Отец республики. Повесть о Сунь Ят-сене

Глава первая ЮАНЬ ШИ-КАЙ

- В Китае острейший политический конфликт, ваше преподобие. На вашем месте я бы повременил с поездкой.

— О, мистер Сунь, беспорядки и смута — норма жизни у вас в Поднебесной. Я много лет прогнил в Гуанчжоу, всякого насмотрелся и могу предсказать — Юг против Севера долго не продержится. И знаете почему? Впрочем, хотите я подарю вам свою статью? Она написана давно, но, думаю, суть китайского характера в ней схвачена верно.

— В своей статье, господин пастор, вы, конечно, не особенно жалуете нас, китайцев?

— Упаси бог, я старался быть объективным.

— Странно выглядит ваша объективность — статья называется «Империя мертвых»!..

Генерал Юань Ши-кай уже давно не покидал своего поместья, с тех вор как получил при дворе почетную отставку.

День генерала обычно начинался с беседы со старшим сыном. Он ожидал его в приемной палате, восседая в изящном позолоченном кресле. Это кресло было копией императорского трона, впрочем и сама приемная палата походила на императорскую: «трон» стоял на ковре с гербом дома Юаней. Утренние беседы действовали на генерала умиротворяюще. Но однажды, когда Кэ-дин вошел в палату, он увидел отца, сидящего на простом черном стуле. Трон куда-то исчез.

— Что означают эти перемены, отец? — сын почтительно прижал к груди сложенные ладони. Юань Ши-кай поднял голову. Часы глухо пробили шесть раз.

— Трон пока в сторону. Пока! — Юань улыбнулся, намекая на то, что за исчезновением трона стоит хитрый замысел. Он молчал несколько минут, разжигая любопытство Кэ-дина. Так бывало всегда, когда Юань Ши-кай принимал какое-нибудь решение, поэтому Кэ-дин терпеливо ждал.

— Ночью мы приняли наших пекинских агентов, — вкрадчиво начал генерал. — Цинам приходится туго. Порядок, существовавший более двухсот лет, вот-вот рухнет. Регенты пятилетнего императора Пу И в панике, они ищут человека, способного подавить мятеж на Юге. Нам известно, что не только видные китайские сановники называют мою скромную персону, но и представители держав. Никогда еще, сын мой, мы не были ближе к власти, нежели теперь. — Генерал, весьма довольный, откинулся на спинку стула. Его суетливые пальцы машинально перебирали старинные сандаловые четки.

— Интересно, а где сейчас доктор Сунь Ят-сен? Газеты что-нибудь сообщают о нем?

Кэ-дин покачал головой.

— Очевидно, он еще в эмиграции, газеты о нем ничего не пишут. — Руки Юань Ши-кая сделали неопределенный жест, пальцы нехотя отпустили четки. — Цины в полном смятении, справиться с ними будет нетрудно. Сунь Ят-сен — вот кто единственный реальный противник. И он с минуты на минуту может вернуться в Китай. Авторитет его чрезвычайно высок, и если он встанет во главе революционного правительства, одолеть Юг будет в тысячу раз труднее!

В узкие окна палаты медленно пробивался утренний свет, растворяя бледное пламя толстой краевой свечи. Язычок пламени колыхнулся — в зал вошел адъютант. На тяжелом золотом подносе подал запечатанный пакет. Юань неторопливо его вскрыл. Императорский указ!

«Род Юань Ши-кая из поколения в поколение пользовался величайшими милостями двора, теперь ему предоставляется возможность отблагодарить династию. На Юань Ши-кая возлагается ответственность за подавление мятежа на Юге», — прочитал генерал.

— Ваше превосходительство распорядится пригласить писца?

— Не надо, ступай.

Когда адъютант вышел, генерал злорадно рассмеялся. Воистину, милости двора ему пришлось испытать на собственной шкуре! За все его старания и услуги — ссылка! Теперь уж он «отблагодарит» династию!

Предвкушение необычайного взлета преобразило его малоподвижное лицо: тусклые глаза заблестели, морщины разгладились — на глазах у сына Юань помолодел на несколько лет.

— Какое сегодня число, Кэ-дин? Ага, четырнадцатое октября. Ну, ничего, нам торопиться некуда, а двор пусть немного подождет.

Через день Юань Ши-кай диктовал писцу ответ:

«Узнав о высочайшем повелении, я, недостойный, падаю ниц. Всю жизнь я пользовался милостями трона и, к стыду своему, был не в состоянии отблагодарить за них…

Прочитав указ, я был тронут до слез. В настоящее время страна переживает трудности, а потому я почитал своей обязанностью неукоснительно повиноваться императорскому указу и безотлагательно отправиться на место службы. Однако нога продолжает болеть, и до полного выздоровления еще далеко. Прошлой зимой к тому же начались невыносимые боли и в левой руке. У меня мало надежд на полное излечение этой застарелой болезни. Однако, несмотря на то, что тело мое ослабело, сам я не пал духом…»

Далее генерал жаловался, что его стали мучить астма, а также кошмары и сердцебиение. Писец про себя только диву давался — Юань Ши-кай выглядел здоровым и крепким, а прошлой зимой по целым неделям пропадал на охоте. Однако лицо его оставалось невозмутимым, и рука не дрогнула.

«…В настоящий момент военные дела требуют столь безотлагательных мер, что я никогда бы не осмелился просить о предоставлении мне отпуска, если бы не находился в столь тяжелом состоянии… Принося глубочайшую благодарность за оказанную мне милость, почтительнейше прошу даровать мне необходимый для лечения отпуск».

В кабинет вошел Кэ-дин, сел рядом с отцом, подобрав под себя голенастые ноги. Пока писец зачитывал написанное, он не сводил с отца изумленного взгляда.

— Осмелюсь сказать, — испуганно пробормотал он наконец, — что такой ответ может навлечь на всех нас гнев императорского двора.

— Нет, сын мой, успокойся. Теперь нам остается ожидать высоких гостей. Вели распорядиться, чтобы в доме все было готово для приема. — И он победно посмотрел на сына: наконец-то настал его час!

Едва на востоке стала заниматься заря, Юань Ши-кай поднялся на сторожевую башню. Здесь, наверху, гулял ветер, донося сладковатый запах фруктовой падалицы. По дороге к поместью нескончаемым потоком тянулись тяжело груженные повозки — пухлые мешки пшеницы и риса, табак, чай. Это крестьяне везли свои подати. Юань заметил на дороге некоторое замешательство — повозки неуклюже стали сворачивать на обочину. Сердце генерала дрогнуло тревожно и радостно. Из-за поворота на дорогу выскочил конный эскадрон.

Генерал поспешно спускался с башни. На нижней ступеньке он покачнулся, схватился рукой за верила, с минуту постоял глубоко и часто дыша, предчувствуя, что сейчас произойдет нечто значительное в его жизни, может быть, то, о чем он только мечтал. Но когда он направился к ожидавшим его носилкам, поступь его была тверда и уверенна.

Расчет Юаня оказался точен: его ожидал генерал Сюй Ши-чан, один из самых влиятельных людей при дворе.

Кэ-дин изнемогал за пыльной бархатной портьерой, слушая монотонный голос отца, убеждавшего Сюй Ши-чана в том, что болезни не позволяют ему принять предложение цинов. Сын не на шутку опасался, как бы цины не заменили Юаня более податливым генералом. Но сам Юань Ши-кай в эти минуты упивался своим триумфом. Уж он-то сумеет воспользоваться счастливым случаем, которого ждал всю жизнь. Он не чета слабоумным маньчжурским принцам, тем более что ни один из них не мог сравниться в коварстве и хитрости с покойной императрицей Цы Си. Только ее одну генерал считал своей достойной соперницей.

— Во всей Поднебесной не сыщется, кроме вас, человека, который мог бы спасти династию, — слушал Кэ-дин увещевающий голос Сюй Ши-чана. — Все иностранные державы называют вашу кандидатуру. Да что державы! Перст великого Будды указует вам путь к подлинному величию, ваше превосходительство.

Сюй Ши-чан старался вовсю: он, как никто, понимал, в каком катастрофическом положении оказалась династия. Было очевидно, что дни ее сочтены, и на трон, возможно, взойдет выходец из китайской знати. Генерал Юань Ши-кай подходил для этой роли как нельзя лучше — несмотря на опалу, он сумел сохранить прочные связи с армией. Однако Юань Ши-кай вел себя по меньшей мере уклончиво. Напустив па себя равнодушный вид, он лениво прихлебывал чай, лакомясь засахаренными зернами лотоса. Глаза его сохраняли постоянное выражение усмешки, а может быть, так казалось из-за ячменя, вскочившего на правом глазу генерала.

Разговор постепенно перекинулся на события последних дней: революция день ото дня ширится, охватывая все новые и новые районы Китая, вот-вот южные и северо-восточные провинции объявят о своем неповиновении пекинским властям. Воссоединить их сейчас было почти невозможно, и в этом Юань Ши-кай усматривал для себя особую выгоду. Он понимал, что ципы пойдут на любые уступки тому, кто возьмется решить эту задачу. Теперь было важно только одно: не продешевить!

Сюй Ши-чан продолжал пылко уговаривать генерала. Кинув в рот последнее лотосовое зернышко,

Юань оборвал Сюй Ши-чана: не пора ли отвлечься от мирской суеты? Не пожелает ли императорский гонец сопроводить Юаня к вечерней молитве?

В маленькой кумирне стоял приторный запах индийских курительных свечей. Нефритовый Будда лучезарно взирал на распростершихся у его ног генералов. Черная жирная мышь непочтительно прошмыгнула перед самым носом Сюя. «Тьфу ты, нечисть!» — сплюнул Сюй. «Все живое — священно», — укоризненно произнес Юань и, усевшись на корточки, принялся громко молиться.

«О великий, всемогущий Будда, — раскачивался Юань в такт молитве, и косичка его раскачивалась вместе с ним над парчовым воротником с золотыми галунами, — даруй ничтожнейшему из смертных долгую жизнь, дабы он мог принести ее на алтарь верного служения своему дорогому отечеству…»

Сюй Ши-чан украдкой поглядывал на генерала: лицо Юаня было отчужденным, взгляд блуждал по кумирие. Сюй пытался разгадать, в каких потемках бродят сейчас его мысли. Внезапно генерал вскочил па ноги. Выхватив кинжал, он молниеносно метнул его в угол, туда, где, как ему показалось, подозрительно колыхнулся алый шелк. Кинжал звонко стукнулся о пол — за занавеской никого не было.

— У меня много врагов, — невозмутимо пояснил Юань. — Не исключено, что соглядатаи и убийцы пробрались в мое поместье. Но божья рука направляет меня.

Сюй Ши-чан словно прирос к месту — страх, охвативший его в первую минуту, не проходил.

— Что с вами, дорогой генерал? Э, да вы совсем сникли. Потерпите, у нас будет время и для веселых развлечений. Женщины Чжэндэ славятся не только в Хэнани.

Наутро императорский посланец увозил в Пекин шесть требований генерала Юань Ши-кая. Требования, изложенные на хрупкой рисовой бумаге, сопровождались припиской, из которой следовало, что, если они будут отвергнуты, Юань Ши-кай на службу ко двору не вернется. На словах же Сюй Ши-чану было доверено передать, разумеется в виде легкого намека, что Юань Ши-кай имеет возможность поправить свое пошатнувшееся здоровье и на Юге. Но, в сущности, генерал не требовал от цинов ничего сверхъестественного: цины должны ему предоставить командование всей армией и флотом; поручить сформировать кабинет министров, создать в будущем году парламент, проявить терпимость к участникам нынешних событий, отменить запрещение партий, предоставить возможность неограниченно расходовать средства на военные нужды — словом, подтверждение полноты политической власти. Но взамен он обещал усмирить мятежный Юг, устранить в Китае беспорядки и укрепить фундамент, на котором зиждется императорская власть…

Не успела развеяться пыль, поднятая эскадроном Сюй Ши-чана, как в поместье под Чжэндэ появился новый конный отряд.

Сторожа пропустили отряд не через парадные красные ворота, а в узкую боковую калитку. Высокий седой человек, видимо, командир, соскочил с коня, бросил поводья и решительно направился к дому. Управляющий поспешил доложить господину:

— Посетители по особому делу. Вот письменная просьба об аудиенции.

Генерал пробежал бумагу глазами. Рука, державшая ее, мгновенно вспотела: посланцы революционного Учана! Как они дознались, что именно ему, Юань Ши- каю, поручено задушить революцию? Они приехали, чтобы убить его! Эта мысль бросила генерала в жар.

Всю ночь отряд простоял во дворе. В полдень он покинул поместье, оставив на имя генерала объемистый пакет. Выбравшись из потайного погреба, где он забаррикадировался в страхе, Юань Ши-кай вскрыл пакет. По мере чтения лицо его обретало прежнюю невозмутимость: группа руководителей, правда никем не уполномоченная, просила Юаня «возглавить подчиненных богатырей, поднять на Севере знамя восстания и уничтожить власть чужеземного двора». «На Вас одного, Ваше превосходительство, — говорилось в конце, — взираем мы как на Вашингтона китайской нации». Юань Ши-кай досадливо поморщился — зря он просидел ночь в подвале! Ясно, что на Юге его считают жертвой цинского двора. Но путь к власти все равно лежит через Пекин. Сперва он заполучит ее, а уж потом будет решать, кем ему стать — императором или Вашингтоном.

Юань позвонил и велел слугам укладываться в дорогу. Теперь его тревожило только одно: слухи о том, что в Китай вернулся главный мятежник и смутьян — доктор Сунь Ят-сен.

В Пекин генерал въехал с величайшей помпой. В предместье столицы он пересел из автомобиля в паланкин и под охраной доброй сотни солдат въехал в Запретный город. Какое удовольствие испытывал он от великих почестей, которые оказывал ему императорский двор!

В Храме Неба высшие армейские чины приняли коленопреклоненно его черную, с высокими отворотами шапку. До сих пор такую почесть оказывали только императору и наследным принцам! Следом ему был вручен портфель премьер-министра. Сановники разглядывали генерала, будто впервые видели: этот человек с жестким прищуром глаз, с твердыми складками у рта внушал им уверенность в правильном выборе. Особенно они приободрились, когда генерал намекнул цинам о возможности отдать в жены малолетнему императору Пу И свою дочь.

Юань Ши-кай, обретя власть, сразу приступил к делу: он предложил Югу перемирие и посулил установить конституционную монархию. Он знал, что кое-кому на Юге это покажется заманчивым.

Глава вторая СУНЬ ФО, ЕГО СОБСТВЕННЫЙ СЫН

— Ваше преподобие, утверждение, что китайцы не способны сами решить свою судьбу, модно в Европе, как и сто лет тому назад. Увы, это не более чем предлог дня вмешательства в дела Китая.

— История нас рассудит, мистер Сунь Ят-сен. И очень скоро. Вспомните мои слова, когда в Китае все пойдет по-старому. Сын мой, судьба каждой нации зависит от бога.

— В таком случае бог начисто лишен чувства справедливости, иначе он не обездолил бы миллионы людей. И позвольте вернуть вам «Империю мертвых», — Китай жив, Китай борется, и близится день, когда на развалинах империи будет создано новое, свободное и прекрасное государство — Китайская республика!

Шел декабрь 1911 года, когда огромный океанский пароход пристал к гонконгской гавани. К тому времени Сунь Ят-сен уже представлял себе истинное положение дел на родине. Он узнал, что первого ноября был распущен кабинет министров, состоявший из лиц императорской фамилии, а второго ноября промьер-министром кабинета был назначен Юань Ши-кай. Третьего же декабря совещательная палата представила императору проект конституции. После этого Юань Ши-кай предложил учанцам мир, если революционеры согласятся принять конституционную монархию, в противном же случае, угрожал Юань Ши-кай, решение вопроса будет достигнуто силой оружия. Хуан Син решительно отверг предложение премьер- министра, но в ряды революционной армии был внесен раскол. Уже в конце пути Сунь узнал, что Юань Ши-кай отдал приказ цинским войскам приступить к штурму Ханьяна, и вскоре революционный Ханьян пал. Но эта потеря, думал Сунь Ят-сен, уже не могла решить борьбу в пользу Севера: распад империи продолжался. Южные провинции одна за другой провозглашали свою независимость. Жестокая паника охватила Запретный город.

