— Контакт! — коричневый увалень ослепительно улыбнулся. — Необходим контакт, понимаете? Контакт! Да ничего вы, Бегемот, не понимаете…
Птицелов поставил видеомагнитофон на паузу. Лицо самого известного в Мире грязевика дернулось и застыло, перечеркнутое узкой полосой помех. Каким-то особенно неприятным показалось оно Птицелову в сумрачной комнате видеоархива: один глаз прищурен, второй — нет, губы приоткрыты, вот-вот на них появится то ли оскал, то ли улыбка.
Иномирянин, грязевик, чужак.
…В видеоархив Птицелов проник тайком — использовал лагерную сноровку, подготовку агента и опыт охотника из долины Голубой Змеи.
Изготовить дэковскую отмычку не трудно, если у тебя руки не кривы и инструменты имеются. А в лабораториях и мастерских Отдела — лучшие инструменты, какие только можно достать в пораженном разрухой Свободном Отечестве. Во время практических занятий со спецами Мусароша Птицелов незаметно выточил целый набор превосходных отмычек. Зачем он это сделал, понял позднее — когда лежал в темноте на койке в своей комнате. Огромные тараканы ползали по полу, шуршали лапками по вчерашней газете, на которую были выложены остатки овощной икры, приправленные ядом. А он думал, думал, думал…
Фешт отказал ему в доступе к материалам по грязевику Маку Симу. Фешт отказал ему в доступе к материалам по собственной персоне. Фешт даже беззлобно побранил Птицелова за то, что тому в голову взбрело обратиться с подобной просьбой. Конечно, рядовые агенты вправе знать лишь то, что им полагается, но зачем же загонять в тупик? А Фешт упорно загонял его в тупик!
Когда в Столице началось плановое отключение электричества, Птицелов уже стоял под дверями архива. У него было полминуты, прежде чем Отдел переведут на вспомогательный генератор, прежде чем снова оживут камеры наблюдения. Замок в дверях был непрост, но лжедомушник Облом когда-то дал ему пару ценных уроков.
…Птицелов включил запись собственной ментограммы. И задохнулся от нахлынувших разом фантомных ощущений.
Снежная пыль вьется над пустынным плацем… И такое же белое лицо штаб-врача Таана… Яркая-яркая кровь… Безвольная рука тянется из снежной пыли, пальцы стискивают локоть Птицелова…
И как будто холод того дня проник сквозь толстые стены архива! Заставил Птицелова стучать зубами и ежиться. А в ушах зазвучало эхо прогремевших в прошлом выстрелов.
«Передайте… а-э… эспаде…» — сказал Таан, а потом что-то добавил на незнакомом языке.
Вернее, это тому Птицелову, который только-только примерил комбез делинквента, язык был незнаком. Сейчас-то Птицелов понимал, что Таан говорил на языке грязевиков! Сколько суток ему пришлось насиловать уши этой тарабарщиной, не похожей ни на один из официальных языков Отечества! Теперь он узнает характерные звукосочетания даже в рыночной толпе, гомонящей на всех языках Мира.
Таан! Штаб-врач, любитель посудачить о жизни, рассказать о том, о сем. Он казался таким порядочным и добросердечным человеком. Друг — почти такой же, каким был покойный Облом. Только в отличие от Облома Таан не распространялся о своих любовных похождениях и о геройствах во время мятежа Отцов.
И Таан оказался грязевиком! Что же это делается?! Самый человечный человек из всех, кого он знал в Мире, — иномирянин! Выходит, Фешт прав и грязевики везде, куда ни плюнь!
Разобрать бы, что он сказал перед смертью…
Птицелов отмотал пленку, снова запустил магнитофон.
На этот раз в конце фразы он различил слово «контакт». Да — контакт! Мак Сим тоже любил повторять это слово.
Хорошо, берем бумагу, стило и пишем: «контакт».
Что там дальше? Вернее, что сначала?
Какое-то вовсе незнакомое слово… Птицелов несколько раз повторил его шепотом, запоминая. Затем запустил пленку с Маком Симом. Слушать пришлось долго, Мак говорил много, но еще больше — улыбался. Птицелов вдруг понял, что никак не может понять: правду ли излагал грязевик перед камерой или врал напропалую? А потом Мак, посмеиваясь, начал петь, и в одной из строф Птицелов услышал искомое слово!
Трудно дело птицелова:
Заучи повадки птичьи,
Помни время перелетов,
Разным посвистом свисти.
Птицелов поглядел в пухлую тетрадь с расшифровками и интерпретациями. Листы в ней были пожелтевшими и потертыми — очевидно, многим пришлось ломать головы, прежде чем тоненький словарик увидел свет под тремя грифами секретности.
«Песня ловца птиц, предположительно имеет ироничный характер».
Значит, Таан назвал его имя! Уж не подозревает ли Фешт, что мутант из долины Голубой Змеи — грязевик?!
А потом Таан сказал слово, которое имелось в списке модальных глаголов, разработанном профессором Поррумоварруи.
Выходит, «Птицелов может (или способен)… контакт»?
Птицелов способен на контакт!
Он потер подбородок, хмыкнул. Фразу решил не записывать — вдруг найдет кто? Лишних вопросов не оберешься.
Снова запустил собственную ментограмму. Таан ведь успел сказать еще три или четыре слова.
Так, глагол, который обозначает присоединение, приближение. Пусть будет «присоединить». Далее — предлог или союз. Предлог! Ах, молодчина профессор Поррумоварруи! Сделал таблицу предлогов грязевиков! Все просто и понятно.
— Присоединить к… — прошептал Птицелов, глядя на остановившееся изображение.
— …к Отделу «М», — подсказали ему.
Птицелов вздохнул, неспешно обернулся.
За его спиной стоял Васку Саад. Губы старшего агента сжались в бледную полосу, а в глазах застыла ртуть.
— Так. Шпионим понемногу? — поинтересовался он язвительно.
— Ага, — Птицелов постучал себя по лбу костяшками пальцев, — в собственных воспоминаниях шпионю.
— Встал и пошел! — приказал Васку.
— Господин старший агент, я понимаю, мне сюда нельзя, — Птицелов поднялся, — но я только хотел…
— Заткнись, выродок! — буркнул Васку. — Ты проник сюда, когда не работали камеры, — это понятно. А как ты намеривался выйти обратно? Или ждал бы сутки, пока опять не выключится электричество?
Птицелов опешил. О путях отступления он действительно не подумал. Упустил, потерял голову от дерзости затеи. Увлекся, одним словом — мутоша. Наверное, он и впрямь самый бесталанный агент.
— Хватит пялиться! Пошли. Камеру я выключил.
Осталось только задумчиво почесать нос и потопать следом.
…В лаборатории Мусароша было сумрачно — как в любом другом помещении Отдела в этот час. Тускло светили дежурные лампы по периметру, плескался в бассейне глазастый модуль корабля Мак Сима. Васку положил ладонь на стекло, модуль вытянул навстречу сегментарное щупальце, фиолетово-красные кристаллики глаз заблестели ярче — модуль не любил одиночества и всегда радовался появлению людей. А Васку уже прошел дальше, встал между электронным микроскопом и лазерным спектрометром. Скрестил руки на впалой груди.
— Ты чего творишь, отродье? — зашипел он. — Ты знаешь, какая ситуация сейчас в стране? Ты знаешь, что агенты Хонти готовят новый государственный переворот? Ты знаешь, что грязевики прописались в Столице и выписываться не собираются? Ты знаешь… Убери, массаракш, лапы от аквариума!
Птицелов отдернул ладонь от стекла, модуль помахал ему щупальцем. В это мгновение он выглядел не частью огромной живой машины, а маленьким любознательным животным.
— Если… — Птицелов прочистил горло. — Если грязевик Таан рекомендовал меня Отделу «М», это может означать только одно. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы это понять!
Васку выдавил из себя сардоническую усмешку.
— Да что ты можешь понимать, мутоша?
— В Отделе «М» действует грязевик! — прошептал Птицелов.
Его прошиб озноб, едва эта мысль оформилась в голове. Он поглядел сначала на аквариум, в глубине которого сияли глаза модуля, потом — на Васку. Старший агент поигрывал желваками, с трудом сдерживая ярость.
— А Фешт знает? — спросил еще тише Птицелов.
— Фешт знает! — ответил Васку обычным язвительным тоном. — И Поррумоварруи знает. И главы всех секторов. Лишь выродку из долины Голубой Змеи знать этого не полагается.
Птицелов встал напротив Васку Саада. Низкорослый, крепкий, длиннорукий мутант напротив тощего, страдающего хроническим разлитием желчи старшего агента.
— Я вам вместо живца понадобился? — поинтересовался Птицелов.
— Дурак! — Васку отступил. — Учишь его учишь. А он как был валенком, так и остался. Фешт тебя для иного дела бережет. Все тебя, балбеса, для другого дела берегут. А он — «вместо живца»!..
— Для какого дела? — Птицелов почувствовал недоброе.
Уж не на «гондолу» ли его собираются отправить еще раз? Чтобы на ногах по седьмому пальцу выросло?
— Грязевики грязевиками, — Васку поморщился. — Мы обязательно обнаружим их лазутчика, а когда обнаружим, то… не завидую я этой сволочи…
— Господин старший агент, так для какого же дела меня бережет весь Отдел?
— Что, спать сегодня не сможешь?
— Не смогу… — буркнул Птицелов.
— Шагай тогда в зал для совещаний. Там главы секторов собрались, и даже Поррумоварруи заглянул на огонек. Им всем по странному стечению обстоятельств тоже не спится. Вот пойди и выясни, зачем ты им всем нужен!
— Хорошо, господин Саад, — Птицелов склонил голову. — Как скажете, господин Саад. Вот только…
— Что, массаракш, еще?
— Я не до конца понял… Он сказал «передайте эспаде». А потом уже — «Птицелов способен на контакт».
Васку пожал плечами.
— И что тут неясного?
— Что такое «эспаде»?
— Действительно ли Колдуну подчиняются звери и птицы? — спросил Фешт.
— Так точно, — проговорил Птицелов, повесив нос.
Он был уязвлен и обижен — Фешт устроил ему разнос в присутствии других шефов и самого профессора Поррумоварруи. Не стесняясь в выражениях, Фешт напомнил Птицелову ряд разделов из должностной инструкции сотрудника Отдела. В основном — те пункты, которые касались свободы перемещения агента во время чрезвычайной ситуации. «Где ты, выродок, должен находиться в это время?» — вопрошал его Фешт. «В общежитии, ждать распоряжений…» — бубнил Птицелов в ответ. «Так почему же старший агент, господин Саад, тебя, ублюдок, там не находит, а? Господину Сааду пришлось перевернуть вверх дном проклятый тараканник, а заодно — две лавочки, забегаловку и лупарню в ближайших окрестностях. Почему он нашел тебя, хонтийскую шлюху, в здании Отдела, хотя ты и не получал распоряжения остаться здесь на ночь?!» «Простите, господин Фешт! — бормотал младший агент. — Этого больше не повторится!» «Само собой, массаракш, не повторится, — ворчал начальник сектора. — Иначе я тебя…»
Перед ним на столе лежали две фотограммы. Обе были яркими и чрезмерно контрастными — такие снимки обычно выходят из аппаратуры ментоскопа. На одной фотограмме бы запечатлен Колдун — маленький, затаившийся в тени человечек с клювастой птахой на плече, на другой — два нечетких карлика на фоне узловатой машины непонятного назначения. Колдун перекочевал на светочувствительную эмульсию из воспоминаний Птицелова, а карлики — из ментограммы покойного Углу Кроона, знакомого Птицелову под прозвищем Циркуль. То, что Колдун имеет некоторое сходство с иномирянами, которые зачем-то похитили, а затем непонятно для чего вернули Циркуля, Птицелов сообразил еще во время незабываемого путешествия по Голубой Змее.
— Способен ли Колдун подчинять волю людей? Ну?
— У меня нет таких сведений, господин Фешт. Впрочем, я не исключил бы такую возможность.
— Слышишь, Гонзу! — обратился шеф сектора оперативного реагирования к Мусарошу. — Научили выродка разговаривать! Он, видите ли, не исключил бы такую возможность!
Мусарош поправил пенсне и поглядел в свою чашку. Вместо чая в ней обнаружился подсохший сгусток заварки.
— Да прекратите вы! — профессор Поррумоварруи взмахнул рукой, будто хотел стряхнуть прилипшую к пальцам паутину. — Молодой человек ведь принес свои извинения!
— И-именно! — взвизгнул Клаат.
— Каково отношение мутантусов, живущих в поселке, к Колдуну? — продолжил Фешт.
— Ну… его…
— Без «ну»!
— Так точно, господин Фешт. Колдуна почитают. Ему преподносят дары. К нему обращаются за советом. Он не отвечает лишь тогда, когда вопрос кажется ему незначительным и мелким. В остальном, он всегда помогает: когда сеять, каких животных-мутантов следует скрещивать, чтоб получилось жизнеспособное потомство.
— Возьмутся ли мутантусы за оружие, чтобы защитить Колдуна?
— Что вы, господин Фешт! Какое у них оружие! Пара ружей…
— Отвечать на поставленный вопрос! — гаркнул Фешт.
— Я не могу сказать точно, господа… — Птицелов в отчаянии принялся озираться; шефы были невозмутимы, Поррумоварруи барабанил толстыми пальцами по столешнице. Это ночное совещание с каждым мгновением нравилось Птицелову меньше и меньше. — Я могу лишь предположить, что некоторые мутанты встанут на защиту Колдуна. — Он вспомнил рябое лицо Бошку и добавил: — А некоторые… гм… отдадут за него жизнь.
Фешт фыркнул. Потянулся за сигаретами.
— Здесь нельзя курить, Оллу! — со слезой в голосе произнес начальник Отдела.
— Да бросьте вы, профессор! — Фешт щелкнул зажигалкой. Затянулся, выдохнул сизое облако и сказал, глядя на свое отражение в оконном стекле: — Так я и предполагал, братцы. Иномирянин захватил власть над мутантами, и просто так нам его не достать.
Птицелов тоже глядел в черноту за оконным стеклом. Он не видел блеска огней на далеких многоэтажках и заводских трубах — он видел, как идут солдаты по улицам разрушенного войной города, как падают в грязь мутанты: мужчины, женщины, дети… даже домашние, массаракш, животные! Неужели этот кошмар повторится опять? И вновь кому-то придется рыть одну могилу на всех. Но не ему. Да, не ему, ведь Птицелов теперь — птица столичная. И моется он раз в неделю! И костюмов у него — целых два! Один — в шкафу, второй — на нем.
— С-сле-едует о-отложить! — заявил Клаат. — Ма-ало д-данных. Нам н-нужен агент с… с… с…
— Среди, — подсказал Васку.
— С-спасибо! С-сре-еди му-му-танто-ов!
— Вопрос о необходимости операции «Мутаген» не обсуждается! — рявкнул Фешт. — Я слишком близко подобрался к этому членоголовому и не отдам его никому! А агент, — он кивнул в сторону Птицелова, — перед вами стоит. Но, братцы, беда в том, что невозможно за отпущенный срок слепить из полудикого выродка специалиста! Все мы старались, а Саад больше других. Продолжать ждать мы не можем! Никак нет! Сегодня Колдун здесь, а завтра — сгинет в массаракше! И концы в воду!
