнь?

Как ни верти головой, а мезокрыл постоянно ускользал от взора и оказывался за спиной. Он взмывал к небесам, а затем нырял вниз, приноравливаясь для нападения. Он менял направление полета непредсказуемым образом. Птицелов заметил лишь перепончатые крылья с розовой мембраной и длинный хвост вроде как с костяной пилой на конце.

Охранники били в «молоко». Карабины трещали безостановочно. В этой хаотичной стрельбе — одновременно и во все стороны — ощущалось отчаяние. Охранникам казалось, что мезокрыл неуязвим и что редкие пули, которые нашли цель, для мерзкой твари не опаснее мыльных пузырей.

Кто-то всадил очередь в кормовую надстройку — загремели по палубе осколки стекол, взорвались прожекторы. Дэки метались туда и сюда, уходя от ромбовидной тени. Дэки толкались, падали и топтали друг друга. В узких люках, через которые можно было попасть на нижние палубы, и на трапах возникли заторы. Те делинквенты, что угодили в эти нехитрые ловушки, орали благим матом, дергали руками-ногами. А проклятое чудище, ощутив беспомощность людей, бесновалось еще сильнее.

…Хвост с пилой на конце разит без промаха. Взмах — и хлещет на палубу дымящаяся кровь. Взмах — и еще один человек принимается биться в агонии. Тень уносится вверх, вслед ей звучат запоздалые выстрелы. А руки, сжимающие карабин, с каждой секундой ощутимее дрожат. А глаза застилает предательская пелена, и твой друг падает с рассеченной головой…

В конце концов, охранники запаниковали и прекратили стрелять. Забегали вместе с дэками, потом кто-то из них зарылся с головой в парусину свернутых тентов, кто-то спрятался за рангоутом, счастливчики заняли тесные отсеки надстройки.

Птицелову, Облому и Фельдфебелю повезло: в первые же минуты паники они забрались под упавшую на палубу шлюпку. Их попытались было достать за пятки ушлые уголовники, но Птицелов, не глядя, ткнул кулаком один раз, затем — второй. Это помогло — блатные убрались.

Лишь когда все карабины замолчали, мезокрыл приземлился на палубу.

Птицелов смотрел сквозь щель, как чудище — чешуйчатое, серо-зеленое — бочком приближается к Циркулю. Был мезокрыл высотой в половину кормовой надстройки, и — что удивительно — крылья у него отсутствовали напрочь! Птицелов понял, что тварь не летает, а парит, как воздушный змей, благодаря прозрачной перепонке между длинными передними и короткими задними лапами.

Шаг, другой…

Мезокрыл шел, как калека: выгибаясь и подергиваясь всем телом. В то же время он был могуч и ладно скроен, хоть и отвратителен на вид. Маленькая голова, большую часть которой составлял твердокаменный клюв, моталась на змеиной шее из стороны в сторону. Точно не могла удержаться в одном положении и мгновения! Извивался параллельно палубе хвост с окровавленной пилой на конце. Под лапами мезокрыла корчились раненые люди, но бестия глядела только на Циркуля. Точно ради него мезокрыл и напал на охраняемую баржу.

А Циркуль стоял, придерживаясь одной рукой за обшивку надстройки. Стоял и улыбался — Птицелов был готов дать голову на отсечение, что так оно и было! — улыбался чудищу, как доброму знакомцу. А в другой руке он сжимал тяжелый армейский пистолет, потерянный кем-то из охранников.

Мезокрыл дернулся в сторону сильнее прежнего, и Птицелов увидел, как темнеет его перепонка, теряя прежнюю розоватую прозрачность. Один за другим прозвучали восемь выстрелов. Циркуль успел разрядить обойму, прежде чем пилообразный наконечник хвоста описал полукруг и вонзился делинквенту в грудь.

А после мезокрыл развернулся, проковылял к борту, перевалился через него. У самой воды развернул перепонки, отыскал восходящий поток и полетел к стене джунглей. Правда, как-то неловко и низковато.

Птицелов отбросил шлюпку. На него тут же зашипел Облом: дескать, почем продаешь корешей? Но перепуганные дэки уже выбирались из щелей, в которых они прятались, словно тараканы. Следом показались охранники: они бормотали ругательства, посмеивались нервически.

— Один — ноль в пользу южных джунглей, — высказался Облом. — Однако гвардия и предположить не могла, что поражение будет столь сокрушительным…

Охранники подбирали брошенные карабины, пересчитывали патроны. Бормотали удивленным тоном: «Ты видел, как я ему засадил? Половину рожка — в грудину, но хоть бы хны паскуде!..» А у самих все еще зуб на зуб не попадал…

— Хороши, бойцы! — пенял им Фельдфебель. — Не зря ли на вас столько тушенки уходит?

Фельдфебелю сейчас же врезали прикладом по зубам, повалили на палубу и принялись воспитывать по ускоренному методу. Остальные дэки пришли в неистовство. Одетая в оранжевые комбинезоны толпа двинула на помощь Фельдфебелю, охранникам же пришлось занимать круговую оборону.

Облом прочистил глотку и неожиданно для всех гаркнул:

— Стоять, доходяги!

Оказалось, что голос у лжедомушника может быть не только сладким, но и вполне командирским. И вроде бы даже привычным к тому, чтобы раздавать указания направо и налево.

— Чего разбренчался, гнида? — отозвался начальник охраны и прицелился в Облома.

— Мезокрылов в этих краях, что мух над навозом, — продолжал шпарить Облом командирским голосом. — Кровь скорее смойте с палубы, массаракш! Дождетесь, пока каждая тварь в джунглях нас не учует. Мы теперь не на севере, если вы до сих пор не заметили.

Начальник наморщил лоб, соображая. Затем улыбнулся и щелкнул пальцами.

Не прошло и минуты, а Облом уже драил палубу, высунув от усердия язык. Ему помогали еще шестеро дэков. Остальные занимались погибшими и ранеными. Тела убитых мезокрылом охранников пришлось бросить за борт. За борт отправился и Циркуль, ему так и не смогли разжать пальцы, столь сильно вцепился он в рукоять пистолета. Девятерых раненых перенесли под тент. Были они очень плохи: пила на хвосте мезокрыла с легкостью рассекала и плоть, и кости. Дэки-врачи лишь почесывали затылки.

— Тут операционная нужна, оборудование, медикаменты… — ответил один из них на вопрос начальника охраны.

Шкипер — крепко пьющий малый, обычно и носу не казавший на палубе, — связался с Курортом и пролепетал в перемотанную изолентой трубку просьбу о помощи. Дежурный офицер южного аванпоста Курорт весьма ехидно ответил, что выслать вертолет для прикрытия баржи — непозволительная роскошь.

— А вы уверены, что это был мезокрыл, а не крыслан? — поинтересовался офицер. — Редкий мезокрыл долетит до середины Голубой Змеи, знаете ли… У них ограниченный ареал обитания… Впрочем, ниже по течению находится бывшая Императорская биологическая станция. Там найдете и врачей, и операционную. Заодно будет с кем обсудить необычное поведение мезокрыла.

— Ну, массаракш… — просипел шкипер, после чего смочил горло половиной стакана краснухи.

Было не так просто изменить последовательность в алгоритмических цепях автоматического навигатора. Шкипер долго-долго рылся внутри воняющей горелой изоляцией машины размером с гардеробный шкаф, потом швырнул на стол гаечный ключ, вытер испачканные смазкой руки об тельник и запил успех еще одной половинкой стакана краснухи. Завалился спать и захрапел так, что слышно стало даже на палубе.

Баржа двинулась к берегу. Возле причала, потерявшегося в зарослях тростника, была сделана незапланированная остановка.

Ветви деревьев-исполинов нависали над рекой сплошным козырьком. С ветвей спускались жилистые лианы, мирно шуршала густая листва. В кронах возились бесчисленные птахи, какие-то земноводные плескались возле берега. Ветерок раскачивал высоченный — намного выше борта баржи — тростник.

Дэки нехотя построились в две шаткие шеренги. Губастый начальник прошелся по затененной палубе туда-сюда. Судя по выпученным глазам и перекошенному рту, терзали его нешуточные сомнения. Делинквенты устало роптали да били на себе комаров, под тентом стонали и монотонно требовали воды раненые. Уцелевшие охранники не спускали глаз с джунглей. От напряжения они обливались потом, но не смели отвести глаз от зеленой стены.

Начальник, казалось, никак не соберется с духом. Все прогуливался да почесывался. Делинквенты, коротая время, стали обмениваться насваем и шуточками. Наконец в коротко остриженной голове созрело решение.

— Бывшие солдаты, офицеры, полицейские, егеря, охотники, шаг вперед… — проскрипел начальник, ни на кого не глядя.

Роптания прекратились. Дэки принялись удивленно переглядываться.

Затем из строя вышел Фельдфебель, а потом — Рубанок. За ними следом рванул бандит Колотый, и его шестерки тоже не заставили себя долго ждать.

— Колотый, вернись на место… — буркнул начальник охраны.

— Чего за бока, начальник? — окрысился уголовник. — Ты ведь баянистов спрашиваешь, а не петухов парашечных!

— На место, сказал! Баянист вшивый! На тебя этот приказ не распространяется!

— Так бы и сказал, — Колотый вальяжно отступил. — Чего ложки гнуть? Так ведь и ответить можно…

Птицелов тоже сделал шаг вперед.

