Открытые файлы

Интервью для газеты «Окно»

В прошлом году школа № 36 торжественно отметила свое 65-летие. Если этот факт более или менее известен учителям и школьникам города, то вряд ли кто знает о том, что гостем праздника стал легендарный В. В. Шахрин, лидер группы ЧАЙФ. Может возникнуть вопрос: почему рядовое общеобразовательное учреждение удостоилось такой чести? Ларчик открывается просто: в 1966—76 годах упомянутый музыкант постигал премудрости наук в стенах 36-ой. В день юбилея он подарил родной школе старую аппаратуру группы, честно сообщив, что предполагается покупка новой. Вряд ли мы найдем учебное заведение, которое бы отказалось от таких щедрот! Кто знает, может, в ближайшее время школа № 36 станет меккой для поклонников группы!

И для фанатов ЧАЙФа, и для прислушивающихся к нему, возможно, будет интересно узнать о юных годах Владимира Владимировича. Ольга Александровна Бельтюкова, биолог, любимый, как на юбилее признался сам музыкант, учитель, любезно согласилась ответить на мои вопросы.

— Какими прилагательными можно охарактеризовать класс, в котором учился Вова Шахрин?

— Творческий, музыкальный, задорный, добрый, и... непослушный.

— Непослушный?

— Да. Вспоминается случай, когда в начале урока я, войдя в кабинет, увидела следующее: все стулья сдвинуты полукругом в конце комнаты около тумбы с магнитофоном, из динамиков выплескивается рок, а юноши восторженно покачивают головами в такт музыке. Попытка призвать их к изучению биологии оказалась безуспешной. И вдруг — входит директор. Моментально все разлетелись по своим местам и без стульев, на полусогнутых ногах, изобразили примерных учеников: «Продолжайте, Ольга Александровна, мы вас слушаем».

— Был ли Шахрин отличником?

— Раньше комсомольцы давали соцобязательства. Володя пообещал учиться на 3,5. И не подвел, чест- но переползал с тройки на четверку, с четверки на тройку. Но это во взрослой жизни не помешало ему стать Человеком, реализовать себя как в творчестве, так и в личной жизни. Позволю себе предположить, что, наверное, некоторые педагоги «не приметили» Шахрина как достойную внимания личность. Во всяком случае, Алексеева Галина Борисовна, учитель географии, восклицает: «Когда мне перед юбилеем сказали про Шахрина, я даже сразу и не вспомнила, кто это! В классе он ничем особым не выделялся!»

Одно дело разглядывать человека с высоты учительской кафедры, другое — сидеть с ним за одной партой. Светлана Иванова, бывший комсорг класса, поведала мне: «Вообще-то, сначала Владимир хотел стать строителем и даже учился в соответствующем техникуме. Для Музыки и для нас (слушателей) его спасло то, что где-то в классе 8-м был создан ансамбль: Шахрин, Денисов, Лисканок, Халтурин. Если честно, то я не думала, что это всерьез и надолго, и удивилась тому, что наши мальчики вышли на профессиональную сцену».

Так что если человек учится только на тройки, это не значит, что в будущем из него ничего стоящего не выйдет.

Наташа Егорова

Такой, какой он есть

Владимир Шахрин нашел средство от всегалакти-ческих проблем, знает кое-что о происхождении женщин, разгадал секрет дружбы, построил баню, и ему до сих пор нравится играть на гитаре. Его знают все, его видели и слышали много-много раз, его песни поют не только на концертах, но и на домашних посиделках. Он живет здесь и не собирается переезжать в далекие столицы. И мы давным-давно считаем «своим» человека, который сочиняет хорошую, умную, светлую, веселую и трогательную музыку.

— Володя, род твоих занятий, твоя популярность делают тебя публичным человеком. Ты можешь просто улыбнуться и сделать человека счастливым. А может случиться совсем наоборот. Публичность, она накладывает дополнительную ответственность? Не тяжело ли тебе нести эту ответственность?

— Иногда очень не хочется фотографироваться или отвечать на вопрос, но я понимаю, что своим игнорированием наношу травму, и пересиливаю себя. Мы же приложили столько усилий, чтобы человек нас полюбил! И вот он нас полюбил, а мы вдруг его начинаем обламывать. Но в этих отношениях важно соблюдать какую-то грань и все-таки не допускать панибратства, это очень раздражает. И еще есть проблема. Вот ты постоял, поговорил, сфотографировался, дал автограф. Но еще есть главное желание — выпить с артистом. Это в нашей стране означает уже почти интимные отношения! Народ российский страстно хочет выпить с кумиром. Вот тут бывают, конечно, разочарования для людей, здесь приходится быть жестким. Как говорят, хороших людей много, а печень одна.

— ЧАЙФ у меня ассоциируется с хорошим настроением, оранжевым цветом, настоящим, в моем понимании, рок-н-роллом — веселым и даже залихватским. Жизнь, к сожалению, не всегда похожа на рок-н-ролл. Бывают ли у тебя депрессии?

— Меня от депрессии спасает мой организм. Я закрываюсь, как в скорлупе, чтобы даже дети не замечали. В такие моменты я могу опереться на жену. Она меня не жалеет в такие моменты, не лелеет мою депрессию, а наоборот, начинает чуть-чуть злить, понимает, что мне нужен внешний раздражитель, который заставит что-то делать. Идеальная таблетка для меня — выехать на природу. Года полтора-два назад очень мерзко себя чувствовал. Сел на велосипед, поехал на Шарташ, лучше не становится никак. Доехал до кузницы Лысякова, захожу, здороваюсь, ни слова не сказал о своем состоянии, а он вдруг начинает рассказывать мне о том, что с людьми происходит в моем возрасте, что происходит в отношениях старых друзей, то есть он начинает говорить о моих проблемах! А потом говорит, вот, нужно гвоздь выковать. Давай! Показывает мне что как делать... И я вернулся домой через полтора часа: улыбка до ушей, на велосипеде, с этим гвоздем... Дома семья переживает, а я вернулся другим человеком. Хотя уезжал, думал, у меня такая огромная проблема! Всегалактическая! А решением оказался гвоздь.

— Баня, которую ты сам построил, тоже решение чего-то? Почему ты занимаешься несвойственными музыканту занятиями? Руки же беречь надо?

— Знаешь, я подсознательно понимаю, что артист — не совсем мужская профессия. Не главное предназначение мужчины планеты Земля развлекать кого-то. Мне хочется оставаться мужчиной и чувствовать себя как мужчина. Поэтому иногда мне важны вещи, когда я могу самореализовываться как мужчина, и баня из этой же серии. Для меня это важно. Я же мужик! И вот это ощущение требует подтверждения через какие-то периоды времени.

— Я вспоминаю, ты говорил, что происхождение женщины — инопланетное...

— ...и не изменил своего мнения.

— У тебя полон дом инопланетянок вплоть до собаки. Как ты с ними уживаешься?!?

— У женщины как у вида, появившегося на планете Земля,— инопланетное начало. Когда Дарвин говорил про обезьянок, я думаю, что он был прав только отчасти. Мужик, конечно, произошел от обезьяны, это понятно. Но дальше произошло непонятное: вмешательство какого-то разума из другого измерения, который для этой вот волосатой мартышки создал Женщину. И находиться с ними рядом, жить с ними, любить их — интересно. В этом очень много непредсказуемости, много экспромта и приятных неожиданностей.

— У тебя две дочки. Как тебя изменило отцовство? Ты помнишь самое начало этого процесса?

— Девочки родились не в самый лучший период моей жизни как личности: мы пытались реализоваться как музыканты, у меня не все получалось, я очень много уделял внимания своему делу... Рождение дочек для меня, конечно, было событием. Но только сейчас, может быть, пытаюсь наверстать то, что упустил в самом начале. Сейчас ощущения отцовства я испытываю гораздо больше, чем тогда, бывает, трепетно, до слез. Понимаю, что я такой достаточно чувствительный, лиричный и романтичный человек именно из-за того, что у меня четыре женщины в доме. Смотрю на них, на то, что происходит в их жизни, и меня это трогает до какой-то неприличной точки сентиментальности.

— Что особенно трогательного запомнилось из недавнего?

— Помню, решил отдать свою старую машину старшей дочери. Поехали забирать ее из небольшого ремонта вместе на моей машине, а обратно дочь первый раз садится за руль и едет. Я — впереди и в зеркало заднего вида вижу ее огромные от испуга глаза, напряженные руки, но еще я вижу свою дочь, которая едет на машине сама, в первый раз. Я еду за рулем, и у меня прямо катятся такие горючие слезы необыкновенного счастья, мне так безумно приятно было видеть это. Младшая дочь более сдержанная на какие-то внешние эмоции, в отличие от старшей, какого-то сюсюканья по отношению ко мне как к отцу у нее нет, она знает, чего она хочет, практически всегда знает, как этого добиться. После какого-то концерта она заходит в гримерку, обнимает меня и на ухо мне говорит, папочка, я так тобой горжусь! И в общем, всё, я рыдаю. От счастья.

— Твоей семье уже больше двадцати лет, и группе вот-вот исполнится двадцать. В чем твой секрет общения? Как не надоесть друг другу, постоянно находясь рядом?

— Я думаю, что важно максимальную степень свободы давать всем членам семьи, тогда можно рассчитывать, что и семья к тебе будет так же относиться. Я думаю, что не стоит совсем все делать под собственный вкус, нужно понимать, что все члены семьи — личности, прислушиваться к их мнению и взглядам. Но на самом деле, если сказать по-человечески, все гораздо проще. Нужно любить друг друга. Если есть любовь... Мы в группе любим друг друга, хотя и ругаемся. И в семье, что бы там ни происходило, мы любим друг друга. Есть любовь — есть жизнь.

— Я помню, вы выступали в Таджикистане перед молодыми мальчишками, которые там воевали, когда ты заплакал там, Вова (Бегунов) так бережно тронул тебя за плечо, на марафоне «Sosтрадание» было то же...

— Бывает, наступает момент, понимаешь, никаких слов нет. Но есть рядом с тобой друг, которому слов не надо, чтобы поддержать.

— Наверное, люди часто обращаются к тебе за советами. Скажи, после страшных терактов как жить, что делать?

— Я думаю, может быть, самое хорошее и правильное, что мы не знаем что делать. Если бы знали что делать, то все в этом мире было бы совсем по-другому. Поэтому я очень боюсь людей, которые «знают как надо». За себя можно понять: я знаю, как мне записать следующий альбом, как построить баню. Но когда находятся люди, которые начинают говорить «я знаю, как вам всем надо», мне становится не по себе. Каждый должен для себя решить, как жить дальше. Кто-то начинает абстрагироваться, кому-то нужно пойти на митинг, каждый решит сам.

— А ты что будешь делать?

— Я для себя решил, что наша задача — попытаться восстановить баланс между добром и злом. Между любовью и ненавистью. Наша задача на наших концертах — дать как можно больше любви, как можно больше добра. Сейчас не время петь злобные песни.

— В твоем же рассказе столько любви и трогательных моментов... Определение «рок-музыкант», мне кажется, подразумевает больше резкости, чем нежности, какого-то хулиганства, или это стереотип?

— Одно другого не исключает. Я никогда не был паинькой и не стану, скорее всего, им. Сейчас хулиганство — это экспромт. Это происходит и в семье, и внутри группы у нас много наездов и ироничного отношения друг к другу. Хулиганим частенько, бывает очень забавно и доставляет удовольствие.

— Екатеринбург — твой родной город, город, в котором ты продолжаешь жить, и выбор этот сознательный. Что есть в нем, чего нет в других городах?

— Для меня в нем есть то, что знаю только я и не знают другие. Есть места, вещи, которые я знаю, а другие — нет. Я знаю, как пройти наискосок, как проехать. Ни в Новосибирске, ни в Питере я ничего не могу посоветовать водителю, а свой город я чувствую. Он — мой. В этом городе главное, что он — мой. В остальных городах я турист!

— А за чем ты ездишь в другие страны?

— В первую очередь, если честно, чтобы немножко разнообразить жизнь своей супруги. Я так много езжу, что я бы с удовольствием повалялся на диване. Я люблю стул или диван, которые никуда не едут. Но я понимаю, что она в основном дома и быт ее немножко заедает. Поэтому для нее это некая отдушина — уехать на неделю куда-то, не покупать продукты, не мыть посуду, не видеть одни и те же стены, побыть со мной... Во-вторых, я стараюсь ездить в места, где интересно. Путешествия — одно из самых приятных и понятных вложений средств.

— На что еще не жалко денег?

— С удовольствием трачу на подарки, на приятные людям вещи. Не жалко деньги тратить на разумную благотворительность, когда ты понимаешь, что вот сейчас конкретным людям сделал благо, им стало немного лучше, немного легче. И очень приятно деньги тратить на собственные игрушки. Двенадцать гитар для работы мне не надо, я прекрасно понимаю это! Хватило бы и двух. Было время, когда я обходился одной. Но это — мои любимые игрушки. Очень приятно тратить деньги на любые вещи, которые заставляют улыбаться твою любимую женщину. Для мужчины, по-моему, это наслаждение близко к сексуальному, понимать, что она счастлива и ты имеешь отношение к её счастливым глазам.

— А для родителей ты уже сделал все, что хотел?

— Стараюсь сделать максимально много. Они люди той еще формации, которые не умеют принимать, начинают дико комплексовать, извиняться, говорить «зачем ты тратишь на нас столько сил и денег, да нам не надо, мы можем обойтись и без этого»... Но я думаю, что самое главное, что я мог сделать для них,— состоялся как личность, как человек. Ты занимался его воспитанием, и из него что-то получилось, он кем-то стал. Наверное, ничего более важного для родителей нет.

— Слышала твою шутку: «Я обманул свою жену, она выходила замуж: за строителя, а стала женой музыканта». Не протестовали близкие, когда ты уходил со стабильно оплачиваемой работы в неизвестную гастрольную жизнь?

— Были ситуации, в которых другие матери и отцы напряглись бы, а мои переносили все спокойно, за что я им очень благодарен. Ни разу я от них упреков не слышал. Жене, наверное, до сих пор нравится не все и не всегда. Но она достаточно мужественно перенесла поворот от стройки к музыке. Мужик, если он хочет остаться мужиком, должен заниматься своим делом. Моя жена это поняла и не сопротивлялась, когда я решил создать группу.

— Значит, все-таки работа — главное?

— Мужчина придумывает себе войну, кто-то буквально это понимает и едет в Чечню наемником. Кто-то придумывает себе дело, путь. Когда начинаешь одерживать победы на своем пути, это и дает ощущение, что ты — воин. Потому что мужчина в состоянии поражения — это неприятно. Насколько серьезно он это поражение расценивает, насколько быстро накопит сил для нового боя, для другой победы — у каждого по-разному. А за ощущением победы приходит ощущение достоинства. Не в пафосном, а в обычном смысле слова. А когда человек к себе относится достойно, он и к окружающему миру становится добрее.

— В песнях ЧАЙФавсегда доминировал лирический момент...

— Да, я думаю, что у нас все больше и больше становится именно лирики, и у меня пишется именно лирика. Меня за это критикуют, но мне это кажется интересней. Когда это получается естественно, то это вполне нормально, это же часть жизни. Мы для себя давно решили — отличием группы ЧАЙФ всегда было то, что ЧАЙФ — натуральный, естественный продукт. Вот какие есть — такие и есть. Мы никогда и не собирались придумывать себе концепций на следующий год, как мы дальше будем развиваться. Как сорняки растем.

— Рок-н-ролл для тебя работа или прикол, как спел твой коллега по цеху Константин Кинчев?

— До сих пор каждый день бренчу дома на гитаре, и мне это нравится. Песни пишу не потому, что нам нужно выпустить альбом. Бывает, приходится заставить себя собрать вещи, ехать в аэропорт и лететь на гастроли. В такие моменты понимаю, что быть музыкантом — это тяжелый труд. Но делаешь шаг на сцену — об этом забываешь. Сцена доставляет мне удовольствие. Иногда тяжело — из самолета в самолет, каждый день другой город, иногда изматывает запись в студии. А концерт — вышел на сцену и отыграл два часа — это в радость.

— Скажи, а ты... не зря живешь? И если не зря, то как ты это понял?..

— Когда подходят люди, говорят, что именно эта песня им помогла, что именно с ней у них связано что-то особенное в их жизни, когда видишь залы, хором поющие твои слова, объединенные тем, что мы называем оранжевым настроением... Я думаю, это многого стоит. Я не знаю, правильно ли я живу, но у меня есть уверенность, что не зря эту землю топчу. И главное, есть ощущение, что еще мы можем сделать немало.

— Ты начинал свой трудовой путь на строительной площадке. Кем бы сейчас был, если б остался там?

— Наверное, я бы уже не работал монтажником домостроительного комбината. Играть в простого парня мне бы все-таки надоело. Может быть, я занимался бы строительством в более частной конторе и в немножко другом амплуа. Но мы говорим о случае, если бы вообще не было группы ЧАЙФ. Если же представить, что сейчас вдруг не станет группы ЧАЙФ, я уже вряд ли вернусь к строительству, наверняка это уже будет работа так или иначе связанная с шоу-бизнесом.

— А что, подстраховочного, скажем так, дела ни у кого из вас нет? Магазина бытовой техники или парочки ресторанов «В гостях у ЧАЙФа»? Или... линии по производству косметики «Красота от ЧАЙФа», например?.. Здесь или в каком-нибудь другом городе страны?

— Наверное, мы бы могли открыть какой-то клуб или кафе. Мы иногда мечтаем об этом, придумываем, как это могло бы быть. Но жизненный опыт в нашей стране показывает, чтобы твое дело было таким, как ты хочешь, необходимо твое личное присутствие, а сейчас наше основное дело — это ЧАЙФ. И потом... Мы так бережно и так непросто вынашивали наше имя, что не хочется сейчас делать из этого бренд, подразумевающий еще что-нибудь, кроме музыки.

«Cosmopolitan-Урал», # 1—2/2005

Интервью для Zvuki.ru

В. Ш.: Это был такой момент, когда мы достаточно «плотно» познакомились с Гариком Сукачевым, с Бригадой С, у нас было несколько концертов совместных, поэтому нашли общий язык и замечательно проводили время. Когда Гарик начал писать альбом «Все это рок-н-ролл», из которого, собственно, «ноги растут» у этого концерта, то он решил сделать одну нашу песню — «Поплачь о нем» — так что вначале была работа в студии, на записи альбома. И вот, когда он пригласил меня в студию, чтобы спеть второй голос, и я услышал фонограмму, я впал в легкий ужас! Я ему сказал: «Как же так, Гарик? Что же ты наделал? Почему «дудки трубят, флаги поднимаются, барабаны бьют»? Военный парад надо принимать под эту песню! Это же была тихая баллада!» А он мне: «Ты ничего не понимаешь — это гимн, самый настоящий! Он должен звучать именно так! А ты в своих песнях ни хрена не понимаешь!» Я не согласился, но он меня своим авторитетом задавил и убедил, что такая версия прочтения этой песни тоже имеет право на существование.

Естественно, когда был концерт, я был приглашен как участник этого альбома, поскольку это была как раз его презентация. Я могу сказать, что запомнилась какая-то удивительно теплая атмосфера этого концерта. Я не очень хорошо помню сам концерт, не помню даже, в какой гримеркс был — ощущение такое, что была одна гигантская гримерка на всех, в которой все и тусовались. Совершенно точно помню, что это был день рождения Шевчука, и мы все бегали — я, Димка Гройсман, Гарик, еще кто-то был — выбирали ему подарок, и нам казалось, что ему тогда нужна была очень серьезная поддержка. Мы нашли в антикварном магазине икону, проконсультировались, чтобы это все было уместно, и вот эту икону ему и подарили на день рождения от всех нас — тогда реально все скидывались деньгами на этот подарок. Мне это запомнилось хорошо, как мы все вместе бегали, искали... такая забота друг о друге удивительная!

Когда же мы вышли на сцену играть песню в этом варианте, то она мне даже понравилась, и я понял, что в такой праздничной, приподнятой и светлой обстановке именно эта трактовка попадает «в жилу»! С тех пор мы изменили аранжировку и играем ее очень близко к тому звучанию, что было придумано на пластинке «Все это рок-н-ролл».

— А сама песня «Все это рок-н-ролл»?

В. Ш.: Это очень смешно было! Когда записывались на студии — это уже было роскошно, потому что столько людей собралось, и звук был отличный, здорово! Но самое интересное было на съемках клипа...

— Ты там в кадре в основном с Джоанной Стингрей...

В. Ш.: Ну, не знаю, так получилось — видимо, она нашла наиболее трезвого человека (смеется). Сама она человек непьющий и, видимо, меньше всего подвоха ожидала от меня, прицепилась и держалась!

