Отговорила роща золотая… Новокрестьянская поэзия

Лавиной неприглядно-бурой

Бурлит меж низких берегов,

И будто слышен голос хмурый:

– «Я – дочь снегов и ледников!

Все опрокину, все смету я!»

И вот, разрушив ряд плотин,

Вдруг воду желтую, густую,

Стремит по новому пути!

Всегда в борьбе неутомимой,

Всегда тоска созревших сил!

За это в крае нелюбимом

Тебя одну я полюбил!

Щупал девок я, ластился к бабам,

Матершинничал в три этажа.

Повлекут по загробным ухабам,

Чтоб поджарить меня, как стрижа.

Заартачившись у сковородки,

Завоплю я, ругнувшись зело:

– Отпустите – катнуться на лодке

На денек только – в наше село!

Взгромыхает Архангельский глас.

– Не годишься ни в ад ты, ни в рай!

Убирайся-ка, парень, от нас!

Щупай девок, гармонь раздувай!

Нет утехи, нет спокоя

С той поры, как мой родной

Закатился с голытьбою

К понизовью на разбой…

Где простились, вкруг да окол

Все брожу я у реки…

– Ах, неужто сгибнет сокол

С той ли вражеской руки!

Ночью снится взгляд прощальный,

Клич могутный… стон… пальба,

Да железный звон кандальный,

Да два висельных столба…

И взбегаю на бугры я,

Где разгульник поклялся:

Не метнутся ль заревые

С понизовья паруса?..

Давно-давно умолк Сумбеки

Великий плач, а ты – цела.

И будешь ты грустить вовеки

О тех, кого пережила.

Не о Сумбеки ли прибоем

Поет весенняя река?

Одна… не скачут с диким воем

На помощь ханские войска…

Лишь ночью жуткой и туманной,

В годину битвы роковой,

Услышишь снова вой гортанный

И плач Сумбеки горевой…

Уплыву, как только вспенится

Волга-матушка-река!

У бродяг душа не пленница.

Не дрожит у кошелька!

Любо петь мне песни смелые,

Что поет по Волге голь,

Двинуть весла в гребни белые!

– Эх, зазноба, не неволь!

Уноси быстрей, кормилица,

Наши барки и плоты!

Глядь и ветер принасилится.

Будет меньше маеты…

Не меня ль краса румяная

Манит с берега рукой?..

Да милей мне воля пьяная!

Обручился я с рекой!

В душном городе нищ я и жалок,

И тоску одолеть мне невмочь…

Снятся пляски и песни русалок

В колдовскую Купальскую ночь…

– Сам не свой я! Мерещится, снится,

Как аукает Леший в бору,

И огнится, взлетая, Жар-птица,

И разбойничий клад на яру…

Жутко мне… Захирею я скоро…

Не заглянет сюда Лесовик…

– Убежать бы к родному простору,

На зазывный русалочий крик!

Тускнеет твой венец алмазный,

Не зыкнет с посвистом жених…

Все больше пятен нефти грязной —

Плевки Горынычей стальных…

Глядишь, старея и дряхлея,

Как пароходы с ревом прут,

И голубую телогрею

Чернит без устали мазут…

А жениха все нет в дозоре…

Роняет известь едкий прах…

Плывешь ты с жалобою к морю,

Но и оно – в плевках, в гудках…

Месяц скатною жемчужиной

Засветился над горой.

– Выйди, званый, выйди, суженый!

Правду, зеркальце, открой!

Крестик снят… Одна я в горнице,

Ставлю свечи у зеркал…

– Кто покажется затворнице:

Стар иль молодец-удал?..

Вот и полночь… Жутко… Слышу я.

Как хохочет, весела,

Нечисть страшная под крышею,

Пляс бесовский завела…

Кто-то тянется и корчится.

Метит лапою обнять…

– Убежала бы, да хочется

О заветном разузнать…

Месяц скатною жемчужиной

Льет узорные лучи.

– Выйди, званый, выйди, суженый!

Сердце, сердце, не стучи!

