Спальня Бет Бакстер. Наши дни

1

В детстве я обожала ложиться спать.

Лежала себе в кроватке, а папа сидел рядышком и читал вслух. Каждый вечер мы на полчаса погружались в собственный сказочный мирок — это было наше время, наш мир.

Потом папа целовал меня, выключал свет, а я сворачивалась под пуховым одеялом, чтобы увидеться во сне с прекрасными принцами, единорогами и котами в шляпах.

Мне было семь лет, когда отец вышел из моей спальни и больше не вернулся. Мой мир разом опустел, и я стала читать сама, чтобы заполнить эту зияющую пустоту.

Я росла замкнутым подростком, довольствуясь исключительно собственным обществом. С каждым годом воспоминания об отце, как и детские мечты, неумолимо тускнели.

Осталась лишь любовь к книгам.

В должный срок подросток превратился в девушку. Но, пока мои сверстницы предавались фантазиям о красавцах на пляжах Айя-Напы или Ибицы, я грезила об Оруэлле, Вулф и сестрах Бронте.

Моя любовь к книгам переросла в одержимость.

А потом, неким непостижимым образом, жизнь взяла и с пугающей скоростью прокатилась мимо. Вот я в мантии и академической шапочке позирую для выпускной фотографии на ступенях Даремского университета, а в следующий миг, уже тридцатишестилетняя женщина, живу с Карлом, специалистом по архитектурному планированию из Кройдона.

Какое бы будущее мне ни рисовалось в юности, вряд ли оно выглядело вот так.

— Да мать твою, Бет, давай не будем, а?

Я усаживаюсь в кровати, скрестив руки.

— Нет, будем. Меня уже вконец достало натыкаться по всему дому на твое грязное белье!

Мой тридцатилетний жених закатывает глаза, словно капризный подросток.

— Какого черта, — бурчит он. — Я устал.

Переворачивается на бок и кутается в одеяло. Вскоре спальню оглашает его храп.

Такая вот у меня жизнь.

Уже месяц, как статус Карла сменился с парня номер пять на жениха. Мы вместе уже больше четырех лет, и, хоть я и согласилась выйти за него замуж, мне все же недостает уверенности, что я действительно люблю его. Коли на то пошло, я вообще не уверена, что знаю, что такое любовь.

В юности я черпала свои ожидания с желтоватых страниц потрепанных книг. Я надеялась на отношения Джейн Эйр и Эдварда Рочестера из «Джейн Эйр», Элизабет Беннет и Фицуильяма Дарси из «Гордости и предубеждения», да хоть бы и Хитклиффа и Кэтрин из «Грозового перевала».

Если жизнь чему меня и научила, так это тому, что реальный мир — лишь бледная копия вымышленного.

Тем не менее Карл мне действительно нравится, очень. Его мальчишеское обаяние и легкомысленность уравновешивают мой всегдашний прагматизм. У него вообще масса достоинств, вот только сердце мое при его виде учащенно биться отнюдь не начинает. И я точно не теряю от него голову, если такое вообще еще бывает. Как ни прискорбно, еще ни один мужчина в мире не заставлял меня обмирать от восторга.

И все же, несмотря на склонность Карла бросать грязные — да, по-настоящему грязные! — трусы на полу ванной, он воплощает собой меньшее из зол.

Моим парнем номер один был Кевин — юнец, похитивший мою девственность. Хотя какое там похищение, скорее разбойное нападение. Сие знаменательное событие имело место в его спальне в новогоднюю ночь 1999-го, в последние секунды уходящего тысячелетия. Помню, я лежала и думала, каким же разочарованием все обернулось и как же чертовски больно. Физическая боль, впрочем, оказалась недолгой, равно как и сексуальная выносливость Кевина. Через три недели он меня бросил, но душевная боль длилась куда дольше восьмидесяти шести секунд.

Парнем номер два стал Дэнни, мы встречались больше года. Я познакомилась с ним на втором курсе, и нас сразу же сблизила любовь к литературе. Выходные мы, как правило, проводили в постели и читали, курили французские сигареты, заказывали еду и время от времени занимались любовью.

Я вправду считала, что он-то и может оказаться «тем самым», вплоть до момента, когда без стука вошла в его комнату в общежитии и застала его делающим минет своему куратору Филипу. Я, естественно, была потрясена до глубины души, зато стало ясно, почему Байрон и курица-карри неизменно вызывали у Дэнни куда больший энтузиазм, нежели секс со мной.

После некоторой паузы, в двадцать два года я начала встречаться со Стюартом. То были мои первые настоящие взрослые отношения. Мы встречались одиннадцать месяцев, потом съехались, и следующие пять лет я только и гадала зачем. Стюарту удалось развеять еще остававшиеся у меня предубеждения о мужчинах, и отнюдь не в хорошем смысле.

У него напрочь отсутствовала романтическая жилка, и наша интимная жизнь была пресной, как молочный суп. Еще у него имелся пунктик по части личной гигиены, вплоть до того, что он отвергал любые мои сексуальные поползновения, если за десять минут до таковых я не принимала душ. Раз я предложила ему познать радость куни — серьезнейшая ошибка. Вместо того чтобы жадно наброситься на мою интимную зону, Стюарт, выпучив глаза, принялся перечислять разнообразнейшие штаммы бактерий, что могли бы облюбовать мои гениталии в качестве пристанища.

Парнем номер четыре стал Энди. Чему я научилась от него, так это тому, что для страстных мужчин порой свойственно делиться этой самой страстью, и в его конкретном случае весьма обильно. Любовником Энди был крайне предприимчивым и в точности знал, на какие кнопки нажимать. Его губила многозадачность: он нажимал столько кнопок в стольких местах, что в конце концов это выходило ему боком. Он был как крэк, на который с легкостью подсаживаешься, а потом мучительно пытаешься слезть. Жаль, что Энди вскружил голову не мне одной. Мне он очень нравился.

И вот я с парнем номер пять. Со своим женихом, будущим мужем. Он отнюдь не совершенство, но, полагаю, я и сама далека от идеала.

Ростом я определенно не вышла, да к тому же падка на кондитерские изделия. Мои каштановые волосы до плеч скорее источник раздражения, чем достоинство, а мои голубые глаза некоторые считают чересчур холодными.

Но, как пела Глория Гейнор, я такая, как есть.

Я удобно устраиваюсь под одеялом и медленно погружаюсь в сон.

Восемь часов спустя я просыпаюсь в пустой постели. Карл всегда встает первым. Пробуждение его сопровождается бьющей через край энергией и раздражающим воодушевлением. Я, напротив, отхожу от сна медленно, потихоньку раскачиваясь. Мне по вкусу зеленый чай и классика «Радио 3», а Карлу — двойной эспрессо и попса «Кисс ФМ».

Я вяло бреду в ванную и принимаю душ.

Возвращаюсь в спальню и облачаюсь в старенькие джинсы и утративший форму черный свитер: удобство превыше моды. Стягиваю волосы в хвост и крашусь, целых две минуты.

Мельком осматриваю себя в зеркале. Сгодится.

Иду вниз, где Карл уже поглощает завтрак за столом на нашей отремонтированной кухне. Я говорю «нашей», но на самом деле кухня, да и весь дом, мои. Как, увы, и ипотека.

Я приобрела дом на Элмор-роуд, 14 в складчину с парнем номер три, Стюартом, почти десять лет назад. Это изящный викторианский дом с кухней и гостиной на первом этаже и двумя спальнями на втором, и я его просто обожаю. После расставания со Стюартом я спустила приличную часть отцовского наследства на выкуп доли своего бывшего. Деньги эти служили хоть и скудным, но все же утешением за безотцовщину, но без них у меня ни за что не получилось бы отделаться от Стюарта и сохранить обожаемый дом.

— Чайник вскипел, — рапортует Карл, жуя подгорелый тост.

— Спасибо. Радио не слишком орет?

Он пожимает плечами и снова утыкается в журнал.

Я убавляю громкость и завариваю чашку зеленого чая.

— Что за журнал?

— Про мотоциклы. Подумываю вот обзавестись. Глянь.

Он протягивает мне журнал, демонстрируя фотографию ядовито-зеленой машины смерти.

— Миленький.

Мне совершенно не интересно, но приятно, что Карл в кои-то веки читает что-то помимо газет, пусть даже разглядывает картинки.

— Красавец, а? — мечтательно изрекает он. — Разгоняется до ста километров за 2,6 секунды.

Пока Карл чахнет над фотографией, я принимаюсь за мюсли, но продолжаю разговор:

— И сколько такая зверюга стоит?

— Больше двадцати штук.

Я чуть не поперхнулась.

— Если не выиграем в лотерею, кроме фото тебе ничего не светит.

Он отвечает невинным взглядом.

— Может мужчина помечтать или нет?

Я одариваю его улыбкой, и Карл возвращается к картинкам.

Да, он неисправимый мечтатель.

В семнадцать лет бросил колледж и основал агентство по организации праздников. Контора прожила восемь месяцев. Не смутившись, Карл приступил к осуществлению следующего грандиозного замысла. К началу третьего десятка он успел перебрать их немало. В конце концов его предпринимательский дух увял, и он смирился с карьерой в местном совете.

Карлу пришлось устроиться мелким клерком в архитектурно-планировочный отдел, но, к его чести, он смог сделать карьеру и два года назад дорос до специалиста по архитектурному планированию. Но продолжал мечтать даже среди строительных заявок и нормативов.

И это мне в нем нравится. Как-никак, каждому нужна мечта.

— Ладно, милая, побегу. — Возвращается он в реальный мир и поднимается из-за стола.

Подходит и целует меня в лоб.

— Наверное, буду поздно, — предупреждает Карл. — В четыре встреча с застройщиком, наверняка затянется.

— Случайно не в пабе затянется?

— Ну, ты меня как облупленного знаешь, милая, — подмигивает он. — Поэтому-то из тебя и выйдет безупречная миссис Паттерсон.

Я плетусь к раковине и мою миску. Карл прижимается сзади, обнимая меня за талию.

— Так когда назначим дату? — мурлычет он.

— Еще думаю. Но мне нравятся свадьбы летом, так что, может, в июле.

— Хм, сомневаюсь, что выдержу десять месяцев.

С самого момента предложения руки и сердца Карл, пожалуй, проявлял чрезмерное рвение касательно даты нашего бракосочетания. Дай ему волю, мы бы шествовали к алтарю уже на следующих выходных. Я же предпочитаю не торопиться и продумать торжественный день со скрупулезностью военной операции. Впрочем, психиатр наверняка нашел бы более глубинные причины такой неторопливости.

Я разворачиваюсь и кладу руки ему на плечи.

— Удача улыбается терпеливым, Карл.

Он морщится так, что смягчился бы и кремень. Карл милый, словно щенок, и долго дуться на него просто невозможно.

— Как скажешь, — смиряется он. — Только не смалодушничай.

Я глажу его растрепанные светло-каштановые волосы.

— Ни за что. Обещаю.

Он отвечает долгим поцелуем.

— Ладно, мне пора. До вечера.

Хватает журнал и испаряется с кухни. Пару секунд спустя хлопает входная дверь.

Счастье материнства мне до сих пор неведомо, но, сдается мне, порой это облегчение, когда дети отправляются в школу и в доме водворяется тишина. Уход Карла вызывает схожее чувство.

Я смахиваю крошки со стола и ставлю тарелку Карла в раковину. Какой бы аппетитной ни была у него задница, пожалуй, я предпочла бы ей чуточку опрятности.

Допиваю чай, надеваю пальто и, наскоро проверив содержимое сумочки, выхожу на улицу.

На небе ни единого облачка, прохладный воздух бодрит. Осень, однозначно, мое любимое время года. Потом идет зима, весна и последним лето. По мне, уж лучше холод, когда можно согреться, чем жара, с которой ничего не поделаешь. Не нахожу ничего приятного в постоянной жаре, скуке да липком поте. Нет уж, лето точно не для меня.

Пройдя метров двадцать по Элмор-роуд, я отпираю брелоком свою машину и приостанавливаюсь, удовлетворенно обозревая свой новый желтый «Фиат 500». Я говорю «новый», но в действительности ему девять лет. Я стала его счастливой обладательницей чуть более месяца назад, при обстоятельствах, которые до сих пор вызывают у улыбку.

Предыдущая машина, раздолбанная старенькая «Фиеста», с треском провалила очередной техосмотр. Механик попросту обозвал ее «потенциально опасной». Пару дней я безуспешно искала замену в рамках своего скудного бюджета, а на третий день у дома меня поджидал этот «фиат», украшенный гигантским алым бантом. Карл, якобы убывший на работу десятью минутами ранее, гордо стоял рядом, держа открытой пассажирскую дверцу.

В бардачке обнаружился паспорт машины на мое имя. Но на этом сюрпризы не закончились: еще там лежала коробочка с обручальным кольцом. Когда я повернулась к Карлу, он уже стоял в коленопреклоненной позе, и прозвучал сакраментальный вопрос. Разумеется, я ответила: «Да». Как можно было отказать?

Как оказалось, за неделю до предложения Карл выиграл в моментальную лотерею десять тысяч фунтов. Я не могла не поинтересоваться, позвал бы он меня замуж, не свались на него такая куча денег? Новоиспеченный жених клятвенно заверил, что да, хотя, подозреваю, тогда бы кольцо искрилось фианитом, а не бриллиантами. А уж о том, на какой дерьмовой тачке я бы сейчас разъезжала, и думать страшно.

С такими мыслями я устраиваюсь за рулем «фиата», благодарно похлопав по приборной панели, в необычно хорошем настроении для утра понедельника, и уже через десять минут паркуюсь за магазином, точнее, за своим магазином.

Я закончила университет в 2003-м с дипломом англиста, весьма смутно представляя, что с ним делать. Преподавание, журналистику и рекламный бизнес я отвергла почти сразу. Спросила совета у матери, и та поделилась со мной крупицей мудрости, некогда преподнесенной ей моим отцом: займись любимым делом, и не надо будет работать.

К началу 2004-го я решила воплотить отцовскую мудрость — и его деньги — в нечто материальное и открыла «Бакстерс букс». Предприятие съело половину наследства.

День открытия магазина я помню как вчера. Воодушевление, азарт! И то, и другое, увы, объяснялось наивностью.

Стеллажи ломились от тысяч новых книг, издающих божественный запах свежей типографской краски. Несколько лет казалось, что моя волшебная мечта сбылась.

А потом вошли в моду покупки через интернет.

Словно этого было мало, какой-то гений решил, что бумажные книги больше ни к чему, и рынок наводнили электронные читалки.

К 2011-му касса начала покрываться паутиной, и мне пришлось сократить персонал до одной продавщицы. Через десять месяцев я уволила и ее и стала вести дела в одиночку. Конкурировать с интернет-магазинами оказалось невозможным, так что я произвела радикальную перестройку бизнес-модели: полностью избавилась от новых книг и перешла на букинистику.

Божественный запах из магазина улетучился, уступив место душку отчаяния.

Миновало шесть лет, и сейчас мне с грехом пополам хватает лишь на скромное жалованье. Порой я еще ощущаю, что занимаюсь любимым делом, но по большей части это все же работа.

2

«Бакстерс букс» располагается в ряду из шести заведений в переулке на периферии городского центра. Три из них закрыты, и уже довольно давно. Кроме моего магазинчика, остались еще журнальный киоск и солярий. Мы трое пока держимся.

Впрочем, не все так плохо: арендная плата невысока.

Я выбираюсь из машины и принимаюсь рыться в сумочке в поисках ключей. И хотя всего лишь десять минут назад я убедилась в их наличии, уже на второй секунде раскопок меня охватывает паника. Ее природа для меня совершенно непостижима. Даже если я все-таки ухитрилась позабыть ключи, ну что из того, что придется съездить домой и открыться на двадцать минут позже? Можно подумать, что выстроится очередь.

Ключи отыскиваются, и из моей груди вырывается бессмысленный вздох облегчения. Я отпираю замок и с усилием тяну массивную дверь черного входа.

Задняя часть здания разделена на два помещения: комнату для персонала с тех времен, когда у меня действительно числился таковой, и довольно просторную кладовую — когда было что хранить. Дверь из комнаты персонала ведет в торговый зал.

Я вешаю пальто и сумочку, ставлю чайник и направляюсь в зал, чтобы отпереть дверь. Очереди томящихся книголюбов, разумеется, нет.

Помещение моего магазина прежде занимал бутик, так что особо тратиться на оборудование не пришлось. Мне достался изготовленный под заказ прилавок, а дощатый пол был уже выморен и покрыт лаком. Я выкрасила стены в терракотовый цвет, и вдоль трех из них второй муж моей матери, Стэнли, сделал полки. Раньше в центре зала стояли четыре стола с грудами замечательных книжных новинок, но столы давно пылятся на складе.

Отперев дверь и повесив табличку «Открыто», я ныряю под прилавок, включаю плеер, и из вмонтированных в потолок динамиков раздается музыка. Акустическую систему установили прежние арендаторы, но, похоже, освобождали помещение в такой спешке, что позабыли ее забрать. Кто-то теряет, а кто-то находит. В лучшие дни мы в основном гоняли современный джаз для создания атмосферы утонченности. Ныне мне уже не до претензий, и я вставляю в проигрыватель диск Адель.

Затем возвращаюсь в комнату для персонала, завариваю чашку чая и снова иду в торговый зал. Встаю за прилавок и обозреваю пустой магазин: лишь я, Адель да тысячи потрепанных книг.

Только около одиннадцати появляется первый покупатель, мужчина предпенсионного возраста, консервативно облаченный в кремовый свитер и коричневые брюки. Он перебегает от стеллажа к стеллажу наугад вытаскивает книги и, изучив несколько секунд, ставит обратно.

Он продолжает это занятие почти час, отобрав лишь пару книжек в мягкой обложке. Не знаю почему, но подобные марафонцы-копатели стали мне особо ненавистны, и я потихоньку начинаю закипать.

— Прошу прощения, сэр, — окликаю я его через зал. — Вы ищете что-то конкретное?

Посетитель оборачивается и отвечает:

— Нет, спасибо. Думаю, я уже закончил.

Он подходит к прилавку и вручает мне две книги.

— Фунт пятьдесят, пожалуйста, — оцениваю я покупку и кладу книги в бумажный пакет. Мужчина шарит по карманам пиджака и извлекает маленький кожаный кошелечек. Исследует его содержимое и поднимает на меня взгляд.

— Может, сойдемся на фунте?

— Вы торгуетесь за две книжки по семьдесят пять пенсов? — не верю я своим ушам.

— С миру по нитке, — пищит он.

«Господи, дай мне силы».

— Послушайте, сэр. Попробуйте зайти в один из магазинов «Уотерстоунс» и попросить скидку на новый роман Джона Гришэма.

— Честно говоря, Гришэм не в моем вкусе.

— Ладно, проехали, — вздыхаю я. — Давайте так. Пусть будет фунт пятьдесят, но я бесплатно добавлю книгу в подарок. Что скажете?

Покупатель оживляется.

— О, прекрасно. Это другое дело. Спасибо.

Он отсчитывает мелочь из кошелька и вываливает ее на прилавок. Я сгребаю монеты одной рукой, другой сканирую штрих-коды, высыпаю добычу в кассу и задвигаю ящик.

— А это вам.

Я извлекаю из-под прилавка экземпляр «Пятьдесят оттенков серого» и вручаю мужчине.

— Приятного чтения.

С некоторой брезгливостью он рассматривает подарок, а затем вопрошает:

— Что это?

— Эротический роман. Очень популярный.

Скряга открывает было рот для очередного нытья, однако я решительно выдвигаюсь из-за прилавка и провожаю его к выходу.

— Всего доброго, сэр. Заходите снова.

Едва ли не выталкиваю мужчину на улицу и, закрыв дверь, позволяю себе довольную улыбку. Мне удалось избавиться от прижимистого покупателя и еще одного экземпляра «Пятидесяти оттенков серого». Осталось всего девяносто шесть.

Разгар торговли обычно приходится на обеденное время. Сегодня, впрочем, ажиотажа не наблюдается и уходит лишь пара десятков книжек. К трем часам магазин пустеет, и я, пользуясь случаем, пересчитываю в кассе дневную выручку: чуть более двадцати фунтов.

С учетом аренды, муниципального налога и коммунальных платежей, которые нужно внести, прежде чем выплатить себе зарплату, моя почасовая ставка прискорбно ниже установленной законом минимальной. На этом старье не проживешь.

Как по сигналу распахивается дверь, и в магазин вваливается лысеющий мужчина средних лет в сером кардигане и черных джинсах. В руках у него большущая картонная коробка.

— Привет, Бет, — пыхтит от натуги Эрик. — Принес вот тебе товар.

Я смотрю на доставленную посылку и мысленно издаю стон. Вот теперь мой бизнес: покупаю подержанные книги в секонд-хендах, по десятке за коробку.

Они выставляют на полки только книги в глянцевом твердом переплете, а все остальное пакуют и отправляют мне. Понятия не имею, что там, а уж о выборе из содержимого и речи не идет. По сути, это лотерея, однако, увы, единственный возможный способ обеспечивать магазин товаром.

Впрочем, порой схема все-таки приносит дивиденды, если среди хлама попадется какое-нибудь первое издание или предмет вожделения коллекционеров. Без подобных случайных находок мой бизнес наверняка уже загнулся бы. С другой стороны, скапливается куча бестселлеров — именно отсюда обилие «Пятидесяти оттенков серого», которые я всеми правдами и неправдами пытаюсь сбагрить.

— Спасибо, Эрик. Поставь сюда, пожалуйста, — отвечаю я, указывая на место возле прилавка.

Эрик, пошатываясь, достигает заданных координат и радостно бросает коробку на пол. Я извлекаю из кассы десятку и вручаю ему.

— Пасиб, Бет. Как насчет чашечки чаю? — осведомляется он, видимо, обращаясь к моей груди.

— Я бы с удовольствием, Эрик, но никак. Видишь, сколько товара. Может, в другой раз?

На его физиономии появляется блудливая улыбочка.

— Ну конечно. В другой раз.

Эрик удаляется, но едкий запах его лосьона решает еще на какое-то время зависнуть.

Пока я бьюсь над альтернативой, начать ли раскопки литературных останков или же побаловать себя очередной чашкой чая, входная дверь вновь открывается.

На пороге появляется девушка. Пожалуй, лет двадцати пяти, однако агрессивный макияж заостряет черты лица, что несколько ее старит.

Пока она приближается к прилавку, я с удивлением рассматриваю ее наряд. Вообще-то, делать поспешные выводы мне претит, однако в любви к книгам такую сложно заподозрить: короткая красная юбка, высоченные шпильки, кожаная куртка и слишком много дешевой бижутерии.

— Чем могу помочь? — интересуюсь я.

Она мерит меня вызывающим взглядом.

— Вы владелица магазина?

— Да, я.

— Я ищу книгу, — заявляет девица.