Была придумана идея, что мы едем в какой-то порт, на песчаные отвалы, и будем по ним, как «генералы песчаных карьеров», ходить и петь! (улыбается). Часа два всех собирали... ну, а когда собирается вместе такое количество музыкантов, то, естественно, кто-нибудь обязательно произнесет «роковую» фразу: «Ну, что? Может, понемногу?..» А период тогда был пьянства достаточно активного, никто еще о своем здоровье серьезно не задумывался... В автобусе начали выпивать, приехали в порт — набежали тучи и пошел дождь! Снимать было абсолютно невозможно, и решили переждать, когда дождь кончится. Ждали часа два в автобусе — за эти два часа сбегали еще раз пять, наверное! Те, кто за эту съемку отвечал, уже не помню, начали впадать в тихую панику, потому что было ясно, что каждые 15 минут отдаляют нас от конечного результата в беспросветную даль! Закончить становилось все нереальнее, потому что люди уже совсем расклеивались. Тогда моментально позвонили на какую-то студию документальных или научно-популярных фильмов и срочно решили снимать в павильоне. Приехали в этот павильон, там обнаружили какие-то декорации — часы, стена кирпичная, что-то еще — заплатили кому-то денег и внедрились в эту абсолютно чужую декорацию (смеется). Мы еще посидели в буфете этого «научфильма», помню, что Шатл (Андрей Шаталин) хвастался новой гитарой, полуакустической, а Костя брал ее и показывал новую песню, по-моему, «Дурень».... И когда сказали, что нужно выходить на съемку, то народ-то был очень пьяненький, и фразы свои уже с трудом вспоминали! Но вот это ощущение — «плечом к плечу» — оно в кадре, безусловно, есть!

— Все, с кем я разговаривала, сказали, что это был последний подобный концерт, завершивший некий этап в развитии русского рока.

В. Ш.: Ну да. Заканчивалась эра, что называется, «советского рока», и началось время «шоу-бизнеса». В этом есть что-то хорошее и что-то плохое, но времена, безусловно, изменились примерно с того времени. Пожалуй, действительно, с 93-го года уже начались какие-то контракты со студиями звукозаписи, появились райдеры, концертные туры, еще что-то. Да, наверное, это была какая-то завершающая точка. Все уже были готовы к тому, что неизбежно нас ждет «шоу-бизнес», и никуда от этого не деться.

Я до сих пор не верю, когда кто-то говорит, что не занимается шоу-бизнесом, потому что все люди записываются на студиях, значит, находят деньги на эту запись, рассчитывают на то, что потом эту запись можно куда-то пристроить, надеются, что альбом будет продаваться, и продаваться хорошо,— и в этом ничего плохого нет! Безусловно, есть о чем пожалеть в тех временах, но есть вещи, о которых жалеть не стоит, и то, что произошло за эти годы, изменило что-то в нашей жизни к лучшему, так или иначе. Во всяком случае, у нас в группе, примерно с того периода — 92-й, 93-й год,— появилось какое-то ощущение ответственности за тех, кто с тобой стоит рядом на сцене, за то, что у всех есть семьи, дети, помимо того, что мы просто играем на гитарах. У нас есть родители, которые вдруг уже стали старыми, и им нужно помогать, у нас есть дети, которых нужно поднимать, воспитывать... Поэтому меня слово «шоу-бизнес» не пугает!

— Может, поэтому в последнее время везде так часто звучат упреки в ваш адрес, ведь уже просто стало дурным тоном не поругать ЧАЙФ? Не обидно самим это слушать?

В. Ш.: Обидно не всегда. Бывает, когда ты точно понимаешь, почему это происходит — когда у журналиста такой имидж, и если он напишет хорошую статью, то ее не напечатают просто! Обидно, когда ты получаешь с той стороны, откуда не ждешь абсолютно, и при этом незаслуженно.

— Все чаще звучит фраза, мол, ЧАЙФ«опопсел»...

В. Ш.: Пожалуйста, я готов обсуждать наши песни! Да, они стали более лиричными, но мы до сих пор не написали ни одной песни типа «а вот сейчас в этом популярном ритме, а вот на эту тему популярную...» Мы перед собой абсолютно честны! Мы до сих пор играем и пишем то, что нам нравится! Мы играем только в тех концертах, где мы хотим играть! И если нам в этом году не хотелось играть на «Максидроме» и на «Нашествии», то мы и не будем! А если в прошлом году хотелось, то мы это и сделали. Если хочется сыграть в госпитале для ветеранов войн, то мы играем там, а если хочется у своих друзей на фирме по продаже компьютеров на какой-нибудь вечеринке по поводу 23 февраля, то почему нет? Тут у нас никаких противоречий с собой нет.

Если люди со стороны знают какие-то критерии «попсовости и непопсовости», «правильности и неправильности», то мне их искренне жаль, потому что, когда мы эту музыку начали играть в школе, взяли в руки гитары, то у этой музыки не было правил, можно было делать как тебе хочется. Эта штука под названием «рок-н-ролл» делает тебя более свободным, эта музыка и есть наша свобода! Когда нас пытаются сейчас загнать опять в какие-то рамки, опять, как в школе, говорить: «это хорошо, это нехорошо, вот так не одевайся, вот так не говори, и с этой компанией не водись»,— мне хочется сразу сказать: «Идите в жопу, господа учителя!» Мы играли на танцах в 75-м, 78-м году, и нам нравилось, что люди приходили танцевать. Хотя, по нынешним меркам, танцы — это «попсовое» занятие. Странно — люди приходят танцевать, снимать девчонок, тискаться по углам, выключать свет — что тут такого плохого? (смеется). Вообще, для меня «попсовость» — это когда некачественно сделано, это халтура! Пока в отношении нас я вижу только голословные обвинения в халтуре и «попсовости», а примеров — нет!

— Очень много претензий было по поводу вашего появления в «Телемагазине».

В. Ш.: На мой взгляд, это был абсолютно гениальный ход, а люди напряглись от того, что им самим это в голову не пришло! Мы записали абсолютно некоммерческий альбом «Оранжевое настроение — IV», где нет ни одного хита. Ни одной песни не взяли на радио, «саунд» там совсем не такой, какой нужен сейчас, мы не снимали клипов — ничего! Но в то же время пластинка была сделана, и нам хотелось представить ее на рынке. И была придумана такая штука, когда в телевизоре появляемся мы и рекламируем свой собственный альбом! Не «дольчики», не «прокладки» — свою работу! Мы говорили людям о том, что у нас появилась новая пластинка. А как иначе им сообщить об этом? Мы понимали, что снимать клип на это дело — абсолютно глупо, пустая трата денег — там нет шлягера! И Дима (Гройсман) придумал этот гениальный ход, подписал на три месяца договор с «Телемагазином», где мы появлялись на экране и говорили: «У нас вышла пластинка. Заказывайте ее, покупайте...» Замечательно! Три месяца закончились, и кто не хотел через «Телемагазин», покупает ее в обычных магазинах, на наших концертах, но они знают о том, что она есть! Я считаю, что мы этот некоммерческий альбом умудрились так отрекламировать, так его «сделать», что три месяца — февраль, март, апрель — мы с программой «Оранжевое настроение» проехали 40 городов, без единого клипа, без единой песни на радио! С таким вот некоммерческим, «домашним», «камерным» альбомом, со старыми песнями. Черт побери! Но для этого мы альбом и записывали, чтобы пластинка продалась, чтобы песни можно было играть на концертах. А что тут лукавить, для чего иначе?

— Ты упомянул про 40 городов. Вы сейчас, наверное, одна из самых гастролирующих групп, не тяжело? Ведь вам уже далеко не 25—30 лет?

В. Ш.: Если б не дорога... Сами-то концерты мне доставляют огромное удовольствие, я люблю это! В город приехали, час занимает настройка «до», концерт два — два с половиной часа, сборы «после» — четыре-пять часов. Остальное — это все дорога. Мы вот сейчас были в трех городах Белоруссии, а у меня ощущение, что я неделю из автобуса не выходил! Сплошной переезд, и это достаточно тяжело, но концерты компенсируют потом все. И я не скажу, что у нас был какой-то «чес». Я сказал «40 концертов», но это же за несколько месяцев, это были туры! Сейчас, летом, мы будет играть меньше, будем больше давать себе отдыхать, больше проводить время с семьей, с детьми, с родителями, помогать им на даче, в огороде...

— А не надоедает играть одни и те же песни?

В. Ш.: Мне, честно говоря, нет! У нас песен много, и когда я чувствую, что мне не хочется сегодня исполнять какую-то песню, мы ее и не поем. Что же касается каких-то новых программ постоянно, то наше глубокое убеждение в том, что, выходя на сцену — ну, мы так научились с нашего первого выхода на сцену — нужно в первую очередь доставить удовольствие зрителю. Главное, это они — вот наше убеждение! Ставишь себя на их место просто. Вот, скажем, пришел я на концерт RollingStones, а они не сыграли «Satisfaction» или «Angie» — песни, которые они 40 лет играют — я бы почувствовал себя оскорбленным! Поэтому мы стараемся найти такой разумный компромисс между тем, что нам хочется сыграть, и тем, что хочет услышать публика.

Мы никогда не делали концептуально программы из одних новых песен — мне кажется, это неправильно, это не место для экспериментов. Вот вышел у нас новый альбом «Оранжевое настроение — IV», мы берем 6—7 новых для публики песен, а остальные 20 — это greatest hits. Вот я читал в одном интервью Юрия Юлиановича, что, мол, мы пишем «новая программа», а играем все старое. Мы слова «новая программа» никогда не пишем на афишах! Для нас это нонсенс, для нас нет такого понятия! Может быть вывеска, допустим, «Время не ждет» — и понятно, что это концерт в поддержку нового альбома. Или написано «Программа "Оранжевое настроение — IV" — значит, мы больше говорим об этом альбоме и играем больше песен с этого альбома. Но мы все равно будем играть остальные, и это наше право делать концерты так, как мы этого хотим! Мы вот недавно ходили на концерт DeepPurple, и я уверяю, что чем меньше бы они сыграли новых песен, тем довольнее была бы публика! Если бы они не сыграли это пресловутое «Пам-пам-пам, пам-пам-пабам» (напевает проигрыш из «Smokeonthewater»), то люди бы разнесли кассу просто, с воплями, что их обманули! Зачем обманывать зрителя? Ты артист, ты выходишь на сцену, люди собрались, и ты должен их радовать!

Это не должно быть серьезно! Рок-н-ролл ведь изначально был очень веселой, позитивной, развлекательной музыкой! Чак Берри, Элвис Пресли ранний, Билл Хейли, ранние Битлз — это все очень светлая музыка. Потом уже, когда в конце 70-х появились несколько таких «смурят» — и хорошо, что появились!— она стала более разной. Появился Джим Моррисон, Джимми Хендрикс, еще кто-то — замечательно, они обогатили музыку! Зачем ее теперь снова обеднять, делая ее только «смурной»? Пусть она будет разная! Пусть у нас будет Гражданская оборона, и пусть будет группа ЧАЙФ, пусть будет группа Браво и пусть будет ансамбль ДЦТ — замечательно! Пусть у нас будут молодые — Мумий Тролль, Земфира, что угодно — отлично, есть выбор! Свобода — это право выбора, и не надо людей лишать этого права!

— Скажи, а почему вы никогда не пытались на своих концертах сделать настоящего шоу, как ДДТили Гарик?

В. Ш.: Для нас это сложно, потому что у нас очень много импровизаций на концерте. Мы с Вовкой «отталкиваемся» друг от друга — от реплик, от фраз, а если делать «театрализованность», то нужно точно привязываться к какому-то сценарию, знать, что в какой-то момент ты должен появиться в определенном месте, потому что вспыхнет свет, и ты должен сделать «вау!» именно в этом месте. А мы можем позволить себе песни менять во время выступления, уходить, одеться так или иначе — в этом есть некоторое здоровое «расп...яйство», которое должно оставаться, на наш взгляд.

Не хочется нам совсем серьезными становиться! Безумно не хочется стареть, даже «взрослеть» не хочется, по большому счету! Если честно, то я себя ощущаю на 27—29 лет. Мне кажется, что я остановился на этом возрасте, меня он устраивает, в принципе, я себя комфортно чувствую. Конечно, бывают моменты, когда я начинаю задумываться, сколько мне на самом деле и как должен себя вести человек, которому пошел уже пятый десяток лет... Я от себя эти мысли гоню, как «бесовские», потому что, что значит «должен»? Да ни фига я ничего не должен! Есть, безусловно, какое-то чувство ответственности за близких, как я уже говорил, но, что касается музыки,— вот тут, слава Богу, никто никому ничего не должен.

Для меня вообще ключевой фразой стало... Когда мы были на студии на Abbey Road и начали у тамошнего главного звукорежиссера спрашивать, а как вот правильно гитару писать, как барабаны, то-се, а он на все давал один ответ: «Законов нет! Никаких правил нет!» И он нам говорил, что их студия хороша тем, что они могут выполнить любую прихоть артиста, все, что он придумает. А вовсе не потому, что они знают, как можно правильно записывать гитару. Никто этого не может знать! И про песню никто не может сказать, какая она должна быть! Какая угодно! Вот почему сейчас такой феномен Короля и Шута? Ведь вроде все у них неправильно, а людям нравится! Я не понимаю! Я ходил недавно на концерт АукцЫона и полтора часа получал полный кайф от того, что я не понимаю, как это сделано. Потому что я бы это делал совершенно по-другому! И если бы я начал это делать так же, то у меня бы это превратилось в какофонию, в нагромождение звуков, а у них это в последний момент превращается в музыку. И энергетика у них совершенно другая! И у меня восторг от того, что они совершенно другие. Когда я понимаю, как что-то сделано, то мне становится немножко скучновато. Вот, наверное, в этом и есть ответ, если вернуться к теме «попса»... Когда ты понимаешь, какой программой в компьютере это сделано, как эти стишки написаны, как этот ритм подбирался, откуда они «луп» «дунули», откуда имидж «слепили», как клип сделали — все ясно и понятно! Это неинтересно.

Если же возвращаться к тому концерту 92-го года, то, может быть, то братство «стаей» не стало, «стая» развалилась, к сожалению, но зато мы все стали более индивидуальны. Я думаю, что мы стали ярче и интереснее, каждый по отдельности.

— А смогли бы вы сейчас опять собраться все вместе под этим лозунгом «Все это рок-н-ролл»?

В. Ш.: Вот пока ты произносила первую часть вопроса, я готов был сказать «да!». Но «Все это рок-н-ролл» — нет! Должна немножко другая идея быть. Но другая не потому, что — типа «слабо, вам, Вольдемар, в фонтан нырнуть?» — Нет, не слабо! А потому, что ради этой идеи, действительно, стоило бы собраться. Не просто, чтобы доказать кому-то, что мы можем — на фиг доказывать? Ну да, мы стали разные, мы стали более индивидуалисты... Хотя я обожаю общаться с Сашкой Скляром, он замечательный, мне нравится проводить время с Гариком, интересно смотреть на него на сцене — да кого ни скажи!

Мне кажется, что все стало гораздо более самобытно. Поэтому и трудно стало все это «склеить». Мы такие разные, что «склеить» это все вывеской «Все это рок-н-ролл» уже сложнее, нужна другая идея. Это то же самое, что меня спрашивают про «Рок чистой воды» — была отличная идея, клевая, мы проводили время замечательно, но сама идея себя изжила уже. И если сейчас придумать какую-то новую штуку, то все можно легко реанимировать и под эти «знамена» всех снова собрать. Надо только, чтоб это было интересно!

Алена, www.zvuki.ru

Студия. Рабочий момент

Вечный Рим

С уличным музыкантом в том Бадене, который в Австрии

«Старый Новый Рок». А.Ф. Скляр, Дед Отмороз, Миша Козырев и Заяц — Шаловливый Палец

С Би-2

«Зимняя акустика», на сцене музыканты и поклонники

Официальное открытие футбольного сезона 2006 года, Санкт-Петербург

Во владивостокском аэропорту, виски с Хабенским

С Андреем Макаревичем

С нашей любимой «няней», Анастасией Заворотнюк

Красноярск, бар «Чемодан», после концерта. Артист и директор (с Ильей Спириным)

ЧАЙФ на фоне боевых кораблей

Красноярск, бар «Че Гевара», планы на Европу

В Амстердаме

Аргентина празднует. В этот день была написана песня «Аргентина — Ямайка»

Рок-н-ролл — дело серьезное

Открытые файлы

Интервью для Радио 101

— В скором времени у вас выходит альбом «Изумрудные хиты». Расскажите, пожалуйста, о нем.

— С записи альбома прошел ровно год. Мы его закончили в феврале прошлого года. Я вообще люблю, когда в моей жизни происходят какие-то интересные гармоничные истории, которые не высосаны из пальца, не придуманы из головы. В этом проекте нет никакой синтетики, нет никакой неестественности. С Изумрудом мы встретились случайно на концерте в Москве в 2003 году, сделали одну песню. И нам показалось, что эти ребята так хорошо начали на своих инструментах играть рок-музыку. Мы подумали: отличная идея — надо сделать совместную работу. Так как мы играем песни группы ЧАЙФ, у нас остаются песни группы ЧАЙФ, но эти песни ложатся на немножко другую фактуру, это как ту же картину нарисовать не маслом, а пастелью, использовав тот же сюжет.

Мы с Изумрудом сделали вначале часовую программу. Мы просто собирались, играли вместе, они у себя репетировали, приходили и говорили: «Мы вот это придумали, вот это придумали». У нас было пятнадцать совместных репетиций, это много для таких проектов. Мы показали эту программу в Москве и Питере. И эти два концерта дали нам другую степень отношений между коллективами.

В конечном итоге для зимней акустики в Екатеринбурге мы сделали уже двухчасовую программу. Мы десять лет уже делаем эти концерты и каждый раз придумываем какие-то разные темы. В этот раз тема была народная, этническая, декорации были сделаны в русском народном стиле, и был Изумруд. Этот год мы практически прожили вместе, в тесном сотрудничестве. И так было жалко, что это никак не зафиксируется. Мы подумали: а если попробовать записать?! И вот мы в нашей студии, практически концертным вариантом, «живьем», в три, по-моему, студийных дня записали наши песни. К тому же у нас давно не выходили greatest hits, не пиратские, а те, которые сама группа выпускает. В последний раз это было, по-моему, «Избранное» в 98-м году. Была концертная запись на 15-летие, но с 2000 года тоже уже время прошло. А тут будут песни, которые не только спокойно могут войти в greatest hits, но при этом еще и исполненные в другом звучании.

Я еще раз хочу подчеркнуть, что главная наша задача была не сыграть песни группы ЧАЙФ на народных инструментах, а добиться того, чтобы народные инструменты вписались, вошли в фактуру и в звучание группы ЧАЙФ. Поэтому некоторые, кто слушал альбом, говорят: «О! Мы думали — тут все на балалайках будут чесать». Я говорю: «Нет, это альбом группы ЧАЙФ, и мы там играем». Звучание группы узнаваемо, но при этом там есть и балалайки, и домры, и баян, и перкуссионные всевозможные инструменты, и бас-балалайка. Нам показалось это интересным.

— Вообще, как проходили репетиции?

— Репетиции происходили очень просто. Мы на двух машинах с Володькой Бегуновым приезжали в Театр музыкальной комедии, где у ансамбля Изумруд база, они там в нескольких спектаклях заняты, оттуда выносили весь их скарб, все это загружали в нашу машину и ехали к нам на репетиционную базу. Садились в круг и часа по два просто играли песни. Останавливались, рассуждали, пробовали. «А давай попробуем вот так.— Давай.— А, нет. Давайте вот эту партию сыграет не гитара, а две домры. Отлично! Давайте вот здесь сыграем такой вот небольшой диалог. Или, наоборот, какое-то двухголосие». Мы не вымучивали этот альбом. Это было не как ракету строить. Меня больше всего убивает, когда люди так серьезно относятся к тому, что они делают, особенно, что касается рок-музыки, вот точно как будто ракету на Марс запускают. Хочется сказать: эй, ребята, это все-таки рок-н-ролл, должен быть в этом какой-то элемент безумия, элемент какой-то непредсказуемости, незапрограммированности. Вот у нас все это было.

— У меня вопрос, скорее относящийся к истории группы. Когда в 10-м классе вы только начинали играть, вы точно знали, что будете играть именно рок-музыку?