— Так почему же, господин Фешт? — залепетал Птицелов. — Позвольте мне поговорить с Колдуном. Я постараюсь склонить его к сотрудничеству с Отделом!
— А для чего мы с тобой возились? — Фешт выпустил в сторону Птицелова огромное облако дыма. — Только, дружбанчик, кишка у тебя тонка дельце обстряпать. Не та, понимаешь ли, квалификация.
Васку Саад прочистил горло. Оторвал костлявый зад от стульчика, на котором он сидел в темном углу, как паук.
— Позвольте, шеф! — он поднял руку, точно школяр. — Я бы с удовольствием поработал с этим выродком.
Клаат, Мусарош и Поррумоварруи переглянулись. А Фешт прикурил новую сигарету от огонька предыдущей. Всем своим видом он демонстрировал, что окончательное решение предстоит принимать только ему.
— В поселок мутантов следует отправить экспедицию, — высказался Мусарош, — официальным путем, как вы понимаете. Мои люди не прочь поработать на воздухе. К тому же сейчас самый сезон: жара спала, а до дождей еще далеко. Я готов выслать партию для поиска биотехнических артефактов в долине Голубой Змеи не позднее следующего дня.
— Отставить! — отмахнулся Фешт. — Десять лабораторных крыс — жиденькое прикрытие. Им только рабочим с «Машиностроителя» голову морочить. Или делинквентам баки забивать. А у мутантов — чутье звериное. Вон, на него поглядите! — он указал сигаретой на Птицелова. — Да не подпустят выродки ваших людей к Колдуну на ружейный выстрел! Рассказывайте мне тут…
Мусарош всплеснул руками, подхватил пенсне и ничего не ответил.
— А ск… ск… ско-олько лю-удей вам н-на-до? — спросил Клаат. — С-сто?
— Господин профессор! — обратился Фешт к начальнику Отдела «М». — Сколько нам нужно? Сто человек? Больше? Чтобы мои агенты растворились, исчезли на фоне говорливой и вечно пьяной толпы?
— Не сочтите за труд пояснить, где я найду вам столько народу? — сказал профессор. — Отдел наш невелик. Без помощи ДСИ, как вижу, не обойтись.
Фешт поморщился.
— Нам только ДСИ не хватало!
— Гу-гуманитарную м-ми-ми… — Клаат вспотел от переживания.
— Миссию, — подсказал Васку и продекламировал с ехидцей: — «Мутант — не выродок ужасный. А брат твой — добрый и несчастный».
— Милосердие — это не по нашей части, — буркнул Мусарош.
Поррумоварруи задумался. Потом сказал, глядя в стол:
— Слышал я об одном человеке, господа. Он немолод… И многим он может показаться странным донельзя… Все пороги оббил в Комитете Спасения Свободного Отечества. Печется о благе мутантов, но при этом мутантом не является.
— Ну-ну, — поддержал профессора Фешт. — Я тоже кое-что слышал об этом юродивом.
— Почему сразу «юродивом»? — возмутился Поррумоварруи. — Старик — бывший военный врач, хирург и умница. Не один десяток лет прожил среди мутантов. Судьба так распорядилась! А теперь хлопочет, чтобы мутантов в жилищной программе Свободного Отечества не забыли, чтобы приличная больница и школа в их краях появилась. Чтобы продовольствием и одеждой снабжали централизовано…
— …И весь Мировой Свет в придачу, — Мусарош покачал головой. — Пустая затея! Этот человек ничего не добьется. Времена не те.
— Времена никогда не были «те», — вздохнул профессор, — для просителя и жаждущего справедливости…
Птицелов тоже сразу понял, о ком идет речь. Старик в имперском френче с латунными змеями на лычках. На груди — медали, на лысине — морщины, в глазах — застарелая грусть. Покровитель мутантов, принц-герцог.
— Он ничего не добьется, — согласился с Мусарошем Поррумоварруи, — если мы ему не поможем.
— А чем можем помочь Отдел «М»? — усмехнулся Мусарош. — Мы не имеем особого влияния на Комитет. О нашем существовании знает далеко не каждый.
— Походатайствуем за мутантов перед Странником, — предложил Поррумоварруи. — А тот проведет нужное решение через бюрократические лабиринты Комитета.
— Странник… — пробормотал Фешт. — Вот к кому я обратился бы за помощью в последнюю очередь!
— И тем не менее Странник имеет ощутимое влияние на Комитет.
— Но если Странник о чем-нибудь прознает! — Фешт откинулся на спинку кресла. — Мы ведь не хотим, чтобы Колдуна препарировали без нашего участия? По глазам вижу, что не хотим…
Поррумоварруи хмыкнул, поправил очки на мясистой переносице.
— Давайте суммировать, господа, — начал он усталым голосом. — Заручившись поддержкой Странника, мы сможем инициировать масштабную гуманитарную операцию в долине Голубой Змеи. Не пройдет и месяца, в пресловутом поселке будет больше нормальных людей, чем мутантов. Никто не обратит внимания на двух наемных сотрудников — господина Саада и Птицелова. Последний, кстати, вернется трудиться на благоустройстве родных пенатов в статусе полноправного гражданина.
Шефы покивали. Васку Саад поерзал на стуле.
— Вот таким гуманным образом, братцы, чужая территория станет нашей, — подхватил Фешт. — Все обойдется без митингов и пальбы. Ведь армия благожелателей, считай, вызвана самим орденоносным покровителем мутантов. Господином… как там его?
Шефы пожали плечами, Поррумоварруи снова хмыкнул и ничего не сказал. А Птицелову стало жаль принца-герцога. Старик жизнь посвятил, чтобы несчастным и убогим мутантам жилось хоть чуть-чуть, но легче. Шефы замыслили грандиозный обман, а ложь во благо — как ни крути, все равно ложь. Да и Колдун — персона загадочная. Виноват ли он в том, что похож на иномирякина? Вон грязевиков вообще не отличить от людей…
— Птицелов устроит встречу с Колдуном, — продолжил Фешт. — Беседовать с выродком будет старший агент. — Он яростно раздавил окурок в чашке из сервиза Нолу. — Как жаль, что проклятый Странник сделал мою персону публичной. Я бы сам, — Фешт потянулся, — провел операцию. Слышишь, Васку? Посчастливилось же — когда-нибудь твоя кислая рожа появится в учебниках! Только не раньше, чем мы снимем с этого массаракша гриф секретности…
— Не забывайте, в какой стране мы живем, — бросил хмурый Мусарош. — Много воды утечет, прежде чем удастся начать операцию.
— С-странник, — бросил Клаат и поглядел виновато на Фешта.
— Насколько мне известно, — проговорил профессор, — соответствующая программа давно лежит под сукном в столе председателя Комитета. Как только он ее подпишет, все завертится.
— Ладно, — Фешт снисходительно кивнул. — Вы, профессор, вместе с вашим драгоценным Странником отвечаете за то, чтобы через месяц в долине Голубой Змеи появились люди и техника, причем в достаточном количестве. Об остальном позаботятся мои орлы, — он поглядел на Птицелова и Васку.
— Я согласен, господин Фешт, — сказал Птицелов.
— А тебя, массаракш, никто не спрашивает! — оскалился тот.
День за днем по старой разбитой бетонке подъезжали к приграничному гарнизону грузовики, автокраны, самоходные платформы с тяжелой строительной техникой, передвижной госпиталь, автобусы. Гарнизонный гараж не был рассчитан на такое количество машин. А казармы не могли вместить всех прибывших с автоколонной людей. Пришлось разбить лагерь за пределами охраняемого периметра, что только прибавило командиру гарнизона ротмистру Тууру головной боли. Как прикажете обеспечивать безопасность всей этой кодлы? И как назло — сплошь строители, шоферы, механики, врачи, учителя…
Одно хорошо — среди этих шпаков оказались и женщины. Подчиненные Туура повеселели. А то ведь при всех весомых достоинствах мадам Козу нельзя рассчитывать, что оная почтенная повариха обеспечит женским вниманием целый гарнизон. Одних драк из-за нее за последнее время случилось не меньше сотни. И одна драка, увы, имела весьма печальные последствия. Капрал Панди не поделил прелести поварихи с рядовым Рудо — мутантом из-за Голубой Змеи, принятым на службу в приграничную часть. Панди отполировал мутанту мослы и выбил ему бубну, но и Рудо в долгу не остался. Прокрался ночью в казарму и воткнул в грудь спящего капрала нож-репейник. А ножи эти, дикарские, даже опытные полевые хирурги не берутся извлечь из тела пострадавшего, только патологоанатомы. Бравый капрал скончался в муках. Убийцу судили военно-полевым судом под председательством бригадира Приграничного округа господина Лару. Судебное разбирательство длилось недолго. Дело было ясным. Рядового Рудо повесили.
И теперь Тууру очень хотелось надеяться, что при таком обилии женщин до поножовщины во вверенной ему части не дойдет. Иначе ему, ротмистру, век не дождаться перевода в Столицу.
Впрочем, «женский десант» оказался не единственным сюрпризом для командира гарнизона. Следом за колонной к части подкатил легкий вездеход на полугусеничном шасси. Дежуривший на КПП капрал Boxy позвонил в штаб. В голосе его звучало столь искреннее волнение, что ротмистр решил было: явилось высокое армейское начальство с внеплановой проверкой. И поспешил навстречу, едва не забыв на вешалке берет. Правда, когда стало ясно, что на вездеходе приехали все те же шпаки, Туур с трудом сдержался, чтобы не сказать капралу пару ласковых. Потом разглядел, кто именно приехал, и забыл о своем намерении.
Рядом с тощим, сутулым, остроносым субчиком топталась и жмурилась на Мировой Свет знакомая личность. Ротмистр хмыкнул. Да это ведь не кто иной, как шестипалый мутант и особо отличившийся делинквент по прозвищу Птицелов! Выглядел он как и другие спецы из автоколонны, но опытный взгляд кадрового военного сразу определил: неспроста здесь появился мутант. Ох, неспроста. Да и все остальные — тоже. Столько времени правительство не интересовалось судьбою диких южных выродков, и вот поди ж ты! Впрочем, не его, ротмистра, это дело. Его дело выполнять приказ штаба Округа. А в приказе сказано четко: всячески споспешествовать гуманитарной миссии.
Ротмистр взял под козырек, представился:
— Командир гарнизона Туур! С кем имею честь?
Остроносый смерил офицера неприветливым взглядом, пожевал губами и процедил:
— Старший геофизик Саад, а это… — он повел рукой в сторону мутанта, — это мой помощник Кроон.
Мутант заметно вздрогнул и уставился на «старшего геофизика» выпученными глазами.
Он что, впервые услышал собственную фамилию?
Ага, подумал Туур, знаем мы таких геофизиков. Ясно, как Мировой Свет, — контрразведка! Попал, выходит, делинквент Птицелов в теплую компанию… Интересно, что они здесь вынюхивают? Шпионов Островной Империи? Ну-ну…
— Ну что ж, господа, — произнес ротмистр тоном гостеприимного хозяина, — с прибытием! Капрал Boxy распорядится, чтобы вас устроили с максимально возможным в здешних условиях комфортом. А в час дня жду к обеду. До встречи, господа!
Туур снова откозырял, четко, как на плацу, развернулся и направился в штаб. Капрал подмигнул мутанту:
— С прибытием, мутоша! Экий ты важный стал. Начальство!
— Ты, Boxy, как я погляжу, тоже, — не остался в долгу Птицелов. — Давно капральские лычки таскаешь?
— Третий месяц уже, — ответствовал Boxy. — С тех пор как Панди наш преставился…
— Как так?
— Да так, выродок один бедолагу репейником чик-чик…
— Покажут мне сегодня мою комнату или нет? — ледяным тоном поинтересовался Васку.
— Виноват, — вяло отозвался капрал. — Прошу!
Повсюду, насколько хватает глаз, шесты с ржавыми касками — красно-коричневые пятна на темно-зеленом фоне.
Немало же народу здесь положили, подумал Птицелов. Дивизию — не меньше.
Нападения упырей и диких южных выродков, восстания воспитуемых, автоматические пулеметы и мины-ловушки в лесу, лучевое поражение и эпидемии. Служба в Приграничье опасна — это знает каждый солдат Свободного Отечества; знает и хуже смерти боится перевода на южную границу. Мутант, бывший делинквент, а ныне младший агент сектора «Оперативного реагирования» Отдела «Массаракш» попросил капрала Boxy показать ему, Птицелову, гарнизонное кладбище. А зачем, не сказал. Капрала просьба эта нисколько не смутила. Замирая по стойке смирно возле одинаковых с виду, заросших редкой травкой холмиков, он охотно рассказывал о тех, кто под ними покоился. Имена и истории трагической гибели рядовых, капралов, даже ротмистров сыпались из него, как из дырявого котелка. Продемонстрировал Boxy и отдельную группку захоронений. От остального кладбища ее отделяла траншея, и на могильных шестах не было касок.
— Кто здесь лежит? — поинтересовался Птицелов.
— Приговоренные к смертной казни военно-полевым судом, — солидно ответствовал капрал. — И напавшие на гарнизон мутанты… Да ты же знаешь их, при тебе дело было…
Птицелов кивнул. События памятного зимнего вечера промелькнули перед ним. Вот он затаился за кучей песку. Вот повалился на него, убитый выстрелом в затылок мутант-разведчик Бельмастый. Вот мчится через простреливаемый пулеметными очередями плац лучший человек Мира — грязевик и штаб-врач Таан. Вот он наткнулся на свинцовый рой, пошатнулся, грустно подмигнул Птицелову и повалился навзничь. Грязевик подставился под пули ради спасения жизни какого-то выродка!
Никогда мне этого не понять, подумал Птицелов.
— А вот здесь, — Boxy показал на отдельную могилку рядом с оградой, — лежит мутант Рудо, что капрала Панди зарезал. Повесили его, Рудо то есть…
— Угу, — буркнул Птицелов, и добавил: — Дело мутанта на севере — болтаться на висельном дереве…
Boxy коротко хохотнул, оценив юмор.
— А где похоронили штаб-врача? — спросил Птицелов.
— Какого еще штаб-врача? — удивился капрал.
— Ну как же! — воскликнул мутант. — Штаб-врача Таана, которому всю грудь очередью разворотило… Ну, когда мутанты-разведчики напали…
— А-а, — Boxy округлил глаза. — А ты не знаешь, разве? Жуткое дело… Пропало тело Таана, прямо с ледника утащили. А кто — неизвестно!
— С какого ледника? — опешил Птицелов.
