Открытые файлы

Дождь по городу лил,

Еще до утра все смыл —

Наши с тобой следы.

Я далеко, а где ты?

Когда мы с тобой прощались,

Смотрели в глаза, смеялись.

Мне было уже так грустно,

Одиноко и пусто.

Пуст волшебный дворец.

Погашен огонь сердец.

И быстро мелькают титры,

Я слова меняю на литры.

И понимаю — конец.

Улетает наш самолет.

Нас в нем нет, лишь автопилот.

Ему не приземлиться,

Он может только разбиться.

В нем нет ни души, ни любви.

Если хочешь увидеть — смотри:

Вот маленькие осколки,

Их можно собрать,

А что толку?

Но в Летнем саду листопад,

И боги с укором глядят.

Их завтра закроют фанерой,

И до утра станет серым

Город, небо и блюз.

Допью и остановлюсь.

Какая ранняя нынче осень,

Какая странная у нас с тобой встреча.

Это все похоже на кадры из фильма,

Что видел много раз, но ничего не понял.

Ветер загонял сухие листья в окна,

Пацаны писали мелом на стенах.

Листья так встревожено о чем-то шепчут,

Мелом на стенах пишут о том же,

Что это так и нельзя иначе.

Это не может быть по-другому.

Все, что останется, мы бережно спрячем,

Чтобы потом раздавать понемногу.

Ты меня встречала в заброшенном доме

С тысячей ступеней и с сотней окон.

Ступеней без перил, окон без стекол.

Ты говорила мне тихо-тихо.

Ты говорила мне о главном.

Ты говорила о самом важном,

Что ночью больше ты не будешь плакать.

Я сказал, что не буду смотреть на время.

Но это так и нельзя иначе.

Это не может быть по-другому.

Все, что останется, мы бережно спрячем,

Чтобы потом раздавать понемногу.

Хорошо, что нас никто не слышал,

Кроме этих стен, а они не скажут,

Что мы с тобой опять не сдержали слово —

Я смотрю на время, а ты ночью плачешь.

Нам хочется чая с японской липой

И вечером зимним смотреть в окно.

Деревья в лесу уже снегом покрыты,

Мы все ждем весны,

Мы все ждем весны давным-давно.

Мы ждем изменений в своем отражении

В сторону света надежд и сомнений.

Нам хочется солнца на ветви ладони,

Нам хочется влаги на избитые корни.

А люди вокруг

Требуют, чтобы мы сделали

Сальто назад.

А публика любит,

Когда мы с улыбкой шагаем в огонь.

Нам кажется, мы убегаем,

И факелы сзади горят,

Но занавес поднимают,

И мы продолжаем обряд.

Обряд посвящения в рыцарей странствий,

В крушителей мельниц и винных складов.

В шутовских колпаках и ботинках «Мартине»,

В рыцарей ужасов,

В рыцарей ужасов девичьих снов.

Сотни друзей таких одиноких.

Мы знаем все про прошлую жизнь,

Надеясь, что кто-то все еще ждет их.

Мы делаем это, мы танцуем свой танец,

Мы считаем себе — раз, два, три...

Устали участники бури в стакане,

Буря утихла, и пуст стакан.

И вроде бы рады, что не опоздали,

И дамы в восторге,

И дамы в восторге танцуют канкан.

Их ноги взлетают ровнее и выше,

И боги Эллады нас любят и слышат,

И слышно, как трубы гимны играют,

И мудрецы где-то там отдохнуть приглашают

За полшага до постели

Мы с тобой все же успели

К окончанью представленья

Незаметной тихой тенью.

Мы с тобою долетели

До назначенной нам цели.

До секретной нашей точки,

До последней в песне строчки.

Пробежать по коридору,

Слышишь стук — стучат затворы.

Затворяют мысли в рамки,

Продвигают пешки в дамки.

Ходим в сайты для поэтов.

Собираем лупы в сеты.

Сверху лак, края багетом.

За тузов кладем валеты.

Мы в прозрачной коммуналке

Не завидно и не жалко.

По команде гасим свечи,

Мои руки, твои плечи.

У подножья Фудзиямы всегда толпа,

У подножья Фудзиямы всегда людно.

Мне надо на вершину, ну а пока

Мне в один голос говорят, как это трудно,

Но именно здесь я встречу тебя, моя удача,

Моя судьба на вершине Фудзиямы,

Фудзияма, Фудзияма.

Ты в новом кимоно на вершине как богиня.

Я на отвесной скале, дай мне руку, помоги мне.

Быть может, здесь я встречу тебя,

Моя удача, моя судьба. Фудзияма, Фудзияма.

Вершина Фудзиямы приносит удачу,

Стоит на нее только подняться,

У меня созрела мысль, я могу сказать,

Но ты будешь смеяться.

Быть может, ты и есть моя удача, ты моя судьба,

Ты моя Фудзияма.

Если взять с полки стакан,

Налить в него уксусу, к губам поднести:

Нет. После того, что ты пил,

Тебя уже не должны унести.

Если вбить, вбить в стену гвоздь,

Взять веревку, сделать петлю из нее:

Нет. Ты уже не тот,

Гвоздь не выдержит тело твое.

Если одолжить у друга пистолет,

Снять с предохранителя, отвести затвор:

Нет. У тебя дрожат руки,

Ты не попадешь в себя в упор.

Если заплыть на средину реки,

Связать себе руки и упасть на дно:

Нет. Ты все равно всплывешь,

Потому что не тонет оно.

Так что, приятель, брось свои штучки,

И как можешь, дальше живи.

Ну а если придумаешь что-то еще,

Набери этот номер, звони.

Звони, ты знаешь этот номер,

Звони.

Звони.

Он судьбу себе гадал

По трамвайным номерам.

Я — не думал, он — не знал

О путях к другим мирам.

Он взлетал над этой сценой,

Поднимался на Парнас.

Оказалось, он не может

Просто быть одним из нас.

Говорили: нам его не удержать.

Говорили: просто надо подождать.

Не дави, тоска, на грудь мне, не дави,

Не зови назад его ты, не зови...

Тамадой собачей свадьбы

Зажигал он в «Маяке».

Для нее руками жемчуг

Мог достать в Москва-реке.

Говорили: нам его не удержать.