— Я охотник, — ответил на немой вопрос начальника.

— Хорошо, — тот с силой хлопнул себя по щеке, а потом состроил гримасу и счистил размазанного комара. — Кто еще, доходяги?

Рядом с Птицеловом встал Облом.

— И ты, Сладкоголосый? — округлил глаза начальник.

Облом рассеянно усмехнулся:

— Да приходилось ружьишко в руках держать, шеф.

— Коли ты с ружьем поладил, шагай вперед, а я — в засаде! — начальник неожиданно хохотнул, вытер слюну, выступившую на толстых губах. — Здорово это я придумал? Твоя школа, Сладкоголосый. Будешь на нарах вспоминать: мол, обучил рифмоплетству одного очень-очень хорошего человека.

— Чего делать-то нужно? — перебил начальника Облом.

Тот выставил указательный палец:

— Ты, ты… ты и, пожалуй, ты, Сладкоголосый, — палец поочередно указал на Рубанка, Фельдфебеля, Птицелова и Облома. — Я выдам вам карабины и патроны. Пойдете и проверите, что там со станцией, — он махнул рукой в сторону причала. — Если все в порядке, дадите отмашку. Мы же перенесем раненых… нужно отделаться от них как можно скорее.

Птицелов поглядел на джунгли, на сплошную стену из переплетенных ветвей и лиан. И быстрее забилось сердце: опротивели ему теснота и грязь на ржавой барже, опротивели воровское наречие и консервированные бобы. А здесь, совсем близко, кипела зеленая пена листвы — в нее можно было нырнуть с головой. Пробежаться по земле босиком, ощущая, как похлопывает тебя пониже спины верная винтовка. Пробежаться так, как бегал раньше: по лесным тропкам, в погоне за дичью. С друганом Бошку или сам… А потом вернуться в поселок. Завернуть во двор к Кривому Киту. Увидеться с Лией. Посидеть рядом с ней, обняв за хрупкие плечи. Послушать, как трещат дрова в чугунной печурке и шипит чайник.

Никогда больше… Чернота отделяет прошлое от настоящего. Черная пустыня без конца и края. И нет такой железной птицы, что перенесла бы его на отогнутых назад крыльях из южных джунглей к огоньку, возле которого ждет его Лия. Ждет вечно, но не может дождаться.

…Никто из названых дэков не высказался против решения начальника. Даже Облом с видом знатока принялся осматривать карабин «варинару». Снял, затем снова вставил рожок, проверил затвор, поглядел, не сбит ли прицел.

Птицелов взобрался на трап, что соединил баржу с причалом. К мутанту сейчас же подлетели стрекозы. Поглядели на чужака радужными глазами, покрутились перед лицом и улетели прочь. Птицелов принюхался: из джунглей сладко пахло цветами, прелой листвой и чуть-чуть — болотной тиной. От причала убегала дорожка, выложенная бетонной плиткой. На стыках плит выросли деревца и роскошные кустарники. До станции, очевидно, было рукой подать.

Облом хлопнул Птицелова по плечу; они переглянулись и сошли на причал.

…Углубились на несколько шагов в джунгли и сразу же потеряли баржу из виду. Да что там баржу — Голубой Змеи не видно стало. Даже запах воды перестал ощущаться.

— Пойдем-пойдем, корешки, — взялся подгонять дэков Облом. — Один вверх поглядывает, второй пусть на кусты пялится.

Они шли вдоль заросшей тропинки минуты две, не больше. Потом прямо из зарослей проступила железная решетка. Толстые прутья обвиты лианами и плющом, поэтому дэки не сразу сообразили, что именно преграждает им путь. Дорожка обрывалась здесь же — скорее всего, под зарослями скрывались ворота.

Птицелов отдал карабин Облому, поплевал на ладони и без лишних разговоров взобрался на забор. Уселся, свесил ноги.

За оградой он обнаружил круглую площадку. На глаз прикинул диаметр — шагов тридцать от края до края. Площадка когда-то была забетонирована, но со временем бетон растрескался. Из трещин торчали теперь скелетированные ветви кустарников и пожухлая трава. «Гербициды…» — решил Птицелов. Ему стало очевидно, что, сдав джунглям ограду, обитатели станции из последних сил обороняют свое жизненное пространство.

В центре площадки выступал колпак капонира. Птицелов пригнулся к забору, почти лег на него: ему показалось, что в темноте за амбразурой вспыхнул огонек сигареты.

…Струя ослепительного пламени выплеснулась Птицелову в лицо.

Нет, не в лицо. Иначе превратиться бы Птицелову в пепел: столь высокой была температура горения. Залп из огнемета прошел ниже; вспыхнули и стали паром лианы на железных прутьях забора. Птицелов свалился внутрь ограждения.

Во второй раз огнемет не выстрелил. Наверное, стрелок решил сэкономить заряд.

Зато застрекотал автомат. Короткими очередями, зло, отрывисто: раз-два… раз-два-три…

Птицелов распластался на бетоне. Замер, зажмурился и слушал, как поют пули, рассекая воздух над головой.

Сначала он подумал: что же будет с ребятами? А потом: да какая это, массаракш, научная станция?! На военный объект напоролись! Теперь положат всех и имен не спросят…

Пропел рикошет, лицо обдало каменной крошкой. Птицелов поморщился и чихнул. Из капонира ответили длинной очередью.

Наконец стрелок угомонился. Но Птицелов не тешил себя надеждой: он понял, что боец в укрытии ждет, когда чужак приподнимет голову или зад.

— Не стреляйте! — заорал тогда Птицелов. — Я — делинквент! Служу Свободному Отечеству! Друзья, не стреляйте!

Стрелок выжидал.

— Делинквент я! На раскорчевку двигал! — снова воззвал Птицелов.

Он не очень-то рассчитывал докричаться до обитателей станции. Но не ждать же пока пристрелят?!

— На нас мезокрыл напал и ребят потрепал очень сильно… Не стреляйте! Офицер из Курорта сказал, что у вас можно оставить раненых… У нас раненых много, не доживут они до конца пути.

И вновь — тишина в ответ. Только шуршит листва, перекликаются растревоженные стрельбой птахи и едва слышно ругается Облом за забором.

— На раскорчевку отправили… Мутант я! Птицеловом зовут. Свой, друзья! Не стреляйте!

Раздался столь громкий визг, что у Птицелова заложило уши. С ветвей взлетела переполошенная стая, пронеслась над капониром темной тучей. Затем усиленный громкоговорителем голос произнес задумчиво:

— Птицелов, говоришь?..

— Да! Точно! — закричал Птицелов. Он не знал, хорошо ли, что стрелок знает его имя, или наоборот, плохо.

— Встать!

— Дудки! — отозвался Птицелов. — Вы же меня враз срежете.

— Встать, выродок! И лапы вверх! Не то из огнемета пройдусь по периметру!

Птицелов поднялся. Ситуация до зубовного скрежета напоминала встречу с Шестипалым и разведчиками в заснеженном гарнизоне. Тогда пулю ни за что, за просто так схлопотал доктор Таан — милейшей души человек и умница. Кто пострадает сейчас?..

Облом? Рубанок? Фельдфебель? Или его — Птицелова — путешествие закончится прямо здесь?

Он вдруг поймал себя, что думает в этот момент не о худышке Лие, не о похитителях людей, которым, видимо, посчастливится уйти от возмездия, и не о змееглазом Колдуне. А о том, как сильно его не радует перспектива присоединиться к раненым на барже, что подыхают нынче от боли, жажды и жары под тентом. Лучше уж пуля в лоб, чем, массаракш, такой расклад!

— Шагай вперед! — приказал голос. — И лапы!.. Лапы, массаракш, поднять!

Пошел. На негнущихся ногах. Спотыкаясь об трещины и цепляясь штанинами за ветви кустарников.

Возле капонира он увидел узкую дугу траншеи. Разбитые ступени вели вниз. Птицелов наклонился — бронированная дверь, через которую можно было попасть внутрь капонира, была открыта. А у порога стоял высокий молодой человек в черной накидке и целился в Птицелова из автомата.

— Вот так встреча, мутант! Спускайся, поболтаем о мезокрылах!

Птицелов подчинился. Не опуская рук, встал на ступени. И неожиданно его словно холодной водой окатили:

— Доктор Вику!

— Не доктор Вику, а господин младший штабс-ротмистр! Спускайся давай, нечего крысланов приманивать!

Бронированная дверь с лязгом стала на место. Птицелов оказался под бетонным куполом.

Первое, что цепляло взгляд, — это россыпи стреляных гильз на захарканном полу. Потом Птицелов увидел небритого солдата, меланхолично курящего в обнимку с баллоном от тяжелого огнемета. Был солдат грязен и не по уставу расхлюстан — хуже делинквента, честное слово! А судя по концентрированному запаху браги и насвая, не первые сутки пьян. И тут Птицелов догадался, что именно благодаря этому факту он, мутант, до сих пор жив. В другое время накрыл бы боец нарушителя объемным взрывом, огнемет-то у него что надо, в танковой броне дырку прожжет. В другое время…

Боец не сказал ни слова. А Вику крякнул, поднял тяжелую створку люка, мотнул головой, требуя следовать дальше, на подземный этаж. Ничего доброго это не сулило…

— Погодите, Вику!