— Ну ротмистр наш, господин Туур, — начал рассказывать капрал, — велел тело штаб-врача на ледник положить. Впредь до прибытия комиссии из штаба Округа. Мы с рядовым Пеелом, санитаром, приказ выполнили. Заперли ледник как положено, а ключ отдали командиру. А на следующий день, уже после того как вас с Обломом отправили по этапу, буря снежная поднялась. Мирового Света не видно. Трое суток мело не переставая. Ветер завывал, будто тысячи чертей. И вот стою я ночью на вышке, в карауле, холодно — зуб на зуб не попадает. Слышу, гудит что-то наверху. Гляжу, в небесах пламя как будто поблескивает, точно паяльную лампу раскочегарили. Лампа эта все ниже и ниже, а гудит все тоньше и тоньше. Не гудит даже, а свистит. И как будто яйцо птичье — только огромное, с вышку мою высотой, прямо за оградой гарнизонной опускается. И открывается в яйце дырка, и вылезает оттуда какой-то тип, с головы до ног черный, как головешка. Я, знамо дело, ору: стой, кто идет! Вернее, мне кажется, что ору. Горло-то у меня перехватило, вместо уставного оклика сипение какое-то вырывается. А черный тип между тем шмыг к ограде и перемахнул через нее в два счета. И вот он уже во дворе. Я умом понимаю, что стрелять надо, для острастки хотя бы, но руки служить отказываются. Не от страха, а как будто оцепенение на меня нашло. Торчу, будто чурка с глазами, — ни крикнуть, ни стрельнуть. Обернуться и то не могу. Что он там, этот черный, за моей спиной делает, ведать не ведаю. Не знаю, сколько прошло времени, но вот черный опять появился. И уже не с пустыми руками. Держит он, значит, на плече продолговатый мешок, тоже черный. И, судя по всему, тяжеленный. Но типу этому хоть бы хны. Сиганул обратно через забор, и к яйцу. А оно как подскочит, фррр, и сгинуло в метели. Меня тут же отпустило. Я заорал, как чокнутый: «Стой, кто идет!» И пальнул в воздух…
Boxy замолчал, заново переживая события давней ночи.
— И что дальше? — спросил Птицелов, внимающий капралу, будто тот был самим пророком Суутом.
— Ну что дальше… — нехотя отозвался Boxy. — Суматоха поднялась. Прибежал начальник караула с дневальными. Что да как, зачем стрелял? Я доложил: так, дескать, и так. Меня сгоряча на губу. А потом, когда выяснилось, что тело Таана с ледника исчезло, выпустили. Приезжал какой-то тип, допрашивал, а сам заика заикой. Пока врубишься, чего ему нужно, поседеешь. Потом под ментоскоп меня сунул. Выпотрошил и укатил. На этом все и кончилось. А по гарнизону приказ вышел: труп штаб-врача Таана похитили упыри-людоеды. Удвойте бдительность. И благодарность мне — за неусыпность на боевом посту. Так-то вот…
Неусыпность, подумал Птицелов, едва сдерживаясь, чтобы не съездить простаку капралу по уху. Грязевик под самым носом высадился и труп своего собрата выкрал, а ты только глазами лупал… За такую неусыпность вешать надо… За яйца!
Битая-перебитая бетонка скатывалась с севера и взбиралась на юг, но теперь Птицелов не чувствовал себя зверьком, на потеху неведомого хозяина вращающим обод исполинского колеса. Теперь колесо вращала тяжелая техника. Первая партия гуманитарной миссии ДСИ ползла, добивая гусеницами и массивными колесами старую военную трассу. Вездеход оперативников возглавлял колонну. За рулем сидел Васку, насвистывал гимн Отечества, отбивая такт пальцами на руле, искоса поглядывая на хмурого младшего агента.
— Чего кислый такой? — спросил наконец он.
— Так просто… — буркнул Птицелов.
— А все-таки?
— Чего это ты вздумал меня фамилией мертвеца называть? — проговорил мутант. — Думаешь, ротмистр меня не узнал?
— А-а… — усмехнулся Васку. — Извини, так получилось… Да и плевать на этого солдафона…
— Если уж понадобилось тебе, — отозвался Птицелов, — мог бы мою паспортную фамилию сказать.
— Да вылетела она из башки напрочь, — продолжал оправдываться Васку Саад. — А этот Циркуль, Кроон то бишь, все время на уме… Не он сам, конечно, а его ментограммы.
— Ментограммы как ментограммы, — пробурчал Птицелов.
— Не скажи, выродок, не скажи… — хмыкнул Васку. — Понимаешь, Птицелов, мы много лет пытаемся нащупать хоть какую-то ниточку… Хотя бы кончик, за который можно было бы ухватиться и вытянуть на Мировой Свет всю эту потустороннюю нечисть, которая загадила Мир кризис-зонами, а теперь, как выяснилось, еще и похищает наших людей. Детей наших, массаракш-и-массаракш!
Васку Саад яростно стукнул кулаком по рулю, вездеход вильнул и чуть не загремел в придорожную канаву.
— Я одного не пойму, — проговорил Птицелов. — Мы так жаждем добраться до Колдуна, подозревая его в связи с иномирянами, хозяевами Темного Лесоруба, и при этом сквозь пальцы смотрим на грязевиков, которые действуют почти в открытую. Мы даже знаем некоторых из них в лицо. Так почему не арестуем? Не допросим, не выведем на чистую воду?
Старший агент усмехнулся.
— Экий ты кровожадный, — сказал он. — Прямо как господин Оллу Фешт. Его тоже хлебом не корми, дай залезть по локоть во внутренности грязевика… Почему не выведем на чистую воду, спрашиваешь?.. Ты видел ментограммы Мака Сима? Видел его мир? Мир голубого неба, где днем сияет Ослепительный Диск, на одном из наречий грязевиков — «сонце». А по ночам над этим миром плывет другой, совсем небольшой мир-спутник, который грязевики называют «луна». А еще ночью там видны мерцающие точки других далеких миров, именуемые «ссвессды». Но не только этим прекрасен мир грязевиков. Главное — там чистые леса, моря, реки. Там большие светлые города, которые не лежат в руинах, и жители их не роются на радиоактивных помойках…
— И что с того? — спросил Птицелов. — Откуда мы знаем, что грязевики не строят собственное благополучие на несчастьях других? Зачем им покидать свой чистый уютный мирок, чтобы прилететь сюда к нам, где реки грязны, а воздух смертоносен? Что они ищут здесь, где не видны ни «сонце», ни «луна», ни «ссвессды»?
— Ты задаешь хорошие вопросы, Птицелов, — произнес Васку, помолчав, и в голосе его прозвучало уважение. — Я бы даже сказал, настоящие вопросы. Ответить на них со всей определенностью я не могу. Я лишь выскажу тебе рабочую гипотезу, которой руководствуются в секторе «Грязевики». Грязевики покидают свой чистый уютный мир, чтобы нам помочь. Они хотят, чтобы мы тоже видели дневное и ночные светила, не боялись купаться в морях и реках, могли дышать без опаски.
— Но какая им от этого выгода?
— Никакой, — ответил старший агент. — По крайней мере, материальной. Вполне возможно, что помогают они нам просто потому, что иначе не могут.
Птицелов покачал головой.
— Не верю я в это, — сказал он. — Добро и милосердие не совместимы с тайной деятельностью.
— Ишь как ты заговорил, — откликнулся Васку. — А если они не хотят, чтобы мы знали об этой помощи? Если они опасаются противодействия своей миссии? Ведь тот же Фешт с удовольствием будет ставить палки в колеса любому, кто ему неподконтролен. И он не один такой.
— Все равно, — буркнул Птицелов.
— Ладно, думай как хочешь, — проговорил Васку. — Умонастроения у тебя правильные. Для агента сектора «Оперативного реагирования»… И все-таки ответь мне на один вопрос, мутоша. Не хотелось бы тебе побывать в мире грязевиков?
Птицелов недоверчиво поглядел на старшего агента Саада. Что это? Издевательство или очередная проверка? Но старший агент Саад смотрел на дорогу, и в глазах его что-либо прочесть было невозможно.
— Ну? Что скажешь?
Птицелов набрал побольше воздуху и выпалил:
— Если будет такой приказ, господин старший агент!
Васку потрепал его по плечу.
— Молодец, младший агент Птицелов, — сказал он. — Иного ответа я и не ждал.
Бошку битый час тискал и мял его, то прижимая к бочкообразной груди, то отстраняя от себя. Охал, ахал, даже слезу пустил. И всю дорогу причитал: «Живой, Птицелов, глазам не верю! Живой, чудила!»
— Ладно тебе, — бормотал растроганный Птицелов. — Ну живой, что тут такого…
— Да мы же похоронили тебя давно, — бормотал Бошку. — Думали, сгинул наш Птицелов, порастаскали упыри косточки по норам.
Грешным делом, не поверили принцу-герцогу, который видел тебя в Столице. Думали, может, это какой другой Птицелов, сын Сома, там объявился…
Птицелов фыркнул.
— Очень логично, — сказал он. — А разве не говорил тебе принц-герцог, что расспрашивал он меня о вашем здесь житье-бытье? О Хлебопеке, о Киту, о Лие, о тебе…
— Ну да, ну конечно… — забормотал Бошку, виновато разведя руками.
— А в общем-то ты прав, — задумчиво произнес Птицелов. — Тот Птицелов, который ушел когда-то отсюда, давно умер. Загрызли его упыри, утонул он в Голубой Змее, сожрал мезокрыл на расчистке — тысячью способами умер он… И не вернется…
— Мудрено говоришь, — отозвался Бошку. — Мы в столицах не обучались — нам не понять… Это ты Колдуну втирай…
— А где он сейчас? — спросил Птицелов таким безразличным тоном, словно речь шла о заурядном мутанте.
— Прячется где-то, — ответил Бошку. — За день до вашего приезда собрал колдунские свои пожитки и слинял в неизвестном направлении. И Лию с собой прихватил…
— Что?! — встрепенулся Птицелов и схватил дружбана за грудки. — ЛИЮ?! ОНА ВЕРНУЛАСЬ?!
— Ну да, давно уже… — вяло трепыхаясь, ответствовал Бошку. — Как снег сошел, так и объявилась… Наши-то окрысились на нее, особенно свинорылая Пакуша… Уходи, говорит, порченая, к Лесорубу своему возвращайся…
— Убью старую суку!
— Остынь, — отмахнулся Бошку. — Что с нее взять, со свинорылой-то?.. С тех пор как Рудо пропал на Севере, она совсем умом тронулась…
— А почему Пакуша Лию порченой назвала?
Бошку потупил глаза, принялся скрести мраморную плитку на полу бывшей церкви задубелой пяткой.
— Ты только эта, Птицелов… — пробормотал он, — не серчай на нее, ладно?
— Да с какой стати?
— На сносях она, друг-мутант, — ответил Бошку. — На девятом месяце уже, Колдун сказывал… Вот-вот родить должна.
Птицелов молчал как громом пораженный. Обрывки смутных чувств, несвязных мыслей, туманных воспоминаний кружились и осыпались кусочками смальты, будто какой-то безумец долго и упорно складывал мозаику, а потом взорвал ее толовой шашкой. Коровы, ободранные неведомыми мясниками, мешались с короткорукими и змеиноглазыми карликами. «А ведь я к тебе шла, Птицелов, — сказала Малва, и голос ее был непривычно тих и даже чуть-чуть нежен. — Новость хотела сообщить… Если бы не ты, околела бы вместе… с ребеночком».
— Колдун ее почему к себе забрал? — продолжал разглагольствовать Бошку. — Кроме него, никто Лию твою защитить не смог бы. Даже я. У меня что? Одни кулаки да стволы ржавые, а у Колдуна — авторитет!.. Да и не подобраться сейчас к нему. Разведчики сказывали, опять Темный Лесоруб объявился…
Птицелов его уже не слушал.
— Погоди ты, — оборвал он приятеля.
Бошку заткнулся, засопел обиженно. Но младшему агенту сектора «Оперативного реагирования» Отдела «М» было не до обид приятеля. Обходя медлительные бульдозеры, которые вот уже третий день, невзирая на визгливые протесты ящеров-мясоедов, засыпали щебнем глубокую балку, к друзьям приближались принц-герцог и Васку Саад. Покровитель мутантов и старший агент оживленно беседовали. Грохот и поднятая бульдозерами пыль были им нипочем. Ничего они вокруг не замечали. И парочку мутантов не должны были заметить. Но когда поравнялись с ними, сразу остановились, не прерывая, впрочем, разговора Принц-герцог держал под мышкой толстый рулон чертежных синек, на которых — Птицелов это знал — были планы строительства нового поселка. Васку держал на плече длинноствольный пистолет-пулемет.
— А-а! — воскликнул принц-герцог, завидев Птицелова. — Мой юный попутчик! Вот ведь какие дела, сын Сома. Сказал бы кто мне полгода назад, что правительство вспомнит наконец о самых несчастных своих подданных — не поверил бы! А сейчас! Развалины сносят, проклятый овраг засыпают, коллеги проводят всеобщую вакцинацию населения. И это только самое начало!..
— Извините, господин военврач, — проговорил Васку, — но мне нужно сказать несколько слов… вашему юному знакомцу.
Он оттащил Птицелова в сторонку, сунул ему в руки пистолет-пулемет.
— Это еще зачем? — опешил мутант.
— Задание тебе будет, младший агент, — сказал Васку. — Нужно разведать проходы в метрополитен. Есть у меня одна мысль…
— Сделаю, господин старший агент, — откликнулся Птицелов. — Только оружие мне зачем?
— А то ты не знаешь, что в здешнем метро упыри живут.
Мутанты стояли возле зияющего пролома в городской мостовой. Раньше, до Огненного Гриба, здесь был верхний вестибюль станции «Оперный Театр», но от самого вестибюля ничего не осталось, и в наклонный тоннель, где когда-то струились бесконечные лестницы эскалаторов, можно было попасть лишь через эту дыру. Сами эскалаторы давно рассыпались ржавым прахом, но ветер нанес в тоннель огромную кучу земли, прелой листвы и разного мусора. Из пролома тянуло гнилью пополам с запахом псины. На мягком мергеле виднелись свежие отпечатки лап.
Бошку поводил носом, поморщился, оглушительно чихнул.
— Ты как хочешь, Птицелов, — сказал он, — а я в эту упырью дыру не полезу.
Птицелов хмыкнул:
— Струсил что ли, охотничек?
— Струсил не струсил, — уклончиво ответил Бошку, — а почем зря голову класть тоже не хочется.
— Ладно, — отмахнулся Птицелов. — Сиди здесь, я один пойду!
— А может, ну его, этот тоннель? — сказал Бошку. — Тебе какое задание было? Найти проход в метро! Ты и нашел. А лезь-то туда зачем?
— А вдруг дальше ходу нет, — сказал Птицелов. — И получится, что я схалтурил. У нас, у аге… геофизиков так не делается.
Бошку в сердцах махнул корявой ухватистой лапой.
— Э-эх, — вздохнул он. — Был мутант, сделался солдат. Раньше свободно шел, куда хотел, а теперь — только по приказу…
Птицелов не стал спорить. В сущности, дружбан прав.
— Полезу я, — сказал младший агент. — А ты сиди наверху, Бошку. Если до вечера не вернусь, отыщи Васку и сообщи: сгинул мутоша в подземелье. А вернусь, спустишь веревку.
— Да я бы с радостью с тобой полез, — принялся оправдываться Бошку, — да жалко помирать. Новая жизнь начинается. Я, может, женюсь теперь. Вот на Лие твоей и женюсь. Мне все равно, от кого у нее дитё…
Птицелов показал ему кулак.
— Я тебе женюсь!
— Да пошутил я! — усмехнулся друг-мутант. — Я это к тому, если тебя, геошизика, упыри в метро загрызут…
— Все, я пошел, — сказал Птицелов. — Если что, не поминай лихом!
Он спустил ноги в пролом, оттолкнулся, полетел вниз, ухнул в мягкую кучу по пояс. Включил фонарик. Осмотрелся. С потолка свешивались корни деревьев — словно толстые белые щупальца ики-ики, уходили они в безвидную глубь тоннеля.