Хорошо, что не работу.

— Прекрасно. И какую именно?

Она извлекает из кармана клочок бумаги и пару секунд изучает его.

— Называется «Неприкрытая ложь».

— Что-то не припомню. Одну минуту, сейчас посмотрю по компьютеру.

Я перемещаюсь за прилавок и ищу по скудному каталогу магазина. Ничего.

— Очень жаль, но, похоже, у нас нет этой книги. Но я могла бы заказать ее для вас.

— Да, хорошо. Закажите.

На сайте поставщика я обнаруживаю две книги с таким названием.

— Автор вам известен?

— К. Паттерсон.

— К. Паттерсон? — машинально переспрашиваю я.

— Именно так я и сказала. Хотите по буквам?

— Нет-нет, я знаю, как пишется, — тараторю я. — Просто вы меня удивили. Как ни странно, но именно так зовут моего жениха. Даже имя начинается на «К».

— Фантастика.

«Ах ты, язвительная скотина».

— Секундочку, я проверю.

Среди авторов Паттерсона не числится.

— Прошу прощения, но книги с таким названием и автором нет.

— Может, я перепутала фамилию писателя, — пожимает плечами девушка. — А как других авторов зовут?

— Шортер и Дэвис.

— Тогда закажите Дэвиса, — не задумываясь выбирает она.

— Хорошо. С вас предоплата, десять фунтов. Покупательница достает из-под куртки сумочку, извлекает оттуда десятку и шлепает ее на прилавок. Я выбиваю ей чек и предлагаю:

— Если сообщите мне свое имя и номер телефона, я позвоню вам, когда книгу доставят.

— Нет, дать номер не могу, меняю сейчас телефон. Зайду на следующей неделе.

— Но имя-то свое можете назвать?

— Дакота.

Готова поставить последний фунт, что на самом деле имя у нее какое-нибудь вульгарное, типа Бритни или Дестини.

— Хм, какое необычное имя. А вы знаете, что племя дакота относится к народам сиу, что обитают в Северной Америке?

— Чего?

— Ладно, неважно. Что ж, увидимся на следующей неделе.

— Ага, уж не сомневайтесь, — ухмыляется девица.

Разворачивается на своих восьмисантиметровых шпильках и модельной поступью направляется к выходу.

Когда дверь захлопывается, я уже вынесла Дакоте свой вердикт: мне она не нравится, вот совершенно.

Остаток дня приносит лишь четырех покупателей, двое из них раскошеливаются на несколько фунтов. К закрытию касса рапортует о продажах на сумму двадцать семь фунтов и двадцать пять пенсов. Да уж, не самый мой успешный день.

Мелькает мысль перебрать коробку Эрика, но энтузиазма сегодня нет. Ладно, будет чем заняться завтра.

Я запираю дверь и еду домой, с раздражением вспоминая скрягу-пенсионера и Дакоту. Неужели я уже дожила до возраста вечного недовольства и нетерпимости? Впрочем, за тринадцать лет общения с людьми чье угодно терпение истощится.

В глубине души, однако, я осознаю, что подлинная причина в другом. На большинство покупателей грех жаловаться, а если изредка случаются проблемы — что ж, таковы издержки профессии. Нет, в глубине души я точно знаю, что предпочла бы не торговать книгами, а писать их.

Вот только, боюсь, мне это не под силу.

В день своего тридцатилетия я приняла решение стать писательницей. С поразительной наивностью уселась за ноутбук и стала ждать вдохновения на роман.

Так до сих пор и жду, на той неделе начала восемнадцатый.

Это не означает, что семнадцать я уже закончила. Не-а. Я их как начала, так и бросила — одни на десятке страниц, другие через несколько глав. Даже по написании нескольких тысяч слов мое вдохновение неизменно истощается, и повествование бессильно утыкается в тупик.

В отчаянии я назвала собрание своих несостоявшихся романов «Краткость и гадость». И с каждым разом, когда я снова начинаю и снова опускаю руки, рана в моем сердце становится глубже.

Говорят, это «творческий кризис», но сама я так не считаю. Ведь кризис подразумевает, что он наступил в чем-то. У меня же хроническая «творческая пустота», поскольку в голове абсолютный вакуум.

Карл объясняет мои неудачи ненасытным чтением, из-за которого мою голову буквально распирает от чужих историй, среди которых я не могу отыскать свою. Может, он и прав, а может, у меня просто-напросто отсутствует творческая искра и живое воображение, чтобы написать роман.

Зато я стала совсем иначе смотреть на книги, которые раньше считала халтурой. Как бы я раньше ни фыркала над их содержанием, авторы все же изложили свои мысли, рассказали свою историю. И нашли заинтересованного издателя и читателей, готовых отстегнуть свои кровные за их труды. Презрение мое трансформировалось в зависть.

Одно время я подозревала, что отсутствие вдохновения объясняется тепличными условиями моей жизни. Я и вправду не совершила ничего значительного, и на мою долю не выпало грандиозных приключений. Но я знаю, что это отговорки. В мире уйма писателей, чья жизнь еще скучнее моей, однако унылые будни не помешали им сотворить шедевры.

Стивен Кинг сразу после университета стал отцом и во время написания «Кэрри» перебивался низкооплачиваемыми работами.

Джон Стейнбек был женат и во время работы над первым из шестнадцати своих романов занимался убыточным производственным бизнесом.

А Джоан Роулинг писала первый роман про Гарри Поттера, будучи матерью-одиночкой на пособии.

Выдающиеся произведения выросли на самой заурядной почве.

Думаю, это либо дано, либо нет. И заставляю себя принять прискорбную истину, что мне, похоже, все-таки не дано.

Так что в обозримом будущем я так и останусь хозяйкой книжного магазина — под насмешки тысяч бумажных напоминаний о собственной неспособности делать то, что по-настоящему хочется.

3

Я переступаю порог пустого дома. Из-за горестного препарирования прошедшего дня у меня напрочь вылетело из головы, что Карл вернется с работы поздно. Что ж, не стоит упускать возможность насладиться покоем, и я направляюсь прямиком в ванную.

Зажигаю пяток ароматизированных свечей и бросаю в ванну лавандовую бомбочку.

Десять минут спустя я осторожно опускаюсь в воду и закрываю глаза. Если и существует ощущение блаженнее, чем от погружения в горячую ванну, мне еще только предстоит его открыть.

Движимая исключительно бездумной решимостью и неизменным оптимизмом, я начинаю перебирать идеи для своего восемнадцатого романа. Недостатка в таковых нет, однако каждая абсурднее предыдущей, так что все они моментально отвергаются.

Душераздирающая тяжба разведенки за попечительство над своим котом? Ага, еще и назвать «Плач о мистере Миттенсе», в честь злобного котяры из мультика «Джонни Тест».

Кошмар.

Трудный подросток пытается вырваться из болота среднего класса, борется с зависимостью от денег? «Ад Хайгейтской школы».

Глупость.

Или вот: женщина затевает бурный роман во время непродолжительной загородной практики по бухгалтерскому учету. Что-нибудь вроде «Тридцать ночей с мужчиной-мечтой: сексуальный Excel».

Тупее не придумаешь.

Да что, черт побери, за дичь? Как-никак, я образованная женщина с красным дипломом по англистике! Откуда у меня в голове весь этот хлам?

Даже умиротворяющий аромат лаванды не способен унять охватившее меня раздражение.

Я выбираюсь из ванны, облачаюсь в пижаму и угрюмо топаю на кухню. Пересматриваю планы на ужин и сооружаю омлет с сыром, который ковыряю перед телевизором в уютной гостиной.

На рекламной паузе мое внимание привлекает анонс фильма «На пятьдесят оттенков темнее», снятого по одноименному роману Э. Л. Джеймс, продолжению моего литературного антагониста, «Пятьдесят оттенков серого». Хм, вообще-то, фильм может обернуться мне на руку — глядишь, гора книжек мисс Джеймс в магазине хоть сколько-то да убудет. Надо не забыть выставить завтра ненавистную книгу на витрину. Надеюсь, в стране еще остались такие, кто ее не читал.

Покончив с омлетом, я устраиваюсь на диване смотреть мыльную оперу. Быть может, часок бездумного бегства от реальности перезагрузит мое воображение.

Где-то на половине эн-тысячного эпизода «Улицы Коронации» до меня доносится звук отворяемой двери и тяжелых шагов по лестнице. Так, Карл дома. Я отключаю звук и прислушиваюсь. Он уже в нашей спальне, прямо над гостиной. Раздается шум все более лихорадочно выдвигаемых ящиков. Наверное, что-то потерял. Пожалуй, этим вечером обойдусь без его детских истерик. Сообразительности отыскать что-либо без моей помощи ему вполне достанет.

Я возвращаюсь к «Улице Коронации».

Пять минут спустя Карл врывается в гостиную. Естественно, взвинченный.

— Я оставил конверт на комоде. Ты его видела? — рявкает он.

— И тебе добрый вечер.

— Бет, только не сейчас. Мне нужно отыскать этот конверт.

— Хорошо-хорошо, только успокойся, — прошу я его. — Как он выглядит?

— Как обычный сраный конверт! — продолжает бушевать Карл. — Как еще он может выглядеть?

Выходит из себя он редко, но в данный момент определенно близок к апоплексическому удару. Что бы там он ни потерял, это явно важное, и распалять его еще пуще желания у меня нет.

— Посмотри в верхнем ящике на кухне, рядом с холодильником.

Даже не удосужившись поблагодарить, он пулей вылетает из гостиной.

«“Дело о пропавшем конверте” Бет Бакстер. Увы, безнадежно».

Через пару минут мой жених возвращается.

— Прости, милая. Я немного погорячился. Денек выдался напряженный.

— Ладно, все в порядке. Нашел?

— Ага. Где ты и сказала.

Он наклоняется и целует меня в лоб.

— Спасибо.

— Что же такое стряслось? — интересуюсь я. — Встреча не заладилась?

Он плюхается на диван и невидяще смотрит в экран.

— По правде говоря, мне не хочется об этом говорить, ладно?

— Ладно. Как знаешь.

— Как твой день?

— Бестолково. Хотя в обед поступил странный заказ.

— Вот как? — реагирует Карл, не отрываясь от телевизора.

— Да явилась в магазин одна девица, подавай ей книгу. «Неприкрытая ложь» называется.

— Так, — произносит он, хмурясь на экран.

— Самое смешное, что она думала, будто ее автора зовут К. Паттерсон.

— Ага, смешно. Ты ужинала?

— Да. Хочешь омлет?

— Будь так добра.

Похоже, я зря трачу время, пытаясь завести разговор. Тем не менее я предпринимаю еще одну попытку, перед тем как отправиться заниматься его ужином.

— Эта девица такая тупая, что даже не знает, что ее имя — название одного из племен сиу.

— А? А, ну да, племя.

— Карл, ты вообще слушаешь меня?

Мой суженый отвечает, все так же не отрываясь от телевизора:

— Да-да. Какая-то женщина заказала книгу, и ее звали Сью.

Я с досадой хлопаю его по плечу.

— Карл, ты хотя бы притворяйся, что слушаешь.

— Прости.

— Я не говорила, что ее зовут Сью. Сказала, что имя как название племени сиу.

— Ничего не понимаю.

— Дакота ее звали, как племя индейцев сиу, — вздыхаю я. — Ладно, проехали.

Я встаю, чтобы отправиться на кухню, но Карл хватает меня за запястье и спрашивает:

— Как она выглядела, эта Дакота? — Вот теперь его внимание полностью сосредоточено на мне.

— Ну, лет двадцать. Выше меня, темные волосы, одевается вульгарно. А что?

— … Да ничего. Ерунда.

— Карл?

— Прости. Я… Я подумал было, вдруг это кто-то из наших девушек прикалывается.

— Не похожа она на муниципального работника. Может, вы наняли бывшую стриптизершу, а?

— Да ну, — с нервным смешком отвечает Карл. — Просто случайное совпадение. Не бери в голову.

Взгляд его устремляется в никуда, телевизор и я забыты.

— Эй, Карл! Ты как?

— Да нормально. Просто по работе завал, — бормочет он.

Что это он обеспокоился? Спросить я так и не успеваю — Карл срывается с дивана.

— Милая, не надо омлета. Нужно забросить бумаги архитектору. Собирался по пути домой, да совсем вылетело из головы.

— Карл, уже почти восемь, — пытаюсь я его образумить.

— Это комплект планов. Они понадобятся им завтра первым делом. Я ненадолго.

Не дожидаясь моих возражений, Карл выбегает из гостиной.

И вот за этого человека я согласилась выйти замуж. При всем его мальчишеском обаянии и романтических порывах, Карлу свойственны капризность и сумасбродство. Видимо, это обратная сторона медали. И все же лучше других вариантов. Размеренности мне хватило со Стюартом — скука смертная.

«Один пирог два раза не съешь, Бет».

С этим я не соглашаюсь и отправляюсь на кухню, чтобы вступить в порочную близость с мучным и сладким.

В ожидании Карла я успеваю проглотить два куска лимонного пирога и сотню страниц детектива Иэна Рэнкина.

— Два часа отвозить бумаги? Серьезно? — набрасываюсь я на него.

— Прости, милая, — кривится он. — По дороге позвонили. Тоби приспичило обсудить кое-какие деликатные вопросы по работе, выпили с ним по паре бокалов.

— Мог бы и позвонить.

— Да знаю я. Просто потерял счет времени.

Я пытаюсь напустить на себя недовольный вид, однако получается неубедительно.

— Пожалуй, лягу пораньше, — добавляет Карл. — Просто с ног валюсь.

Он ковыляет ко мне и чмокает в щеку. Вид у него и вправду усталый, под карими глазами пролегли тени.

— Хорошо, милый. Спокойной ночи.

Для Карла вполне обычное дело ложиться раньше меня. Уж не знаю, научный это факт или бабушкины сказки, но говорят, что час рождения определяет, жаворонок вы или сова. Я родилась в десять вечера, Карл же появился на свет, когда солнце только натягивало носки. Мне свойственно засиживаться за полночь, когда мой жених, как правило, уже спит мертвым сном. Что не способствует частым шалостям в нашей спальне.

Я снова берусь за книгу.

В половину двенадцатого наконец-то выдвигаюсь наверх. Карл вовсю храпит, даже громче обычного. Я забираюсь под одеяло и пытаюсь отключиться от шума.

Однако стоит мне задремать, как Карл что-то невнятно бормочет или дергается во сне. Через час я сдаюсь.

Хватаю в охапку подушки и плетусь в гостевую спальню. Матрас здесь, может, и не такой комфортный, зато тихо. Мне это не впервой: всякий раз перед сдачей большого проекта Карл начинает метаться во сне. Будить его бесполезно, от этого только паршивое настроение у обоих на следующий день.

Через пару минут я проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь спустя шесть часов, не сразу понимая, где я, с затекшей от продавленного матраса шеей, сразу иду в душ, и только затем наведываюсь в нашу спальню. По центру кровати громоздится комок из одеяла и простыни. Карл, должно быть, метался во сне как рыба на крючке. Увы, соблюсти приличия и заправить постель ему попросту не дано.

Что ж, я одеваюсь и, потратив целых пять минут, чтобы размотать клубок белья и убрать постель, топаю вниз, полная решимости выплеснуть раздражение на женишка.

Объект отсутствует.

Зато возле чашки с кофейным осадком и миски с остатками овсянки лежит записка:

«Сегодня в контору надо пораньше. Прости за беспорядок. Люблю, целую».

Все-таки порой этот человек доводит меня до бешенства. Я комкаю записку и швыряю ее в ведро.

Технически, зубовный скрежет способствует лучшему пережевыванию завтрака.

Натягиваю пальто и ритуально проверяю содержимое сумочки. Раздражение так и не отпускает.

Вчера вечером место для парковки нашлось только метрах в пятидесяти от нашей двери. Как ни люблю я свой дом, наша улица — сущий парковочный кошмар. Семьдесят домов стена к стене, и в каждом не меньше одной машины. В итоге на узенькой викторианской улочке более сотни автомобилей. И это повод для вечных раздоров между соседями.

Я мрачно бреду по тротуару, отпираю машину, сажусь за руль, бросаю сумку на пассажирское сиденье и поворачиваю ключ зажигания. Делаю глубокий вздох, чтобы наконец-то унять раздражение, и отъезжаю от бордюра.

Метров через пятьдесят до меня доходит, что что-то не так.

Откуда-то из-под днища доносится странный скрежет, машина плохо слушается руля. Я останавливаюсь.

Может, я случайно наехала на один из конусов, которыми некоторые воинственно настроенные жильцы столбят свои парковочные места? Я выбираюсь из автомобиля проверить догадку.

Уже опускаясь на колени, чтобы заглянуть под машину, я вижу, в чем дело: обе шины спущены.

Бросаюсь к другому борту и, к своему ужасу, обнаруживаю два других колеса точно в таком же состоянии. Все четыре шины что старушечьи сиськи — уныло расплющены по асфальту.

Наверняка проделки шпаны. Вот ведь засранцы.

Выругавшись, я растерянно стою на тротуаре, не зная, что делать. Мелькает мысль позвонить Карлу, но я ее отметаю, зная, что потом пожалею. Я сильная и независимая женщина, и тем горжусь. Разберусь и без мужчин. Все это прекрасно, вот только порой я ненавижу эту свою независимость.

В итоге бреду обратно домой за ножным насосом.

Уже присоединяя шланг к ниппелю, я замечаю новую проблему. И проблему эту насосом не решишь. Я наклоняюсь пониже и осматриваю десятисантиметровый разрез в боку шины. Какой-то ублюдок распорол ее ножом.

Бросаюсь осматривать остальные — все три разрезаны.

Воздух вновь оскверняется моими ругательствами, на этот раз более изощренными. Ну что за мразь могла сотворить такое?

На работу я опоздала, плюс покупай новые шины. Что ж, самое время засунуть свои феминистские принципы куда подальше.

Я звоню Карлу.

Он отвечает на звонок лишь после десятка гудков.

— Милая, ты сейчас совершенно не вовремя. Я как раз иду на собрание, — тараторит он.

— К черту твое собрание. Какой-то ублюдок распорол мне все шины на машине.

— Что? Ты уверена, что это не просто прокол?

— Уверена, Карл. Может, я и не технарь, но все-таки могу заметить разрез в десять сантиметров.

В трубке воцаряется тишина.

— Карл?

— Так, ладно, — рявкает он. — Езжай в магазин на такси. Я потом разберусь.

— Но кому понадобилось резать мне шины?

— Бет, пожалуйста, отправляйся на работу. Мне сейчас некогда.

И отключается.

Если бы не соседи, я бы уже топала ногами и визжала. Теперь я разъярена по-настоящему. Чертова шпана. Чертов женишок. Чертовы, чертовы все!

Я беру себя в руки и вызываю такси. На ближайшие полчаса машин нет.

Следует новая череда ругательств.

Я швыряю насос в багажник, закрываю машину и шагаю в сторону центра.

И горе тому, кто попадется мне на пути!

4

Я дохожу за двадцать пять минут и открываю магазин только в четверть десятого. Опоздание лишь подогревает мое раздражение.

Даже не знаю, почему для меня так важно открываться вовремя. Пожалуй, это символический жест, напоминание самой себе, что я все-таки веду бизнес, пускай и переживающий не лучшие времена. Стоит позволить себе вольничать со временем открытия и закрытия, это войдет в привычку и начнет проявляться во всем. Перестану аккуратно расставлять книги, сортируя по жанрам. Потом брошу обновлять витрину, пылесосить пол и вытирать пыль с полок. От вредных привычек избавляться труднее всего, потому-то из гордости я и стараюсь поддерживать функционирование магазина на должном уровне.

Я завариваю ромашковый чай, общепризнанное средство для понижения кровяного давления.

Под прилавком обнаруживается диск с «Лунной сонатой» Бетховена, самое то: убаюкивающая, но чуточку мрачная. Я вставляю диск в проигрыватель и под звуки фортепиано прихлебываю чай, пытаясь успокоиться.

Да где там.

Ощущение беспомощности просто невыносимо, руки так и чешутся что-то предпринять. И я звоню в полицию.

Никогда в жизни не подавала заявлений в полицию, так что понятия не имею, чего ожидать. Быть может, нагрянет армия экспертов-криминалистов и мою машинку заключат в белую палатку. Специалисты в одноразовых комбинезонах будут искать отпечатки пальцев и следы ДНК. А потом матерый инспектор уголовной полиции соберет своих лучших следователей и потребует вычислить преступника до конца смены.

После шестиминутного разговора становится ясно, что на подобное рассчитывать не стоит.

Равнодушный как рыба полицейский бюрократ называет мне номер дела и уведомляет, что в течение нескольких дней со мной свяжется констебль. Душа и тело мои вожделенного успокоения не обретают. Наоборот, звонок и вовсе приводит меня в бешенство.

Вандализм в любом виде, несомненно, самое бессмысленное преступление. Какой здесь может быть мотив? Я еще могу понять, почему люди идут на кражу. Или как эмоции толкают человека к насилию. Но постичь вандалов… По мне, так всех их нужно сжигать на костре. Да-да, именно так!

Я живо представляю себе эту тварь, что проткнула мне шины, привязанной к столбу, заходящуюся визгом, молящую о пощаде. Конечно же, мечтать о таком ужасно, зато становится чуть легче.

Час спустя я немного успокаиваюсь и собираюсь на склад, поискать рекламу «Пятидесяти оттенков серого» для витрины, но тут распахивается входная дверь.

Это опять Эрик, и опять у него в руках коробка отвергнутой секонд-хендом макулатуры.

— Доброе утро, Эрик, — вздыхаю я. — Не ожидала тебя так быстро.

— Доброе, Бет, — радостно отвечает он. — Вчера нагрянул пожарный инспектор и надавал нам по шее за загроможденный черный ход. Весь вечер разгребали завалы, в машине у меня еще две коробки.

Именно этого мне сейчас и не хватало!

— Слушай, Эрик, мне вправду очень жаль, но сегодня утром у меня возникли проблемы с машиной. Я никак не могу позволить себе раскошелиться на тридцать фунтов.

— Эй, на этот счет не беспокойся. Расплатишься, как сможешь. Нам просто нужно избавиться от хлама.

— Тогда ладно. Спасибо.

Эрик ставит коробку на вчерашнюю, все еще стоящую у прилавка, приносит еще две и отбывает. Слава богу, хоть на чашку чая не напрашивается.

Я решаю пока не трогать коробки, а заняться витриной и полками.

Заначенные рекламные плакаты в конце концов обнаруживаются в коробе, погребенном в глубине кладовой. Было время, мы получали их от издателя с каждым заказом новых книг. Мучительное напоминание о лучших временах — рекламная кампания «Пятидесяти оттенков» стала одной из последних перед отказом от торговли новыми книгами. До сих пор помню, как выскребала последние пенни на покупку тридцати экземпляров, надеясь, что они разойдутся как пресловутые горячие пирожки. В принципе, так и получилось, вот только прибыль оказалась каплей в море. Слишком мало и слишком поздно.