Во время непродолжительной стоянки в Гуанчжоу Сунь Ят-сен поразился: в городе вовсю шли толки о созыве временного парламента, а руководители кантонского отделения Объединенного союза поговаривали о дележе постов в еще не созданном революционном правительстве. Он услышал об этом во время поездки к Холму желтых цветов, где побывал, чтобы возложить цветы жертвам революции.

Ужин он заказал в каюту. Принесли китайские блюда, по которым он так соскучился на чужбине, но есть не хотелось. Сунь собирался спросить себе чаю, когда вошла Сун Ай-лин, секретарь для связи.

— Сяньшэн, вас спрашивает Ху Хань-минь, новый военный губернатор провинции Гуандун, — доложила она.

— Проси! — обрадовался Сунь Ят-сен. Он торопливо сложил салфетку и вышел из-за стола, на ходу поправляя воротник своего белого френча. Он прошел в холл, протягивая руку поднявшемуся ему навстречу Ху Хань-миню. Они сели на прохладный кожаный диван.

— Я счастлив видеть вас, сяньшэн, вы ступили на родную землю в великий час — революция победила!

— Я тоже рад вас видеть. Я на родине! Прямо не верится… — Сунь Ят-сен с минуту молчал, потом внимательно посмотрел на нового губернатора: вид у него был довольно беззаботный.

— А что вы скажете об игре, которую ведет на Севере генерал Юань Ши-кай? С одной стороны он выдает себя за сторонника прогресса, а с другой — не делает решительно ничего, чтобы уничтожить монархию.

— Но ведь он добился издания указа, разрешающего китайцам обрезать косы. Разве это не означает прямого отказа подчиняться императорской власти?

— А мне рассказывали в связи с этим, что кто-то из сановников, показывая свою отрезанную косу, спросил у Юань Ши-кая: «А вы, ваше превосходительство, когда лишитесь этого украшения?» На что генерал ответил: «Будьте покойны, коса мне нравится, мы еще подумаем, как ее сберечь». Нет, я пока многих действий Юань Ши-кая не понимаю… — В обычно твердом голосе Сунь Ят-сена сейчас звучало сомнение.

Губернатор помрачнел. Поднялся с места, походил по каюте. Снова сел, только уже не на диван, рядом с Сунем, а на жалобно скрипнувший под ним стул на тонких гнутых ножках. Сложив на коленях свои крупные руки, торопливо заговорил:

— Генерал Юань Ши-кай обещает уничтожить монархию. Конституционная власть при императоре — это только первый шаг, за ним последует второй — провозглашение республики. Юань дал об этом знать руководителям нашего Союза. Разумеется, тайно. Мы, кантонцы, считаем так: коли дело можно уладить мирным путем, есть резон согласиться. Вы бы остались в Гуанчжоу, сяньшэн.

Сунь Ят-сен слушал, подавшись всем корпусом вперед. Его вспыхнувшее гневом лицо сейчас даже отдаленно не напоминало того невозмутимого человека, который только что сидел перед Ху Хань-минем.

— И сколько же просит за услуги ваш генерал? Что ж вы молчите?

— В свое время генерал Юань сам был жертвой цинов. К тому же он достаточно богат, чтобы не требовать взятки. — Ху Хань-минь снова взволнованно встал.

— Интересно, за что же его держат при себе цины теперь. Нет, дорогой губернатор, Юань Ши-кай рвется к единоличной власти. Не думаю, чтобы старый тигр превратился в кошку.

Ху Хань-минь пожал плечами. Двуличие генерала ему, конечно, известно, об этом в городе поговаривают почти в открытую, но ведь Юань Ши-кай один из немногих, кто способен навести в стране порядок и объединить ее на основе конституционной монархии. Эта идея весьма популярна в правительственных кругах Японии, а это значит, что Китай в лице Страны восходящего солнца может приобрести влиятельного и верного союзника. Так думал Ху Хань-минь, но высказать это вслух не решался.

— Мне сдается, — осторожно начал он, — что вы, сяньшэн, заблуждаетесь относительно Юань Шикая. Судите сами: на днях он лично ходатайствовал об освобождении одного из членов нашего Союза, Ван Цзин-вэя, который покушался на жизнь императора. Мало того, Юань усыновил террориста! — Ху Хань-минь торжествующе посмотрел на Сунь Ят-сена, но тот молчал.

— Поступок Юаня в высшей степени благороден, не так ли, сяньшэн? Во всяком случае, он наводит на мысль, что генерал относится к нам, южанам, благожелательно. Не исключено, что именно поэтому в Объединенный союз за последнее время вступило много помещиков, а нам важно иметь в Союзе людей состоятельных.

— Так вот почему Союз так поправел! Скажите, губернатор, а вам не приходило в голову, что наша партия начинает служить ширмой для людей, которым наши интересы чужды? Конечно, и среди помещиков есть немало настоящих патриотов, но далеко не все они искренне принимают наши задачи, — хмуро произнес Сунь Ят-сен, потирая виски. — Чертова музыка! — В соседней каюте заводили граммофон — высокий женский голос, наверное, в сотый раз выводил слащавую немецкую песенку. В каюте было жарко. Сунь расстегнул ворот своего глухого френча.

— Может быть, Юань тоже подал заявление в наш Союз? И вы за него поручились?! — последние слова Сунь почти выкрикнул.

Ху Хань-минь от неожиданности резко опустился на шаткий стул Раздался треск и его долговязая фигура очутилась на полу. Оба весело и облегченно рассмеялись. Сунь помог губернатору подняться со скользкого, хорошо натертого пола.

— Все может статься, сяньшэн, — говорил Ху Хань-минь, продолжая разговор, — может, Юань, и в самом деле лиса в обличье человека, но за ним стоит сильная армия, у него средства, и, наконец, его поддерживают небезызвестные державы. А нам собственными силами страну не объединить. И лучше уж конституционная монархия, чем цины.

— Но разве мы боролись за конституционную монархию? Нет, Китаю этот спасательный круг не годится. Народ сам должен править страной. Нам нужна республика!

Ху Хань-минь не ответил — они явно говорили на разных языках.

В Шанхае худшие предположения Сунь Ят-сена подтвердились. Правые уже успели поддержать кандидатуру Юань Ши-кая на пост президента при условии, что тот отстранит от власти императора. «Может быть, это и вправду самый короткий путь к объединению страны, — думал Сунь, — но за этим нетрудно разглядеть и другое — неуверенность членов Союза в собственных силах, стремление переложить ответственность за судьбу родины на чужие плечи». Сунь горячо спорил, убеждал членов Союза не торопиться идти на сговор с Юань Ши-каем, пока не станет ясным его политическое кредо, но все было бесполезно: его внимательно выслушивали и даже соглашались с ним, но практического результата это не давало. Если Юань Ши-кай низложит императора — да здравствует Юань Ши-кай!

Всю неделю пребывания в Шанхае Сунь Ят-сен убеждал, агитировал, разъяснял, но все его страстные призывы разбивались о стену глухого противоборства. Его старый соратник и единомышленник Хуан Син советовал ему не предпринимать никаких шагов против компрадоров[19] и иностранцев, не то, упаси бог, наживем новые неприятности. Уж если Хуан Син произносит такие речи, то что остается говорить тем, кто загребает огромные капиталы на сделках с иностранными капиталистами! Даже губернатор Гуанчжоу господин Ху Хань-минь не свободен от влияния компрадорской группы — одну из них возглавляет его родной брат. Получалось, что китайские крестьяне в солдатских куртках совершили революцию, а пожинать ее плоды сбежались торгаши и спекулянты. Требование народного благосостояния, которое признавалось всеми членами Союза как одно из основных программных положений, теперь просто-напросто замалчивалось. «Если жизнь народа не изменится к лучшему, — думал Сунь Ят-сен, — народ отшатнется от любого правительства».

Он чувствовал страшную усталость — вот уже несколько суток подряд он почти не спал. Кожа туго обтянула скулы, глаза ввалились. Однако Сунь не приходил в отчаяние. Он был в своей стихии, в борьбе. Обстановка требовала от Сунь Ят-сена решительных действий, предельного напряжения всех его сил.

…Однажды, вернувшись в гостиницу незадолго до полуночи и не став зажигать света в номере, он прошел подышать прохладой на балкон, заставленный кадками с кактусами. Гранитная глыба отеля «Новый Шанхай», словно океанский пароход со светящимися окнами кают, нависла над мазутно- черной Хуанпу. Сунь присел на край кадки. С реки доносились унылые, протяжные гудки пароходов, с первого этажа гостиницы долетали звуки оркестра, Где-то далеко, должно быть, на барже, матрос сигналил желтым фонарем — знакомая с детства картина… Сунь поднялся и пошел в комнату. Зажег настольную лампу. На бронзовом чернильном приборе сразу заметил телеграмму. Телеграмма сообщала, что Собрание представителей южных провинций Китая, состоявшееся в Нанкине, избрало доктора Сунь Ят-сена на пост временного президента Китайской республики. Сунь бросил взгляд на листок календаря — там значилось двадцать девятое декабря.

А в номер уже стучали, раздавались громкие, возбужденные голоса. Всю ночь двери номера не закрывались — шли новые и новые делегации, чтобы поздравить своего первого президента.

В столицу революционного Юга Нанкин Сунь Ят-сен прибыл специальным поездом. Привокзальная площадь и улицы, разбегающиеся от нее веером, были заполнены народом. Экипаж, запряженный парой серых лошадей, медленно вез Сунь Ят-сена вдоль набережной, через мост, к резиденции президента.

Едва рассвело. Медленно тает туман. Сквозь густую влажную зелень листвы проглядывают оставленные недавними боями развалины домов. Где-то над парком Лишу взвилась ракета, рассыпав красные и зеленые искры. В людском потоке, сопровождающем экипаж, плывут транспаранты: «Да здравствует первый президент!», «Да здравствует республика!» Рядом покачиваются портреты Суня, украшенные алыми лентами. «Да здравствует республика!»- раздается в толпе звонкий молодой голос. Толпа подхватывает призыв, громко скандирует.

«Новая жизнь подобна прибою, ее наступление так же неотвратимо, — думает Сунь. — Только не лунное притяжение породило этот гигантский сокрушительный прибой, а притягательная сила свободолюбивых идей».

Сунь стоит с обнаженной головой, приветственно сжав руки в кулаки. Долго он ждал этой минуты, этой радости встречи с новым миром. По щекам его текут слезы.

Церемония вручения большой президентской печати состоялась вечером того же дня.

К зданию правительства, узкому и длинному, как солдатская казарма, были стянуты войска. На каждом солдате белая нарукавная повязка с черным иероглифом «Хань» — «Китай». К штыкам прикреплены белые флажки с такой же надписью. Над главным входом полощется шелковый флаг, на нем написано: «Китайская республика. Правительство. Процветание китайцев и охрана народа».

Десять часов вечера. В зале собрались представители революционных провинций, одетые в длинные парадные одежды и высокие головные уборы. Президент выделяется среди всех строгой полувоенной одеждой.

Уполномоченный Собрания представителей, сопровождаемый командующим войсками нанкинского гарнизона, произносит краткую речь. Обернув в алый шелк большую президентскую печать, он вручает ее президенту. Группа офицеров вносит в зал новый республиканский флаг. Преклонив перед ним колени, Сунь Ят-сен дает торжественную присягу:

«Я клянусь свергнуть маньчжурское самодержавное правительство, укрепить Китайскую республику, заботиться о счастье и благоденствии народа, руководствоваться общественным мнением и волей народа, обязуюсь быть преданным интересам народа и всегда служить народу.

Когда самодержавное правительство будет свергнуто, когда в стране не будет больше смуты, когда Китайская республика займет подобающее место среди других государств мира и будет подобающим образом ими признана, тогда я сложу с себя свои полномочия. Торжественно клянусь в этом».

В тот же день на могилах минских императоров близ Нанкина состоялась заключительная часть церемонии. Белый конь вез Сунь Ят-сена по широкой дороге к императорской усыпальнице. Как молчаливая стража, стояли вдоль дороги каменные изваяния гигантских слонов, верблюдов, драконов — стража, повидавшая на своем веку немало…

Ехать сюда Сунь Ят-сену не хотелось — в сущности, таким образом он отдавал дань не столько старому лозунгу «Долой цинов, да здравствуют мины!», сколько старым традициям. Поэтому, глядя на серую мраморную усыпальницу, в нишах которой стояли свежие, только что возложенные цветы, он в который раз думал о том, что Китай прекрасно обойдется без цинов и без минов — Китаю нужна только республика!

Республика, которую он возглавил, включала в себя еще не все провинции. На Севере по-прежнему правили цины. Сунь с головой ушел в работу. Затишье в Пекине настораживало и вынуждало скорее принимать меры, которые способствовали бы укреплению государства. Все, что унаследовала республика от прошлого, требовало коренного переустройства. Как ни странно, но кабинет министров придерживался иных позиций, в том числе и соратник Суня, ныне военный министр Хуан Син. Вице-президент Ли Юань-хун не приехал вовсе: страшась революционного размаха, он предпочел укрыться на территории Ханькоуского сеттльмента под защитой немецких канонерок. Либералы Чан Цзянь, Тан Шоу-цянь, Чэн Дэ-цюань, назначенные министрами, фактически бойкотировали правительство — за три месяца существования республики ни один из них так и не приступил к своим обязанностям. Переложив работу на своих заместителей, они отбыли в Шанхай, где обосновались в международном сеттльменте, открыто заявив, что намерены дожидаться, когда начнутся переговоры между Севером и Югом и высшая власть перейдет к Юань Ши-каю. Причина была одна: принцип народного благосостояния, провозглашенный некогда Сунь Ят-сеном, означает падение их доходов, а уж Юань Ши-кай не станет покушаться на права помещиков и буржуа — в этом нет никакого сомнения.

Первое же предложение Сунь Ят-сена провести аграрную реформу и дать землю крестьянину в правительстве провалилось. Трижды он ставил проект на голосование и трижды проект был отклонен. «Не время», — твердили ему со всех сторон.

Тяготы разрухи ложились бременем на плечи крестьянства; голод, неурожаи душили его. Общество разъедала опиумная лихорадка.

Раздобыть хоть немного средств для голодающих, прекратить беспорядки в армии, запретить продажу китайцев в рабство, добиться признания республики иностранными державами — вот что занимало Сунь Ят-сена в первую очередь. Нарастала угроза нападения с Севера. Республиканская армия была ненадежна: большинство населения поступало на военную службу исключительно ради жалованья, чтобы как-нибудь прокормиться. А средств у республики почти не было.

Каждое утро, когда Сунь Ят-сен подъезжает к своей резиденции, его губы трогает горькая улыбка: на крыше вяло полощется новый республиканский флаг. Его пятицветное полотнище символизирует единство пяти национальностей Китая. Где оно, это единство? Призрак, мираж… Тяжелые думы одолевают Суня в последнее время. Сорок шесть лет ему… Промелькнули они как один год — только потери указывают на количество прожитых лет. Время бессильно залечить старые раны. Нет в живых Лу Хао-дуна, нет Чжэн Ши-ляна и многих других. Сам он сидит в президентском кресле, но почти ежедневно почта приносит ему анонимные письма. Они напоминают президенту о судьбе Нанкина и Хун Сю-цюаня[20] в эпоху тайпинов, угрожают… Разве он не старается облегчить жизнь народа? Но что он может сделать один? Он чувствует себя в своем правительстве деревянной куклой… Сунь с удивлением услышал, как произносит вслух:

Да, пахать они начали на юге, да не получили того урожая, который ожидали…

Однажды утром Суп Ай-лин, подавая ему в кабинет кофе, сказала, едва заметно улыбаясь:

— К вам ранний гость, сяньшэн. Примете?

— Просите, — неохотно отрываясь от утренней почты, произнес Сунь.

Не успела Суп Ай-лин скрыться, как дверь стремительно распахнулась. Сунь бросил взгляд на вошедшего и замер: в дверях стоял его сын! Он слегка улыбался, ожидая приглашения войти. Гладкое, самоуверенное лицо с красными, чуть припухлыми губами, волосы густо напомажены, одет с изысканной европейской роскошью… Сунь даже несколько растерялся. Гулко забилось сердце. Неужели это Сунь Фо, его собственный сын?! Как давно они не виделись! Сунь шагнул навстречу сыну. Молодой человек благосклонно позволил отцу себя обнять.