Пожалуй, при некоторой сноровке и впрямь можно добраться до нижних горизонтов.
— Эй! — донесся сверху голос приятеля. — Как ты там?!
Птицелов задрал голову. Лицо Бошку на светлом фоне пролома казалась лишь смутно различимым пятном, не больше старой монеты.
— Порядок! — отозвался Птицелов.
— Смотри там…
Птицелов промолчал, повозился, выбрался из земляной кучи, пошарил лучом фонаря. Обнаружил узкую, но неплохо утоптанную тропинку. Упыри! Больше некому было тут ее протоптать. Может, сказать Бошку, чтобы кинул конец веревки? Ну уж нет…
Цепляясь за корни, мутант начал спускаться. Поминутно останавливался, прислушиваясь. Шебуршали панцирные крысы, где-то капала вода, чуть слышно посвистывал ветер в жерле тоннеля. Последнее не могло не радовать: просторно ветру — просторно человеку. Настораживало только, что запах упырей становился все гуще, смешивался с запахом тлена. Птицелов поправил портупею с пистолетом-пулеметом за спиной, посмотрел вверх. Пролома уже не было видно. Лишь смутный отсвет лежал на корнях.
Ладно, сказал себе мутант, прорвемся.
Он сделал еще несколько шагов по тропе, как вдруг споткнулся, упал и заскользил на брюхе все быстрее и быстрее. Глаза, нос и рот Птицелова мгновенно оказались забиты какой-то вонючей дрянью. Фонарик, будто живой, вырвался из пальцев, закувыркался, канул в обширную черную яму, бессмысленно кромсая темноту электрическим лучом. Судорожно шаря руками, Птицелов ухватился за первый попавшийся корень. Его развернуло по инерции, ноги повисли в пустоте.
— Массаракш, — прохрипел он, надсадно кашляя и отплевываясь.
В ответ раздался гортанный возглас. Дохнуло чем-то техническим, кто-то крепко ухватил мутанта за шиворот и выволок на ровное место. Горячий шершавый язык прошелся по лицу мутанта, слизывая грязь.
— Я же говорил, что мы еще встретимся, Ловец Птиц, — прорычал упырь.
Ни жив ни мертв смотрел Птицелов в красные угольки звериных глаз.
— 3-зд-др-раствуй, Пс-сой, — выдавил он.
— Добро пожаловать на территорию клана Итрчей! — произнес Псой и тут же спросил: — Зачем пожаловал?
— Начальство приказало, — буркнул Птицелов, и пояснил: — Глава моего клана…
Псой расхохотался. Его дикий хохот, точно безумная птица, заметался под сводом, сверху посыпались комья земли, и один комок довольно чувствительно огрел мутанта по макушке.
— И глава твоего клана собирается пройти по территории моего? — поинтересовался упырь.
— Да, — буркнул мутант.
— Дело ваше, — откликнулся Псой. — Клан людей выбирает свой путь. Клан Итрчей — свой. Если пути кланов пересекутся, кто может сказать, чем закончится эта встреча?
Нетопыри носились над опушкой. Мохнатые, крупные — такие, словно их кто-то специально откармливал. Возмущенные присутствием людей на своей территории, они пищали вопросительно: мол, чего надо? Чего забыли здесь?
Птицелов вертелся с боку на бок, но никак не мог устроиться в спальнике. То камень в бочину упрется, то коряга какая-нибудь. То птица возьмется ухать в ветвях прямо над головой. То Мировой Свет обретет необычную для ночной поры яркость и примется слепить глаза, проникая сквозь зажмуренные веки.
Васку исправно подбрасывал хворост в костерок. Пламя трещало, высоко взлетали невесомые оранжевые искры. По-домашнему шумел над костром закопченный чайник.
Старший агент сидел, укрывшись плащом. В одной руке — дымящаяся кружка, в другой — карабин. Когда затекали ноги, он начинал расхаживать туда и сюда. Ступал Васку с необычайной легкостью и совершенно бесшумно. Из-под натянутого по самые брови кепи поблескивали белки глаз, отражая свечение ночного неба. Бдит старший агент.
И Птицелову было спокойно за свою шкуру. Начал он потихоньку проваливаться в сон. Опять деревеньку свою старую увидел. Опять опустился на колени перед общей могилой, и вновь показалось ему, что земля едва заметно колышется. Тревожно заперхали невидимые во тьме птахи. Быть может, во сне Птицелова, а может — на самом деле. Он поднял голову и тут же ощутил, как запястье стиснул ледяной браслет. Поглядел под ноги и обомлел: из свежей могилы тянулась ручонка и тремя неестественно длинными пальцами крепко держала его за руку. Потом земля раздвинулась, показалась наружу лысенькая шишковатая головка, а за ней — острые плечи, ребристая грудь, рахитичный животик, кривые ножки. Новорожденное дитя улыбнулось Птицелову, подмигнуло желтыми змеиными глазами. И метнулось на четвереньках под сень ночного леса «Ли-и-и-я, — проревел упырь Псой, который, очевидно, поджидал новорожденную во тьме. — Я ту-у-ут!»
Птицелов проснулся. Завозился в спальнике, перевернулся с боку на бок… а потом распластался на земле и замер, прислушиваясь.
Васку с кем-то разговаривал. Вполголоса, озадаченно, даже несколько растерянно — ни разу Птицелов не слышал таких интонаций у язвительного и самоуверенного старшего агента. Васку как будто оправдывался.
— …Твердотопливные ускорители для «семерки» мы прозевали, — говорил он. — Так уж повелось, что тундра не попадала в поле нашего зрения. Горский профессор хитер, но Фешт вовремя раскрыл его авантюру с «Полигоном». Я связался с ДСИ по поводу этой резины и получил ясную инструкцию: ни во что не вмешиваться.
— И как вам перспектива?..
— Не в моей компетенции давать оценку инициативам из области парадоксальной баллистики. В районе Земли Крайних находится обширная кризис-зона, и сила тяжести в геометрическом центре ниже на девять-десять процентов. Быть может, что-то у них получится… Впрочем, не знаю… Не знаю я! Меня больше интересуют ики-ики — пришлось провести поиск на «гондоле»… А «семеркой» мне заниматься не с руки. То, что мне поручили, выполнил — запустил аэростат на границе аномалии с маяком и образцами… И потом — я же ксенобиолог, а не геофизик. Пусть Раулингсон со своей группой занимается аномалией, раз на Поверхность он больше не ходок.
— Интересный, как выясняется, регион — тундра. Кризис-зона, ики-ики, если, конечно, они не выдумка чучуни. Впрочем, глубокое ментоскопирование покажет… Была б моя воля, перебросил бы столичных агентов на север…
Птицелов нащупал рукоять пистолета-пулемета, рывком расстегнул спальник и сел.
Васку действительно был не один. Рядом с ним сидел и пил чай из кружки Птицелова незнакомый человек. Не молодой и не старый, статный, с обильной проседью в коротких волосах — он напоминал офицера в отставке. Носил человек клетчатый комбинезон простого рабочего, и Птицелов в другое время решил бы, что это один из участников гуманитарной миссии. Заблудился или стряслось с ним что-то, он и вышел на костерок Васку.
Вот только незнакомец не выглядел так, будто у него за плечами — ночное приключение. Наплевать ему было на окутанный тьмой лес, а вой блуждающих неподалеку упырей его ничуть не смущал.
Сидит, мусолит губами края кружки и в ус не дует. Озирается с таким видом, будто этот лес и все твари-мутанты, затаившиеся во тьме, принадлежат ему и уже порядком надоели. А работяги-миссионеры, как известно, всего боятся и даже по нужде ходят втроем: один сидит, дуется, двое с ружьями стоят, охраняют. Чтобы ящер-мясоед ногу не оттяпал или чтобы упырь не утащил в логово на потеху прожорливым щенкам.
Да и судя по разговору, который вел незнакомец с Васку, не был гость в клетчатом комбезе человеком случайным.
А вот чужую кружку брать — неосмотрительно. Вдруг ее владелец заразный? Тут все-таки долина Голубой Змеи, а не санаторий «Теплая Лагуна».
— Не спится? — обратился Васку к Птицелову. — Рассвет скоро, пора бы проснуться…
— Это кто? — Птицелов кивнул в сторону «рабочего».
— Мой хороший знакомый, — Васку, как обычно, говорил только правду. — Он поможет нам установить контакт с Колдуном.
Птицелов тут же смекнул, что происходит нечто непредусмотренное планом проведения операции. И этот незнакомец ему решительно не понравился.
— С чего бы? — Птицелов убрал руку с вороненой стали пистолета-пулемета. — А Фешт в курсе? — спросил он, поднимаясь на ноги.
Зазубренное лезвие коснулось кожи чуть пониже уха.
— Стояли звери около двери… — послышалось плотоядное шипение: будто ящер-мясоед подкрался сзади!
Птицелов застыл на полусогнутых ногах. Руки разведены в стороны, глаза выпучены — как у пугала огородного. Он узнал этот язык! Он и в толпе не спутал бы столь нехарактерное для жителя Свободного Отечества произношение!.. А чья-то рука уже потянула из расстегнутой кобуры его оружие. Вот незадача!
— Васку! — Птицелов задохнулся от негодования.
Он не знал, что и подумать. В голову настойчиво лезла одна и та же мысль: предательство! Но зачем?.. Васку Саад! Правая рука Оллу Фешта! Да не может такого быть!
— Вдохни-выдохни, — пробурчал Васку. — Хоть раз поступи как подготовленный агент, а не как тряпка!
— …в них стреляли…
Птицелов понял, что его обставили, как щенка. Кто-то подобрался к нему сзади на расстояние удара, а он — охотник, делинквент и агент — ничего не почуял.
Позор! На всю долину Голубой Змеи позор! На все южные джунгли и Столицу — позор!
Лезвие опустилось к подбородку, сбривая с шеи Птицелова лоскут кожи. Птицелов поморщился: он лихорадочно вспоминал замысловатые приемчики, которым его обучил Васку… Но всякий раз приходил к мысли, что ничего не успеет сделать. Ведь это только в кинеме герой из такого положения может перебросить недруга через плечо и ахнуть об землю. А в действительности попробуй он провести захват… Лезвию потребуется пройти очень короткий путь, чтобы достать артерию.
— Лёва, бога ради! — выкрикнул незнакомец в клетчатом комбинезоне, глядя на Птицелова. — У него — кровь! Уберите штык! Немедленно уберите!
Птицелов услышал шелест выдоха. Лезвие сверкнуло отраженным светом и исчезло. Кто-то легко шагнул вбок, и перед переносицей Птицелова возникло дуло его собственного пистолета-пулемета.
— …они умирали!!! — выпалил похожий на девчонку юнец. — БУМ!
Птицелов невольно моргнул. Юнец показал зубы, поднял оружие дулом вверх, отступил — не по-мужски стройный, тонкорукий, легкий. Бледный и самодовольный.
— Лёва, уйдите в тень!
Юнец тряхнул необыкновенно черными и гладкими для жителя Мира волосами, а потом отступил во мглу, клубящуюся под деревьями.
— А вы, — он поглядел Птицелову в глаза, — не стойте истуканом! Пожалуйте к костру, погрейтесь!
Васку поворошил угли палкой.
— Кто это юное дарование, Геннадий Юрьевич? — спросил он с ухмылкой. — С эдаким расторопным гвардейцем, наверное, и по лесам нашим разгуливать не боязно?
— Стажер… — процедил человек в комбинезоне не без досады. — Он привыкает к насваю, поэтому ведет себя странновато. Не обращайте внимания! Ждет его блистательная карьера, предвижу… В Островной Империи… Что ж, специалисты нам всякие нужны и… всякие важны! — добавил он, глядя в темноту.
— Познакомьтесь, — Васку снова ухмыльнулся, и Птицелов подумал, что никогда прежде Васку не улыбался больше чем два раза подряд. — Это местный специалист по контактам… гм… наш младший научный сотрудник Птицелов.
— О-о-о! — протянул человек в комбинезоне. — Птицелов! Символичное имя!
— А это господин Первый, — Васку указал на своего знакомца. — Отныне операцией командует он.
Птицелов же ломал голову, как выкарабкаться из ситуации. Была некая надежда, что его в очередной раз проверяют, что Саад или Фешт устроили новый экзамен и теперь потешаются втихую, глядя на его терзания.
…Но почему же эти люди говорят правду?..
Эх, врезать бы ногой по костру! Так, чтоб угли ударили Васку в лицо, затем навалиться на Первого, скрутить и использовать в качестве живого щита. А потом уже решать, что делать с юнцом, которому, считай, подарил свое оружие.
Васку Саад почуял недоброе. Черты его лица заострились, а ухмылка мгновенно испарилась.
— Только попробуй, — пригрозил он, перехватывая карабин. — Мне не нужны потери на последнем этапе операции.
— Садитесь же, Птицелов! — прикрикнул на мутанта Первый, точно так же, как прикрикивал на своего стажера. — Если вас обидело, что я кружку взял без спроса, то простите. А вот пистолет, милый мой, у вас было необходимо забрать — тут ничего не поделаешь. Тоже прошу извинить! Вы ведь сначала жмете на курок, а потом уже задумываетесь. Садитесь, не отнимайте у нас время!
— Это где… — Птицелов замялся, подбирая нужный тон, — это в каком же, массаракш, мире людям вместо имен дают номера?
Первый хмыкнул.
— Молодец! Суть ухватываете быстро.
— Мы грязевики, Птицелов, — сказал Васку, раскуривая сигарету. — Какой следующий вопрос? Знает ли об этом Фешт?..
Птицелов рассмеялся. Он поглядел на угли в костре сквозь туманную поволоку, застелившую глаза От костра веяло жаром, но Птицелова знобило.
— Нет! — ответил он, борясь с нервическим смехом. — Следующий вопрос: ках назваецца вашша…
— Птицелов, — Васку поморщился, — твои мысли на лице написаны. Ну-ка, соображай: это не проверка! Будь сейчас проверка, я врезал бы тебе по бритому затылку, ибо ты давно провалился.
— Возьмите себя в руки, Птицелов! — воззвал Первый. — Мы друзья. Давайте, я окачу вашу кружку кипятком и налью вам чая. После этого мы вместе подумаем, как сделать так, чтобы людей Мира больше не похищали страхолюдины из других миров. Или вы не верите, что грязевики работают во благо вам подобных?
— Верит-верит, — пробурчал Васку. — Он правду от неправды отличает получше некоторых ментоскопов в Отделе. Правильно я говорю, младший агент?
— Не знаю, — выдавил из себя Птицелов. — Грязевиков трудно понять. Вроде говорите правду, а на самом деле оказывается…
— Ага! — Васку желчно рассмеялся.
— А кто это вообще придумал, Диего? Грязевики… — Первый словно попробовал слово на вкус. — Звучит не очень приятно!
— Работал в Отделе «М» толмачом бывший турбиностроитель с севера — головастый, гад. Самородок! — Васку затянулся сигареткой, прищурился, вспоминая. — Он первый и обосновал, почему некоторых иномирян не отличить от обычных граждан и в каких целях они используют свою похожесть. А потом его Странник на чаепитие позвал, и дело с концом… в Отдел парнишка не вернулся.