Знать бы тогда, что однажды у меня окажется столько этих чертовых книжек, что хватит на целую библиотеку мумифицированной похабщины.

Маркетинг не мой конек, однако мне все же удается соорудить нечто напоминающее приличный рекламный стенд. Наконец, я вешаю два плаката и объявление, наскоро сверстанное на компьютере: «Только на этой неделе: “Пятьдесят оттенков” за пятьдесят пенсов».

Когда отступаю от витрины, чтобы полюбоваться плодом трудов своих, звонит мобильный.

— Алло.

— Мисс Бакстер? — слышится в трубке мужской голос.

— Да, это я.

— Прекрасно. Я констебль Кейн. Насколько понимаю, вы заявляли о порче вашей машины?

— Совершенно верно. Мне разрезали шины.

— Весьма сожалею. У вас найдется несколько минут для разговора?

У меня, естественно, находится, и мое первоначальное разочарование от полиции несколько рассеивается, поскольку констебль Кейн выслушивает меня с сочувствием. Он соглашается подъехать ко мне после работы, составить протокол и осмотреть машину. Что будет дальше, остается только гадать, но, по крайней мере, человек старается.

Начинается обеденный ручеек покупателей. Я уже давно не пытаюсь постичь, почему продажи одного дня столь разительно отличаются от другого, но сегодня всего за два часа мне удается заработать восемьдесят фунтов. И даже уходят семь экземпляров «Пятидесяти оттенков серого».

Если бы не ужасное начало дня, настроение бы уже приподнялось, но на горизонте маячит солидный счет за четыре шины.

Без особой надежды я просматриваю страховой полис, и мои опасения полностью подтверждаются: надо платить первые две сотни фунтов по любому требованию. А все потому, что купила самую дешевую страховку, какую только смогла отыскать.

Чтобы хоть чем-нибудь заняться, начинаю протирать книжные полки.

Около трех звонит Карл, тон у него заискивающий: Милая, извини за утреннее. У меня сегодня не день, а тихий ужас.

— Не переживай, — сухо отзываюсь я. — Я уже все уладила.

— Что уладила?

— По поводу шин. Позвонила в полицию, сегодня вечером к нам заглянет констебль.

— Нельзя было обойтись без них? — неожиданно взрывается Карл.

— В смысле? А что еще мне оставалось делать?

— Полиция не поможет. Позвони им и скажи, что не будешь подавать заявление.

— Нет, Карл, и не подумаю. Кто бы ни порезал мои шины, его нужно поймать и наказать.

— Бет, послушай меня в кои-то веки: не трать зря время. Позвони и скажи, что передумала. А с шинами я разберусь, как только вернусь домой.

— Не указывай мне что делать, — огрызаюсь я. — Подам заявление в полицию, и точка.

Карл молчит, в трубке раздается лишь его сопение.

— Мне нужно идти, извини.

И второй раз за день обрывает разговор.

У меня начинают пульсировать жилки на висках, и я сжимаю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони. Да кем он, черт побери, себя возомнил, указывать мне что делать! И еще имеет наглость бросать трубку! Вот же говнюк!

Я очень недовольна своим женихом. И даже подумываю, не дать ли ему отставку. Пускай гипнотизирует меня своим щенячьим взглядом сколько влезет, ничего у него не выйдет. Хватит!

Ровно в половину шестого запираю магазин, на такси доезжаю до дома и словно фурия врываюсь в свое жилище.

Карла нет.

Он заканчивает в пять и, как правило, домой возвращается задолго до меня. Если прохлаждается в пабе, пускай пеняет на себя!

Я снимаю пальто и направляюсь на кухню разбираться с утренней грязной посудой. И обнаруживаю на столе записку:

«Прости, пришлось по работе сорваться в Бирмингем. Вернусь через пару дней. Люблю, целую».

Я хватаю телефон и набираю Карла. Автоответчик предлагает оставить сообщение, что я и делаю:

— Перезвони немедленно. Я тобой очень недовольна!

Начальство иногда отправляет Карла в командировки, проконсультироваться с коллегами по крупному проекту, но обычно не столь внезапно. Впрочем, может, Карл попросту позабыл предупредить меня. С него станется.

Сейчас бы устроить успокоительное марафонское погружение в ванну, но в любую минуту может явиться констебль Кейн. И я решаю выплеснуть накопившееся раздражение на ожесточенную уборку. Включаю радио, натягиваю резиновые перчатки и принимаюсь за дело.

Час пролетает незаметно, и пускай я перемазалась и взмокла, внутренности холодильника и раковина блестят, а пол чисто выметен. Мне действительно лучше — по крайней мере, психологически. Остается привести в порядок и себя, но раздается звонок в дверь.

Стянув перчатки и смахнув со лба прилипшие волосы, я бросаю взгляд в зеркало и поеживаюсь. Ну, прихорашиваться поздно.

Я открываю дверь полицейскому.

— Добрый вечер. Мисс Бакстер?

Мне казалось, что я разговариваю с мужчиной средних лет, но высокому худощавому констеблю еще нет и тридцати. Я уже жалею, что не приняла душ и не переоделась.

— Э-э, да.

— Констебль Кейн. Мы разговаривали по телефону. Может, я не вовремя?

— Нет-нет, простите. Входите же.

На кухне предлагаю ему сесть и спешу протараторить объяснение:

— Прошу прощения, я тут убирала.

Он отвечает дежурной улыбкой и достает блокнот.

— Мисс Бакстер, вы живете одна?

— Нет, с женихом.

— Он сейчас дома?

— К сожалению, нет. Срочная командировка.

— Понятно. Возможно, мне понадобится переговорить с ним.

— Вот как? Зачем?

— Просто формальность. Может, что-то слышал или видел.

Он продолжает задавать вопросы, но я не знаю, что отвечать. Мне особенно нечего сообщить констеблю Кейну. Может, Карл все-таки был прав? Похоже, мы действительно понапрасну тратим время.

Под конец полицейский интересуется:

— Вы в последнее время ни с кем не ссорились? Проблемы с коллегами по работе, ссоры с членами семьи?

— Нет. Работаю я одна, а из близких родственников у меня только мать и несколько дядюшек, которых я почти не вижу.

— А как насчет мистера Паттерсона?

— Он специалист по планированию, и, насколько я понимаю, его коллеги — вполне безобидные государственные служащие. Даже представить себе не могу, что они в этом как-то замешаны.

— А его семья?

— Его родители живут в Уэльсе, а сестра где-то в Лондоне. По-моему, они мало общаются.

Констебль Кейн захлопывает блокнот и убирает его в карман.

— Что ж, думаю, на этом пока все. Взгляну еще на машину.

— Спасибо. А что будет дальше?

— Если честно, зацепиться особо не за что. Может, это проделки шпаны, а может, кто-то из соседей. Вижу, с парковкой у вас тут напряженно, так что эту версию исключать не стоит.

— Неужели это соседи?

— Возможно. Это единственный очевидный мотив. Я загляну к ним, оценю реакцию. Сделаю все возможное, мисс Бакстер.

Я пожимаю ему руку и провожаю до двери.

Вообще-то, подозревать соседей мне и в голову не приходило. Особой дружбы у нас нет, но они всегда казались вполне мирными. Поверить не могу, что кто-то из них вышел на тропу войны из-за парковочного места. Однако мысль неприятная. Может, я чересчур надумываю, но хочется, чтобы Карл сейчас был рядом.

Я снова звоню ему и снова слышу автоответчик. Что ж, оставляю еще одно сообщение:

— Это опять я. Не бойся, я уже отошла. Перезвони мне, пожалуйста.

Тишина в доме стоит какая-то зловещая. И откуда взялось это щемящее чувство тревоги?

Я наливаю себе бокал вина и делаю еще один звонок:

— Мама, это я.

— Привет, милая.

— Как насчет просто поболтать?

— С удовольствием, но, может, я перезвоню тебе минут через двадцать? Я сейчас ужинаю.

Я говорю, что перезвоню сама, и иду в душ, предварительно убедившись, что обе входные двери заперты.

Через пятнадцать минут, уже облаченная в треники и кенгуруху Карла, возвращаюсь на кухню к бокалу вина. Сажусь за стол и снова набираю маму.

Она отвечает практически мгновенно.

— Мам, это я опять.

— Как ты, дорогая? И как твой милый женишок?

Мать буквально боготворит Карла. Они и вправду очень схожи характерами, хотя мама все-таки понаивнее, да и к мотоциклам равнодушна.

— Мы оба в полном порядке, спасибо. Карл в командировке.

Думаю рассказать ей о происшествии с машиной, однако решаю, что не стоит ее лишний раз волновать.

— А у тебя как дела?

— Ах, да ничего интересного, все как обычно.

Маме уже под семьдесят, но она до сих пор ведет весьма активную, или, точнее, сумбурную общественную жизнь. Вечно берется за новые хобби, чтобы всего лишь через несколько месяцев их забросить. Только в этом году она записывалась в местном колледже на десяток разных курсов, от йоги до плетения корзин.

— Поступила на какие-нибудь новые курсы?

— Раз уж ты упомянула, подумываю вот, не обратиться ли в веганство.

— Хм, по-моему, мама, это вовсе не хобби.

— Не хобби, согласна, но курсы по веганской кухне ведет весьма симпатичный паренек.

— Не собираешься сдаваться, да?

— Даже в моем возрасте, милочка, у женщины все равно остаются определенные потребности.

— Фу, мама! Знать ничего не желаю!

В действительности потребности матери коренятся гораздо глубже. Как мне видится, все последние двадцать девять лет она отчаянно ищет замену любви всей своей жизни — моему отцу. Трудно представить людей более несхожих, однако их отношения лишь подтверждали теорию, что противоположности притягиваются. Мама всегда была — да и до сих пор остается — малость малахольной. Не умеет скрывать свои чувства и, на свою беду, излишне доверяет людям. Зато отец отличался твердостью и прагматизмом, все в жизни воспринимал с настороженностью.

К счастью, я пошла больше в отца, чем в мать. Я очень люблю маму, однако мыслительные процессы у нее в голове порой приводят меня в замешательство.

После гибели супруга мужчин в ее жизни не появлялось лет пять. Затем, еще в моем подростковом возрасте, потянулась череда чудаковатых, совершенно неподобающих ухажеров. Однако ни один из них не отвечал заданным отцом стандартам. Наконец, в начале 2010-го, у мамы начался бурный роман со Стэнли Гудьиром, и пять месяцев спустя они поженились.

Ничего хорошего из этого не вышло.

Наивностью и мечтательностью Стэнли ничуть не уступал матери. Они решили продать мамин дом и купить паб.

Я и по сей день дивлюсь, как при всей их неорганизованности им удалось продержаться целых четыре года. Но в конце концов явились судебные приставы и конфисковали пивную за долги. Стэнли полностью разорился, матери же удалось избежать подобной участи благодаря оставшимся от отца деньгам, что она в свое время отложила на черный день, да и позабыла. Как это типично для отца: даже спустя много лет после смерти явиться рыцарем в сияющих доспехах.

Теперь мама проживает в муниципальной квартире с одной спальней и до сих пор ищет мужчину, хоть сколько-то походящего на отца. Сама не пойму, то ли я восхищаюсь ее оптимизмом, то ли сочувствую безнадежности ее поисков.

Мы болтаем почти час, пока у меня не начинает урчать в животе.

— Ладно, мама, кажется, мне пора перекусить.

— Да, милая, давай уж закругляться. Поцелуй Карла за меня.

— Непременно. Постараюсь заглянуть к тебе на выходных.

— Ах, вот это было бы славно!

— Целую, мам.

— И я тебя тоже. Пока!

По завершении разговора я делаю себе бутерброд, который поглощаю за чтением журнала под звуки радио. Минуты растягиваются в час, а Карл так и не перезванивает. Звоню ему сама, но вновь отвечает автоответчик.

На смену раздражению приходит беспокойство. Какого черта Карл не звонит?

В конце концов я отправляюсь в спальню и, немного почитав, проваливаюсь в беспокойный сон.

5

В семь тридцать заходится будильник на телефоне.

Я хватаю его и сразу же проверяю сообщения. Ничего.

Меня попеременно терзают раздражение и беспокойство. А вдруг Карл потерял свой телефон? Или оставил в конторе. Да, это для него вполне типично, так что, пожалуй, пока не стоит начинать сходить с ума.

Зато можно спокойно позавтракать на чистой кухне.

Поскольку новых шин пока нет, я настраиваюсь на пешую прогулку на работу. Такси для меня слишком разорительно.

Выйдя из дома, сразу направляюсь к машине — убедиться, что за день ее не изувечили еще больше. К счастью, ничего не случилось. Жаль только, что шины не залатались сами собой.

С утра прохладно, и ветер пронизывает насквозь. Я поднимаю воротник и поглубже засовываю руки в карманы. С завистью поглядываю на проезжающих мимо в своих уютных машинках водителей. Жару я не люблю, верно, но и отмораживать сиськи — никакого удовольствия.

Подхожу к магазину и начинаю нервно рыться в сумочке в поисках ключей, ведь если меня все-таки угораздило забыть их, домой придется возвращаться на своих двоих. Самое дурацкое, что я еще никогда не забывала ключи, вот ни разу. К счастью, сегодняшний день не стал исключением.

Первым делом я ставлю чайник и включаю отопление, и, не снимая пальто, прохожу в торговый зал, и открываю дверь. Кучу скопившихся под дверью конвертов просто сгребаю и пихаю под прилавок, сейчас не до счетов.

С чашкой наикрепчайшего чая в руке устраиваюсь за прилавком, притопывая от холода. Магазин прогреется не раньше чем через полчаса.

Покупателей с утра, как обычно, нет, и я вновь пытаюсь связаться с Карлом. И вновь автоответчик.

— Это я. Опять. Пожалуйста, перезвони.

Покончив с чаем, включаю компьютер. Отыскиваю мобильный шиномонтаж и записываюсь на самое позднее время. Четыре шины обойдутся в две сотни с лишним, и я закипаю от негодования. Чтоб этот ублюдок-вандал сгорел в аду.

Четыре коробки с книгами из секонд-хенда так и стоят на полу. Тянуть дальше некуда, и я водружаю первую на прилавок. Без всякого энтузиазма отдираю скотч, достаю несколько потрепанных книг и раскладываю на прилавке.

Моя система предельно проста: книги нетоварного вида отправляются прямиком в утиль, а оставшиеся я проверяю по штрихкоду, есть ли такая уже в наличии, и решаю, отправиться книге на полку или же в складское забвение. Порой весьма трудоемкое дело.

С первой коробкой я разделываюсь за час, отправив примерно треть в макулатуру. Чести выставления на полки удостаивается лишь несколько книг. Вторая коробка немногим лучше. А третья вообще никуда не годится. Похоже, эти книги принадлежали злостному курильщику — все побуревшие и пропахшие табачным дымом.

Придется сказать Эрику, что на деньги за эту партию он может не рассчитывать.

Когда я открываю четвертую коробку, появляются первые обеденные покупатели.

На первый взгляд все та же унылая картина. Но меж истерзанными брошюрами виднеется корешок переплета из красной кожи. Извлекаю фолиант — и лик мой озаряет торжествующая улыбка: Библия короля Якова. И хотя состояние ужасное, выглядит она достаточно старой, чтобы представлять определенную ценность.

Я осторожно открываю книгу и нахожу на пожелтевшей странице год издания: МDCLXXXIII. Мне требуется несколько секунд, чтобы перевести цифры в арабские: 1683. Только присутствие покупателей удерживает меня от радостного улюлюканья с пляской. Даже в столь плачевном состоянии издание наверняка стоит несколько сот фунтов. Вполне достаточно, чтобы покрыть расходы на новые шины.

— Простите, — раздается вдруг чей-то голос. — У вас есть книги про Джека Ричера?

Я перевожу взгляд с заветной находки на облаченного в костюм мужчину перед прилавком.

— Да, конечно. Почти все.

Я прячу Библию под прилавок и веду покупателя в глубь магазина, где под опусы Ли Чайлда отведено целых три полки. Мужчину подобная коллекция приводит в восторг, и я оставляю его копаться в ней в свое удовольствие.

На протяжении двух следующих часов я буквально сбиваюсь с ног, бегая между кассой и кладовой. Зато, когда наплыв покупателей спадает, выручка исчисляется трехзначным числом. В такие дни я обожаю свою работу. Вот только они прискорбно редки.

Наконец, магазин пустеет, и я позволяю себе пакетик чипсов и шоколадку.

Утолив голод, снова звоню Карлу. Все тот же автоответчик, но мне уже надоело оставлять сообщения.

Я возвращаюсь к последней коробке, однако не могу думать ни о чем, кроме Карла. Прошло уже больше двадцати часов, и я начинаю беспокоиться всерьез.

Что ж, придется звонить в его контору.

Лабиринт автоматизированной телефонной сети наконец-то выводит меня на нужный номер, и, к моему облегчению, в трубке раздается знакомый голос:

— Добрый день, архитектурно-планировочный отдел.

— Тоби?

— Да, это я.

— Привет, Тоби, это Бет, вторая половинка Карла.

Мы не то чтобы дружим, но несколько раз проводили время вчетвером, с Карлом, Тоби и его девушкой, Донной.

— Привет, Бет. Как дела?

— Спасибо, хорошо. Карла там нет поблизости? Я пытаюсь дозвониться ему на мобильник со вчерашнего дня, но он не отвечает.

— Э-э… Нет, он отошел.

Мне не нужен полиграф, чтобы распознать его ложь.

— Тоби! Где Карл?

Тоби мнется, явно подыскивая безопасный для Карла ответ.

— А он… Он на этой неделе не работает.

— Тоби, где он? — рявкаю я. — Слушай, я уже готова подать заявление о его исчезновении, так что, если не расколешься, готовься к визиту полиции!

На несколько секунд в трубке воцаряется тишина, затем раздается тяжелый вздох.

— Он позвонил вчера утром и попросил отпуск до конца недели, по семейным обстоятельствам. Сказал, у него умер родственник.

Голова у меня идет кругом, и я с трудом беру себя в руки. Почему мой жених лжет мне и своим коллегам?

— А еще что-нибудь он сказал?

— Нет, извини.

— Понятно. Могу я задать тебе один вопрос?

— Хм, конечно.

— Карл тебе что-нибудь говорил в понедельник, в пивной?

— Что-что? В понедельник? — Тоби явно сбит с толку.

— В понедельник вечером он сказал мне, что ты позвонил ему и предложил встретиться в пабе.

— Ах, ну да, точно.

— Тоби. Не ври мне. Ты встречался с Карлом в понедельник?

— Нет, — в конце концов признается он.

Так, похоже, события принимают скверный оборот.

— Тоби, честное слово, я очень беспокоюсь. Получается, он обманывал нас обоих, но, может, тому есть причины. Я должна это выяснить.

— Конечно. Помогу, чем смогу.

— У него на работе все нормально? Может, какие-то неприятности?

— По крайней мере, мне об этом неизвестно. Он занимался весьма непростой заявкой на крупную коммерческую застройку, но ее еще в прошлую пятницу передали в комитет по планированию.

— И что произошло?

— Вопреки рекомендации Карла, комитет единогласно отклонил заявку.

— И как он это воспринял?

— Знаешь, когда в понедельник Карл пришел на работу и узнал об отказе, он рассвирепел. Само собой, комитет по планированию не всегда прислушивается к нашим рекомендациям, но Карл, похоже, воспринял отказ близко к сердцу. Думаю, особенно его разозлило то, что проект вообще направили в комитет.

— А он не мог как-то оспорить этот отказ?

— Нет. Досадно, конечно же, но это всего лишь часть нашей работы. После нескольких подобных случаев уже привыкаешь не обращать на них внимания.

— Но Карл, похоже, на этот раз не смог смириться?

— Именно.

— Спасибо, Тоби. Может, что-нибудь еще? Даже самое незначительное?

— Прости, Бет. Я бы и рад рассказать тебе больше, но Карл всегда скрытничает, даже насчет рабочих проектов.

— Поняла. Еще раз спасибо за помощь. Обещаешь дать мне знать, если что-то от него услышишь?

— Конечно. Ладно, Бет, мне, э-э… пора на встречу.

Тоби мгновенно отключается с явным облегчением.

Я приваливаюсь к прилавку и пытаюсь осмыслить откровения коллеги Карла. Похоже, в жизни моего жениха происходит нечто тщательно от меня скрываемое.

В голове моей проносятся различные варианты объяснений, однако все они представляются лишь избитыми сюжетами моих ужасных романов. Все, кроме одного.

Вдруг Карл не выдержал стресса и впал в депрессию после провала последнего проекта? Вдруг у него произошел срыв, и он решил от всех отгородиться?

За все время своих отношений с Карлом я видела его только в двух состояниях. Его обычное настроение — веселая беззаботность и безмерный энтузиазм. Если же ему случится загрустить, то он сама мрачность и замкнутость.

К счастью, хорошее настроение оставляет его редко, но что, если фиаско на работе стало последней каплей?

Теперь мне уже тревожно. И возвращается нехорошее чувство, которое не посещало меня много лет.

Один раз мужчина уже ушел из моей жизни не попрощавшись. Был, был, а потом раз — и его не стало. К такому не подготовишься. И уж тем более не привыкнешь. Только что этот человек был центром твоей вселенной, а в следующий миг он вдруг исчезает, и на его месте разверзается путающая пустота.

Остается только молиться, что Карл не отколол какую-нибудь глупость.

6

Я целый час в оцепенении смотрю в никуда, прокручивая в голове наихудшие сценарии. Все шесть новых попыток дозвониться до Карла заканчиваются приветствием его чертова автоответчика.

Я в полной растерянности. Заявить в полицию о пропаже Карла? Или для начала позвонить его родителям? Или вообще ничего не предпринимать, надеясь, что он все-таки объявится?

Мне ненавистно такое состояние. И Карл, по чьей милости я страдаю, тоже.

Наконец, решаю обратиться в полицию, если не получу от него вестей до завтрашнего утра. Меня и без того гложет чувство вины, что констебль Кейн из-за меня даром теряет время, так что лучше воздержаться от еще одного, потенциально бесполезного визита полиции.

Чтобы переключиться на что-нибудь позитивное, я лезу под прилавок за Библией короля Якова, но весь позитив улетучивается при виде груды утренней почты.

Неохотно достаю конверты и швыряю их на прилавок.

Сначала вскрываю коричневые — в таких ничего хорошего не бывает, так что лучше начать с них.

В первом циркуляр местного совета о новых правилах парковки в центре. Очень интересно.

Во втором — напоминание подать налоговый отчет. Уже.

На двух следующих даже не указано названия магазина, очередная реклама. Сразу в мусор.