— Раньше я не мог навестить тебя, отец, извини. Дел у меня по горло, только успевай поворачиваться.

Сунь позвонил.

— Ай-лин, дорогая, еще один кофе, пожалуйста.

— Погодите-ка, мисс, мне лучше виски.

— С утра? — удивился Сунь.

— Голова трещит после вчерашней попойки в Речном клубе…

— Хорошо. Вот деньги. Ай-лин, пожалуйста, пошлите кого-нибудь в ближайший магазин. Однако долго же ты собирался навестить меня, сын.

— Не дольше, чем ты мою мать, — нехорошо усмехнулся Сунь Фо.

— На твоем месте я не стал бы попрекать меня этим, ты же знаешь, как я просил ее разделить мою судьбу. Я звал ее в Америку… Ну, да ладно. Расскажи лучше, как у тебя дела с учебой?

Сунь жадно вглядывался в лицо сына, отыскивая в нем хоть что-то, напоминающее ему того мальчика, которого он видел в последний раз.

— Мне хотелось бы завершить свое образование в Америке, отец. Но на это нужны деньги, много денег. — Сунь Фо в упор смотрел на отца.

Сунь молчал. Тогда в голосе сына проскользнули нетерпеливые нотки.

— Так ты поможешь мне в этом? Или мне по-прежнему рассчитывать только на твоего брата А-мэя? Кстати, почему ты отказался утвердить дядю на пост заместителя министра? Или ты забыл, чем ему обязана наша семья? — Голос Сунь Фо звучал требовательно. Но это была правда — А-мэй всю жизнь помогал Сушо и его семье, и справедливость требовала, чтобы такое бескорыстие было вознаграждено. Но не может же он раздавать посты родственникам!..

— Все твердят, что за границей ты сколотил неплохой капиталец.

«Ах, вот оно что!» — Эти слова больно задели Суня. Он возмутился:

— За границей я сколачивал капитал для республики! Для себя я не привез ни гроша! Об этом я публично заявил в Шанхае, сходя с парохода. Революционный дух — мой единственный капитал!

— Но деньги нужны и матери.

— Я посылаю ей часть жалованья.

— Жалкие гроши! А расходы растут. Одним словом, меня интересует только одно: есть у тебя деньги для сына или нет?

Пухлые пальцы Сунь Фо в массивных золотых перстнях нервно теребили мочку уха. Он смотрел на отца с нескрываемым сожалением.

— Нет, сын, — твердо сказал Сунь. — У меня нет для тебя денег. Почти все, что я получаю, я отдаю в фонд помощи голодающим.

Суню вдруг стало душно. Он незаметно для сына ослабил галстук.

Ай-лин поставила поднос с бутылкой и двумя бокалами и бесшумно вышла. Сунь Фо, взглянув ей вслед, причмокнул губами.

— Познакомь меня с ней. Кто она? Дочь богатых родителей? Какие жемчуга… Стоят целого состояния!

— Это не мешает ей быть доброй патриоткой, — сухо сказал Сунь. — Жаль, что она скоро меня покинет. Ее жених, Кун Сян-си, больше не хочет откладывать свадьбу.

— Она выходит за Кун Сян-си, этого потомка Конфуция, известного финансового воротилу? — почтительно переспросил Сунь Фо.

Сунь Ят-сен не ответил. Он не хотел говорить, что жених ему не нравится — вместе с отцом невесты Чарльзом Суном он учился в Америке. Там ему удалось установить деловые контакты со знаменитой компанией «Стандарт ойл оф Америка», и теперь его заботило только одно: потуже набить мошну. Вступая в брак с Сун Ай-лин, он рассчитывал взять за нее богатое приданое. Надо полагать, что ее отец не поскупится — торговля церковными книгами и предметами религиозного культа за последнее время приносит все больше прибыли. Сунь Ят-сен мог бы еще добавить, что господин Кун Сян-си недавно предлагал правительству Суня одну крупную сделку, но от нее сильно попахивало воровством, и Сунь отказался. Казнокрад и спекулянт — вот кто такой «известный финансовый воротила». Но Сунь слишком хорошо относился к Сун Ай-лин, своему секретарю для связи, и потому промолчал.

— А этот Кун Сян-си не может одолжить тебе несколько тысяч?

— Я бы не взял у него ни цента. Даже для тебя, Сунь Фо.

— Тогда возьми из кассы. Раз она у тебя в руках, не воспользоваться этим просто глупо. И я…

— Замолчи! — перебил сына Сунь. Лицо его исказилось от ярости. Изумленный Сунь Фо уставился на отца.

— Запомни ты, Сунь Фо, сын Сунь Ят-сена, запомни раз и навсегда — гнусностей я не потерплю! И сейчас… тебе лучше уйти… — Заметив, что Сунь Фо хочет что-то сказать, он добавил: — Не медли, не то я за себя не ручаюсь…

Сунь Фо попятился к выходу. Его тщательно завитые волосы взмокли на висках и повисли прямыми прядями. Спиной безошибочно отыскав дверь, он бесшумно выскользнул из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь.

Когда через полчаса Ай-лин вошла в кабинет президента, она увидела, что доктор Сунь Ят-сен стоит опершись локтями на высокое ореховое бюро и закрыв лицо ладонями. Кофе из перевернутой чашечки вытек и застыл на полу коричневой лужицей.

Глава третья „ИМПЕРИЯ МЕРТВЫХ"

Уже давно злодей Юань Ши-кай причиняет страдания нашему народу! Никогда еще за всю историю существования республиканского строя у власти не находилось столь омерзительного правительства, государство никогда еще не подвергалось столь смертельной опасности, никогда еще ив возникало такого хаоса.

Сунь Ят-сен

Не только Пекин с пристальным и враждебным вниманием следил за каждым шагом президента республики. Но и собственное правительство встречало каждый жест Сунь Ят-сена недоверчиво и неодобрительно.

Недавно он собственноручно написал приказ об отмене пыток при допросах: «Сеть законов, которыми цины опутали всю страну, превратила Китай в тюрьму. Чего только нельзя добиться, надев людям на шею и руки колодки… Посмотрите записи, сделанные исторической палатой маньчжурской династии, вы не найдете среди так называемых полководцев и способных чиновников, кто бы не запятнал себя кровью нашего народа. Все применяемые прежде орудия пыток ныне запрещаются законом и подлежат сожжению».

Вслед за этим он запретил курить опиум и бинтовать девочкам ноги.

«Народ не хочет менять свои привычки», — возражали ему на это. «Это идет прежде всего от невежества и бедности, — объяснял Сунь. — Посмотрите, черные списки курильщиков опиума только в одном Нанкине длиной не меньше ли. Десятки тысяч имен. Какие же граждане из курильщиков опиума? Нет, эту болезнь надо вырвать с корнем». Парламент пошел президенту навстречу, утвердил указ Суня, надеясь, что на этом президент временно успокоится. Однако он стал торопить парламент с принятием конституции. На улицах простой люд желал Сунь Ят-сену долголетия. Но он знал и другое: многие уважаемые граждане не только в Нанкине, но и в Шанхае, Учане, Гуанчжоу и Гонконге колдуют над его бумажным изображением, чтобы накликать на него смерть.

Неожиданно Сунь получил письмо от Юань Ши-кая, в котором тот называл его «лучшим другом и советчиком». «Отныне у меня нет врагов, раз и Юань Ши-кай мне друг», — усмехнулся Сунь, показывая письмо Ляо Чжун-каю. Ляо Чжун-кай побледнел.

— Не иначе как Юань готовит нам какую-то пакость. Вспомните, скольких людей он уничтожил на своем пути. Прошу вас, сяньшэн, будьте осторожны. Сожгите письмо — не надо оставлять улик, свидетельствующих о дружелюбии человека, который намерен свернуть вам шею. Кстати, об этом в Пекине толкуют почти в открытую.

Сунь Ят-сен не принял всерьез предостережения друга. Он согласился, чтобы охрана сопровождала его только после того, как в Хуан Сина стрелял неизвестный в черной форме солдата революционных: войск. Совсем другое заботило Сунь Ят-сена: касса его правительства почти пуста, таможенные поступления по-прежнему оставались в руках иностранных держав. Он плохо представлял себе, куда и на что уходит то малое, что удается собрать по крохам. Докладные, которые подавал казначей, были так запутаны и сложны, что Сунь просто терялся. Тогда он написал в Учан и вытребовал к себе Тао Сань-го; тот когда-то служил в английском банке, знал бухгалтерское дело, но главное в создавшейся ситуации — его честность и преданность. Сунь не ошибся. Имя Тао Сань-го, несмотря на то что в министерстве финансов ему была предоставлена весьма скромная должность, в скором времени стало приводить в трепет многих в Нанкине. Доверие, открыто выказанное президентом мелкому чиновнику без титулов и состояния, вызвало в высших кругах бурю недовольства. И не столько потому, что это уязвляло их самолюбие, сколько из страха за незыблемость своих доходов. Расхищение государственной казны во все времена почиталось в Поднебесной дозволенным и вполне естественным. Избрание на пост президента мятежника Сунь Ят-сена наталкивало на мысль о том, что веками укоренившиеся привычки находятся под угрозой. Приезд Тао Сань-го только подтверждал эти опасения.

В подвале нанкинского банка, за закрытыми дверями, под строгой охраной сидел доверенный человек Сунь Ят-сена и проверял счета и расписки, выводил длинные столбцы цифр. Они показывали, насколько возросли цены в связи с паникой на местной бирже. Китайские кредитные билеты спешили обменять на серебро, японские иены, русские рубли.

Крестьяне, рабочие, кули умирали от голода. В живописных предместьях Нанкина в пещерах Золотисто- пурпурной горы находили пристанище разбойничьи шайки, даже священная скала Тысячи будд не избежала этой участи. А по ночам — налеты, грабежи продовольственных складов, убийства, насилия. Городская полиция сбилась с ног.

Подобные явления обычно объясняют слабостью государственного аппарата. Тао Сань-го открыл иные причины. Их огласка была крайне нежелательна для компрадорской буржуазии и крупных бюрократов. С какой охотой они бы выволокли Тао из подвала и погрузили в воды Янцзы вместе с цифрами. Поговаривали, что подобной участи достоин и сам президент. Либералы утверждали, что Тао Сань-го может толкнуть Сунь Ят-сена на самые рискованные мероприятия. Правые лезли из кожи вон, распространяя всяческие слухи. Под этот шумок господа Чжан Цзян и Си Лин обворовывали республику. Хуан Син жестоко заблуждался, проча их поочередно на пост министра финансов. Отвести эти кандидатуры стоило Сунь Ят-сену немалых трудов. В отместку эти господа распустили клевету, что и президент, и Тао Сань-го, и Лао Чжун-кай занялись вплотную финансами лишь затем, чтобы разбогатеть самим. Оба несостоявшихся министра были убеждены, что весь мир населяют плуты.

Через две недели затворничества Тао Сань-го попросил аудиенции. Сунь Ят-сен провел его в маленькую полупустую комнату на втором этаже здания правительства. Кабинет окнами выходил на Янцзы, в открытые створки било яркое зимнее солнце. Щурясь от света, Сунь Ят-сен произнес:

— Плохи наши дела, дорогой Сань-го. Все мои усилия направить действия правительства по разумному пути не дают результатов. У меня за спиной вовсю ведутся переговоры с Юань Ши-каем о моей отставке… Ну ладно, об этом после. Слушаю тебя…

Тао поспешно вынул из портфеля докладную записку и стал вслух читать. Сунь стоял рядом, внимательно глядя в текст. Когда Сань-го доходил до столбца цифр, Сунь водил по ним пальцем, словно не доверяя собственным глазам. Наконец они дошли до суммы в триста тысяч иен, добытой Хуан Сином у японских банкиров с большими трудностями и под неслыханные проценты. Сунь Ят-сен остановил Сань-го:

— На что потрачены эти деньги?

— Сто пятьдесят тысяч поглотило жалованье солдатам и офицерам нанкинского гарнизона, сяньшэн, остальные… — Тао Сань-го покосился на неплотно прикрытую дверь, — остальные ушли на жалованье вашим министрам в Шанхай и Учан.

— Ляо Чжун-кай знает об этом? — гневно спросил президент.

— Знает, — вздохнул Тао, — знает, но что тут поделаешь; раз есть должность и она занята — надо платить. Таков закон.

— К дьяволу такие законы, раз они обогащают бездельников!

— Это сущее воровство, сяньшэн, — горько сказал Сань-го.

— Ладно, что там дальше?

— Заявление от рикш. Они просят правительство оказать им милость и освободить от налога за коляски. Цены на продукты подскочили, да и зима необычайно холодная, тут и на жалкую горсть риса не заработаешь.

— Я об этом уже докладывал кабинету. Вынесли решение — освободить, но только на один месяц. Так и пометь себе. И не смотри на меня с упреком, Сань-го, один я ничего не могу поделать. Рикши оплачивают содержание всей нашей полиции. Я с удовольствием бы возложил эту обязанность на богачей, да об этом и думать нечего: в парламенте поднимется вой.

«Я в правительстве только кукла, деревянная кукла, — в который раз подумал Сунь Ят-сен, — а еще хвалился перед Ху Хань-минем ринуться в бой против всей этой бюрократии».

Через окно донеслись гулкие звуки колокола — Где-то звонили к вечерне. На один миг в памяти Сунь Ят-сена ожил Лондон, октябрь 1896 года. Цинское посольство тогда заманило его в ловушку. А его нынешняя должность, чем она не ловушка?

— Сяньшэн, до меня дошло, что кабинет требует повесить двенадцать крестьян, — глуховатый голос Тао Сань-го вернул Суня к действительности, — их до сих пор держат в плавучей тюрьме. Подумать только, казнить людей за то, что они просили милостыню!

— Знаю, Сань-го, знаю, — вздохнул Сунь, сутуля плечи. — Третьего дня я ходатайствовал об отмене казни. Мне обещали отпустить крестьян на волю. — Он помолчал. — Крестьянина задавили поборы, Сань-го! С этим нужно что-то делать!

— Минуту, — Тао перелистал бумаги и подал их президенту. Сунь Ят-сен побледнел, когда заглянул в них.

— Таких подробностей я не знал. Дело плохо. Что бы там ни говорили, а налоги надо уменьшить. И установить твердые цены на землю.

Сань-го показал еще три страницы. Они были густо исписаны цифрами. Цифры касались внутренних пошлин. Пошлины разъединяли провинции, душили рисовую торговлю. Из всех столбцов этот был самый длинный.

— С этим тоже пора кончать, и как можно скорее. Подготовь мне проект отмены пошлин.

— Проект уже готов, сяньшэн, он у меня с собой.

— Вот как? Отлично! Дай-ка его сюда, дорогой мой Сань-го. Ты очень нужный республике человек!

В этот момент дверь распахнулась — на пороге стоял Хуан Син.

— Я согласен с вами, господин президент, — произнес Хуан Син, протягивая Суню здоровую левую руку. Правая все еще висела на перевязи. — Тао Сань-го действительно очень нам полезен.

Сунь Ят-сен нетерпеливо кивнул, возвращаясь к прерванному разговору.

— Рис не будет иметь твердой цены, покуда провинции отделены друг от друга пошлинами. Мы их отменим, не правда ли, господин министр?

Хуан Син повел плечом.

— Их совершенно необходимо отменить. В одних провинциях крестьяне мрут от голода, как мухи, а в других — остаются излишки риса. Практически они уплывают в карманы помещиков. Надо, чтобы во всем Китае товары ходили свободно. — Сунь Ят-сен внимательно посмотрел на Хуан Сина. Хунанец страшно осунулся и его бритая голова стала похожа на череп с висячими усами. Хуан Син собрался было ответить, но Сунь Ят-сен опередил его.

— Транспорт, хотите вы сказать? Транспорта нет, но его можно наладить. Пусть об этом позаботится заинтересованное в нем торговое министерство. — Он постучал по твердому зеленому переплету, куда вложил докладную записку Сань-го. — Очевидно, здесь есть об этом?

— Да, сяньшэн. На последних страницах.

— Что вы скажете, господин министр? Хуан Син молчал.