Посмотришь бегло – будто бы как все…

Посмотришь глубже – засосало в омут!

Глаза, глаза!.. И льнешь лучом к росе,

И давит, жжет квадрат холодных комнат.

И кто ж тебе придется по душе?

Калик немало пустишь ты по свету!..

Тону, тону в глазах, как в Иртыше

Тонул Ермак… И нет спасенья, нету…

Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк:

Удаль в городе пропала, – замотался паренек…

А как девица-царевна, светом ласковых очей,

Душу вывела из плена – стали песни позвончей.

А как только домекнулся: кинуть город мне пора, —

Всколыхнулся, обернулся в удалого гусляра!

В гулкие гулы,

Уткою

Солнце нырнуло,

Скрылось пугливо…

Громами вольными

Мерится высь!

Громовые грохоты!

Удалые хохоты!

Грозовая вольница

Громыхает, гонится!

Молнии жуткие

С красной расшивы

Красными кольями

В берег впились!

День – мордвин, от сусла разомлелый, —

Снял онучи, зашагал в лесок.

Баловался земляникой спелой,

Горячо глотал березный сок.

Побежал на визги человечьи

К плесу – бабы бултыхались вплавь.

Задышал вдруг огненною печью,

Увидавши медовую явь…

Проглядел, как тихо ночь подкралась,

Наложила ептимью: «Казнись!»

Бил поклоны, а душа металась

К телу бабью, на сверкучий визг…

Дышат пьяно лиловые выси,

Как всегда, беспечальны…

Месяц четок, как был при Чингисе,

Весь хрустальный.

Громкий выкрик призывно-покорный

С высоты минарета.

Звон дутара тягуче-минорный

Где-то…

Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,

А в небе бирюза и мысли бирюзовы…

Чайханщик Ахмеджан с усердною молитвою

Сидит на коврике и бьет поклоны снова…

Проходит девушка…

Из-под чимбета глянули

Глаза лукавые, без робости и страха.

Вот скрылась за углом…

Прощай, прощай!.. Ну, стану ли

Роптать на жизнь, на мудрого Аллаха?..

Смущен мой Ахмеджан, знать, то же за молитвою

Увидел старый плут…

Не прочь пожить он снова!..

…Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,

А в небе бирюза и мысли бирюзовы…

Портрет мой

Орясина солидная! Детина!

Русоволос, скуласт, медведя тяжелей…

Великоросс – что между строчек: финна,

Славян, монголов помесь.

В песнях – соловей…

Боюсь чертей, возню их ухо слышит,

Дышу всем тем, чем Русь издревле дышит.

Есть ли что чудесней

Жигулей хребтов!

А какие песни

С барок и плотов!

А какие сказы

Ходят с голытьбой!

Услыхал и сразу

Закипел гульбой!

Жемчуг пьяных весел!

Паруса – суда!

Все бы кинул-бросил

И махнул туда —

С озорной волною

В эту синь и ширь!

Добывал бы с бою

Новую Сибирь.

…Пенные осколки

До небес летят…

Матери и Волге

Мой последний взгляд!

За Русью-молодицей

Бегут два паренька:

– Ну, что же, озорница,

Кому твоя рука?

– Не я ли ражий, бравый,

С червонцами мошна, —

Пойдем со мной направо,

Ей будешь, что княжна!

– Не слушайся буржуя!

Уж я ль не по душе?

Налево! Докажу я —

Быть счастью в шалаше!

…Несутся вперегонку,

За белы руки хвать…

Она смеется звонко:

– Ой, не пора ль отстать!

Скажу я вам без гнева:

– Я путь без вас найду!

Ни вправо и ни влево

Я с вами не пойду!