Говорили: просто надо подождать.

Не дави, тоска, на грудь мне, не дави,

Не зови назад его ты, не зови...

Он и там не заскучает,

В неизведанном краю,

И она его прощает,

Вот и я ему пою...

Время не ждет,

И что-то не вышло.

Глядя в свою телефонную книжку —

Кого-то уже сто лет не слышно —

Здесь ставим крест,

Он уже никогда не придет.

Время не ждет,

И, как в полуденной пробке,

Рассыпался бисер

В картонной коробке.

Она дарила нам свои феньки,

Но их уже никто не найдет.

Только эхо в горах, как прежде, поет.

Голосами друзей-мальчишек,

Голоса их все тише.

Время не ждет.

Время не ждет,

И мы как будто бы рады,—

Травим друг друга изысканным ядом,

Вслух говорим то, что надо,

А себя оправдать — каждый повод найдет,

Время не ждет,

Уставшие взгляды,

В Москве — Элвин Ли,

А тебе и не надо.

Это просто погоня за теми, кто рядом.

А зачем? Никто не поймет.

Только эхо в горах, как прежде, поет

Голосами друзей-мальчишек,

Голоса их все тише.

Время не ждет.

Время не ждет,

И не отпускает,

И снова зеркало врет, по утрам уверяя:

Ты просто сегодня немного не в форме,

Но к обеду пройдет.

Только эхо в горах, как прежде, поет

Голосами друзей-мальчишек,

Голоса их все тише...

Время не ждет...

Только эхо в горах,

как прежде, поет.

Голосами друзей-мальчишек,

Голоса их все тише...

Время не ждет...

Ты идешь ко мне в гости...

Будь осторожен:

Хотя пройти мимо почти невозможно,

Чтобы не вляпаться, смотри под ноги.

Мой дом в тупике возле железной дороги.

Рельсы и шпалы вокруг этого дома,

Я бы переехал, да рядом нет другого.

А вот и я, проходи, не стесняйся,

Ты сегодня мой гость,

Смотри, не обломайся.

Мимо чашки льется чай,

Мимо стакана льется вино,

Мимо этого дома идут поезда...

И жизнь проходит мимо, но

Мне все равно.

Проходи, садись на мой любимый диван.

Ты слышишь, идет поезд Москва-Абакан...

Ты принес собой текилу,

Ты включаешь джаз,

А это дембелей везут мимо нас.

Они крепче текилы,

Пьянее, чем джаз.

Вот пустые вагоны пошли на Кузбасс...

Добро пожаловать в мой мир,

Оставайся, если хочешь,

Держись покрепче за стакан,

А я сделаю погромче...

Мимо чашки льется чай,

Мимо стакана льется вино,

Мимо этого дома идут поезда...

И жизнь проходит мимо, но

Мне все равно.

Мимо пролетают птицы на юг,

Здесь на этом диване когда-то сидел друг,

Но с чернильницы упала крышка —

Я не пишу другу, чернила высохли.

Высохли слезы всех моих дам,

Они давно сели в поезд и уехали на БАМ,

На БАМе, как известно, дамам делать нечего,

Им не стало легче, и каждый вечер...

Мимо чашки льется чай,

Мимо стакана льется вино,

Мимо этого дома идут поезда,

И жизнь проходит мимо...

И вот уже с полки падает посуда,

Каждый вечер, непонятно откуда,

Ее приносят люди с пивом — я их не просил.

Откуда у нас у всех хватает сил,

Хватает сил терпеть всю эту тряску,

Хватает сил верить во все эти сказки,

Ненавидеть свой дом —

И возвращаться домой,

Каждый вечер умирать,

А на утро снова как живой...

Мимо чашки льется чай,

Мимо стакана льется вино,

Мимо этого дома идут поезда,

И жизнь проходит мимо, но...

Мимо чашки льется чай,

Мимо стакана льется вино,

Мимо этого дома идут поезда...

И жизнь проходит мимо, но

Мне все равно.

Я с надеждой смотрю в эту чистую воду,

Камарека, дай мне свободу,

Помоги мне быть новым с каждым рассветом.

Через Волгу в Каспий следующим летом:

Там зажечь огонь на заброшенном пляже

И, быть может, понять, что — чужое, что —

наше,

И на время забыть, что мы все игроки.

Камарека, помоги.

Ты напоишь меня росой спозаранку,

Ты мне простишь эту вечную пьянку,

Ты согреешь меня своим бабьем летом —

И, может быть, здесь найду я ответы.

Будем петь по ночам любимые песни,

Раздавать друг другу награды из жести,

И на время забудем, что мы все игроки.

Камарека, помоги.

Ты умеешь хранить холод талого снега,

У тебя глубина звездного неба,

Мы видим в воде свое отражение,

И глядя в себя, мы просим прощенья.

И зажжем огонь на заброшенном пляже,

И, быть может, поймем, что — чужое, что —

наше,

И на время забудем, что мы все игроки...

Камарека, помоги.

Будем петь по ночам любимые песни,

Раздавать друг другу награды из жести,

И забудем, что мы уже почти старики,

Камарека, помоги...

Она мила

И молода,

Не вдруг —

Она была такой всегда.

И он бы мог

Спокойно жить,

Если б сумел

Ее не полюбить.

И он пытался ей звонить,

Он сам себя хотел отговорить.

Она в ответ

Ему молчала —

О том, что так она уже устала.

И смотрит он

В пустой экран,

Он вновь читает фантастический роман,

И с легкой грустью на лице

Он знает, чем закончится в конце.

И где-то дождь июньский льет,

И он ее, и он ее, конечно, ждет.

Она летит

Ему навстречу,

И, может быть, и, может быть, еще не вечер.

И смотрит он

В пустой экран,

Он вновь читает фантастический роман,

И с легкой грустью на лице

Он знает, чем закончится в конце.

И смотрит он

В пустой экран,

Он вновь читает фантастический роман,

И с легкой грустью на лице

Он знает, чем закончится в конце.

Она мила...

Подъем. Надо себя заставить

Снова открыть глаза,

Пока еще в поле роса,

Пока не слышны голоса.

Пора. Пора начинать бросать

Врать, изменять и тупо бухать.

Пружина уже взведена,

Попробуй ее разжать.

Откуда берутся черные дыры

На небе и на потолке?