— Здесь запланирована работа лет на пять, а то и на десять. Кто знает, суждено ли нам увидеть ее результат. Но мы будем работать. Будь у нас для начала миллионов тридцать…

— Японская компания «Мицуи» согласна одолжить республике сто пятьдесят тысяч иен, — подал голос министр.

— Капля в море! Скоро нам нечем будет платить жалованье солдатам и служащим. Интересно, на какие средства полковник Ли Юань-хун, мой заместитель, содержит учанский гарнизон?

— В Учане во время восстания мы захватили торговый банк и конфисковали всю наличность — сорок миллионов долларов, — объяснил Тао Сань-го. Он покосился на Хуан Сина, — почему бы не сделать этого и в других городах южных провинций?

— Ну, не можем же мы восстановить против себя всю имущую часть городского населения, дорогой господин Тао, — быстро ответил Хуан Син.

— Тогда необходимо срочно упорядочить нашу казну, вести строгий учет расходов. Надо быть слепым, чтобы не видеть, как за короткий срок в сфере финансов совершены все возможные беззакония. Имена виновных у меня здесь, — Сань-го указал на зеленую папку, — и я не успокоюсь, пока казнокрады не будут разжалованы и наказаны.

«Подобное рвение может стоить ему жизни, — подумал Хуан Син, — но это его дело».

— Ваша преданность, господин Тао Сань-го, нам хорошо известна, — произнес он вслух. — Мы все помним, что ваша жена погибла, заслонив грудью господина Сунь Ят-сена. Но…

— Должен вам заявить, — перебил его Тао Сань-го, — что наибольшие хищения совершаются под крышей законности. Известно ли вам, господа, что, например, от солевой пошлины в государственную казну поступает едва ли одна треть? Остальное разворовывается. Сяньшэн, вы не поверите, но в этом замешан сам министр финансов!

— Такое открытие делает вам честь, господин Тао, — сказал на это Хуан Син, — только боюсь, что ваше усердие пропадет даром. Позвольте доложить, сяньшэн, — час назад из Пекина получена телеграмма. Император Пу И наконец отрекся от престола. Монархии больше не существует! Императрица-регентша назначила президентом Юань Шикая.

— Что же вы до сих пор молчали! Что собирается предпринять Юань Ши-кай?

— Вы были слишком увлечены своим делом, сяньшэн. Юань Ши-кай, как и прежде, обещает объединить Китай на республиканских основах. Что вы на это скажете?

— Ну что ж… Если Юань выполнит все свои благие намерения, сложу президентские полномочия. Но когда же мне заявят об этом прямо?

— Точно еще не известно. — Хуан Син поморгал короткими ресницами. — У Юаня огромная армия, за его спиной иностранные державы. Они передают новому президенту все таможенные поступления, собираемые в подчиненных нам провинциях, они обещают Китаю огромные займы, разумеется, при условии объединения страны, управляемой единым правительством.

— Возможно, в этом и есть определенный здравый смысл, — раздумчиво произнес Сунь Ят-сен, — только не кажется ли вам, господин министр, несколько странным, что Юань получил мандат на пост президента от императрицы- регентши, а не от республики?

— Какая разница! Главное, что единство будет достигнуто.

Они теперь редко понимали друг друга — президент и его военный министр, гораздо реже, чем прежде, с оружием в руках на полях сражений. «Интересно, как поведет себя нанкинский парламент? — подумал Сунь Ят-сен. — Неужто нанкинцы не понимают, что передача всей власти Пекину означает победу помещиков и компрадоров? Ну, теперь дело сделано…»

Солнце в окне давно погасло, с Янцзы тянуло вечерней сыростью. Сунь щелкнул выключателем — света не было. Внесли зажженные свечи. По стенам метнулись тени.

— А день завтра будет непогожий, — произнес Сунь Ят-сен, подходя к окну и сдвигая створки.

Тайный агент Юань Ши-кая приехал в Нанкин и без труда разыскал дом главнокомандующего Южной армией господина Хуан Сина. Он решительно постучал в ворота и, отрекомендовавшись солдату-караульному «коммерсантом из Гуанчжоу», заявил: — Мне необходимо видеть главнокомандующего. Где его можно найти?

Солдат заколебался.

— Послушайте, господин Хуан Син вызвал меня срочной депешей. Речь идет о новых поставках оружия для Южной армии.

— В таком случае поторопитесь, господин коммерсант. В этот час главкома можно застать в доме госпожи Сюй. Я провожу вас.

Хуан Син «коммерсанта» принял, но сразу же ему заявил, что никого из Гуанчжоу в Нанкин не вызывал и хотел бы знать, ради чего…

— Погодите, господин главнокомандующий, вам не собираются навязывать партию проржавевших винтовок. Неужели не догадываетесь? Мы имеем к вам одно- единственное предложение.

— Кто это «мы»? — нетерпеливо перебил его Хуан Син.

— Хорошо. Я вижу, что лучше играть в открытую, — улыбнулся агент. — Я послан к вам генералом Юань Ши-каем. Генерал хотел бы видеть Хуан Сина, храбрейшего из республиканцев, у себя на службе. Я уполномочен сделать вам официальное предложение.

Хуан Син вспыхнул — вот уж этого он никак не ожидал! Его захлестнула ярость. Он медленно поднялся со стула и пошел к двери. Распахнул ее. Затем, словно передумав, плотно ее закрыл и тихо, отчеканивая каждое слово, произнес:

— Не откажите в любезности передать там, в Пекине, что любовь к родине, во имя которой Хуан Син согласился на объединение Севера и Юга под властью Юань Ши-кая, на самого генерала Юаня не распространяется. — У Хуана вдруг перехватило дыхание, ноги ослабли, он чуть не закричал от ужасной боли, прихлынувшей вдруг к вискам. Лицо агента дрогнуло, поплыло…

Хуан схватился за стул, тяжело сел и сжал голову. Он знал, что через несколько минут это пройдет, такое уже бывало с ним не раз за последние месяцы.

— Что с вами, господин Хуан Син? — услышал он как будто издалека. — Напрасно вы так волнуетесь. Никто не требует, чтобы ответ был дан немедленно. Успокойтесь, подумайте.

— Я же, кажется, сказал — Хуан Син вам не слуга. Неужели не ясно? — Он нажал кнопку звонка.

— Проводите этого господина.

Адъютант, указав гостю на дверь, пропустил его впереди себя.

Дождь шел пятые сутки. Долгий, мелкий, изнуряющий. Земля уже перестала впитывать влагу, и вода затопила долину великой Янцзы, скрыв под собой молодые рисовые посадки в Хунани, чайные плантации и посевы табака в Хубэе. Прошлогодняя катастрофа, когда наводнение уничтожило труд крестьян, унесло десятки тысяч человеческих жизней, грозила повториться теперь, в апреле 1912 года.

В феврале Сунь Ят-сен оставил пост президента Китайской республики. Получив телеграмму Юань Ши-кая нанкинскому правительству, в которой генерал официально заявлял: «Лучшей формой государства считаю республику… монархическому строю никогда более не бывать в Китае», Сунь Ят-сен решил сложить с себя полномочия президента.

В тот же день, четырнадцатого февраля, он подал в отставку. Пятнадцатого февраля Совещательная палата избрала Юань Ши-кая временным президентом республики.

Уходя с государственного поста, Сунь Ят-сен собирался трудиться на новом поприще — «в области экономического строительства», — так говорил он в те дни своим немногим верным друзьям. «Я слишком долго пробыл за границей, пора пожить среди народа».

Ему захотелось проехать по Янцзы. Во время стоянки в Мааньшане Сунь Ят-сен сошел на берег. Стены домов на пристани и улицах были облеплены расплывшимися лозунгами. Кое-где все-таки можно было разобрать: «Император Пу И добровольно отрекся от престола». И рядом, на красной кирпичной стене, свежие иероглифы, еще не смытые дождем: «Наше спасение — в Юань Ши-кае!»

«А может, пекинский президент не столь зловещая фигура, как мне кажется?» — мелькнуло в голове Суня. Но он тут же усмехнулся этой мысли. Ему вспомнилось секретное распоряжение Юаня распустить слух, что южный президент якобы отказался от своего поста за миллионную взятку. Об этом ему_; рассказали верные люди.

Думая о своем, Сунь Ят-сен не заметил, как сумерки и туман окутали берега. Товарищи, сопровождавшие Суня, вероятно, уже собрались и ждут его к вечернему чаю, пора возвращаться. Тихо. Лишь шум пароходных колес да удары капель по воде. Резкий голос помощника капитана приказал включить опознавательные огни. Их бледный свет слегка разогнал влажный мрак, окутав пароход голубовато- желтым мерцающим облаком.

К Суню подошел капитан.

— Не угодно ли, сяньшэн, спуститься в кают-компанию? — почтительно приложил он руку к белой полотняной фуражке.

— Да, да. Спасибо, капитан.

Сунь проснулся на рассвете. Ему показалось, что судно стоит на месте. Он позвонил. Вошедший стюард сообщил, что они едва не наткнулись на пароход, севший на мель. И теперь экипаж занят спасением потерпевших.

— Я сейчас поднимусь наверх, — торопливо сказал Сунь Ят-сен, — ведь у вас нет судового врача!

Сунь Ят-сен быстро оделся, сунул под мышку несессер с медикаментами и хирургическим инструментом — он всегда возил его с собой — и вместе с двумя матросами спустился в одну из спасательных шлюпок. Они причалили с правого борта подъемной стрелы, привязали к ней шлюпку. Потерпевший корабль погрузился одним бортом в воду, идти по скользкой, перекосившейся палубе было почти невозможно. Держась за канат, Сунь Ят-сен вслед за матросами перебрался на правый борт, к капитанской рубке. Оттуда доносились громкие голоса.

Пострадавших среди пассажиров оказалось немного: женщина, побывавшая за бортом и успевшая наглотаться воды, она была сильно напугана, мальчик лет девяти — во время удара он не удержался на ногах и стукнулся головой о перила и мужчина — с серьезной травмой грудной клетки. Ему требовалась немедленная помощь. Разорвав на груди раненого рубаху, Сунь обнаружил грязную тряпицу, из неё выпал кусочек пергамента. Сунь поднял его. Красная тушь расплылась от воды причудливым узором. Сунь поднес записку к фонарю — на пергаменте просматривалось водяное изображение птицы феникса. Императорская бумага! Иероглифы запрыгали у него перед глазами. «Выехавшего по Янцзы доктора Сунь Ят-сена, — читал он, — государственного преступника, по обнаружении расстрелять на месте или лишить жизни другим, более подходящим к обстоятельствам способом». И красная печать с иероглифом «Юань» посередине. Вот как! Сунь Ят-сен страшен Пекину! «Убийце не повезло!» — подумал Сунь, приступая к операции. На следующее утро едва пациент открыл глаза, Сунь Ят-сен наклонился над ним:

— Ваше самочувствие?

— Неплохо, доктор, спасибо. Скажите, кому я обязан?

— Вам осмелился помочь доктор Сунь Ят-сен. Что-то тревожное метнулось во взгляде раненого.

— Вы действительно доктор Сунь Ят-сен?

— А вы сомневаетесь? Впрочем, давайте отложим этот разговор — вам вредно сейчас разговаривать, вы потеряли много сил.

Тот закрыл глаза, но продолжал беззвучно шевелить губами. Сунь тихонько прикрыл за собой дверь. Но когда он вернулся через два часа, раненый был мертв. Он лежал в луже крови, ослабевшая рука выронила хирургический скальпель, стоявший у изголовья саквояж Сунь Ят-сена был распахнут. Пациент вскрыл себе вены…

На стоянках в разных городах Суню сообщали о том, что Юань Ши-кай продолжает творить беззаконие. В Пекине начались казни революционеров. Да и в низовьях Янцзы плавучие тюрьмы больше не вмещали всех арестованных. Вез суда и следствия их расстреливали тут же на берегу и сбрасывали в воду. Кровь и слезы несли в океан китайские реки.

Новый удар ожидал Суня в Гуанчжоу. Чтобы окончательно обезвредить революционный Юг, генерал Юань Ши-кай приказал сократить более чем стотысячную наньцзинскую армию до одной дивизии, а Хуан Сина отстранить от поста главнокомандующего.

Встреча Сунь Ят-сена и Хуан Сина была невеселой. Они беседовали в душном гостиничном номере, окна которого выходили на шумную улицу. Сидели перед низким столиком, уставленным едой, и ни к чему не прикасались. Сунь расстегнул тугой ворот рубашки.

— По-моему, акции Юаня против революционного Юга не закончатся твоим смещением. Интересно, куда он клонит, этот пекинский президент? Императора он предал. Не предаст ли он и демократию таким же образом? Что скажешь на это, упрямый хунанец? Ведь ты стоял за то, чтобы власть передать в руки Юань Ши-кая!

— Поста я лишился, — угрюмо подтвердил Хуан Син. — Но означает ли это, что генерал Юань Ши-кай перешел в лагерь контрреволюции? В это не хотелось бы верить!

— Мы, революционеры, работаем не ради постов и славы, — задумчиво сказал Сунь Ят-сен. — Но скажу: действия генерала внушают мне подозрения. Кстати, Хуан Син, ты не знаешь, куда исчез Тао Сань-го? После отъезда из Нанкина я больше о нем ничего не слышал.

Хуан Син, отвернувшись, смотрел в окно. Лицо застыло, губы плотно сжаты, только на левой, впалой щеке заходили желваки.

Сунь нетерпеливо повторил вопрос.

— Все равно узнаешь, Сунь, — начал Хуан Син и оборвал себя на полуслове: заметил, как сразу посерело, словно пеплом подернулось, смуглое лицо Суня.

— Говори же, Хуан Син, — потребовал он.

Рассказ Хуан Сина был короток, но перед мысленным взором Суня развернулась вся страшная картина расправы над Сань-го.

Тао Сань-го возвращался от друзей позже обычного и уже подходил к своему дому, когда на голову ему накинули мешок. На окраине Нанкина Тао Сань-го бросили в подвал старинного каменного особняка, где реакционеры вкупе с наемными бандитами оборудовали настоящую камеру пыток. Сорвав с Тао одежду, швырнули его на битый кирпич и избили стальным хлыстом. Потом задушили и, уже мертвого, повесили на крюке, вбитом в потолок. Полиция обнаружила труп на другой день. Кровь, которой был начертан на стене лозунг «Смерть революции!», была совсем еще свежая. Хуан Син развернул было следствие, но нити его вели к влиятельным политическим деятелям, и ему вскоре дали понять, что своей настойчивостью он добивается участи Тао.

— Поверь, Сунь, я не трус, но я привык сражаться в открытом бою.

Сунь Ят-сен смотрел на Хуан Сина и не видел его. Боль, которую он испытал когда-то при известил о казни Лу Хао-дуна, ожила в нем с новой силой. Чудовищная ирония судьбы, думал Сунь с горечью. Он, Сунь Ят-сен, отменил пытки, а их с изощренной жестокостью применили к настоящему революционеру, одному из его лучших, преданнейших соратников. «Юань Ши-кай обязан прекратить беспорядки и беззакония», — сказал себе Сунь Ят-сен.

Вскоре он отправился в Пекин, в самое логово тигра. Немного позднее туда же выехал и Хуан Син.

Наступало лето 1912 года. Оно обещало быть жарче обыкновенного. Солнце раскаляло булыжник мостовых с раннего утра. В воздухе — ни дуновения. Серым, полупрозрачным покровом лежала пыль на глазурной черепице Запретного города, и казалось, что на обитель отрекшегося императора накинута прочная паутина.

После полудня жители столицы спешили укрыться в тени своих двориков, торговля замирала, пустели улицы и базарные площади. Лишь возле фруктовых лавок, в мусорных ящиках по-прежнему копошились дети. По арбузным коркам, по скользкой банановой кожуре, по исхудалым бескровным детским лицам в ослепительно белом солнце ползало бесчисленное множество мух.

Только величественный Храм Неба дарит спасительную прохладу. От мандариновых и персиковых деревьев в фаянсовых кадках исходит тонкий дурманящий аромат. В фарфоровых чанах лениво плещутся серебристые рыбки. Каменный пол в круглом зале под высоким куполом покрыт двойным слоем парадных ковров. Сидя на полу, парламентарии составляют проект новой конституции. Дело подвигается медленно: конституция эта — ширма, которой прикрывается Юань, идущий напролом к личной диктатуре. Не оттого ли не успевают составители донести кисть до бумаги, как тушь высыхает? А может быть, мысль их дремлет, усыпленная лживыми клятвами и посулами генерала?