Большой пурпурный конверт с логотипом поставщика, у которого я ничего не покупаю уже много лет. Туда же.

Наконец, последнее письмо — простой белый конверт без марки и штемпеля. Видимо, кто-то принес сам. На лицевой стороне большими печатными буквами написано мое имя. Что ж, если это реклама, заинтересовать меня у них получилось.

Я разрываю конверт и извлекаю содержимое. И впадаю в ступор.

Это три фотографии, скрепленные канцелярской скрепкой. Изображение на верхней зернистое, как будто снимали с компьютерного экрана. Несмотря на скверное освещение, я вполне различаю два тела — мужское и женское, оба обнаженные. Женщина лежит на спине, отвернувшись от камеры и широко раскинув ноги. Мужчина растянулся на животе, уткнувшись лицом меж бедер партнерши.

Мне даже несколько неловко разглядывать столь интимную сцену.

Я снимаю скрепку и кладу фотографию на прилавок изображением вниз.

Качество второго снимка также оставляет желать лучшего. Пара, очевидно, та же, только в другой позе. Женщина стоит на четвереньках, лица ее опять не видно. Голова мужчины в кадр и вовсе не попала, его торс обрезан по плечи. Он пристроился сзади женщины на коленях, держась за ее бедра, и явно уже вошел в нее.

Меня заливает краска. Я, разумеется, не ханжа, но подсовывать мне порнографию — это уже слишком. Второй снимок присоединяется к первому, также изображением вниз.

Третья фотография оставлена напоследок не случайно. На этот раз лица пары попали в объектив, о существовании которого любовники наверняка не догадывались.

Мужчина лежит на спине, а женщина сидит на нем верхом. Его руки обхватывают ее груди.

«Ах ты, подлая мразь!»

Я таращусь на лицо Карла на фотографии. Он определенно получает удовольствие, уж точно больше своей партнерши, Дакоты, вид у которой откровенно скучающий.

Словно цунами, меня накрывает осознание. Она приходила ко мне в понедельник позабавиться. Название книги, «Неприкрытая ложь», и имя Карла. Его реакция на упомянутое мною имя Дакоты вечером.

Боже, как же я сразу не догадалась-то?

Наверняка это она и подсунула фотографии, прекрасно понимая, что они означают конец моих отношений с Карлом. И когда я сойду со сцены, она заполучит его безраздельно.

«Тупая скотина».

Пожалуй, следовало бы ожидать несколько иной реакции на фотографическое свидетельство измены собственного жениха, но меня разбирает смех.

Могу объяснить свое безотчетное веселье только полнейшим облегчением. Внезапно все становится совершенно ясно.

Карл вовсе не стоит где-то на краю обрыва, готовясь свести счеты с жизнью. Скорее всего, укрылся в какой-нибудь дешевой гостинице да шпилит свою равным образом дешевую подружку.

Облегчение, однако, длится недолго.

Парня номер четыре, Энди, я застукала со своей лучшей подругой на заднем сиденье ее машины. До сих пор помню их потрясение при виде меня. Я, наверное, наблюдала за ними с минуту, а то и две. И вправду ненормально, что я терзала себя созерцанием того, как мой парень исступленно жарит мою лучшую подругу. Наверное, просто не хотела верить собственным глазам.

Ну и, конечно же, парень номер два, Дэнни. Когда я застала его с куратором, обошлось без истерик. Я лишь молча покачала головой, развернулась и вышла, закрыв за собой дверь.

В общем, после поимки двух своих бывших на месте преступления фотографии уже не столь впечатляют.

Я ошарашена не столько самим фактом измены, сколько осознанием собственной тупости. Как я могла доверять этим козлам? Я испытываю не гнев, а скорее разочарование. Во взрослой жизни все мужчины меня обманывали. Пусть по разным причинам, но итог всегда одинаков: сокрушительное разочарование.

Я-то надеялась, что Карл окажется другим, но, похоже, он всадил последний гвоздь в гроб, во всех смыслах.

На хрен Карла. На хрен их всех. Больше никаких мужиков.

Теперь меня снедает лишь одно желание: вычеркнуть Карла Паттерсона из своей жизни.

До закрытия еще час, но я сейчас не в состоянии обслуживать покупателей. И потому запираю дверь, надеваю пальто и отправляюсь домой.

По пути на Элмор-роуд меня останавливают две женщины, обеспокоенные моей нетвердой походкой, растерянным и заплаканным видом. Я объясняю, что «это все из-за мужчины», и иду себе дальше.

Возможно, они подумали, что я убита горем, но я плачу от злости.

Дома я направляюсь прямиком в спальню и распахиваю шкаф. Вся одежда Карла бесцеремонно сваливается на кровать. Содержимое ящиков туда же. Полностью очистив шкафы от карловских пожитков, я распихиваю получившуюся кучу по черным мусорным мешкам, которые по заполнении завязываю и бросаю вниз по лестнице.

Моя решимость избавиться от малейшего следа этого человека в своей жизни такова, что менее чем через час я выставляю в прихожую последний черный мешок. Процедура зачистки служит своего рода катарсической терапией, и гнев мой несколько ослабевает. Впрочем, меня по-прежнему гложет горечь разочарования и сознание собственной тупости.

Когда я окидываю горделивым взглядом плоды своих трудов, раздается дверной звонок.

Перед дверью стоит худющий парнишка в синей спецовке.

— Привет, красавица, — оскаливается он. — Я — Люк из мобильного шиномонтажа.

Я демонстративно смотрю на часы и отчеканиваю:

— Вы опоздали на десять минут. И не «красавица», а мисс Бакстер.

Паренек краснеет и, не зная, как реагировать, робко улыбается.

— Прошу прощения. Мисс Бакстер.

Люк вертит в руках набор ключей, избегая меня взглядом. Я прикрываю глаза и делаю глубокий вздох.

— Да нет, это вы извините меня, Люк. Просто тяжелый день. Не обращайте внимания.

Ангельское личико механика чуть проясняется, и я протягиваю ему ключи от «фиата».

— Машина дальше по улице. Броская такая, желтая. Может, чашку чая или кофе?

— Не, спасибо, красавица.

Лицо его тут же искажается ужасом.

— Простите… мисс… мисс, э-э… Бейкер.

— Бакстер.

— Боже, Бакстер, да. Простите.

Я хихикаю, и он с явным облегчением удаляется.

Пока Люк трудится, я складываю в мешки барахло Карла на кухне и в гостиной. Данный процесс подразумевает и извлечение приставки ХЬох из-под телевизора.

Операция по выдергиванию на ощупь кабелей занимает минут пять, после чего приставка и десяток дисков с играми перекочевывают на гору мешков в прихожей. Вообще говоря, эта игрушка должна была послужить мне предостережением. Мужчина, готовый большую часть выходных проводить за отстрелом инопланетян в воображаемом мире, никогда не достигнет нужного мне уровня эмоциональной зрелости.

Когда последняя вещь Карла упакована в мешок, снова раздается звонок.

— Все готово, мисс Бакстер.

Механик возвращает мне ключи и просит расписаться в квитанции. Я черкаю свою фамилию на бланке, испещренном масляными пятнами, и возвращаю бумажку.

— Спасибо, Люк.

Паренек разворачивается к двери.

— Люк, вы играете в видеоигры?

Его лицо, объяснимо озадаченное, снова обращено ко мне.

— Э-э… Ну да.

Я беру мешок с приставкой и дисками и ставлю его на пол перед Люком.

— Здесь XBox и штук десять дисков. Считайте это щедрыми чаевыми.

— Что? Правда?

С некоторой опаской механик заглядывает в мешок, и глаза его округляются.

— Ага. Это все ваше. Приятного вечера, Люк.

Улыбнувшись на прощание, я закрываю за ним дверь.

«Да пошел ты, Карл!»

Я возвращаюсь на кухню и щедрой рукой наливаю себе вина. Усаживаюсь за стол, потягиваю мерло и начинаю раздумывать, как буду жить дальше. Увы, горизонт будущего омрачает множество обстоятельств.

Я хватаю смартфон и принимаюсь набивать сообщение Карлу:

«Я видела твои фотографии с Дакотой. Между нами все кончено. Твои вещи в мешках в прихожей. Забирай до выходных, или выкину на помойку».

Второй бокал вина знаменуется еще одной эсэмэской Карлу:

«И даже не думай доставать меня. Иначе твой босс узнает, как ты провел эту неделю».

Бокал пустеет на удивление быстро, настает черед третьего. Что ж, тогда, пожалуй, последнее послание:

«И, чтоб ты знал, я почти всегда имитировала».

Думаю, парочка угроз и гнусная попытка заставить его усомниться в своих сексуальных способностях — самое меньшее, чего заслуживает Карл. Завтра, при трезвом свете дня, я наверняка пожалею об отправленных эсэмэсках, но пока упиваюсь самодовольством.

Прихватив вторую бутылочку мерло, направляюсь в гостиную. Напиваться в одиночку — затея в любом случае плохая. А уж после пережитого мною дня и вовсе ужасная.

Плевать.

Включаю телевизор и щелкаю по музыкальным каналам. Выбор мой, пожалуй, не самый мудрый, но я останавливаюсь на канале любовных песен и с бокалом вина в руке растягиваюсь на диване.

Гнева, за которым можно было бы спрятаться, во мне уже не осталось, и реальность несостоявшихся отношений обрушивается на меня всей тяжестью. Свадьба, с датой которой я так и не определилась, теперь уже никогда не состоится. Не будет никаких мистера и миссис Паттерсон, равно как идеальной маленькой семьи, что я рисовала в своем воображении. И это-то уязвляет более всего. Обман и измену я как-нибудь переживу, но вот многочисленные последствия ранят куда больнее.

Четыре года жизни коту под хвост. Мои биологические часы продолжают безжалостно тикать, а счетчик отношений обнулился.

Вот и все. Мой последний шанс на материнство украден дешевой шлюхой.

«Сука!»

Меня накрывает рой мыслей о них. Что они сейчас делают? Смеются надо мной? Понимают ли, чего меня лишили?

Гнев снова возвращается, а с ним и слезы.

«Ну и где же мой Эдвард Рочестер, где мой Фицуильям Дарси?»

Это несправедливо! Не быть мне женой, матерью — да и писательницей, коли на то пошло. Никогда не стать мне тем, кем я мечтала. Какой толк от этих мечтаний? С тем же успехом могла бы лелеять детские фантазии о прекрасных принцах, единорогах и котах в шляпах.

Комната начинает вращаться. Я ставлю бокал на пол, закрываю глаза и сворачиваюсь клубком.

«Вот и все. Теперь, девочка, ты осталась одна».

Да на самом деле я всегда была одна. И, боюсь, это навсегда.

7

Уж не знаю как, но ночью мне удалось перебраться из гостиной в спальню. Просыпаюсь я с характерным похмельем, какое бывает только после красного вина.

Сквозь желе в голове одно за другим пробиваются воспоминания о вчерашнем дне, во главе с изменой жениха.

Когда брак заканчивается разводом, становишься разведенкой. До этого уровня я не дошла, так что затрудняюсь определить, кем же я стала. Возможно, просто бывшей невестой. Но это семантика. Сегодня я проснулась одинокой женщиной, все остальное детали.

Затуманенными глазами просматриваю смартфон на предмет ответа Карла на мои экспрессивные эсэмэски. Он проявляет завидное постоянство — ни гугу. А не все ли теперь равно?

После продолжительного душа одеваюсь и бреду на кухню. Здесь тихо и чисто, и в обозримом будущем так и будет. Голода я не ощущаю, однако заставляю себя съесть два тоста с маслом и выпить чашку зеленого чая. Две пустые бутылки молчаливо напоминают о том, почему у меня так раскалывается голова.

Стоило ли напиваться вчера и бередить раны? Может, и нет, однако час пьяных рыданий, на удивление, принес облегчение. Мне по-прежнему больно за зря потраченные годы, и вера в мужчин упала до исторического минимума, но я не позволю Карлу Паттерсону раздавить меня. Пускай Дакота его забирает со всеми его перепадами настроения, неряшливостью и преждевременной эякуляцией.

Я церемонно опускаю винные бутылки в ведро, как символ своих отношений. Пара таблеток аспирина, глубокий вздох — и, пожалуй, я готова встретить первый день в качестве новоиспеченной холостячки. Надеюсь, по дороге на работу головная боль и жалость к себе хоть немного ослабнут.

Погода за порогом в точности повторяет вчерашнюю, и холодный ветер приветствует меня леденящими объятьями. Я спешу к своей машине и плюхаюсь на водительское сиденье, с радостью захлопывая за собой дверцу.

Перед тем как тронуться, у меня мелькает мысль проверить шины. Ну к черту, на улице слишком холодно, к тому же все так или иначе выяснится в первые двадцать метров.

Я делаю глубокий вдох и трогаюсь. Никакого тебе скрежета, машина слушается руля как миленькая. Облегченно выдыхаю.

Поток машин этим утром немного плотнее обычного, и дорога до магазина занимает почти двадцать минут. Я паркуюсь на своем месте, захожу с черного входа в магазин и повторяю вчерашнюю рутину: чайник, отопление, передняя дверь.

Едва лишь я устраиваюсь за прилавком с чашкой чая, как на пороге объявляется первый покупатель. Я только рада этому. Сегодня мне нужно занять себя работой, отвлечься.

— Доброе утро, девушка, — здоровается посетитель, вытирая ноги о коврик. Большинство подобной процедурой себя не утруждают.

— Доброе утро.

Вошедший оглядывается. Судя по редеющим седым волосам и морщинам, ему уже за семьдесят. Элегантное одеяние лишь подтверждает мою оценку. Темно-синий костюм в тонкую полоску под коричневым пальто из верблюжьей шерсти — давненько ко мне в таком виде не наведывались. Аромат от него исходит тоже подчеркнуто консервативный. Магазин наполняется крепким запахом мускуса и кожи.

— Похоже, я у вас первый посетитель. — Произношение у него четкое, чисто английское.

— Да, именно так.

— Превосходно.

Он уверенно движется через зал с вытянутой рукой и перед самым прилавком улыбается:

— Мисс Бакстер, я полагаю?

Я молча пожимаю ему руку.

— Дэвид Стерлинг.

Пытаюсь сообразить, знакомы ли мы. Посетитель замечает мою озадаченность.

— Прежде мы не встречались, мисс Бакстер.

— Я и удивилась. Так чем могу помочь, мистер Стерлинг?

— Вот, в этом-то и вопрос.

Он подается вперед и кладет одну руку на прилавок. Из-за потолочных светильников на его морщинистом лице проявляются тени, и только тогда я замечаю тонкий серповидный шрам, тянущийся от уголка рта до правого уха. Из-за этого рубца вкупе с выступающим горбатым носом на лицо старика просто невозможно не вытаращиться.

— Авария на мотоцикле по молодости, — небрежно бросает он.

Это объясняет шрам, но вот клювообразный носище, несомненно, уже родовое проклятье.

— Ой… э-э, простите, — мямлю я.

— Да не переживайте. Я уже давно привык, что незнакомцы сначала видят шрам, и только потом человека.

Я нервно улыбаюсь, под буравящим взглядом холодных серых глаз Стерлинга мне становится неловко.

— Как идет бизнес, мисс Бакстер? Полагаю, нелегко вам приходится, с нынешней-то модой покупать книги через интернет?

Он отворачивается и пару секунд обозревает стеллажи.

Тут у меня в голове что-то щелкает, и словно нить накала вспыхивает раздражение. Довольно с меня терпеть унижения от мужчин!

— Так чего вы хотите, мистер Стерлинг? Что-то продаете? В таком случае: меня это не интересует.

Старик мгновенно оборачивается ко мне.

— Мне нравится, когда сразу переходят к делу. Отвечая на ваш вопрос: нет, я ничего не продаю.

Он снова принимается меня гипнотизировать, однако от дальнейших комментариев воздерживается.

— Тогда что вам нужно?

— Не столько «что», мисс Бакстер, сколько «кто».

— Простите?

— Я кое-кого ищу. Вашего заблудшего жениха.

— Он больше мне не жених, — взрываюсь я. — Теперь он вообще мне никто!

— Так-так. Должно быть, это совсем недавние события. Искренне надеюсь, что мои фотографии не послужили катализатором.

Внутренне я вся съеживаюсь, и при виде заговорщицкой улыбочки Стерлинга смелости моей как не бывало. Что ж, по крайней мере, личность фотографа-вуайериста мне теперь известна.

— Так это вы…

— Сожалею, мисс Бакстер, что вам пришлось увидеть эти снимки, — перебивает меня старик. — Я заключил с вашим женихом сделку. Но он уклонился от выполнения своих обязательств, и я вынужден был пойти на обострение, чтобы малость его встряхнуть. Похоже, я перестарался, поскольку он залег на дно.

Во что, черт побери, мой бывший женишок вляпался? И зачем этому старику понадобились откровенные снимки Карла и его потаскухи? Точнее, зачем он послал их мне?

— К сожалению, ничем не могу вам помочь. На мои звонки и сообщения Карл не отвечает, и, по словам его коллеги, на работе он взял отпуск. Понятия не имею, где он.

— Ах, вот же ведь досада какая.

Он надувает щеки и смотрит на свои часы, определенно дорогущие.

— Боюсь, в таком случае выплачивать долг придется вам, мисс Бакстер. Увы.

— Что-что, какой еще долг? — взвиваюсь я. — Не знаю, что вам Карл должен, но это его проблема, а не моя!

С этими словами я выхожу из-за прилавка и решительно направляюсь к двери. Стерлинг стоит неподвижно, лишь глаза его следят за моим перемещением. Я распахиваю дверь.

— Прошу вас покинуть мой магазин. Немедленно.

— Закройте дверь, мисс Бакстер.

— Если вы сейчас же не уйдете, я вызову полицию!

Старик делает несколько широких шагов в моем направлении, и на какое-то мгновение мне даже кажется, что он уходит.

Ничего подобного.

Стерлинг хватается за край двери и, вырвав ее у меня, с грохотом захлопывает.

— Вызов полиции может обернуться очень плохой идеей, — объявляет он, и тон его сменяется на агрессивный. — Порезанные шины заменить можно. А вот порезанное лицо — не так-то просто, по себе знаю. — Старик снова ухмыляется, дожидаясь моей реакции.

— Так это… Это вы изрезали мне шины? — блею я.

— Не глупите. Я не опускаюсь до мелкого вандализма. Зато среди моих знакомых водятся определенные темные личности, готовые выполнить любые мои распоряжения.

Стерлинг прислоняется к двери, достает из кармана пальто какую-то бумагу и протягивает мне.

— Разумеется, человек в моем положении обязан обеспечить полнейшую законность. Этот документ скрепляет мое соглашение с мистером Паттерсоном. Взгляните.

Я осторожно разворачиваю листок и начинаю изучать текст, однако взгляд мой машинально соскальзывает к двум подписям внизу — Карла и моей.

— Избавлю вас от утомительного чтения, мисс Бакстер. Вы держите в руках копию договора, назначающего для мистера Паттерсона предельный срок погашения долга. И срок этот, увы, уже вышел.

— Я не подписывала этого, — фыркаю я.

— Но это ваша подпись, не так ли?

Снова смотрю на бумагу. Росчерк определенно идентичен моему, однако я совершенно уверена, что не ставила его здесь.

Я открываю было рот, чтобы повторить сказанное, но Стерлинг вырывает у меня из рук документ.

— Это юридически обязательный договор, мисс Бакстер. Его передали мистеру Паттерсону, и он вернул документ с двумя подписями. Если вы утверждаете, будто ваша поддельная, то все вопросы к мистеру Паттерсону. А для меня нет никакой разницы.

— Бред какой-то. Я даже не знаю, сколько он вам должен и за что!

— «За что» не имеет значения. А «сколько» — это двадцать тысяч.

Я отшатываюсь и, чтобы удержаться на ногах, прислоняюсь к книжному стеллажу.

— Я… У меня нет таких денег!

— Ну конечно, есть, — бодро отзывается старик. — Вы владеете недвижимостью на Элмор-роуд и содержите этот вот магазин. Думаю, найдете деньги, если серьезно возьметесь за дело.

Он делает шаг в мою сторону. Мне хочется удрать, вот только ноги не слушаются.

— Семь дней для вас и мистера Паттерсона на сбор средств, мисс Бакстер. Возможно, данный срок поможет вам сосредоточиться на его поисках.

Какое-то время Стерлинг смотрит на меня оценивающим взглядом, затем распахивает дверь.

— Я вернусь в следующий четверг. Уж не подведите. Ничем хорошим это для вас не кончится.

И выходит на улицу, аккуратно закрыв за собой дверь.

Тут силы окончательно покидают меня, и я съезжаю по стеллажу на пол, задыхаясь и едва ли что соображая.

Минут десять так и сижу, пытаясь свести воедино то немногое, что мне известно. Ясно, что Карл влез в долги, хотя сложно представить, как ему удалось набрать целых двадцать тысяч. И по некой необъяснимой причине он еще и решил, будто сейчас самое время завести любовницу. Не связаны ли два этих обстоятельства? Может, он взял взаймы, чтобы обустроить уютное гнездышко со своей Дакотой?

Но почему он затаился? И, самое главное, как, черт побери, моя подпись оказалась на договоре?

Боже. Что мне делать?

Однако страх медленно рассеивается, и во мне вновь нарастает гнев. Даже если бы у меня и имелись средства погасить долг Карла — что, конечно же, относится к жанру фантастики, — то какого черта я должна это делать?

Кое-как поднимаюсь на ноги и бреду в комнату для персонала, где дрожащими руками достаю из сумочки смартфон и набираю номер Карла. Опять автоответчик.

— Слушай, ты, кусок дерьма, ко мне только что заходил Дэвид Стерлинг, и он очень недоволен. Если немедленно не перезвонишь мне, я обращусь в полицию, чтобы они занялись его угрозами!

Нужно каким-то образом успокоиться и сосредоточиться. Я ставлю чайник, чтобы заварить ромашковый чай. Ясная голова мне тоже понадобится, чтобы все обдумать и спланировать.

Семь дней.

Исходя из того, что Стерлинг денег от меня не получит, к чему это может привести? Как-никак, здесь не Дикий Запад. У нас существуют законы и наказание для тех, кто их нарушает. Стерлинг не имеет права угрожать людям и портить их собственность, так ведь?

На моей стороне закон.

А на его — подписанное обязательство.

Внезапно я вспоминаю, как разозлило Карла мое обращение в полицию из-за порезанных шин. Да ведь он наверняка понял, что к этому причастен Стерлинг! Неудивительно, что ему не хотелось впутывать полицию. И теперь я только рада, что не послушалась Карла.

Вот и Стерлинга не надо было слушать. Да я даже не знаю, кто он такой! Разве не так? Моя неосведомленность, несомненно, только играет старику на руку.