— Вот я честно скажу, что, как таковой, термин «рок-музыка» по отношению к тому, что мы делаем, появился, наверное, уже в середине 80-х вместе с понятием «русский рок». У нас был школьный ансамбль, мы играли на танцах, а где еще играть? И нам было, в общем-то, абсолютно до лампочки — рок-музыка это или не рок-музыка и как вообще это называется. Особого значения этому мы не придавали, деление на рок-музыку и не рок-музыку на самом деле произошло в конце 80-х годов. По тому, что у нас делается в голове, когда мы ее играем, я понимаю, что это рок-н-ролл, в нашем понимании. Это не музыкальный стандарт, никто ведь не придумал до сих пор никакого точного определения, критерия, что от сих до сих — рок-музыка, а дальше уже не рок-музыка. Никаких границ нет, для меня это вещи интуитивные.

— В одном из интервью вы говорили, что очень волнуетесь перед выходом на сцену. Это до сих пор так?

— Я дико волнуюсь вообще, а перед некоторыми концертами меня начинает даже потряхивать.

— А чего именно боитесь?

— Не знаю чего. Просто волнуюсь. Мне начинают за день до каких-то ответственных концертов сниться жуткие сны, кошмары о том, что у нас все разваливается, что кто-то кого-то не слышит, что у нас все начинает звучать криво и косо, что-то, в общем, не так происходит. И перед самым выходом меня натурально потряхивает.

— И как с этим боретесь?

— А как с этим бороться? Надо идти, просто заставить себя: делаешь шаг на сцену — а на сцене уже этого нет. Я всегда говорил, что сцена — это как некий параллельный мир, другое измерение, где нет времени, пространства, возраста. Вот ты стоишь за кулисами, вот какие-то разговоры в гримерке, шаг сделал — и этого нет, ты попал в другое измерение.

— Вы выступали не только в России, но и в Эфиопии, в Австралии, в Италии. Отличается зритель, допустим, эфиопский от российского? Или на концерты приходят большей частью русские?

— В Африке это были, конечно, русские. А вот в 91-м году у нас было 8 концертов в Италии, и там тогда вообще русских не было — на весь зал всего 2—3 человека. Мы приехали как раз после путча. Итальянцы настолько близко к сердцу приняли события в России, они настолько сопереживали нам и были с нами, что мы, конечно, на этой волне имели просто бешеный успех на концертах. Нас любили по факту, просто потому, что мы из России.

— У ЧАЙФатакие яркие оптимистичные названия песен, «Оранжевое настроение» например. Бывает у музыкантов группы ЧАЙФдепрессия и как они с ней борются?

— Плохое настроение, конечно, бывает. То есть таких классических депрессий, как в кино показывают, я за собой не припомню. Хотя бывает ощущение полного опустошения, и понимаешь, что в данный момент тебе абсолютно ничего не интересно. Я с этим борюсь. У меня есть несколько способов. Можно просто выехать на природу, она лечит, конечно, все. Или посмотреть какой-то старый хороший фильм, с которым у тебя связаны хорошие воспоминания. И вот эти воспоминания — птынь — прямо на тебя с экрана проецируются, независимо от твоего желания. На самом деле, есть фильмы, книги, которые как бы запахи хранят. Играет музыка, а я не то чтобы картинку вижу, я запахи чувствую от тех воспоминаний, которые у меня связаны с этой песней. Я понимаю — вот она, комната в общаге, где мы встречались с моей будущей женой, вот наш 6-й подъезд во дворе, где мы жили. Мне кажется, что хорошее лекарство от хандры — это хорошие воспоминания, поэтому я стараюсь вообще все свои сбережения и средства вкладывать именно в это. В моем понимании, хорошая та вещь, которая не поддается ни инфляции, ни экспроприации. Именно в это имеет смысл вкладывать деньги.

— Семья не была против, когда вы бросили стабильную профессию строителя с гарантированной зарплатой?

— Ну, наверное, была. Дети маленькие были еще и не шибко понимали, что происходит. А Елена Николаевна у меня — мудрая женщина. Видимо, в глазах было написано — что бы она сейчас ни сказала, я сделаю все равно по-своему, я уже принял решение. Она меня достаточно хорошо знает: я могу долго сомневаться, но если я решение принимаю, то уже точно это делаю.

— Как вы познакомились со своей будущей женой?

— На уроке физкультуры в заведении, которое сейчас называется Архитектурно-строительный колледж, тогда это был Строительно-архитектурный техникум. Я на строителя учился, она — на архитектора. И был такой совмещенный почему-то урок физкультуры у двух групп, в одном углу мы, мальчики-строители, занимались высокоинтеллектуальным делом — прыгали через козла, а в другом углу девочки-архитекторы ходили по бревну. Я увидел ее, делающую какие-то па на бревне, и это меня сразило.

— Сразу поняли, что это ваша женщина?

— Ну, ощущение такое было, да-а-а. По крайней мере, я этим же вечером приплелся в общагу знакомиться.

— Сейчас многие рок-музыканты стали ходить в церковь. Вообще, какое место занимает религия в жизни и творчестве группы ЧАЙФ?

— В группе ЧАЙФ есть два крещеных человека. И я знаю, что у них под футболкой висит крестик. Но никак это не афишируется. Я сам человек абсолютно не церковный. Причем это не значит, что я неверующий человек, именно не церковный. Если людям необходима церковь, если им становится от этого легче, я не против, что они ее посещают. Людям необходимо ходить на концерты классической музыки, на концерты группы ЧАЙФ, им от этого становится лучше — они ходят. То есть для меня церковь — это такой шоу-бизнес. Религия — совершенно другое дело, не имеющее, по моему убеждению, никаких точек соприкосновения с церковью. Я думаю, что любой человек так или иначе религиозен, он все равно верит во что-то. Как Борис Борисович (Гребенщиков) говорит, есть еще что-то, что «нельзя ни выпить, ни съесть». Что-то есть, но я не знаю, что это. У меня просто в голове не укладывается, что мы тут, условно говоря, на православной земле все правильные, а люди в Индии, два миллиарда людей, ничего не знают абсолютно, они какие-то неправильные. То есть церковные все постулаты у меня в голове не укладываются, ну, не верю я попам. А то, что касается заповедей, которые они проповедуют... Тут ко мне недавно приходил один человек. Принес целую кучу литературы, начал издалека, о том, что надо мир спасать, что человечество в опасности. В конечном итоге оставил на столе целую кучу литературы сайентологов, Хаббарда. Я почитал — почему не почитать. И понял, что там огромное количество для меня абсолютно очевидных вещей, для понимания которых не нужна ни сайентология, ни Хаббард, ничего: не обращайся с людьми так, как ты не хотел бы, чтобы они обращались с тобой; каждый человек имеет право быть свободным. Если кому-то, чтобы соблюдать эти правила, нужно записаться в сайентологи, ради бога. Я и так стараюсь это делать.

— А приметы у вас есть какие-то? Когда домой возвращаетесь, в зеркало смотритесь?

— Да! Не понимаю почему, но вот верю. Я знаю, что у моей жены бабушка обладала, безусловно, способностями провидицы, заговоры знала и прочие штучки. У моей жены это тоже есть — я точно это знаю. Она несколько раз мне говорила: «Ну, посмотри в зеркало»,— и я к этому так привык, что если вернулся, что-то забыл, обязательно смотрю в зеркало. Я склонен этому доверять, не хочу даже объяснять почему, зачем. Просто — есть, работает.

Я понимаю, что многие вещи люди сами себе придумывают. Мы вот себе придумали, например, что до конца полета все билеты остаются у каждого в кармане. И только в конце полета мы их Илье Спирину отдаем. Хотя, по идее, прошли контроль и можно их собрать, но такая уж у нас примета: билеты, только когда приземлились, отдаем. Такой своеобразный ритуал.

Все это уже как традиции такие, которые надо чтить, знать, что это работает вот так. Паровоз идет — из трубы дым валит, я не очень понимаю, как там на самом деле работает его паровая машина, но если дым из паровоза идет — значит, паровоз работает.

— Перед концертом что-нибудь делаете, чтобы концерт прошел хорошо?

— Да 40 грамм вискаря выпьем да и пойдем. И будет хорошо.

— А вообще, как складываются у ЧАЙФовотношения с алкоголем?

— Ну, в группе у всех разное отношение к алкоголю. Я люблю алкоголь. У меня с ним хорошие нормальные отношения. То есть у меня достаточно уверенные тормоза, очень сильно выпившим меня редко кто видел, бывает, но очень редко. В принципе, я рюмку, две, три, два-три бокала вина с удовольствием выпиваю, мне нравится ощущение легкого опьянения.

— Вас часто узнают на улице?

— Да, бывает, в последнее время удивительно часто, мне даже самому кажется это странным. Вроде идешь, зима, воротник поднят, шарф намотан, шапка под самые глаза — все равно люди узнают. Подходят, говорят: «О, Агата Кристи — клево», или в самолет садимся: Чиж с нами летит, Чиж.

— Был какой-нибудь курьезный случай, связанный с неузнаванием?

— Вот что-то сейчас такое вспоминается... Было такое. Я говорил с человеком, а он не понимал, что я ему за странные намеки такие делаю, почему он мне должен сделать какое-то исключение, привилегию. Я сейчас уже не помню, кажется, это с каким-то инспектором ГАИ было. Что-то я там не так сделал. И вот я ему уже и так и сяк, и шапку снял зимой, и в профиль повернулся, а он все не узнает. В общем, бывает иногда, бывает. Чувствуешь себя полным дураком просто. А потом начинаешь подтрунивать над собой, начинаешь все прокручивать назад и думаешь: как дурак шапку снимал, в профиль поворачивался — отдал бы сразу штраф, и все.

— Раз уж пошла автомобильная тема. Когда вы впервые сели за руль?

— В первый раз за руль я сел, когда мне было лет восемь. Хватило у меня ума с друзьями открыть дедушкин 401-й «Москвич», снять его с ручника, катнуть под горку и запрыгнуть туда всем. Как мы будем тормозить, об этом никто не думал. В общем, мы, конечно, никуда не въехали чудом, кто-то из взрослых парней запрыгнул на ходу, дверь открыл и затормозил.

Потом я достаточно много ездил, когда у нас в семье был «запорожец» горбатый. Прелесть этого автомобиля была в том, что его было настолько не жалко и там настолько нечего было сломать, что когда мы приезжали куда-то на природу, в лес, то мне отец просто давал ключи, и я по лесу, по всем этим полям, просекам ездил. У меня было духовое ружье, и я там играл в разведчиков, в партизан, во все, что угодно, и ездил на машине. Сестру свою вовлекал в эти игры, кого-то еще из ребят, из друзей. А ездить на своей машине я начал уже достаточно поздно, на этом же 401 — «Москвиче», который я у дедушки угнал, он мне по наследству достался. Я на нем ездил два года без прав, без документов, безо всего. И потом в 35 лет, то есть 11 лет назад, мне подарили надень рождения такой старенький, 83-го года, «Мицубиси Паджеро». Он до сих пор у меня в семье есть, на нем дочь сейчас ездит.

— А сейчас какая у вас машина?

— У меня «хонда», не новая тоже, 98-го года. Я очень спокойно отношусь к автомобилям, для меня автомобиль не является, как бы это сказать, средством самоутверждения, я не считаю, что машина — это статус, что у артиста должна быть какая-то определенная машина. Какая есть — такая есть, она меня устраивает. Туда может запрыгнуть собака, мы можем туда набиться всей семьей, поехать на дачу. Непроходимых дорог там нет, а вот по тем заносам снежным, которые наметает, она вполне нормально проходит. При этом она достаточно комфортная и мягкая для езды по городу. И главное, их очень много, она не бросается в глаза совершенно. Я в городе растворяюсь.

— То есть вам не нравится быть на виду?

— Я стараюсь лишний раз не обращать на себя внимание. Меня тот уровень популярности, который есть, вполне устраивает, я бы даже немножко убавил.

— Вы скорее лихач или, наоборот, очень аккуратно водите?

— Не-е, я не лихач, я очень размеренно вожу. Но иногда бываю невнимателен. Задумаюсь о чем-то и могу забыть, куда я еду. Проехал уже три квартала — и понимаю вдруг, что мне надо было три квартала назад повернуть. Я могу проворонить какой-то знак, пересечение главной дороги с не главной. Я не скажу, что моя езда идеальна, но она не от безбашенности, не оттого, что грубо езжу, я не грубо езжу, я, скорее, невнимателен.

— А на большие расстояния ездили?

— Нет, далеко я не люблю, дальше 500 километров не ездил никуда. Один раз вот «паджеро» из Москвы гнал. Это было полторы-две тысячи километров.

— Вы сказали, что со своей женой познакомились на уроке физкультуры. Каково ваше отношение к спорту? Занимались, занимаетесь?

— Я занимался в детстве. К спорту как к физической культуре я, конечно, отношусь очень хорошо. Это и для здоровья полезно, и такое снятие напряжения, особенно игровые виды спорта. Да и любой вид спорта, когда человек переключается на что-то, любая тренировка такую хорошую измотанность тебе дают. Профессиональный спорт — это, конечно, немножко другое, профессиональный спорт — это не мое. Мы все время говорим, что профессиональные музыканты — это то же, что профессиональные спортсмены, только им ничего нельзя, а нам все можно. В принципе, иногда бегаю вечером с собакой. На собаку это производит фантастическое впечатление. Обычно мы с ней гуляем медленно, а тут я начинаю бежать. И она первые метров сто бежит весело, а так как собаке уже десятый год, потом она начинает забегать вперед и смотреть, все ли нормально с хозяином? С чего это мы вдруг бежим, не гуляем. Гантели у меня есть. Я физкультурник — не спортсмен.

— Вы сказали, что собаке уже десять лет. Как она появилась в вашей семье?

— Собака появилась совсем случайно. У меня вся семья: и жена и дочери — очень просили собаку. Я же был категорически против любой собаки. Мы тогда еще в маленькой квартире жили, зачем животное мучить? И однажды мне вся семья начала рассказывать, что они видели передачу по телевизору, в которой показывали таких собак, таких щеночков, называются бобтейл, прямо взахлеб это все рассказывали. А я на следующий день совершенно по другим делам встречаюсь с одним человеком, мы с ним о всяких вещах говорим. Вдруг я ему говорю: вот тут у меня вчера семья рассказывала про каких-то собак — бобтейлов, я даже не знаю, что это за собака. У меня дома, отвечает, бобтейл, у нас сейчас щенок есть как раз. Правда?— Правда.

А я иногда люблю делать какие-то эффектные вещи. Прихожу домой и говорю: собирайтесь, поехали. Меня спрашивают: куда? Я говорю: сейчас узнаете. Приезжаем в квартиру, заходим, а там три взрослых бобтейла, и нам выносят этого маленького плюшевого щенка. И вот так вот, за пазухой, мы привезли его домой. Эта собака, конечно, сейчас всеобщая любимица, ее вся семья обожает. Я ее называю королевой бобтейлов. Более счастливую собачью судьбу, наверное, трудно себе представить. Живет, как королева Англии, точно.

— Скоро 8 Марта. Что бы вы пожелали женщинам в связи с наступающим праздником?

— Конечно, самое идеальное зрелище — смотреть на женщину, которую любят. Ее видно сразу, это женщина, которая находится в гармонии с природой. И неважно, богато она живет или небогато, дорого она одета или недорого, на трамвае она едет или на машине, если она себя чувствует в гармонии с окружающим миром. Это ощущение гармонии женщине очень идет. Поэтому я пожелаю женщинам найти и сохранить, сначала найти, а потом сохранить, это ощущение гармонии с окружающим миром, потому что рецепта абсолютного счастья нет, оно не в шубах, не в бриллиантах, как мне кажется.

www.101.ru

On line-интервью

Темы:

— преемник ЧАЙФа

— похороны русрока

— социальная активность музыканта

— попса

— отношение к журналистам

— о национальностях

— о саундтреках

— о памятных датах

— что такое рок-музыка

— Чечня — депрессия после

— фабрика звезд

— Голосуй или Проиграешь

— фестиваль в Гудермесе

— о свободе

— о стилистах

— о гонорарах за выступления

— о памятнике ВШ

— о молодых группах

— смысл песен

— message

Владимир Шахрин: Здравствуйте! Всем привет, соответствующих размеров. Я в трепетном волнении, поскольку подобных мероприятий у меня было немного. Общение не глядя друг другу в глаза — вещь непростая, но мы будем стараться. Я готов ответить на все ваши вопросы. Хочу отметить, что все ответы — это только мое мнение.

Истомина Мария, Свердловская область, «Эксперт-Урал»: Владимир Владимирович, если раньше главным противником развития рок-культуры были советские власти, то кому, на Ваш взгляд, сегодня выгодно «хоронить» русский рок? Как Вы оцениваете перспективы молодых уральских рок-групп? Есть ли среди них команды, которые могли бы по праву стать преемниками ЧАЙФов!

Владимир Шахрин: Я думаю, как ни странно, главные «похоронщики» — это или великовозрастные музыканты, которые в свое время занимались рок-музыкой и в свое время остались за бортом современности, а также молодые музыканты, поиграв на гитарах 3—4 года и не собрав ни одного полного зала и не продав ни одной пластинки, записываются в «похоронную» команду русского рока. Это нормальное явление, когда у тебя что-то не получилось — сделать вид, что там ничего и нет. Что это не я плохой, а рок-музыка плохая. Не считаю нужным, чтобы кто-то становился нашим преемником.

Торбеев Дмитрий, Пермь, газета «Новый компаньон»:Привет, дорогой Владимир! Многие рок-музыканты на Западе, да и в России тоже, часто в своих песняхуделяли внимание социальным и политическим процессам, происходящим в обществе. Как Вы считаете, правильно ли это и должен ли рок-музыкант быть обязательно общественно-активным деятелем?

Владимир Шахрин: Это абсолютно правильно. Музыканты должны петь на разные темы, лишь бы это трогало самого музыканта, при этом общественным деятелем ему быть совсем не обязательно.

Торбеев Дмитрий, Пермь, газета «Новый компаньон»:Сейчас некоторые наши рок-музыканты развернули настоящую «борьбу с попсой». Как Вы считаете, целесообразна ли эта борьба и к чему она может привести?

Владимир Шахрин: Я считаю, что эта борьба нецелесообразна, потому что говорить людям, что они дураки только потому, что они слушают другую музыку — не очень вежливо. Настоящая борьба — это просто дать людям что-то другое. Нужно писать более интересные песни, нужно играть более драйвово, более интересные концерты давать. Другое дело — как донести до людей эти песни и эти концерты? Но это уже другой вопрос. Мое мнение — люди должны выбрать сами, что им нужно. Нужно дать им право выбора.

Вера Конюхова, газета «Владивосток»: Здравствуйте! Скажите, а как популярные музыканты относятся к журналистам: нуждаются в них, вынуждены с ними (нами) общаться, но не хочется, а может, боятся? По какому принципу звезды нашей эстрады посещают города Дальнего Востока?

Владимир Шахрин: Я люблю общаться с журналистами, которые готовятся ко встрече со мной, те, кому интересно со мной, чьи вопросы будут интересны читателям. Поймите меня правильно, если мне не интересен журналист, то интересный материал получиться не может. Если журналист готовился к интервью, то он не будет задавать банальные вопросы, ответы на которые уже есть в Интернете и печатных изданиях. Все города мы посещаем по одному принципу — приглашение концертной организации данного города.

Кедрин Андрей, Хакасия, Независимое информационное агентство: Так получилось, что беседа с Вами происходит в некогда «красный день...» или самый спорный в последнее время праздник. Как Вы лично относитесь к тому, что в России очень часто меняют одни памятные даты на другие?

Владимир Шахрин: Я не сторонник того, чтобы часто менять даты, праздники или слова в гимнах. Люди путаются и перестают адекватно реагировать. Должно пройти время, чтобы праздник стал праздником, хотя последняя замена меня не смущает — 4-е на 7-е. Мне кажется — это правильно. При этом я не могу четко сформулировать, что такое патриотизм, хотя считаю себя патриотом своей страны.

Даниил Новиков, Псков, «Комсомольская правда»:Каков, на Ваш взгляд, предпочтительный вариант развития современного российского общества: в сторону стирания межнациональных культурных различий, с целью упразднения в будущем самой возможности этнических противоречий, либо в сторону сплочения всей общности народов Федерации под знаменами Русской национальной идеи, как центральной и превалирующей, с сохранением собственной идентичности отдельных культур, с целью создания ядра мощного централизованного государства?

Владимир Шахрин: Я бы очень хотел, чтобы мы в первую очередь ощущали себя россиянами и каждый из нас знал народные песни, сказки и свой корневой этнический язык. Я думаю, что многонациональность нашей страны — это, конечно же, очень сложно, но с другой стороны — в таком государстве жить гораздо интереснее. Я с удовольствием слушаю татарские песни, читаю сказки северных народов, мне это очень интересно. Не думаю, что нужно ставить во главу какую-то одну этническую идею. Она должна быть у всех нас одна — процветание российского государства и его граждан.