Все больше свободных мест

В списке званых гостей,

Плохих новостей

У Деда Мороза — целый мешок.

Каждое утро

Одно и то же...

Милые тешатся

Там, за окном.

По телевизору — брань.

Боже, какая дрянь

В голову лезет с утра...

Пора. Конечно, пора

Выметать эту дрянь со двора,

Но там — уже детвора,

А она-то пока ни при чем.

Откуда берутся черные дыры

На небе и на потолке?

Все больше свободных мест

В списке званых гостей,

Плохих новостей

У Деда Мороза — целый мешок.

Каждое утро

Одно и то же...

Плохих новостей

У Деда Мороза — целый мешок.

Каждое утро

Одно и то же...

Шок...

Не испугай свою светлую музу,

Она так не любит медные трубы,

Она не привыкла к рукам, ласкающим лживо,

К словам, обещающим быстро и много.

Вспомни, откуда она приходила к тебе —

Твоя светлая муза.

Она родилась в маленьком доме,

Где окна смотрели на серые горы,

Синоптики там врали беззлобно —

Они обещали попутного ветра.

Она поверила им, она вошла в твои двери,

Все музы наивны.

Она так любила, когда весеннее солнце

Сквозь ветви еловые падало в воды

Апрельского снега, что с шумом уносит

Всю зимнюю грусть, взамен оставляя

Танцы рук неумелых. Она так любила

смотреть на

Нас, ищущих чуда.

Она приходила в дом вместе с друзьями,

Так странно смотрела на жидкость в стаканах.

Она ревновала, когда ты думал о грешном,

Приняв ее облик, до утра оставалась.

А утром ты, уходя, старался не испугать

Свою светлую музу.

Нет, не так уж плохо все у нас,

Есть еще в душе надежда.

Я еще увижу глубину небесных глаз,

Я еще спою, как прежде:

Родная, не плачь,

Родная, не плачь,

Моя родная, не плачь,

Ты слышишь, родная, не плачь.

А ты помнишь, лес нас прятал в тень,

Долгий век считала нам кукушка.

Это был последний летний день,

Я шепнул тебе на ушко:

Родная, не плачь,

Родная, не плачь,

Моя родная, не плачь,

Ты слышишь, родная, не плачь.

Пели песни под окном коты,

А по радио Боб Марли.

В лунном свете танцевала ты,

Помню, что тогда сказал я:

Будет все у нас хорошо,

Будет все у нас хорошо,

Будет все у нас хорошо,

Будет все у нас хорошо.

Родная, не плачь,

Родная, не плачь,

Моя родная, не плачь,

Ты слышишь, родная, не плачь.

Ты закрываешь окно:

Нет смысла смотреть туда,

Там за окном вода,

Три недели грязь и вода — беда.

Какой-то сезон дождей

В нашем озябшем дворе,

Какой-то, какой-то блюзовый тон

В моей игре, в моей игре.

Тихо стучат в окно

Дождинки — слезы небес,

Мне теперь все равно,

На мокром окне я ставлю крест.

Но как мне тебя забыть,

Но как мне тебя простить,

Как мне оставить в своей душе

Маленький белый ход для любви.

Я ставлю крест

На этом лете и на себе.

Сколько красивых мест без воды

На этой земле.

Какой-то сезон дождей

В нашем озябшем дворе,

Какой-то, какой-то блюзовый тон

В моей игре, в моей игре.

Но как мне тебя забыть,

Но как мне тебя простить,

Как мне оставить в своей душе

Маленький белый ход для любви.

Но как мне тебя забыть,

Но как мне тебя простить,

Как мне оставить в своей душе

Маленький белый ход для любви.

Я вижу все, завяжи мне глаза,

Закрой не ладонью, а черной повязкой.

Тебе будет легче со мной во сто крат,

Я буду доверчив, так завяжи мне глаза.

Я буду беспомощен, подставь мне плечо,

Возьми меня за руку, отведи куда хочешь.

Скажи, что я вижу могилу отца,

И я упаду на колени, завяжи мне глаза.

Скажи, что именно здесь рождается свет,

Скажи, что здесь, кроме нас, никого больше нет.

И я буду верен тебе до конца,

Но я вижу все, так завяжи мне глаза.

Завяжи мне глаза.

Ты хочешь, чтоб я видел то, что видишь ты.

Ты хочешь, чтоб я рисовал на асфальте цветы,

Но завтра цветы смоет гроза,

Останется серый асфальт, так завяжи мне глаза.

Завяжи мне глаза. Завяжи мне глаза.

Ты извини, я не оглянусь.

Не посмотрю тебе в глаза —

В них вечный вопрос,

Я его так боюсь,

Я так боюсь не вернуться назад.

И мы делаем шаг —

Это магия, это гипноз,

Как сошедший с ума альпинист

В сотый раз берет Эверест.

И нельзя не идти,

Как нельзя не дышать,

И ты знаешь все это

Не хуже меня.

А мы уходим,

Зная, что там за спиной

Смотрят нам вслед глаза, полные слез.

И, в общем-то, годы

Нас научили брать с собой

Всю нашу боль,

Тепло нежных рук,

Запах любимых волос.

И эта земля

Уместится в гитарном чехле,

Это странное чувство:

Планета в руках у тебя,

И не дай бог

Гитаре пылиться в дальнем углу:

Нам без нее

Ну просто петля.

Да, мы уходим

Зная, что там за спиной

Смотрят нам вслед глаза, полные слез.

И, в общем-то, годы

Нас научили брать с собой

Всю нашу боль,

Тепло нежных рук,

Запах любимых волос.

Да, мы уходим

Зная, что там за спиной

Смотрят нам вслед глаза, полные слез.

И, в общем-то, годы

Нас научили брать с собой

Всю нашу боль,

Тепло нежных рук,

Запах любимых волос.

Собираю марки от чужих конвертов.

Отпускаю мысли так легко по ветру.

Улетает время тяжелей и дольше,

Я тебя не встречу, не увижу больше.

Не со мной ты, не со мной.

Не со мной ты, не со мной.

Не могу привыкнуть к глупости и фальши,

Ты была так близко, ты теперь все дальше.

Ты вчера ходила на «Агату Кристи»,

Я пинал по скверу золотые листья.

