Отговорила роща золотая… Новокрестьянская поэзия

Вспыхнуло вешнее пламя,

Степи да небо кругом.

Воля, не ты ли над нами

Машешь высоким крылом?

Шире лесные просторы,

Ярче просторы земли.

Новые речи и споры

В поле жнецы повели.

Хижина светом объята,

Радость, как брага, хмельна.

Ходит по розовым хатам

Новая сказка – весна.

Стану сейчас на колени.

– Вольная, слава тебе!

Светлые вешние тени

Ходят по новой избе.

В полях по колосьям – колдующий звон,

Поспел, закачался в туманах загон.

Гадает по звездам старуха изба,

На крыше – солома, на окнах – резьба.

За пламенным лесом толпа деревень,

С плетнем обнимается старый плетень.

Мурлычет над речкой усатая мгла,

С седым камышом разговор повела.

В колодец за пойлом полезло ведро.

Горит за погостом жар-птицы крыло.

Горит переметно у дедовых ног,

А хлеб по полям и зернист, и высок.

Жует, как корова, солому серпом

Невидимый дед в терему расписном.

Волосья – лохмотья седых облаков,

Глаза – будто свечки далеких веков.

На третий десяток старуха в гробу:

Поджатые губы и венчик на лбу.

Остался на свете невидимый дед,

В полях недожатых лазоревый свет.

Народу – деревня, а дед за селом

Живет со своим золотым петухом.

А ляжет на стол под божницею дед, —

Погаснет над рожью лазоревый свет.

За меру пшена и моченых краюх

Споет панихиду дружище-петух.

Придет в голубом сарафане весна,

Опять в решете зазвенят семена.

На полке, в божнице – зеленая муть,

Зеленая проседь, – пора отдохнуть:

Под саваном дед безответен и глух,

Без деда зарю кукарекнул петух.

В селеньях, где шумят колосья

И сохнут избы на буграх,

Идет он рожью, льном и просом,

В простой рубашке и в очках.

Прозрачна даль. Туман не застит

Тропы зеленый поворот.

И он идет, влюбленный в счастье,

В лесные зори и в народ.

Раздвинет пальцами спросонка

Камыш зеленый кое-где.

И отразится бороденка

В заколыхавшейся воде.

Туман упал, но мысли ясны,

Они горят, как зорный куст.

Какой-то парень не напрасно

Снял пред учителем картуз.

И ветер треплет кудри эти

Желтее скошенного льна.

На избы темные в рассвете

Заря упала, как волна.

Напрасно старые судачат,

Не им идти в далекий путь.

Веселым смехом глаз ребячьих

Полна учителева грудь.

В очках, он зарослью исконной

Ведет в грядущие века.

Весной через камыш зеленый

Уйдет из берегов река!

Если есть на этом белом свете

В небесах негаснущих Господь,

Пусть Он скажет: «Не воюйте, дети,

Вы – моя возлюбленная плоть!

Отдаю вам все мои богатства,

Все, что было и пребудет вновь…

Да святится в жизни вашей братство

И в сердцах – великая любовь!»

Он сказал. А мы из-за богатства

Льем свою бунтующую кровь…

Где ж оно, святое наше братство,

Где ж она, великая любовь!

В каждой песне про тебя поется,

В каждой сказке про тебя молва,

Мир твоими ямками смеется,

Сном твоим струится синева.

Погляжу на вечер незакатный,

На луга, на дальние цветы, —

Мне, как всем вам, ясно и понятно:

Дикой мальвой розовеешь ты.

Если ночью мне тепло и душно,

От жары туманится луна,

Это значит – плоть твоя послушна,

Ты в кого-то нынче влюблена!

Если ночь вдруг росами заплачет,

Холодом повеет на кусты,

Это значит, непременно значит:

Вновь кого-то разлюбила ты!

Ты любовью напоила землю,

Словно медом, словно молоком…

Оттого я каждый день приемлю,

Догораю смирным огоньком!