Даниил Новиков, Псков, «Комсомольская правда»:Как и чем живут вне сцены корифеи русского рока? Поделитесь своими немузыкальными интересами, если они есть.

Владимир Шахрин: Например, сейчас мы делаем ремонт на нашей репетиционной базе. Конечно, мы могли бы нанять бригаду строителей и отделочников, но нам интересно делать все самим. Я и на пресс-конференцию приехал с базы, мы сами кладем плитку, занимаемся отделкой, декором.

Сергей Поплёвин, Пенза, «Любимая газета»: Владимир, в этом году в календаре появился новый праздник — День народного единства вместо Дня «памяти Октябрьской революции». Какие новые праздники Вы еще могли бы предложить для того, чтобы ввести их в календарь просто так или заменить ими старые?

Владимир Шахрин: В моей жизни праздников хватает, поэтому я не стал бы их добавлять.

Юрий Борисов, Владимир, «Томикс. Владимирская газета»: По Вашему мнению, рок-музыка — мессианство, самовыражение или шоу-бизнес?

Владимир Шахрин: Рок-музыка — это и первое, и второе, и третье. Как и любая другая музыка. Некоторые произведения могут подняться на уровень развлекательной штучки, неплохо, когда получается шоу-бизнес. Одно другого не исключает.

Юрий Борисов, Владимир, «Томикс. Владимирская газета»: В последние годы многие рок-группы записали саундтреки к фильмам и сериалам. Не поступали ли Вам предложения поработать над каким-нибудь фильмом?

Владимир Шахрин: Мы работали с Владимиром Хотиненко в фильме «По ту сторону волков», работали над 4-серийным фильмом «Порода». Пока других контактов с кинематографом у нас нет.

Клюева Ольга, «КП-Саранск»: Правда ли, что карьере певца предшествовала карьера в правоохранительных органах и вместо солиста ЧАЙФ где-то там, в Свердловске, сейчас был бы «настоящий полковник»?

Владимир Шахрин: Не правда. Я был строителем и работал на стройке. И в лучшем случае меня можно представить прорабом в строительной организации.

Николай Шиянов, Саратовская область, газета «Неделя области»: Вы ведь выступали с концертами в Чечне?

Владимир Шахрин: В 1996 году я после поездки в Чечню был в депрессии. Мне очень жаль мальчишек. Сейчас ситуация другая, сегодня там больше профессионалов, которые подготовлены лучше. Вполне возможно, что будут еще такие туры. Мы не можем сами взять гитару и поехать в горячую точку, там существует пропускная система.

Клюева Ольга, «КП-Саранск»: Способны ли Вы на настоящий поступок ради любимой женщины? Какой? А совершали ли безумства ради Вас?

Владимир Шахрин: Хотелось бы надеяться, что я способен на настоящий поступок. Совершал ли я безумства? Об этом лучше спросить у моей жены. Мне это безумством не казалось, хотя со стороны это, наверное, выглядело бы так.

Николай Шиянов, Саратовская область, газета «Неделя области»: Пошли разговоры о начале кастинга участников шоу «Фабрика звезд-6». Как Вы считаете, могут ли «фабриканты» стать в будущем новыми ЧАЙФ и Битлз российской эстрады?

Владимир Шахрин: Я думаю, что каждый в отдельности может стать кем угодно. Сам проект «Фабрика звезд» вряд ли может создать второй Битлз. Все-таки уникальных артистов на «Фабрике» не делают. На конвейере можно сделать только конвейерные вещи, правда, иногда очень приличного качества.

Николай Шиянов, Саратовская область, газета «Неделя области»: Что сегодня происходит в Вашей творческой жизни и каковы Ваши планы?

Владимир Шахрин: Мы закончили запись нового альбома, куда вошли 12 новых песен. В планах — в начале года выпустить этот альбом, а еще весело-весело встретить Новый год.

Анна Кузнецова, Томская область, газета «Томский вестник»: В середине 90-х Вы мотались по турам в поддержку Бориса Ельцина. И не в последнюю очередь благодаря этому (поддержке рок-музыкантов) страна сохранила «курс реформ». Интересно, готовы ли Вы столь же активно поддерживать власть нынешнюю?

Владимир Шахрин: В тот момент ситуация была такая, что у страны было два варианта — или мы получали Зюганова, причем с очень крепкими коммунистическими традициями, или мы получали Ельцина. Причем у Зюганова в начале кампании шансов было гораздо больше. Нам очень не хотелось возвращаться в коммунистическое прошлое, поэтому, понимая, что Ельцин не идеален, мы принимали участие в его предвыборной кампании. Если ситуация будет настолько же тревожна, настолько очевидна, как и тогда, то я буду и сегодня отстаивать свой политический выбор.

Руслан Коркмазов, г. Черкесск, газета «Карачай»: Почему ЧАЙФ не принимает участия в фестивале, который открылся сегодня в Гудермесе? Чем, по-вашему, можно занять молодежь этой российской республики?

Владимир Шахрин: Нас приглашали на этот фестиваль, но так как дата фестиваля три раза переносилась, то в этот раз, к сожалению, у нас нет свободного дня. Я думаю, что ребятам из Чечни нужно восстанавливать обычную жизнь, как можно больше предлагать альтернатив автоматной и минной войне, чтобы им было интересно и выгодно заниматься чем-то еще. Я за то, чтобы у человека было право выбора.

Олеся Болышова, Липецкая область, газета «Молодежный вестник»: Владимир, группа ЧАЙФ — одна из моих самых любимых музыкальных команд. Хочется задать Вам несколько вопросов. Какой Вы видите современную молодежь и какой бы хотели увидеть? Если бы Вам поручили написать книгу «Культовая личность XX столетия» или «Герой нашего времени», кто бы стал ее героем? Расскажите о последней прочитанной книге, удивившей Вас. Спасибо за ответы и настроение, которое Вы дарите своим творчеством!

Владимир Шахрин: Мне кажется, что современная молодежь ничуть не хуже той, к которой я себя относил. Более того, я думаю, что она сегодня гораздо более грамотная и целеустремленная. К сожалению, наши СМИ больше любят писать о негативе, поэтому создается ложное впечатление, что вырастает целое поколение отморозков. В моем детстве отморозков было не меньше. По поводу книг. Если вы походите по книжным магазинам, то увидите очень много книг об артистах, которые прожили яркую жизнь. Вот последнюю книжку я прочитал вчера, это книга Андрея Макаревича «Занимательная наркология» — отличная книжка, но будет интересна тем, кому за 30. Уникальность книги в том, что, хорошо зная голос Макаревича, читая книгу, очень точно представляешь себе автора.

Кирилл Никольский, Санкт-Петербург: С кем из отечественных рок-музыкантов сегодня Вы поддерживаете творческие и дружеские отношения?

Владимир Шахрин: С очень многими. Сейчас мы созваниваемся с Гариком Сукачевым — планируем в «Олимпийском» на его концерте делать совместные номера, а 19-го числа мы будет петь с группой Уматурман. Из близких друзей — все ребята из группы Текила Джаз и многие другие.

Александр Якуба, газета «Курск»: Есть две противоположные точки зрения. Одна из них гласит, что нужно различать «наше» и «не наше», а другая придерживается того, что все культуры равны и человек, общество не должны выделять для себя приоритеты в этой сфере. А как Вы считаете, должен ли быть человек «патриотом» своей культуры или он должен исповедовать равенство культур?

Владимир Шахрин: Я еще раз повторю — человек должен быть свободным. Свобода в моем понимании — это право выбора. И человек должен иметь право выбрать русскую песню или башкирскую. Ту, которая ему нравится в этот момент. Я очень стараюсь бороться со всеми всплесками национальной неприязни в себе. В основном — получается.

Александр Якуба, газета «Курск»: Многие молодые люди мечтают добиться того, чего добились Вы. Действительно ли есть к чему стремиться? Что Вы с высоты своего опыта можете сказать о жизни рок-звезды?

Владимир Шахрин: Недавно я посмотрел отечественный фильм «Попса» и понял, что то, о чем там говорится, не имеет ко мне никакого отношения. То, что там показано,— не имеет ничего общего с тем, чем занимаемся мы. У меня нет ни одного контракта, который обязывал бы меня делать то, чего я не хочу делать. И нет ни одного человека, который мог бы навязывать мне свое мнение. Я занимаюсь любимым делом, от которого получаю удовольствие, надеюсь, удовольствие получает кто-то еще.

Елена Ковтуненко, Ленинградская область: Добрый день! Мой вопрос касается той самой, широко обсуждавшейся в прессе, встречи рок-музыкантов в Кремле с замглавой администрации президента РФ Владиславом Сурковым... У Бориса Борисовича Гребенщикова после нее родилась и вовсю осуществляется идея ТВ-программы «Просвет»... А Вас какие идеи и мысли посетили в связи с той встречей и отразятся ли они как-то в медиапространстве? Спасибо...

Владимир Шахрин: Во-первых, встреча была не в Кремле, а в кафе за пределами Кремля. Я рад, что появилась программа Гребенщикова, которую с удовольствием смотрю. Рад, что есть результат от этой встречи. Никаких неприличных предложений от администрации не поступало, а шел достаточно доверительный разговор о том, как исправить некоторый перекос в музыкальном эфирном пространстве страны. Больше я с Сурковым не общался. И ни в каких, вытекающих из встречи программах, не принимаю участия. Не потому, что не хочу, а потому, что живу далеко от Москвы и для меня это проблематично.

Мухамадеев Эдуард, Челябинск: На днях, на пресс-конференции, Вы заявили: «На сегодняшний день в России представители рок-культуры, джаза, блюза, классики и народного творчества находятся в информационном подполье. Необходимо на уровне государства обеспечить российской молодежи доступ к иной культуре, помимо "попсы"». Можно ли считать, что Вы объявили войну всей поп-индустрии?

Владимир Шахрин: Это не я сказал на пресс-конференции, хотя на этой пресс-конференции я был. Я не считаю, что мы находимся в подполье, но то, что все вышеперечисленные культуры не являются массовыми в нашей стране — это факт. И джаз, и рок, и народная музыка на данный момент — это субкультуры. Не собираюсь объявлять никому войну, но очень хотелось бы, чтобы в эфире находилось место и для другой музыки. И человек, любящий народную музыку, пощелкав кнопкой, мог бы ее найти. Человек, любящий группу Калинов мост, мог бы найти ее в эфире.

Шпагина Людмила, Петрова Людмила, Ленинградская область, г. Подпорожье, газета «Свирские огни», программа «Телевесь»: Здравствуйте, скажите пожалуйста, как Вы относитесь к сегодняшнему, когда-то праздничному, дню?

Владимир Шахрин: У меня хорошие детские воспоминания, как о добротной альтернативе бразильскому карнавалу. И если бы в этом празднике не было бы политической подоплеки и идеологии, то я бы с удовольствием ходил с шариками на руке и под духовой оркестр танцевал камаринского.

Шпагина Людмила, Петрова Людмила, Ленинградская область, г. Подпорожье, газета «Свирские огни», программа «Телевесь»: Уделяете ли Вы внимание имиджу группы? И готовы ли Вы неожиданно для поклонников сменить его?

Владимир Шахрин: У нас нет профессиональных имиджмейкеров. Костюм на концерт выбирается по принципу — что у меня сегодня наименее мятое в сумке. Как сказал мой друг Бегунов — чему нас могут научить люди, которые сами не в состоянии одеться?

Шпагина Людмила, Петрова Людмила, Ленинградская область, г. Подпорожье, газета «Свирские огни», программа «Телевесь»: Приняли бы приглашение музыканты группы ЧАЙФ участвовать в мюзикле?

Владимир Шахрин: Я видел много мюзиклов, но если честно, то я не очень люблю мюзиклы. Меня не трогает это зрелище, поэтому вряд ли.

Истомина Мария, Свердловская область, «Эксперт-Урал»: Достаточно агрессивный ответ прозвучал, если можно так сказать, из ваших уст. Но Вы так и не ответили о перспективах молодых уральских рок-команд. Таковых нет?

Владимир Шахрин: Это мои наблюдения. А что касается молодых уральских групп, мне кажется, на данный момент у нас очень много групп, из которых при удачном стечении обстоятельств может получиться команда. Из 300 екатеринбургских групп, которых я знаю,— десяток мне очень нравится. А это очень много. Я большой привереда в музыке.

Шпагина Людмила, Петрова Людмила, Ленинградская область, г. Подпорожье, газета «Свирские огни», программа «Телевесь»: Поедете ли выступать в маленький провинциальный городок, где заранее будет известно, что больших денег от выступления не заработаете?

Владимир Шахрин: Скорее всего, нет. У нас есть один принцип — мы или работаем на тех финансовых и технических условиях, на которых мы работаем, или работаем бесплатно. С точки зрения бизнеса, абсолютно безнравственно в одном месте играть за одни деньги, а в другом — за другой гонорар. Во всем мире существует практика, что люди из маленьких городов приезжают в тот город, где проходит концерт. Обращаю внимание, что большинство концертов группы ЧАЙФ проходят в маленьких провинциальных городах, но при этом нам платят нормальный гонорар.

Шпагина Людмила, Петрова Людмила, Ленинградская область, г. Подпорожье, газета «Свирские огни», программа «Телевесь»: Если бы Владимиру Шахрину при жизни поставили памятник... какова была бы реакция?

Владимир Шахрин: Вы меня рассмешили... Если честно — не хотелось бы. Я не знаю, какая будет реакция. Мне ни разу не ставили памятник при жизни. Первая мысль была бы, что меня кто-то разыгрывает, а памятник непременно из фанеры.

Александр Якуба, газета «Курск»: Многие рок-знаменитости не любят прессу, а как Вы относитесь к журналистам?

Владимир Шахрин: Я достаточно подробно уже ответил на этот вопрос. Смотрите выше.

Ирина, Москва: Как бы Вы определили, что такого особенного в Екатеринбурге — Свердловске, если он выпускает рок-коллективы, которые достаточно быстро обретают всероссийскую популярность и, более того, становятся всенародно любимыми? Особая музыка, особые слова, особый смысл...

Владимир Шахрин: На эту тему я могу говорить достаточно долго. Но главное, что на данный момент происходит: это достаточно высоко поднятая планка, установленная другими группами. В Екатеринбурге, чтобы стать коллективом, нужно достигнуть планки Агаты Кристи, Наутилуса, Смысловых галлюцинаций, Чичериной... Список можно продолжать.

Ирина, Москва: Владимир, Вы музыкант с более чем 20-летним стажем. Что изменилось за эти годы в Вашем мировосприятии? Как это отразилось на Вашей музыке?

Владимир Шахрин: Изменилось очень многое. Я стал в два с половиной раза старше, мой социальный статус поменялся, поэтому на многие вещи я смотрю по-другому.

Я недавно слушал кассету с записью нашего концерта в 86-м году, ее люди записали на микрофон в зале. Слушаю и понимаю — это поет совершенно другой человек... Конечно, мы что-то потеряли, что-то естественным способом перестало у нас получаться, но я смею надеяться, что мы чему-то и научились. И я точно знаю, что я стал гораздо лучше петь, играть на инструментах, звучать вместе. И наверное, появился жизненный опыт.

Виктория Игнатова, Москва, StatusQuo: Русский рок всегда отличался ярко выраженными переживаниями за судьбу своей Родины. Вы — не исключение. Но скажем, в годы перестройки все-таки существовала некоторая неопределенность данной судьбы. Выход искали в текстах Ваших песен... Вы как наиболее яркий представитель Русского Рока, всегда отличавшегося своим патриотизмом, какую смысловую нагрузку вкладываете в тексты песен сейчас? Так ли важно в данный момент сохранить статус кумира молодежи? Донести до этой самой молодежи тот самый дух патриотизма?

Владимир Шахрин: Единственное, что важно для музыканта,— это делать то, что он считает нужным. В нашем новом альбоме есть пара песен пронзительно-щемящих, патриотичных, они не написаны на заказ, просто я не мог об этом не спеть. Но при этом в этом же альбоме есть смешные песни, песни — истории из жизни, есть песни танцевального характера. Мне будет очень грустно, если молодежь нашей страны перестанет танцевать — не надо делать серьезное лицо, когда сочиняете песни, все-таки не ракеты строим.

Ребята, спасибо всем огромное за то, что задавали вопросы. Может, я был излишне серьезен — за это извините. Искренне желаю вам всем, чтобы все ваши начинания удались и все, что вы себе на-мечтали, свершилось. До свидания! Владимир Шахрин.

Интервью состоялось в рамках

Всероссийского информационно-образовательного

проекта «Медиакратия»

Интервью для «Независимой газеты»

— Володя, вы только что из Екатеринбурга, что там происходит?

— Екатеринбург последние четыре года активно развивается. А это значит, что в городе есть люди с интересными идеями, с деньгами, которые они не просто хотят, но и умеют правильно реализовывать. Я много езжу по стране и считаю, что Екатеринбург— один из самых современных городов. Здесь все время что-то происходит.

— Например, народные митинги протеста?

— Я не видел ничего подобного, ни разу, честное слово.

— Во время августовского путча 91-го года я жила в Оренбурге и была потрясена, что город просто не заметил государственного переворота и остался глух к московской демократической революции. Жизнь текла мерно и тихо.

— То же самое было в Екатеринбурге: тишь да гладь. В 91-м году мы были в каком-то северном городе с итальянцами. И жили на какой-то турбазе, на окраине города. И вдруг итальянцы по телевизору видят, что в Москве на улицах танки, народ на площадях столицы... И спрашивают нас: что происходит? Я говорю: переворот в стране. Они в ужасе отпрянули — господи, что делать-то?! Выскакиваем все вместе на улицу и видим: люди спокойно идут на работу, в гости, прогуливаются влюбленные парочки. Никакого волнения на лицах. А итальянцы просто в истерике бьются — ну что делать-то?! А мы им спокойно отвечаем: да ничего, завтра на рыбалку пойдем! Они не унимаются: а как же события в Москве? Мы только руками развели — Москва, ведь это совершенно отдельное государство. Тридевятое царство. Все, что там решают — нас россиян не касается. Страна, к сожалению, живет отдельно от столицы. То, что в Кремле или в Думе происходит — страну не интересует, она как-то мало вникает в жизнь привластных структур...

— В Давосе, в программе «Russiannight» отечественную рок-музыку представляли вы, то есть группа ЧАЙФ. Ваша версия — почему выбор государственных чиновников пал именно на вас?

— Это был выбор не чиновников, а режиссера давосского мероприятия Леши Аграновича. У него — хороший вкус, и он понимал, что Россию на Западе должна представлять группа с сильной позитивной энергетикой. Ведь текстовую нагрузку иностранцы не поймут, а посему нужен энергетический посыл, который, на мой взгляд, в нашей группе, присутствует. Мы — взрослые дядьки. И там сидели взрослые дядьки. Мы играли качественный гитарный рок, достаточно суровую музыку, но при этом мы — жизнерадостны и позитивны. И я прекрасно понимаю, что на Западе информация о России в большей степени негативная. И вдруг взрослые респектабельные дядьки слышат вполне позитивный рок. И эту музыку играем мы — уральские мужички.

— У вас есть отличное высказывание по поводу культурной программы в Давосе. Вы назвали Большой театр лицом России, а себя — другими частями тела. С какими частями тела соотносится группа ЧАЙФ?

— На пресс-конференции артистов Большого театра спросили об их роли в культуре нашей страны. Они ответили: «ну какие могут быть сомнения, мы лицо российской культуры». Я тут же парировал, что как все-таки здорово, что на сей раз зарубежной публике покажут не только лицо, но и другие части тела... А вот что это за части тела — оставим без комментариев, но не задница — это точно! И не кукиш Западу. Мы стремились показать в Давосе русскую душу, наш характер.

Еще одна причина, почему нас так хорошо приняли в Швейцарии — наша музыка западному человеку понятна по форме, ведь мы играем мейнстрим. В Давосе собрались богатые, состоятельные люди, которые были и на концертах U2, и на концертах RollingStones, им к мейнстриму не привыкать.

— Но Боно из U2позиционирует себя как андеграунд-ный исполнитель. Он всячески отмахивается от мейнстрима?