Столица встретила Суня торжественно. Когда Сунь Ят-сен и Хуан Син прибыли в Пекин, генерал сильно встревожился — он так надеялся, что с Сунем уже покончено! Однако в такой ситуации не считаться с общественным мнением было невозможно, волей-неволей, а приходится разыгрывать из себя либерала. Юань стал догадываться, что привело в Пекин революционера. От этого визита он не ждал ничего хорошего. Теперь нужно было не сплоховать — чего доброго, от него потребуют публичного разъяснения некоторых действий нового правительства.

Лучший выход из создавшегося положения — убедить противника, что ты его друг и единомышленник.

— Вы заблуждаетесь, уважаемый доктор Сунь Ят-сен, вы не совсем точно истолковали деятельность нашего правительства. Ни о каком сговоре с иностранными державами и речи быть не может. Все наши усилия мы направляем только на то, чтобы принести счастье своей нации, — рассыпался Юань Ши-кай. — В первую очередь мы намерены установить контроль над производством и разработкой природных богатств, начнем строить железные дороги.

— Необходимо ввести бесплатное образование и создать систему пенсионного обеспечения.

— Разумеется. — Генерал тайком пристально следил за своим собеседником, избегая, однако, сталкиваться с его острым испытующим взглядом. В своем черном халате Юань походил на большую ворону.

— А главное, господин Юань, крестьянину нужна земля, без этого республике не продержаться и года.

— Удивительно, до чего ваши мысли совпадают с моими, дорогой доктор! Будьте покойны, мой парламент — это вам не сборище нанкинских бюрократов. Подумать только, они отклонили ваш превосходный аграрный проект! Ах, господин Сунь Ят-сен, поверьте мне — я единственный, кто отдает должное вашему бескорыстию, благородству и преданности интересам народа.

Вся его фигура, весь облик — узкие глаза, тонкие губы и даже длинные седые усы — источали внимание и дружелюбие. И только руки выдавали нервозность — пальцы то перебирали длинные концы пояса, то легкими скользящими движениями касались надбровья, то проводили по подбородку.

«Ну погоди, проклятый бунтовщик! Я тебе покажу аграрную реформу! Образование! Пенсии! Сплошная благотворительность! На твоем месте, мистер Сунь, я немедленно убрался бы из Пекина куда-нибудь подальше! Сколько денег уплыло на то, чтобы переселить тебя в иной мир, а ты все еще жив и невредим», — думал Юань. С каким наслаждением он сам поднес бы гостю чашу с отравленным питьем. Глоток, другой, судорога, хрип — и конец! Генерал представил себе эту сцену столь живо, что едва не разразился злорадным смехом в самый неподходящий момент, когда Сунь Ят-сен, прижав сложенные ладони к груди, проговорил:

— Буду с вами откровенен, господин Юань Ши-кай. Совсем еще недавно меня мучили сомнения: тот ли вы человек, который может взять на себя задачу объединения родины. Теперь я вижу, господин Юань, вы — истинный республиканец. Китайская нация будет вам признательна. — На секунду в голове Суня вспыхивает воспоминание о встрече на тонущем корабле, убийца, подосланный Юанем. Нет, не может быть! Перед ним такой доброжелательный, такой понимающий человек. Наверное, кто-то другой воспользовался именем генерала.

— Я прошу вас, господин Юань Ши-кай, назначить особое расследование по делу об убийстве Тао Сань-го, — почувствовав доверие к генералу, произнес Сунь Ят-сен. — У этого революционера особые заслуги перед родиной.

Юань Ши-кай сделал пометку в записной книжке. Хорошо, он лично отдаст такой приказ. Сунь Ят-сен поднялся.

— Дорогой доктор, счастье общения с вами внесло умиротворение в мою душу. — Юань Ши-кай поднес к глазам шелковый платок. — Осмелюсь поинтересоваться, каковы ваши намерения относительно будущих занятий?

— У меня еще осталось несколько незавершенных дел в Пекине, а затем я отправлюсь в Японию, попытаюсь получить там несколько частных займов на строительство железных дорог.

— Неслыханное благородство, господин Сунь Ят-сен! Ваши помыслы, как всегда, направлены на неотложные нужды родины! А почему вы предпочитаете обратиться к частным банкам?

— Очень просто. Частные банки не потребуют от нас в целях обеспечения займов передачи в их распоряжение китайской территории.

— У вас настоящий государственный ум, господин доктор. — Юань незаметно посмотрел на массивные золотые часы — подарок одного из государственных деятелей Соединенных Штатов. Фигурные стрелки показывали половину второго. — Однако, я думаю, и государственные займы Китаю не повредят.

Сунь Ят-сен откланялся. Выйдя из приемного покоя, он никак не мог отделаться от неприятного осадка, который оставил в нем конец разговора с Юанем. Знать бы ему, что едва спустилась за ним тяжелая бархатная портьера, как генерал, оправив халат и придирчиво оглядев себя в зеркале, поспешно покинул резиденцию через черный ход. Закрытая машина сделала по городу несколько петель и кружной дорогой направилась в посольский квартал. В Гонконг- Шанхайском банке генерала уже ждали представители международного банковского консорциума. Обещая крупный заем, державы мечтали задушить руками Юань Ши-кая еще не окрепшую Китайскую республику. Юань Ши-кай хотел того же: днем и ночью ему мерещился императорский трон. И дорога к трону становилась все тверже, все накатаннее: он получит заем, в его руках вся армия с ее генералитетом и офицерством. Уже сейчас ему воздают императорские почести. Императорский жезл, тайно вытребованный из Запретного города, дожидается своего часа. Юань Ши-кай будет императором! Конституция, парламент — это все глупость, балласт, путы. С этим он знал, как поступить. Правда, опасался, что, разобравшись в его истинных намерениях, против него поднимутся революционные силы страны. Многих революционеров он уже убрал с дороги. Но Сунь Ят-сен! С ним еще придется повозиться! Хорошо, что он и Хуан Син уезжают в Японию, оттуда не так отчетливо видно, что делается в Поднебесной.

Сунь Ят-сен застал Хуан Сина дома. Прямо с порога он швырнул на стол номер «Тайме».

— Полюбуйтесь, бывший главнокомандующий, на плоды нашей с вами политической близорукости! Юань Ши-кай продает Китай державам. Эта «сильная личность», эта «замечательная метла», которая вымела заодно с цинами и республику!

Известие о подготовке грабительского займа, как снежный ком, с головокружительной быстротой обрастало подробностями.

Сунь уселся в углу, залпом выпил чашку чая. Война, решительная и беспощадная, должна быть объявлена Юань Ши-каю. Если Юань удержится у власти, государство погибнет. Сейчас любое проявление малодушия станет предательством интересов родины.

— Надо связаться с Сун Цзяо-жэнем, — глухо сказал Сунь Ят-сен, — необходимо собрать все революционные силы в единый кулак.

Сун Цзяо-жэнь начал недавно переговоры с несколькими группами либерального толка об объединении в одну «открытую» партию. Хотя Объединенный союз по своей структуре и методам работы не был приспособлен к теперешней новой роли парламентской партии, Сунь возражал против его ликвидации, особенно теперь, когда намерения Юаня стали ясны. Но убедить Сун Цзяо-жэня и других ему не удалось. Союз доживал последние дни. На смену ему пришел Гоминьдан — Национальная партия, лидером которой и стал Сун Цзяо-жэнь.

Сунь Ят-сена избрали «главным директором» новой партии. Учредительный конгресс Гоминьдана, состоявшийся в августе, прошел под лозунгами: «Укрепить республику!», «Обеспечить демократию!»

Гоминьдан безусловно окажет сопротивление Юань Ши-каю, надеялся Сунь. Надо ехать на Юг и организовать партии широкую поддержку. Сперва — в Шанхай… Но Юань, едва только почует сопротивление, установит в стране военную диктатуру. Овечья шкура давно стала контрреволюционному шакалу не по росту.

К ненависти Суня примешивалось чувство горькой досады: как наивно было верить, что Юань Ши-кай, старый императорский сановник, будет заботиться о благе родины; тешить себя иллюзией, что он может измениться к лучшему. Но какой лисой прикидывался Юань, с каким неподражаемым искусством разыгрывал демократа и республиканца!

Хуан Син перелистывал пачку газет, принесенную Сунем вместе с «Тайме».

Телеграфные агентства сообщали:

«…Закончились выборы в новый, постоянный парламент. Сильнейшей партией в ней оказалась Национальная партия — Гоминьдан…»

«…Гоминьдан на правах партии, получившей большинство голосов, формирует кабинет министров и на пост премьера назначает господина Сун Цзяо-жэня…»

«…Руководство партией Гоминьдан объявило, что президент будет избран после принятия новой, постоянной конституции…»

«…Генерал Юань Ши-кай требует: сперва выборы президента, потом утверждение конституции…»

Сунь Ят-сен выехал в Шанхай из Японии, где безуспешно хлопотал о признании Китайской республики. Последние события заставили его спешно вернуться на родину: в ночь на 20 марта 1913 г. выстрелом из револьвера был тяжело ранен глава партии Гоминьдан Сун Цзяо-жэнь. Покушение совершено на перроне Шанхайского вокзала. 22 марта он скончался. Как писали газеты в своих экстренных выпусках, господин Сун Цзяо-жэнь пал жертвой распрей внутри Гоминьдана.

Сунь попал с парохода прямо на митинг. Он пробирался сквозь толпу, отвечая на приветствия и пожимая протянутые руки. В середине зала он встретился с Хуан Сином.

— Сунь, дорогой, — еле слышно шепнул Хуан Син, — все нити по делу об убийстве Сун Цзяо-жэня ведут в Пекин, к Юань Ши-каю. Все члены Гоминьдана сняты с ответственных постов. Даже господин Ху Хань-минь лишился своего губернаторства. Пожалуй, мы зря пошли на уступки Пекину. — Хуан Син помолчал, потом, словно оправдываясь, добавил: — Правда, мы полагали, что Юань Ши-кай как китаец будет заботиться о благе родины…

Сунь внимательно посмотрел на бывшего военного министра.

— Вы хотите сказать, что я был прав, когда утверждал, что Юань Ши-кай — защитник буржуа и помещиков? А вы слыхали, что в прошлое воскресенье Юань приносил жертвы Небу и Конфуцию?! Веками эти жертвоприношения совершались только императором.

— Что же делать, Сунь?

— Разве это не ясно? Если так будет продолжаться, то в распаде государства и гибели нации окажемся виноваты мы с вами.

— Значит, вы предлагаете двинуть против Юаня войска?

— Мягко сказано — «двинуть войска». Уничтожить! Юань Ши-кай и вся его бюрократия так же враждебны народу, как цины!

— Вторая революция?

— Да, Хуан Син. Надо поднимать провинцию.

— Но…

— Если «но», то мне придется обойтись без вас.

— Не горячитесь, Сунь, вы можете на меня рассчитывать.

Через несколько дней, когда Сунь разбирал почту, ему попался пакет с адресом, написанным по-английски. Вскрыв его, он увидел переплетенную в желтое с черным брошюру. В нее было вложено письмо, в котором сообщалось о смерти английского пастора Ф. Кларка.

«Выполняя последнюю волю покойного, — писал его секретарь, — сообщаю Вам, мистер Сунь, о самом искреннем уважении, которое пастор всегда питал к Вам. Незадолго до смерти пастор просил переправить Вам эту брошюрку, которую Вы в свое время отказались принять…»

Так вот оно что! Пастор умело выбрал время для своего подарка! «Империя мертвых»! Да, сейчас в Китае торжествуют политические мертвецы вроде Юань Ши-кая. Но Республика еще восстанет из пепла! — и желто-черная книжица полетела в мусорную корзину.

Глава четвертая УБИЙЦА

Юань Ши-кай начальнику тайной сыскной полиции:

— Слыхали? Невероятная наглость — доктор Сунь требует, чтобы я ушел с поста президента! Он сумасшедший, этот доктор.

— Мы располагаем всеми данными относительно его местонахождения, ваше высокопревосходительство. Только прикажите.

— Приказываю.

Всю свою сознательную жизнь, с тех пор как он стал членом организации «Черный дракон», Миядзаки Торадзо мечтал о свободе. И хотя жизнь его уже миновала свою лучшую пору, упрямая мысль выйти из «Черного дракона» не оставляла его. Уехать на остров Кюсю и остаться там до конца своих дней, погрузиться в чтение книг, которыми у него набиты комнаты, а может, и самому взяться за писчую кисть — у него есть о чем поведать людям. Мечта уводила Торадзо далеко: он становился великим поэтом. Но делать ему приходилось совсем не то, что хотелось. Поэтому он все реже заглядывал в колодец своей души, где в последнее время не мог разглядеть ничего, кроме вечных колебаний темной воды. А работы у «Черного дракона» прибывало. Ветер с Запада дышал грозой. В Европе назревали события, готовые вот-вот вылиться в войну. Пока державы будут драться между собой, Япония может совершить прыжок. Она только выжидает удобный момент, чтобы во всеуслышание заявить о своих притязаниях на соседний Китай. В этой обстановке политические акции тайного общества «Черный дракон» резко подскочили.

Миядзаки сидел в библиотеке Красного храма, величественно возвышающегося на холме Святости неподалеку от Токио. Циновки на узких окнах спущены, поверх них задернуты темные шторы. Бесшумно горят длинные курительные свечи, света они почти не дают, поэтому обычно зажигается большая электрическая лампа, которая свисает с потолка на длинном шнуре. Пахнет сандалом, мышами, пылью. Длинные свитки манускриптов, пожелтевших в глубине веков, лежат на полу и столах, аккуратно сложены в деревянные лакированные ящики с перламутровой инкрустацией. Тлен не коснулся лакированных склепов, но рисовая бумага, которой доверены сокровенные мысли японских самураев, не выдержала испытания временем, она трухлява, готова рассыпаться от прикосновения. Здесь черпают свое вдохновение японские политики. «Завоевание — благородная цель всякого японца, ибо только оно способно принести другим народам благо великой цивилизации», — читал Торадзо. Идея ясна, только как применить ее в современных условиях?

Рядом с Миядзаки, как обычно, сидят над книгами и другие члены «Черного дракона». Но ни в какие разговоры между собой они не вступают. Лишь раз в месяц на общих собраниях скрещиваются шпаги их красноречия…

К полудню, наглотавшись бумажной пыли, Миядзаки вышел на восточный дворик. Сел под голой яблоней на замшелую, разогретую солнцем скамью. Сон мгновенно сморил его. Ему приснилась весна на острове Кюсю, где прошло его детство. Мелкая, гладкая галька вдоль ручьев, цветущие вишни. Много вишни, словно пена морского прибоя…

Проснулся Миядзаки от тихого говора. Разговаривали рядом, в тонкостенной бамбуковой беседке. Миядзаки попытался вернуть утраченный сон, но знакомое имя, несколько раз упомянутое в разговоре, заставило его внимательно прислушаться. «В пекинском посольстве суматоха. На днях в Токио прибывает Накаяма. Юань Ши-кай требует, чтобы с ним расправились прямо на перроне».

Накаяма — это же Сунь Ят-сен! Суня убьют, едва он прибудет в Токио! Торадзо вскочил со скамьи. Осторожно ступая, чтобы под ногами не шелестели сухие листья и не скрипел гравий, вернулся в библиотеку, а к вечеру выехал в деревню, туда, где нашла временное пристанище чета китайских эмигрантов — бывший заместитель министра финансов нанкинского правительства Ляо Чжун-кай с женой Хэ Сян-нин.

Миядзаки прислонил свой велосипед к стене сарая, откуда доносилось недовольное хрюканье голодного поросенка, и, скинув у дверей туфли, переступил порог дома. В маленькой комнате с бумажной перегородкой было пусто. Он сел у окна и стал ждать. Начинало темнеть. Можно было зажечь огонь — на столике у левой стены, рядом с керосиновой лампой, лежали спички. Но Миядзаки остался сидеть в темноте, погрузившись в свои думы. Внезапно он почувствовал знакомое недомогание — у него начинался очередной приступ хронической лихорадки.