Всю ночь, как призрак белый,

Пустившись в дикий пляс,

Метель в полях шумела,

Куда-то вдаль неслась…

И прилетала снова

На крыльях из парчи, —

И был, как стон больного,

Ее напев в ночи…

Всю ночь метель рыдала,

И крылась в сердце жуть, —

И сердце, ноя, знало,

Что счастья не вернуть…

Лишь вечер – дикие напевы

И стон шарманки зазовут

Туда, где крашеные девы,

Торгуясь, тело продают…

…В узорах ярких скинет платье

И, взглядом опытным маня,

Свои продажные объятья

Раскроет с смехом для меня…

И вот безвольному, хмельному,

На миг сожмет мне душу стыд

И унесет меня к былому,

И светом детства озарит…

…Я задрожу от скорби жуткой,

Но говорит твой взгляд: «Я жду!»

И я, с бесмысленною шуткой,

В твои объятья упаду…

Забражничали вешние ветра,

Трубят хвалу забытому Стрибогу.

– Илюшенька, пора бы встать, пора!

Да где ж – сидит. Что плети руки, ноги.

Над Карачаровым метельный вой,

Бьет батогом Оку мороз сердито.

– Вставай, Илюшенька! Вставай, родной!

А ноги будто оловом налиты.

Так просидел он тридцать три годка

Под тихий свет лампад неугасимых.

Деревенела матери тоска, —

Заела сына немочь, подкосила!

– Стук-стук в окно. – Калики! – Заходи!

И вот ввалились нищие бродяги;

Такая мочь из каждой прет груди,

В глазах степная, земляная брага!

Заветным словом одарен Илья,

Заохала родимая сквозь слезы:

Встает сынок, выходит из жилья,

И пожню с займищем расчистил борзо!

Смеются перехожие: вот-вот!

Давно бы так! Чуть-чуть не засмердило!

Дивится Карачаровский народ,

А там и Русь, и свет весь дался диву!

– Илюшенька, остепенись, присядь!

А он с работой днюет и ночует.

И не уймут Илью, и не унять

Вовеки силу земляную!

Одному-то – утехи да золото,

А другому – сума, лоскуты…

– Кем-то жизнь моя смята, размолота,

Кем-то радости все отняты…

Голоси про «Варяга», гармоника!

Разрыдаюсь, что сам не герой…

Разуважит судьбина покойника

Той сосновой доской гробовой…

Кто помянет бездольного пьяницу,

Что расскажут, споют обо мне?! —

И от думы душа затуманится…

– Утопить бы кручину в вине!

Тем – палаты, утехи и золото,

А тебе – кабаки, беднота!..

– Кем-то сгублена жизнь и размолота, —

Эх, недаром она пропита!

Глаза – агаты. Сколько зноя!

И так стройна, и так смугла!

Есть что-то дикое, степное, —

Не с Тамерланом ли пришла?..

Тебя мольбой и вздохом слезным

Никто б разжалобить не смог,

А вот перед Иваном Грозным

Сама упала бы у ног!

Посевов изумрудные квадраты,

Ряд тополей, талы, карагачи,

Речонка… Запах близкой сердцу мяты

И солнца необычные лучи.

На ишаке старик длиннобородый

Трусит рысцой… Заплатанный халат,

Но выглядит калифом. Ищет броду

Сартенок смуглый, мутным струям рад.

А вдалеке, грядой неровно-длинной,

Вонзились в небо горные вершины.

– «Аль весь век носить онучи!

Срам!.. И девки не глядят!»

И пошел он в лес дремучий

Поискать заветный клад.

– «Чай, недаром молвят старцы,

Будто там вон, под бугром,

Цепью скованные лaрцы

С атамановым добром»…

…Заработал тяжким ломом,

Ажно пронял жар и пот…

– Вот не будет бобылем он,

Первым выйдет в хоровод!

Темень… Шорох… Чьи-то зенки,

Словно уголь… Хвост… Рога…

Кто-то ловит за коленки…

Топот, крики: «Ага-га!»

– «Не трусливого десятка!» —

Молвит парень. – «Не спугнуть!»

Но душа уходит в пятки,

И мутит лесная жуть…

Звякнул лом о клад заветный…

Парню дрожь унять невмочь:

– «Будут все теперь приветны!

В жены – старостину дочь!»