Если вечер бьет дождем и пеной,

Лес шумит, а степь черным-черна,

Это значит, чьей-то злой изменой

Ты до дна души возмущена.

Но не вечно буря в сердце бьется.

Разве ты любовью не пьяна?

Мир твоими ямками смеется,

Сном твоим струится синева!

Соломенная Русь, куда ты?

Какую песню затянуть?

Как журавли, курлычут хаты,

Поднявшись в неизвестный путь.

Я так заслушался, внимая

Тоске протяжной журавлей,

Что не поспел за светлой стаей

И многого не понял в ней.

Соломенная Русь, куда ты?

Погибель – солнечная высь!

Но избы в ранах и заплатах

Над миром звездно вознеслись.

И с каждой пяди мирозданья,

Со всех концов седой земли —

Слыхать, как в розовом тумане

Курлычут наши журавли.

Совсем устали от дозора

Мои зеленые глаза.

Я видел – каменные горы

Огнем ударила гроза.

И что ж? Крестом, как прежде было,

Никто тебя не осенил.

Сама себя земля забыла

Под песню журавлиных крыл.

Ой, Русь соломенная, где ты?

Не видно старых наших сел.

Не подивлюсь, коль дед столетний

Себя запишет в комсомол.

Иные ветры с поля дуют,

Иное шепчут ковыли.

В страну далекую, родную

Шумят крылами журавли!

Незадаром жестоко тоскую,

Заглядевшись на русскую сыть.

Надо выстрадать землю родную

Для того, чтоб ее полюбить.

Пусть она не совсем красовита,

Степь желта, а пригорок уныл, —

Сколько дум в эту землю убито,

Сколько вырыто свежих могил!

Погляжу на восток и на север,

На родные лесные края.

Это ты и в туманы, и в клевер

Затонула, родная земля!

Пусть желтеют расшитые стяги,

Багровеют в просторах степных, —

Незадаром родные сермяги

Головами ложились на них.

Слышу гомон ковыльного юга,

Льется Волга, и плещется Дон.

Вот она, трудовая лачуга,

Черноземный диковинный звон!

Не видать ни начала, ни края.

Лес да поле, да море вдали.

За тебя, знать, недаром, родная,

Мы тяжелую тягу несли!

Каждый холм – золотая могила,

Каждый дол – вековая любовь.

Не загинь, богатырская сила!

Не застынь, богатырская кровь!

В черный день я недаром тоскую,

Стерегу хлебозвонную сыть.

Надо выстрадать землю родную

Для того, чтоб ее полюбить!

Кровавые следы остались на полях.

Следы великого державного разбоя.

Под гнетом виселиц и грозных царских плах

Стонало горько ты, отечество родное.

Изношен по полю батрацкий мой кафтан,

Но гневу нашему нет, кажется, износу.

Горят рубцы глубоких старых ран,

Как будто прямо в грудь вонзил мне ворог косу.

Как будто бы вчера меня под крик и свист

Пороли на скамье по барскому приказу

За то, что молод я, и буен, и речист,

За то, что барину не кланялся ни разу.

Как будто бы вчера наш неуемный поп

На буйное село шел к приставу с доносом.

Клеймом позорным – раб! – клеймили каждый лоб,

И плакался народ набатом безголосым.

Как будто бы вчера по всей родной земле

С улыбкой дьявольской расхаживал Иуда.

Но пала власть царя. И в солнечном селе

Увидел я невиданное чудо.

Свобода полная! Долой нелепый страх!

Но ум встревоженный совсем твердил иное.

Уму все чудятся ряды кровавых плах,

Под палкой и кнутом отечество родное.

Кто любит родину,

Русскую землю с худыми избами,

Чахлое поле,

Градом побитое?

Кто любит пашню,

Соху двужильную, соху-матушку?

Выйдь только в поле

В страдные дни подневольные.

Сила измызгана,

Потом и кровью исходит силушка,

А избы старые,

И по селу ходят нищие.