Не со мной ты, не со мной.

Не со мной ты, не со мной.

Не со мной ты, не со мной.

Не со мной ты, не со мной.

Разливал в стаканы я киндзмараули,

И чужие руки резали сулугуни.

Пела она песни, плохие да фальшиво,

В голове стучалось: «без тебя паршиво».

Не со мной ты, не со мной.

Не со мной ты, не со мной.

Я нашел тайный ход в твои сны,

Отсчитал сорок восемь волшебных слов

от края стены,

Может, там за стеной ты меня еще ждешь,

Может, сны это правда, может быть,

чистейшая ложь.

За степным орлом я летел над землей,

В платье светло-голубом ты летела за мной,

Цвета неба глаза излучали покой,

Со степным орлом мы летим над землей.

Я тебе показал холод горной реки,

Мост, Московский вокзал, за окном БГ не спит,

Изучает подробно пирамиды Хеопса чертеж,

Крыши тянутся вверх — звезды падают в рожь.

Вот крестовый поход, плачут девы навзрыд,

Вот нашел свою ноту Дилан, мудрый старик,

Плачут девы, и в тон отвечает струна,

Я забыл имена, если вспомнишь — молчи.

Утро ты не встречай в слезах одна,

Загодя не готовь слова и чай.

Все хорошо,

Трудно представить, что могло быть и хуже.

Если я не пришел, то нафиг тебе такой я нужен?

Если я не пришел, значит, все хорошо.

Не забудь мне сказать при встрече: «Прощай».

Время лечит — не жди, если можешь не ждать.

Все хорошо,

Трудно представить, что могло быть и хуже.

Если я не пришел,

То нафиг тебе такой я нужен?

Если я не пришел, значит, все хорошо.

В книге жизни ты не прочтешь ни строки

обо мне,

Правды нет наверху, правды нет

и в дешевом вине.

Все хорошо,

Трудно представить, что могло быть и хуже.

Если я не пришел,

То нафиг тебе такой я нужен?

Если я не пришел, значит, все хорошо.

Потом я стану дорогой,

Дороге многие рады,

Это немало, это немного,

Это как раз, как раз как надо.

Я могу стать дорогой ровной,

Я могу стать дорогой прекрасной.

Но лучше бы, если дорогой по лесу,

Дорогой по лесу — заснеженной и опасной.

Дорогой для тех, кто знает,

Дорогой для тех, кто может,

Дорогой для тех, кто любит,

Ехать по бездорожью.

Дорогой, что ходят волки,

Голодные собственной волей.

Но лучше все же в конце дорога,

В конце дорога вела нас в чистое поле.

Чтоб громче в болтах был ветер,

Не знающий песни лести,

Чтоб сверху синее небо,

А внизу деревяннный крестик.

Чтобы все-таки ездили люди

За любовью и за цветами.

Чтобы плакали и смеялись,

Чтобы плакали и смеялись,

И долго потом вспоминали.

Потом я стану дорогой,

Дороге многие рады,

Это немало, это немного,

Это как раз, как раз как надо.

Сам не знаю, зачем я письмо написал,

Лист сверну в самолет и пущу к небесам.

Пусть летит в вышине, вниз роняя слова,

Если хочешь успеть, загляни туда сам.

Облака строят дом, облака строят сад,

Вот друзья-облака прямо к дому летят.

Вот невинной фатой проплывает любовь,

Вот обида слезой превращается в дождь.

Я пытаюсь поймать ветер, рвущийся вверх,

Ветер сможет поднять этот странный конверт.

На узорчатых крыльях из несказанных слов,

Вот с ладони моей улетает любовь.

И на небе-холсте хватит места вполне,

И она как звезда светит мне в темноте.

Если сможешь прочесть, будет легче понять,

Отчего лишь во сне мы умеем летать?

Я пытаюсь поймать ветер, рвущийся вверх,

Ветер сможет поднять этот странный конверт.

На узорчатых крыльях из несказанных слов,

Вот с ладони моей улетает любовь...

Силы небесные, так пожалейте же

Бедную нашу страну.

Пусть виноватую, пусть миром клятую,

Но все же такую одну.

Мы слезами горькими плакали,

Мы сыты кровавыми драками.

Силы небесные, пожалейте нашу страну.

Пожалейте берез весенний наряд

И первые в поле цветы.

Пожалейте мальчишек, зеленых солдат

И солдат, что со смертью на ты.

Нецелованных девушек в дальнем селе,

Мужиков, напившихся в дым.

Стариков, что еще коротают свой век.

Имена, что пока мы храним.

Силы небесные, так пожалейте же

Бедную нашу страну.

Пусть виноватую, пусть миром клятую,

Но все же такую одну.

Мы слезами горькими плакали,

Мы сыты кровавыми драками.

Силы небесные, пожалейте нашу страну.

И еще моих дочек и твоих сыновей,

И нестриженный вечно газон,

Пожалейте всех тех, кто не любит меня,

И всех тех, кто в меня влюблен,

Всех, кто делает дело и не просит у неба,

Как я, сочувственных слов.

Пожалейте всех тех, кто пишет стихи,

И всех тех, кто верит в любовь.

Силы небесные, так пожалейте же

Бедную нашу страну.

Пусть виноватую, пусть миром клятую,

Но все же такую одну.

Мы слезами горькими плакали,

Мы сыты кровавыми драками.

Силы небесные, пожалейте нашу страну.

Силы небесные, пожалейте нашу страну.

Горящий окурок, упавший на снег,

Тянет магнитом закрытая дверь,

Вот кто-то прошел и оставил свой след,

Ласковый ветер теплых морей.

Это религия завтрашних дней.

Ласковый ветер теплых морей.

Дом, приготовленный нами под снос,

Музыка памяти прожитых дней,

Повисший в пространстве наивный вопрос,

Запахи леса осенних полей.

Это религия завтрашних дней.

Запахи леса осенних полей.

Темные лица за мутным стеклом,

Большое корыто для жирных свиней,

Простая синица с подбитым крылом,

Они будут толще, мы будем смелей.

Это религия завтрашних дней.

Они будут толще, мы будем смелей.

Я видел металл, что плавится в теплых руках.

Я видел, как он принимает форму ладони.

Я видел слова, что застряли у нас на губах.