— Боно очень яркий и талантливый человек, но группа U2 приносит в казну Ирландии львиную долю дохода, уступая лишь пивной корпорации «Гиннесс». Как это может быть, если Боно не принадлежит к буржуазной мейнстримовой культуре? Другое дело, что его мировоззрение остается свободным. Он себя позиционирует исключительно как бессребреник: вот у меня есть деньги, но меня они не волнуют, меня волнуют леса Амазонки... (смеется). Отчасти я с ним солидарен, потому что, конечно же, по сравнению с тем, какими мы были в двадцать лет — мы обуржуазились. И это естественное развитие событий, которое нельзя изменить. Морщины на нашем лице — это минус или плюс? Может быть, и минус, издержки сурового североуральского климата. Но, если бы у 45-летнего мужика было мраморно-гладкое лицо, вряд ли это выглядело бы лучше, чем морщины. Знаете, как говорят про Кита Ричарда? Ему никогда не будет столько лет на сколько он выглядит, потому что он всю жизнь выглядит на пять лет старше своего возраста. А уж о лице Мика Джеггера я и вовсе не говорю...

— Да, это вечный старик, буквально «урытый» морщинами, но девушки его не перестают любить.

— А у нас в России есть противоположные примеры, например, Дмитрий Харатьян. Он будто забальзамирован.

— В Англии есть такой же персонаж — Ник Кейв? Хотя существует теория, по которой героин (а Кейвдолго был наркоманом и лишь силой воли порвал с этим) замораживает ген старения.

— Да? (удивленно). Я этого не знал... (задумывается). Так про что мы говорили?

— Про буржуазность, про мейнстрим...

— В свое время у меня был 401-й «Москвич», а сейчас я езжу на «хонде». Так получилось. И я не ставлю перед собой задачи удивить народ своим автомобилем. Для меня машина не признак самоутверждения. Я вообще стараюсь жить так, как мне удобно, и быть в гармонии с собой. Я никогда не буду выряжаться в нечто изысканное — это не мое. Мне комфортнее ходить в джинсах и свитере.

— Ежегодно вы проводите в родном городе перфоманс под названием «Зимняя акустика». Вы создаете театрализованное шоу, где поете в разных декорациях, в каких-то умопомрачительных костюмах. В этом году «Зимняя акустика» проходила как бы в Париже, на Монмартре?

— Да, «Зимняя акустика» — это наш интимный концерт. Там звучат не шлягеры, а какие-то эксклюзивные номера. Это обязательно должно быть обставлено интересной визуальной формой. Например, как-то раз мы делали «Пляж на Гавайях»: все в купальниках, рядом с нарисованным морем, все в панамах. А мы были в шортах и гавайских рубахах.

— На ваше творчество, судя по текстам песен, огромное влияние оказал Париж?

— Но я же очень люблю этот город! А знаете, что мы устроим на «Зимнюю акустику» в следующем году? Мы сделаем «квартирник».

— Опять кухонные беседы, песни в дыму дешевых сигарет, водка с огурцами? Назад в USSR?

— Наше время, на мой взгляд, вполне располагает к определенному возврату в прошлое. Мы людей посадим прямо на пол, чтобы создалось полное ощущение квартирного концерта... Сейчас, кстати, многие музыканты дают концерты в квартирах.

— Некоторые критики говорят, что вы играете кантри?

— Кантри, фольклор и рок-н-ролл — это, по сути, одно и то же. Мы играем современную народную музыку. Есть шаблон: народная музыка — это когда собираются люди и на балалайках играют. Поверьте мне, когда наши предки играли при лучине на ложках, вдруг кто-то пришел с балалайкой и все выдохнули: «ни фига себе, авангард какой!» То, что у нас есть электрогитары, барабаны и современные технологии — это всего лишь окраска. А играем мы, повторяю, современную народную музыку.

— Расскажите о вашем новом проекте «Изумрудные хиты»?

— Нам было интересно ввести в гитарный саунд какой-то другой звук. И мы решили спеть хиты группы ЧАЙФ, но вплести в ткань нашего привычного звучания две домбры, балалайку, баян и перкуссии.

— Сейчас модно играть с симфоническими оркестрами. Так делали и Deep Purple, и Portishead, и Бьерк, и MUSE, почему вы не пошли по их стопам и вместо арф, виолончелей и скрипок записали альбом с домбрами и баянами?

— Мы собирались вместе с нашим свердловским симфоническим оркестром сделать совместный проект. Но я вдруг понял, что это слишком затасканный прием. И не стоит на это тратить время и силы. Хотя сил у нас море! К тому же, писать аранжировки для симфонического оркестра мы сами не умеем. И людей, которые делали бы это «вкусно» — не знаем. У нас в стране подобных удачных попыток не было. А с народными инструментами проще, ведь моя песня «Всему свое время» была написана как балалаечная! Так пусть балалайка ее и сыграет, если есть такая возможность!

— Гитарный звук ушел?

— Нет. Мы поменяли чуть-чуть аранжировку. Но современная акустика не уходит из нашего саунда. Это по-прежнему группа ЧАЙФ.

— Успеха ожидаете?

— Посмотрим.

— Почему альбом называется «Изумрудные хиты», а не как принято в мировой практике: золотые или платиновые?

— Все просто — так называется екатеринбургский ансамбль народных инструментов Изумруд.

— У вас есть серия дисков под названием «Оранжевое настроение». Есть «Настроение-1», есть — 2, а потом сразу 4. Куда делось «Оранжевое настроение-3»?

— Его нет. Мы даже придумали легенду, что диск «Оранжевое настроение-3» вышел в Монголии на монгольском языке. Многие люди до сих пор в это искренне верят и спрашивают, где его можно достать.

— Артемий Троицкий как-то сказал, что под ваши песни, особенно под хит «Ой е...», хорошо пить водку и закусывать ее огурцами.

— Наверное, под эту песню действительно комфортно выпивать... Но люди поют ее с удовольствием на концерте, при этом ничего не выпивая. Для меня лично Троицкий никогда не был авторитетом. Хотя он, безусловно, личность, человек, сделавший себя. Но сегодня уже неважно, что он хвалит и что ругает. Стереотип доверия к нему существовал очень долго. Сегодня Троицкий исчерпал его полностью. И его рецензии больше не влияют ни на мнение аудитории, ни на продажу дисков.

— Ваш хит «Аргентина — Ямайка» — это чистейшее регги, или так выглядит рок-н-ролл отечественного разлива?

— Я меломан. У меня огромная коллекция дисков: от виниловых до лазерных. Я слушаю разную музыку и естественно, что мне очень многое хочется попробовать сыграть. А заклиниваться на одном стиле не очень интересно. Что такое русский рок? Это же не наше родное, а то, что к нам пришло отовсюду... ветром со всего мира надуло, и мы это по-своему ассимилировали к родной почве. Через себя пропустили. Получилось что-то похожее на винегрет, где и соленые огурцы, и свекла, и горошек... И даже подсолнечное масло.

— У вас был период, когда вы стремились, чтобы у вас был настоящий западный саунд...

— Это были издержки роста, но прекрасные издержки. У меня это все прошло. Я как-то пытался анализировать творчество группы. (???? Не разобрала название группы.) Их записи в 64-м году звучали вкривь и вкось. И так вплоть до 74-го. Но вдруг в 1976 году у них появился звук, который был сделан «как надо»! Или группа SLADE, пока они пели и играли эдакое «трын-трын» их было здорово слушать. А потом они перешли на евро-саунд, и все! Их музыка перестала быть интересной. Самобытное звучание — сегодня одна из наших задач. Не делать супер-саунд, а делать то, что звучит так только у нас, у группы ЧАЙФ. Вот что делает нас интересными. Звук не надо подгонять подо что-то или под кого-то! «Крути», как тебе нравится.

— Ваш коллега Владимир Бегунов частенько пишет рецензии на официальном сайте группы. Вот, скажем, что Бегунов говорит о последнем альбоме Тома Уэйтса. «Он выпустил самый породистый альбом»! А вы можете назвать какой-то свой альбом породистым?

— Первый наш породистый альбом — это «Дети гор». Знаете в чем его породистость? (шепчет) Он такой матерый! По звуку, по материалу, по манере исполнения — он будто обросший шерстью. Понимаете? Порода — это когда ты смотришь на семью Михалковых, без комментариев, все сразу ясно.

— ЧАЙФ —разве не породистое имя?

— Так оно и есть. Мы на сцене крепко стоим. Как стоят матерые люди...

— Сегодня вам не хотелось бы изменить название группы?

— Мы к нему уже привыкли. Вот мне не нравится мое имя — Вова. Дурацкое оно. И Володя — тоже не нравится, кошмар! Но так мама меня назвала. Вот также и с названием группы ЧАЙФ — так уж назвали, и оно стало родное...

— Имена, которые вы дали вашим дочкам — им подходят?

— Старшую зовут Юля, младшую Даша — мне кажется, им эти имена очень подходят. Я другого и не представляю.

— А им самим нравится?

— Мне кажется, что да.

— Наверное, они бояться сказать правду?

— Но маме они бы точно сказали. А она бы мне проболталась.

— Песня и рецензия на песню. Нет ли в этих, казалось бы, разных видах творчества чего-то общего?

— Чаще я всего лишь фиксирую реальность. Как Борис Борисович пел: «Моя работа проста, Я смотрю на свет, Ко мне приходит мотив, Я подбираю слова». Но случается, что я рецензирую действительность, рецензирую историю, которая со мной случилась. А недавно я попробовал заняться стилизацией...

— Можно подробнее?

— Когда я впервые прочитал книги Бориса Акунина, я понял, что он абсолютно точно имитирует интересных писателей, причем известных уже. Его произведения — это очень хорошая стилизация. И мне стало интересно: могу я подобное сделать в музыке или нет? И я написал песню, имитирующую стилистику Майка Науменко, называется она (неразборчиво)... Теперь вот мне интересно, что люди скажут, получилось у меня или нет?

— В одной из песен вы поете о том, как какой-то человек танцует «голый с татарской саблей в руке». Имеется в виду, что мы ведем свой род от татарского, а не от славянского корня?

— Наверное... Урал — это в большей степени Азия, чем Европа. Но честно скажу: когда я пишу песню, ее смысл доходит до меня лет через пять. Я не кокетничаю...

Теперь, насчет того, кто же мы? Мы российские азиаты. Я когда приезжаю в Европу, мне там очень нравится, но я чувствую себя там стопроцентным чужестранцем. И я прекрасно понимаю протест прибалтов, которых долго пытались скрестить с русской культурой... Как это можно сделать, если они — европейцы. У них западный менталитет. Соединить их с нами в один народ невозможно!

— Вы — взрослый человек. Глубокий, тонкий, умный. Выходя на сцену, видите в зале мальчиков и девочек. Как вам кажется, ваш massageдо них доходит во всейполноте, или они реагируют на ваше творчество поверхностно?

— Удивительным способом, многие мальчики и девочки очень точно понимают, о чем мы поем. У них больше информации. Они по большому счету умнее нас, сообразительнее...

Мы недавно играли концерт, и там, на плечах у взрослого мужика сидела девочка лет одиннадцати... Она все песни проговаривала, как суфлер. И когда я путал где-то слова, переставлял их местами, она ужасно удивлялась и стучала папе по голове: почему он неправильно поет? И это было так приятно.

— Жена ходит на ваши концерты?

— Еще как. Поет так, что даже голос срывает! Но в доме у нас никакого культа Шахрина нет. И дочери ходят на концерт с удовольствием. Причем, если дома они относятся ко мне как к отцу, то на концерте я для них уже Шахрин.

— Что самое ценное вы сделали к своему двадцатилетию?

— Музыку. И сделали мы ее руками. Это не машинное производство, а ручное, handmade, понимаете? И это очень дорогой продукт, такой же дорогой, как картина, как все то, что произведено за пределами технологических новаторств.

Елена Кутловская, «Независимая газета»

Интервью для «Новых Известий»

— Владимир, для музыканта любой праздник превращается в трудовые будни, тем более собственный юбилей. Как будете отрабатывать 20-летие группы ЧАЙФ?

— Нам было бы проще отметить юбилей, собравшись у меня дома, хорошенько выпив и закусив. Но этот концерт, посвященный 20-летию, мы делаем для публики. Когда мы стали думать о нем, начали фантазировать: что можно сделать необычного. Я понял, что если бы я хотел видеть юбилейный концерт, скажем, U2, то мне было бы неинтересно слушать каких-то непонятных людей. Мне интересно послушать самих U2, притом лучшие песни. Поэтому мы решили, что не будет специально приглашенных гостей, весь концерт на сцене будет группа ЧАЙФ. У нас есть веховые песни, эдакие верстовые столбы нашего творчества. Вот по этим верстовым столбам мы и пройдемся. Никаких репертуарных неожиданностей. В Олимпийский придут люди, которые, может быть, не все наши песни знают и ходят раз в пять лет на юбилейный концерт группы. Это нормально, мы к ним с уважением относимся.

— Юбилей ограничится Москвой?

— Конечно нет. Это первый концерт, которым мы начинаем юбилейный сезон. Скорее всего, весь сезон, до самой осени, будем работать. У меня есть желание сделать какой-нибудь необычный концерт непосредственно в день 20-летия группы, 29 сентября, и непременно в Екатеринбурге. Может быть, в том самом зале на 150 мест, где 29 сентября 1985 года состоялся первый концерт группы ЧАЙФ.

— То есть у ЧАЙФа есть вполне определенная точка отсчета, и эта точка — первый концерт?

— Мы для себя решили, что группа появилась на свет, когда она с этим названием вышла на концерт. На него пришла публика, которая и узнала о существовании группы. А все, что происходило до этого,— зачатие и вынашивание плода. С Володей Бегуновым (гитарист ЧАЙФа.— Примеч. ред.) вместе играем уже почти 30 лет, но это не была группа ЧАЙФ. Был школьный ансамбль, потом студенческий ансамбль, мы играли на танцах, играли все, что нам было интересно, это были на 90 процентов западные шлягеры. Народ танцевал. Нам нравится, когда люди танцуют на наших концертах, мы с этого начинали.

— Владимир, но помимо музыки существует еще рок-н-ролльный дух. Я недавно разговаривал с молодыми ребятами, которые играют рок-н-ролл, они рассказали историю, как в Перми после рок-фестиваля они ночевали то на вокзале, то на побережье, то в городском парке, с людьми колоритными знакомились. Ведь, по сути, та субкультура, заслуженными деятелями который вы нынче являетесь, держалась и держится во многом на таких вещах?

— Более того, ради этого и происходило все. Это было интересней, чем сами концерты. Ну что концерт? Звук — отстой, аппарат — отстой, играем фигово... Да, это тоже были события, но тусовки, которые происходили вокруг концертов, знакомство с группами, ночевки были интереснее. Если вспоминать ту же Пермь... Совсем недавно мы туда приезжали выступать, нам подали шикарные микроавтобусы. Один под аппаратуру, другой для нас, в третью машину можно шапку положить. И сидя в этом пафосном авто, я вспомнил, как мы вместе с Наутилусом туда приезжали в 86-м году. Зимой пешком шли, сидели на квартире у нашего друга, слушали музыку, обсуждали последние альбомы, пили яблочный ликер или еще что-то. Потом шли пешком, по трамвайным путям в зал, где надо было играть. Почему не на трамвае ехали, непонятно. Отыгрывали и на выступление Наутилуса убегали в зал, чтобы показать людям, как нужно поддерживать музыкантов. Показывали, что можно вставать с кресел, подпевать, рукоплескать. Время было абсолютно чудесное, и в Питере на Петроградке жили в квартирах у разных людей по полторы недели. Сейчас мы, конечно, обуржуазились. Но с другой стороны, наверное, это нормально. Если в 45 лет быть панком и ночевать где-то на вокзале, от этого будет попахивать чем-то нехорошим. Люди скажут: «Может, ты не панк, а просто неудачник? И все, что ты делаешь, ты делаешь плохо, если это не приносит никаких результатов». По-моему, Вишес сказал, что панком можно быть до 24-х лет, потом ты должен перестать быть панком или умереть. Сам он умер.

— Как же сейчас буржуазно отдыхает группа ЧАЙФ? Летаете на пафосные курорты?

— Нет-нет, мы, конечно, обуржуазились, но не обуржуились. Это разные понятия. Частенько берем своих жен и улетаем на неделю в Италию или в Англию по обычной туристической путевке. Отели три с половиной — четыре звезды, ничего особенного. С удовольствием ездим на метро по тому же Лондону или Парижу. Где-то можем шикануть... Ну, не шикануть, но, например, питаемся не в Макдоналдсе, а в итальянском ресторане, но ведь это сейчас не признак роскоши. На лыжные курорты не ездим, горных лыж у нас нет, дорогих машин не покупаем.

— Зато вы были на последнем экономическом форуме в Давосе. И между прочим, сказали там «программную фразу», что у русского искусства есть не только лицо, но и другие части тела...

— Была пресс-конференция, выступал господин Цискаридзе. Когда спросили о присутствии солиста Большого театра, он сказал: «Но это же естественно, мы же все-таки лицо российской культуры». А я сказал: «Мне приятно, что наконец зарубежной аудитории покажут не только лицо, но и другие части тела российской культуры».

— Вы говорили, что успех песни «Аргентина — Ямайка» оказался для вас неожиданным. После этого ЧАЙФстали зачислять в авторы футбольных гимнов. За футболом пристально следите?

— Не сказал бы, что пристально. У нас после этой песни все стали спрашивать футбольные прогнозы. Когда хорошая игра, я с удовольствием смотрю, а когда играют скучно, выключаю. Люблю наблюдать за матчами английской премьер-лиги. Но в чем феномен этой песни, почему она людям понравилась, я не знаю. Может быть, дело в том, что «спортивные» песни — в основном о радости победы, а здесь вдруг о переживании поражения. Кстати, в «Аргентине — Ямайке» про футбол не было ни слова. Точно так же это могло быть и водное поло. Про этот матч никто реально не знает, был он или нет и был ли такой счет.

— Но ведь он реально был...

— Да. Вся история, от первой до последней строчки реальна. Дело было на чемпионате мира во Франции в 98-м году. Я там просто туристом отдыхал, ни один матч не почтил своим присутствием. Но зато увидел болельщиков — аргентинцев и ямайцев, которые на площади Трокадеро, чуть выше Эйфелевой башни в Париже, так по-разному реагировали на результат, радовались и переживали, а потом объединились под ямайские ритмы. Грустящие ямайцы вместе с аргентинцами отплясывали, махали своими белыми платками... Колорит у этого карнавала был сумасшедший, все эти взрослые пьяные мужики с флагами и дудками — зрелище не для слабонервных.

— Владимир, за те полгода, что прошли с момента вашего предыдущего интервью «Новым Известиям» не так уж много произошло музыкальных событий. На всех углах обсуждают Земфиру с ее новым альбомом. Вы не слышали?

— Я не слышал и, если честно, не очень понимаю ажиотажа. На мой взгляд, происходит переоценка значимости этой певицы. Она, безусловно, очень талантливая девочка, пишет хорошие мелодии и очень хорошо поет. Но когда говорят, что мы живем в эпоху Земфиры, что она Ахматова наших дней... Не знаю. Два последних альбома Гребенщикова на три головы выше двух последних альбомов Земфиры. По поэзии, по аранжировке, по тому, как это звучит, это просто фантастические альбомы. Я вчера слушал его «Песни рыбака», и у меня было желание набрать номер и сказать: «Боря, спасибо, что ты есть, мне так хорошо». Потом передумал. Вдруг он решит, что мне что-то надо от него, что я хочу денег попросить. А предыдущая пластинка Земфиры мне не понравилась, я ее не дослушал до конца ни разу, хотя по отдельности песни звучат неплохо. Я с уважением отношусь к этой артистке, но без идолопоклонничества.

— А за тем, что происходит на поп-фланге, вы следите? Вот были выборы нашего представителя на Евровидение. Вы застали этот волнительный процесс, или вам это не интересно?

— Я, конечно, специально не следил, но информации было много. Какая-то девочка из какой-то «фабрики» поедет, и она из Белоруссии. Ни песни, ничего не слышал. Наверное, это просчитанный шаг, ведь если Россия за нее проголосует, то и Белоруссия проголосует, а так как она не из России, то и Украина с Молдовой еще, и другие тоже. И дружба народов победит. Но это ведь просто телевизионное шоу, не более. Кстати, на поп-сцене, мне кажется, на данный момент ситуация интереснее, чем в рок-н-ролле. Новых качественных исполнителей поп-музыки гораздо больше. А то, что делается на рок-сцене, достаточно удручающее зрелище. Я прослушал сотни демо-записей за последний год, и было всего три или четыре песни из тысячи, которые меня зацепили, от которых побежали мурашки по коже. Одна песня нашей уральской Сансары, одна — КедрыВыдры, песня рэп-коллектива BigBlackBoots из Москвы и песня алма-атинской группы Аномалия. Все остальное — такая нивелированная, ровная, неинтересная музыка, в той или иной степени вариации на ансамбль Звери. Я не хочу сказать, что это плохо, но когда я в Свердловске впервые услышал «Невидимку» Наутилуса, волосы дыбом становились. Тем более когда я понимал, что это было сыграно и записано на аппаратуре стоимостью 40 долларов. Я недавно первые записи ЧАЙФа прослушал. Да, плохо сыграно, нечеловечески плохо. Но это было интересно, не похоже на то, что делали другие, ни по звуку, ни по тексту, ни по подаче, и в этом было столько энергии и желания!