Я бросаюсь в торговый зал и включаю компьютер. Загоняю в поисковик имя недавнего визитера и, немного покопавшись, нахожу несколько результатов на сайте местной газеты. Четыре статьи, все как одна повествующие о благотворительных пожертвованиях, сделанных компанией Дэвида Стерлинга под названием «Гилдейл девелопментс». Три заметки сопровождаются фотографиями, на которых старик в окружении волонтеров того или иного благотворительного общества гордо держит гигантский чек. Причем суммы на этих чеках весьма значительные.

Бессмыслица какая-то.

Улыбающийся мужчина на фотографиях — само воплощение щедрого и, очевидно, успешного бизнесмена. Лицо то же самое, вот только этим утром мне угрожал отнюдь не безобидный пенсионер-филантроп.

Я нахожу сайт «Гилдейл девелопментс» и страничку председателя правления, Дэвида Стерлинга.

Судя по тому, что там написано, я должна была заметить нимб над головой старика. Обосновавшись в здешних краях около сорока лет назад, он создал «Гилдейл» буквально на пустом месте. С тех пор компания построила сотни домов и теперь владеет солидным портфелем доходной недвижимости. Помимо успешного бизнеса, Стерлинг пользуется весомой общественной репутацией, подкрепленной уймой почетных наград от различных благотворительных организаций.

Станет ли кто-либо рисковать очевидным богатством и безукоризненной репутацией ради долга, который можно взыскать через суд? Стерлинг слишком многое ставит под удар, и потому всерьез воспринимать его угрозы уже не получается. Если я пожалуюсь в полицию, его имени навредит одна лишь огласка.

Что же мне делать? Уличить его в блефе или же обратиться в полицию? Нужно как следует обдумать линию поведения.

За мыслями, как же поступить с Дэвидом Стерлингом, я собираюсь с духом и уже готова заняться своими обычными делами.

Едва лишь я подхожу к двери, как звонит телефон.

Это Карл.

8

Я хватаю телефон — это Карл. Со всем своим накопившимся гневом после стольких проигнорированных звонков и сообщений я толком даже и не знаю, что сейчас буду ему говорить.

И потому просто разражаюсь потоком брани:

— Ты, мразь! Жалкий кусок дерьма! Лжец! Ты, ты…

Мое вдохновение внезапно иссякает.

— Прости, Бет, — голос Карла звучит спокойно, хотя и подавленно.

Мне требуется пара мгновений, чтобы взять себя в руки.

— Даже не знаю, с чего начать, потому у тебя тридцать секунд на объяснения, что за фигня происходит. Только правду, Карл! Никаких недомолвок!

— Бет, я по уши в дерьме.

— Да что ты говоришь! — взвизгиваю я. — Это я и сама сообразила. Вот только шины изрезали мне и порнографию подсунули с почтой тоже мне. Где ты, черт побери?

Какое-то время он молчит, я только и слышу, что его тяжелые вздохи.

— Слушай, Карл, мое терпение на исходе. Говори, что за чертовщина тут творится. Немедленно!

— Хорошо-хорошо.

На другом конце снова воцаряется тишина, и до меня доносится звук закрываемой двери.

— Ты одна? — спрашивает он.

— Одна. Давай, выкладывай!

— Полагаю, пытаться подсластить все это смысла нет, но, будь так добра, не ори, пока я не закончу. Ладно?

— Договорились.

И Карл с некоторым исступлением приступает к рассказу:

— Все началось восемнадцать месяцев назад. Я… Хм, у меня возникли некоторые проблемы с тотализатором. Процесс вышел из-под контроля, и не успел я опомниться, как мой долг букмекеру вырос до пяти штук. И он возьми и продай его бандитам-ростовщикам. А у тех сумма за месяц подскочила до восьми. Проценты стремительно накапливались, и я не успевал выплачивать.

— Боже мой, Карл! Ну почему ты не рассказал мне об этом?

— Не знаю. Наверное, стыдно было. В общем, я познакомился в пабе с одним парнем, и он намекнул, что выход из ситуации найти можно. И представил меня Дэвиду Стерлингу.

— А с какой стати Стерлингу тебя вызволять?

— У него строительная компания.

— Это я знаю. Ну так и что?

— Он пообещал полностью погасить мой долг, если я помогу протащить его заявку на строительство.

— Что? Так ты получил взятку?

— Он сказал, мол, это поощрительная премия, а не взятка. Да и все равно никаких подводных камней в заявке не оказалось, и мне даже особо стараться не пришлось, чтобы протолкнуть ее.

— Если ты ему помог, что ж он тогда набросился на меня?

Снова молчание. Я начинаю подозревать, что пока мы лишь слегка копнули пласт правонарушений Карла.

— Через несколько дней после утверждения заявки Стерлинг с компаньонами пригласили меня отметить это дело. Поехали в дорогой ресторан, потом в казино. Стерлинг дал мне тысячу на игру, и я просадил ее за пару часов, а потом мы каким-то образом оказались в гостиничном номере.

— Так. Продолжай.

— Вот тогда дела и приняли скверный оборот, — вздыхает Карл. — Там-то эти фотографии и сделали.

Его стыд прямо-таки сочится из динамика моего смартфона.

— Фотографии тебя и твоей новой подружки? — клокочу я.

— Она не моя подружка, Бет. Она эскортница.

У меня к горлу подступает тошнота.

— Ты платил ей за секс?

— Я понимаю, что меня это нисколько не оправдывает, но я был пьян. И я ничего ей не платил. Это все Стерлинг. Ему нужны были снимки, чтобы на меня давить.

— А, так это совсем другое дело! — снова взрываюсь я. — Раз ты не платил, тогда все более-менее пристойно!

— Бет. Пожалуйста.

Мне требуются определенные усилия, чтобы несколько успокоиться.

— Месяцев десять Стерлинг не давал о себе знать. А потом неожиданно позвонил и сказал, что мне нужно заняться еще одной заявкой.

— И что же он предложил на этот раз? Целый вагон шлют?

— Нет. Десять тысяч.

— Какой же ты идиот! И ты согласился, да?

— Заявка была такой простой, мне практически ничего не пришлось делать. Деньги сами падали мне в руки, и мне трудно было отказаться от такой кучи…

— О нет, Карл! — перебиваю я его. — Пожалуйста, только не говори, что ты потратил их на то, что я думаю!

— Прости, Бет. Не было никакого лотерейного билета.

— Да где же были твои мозги? Ну какой мужик покупает обручальное кольцо своей невесте на взятку?

— Я всего лишь хотел тебя порадовать…

— Порадовать? И затащил меня в свою аферу? О, тогда неудивительно, что ты не хотел, чтобы я обращалась в полицию. Ведь я ношу обручальное кольцо и разъезжаю по городу на новой машине — и то, и другое куплено на твои грязные деньги!

— Знаю, прости, — шепчет он.

Я в очередной раз делаю глубокий вздох.

— Так почему сейчас он трясет с тебя двадцать штук?

— Я согласился на взятку крупнее.

— Что? Зачем?

— Ты же знаешь, как я всегда хотел завести собственное дело…

— Конечно. Ты пытался несколько раз, Карл, но ничего не вышло.

— Спасибо, что напомнила, — огрызается он. — Но на этот раз все было по-другому. Я задумал учредить собственную проектную консалтинговую компанию, и, поверь, у меня бы все получилось. Но для начала мне требовалось сорок штук. И еще я надеялся, что, когда уйду из отдела, Стерлинг сочтет меня бесполезным и оставит в покое.

— Погоди-ка. Если он дал тебе двадцать тысяч, а тебе нужно было сорок, где же ты думал раздобыть остальные?

Однако я уже догадываюсь, каким будет ответ.

— У меня был верняк на скачках. Я и поставил все двадцать штук на победу этой лошади. Ей не хватило совсем чуть-чуть.

— Господи боже! Какой же ты кретин!

И снова молчание. Я не курю уже много лет, но сейчас почему-то очень хочется затянуться.

— Ладно, Карл, черт с ней, с твоей тупостью. Ты так и не объяснил, почему меня преследует Стерлинг и как моя подпись оказалась на договоре, который я и в глаза не видела.

— Его последнюю заявку на строительство в конце концов передали в комитет. Уже одно это было плохо, а на прошлой неделе ее и вовсе отклонили. Я предупредил Стерлинга, что хочу уволиться, потому что сыт по горло. Думал, на этом все и закончится.

— Ясное дело, ты не угадал.

— Ага, он прямо с катушек слетел. Назначил мне срок до девяти утра вторника, чтобы я вернул деньги, в противном случае грозил втянуть и тебя. Хотя предоставил и другую возможность. Нужно было протащить еще одну его заявку. Вот только она оказалась очень сложной, точно мне не по зубам. Оставалось только валить.

Так, картина проясняется.

— Значит, появление Дакоты было предупреждением? И когда ты к нему не прислушался, они изрезали мне шины?

— Да. В понедельник вечером я отправился к нему, чтоб попытаться уговорить, но только зря потратил время.

— В понедельник вечером? Это когда ты якобы встречался в пабе с Тоби?

— Да. Прости.

— А когда ты смылся, Стерлинг отправил мне фотографии?

— Именно.

— А моя подпись?

— Я, хм, скопировал ее с твоего договора на мобильник. Понимаешь, он хотел придать нашей сделке видимость законной. Милая, у меня не было выбора.

— И теперь от меня требуют выплатить твой долг или пенять на себя.

Осознав, что на протяжении всего разговора расхаживала туда-сюда по комнате, я усаживаюсь за стол и пытаюсь разобраться, как привнести хотя бы толику порядка в этот хаос.

— Где ты, Карл?

— Я предпочел бы не говорить.

— Хватит морочить мне голову! Возвращайся, черт возьми, и разберись во всем!

— Я не могу, милая.

— Не смей называть меня милой! Почему ты не можешь вернуться?

— Я боюсь. Стерлинг не тот человек, у которого захочешь ходить в должниках.

— Не будь ребенком. Насколько я поняла, он у нас тут сущий столп общества. Как и у тебя, у него тоже рыльце в пушку, так что вряд ли ему захочется поднимать шум. Сомневаюсь, что он что-то сможет сделать.

— Ты не понимаешь, что это за человек.

— В смысле?

— Он из лондонского Ист-Энда. По слухам, в шестидесятых состоял в организованной преступной группировке, вроде как смотрящим. Еще говорят, он вращался в кругах близнецов Крэй, которые тогда заправляли всем Лондоном. Почти наверняка прикончил несколько десятков человек, вставших у него на пути — как в буквальном, так и в переносном смысле.

— Что за чушь! В чем бы он там ни был замешан, теперь он чертов пенсионер!

— Думаешь, он обзавелся деньгами и влиянием, подписывая чеки на благотворительность?

Вся эта болтовня ни на шаг не приближает меня к разрешению моих проблем.

— Что ж, Карл, буду разбираться сама. Моей вины во всем произошедшем нет, и если ты так боишься дедушки Стерлинга, это твое личное дело. Я же собираюсь обратиться в полицию и все им рассказать.

— Бет, пожалуйста, подумай как следует. Ну что у тебя против Стерлинга? Ты же ничего не докажешь. А если и докажешь, в тюрьму отправится не только он. Я тоже нарушил закон.

— А вот об этом надо было думать раньше, а не когда ты по уши в дерьме!

— Да знаю я, знаю. Но что теперь-то я могу поделать? Если вернусь улаживать со Стерлингом, он просто потребует, чтобы я и дальше проталкивал его заявки. Но это слишком рискованно, и рано или поздно меня поймают — при условии, конечно, что прежде он меня не прикончит. Понимаешь, деньги и договор служат ему рычагом для получения необходимого — наемного лоха в архитектурно-планировочном управлении.

— Ну тогда и работай на него. Если уж тебе суждено стать сучкой Стерлинга, так тому и быть. Отныне это исключительно твоя проблема, а я не желаю иметь с этим ничего общего.

— Но если ты вернешь ему деньги, он лишится рычага. А все свои козыри он уже выложил, показав тебе фотографии из гостиницы.

— Все, с меня довольно! Давай, возвращайся и разбирайся с ним!

— Не могу, Бет. Просто не могу.

— Ах вот, значит, как? Удираешь и оставляешь меня подтирать за тобой?

— Я понимаю, что ты меня ненавидишь, но у тебя есть выбор, а у меня нет.

— Выбор? И какой же у меня выбор?

Его затянувшееся молчание дает мне понять, что сейчас он озвучит заведомо неприемлемое для меня предложение.

— Ты могла бы перезаложить дом.

— Ты издеваешься? И слышать не хочу. Забудь.

— Я все верну тебе, до единого пенни, плюс проценты. Обещаю.

Я с такой силой прижимаю телефон к уху, что в воцарившейся тишине различаю собственный пульс. Мне хочется заорать на Карла. Да вообще убить его своими руками. Медленно и мучительно.

— Даже если бы я и была готова перезаложить свой дом — на что я, естественно, не готова, — кто, черт побери, одолжит такую кучу денег женщине, которая едва сводит концы с концами?

— Не знаю… Но должна найтись какая-нибудь фирма.

— Я не собираюсь перезакладывать дом. Этому не бывать, так что забудь!

— Бет, если бы ты меня любила…

— Гос-по-ди! Не смей, Карл, не смей!

— Ты ведь не любишь меня, да?

— Как, черт возьми, наши отношения связаны с твоим долгом?

— Если бы ты по-настоящему меня любила, помогла бы мне без малейших раздумий.

— А если бы ты по-настоящему меня любил, не трахался бы с этой чертовой проституткой!

— Знаю, прости. Пожалуйста, просто подумай над этим.

— И думать нечего. Я не буду перезакладывать свой дом. Ни для тебя, ни для кого другого!

— Тогда я не вернусь.

Мне приходится закусить губу, чтобы не взорваться. Но болезненная процедура всего лишь отсрочивает неизбежную реакцию на пару секунд.

— Ну и пошел ты на хрен, Карл!

И с этим я отключаюсь.

Меня охватывает сильнейшее искушение швырнуть смартфон через всю комнату. Вместо него в полет благоразумно отправляется чашка, которая разбивается о стену на тысячу осколков. Какое-то время я неподвижно сижу за столом, обхватив голову руками и тяжело дыша.

«Держи себя в руках, Бет».

Может, перезвонить ему и выплеснуть обуявшую меня ярость? Вот только, боюсь, от дальнейшего разговора у меня и вовсе крышу сорвет. Да и что мне ему сказать? Мужчина, за которого я собиралась выйти замуж, оказался не тем, кем я его считала. Даже близко. Я собиралась связать жизнь с лжецом, мошенником и трусом. Может, я даже легко отделалась — вот только, увы, легче от этого совсем не становится.

Волны гнева накатывают на меня со всех направлений: обман Карла, угрозы Стерлинга, собственная тупость. И где только были мои глаза? Я мысленно перебираю последние несколько лет, выискивая всевозможные признаки, в свое время ускользнувшие от моего внимания. Задним-то умом, естественно, несложно быть проницательной.

Возможно, я так и сидела бы весь день, упиваясь собственным гневом, однако звук открываемой двери возвращает меня к реальности.

Я спешу в торговый зал и встаю за прилавок. Вдоль стеллажей бродит одна из моих постоянных клиенток, мисс Хендерсон. Это тучная седовласая старая дева, у которой в жизни, пожалуй, только и есть, что кошка да пристрастие к любовным романам. И сейчас меня пугает, что, глядя на мисс Хендерсон, я вижу собственное будущее.

Она машет мне рукой и снова погружается в изучение книг.

Мне становится так неуютно в тишине, что я ныряю под прилавок и включаю сиди-проигрыватель. Концерт для фортепиано с оркестром ля минор Грига служит весьма подходящим драматическим аккомпанементом моим мыслям. Подобно лаве в вулканическом кратере, во мне продолжает клокотать ярость, готовая выплеснуться без всякого предупреждения.

Горе тому покупателю, который осмелится сегодня жаловаться!

Мисс Хендерсон выискивает новое чтиво добрых полчаса, на протяжении которых я перебираю различные способы убийства Карла. Наконец, покупательница вразвалочку подходит к прилавку и кладет на него свою добычу — «Любовники и лжецы» Джозефин Кокс.

Я не могу удержаться от громкого фырканья. Если Бог и существует, признательности за неуместное чувство юмора ему от меня не дождаться.

Но мисс Хендерсон не улавливает иронию ситуации.

— Что-то не так, Бет?

— Нет-нет… Прошу прощения, мисс Хендерсон, — нервно тараторю я. — Все дело в названии книги. Уж больно меткое.

Выражение лица женщины тут же меняется, и она оглядывает меня с явным беспокойством. Похоже, скрывать свои чувства мне удается плохо.

— Все в порядке?

— Да, спасибо. С вас семьдесят пять пенсов.

Я кладу покупку в бумажный пакет и пихаю его мисс Хендерсон. Она расплачивается мелочью без сдачи.

— Правда все в порядке? Уж больно вид у вас бледный.

— Правда-правда. Просто у меня проблемы с бывшим женихом.

Женщина прячет книгу в сумку и собирается было уходить, однако, чуть поколебавшись, спрашивает:

— Знаете, что однажды сказала Элеонора Рузвельт?

— Хм, нет.

— Женщина подобна чайному пакетику — о ее крепости ничего не узнаешь, пока не опустишь в горячую воду. — Она ободряюще хлопает меня по руке. — Лучше быть чайным пакетиком, чем дурочкой, моя дорогая.

И после этого уходит.

Против воли я улыбаюсь. Никогда не думала о себе как о чайном пакетике, но, может, мисс Хендерсон в чем-то и права.

Следующие два часа я занята непрерывным потоком покупателей. Однако обеденный наплыв скоро иссякает, и я опять остаюсь в пустом магазине. Разумеется, во мне снова начинает подниматься волна гнева. Я должна что-то предпринять. Я должна быть сильной.

Достаю из сумочки визитку констебля Кейна и кладу ее на прилавок. Там она и лежит минут двадцать, в течение которых я мысленно прогоняю различные сценарии развития нашего разговора.

Смартфон так и остается у меня в кармане по двум причинам.

Первая — полное отсутствие каких-либо доказательств угроз Стерлинга. И вторая — чертов договор. Определенно, Стерлинг — тертый калач и готов ко всяческим неожиданностям. Не сработают угрозы, так прибегнет к закону. И в любом случае поимеет меня. И то обстоятельство, что Карл сделал меня бенефициаром стерлинговской взятки, тоже не в мою пользу.

Лучше уж оставить обращение в полицию на крайний случай. Сейчас нужен другой план.

Я сажусь за компьютер и снова открываю сайт «Гилдейл девелопментс». Там отыскиваю профиль Дэвида Стерлинга, где внизу указана его электронная почта. Как говорится, лучшая защита — это нападение, так что накатаю-ка я ему письмецо со своими собственными угрозами.

Сочинение электронного послания затруднений у меня не вызывает:


Уважаемый мистер Стерлинг!

После нашей утренней встречи я переговорила с мистером Паттерсоном, и он подробно ознакомил меня со схемой вашего сотрудничества. Должна заметить, разговор оказался весьма интересным, и теперь я понимаю, почему для Вас нежелательно обнародование деталей вашей совместной сделки.

Не стану Вам их напоминать. Достаточно лишь сказать, что я не собираюсь выплачивать долг мистера Паттерсона.

Если же Вы искренне убеждены, что обязанность по выплате долга лежит именно на мне, рекомендую Вам обратиться в суд. Посмотрим, согласится ли с Вами закон. Лично я уверена, что не согласится, но это Ваше право.

Также хочу четко дать Вам понять, что Ваши дальнейшие визиты в мой магазин и дом абсолютно не желанны. Если же таковые — от Вас или же каких-либо Ваших компаньонов — все-таки последуют, я без промедления обращусь в полицию и сообщу им все рассказанное мистером Паттерсоном.


Подписываю и отправляю.

Больше никто не смеет докучать и угрожать мне. И я надеюсь, что Стерлинг это поймет. Если повезет, я больше никогда не услышу ни о нем, ни о Карле.

9

Для большинства людей пятница знаменует конец рабочей недели, но в розничной торговле это, увы, обычный день.

Все утро я нервно проверяю электронную почту на предмет ответа от Стерлинга. Но проходят часы, ничего кроме спама не приходит, и я позволяю себе немного расслабиться.

Наступает обеденный наплыв, и угрозы старика, если и не забываются, то уж точно перемещаются куда-то на задворки сознания.

Обычно по пятницам продажи идут бодро, поскольку покупатели жаждут обзавестись чтивом на выходные, и сегодняшняя как будто обещает не стать исключением.

Когда около половины третьего поток иссякает, в кассе почти полтораста фунтов. Заслуженно порадовавшись успеху, я снова проверяю почту. Ничего.

Пускай касса моя и полна, но желудок пуст. Я запираю дверь и бегу в киоск купить что-нибудь пожевать. Через пять минут возвращаюсь с цельнозерновыми крекерами и батончиком мюсли. Пусть меня вернули обратно на полку, но это еще не повод, чтобы разъедаться.

Принимаюсь за поздний обед: крекеры сухие, что промежность монахини, а батончик напоминает корм для хомячков.

Дожевывая последний кусок, слышу звук открываемой входной двери и гомон женских голосков. И в голове у меня взрывается бомба.

«Ах, ты ж, мать твою растак!»

Я никогда не забываю даты дней рождения и годовщин. Никогда не опаздываю на встречи. Я всегда пунктуальна.

Если я вдруг забываю о договоренности, это ставит меня на грань нервного расстройства.

И вот сейчас как раз такой случай.

Вскакиваю со стула и одним прыжком оказываюсь в дверном проеме. Только-только минуло три часа, и в торговом зале переминаются с ноги на ногу одиннадцать членов Женского книжного клуба Святого Августина. Они предвкушают чай с печеньем и мою рекомендацию для еженедельного чтения.

А у меня ни чая, ни печенья, ни рекомендации. Из-за всей этой сумятицы последних дней я напрочь забыла про сегодняшнее собрание. Хорошо, что хоть на сей раз их не так много. Иной раз приходит двадцать.

На меня обращены одиннадцать старушечьих лиц, обрамленных седыми локонами.

Дожевывая мюсли, я пытаюсь озвучить бодрое приветствие:

— Здравст… вуйте… леди…

— Здравствуйте, Бетани, — отзываются они хором.

Некоторые, словно престарелые сурикаты, начинают вертеть головой по сторонам. Обычно к их приходу посреди зала стоит стол, заставленный чайником, фарфоровыми чашками и, самое главное, тарелками с печеньем. Отсутствие лакомства с кремовой начинкой грозит анархией.

— Мы не рано? — вопрошает Вера, основательница клуба и заводила всей шайки.

— Нет-нет, это я сегодня припозднилась. Прошу прощения.

Старушки перешептываются. Я даже слышу, как некоторые недовольно цокают, расстроенные отсутствием безвкусного чая, безвкусного печенья и безвкусной любовной литературы.