Как то, что тонуть не должно, уверенно тонет.

Мне снится запах ночных машин.

В них хранится воздух дневного тепла.

И мы можем придумать сотню причин,

Но не станет легче, ведь это только слова.

А слова имеют смысл, когда сказаны в срок,

В последний момент или даже немного

чуть позже.

Мы скажем о главном, перейдя за порог,

Не оставив вам время даже бросить в ответ:

«Я тоже».

Я люблю слушать современный Rock'n'Roll.

Снова в моде, он бесспорно хорош.

Кажется мне, он много потеряет без таких

ребят,

Мы его дети, Rock'n'RoIl — это я!!!

Мы играли забвенно, бездарно бренча.

Мы делали много просто так, сгоряча.

Но я люблю те времена бриллиантовых дней,

Когда я был в кругу своих лучших друзей.

Мы брали аккорды, влезая на стол.

И он всем нравился, этот наш Rock'n'Roll.

Но тех, кому он нравился, я давно не встречал.

А тех, с кем я пел, почти потерял.

Я люблю слушать современный Rock'n'Roll.

Он снова в моде, он бесспорно хорош.

Но кажется мне, он много потеряет без таких

ребят,

Ведь мы его дети, Rock'n'Roll — это я!!!

Вот и опять снег на дворе,

Вот и зима наступила уже.

Снег на душе, и кажется мне,

Что солнца опять не будет уже.

Вряд ли кому нужен уже

Пылью покрытый портрет на стене.

Пылью покрыта память моя,

Будто прожито тысячу лет.

Старых друзей все меньше уже.

Кто повзрослел, а кто просто ушел.

Природа теряет краски свои,

А я тебя до сих пор не нашел...

Сделай так, чтобы это случилось,

Иначе зачем я надеюсь, зачем.

И если тебе это тоже приснилось,

Подай мне сигнал, а затем.

Ночь на природе, и станет темно,

И тени от лунного света начнут спектакль

про любовь.

И тогда попробуй сказать, что тебе все равно,

Тогда попробуй сказать, что этот танец

не греет кровь.

Пусть тебе приснятся реки, в реках

чистая вода,

Эти сны у нас отнять никто не сможет никогда.

Пусть тебе приснится чистая вода,

Эти сны у нас отнять никто не сможет никогда.

Знаешь, мы оба все понимаем, это смешно,

И что у нас есть, кроме любви и огня?

Но если ветер, то жив и огонь, а значит,

станет тепло,

А утром, быть может, кто-то будет сильнее меня.

Он взрывоопасен, этот сон, где я

встречу тебя,

Я — спичка в руках ребенка, будь осторожна

с открытым огнем.

Но если все это над белою тканью

поднимет тебя и меня,

Что делать? Природа всегда права, о том и поем.

Пусть тебе приснятся реки, в реках

чистая вода,

Эти сны у нас отнять никто не сможет никогда.

Пусть тебе приснится чистая вода,

Эти сны у нас отнять никто не сможет никогда.

Я вижу, я снова вижу тебя такой.

В дерзкой мини-юбке, что мой покой,

Мой сон превратила шутя

В тебя, я умоляю тебя.

Пусть все будет так, как ты захочешь.

Пусть твои глаза, как прежде, горят.

Я с тобой опять сегодня этой ночью.

Ну а впрочем, следующей ночью,

Если захочешь, я опять у тебя.

Тебе семнадцать, тебе опять семнадцать лет.

Каждый твой день рожденья хочет прибавить,

а я скажу: «Нет».

Твой портрет — твои дети, я расскажу им о том:

«Дети, вашей маме снова 17,

вы просто поверьте, а поймете потом».

Пусть все будет так, как ты захочешь.

Пусть твои глаза, как прежде, горят.

Я с тобой опять сегодня этой ночью.

Ну а впрочем, следующей ночью,

Если захочешь, я опять у тебя.

Вазы в нашем доме, в них редко

бывают цветы.

В мае снова будут тюльпаны, я помню

их так любишь ты.

Я напишу свою лучшую песню, если будет

угодно судьбе.

И первой ее сыграю тебе, конечно тебе.

Если в твоем вагоне все давно спят,

А поезд летит запиленным мотивом,—

Можно выйти и покурить,

Можно даже с бутылочкой вчерашнего пива.

Можно начать игру с самим собой,

Чтобы ты увидел по ту сторону стекла,

Как бы поезд не скорый, а тормозной,

Как бы чистые стекла, а за ними весна.

Вот стоят девушки с русыми косами,

Машут нам флагами свободной Кубы.

Вот катит бочку вятский философ,

Философа жена на крыльце красит губы.

Цыгане под Буем раскинули табор,

Цыгане поют популярные песни,

Проводник подошел: «Не стряхивай на пол!»

Я ему говорю: «Глянь, как интересно».

Вот за окном громыхнули салют,

Тыщи огней возвестили народу —

Нынче в Мантурово день тутты-фрутты,

Большой такой праздник, как праздник свободы.

В сумерки нервно кудахтают куры —

Гриль-бар открывают за речкой у почты.

Мужики потянулись к дому культуры —

Там нынче кино про женщин порочных.

На пермском вокзале бродит корова,

Корова ищет первую травку.

Корове плевать на орла-постового,

Орел не получит к зарплате прибавку.

Сержант ругает корову словами,

А поезд мчится все дальше и дальше,

Мы лихо въезжаем на станцию Шаля

Серебряный вождь нам машет руками.

А в общем-то, я не люблю паровозы.

Кончается ночь, ты чувствуешь вакуум,

вакуум нового дня.

Спаси меня, спаси меня, спаси меня —

налей для меня.

Моя перспектива за этой стеной, в комнате

без огня.

Спаси меня, спаси меня, спаси меня —

налей для меня...

Картинки на стенах, мультфильмы

для взрослых,

ночное шоу с сюжетом для тех,

Кто не смог это сделать с ней дважды,

кто слышал ее странный смех.

Но стену можно делить на части,

и завтра узнаешь, что было дальше,

Ведь луна, луна пока еще светит для всех...

Ты своей жизнью можешь легко

останавливать смерть.

Спаси меня, спаси меня, спаси меня —

налей для меня.