Птицелов отступил. Рядовой тут же насторожился — словно цепной пес, в присутствии которого вздумали бранить хозяина. В мутных глазах появилась осмысленность, покрытые фривольными наколками ручищи тут же потянулись к автомату.

— Вы меня не слышите, Вику? Да у нас раненые погибают! Нечем даже боль ослабить!

Птицелов ощутил прилив жгучей ярости. Полуживые от беспробудного пьянства солдатики в сердце южных джунглей вздумали вести себя так, будто они командуют по меньшей мере округом! Конечно, неделя в скотской тесноте да на тухлых бобах ослабила его, но он сейчас возьмет их обоих да треснет для острастки лбами, чтобы искры из глаз! Не помогут автоматы!

— Спокойно, выродок! — Вику заметил, как побелело у мутанта лицо. — Нужно будет, поднимем из Курорта вертолет медслужбы. И запас морфинчика у нас тоже имеется. Но все это массаракш! — он сплюнул сквозь зубы. — Давай так, сначала мезокрыл, а потом уже твои умирающие друзья. По рукам? Или потолкаемся сначала, как петухи на ярмарке?

После трех месяцев, проведенных на соседних нарах с Колотым и его дружками, последнее сравнение показалось Птицелову исключительно мерзопакостным.

— Пошли, выродок мутировавший! — Вику уже спускался по лестнице. — Покажу нашу кухню, раз уж посчастливилось тебе не изжариться на заборе!

Подземный уровень оказался просторным и на удивление как следует освещенным. Лампы сияли на каждом углу, где-то поблизости работало радио на «Народной волне». Передача принималась с сильными помехами, но голос диктора звучал отчетливо. Речь шла о субмаринах Островной Империи, и некий приглашенный специалист скучающим голосом доказывал, что военно-морские силы Свободного Отечества в возможном конфликте будут иметь преимущество благодаря новейшему вооружению и беспрецедентно высокому боевому духу моряков.

Птицелов посмотрел на план эвакуации, помещенный на стене под стеклом, и понял, что станцию снабжает энергией портативный атомный реактор. Эти северяне не могли обойтись без грязных реакторов даже в такой дыре, как затерянная в джунглях биологическая станция! Научись они делать реакторы совсем маленькими, так в каждый ручной фонарь засунули бы!

Вику тем временем разложил на столе, прямо поверх грязных тарелок и переполненных пепельниц, подробную карту дельты Голубой Змеи.

— Мы здесь, — желтый от никотина палец указал на отмеченную стилизованной короной область под синей лентой, которая условно делила карту пополам. — А вот здесь — болота, облюбованные мезокрылами… — Палец скользнул по концентрическим кругам, уперся в центр наименьшего. — Когда же произошло нападение?

— Сегодня… — Птицелов пришел в замешательство, едва бросил взгляд на один из стеллажей, что окружали зал по периметру.

На полках ровненькими рядами стояли прозрачные емкости, из-за стекла пялили бельма и кривили пасти заспиртованные головы. Мутанты-животные. Самые-самые разные… А на втором стеллаже — вообще страх! Детеныши! Щенки да птенцы, головастики да кутята…

— Так что же, выродок? — Вику поднес к глазам лорнет.

— После побудки почти сразу и набросился… — договорил Птицелов.

Вику отложил лорнет, взялся за линейку и карандаш. Прочертил отрезок от станции до точки на ленте Голубой Змеи. Затем отыскал в стакане с поломанными карандашами и чернильными перьями циркуль, воткнул ножку в болото мезокрылов, начертил еще один круг — самый широкий.

— А это уже что-то… — пробормотал он, снова берясь за лорнет.

— Что? — с готовностью отозвался Птицелов.

— Это означает… — Вику жестом смертельно уставшего человека протер глаза. — Что я запутался окончательно!

Сказал и уселся на табурет.

— Вот послушай, выродок! Теоретически популяция мезокрыла могла распространиться на всей этой территории, — Вику дернул за край карты, — самое большее за пять лет. Мезокрыл в здешних джунглях — на вершине пищевой цепи. От него даже тигры в кусты драпают! Несомненный интеллект, забота о детенышах, сложные взаимоотношения внутри стаи… Но мезокрылы сидят на своих болотах, точно их за хвост кто-то держит. Время от времени одна или две особи совершают точечные атаки на объекты вне ареала — как правило на людей. Две недели назад мезокрыл напал на корчевщиков, полтора месяца назад — на ученых из экспедиции академика Ватуша Каава. — Вику пересчитал лорнетом концентрические круги. — У меня складывается впечатление, что мезокрылы — это что-то вроде штурмовых аэропланов, а… — он постучал лорнетом по передним зубам. — А их болота вроде аэродрома, где они постоянно базируются! — Вику вопросительно поглядел на Птицелова: — Ты что-нибудь понимаешь, выродок?

— Почти ничего, — признался Птицелов. — Я ведь малограмотный мутант из долины Голубой Змеи. Я умею читать и писать печатными буквами свое имя.

— Но ты ведь Птицелов! — Вику хлопнул себя по коленям. — Ты должен разбираться в поведении летающих и планирующих тварей!

— Раненые, Вику! — напомнил Птицелов. — Мужики кровью истекают, пока ты разглагольствуешь!

— А вот приходится разглагольствовать! — Вику достал из кармана накидки добрую порцию насвая и, прежде чем сунуть за губу, произнес обвиняющим тоном: — Спасибо Таану! Это его стараниями самый перспективный выпускник Медицинской Академии Столицы очутился на краю Мира в компании вечно поддатых солдафонов и старшего научного сотрудника, который, как и ты, выродок, способен только на то, чтобы написать свое, массаракш, имя печатными, массаракш, буквами! К несчастью, этот бездарь вызван на ковер в Столицу. Но если бы он был здесь, ты мог бы оценить уровень его компетентности…

— Таана убили, — сообщил Птицелов.

Вику взмахнул лорнетом.

— На мою судьбу сей печальный факт никак не повлияет! — сказал он, выплюнув насвай. — Я здесь занимаюсь устойчивыми мутациями. Не единичными трехголовыми волками или двухвостыми бобрами, а популяциями крысланов, мезокрылов, плюющихся ос, панцирных крыс. И, ты знаешь, мне понравилась эта работа! Тут скрывается какая-то загадка. И ответ на нее можно найти научным способом. Отсутствует переходное звено, понимаешь ли! Сто лет никто не знал о мезокрылах, а потом — бац! — они появились! Самозародились, красавцы! Выплюнули их радиоактивные болота под Мировой Свет! Сначала я предполагал, что крысланы и мезокрылы относятся к биологическому оружию, подброшенному на Крайний Юг континента диверсантами Островной Империи. А потом в нашу лабораторию попали образцы тканей: парочку токующих мезокрылов расстреляли из ракетометов солдаты и сдали ошметки нам. Мы исследовали геном и пришли к заключению, что мезокрылы не связаны родственными связями ни с одним видом из тех, что живут сейчас на поверхности Мира. Я не исключаю, что мезокрылы существовали в далеком прошлом, а сейчас каким-то образом природа вернула их к жизни, но это лишь моя гипотеза, не подкрепленная фактами…

— Вику, заткнись! — вскипел Птицелов. — Ты же лекарь! Где морфин? Где пилюли? Пойдем со мной, я тебе покажу, что твой любимый мезокрыл сотворил с девятью здоровыми людьми!

Вику уронил лорнет. Кряхтя, опустился на корточки, затем залез под стол.

— Кстати! Какого рода было нападение? — спросил он, оставаясь под столом. — Как ты думаешь, мезокрыл охотился? Защищал территорию? Или это был приступ немотивированной агрессии?

Наконец, он показался. Тщательно очистил линзы лорнета от паутины, подышал, протер лацканом кителя. Поднес к глазам, присмотрелся.

Потом вдруг побледнел, затем позеленел и снова выронил лорнет. На этот раз не так удачно: Птицелов услышал, как хрустнуло стекло.

— Лейб-врач Вику! — просипел хорошо знакомый голос.

Птицелов обернулся — на ступенях стоял Облом собственной персоной. Растрепанные волосы Вику поднялись дыбом, младший штабс-ротмистр вытянулся стрункой.

— Господин… — выдавил он. — Господин…

— Отставить! — с ленцой бросил Облом. — Лейб-врач Вику! Немедленно вызвать вертолет медслужбы, а затем приступить к осмотру раненых.

Вику отвесил поклон.

— Так точно! Разрешите идти?

— Выполняйте!

Доктор кинулся в соседнюю комнату. В сей же миг послышался треск рации.

Птицелов сбросил со стола карту, отыскал в пепельнице бычок подлиннее, чиркнул спичкой об ноготь.

— Лейб-врач? — спросил он между затяжками.

Облом покачал головой, присел на ступеньку.

— А ведь отличным специалистом был!.. Массаракш, так я и боялся: доведут щенка до Крайнего Юга водка и насвай. Так и получилось. И не болтайте, будто Облом в людях не смыслит…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Барж в затоне скопилось видимо-невидимо. Ржавыми левиафанами лежали они в рыжей с прозеленью воде. С жалобным скрежетом терлись поношенными бортами, когда ветер с залива нагонял высокую волну. Днем над затоном стоял удушливый смрад, и лишь по ночам прохладный бриз с недалекого моря оттеснял облако вони и можно было вволю надышаться.