— Не из наших? — Первый наклонил голову на бок.
— Нет, что вы! — Васку бросил окурок в костер. — Я же говорю, самородок. Местный, значит.
— А Рудольф что сказал?..
Грязевики! Птицелов усилием воли подавил в себе панику. Действительно — грязевики!
И что теперь делать?
Он обхватил плечи руками, наклонился над углями.
Грязевики болтали о своем. Они вели себя непринужденно и почти беспечно. Так, будто бы были здесь хозяевами. Будто век жили в радиоактивном лесу под фосфоресцирующем небом. Будто каждый день засыпали и просыпались под вой упырей.
А он столько шел, чтобы разобраться. Добиться справедливости. Вернуть Миру равновесие.
Когда-то он был полудиким мутантом, которого угораздило наблюдать появление «железной птицы» — массаракш-корабля грязевика. Потом он был охотником, добытчиком и защитником. Но недолго. Та, кого он оберегал, оказалась в плену у иномирян. Не у грязевиков — у других, не похожих на жителей Мира… Он носил комбез делинквента и кулаками отвоевывал себе нары. Потом он стал жителем Столицы с паспортом и своим углом в общежитии. С работой в оч-чень важном заведении и двумя костюмами. Все это для того, чтобы оказаться с иномирянами нос к носу. И вот двое из них сидят перед ним. Впору разочароваться.
Одним иномирянином оказался Васку Саад — с ним Птицелов проработал бок о бок немало дней. Мерзкий, язвительный тип. Очень сильный, несмотря на болезненную худобу, гений рукопашного боя. Но ничего больше! От Васку Саада всегда разило после тренировки, он пил пилюли от разлития желчи, брал в буфете обеды в долг, сам штопал дырки на пиджаке, которые регулярно прожигал сигаретой.
Второй — работяга в клетчатом комбинезоне. Разве что лицо не испитое, как у здешних строителей, а свежее, здоровое. Но тоже — ничего необычного. Такого встретишь в автобусе, в очереди, на эскалаторе в метро… Толкнешь, наступишь на ногу… обругаешь, если толкнет или наступит на ногу он. И… ничего больше.
Такие же, как все…
Наверное, он тоже стал богом. Или все в этом Мире — боги? А он только-только осознал свое место?..
— Чего задумался, агент? — Васку снова ухмыльнулся. — Не ожидал, что с грязевиками придется чаи гонять?
А Первый поглядел на Птицелова и сказал тихо:
— Он разочарован, Диего.
— Еще бы! — фыркнул Васку. — С упырями жить — по-упыриному когти точить. Разочаруешься…
Он не договорил. Встрепенулся. Поспешно поднялся на ноги, вытянул шею, вглядываясь во тьму.
Можно подумать, будто «старший агент» был способен видеть в темноте…
Они появились бесшумно. Просочились сквозь заросли лещины, как два призрака, и не зашуршала листва, не треснула под ногами сухая ветка. Только шарахнулись в стороны, истошно пища, нетопыри.
Мужчина и женщина. Одинаковые дорожные плащи расстегнуты, полы колышутся от ветерка. Высокие ботинки со шнуровкой мокры от утренней росы.
Птицелов подпрыгнул, словно его ужалил мутант-скорпион из южных джунглей. На какой-то миг ему отчаянно захотелось броситься через опушку в лес — подальше от этих двоих… ведь их здесь просто не могло быть! Порождения радиоактивного леса, марева Стеклянной Плеши! Сейчас-сейчас Мировой Свет обретет дневную яркость, и они растают! Они… Друг, который умер у него на руках. И женщина, оставшаяся на противоположном конце континента!
Но штаб-врач Таан был жив и даже оброс жирком. Гладковыбритые щеки лоснились, в глазах блестели задорные искорки. Он поднял руки, точно собирался обнять Птицелова.
А Малва была… Была совсем не такой, как прежде. Строгая и подтянутая. Глаза спокойные и… умные? Волосы собраны в тугой хвост. Глядит неласково, точно не его «мутантика» носит под сердцем.
Птицелов сделал шаг навстречу. Нелегко ему дался этот шаг. Будто с края обрыва ступил. И летит теперь, упиваясь свистом ветра…
Летит — навстречу массаракшу. Понимая, что обратного пути в привычный мир для него уже нет.
— Им ты поверишь наверняка, Птицелов, — сказал Первый.
Стажер Лева вышел из своего укрытия. Поприветствовал пришедших взмахом руки, в которой был зажат пистолет незнакомой Птицелову модели.
— Меня зовут Айзек Раулингсон, — сказал штаб-врач Таан. — Я — контактер-наблюдатель, выполнял миссию в Приграничье. Занимался перемещенными лицами, обладающими положительными мутациями. Такими людьми, как ты, друг мой. Пока однажды не произошел досадный инцидент, свидетелем которого ты стал. Не гляди на меня так — не умер я, брат. Меня вылечили. Хотя, скажу тебе честно, еще не до конца. Еще поваляться бы мне на койке. Но труба зовет, и тут ничего не поделаешь.
— Я — Марта Крайски, инспектор Комиссии по контактам, — сказала Малва. — Я должна была вести наблюдение за санаторием «Теплая Лагуна». Ты помог мне туда попасть… — затем она нахмурилась. — О ребенке не думай. Не было никакого ребенка — забудь! И быть не могло.
— Но… но…
Птицелов не знал, что ему делать. Она обманывала! Хотя знала, что Птицелова обмануть нельзя! Но ребенка у нее действительно больше не было. Куда же он, «мутантик», мог деться?
Весь его мир рушился на глазах. Хотелось шагнуть в костер, ибо жар пламени казался единственной реальной вещью на этой опушке.
— Меня зовут Диего Эспада, я — сотрудник СГБ, хотя это тебе ни о чем не говорит, — сказал Васку Саад. — Бить тебя по почкам, обзывать, заламывать на тренировках руки мне никогда особенно не нравилось — такова моя работа. Хотя в этом что-то было! — он рассмеялся, и морщины на его угрюмом лице разгладились. Язвительная маска слезла, облупилась, точно старая краска; под ней оказалось лицо совершенно другого человека доброжелательного, интеллигентного.
Эх, господин старший агент! Тебе на театральной сцене выступать! Или в кинеме…
— Меня зовут Геннадий Комов, — Первый неторопливо встал, подошел к Птицелову. — И, как сказал Диего, с этого момента операцией руковожу я.
— К-какой операцией? — прошептал Птицелов.
— Нам всем пришлось бросить свои задания и отправиться в долину Голубой Змеи… — сказала Малва.
Нет, не Малва. Марта Крайски. Ну и имена у этих грязевиков… Как же, интересно, называется их проклятая планета?
— …Поскольку эта операция имеет первоочередное значение. Колдун не менее интересен нам, чем вашему Отделу «М».
— Мы тоже ловим «железных птиц», Птицелов, — улыбнулся Раулингсон.
— А еще… мы хотели бы поближе познакомиться с твоим другом — упырем Псоем, — продолжил Комов. — И подружиться с ним. Как думаешь, получится?
— Нет, — ответил Птицелов. — Псой вам кишки размотает.
— А мы все равно попробуем. Имеется у нас сахарная косточка для его собачат…
«Добрый боженька! Тебе молилась моя мама! Ты пощадил меня и провел невредимым через все опасности Мира! Не отвернись сейчас, не оставь раба твоего, рожденного мутантом!»
Она была реальна.
Птицелов несколько раз протягивал руку и сжимал Малве плечо. Марте…
Марта, что ты сделала с нашим «мутантиком», негодница?
Она не отвечала, она отбрасывала его руку. Разговаривала только с другими грязевиками. Его в упор не замечала.
Марта… Холодное имя. Неприветливое. Чужое.
Перед глазами все плывет. Я схожу с ума. Добрый боженька!..
Имперские барельефы на стенах вестибюля метро. Дородные женщины в платочках собирают урожай. Строители возводят дворцы до небес. Солдаты маршируют. Их лица мужественны и честны — они еще не превратились в радиоактивный пепел. Сотни бомб не успели упасть на цветущие земли.
Мертвецы! Кругом мертвецы! Мертвецы взирают со стен…
А под ногами хрустят кости. Черепа детей, черепа взрослых — скольких же мутантов оприходовали упыри?! Клочья серой шерсти носит сквозняком над курганами из битой штукатурки. Колоны снизу пожелтели от частых меток.
Здесь суверенные владения упырей. И люди попадали в это метро только для того, чтобы стать пищей.
Жуткое место! Запах псины и тлена. Добрый боженька!.. Лица на барельефах замараны кровью. Милосердный боженька! Чересчур много свалилось на несчастного мутанта! Бежать надо… К Мировому Свету, пока недалеко ушли от поверхности. Бежать, массаракш, ведь иномиряне, массаракш, кругом — иномиряне!
— Хватай его, Диего!
— Стой!
— Спрячь скорчер, Лева! Не смей палить, щенок!
— Бей, Марта! Бей сильнее! Так! Ничего, он крепкий. Не сломается!
…Птицелов лежал, уткнувшись лицом в груду обглоданных костей. Малва держала его за плечи, Васку что-то быстро говорил на языке грязевиков. Птицелов не понимал ни слова. Как же, в сущности, он мало знал об этих коварных созданиях, притворяющихся людьми!
Васку сделал ему укол. Воткнул иглу в зад через одежду, с силой вдавил поршень шприца. И Птицелов глухо завыл, выгибаясь всем телом.
Эхо заметалось по тоннелям и коридорам. Заставило дрожать свод вестибюля, а потом переросло в рев звериного полчища.
Сотни лап вспахали когтями наносы из бетонной крошки. Сотни глаз вспыхнули во тьме, отражая скудный свет.
Малва отпустила Птицелова. Встала, отряхнула ладони и спряталась за спиной у Васку. Господин «старший агент» прижал к плечу приклад карабина. Он поглядел в просвет одного коридора, потом повернулся, как танковая башня, заглянул в следующий проход.
Следом за Мартой поднялся Птицелов. Хоть ноги и руки его будто бы превратились в студень, но паника отступила, не оставив и следа. Птицелову даже стало любопытно, чем все закончится, и немножечко смешно.
А упыри уже заполонили вестибюль. Из-за тяжелого звериного духа стало нечем дышать. И впору было не смеяться, а рыдать, стенать и умолять о пощаде. Но грязевики и бровью не повели — встали спина к спине, закрыли собой Малву и Птицелова. Чего-чего, а мужества иномирянам было не занимать.
Комов что-то сказал своему стажеру. Лева бросил в ответ короткую фразу и похлопал по изъятому у Птицелова пистолету-пулемету. У самого Комова, очевидно, оружия не было.
Упыри знали, что такое винтовки и пистолеты. Они не стали атаковать в лоб. Они принялись кружить вокруг пришельцев, постепенно сжимая кольцо. Они высматривали пылающими глазами уязвимые места у вооруженных грязевиков и примерялись, как бы половчее расправиться с безоружными. Чтобы запомнилось: к ним, упырям, редко заглядывают гости.
— Зови вожака, Птицелов! — приказал Комов. — Я знаю, у них должен быть вожак.
Птицелов замялся. Он смотрел на серые мохнатые спины, на опущенные головы и грязные хвосты. Он понимал, когда кольцо сомкнется, иномирян не спасет оружие и сверхчеловеческая сила. Если он промолчит, останки пятерых иномирян смешаются с останками мутантов.
Пятеро грязевиков и один житель Мира. Справедливый размен. Необидный…
— Зови! — Малва пихнула его в бок. — Чего застыл, мутоша?
Птицелов протянул руку, отодвинул Комова и Васку. Вышел из-за спин грязевиков.
— Псо-о-ой! — заорал он, сложив ладони рупором. — Где ты? Псо-о-ой!
Огромный упырь прыгнул ему навстречу. Пасть, способная в два счета перекусить Птицелову шею, была приоткрыта, от языка шел пар.
В следующий миг стажер Лева схватил Птицелова за ворот и оттащил назад. К Псою шагнул Комов. Упырь вытянул шею и оскалился.
— Я пришел к тебе со своим кланом, — Комов опустился на корточки так, чтоб его лицо было на одном уровне с мордой Псоя. — Здесь есть Вожак, Охотник, Травник, Самка, Щенок и Пленник. Клан мал, и ты не покроешь себя славой, если погубишь его.
Текли мгновения, но Псой не нападал, хотя и продолжал скалиться.
— Мы пройдем через твою территорию, — сказал Комов. — Но она нам не нужна, потому что большая. А у нас есть своя — маленькая. Вспомни, как Мак Сим отпустил тебя и охотников с миром. И верни долг.
Псой мотнул головой.
— С вами нет… Маххх Сима… — пророкотал он. Потом морщины на его морде разгладились, черные мясистые губы наползли на клыки. — А пусть… щенки… позабавятся…
В тот же миг рядом с Псоем появился молодой упырь. Он прошелся туда и сюда, присматриваясь к грязевикам. Под гладкой шерстью перекатывались литые мускулы. Затем щенок зевнул, продемонстрировав всем угольно-черное небо — верный признак лютого зверя.
Птицелов так и не понял, дал ли Комов стажеру какой-то знак, или тот по собственной воле стащил с себя куртку, выронил на пол оружие и кинулся вперед.
Псой чуть слышно заворчал и отпрыгнул в сторону.
Молодой упырь боднул стажера лобастой головой и легко подбросил его в воздух. А когда Лева упал на спину, навалился на него сверху, собираясь сорвать с грязевика лицо медвежьим поцелуем.
Но потом что-то случилось. Щенок взвизгнул. Поднял голову, посмотрел на Псоя в очевидном замешательстве. Псой фыркнул, потрусил вперед, намереваясь рассмотреть, что же произошло? Остальные упыри тоже перестали выписывать круги, остановились и загалдели.
Псой поднял уши и склонил голову набок.
— Он… что?.. — пролаял изумленно. — Выкусывает Щекну блох?..
Тоннель обрывался. Рельсы ржавыми языками свешивались в яму, где громоздился смутно различимый остов пассажирского состава. Лучи фонарей высветили продолжение тоннеля в противоположной стене. До нее было метров двадцать. Не перепрыгнуть. Даже со сверхспособностями грязевиков, которые они не раз демонстрировали во время перехода по длинным запутанным штрекам бывшего метрополитена, — не перепрыгнуть. Уверенные в себе иномиряне слегка растерялись.
Комов с отсутствующим видом щелкал по клавишам миниатюрного счетно-решающего устройства. Лева, сдвинув кислородную маску на лоб, болтал с молодым упырем Щекном. Птицелов только дивился: когда юный грязевик успел так наблатыкаться в зверином наречии? Больше длинноволосому болтать было не с кем, остальные упыри два часа назад без всякой видимой причины перестали сопровождать «клан людей», беззвучно канув во тьму бокового штрека. Малва-Марта изучала электронную карту-схему метро. Фонарик на ее шлеме сиял, как… Птицелов опробовал свежее для себя сравнение… Ссвес-сды!
Васку с Тааном, то бишь Эспада с Раулингсоном, сидели на краю пропасти и вполголоса что-то обсуждали. Птицелов прислушался, но почти ничего не понял. Это был один из множества диалектов языка грязевиков.