«Слава богу!» —

Только это

Молвил, – вырос вновь бугор…

…Прошатался до рассвета —

И в онучах до сих пор…

На кургане, в шапке-зорнице

Стенька встал разгульно-смел,

Молодецкую он вольницу

Кликал, звонницей гудел:

– Гей-эй-эй!..

Собирайся-ка, голь перекатная,

Шалый сброд!

Будут гульбища, подвиги ратные, —

Русь зовет!

Хватай ножи с пистолями!

Гульнем по вольной воле мы!

Не дам народ в обиду я!

Айда тягаться с Кривдою!

– Гей-эй-эй!..

Нет житья от боярства от чванного,

Воевод!

Всех достанет рука атаманова,

Всех уймет!

Не дам народ в обиду я!

Айда тягаться с Кривдою!

Хватай ножи с пистолями!

Гульнем по вольной воле мы!

– Гей-эй-эй!..

Царь не видит, в палатах все тешится,

Спозарань…

А и нам, братцы, время потешиться!

Грянь-ка, рвань!

Хватай ножи с пистолями!

Гульнем по вольной воле мы!

Не дам народ в обиду я!

Айда тягаться с Кривдою!

…Так бросал слова смутьянные

Разин, взявшись за пистоль,

И ватагою буянною

На курган валила голь…

Не леса шумят кудрявые,

То повольники шумят;

Помыкает всей оравою

Колдовской, зовущий взгляд…

Зацвели ладьи узорные!

Песни, посвисты и гул!

Загляделись выси горные

На диковинный загул!

Не с того ли крика шалого

Волга вспенила сильней?..

Любо Стеньку разудалого

Уносить далеко ей!

О «маги» рифм, изысканных донельзя,

Волхвы с бульваров Питера, Москвы,

Не стoите вы пуговицы Ерьзи

И волоса с Коненковской главы!

К чему плести венки сонетов кислых?..

Разливом книг вливаться в города? —

Цветущий жезл в перчатках ваших высох,

В вас крови нет! – гематоген! – вода!

Взвились кони, пляшут санки —

Мигом смерим все концы!

– Голоси мне в лад, тальянка!

Заливайтесь, бубенцы!

Сколько смеху! Сколько песен!

Ошалело все село!

Снег дорожный месим, месим

Пообгоним всех назло.

Алым цветом пышут девки,

Глянут – звонче я зальюсь…

Да неужто, в кои веки,

Пропадет такая Русь!

Голосистую тальянку

Бросил в ноги…

Шибче! Эх!..

Мчатся кони, пляшут санки,

Свищет ветер, брызжет снег!

Нас с тобой нужда разъединила,

Злобная, голодная нужда,

Ты свои уж растеряла силы

По пути тяжелого труда,

И с тоской, волнуясь и не веря,

Смотришь в даль, загадочную даль;

С каждым днем обида и потеря,

С каждым днем сильней гнетет печаль.

Молод я, но та же ждет дорога,

Ты прошла, мой темный путь далек…

О блесни ж, заветный огонек,

Слишком было выстрадано много!..

Муж – король кофейно-чайный,

(Кто не знает мистер Брома!)

Деловит необычайно,

Посему так редко дома…

Миссис (родом из Ташкента)

Все скучает… ищет друга,

И, конечно, ждет момента

Водрузить рога супругу…

Жарко летом в Нью-Йорке,

Разъезжаются все янки…

Бромы тоже. На пригорке

Дача грустной туркестанки…

По делам кофейно-чайным

Колесит муж ряд плантаций,

Ищет ярких встреч случайных

Миссис (впору ей стреляться!).

И случилось – (все возможно! —

Лишь была бы воля Рока…)

По соседству – гость вельможный,

Магараджа, сын Востока…

Имя… впрочем, важно ль это!

Право, длинное такое…

Суть ведь в том, что он с рассвета

Шлет и розы и левкои…

Магараджа статен, строен,

В драгоценных весь каменьях,

Не один дворец построен

У него в своих селеньях…

Яхты… и аэропланы

(Миссис к ним питала слабость!..)