Баржа с партией делинквентов торчала в затоне третий день. Кто-то на берегу, в городишке, крыши которого с трудом можно было различить в знойном мареве, не торопился решить дальнейшую судьбу дэков. Самые отчаянные из уголовников рискнули отправиться в самоволку — воспользовались обстоятельствами, ведь охрана тоже одурела от духоты и вони. Перелезая с баржи на баржу, самовольщики добрались до берега и пропали. Думали, что навсегда. Увы!

На следующий вечер к барже подошел серо-зеленый патрульный гидроход Береговой охраны. Поглазеть на это чудо техники высыпали все. Посудина выглядела впечатляюще. Широкий корпус, окантованный резиновой «юбкой» воздушной подушки, пара винтов в кольцевых кожухах на корме, скошенная назад рубка, носовая скорострельная пушка и автоматический зенитный пулемет на поворотной консоли. Экипаж оказался судну под стать. Четверо плечистых морпехов помогли взойти на баржу невысокому подтянутому господину в щеголеватой офицерской форме без знаков различия, перебросили с гидрохода шесть дерюжных мешков и поднялись на борт сами. Коротко рявкнула сирена, всполошила реющих над затоном крысланов, и энергичный молодой голос, усиленный репродуктором, возвестил:

— Эй, на барже! Говорит командир патрульного гидрохода Береговой охраны лейтенант Фишту. Ставлю вас в известность, что на территории Особого Юго-Западного округа действуют законы военного времени. Поэтому, во избежание новых недоразумений, предлагаю впредь не покидать борт без разрешения коменданта спецлагеря номер десять восемьдесят один господина Туску! Слава Отечеству!

Под «юбкой» взбурлила вода, гидроход приподнялся, взревели воздушные винты. Окатив дэков вонючими брызгами, судно Береговой охраны очистило фарватер.

— Чего это нам притаранили братишки? — вопросил Рубанок. Он присел на корточки рядом с мешками, пощупал дерюгу. — Неужто, мясца свежего… — дэк вынул складной нож, вспорол мешковину. Из прорехи вывалилась грязная кисть с синей татуировкой в виде пронзенного кинжалом сердца на тыльной стороне. — Да это никак Колотый! — проговорил Рубанок. — Ай да братишки…

Дэки кинулись к остальным мешкам. Вскоре на палубе лежали трупы всех шестерых уголовников, ушедших намедни в самоволку. С перерезанными глотками.

— Чисто сработано, — оценил Фельдфебель. — Даже патронов тратить не стали.

Начальник охраны растолкал делинквентов, осмотрел трупы и жестом велел отправить их за борт, но никто не пошевелился. Все смотрели на вновь прибывшего коменданта. Господин Туску поморщил нос, откашлялся и произнес:

— Отныне, господа делинквенты, вы под моим началом. Поэтому впредь никаких самоволок, если не хотите подписать контракт с преисподней…

— Сколько можно, гражданин комендант?! — громко сказал Облом. — Мы тут скоро все и так передохнем, и без самоволок. Жара, гнус, вода тухлая, консервы просрочены, реактор фонит… А тут еще трупы выбрасывай в стоячую воду.

Дэки зароптали. Комендант сделал знак своим людям. В сгустившейся тишине, которую не нарушали даже возбужденные вопли крысланов, предвкушающих пиршество, отчетливо клацнули затворы.

— Молчать! — взревел корабельной сиреной комендант. — Пока вы под моим началом, будете пить и жрать, что я вам дам, и делать, что я скажу. Понятно?!

Он обвел тусклым, как ночное небо, взором вверенный ему контингент. Ропот стих.

— А ты, Облом, — добавил начальник охраны баржи, — за то, что без спросу раззявил пасть, будешь опять услаждать наш слух поэмами Сладкоголосого. Как там у него? Приди ко мне, мой голубочек, воткни в горшочек свой цветочек?

Дэки дружно заржали. Начальник, довольный произведенным эффектом, а пуще того, улыбкой на холеном лице коменданта, переждал смех и велел:

— Трупы убрать.

— Правильно, — подтвердил комендант. — И коль вы собираетесь устроить концерт, я со своей стороны ставлю ведро краснухи! Так сказать, на помин души всех, кто не достиг этих благословенных берегов, а равно и тех, кто без разрешения на них высадился.

Дэки одобрительно загудели.

— С вашего разрешения, господин комендант, — снова встрял начальник охраны, — я прикажу коку нажарить свежатины… Да не бледнейте, девочки, — добавил он, увидев, как вытянулись рожи некоторых дэков, — не будете вы жрать своих подельников. Пусть их крысланы жрут. Мои парни прошлой ночью выловили выдру-мутанта. Здоровенная тварь, мяса на всех хватит.

— Одобряю! — отозвался комендант. — Проводите меня, господин начальник охраны… ммм… в каюту.

— Вот сюда, пожалуйста! — Начальник охраны, широким жестом отворил дверь в кубрик, зыркнул на дэков и скомандовал: — Всё, разошлись!

Довольные исходом конфликта, дэки расползлись по углам. А самые услужливые подхватили тела мертвых товарищей и без лишних церемоний пошвыряли их за борт. Следом спикировали крысланы. Поднялся невообразимый гвалт. Твари, похожие на оперенных крокодилов, рвали мешки, клочья человеческой плоти и друг друга. К привычной вони добавился запах падали. Дэки и охранники спешно задымили цигарками. А шкипер самоходки врубил через громкоговоритель гимн Отечества, который в другое время никто и слушать бы не стал. Гвалт удалось заглушить, а вонь лишь слегка разнообразить. Но и то хлеб.

Птицелов и Облом ушли на корму, подальше от пиршества крысланов и патриотических воплей репродукторов. Забрались на бухту полусгнившего каната от плавучего якоря, закурили.

— Массаракш, — пробурчал Облом. — И чего я полез?! Нашел у кого справедливости добиваться…

— Ну так начальство же, — откликнулся Птицелов.

— Начальство… — хмыкнул его напарник. — Это Боос Хлыщ — начальство?!

— Какой такой хлыщ?

— А этот вот, который командует теперь, — горестно проговорил Облом. — Боос Туску по кличке Хлыщ. Столичная шпана, привлекался за изнасилование, но вовремя перешел на сторону мятежников. Потому до суда дело не дошло…

— Похоже, ты хорошо его знаешь…

— Еще бы… — пробормотал Облом. — Он у меня в приемной дневал и ночевал в ожидании приказа…

Птицелов воззрился на него, разинув рот.

— Чего уставился? — буркнул Облом. — Я в свое время был большим начальством… Думаешь, этот Хлыщ меня не узнал?

— Не знаю…

— А я уверен, что узнал, — сказал Облом. — А тут еще наш громила-начальник влез со своими стихами, будь они трижды не ладны…

— Понимаю, — отозвался Птицелов. — Мне и самому тошно.

— А тебе с чего, мутоша? — поинтересовался Облом. — Тут, конечно, вонюче до крайности и вообще, но тебе-то не привыкать. Ты ничего другого и не видывал. Это я в Хрустальном дворце на зеркальном паркете с дамочками кренделя выписывал, игристые вина хлестал и куропатками закусывал…

— Да не от вони мне тошно, — перебил его Птицелов. — Совесть меня мучает. Знаешь, что это такое?

— Слыхал, — отозвался Облом. — Еще в первом классе гимназии… А с чего это она тебя замучила?

— Вот слушай…

И Птицелов как на духу рассказал Облому о похищении Лии.

— Девчонка погибла, — ответил на это Облом. — Не тешься пустой надеждой, Птицелов. Обманывать тебя ведь нет смысла?

Птицелов помотал головой.

— Тогда и самому себе не лги, — продолжил Облом. — Я знаю, о чем говорю.

— Вот интересно, почему ты так уверен?

— Много знать хочешь, мутоша, — буркнул Облом и харкнул в реку.

— Циркуля они вернули, — пожал плечами Птицелов. — Может, и Лию тоже… — он вдруг встрепенулся, неожиданная мысль ввела его в ступор. — А если я сейчас здесь, а Лия… Лия вернулась…

Ему захотелось прыгнуть в воду. Затем рвануть сквозь джунгли — подальше от оранжевых комбинезонов, от ржавой баржи, от грязно-зеленой реки. Домой! Домой…

А потом подойти к Колдуну и спросить: откуда у тебя, мил человечище, такие глазищи? Желтые-желтые, с узким зрачком змеи. Как у тех человечков из кошмара Циркуля. Из нормального такого и вполне реального кошмара…

— Значит, вид на жительство — это не единственное, о чем ты мечтаешь? — усмехнулся Облом. — Слушай! А отправь-ка почтового голубя в свои края. Вдруг она и на самом деле вернулась!

— Да иди ты… — буркнул Птицелов, темнея лицом.

— Поверь мне, друг-мутант, и не задавай лишних вопросов. — Облом огляделся: не подслушивают ли их? Никого поблизости не оказалось. — Они давно уже никого не возвращают… — проговорил громким шепотом. — Раньше возвращали, а теперь нет. Почему — не известно. Понял?

Не врал Облом, и рад был бы Птицелов, чтобы хитрый дэк ему «ложки гнул», как частенько делал раньше. Но нет, излагал чистую правду.

— И теперь не скажешь, откуда все это знаешь?

— Не клянчи, мутоша, все равно не скажу.

— Ладно… — сказал Птицелов. — А еще меня совесть мучает из-за Циркуля.