— Кроме ЧАЙФаи Наутилусак столпам свердловского рока относится и группа Агата Кристи, которая давно живет в Москве. Вы же по-прежнему приезжаете из Екатеринбурга. У вас разные представления о том, надо ли переезжать в столицу?

— Здесь можно задать вопрос, а пошел ли этот переезд на пользу Агате Кристи? Что изменилось в лучшую сторону? Когда они жили в Екатеринбурге, они записали «Позорную звезду», «Опиум», «Коварство и любовь» — свои лучшие альбомы. Это то, что касается творчества. Что касается их личной жизни и здоровья... Семьи развалились, проблемы со здоровьем были более чем серьезные и, наконец, самое главное: они не екатеринбуржцы, они снимали в Свердловске квартиру, в двух кварталах от меня. Вадик Самойлов ходил ко мне в гости, я — к нему. Потом он переехал, и я даже не знал, где он живет. Менял квартиру на квартиру. Точно так же Настя Полева и Егор Белкин (группа Настя) уехали в Питер. Все спрашивали: как так — уехали? А у них не было своего дома, они снимали квартиру.

— Но они все-таки из Свердловской области...

— Да, Агата из Асбеста, Настя из Первоуральска, Егор из Пышмы. Бутусов, кстати, тоже приехал в Екатеринбург в конце девятого класса, он ему не родной город на самом деле. Но Бутусову переезд в Питер пошел на пользу. Я его уважаю за решимость, характерную для его творчества. В жизни у него нет такой решимости, а в музыке если решил, что будет так и так, обязательно это сделает. Я помню, в 89-м году у нас был разговор. Я обмолвился, что у Наутилуса по 35 концертов в месяц, а он сказал: «Вовка, я хочу стоять в какой-нибудь группе в углу и играть на гитаре, а еще лучше на бубне». И он действительно стал играть на бас-гитаре. Он не парится тем, нравится это кому-то или нет. Надоело запоминать тексты песен — взял пюпитр, поставил, включил лампочку и читает...

Константин Баканов

2005-03-18 «Новые Известия»

ВЛАДИМИР ШАХРИН: Мы — уральские горцы Интервью для «Политического Журнала»

Корреспондент «ПЖ» долго не мог по причине занятости Шахрина с ним встретиться (беседа откладывалась почти целый год), и наконец это произошло...

— Владимир, что нового в гастрольной деятельности ЧАЙФа по сравнению с, допустим, серединой 90-х?

— Сейчас мы приезжаем в такие города, где десять лет назад ни о каком концерте и речи быть не могло: Нижний Тагил, Череповец, Йошкар-Ола... И по некоторым позициям, я понимаю, у нас уже не хуже, чем на Западе. Конечно, за границей могут поставить и лучшую технику, но там это будет стоить гораздо дороже... Я думаю, российский шоу-бизнес, безусловно, спасает мода на корпоративные вечеринки, заказные концерты. Именно под такие хорошо оплачиваемые заказы покупается дорогая аппаратура. Бюджеты этих вечеринок могут в основном закрыть райдер (список требований музыкантов организаторам туров.— Примеч. «ПЖ»). А если это кассовый концерт, люди начинают считать каждую копейку, уже начинают экономить, уже, смотришь, в райдере этого нет, этого и этого тоже нет... И в том числе корпоративные вечеринки дают хороший заработок музыкантам. Провести кассовый концерт без спонсоров в нашей стране в любом городе может лишь десяток артистов. У нас страна очень большая. Лететь во Владивосток в одну сторону — 1100 долларов. 10 тысяч баксов потребует только перелет группы. Плюс гостиница, аренда зала, аппаратуры. 15—20 тысяч долларов — затратная часть получится. А еще ведь есть гонорар группы. А если зал на 800—900 мест, то билет должен стоить от 600 до 900 рублей. Очень немного групп у нас, которые по таким ценам соберут зал.

— Лететь не на том самолете, на котором хочется, приземляться не в таком аэропорту, в котором приятно... Так ведь довольно часто бывает в вашей гастрольной практике. Не хочется бросить все это?

— Мы к этому привыкли. Мы к этому готовы. Как футболист, который выходит на поле, готов к тому, что его могут пнуть по ногам и он получит травму. Я прекрасно понимаю: в городе Чебоксары другого аэропорта нет. Есть несколько способов. Если мы летим и концерт у нас не в этот день, мы можем взять бутылочку вискаря, съесть в самолете, сжать таким образом время. Есть другие способы. Я, например, таскаю с собой маленький DVD-проигрыватель и смотрю фильмы, которые дома по каким-то причинам смотреть не стану, не вся семья захочет, это могут быть фильмы, которые мне хотелось бы посмотреть второй раз. И я за поездку умудряюсь около пяти хороших кинолент посмотреть и еще почитать что-то. То есть ты все равно приспосабливаешься к этому. А что касается того, что хотелось бы остановиться, надо отдать должное взаимопониманию музыкантов группы и администрации группы: жажда наживы рамки здравого смысла не переходит. Мы играем 4—6 концертов в месяц. Это немало. Это обеспечивает нам достаточный финансовый уровень, тем более для Екатеринбурга. Но при этом «чеса» нет, мы не играем по 25—30 концертов в месяц — действительно на износ. Я не представляю себе, как можно играть 30 концертов в месяц! Мне кажется, за год-полтора с таким режимом можно убить любой коллектив. Сначала убить у музыкантов интерес к своему делу, а потом умрет само дело. Это сто процентов. В принципе, нам играть нравится. И даже если нам аэропорт или гостиница не нравится, но на сцене все более или менее комфортно и хорошо, я выхожу после концерта уставшим, обессиленным, без голоса, но окрыленным и помолодевшим. Я люблю играть концерты. Хотя есть коллеги, которые делают это не так охотно, как я. Но так устроен российский шоу-бизнес, что 90, если не 95% доходов приносят именно концерты.

— Какие наиболее яркие характерные черты присущи жителю столицы Урала?

— Это пограничный подвид россиянина, когда он еще не сибиряк, точно не житель Поволжья и, безусловно, не житель средней полосы. Мы себе вот придумали в качестве шутки лет двадцать назад говорить, что мы — горцы, живем по законам гор, Уральских. Тут есть доля истины: мы, в общем-то, горцы, просто Уральские горы — это низкие горы. Некая наивность присуща человеку с гор, но и обостренное чувство собственного достоинства...

— Мне в Екатеринбурге не показалось, что местные жители — это какие-то уж совсем простые провинциальные люди.

— Я никогда не анализировал образ жителя Уральских гор, мне трудно сейчас сформулировать. Могу сказать так: мы немножко национальность. Результат сплава вольного казачества, татарских и башкирских племен, ссыльных каторжан, начиная с уголовников и заканчивая декабристами. Последнюю сильную волну мыслящих людей привела в Екатеринбург Великая Отечественная война — я имею в виду эвакуацию музеев, научно-исследовательских институтов, театров Москвы и Питера.

— Многие известные люди невероятно обижаются, когда их просят рассказать о себе. Говорят, обо мне много книг написано, статей. А Вы как реагируете на такую просьбу?

— Это нормально. Если удается спросить так, что мне становится самому интересно о себе рассказывать. В принципе, я понимаю, что публике это, скорее всего, интересно. Я сам сейчас читаю книжку, которую Стинг о себе как о человеке написал. Если это не пошло, не на уровне сплетен или желто-бульварной информации, то, конечно, такое чтение может быть полезным. Чего кокетничать!

— Владимир, бывает такое: журналисты пристают с интервью, а Вам в этот момент сказать особенно нечего, нет настроения, может быть. Как Вы — профессиональный артист — выходите из положения? Вы же, по-моему, никогда ничего специально не придумываете...

— Давайте будем честными. По стране бродят стада людей, которые по каким-то причинам считают себя журналистами и которые журналистами, безусловно, не являются. Есть огромное количество изданий, которые не могут или не хотят платить деньги профессиональным людям, изданий, которые берут на работу детей. Такая детская журналистика получается. И зачастую это просто неинтересно. В разных городах подходят и говорят: мы газета такая-то, нам нужно интервью. Я знаю десять вопросов, которые они зададут, и уровень этого разговора понятен. Нас спасает наличие пресс-атташе, являющегося неким фильтром. А то знаете, приходит девочка: здрасьте, ай, батарейка села, ну давайте так поговорим. Или еще хлеще, спрашивают: а как вас зовут? а что вы делаете в группе?

А если человек прошел через фильтр нашего пресс-атташе, я с ним встречаюсь. Но если при этом мне неинтересно, я стараюсь не провоцировать дальнейшие вопросы. Стремлюсь максимально сдержанно и коротко ответить: когда и где концерты, какая и когда выйдет пластинка — чтоб польза была. С другой стороны, случается, идешь совершенно без настроения, а потом чувствуешь: разговор получается...

Беседовал Владислав Корнейчук

«Политический журнал», № 106, 27 марта 2006 г.

Ностальгия/ ЧАЙФ в Давосе: 20 лет спустя... (из журнала «Банзай»)

Он позвонил мне под вечер. Часов так в девять. А в девять утра (или еще раньше?) я провожал в аэропорту БГ. Тот был пьян, благостен и безумно рок-н-роллен, в майке с надписью «SexPistols» черного цвета под классическим русским полушубком и гитарой в руке.

Это был декабрь, число так девятое.

А значит, часов так в девять вечера девятого декабря 1984 года мне впервые позвонил Володя Шах-рин, которому я радостно поведал, что с утра провожал БГ, и что если бы он позвонил мне вчера, а еще лучше позавчера, то не исключено, что...

Дальше можно не продолжать.

Точнее — дальше я просто не помню, но догадываюсь, что мог сказать Шахрин, ведь БГ уже тогда был знаковой фигурой, а звонивший мне парень — просто парнем с рабочей окраины, который играл какую-то музыку, один из наших перекрестных знакомых по музыкальной тусовке передал запись мне, и меня повело.

Заколбасило, протянуло, вывернуло.

Сейчас сложно сказать, от чего — наверное, было что-то в этих не совсем уклюжих песнях, что заставило меня почувствовать мурашки, забегавшие по спине: настоящая музыка — она ведь всегда выдает мурашки, такие вот электроразряды, которые подпитывают тебя, и ты начинаешь становиться другим.

Тогда-то я и придумал фразу, с которой начинал все свои разговоры о Шахрине с моими рок-н-ролльными знакомыми: парни, говорил я, а я тут слушал уральского Боба Дилана...

Почти ровно двадцать лет назад.

И было все это в городе Свердловске, том самом, которого даже на картах давно уже нет...

«...Я примерно понимал, что есть большая разница между Давосом и Куршавелем. Давос — не междусобойчик российских олигархов, а место, где собираются люди, сделавшие и достигшие многого. У меня нет типично такой российской черты характера, как нелюбовь к успешным людям. Мне такие люди нравятся. И потом — во всем этом был для нас какой-то элемент провокации: было непонятно, что там нам делать, поэтому — поехали и посмотрим! После двадцати лет на сцене непредсказуемость результата очень важна, обычно ведь всегда ясно, что будет, когда ты выходишь играть, а тут... Это как езда на большой скорости, когда не знаешь, что будет за поворотом, но уже есть уверенность в том, что ты всегда справишься с ситуацией. В общем, это адреналин и риск, но подкрепленные опытом и знанием... Если это расшифровать, то можно объяснить мою мысль просто: в Давосе нас должны были слушать люди, которые слышали все, они были на лучших концертах, слушали лучших артистов. Поэтому показывать им то, что они видели и слышали, на наш взгляд, было бессмысленным. Между прочим, именно так получилось с нашим лучшим российским биг-бэндом под управлением Игоря Бутмана, сам оркестр не просто неплох, это наш лучший биг-бэнд. Но публика, собравшаяся в Давосе, слышала биг-бэнды намного лучше — имен можно и не называть... А значит, нам надо было показать им то, чего они просто не видели, причем — в нашем жанре, где они тоже слышали все, не исключено, что кто-то помнит и живые выступления Beatles. Между прочим, на форуме одним из докладчиков был Боно из U2, так что мы допускали мысль, что во время нашего выступления где-то в темном уголочке с рюмкой водки и ложкой икры он стоит и слушает, что же делают эти русские парни... Точно так же и с Шэрон Стоун: она была на форуме, скорее всего, что была и в зале, но там не принято афишировать, кто находится среди публики, это Давос, а не Канны с красной дорожкой.

Поэтому мы решили просто: надо показать, что у нас иная мелодика, иная фонетика, да и просто иной способ общения с залом. Сразу же вычислили тех немногих русских, кто был в зале,— это было не сложно, люди все знаковые: и Познер, и президент Внешторгбанка, и солисты Большого театра, отработавшие уже свою программу, да и вообще наших русских всегда видно!— и начали играть, как если бы были на обычной новогодней корпоративной вечеринке. Начали с "Ой-йо!", и к концу песни все эти "участники новогодней корпоративной вечеринки" уже взялись за руки, начали подпевать и чуть ли не водить хоровод. Звериный капиталистический инстинкт подсказал большей части остальной публики, что тут происходит что-то интересное и к этому надо подключиться. Немедленно! Они тоже стали хватать друг друга за руки и подпевать, так как слова песни очень простые: ой-йо, ой-йо! Ну, а потом все было дело техники, пара забойных рок-н-роллов — и они били своими бриллиантами о паркет. На самом деле — просто был большой успех, неожиданный даже для нас самих. Но энергетика — вещь интернациональная, ты мог когда-то в детстве слушать живьем Beatles, заработать потом много-много миллионов и прийти слушать ЧАЙФ. И поймать другую энергетику, которая внезапно тебя тоже затронула!

Ну а сам Давос...»

Уже весной наступившего 1985 года, то ли в начале марта, то ли чуть позже, Илья Кормильцев приобрел за какие-то несусветные по тем временам деньги первую в городе портастудию Sony. И мне запала в голову мысль, что надо записать на ней Шахрина. Да, группа ЧАЙФ (тогда она писалась, как мне помнится, Чай-ф) гордо заявляла, что записывает свой первый альбом, но мне все хотелось продолжить эту бредовую идею с уральским Бобом Диланом и сделать (не самому, конечно, какой я музыкант тире продюсер?!) действительно НЕЧТО, скажем, позвать легендарного нашего гитариста Мишу Перова, который — я и сейчас так считаю — был одним из лучших в этой стране и играл в номинально еще существовавшей, а ныне давно исчезнувшей во времени, но получившей взамен статус культовой, группе Трек, и вот чтобы Шахрин с Перовым сделали запись на кормильцевской портостудии, Шахрин бы пел и играл, Перов бы просто играл, но зато так, как мог это делать лишь он один, ведь надо было чем-то заниматься в те давние, смурные времена, так отчего бы не игрой в рок-н-ролл?

Кормильцев согласился дать студию, Перов с Шахриным где-то прорепетировали, хотя, может, это сейчас мне кажется, что где-то, а на самом деле все это было сразу, на живую, в том самом моем кабинете, где через двадцать лет рядом сидит Шахрин, уже седой (а я просто лысый, зато с седой бородой) и продолжает рассказывать про Давос, откуда ЧАЙФ вернулся несколько дней назад, а мне кажется, что время внезапно смещается, и вижу я совсем другую картинку: Бегунова, торчащего в коридоре с чашкой чая, портастудию на давно исчезнувшем маленьком совдеповском столе, Мишу Перова, который сейчас серьезный нотариус, и Шахрина, про которого тогда никто не мог бы сказать, что именно он со товарищи двадцать лет спустя будет играть в мифическом для большего числа россиян горном швейцарском местечке, а в зале — вполне возможно — наряду со всякими Соросами и прочими международными суперглобалистами будет так хорошо знакомая многим нашим соотечественникам Шэрон Стоун, да и тот же Боно, который ко времени нашего с Шахриным знакомства уже умудрился записать вместе с U2 четыре альбома, хотя до легендарного «Дерева Джошуа», «The Joshua Tree», оставалось еще три года.

Между прочим, альбом, который Шахрин с Перовым записали в тот день у меня дома, назывался «Волна простоты». Мне до сих пор кажется, что получилось круто!

«...Жили мы, естественно, не в Давосе, а в маленьком таком городишке Майнфилд, впрочем, и городишком этот населенный пункт назвать язык не поворачивается: явно не туристическое место, местные жители выращивают виноград и делают вино, пытаясь, судя по всему, продать его другу: туристов-то ведь нет! И когда полсотни русских музыкантов одновременно вышли на улицы (их там две или три) этого Богом забытого места, то жители Майнфилда на всякий случай закрыли ставни. Там не было ни одного обменного пункта, ни одного банкомата, а в магазинах принимают только местные швейцарские франки. В общем, я со своей Visa чувствовал себя там полным лохом.

От Майнфилда до Давоса 25 километров по реальному горному серпантину. В Давосе места в гостиницах забронированы за год, поэтому мы и жили в Майнфилде. На дороге много полиции, заграждения, такая молчаливая война с антиглобалистами, хотя самих борцов с мировыми корпорациями мы не видели — нам постоянно говорили: мол, вот они здесь, вчера пробегали, утром что-то устраивали, но молчаливые люди в черном тонко знают свое дело и воюют с ними профессионально и грамотно, отгораживая от мировых олигархов непрозрачными заборами из какой-то пленки.

А Давос — это уже курортное место. Сплошные гостиницы, банкоматы, рестораны. Было холодно. Анонсированная русская ночь оправдала себя на все 100% — было минус 20, так что шапки-ушанки, заготовленные для всех участников форума в качестве сувениров, оказались востребованы, и люди в дорогих пальто, в дорогой одежде, в дорогих бронированных лимузинах и в шапках из искусственного меха смотрелись достаточно карнавально и одновременно футуристично. Мы приехали к вечеру, за несколько часов до концерта, часов в шесть по местному времени. После саунд-чека зашли в какой-то ресторанчик. Да, в Давосе нет ни одного концертного зала, "Русская ночь" проходила в огромном спортивном комплексе, водно-развлекательном. Техники сотворили просто чудо: не сливая воды из бассейнов, сделали пол-покрытие, сцену, было просто красиво. И звук был очень хорош!

А ресторанчик — как и все швейцарские — не очень, как сказал наш директор Илья Спирин: кормежка средняя, но ведь это деревня! Возможно, лучшие заведения Давоса тоже были огорожены заборами, и мы их просто не видели?!

Но, гуляя по улицам Давоса, мы чувствовали, что несмотря на двадцатиградусный мороз, в воздухе отчетливо пахнет деньгами.

Даже в таком маленьком курортном городишке никто не ходит пешком: упомянутые лимузины, вертолеты, у меня вообще возникло смешное ощущение перерыва на съемочной площадке: темно, холодно, вокруг декорации, никого, все ушли куда-то погреться, ощущение нереальности, от которого мне до сих пор не избавиться!»

Осенью того же 1985 года я вел первый концерт ЧАЙФа, что был в ДК МЖК. А еще ездил с ними в Челябинск. Хотя все это я плохо помню, даже когда смотришь старые черно-белые фотки того времени, то можешь сказать лишь одно: да, это было! Но — ЧТО? И — КАК? Хотя — какая сейчас разница, вот, например, Владивосток, куда тоже ездил с ЧАЙФом, но уже в 1988 году, я помню намного лучше, может, из-за всех косяков, что случились в ту поездку, а может, из-за чудесного дня, проведенного мной и Шахриным на яхте, хотя обо всем этом я где-то уже писал...

А сейчас вот сижу рядом с Володей и записываю его рассказ о Давосе, наверное, времена изменились и все мы стали другими, хотя — насколько другими?

«В общем, можно сказать, что выступлением на Давосском экономическом форуме ЧАЙФ открыл свой "мировой тур" в честь двадцатилетия группы. Двадцать лет назад, в сентябре 1985,— первый концерт в ДК МЖК, который тоже был похож на корпоративную вечеринку. И вот почти те же парни почти на тех же гитарах делают почти то же самое, только планка уже на другой высоте.

И все-таки я надеюсь, что в Давосе, где-то в дальнем и темном углу зала, стоял Боно и нас слушал, может, даже притопывая в такт ногой!»

Что же, добавить мне к этому нечего!

Андрей Матвеев при участии Владимира Шахрина, «Банзай», апрель, 2005 г.