…И сердечные туманы

Разлетелись… в сердце радость!..

По делам кофейно-чайным

Мистер Бром летит в экспрессе,

Магараджа (не случайно!)

С миссис вылез в поднебесье…

Мистер Бром, дымя гаванной,

Шпарит мысленно активы,

Миссис шепчет: «Мой желанный,

Как красиво! Как красиво!»

Гм… да… После дел кофейных

Возвратился Бром на дачу,

Но не видит плеч лилейных,

Ищет, ищет… чуть не плачет!

Где же, где? Глядит в испуге…

– Сто чертей! Но нет смуглянки…

И остался без супруги

Мистер Бром, нью-йоркский янки…

Где кумирни, как громады,

Где идут все к Гангу с жаждой,

По буддийскому обряду

Повенчалась с магараджей

Миссис Бром… – Глаза как угли

У супруга, и суровым

Не бывает… Ездят в джунгли, —

Жизнь не та, что с мистер Бромом!..

…Мчатся месяцы и годы,

Утекают в море реки…

Снова на сердце невзгоды, —

Ах, нам счастье не навеки!

Миг, и вдруг покажет жальце

Жизнь (об этом знает каждый).

…Грезит миссис о ямайце,

Будет с носом магараджа…

Мои стихи певучей изразцов

Мечетей Самарканда, но зачах я

В лучах чужих!.. – Страна моих отцов,

Несусь к тебе на песенных ладьях я!..

Звенит здесь небо сказкой бирюзы,

Но нету в нем Ильи-пророка грома!..

С пахучим сеном не скрипят возы!..

Не дышит прель Весны и чернозема!

Что в розах мне!.. Пускай цветут шелка

Огнями зорь – не здесь я!.. Не в пустынях!..

Я слышу зов родного василька!..

Я у разливов Волги хмельно-синих!..

Ты жила в скиту замшелом.

Все молилась, ладан жгла.

Он охотником был смелым

Из приволжского села.

Нес он с песней диких уток,

Позабыла, где свеча…

С развеселых прибауток

Стала ярче кумача…

Соловьи в лесу скликались.

Разливался вешний мед…

И ушла ты, не печалясь,

От своих святых ворот

К песням аховым, к шиханам…

Повенчались без венцов…

Стал охотник атаманом,

Кликнул голь со всех концов…

За шелками, за коврами

Для тебя он уплывал…

Как любились вечерами!

Что за песни он певал!

В ночь, над Волгой звездоокой

Разгорался буй-костер,

Днем маячил издалека

Алый бархатный шатер…

Заглянуло к вышке Лихо,

Быль иная зацвела…

Белотелая купчиха

Мила-друга отняла…

Ты дозналась про смутьяну,

И за смертную тоску,

Ночью, сонного с кургана

Опрокинула в реку.

И сама метнулась с кручи

За изменником в простор…

И зовут курган дремучий

Молодецким – с этих пор…

На белой, узорной рубахе

Монет и ужовок не счесть!

Румяна… Вот кинутся свахи!

А косы – одной не заплесть!

А голос – певучий и зычный:

Как выйдешь с подругами петь,

Заслушался б город столичный,

Заслушался б сам Кереметь!..

Пусть зимнее солнце так тускло,

Пусть снежная вьюга пушит, —

Напаришь похмельного сусла

И выпьешь – огонь пробежит!

Ты чтишь и иконы, и мощи,

Обедню, молясь, простоишь…

– Кто ж тянет в священные рощи,

Кому заклинанья творишь?

Моя королева – Русь,

Лесная, речная, степная!

Все сказы ее наизусть

Я знаю, ее лишь не знаю!

Клады заклятые свои

Издревле хранит она строго…

Не знали и деды мои,

Быть может, не выдаст и Богу…

За Птицей чудесной я мчусь,

Запевы я Сирина чую!

Моя королева – Русь!

Ей песни и жизнь отдаю я!