— Фонит изрядно, — проговорил Эспада. — Прямое попадание, как пить дать… Неудивительно, что данные навигатора в этой части схемы особенно невнятны…
— Мы выдержим, — ответил Раулингсон. — А вот мутанту нашему придется лошадиную дозу антидота вколоть…
— Ничего, дома подлечат, — пробормотал «старший агент». — И потом, он такой же мутант, как и ты, Айзек… Завлаб наш в Отделе «М» поделился: Птицелов, оказывается, прямой потомок герцога Хаззалгского!
— Это который Крепостью командовал?
— Он самый… Супруга его жила при гарнизоне. Был у покойного герцога такой бзик: семья офицера должна разделять с ним тяготы службы… Видимо, приемные родители-мутанты нашли Птицелова в бомбоубежище Крепости.
— Надо же… — «штаб-врач» усмехнулся. — Судьба мифологического персонажа, а не южного выродка… Кстати, в таком случае ему должно быть сейчас лет двадцать пять, а не семнадцать…
— Двадцать три, — уточнил Эспада, — но есть любопытный нюанс. Наш завлаб назвал его «биохронизмом»… Хороший термин, ты не находишь?
— Пожалуй, — согласился Раулингсон. — И в чем же заключается сей биохронизм?
— Завлаб, разумеется, ничего не понял, — продолжал Эспада. — Да и откуда ему было знать о замедлении жизненных процессов при межпространственном переходе.
— Ого! — воскликнул Раулингсон. — Воздействие кризис-зоны?
— Скорее всего, — кивнул Эспада. — И судя по его ментограммам — той самой, куда мы направляемся.
— Норушкин карьер? Понимаю, — проговорил «штаб-врач». — Кстати, мы отвлеклись… Пора решить, как мы попадем на ту сторону…
И он ткнул лучом ручного фонаря во тьму радиоактивной ямы.
— Я тут кое-что подсчитал, — сказал Комов. — Если разделимся на две группы, переправа не займет много времени.
— Состав групп? — поинтересовался Эспада.
— Мы с Айзеком провешиваем переправу, берем с собой Птицелова и перебираемся на ту сторону. — Он кивнул в сторону ямы. — Ты, Марта и Лева с упырем…
— Киноидом, — пробормотал Раулингсон.
— Киноидом? — согласился Комов. — Хорошее название для этих милых зверюшек. Научное.
— Да уж получше, чем упырь, — пробормотал Эспада.
— Итак, — продолжал Комов, — вышеназванные участники экспедиции, включая киноида, возвращаются к обходному штреку. Марта, обходной чист?
— Сигнал не слишком устойчивый, — пробормотала женщина. — Многовато радиоактивной грязи, но интравизор показывает, что северо-западный тоннель свободен от завалов…
«Итрависсорр», повторил про себя новое слово Птицелов.
— Я не пойму, Геннадий, почему мы не можем пойти по обходному штреку все вместе? — сказал Эспада. — Или вместе переправиться здесь?
— Можем, — отозвался Комов, — но в этом случае на точку мы выйдем лишь к ночи. Потеряем время. А если разделимся, основная группа будет на месте уже через пару часов. По крайней мере, успеем разбить лагерь и установить детекторы… Подвесная переправа же пригодна только для тех, у кого есть руки.
И он показал на юного киноида, задумчиво выкусывающего блох — видимо, недовыкусанных Левой.
— Разумно, — поддержал Раулингсон.
— Если других вопросов и предложений нет, приступаем к выполнению моего плана, — резюмировал Комов. — Связь между группами через нуль-с.
Эспада, Марта и Лева поднялись, надели рюкзаки. Не тратя времени на рукопожатия и прочие церемонии, канули во тьму штрека. Молодой упырь поводил лобастой башкой, будто в сомнении, но тоннель донес до него серию щелчков и гуканий, и Щекн поспешил на призыв. Цокот когтей по заплесневелым шпалам затих вдали.
Комов кивнул Раулингсону. Тот достал из рюкзака устройство, похожее на ружье с толстым коротким стволом и револьверной обоймой. Прижал приклад к плечу, прицелился немного выше противоположного входа в тоннель. Нажал на курок. Грохот выстрела больно ударил по ушам. Посыпалась каменная крошка, жерло тоннеля заволокло пылью. Что-то засвистело и звонко с оттяжкой вонзилось в бетон на другой стороне ямы.
— Кажется, получилось, — проговорил Раулингсон. — Геннадий, проверь, пожалуйста.
Птицелов присмотрелся. От «ружья» грязевика к противоположной стене тянулась тонкая блестящая нить. Комов ухватился за нее, подергал.
— Прочно, — сказал он. — Давай второй!
Раулингсон снова припал к своему ружью.
Опять выстрел. На этот раз Птицелов успел зажать уши. И зажмуриться.
— Готово! — сказал грязевик.
Птицелов открыл глаза.
Раулингсон прикрепил к потолку тоннеля блок, перебросил через него трос. Тем временем Комов прицепил к тросу страховочную амуницию.
— Я пойду первым, — сказал он. — Потом переправим рюкзаки. После них пойдет Птицелов.
Младший агент и глазом не успел моргнуть, как господин Первый облачился в страховку и, быстро перебирая трос руками, оказался на той стороне ямы. «Штаб-врач», не теряя времени, прицепил рюкзаки, крикнул Комову. Вскоре и рюкзаки были переправлены. Настала очередь Птицелова.
— Не сдрейфишь? — поинтересовался лже-Таан.
Птицелов в ответ сплюнул под ноги. Раулингсон потрепал его по спине и помог разобраться в путанице страховочных ремней.
— Принимай, Геннадий! — крикнул «штаб-врач».
Сделав несколько шагов, Птицелов потерял опору. Повис в черной пустоте, среди которой «звездой» горел фонарь Комова. Страха Птицелов не испытывал, ощущения его были несколько другими. Он вдруг представил, что висит в том самом невообразимом пространстве, что заключает в себе Серебряную Дорогу и другие миры. Один-одинешенек, забытый всеми. А может быть, напротив, все люди, сколько их есть в Мире, думают сейчас о нем, плывущем в холодной пустоте, напряженно прислушиваются к радиоприемникам, не отходят от телевизоров, сметают с лотков свежие выпуски газет — ждут новостей о нем, Птицелове, сыне Сома. О нем и о его подвиге. Отечество слышит, Отечество знает…
— Заснул, что ли? — спросил Комов, втаскивая Птицелова в тоннель.
Тот и впрямь будто впал в дрему. Из этого полусна вытаращился на господина Первого, будто бы в первый раз увидел. Комов был с головы до ног перепачкан сажей, отчего выглядел мерзостно и даже зловеще…
— A-а, понятно, — пробормотал Первый.
Он надвинул на лицо Птицелова кислородную маску и нажал на впускной клапан. Свежая струя ударила младшему агенту в ноздри и мгновенно привела в чувство. Птицелов благодарно замычал. Комов похлопал его по плечу и принялся перетаскивать Раулингсона.
Никогда я к этому не привыкну, подумал Птицелов. Невозможно привыкнуть, что существа, которые выглядят как люди, разговаривают, ведут себя как люди, на самом деле вовсе не люди. Нелюди! А может, все это вранье — насчет множества мировых шаров? Старик Поррумоварруи искренне заблуждается, находясь в плену суеверий своего племени. А остальные? Остальные обмануты грязевиками. Существами, рожденными из грязи. Точнее — пришедшими из бесконечной тверди, окружающей крохотный пузырек Мира! Тесно им там, страшно, вот и лезут на Мировой Свет…
В тоннеле стало светлее. К ним присоединился Раулингсон со своими фонарями.
— Вперед, — сказал Комов, подогнав лямки рюкзака.
— А переправа? — спросил «штаб-врач».
— Оставим, — отозвался Первый. — Некогда нам с нею возиться.
И не оглядываясь, пошел вперед. Лже-Таан взвалил на плечи рюкзак, легонько подтолкнул Птицелова в спину.
— Ну что встал как вкопанный? — пробормотал грязевик. — Первый приказал вперед, значит, вперед.
— А руки за спину завести не требуется, господин штаб-врач? — поинтересовался Птицелов.
— Что-что? — переспросил Раулингсон.
— Ладно, проехали, — буркнул Птицелов и зашагал вперед.
Как и приказано.
После двенадцати с гаком часов, проведенных в бывшем метрополитене, заваленном человеческими костяками, пометом нетопырей, панцирных крыс и упырей-киноидов, особенно остро ощущаешь, как сладок воздух надземного мира. Нет, что ни говори, а техника у грязевиков первоклассная. Если бы не их портативные кислородные приборы, Птицелов бы и пару часов не продержался в этом могильнике. И без того ему хватит кошмарных снов до конца жизни. Одно дело, когда роешься в городских развалинах в поисках чего-нибудь полезного и порой натыкаешься на останки застигнутых ядерным взрывом горожан, другое — когда видишь эти самые останки десятками тысяч.
Метро надежное убежище, если нужно укрыться от радиоактивного дождя. В Столице, во время воздушных тревог, в просторные, щедро освещенные залы метрополитена спокойно спускаются все, кто не приписан к специальным бункерам. Но во время глобальной ядерной войны метро превращается в смертоносную ловушку. Птицелов как-то прочел довоенный роман, автор которого живописал эдакий подземный мирок, почти идиллический, где, мужественно преодолевая трудности, обитают счастливцы, выжившие во время атомной катастрофы. Интересно, где смертушка настигла этого борзописца? Не исключено, что в метрополитене. Среди стона, молитв и проклятий, посылаемых к бетонированным небесам. Среди десятков, а то и сотен тысяч людей, умирающих в просторном каменном мешке, где погас свет и отказала принудительная вентиляция, а выходы завалены обломками городских зданий…
Птицелов покосился на грязевиков. Комов и Раулингсон вели себя так, словно и не проблуждали половину суток в затхлом подземелье. Вместо того чтобы как можно быстрее покинуть узкое урочище, куда вывел их штрек метрополитена, они спокойно принялись снимать с себя пластиковые комбинезоны. А потом — сворачивать и складывать их в особый контейнер, на корпусе которого перемигивались зеленый и оранжевый огоньки. «Штаб-врач» назвал этот процесс утилизацией. Комбинезоны были тонкими, но прочными. Птицелову тоже такой достался, и он уже подумывал над тем, чтобы заныкать одежку, но не тут-то было.
— А ты чего ждешь? — спросил его лже-Таан. — Снимай! Незачем на себе грязь активную таскать.
Младший агент сообразил, что дело не только в радиоактивном загрязнении — иномирянам не хотелось отдавать в руки аборигена ничего своего.
Сами небось тоннами вывозят наше добро, подумал Птицелов с неприязнью. Набивают трюмы своих массаракш-кораблей картинами, статуями всякими… Растаскивают по домам и музеям…
Раулингсон заглянул ему в глаза. Усмехнулся проницательно. Птицелов поспешно содрал с себя комбез, бросил ему под ноги.
— Спутник показывает характерную для гуманоидов биотермическую активность в километре к западу, — пробормотал Комов, не отрывая взгляда от электронного навигатора.
— Наши? — спросил «штаб-врач».
Первый покачал головой.
— Гуманоидов только двое, — сказал он. — И они в состоянии относительного покоя…
Колдун, понял Птицелов. И Лия!
— Ну так что, Гена, идем? — спросил Раулингсон.
— Да, да, Айзек… — пробормотал Комов. — Сейчас… Я вот только не пойму… Спутник зафиксировал еще один объект. Биотермическая активность почти нулевая… Хм, некий объект, довольно крупный, движется нам навстречу…
— Машина? — поинтересовался Раулингсон.
— Что-то вроде… — отозвался Первый. — Сигнал слабый… Спутник скоро скроется за горизонтом… Дает только относительные размеры и скорость передвижения… Немного быстрее пешехода…
— Темный Лесоруб! — выпалил Птицелов.
Комов воззрился на него с изумлением.
— Что еще за… — проговорил он.
— Кажется, я понял, Геннадий, — встрял лже-Таан. — Это было в его ментограмме… Эпизод «Норушкин карьер».
— Вспомнил, — отозвался Первый. — Предположительно антропоморфный автомат Странников.
— Он самый, — подтвердил Раулингсон.
— Очень интересно! — оживился Комов.
Будет вам щас интересно, мысленно позлорадствовал младший агент. Отняли у меня пукалку, а своей у вас нету. Пукалки у вашего придурошного Левы остались и у Васку-Эспады… А где ваши Лева и Эспада, ау-у!..
Но охота злорадствовать у Птицелова пропала сразу, как только путь им преградила, отсвечивая вороненым туловом, Смерть-с-Топором.
— Ого! — сказал Комов. — Здоровенная дурында…
Раулингсон выхватил портативную кинокамеру, припал к видеоискателю. Лесоруб бесшумным скользящим движением приблизился к ним на расстояние шага. Своего шага. Навис над людьми. Взметнулся топор. Крак! — вонзился он в скальный останец, как раз в том месте, где мгновение назад стоял Комов.
— Черт, — прорычал Первый. — Не люблю агрессивных автоматов…
Лесоруб вытащил топор из скалы, развернулся на месте и едва не сшиб подвернувшегося под ноги Птицелова.
— Держись от него подальше! — крикнул младшему агенту грязевик.
Птицелов и рад бы, но в узком урочище не особенно разбежишься. Если только обратно в штрек?
— Давай туда! — приказал проницательный Комов.
В это время Лесоруб тщетно пытался достать топором Раулингсона, который кузнечиком скакал со своей камерой. Летели искры, каменная крошка стояла облаком, столбообразные скалы падали, как подрубленные деревья. При этом на лезвии чудо-топора — ни царапины.
Младший агент не стал испытывать судьбу, кинулся обратно к штреку. Но не сделал и нескольких шагов.
Сначала его обдало волной знакомых запахов — псины, тлена и чего-то неуловимо технического. Потом прямо на опешившего Птицелова выскочили упыри-киноиды. Самая жуткая и клыкастая их разновидность. Младший агент едва успел отпрянуть в сторону. При этом он споткнулся и опрокинулся на спину. Киноиды перемахивали через него и сразу кидались в бой. Страха эти чудовища не ведали. Они вцеплялись Лесорубу в тонкие лодыжки, вспрыгивали на грудь, старались добраться до горла. Однако даже сабельные их клыки не могли причинить «антропоморфному автомату» сколько-нибудь существенного вреда. А вот он упырям-киноидам — мог. К каменной крошке примешались кровавые ошметки. Птицелов не успел еще подняться, когда к его ногам подкатилась отрубленная голова саблезубого упыря.
Бой был неравным, но звери не сдавались. Как ни странно, им удалось все-таки уязвить Темного Лесоруба. Из основания его шеи вылезла гофрированная трубка, из которой струился то ли газ, то ли пар. Безглазая голова поворачивалась теперь рывками, но на боеспособность автомата Странников это не повлияло. Главное, что удалось сделать киноидам, — отвлечь Лесоруба от людей.
Комов спокойно стоял в сторонке, наблюдая за титанической битвой. А Раулингсон тщательно фиксировал ее на пленку. Спокойствие грязевиков подействовало на Птицелова, как ушат ледяной воды. Он понял, что антропоморфный автомат Странников вовсе не противостоит грязевикам: они на одной стороне, а он, южный выродок Птицелов, сын Сома, и отважные упыри — на другой. И так будет всегда!