Вешнее солнце

В светлой сермяге

Плачет над Русью

Каждое утро росой серебряной.

Кто любит родину?

Ветер-бродяга ответил красному:

– Кто плачет осенью

Над нивой скошенной и снова

Под вешним солнцем

В поле – босой и без шапки —

Идет за сохой, —

Он, лапотный, больше всех любит родину!

Ведь кровью и потом

Облил он, кормилец, каждую глыбу

И каждый рыхлый

И теплый ломоть скорбной земли своей!

Ты меня задушила снегами,

И туманом упала на грудь.

Опоен беспокойными снами,

Я иду, чтоб в снегах утонуть.

Проняла меня песней унылой,

Красным звоном, присядкой лихой,

Волжским гневом, тайговою силой, —

Вечным призраком ты предо мной.

Обняла Володимиркой пыльной, —

Но с тобой куда хочешь пойду!

И недаром печально застыли,

Как глаза твои, звезды в пруду.

Вдруг в пути замаячат в тумане

Вихорьки придорожных костров.

Так и кажется: гикнут цыгане

И – вприсядку под звон бубенцов.

Пусть летят с кистенями ватаги

Свистом по лесу, – я не боюсь!

Может быть, мне от выпитой браги

С опохмелья мерещится Русь?

Обветренное тело

Осеннего цветка

Поблекло – облетело

И сморщилось слегка.

Товарищи, мы тоже

В просторе ветровом,

Что нам всего дороже

Теряем… и живем!

Жестокие утраты

Мы забываем в час.

Не край ли синеватый

Глядит из наших глаз?

И кто нас разгадает?

Всему свой час и срок.

Недаром увядает

По осени цветок!

Подойду я к озеру студену,

Помолюсь седому в камышах.

Помолюсь на древнюю икону

В голубых над полем облаках.

Затрезвонит озеро обедню,

На камыш налепит вспыхи свеч.

Буду слушать птиц степные бредни,

Птичьи песни помнить и беречь.

Повернусь к заутреннему лесу

И ему поклон отдам земной.

Тростником заплачу я чудесным

Над зеленой в поле целиной.

Лес на пашню голову положит,

Поведет березовой ноздрей.

На долинах с посохом прохожий —

Опояшусь лыковой зарей.

Подниму обветренные длани,

О погибших братьях помолюсь.

Воспою их тяжкие страданья

И твои, моя родная Русь.

Под ремнем опухли в небо плечи,

Под котомкой с новым сбором слой.

На меня, великого предтечу,

Смотрит Русь полей и родников.

Отслужило озеро обедню,

Отзвонили дней колокола.

Над полями выше и победней

Радость наша крылья подняла!

Если умру я, усну навсегда,

Кто пожалеет?

Может быть, солнце могилу мою

В полдень согреет?

Может быть, ветер в могильных кустах

Ночью заплачет?

Может быть, месяц, как по полю конь,

Мимо проскачет?

Все позабудут! Напрасно себя

Памятью тешим.

Время закроет дороги-пути

Конным и пешим.

Как я любил! Лишь родная моя

Это оценит.

Или и ей, как и всем на земле,

Память изменит?

Любую птаху назову по крику.

Мила мне в селах праздничная сонь.

Люблю послушать песню-горемыку

И свист в два пальца ночью под гармонь.

Глаза мои привыкли к перевалам,

К степной избе, к запаханным буграм,

Где золотая тучка ночевала

И шум зеленый шел по деревням.

Привыкли ноги мять траву и вьюгу,

Месить в дороге столбовую грязь!

Земля родная, черная подруга,

В тебя ложиться буду я, смеясь!

Привыкли руки гладить сивке гриву,

Звенеть косой и нажимать на плуг.

И сладко им обжечься о крапиву,

И отдохнуть в нечаянный досуг.

Не задержусь на этом свете долго,

Пришел я гостем в этот светлый дом.