Когда наконец вернулись хозяева, Миядзаки, обессиленный приступом, лежал на циновке, натянув на себя весь скудный запас одеял, который ему удалось обнаружить в доме. Бросив взгляд на пожелтевшее лицо Миядзаки, Хэ Сян-нин отыскала в сумочке порошок хинина, приготовила горячий чай.

— Дорогой Торадзо, что вынудило вас приехать без предупреждения? Мы едва не заночевали в городе, — Ляо Чжун-кай присел рядом с Миядзаки.

— Обстоятельства необыкновенного характера заставили меня поторопиться. Скажите, господин Ляо, вам известен день и час прибытия в Токио доктора Сунь Ят-сена?

Супруги переглянулись.

— Он должен приехать послезавтра. Из Кобэ. Номер поезда еще неизвестен. А что случилось? — От волнения Хэ Сян-нин прижала руки к груди и замерла в тревожном ожидании, не сводя с Торадзо темных блестящих глаз.

— Насколько мне удалась узнать, китайское посольство в Токио готовит на Сунь Ят-сена покушение. Его хотят застрелить, так же как, Сун Цзяо-жэня.

Хэ Сян-нин вскрикнула. Торадзо откинул одеяла и сел на циновке. Ему было жарко, лоб и виски его покрылись мелкими каплями пота.

— Успокойтесь, госпожа Ляо, в Японии у доктора Сунь Ят-сена много настоящих друзей. Необходимо организовать их в специальную группу, и я этим займусь немедленно. Надо, чтобы вы помогли мне вовлечь в нее китайских эмигрантов. Но главное — когда прибудет поезд, не надо устраивать на вокзале митинг. Сунь Ят-сена следует сразу усадить в закрытый автомобиль и увезти в гостиницу. Необходимо все время быть начеку: убийц может быть несколько…

Поезд из Кобэ прибыл в Токио точно по расписанию — в шесть часов вечера. К этому времени члены группы «Отпор убийцам» по команде Миядзаки заняли все входы и выходы на вокзале. Пятнадцать человек побежали к третьему вагону следом за Ляо Чжун-каем. Как только Сунь с зеленым саквояжем в руках появился в дверях, они оттеснили остальных встречавших, образовав узкий живой коридор, по которому он прошел к машине. Но Торадзо не покидала тревога за жизнь друга. Его может ждать нож или яд, а от них защитить куда труднее.

И все же встреча Сунь Ят-сена прошла не так гладко. Какой-то человек взобрался на тележку с багажом и пытался выстрелить в Сунь Ят-сена поверх толпы. Его тут же схватили и бросили в подвал привокзального полицейского участка. Сунь Ят-сен через Инукаи Цуёси упросил полицейского комиссара позволить ему поговорить с глазу на глаз с покушавшимся. Сунь рассчитывал узнать, кто состоит в заговоре против него и насколько это серьезно.

В комнате для свиданий Сунь Ят-сен увидел человека с серым лицом, с глазами, горящими ненавистью. Это были глаза фанатика.

Узкие кисти рук, тугая полоска белого воротничка на смуглой шее, тонкое, нервное лицо — чистокровный самурай.

— Убиваете из-за угла, господин Накамура? — то ли спрашивая, то ли утверждая, произнес Сунь. — Наверное, именно так был убит Сун Цзяо-жэнь. — Японец молчал. Сунь Ят-сен подвинул ему папиросы, сифон с водой. Накамура учтиво поблагодарил, налил полный стакан, залпом осушил его.

— Так вы будете говорить? — мягко спросил Сунь.

— Убивать — моя профессия, — хмуро отозвался японец, раскуривая папиросу.

— За это хорошо платят!

— Обедневшему самураю выбирать не приходится.

— И это говорит японец, гражданин великой державы? Неужто сегодня в Японии не найти другого заработка? Я стремлюсь к тому, чтобы моя родина заняла достойное место среди передовых стран, и за это вы хотели всадить мне пулю в сердце.

«Не в сердце, а в затылок», — мысленно поправил Суня Накамура. Безразличие овладело им: ненависть погасла, уступив место опустошенности.

— Как вы полагаете, господин Накамура, пекинское посольство скоро подошлет ко мне нового убийцу?

— Не раньше, чем через полгода. Но вам лучше исчезнуть из Японии, доктор.

«Если в моем распоряжении есть еще несколько месяцев, то я подожду, — подумал Сунь. — В это трудное время лучше быть ближе к родине. Только, пожалуй, следует перейти на нелегальное положение».

— Хотите, я буду просить власти вернуть вам свободу?

Сунь никогда не колебался в своей вере в доброе начало человека. Не дождавшись ответа на свое предложение, он вновь повторил его.

Накамура покачал головой, на горле ходуном заходил острый кадык.

— Почему вы отказываетесь?

— Мне нечем оплатить такое великодушие. Накамура откинулся на спинку плетеного стула и больше не шевелился. Только глаза горячечно поблескивали на его неподвижном лице. Пора было кончать это тягостное свидание.

Глава пятая ТИГР ПЕРЕД ПРЫЖКОМ

4 ноября 1913 г.

Постоянный Президент Китайской республики Юань Ши-кай издает декрет о роспуске партии Гоминьдан и об аннулировании ее мандатов.

Доктор Сунь Ят-сен объявил об организации новой Революционной партии Китая — Гэминдан. В основу ее программы были положены три народных принципа и его учение о революционной диктатуре.

Третью зиму Сунь Ят-сен почти безвыездно жил в Японии, все острее ощущая, что его вынужденная эмиграция слишком затянулась. В Европе вовсю бушевала война, втягивая в свой водоворот все новые и новые государства. Этот момент Япония сочла наиболее выгодным для своих притязаний на Шаньдунский полуостров, где хозяйничали германские империалисты. Отношение к китайским эмигрантам-республиканцам среди японцев стало заметно остывать. Миядзаки Торадзо приветливостью и сердечностью старался смягчить охлаждение своих соотечественников. Правда, встречи становились все реже. Он подолгу пропадал по каким-то таинственным делам, о которых даже Сунь Ят-сен ничего не знал, часто уезжал в Пекин, но, возвращаясь, рассказывал только о том, что уже давно было известно из прессы. Сунь Ят-сен и не расспрашивал. По некоторым, случайно оброненным Торадзо словам он догадывался, что его японский друг участвует в составлении какого-то, чрезвычайно важного документа, имеющего непосредственное отношение к Китаю. Впрочем, всем уже было ясно, что Япония готовится к войне. По улицам Токио маршировали отряды солдат, за городом население рыло окопы. Повсюду плакаты: «Не покупайте китайские товары, покупайте только отечественные!» С прилавков магазинов словно ветром сдуло китайские шелка, резной нефрит, пряности, фарфор. В университетах, мужском и женском, натравливали студентов-японцев на студентов-китайцев.

— Единство желтой расы толкуется весьма оригинально, — заметил однажды Сунь Ят-сен Ляо Чжун-каю. В его тоне содержалось куда больше горечи, нежели сарказма. — Ты помнишь, дорогой Ляо, как совсем еще недавно Ниппон во все трубы трубила о кровных узах с Китаем, а теперь она считает, что эти узы обязывают ее опекать нас с позиции силы.

Ляо Чжун-кай был теперь почти единственным человеком, во всем разделявшим взгляды Суня, особенно в трудные времена эмиграции.

— Страна восходящего солнца сейчас напоминает тигра перед прыжком на слона, — угрюмо согласился Ляо.

Дверь распахнулась. Хэ Сян-нин, возбужденная, стояла на пороге.

— Потрясающие новости! В одном из буддийских храмов Будду превратили в… рядового японской армии! Как вам это нравится? — Она перевела дух. — На голову статуи натянули суконный военный шлем. Говорят, он сшит по специальному заказу в одной из лучших мастерских Токио. И перед этим Буддой ежедневно будут происходить торжественные молебны о даровании победы японскому оружию в Китае, на Шаньдунском полуострове.

— Вот это находчивость! — невесело восхитился Ляо. — Она принесет немалый доход предприимчивому настоятелю!

— Что ж, этого можно было ожидать! — заметил Сунь. — О том, что Япония готовится со дня на день объявить нам войну, знает каждый школьник: по утрам дети распевают молитвы во славу японской военщины.

Вскоре худшие опасения Сунь Ят-сена оправдались: восемнадцатого января 1915 года японский посланник в Пекине граф Хиоки Эки вручил Юань Ши-каю пространный документ, вошедший в историю под названием «Двадцать одно требование». Ниппон потребовала у Китая передать ей одну из богатейших приморских провинций — Шаньдун, предоставить особые права в Южной Маньчжурии, восточной части Внутренней Монголии и многое другое. О войне не было сказано ни слова, но на документе просвечивали водяные изображения дредноутов и пушек. Весьма красноречиво! В Пекине начался яростный торг.

— Как ты считаешь, — спросил как-то Сунь Ят-сен у навестившего его Миядзаки, — Юань Ши-кай подпишет «Двадцать одно требование»?

— Подпишет. Если, конечно, он по-прежнему намерен превратить свое кресло президента в трон императора.

— А это ему гарантировано? Миядзаки заколебался.

— Я не настаиваю, можешь не отвечать. — Сунь Ят-сен пристально посмотрел на Торадзо. — Но мне всегда казалось, что ты более осведомлен, чем другие японцы, из тех, кто ходит в мой дом.

— Что я могу тебе сказать? — в отчаянии воскликнул Миядзаки. — Я вправе тебе сообщить только личные догадки. Думаю, что Юань Ши-кай не та фигура, которая способна навести в Китае порядок. А без должного порядка…

— …позиции Японии в Китае никогда не будут прочны. Ты хотел сказать это?

Миядзаки на мгновение опешил.

— Не смущайся, Торадзо, мы ведь не дети, чтобы не понимать, что Япония печется о собственной выгоде.

— Пожалуй…

— Следовательно, дни Юаня сочтены, — заключил Сунь Ят-сен.

Миядзаки облегченно вздохнул.

Раз Юань еще пытается опираться на США и Англию и не уступает Японии, почему бы японцам не поддержать республиканцев? Сунь Ят-сен так прямо и спросил об этом у Торадзо. Торадзо поразился в душе наивности своего друга. Но он не мог ответить Суню столь же прямо, что именно революционеров ненавидит японское правительство, потому-то оно и не считает Юаня подходящей фигурой для себя: он не справится с новой волной революционного подъема, это очевидно.

Все это, может быть, и пришлось бы Торадзо высказать, если бы не явился Хуан Син. Хуан Син пришел мрачный. Несмотря на теплый вечер, он уселся поближе к печке, на которой кипел большой чайник. Он долго тер руки, словно они закоченели. Было видно, что ему не по себе.

— Выходит, теперь самое время развернуть новую кампанию против Юань Ши-кая, — продолжая прерванный разговор, произнес Сунь, обращаясь к Хуан Сину. — Вы слышали, Юань как правитель Китая больше не интересует японцев.

— Не стоит прогонять тигра, чтобы впустить в дом волка, — угрюмо буркнул Хуан Син, подходя к столу и накладывая себе полную тарелку соленой редьки.

— Это Юань Ши-кай тигр? Он всего-навсего жалкий шакал, — презрительно засмеялся Сунь Ят-сен. — Он сам отворит двери, чтобы впустить более сильного хищника.

Ему никто не ответил. Молчание нарушалось лишь постукиванием деревянных палочек. Внезапно погасла лампа. Теперь это случалось часто — японцы экономили на всем. Пока Сунь зажигал плошку с китовым жиром, настенные часы гулко пробили одиннадцать раз.

— Ну мне пора, — поднялся Миядзаки, — дома жена волнуется, когда меня долго нет. Никак не привыкнет к моим частым отлучкам. Лучше бы ей уехать на Кюсю, в наше поместье. Жизнь в деревне тише и спокойнее, а главное — намного дешевле.

За дверью Миядзаки долго не мог попасть ногами в свои туфли. Потом захрустел гравий под деревянными подошвами, скрипнула калитка.

— Послушай, Хуан Син, — произнес Сунь, сдерживая ярость. Он зашагал взад и вперед по скользкой циновке — Юань Ши-кай, эта продажная шкура, непременно пойдет на сговор с японцами. Мы должны помешать ему продать независимость Китая! Возбудить общественное мнение! Начать с тех провинций, где позиции его никогда не были прочны. А нам… нам следует вернуться на родину, и как можно скорее.

Хуан Син поднял голову и внимательно посмотрел на Суня. От колеблющегося света лицо его казалось суровым.

— И все-таки Юань Ши-кай — патриот, — произнес он, хотя и без былой уверенности.

— Прежде всего патриот собственного благополучия, — резко отпарировал Сунь, чувствуя, как в нем пробуждается неприязнь к Хуан Силу за его упорное нежелание видеть в Юане того, кем он был в действительности — авантюриста и изменника. Подобная близорукость стоила первой Китайской республике гибели. — Помяни мое слово, Хуан Син, не успеем мы оглянуться, как этот негодяй распродаст Китай оптом и в розницу. Нет, наши позиции останутся прежними — никакой поддержки генералу-предателю. Да здравствует республика, свободная и независимая от империалистов!

Хуан Син поднялся. Одна рука его была заложена за полу длинного хаори, другой он нервно тер гладкий подбородок. Его взгляд поразил Суня своей строгой холодностью.

— Помните, сяньшэн, не так давно в английской прессе промелькнуло сообщение о том, что вы якобы предлагали японцам ваять концессии в Китае на весьма выгодных для них условиях? Убежден, что все это — выдумка досужих писак. Однако не кажется ли вам, сяньшэн, — Хуан Син выдержал долгую паузу, словно колеблясь, говорить или нет, — что теперь можно было бы пойти на сделку, подсказанную прессой. Это бескровное решение вопроса — и японцы предпочтут вас Юань Ши-каю!

— Как просто у тебя все получается, Хуан Син! — Сунь Ят-сен развел руками. — Но ведь, как ты говоришь, если мы впустим в дом волка, Китаю придется забыть о своем суверенитете. — Сунь устало опустился на узкий длинный диванчик.

— Японцев мы выдворим, когда придем к власти.

— Припомни-ка, во времена Южной республики удалось нам изгнать из Нанкина, Шанхая или Гуанчжоу хоть одного иностранца? Нет, Хуан Син, твое предложение означает сунуть голову в петлю.

Кто-то тихо постучал в дверь и следом просунулась голова Миядзаки Торадзо.

— Это я вернулся.

Японец был явно взволнован.

— Вчера наш посланник в Пекине граф Хиоки Эки вручил Юань Ши-каю последний ультиматум и тот подписал «Двадцать одно требование». Не удивляйтесь, господа, что я сообщаю вам об этом — через несколько часов это уже перестанет быть тайной.

В комнате наступила тишина, только тихо потрескивали в жаровне догоравшие угли. Угасая, они подергивались мертвенно- серым пеплом.

— Я хочу попрощаться, — нарушил молчание Торадзо. — Послезавтра я уезжаю в Китай, и не знаю, когда мы снова увидимся с вами, господа.

В Пекине Миядзаки Торадзо поселился в скромной гостинице одного из отдаленных районов. Агент тайной полиции, закрепленный за гостиницей (Юань Ши-кай лично отдал приказ полицейскому управлению вести слежку за каждым прибывшим японцем), подвергнув багаж Миядзаки досмотру, остался недоволен. Ничего путного! В полупустом портпледе несколько смен белья да две пары домашних тапочек! В особом журнале ближайшего полицейского участка появилась запись: «Миядзаки Торадзо, японец, женат, имеет сына, постоянно проживает в Токио, по наведенным справкам — политический деятель б. оф.». «Б. оф.» означало — без официального поста, что было особенно подозрительно, и не только в глазах пекинской полиции. Впрочем, японец вел себя вполне лояльно. Вставал поздно, возвращался до закрытия парадного входа. Затем он съездил к нескольким знакомым, где и провел вечера. На вопросы, которые ему задавали, отвечал неопределенно. И только один раз сказал, что хочет навестить Лян Ци-чао, старого знакомого по Токио. Впрочем, это подозрений не вызывало. «Первоклассный талант», таким официальным титулом пожаловал Ляна Юань Ши-кай, был у президента в фаворе. Это наталкивало на мысль, что визит Миядзаки к Лян Ци-чао преследовал цель сообщить китайскому правительству нечто такое, что не подлежало прохождению по официальным каналам. Такие сведения о вновь прибывшем японце были доложены Юань Ши-каю.

