Отдел по расследованию ритуальных убийств

Екатеринбург, лето 1918-го

Кромешная тьма опустилась на Россию. Сумерки начали сгущаться ещё позапрошлой весной, а в июле 7426 года от Сотворения мира тьма, подобно ядовитому газу расползалась по всей растерзанной Империи. Дьявол радостно бил копытом и потирал волосатые ладони.

По глухому Вознесенскому переулку в сторону площади, с трудом передвигая ноги, видимо издалека, шёл человек в потрёпанной видавшей виды крестьянской одежде. У Ипатьевского особняка он и вовсе остановился, пытаясь заглянуть в единственное окно.

Если бы кому-то из редких прохожих взбрело в голову внимательно вглядеться в лицо крестьянина, он бы увидел благородные черты, лихо закрученные усы, который носят военные и пронзительные голубые глаза. Да и осанка, несмотря на шаркающую походку, выдавала в нём человека не крестьянского сословия.

Сейчас глаза его прямо-таки полыхали синим пламенем. «Крестьянин» не отводил горящего взора от забранного железной решёткой, полуподвального окна Ипатьевского дома.

- Товарищ, а, товарищ?

«Крестьянин» обернулся. Перед ним стоял невысокого роста человек в кожаной тужурке, перепоясанной офицерским ремнём. На левом бедре болтался маузер в деревянной кобуре. На голове офицерская фуражка без кокарды, из-под которой выбивались чёрные курчавые волосы. Сзади него стоял красноармеец с винтовкой.

- Вы чего здесь вынюхиваете? – спросил человек в кожанке сверля «крестьянина» чёрными как маслины глазами.

- Я не вынюхиваю, а просто иду себе мимо.

- Летемин, - обратился чернявый к красноармейцу, - а ну-ка проводи его в караульное помещение.

В грудь прохожего уставился трёхгранный штык.

- Давай, пошёл!

Караульная располагалась в доме напротив.

- Принимай контрика! – весело объявил Летемин, вводя арестованного в прихожую.

Красногвардейцы, свободные от службы окружили их. «Крестьянин» поморщился от запахов немытых тел и дешёвой водки.

- Гляди-ка, в крестьянской одёже, а усищи-то нафабрены!

- А рожа-то, рожа, глянь холёная какая!

- Николашку Кровавого спасти решил?

Схваченный офицер молчал, но и не отводил твёрдого взгляда от уставившихся на него пьяных глаз.

- Ну, чего уставился? – обратился к нему совсем молодой красногвардеец.

- Не смейте мне тыкать!

Вокруг засмеялись.

- Я вот, сейчас в морду твою офицерскую ткну, - парень показал внушительный кулак, - узнаешь почём фунт лиха!

- Я, юноша, этого лиха насмотрелся, на вас всех хватит. Я – боевой офицер, а вот вы от фронта здесь прятались. Трусы!

- Боевой офицер? Белая кость? Щас посмотрим!

Юнец неумело размахнулся, целя в левую скулу. Но кулак его пропорол воздух, а покрытый рыжим пухом подбородок наткнулся на офицерский. Охранник сел на пятую точку, вращая осоловелыми глазами. Летемин ударил офицера прикладом, целя в затылок, но тот в последний момент успел закрыться плечом. Тут накинулись охранники, сбили с ног и принялись пинать коваными сапогами. Больше всех старался пришедший в себя парень.

- А ну, прекратить! – раздался зычный голос.

Из внутренней части дома в прихожую вышел русоволосый мужчина в рабочей тужурке, на ходу надевая портупею с кобурой. Разгорячённые красногвардейцы не обратили на вошедшего никакого внимания, продолжая избиение.

Русоволосый достал из кобуры наган и выстрелил в потолок. Экзекуторы, уставились на него, прекратив, наконец, пинать уже неподвижное тело.

- Это что тут за анархия? – грозно спросил человек в тужурке.

- Контрика поймали, а он дерётся! Ваньке Пермякову скулу своротил!

- Почему в чрезвычайку сразу не отвели?

- Дык, это, товарищ Юровский велели сюда тащить.

- Заприте его в подвал!

Двое охранников подхватили за руки бесчувственное тело и потащили к ведущей в подвал лестнице. Его швырнули на земляной пол маленькой камеры. Хлопнула дверь, лязгнул засов, и в камере воцарилась почти полная темнота, лишь робкая полоска света пробивалась сквозь крошечное окошко.

Капитан Политковский кряхтя от боли, с трудом поднялся, держась руками за сырую стену. Подняв голову, заглянул в оконце, но увидел лишь пару нечищеных сапог, да сквозь прутья решётки в камеру потянулся дым от махорки.

- Слышь, Иван, царя ноне перевозят куда-то, - донеслось до него.

- Знамо дело, беляки на подходе.

- А ты царёвых дочек видел?

- Видал один раз через забор, когда они по двору гуляли.

- Красивые?

- Знамо дело! Белая кость, голубая кровь!

- А чего кривишься?

- Скула болит. У-у, контра недобитая, своими руками шлёпнул бы!

- А чё, может и шлёпнешь. Просись в расстрельную команду.

- Как думаешь, Медведев за меня слово замолвит?

- А чего не замолвить?

Капитан обессилено опустился на земляной пол. Значит, Семью сегодня увезут!

- Проклятье! – ударил он кулаком по полу. – Так глупо попасться!

Правильно, одежду крестьянскую надел, а военную выправку, приобретённую долгими годами службы, куда денешь? Ребёнок, и тот сразу раскусит!

Сумерки густели, и странная тишина царила вокруг. Часовые куда-то ушли, и даже птиц не было слышно.

Капитан вспоминал последний приезд Государя в Ставку. В Петрограде уже начались брожения, но на фронте об этом ещё не знали. По фронтам вовсю ходили анекдоты о германофильстве венценосной супруги, и энтузиазма по поводу готовящегося наступления не было.

Когда царь появился в штабе, капитан поразился выражению его глаз. В них явно читалась, нет, не безысходность, но какая-то покорность судьбе. И словно он судьбу свою знал. Словно предвидел Ипатьевский дом. Так думал штабс-капитан, сидя на земляном полу мрачного подвала в нескольких десятках метрах от своего Государя. Которому он уже ничем не в силах помочь.

Ночь, между тем опустилась на город. Звёзды высыпали на небосклоне и ярче всех светила одна. Звезда Люцифера.

Звёздного уральского неба Политковскому в крохотное окошко видно не было, лишь отсвет уличного фонаря. Офицер сидел окутанный тьмой и ждал смерти. Мысль эта не ужасала его и даже не повергала в уныние. Вся жизнь есть ожидание смерти. Единственная его забота сейчас – умереть достойно.

Тишину нарушил шум проезжающего авто, хлопанье дверей и звуки беготни во дворе соседнего дома. А ещё через полчаса за дверью подвальной комнатки послышались шаги. Кто-то не торопясь, спускался по лестнице. Лязгнул отодвигаемый засов, и дверь приоткрылась, пропуская в камеру полосу света. Капитан перекрестился.

- Господи, да свершится воля Твоя!