Да как же я не залюбуюсь Волгой

И не поплачу над родным селом?!

Да что же будет, если я покину

И разлюблю тоску степных берез,

Перед окном осеннюю рябину

И дальний скрип и разговор колес!

Буду вечно тосковать по дому,

Каждый куст мне памятен и мил.

Белый звон рассыпанных черемух

Навсегда я сердцем полюбил.

Белый цвет невырубленных яблонь

Сыплет снегом мне через плетень.

Много лет душа тряслась и зябла

И хмелела хмелем деревень.

Ты сыграй мне, память, на двухрядке,

Все мы бредим и в бреду идем.

Знойный ветер в хижинном порядке,

Сыплет с крыш соломенным дождем.

Каждый лик суров, как на иконе,

Странник скоро выпросил ночлег.

Но в ржаном далеком перезвоне

Утром сгинет пришлый человек.

Дедов сад плывет за переулок,

Ветви ловят каждую избу.

Много снов черемуха стряхнула

На мою суровую судьбу.

Кровли изб – сугорбость пошехонца,

В этих избах, Русь, заполовей!

Не ржаное ль дедовское солнце

Поднялось над просинью полей?

Солнце – сноп, а под снопом горячим

Звон черемух, странник вдалеке,

И гармонь в веселых пальцах плачет

О простом, о темном мужике.

Загуляли над лесом снега,

Задымила деревня морозом,

И несет снеговая пурга,

Заметая следы, за обозом.

Поседел вороной меренок,

Растрепалась кудлатая грива.

Снежный путь бесконечно далек,

А в душе и темно, и тоскливо.

Без нужды опояшешь ремнем

Меренку дуговатые ноги.

По колено в снегу, и кругом

Не видать ни пути, ни дороги.

До зари хорошо бы домой.

На столе разварная картошка.

– Н-но, воронушка, трогай, родной,

Занесет нас с тобой заворошка!

В поле вихрится ветер-зимач,

За бураном – вечерние зори.

Санный скрип – недоплаканный плач,

Дальний путь – безысходное горе.

Свой крестный путь превозмогая,

Крутой свершая поворот,

К ржаным колосьям Русь святая

Непобедимая идет.

Изба – душистое кадило,

Поля – заиндевелый храм.

Святая Мати через силу

Идет к Исусу по горам.

Глаза – лазоревые реки,

Уста – расцветшие холмы.

Нетленны в русском человеке

Отцов и прадедов псалмы.

Мечта – несказанное Слово,

Душа – нечитанный Псалтырь.

Шумит под колоколом новым

В снегах таежная Сибирь.

Со всех сторон на Русь святую

Бросают петли, но вовек

От Бога в сторону другую

Не мыслил русский человек.

Ни войны, выдумки царевы,

Ни кровь, ни козни тяжких смут, —

В душе народной Божье Слово

И волю Божью не убьют.

Сказка это, чудо ль,

Или это – бред:

Отзвенела удаль

Разудалых лет.

Песня отзвенела

Над родной землей.

Что же ты наделал,

Синеглазый мой?

Отшумело поле,

Пролилась река,

Русское раздолье,

Русская тоска.

Ты играл снегами,

Ты и тут и там

Синими глазами

Улыбался нам.

Кто тебя, кудрявый,

Поманил, позвал?

Пир земной со славой

Ты отпировал.

Было это, нет ли,

Сам не знаю я.

Задушила петля

В роще соловья.

До беды жалею,

Что далеко был

И петлю на шее

Не перекусил!

Кликну, кликну с горя,

А тебя уж нет.

В черном коленкоре

На столе портрет.

Дождичек весенний

Окропил наш сад.

Песенник Есенин,

Синеглазый брат,

Вековая просинь,

Наша сторона…

Если Пушкин – осень,

Ты у нас – весна!

В мыслях потемнело,

Сердце бьет бедой.

Что же ты наделал,

Раскудрявый мой?!