Зарычав, почти как упырь, Птицелов схватил первую попавшуюся каменюку, пока не зная, в кого ее метнуть: в Лесоруба или в ближайшего грязевика.
— Стояли звери около двери, — пробормотал у него за спиной до отвращения знакомый голос. — А ну-ка, оборванец, замри!
Птицелов невольно подчинился. В плечо ему уткнулись острые мальчишечьи локти. Юный грязевик выставил из-за уха младшего агента длинный ствол диковинного оружия, которое Эспада-Саад называл «скорчером».
— Шелохнешься, — прошептал Лева в Птицеловово ухо, — башку отстрелю… Зажмурься!
Птицелов снова подчинился. Он чувствовал, что этому длинноволосому пацану нельзя не подчиниться. Это не Раулингсон и не Эспада — убьет не задумываясь. Недаром Комов прочит его в Островную Империю!
— Вот и умница, — проговорил Лева и нажал на гашетку.
Скорчер выплюнул красно-лиловую молнию, и окрестности огласил короткий, но яростный гром. Птицелова будто кувалдой по голове огрели, лишь с огромным трудом удержался он на ногах. Волосы на его голове встали дыбом, а в глазах еще долго плясали лиловые силуэты.
Вороненый корпус Лесоруба лопнул, тонкие ноги подломились. Вращаясь, словно пропеллер, отлетел далеко в сторону топор, а голова свечою вонзилась в зенит.
…Придя в себя, Птицелов с удивлением осознал, что не оглох и не ослеп. Что кто-то заботливо усадил его на рюкзак и сунул в руку флягу. И что народу в урочище прибавилось: возле обломков поверженного Темного Лесоруба топчутся Диего Эспада и Марта Крайски, а Раулингсон показывает им какой-то полый цилиндр с асимметрично расположенными отверстиями, из которых торчат иголки ослепительно-голубого света. Очень знакомая штуковина, где-то он, Птицелов, ее уже видел… А еще он услышал, как Комов отчитывает Леву за самоуправство. Тот стоит, набычившись, занавесив лицо черными немытыми патлами; к его ногам жмутся уцелевшие в схватке с автоматом Странников упыри, и чуть в отдалении с обиженной мордой восседает на собственном хвосте киноид Щекн — достойный отпрыск главы клана Итрчей.
Ревнует, подумал Птицелов, прикладываясь к фляге.
Краснуха обожгла ему глотку, но мигом примирила с действительностью.
— Рано или поздно вы должны были прийти ко мне, — пропищала птаха-слепыш, поудобнее устраиваясь на плече Колдуна.
В тесной карстовой пещере было темно. Масляная лампада, подвешенная на вбитый в ракушечник крюк, освещала разве что самое себя. Но, как ни странно, Птицелов отчетливо видел хозяина, будто бы озаренного каким-то внутренним светом.
Колдун сидел, подогнув под себя ноги, на тростниковой циновке. Короткие руки его покоились на животе. Змеиные глаза строго смотрели на собеседника. Комов расположился напротив в точно такой же позе, но при этом чувствовал он себя совершенно непринужденно, словно беседовал не с существом из иного Мира, а с Эспадой или, скажем, Раулингсоном. Птицелову оставалось только позавидовать безмятежности господина Первого. Сам он чувствовал себя как на угольях. Больше всего ему хотелось встать и убежать. Отыскать Лию, которая бродила где-то, несмотря на быстро сгущающиеся сумерки. Где она, Птицелов спросить у хозяина пещеры почему-то не решался. Словно запрещало что-то.
Да и не интересен он Колдуну. А уйти нельзя, Птицелов остро почувствовал это. Ведь сейчас будет сказано что-то важное. Может быть, самое важное из того, что ему довелось услышать за этот насыщенный событиями год.
— Мак Сим был первым, — продолжал чревовещать Колдун. — А там, где появился один, обязательно появятся и другие. Но вы — не он. Вы не такой, как он. Мак Сима мучил конфликт совести и долга, а в вас я этого конфликта не ощущаю. Вы живете в мире с самим собой и со всем множеством Мировых Светов. Это прекрасно…
Что же тут такого прекрасного? — подумал Птицелов ожесточенно. Грязевик в мире с самим собой, потому что чувствует себя владыкой всех этих бесчисленных Мировых Светов…
— Когда я отправлял Птицелова в Столицу, — бормотала птаха, — я полагал, что там он встретит Мака Сима, но вышло даже лучше, чем я рассчитывал. В конце концов, Мак Сим выполнил свою задачу, нарушил равновесие Мира, но кто-то должен вернуть ему устойчивость…
Помнится, ты утверждал, что это сделаю я, — продолжал мысленный диалог с Колдуном Птицелов. Хотя какой из меня возвращатель устойчивости?.. восстановитель равновесия?.. Я всего лишь жалкий южный выродок, мутант шестипалый…
— Я рад, что теперь дело равновесия в надежных руках, — сказал Колдун. — Но я заболтался. У вас, уважаемый Геннадий, вероятно, есть ко мне вопросы.
— Вы правы, — отозвался Комов профессорским тоном. Птицелову на миг почудилось: в этой темной пещере, загаженной пометом нетопырей, вдруг каким-то образом очутился столичный горец, государственный советник первого ранга профессор Поррумоварруи. — Вопросов много, уважаемый Колдун. И я, признаюсь, рассчитываю на вашу искренность.
— Мне нечего скрывать, — пророкотал Колдун.
— Благодарю, — сказал Комов. — Мой первый вопрос: вы уроженец Саракша?
Вот так сразу! — неподдельно восхитился Птицелов. Железная хватка у этого грязевика!
— И да, и нет, — ответил Колдун, доставая из небольшого мешочка на поясе кусочки вяленой рыбы и скармливая их птахе. — Моя мать родилась на поверхности Мира, но меня зачала в другом месте.
Как Лия?! — хотел было спросить Птицелов, но хозяин Пещеры неожиданно вперил в него взор. Пригвоздил к месту.
— А в каком именно месте? — поинтересовался Первый. — Хотя вы, разумеется, не можете этого помнить.
— Отчего же? — сказал Колдун. — Прекрасно помню. Это был осколок чужого Мира. Он обращался вокруг Саракша по вытянутой окружности. В самой дальней точке этой окружности он проходил над безжизненными скалами одного из двух малых миров-спутников. А в самой ближней — почти касался газовой оболочки Саракша.
— А что вы еще помните, уважаемый Колдун?
— Помню существ, которые во многом напоминали меня нынешнего, — напевно произнес змеиноглазый мутант. — Помню, как они заботились о моей матери, в чреве которой я пребывал. Помню, как они прощались с нею перед возвращением на Саракш. Это было трогательно.
Если бы не гипнотическое воздействие Колдуна, который не спускал с него своих нечеловеческих глаз, Птицелов вскочил бы и выкрикнул, что короткорукий чревовещатель нагло врет! Осколок чужого Мира — правда, но трогательная забота и слезливое прощание — ложь. Значит, мать Колдуна мучили? Ставили жестокие опыты?! Значит, и с его Лией поступали точно также?!
— Тот самый корабль или… гм… осколок, на котором вы были зачаты, все еще вращается вокруг Саракша? — спросил Комов.
Легкая улыбка тронула губы Колдуна.
— Вам лучше знать, — проговорил он. — Ведь вы недавно прибыли из межмировой пустыни, а я — давно.
— Хорошо, — пробормотал грязевик, судя по тону, слегка разочарованно. — Я сформулирую вопрос иначе. Вы когда-нибудь видели схожие корабли здесь, на поверхности Мира?
Колдун не спешил отвечать. Он по-прежнему смотрел на Птицелова, но значение его взгляда изменилось. Теперь он больше не удерживал младшего агента на месте, но и не приказывал выйти. Не приказывал, хотя ждал от него именно этого.
Птицелов не смог встать, ноги у него были ватные. Он выбрался из пещеры ползком, и на самом выходе услышал, как Колдун вновь солгал грязевику: «На поверхности Мира я не видел кораблей иномирян».
Далеко уползти Птицелов не сумел. Ошеломительно свежий после лампадного чада и вони мышиного помета воздух лишил его остатков сил. Куда бы он ни посмотрел, отовсюду ему мерещились змеиные глаза Колдуна.
Птицелов прислонился спиной к обломку ракушечника и так сидел несколько минут, впитывая ароматы ночного леса, темной стеной окружающего убежище. Постепенно морок отпускал. Руки и ноги вновь стали послушными, а в голове зашевелились вялые, будто змеи после зимней спячки, вопросы.
Где Лия? Почему Колдун лжет грязевику? Скоро ли все это закончится, массаракш-и-массаракш?!
В плечо ему вдруг вцепились крохотные острые коготки. Птицелов вздрогнул, открыл глаза, осторожно скосил взгляд. На плече у него сидела слепая птаха — перебирала лапками, разевала клюв. Тихий, на грани восприятия голос, проник в сознание Птицелова.
«Лии нет здесь… Я отправил ее в поселок, к принцу-герцогу… Подальше от вашей экспедиции… Не бойся за Лию, Птицелов, Псой надежно ее стережет… Он не даст и волоса упасть с ее головы… Ты спрашиваешь себя, почему я солгал иномирянину?.. Потому что я сам наполовину иномирянин… Ты знаешь, что иномирянам доверять нельзя… А если и можно, то лишь наполовину… Прощай!..»
Птаха отпустила уже порядком истерзанное плечо младшего агента и упорхнула обратно в пещеру. Птицелов остался сидеть в полнейшем обалдении. Он даже не заметил, как из пещеры вышел господин Первый. Постоял над ним в раздумье, пробормотал: «Любопытный малый этот Колдун, надо будет пригласить его к нам…», потом сунул под нос Птицелову какую-то остро пахнущую дрянь. Младший агент встрепенулся, вскочил. Ноздри горели. Глаза отчаянно чесались. Он бы заплакал, если бы умел.
— Ого, — сказал Комов с уважением. — Ни слезинки! Выходит, ты и вправду потомственный герцог Хаззалгский, унаследовавший шестипалость от предка по материнской линии, славнага императора Кирогу Второго. И не только шестипалость, но и фамильную редукцию слезных желез. «Глаза императора оставались сухими, как южная пустыня, — процитировал грязевик книгу, по которой Птицелов когда-то научился читать, — даже в тот прискорбный миг, когда любимые его Стальные Эскадроны до последнего всадника утонули в зыбучих дюнах, охраняющих подступы к столице злополучнага княжества Ондол». — Господин Первый покровительственно похлопал потомственного герцога по плечу. — Ну-ну, не таращьте так фамильные глаза, ваше высочество, они вам еще пригодятся… Ведь им предстоит увидеть лучший из возможных миров — планету под названием Земля!
Ветер гудел над меловыми утесами. Мировой Свет мерцал, будто ночное освещение в общежитии ДСИ. Косматые тучи плыли в сторону Столицы, суля горожанам бессонную ночь в бомбоубежищах под стенания сирен радиационной тревоги.
Васку Саад, он же Диего Эспада, прохаживался по краю просторной поляны, на которую должен был приземлиться массаракш-корабль грязевиков. Господин «старший агент» садил сигарету за сигаретой, да время от времени отвечал что-то на своем языке Малве-Марте, которая, судя по интонациям, бранила его за пристрастие к местному табаку. Таан-Раулингсон лежал на земле, в одной руке он держал кусок известняка, в другой — странную лупу без стекла. Бывший штаб-врач изучал окаменелости, покусывая от усердия губы. Хотя что там можно разглядеть, если в лупе нет линзы?.. Комов сидел, прислонившись спиной к скальному останцу, — и всем казалось, будто он дремлет. Молодой стажер пристроился рядом с ним и пытался читать вслух колонку новостей из старого выпуска «Гвардейца», но ветер трепал страницы и мешал Леве сосредоточиться на пока что незнакомых канцеляризмах.
Грязевики отдыхали. Они ждали появления с небес фантастического транспорта, как ждет трамвая иной горожанин. Рабочий день закончился, премия — в одном кармане, в другом — бутылка краснухи, ай да я, в общем… только устал сильно. Где же этот трамвай? Чего так долго?..
Птицелов тоже спрятался от ветра за останцем. Уселся на свернутый спальник, вытянул ноги. Ему так хотелось курить, но… не просить же сигарету у грязевика!
То, что осталось от Темного Лесоруба, грязевики разложили на двух плащах и на пожелтевшей газете «Слово Отцов». Птицелов старался не глядеть на останки человекоподобной машины иномирян, однако помимо воли его взгляд то и дело останавливался на оплавленных обломках. Спинной кожух, похожий на жесткие крыльца жука, местами отошел, под ним поблескивали стеклянистые трубки да пузырьки. Грязевики очистят гарь, разложат пузырьки по пробиркам, а через год-другой научатся выращивать таких же страшилищ. И разбредутся они по Миру, словно тараканы по кухне, — не переловить, не вывести. Но это будет, как говорится, уже другая история.
Птицелов прощался с Миром.
Прощался с меловыми утесами, окруженными пылевой взвесью. С ветром пустошей Приграничья и небесным светом. С сухим ковылем и даже с камнями, покрытыми разноцветными лишайниками.
Молча прощался, без лишних эмоций. Улыбаясь и посасывая травинку.
…Потом грязевики посмотрели вверх, и Птицелов посмотрел вверх. Вроде все было как прежде — тучи неслись с юга на север, сверкал в прорехах Мировой Свет. Но грязевики что-то учуяли, и Птицелов, как ни странно, тоже что-то учуял. Васку перестал вышагивать, сорвал с головы кепи, и ветер тут же взлохматил его волосы.
— Ребята, кажется, за нами опять самосвал прислали, — сказал он, углядев что-то в небе. — Ну что тут поделаешь!..
Птицелов встал. Ноги сейчас же заныли, требуя, чтоб отдых продолжился. Но он не мог усидеть на месте. Ему стало страшно и одновременно — жутко любопытно. Доставшиеся от предков инстинкты требовали, чтобы он бежал отсюда как можно скорее и по возможности подальше — за Голубую Змею, в южные джунгли или тундру чучуни. Но он оставался агентом Отдела «М», а любой агент — исключая разве что Васку Саада — голову бы положил, лишь бы увидеть корабль иномирян вблизи.
Лишь бы пощупать «железной птице» перышки…
Малва-Марта выудила из кармана плаща косметичку. Открыла плоскую крышку, деликатно подцепив ее ноготками, и принялась прихорашиваться. Комов вышел из сонного оцепенения. Кряхтя, поднялся, поглядел на фрагменты Лесоруба так, словно в первый раз увидел. А Раулингсон подошел к Птицелову и положил руку ему на плечо.
— Не горюй, друг мой, — сказал бывший штаб-врач. — Придет время, и ты обязательно вернешься… Сюда…
Птицелов поглядел Таану в глаза. Чутье на ложь не всегда срабатывало, когда дело касалось грязевиков. Но если срабатывало, то уж срабатывало…
Тень пала с небес, подобно атакующему мезокрылу. Тень двигалась столь стремительно, что Птицелов почти сразу же потерял ее из виду.
Ни надсадного рева двигателей, ни шума винтов, а тень — все ниже и ниже. Только тонко свистит ветер, рассекаемый короткими крыльями.
Васку и стажер принялись колдовать над останками Лесоруба. Они что-то перекладывали, что-то накрывали оставшимися плащами. Ветер крепчал, поэтому им приходилось кричать, подкрепляя слова жестами.