— Может, пару минут посмотрите книги, пока я быстренько все подготовлю?

Именно сегодня мне их собрание на фиг не сдалось. Увы, как бы мне ни хотелось послать их подальше, магазину данный контингент покупателей просто необходим.

Около четверти часа я ношусь как угорелая, устанавливая стол, расставляя стулья и чашки с блюдцами. А они лишь фыркают да закатывают глаза, и ни одна почтенная леди не предложит мне помощь. Под натянутой улыбкой во мне медленно закипает гнев.

Организовав пиршество, я предоставляю дам самим себе и мчусь в кладовую, где лихорадочно осматриваю стеллажи в поисках какого-нибудь издания в количестве, достаточном для обеспечения всех старушек. Как правило, выбор подходящей книги для этого клуба у меня занимает несколько часов, однако сейчас счет идет на минуты. На глаза попадается роман Барбары Картленд, однако в стопке лишь девять экземпляров. Черт!

Продолжаю искать.

Время играет против меня, и я бросаюсь к стеллажу, который удостаиваю вниманием крайне редко. Его полки заставлены неликвидом, распродававшимся издательствами по бросовой цене, причем не без оснований. На определенной стадии падения я скупала уцененку — из-за дешевизны, разумеется, — однако быстро пришла к заключению, что избавиться от книг подобного рода так же сложно, как и от въевшейся вони. Увы, сейчас не до жиру.

Я перемещаюсь вдоль книжных небоскребов, пытаясь отыскать среди обложек подходящую для консервативной набожной аудитории. Перед глазами мелькают десятки наименований от авторов, о которых я в жизни не слыхивала. Эдакий литературный аналог телешоу «Большой брат»: их авторы смогли сделать свои опусы всеобщим достоянием, однако список бестселлеров и церемонии награждения им уж точно не светят.

Наконец, примечаю книгу с кремовой обложкой — «Служба Венеры» Китти Макбрайд.

Изображенная на ней страстно обнимающаяся красивая парочка представляет собой бессчетную вариацию на тему киноафиши «Унесенных ветром» с Кларком Гейблом и Вивьен Ли. Я быстро просматриваю аннотацию на задней стороне. Жалкая писанина из избитых фраз, однако сюжет, видимо, достаточно пресный для моих пуританских гостий. Ладно, сойдет.

Я отбираю двенадцать экземпляров — один для себя — и возвращаюсь в торговый зал.

— Итак, леди, мы готовы?

Чашки опускаются на стол, и испещренные жилками руки расхватывают оставшееся печенье. Все одиннадцать старушек неспешно рассаживаются плотным кружком вокруг стола.

Согласно извращенному формату клуба, мы совместно читаем с десяток глав выбранной книги. Потом леди забирают ее и дочитывают дома, чтобы обсудить на следующем собрании через две недели.

Когда гостьи, наконец, рассаживаются, я раздаю им выбранную впопыхах книгу.

— Вот, «Служба Венеры» Китти Макбрайд.

Они недовольно бурчат и хмурятся.

— Это неизвестная жемчужина. Уверена, вы будете в восторге, — доверительно сообщаю я.

Старушки изучают полученные экземпляры с нескрываемой брезгливостью. Сюрпризов они не любят, и выбор неизвестного автора для них явно оскорбителен. Что ж, на этой неделе придется проглотить.

— Итак, кто желает начать чтение? — с наигранной веселостью вопрошаю я.

«Ну давайте же, вы, подсиненные карги, не заставляйте меня читать это».

— Я хочу, — пищит Беатрис.

Мне приходится по-настоящему напрячь лицевые мышцы, чтобы изобразить улыбку. Зрение у этой почтенной леди никуда не годится, а вслух она читает как пятилетняя девочка на уроке.

— Спасибо, Беатрис. Приступайте.

Все вместе мы открываем книгу на первой странице, и чтица прочищает горло.

Ну, начинается.

— Моя… мама… предо-стере-гала… меня… от… муж-чин… вроде… Виктора… Кар-майкла…

Ее тягучая дикция сродни китайской пытке капающей водой. Каждое слово, каждый слог доносятся до слушателя убийственно монотонным голосом.

— Он был… красив… и знал… это…

Я пытаюсь отключиться от голоса Беатрис и читать про себя, однако задача оказывается непосильной.

— В тот день… когда… в наш город… приехала… ярмарка…

Все, больше не могу. Мысли уносятся подальше от чертовой ярмарки, голос старушки отступает на задний план.

— Он… выиграл… плюшевого… мишку… в сшибании… коко-сов…

«Чего бы мне такого отведать сегодня на ужин? Теперь-то я могу позволить себе все, что захочу. О кулинарных изысках Карла беспокоиться больше не надо».

— Виктор… взял., меня… за руку… и отвел… за… старый… дуб.

«Например, я уже сто лет не ела зеленого карри. Хм, звучит неплохо».

— Он… сорвал… с меня… тру-сики…

«А может, попробовать что-нибудь более экзотичное? В “Уэйтроуз” подают восхитительные малазийские блюда».

— Я… сжала… его… пульсирующий… член… и… опустилась… на… него…

«И еще надо бы пополнить запасы гранолы, и… Стоп! Это еще что такое?!»

— Я… завизжала… уткнувшись… в широкую… грудь… Виктора…

«Ох, черт-черт-черт!»

Я вскидываю голову и вижу, что на меня потрясенно взирают десять старушек. Одиннадцатая, Беатрис, так и продолжает свое красочное повествование, явно не вникая в суть озвучиваемого текста.

— О боже… простите, Беатрис, — тараторю я. — Пожалуй, пока достаточно…

Чтица опускает книгу на колени. Воцаряется гробовая тишина.

Ну надо же, стоило мне подумать, что неделька выдалась хуже некуда, как я осчастливливаю свой самый активный клуб книголюбов грязным эротическим опусом.

Наконец, заговаривает Вера:

— Бетани, вы назвали эту книгу неизвестной жемчужиной. Полагаю, вы сначала прочли ее, чтобы прийти к подобному заключению?

«О боже, боже, божечки!»

— Хм… ну, должно быть, я только пробежала ее взглядом. Наверное, просмотрела не очень внимательно.

Снова тишина.

— Послушайте, леди, мне вправду очень жаль. Пожалуй, сегодняшний выбор оказался не самым удачным. Простите меня.

Пегги, сморщенная восьмидесятилетняя старушонка, медленно поднимает руку, желая что-то спросить.

— Да, Пегги? — неуверенно отзываюсь я.

— Но мы все равно ведь можем взять ее домой? — пищит она.

Компания переглядывается.

— Да-да, можем? — подключается и Пруденс.

— Вы все-таки хотите взять эту книгу с собой? — не верю я своим ушам.

Леди согласно кивают. Нет, они и вправду хотят!

— Хм, да, конечно.

Без всякого напоминания Беатрис продолжает читать с места, где остановилась. Остальные гостьи сидят себе тихонько да слушают.

Несомненно, никогда еще в жизни мне не доводилось испытывать такую неловкость, как в последующие сорок минут. Как бы ни были отвратительны никудышный стиль, беспомощный сюжет и невыразительные характеры, это еще не самое худшее. Главная героиня, Руби, явно представляет собой недавно расставшуюся с девственностью нимфоманку и вовсю потакает похоти Виктора, что подается с постыднейшими подробностями на протяжении всех десяти глав, что мы сообща одолеваем.

По завершении чтения над столом витает облачко заплесневелого эстрогена. Никогда еще я не видела членов клуба столь воодушевленными и увлеченными.

Я встаю за прилавок и принимаю плату от одиннадцати старушек, всех как одна горящих желанием забрать новую книжку домой. Последняя в очереди Вера.

— Это был очень смелый шаг с вашей стороны, Бетани.

— Простите?

— Что ж, думаю, чтение такой пикантной вещи пошло нам только на пользу. Поздравляю!

Она с улыбкой пожимает мне руку.

— Вы ведь даже не читали ее, правда? — уличает меня почтенная леди, не отпуская мою руку.

— Э-э… Не стану врать вам, Вера. Последние несколько дней выдались у меня довольно хлопотными.

— Не переживайте, дорогая. Мы, конечно же, женщины верующие, но ни в коем случае не монашки.

Она подмигивает и выпроваживает последних оставшихся подруг. По их уходе я позволяю себе такой вздох облегчения, что потоком воздуха чуть не выбивает витрину. Уж не знаю, как мне удалось довести представление до конца, но леди покинули мой магазин счастливыми. Может, это еще один знак того, что моя полоса неудач позади.

Когда я заканчиваю уборку, часы как раз показывают пять часов. Проверяю напоследок почту, однако Стерлинг так и не удостоил меня ответом. Похоже, я все-таки поймала его на блефе. Больше не желаю гробить ни микрона своих нервов на этого старика, Карла и любого другого мужчину, коли на то пошло.

Возможно, самое время сосредоточиться на своем восемнадцатом романе. С меня хватит.

По пути домой я заглядываю в супермаркет и балую себя покупкой готового малазийского блюда и еще кое-каких продуктов.

В половину седьмого я наконец-то дома. Может, все дело в психологии, но сейчас мое жилище ощущается особенно пустым. Из десяти лет, что дом находится в моей собственности, шесть я прожила в нем в одиночестве, так что сегодняшний вечер отнюдь не какая-то терра инкогнита. Однако опустошенность после разрыва отношений все же дает о себе знать.

Я испытывала схожие чувства после ухода Стюарта. Наверное, это чувство необратимости, когда понимаешь, что в ближайшем будущем никто сюда не придет.

В прихожей я едва ли не с нежностью провожу рукой по гладкой оштукатуренной стене.

«И снова только ты да я».

Смешно воспринимать дом чем-то иным, кроме как грудой скрепленных строительным раствором кирпичей, однако это скромное жилище и вправду значит для меня нечто гораздо больше. Последние десять лет дом служил мне опорой, словно верный друг, всегда готовый поддержать и утешить. Его построили задолго до того, как я появилась на свет, да и снесут наверняка только лет через сто после моей смерти. Есть что-то обнадеживающее в его долговечности.

Я закидываю купленный ужин в микроволновку и поднимаюсь в спальню переодеться.

Облачившись в щегольские розовые треники и шерстяную кенгуруху, возвращаюсь на кухню как раз под призывный писк печки. Ставлю контейнер с едой на поднос, хватаю вилку и перемещаюсь в гостиную. Включаю телик и устраиваюсь на диване.

Ковыряя говяжий ренданг, я рассеянно оглядываю комнату. Отделку явно не мешало бы обновить. Ампирные красные стены теперь кажутся несколько старомодными, и порой уютное пространство нет-нет да и навеет клаустрофобию. Быть может, что-то поярче и чуточку посовременнее, оживить обстановку. Завтра же загляну в строительный магазин и подберу образцы. Хоть сосредоточусь на чем-то позитивном.

Жаль, что у меня нет средств на обновление всего дома. Определенно, маленькая революция ему бы не помешала. Романтика здания вековой давности несколько омрачается издержками на ремонт и содержание. Семь лет назад я отремонтировала кухню и ванную, но еще нужно менять водонагреватель, да и шиферная кровля дышит на ладан. Быть может, однажды, когда мой пока еще ненаписанный восемнадцатый роман станет мировым бестселлером, я смогу спустить часть своего гонорара на модернизацию всего дома.

Мысль вызывает у меня ухмылку.

«Мечтай-мечтай».

Покончив с едой, я задумываюсь, не достать ли ноутбук. Вдруг получится продвинуться с восемнадцатым романом. Вот только как совладать с неизбежным упадком духа и разочарованием. Пожалуй, сегодня лучше воздержаться от сочинительства.

Так что я решаю занять себя каким-нибудь фильмом и сворачиваюсь калачиком на диване.

Через полчаса начинает трезвонить телефон, оставленный на кухне. Я неохотно оставляю лежбище и бреду на зов. На экране высвечивается незнакомый местный номер.

Я борюсь с искушением проигнорировать звонок.

Но в восемь часов вечера пятницы рекламщики уже не звонят.

Я отрывисто спрашиваю:

— Кто это?

— Мисс Бакстер?

— Да, я.

— Я сестра Эванс из Больницы Святой Девы Марии. — Голос женщины звучит безрадостно. — Я звоню насчет вашей матери.

10

— Мама? — Я судорожно сглатываю. — Что с ней?

— По правде говоря, причин для беспокойства нет, но, боюсь, она стала жертвой уличного ограбления. Где-то с час назад.

— О боже, — ахаю я. — Она ранена?

— Да ничего серьезного, мисс Бакстер. Лишь пара ссадин да шишка на голове. Само собой, она в шоке. В качестве меры предосторожности мы ночку подержим ее у себя — сами понимаете, возраст.

— Господи, даже в голове не укладывается. Как это произошло?

— Увы, подробности мне неизвестны. Кажется, на нее напали два юнца, и в потасовке она упала на землю и ударилась головой. К счастью, негодяев вспугнул прохожий.

— Слава богу, остались еще добрые люди. Передайте ей, пожалуйста, что я буду через десять минут.

— Непременно.

Я отключаюсь. Как ни ужасно, но облегчение, что с мамой все в порядке, захлестывается волной нарастающего во мне гнева.

Это каким же ничтожеством нужно быть, чтобы посметь напасть на беззащитную пенсионерку?

Я натягиваю кроссовки, хватаю сумочку и вылетаю из дома.

В гонке до больницы я не жалею ни шин, ни шестеренок коробки передач. На дорогу уходит всего десять минут, однако поиски парковочного места на стоянке больницы занимают примерно столько же. Наконец, на четвертом этаже я нахожу свободное место и бросаю там «фиат».

Оказывается, в больнице как раз приемные часы, и вестибюль и коридоры полны людей. Кто топчется на месте, кто бродит туда-сюда. Одни радостные, другие озабоченные.

После томительного ожидания в регистратуре я наконец-то мчусь по лабиринту лестниц в отделение F9.

Через двойные двери врываюсь в относительное спокойствие отделения. Прямо передо мной за стойкой сидят две медсестры в темно-синих халатах.

— Мне позвонила сестра Эванс и сообщила, что к вам поступила моя мать!

Женщина слева встает. Вид у нее усталый, лицо бледное, под глазами темные круги.

— Сестра Эванс — это я. А вы…

— …Бет Бакстер. Мою маму зовут Элизабет Гудьир.

— Ах да. Сюда, пожалуйста, мисс Бакстер.

Еще два коридора, и мы оказываемся перед очередными двойными дверями, на этот раз в общую палату. По обеим сторонам от прохода располагаются по четыре койки, все занятые женщинами различных возрастов. Дальняя слева огорожена голубой занавеской, и сестра Эванс направляется прямо к ней. Заглядывает за занавеску, затем оборачивается и подзывает меня.

Я проскальзываю за ней. Внутри, откинувшись на подушку, на койке лежит мама, на стуле рядом сидит полицейский.

Мама смотрит на меня. Просто душераздирающее зрелище. Ее обычно безупречные седые волосы разметаны по подушке, а жизнерадостные краски узорчатого платья разительно контрастируют с бледным лицом. Она такая маленькая и хрупкая, такая потерянная. Словом, последняя женщина на земле, которую кому-либо захочется обидеть.

— Если я вам понадоблюсь, я за стойкой, — говорит сестра Эванс и исчезает.

Я бросаюсь в объятья матери. Совершенно позабыв про полицейского, крепко обнимаю ее, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Такое уж разделение ролей в наших отношениях: сильной должна быть я.

Наконец, отстраняюсь и усаживаюсь на краешке койки, не отпуская маминых рук.

Полицейский издает вежливое покашливание, и мама вспоминает, что мы не одни:

— Лапонька, это сержант Стоун. Я рассказываю ему о происшествии.

Сержант, лысый мужчина лет сорока с небольшим, одаривает меня вымученной улыбкой. У него почти такой же усталый вид, как у сестры Эванс.

— Мисс Бакстер, полагаю?

— Совершенно верно, — улыбаюсь я в ответ.

— Что ж, хорошая новость заключается в том, что ваша мать серьезно не пострадала, а преступники удрали ни с чем.

— Медсестра рассказала, что вмешался прохожий.

— Точно. Он, кстати, только что отошел попить кофе, так что вскорости вы сможете поблагодарить его лично. Еще он здорово помог с подробным описанием нападавших. Повезло, конечно же, что он там оказался, в противном случае для вашей матери все могло закончиться гораздо хуже.

Я поворачиваюсь к маме. Она смотрит на меня чуть ли не с виноватым видом, и ее светло-голубые глаза блестят, что два маячка.

— Мама, ну чем ты только думала, разгуливая по улицам в потемках?

— Да я домой возвращалась из колледжа. Обычно меня подвозит Пэм, но сегодня вот приболела.

— Ах, мама! Позвонила бы мне!

— Прости, дорогая. Не хотелось тебя лишний раз дергать.

Я качаю головой и снова обращаюсь к полицейскому:

— Значит, это всего лишь неудавшееся ограбление? — После недавних событий я чувствую склонность к паранойе.

— Похоже на то. Думаю, просто воспользовались случаем. Там буквально метрах в трехстах сквот, возможно, пара торчков оттуда и решила срубить на дозу.

— Мерзавцы, — вырывается у меня.

— Полностью согласен, — кивает сержант.

— Тебе сказали, когда выпишут? — спрашиваю я у матери.

— Да ничего серьезного. Думаю, уже завтра.

— Вас держат здесь просто на всякий случай, миссис Гудьир, — вмешивается полицейский. — Все же вы ударились головой. Но, уверен, к утру вы будете как огурчик.

Мама улыбается сержанту и пытается подавить зевок.

— А теперь вам следует отдохнуть, миссис Гудьир. — Стоун поднимается со стула. — Что ж, леди, думаю, я выяснил все, что хотел.

— Спасибо вам, сержант, — отзывается мама.

Полицейский кивает ей и обходит койку.

— Мне еще нужно кое-что уточнить у свидетеля, перехвачу его по дороге. Свяжусь с вами, если появятся какие-нибудь новости.

Я тоже встаю и пожимаю ему руку.

— Спасибо, что присмотрели за мамой, сержант. Я очень ценю вашу заботу.

— Всегда к вашим услугам, мисс Бакстер. Берегите ее.

— Конечно.

Он скрывается за занавеской.

Мне удавалось избегать полицейских на протяжении всей своей взрослой жизни, однако за последние три дня я вот уже второй раз общаюсь с местными правоохранителями. Искренне надеюсь, что третьего не будет.

Я снова смотрю на маму. Как верно подметил сержант Стоун, ей явно нужно отдохнуть.

— Мама, ты выглядишь очень усталой.

— Мне дали обезболивающее, милочка. От него голова кругом идет.

— Тогда тебе лучше поспать.

— Сколько времени?

— Почти девять.

— Возвращайся-ка ты домой. Нечего тебе сидеть здесь да караулить, как я засыпаю.

— Мне не хочется оставлять тебя, мама.

— Брось. Езжай домой, дорогая. Компания из меня все равно уже никакая.

— Ладно, раз ты настаиваешь, но я все равно подожду, пока ты не заснешь. А утром позвоню и узнаю, когда тебя забирать.

Мама гладит меня по руке и закрывает глаза.

Уже через несколько минут ее дыхание замедляется, и она отключается.

Я сижу и наблюдаю за ней еще с четверть часа, пока не убеждаюсь, что она крепко заснула. Даже не шевелится, когда я на прощание целую ее в лоб.

На самом деле мамино желание отправить меня домой мне только в радость. Больницы я ненавижу всей душой. Естественно, никто их не любит, но мне патологически невыносимы эти запахи и звуки, это постоянное напоминание о человеческой бренности.

Потому я с немалым облегчением наконец-то встаю с койки и откидываю занавеску. И только сейчас осознаю, что мама отнюдь не единственная, кому требуется отдых. Неделя эта выдалась крайне напряженной. В своей жизни я предпочитаю заведенный порядок, и сущий хаос последних нескольких дней изрядно меня утомил. Жду не дождусь воскресенья, когда можно весь день валяться в постели да читать, никуда не надо спешить и никто не будет мне докучать.

Я устало толкаю дверь из палаты в коридор. По пути к выходу из отделения до меня доносится мужской голос, которому отвечает хрипловатый смех. Я сворачиваю за угол и в дальнем конце коридора вижу двух мужчин.

Первый, в форме, сержант Стоун. Второй, в бежевых брюках и красном свитере, стоит ко мне спиной. Оба поглощены разговором.

Меня отделяет от них чуть менее десяти метров, когда полицейский замечает меня.

— А, мисс Бакстер, — произносит он, расплываясь в улыбке. — Позвольте познакомить вас с джентльменом, что пришел на помощь вашей матери.

Его собеседник поворачивается ко мне:

— Добрый вечер!

— Мисс Бакстер, это Дэвид Стерлинг, — представляет его сержант.

Ноги у меня становятся ватными. Не в силах двигаться дальше, я замираю на месте, уставившись на человека, только вчера угрожавшего мне в моем собственном магазине.

Затем пытаюсь что-то произнести, однако слова застревают в горле. Оба мужчины улыбаются как ни в чем не бывало.

Тишину нарушает треск рации полицейского. Улыбка его разом гаснет, он нажимает кнопку и отзывается:

— Два-один-шесть, прием. На дежурстве. — Затем бросает Стерлингу: — Ладно, Дэйв, я побежал. Значит, до вечера субботы. Заранее предвкушаю!

— Труба зовет, Эндрю, — отзывается старик. — И не забудь, первая за твой счет!

Оба заговорщицки смеются.

Полицейский поворачивается ко мне:

— Оставляю вас с Дэвидом, мисс Бакстер. До скорого!

Он хлопает Стерлинга по плечу и уходит.

Старик смотрит ему вслед, затем медленно переводит взгляд на меня и подходит поближе.

— Так-так-так, мисс Бакстер. Надо же, какое совпадение.

Во рту у меня моментально пересыхает, даже сглотнуть не получается.

— Какой ужасный случай произошел с вашей матерью, — говорит он мягко и даже участливо. Вот только в его улыбочке нет и следа сочувствия.

— Это вы… Это вы подстроили! — выдавливаю я едва ли не шепотом.

— Как вам не стыдно говорить такое, да еще после того, как я спас вашу маму! Совершенно случайно оказался рядом — шел по своим делам и увидел, как два негодяя пытаются отнять сумочку у почтенной леди. Рисковал жизнью, можно сказать, — и какую благодарность за это получаю! Вы меня обижаете, мисс Бакстер!

Стерлинг подается ко мне — настолько близко, что я ощущаю его кислое дыхание.

— Однако ваше письмо обидело меня еще больше, — И вполголоса продолжает он. — Вот уж что задело меня по-настоящему. Не выношу, когда мне отказываются возвращать долги. К счастью, среди моих знакомых есть весьма смышленые айтишники, которые потерли ваше письмо с серверов. Считайте, что вы его не посылали.