— Из-за Циркуля-то с чего?!

— Он спросил меня: правда ли то, что его похитили, или просто бред?

— А ты?

— А я сказал, что правда.

Облом присвистнул.

— Так ты думаешь, он из-за этого и вены?..

— Не знаю, — буркнул Птицелов.

— Да не парься ты, мутоша, — сказал Облом. — Он в любом случае, законченный псих был… Не даром же в «Волшебном путешествии» участвовал. Профессор Мегу на него нахвалиться не мог…

— А ты и про «Волшебное путешествие» знаешь? — удивился Птицелов.

— Еще бы! — Физиономия Облома расплылась в самодовольной улыбке. — Я эту бодягу и придумал!.. Что, ложки гну, а?!

Птицелов потряс головой.

— Не-ет…

— То-то!

Помолчали.

Мировой Свет быстро тускнел. На круче замерцали редкие огоньки городка. Птицелову невольно вспомнился рассказ покойного Циркуля — чернота, засеянная ледяными искрами. Вздохнул: не похоже. Обычные тусклые огоньки среди развалин. Почти как у них в поселке мутантов. Только здесь электричество есть. Даром, что от города осталась лишь кучка жалких домишек. Большая деревня, а не всеимперская здравница, массаракш…

— А я ведь местный, — сказал вдруг Облом. — Родился на Курорте, вырос, бабу впервые здесь же попробовал… Роскошный город был. Не город даже, а целое ожерелье городов вдоль побережья. А какие виллы тут были! Белые лестницы каскадами спускались к морю. А на лестницах — светлокожие северянки… Аристократки! Они тебе деньги, подарки разные, а ты им — отдохновение от постылых мужей и столичной скуки. Как сыр в масле катался. Деньжата стал копить, думал дело свое небольшое начать, жениться на хорошей бабе, чтоб детей нарожала… А потом в восемьдесят четвертом какая-то сука… одну бомбу за другой… Ведь так и не дознались кто… Бомбовозы шли без опознавательных знаков. Наши, правда, не остались в долгу — вдарили сразу по всем, у кого было атомное оружие. А потом на всякий случай и по тем, у кого не было… И завертелось…

— А как ты в Неизвестные Отцы попал? — спросил Птицелов.

Облом покосился на него, хмыкнул.

— Догадался все-таки, — сказал он. — Попал, не стану врать. Бесполезно… Но это длинная история. И не для посторонних ушей.

— Я никому! — пообещал Птицелов.

— Верю, мутоша, — отозвался Облом. — После всех наших с тобой массаракшей — верю. И потом ты ведь не просто мутант. Ты мутант с биографией. Знаешь, что это такое?

Птицелов не успел ответить. Из вонючего воздуха соткался перед ними Штырь — худой, как жердь, делинквент, метивший в десятники и поэтому усердно выслуживавшийся перед начальством.

— Вот вы где прохлаждаетесь! — просипел он заложенным горлом. — А там господа начальники жаждут приобщиться к прекрасному…

Облом взвыл. Поднялся тяжело. Пробурчал:

— Будь проклят этот Отул и тот день, Птицелов, когда я решил испытать твой дьявольский дар…

— Ступай, ступай, Облом Сладкоголосый, — проговорил Штырь почти ласково. — Нечего свое красноречие на всяких мутантов тратить. Да и ты, Птицелов, не засиживайся. А то ребята вмиг всю водяру выхлещут. С них станется.

Чем больше груза вытаскивали дэки из трюма, тем дальше им приходилось бегать. Сначала вынимали те гербициды, что лежали сверху, потом пришлось одним грузчикам спуститься в трюм и подавать мешки на палубу, а остальным — перетаскивать их по деревянному и не слишком широкому трапу на соседнюю баржу. По мере освобождения от груза, баржа всплывала все выше, и вскоре груженые делинквенты сновали сверху вниз, а порожние — снизу вверх.

Мешки были тяжеленные — килограмм под восемьдесят каждый. А ухватить их толком не за что. Так и норовят выскользнуть, обжигая ладони, из рук да брякнуться в забортную жижу. Доставай потом. Комендант так и сказал: кто уронит, будет самолично нырять и втаскивать мешок на баржу. А как его вытащишь, когда глубина метра два с крышкой? Вот и пыхти, изворачивайся. И делинквенты пыхтели. Кто посильнее был, таскал мешки в одиночку, кто послабее — с напарником.

Птицелов мог и в одиночку, но Облом, который не выспался с перепою, не поднял бы и полмешка — пришлось подсобить приятелю. Правда, напарник из него был никудышный, Облом то и дело останавливался, ронял мешок на палубу, стонал, утирал обильный пот, мученически хватал воздух раззявленным ртом, потрясал обожженными ладонями. Птицелов терпеливо ждал, радуясь передышке, но другие дэки поглядывали на них неодобрительно: чего, дескать, филоните? Сказано же, чем быстрее разгрузим баржу, тем скорее отправят на берег в бараки. А там жратва по солдатской норме, чаю хоть залейся, да не йодового, а настоящего, и нары с соломенными тюфяками. И, не выдерживая этих взглядов, Птицелов хватался за мешок, волоком тащил его к трапу, потом взваливал на плечи и переносил в трюм другой баржи, куда велено было перегрузить проклятые гербициды.

Только к позднему вечеру выволокли последний мешок. И сами — неопрятными, дурно пахнущими мешками — повалились кто где стоял. Комендант весь этот знойный мучительный день провел в каюте. Перед отбоем он, зевая, осмотрел опустелый трюм. Хмыкнул одобрительно, поднялся на верхнюю палубу, усеянную телами изможденных дэков. Подошел к полумертвому от усталости Облому, который сидел в стороне от других, прислонясь к причальному кнехту. Присел рядом на корточки, легонько хлопнул делинквента по лбу.

— Чего тебе? — пробормотал тот, с трудом разлепляя веки.

Увидев, кто перед ним, Облом попытался вскочить, но комендант придержал его. Вынул из кармана ухоженного кителя портсигар, раскрыл, протянул дэку.

— Ну что, Калу-Мошенник, — тихо проговорил он, — тяжек хлеб простого воспитуемого?

— Делинквента, господин комендант, — пробормотал Облом, выковыривая заскорузлым пальцем сигарету. — Революция отменила это позорное для гражданина Свободного Отечества звание.

— Ишь ты! — восхитился комендант. — Гладко излагаешь. Всегда силён был по этой части. Телом хлипок, а глотку драть здоров. Помню, как ты нас на погромы вдохновлял. Любо-дорого было послушать. И на акции любил ездить, особенно в богатые дома… Куда спрятал награбленное, господин бывший Неизвестный Отец? Поделись со старым соратником, не жадничай.

— Нечем мне делиться, господин бывший штурмовик, — проговорил Облом. — Отняли у меня всё, еле ноги унес…

— Неужели?! — изумился Туску. — А если я попрошу господина Птицелова выступить третейским судьей? Этот губошлеп, начальник охраны, утверждает, что мутант запросто отличает правду ото лжи.

— Запросто, — кивнул Облом. — Но я говорю правду.

— Верю, — сказал начальник. — Раз не боишься разоблачения… Одного не пойму, Калу, как ты утёк от подельников-то? Я, к примеру, уверен был, что кончил ты свои дни в красной комнате. Изрёк Папа свою коронную фразу насчет непослушного чада, вынул Странник из кобуры «герцог» двадцать шестого калибра, и — прощай, Калу-Мошенник!

— Вот ему, Страннику, и спасибо, — ответил Облом. — Предупредил, что Умник с Дергунчиком на меня зуб имеют и при каждом удобном случае Папе на мозги капают… Вижу, ты многое знаешь, Хлыщ. Не боишься?

— Кого? Тебя?! — Боос закатился в беззвучном хохоте. — Или подельников твоих, что в петле сплясали? — продолжал он. — Я теперь служу Свободному Отечеству, понял?! Верой и правдой. Если тебя это хоть немного утешит, Калу, могу признаться, что собственноручно вздернул Умника на Башне! Господина государственного прокурора, хе-хе… Видел бы ты, как он обгадился… А вечерком бабу его посетил… Ох, и злоохочая старуха оказалась, ммм… Не то что твоя тощая выдра… Что, Калу, помнишь графиню, а? Я, к примеру, очень хорошо помню, как ты тогда в будуар заглянул, где мы с ребятами графиню твою по кругу пользовали. Посмотрел, благожелательно эдак покивал и аккуратненько дверь за собою притворил. Что зыркаешь? Не было, скажешь?

— Не скажу, — буркнул Облом. — Оставь ты меня в покое, Мира ради, Боос. Без тебя тошно…

— Тошно ему, — усмехнулся комендант. — А мне на тебя смотреть радостно, веришь?

Хлыщ не дождался ответа от бывшего своего шефа, хохотнул благодушно, поднялся. Окинул орлиным взором контингент, прочистил горло и рявкнул:

— Подъем, грязные свиньи!

Дэки отреагировали вяло, и тогда комендант кивнул морпехам. Они набросились на дэков почище мезокрылов. В ход пошли приклады, кулаки и каблуки с подковами. Через пять минут на палубе выстроилась неровная, глухо огрызающаяся шеренга.

— Внимание! — воззвал Боос Туску. — Слушайте меня внимательно, господа воспиту… делинквенты. Командование аванпоста Курорт проявило неслыханную заботу о вас, выродки. Вас переводят в специально отведенные казармы, где вы сможете полноценно отдохнуть и посетить баню!