Космы ночи

Прикрыли село,

А над нивами, над бором

Волхование звездное шло…

Вышний пастырь плелся дозором,

Важеватый,

С янтарь-клюкой,

И пророчил, пророчил, пророчил

Над лохматой

Моей башкой.

О полночи

Вскочил, как пьяный,

Замутила тоска-туга,

Будто ловит меня арканом,

Топчет-топчет конем баскак.

Будто вспыхнул, горит домишко,

Бабий рев, рев набатный в селе!

Свищут стрелы. Сестра нагишкой

На татарском лежит седле!

Фу ты, леший! Сестренка здеся,

Дом целехонек… что за блажь!

Ходит пастырь с мудреной вестью,

Ставит-ладит златой шалаш…

Ворохнулся младенчик хлипко,

Ткнула соску ему жена;

Поскрипела недолго зыбка,

Тишь да гладь… Петухи… Луна…

Высуну в окно

Несуразную

Рожу,

Надышусь

Сеновалом

И летом,

Авось

Малость

Вздремну-усну…

Нету!

Напирает

Бередит одно

Да то же:

Как жилось,

Что знавала

В свою весну

Чумазая

Русь.

Накрывается тучей-схимою

Вышний пастырь, а звезды кудесно

Ярки.

Вот встают они, праотцы, деды,

Отцы мои —

Мужики, мужики, мужики!

Всласть поели немного вы ситного,

Пиво ячное, мед протекли мимо ртов…

За лихое тягло, за судьбу челобитную

Быть вам, быть окол райских кустов!

Тяти! Деды!

Лапотники,

Пахотники,

Чернокостники – смерды!

А кто с альпийских лысин

Свистнул

На весь мир?

Вы!

Вы!

Кто песенных

Жар-птиц метнул по свету?

Вы!

Вы!

Печальники,

Кабальники,

Безвестники,

Смерды…

Тихо… тихо…

А сердце все мечется, мечется,

Все торчу у окна,

Не сплю…

И мерещится:

Не луна —

Салтычиха,

Салтычиха,

Мне бросает на шею петлю!..

Али Спас никогда не поможет?

Вековечный отмою срам!

На коня! Где булатный ножик?

Ускачу к донским ковылям!

Снеговые пусть плачут хлопья

Над костями, под вьюжный пляс!

Глубже Волги тоска холопья!

Рассчитаюсь, отцы, за вас!

Храпанула пеганка… Чую,

Лезет шатко к ней домовой…

Вышний пастырь вблизи кочует

И глядит на шалашик свой.

Нету схимы, сиянье льется,

Да словес золотых не понять…

Положил клюку у колодца,

Домовой от пеганки – драть.

…Мамыньки! Баушки!

Арины Родионовны!

Зацапанные барами —

Блуднями

Для соромной забавушки!

Рано вас сгорбили

Буднями

Черными!

Радости видано много ли?

Не вы ли

Поили

Песнями, сказами ярыми

Пушкиных, Корсаковых, Гоголей!

А самим – оплеухи, пинки,

Синяки

Да могилки незнаемые, убогие!

Распалилась мужицкая дума!

Чу, засеченных смертный крик!

Брызжут искры костра Аввакума,

Слышу Разина грозный зык!

Эй, Ивана Великого вышка,

Разнеси-ка пожарче звон!

Да не я ли Отрепьев Гришка?

Только я не отдал свой трон!

Пьянчуги,

Святые угодники,

Муромцы, Пугачи, Ермаки,

Юродные, буйноголовые —

Други!

Сродники! Сродники!

Бью челом вам я,

Бью челом.

Крест ли, меч ли возьму – не знаю,

Помолюсь кому – невдомек!

Только в каждом – душа родная!

Каждый с лаской меня берег.

Для чего?

Да не выпрыгни, сердце!

Знаю! Понял! Не блажь, не бред!

Душегубцы и страстотерпцы,

На холопский гляньте рассвет!

Ой, да скинем, братцы,

Шобоны!

Не иное ль уготовано!

Может, святцы-то

Облыжные:

Да смеяться,

А не плакать нам!