ВЛАДИМИР ШАХРИН: «Я уже не из этой стаи!» Интервью для журнала «Банзай»

Он с каким-то необыкновенным удовольствием показывает нам тапочки, в которых ходит по студии, и рассказывает, что выпускает их фабрика «Урал-обувь» и что им сноса нет, потому как они из кирзы, и что он сейчас даже знает, откуда пошло это слово — «кирза»...

— Откуда?— спрашиваю я.

— Когда во время войны надо было много кожи,— отвечает Шахрин,— чтобы обувать солдат, а натуральной кожи уже не хватало шить сапоги армейские, придумали вот этот пропитанный брезент. И на подошве было написано название завода, который их производил, «Кировский завод». Поэтому их назвали кирзой. И теперь эта ткань называется кирза...

— Ты где это взял?

— Иной раз просто поражаешься, что так много информации просто на поверхности лежит, такие загадочные вещи, казалось бы...

Самое загадочное именно в том, что я вдруг делаю с Шахриным интервью. Внезапно для меня самого, потому и загадочно. Ведь знакомы мы больше двадцати лет. А значит, что о чем ни спрашивай, то получается — все равно об этом уже говорили когда-то, дежавю такое вот получается... Только все равно надо попробовать.

— Когда мы познакомились, ты был в том возрасте, когда все впереди. Когда человек о чем-то мечтает, планирует свою жизнь, думает о будущем, видит сны о том, «что со мной будет»... Насколько твое представление о собственном будущем воплотилось? Дело не только ведь в том, добился ли ты, чего хотел, а вот насколько все близко к тому, что ты представлял себе?

— Самое ужасное, что я не помню этого состояния «мечтания», у меня какие-то обрывки. Я сам себе иногда этот вопрос задаю: «Скажи, ну ты же об этом мечтал?» Но вот удивительно, я вспомнил эти наши мечты совсем недавно, когда переслушивал альбом «Captain Fantastic» Элтона Джона. И вдруг я точно вспомнил, прямо с запахами, с цветом, комнату моего школьного дружка Сереги Денисова... Был полумрак, вечер, была какая-то цветная лампа. И мы рисовали, какие у нас будут гитары, какие мы сделаем колонки. Мы тогда решили, что у нас будет группа, уже были первые репетиции, может, даже уже первые выступления на танцах были. И вот мы рисовали, сколько в колонках будет динамиков, то есть какие-то такие были вещи, абсолютно не связанные с карьерой. Мы не мечтали об успехе, а мечтали о том, что у нас обязательно будет группа, настоящая! Удивительно, что мы не сравнивали себя ни с кем из западных звезд, не пытались проецировать их успех на себя. Потом, когда уже начался свердловский рок-клуб, и мы стали более осознанно заниматься музыкой, таких «мечт» стало еще меньше. То есть, они просто вообще исчезли. В 80-х мне казалось, что все это вообще настолько сиюминутно, я даже думаю, что не у меня одного было такое ощущение, что вот сегодня есть какой-то «сейшн», встреча, репетиция, какое-то подобие концерта, а завтра уже может не быть. Поэтому мне трудно сказать, получилось ли так, как я мечтал, ведь у меня вообще какой-то непонятный произошел раздел жизни — на нескольких абсолютно самостоятельных кусков. Вот счастливое детство и отрочество в замечательной советской стране, причем я до сих пор уверен, что для меня она тогда была замечательна. Может быть, для кого-то это был лагерь, а вот тогда для меня 12-, 14- и даже 18-летнего пацана — она была замечательная, эта страна. И ничего такого, что бы меня реально обламывало, не было. Потом, уже где-то после армии, был такой странный период абсолютно потерявшегося человека, когда детства и счастливой страны уже нет, я пришел и точно понял, что все: того человека уже не существует, он прожил жизнь. Это совершенно другой человек, который не очень понимает, чего он хочет, он уже не такой веселый и беззаботный, каким был тот Вовочка Шахрин. Я понимал, что занимаюсь решением бытовых проблем, и эти бытовые проблемы мне неинтересны. Получалось, что мое предназначение — ходить на молочную кухню за молоком, добывать какие-то деньги. Суповые наборы я приносил. Работал на стройке лишь по той причине, что хотел жить самостоятельно, а не потому, что у меня было призвание строителя. Просто я понимал, что это, скорее всего, самый короткий путь для того, чтобы получить квартиру. И я пошел в то строительное управление, которое мне первым попалось на глаза, в дверь просто вошел и устроился туда работать. И я нормально общался в этой абсолютно пролетарской среде, причем понимал, что я там чужой. Я ходил на молочную кухню, понимая, что не для этого я появился на планете Земля. Не для того, чтобы ходить с этими авоськами с молочной кухни. Но я абсолютно честно это делал, потому что у меня было ощущение, что так надо. И это «я хочу» — оно вообще пропало куда-то, ушло. Появилось какое-то странное, видимо мое первое, ощущение, ответственность, «так надо». А потом в какой-то момент вдруг появились люди вокруг. Сначала двое молодых мальчишек, Вадя Кукушкин и Алик Решетников, потом появился вполне зрелый, устоявшийся человек Андрей Матвеев, которые слушали эти песенки, что я пел под гитару, которые абсолютно... То есть когда я их пел-показывал, я никому не говорил, что я — непризнанный артист, замечательный автор. Я пел, потому что в данный момент мне хотелось петь. И у меня вдруг вновь начало возрождаться это ощущение, что я чего-то хочу...

— Я помню этот момент, когда у тебя возникло «я хочу». Мы как раз уже были знакомы. И я уже съездил на питерский рок-фестиваль, всем стал рассказывать с большими глазами, что за «безобразия» там творятся, и потом все стали туда ездить. И я помню, что, когда ты первый раз вернулся из Питера, ты приехал совершенно изменившимся.

— Так оно и было. Хотя я познакомился с каким-то одним случайным человеком. Я сейчас даже не помню его имени. Это было на Рубинштейна, 13. И там я попал на какую-то странную лекцию, которую читал странный дяденька, судя по всему профессор, и он рассказывал о науке, которая изучает надписи в сортирах. Он так это рассказывал замечательно. И вдруг я смотрю на человека, который занимается надписями в сортирах, и это доставляет ему удовольствие. Хотя, казалось бы, что за хрень такая? То есть он не яйца Фаберже изучает, а надписи в сортирах. И я думаю, что есть то, что мне нравится, от чего я получаю удовольствие, но вот почему я не могу этим заниматься? И началась совершенно новая жизнь. Это была, наверное, середина 80-х.

— Это 1985 был.

— Да. До этого пять лет прошло абсолютно в замороженном состоянии, и я эти пять лет, с 80-го по 85-й, почти не помню. А тут в моей жизни снова начало что-то происходить. И ко мне вернулось ощущение уверенности в себе, интерес к жизни появился, эта пружина начала работать, часики снова стали ходить.

— Знаешь, я до сих пор помню отношение, которое было к тебе и группе среди тех, кого называли мэтрами свердловского рока, типа «это все самодеятельность», потому что есть Урфин Джюс, есть восходящая звезда Наутилуса. И вот когда ты попал в это окружение, то ты как себя чувствовал?

— Я понимал, что действительно люди играют лучше, разбираются в этом лучше, что они объективно популярны. Заслуженно популярны. В принципе, вот эта прививка такого ироничного отношения к самим себе — единственный способ в этой ситуации выжить, повторю, если только относиться к самим себе с самоиронией. И я думаю, что это нас спасло. В какой-то момент звездная тюбетейка была очень крепко приколочена, и ее не снесло набок от первых успехов. У нас этот процесс долго шел. Такого, чтобы ты проснулся знаменитым, не было. И поэтому нам было легче: люди к нам иронично относятся, ну и мы сами к себе иронично. И сейчас, когда я слушаю наши записи того времени, то понимаю, что с точки зрения владения профессией, это был действительно конкретный дерибас. Но он был чертовски очаровательный.

— Там был драйв, который сейчас может быть даже и ушел.

— Согласен. Энергия там была совершенно бешеная. Но поэтому она очень хорошо аккумулировалась. То есть то, что мы не стали сразу в 1986 году суперзвездами, у нас не было по 35 концертов в месяц и больших гонораров, это и позволило нам эту энергию саккумулировать. И научиться расходовать ее гармонично. Тот же Бутусов, например, за два года наелся этой гастрольной жизни выше крыши. То есть он был настолько к этому не готов, он просто этого объелся, и до сих пор человек не любит концерты.

— Он не ловит кайф от того, от чего обычно ловит кайф каждый музыкант?

— Я с глубочайшим уважением к Славе отношусь, с любовью такой артистической, бываю на его концертах. И понимаю, что один из пяти концертов у него хорош. Реально хорош, когда вдруг что-то складывается, у него у самого глаза горят. А четыре из пяти — видно, что человек мучительно отбывает свой номер. Мол, вы хотели видеть меня на сцене? Ну хорошо. Конечно, Слава уже не боится зала, он просто научился его не замечать. Роскошная история была лет пять тому назад, мы играли концерт в Киеве, вначале выступала молодая группа Сегодня ночью, которая только появилась на всех обложках, видимо, проплаченные обложки были. У них уже два клипа было, красивые, эстетские, первые песни писались на той же студии в Лондоне, где Мумий Тролль записывался, да и Лагутенко им помогал, такие вот эстеты. Приезжают они в Киев, с ними съемочная группа, начинают все это снимать. Надо, чтобы зал махал, они кричат, зал уговаривают, и стоит их продюсер. И я говорю ему: — Сейчас следующий артист выйдет, и ты поймешь в чем разница раскрученного артиста и того, что происходит сейчас на сцене. По большому счету это магия. Да, это можно имитировать на уровне дешевых фокусов, но в идеале это должна быть магия. И объявляют следующий выход: Вячеслав Бутусов. Один, а во дворце спорта восемь тысяч народу. И выходит человек с гитарой, в зал не смотрит, на стул садится, микрофон наклоняет и говорит: — Здравствуйте!— И Народ кричит! А он на трех струнах «С причала рыбачил апостол Андрей». И восемь тысяч руки подняли, зажигалки зажгли, и они слышат весь Наутилус, всю музыку, им этого достаточно. Слава, не поднимая глаз, свои четыре песни отпел, сказал «спасибо» и ушел. Зал неистовствует. Я говорю: — Сейчас мы пойдем, и вот нам, чтобы этого добиться, надо будет еще поскакать. Мы сделаем это, мы это умеем, но нам придется очень сильно потрудиться. Славе природа такие дала магические силы, что ему ничего не надо для этого делать. А мы... Мы были очень наглыми, малообученными, но все-таки тоже магами. Юными такими, у нас не все получалось, но потом мастерство стало приходить, сейчас все понимают, что мы многое умеем.

— Бегунов даже играть научился.

— Да-да. Группа звучит отлично. То есть я понимаю, что на любом аппарате с любым звуком, если мы выйдем после самой современно упакованной группы, у которой уже 80% звучит в сэмплах, то все равно будем звучать плотнее. Плотнее и громче за счет того, что каждую ноту берем уже настолько уверенно. В принципе, я не скрываю, что есть еще и определенный секрет звучания группы ЧАЙФ — аранжировки. Вся работа в этой комнате (в студии) заключается в том, что когда появляется новая песня, мы все ее играем и каждый предлагает кучу вариантов. А потом мы занимаемся тем, что решаем — без чего можно обойтись? Если для многих групп аранжировка — это «а что еще сюда можно добавить», то мы делаем «а что можно убрать, чтобы песня без этого хуже не стала».

— У писателей это называется «лучшая правка — сокращение».

— Вот и мы убираем все лишнее, хоть получается, что все становится очень читаемо, очень понятно. Но главное, что в музыке появляется воздух. Это дыхание, непонятная свобода звучания группы — она за счет того, что в ней очень много воздуха, дырок.

— Володя, когда вы начинали, то уже была целая «куча» звезд. Прошло двадцать лет, и практически никого не осталось в том, первоначальном составе. Даже когда мы говорим об Аквариуме — Аквариуманет, есть сам Гребенщиков. Остался Шевчук с малой частью бывшего ДДТ, Наутилусадавным-давно нету, Пикник — ну, это группа другого порядка. А вы есть, и вы пороссийским меркам суперзвезды. Причем, насколько я помню, до 1994 года вы были еще вроде как группой второго эшелона, у тебя есть какое-то объяснение?

— Коммерческий успех, статус, новая орбита — это все в конце 1993 года появилось, когда уже год поработал Дима Гройсман, появился Илья Спирин, когда менеджментом или арт-продюсированием, не музыкальным, а именно артистическим продюсированием, начали заниматься...

— Но что конкретно сделал Гройсман?

— В то время деньги еще не решали ничего, решали хорошие отношения, личные связи. И Дима был прежде всего вхож во многие московские компании, ведь тогда происходило зарождение всех телеканалов и радиостанций...

— А почему он именно за вас зацепился?

— Ситуация была очень простая: он занимался Бригадой С, там он был по сути просто роуд-менеджером. То есть Гарик (Сукачев) не подпускал его к принятию решений, а Дима понимал, что он из этого вырос и готов заниматься более серьезными вещами. В 1992 году на Волге проходил такой фестиваль, точнее акция, «Рок чистой воды», мы стояли с Гройсманом на палубе, и я сказал, что понимаю, что сейчас другое время наступает, появляются телеканалы, появляются радиостанции, действительно есть смысл кому-то заниматься продвижением группы, потому что появились рычаги для этого продвижения. Он спрашивает: — Этот человек должен быть в Москве?— Я говорю: — Может быть, а ты бы согласился поработать?— Он: — Я не знаю, как к этому отнесется Гарик.— Я тут же пошел в каюту к Гарику, и тот сказал, что это не проблема — пусть занимается, если хочет. На самом деле я думаю, что потом он то ли приревновал, то ли что еще, но через полгода он расстался с Гройсманом. И Дима остался с группой, которая была известна в очень узких кругах, но у которой были хорошие песни и отличный потенциал. Сейчас я понимаю, что ему самому было интересно доказать Гарику и нам, что он профессионал и он может это сделать. В начале было сложно. В 1993 году в аэропортах билетов свободно на самолет не было, их надо было доставать по блату, особенно, когда 6 или 7. Гройсман приходил и говорил, что он директор группы ЧАЙФ, а в кассах его спрашивали: Чай чего? Какой чай? Этого они не знали, а Бригаду С знали. И когда через полтора года мы выпустили альбом «Дети гор», у нас появились первый и второй клипы, и мы начали записывать «Пусть все будет так, как ты захочешь», то Дима вдруг говорит: у меня все меньше и меньше начинают спрашивать «А кто это?» Результат появился сразу. И главное, что это освободило нас... До этого я в группе был автор, музыкант, но еще и администратор этой группы, который постоянно занимался бытовыми вещами. А тут огромное количество этих вещей люди взяли на себя. Тем более что появились телеканалы, куда надо было просто идти, разговаривать, пить с ними водку, сидеть с ними в клубах, но потом они брали твой клип. Нужно было ходить на все радиостанции. Сейчас это труднее, и я понимаю, что у Димы сейчас сложный период, потому что тот его опыт, та манера работы, к которой он привык,— она вдруг дает сбои. Он приходит, ему улыбаются, но клип не ставят. У всех телеканалов уже свои форматы, свои интересы.

— Даже вас не ставят?

— Достаточно часто. Я могу сказать, что сейчас мы абсолютно осознанно снимаем клип на очень серьезную и достаточно грустную песню, делаем это рискуя, чтобы просто не изменять самим себе, быть честными по отношению к себе. Это очень длинная песня, а радиостанции не любят длинных песен, больше 3,5 минут, а наша звучит 5 минут и 18 секунд. Она грустная и серьезная, а в эфире сейчас практически не звучит серьезная музыка, даже у поп-исполнителей все серьезные песни убрали, их нет. Но мы делаем это, и я понимаю, что еще будет тяжелая работа ради того, чтобы эту песню услышали люди. Потому что происходит страшнейший дисбаланс радиоэфира. Я не против развлекательной музыки, не против танцевальной музыки, даже всеми руками за. Пусть мальчишки и девчонки танцуют, пусть взрослые пятидесятилетние мужики танцуют, это очень хорошо, когда люди танцуют. Они в этот момент никого не режут, не убивают, даже, скорее всего, находятся в состоянии гармонии с собой. Но должно быть и что-то другое. И когда мы снимали клип, а там хор мальчиков и хор девочек, так вот, когда на съемочной площадке появились эти мальчики и девочки и запели, то у нас съемочная группа зарыдала, они начали плакать все! И я понимаю, что, наверное, искусство должно трогать и так...

— Как песня называется?

— «Белая птица»... Знаешь, я верю, что искусство должно вызывать улыбку и веселье, но должно вызывать и слезы и грусть. Чтобы это было полный набор эмоций. Поэтому наш альбом, который мы сейчас готовим к выходу, кажется мне в этом отношении очень гармонично сбалансированным. Там есть пара абсолютно дурацких, разгильдяйских песен, есть несколько очень лирических песен, прямо настоящая любовная лирика, и есть несколько очень серьезных песен.

Мы делаем небольшой перерыв и пьем кофе. И вспоминаем тех, кто когда-то играл в группе, но ушел из нее по тем или иным причинам. Потом я снова включаю диктофон.

— Ты говорил о том, что многие уходили из группы, не веря в ее будущее, я сейчас вспоминаю лето 1994 года и свой разговор с Бегуновым — он тогда просто не знал, что будет дальше. А у тебя самого была вера, ты в то время уже полностью ставил на это дело?

— Наверное, стопудовой веры у меня не было, но не было и страха, что если завтра все закончится, то для меня это станет трагедией. Удивительная вещь, но я никогда этого не боялся. Я и до сих пор этого почему-то не боюсь. Естественно, что у меня нет уверенности, что это будет вечно, ведь я понимаю, что та сфера, в которой мы работаем, должна быть востребована. А то, что я песни пишу... Вот иногда еду в такси, водитель говорит, что пишет стихи, и мне их читает. Я говорю: — Хорошо, что ты стихи пишешь. При этом ты баранку крутишь, но стихи пишешь. Значит, ты достаточно романтичный человек, ты все еще переживаешь, не очерствел, не окаменел. Но, занимаясь этим профессионально, ты, конечно, должен находить слушателей. Люди должны ходить на концерты, люди должны покупать CD. Это и есть ответ: я не был уверен, но я и не боялся. Многие из тех, кто ушел, наверно, думали, что я вот здесь еще год просижу, там, в большом мире, все закончится, а тут что у меня есть еще? А у меня ничего больше нет!

— Но ЧАЙФсейчас это бренд, который дает деньги.

— Я тоже думаю, что на данный момент ЧАЙФ — это уже такой бренд... Ведь весь шоу-бизнес, вся музыкальная сфера, как и писательская, и, наверное, любая сфера, которая связана с искусством,— это Космос. Где есть определенные центры притяжения, или, наоборот, отторжения, но важно выйти на хорошую орбиту. Хорошая орбита позволяет так или иначе двигаться достаточно уверенно и занимать правильную позицию. Как только ты понимаешь, что орбита у тебя начинает снижаться, то должен сделать очередное усилие для того, чтобы набрать заданную высоту. Писатель должен написать новую хорошую книгу, музыкант должен записать новую хорошую песню.

— Но еще меняется время и меняются требования времени. И очень часто происходит несогласование тебя самого и этого времени. Многие из наших хороших с тобой знакомых на этом и погорели.

— В этом отношении нам немножко легче, потому что мы себя достаточно комфортно воспринимаем в современных реалиях. Потому что много общаемся с молодыми людьми. У нас дети в возрасте 21— 24 лет, самый активный возраст, те, кто делает сейчас эту среду. Мы общаемся с их друзьями. Такие же молодые люди приходят на наши концерты, это основная аудитория, мы с ними общаемся.

— На концерты молодые в основном ходят?

— Разные есть концерты. Понятно, что если концерт в каком-нибудь Ново-Заполярном, то там молодых людей по факту нет. Там люди работают вахтовым методом, и в основном все люди старше 30 лет. А на концертах в Екатеринбурге, в Москве, в Перми, в Нижнем Новгороде, конечно, все иначе. Если это концерт в клубе, то 80% молодых и 20% из старой гвардии. Если это концерт в ККТ «Космос» у нас в Екатеринбурге, то, скорее всего, будет наоборот: 80% — люди взрослые, но придет и 20% молодых людей. Нам повезло, что мы не взрослеем вместе со своей аудиторией. И что на наших концертах появляются новые молодые люди, которые становятся нашими слушателями. Есть такой термин — не помню, сам я его придумал или где-то прочитал,— «доверие улиц». В той штуке, которая называется «рок-н-ролл», это очень важное понятие. Насколько к тебе как к музыканту есть доверие с улицы. Вот к нам доверие улицы есть. Мы заходим на базу (имеется в виду студия), рядом ПТУ, и вот эти мальчишки подбегают и абсолютно искренне что-то спрашивают, говорят добрые слова, берут автографы.