Если хочешь проверь! Я вижу кошку

в своих ногах — на нее приятно смотреть,

Но если кошке стать раза в три больше,

это будет совсем другой зверь.

Ты хочешь сделать меня счастливым —

начни конверсию для меня,

Отпусти меня бродить по миру, хотя бы

на год или на два дня.

Я знаю — не можешь. Ведь кто я тебе,

даже не родня.

Но луна еще светит для всех..

Спаси меня — налей для меня. Для меня...

Ты будешь утренней птицей в белой фате.

Ты будешь мне сестрой во Христе.

Ты будешь строкой на тетрадном листе.

Ты будешь стихом на могильной плите.

Я заполняю тобою свой холст на стене.

Я заполняю тобою все то, что во мне.

Я заполняю тобою свободный эфир.

Я заполняю тобою оставшийся мир.

Ты будешь красным цветком, что плывет

по реке.

Ты будешь бабочкой, что пока не в сачке.

Ты будешь водой в раскаленном песке.

Ты будешь звездой у меня на руке.

Я заполняю тобою свой холст на стене.

Я заполняю тобою все то, что во мне.

Я заполняю тобою свободный эфир.

Я заполняю тобою оставшийся мир.

Он приходит к нам, когда уже вечер отпет.

Он привык к темноте, не включает свет.

Бесшумной походкой войдет в эту дверь.

Он ищет здесь то, чего уже нет.

Он ищет здесь свой вчерашний день.

Он берет в руки медный крест и говорит мне:

«Надень!»

Но мы будем нелепы с этим крестом.

И говорю ему мирно: «Оставь его на потом».

Он хочет увидеть в наших глазах ту весну.

Он хочет увидеть любовь и одну,

Одну с нами нить, и корень один.

Но у нас другой ритм, и мы поем другой гимн.

Наш гимн жестче, но, быть может, светлей.

За каждой строчкой мы видим конкретных

людей.

Есть смысл за каждым движеньем руки.

Он знает все это, но приходит к нам вновь.

Наверно, вместе просто немного теплей.

В городе трех революций снова на месте

«Аврора».

Ее починили, наверно, в надежде на русский

авось.

Со Спаса снимают леса и красят заборы.

Спьяну блюет уважаемый северный гость.

В городе трех революций вдоль каналов

висят чужие флаги.

Тоскуют по родине жены и дети послов.

В конторе заводят новую пачку ненужной

бумаги.

В «Сайгоне» пьет кофе в отставке пилот косяков.

В городе трех революций вой милицейской

сирены.

Реки все так же с упорством одевают в гранит.

Герои, устав, режут вздутые вены.

Они несут свою кровь.

В городе трех революций стало тесно поэтам.

Одни уезжают, другие уходят, решив, что конец.

В мутную воду опять бросаю монету.

За что же люблю я тебя, трех революций отец.

В городе трех революций вой милицейской

сирены.

Реки все так же с упорством одевают в гранит.

Герои, устав, режут вздутые вены.

Они несут свою кровь.

Ты — моя крепость, я камень в кирпичной стене.

У меня на боку написано гнусное слово.

Но это относится только ко мне.

Ты же надежна вполне и к новому штурму

готова.

Ты — мое небо, я облако в этой дали.

Правда, радиоактивен с прошлой субботы.

И теперь я лишний в системе твоей любви,

Но нести облака — это твоя работа.

Ты — вся политика нашей страны.

Я — заявление ТАСС в местном эфире.

Ты — мораторий с одной стороны.

Я — нулевой вариант в нашей квартире.

Ты — свод законов на этой Земле.

Я же параграф или же исключенье.

Но никто не знает ничего обо мне,

Твой закон — любовь, и ты веришь в это ученье.

Ты — моя крепость, я камень в кирпичной стене.

У меня на боку написано гнусное слово.

Но это относится только ко мне.

Ты же надежна вполне и к новому штурму

готова.

Зачем тебе знать, когда он уйдет,

зачем тебе знать, о чем он поет.

Зачем тебе знать то, чего не знает он сам.

Зачем тебе знать, кого он любил,

зачем тебе знать, о чем он просил.

Зачем тебе знать то, о чем он молчит.

Поплачь о нем, пока он живой.

Люби его таким, какой он есть.

На детском рисунке домик с трубой.

Фидель Михаилу машет рукой.

Мы никак не можем привыкнуть жить

без войны.

В космос совместно-валютный полет,

ночью толпа — крестный ход.

Она уже видит себя в роли вдовы.

Поплачь о нем, пока он живой.

Люби его таким, какой он есть.

У тебя к нему есть несколько слов,

у тебя к нему даже, наверно, любовь.

Ты ждешь момента, чтоб отдать ему все.

Холодный мрамор, твои цветы.

Все опускается вниз, и в горле комок.

Эти морщины так портят твое лицо.

Поплачь о нем, пока он живой.

Люби его таким, какой он есть.

Тихое утро, над городом смог,

майская зелень, энцефалит.

Там хорошо, где нас с тобой нет.

Канистра с пивом, при чем здесь вода.

Искусственный белок, при чем здесь народ.

Сегодня умрешь, завтра скажут — поэт.

Поплачь о нем, пока он живой.

Люби его таким, какой он есть.

Дурная примета — гитара падает из рук.

При ударе гитара издает странный звук.

И он похож, и он похож на траурный стон.

По нам с тобою колокольный звон.

Седина в голову, а бес в ребро.

Казалось бы, не надо, да что-то нашло.

И вот уже, навстречу, под стук колес.

Прошу тебя, молчи, оставь на завтра свой вопрос.

Она еще ребенок, да и он не взрослый.

Она его любит, а он ее бросит,

Но, но это все равно лучше того, о чем пишут.

Это, это все равно лучше того, что я ненавижу!

Мама, она больше не может

Смотреть на хрусталь за пыльным стеклом.

Мама, отпусти ее, и он ей поможет

Остаться моложе и забыть твой дом.

А у нее есть друг, а у друга беда.

От этой бешеной скачки замкнуло провода,

Но остановиться шансов не дано.

Вези меня, кривая, теперь уж все равно.

Дурная примета — гитара падает из рук.

При ударе гитара издает странный звук.

И он похож, и он похож на траурный стон.

По нам с тобою колокольный звон.

Мама, она больше не может

Смотреть на хрусталь за пыльным стеклом.