Эвон что на нас накаркали!

Зарудеем, братцы,

Вишнями!

Выходи на загулянье!

На велико пированье!

Подымайся, солнце жаркое!

Зазвони, пляши над крышами!

…Прокричал о заре байку кочет,

Засмеялась она…

На покой

Вышний пастырь идет и пророчит,

Над моей все пророчит башкой.

На чужбине невеселой

Эти песни я пою.

Через горы, через долы

Вижу родину свою:

Жигули в обновах вешних,

Волга… Улица села…

В церковь, солнышка утешней,

Ты лебедкою плыла…

– Не найти нигде чудесней

Русых кос и синих глаз!

Из-за них Кольцовской песней

Заливался я не раз…

Я ушел… я ждал иного,

Не к сохе влеклась рука…

И уплыл… А ты с крутого

Мне махала бережка…

На сторонке чужедальней

Позабыть тебя не мог…

Снится грустный взгляд прощальный,

Вижу беленький платок…

Что сулит мне воля божья?

Ворочусь ли я назад?

– Пусть к родимому Поволжью

Песни звонкие летят!

Не надо мной летят стальные птицы,

Синиц с Дуная мне прилет милей!

Я наяву, – да это мне не снится! —

Плыву в шелках червленых кораблей!..

– Вокзалов нет!.. Железных хриплых ревов!

Нет паровозов черных! – я не ваш!..

– Есть вешний шум в сияющих дубровах,

Запев Садко, звон богатырских чаш!..

Не сдержали станичники атаманов зарок:

Схоронить атаманушку промеж трех ли дорог, —

На Болотной на площади на колу голова, —

Так с повольницей царская расплатилась Москва!

Стихла голь, и не пенится в Жигулях пьяный мед,

Снова Кривда кобенится и с побором идет…

Да зато Стеньки аховый не забудется клик,

Пусть монахи с анафемой, – песней вспомнит мужик!

Никогда старина не загаснет:

Слишком русское сердце мое.

Позабуду ли песни на Клязьме!

Как я мчался с тяжелым копьем.

Разгорается удаль Добрыни!

Звяк железный кольчужных колец…

Глядь, я в лавре у древней святыни

Ставлю свечи, тихоня-чернец…

Вечевые прибойные клики!

Ветер Волхова вздул паруса!

То палач я, то нищий-калика,

То с булатом в разбойных лесах…

Не припомню, какого я роду,

Своего я не знаю села…

Ускакал я в бывалые годы,

Старь родная меня занесла.

О, сколько их, просящих хлеба

На тротуарах, папертях!

Зачем вас осудило небо

Влачиться у нужды в когтях!

Или к молитвам вашим глухо,

Или не видит, как толпой

Ребята, старики, старухи

Стоят с протянутой рукой?!

А тут же рядом блеск богатства,

Веселый говор, сытый смех…

Одним – утонченные яства

И ряд утонченных утех,

Другим – скитание до ночи

Из-за гроша, из-за куска,

Всегда заплаканные очи,

Всегда голодная тоска!..

Одному-то сужено – ряса да скиты,

А другому – бархаты, Жигули да нож.

– Путь – моя дороженька, и куда же ты,

Да в какую сторону парня поведешь?..

Где-то: в дыме ль ладана, о грехах стеня,

В келье я последнюю перейду межу,

Аль на площадь Красную поведут меня

И на плахе голову буйную сложу?..

Догорают, червонятся листья опавшие,

Тянет в степи сожженные петь на ветру…

Нынче снилась Аленушка, горько рыдавшая

Во сыром, обнищалом, осеннем бору…

Шелестела дубровушка, словно ласково сетуя,

А она разливалася – ни кровинки в лице…

И всплакнул я во сне над весною отпетою,

О загубленных силах, о близком конце…

День ласкался, весел и лазорев,

Малым, старым будоражил кровь.

В этот день он по цареву слову

Пять удалых отрубил голов.

Четверо-то были супостаты,

Кровянили все пути на Брынь.