Вскоре Миядзаки действительно посетил господина Лян Ци-чао. По дороге он неотступно думал о Сунь Ят-сене, об их последнем разговоре и предстоящей беседе с Лян Ци-чао, давним идейным противником Суня. Сейчас ситуация складывалась таким образом, что Лян Ци-чао, вопреки своей воле, а возможно, и личным симпатиям, вынужден будет выступить против Юаня, непримиримого врага Сунь Ят-сена. Когда Миядзаки думал об этом, угрызения совести мучили его не так сильно.

Секретарь Лян Ци-чао, пожилой человек, одетый и причесанный по европейской моде, дал почувствовать посетителю, что получить аудиенцию у его господина — дело чрезвычайно трудное. «Господин дома, но он принимает лишь по субботам», — чопорно произнес он. Прикинув, что сегодня только среда, Миядзаки решил проявить настойчивость:

— И все-таки доложите. Вот моя визитная карточка.

Через десять минут к нему вышел другой слуга. Низко кланяясь, он просил господина извинить за бесцеремонность и пройти во внутренний двор.

Во дворе под застекленной на английский манер крышей сидел сам Лян Ци-чао, важный придворный советник Юань Ши-кая. Он делал вид, что читает книгу. Что Лян притворяется, Миядзаки разгадал с первого взгляда — кому же придет в голову читать такую серьезную вещь, как произведение Сунь Цзы («Трактат о военном искусстве»), когда у тебя над головой пышет жаром раскаленное стекло? Скопировав новинку, китайские строители упустили одну деталь — крыша не раздвигалась, как это принято в Англии, а следовательно, в солнечную погоду внутренний двор неизбежно превращался в пекло.

«Господин Миядзаки Торадзо!» — пронзительно выкрикнул слуга и тотчас же удалился. Хозяин неторопливо поднялся навстречу гостю, и оба церемонно раскланялись.

— Ну вот, — произнес Миядзаки, всматриваясь в ничуть не изменившееся лицо Лян Ци-чао, — мы с вами встретились снова. Помните Токио?

Невозмутимость, присущая Лян Ци-чао, на секунду оставила его, он опустил глаза. О приезде Миядзаки Торадзо он уже был осведомлен, но ничего хорошего от этого визита не ожидал, так как личность этого человека, слывшего одним из верных друзей Сунь Ят-сена и замышлявшего некогда покушение на наставника и соратника Ляна, знаменитого реформатора Кан Ю-вэя, была ему хорошо известна. Впервые они встретились еще в 1898 году, после краха «Ста дней реформы». Но дружбы никогда не водили. Зачем же пожаловал японец?

Лян Ци-чао понадобилось усилие, чтобы придать своему лицу и голосу выражение радушия.

— Милости прошу, господин Миядзаки! — широким жестом, сияя белозубой улыбкой, он указал гостю на длинную полированную скамью с синими атласными подушками. Слева на черном столике в россыпи перламутровых вкраплений возвышалась позолоченная ваза с сахарным печеньем и другими лакомствами. Над ней назойливо кружилась большая муха. Она никак не давала Торадзо сосредоточиться. Тогда он ловким движением поймал насекомое и зажал его в кулаке. Перехватив недоуменный взгляд хозяина, но не разжимая, однако, пальцев, он сказал;

— Вы, разумеется, не подозреваете, господин Лян Ци-чао, какие обстоятельства придали мне смелости просить об аудиенции в ваш неприемный день. И все же нижайше прошу извинить меня.

Сановник вежливо наклонил голову в маленькой круглой шапочке, не переставая наблюдать за гостем.

— Я всего лишь выполняю приказ, не более. Свободной рукой Миядзаки извлек из бокового кармана пиджака обрывок пергамента с изображением черного дракона. Лян Ци-чао небрежно скользнул взглядом по рисунку, но Миядзаки сразу почувствовал, как внутренне подобрался и напрягся его собеседник. «Миядзаки — посланец «Черного дракона»? Что это значит?» — с нарастающей тревогой подумал Лян Ци-чао.

Внешне сохраняя хладнокровие, он вышел в соседнюю комнату и принес оттуда кусочек пергамента с нарисованным на нем хвостом дракона. На пергаменте у Миядзаки была голова, у Ляна — хвост. По уставу тайного общества такая ситуация требовала от Лян Ци-чао беспрекословного повиновения.

Подчиняясь этикету, не позволявшему хозяину пускаться в расспросы, Лян терпеливо ждал. Частое подергивание век выдавало его нетерпение.

— Вы, надеюсь, понимаете, господин Лян Ци-чао, что мое посещение продиктовано отнюдь не низким желанием оторвать вас от государственных дел, — начал Миядзаки, садясь и по-европейски закидывая ногу на ногу.

В эту минуту шелохнулась лиловая шелковая занавесь, отделяющая внутренний двор от жилых покоев, и на миг возникло хорошенькое женское личико.

Глаза, подведенные черным, казались огромными. Увидев чужого, девушка тотчас исчезла. Замешательство на юном девичьем лице показалось Миядзаки забавным, и он улыбнулся. Однако хозяин отнес улыбку на свой счет, — он сидел спиной к занавеси и ничего не видел. В узких глазах его промелькнула ярость. Понизив голос до шепота, гость решительно закончил начатую речь:

— Если Юань Ши-кай всерьез собирается провозгласить, что небо и духи на его стороне[21], ему не продержаться у власти и месяца.

Руки хозяина, ощипывавшие огромный желтый цветок, вздрогнули. Нежные лепестки упали с колен на каменную плиту. Лян Ци-чао молчал. Вошел слуга, но не тот, что привел сюда Миядзаки, а другой, совсем молодой, почти юноша, гибкий, стройный, похожий на филиппинца. Он поставил на столик поднос с едой, налил в круглые чашки вина и исчез.

— Прошу вас, господин Миядзаки, откушайте, до обеда еще не скоро.

— Благодарю вас, я никогда не ем в этот час, — холодно отказался Миядзаки. — Так вот, господин Лян Ци-чао, отныне ваш компас должен показывать новый курс.

— Простите, господин Миядзаки, но ведь президент Юань Ши-кай подписал «Двадцать одно требование» Японии! Разве ваша страна найдет в Китае человека, который относился бы к ее нуждам с таким пониманием, как наш президент?

— На троне ваш генерал не продержится и недели, — жестко сказал Миядзаки, подчеркивая голосом слова «на троне». — Но я не уполномочен обсуждать этот вопрос. Мое дело — передать вам приказ «Черного дракона».

Он разжал кулак и, выпустив на волю свою пленницу, с преувеличенным вниманием стал следить за ее полетом. Миядзаки великодушно давал своему собеседнику прийти в себя. По всему чувствовалось, что к такому повороту событий, несмотря на всю свою мудрость и звание «первоклассного таланта», Лян Ци-чао не был готов. Он лихорадочно оценивал новый курс, который предписала ему Япония через Миядзаки Торадзо и указания которой являлись для него законом с той незапамятной поры, когда он стал членом «Черного дракона». Сколько сил было потрачено с его благословения на поощрение монархических устремлений Юаня! Он и сам мечтал о «просвещенной монархии» и о том, что станет одним из заправил Поднебесной. Ведь он еще далеко не стар и вполне успел бы вкусить плодов своего возвышения. Неужто теперь все пойдет прахом? Лян Ци-чао не подозревал, что японцы настроены не против монархии, а против Юань Ши-кая, чье восхождение на трон может привести к печальным последствиям для Японии. Кстати, Миядзаки — старинный друг доктора Сунь Ят-сена. Может быть, Суню удалось заручиться поддержкой Ниппон?

Перерыв в беседе слишком затягивался. Сложив руки на животе и глядя куда-то мимо гостя, Лян проронил:

— Но Япония всегда считала, что империя — лучшая форма государственного устройства для Китая.

— Простите, вы не совсем точны, господин Лян, — быстро возразил японец. — Ниппон не против того, чтобы во главе вашей страны встал император. Но что такое генерал Юань? Сколько лет он фактически правит страной, а в Пекине сплошная парламентская чехарда, состав кабинета министров меняется чуть ли не каждый день. Потом эти странные манипуляции с конституцией, политические партии передрались между собой, в провинциях то и дело восстают крестьяне. Короче говоря, положение таково, что, того и гляди, нынешнее правительство рухнет и без нашего участия.

— Вы опасаетесь того, что власть может перейти к южанам? — спросил Ляп Ци-чао.

Миядзаки мог бы смело утверждать, что именно этого прежде всего и опасается его правительство, но он решил Ляна немного подразнить:

— Япония всегда хотела видеть в Китае у кормила власти правителя, который стоял бы на страже японских интересов. В этом отношении Сунь Ят-сен — фигура, на которую можно делать ставку.

Лян Ци-чао задумался.

— Ниппон желательно, чтобы мы опередили южан?

Миядзаки иронически улыбнулся. На щеках возле жесткого рта заиграли желваки. Он всегда недолюбливал Лян Ци-чао, но в эту минуту он почувствовал особенно острую неприязнь к сидящему перед ним рыхлому человеку в халате из тонкого шелка, расшитого золотыми перьями. И зачем это Лян, человек не первой молодости, вырядился в такой яркий халат? Внезапно Торадзо вспомнил о хорошеньком девичьем личике, глянувшем на него из-за лиловой занавеси. Кто она? Наложница? Вторая или третья жена?

— Я жду ответа, — вежливо напомнил Лян Ци-чао.

— Вы все поняли правильно, господин Лян, больше мне нечего добавить, — Миядзаки поднялся со скамьи.

Теперь он почувствовал, что рубашка у него прилипла к телу. Прочь отсюда, на свежий воздух! Миядзаки поспешно поклонился, давая знать, что его миссия окончена, но Лян Ци-чао вдруг спросил:

— А как же мне теперь себя вести, ведь Юань считает меня своим другом?

«Выпутывайтесь, как знаете», — хотел было сказать Миядзаки, но только пожал плечами.

— Будет неимоверно трудно. Надеюсь, что «Черный дракон» примет это в расчет, — добавил Лян Ци-чао. — Как вы полагаете, господин Миядзаки? Юань Ши-кай не терпит, когда ему перечат. Скор, ох, скор генерал на расправу.

Его голос, растерянный и заискивающий, внезапно вызвал у Торадзо новую вспышку неприязни, и он позволил себе небрежно заметить:

— Позвольте мне высказаться откровенно, многоуважаемый господин Лян Ци-чао. Для того, кто жонглирует своими убеждениями, как уличный фокусник, выполнить наши требования ничего не стоит.

Вот это был удар так удар! Миядзаки увидел, как редкие брови сановника подскочили кверху, почти соприкоснувшись с кромкой редких волос, обрамляющих лоб. На щеках проступили красные пятна. Какая наглость! Подумать только, «уличный фокусник»! Лян Ци-чао молча проглотил оскорбление, но жестом показал гостю, что тот делает ошибку, намереваясь покинуть дом тем же путем, которым пришел. Провожая Миядзаки черным ходом, Лян Ци-чао торжествовал — нет ничего унизительнее для гостя, чем быть выпровоженным с черного хода. Теперь настала очередь Миядзаки вспыхнуть от унижения. И все-таки последнее слово осталось за Торадзо.

— А ведь у нас, в Японии, такого обычая нет, дорогой господин Лян, — насмешливо произнес он, закрывая за собой дверь.

Юань Ши-кай и не подозревал, какие тучи сгущаются у него над головой. Ой слишком увлекся подготовкой к восхождению на императорский трон. Вроде бы каждый шаг был продуман и взвешен. Поправки к временной конституции, которые он передал Конституционному совещанию для утверждения, фактически давали ему неограниченную власть, права монарха. «Президент с правами императора или император — какая разница?» — восхищались иностранные дипломаты. Было от чего приходить в восторг! Юань Ши-каю теперь не требовалось санкции парламента ни на объявление войны, ни на заключение договоров с иностранными державами. Отныне он сам будет формировать кабинет министров, издавать чрезвычайные декреты, принимать чрезвычайные меры в области финансовой политики, лишать или возвращать права гражданства. Особенно гордился Юань Ши-кай своим последним нововведением — в термин «государственный секретарь» вводился иероглиф «цин». В старом Китае этот иероглиф добавлялся к званию сановника, выполнявшего обязанности первого помощника Сына Неба. Вывод из этого сделать было нетрудно! Нет, не зря при старом императорском дворе Юань Ши-кай слыл большим знатоком тонкостей табеля о рангах.

А что такое власть президента с правами императора, Юань продемонстрировал сразу, как только конституция была принята. Прежде всего он упразднил кабинет министров, создав вместо него административный аппарат во главе с государственным секретарем и двумя помощниками. Поправки к «Положению о выборах президента», которые были проведены совещательной палатой, превращали Юаня в пожизненного главу государства с правами передавать свою власть по наследству. В обществе вскоре стали распространяться суждения, что республика вообще «не соответствует национальному духу» китайцев. Перебирая всевозможные слухи, которые муссировались в правительственных кругах, Лян Ци-чао не мог себе простить одного — как это он прежде не заметил, что наряду с монархическим движением в Китае возник аятиюаньшикаевский фронт. Такая близорукость могла ему обойтись недешево. После посещения японца Лян лихорадочно искал выхода. Ясно было одно: придется покинуть уже обжитые позиции и включаться в борьбу за руководство антимонархическим движением. Лян Ци-чао забросил прочие дела. Даже новая наложница, та самая, которая попалась на глаза Миядзаки, очаровательная Ю-фэй, за большие деньги перекупленная у одного генерала, и та не могла завладеть его вниманием даже на несколько часов.

Лян Ци-чао трудился. Он писал докладную записку Юань Ши-каю. Здесь, в этой записке, его спасение. Изведены горы бумаги. Мысли бегут торопливые, хаотичные, «первоклассному таланту» стоит немало усилий направить их в нужное русло.

Но вот наконец она готова. Кажется, все предусмотрено. Совет диктатору повременить с возвращением Китая к монархии сделан, и в достаточно осторожной форме. Отправив ее президенту, Лян Ци-чао стал ожидать вызова. Вызова не последовало. Инструкция, полученная от «Черного дракона», предписывала в этом случае принять более решительные меры. И Лян Ци-чао принял: он основал «Общество по изысканию средств для водворения спокойствия».

Не обратить внимания на эту дерзость Юань Ши-кай уже не мог и сам распорядился вызвать Лян Ци-чао, но, когда доложили о его приходе, недовольно поморщился. Генералу давно набили оскомину высказывания реформатора: многословно, витиевато и никогда не поймешь, что он хочет сказать. То он ратует за «просвещенную диктатуру», а то вдруг на днях публикует статью «Стоит ли вообще поднимать вопрос о государственном строе?» С одной стороны, утверждает, что Китаю следует вернуться к монархии, а с другой — опасается, что, если это произойдет, «страна снова забурлит и сильные личности раскромсают ее на части». Попробуй разберись… Ладно, сегодня он сделает «первоклассному таланту» хорошее внушение — не за то он получает жалованье, чтобы будоражить общественное мнение своими писаниями.

Не изменяя своей всегдашней привычки прятать истинные намерения, генерал позвонил и приказал принести хорошего французского вина, огромная партия которого была закуплена еще год назад. Затем распорядился, чтобы Лян Ци-чао провели в маленькую гостиную за его кабинетом.

Вяло потягивая вино, Юань Ши-кай подчеркнуто рассеянно слушал вкрадчиво-вежливую речь Лян Ци-чао и думал о своем.

— У тебя усталый вид, Лян Ци-чао, — невпопад сказал Юань Ши-кай. Впрочем, это было неважно: просто Юаню захотелось остановить, оборвать Лян Ци-чао. Он даже и не смотрел на него. Тяжелым взглядом он следил, как расплывалось на ковре солнечное пятно, шевелилась кружевная тень от густой листвы за окном.

— Я здоров, — вздрогнул Лян Ци-чао, впившись глазами в Юаня. — Мне хотелось бы сказать вам кое-что. — Он понял, что пора приступать к главному.

Юань оторвал взгляд от ковра.

— Не повременить ли вам, господин президент, с провозглашением монархии?

— Почему? — вялость как рукой сняло.