В то же время массаракш-корабль грязевиков снизил скорость, заложил вираж над утесами, а затем завис над поляной. Птицелов вспомнил, о чем ему рассказывал капрал Boxy: может, корабль грязевиков и действительно походил на яйцо высотою с башню ПБЗ. Может быть. Может, Таана-Раулингсона действительно сумели вылечить, хотя обломки ребер грязевика тогда торчали наружу, и сквозь дыру в груди виднелись наполненные кровью легкие. Тоже может быть…
Малва отвернулась к останцу, натянула капюшон и прикрылась им. Малве не хотелось, чтоб пыльная круговерть подпортила свежий макияж. Устройство, которое Комов держал у лица, для радиостанции было слишком маленьким, тем не менее главный грязевик об этом не догадывался и громко говорил в него. От этого нечеловеческого языка Птицелова уже начало тошнить.
Массаракш-корабль повис над поляной. Его корпус то раздувался, то сжимался — создавалось впечатление, будто «железная птица» дышит. На плоскостях коротких крыльев мигали позиционные огни.
Раулингсон продолжал сжимать Птицелову плечо. Короткие волосатые пальцы стискивали руку куда сильнее, чем просто для того, чтобы поддержать и ободрить. Что ж. Если грязевики способны зарастить развороченную пулеметной очередью грудь…
Из округлого брюха корабля выдвинулись две пары когтистых лап. Толчок! И до небес взметнулась меловая пыль, застыл, мгновенно покрываясь льдом, ковыль. Комов, Васку и стажер прикрыли лица руками…
Птицелов ударил доктора Таана — друга, обогревшего когда-то мутанта без рода и племени. Ударил Раулингсона — грязевика, лазутчика, отъявленного вруна. Коротко, без замаха. Кулаком — в сердце. Во имя истины! Врачи иномирян наверняка смогут оживить своего агента еще раз…
Раулингсон выпучил глаза. Лицо грязевика стало белым, словно склоны меловых утесов, окружающие поляну. В голубых глазах застыла боль, одинокая слеза скатилась по гладко выбритой щеке.
…Птицелов метнулся вперед. Запрыгнул на останец, оттолкнулся от мягкого известняка одновременно руками и ногами. Выпущенная вслед пуля выбила из меловой глыбы фонтан пыли.
Но он уже мчался к утесам. Быстро, как ветер. Еще быстрее — как Луч света.
Над ухом фыркнуло, щелкнуло по барабанной перепонке. И только потом за спиною прогремел второй выстрел.
Птицелов не останавливался. Он знал, что в него стреляет Эспада: из армейского карабина «варинару», одиночными. Даже не по ногам — господин «старший агент» не умел промахиваться, а в «молоко», для острастки.
Но Птицелов не внял предупреждению и побежал еще быстрее. Ветер пустошей стал верным союзником, ветер подталкивал беглеца в спину. Были бы крылья, Птицелов взлетел бы над утесами.
Бежать, бежать, бежать! Не оглядываясь. Иного не оставалось! Прочь от темного живого корабля. Прочь от навязанного выбора. Прочь от судьбы иномирянина.
Я вам не Тусэй, господа насяльники, меня так просто не увезешь!
У Птицелова не было глаз на затылке, как у некоторых мутантов, но он как будто воочию видел Эспаду. Грязевик стоял на останце — высокий, тощий. Он прижимал приклад к плечу и держал Птицелова на мушке. Поглаживал пальцем спусковой крючок. Бормотал ругательства на родном языке, дергал острым носом. А потом ни с того ни с сего бросил карабин в одну сторону, плащ — в другую, спрыгнул с останца и, не обращая внимания на удивленные крики остальных грязевиков, припустил за Птицеловом.
Проворный, легкий. Злой, как бешеный упырь! И в портупее у него — «герцог». Последний аргумент на тот случай, если Птицелов окажется расторопнее…
Белесая земля пружинила под ногами, утесы двоились и троились перед глазами. Грохотали подошвы тяжелых ботинок, грохотало сердце, точно бубен шамана чучуни. Птицелов слышал за спиной равномерный топот: грязевик несся, как атомный локомотив. Откуда в его тощем и болезненном теле столько сил?
— Стой! — закричал Эспада, не жалея дыхания. — Дурак! — он сразу же споткнулся и приотстал.
Птицелов заскрежетал зубами, вытянул шею и наподдал еще. Вверх по взгорью, через сухой ковыль, потом по желто-зеленым мхам. Через облако меловой пыли, по старому следу от тяжелых траков.
Затем — по каменистой дороге, ведущей на дно искусственного котлована.
Массаракш! Куда это меня занесло? Норушкин карьер!..
Белые стены — в норках. На дне — ржавая громада буровой установки. Высоченная стрела покачивается от ветра и уныло постанывает. В тени буровой лежит ковш шагающего экскаватора. Земля вокруг тяжелой машины усыпана битым стеклом и проржавевшими узлами и приборами.
— Птицелов! — взвыл Эспада. — Погоди! Дикарь чертов! Ты все неправильно понимаешь!
Грязевик не унимался. Преследовал беглеца, будто автомат с программным управлением. Он медленно, но неумолимо сокращал дистанцию.
Птицелов обернулся. Эспада был растрепан, на лице застыла свирепая гримаса, а в глазах сверкало пламя.
И в следующий миг Птицелов поплатился за то, что отвлекся на преследователя. Он споткнулся, потерял равновесие и вылетел с дороги. Кубарем покатился по крутому склону, увлекая за собой камни и грунт.
Упал на дно карьера — в пышный пылевой наст неподалеку от экскаватора. Тут же вскочил на ноги, сделал два шага и снова упал. Поднялся на четвереньки, поглядел назад: грязевик был тут как тут. Эспада тяжело дышал и даже держался за правый бок.
— Будь ты проклят! — прохрипел Птицелов; он был с ног до головы измазан известью, из разбитого носа и губ сочилась кровь.
— Молокосос! Ты ничего не знаешь о нашем мире! — заорал Эспада. — Ты ничего не знаешь о нас!
— Массаракш! — Птицелов сплюнул, поднялся.
Он стоял перед Эспадой на трясущихся ногах, грязный, оборванный, потерявший человеческий вид, но не забывший о человеческом достоинстве.
— Как я могу что-то о вас знать, если вы каждый раз врете?
— Тебе оказывают честь, дикарь безмозглый! — Эспада подошел ближе. — За тебя Раулингсон поручился! А ты его убил, кретин убогий! Руки бы тебе оторвать и упырям скормить!
— Таана все равно вылечат… — Птицелов попытался улыбнуться, но не тут-то было: ему показалось, что каждую мышцу на разбитом лице свело судорогой.
— Ну не знаю! — язвительно ответил Эспада, став на какое-то время опять Васку Саадом. — Ты, выродок, ему миокард перебил! А Раулингсон и мухи не обидел в вашем самом паскудном из Миров!
— Я не отправлюсь с вами! — закричал в ответ Птицелов. — Убирайтесь в свой массаракш!
— А чего же ты раньше не сказал? — нарочито изумился Эспада. — Зачем нам головы морочил? Я бы тебя пристрелил, и дело с концом! Способен он, видите ли, на контакт! Кишка у тебя тонка, заморыш! Не дорос ты до контакта, мальчик из леса! — он вынул «герцог», передернул затвор. — Или ты пойдешь со мной, или останешься в этом карьере навсегда. Я тебе не нянька! Это твой последний шанс!
— Отпусти меня, кто бы ты ни был! — Птицелов отступил на шаг.
— Не могу, — Эспада вздохнул. — Ты видел наши лица…
— Опять лжешь! — с ненавистью выдохнул Птицелов.
— Не тебе судить, чучело! Иномиряне — те, кому подчинялся Темный Лесоруб, — заперли вас в Мире, как пауков в банке. И смотрят сверху на вашу грызню, изредка подбрасывая очередную смертоносную игрушку. Они вводят в вашу бурную среду реагенты и собирают пенку для лабораторного анализа. Зачем они так поступают, не ведомо никому! Мы же помогаем вам, не жалея жизней! Нам приходится быть такими, как вы, хоть это нелегко, а временами — даже омерзительно! Нам приходится быть вами! Не смей обвинять меня и моих друзей в том, что мы слишком похожи на вас! Эта похожесть нам дорого обходится. Пойди спроси Марту: легко ли ей было выдавать себя за подстилку для делинквентов? Спроси! Она — там! — Эспада взмахнул рукой с пистолетом в сторону стены. — Помочь вам — это не зуб гнилой выдернуть. Нам нужно полностью раскрыть механизм ваших общественных процессов! Разложить факторы по полочкам! Получить доступ ко всем нервным узлам! И лишь потом, когда будет учтен каждый нюанс, мы сможем обратить ситуацию вспять! Когда появится на свет, окрепнет и встанет на ноги поколение, не знакомое с войной, мы уйдем из этого мира! А пока — мы боремся вместе с вами и за вас! А ты заладил: обманываете-обманываете! Слушать противно, честное слово!
Птицелов покачал головой и едва устоял на ногах. Его сильно тошнило, и меньше всего хотелось вникать в слова грязевика, но вникать приходилось, ведь желание разобраться в играх иномирян никуда не делось.
Сотрясение, как пить дать… — отстраненно подумал Птицелов, ощупывая ссадины на затылке.
— Если ты хочешь понять, почему нам приходится обманывать, если ты хочешь узнать правду о природе мира — не те скупые догадки, с которыми канителятся Поррумоварруи, Мусарош и Клаат, а настоящую правду, — идем со мной! Если хочешь помочь своему миру, идем со мной! Ты вернешься сюда, имея знания и опыт. Ты станешь одним из нас, и вместе мы избавим эти выжженные земли от войны и ненависти!
И впервые Птицелов усомнился в истинности своих устремлений. Впервые грязевику удалось докричаться до задушенного страхом и безысходностью разума обитателя многострадального Острова. И, быть может, бывший мутант, а ныне — потомственный герцог последовал бы за бывшим господином старшим агентом, а ныне — лазутчиком иномирян. Быть может…
Лицо Эспады неожиданно озарилось лиловым светом. Грязевик растерянно заморгал, отступил на шаг, а затем еще на шаг. От экскаватора и от стрелы буровой через карьер протянулись иссиня-черные тени.
Фрррр-мряяяу! — услышал Птицелов за спиной. Он обернулся и успел увидеть, как уплотняется световой конус, обретая материальность и превращаясь в похожую на термитник башню.
Еще один массаракш-корабль?!
Птицелов сплюнул: что-то зачастили они сегодня… Видимо, действительно грядут большие перемены.
В боку «термитника» возникло круглое отверстие — словно глаз светящийся открылся. Несколько секунд ничего не происходило, только холодно стало до такой степени, что на обшивке экскаватора засеребрился иней.
Потом из люка выбрался, отвесив низкий поклон меловым скалам, Темный Лесоруб. Он был как две капли воды похож на своего предшественника, оставшегося в виде оплавленных обломков в руках у грязевиков. Только черная броня его на вид казалась влажной и какой-то… клейкой, будто только что раскрывшаяся почка.
Автомат иномирян обвел слепым взором срезы стен, ржавую карьерную технику. Затем развернул секиру так, что световой блик лёг Птицелову на лицо.
А следом из массаракш-корабля выпрыгнул второй Лесоруб — еще один брат-близнец.
— Подкрепление подоспело… — пробормотал Эспада, потемнев лицом. Затем решительно выдернул из «герцога» обойму, а пистолет бросил в пыль. — Там в стволе остался один патрон. На руках мне тебя не унести… Так что… не поминайте лихом, ваше высочество! Добро пожаловать в массаракш, если конечно уцелеешь!
Эспада повернулся к Птицелову спиной. И в следующий миг — метнулся прочь. Побежал, как автомат с программным управлением. Быстро, даже быстрее, чем прежде. Взлетел по почти отвесной стене — тонконогий и тонкорукий паук, — выбрался на дорогу. И сразу исчез из поля зрения Птицелова. Только дробный топот и шелест срывающихся по склону камней указывали на то, что он рвет себе жилы, силясь покинуть Норушкин карьер как можно скорее.
Птицелов, шатаясь, подбрел к пистолету, нехотя наклонился и поднял его.
Два Лесоруба приближались. Они шли, как почетный караул — нога в ногу, в точности повторяя движения друг друга. И отсветы Мирового Света играли на лезвиях их чудовищных топоров.
Птицелов повертел пистолет в руках.
Тут Васка-Эспада дал маху. Сколько ни кичился грязевик собственной важностью и всезнанием, но не разобрался он в тонкостях человеческой души.
Имеет ли право Птицелов пустить себе в висок пулю, когда Лия вернулась и нуждается в его помощи и защите? Когда принц-герцог и друг Бошку дожидаются его возвращения в новый поселок? Когда он выяснил всю правду об иномирянах и ни с кем не поделился знаниями? Профессор Поррумоварруи ждет в своем кабинете, задумчиво вращая золотую змейку вокруг сферы Мира, а на полке возле пучеглазого идола горят ароматные свечи…
Птицелов сунул «герцог» за пояс.
Лесорубы были уже рядом. Они прошли мимо покрытого инеем экскаватора. Под ногами, похожими на ходули, хрустело битое стекло. Безглазые головы глядели на Птицелова и видели его насквозь.
Птицелов наклонился. Крякнул, подхватил секцию карданного вала от экскаватора — она валялась в пыли рядом с другими извлеченными из машины узлами. Секция была тяжелой — как штанга, с которой упражнялся Оллу Фешт. В другое время Птицелов пожалел бы спину, но сейчас он рванул трубу с шарниром на одном конце, словно та ничего не весила. Замахнулся, ощущая прилив азарта. Зазвенела сталь…
…по сути, грязевик Эспада заблуждался, когда утверждал, будто ему, Птицелову, оказывают честь. Быть «извлеченным» из Мира сейчас — означает стать дезертиром. Ничтожным трусом, который поддался на увещевания почти всемогущих грязевиков и променял друзей на мнимую безопасность и мудрость миров массаракша. Много ли чести в том, чтобы жить и умереть дезертиром, которого однажды кто-нибудь ухайдакает на старой заброшенной дороге?.. В конце концов придет время и жители его Мира сами проложат путь за светящуюся завесу, скрывающую небеса, — в тот самый массаракш. Сами! Без помощи грязевиков и несмотря на козни этих с секирами наперевес…
Лесорубы одновременно подняли топоры.
— Я — Птицелов, сын Сома! — выкрикнул младший агент Отдела «М», размахивая стальной трубой. — Знайте, отродья массаракша! Я живу здесь! Я — человек. Герцог! Я — Птицелов, сын Сома!..
И ему почудилось, что слова его подхватила бесчисленная рать. Заревела, разразилась боевым кличем Империи. Что солдаты в касках, шинелях, с карабинами в руках — те, которыми командовал его настоящий отец, — спешат на призыв и что бок о бок с солдатами шагают одетые в рванье мутанты, вооруженные ржавыми ружьями, копьями, луками… Они тоже полны решимости драться за своего герцога и за свой Мир. Рать встала за спиной Птицелова стеной, и он почувствовал прилив сил.
…Выбил топор из лап первого Лесоруба. Свалил с ног другого…
Он по-прежнему был один.