Мама, отпусти ее, и он ей поможет

Остаться моложе и забыть твой дом.

Не спеши ты нам в спину стрелять,

а это никогда не поздно успеть.

А лучше дай нам дотанцевать, а лучше

дай нам песню допеть.

А лучше дай нам дотанцевать, а лучше

дай нам песню допеть.

Не спеши закрыть нам глаза, а мы

и так любим все темноту,

А по щекам хлещет лоза, возбуждаясь

на наготу.

А по щекам хлещет лоза, возбуждаясь

на наготу.

Не спеши ты нас не любить, а не считай

победы по дням.

Если нам сегодня с тобой не прожить,

то кто же завтра полюбит тебя.

А если нам сегодня с тобой не прожить,

то кто же завтра полюбит тебя.

Не спеши ты нас хоронить, а у нас еще

здесь дела.

Унас дома детей мал-мала, да и просто

Хотелось пожить.

Унас дома детей мал-мала, да и просто

Хотелось пожить.

А боги уже спускались с небес.

Они погостили средь нас и вернулись обратно.

С ними было легко — вот стакан, вот свеча,

вот подъезд.

Листы с псалмами в крови так похожи

на винные пятна.

А смерть, как всегда, выбирает идти

кого-то из нас.

А смерть, в отличие от нас, знает толк

в любви и в друзьях.

Я с детства запомнил этот странный рассказ.

Я увидел его в твоих заброшенных снах,

В твоих заброшенных снах.

И вот уже кто-то идет за ней в этот храм,

Хотя она никого не зовет за собой.

И так легко и приятно идти по ее стопам.

Не говори никому, об этом будем знать

только мы с тобой.

Не говори никому, будем знать мы с тобой.

А боги уже спускались с небес.

Они погостили средь нас и вернулись обратно.

С ними было легко — вот стакан, вот свеча,

вот подъезд.

Листы с псалмами в крови так похожи

на винные пятна.

Листы с псалмами в крови так похожи.

Не говори никому, будем знать только

мы с тобой.

Псы с городских окраин — есть такая порода.

С виду обычная стая, их больше от года к году.

У них смышленые морды и, как у нас,

слабые нервы.

Но каждый из них такой гордый

и каждый хочет быть первым.

Они собираются в стаи, еще не зная, что делать.

Может, просто полают, а может, кого-то заденут.

И ушки у них на макушке, ты шепчешь —

они услышат.

Улица — не игрушки, здесь учащенно дышат.

А в этом месте по-другому не прожить.

А в этом месте по-другому не прожить.

И тот случайный прохожий, что вечером

жмется к стенам,

Днем им вряд ли поможет, разве что бритвой

по венам.

И все у них в порядке — есть кобеля, есть суки.

Первые ходят на блядки, вторые рожают

в муках.

А в этом месте по-другому не прожить.

А в этом месте по-другому не прожить.

А те, что становятся старше, незаметно уходят.

Им просто становится страшно, они устают

от погони.

Пускай же тверже мышцы, сомнений

все меньше и меньше,

Движенья становятся резче, поступки

становятся жестче.

А в этом месте по-другому не прожить.

А в этом месте по-другому не прожить.

А по утрам им хочется плакать, да слезы

здесь не в моде.

К черту душевную слякоть — надо держать

породу.

Надо угробить время, чтоб вечером снова

быть в форме.

Взвоет псиное племя, значит снова все в норме.

А в этом месте по-другому не прожить.

А в этом месте по-другому не прожить.

В твоем парадном темно, резкий запах

привычно бьет в нос. Твой дом был под самой крышей — в нем

немного ближе до звезд.

Ты шел не спеша, возвращаясь с войны,

Со сладким чувством победы, с горьким

чувством вины.

Вот твой дом, но в двери уже новый замок.

Здесь ждали тебя так долго, но ты вернуться

не мог.

И последняя ночь прошла в этом доме в слезах.

И ты опять не пришел, и в дом пробрался страх.

Страх смотрел ей в глаза отражением

в темном стекле.

Страх сказал, что так будет лучше ей и тебе.

Он указал ей на дверь и на новый замок. Он вложил в ее руки ключ и сделал так,

чтоб ты вернуться не мог.

И ты вышел во двор, и ты сел под окном,

как брошенный пес.

И вот чуть-чуть отошел да немного замерз.

И ты понял, что если б спешил, то мог бы

успеть.

Но что уж теперь поделать — ты достал гитару

и начал петь.

И ты вышел во двор, и ты сел под окном,

как брошенный пес.

И вот чуть-чуть отошел да немного замерз.

И ты понял, что если б спешил, то мог бы

успеть.

Но что уж теперь поделать — ты достал гитару

и начал петь.

А соседи шумят — они не могут понять,

когда хочется петь.

Соседи не любят твоих песен, они привыкли

терпеть.

Они привыкли каждый день входить в этот

темный подъезд.

Если есть запрещающий знак, они знают —

где-то рядом объезд.

А ты орал веселую песню с грустным концом.

А на шум пришли мужики, и ты вытянул

спичку — тебе быть гонцом.

Пустая консервная банка, ее наполняли вином.

И вот ты немного согрелся — теперь

бороться со сном.

И тогда ты им все рассказал.

И про то,

как был на войне.

А один из них крикнул: «Врешь, музыкант!» —

и ты прижался к стене.

Ты ударил первый, тебя так учил отец

с ранних лет.

И еще ты успел посмотреть на окно.

В это время она погасила свет.

В твоем парадном темно, резкий запах

привычно бьет в нос.

Твой дом был под самой крышей — в нем

немного ближе до звезд.

Ты шел не спеша, возвращаясь с войны,

Со сладким чувством победы, с горьким

чувством вины.

От старых друзей весточки нет, грустно.

А на душе от свежих газет пусто.

И от несвежих — невелика потеха.

Правда, вот был армейский дружок — уехал.

Ой-йо, ой-йо, ой-йо.

Запил сосед — у них на фабрике стачка.

С чаем беда — осталась одна пачка.

На кухне записка: «Не жди, останусь у Гали».

По телеку рядятся, как дальше жить,— достали.

Ой-йо, ой-йо, ой-йо.

Скорей бы лед встал. Пошел бы тогда

на рыбалку.