В голове у меня вертится десяток вопросов, но я не способна произнести ни один. Мне хочется бежать, убраться как можно дальше от этого человека. Увы, у моих ног другие планы.

— Что вам от меня надо?

— Полагаю, вы уже поняли. Лишь то, что принадлежит мне по праву. Исчезновение вашего жениха, мягко выражаясь, разозлило меня до невозможности. И мне совершенно не до благотворительности. Надеюсь, вы это понимаете.

— Я… Я не в состоянии выплатить такие деньги. Вы только напрасно тратите время, — хнычу я.

— В этом-то и заключается проблема вашего поколения, мисс Бакстер. Слишком быстро сдаетесь. Впрочем, я готов предложить вам полюбовное разрешение проблемы.

— Какое?

— Ваш дом.

— Что мой дом?

— Я его куплю.

— Он не продается!

— Глупости, за хорошую цену все продается.

Стерлинг придвигается ко мне чуть ли не вплотную — я даже могу разглядеть до мельчайших деталей рубец на его лице.

— А в вашем случае хорошая цена на пятьдесят тысяч фунтов ниже рыночной стоимости.

Старик, слегка склонив голову набок, внимательно наблюдает за моей реакцией.

— Что-что? Нет! С какой стати мне соглашаться?

— А с такой, что если к следующему четвергу вы не найдете двадцать тысяч, только продажа дома сможет гарантировать, что ваша мать снова не станет жертвой какого-либо неприятного инцидента. Если, конечно, мистер Паттерсон не соблаговолит вернуться.

Мне очень и очень не по нраву так себя ощущать — слабой, беспомощной, одинокой.

Я собираюсь с остатками духа и призываю тот гнев, что пылал во мне по прибытии в больницу. Вот и необходимая доза адреналина. Сердце тут же начинает заходиться.

«Да пошел ты на хрен, Стерлинг!»

Рука моя сжимается в кулак, и я стремительно, чтобы не успеть передумать, бросаю его апперкотом в челюсть старика.

Удар мой цели не достигает.

Стерлинг молниеносно вскидывает свою жилистую руку и хватает меня за кисть.

— А вот это было не очень разумно, мисс Бакстер.

Он усиливает хватку, надавливая большим пальцем на основание моей ладони. Медленно нарастает боль, и старик все шире растягивается в улыбочке.

— Отпустите, мне больно, — скулю я.

Стерлинг окидывает меня презрительным взглядом, однако хватку чуть ослабляет.

— Мистер Паттерсон, часом, не рассказывал вам, каким образом я когда-то зарабатывал себе на жизнь, еще в Лондоне?

— А? Не помню… Наверное, да, что-то такое говорил.

— Люди недооценивали меня на протяжении всей моей жизни. Большинство впоследствии раскаялись в своей ошибке. А кто не раскаялся, тех уж нет.

Его кисть медленно смещается к моему локтю, все сильнее выворачивая мне предплечье. Наверное, со стороны это может выглядеть, как нежное прикосновение. Но намерения Стерлинга далеки от нежности.

Он наклоняется и шепчет мне на ухо:

— И за свою жизнь я причинил боль множеству женщин, так что не надейтесь, что у меня не хватит на это духу. Либо вы, либо ваша дорогая мамочка, но кто-то из вас заплатит, если мне не вернут долг.

Мою руку пронзает острая боль, и я отчаянно стараюсь не завизжать. Такого удовольствия ему от меня не дождаться!

— Еще посмотрим, что на это скажет полиция! — цежу я, с вызовом демонстрируя неповиновение.

— Ах да, полиция. Хорошо, что напомнили. В субботу я в качестве почетного гостя приглашен на полицейский торжественный ужин. Да вы, наверное, и сами слышали, как мы с Эндрю, сержантом Стоуном, обсуждали предстоящее событие. Видите ли, мисс Бакстер, на протяжении многих лет я щедро пополнял благотворительный фонд местных стражей закона. И в субботу, между прочим, собираюсь сделать еще одно значительное пожертвование.

Наконец, старик отпускает мою руку и делает шаг назад.

— Подумайте над этим. Улик против меня у вас нет, а я годами добивался расположения местных полицейских. Вы и вправду считаете, будто они поверят вашим бредовым обвинениям, не говоря уж о том, что как-то на них отреагируют?

В памяти у меня всплывают слова Карла. При всем его идиотизме, совет относительно Стерлинга теперь представляется вполне разумным. Ни улик, ни каких-либо альтернатив у меня и вправду нет.

Так что сейчас в ответ я только и могу, что промолчать.

— Больше мне нечего добавить, мисс Бакстер. Когда вы согласились вступить в брак с мистером Паттерсоном, вы согласились и разделять его обязательства. Именно так мне представляется, и договор тому подтверждение. В вашем распоряжении еще шесть дней, а потом я жду от вас и этого вашего женишка двадцать тысяч фунтов, наличными. В противном случае вам придется подписать договор о продаже дома. Как я и упоминал, на пятьдесят тысяч фунтов ниже рыночной стоимости.

— Ни за что! — рявкаю я. — Дом я не продам!

— На моей стороне юридически обязательный договор, так что зубы мне не заговаривайте, — шипит он. — И если я чем и знаменит, то отнюдь не терпением.

Моя единственная и последняя надежда — мольба о пощаде.

— Кроме дома у меня ничего нет! Я купила его на наследство покойного отца. Вы не можете так со мной поступить!

— Могу-могу, еще как могу. Но все в ваших руках. Если к 17:30 следующего четверга я получу наличные, живите в своем доме сколько хотите. По мне, так это самый разумный вариант.

Прежде я никогда не помышляла об убийстве всерьез, но, окажись у меня сейчас в руке пистолет, уверена, я не задумываясь пустила бы его в ход. Как можно быть таким жестоким, таким несправедливым, таким законченным мерзавцем?

Но от гнева никакого проку, и я уступаю:

— Ладно. Я достану ваши чертовы деньги.

— Превосходно. Не сомневался, что вы одумаетесь. Хотите верьте, хотите нет, но мне вправду жаль, что события обернулись подобным образом. Не исчезни мистер Паттерсон, нашего разговора и не состоялось бы. На вашем месте я постарался бы отыскать его.

— Да пошел он!

— Только не питайте иллюзий, мисс Бакстер. Я всегда добиваюсь желаемого, и препятствовать мне по меньшей мере глупо. Обратитесь в полицию — долг вырастет вдвое. Начнете валять дурака — долг вырастет вдвое. А если не уложитесь в срок или откажетесь продать недвижимость на моих условиях — что ж, тогда на кону здоровье вашей мамули. Вам все понятно?

Меня только на кивок и хватает.

— Превосходно. Значит, в следующий четверг в 17:30 я зайду за деньгами к вам в магазин. А меж тем парочка моих компаньонов будет присматривать за вашим домом — вдруг мистер Паттерсон объявится. Ну или вы вздумаете присоединиться к нему.

И с этим Стерлинг протягивает мне руку для рукопожатия.

— Вы издеваетесь, что ли? — фыркаю я.

— И то верно. Приятного вечера, мисс Бакстер.

Он разворачивается и, насвистывая, удаляется.

Я считаю про себя до двадцати и, убедившись, что вымогателя и след простыл, валюсь на пол. Вопреки всем своим усилиям, мне начинает раздирать грудь, и в конце концов я захожусь рыданиями.

Из темных глубин моего отчаяния поднимается лишь один вопрос: ну за что мне все это?

11

Даже не знаю, как долго я вот так отрешенно сижу на полу, но в какой-то момент в коридоре появляется медсестра.

— Мадам, все в порядке?

Она гораздо моложе меня, да и симпатичнее, коли на то пошло. Наверняка живет себе и забот не знает.

— Да… В порядке. Спасибо.

Я с усилием поднимаюсь на ноги и делаю судорожный вздох.

— Вы кого-то навещали? — продолжает допытываться девица.

— Маму. Она пострадала при ограблении.

— Какой ужас! Тогда, наверное, у вас шок? Это вполне типично для родственников жертв.

Возможно, и шок, хотя и не только из-за злоключений матери.

— Не беспокойтесь, все нормально. Просто немного переволновалась. Не подскажете, где тут у вас туалет?

Медсестра окидывает меня внимательным взглядом, а затем указывает направление.

Приемные часы уже закончились, и потому в коридорах и уборных больницы теперь безлюдно и тихо. Я прохожу по кафельному полу к ряду раковин и смотрюсь в зеркало. Ну и видок у меня. Лицо бледное, глаза налиты кровью. Хотя, если рассудить, именно так и должна выглядеть женщина на грани банкротства, которой за шесть дней необходимо раздобыть двадцать штук.

«И что же, черт побери, ты собираешься делать, а, Бет?»

Вариантов выбора у меня всего ничего, так что их рассмотрение много времени не занимает. Взять ссуду в банке я не моту, поскольку магазин еле-еле себя окупает. Близких друзей, которые могли бы прийти на выручку, у меня нет. С остальными членами семьи я не виделась несколько лет, так что обращаться к ним тоже не вариант. И даже если удастся продать машину, обручальное кольцо и весь товар в магазине, все равно у меня и близко не получится требуемой Стерлингом суммы.

Ничего ценного у меня нет — кроме дома.

От одной лишь мысли о его утрате у меня вновь наворачиваются слезы. Это же не просто жилище, это наследство отца. Ведь только благодаря отцовским деньгам я и смогла позволить себе покупку дома. Который теперь неким смутным образом словно бы удерживает покойного родителя среди живых.

Все это за гранью худшего кошмара. За гранью самого жуткого сюжета, что способно породить мое воображение.

Мне хочется зайтись истошным воплем. Хочется излить бурлящий внутри гнев. Но еще больше мне хочется впиться ногтями в рожу Стерлинга и как следует разодрать ему кожу. Хочется двинуть локтем по его уродскому носу и смотреть, как ему заливает кровью разбитую физиономию.

Я хочу, чтобы он сдох. Хочу сплясать на его могиле.

Кстати, если задуматься, пляска на могиле Карла доставит мне еще большее удовольствие.

Я выуживаю из сумочки телефон и набираю его номер.

И снова слышу автоответчик, вот только на этот раз фраза уже другая: «Вы набрали несуществующий номер. Пожалуйста, проверьте номер».

И почему меня не удивляет, что этот трус расторг договор на мобильную связь? Меня вновь охватывает искушение запустить телефон через всю уборную.

Закусываю губу и делаю шумные вдохи-выдохи через нос. Безнадежно. Совершенно безнадежно. Деваться некуда. Я совсем одна.

Включаю кран и брызгаю холодной водой на лицо. Несмотря на грозно маячащий срок возврата долга, пренебрегать своим изнуренным состоянием все же нельзя. Нужно ехать домой. Может, завтра с утра и появится какая идея. Вдруг мозг будет продолжать биться над проблемой даже во сне.

А в данный момент упомянутый орган столь затуманен гневом, что сосредоточиться на чем-либо попросту невозможно.

Домой я еду гораздо спокойнее, чем в больницу. Наконец, сворачиваю на свою улочку и в поисках места медленно двигаюсь по ней. Метрах в пятидесяти за моим домом наконец-то попадается свободное местечко, но машины стоят слишком плотно, приходится парковаться задним ходом.

Перед маневром я встаю параллельно темному БМВ, и когда смотрю в зеркало, мое внимание привлекает движение сбоку. На пассажирском сиденье БМВ сидит какой-то тип и с улыбочкой машет мне рукой. Его товарищ за рулем подается вперед и повторяет жест. Два бритых налысо угрюмых субъекта нагло демонстрируют, что следят за мной.

Сердце мое тут же пускается во весь опор, дыхание перехватывает. Стерлинг предупреждал меня, что его «партнеры» будут караулить Карла у моего дома. Конечно же, это они и есть.

И усталость, и гнев мгновенно позабыты — их вытесняет страх. Теория сменяется жестокой реальностью.

Я врубаю первую передачу и поддаю газу. Маленький «фиат» с визгом мчится прочь от БМВ к перекрестку в конце Элмор-роуд.

У меня даже не хватает духу глянуть в зеркало заднего вида, и я петляю с одной темной улочки на другую. Направо, налево, снова направо.

Тем не менее подсознательно я все-таки петляю в сторону центра, подхлестываемая адреналином. Что ж, спасибо за адреналин, все равно я ничего не соображаю. Единственное, что сейчас я знаю точно, так это то, что ночевать сегодня дома просто не смогу. У меня мурашки по коже бегают, стоит только представить головорезов Стерлинга за окном.

Но куда же мне ехать?

Я сворачиваю направо и направляюсь к единственному месту, что приходит на ум, — в магазин.

Останавливаюсь на стоянке и лихорадочно копаюсь в сумочке в поисках ключей.

«Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть я их не выкладывала!»

Знакомое бренчание на дне сумочки несколько приглушает панику. Осторожно выбираюсь из машины и осматриваюсь. Тьму рассеивает единственный уличный фонарь метрах в двадцати. Стоянка совершенно пуста — ни машин, ни людей.

Я прокрадываюсь через черный ход и включаю свет в комнате для персонала. Запираю дверь на замок и засов, а в качестве дополнительной меры предосторожности еще и подпираю ручку стулом. От холода мысли у меня наконец-то проясняются, и я даже немного приободряюсь. Бодрость бодростью, но мерзнуть не хочется, и я включаю отопление. Счет за газ сейчас меня беспокоит меньше всего.

Ощутив себя в некоторой безопасности, я пытаюсь обдумать дальнейшие действия.

При столь ограниченном выборе план составить несложно.

Итак, можно переночевать в магазине, утром забрать маму, а потом несколько дней пожить у нее, соображая, где бы раздобыть деньги для Стерлинга.

Сейчас, впрочем, главное — не замерзнуть. Батарея в комнате вот уже несколько лет еле дышит, а за отсутствием персонала я так и не озаботилась ее ремонтом. В итоге даже со включенным отоплением здесь всегда, как в холодильнике. В кладовой обогревателя вообще никакого нет. Таким образом, чтобы не умереть во сне от холода, мне придется устраиваться в торговом зале.

Я прокрадываюсь во мрак. Основное освещение в зале слишком яркое, чтобы при нем пытаться уснуть, и я включаю торшер в углу. И затем тяжело оседаю за прилавком, где меня не видно прохожим снаружи. Хотя переживать особо не стоит, здесь и днем-то мало кто ходит, а уж ночью тем более.

Прислонившись спиной к стене, в тщетной попытке сохранить хоть немного тепла я крепко прижимаю колени к груди. Тишина нарушается лишь пощелкиванием холодной батареи, медленно наполняющейся горячей водой. Пока воздух не прогреется, заснуть, похоже, не удастся.

За минутой тянется минута, и меня медленно начинают душить тишина, холод и сумрак. Никогда еще одиночество не наваливалось на меня с такой тяжестью, и я принимаюсь мысленно перебирать события последних дней в надежде отыскать что-нибудь положительное, хоть немного отвлечься от кошмара.

Увы, ничего и не припомнить.

Оказаться бы сейчас в своей кровати, свернуться калачиком под одеялом. Перспектива тепла так и манит меня домой, однако я не поддаюсь искушению. Как бы ни изводили меня сейчас холод и уныние, менять их на тепло и страх я не желаю.

Я должна держаться.

Если тепла надо ждать, то с оглушительной тишиной можно справиться запросто. Я включаю проигрыватель, и пространство наполняют звучные ноты струнных и фортепиано — Гайдн, Концерт для фортепиано с оркестром № 11 ре мажор. Если бы не холод, знакомая успокаивающая мелодия наверняка убаюкала бы меня в считаные минуты.

Я прислоняюсь к стене и в зеленоватом свете дисплея проигрывателя созерцаю уровни эквалайзера, как они дергаются вверх-вниз в такт музыке. Веки тяжелеют, и я начинаю погружаться в сон. Однако в следующее мгновение меня снова пробирает дрожь, и дремоты как не бывало.

Я опять сосредотачиваюсь на пляшущих столбиках дисплея. Тем временем мало-помалу теплеет.

Но вот концерт подходит к концу. Последний трек.

Я тянусь к кнопке, чтобы запустить его по новой, и замечаю слабый зеленый блик на полке рядом с проигрывателем. Заинтригованная, я наклоняюсь поближе и, сощурившись, различаю темный прямоугольник с сусалью на корешке — Библия короля Якова. Будь эта неделя обычной, я уже выставила бы ее на продажу, но теперь фолиант совершенно вылетел у меня из головы.

Я беру книгу в руки. Теперь эта книга для меня ничего не значит, помимо ценности старого издания.

Но в детстве, до того как я лишилась отца, все было иначе.

Папа был истовым прихожанином. Каждое воскресенье мы втроем неукоснительно одевались понаряднее и забирались в отцовский «Остин Маэстро». В местной церкви мы всегда сидели в первых рядах на жестких дубовых скамьях.

Я обычно не знала слов гимнов, распевавшихся под рев органа, но вот отец пел со всем рвением, словно стараясь донести до небесной канцелярии каждое свое слово.

Когда папа оставил нас, с собой он забрал и нашу веру.

Помимо свадеб, крестин да редких похорон, в нашу местную церковь я захожу, только чтобы положить цветы на отцовскую могилу. Обязательно произношу молитву о спасении его души. Только с каждым годом крепнет чувство, что разговариваю я сама с собой.

Как и почти все в моей жизни, моя вера в Бога медленно сошла практически на ноль.

Но не сейчас.

Сейчас я согласна на любое утешение, откуда угодно. После всех этих лет уж одну-то из моих молитв должны услышать.

С надеждой открываю Библию и несколько минут наугад листаю страницы. Судя по языку, это середина семнадцатого века, шрифт изрядно выцвел, и при тусклом освещении я еле разбираю слова. Увы, несколько стихов, что мне все-таки удается осилить, отнюдь не побуждают меня к возвращению на путь истинный.

Я разочарована и отчаиваюсь найти в книге путь к спасению. Что мне это спасение — мне нужны деньги.

Помимо состояния сохранности, на цену коллекционной книги влияет и еще кое-что: история ее происхождения и владения. Например, если получится установить, что среди владельцев издания числится какая-то известная личность, цена возрастет с сотни до тысячи. Если повезет, на книге может найтись подпись ее прежнего обладателя. А если уж совсем повезет, то и написанное от руки посвящение. И для Библии данного периода заветной мечтой было бы обнаружение послания пером от какой-нибудь видной фигуры тех лет.

Проверяю форзац и первую страницу. Ничего.

Быстрый просмотр внутренних страниц тоже не приносит результата.

Наконец, добираюсь до нахзаца и, сощурившись, в возбуждении подаюсь вперед.

Горести мои на мгновение позабыты: я обнаруживаю шесть красноватых строчек, выведенных каллиграфическим почерком.

Мне быстро становится понятно, что это не посвящение и не послание. Для сонета, популярной на тот период поэтической формы, строк недостаточно. Просто стишок?

Я пытаюсь представить себе автора этого небольшого произведения. Откуда он, кто он… Мужчина или женщина, дававшие волю поэтическому воображению еще в эпоху царствования Карла И. Мог ли творец этих строчек представить себе, что их будут читать спустя многие века после его смерти?

Чуть слышно читаю стихотворение:


Коль ты нуждой гоним, кто станет скакуном твоим?

Тебя что понесет, когда надежда всякая умрет,

И выведет на свет, отыщет горестям ответ?

Как строки ты сии прочтешь, коня такого обретешь.

С алхимией из райской высоты

Найди же счастье ты!


Понятия не имею, что это означает. Может быть, отрывок из какой-нибудь известной поэмы.

Внезапно меня пронзает мысль: а вдруг мне посчастливилось обнаружить неопубликованное стихотворение некоего прославленного поэта? Тогда можно выручить за Библию несколько тысяч фунтов!

Я поднимаюсь с пола и включаю компьютер. И уже загоняю в поисковик строчки, как вдруг торговый зал оглашает раскатистый голос:

— Привет, пупсик.

12

Я действительно слышала голос. Я знаю это точно, потому что сердце у меня теперь где-то в районе кишок, а все тело парализовано ужасом. Но даже без оцепенения мне ни за что не хватит духу повернуть голову в ту сторону.

Я слышу бренчание фортепиано из динамиков под потолком. И чую запах книг и даже душок сырости из подвала. И кое-что еще — табак и какой-то смутно знакомый аромат. Неужто «Олд спайс»?

Наконец, я решаюсь привести в движение единственную часть тела, что меня слушается, и о-о-очень медленно скашиваю глаза влево.

И вижу фигуру. Метрах в трех от меня стоит мужчина.

«Нет-нет-нет!»

Зажмуриваюсь и осторожно снова открываю глаза. Фигура никуда не делась. Плод моего воображения? Пускай так, но разве я не слышала голос? Если это галлюцинация, то весьма и весьма убедительная.

Тип делает шаг вперед, неспешно осматриваясь по сторонам.

Паралич наконец-то меня отпускает, и из легких вырывается истошный визг.

Незнакомец вскидывает руки ладонями наружу:

— Эй-эй-эй! Успокойся, пупсик, я тебя не трону.

Ясное дело, это банальная ложь, что произносит каждый убийца, прежде чем прикончить вас с особой жестокостью.

Тут я замечаю странность одеяния злодея: расклешенные джинсы и джинсовая безрукавка поверх розовато-оранжевой футболки. Неужто мне достался западающий на ретро убийца? С такой вот фишкой?

Впрочем, наряд незваного гостя пугает меня куда меньше, чем его габариты — он просто огромен. Стеллажи в магазине под метр восемьдесят, но этот тип выше сантиметров на двенадцать, а то и все пятнадцать.

Меж тем воздух у меня в легких заканчивается, и визг обрывается. В голове роятся сбивчивые мысли. Как, черт побери, он проник в мой магазин? Чего от меня хочет? И зачем нацепил голубые солнечные очки, ночью-то?

Впрочем, не важно. Он здесь, а я вот-вот умру. Никаких сомнений.

Убийца шагает ко мне, всего лишь за секунду преодолевая разделяющее нас расстояние. Вот и все, у меня не остается ни малейших шансов на бегство. Даже если мне удастся вырваться, передняя дверь заперта, а ключи в сумочке в комнате для персонала.

Наверное, настал тот самый момент, когда приходит осознание неминуемой смерти. Я как-то читала о людях, переживших подобное чувство — кульминацию всех страхов и сожалений. Сама-то я надеялась мирно помереть без таких эмоций, где-нибудь за девяносто.

Да уж, не таким мне представлялся собственный конец — быть задушенной верзилой в дурацких шмотках.

Который тем временем останавливается перед прилавком.

«Бет, миленькая, только не обделайся. Такой позор будет в заключении патологоанатома».

Я смотрю на него снизу вверх, но выражение лица моего палача как-то не вяжется с намерением убийства. Не видно ни угрозы, ни злобы. Скорее озадаченность и даже любопытство.