«Баню!» — волной прокатилось по рядам дэков.

— Да, вы не ослышались, дефективные! — продолжал, выдержав ораторскую паузу, комендант. — Вас ждет баня, качественная жратва и…

— Выпивка?! — с надеждой в голосе произнес Фельдфебель.

— И сюрприз! — сказал Боос Хлыщ. — А теперь круго-ом! Марш!

Дэки неуклюже развернулись и, грохоча говнодавами, побрели к трапу. Тем, кто оказался в арьергарде, не повезло. Пришлось ждать, когда вслед за контингентом на пришвартованную рядом баржу перейдет охрана во главе с начальством и вечно поддатым шкипером. Трап был один, а чтобы добраться до берега, нужно было пересечь не менее шести барж. Птицелову с Обломом выпало перетаскивать трап.

— О чем с тобой комендант беседовал? — тихо спросил Птицелов.

— Устроил вечер приятных воспоминаний, массаракш, — ответил Облом. — Поизмываться захотелось, выродку…

— Сочувствую, — сказал Птицелов. — Как думаешь, о каком сюрпризе он трепался?

— А кто его знает, — отмахнулся Облом. — От него чего угодно можно ожидать. Хлыщ — большой мастер сюрпризов. И исключительно гадких… Э-эх, знал бы тогда, что выкормлю гаденыша на свою голову, сослал бы в Приграничье — с дикими южными выродками воевать. Или, что еще лучше, — отражать десанты Островной Империи. Пока он был в моих руках…

— А теперь ты в его! — Птицелов хихикнул. — А в твоих — трап…

— Смеяться будешь завтра, — откликнулся Облом, — когда за баню, жратву и сюрприз с нас что-нибудь эдакое стребуют, что нынешняя разгрузка покажется детской забавой…

Городок встретил дэков тишиной. Свет в большинстве домов был погашен, но там, где главная улица выгибалась коромыслом, сияли огни и слышалась музыка. Делинквенты вертели башками, похохатывали, принюхивались. Предвкушали. Усталость и озлобленность как рукой сняло. Подгонять их больше не было нужды. В казармы ворвались едва ли не бегом. Никто не обратил внимания на то, что ворота за ними были немедленно заперты, а на часах встали не охранники с баржи, а строевые солдаты. До того ли было дэкам, только что узревшим рай на земле?

Пахло банными вениками и какой-то вкуснятиной, которую большинство контингента раньше и не нюхало. Под широким навесом были накрыты столы. На полевой кухне хлопотали армейские повара. А из полуоткрытых дверей барака доносились чьи-то голоса. Странно высокие и тонкие. Делинквенты, которых охранники, по безмолвному приказу Бооса Туску, опять построили, взволнованно крутили носами, пихались, подмигивали друг дружке, не решаясь произнести вслух то, что вертелось на языке у каждого.

— Позволю себе, господа делинквенты, — вновь заговорил комендант, — еще раз привлечь ваше внимание. Сейчас вы снимите вонючее тряпье, которое будет немедленно отправлено в топку. Взамен получите новое обмундирование, вплоть до исподнего, обуви и головных уборов. Разумеется, сначала вы должны тщательно вымыться. Кроме того, настоятельно рекомендую избавиться от лишних волос на теле, в коих полно… ммм… паразитов. Если хотите, конечно, понравиться вашим дамам…

— Бабы! — не выдержал Штырь. — Клянусь Мировым Светом, как чуял!

Дэки дружно взревели. На землю полетели лохмотья, в которые за время рейса превратились оранжевые комбинезоны.

— Тихо-о! — рявкнул Боос Туску.

Дэки дружно смолкли. Разгневать своего благодетеля сейчас, в двух шагах от счастья…

— Еще минутку, господа делинквенты, — сказал комендант. — Хочу предупредить вас, что насилия над женщинами я не потерплю. Многие из вас — опытные сидельцы и знают, что положено по закону за изнасилование.

— Кто бы говорил, — буркнул Облом.

— Поэтому, — продолжал Туску, — настоятельно рекомендую придерживаться принципа взаимного и добровольного согласия. — Он подмигнул Облому и со всей мочи гаркнул: — Гуляйте, доходяги!

— Да здравствует господин комендант! — выкрикнул Штырь, и его сиплый голос потонул в общем реве.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Комендант спецлагеря номер десять восемьдесят один господин Боос Туску с удовольствием производил смотр вверенного ему контингента. Теперь это была не банда грязных, заросших нечистой щетиной, дурно пахнущих скотов, а вполне себе бравые делинквенты в чистых, отутюженных, оранжевых с белыми кругами на спине и груди комбинезонах. У каждого дэка за спиной — вещмешок с сухим пайком на три дня, запасом патронов и аптечкой, на плече висит автоматический карабин, а на поясе — мачете. Форменные армейские кепи зажаты под мышками. Чисто выбритые головы делинквентов сияют, отражая Мировой Свет. Лица лучатся полным довольством жизнью, собой и начальством.

Через несколько часов те из них, кто останется жив, снова будут грязными и недовольными судьбой, но это не имело значения. Сильнейшие выживут. А именно такие нужны будут на раскорчевке в дельте Голубой Змеи, где радиоактивные джунгли ведут непрерывную атаку на цивилизованные земли и где нужно проложить просеку под линию башен противобаллистической защиты. На этот раз — настоящих башен ПБЗ, без дураков! Впрочем, они и при Отцах были настоящими, только использовали их в антинародных целях, массаракш…

— Внимание, господа делинквенты! — начал комендант. — Командование поручило мне сообщить вам приятную новость. Срок вашей службы за право получения вида на жительство в центральных районах Свободного Отечества сокращается до одного года!

— Ура! — отреагировали дэки. — Служим Отечеству!

Комендант переждал взрыв ликования и продолжил:

— Однако сокращение срока вам еще предстоит заслужить! — Туску прошелся взад-вперед вдоль строя. — Ваша задача зачистить квадрат девяносто один дробь шестнадцать от животных-мутантов, представляющих серьезную угрозу мирному труду граждан Свободного Отечества. Вопросы есть?

— А как, господин комендант, отличить мутанта от немутанта? — спросил Рубанок. — Лично я в здешних краях впервые…

Туску махнул холеной рукой.

— Ибо сказано, — возгласил он, — убивай всех, Господь узнает своих!.. Еще вопросы?

— Кто возглавит нас, господин комендант? — поинтересовался Облом.

— Вы и возглавите, с вашего позволения, господин Облом, — сказал Боос Хлыщ, усмехаясь. — Вы, насколько мне известно, человек опытный.

— Массаракш! — буркнул Облом, но возражать не стал.

— Великолепно! — откликнулся комендант. — Если вопросов больше нет, даю вводную. Выступаете немедленно. На границе квадрата выстраиваетесь цепью и начинаете прочесывать территорию по направлению с северо-востока на юго-запад. Методично отстреливая или уничтожая другим, удобным для вас способом представителей мутагенной фауны. Чтобы облегчить вашу задачу, командование приняло решение предварительно выгнать животных из укрытий посредством обстрела джунглей с борта военного вертолета. Будьте максимально осторожны, чтобы не попасть под дружественный огонь. Завершить зачистку следует до наступления темноты. Выполнив поставленную перед вами задачу, вы должны выйти к притоку Голубой Змеи в точке, указанной на карте, которую я передам вашему командиру, господину Облому. Там будет ждать патрульный гидроход Береговой охраны, который доставит вас уже к месту постоянной дислокации, а именно в спецлагерь номер десять восемьдесят один. Кстати, там же, в лагере, вас будут поджидать ваши подруги, с коими вы, я надеюсь, имели удовольствие познакомиться минувшей ночью.

Нестройный гул прошел по рядам дэков: имели, дескать, удовольствие, как же. Штырь пихнул локтем немедленно покрасневшего Птицелова и зашептал:

— И Малва твоя наверняка там будет, а, мутоша?

— Иди ты, — огрызнулся Птицелов.

— А что? — не врубился Штырь. — Шикарная шмара! Мне б такую… И чего она на тебя глаз положила, на шестипала косолапого, а?

Птицелов наступил надоедливому дэку на ногу, тот тихо взвыл и немедленно отстал.

— Ну-с, господа делинквенты, — сказал Туску, — желаю вам удачной охоты! Господин Облом, соблаговолите подойти ко мне для получения карты и дополнительных инструкций.

Облом подошел к коменданту. Тот протянул ему карту-трехверстку, испещренную красными стрелами. Карта напоминала план сражения. Облом взял ее двумя пальцами, внимательно просмотрел.

— На бойню посылаешь, Хлыщ, — тихо проговорил он. — Не жалко тебе мужиков?

— А с чего ты взял, Калу? — развязно поинтересовался бывший подчиненный. — План операции предусматривает не более двух процентов потерь от общего числа ликвидаторов.

— Знаю я эти планы, — пробурчал Облом. — Штабные небось составляли? В восемьдесят четвертом они тоже не более двух процентов потерь закладывали, надо думать. А чем кончилось, известно!

— Заткнись, Калу! — резко сказал комендант. — Не корчь из себя Отца-Народного-Благодетеля. Не идет тебе… Если хочешь выжить, постарайся выйти вот в эту точку. Видишь, крестиком помечено? Прочих предоставь судьбе.