— Это учитывая, что ты давно не пишешь песен типа того же «Ободранного кота».

— Да, для них, казалось бы, в нашей музыке сейчас ничего нет. А они просят «Блюз городских окраин» сыграть и еще что-то подобное. И я стараюсь объяснить: ребята, самое честное, что я сейчас могу сделать, так это лишь вспомнить то ощущение и передать его, но я уже не тот, я не из этой стаи. Гораздо более буржуазный...

— Ты уже из другой стаи, но ведь ЧАЙФи буржуазность — это... Просто я хорошо помню ранний ЧАЙФ, те же «Парни с городских окраин», тот же «Ободранный кот», та же «Белая ворона» — абсолютно небуржуазные песни, по-настоящему постпанковские. И это было совершенно для вас естественно. Хотя это было давно, сейчас вы успокоились, действительно перешли в разряд суперзвезд. Не по аналогии с Западом, ведь наши звезды по сравнению с Западом, конечно, не звезды...

— Я бы сравнивал наш шоу-бизнес с французским, итальянским шоу-бизнесом, но не с английским, и уже явно не с американским!

— Но насколько эта жизнь изменила тебя всерьез? И насколько ты сам испытываешь комплекс от своей буржуазности? Или не испытываешь?

— Мы изменились очень сильно. И не только физиологически, взгляды на многие вещи изменились. Я часто испытываю некий дискомфорт. Да, и сейчас мы играем песню про кота, но очень редко. Вот 20-летие было, и мы играли про кота, и я очень старался. Но я понимаю, что когда пою, что «Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе!» — ну ни фига я не ободран. И не поверит мне никто, вот в чем дело. Лоснящийся такой котяра с сытой рожей. Но тут же я вспоминаю ощущения от того себя, начала 80-х годов, и вот от имени того героя получается ретранслятор. Насколько получается — не мне судить. Но ощущение дискомфорта есть, поэтому мы редко играем эти песни. А «Белую ворону» играем на каждом втором концерте. Отчего-то она получилась вне времени, там такая панковско-эротическая история, которая работает до сих пор. Она и меня волнует, моих сверстников волнует до сих пор. «Приходи ко мне ночью, будем слушать "Маяк" — почему бы и нет? В любом случае, все это волнует. Я думаю, что мы остались очень не успокоенными, и мы по-прежнему ироничны к самим себе. Я понимаю, что в песне «Волна простоты», где я пою, что люблю со всеми быть на ты — да не люблю я со всеми быть на ты. Не люблю панибратства и с трудом его переношу. Пытаюсь отшучиваться, когда подходят мужики сфотографироваться на телефон и начинают меня обнимать. Я им говорю: можно без интима, я с мужчинами не привык обниматься... Хотя понимаю, что дело именно в том, что я панибратства такого не люблю. И сам частенько с людьми говорю на вы именно для того, чтобы задать эту дистанцию. Я начал дорожить своим личным пространством. Если раньше оно было открыто для всех, то сейчас я думаю, что вокруг каждого из нас появилась некая закрытая зона, куда мы очень неохотно пускаем людей. И это многих нервирует. Потому что знают наши ранние песни, и все еще существует образ таких рубаха-парней — демократичные, простые пацаны, с которыми вроде бы можно водки выпить и поговорить о чем-нибудь... А тут они натыкаются на стену и просто обламываются. Это заметные изменения. Безусловно, изменился финансовый уровень. Если я хочу купить гитару, то я ее покупаю. До тысячи долларов я могу купить любую гитару, если она мне нравится, не задумываясь. После тысячи начинаю думать, а зачем мне такая дорогая гитара, не такой уж я и виртуоз. Ну и приятно жить в хороших бытовых условиях, зная, что наши семьи как минимум не нуждаются в средствах. И появилась такая расслабленность из-за этой финансовой независимости, да и менее агрессивными мы стали именно из-за этого. Потому что люди из-за чего становятся агрессивными? Потому что не могут решить какие-то свои вопросы и начинают нервничать. Это как когда ты играешь в преферанс с компьютером, и у тебя не складывается, и ты начинаешь нервничать, становишься агрессивным. А у нас нет поводов для агрессии... Я нашел для себя хитрое такое объяснение этому перетеканию из того состояния группы ЧАЙФ конца 80-х в нынешнее: было время, когда окружающий нас мир представлял из себя стоячее болото. И в этом болоте надо было быть источником раздражения, понервировать его неправильным пением, неправильным звуком, неправильными словосочетаниями. Быть раздражителем. И это было предназначением группы ЧАЙФ, это было тогда для нас очень естественно. Сейчас наоборот, состояние людей вокруг нестабильное, нервное, взбалмошное, и мне кажется, что мы можем быть не раздражителем, а наоборот, гармонизатором. И чтобы каждый концерт группы стал неким стабилизатором. Безусловно, не все должны этим заниматься, должны быть молодые, кто по-прежнему будет петь о сексуальной революции, о какой угодно революции, быть недовольными политической системой. То есть быть бомбометателем в 18—25 лет — это нормально...

— Что, пришла пора поговорить о политике? Тем более, зная, что ты всегда был активным человеком, а сейчас еще можно вспомнить твой новый титул почетный...

— Если перейти к титулу сразу, то звучит это так: «Посол доброй воли от всемирной организации здравоохранения при ООН», но политики здесь практически никакой. Есть реальные проблемы в области здравоохранения, мировые и государственные, которые определенные институты пытаются если не решить, то стабилизировать. И так получается, что мое имя, мой опыт, мои способности в этом могут пригодиться. Тут ни денег, ни финансов нет.

— Просто контекст титула, когда ты на одном уровне с Боно (лидер ирландской группы U2) находишься, это уже обязывает.

— Гораздо круче, когда ты на пресс-конференции сидишь рядом с послом США и позволяешь себе сказать, а я, мол, не согласен с тем, что только что сказал господин посол, и начинаешь говорить свое мнение, срываешь аплодисменты, и когда потом говорят, вот тут из Швейцарии звонок, там пресс-конференция идет по всему миру, и вам хотят выразить благодарность.

— С чем ты не согласился?

— Он сказал, это очевидно — все знают о том, что есть проблема туберкулеза, я же сказал, что не согласен. Не все. Большинство вообще ничего не знает. Это такой прием был, чтобы обратить на себя внимание.

— Я это не просто так вспомнил, потому что Боно еще политически очень активный. И он всегда четко выражает свою точку зрения, недаром его опять выдвинули в этом году на Нобелевскую премию мира. А ведь мы с тобой живем в достаточно проблемном мире и очень проблемной стране.

— Мне кажется, что я достаточно объективный человек и могу адекватно оценивать свои возможности, и, конечно, влиять на политическую ситуацию в стране, и тем более в мире, на данный момент я не могу. Уровень не тот. Что касается конкретно этого здравоохранения, проблемы туберкулеза — я понимаю, о чем идет речь. Я все-таки немножко углубился в эту проблему, что-то об этом знаю и понимаю, чем я могу пригодиться. Не вылечить — я не врач. Нет. Но в качестве рупора и носителя идей — да, скорее всего, может даже появиться результат. Если я сейчас начну выступать против каких-то политических тенденций именно как музыкант группы ЧАЙФ, то это не принесет никаких дивидендов. Я могу просто как гражданин выражать свою волю на выборах, ну и если в интервью меня спрашивают, то я могу абсолютно честно сказать, что мне нравится, а что не нравится.

— Что тебе не нравится?

— На данный момент мне не нравится, что мы все время говорим «страна», забывая, что наша жизнь коротка, а поэтому мы должны говорить о тех людях, кто в данном отрезке времени живет вместе с нами. И в первую очередь это те люди, которые по каким-то причинам сами о себе позаботиться не могут. Дети и старики. И в настоящий момент государство по большому счету обязано взять на себя заботу об этих людях. Есть ситуации, когда государство находится в таком состоянии, когда оно и себя поддержать не может, не то что своих граждан, но в нашей стране в данный момент деньги есть. И большая часть этих денег наша. Я понимаю, что у любого газопровода, нефтепровода есть хозяин. И он получает свои дивиденды и платит налоги. Но газ и нефть, которые он качает,— наши. И поэтому копеечка от газа и нефти — она принадлежит нам. И я думаю, что огромное количество людей... Нет, я не претендую, чтобы мне в конце года выдавали газовые и нефтяные деньги, но я хочу, чтобы эти деньги государство потратило на тех, кто в этом нуждается. И я думаю, что государство в состоянии сделать нормальное медицинское и психологическое обслуживание наших пенсионеров-стариков, чтобы убрать чудовищные очереди и запредельные цены именно для этих людей. Мы можем сделать санатории специальные...

— То есть осуществлять нормальную социальную программу.

— Да. И точно так же с детьми. Государство может поддерживать школы, детские секции, кружки в нормальном состоянии. И обязано на это потратить деньги. Ну а мы, взрослые, сильные, здоровые мужики и женщины, готовы за себя порубиться сами.

— Я замечаю, что сейчас происходит интересная вещь: внезапно у людей, которые намного моложе нас с тобой, возникает ностальгия по временам Союза. С одной стороны, это комплекс неполноценности за утрату некоего имперского величия, с другой — ощущение потерянности от утраты именно социальной защищенности.

— Мы все периодически переживаем всплеск антибуржуазных настроений. Но это нормально. Я иногда сам не то чтобы скучаю по СССР, но понимаю то, что сейчас делает Европа,— ведь у нас все это было. Были объединенные государства, и была единая валюта, рубль, это была единая экономическая зона. Из этого всего надо было только убрать идеологию, а экономическая модель была очень правильная. Но все идеологические заморочки — они для меня чудовищны. Я понимаю — то, что сейчас происходит, чревато, что планка демократизации поползла вниз. Ведь это видно всем. Здесь сложно что-либо комментировать, давать совет. Я не президент, я не знаю ситуации. Страна гигантская, и французская модель демократии, или итальянская, как и американская, у нас не сработает точно. Мы не такие, наш менталитет не такой, государство не такое. Все по-другому.

— У нас даже рок-н-ролл не такой.

— Не такой. Поэтому я понимаю, что это достаточно объективно с точки зрения управления государством. Нам это неприятно, и скрип этой планки, которая опускается, уши режет. Но все зависит от того, насколько низко они решат ее опустить. Пока тот уровень, которого достигли, меня смущает, но еще не угнетает. И я готов это вытерпеть, понимая, что для структуры страны, для управления страной, это необходимо. Причем это когда я пытаюсь поставить себя на место тех, кто эту планку опускает. А как гражданин, поэт, музыкант я слышу, как планка опускается. Сейчас важно, где ее закрепят. Я думаю, что уже предел, дальше некуда. Могут начаться диктаторские, попросту необратимые процессы. Это же все поблажка госмашине. Планку опускают, и какие-то задачи легче решать. А они все продолжают ее опускать...

— Давай вернемся к тебе. Мы поговорили о рок-н-ролле, об общественной жизни, о художественной жизни, а частная жизнь Шахрина? Ты стал звездой, и твой новый статус — он как-то влияет на частное общение или вообще на общение с людьми? Ты говоришь, что начал закрываться.

— Конечно, влияет. Но если говорить о личной жизни, то сейчас это самая безоблачная часть моего существования. У меня все хорошо дома, хорошие отношения с детьми, с женой, с родителями и с родителями жены. И все родственные отношения нормальные, и хорошая квартира, и достраиваю хороший загородный дом, хорошая машина. Хотя «хорошее» — это в моем понимании; люди, кто строил мне дом, считают, что у меня сарайка. Но для меня это отличный дом. В городской квартире нет ни домработниц, ни уборщиц, ни нянек...

— Сколько метров квартира?

— 150 квадратных метров, в центре города. Я понимаю, что переживаю период пожинания материальных плодов. Хотя у меня нет счета в банке, есть карточка VISA, на которой две или три тысячи долларов, нет вложений в бизнес, но на жизнь хватает.

— А насколько наши рок-звезды вообще беднее, чем наши поп-звезды?

— Все очень просто. Почему мало групп вообще. И в мире мало: RollingStones, U2... ЧАЙФ, ДДТ (смеется). В основном всегда исполнитель плюс набранные музыканты. Поп-музыка ведь вся по этому принципу. Есть продюсер, певец-звезда и нанятые люди, которые работают за очень маленькие деньги. Скажем, при одинаковом гонораре группы ЧАЙФ и Анжелики Варум Варум получает 80% сама, а 20% делит на всех. В группе ЧАЙФ я получаю 20%. А 80% идет на всех. Вот в этом наша разница. Поэтому я думаю, что зарабатываю денег раза в четыре меньше. Хотя у поп-звезд еще есть фонограммные концерты, которые мы не играем, сборные солянки, концерты в казино, которые мы тоже не играем. Это уж совсем буржуазные вещи. Но «корпоративки» мы играем. Мне нравится.

— Почему?

— А я попадаю в атмосферу студенческих вечеринок, или даже школьных. Если нормальная корпоративная вечеринка, то люди друг друга знают, у них проходит мероприятие, а потом они выходят петь и танцевать свои любимые песни. И я понимаю, что когда мы играли в школе на танцах, то это была корпоративная вечеринка. У нас была программа, мы что-то говорили, ну а потом танцы. Это атмосфера такая особая, когда все друг друга в зале знают. Она удивительна. Расслабляются люди, а мы играем свои любимые песни. Обычно не очень большие залы, публика очень близко, все очень доброжелательно. Заказывают в основном молодежные компании, компьютерные чаще всего. Хотя пару раз играли для Внешторгбанка, мы им нравимся почему-то...

— А олигархи?

— Два раза были на нашем концерте. Хотя это была не олигархическая тусовка, два раза «заказывал» Абрамович. И он сам там был, и мы даже познакомились. Это было в Анадыре. Сидим мы днем, обедаем, и заходят тут мужики, в «алясках», капюшоны на глаза надвинуты... Один проходит мимо и говорит: — Ну что, корюшки наловили?— А как раз корюшка ловилась, сезон был... Тут Бегунов ему и отвечает: — Да какая корюшка, тут один триппер поймаешь!— А мужик капюшон куртки откидывает и представляется: — Абрамович! (Мы оба смеемся.) Второй раз это было в Монако, когда ЦСКА играл с Ливерпулем. Он просто стоял в кулисах и притопывал в такт, радостный такой...

— У вас вообще серьезный райдер? (Райдер — технические и прочие требования, которые музыканты выставляют перед концертом, у некоторых групп и исполнителей они читаются, как возвышенная поэма.)

— У нас очень простой райдер, главное, там должна быть сцена — ведь это концерт. Ну, еще у каждого отдельный номер, я живу в люксе, потому что там можно собраться всем. Автомобиль — автобус маленький, но не «газель». В гримерке из излишеств бутылка виски или коньяк. Минералка, полотенца на сцену.

— Кого ты слушал из тех, кого хотел послушать в юности и кого хотел бы послушать реально?

— Знаковым были концерты RollingStones, Пола Маккартни, Би Би Кинга, Stranglers, Nazareth, DeepPurple. Ну и еще я специально пошел на концерт в знаменитый клуб Blue Note в Нью-Йорке, как раз играл Чик Кориа. Хотел бы побывать на концертах Дэвида Боуи и U2. Думаю, что мои мечты осуществимы.

— В какой из стран вас лучше всего принимали?

— Везде. И даже прошлым летом в Германии. Даже забываешь, что ты не в России, там русская аудитория. А вот в 1991 году, когда мы играли шесть концертов в Италии, в одном городе в зале было два русских, остальные итальянцы.

— Любимая страна?

— Италия.

(Про Италию он продолжает в машине, подбрасывая меня до дома. Про то, что любой пацаненок во Флоренции уже изначально растет другим, потому что бегает по улицам, где что ни здание, то Палаццо. И вообще там воздух другой. За окном же машины грязь, слякоть, внезапно нагрянула весна.)

Андрей Матвеев,

журнал «Банзай», май, 2006 г.

Самое важное и самое сложное: сказать спасибо и никого не забыть!

Всей моей семье — маме, папе, жене, сестре, дочерям, близким родственникам и друзьям семьи, что естественно!

B. Бегунову, В. Северину, В. Двинину, И. Спирину, Д. Гройсману, М. Залогиной и их семьям.

А. Нифаньтеву, А. Нифаньтевой, В. Назимову, О. Решетникову, В. Желтовских, А. Густову, В. Привалову, БУКашкину, А. Жданову. О. Пикаловой, А. Хабирову, Б. Гребенщикову, М. Науменко, А. Макаревичу, Н. Фоменко, М. Леонидову, Е. Маргулису, Е. Фёдорову, А. Алякерскому, В. Елизарову, В. Цою, М. Цой, С. Тучину, С. Чигракову, А. Хоменко, Д. Ревякину, К. Кинчеву, И. Сукачёву, С. Галанину, А. Скляру, С. Шкаликову, Н. Полевой, И. Желанной, А. Крупнову, Е. Белкину, А. Пантыкину-ст, А. Пантыкину-мл., Ф. Синатре, В. Бутусову, М. Борзыкину, C. Грач, Э. Пресли, А. Бурлаке, Е. Горенбургу, Д. Боуи, А. Лебедеву, В. Кукушкину, М. Джаггеру, К. Ричардсу, Г. Самойлову, В. Самойлову, Т. Самойловой, Н. Грахову, А. Ларину, И. Мишину, А. Муратову, Ю. Ивлиевой, А. Ларину, А. Исмагилову, Д. Харисону, С. Левитину, Р. Аюпову, Р. Старки, С. Воронову, Д. Леннону, Л. Цивилёвой, А. Новоселову, В. Луговых, А. Новикову, П. Маккартни, И. Верещагину, Д. Кунилову, С. Довлатову, Д. Никифорову, М. Пореченкову, К. Хабенскому, А. Заворотнюк, П. Чиркову, Б. Дилану, И. Зиганшину, Е. Ройзману, О. Раковичу, А. Коротичу, В. Слепцову, А. Халтурину, А. Лисконогу, Е. Барац, Д. Абрамову, К. Кошману, С. Бобунцу, О. Генинфельду, А. Бурому, Ю. Шевчуку, А. Морозу, С. Денисову, А. Огнистому, А. Беловой, И. Багаеву, Л. Порохне, Г. Баранову, А. Куманёву, Н. Зуеву, С. Чиркову, В. Туманову, Д. Федоровой, И. Лагутенко, Ю. Цалеру, И. Кормильцеву, Н. Токаревой, А. Шавкунову, Г. Гадзалову, Н. Кивачёву, М. Козыреву, А. Косинову, Д. Жирнову, А. Готцеву, С. Лосевой, А. Смолякову, В. Машкову, А. Горожанкину, Е. Гришковцу, В. Алену, Г. Данелия, Д. Никифорову, М. Хомякову, С. Угрюмову, В. Егорову, С. Беляеву, А. Мохову, А. Робак, М. Логашкйну. Всем тем, кто играл, работал и хоть как-то участвовал в судьбе группы ЧАЙФ. Моим одноклассникам и однокурсникам.

Человеку, придумавшему: гитару, вино, спички. Унитаз, ленту скотч, ламповый усилитель и звукозапись.

И еще огромное спасибо ТОМУ, кто свел меня со всеми вышеперечисленными людьми и еще бесконечным списком не менее замечательных и любимых людей, имена которых вы не увидели на этой странице.

В книге использованы фотографии:

Игоря Верещагина

Алены Висляковой

Дмитрия Кунилова

Валерия Северина

Елены Шахриной

из архива Владимира Шахрина

Документально-художественное издание

ШАХРИН Владимир Владимирович

ОТКРЫТЫЕ ФАЙЛЫ

Редактор М. Федотовских

Художественный редактор С. Сакнынь

Дизайнер И. Третьякова

Макет К. Иванов

Технический редактор Н. Овчинникова

Корректоры К. Норминский, Н. Киричек, Ю. Мухина

Оператор компьютерной верстки Т. Упорова

Подписано в печать 11.10.2006. Формат 75х100 1/32.

Печать офсетная. Бумага писчая.

Гарнитура «NewtonC». Усл. печ. л. 15,99+ 1,39 вкл.

Тираж 20 000 экз. Заказ № 624

ООО «Издательская группа «У-Фактория»

620142, Екатеринбург, ул. Большакова, 77

e-mail: uf@ufactory.ru

http://www.ufactory.ru

Отдел продаж: 8 (343) 257-85-89, 251-42-92

Отпечатано с готовых диапозитивов в ОАО «ИПП «Уральский рабочий» 620219, Екатеринбург, ул. Тургенева, 13 e-mail: book@uralprint.ruhttp://www.uralprint.ru