Пятый был веселым, кудреватым,

Не хватался в страхе за вихры.

Не скулил, как те, на комья глины

Не упал, не плакал, не просил…

Вышел к плахе, словно именинник,

Поклонился нищенской Руси:

– Вы простите, сирые и смерды!

Не вините – ради вас я сгиб!

Посытнее, царь-отец, обедай,

Голову возьми на пироги!

Оттолкнул попишку в черной рясе,

Усмехнулся палачу – ему:

– Ну-ка, братец, половчее хрястни! —

И скатился в земляную тьму…

День плескался лаской и лазорью,

Девьи щеки рдели, как кумач.

Веселились и луга, и взгорья,

Но не весел был седой палач.

Ночью месяц заиграл на скатах,

Вспыхнули кресты у Покрова.

А ему все снился кудреватый,

Чудились последние слова.

Кажет солнышко

Лицо вешнее,

В зарянице

Купола.

– Что же, женушка,

Не прежняя,

Отчего невесела?

У божницы

Хороводиться

Со свечами али прок?

Брось угодников и угодниц-то,

Государев вспень медок!

Молча женка снеди ставила,

Полнит чашу до краев,

Только вспыхнула черным заревом

От усмешливых этих слов.

– Ну и ладная! Ну и баская!

Слаще пасхи-кулича!

Да почто ж глядишь с опаскою

На хрыча, на палача?

Ой, как вздрогнула! Ой, как грохнулась

На дубовую скамью!

Да вот крикнула, да вот охнула,

Тайну выдала свою…

Ай, проклятье, ай, бездольице!

Что ж угодники молчат!

Ведь как молится! Только молится

Не за старого хрыча —

Палача.

В кружале крик —

Гуляет сброд.

Гроза-старик

Запоем пьет.

– Чего жалеть!

К чему добро!

Спускай и медь,

И серебро!

Трень-трень-трень-трень-трень!

Ха-ха-ха! Топ-топ!

А палач, как пень,

Не расхмурит лоб.

Трень-трень-трень-трень-трень!

Языком звони!

– Эй, кафтан надень!

– Ковшик хватани!

Гугнявит дьяк:

– Ах, мать растак!

Винюсь: люблю

Жену твою!

– Что? Ах, ты… —

Бац!

Дрожит изба!

Дьяка за дверь, —

Гугни теперь.

Трень-трень-трень-трень-трень!

Языком звони!

Эй, запрячь кистень,

Ворот расстегни!

Кто там сказал про кровь?..

– Вина!

Да чьи ж глаза

В слюде окна?

С чего знобит,

Мутит мозги?

Чей смех: руби!

– Уйди… сгинь! сгинь!

Трень-трень-трень-трень-трень!

Бряк об стол, как пень.

Трень-трень-трень! Ха-ха!

Долго ль до греха?

Наорались вдосталь певни,

Синим небо залило,

Солнце кинуло молельни,

В гусли загуслярило:

Эй, вставайте, лежебоки!

Выходи, не мешкая!

А не то слетят сороки,

Заклюют усмешкою!

За работу с песней красной,

С думами сокольими,

Чтобы молвить: не напрасно

Жили – своеволили!

Брел домой, сгибая плечи,

Муж-запойник в третий день,

Не горят пред Спасом свечи,

Нету женки, нет нигде.

Сапожок сафьянный брошен,

Кольца, серьги на полу.

Только кошка с пухлой рожей

Отсыпается в углу.

– Нет. Ну, ладно же! Достану!

Вздыблю! Не уйти тебе!

Веницейские стаканы

Раззвенелись по избе.

Аксамиты смяты в груду.

– Да куда ж бежать с тоски? —

Перегляды, пересуды,

Чешут бабы языки.

На знакомый полушалок

Харкнул, сапожищем ткнул

И опять, опять в кружало

К балалайкам и вину.

– Эй, пляши, леса и горы!

Нету счета серебру!..

И опять царевны свора

Кличет к делу-топору.

Ой, и мчатся дни-быструхи