— Ну и гнида же ты, Боос Хлыщ!

— Это мы еще посмотрим, кто из нас гнида, — спокойно отозвался Туску. — Банкуй, господин Облом. Желаю тебе выйти в дамки!

Облом демонстративно плюнул ему под ноги, повернулся к строю и скомандовал:

— Братва, слушай мою команду! Крууу-гом! Шагом арш!

Натянув на бритые головы кепи, брякая снаряжением, шаркая подошвами, натыкаясь друг на дружку, делинквенты-ликвидаторы кое-как развернулись и побрели в сторону джунглей, зеленой стеной нависающих над городком.

— Эй, Рубанок! — выкрикнул Облом. — Трави балладу!

Бывший пилот приосанился, прочистил горло и затянул:

И остальные дэки подхватили:

«Баллада» возымела действие. Спины выпрямились, плечи расправились, животы подобрались, подошвы перестали шаркать. Сброд стал походить на отряд. Печатая шаг, делинквенты покинули городок, пересекли заброшенную железнодорожную ветку, углубились в заросли кустарника. Перед самой стеной леса Облом приказал рассыпаться цепью и быть начеку. Строй дэков ощенился карабинами и в полном молчании стал приближаться к опушке. Вдруг Облом, который шагал впереди цепи, остановился и поднял руку. Дэки замерли.

Издалека пришел звенящий грохот. С каждой минутой он усиливался. Самые глазастые различили темную точку на фоне заляпанной серо-зеленым кривизны Мира. А потом и все кому не лень увидели в знойном мареве расплывчатые очертания боевого вертолета. По мере приближения они становились все отчетливее. Черная клякса, дрожащий овал, хищный силуэт. И вот горячий ветер срывает кепи с дэковских голов. Летающий хищник прошел над цепью ликвидаторов и завис перед стеной джунглей. С направляющих пилонов сорвались ракеты, вломились в заросли, и спустя несколько секунд тяжкий множественный удар поколебал воздух и землю под ногами дэков.

Облом рявкнул: «Ложись!», но ликвидаторы и так попадали, будто кегли. Над лесом встало облако дыма пополам с листьями, плодами, ветками и затмило Мировой Свет.

Выпустив ракеты «борт-поверхность», экипаж «вертушки» перешел на пулеметы. Загрохотало, зазвенело, дождем посыпались гильзы. Казалось, что в зарослях орудует исполинским секатором сумасшедший садовник. Верхушки деревьев, ветки и сучья без видимого смысла и разумной цели приносились этим садовником в жертву, а заодно — и разная мелкая и не очень живность, имеющая обыкновение селиться на деревьях. С крупнокалиберными пулеметами шутки плохи.

Птицелов изо всех сил зажимал уши, но не утратил любопытства, а потому видел, как два мезокрыла на бреющем атаковали смертоносную «железную стрекозу». В считанные мгновения они были превращены в кровавый фарш. Та же участь постигла и тигровых шершней. Полосатые, поросшие густым ворсом брюшки громадных насекомых были начинены ядом под завязку, изогнутые жала в локоть длиной судорожно подергивались, но это было всё, что тигровые шершни могли противопоставить свинцовой буре. От насекомых осталось еще меньше, чем от мезокрылов.

Наконец грохот пулеметов стих, последние гильзы брякнулись в дымящуюся траву. Вертолет развернулся и направился к базе. Оглохшие, обильно припорошенные дымящимися листьями и отсеченными ветками, делинквенты лежали ни живы ни мертвы. Облом, как и положено командиру, поднялся первым. Вслед за ним вскочили Птицелов, Фельдфебель и Рубанок.

— Подъем! — прохрипел Облом, которого теперь лишь издевательства ради можно было назвать Сладкоголосым.

Дэки нехотя начали подниматься. Выглядели они неважно, подутратив тот солдатский лоск, который еще час назад так радовал господина коменданта.

— Пошевеливайтесь, ребята! — приговаривал Облом. — Пора приступить к прочесыванию квадрата… как его бишь…

— Девяносто один дробь шестнадцать, — услужливо подсказал Штырь, которому было все равно, кто им командует; он чтил любое начальство.

— Вот именно, — продолжал Облом. — Короче, следуйте за мной, орлы. И не зевайте, доходяги, а то неровен час какая-нибудь мутагенная тварь вздумает поиграть вашими гнилыми отростками. Приберегите их для женского контингента, который ждет вас не дождется в спецлагере! Вперед!

Воодушевленные столь зажигательной речью, делинквенты вломились в покореженные заросли. И сразу стало ясно, что без мачете в джунглях не пройдешь и шагу. Вертолет наломал дров в самом буквальном смысле. Бойцам пришлось стать лесорубами. Добром это, разумеется, кончиться не могло.

Птицелов увлеченно рубил ветки неведомого ему растения, которые напоминали мохнатые зеленые щупальца, усеянные пышными голубыми цветами, и не видел, что за ним наблюдает круглый бирюзовый глаз с тремя зрачками. Глаз этот рос на длинном стебле, внешне мало отличающемся от зеленых «щупалец». И когда Птицелов наклонился, чтобы срубить эту глазастую ветку, нечто охватило его лодыжки.

— Массаракш, — пробормотал он, выдираясь из клубка клейких нитей, облепивших сапоги.

«Ракш-ракш-ракш», — вкрадчиво передразнил мутанта тихий, почти бесплотный голос.

Трехзрачковый глаз уставился на Птицелова, и тот почувствовал странное оцепенение. Опустив руки, он с полным безразличием смотрел, как клейкие нити поднимаются все выше и как под воздействием неведомого токсина начинает растворяться плотная, армированная пластиком ткань комбинезона.

— Ах ты, падлюга! — прорычал смутно знакомый голос.

Бирюзовое око на стебле дернулось и отлетело в кусты.

«Юга-юга-юга», — провыло, лишенное единственного глаза создание и вдруг выпустило Птицелова. Клейкие нити, что облепили мутанта почти до поясницы, пожелтели и отвалились.

— Птицелов! — воззвал к мутанту полузнакомый делинквент. — Надо когти рвать! Попадалово!..

Острота восприятия медленно возвращалась к мутанту. Он сообразил, что перед ним стоит тот самый дэк, который врал, что не прикасался к воровскому общаку. Один из двух.

— A-а, где… этот… — пробормотал Птицелов. — Ну твой… напарник?..

Дэк провел заскорузлой от крови ладонью по лицу и всхлипнул.

— Спёкся Прыщатый… — проговорил он. — Пила летающая… башку ему сбрила… начисто…

Он опять всхлипнул. И Птицелов увидел, что вместо носа у дэка окровавленная нашлепка. И вид этой нашлепки окончательно вернул мутанта к реальности. Он услышал, что джунгли сотрясают тарахтение скорострельных карабинов, визги, рычания, массаракши, крики о помощи и предсмертные стоны. Сизые пласты порохового дыма висели между искалеченными ветвями, словно знамена поражения. А поражение было полным. Мутагенная фауна, взбешенная обстрелом и вторжением чужаков, пожирала их, раздирала на части, душила, обливала смертоносными ядами — мстила. Казалось, на делинквентов восстали сами джунгли, а может, и сама природа! Кто разберет в этом аду? Во всяком случае — не Птицелов.

Он пришел в себя очень вовремя. Медленно и почти величаво вращаясь в воздухе, вдоль прогала, который образовался после взрыва ракет, пролетела зазубренная штуковина, впрямь похожая на пилу. Птицелов крикнул: «Пригнись!» — и бросился вперед, чтобы повалить дэка, который в это время пускал пузыри размозженным носом. Но пила опередила мутанта. С отвратительно сочным хрустом вломилась она в череп уголовника. Делинквент повалился навзничь. Птицелов наклонился к нему, попытался вытащить пилу, но понял, что это бесполезно. Дэк вцепился слабеющими пальцами в рукав его комбеза и прошептал, выталкивая вместе со словами розовую пену:

— Прыщатый подломил общак, а я… я его покрывал… Веришь?

— Верю! — соврал Птицелов уже мертвому.

И в следующий миг забыл о нем. Из верхнего яруса джунглей, верхом на лиане, слетела многорукая обезьяна. Она скалила желтые клыки и угрожающе размахивала длинными мускулистыми лапами — и в каждой держала по «летающей пиле».

— Ах ты, падлюга! — невольно повторил Птицелов слова умершего дэка.

Карабин в его руках вздрогнул. Обезьяна завизжала и свалилась на землю, где ее немедленно принялись пожирать панцирные крысы.

На исходе шестого часа зачистки из ликвидаторов осталось лишь четверо. Остальные разбежались. Драпанули обратно в город. Но далеко не все — многие остались в джунглях: жратвой для их, джунглей, обитателей или в виде охотничьих трофеев, как посмотреть…

Птицелов, Облом, Фельдфебель и Рубанок тоже с удовольствием драпанули бы, но им не настолько повезло. Огибая небольшую рощицу, насмерть задушенную хищными лианами, они наткнулись на карстовый провал, откуда через равные промежутки времени выпрыгивали один за другим черные щетинистые клубки, с душераздирающим воем уносящиеся к раскаленному небу. А когда дэки повернули назад, то обнаружили, что путь им пересекает невесть откуда взявшаяся канава — неширокая и с виду не слишком глубокая, но заполненная оранжевым, пузырящимся, гулко булькающим месивом. Из канавы несло падалью, словно в ней гнили сотни трупов.