Чего бы поймал — знакомым раздал, не жалко.

Луна появилась и лезет настырно все выше

и выше.

Сейчас со всей мочи завою с тоски — никто

не услышит.

Ой-йо, ой-йо, ой-йо. Никто не услышит.

Время оставило мелочь в кармане.

Все остальное никто не считал.

Кучка ковбоев, танцуя на грани —

Тот, кто не с нами, тот просто устал.

Он не предатель, не жертва идеи,

Ему надоела игра в дурака.

Что кто-то пожал, он просто посеял,

Но отчего-то ждать всходов не стал.

Борт самолета, сиденье трамвая,

Все чаще приходит зима за зимой,

Мы отогреться не успеваем,

И лишь дыханье за нашей спиной,

Нас заставляют делать движенье

В ритме сердец наших коней,

Все это похоже на отраженье

Не нами придуманных наших идей.

Время оставило мелочь в кармане.

Все остальное никто не считал.

Кучка ковбоев, танцуя на грани —

Тот, кто не с нами, тот просто устал.

Он не предатель, не жертва идеи,

Ему надоела игра в дурака.

Что кто-то пожал, он просто посеял,

Но отчего-то ждать всходов не стал.

Со мной моя нежность, да что с нею делать.

Унять свою гордость — душа б не болела.

Со мной рядом зависть, а с ней моя злоба.

Желанье быть первым, и чтоб высшей пробы.

Выцвела книга, ее не открыли.

Ведь были же крылья, да надломили.

В одной руке бритва, в другой моя смелость,

К вечеру битва, с утра моя серость.

Над крышею небо. Всему свое время.

С тобой твое дело, в тебе моя вера.

Со мной ночью холод, желанье напиться,

Опять чужой голос, усталые лица.

Яркое солнце за зимним окном

Лживые речи шепчет так часто.

Там за окном -32,

Он не пришел и ты так несчастна.

Он в теплой квартире, закутавшись в плед,

Смотрит по телеку все передачи подряд.

Он придумал себе оправданье, что он стар,

ему 30 лет.

И в данный момент ему наплевать,

что о нем говорят.

Но ты не грусти, есть смысл подождать,

Есть смысл дождаться, когда почернеет снег,

Когда коты на крыше начнут нервно стонать,

Он сам приползет, а ты скажи ему «нет».

А ты скажи ему «нет». А ты скажи ему «нет»

в своем лучшем платье.

А ты скажи ему «нет». А ты скажи ему «нет»

с бокалом вина.

А ты скажи ему «нет». А ты скажи ему «нет»

и тихонько погладь.

И тогда он узнает, что такое зима.

Что такое зима.

Я знаю, у каждого есть песня, которую он

пишет только для себя,

Иногда она бурлит как вино, иногда она

течет как вода.

Когда мне очень плохо, я не пойду

и не напьюсь.

Я останусь один и спою свой блюз.

Я его не спою никому никогда,

Эти ноты останутся со мной навсегда.

Что за беда заставляет писать нас

грустные песни,

И лишь иногда мы весело поем все вместе.

Нет, я не жмот и не трус.

Хочешь, возьми все себе, оставь мне только

этот блюз.

Я его не спою никому никогда,

Эти ноты останутся со мной навсегда.

И лишь провода в темную ночь мне подпевают.

Ну а когда петь нету сил, я замолкаю.

Ночь на глаза опускает темноты груз.

Я слышу, как кто-то в пустом дворе

фальшиво поет мой блюз.

Ему его не спеть никогда.

Этот блюз останется со мной навсегда.

Я знаю, у каждого есть песня, которую он

пишет только для себя.

Я знаю, у каждого есть песня, которую он

пишет только для себя.

Летней ночью с крыши дома

Я видел внизу светящийся город.

Этот город похож на лучший город Европы.

Я увидел над собою такие же звезды,

Я услышал, как где-то играет гитара.

Я услышал, как кто-то тихо читает стихи.

Ты сказал, что поэзия — это лишь способ

Делать деньги для тех, кто не хочет работать.

Все были довольны тобой, кто-то хлопнул

тебя по плечу.

Хочешь, я подарю тебе эти стихи,

Ты сделаешь деньги и сможешь купить

Две новых черных фуфайки — и будешь

красив.

Я уговорил тебя подняться наверх,

Я уговорил тебя взглянуть вниз, на город.

Ты увидел, что он похож на лучший

город Европы.

Ты увидел над собою светящиеся звезды,

Ты тоже услышал звуки гитары.

Мы оба запомнили эти стихи.

Я был солдатом твоего таланта,

Таланта раздавать минуты блаженства,

Но минуты остались минутами,

А я возомнил, что это вечность.

И все стало так, как должно было стать,

И я в стороне, отодвинув запас.

Зачем же я пел про чудо-вечер,

Зачем я пел про преданность глаз.

И из окна, что выходит на север,

Я вижу, как ты обходишь строй новых солдат.

Они смотрят на тебя, как на богиню,

Они ловят каждый твой жест и каждый

твой взгляд.

И кто-нибудь из них всегда будет с тобой,

Но ты все равно будешь одна,

Тебя поймут лишь твои друзья,

Но кто они — потолок и стена.

Потолок и стена, лишь они знают правду,

Как ты жила и как будешь жить.

Они знают всё: они знают, где выход,

Но не умеют, не умеют говорить.

Тогда позволь, скажу тебе я:

Свойство таланта — действие лет.

Сегодня он неотразим,

А завтра — завтра его уже нет.

Я был солдатом твоего таланта,

Таланта раздавать минуты блаженства.

Я ободранный кот, я повешен шпаной

на заборе,

Я дворовый актер, каждый день в новой роли.

Ну что ж, раз у них такая игра,

Плевать — ведь больно мне было

только вчера, только вчера.

Шершавый забор — не привыкать,

Не видеть тепла, не пить и не жрать,

Веревка на шее — тоже мура,

Прощаю — ведь больно мне было

только вчера, только вчера.

Вон тот мужик, что качал головой,

Еще вчера пинал мне в брюхо ногой,

Сегодня прозрел, что ж, пожалуй, пора,

Прощаю — ведь больно мне было

только вчера, только вчера.

Я ободранный кот, я повешен шпаной

на заборе.