— В стране очень неспокойно. Как бы не усугубить положение дел, — осторожно начал Лян Ци-чао.

— Лян Ци-чао! — президент схватился обеими руками за край стола. — И это говоришь мне ты!

— Мой долг предупредить вас, господин президент, — голос Ляна звучал вкрадчиво, слишком вкрадчиво, чтобы поверить в его искренность.

Юань не ошибся: Лян Ци-чао в эту минуту думал о том, что президент уже выжил из ума и власть его держится на терроре, а начнутся волнения — у власти окажется какой-нибудь новый Сунь Ят-сен и они, «первоклассные таланты», умеренные, опять окажутся не у дел.

— Думай, когда говоришь подобное! — гремел Юань Ши-кай. — И сто раз подумай, прежде чем выступать публично со своими дурацкими статьями!

Лян Ци-чао слушал вполуха, одновременно прикидывая, как определить свое место в новой обстановке. Иначе можно прозевать удобный момент. Что тогда ждет его?..

— Я прикажу тебе отправиться в ссылку, — неистовствовал президент, — заживо похороню! — Наконец приступ кашля остановил его.

— Если вы склонны поступать так с верными вам людьми, то можно понять, почему все у нас в Поднебесной идет вкривь и вкось. Я… я… конечно, ничего больше советовать вам не буду. Однако, как великолепно жить в нашей стране! — патетически воскликнул Лян уже возле двери.

Президент не привел свою угрозу в исполнение. Он считал, что Лян Ци-чао и так притихнет, но все-таки на всякий случай Юань распорядился наложить запрет на публикование любых работ «первоклассного таланта».

Глава шестая ГЕНЕРАЛИССИМУС

Секретарь для связи Сун Ай-лин работала с Сунь Ят-сеном последние дни. Она выходила замуж. Ее официальная помолвка с господином Кун Сян-си состоялась поздней весной 1915 года.

Токийский особняк Кун Сян-си в одном из фешенебельных районов японской столицы поражал сказочной роскошью. Драгоценные ковры, вывезенные из стран Среднего Востока, устилали комнаты обоих этажей дома, окруженного массивной чугунной решеткой. Стены просторного холла с дубовыми панелями на английский манер украшали подлинники знаменитых европейских мастеров — Тернера и Гальса. И рядом с ними — копия с известной во всем Китае фотографии императора Пу И в двухлетнем возрасте. Топорщится жесткий атлас длинного халата, на круглой шапочке поблескивает жемчуг. У императора плаксивая рожица с полуоткрытым ртом, правая бровь поднята неестественно высоко. Император низложен, но вместе с многочисленной семьей продолжает жить в Пурпурном городе и ежегодно получать огромные суммы на содержание от правительства Юань Ши-кая. Да и сам президент — частый гость в императорских покоях. Так что портрет весьма уместен. Под картинами — в тяжелых серебряных вазах знаменитые цейлонские орхидеи.

В этот день вместительный особняк известного финансиста заполнила пестрая толпа приглашенных. Светлые европейские туалеты дам смешались с узкими кимоно из парчи и шелка. В этой пестрой, душистой, чуждой ему толпе Сунь Ят-сен чувствовал себя не вполне уютно. Заметив это, — Сун Ай-лин взяла его под руку.

— Пойдемте, сяньшэн, я представлю вас своим сестрам.

В небольшой гостиной навстречу им поднялись с бархатной кушетки две молоденькие девушки.

— Разрешите представить, сяньшэн? Мои младшие сестры.

Сунь Ят-сен равнодушно скользнул взглядом по красивому фарфорово- розовому личику младшей, шестнадцатилетней Мэй-лин. Она низко присела перед ним. Ожерелье с крупными сапфирами сверху казалось чрезмерно тяжелым для тонкой девичьей шеи. Кончиками пальцев Мэй-лин грациозно придерживала широкую голубую юбку. Средняя из сестер, Цин-лин, вместо реверанса протянула ему руку, маленькую, тонкую, но, как оказалось, сильную. «Играет в крокет или теннис», — невольно подумал Сунь, внимательно разглядывая ее лицо. На Суня испытующе смотрели удивительно одухотворенные глаза цвета неотшлифованного темного агата. Внезапно Сунь ощутил глубокое волнение. Оно передалось девушке, и она смущенно опустила длинные ресницы, бросавшие легкую тень на щеки. «Почему совершенная красота причиняет боль?» — подумал Сунь Ят-сен.

— А ведь я вас знаю, мисс Сун, — невольно вырвалось у него.

— Откуда же, господин Сунь Ят-сен? — голос у нее был мягкий, низкий, как у альтовой скрипки. — Я долгие годы провела в Америке. В Токио я всего одну неделю — приехала на помолвку старшей сестры. — Голова ее слегка покачивалась в такт словам. — Вот о вас я слышу часто — имя доктора Сунь Ят-сена известно всему миру.

— Скажите лучше — имя неудачливого президента первой Китайской республики, который без боя сдался продажному генералу. Но давайте поговорим о другом. Хотите, я расскажу вам, где я вас увидел впервые? Это было много лет назад. Тогда ваши родители жили в Гонконге, и ваша большая фотография красовалась на письменном столе в доме вашего отца Чарльза Суна. Жаль, что он болен и не приехал в Токио, я с удовольствием встретился бы с ним — он много помогал нашему Союзу. А фотография была чудесная.

— Вот как? — она вспыхнула от удовольствия. Но тут же спохватилась. — Воображаю, каким гадким утенком я там выгляжу.

— Вы и ребенком были прекрасны, — тихо сказал Сунь Ят-сен, но Цин-лин вряд ли это расслышала — в соседней гостиной оркестр заиграл бравурный вальс.

Перед Цин-лин вырос молодой офицер. Он склонился в низком поклоне.

— Вы позволите?

Цин-лин подала ему руку. В дверях три сестры одновременно оглянулись, и Сунь Ят-сену запомнилось на всю жизнь: словно в дубовой раме, три юные девушки с высокими, несколько тяжеловатыми прическами, такие похожие и такие разные[22].

В разгар бала Сунь Ят-сен незаметно покинул особняк. Ему захотелось немного побродить, потянуло вдруг в парк Уено, где когда-то при свете луны любовался он маленьким зеркальным озером. Как и тогда, стояли последние дни мая, и вода в озере отливала чистым серебром. На западе в небе догорал последний отблеск вечерней зари. Чувство щемящей радости и обновления владело им.

Сейчас красота природы, как никогда, будоражила его, будила воспоминания о минувших победах и поражениях. Сердце его все в рубцах и ранах. Но сегодня оно молодо — и жизнь прекрасна. Цин-лин, Цин-лин!

В эту ночь Сунь решил, что больше не увидит ее никогда.

Они встретились очень скоро, в начале августа, у ворот его дома. Все это время он находился в состоянии приподнятой взволнованности и предвкушения чуда.

Он услышал дверной колокольчик, но открывать не пошел — друзья настаивали, чтобы он сам двери не открывал, когда бывал один в доме. Услышав второй, третий настойчивые звонки, Сунь заколебался. Он подошел к калитке и резко распахнул ее. На него в упор смотрели девичьи глаза.

— Извините, видите ли, я… — смущенно пробормотала девушка, не отводя, однако, взгляда.

— Здравствуйте, мисс Сун, — он вдруг заметил, что зеленый китайский халат, который он носил дома, надет наизнанку. «Предзнаменование неотвратимых перемен… Еще немного, и я начну верить в приметы», — усмехнулся Сунь про себя.

— Что же мы стоим? Входите, прошу вас, мисс Сун.

Она пошла по узкой дорожке впереди него к дому. Он смотрел на тоненькую легкую фигурку, одетую в строгий серый костюм. Серая шляпка с маленькими полями и букетиком искусственных фиалок украшала ее голову. Переступив порог, Цин-лин остановилась и, бросив на Суня быстрый горячий взгляд, произнесла:

— А я к вам по делу. Сестра мне сказала, что место секретаря для связи у вас до сих нор вакантно. Я думаю, будет справедливо, если оно перейдет ко мне… — Сун Цин-лин улыбнулась, — по наследству.

— И вы не боитесь?

— Чего?

— Да всего того, что вас ждет в этом случае. Я — эмигрант, живу на полулегальном положении. И вообще вся моя деятельность связана с огромным риском. Подумайте хорошенько.

Не слушая сбивчивых возражений, он провел ее в крошечную приемную, отгороженную от основной комнаты узким шкафом и циновкой, и скрылся в нише, чтобы приготовить прохладительный напиток.

Цин-лин осмотрелась. Очевидно, приемная одновременно служит и гостиной. Посреди комнаты стоял круглый стол, очень низкий, застланный чистой скатертью и окруженный черными стульями. Это была дань Европе. Вдоль стен тянулись ниши. Обычно японцы держат в них посуду, цветы, постельные принадлежности; здесь их заполняли книги по истории, искусству, медицине. Над одной из ниш висели две картинки, пришпиленные к стене канцелярскими кнопками. Одна — с видом Фудзиямы, другая изображала фигурку мальчика. Мальчик стоит на речном берегу и сосредоточенно смотрит, как пенятся глубокие воды. В картинке чувствовалась скрытая сила. Очевидно, художник обладал незаурядным талантом и явно принадлежал к китайской школе.

— Вам нравится? — раздался за спиной Цин-лин голос Суня.

— Очень! А кто художник?

— Это очень старая история, мисс Сун. Когда-нибудь я расскажу ее вам. Она со мной всю жизнь, эта картина. А написал ее мой самый первый настоящий друг и соратник. Звали его Лу Хао-дун. Он попался в руки цинов во время нашего первого неудавшегося восстания.

— Я знаю…

— Его казнили.

— Простите, я не подумала, вам, наверное, больно вспоминать.

Он прижал руку к сердцу.

— Вспоминать! Я никогда этого не забываю, оно здесь, во мне!

Женитьба Сунь Ят-сена на своем секретаре Сун Цин-лин прошла почти незамеченной — об этом знали лишь самые близкие друзья. Впервые в жизни Сунь почувствовал себя по-настоящему счастливым — рядом с ним была женщина, прекрасная своей молодостью, энергией, преданная делу, которому он посвятил себя. Теперь у Суня был свой дом, куда он возвращался после трудного дня, дом, где собирались его друзья и единомышленники, где ждала его Цин-лин, жена, любимая.

Однажды, разбирая вечернюю почту, Сунь протянул Цин-лин письмо, адрес на конверте был написан рукой Чарльза Суна.

— Что пишут из дому? — полюбопытствовал он, когда Цин-лин свернула письмо и вложила обратно в конверт. Цин-лин ответила не сразу. Письмо огорчило ее: отец не одобрял замужество своей средней дочери. Он считал себя добрым христианином и не признавал брака, не освященного церковью.

— Отец пишет мне, что недоволен, — осторожно начала она, не зная, как Сунь отнесется к этому известию. — Он хочет, чтобы гражданский брак был закреплен венчанием.

Вот оно что! Ну что же, этого следовало ожидать, хотя, по мнению Сунь Ят-сена, господин Сун сделался поборником Христа скорее из чувства признательности, нежели по велению души. Когда-то подростком он пробрался на пароход, следовавший в Сан-Франциско. Капитан пожалел мальчишку и взял его под свое покровительство: окрестив Суна и дав ему свое имя — Чарльз, он довез его до Америки. Позднее религия стала бизнесом в руках предприимчивого Чарльза Суна. В Гонконге он завел торговлю необычным товаром — библией. Дела шли успешно: в Китае тогда, как грибы после дождя, плодились всевозможные миссионерские школы, спрос на религиозные издания шел в гору. Естественно, нецерковный брак дочери мог причинить ущерб престижу отца.

— Если венчание его успокоит, я готов, — тихо проговорил Сунь Ят-сен.

— Мне не хотелось бы огорчать родителей. Особенно отца. Он всегда был ко мне очень добр. Что до меня, — она застенчиво улыбнулась, — то я счастлива и без освящения. И не вижу ничего дурного в том, что люблю и любима.

Сунь вздохнул с облегчением.

— Погоди, а сам-то ты веришь в Христа?

Сунь откинулся на спинку, пригладил растрепавшиеся волосы. На Западе, особенно в Англии, его считали христианином, газеты называли Сунь Ят-сена воспитанником европейской миссионерской школы. Действительно, когда-то Сунь Ят-сен обучался в различных миссионерских учебных заведениях. Но его сердце оставалось глухо к библейским догмам, как и к попыткам отца воспитать сына примерным конфуцианцем. Верить в Христа! Ожидать, покуда не разверзнутся небеса и не придет избавление свыше? Весьма заманчиво, но, увы, несбыточно. Религия — красивый, но абсолютно несъедобный плод. Так говорил Лу Хао-дун, и Сунь был с ним совершенно согласен. Нет, на религию он никогда не рассчитывал. Задумчиво Сунь произнес:

— Давно, лет двадцать назад, сидя в посольской тюрьме в Лондоне, признаться, я впал в такое отчаяние, что едва не обратился за помощью к господу богу. Но вряд ли бог помог бы мне больше, чем друзья — доктор Кэнтли и его жена, да еще доктор Мэнсон. Если бы не они, не сидел бы я теперь здесь с тобой рядом на этой скамейке.

Сунь заметил, как вздрогнули у Цин-лин руки.

Известие о том, что Юань Ши-кай внезапно умер, говорят даже, — наложил на себя руки, пришло к Сунь Ят-сену в тот же день, 6 июня 1916 года. Теперь он мог выехать в Шанхай.

Город встретил его оживлением. По набережной реки Хуанпу и прилегающим к ней улицам маршировали пикетчики с красными повязками на головах. Задорно и весело звенели свежевыкрашенные трамваи. На перекрестках и площадях громко пели студенты:

Сбросим со спины тигра —

Освободим себя.

Утопим в пучине

Заморского черта —

Освободим страну.

Здания, где помещались редакции журналов и газет, были обклеены плакатами и прокламациями с призывами к «Третьей революции»[23]. Чувствовались антияпонские настроения. Говорить по-японски и носить японское платье стало опасно, участились случаи японских погромов. В костры летели японские игрушки, полотенца, умывальные тазики. Правда, спрос на японские товары все-таки держался, но продавать их стали украдкой.

В городе стояла духота, хотя по улицам разгуливал ветер, вылизывая влажные от дождя мостовые. Цвели персиковые и финиковые деревья, оранжево- желтым пламенем полыхали кудрявые акации, но ирисы увядали, едва успев расцвести.

Несмотря на зной, Шанхай понравился Цин-лин. Еще бы, все-таки это была родина.

— Понимаешь, Цин-лин, — сказал Сунь жене в один из вечеров, — наступает пора решительных действий. Сегодня из Гуанчжоу прибыли наши люди. Говорят, обстановка на юге подходящая, чтобы начать вооруженную борьбу против Севера…

Цин-лин понимающе посмотрела на Суня.

— Ну а ты, Цин-лин, — спохватился Сунь, — чем ты занималась весь день? Опять читала лекции в каком-нибудь студенческом кружке или ходила на текстильную фабрику?

— О, Сунь Вэнь! Как мало ты знаешь свою жену! Она не только читает лекции, но и готовит статью о положении женщин- работниц на предприятиях фабриканта Крафта.

— Ты покажешь мне свой первый опыт?

— Первый? — удивилась она. — Да еще будучи студенткой, в Америке я написала статью в защиту Китайской республики. Ее напечатал журнал нашего колледжа. — Цин-лин помолчала и с гордостью добавила:- Меня считали демократкой уже тогда.

— А теперь ты становишься настоящей революционеркой. — Сунь крепко сжал ее руку. — Да, я еще не сказал тебе самого главного. Южная федерация независимых провинций пригласила меня в Гуанчжоу. Не волнуйся, я поеду туда не с пустыми руками. Бывший морской министр республиканского правительства адмирал Чэнь Би-гуан прибыл в Шанхай и вступил в командование Шанхайской эскадрой. Эскадра пойдет со мной на Юг.

Чрезвычайная сессия парламента в Гуанчжоу открылась 25 августа. Сюда съехалось свыше ста депутатов от партий, оппозиционных северным милитаристам. Сессия избрала «военное правительство защиты конституции». В сентябре Сунь Ят-сен был назначен главнокомандующим всех военно-морских и сухопутных сил Китайской республики, генералиссимусом.