Заря взошла, не вспомнив обо мне, —

Должно быть, я не нужен никому.

Стихи мои о красной стороне —

Костры мои – задохнутся в дыму.

Дулейка милая, кому сейчас

Нужна твоя подонная тоска?

Задушит нас, задушит скоро нас

В полях ржаных железная рука.

Ты скоро перестанешь петь и звать,

А я уйду от пастбищ и от нив.

Стальные соловьи идут встречать

Стальной зари чудовищный разлив.

И все грустней и заунывней звук,

И я хриплю, и часто не пою,

Как будто бы мильон железных рук

Вцепились в глотку певчую мою!

Но грусть моя – безвременная грусть:

Конец пришел, и в поле голубом

Я скоро тож, березовая Русь,

Зальюсь стальным веселым соловьем!

Рожь густая недожата,

Осыпается зерно.

Глянешь в небо, через хаты,

Небо в землю влюблено.

Зной палит. В крови ладони.

Рожь, как камень, под серпом.

Руки жнут, а сердце стонет,

Сердце сохнет об одном.

Думы, думы, тяжко с вами,

Серп не держится в руках.

Мил лежит под образами,

Точно колос на полях.

Рожь густая, – не одюжишь

Ни косою, ни серпом.

И поплачешь, и потужишь

Над несвязанным снопом.

Строительству не видно берегов.

На улицах – за рвом глубокий ров.

Кирка, лопата, лом, рабочий крик.

Дымит котел, воняет грузовик.

К Арбату ближе – пестрая толпа

Разглядывает кости, черепа.

Осколки древних, глиняных посуд.

Рабочие кричат: «Чего вам надо тут?»

Спускают трубы. И гудит толпа,

Топча безмолвствующие черепа.

Тятька вернется на зорьке,

Весело будет в избе.

Будет с усмешкою горькой

Он говорить о себе.

Выставит ногу, обрубок,

Жаркому дню напоказ.

В хате березовой любо

Слушать диковинный сказ.

Будет охотно дивиться

Жутким рассказам народ.

Только жены белолицей

Грусти никто не поймет!

Рожь шумит высоким лесом,

Нынче весело полям.

Солнце красное воскресло,

И идет, и светит вам.

Утро синью напоило

Наш ржаной медовый край.

– Выходи, ржаная сила,

Жать богатый урожай!

Синь – косой раздайся шире,

Сытой грудью развернись.

Мы не даром в этом мире

Спелой рожью поднялись.

Не поймать седому долу

Песню красную в полон.

Нива колосом тяжелым

Бьет косцу земной поклон.

Завтра рожь под дружным взмахом

Ляжет в длинные ряды,

И придется сытым птахам

На ночлег лететь в скирды.

Рожь вскипела, зазвонила,

Взволновала сытый край.

– Выходи, ржаная сила,

Жать богатый урожай!

Скоро, скоро в дальнюю дорогу

Я отправлюсь, радостями жив,

От работы поустав немного,

Ничего с собой не захватив.

Но пока я не покинул края,

Где я прожил тридцать девять лет,

Стойко буду, сторона родная,

О житейский обжигаться бред.

Полюбуюсь на твои равнины,

На разливы полноводных рек.

Все мы в жизни рубимся, как льдины,

И недолог наш рабочий век.

Оттого и хочется до боли

Наворочать кучу всяких дел,

Распахать тоскующее поле,

Чтобы колос веселей звенел.

Сколько дум навеяно холмами

И рядами неприметных изб!

Золотыми в поле журавлями

Мы недаром дружно поднялись.

Жизнь моя поблекнула в опале,

В жгучем ветре вечных голодух.

На крутом житейском перевале

Я устал и медленно потух.

Но до самой до последней пяди

И сейчас уверенно пойду

Новой жизни, новой песни ради

На любую тяжкую беду.

Мне не страшно заседеть годами,

Я люблю веселой жизни звук.

И земли мечтающее знамя

До конца не выроню из рук!