Рубанок примерился было с разбегу перемахнуть через нее, но Облом поймал его за рукав.

— Погоди, брат-сиделец, — пробормотал он.

Подобрал сухую ветку, бросил ее через канаву. Беззвучно полыхнуло пламя, и ветка обратилась в пепел.

— Видал? — буркнул Облом. — С тобою то же самое стало бы…

— Массаракш! — выругался побледневший Рубанок. — Как ты только догадался, командир?

— Это, ребятушки мои, не просто джунгли, — ответствовал Облом. — Это кризис-зона!

— Что еще за дерьмо?! — поинтересовался Фельдфебель, деловито перезаряжая карабин.

Облом ответил не сразу. Благодарный за спасение, Рубанок протянул ему свой мешочек с насваем, и Облом заложил за губу основательную порцию. Пришлось ждать, пока он не выплюнет подношение. Вновь обретя способность внятно излагать мысли, Облом проговорил:

— Всего вам не понять, братья-сидельцы… Образования у вас не хватит. Попытаюсь объяснить максимально доходчиво. Кризис-зоны — это аномальные образования на поверхности Мира. Здесь не всегда действуют законы природы… Вернее, действовать-то они действуют, но с искажениями, что ли?.. Вон Птицелов побывал в такой на Юге, где при Отцах сверхглубокую скважину бурили… Верно, мутоша?

Птицелов кивнул рассеянно. Ему было не до того, он вертел в руках какую-то штуковину. Странная, надо сказать, штуковина Полый цилиндр с асимметрично расположенными отверстиями. Из отверстий ощутимо веяло теплом. Если посмотреть цилиндр на просвет, то видно, что внутри перекатываются мерцающие голубым светом зерна. Птицелов даже попытался вытряхнуть их через отверстия, но у него ничего не вышло.

— Брось, Птицелов! — крикнул Облом. — Массаракш ее знает эту хреновину. Вдруг радиоактивная?

Птицелов спешно отшвырнул цилиндр, нарвал травы и принялся оттирать руки.

— Вот видите, уважаемые! — патетически воскликнул Облом. — Зон этих на материке обнаружили немало. Три на юге, две на севере, одну на северо-востоке. Про зону на юго-западе я прежде не слыхал, но, судя по всему, нам, господа делинквенты, выпала честь в ней очутиться.

— Тоже мне честь, — процедил Фельдфебель. — Чай не на императорском смотре…

— Именно честь, господин Фельдфебель, — продолжал Облом. — Благодаря хреновинам вроде той, что подобрал Птицелов, наша цивилизация шагнула впе…

— Тихо! — оборвал его Птицелов.

Дэки прислушались. Где-то далеко, на пределе слышимости, гудели воздушные винты.

— Опять вертушка? — предположил Рубанок.

— Как же, дождешься, — скривился Облом. — Станут они ее второй раз посылать. Экономить надо! Слыхал? А вертушка твоя одного топлива жрет, будь здоров…

— Это гидроход! — крикнул Птицелов. — Братцы, это за нами!

— За нами… — повторил Облом с непонятной интонацией, то ли сомневаясь, то ли сожалея о чем-то.

— Тогда надо идти, — сказал Фельдфебель. — Торчим тут, как виселицы на плацу… Смотри в свою карту, командир. Далеко нам еще?

— Массаракш ее разберет, — пробормотал Облом, разворачивая трехверстку. — Гляньте, братья-сидельцы, может, поймете что… Вы ж бывшие гвардейцы.

Фельдфебель и Рубанок склонились над картой. Птицелов ничего ровным счетом в картах не смыслил, поэтому предпочел озираться окрест, чтобы никакая тварь не застукала дэков врасплох. Поводя стволом карабина, мутант напряженно прислушивался. Гул воздушных винтов гидрохода то становился громче, то затихал. И в этом же ритме сердце Птицелова то колотилось, как бешенное, то замирало. Птицелову очень хотелось выбраться из этого гиблого места. И как можно скорее. Смыть с себя кровь, пожрать, отоспаться… Да и Малву хочется повидать. Она, конечно, совсем не похожа на Лию — сильная, бешеного нрава, крутобедрая и большегрудая. Сладкая…

Птицелов помотал головой, отгоняя воспоминание о вчерашней — массаракш, неужели всего лишь вчерашней?! — ночи…

Бывшие гвардейцы в компании с бывшим Неизвестным Отцом после долгого и нудного пререкания наконец-то определились с маршрутом движения.

— Лады, братья-сидельцы, — подытожил совещание Облом, — давайте выбираться, пока Мировой Свет еще светел. Не выйдем вовремя на точку, гидроход ждать нас не будет. Эта сука, комендант, готов всех нас здесь положить и новых дэков набрать. Эх, с каким бы удовольствием я его завалил… выродка позорного…

— А что тебе мешает? — поинтересовался Рубанок.

— Сам знаешь что, — отозвался Облом. — Статья седьмая дельта-прим уложения о наказаниях…

— Да, статья серьезная, — вздохнул Рубанок.

— Всё, пошли, — отрезал Облом. — Первым идет Фельдфебель. За ним я и Птицелов. Рубанок в арьергарде. Смотреть в оба!

И они пошли — карабины наготове, головы крутятся, как волчки, — перепрыгивая через ручьи, пролезая под стволами поваленных деревьев, реагируя на малейший шорох. Как ни странно, но джунгли притихли. Ни одна тварь не показывала носа. Может, тоже услышали гул винтов гидрохода и приняли его за боевой вертолет? Сообразительные такие твари. Вроде той обезьяны, которая умела метать бумеранги, изготовленные из нижней челюсти крыслана. Кем, спрашивается, изготовленные? Наверняка — самой обезьяной.

Птицелов вспомнил рассуждения пьяницы Вику о популяции мезокрылов. Древние, видите ли, твари, невесть как восставшие из небытия. А может, не восставшие? Может, завезенные? Чужаками из других Миров! Вдруг и мезокрылы, и обезьяны с бумерангами, и эта тварь, умеющая заколдовывать взглядом единственного, но о трех зрачках глаза, — все они завезены из соседних Пузырей или — Дырок в Мировом сыре?! Вместе с хреновинами, что продвинули, видите ли, цивилизацию… Птицелов чувствовал, что недалек от истины, но ему не хватало знаний.

Учиться мне надо, думал Птицелов, пробираясь под низко свисающими ветками. Господин Таан, упокойся он в Мировом Свете, многое мне дал своими лекциями, но настоящее знание там, в Столице! Вот куда нужно обязательно попасть. Да ведь и штаб-врач хотел этого… И Колдун… Странно, что между ними общего? Ничего, вроде. Кроме того, что оба хотели, чтобы я обязательно оказался в Столице…

— Просвет, ребята! — крикнул Фельдфебель. — Клянусь, там просвет! Река!

Не дожидаясь, пока остальные сообразят, что к чему, дэк по кличке Фельдфебель ринулся вперед, не разбирая дороги. Он не успел пробежать и нескольких метров. Мирные с виду лианы, свисающие по обе стороны тропы, проворно сцапали делинквента и вздернули высоко, к самым кронам. Фельдфебель закричал, забился, уронил карабин, выхватил из-за пояса мачете и попытался перерубить лиану, которая держала его за правую ногу. Лиана натянулась, как струна Она даже завибрировала, зазвучала на басовой ноте. Но когда делинквент взмахнул мачете, еще одна безобидная с виду лиана обхватила его запястье. Раздался хруст, Фельдфебель подавился и выронил мачете. Все это заняло считанные секунды.

Когда трое других дэков прибежали на крик, они не сразу сообразили, что плотно спеленатый кокон у них над головами — это опутанное хищными лианами тело их товарища. Первым догадался Рубанок, да и то лишь потому, что споткнулся о карабин, оброненный Фельдфебелем.

— Гвардия своих не бросает! — заорал Рубанок и принялся палить по лианам.

Стрелял он довольно метко. Ошметки древесины вперемешку с липким, остро пахнущим соком летели во все стороны. Но выстрелы не освободили Фельдфебеля, а только разворошили колонию лиан-хищников. Стремительные плети их засвистели в воздухе, отрезая делинквентов от берега.

— Придурок! — накинулся на стрелка Облом. — Они всех нас сейчас передушат!

— Гвардия не сдается! — огрызнулся Рубанок и добавил просительно: — Прорывайтесь, братишки, ладно?.. Я их задержу-у…

— Идем! — буркнул Облом Птицелову.

Они ринулись в еще не затянутый лианами просвет, беспрестанно нажимая на спусковые крючки. Из чащи им вторил карабин Рубанка. Пока еще вторил!

Птицелов выскочил на узкую песчаную полосу берега первым. И сразу же увидел гидроход. У самой кромки, всего лишь в десятке метров — огромный, надежный, мощный…

— Облом! — заорал Птицелов. — Наши!

Но бывший Неизвестный Отец не отозвался. Птицелов, замирая от ужаса, обернулся.

Облом был рядом, он ничком лежал на песке, судорожно за него цепляясь, и несколько хищных лиан без спешки волокли его обратно в заросли. Птицелов с воплем бросился к лианам, принялся бешено молотить по ним прикладом. Он оглох от собственного крика и поэтому не слышал, как ожило носовое орудие гидрохода и первые зажигательные снаряды разорвались в гуще смертоносного леса.