Незнакомец снова медленно осматривается по сторонам, словно бы пытаясь понять, где находится. И пока он вертит головой, я изучаю его внешность. Пышные бачки, стоящие торчком темные волосы. Густые усы, свисающие по обеим сторонам рта, в стиле мексиканского бандита или современного хипстера.

Мужчина вновь заговаривает:

— Чертов книжный магазин! Вот те на!

Голос ровный, чуть с хрипотцой, характерной для заядлого курильщика.

Я пытаюсь определить его акцент. Лондон? Несомненно. Рабочие кварталы? Вероятно.

— А ты, я посмотрю, болтушка, — добавляет он.

И без всякого предупреждения развязно потягивается и зевает во весь рот. Пытаюсь снова завизжать, но не хватает воздуха, я едва дышу.

Футболка едва не рвется на его мощной груди. Не знаю почему, но у меня подозрение, что таким торсом незнакомец обязан отнюдь не качалке. Руки тоже мускулистые, однако непохоже, что от работы с железом изо дня в день. Да и брюшко, свисающее над ремнем, отнюдь не свидетельствует об усиленных тренировках в тренажерном зале.

Тем не менее на вид ему ничего не стоит порвать меня пополам.

Он наклоняется ко мне и машет руками у меня перед самым носом. Я машинально отшатываюсь, но позади стена.

— Эй, есть кто дома?

Мне приходится по-настоящему приложить усилия, чтобы выдавить:

— Кто… вы… такой?

— Слава яйцам! Я уж думал, ты немая. Клемент меня зовут.

Я натужно сглатываю и пищу:

— Чего вы от меня хотите, мистер Клемент?

— Да не мистер. Просто Клемент.

— Чего… вам от меня надо… Клемент? — мямлю я. — Вас послал Стерлинг?

— Кто-кто?

— Дэвид Стерлинг.

— Что за мужик? Не слыхал о таком.

Даже не знаю, хорошая это новость или плохая.

— Тогда почему вы здесь?

— Потому что ты меня вызвала.

— А? О чем вы… говорите…

— Да об этой фигне, начиная с «нужды» и заканчивая «алхимией». Я твой скакун, пупсик.

Он ухмыляется. Ему не помешало бы обратиться к стоматологу.

— Ничего не понимаю, мистер… Клемент. Какое отношение эти стихи имеют к вашему появлению?

— Да это не стихи. Это… ну, не знаю, типа молитвы. Тебе нужна помощь, вот они и послали меня.

— Кто «они»?

— Да откуда мне знать, — он пожимает плечами. — Пупсик, я всего лишь делаю свою работу. Ты читаешь чертов стих — и вот он я.

Похоже, этот детина все-таки не собирается меня убивать. Во всяком случае, не прямо сейчас. Первоначальный страх немного отступает, но теперь кончается терпение.

— Не хотела бы показаться грубой, но я слишком устала для этого. Вы не могли бы просто уйти? Пожалуйста.

— Вообще-то нет!

— Но почему?

— А некуда.

— Вы бездомный?

— Типа того.

— Хм, а не могли бы вы обратиться в благотворительную организацию, например?

— Если бы все было так просто, — хмыкает Клемент. — Сомневаюсь, что они смогут мне помочь.

Тьфу ты, да каждая девушка слышала такое от своего парня. Когда я устала, со мной не слишком приятно общаться. Страх сменяется раздражением.

— Послушайте. Уж не знаю, чего вы хотите, но ничем не могу помочь. Вы не можете просто вернуться туда, откуда явились, а?

— Не могу.

— Да почему ж нет-то?

— Потому что меня нигде и не было. Я был мертв.

Ага, теперь все ясно. Ну конечно, псих. Другого объяснения и быть не может. Надо осторожнее.

— А, понимаю, — киваю я, пытаясь придать голосу сочувствие. — Значит, вы были мертвым?

Боюсь, снисходительности получилось больше, чем сочувствия.

— Был. И теперь я здесь для искупления.

— Так-так. И за что искупление?

— За прошлую жизнь. Понаделал кучу дерьма, которого, вероятно, не следовало.

— А вы принимаете какие-нибудь лекарства? Если нет, вероятно, следовало бы.

Верзила разражается хохотом. Смерть сразу же представляется мне не самой мрачной перспективой.

— Ты мне нравишься, — фыркает он. — Такая занятная, хоть и телка.

— Польщена.

— Но что-то мне подсказывает, что в чудеса ты не веришь.

— Нет. Не верю.

— А стоило бы.

— Послушайте… Попробуйте взглянуть на происходящее с моей стороны. Неделя у меня выдалась по-настоящему паршивой, а тут еще словно ниоткуда являетесь вы и заявляете, будто вы мертвец и ищете искупления. Только этого мне и не хватало!

Клемент поглаживает усы и вздыхает.

— Даже и не знаю, что сказать, пупсик.

— И, пожалуйста, прекратите называть меня пупсиком.

— Заметано, Бетани, — ухмыляется он.

— Вот и спасибо… Стоп. Откуда вы знаете мое имя? Я его не называла.

— Этого я тоже не знаю. Оно просто всплыло у меня в башке, когда я здесь появился. Бетани Луиза Дасти Бакстер.

У меня так и отвисает челюсть.

Кроме моих родителей, мое второе имя неизвестно никому. Папа был большим поклонником Дасти Спрингфилд, вот мама и решила сделать ему сюрприз и при регистрации моего рождения добавила вторым именем Дасти. Папа действительно пришел в восторг и тут же придумал мне прозвище «Маленькая Дасти». Я всегда стеснялась этого имени и никогда его никому не сообщала. И совершенно уверена, что отец был единственным человеком, обращавшимся ко мне «Дасти».

— Что значит просто всплыло у вас в голове?

— Да не знаю я. Видишь ли, к этой шабашке инструкций не прилагалось.

Похоже, меня угораздило нарваться не на убийцу, а на маньяка-преследователя. Как бы то ни было, шансы выпроводить его из магазина у меня практически нулевые, и лучше его лишний раз не провоцировать. Придется потакать сумасшедшему.

— Ладно, Клемент, — вздыхаю я. — Можете хотя бы рассказать, зачем и каким именно образом вы оказались в моем магазине в столь поздний час?

— Покороче или поподробнее?

— Покороче. Совсем коротко.

— Лады. А нельзя ли чашку чая? Умираю от жажды.

Я выдавливаю улыбку и осторожно выбираюсь из-за прилавка. Жестом пропускаю его вперед себя.

— За этой дверью комната для персонала. После вас.

Клемент неспешно идет в указанном направлении, а я за ним на безопасном расстоянии. Мелькает мысль рвануть через торговый зал и выброситься сквозь витринное стекло наружу. Пожалуй, не очень разумно.

Я щелкаю выключателем, и Клемент присаживается на краешек стола, сантиметрах в десяти от моей сумочки.

«Ах ты гад».

Что ж, плетусь в дальний конец комнаты и включаю чайник, стараясь лишний раз не поворачиваться спиной к незваному гостю. Краем глаза замечаю, что стул по-прежнему подпирает дверь черного хода. Как же, черт побери, этот тип тогда проник в магазин?

Сам же Клемент как будто нисколько не смущен всем этим спектаклем и неспешно оглядывает помещение.

Мне приходится подстегнуть его.

— Ну так рассказывайте, — вздыхаю я. — Что вам здесь надо?

— Ага. Ты, пупсик, будь готова. Поверить довольно сложно.

— Слушаю.

— Ты просила о помощи, и меня послали на помощь. Я не могу никуда уйти, пока не совершу искупление и не помогу тебе.

— Это что же, вы вроде ангела-хранителя?

— Я разве похож на ангела? — фыркает Клемент.

— Хм, я бы сказала, вы больше походите на порнозвезду семидесятых. Только без обид.

— Да все нормально. Разок я и вправду вписывался на съемки.

«Фу-у-у!»

Чайник уже кипит. Я быстренько достаю из буфета две чашки.

— Сахар?

— Три.

Еще бы ему пузо не отрастить с такими дозами!

Разливаю по чашкам кипяток и бросаю пакетики. И тут же вспоминаю слова мисс Хендерсон. Надеюсь, Элеонора Рузвельт все-таки была права и я куда крепче той мочи, что собираюсь сейчас подавать.

Затем щедро сыплю сахар в одну из чашек и добавляю молока в обе. Осторожно передаю напиток Клементу, или кто он там, черт его побери.

— Твое здоровье, пупсик!

Господи, да перестанет он называть меня пупсиком или нет? Впрочем, сейчас это меньшая из моих проблем. Пусть.

Я отпиваю чаю с надеждой, что кофеин хоть немного снимет усталость.

— Итак, Клемент. Значит, вы здесь, чтобы помочь мне.

— Точняк.

— И, насколько я поняла, на самом деле вы мертвый?

— С 1975-го.

— Что ж, это объясняет ваш ужасный джинсовый наряд.

Он критически осматривает свое одеяние, затем поднимает на меня негодующий взгляд:

— Эй, а что с ним не так? Этот прикид стоил мне чертово состояние! Отхватил на Карнаби-стрит.

— В 1975-м?

— Не… Скорее, в 74.

Я киваю. Что ж, соответствует его легенде. Еще глоточек чая.

— И чем вы занимались в 1975-м, до того как… хм, умерли?

— Да всяким-разным.

— Разнорабочий! Просто великолепно! — вздыхаю я. — Мне нужен спасатель, а присылают специалиста по развешиванию полок!

— Не, я был не таким разнорабочим.

Мой дар небес делает огромный глоток и ставит чашку на стол.

— Я был решалой.

— И что это значит?

— Если у людей возникали проблемы, я их решал. Охранял, там, долги вышибал, ну и порой приходилось убеждать кое-кого, скажем так, изменить позицию по определенному вопросу. Работа разнообразная.

— Так-так. Если не секрет, как именно вы умерли?

— Стукнулся головой.

— Стукнулись головой?

— Ага. О крикетную биту. Не заметил.

— Так вы играли в крикет? — Я даже не пытаюсь скрыть своего удивления.

— Это произошло в два часа ночи. В одном из переулков Камдена. Так уж вышло, что я не надел белую форму.

— О!

Я отчаянно пытаюсь подавить зевок. Так, нужно выбираться из этой идиотской ситуации.

— Что ж, все это, конечно же, интересно, но у меня сегодня был трудный день, и сейчас мне хотелось бы отправиться домой.

— Класс! А то здесь собачий холод.

И он с воодушевлением встает.

— Простите, Клемент, но я имела в виду, что хочу поехать одна.

— Хм. Но ведь вам нужна помощь, так ведь?

— Пожалуй, что и нужна, но…

— Тогда обсудим по дороге. Где ваша тачка?

Жертва крикетной биты выжидательно смотрит на меня.

Ну уж нет, в мою машину он не сядет.

А потом вдруг вспоминаю. Вспоминаю, что нахожусь в данный момент в своем магазине по той причине, что прямо перед моим домом околачиваются прихвостни Стерлинга. Так, домой я не поеду, но и оставаться здесь желания у меня тоже нет.

Тут мне в голову приходит идея.

— Вообще-то, Клемент, кое в чем вы могли бы мне помочь.

— Я здесь именно за этим.

— У меня фара одна барахлит. Как думаете, сможете разобраться, что с ней такое?

— Да запросто, пупсик.

Мой гениальный план состоит в том, чтобы сесть в машину, запереться изнутри и, пока Клемент осматривает фару, дать газу. Понятия не имею, куда поеду, лишь бы подальше от этого психа.

— Только сначала мне нужно отлить, — заявляет мой герой. — Этот твой чаёк прямо насквозь прошел. Где у тебя тут толчок?

Я тычу пальцем в сторону туалета, и он грузно топает в указанном направлении.

Что ж, слабый мочевой пузырь Клемента предоставляет мне внезапную возможность для изменения плана. Смоюсь, пока он облегчается. Можно рвануть прямиком в полицейский участок и потребовать, чтобы в магазин отправили наряд арестовать психа. Для его же пользы, коли на то пошло — ему определенно требуется медицинская помощь.

Я хватаю сумочку и убираю стул от двери черного хода. Осторожно открываю ее и выхожу на холодный вечерний воздух.

С громыхающим сердцем ищу в сумочке ключи, нахожу, и чуть не падаю в обморок от раздающегося голоса:

— Добрый вечер.

Я вскидываю голову и вижу темный БМВ, припаркованный прямехонько за моим «фиатом» и полностью блокирующий выезд. Голос принадлежит одному из мордоворотов Стерлинга, который сидит за рулем и улыбается через опущенное стекло. Черт, они все-таки сообразили, куда я сбежала.

Бандюган выбирается из машины, за ним второй. Оба неспешно обходят мой автомобиль и встают рядышком метрах в трех от меня. Все пути для отхода перекрыты.

— Холодновато здесь, а? — осведомляется тот, что пониже.

Одежда у парочки темная, и их лысые головы плавают во тьме, как крутые яйца.

— Может, угостишь кофейком?

— Оставьте меня в покое, — скулю я.

— Прости, милочка. Никак нельзя. Приказ мистера Стерлинга. Кстати, насчет того, что нам нельзя развлекаться, он ничего не говорил.

И оба скалятся, не сводя с меня глаз.

— Пожалуй, нам стоит представиться, прежде чем мы познакомимся поближе, — продолжает низкий. — Меня зовут мистер Черный, а моего коллегу — мистер Синий.

«Это они под синяки, что ли, назвались?»

Мистер Черный делает несколько шагов в моем направлении, мистер Синий не отстает. Остается только бежать назад в магазин, к шизанутому Клементу.

И тут меня словно ошпаривает ужасной мыслью: да они же заодно! Одного заслали внутрь, заморочить мне голову, а эти двое снаружи перекрыли мне пути отступления.

Я угодила прямиком в ловушку.

Бросаю взгляд по сторонам, молясь о припозднившемся прохожем. Ага, размечталась. Ну кого понесет в этот тупик на ночь глядя? Я одна-одинешенька. И у меня серьезнейшие проблемы.

Черный и Синий продолжают надвигаться на меня. Я пячусь назад, пока не упираюсь лопатками в кирпичную стену. В мозгу моем проносится сценарий следующих нескольких минут. Вот я визжу, и Черный своей мясистой лапищей затыкает мне рот. Далее воображение рисует, как меня волокут внутрь. Происходящее потом слишком ужасно, чтобы его даже представлять.

Я вжимаюсь в стену, чтобы хоть на пару жалких сантиметров увеличить расстояние между собой и неумолимо приближающимися громилами.

Они уже метрах в полутора и все так же гадко ухмыляются.

Вдруг слева что-то мелькает, и дверь захлопывается.

Перед черным входом стоит Клемент. Судя по всему, готовый присоединиться к потехе, в которой мне отведена роль пиньяты.

— И что здесь происходит? — как бы невзначай осведомляется он.

Черный поворачивается к новому действующему лицу:

— Не твое собачье дело. Вали отсюда.

Хм, что бы здесь ни происходило, Черный с Синим явно видят Клемента впервые. У меня появляется нехорошее предчувствие, что до моего чокнутого гостя сейчас дойдет, кто эти двое и чем занимаются.

Вперед выходит Черный.

— Повторяю вопрос: что здесь происходит? — рокочет Клемент.

Черный оборачивается и что-то говорит товарищу. Оба гогочут, однако их веселья как не бывало, когда Черный вновь хмуро обращается к Клементу:

— Если не сдриснешь через пять секунд, ты покойник.

— Чувак, я и так покойник, — фыркает тот.

Двигаясь удивительно быстро для своих габаритов, Клемент в четыре шага покрывает расстояние до головорезов. Черный, встав в стойку, встречает угрозу ударом кулака, но удар приходится в раскрытую ладонь Клемента.

— А это ты зря, — цедит мой гость.

Это как сцена из боевика, только вполне реальная и ужасно жестокая. Я никогда в жизни не видела настоящей драки, и начинать совершенно не хочется.

Клемент молниеносно наносит сокрушительный удар Черному в лицо. Слышен хруст. Схватившись за физиономию, Черный, скуля, кулем валится на землю.

Синий, не смутившись, пытается достать Клемента, но тот отбивает его руку и отвечает куда более мощным ударом в челюсть. Синий пятится и едва удерживается на ногах, а Клемент, не давая ему опомниться, снова бросается вперед.

Я в ужасе смотрю, как Клемент пинает Синего по правому колену. Тот с диким воплем валится, как подкошенный.

Противники беспомощно валяются на земле, но Клемент, похоже, еще не удовлетворен. Он оставляет покалеченного Синего и заносит башмак над ребрами Черного.

Я наконец-то обретаю голос и визжу:

— Клемент!

Он замирает с занесенной для удара ногой, а затем медленно опускает ее и критически осматривает своих жертв. Судя по их стонам, ответных действий от них ожидать не приходится.

Клемент поворачивается ко мне.

— Эти клоуны часть твоих проблем?

Я молча киваю.

— Думаю, пока достаточно. Может, поедем уже?

Он наклоняется, поднимает Черного за шиворот и что-то шепчет ему на ухо. При виде окровавленной физиономии я отворачиваюсь. Слышны приглушенные голоса, звук открываемых и закрываемых дверей, и, когда я оборачиваюсь, БМВ с визгом срывается с места.

— Что… Что вы им сказали?

— Да так. Валите, говорю, пока я не расстроился по-настоящему.

— Как они?

— Могло быть хуже, но ты вмешалась.

Клемент потирает руки и подходит ко мне.

— Ты в порядке, пупсик? Тебя будто тошнит.

— Я… Даже не знаю, сказать спасибо или наорать.

— Лично я за первое. Не люблю, когда телки орут.

Я выдавливаю улыбку.

— Спасибо.

— Может, объяснишь, зачем они приезжали?

— Им приказали следить за мной.

— Кто приказал?

— Долгая история.

Он скрещивает руки на груди и прислоняется к машине.

— Они обещали вернуться. Наверное, я их немного разозлил.

— Отлично, — вздыхаю я.

— Тебе решать. Либо прекращай морочить голову и будем разбираться вместе, либо расхлебывай сама.

— Что-что? И как же я морочу вам голову?

— Неисправная фара, — фыркает он. — Думаешь, я вчера родился?

План мой с треском провалился. Одно, впрочем, совершенно очевидно: этот человек, кем бы он ни был, только что избавил меня от участи, о которой даже думать страшно.

Вопрос в следующем: что мне с ним теперь делать, черт побери?

13

Я устала, замерзла и ничего не понимаю. Вообще ничего.

Верзила в упор глядит на меня, и я не знаю, как поступить.

Думаю, Клемент легко сделает из меня отбивную одной левой. Но ведь не сделал. Как раз наоборот.

— Ну же, пупсик, — возвращает он меня к действительности. — Я уже яйца отморозил. Решай.

Что же делать? Несомненно, он псих, но, будь он опасен, я уже давно лежала бы в луже собственной крови в магазине.

— Одну минуту… Я думаю.

Он мотает головой, прячет руки в карманы и стонет:

— Может, обсудим в машине?

— При всем уважении, Клемент, я обычно не приглашаю незнакомцев в свою машину. Откуда я знаю, вдруг вы серийный насильник.

— Не обольщайся, — хмыкает человек-гора. — Я выкидывал из постели чувих и покруче.

— Что-что? — негодую я.

— А? Просто ты не в моем вкусе.

— А кто же в вашем, Клемент?

— Господи, — снова стонет он, закатывая глаза. — Ну это-то здесь при чем?

Я упрямо скрещиваю руки на груди.

— Извинитесь!

— Извиниться? Да за что?

— За свои слова! Какая грубость!

— Ну, если надо, то пожалуйста. Извини.

Его мужской шовинизм не самая большая моя беда. Я сейчас между двух огней. С одной стороны — господа, хм, Черный и Синий, наверняка в эту самую минуту вынашивающие планы лютой мести. А с другой — Клемент, явно психически ненормальный мужик огромных габаритов, который, однако, готов ради меня идти на риск.

Если он и маньяк, то не похож на тех, про кого мне доводилось читать. Странный, конечно, но не отвратный, и, похоже, действительно равнодушен ко мне. И остаются еще два вопроса: как он попал в мой магазин и откуда знает мое второе имя? В общем, я заинтригована и готова рассмотреть предложение Клемента. Кроме того, я так устала и замерзла, что мне уже плевать на его сумасшествие, пусть только прикончит меня в теплой постели.

— Ладно. Садитесь.

Я отпираю машину, и Клемент втискивает свое огромное тело на сиденье.

Завожу двигатель и выкручиваю обогреватель на максимум, пока мой пассажир пытается устроиться поудобнее.

— Дюймовочка в курсе, что ты позаимствовала ее тачку? — ворчит он, упираясь головой в потолок.

— Хватит жаловаться, ремень пристегните.

— Уж как-нибудь обойдусь. Ты езжай поосторожнее.

— Клемент, хотите вы этого или нет, но это закон.

— И с каких это пор?

— Понятия не имею. Сколько себя помню. Просто пристегнитесь.

Клемент неохотно и с явным раздражением пристегивает ремень.

Вообще-то, я могла бы и подсказать, что сиденье регулируемое, но уж больно забавно смотреть на скрюченного Клемента. Справедливости ради, он не жалуется. Сидит себе, словно загипнотизированный огнями приборной панели.

— Прямо как чертова новогодняя елка, — бормочет он.

— Что-что?

— Да торпеда. Светится, будто новогодняя елка. И как это устроено?

— Это не ко мне вопрос.

Клемент продолжает созерцать панель с детским изумлением.

— А куда мы едем? — в конце концов интересуется он.

— Ко мне домой, только не надейтесь, будто я пущу вас к себе.

— Да на здоровье. Далеко?

— Не очень, но вы можете успеть убедить меня, что ничего не замышляете.

— Тебе не говорили, что ты слишком недоверчива?

В наблюдательности ему не откажешь.

— И для начала попробуйте объяснить, что же произошло в магазине.

— Это ты о чем?

— Обе двери были заперты. Как вы попали внутрь?

— Не знаю. Это просто происходит.

— Что просто происходит?

— Сначала ничего нет, вроде как спишь. А потом раз! — и я типа очухиваюсь.

И это называется объяснением?

— Вы сказали «происходит». Значит, такое уже случалось?

— Дважды.

— Может, поделитесь?

Клемент чертыхается под нос и в очередной раз пытается найти позу поудобнее.

— Только не спрашивай, как это работает, потому что я понятия не имею. В первый-то раз я перепугался до усрачки. Иду себе по переулку в 1975-м, а в следующее мгновение оказываюсь в каком-то кабинете перед неизвестным мужиком. В голове у меня малость пошумело, и потом имя этого чувака возьми да и выскочи само собой. Я только и знал, что должен ему помочь.

«Бет, не вздумай ему потворствовать!»

— И что дальше?

«Умница ты моя!»

— Еще я знал — тоже не спрашивай откуда, — что идет 1989 год. От одного только этого можно было охренеть. Да только все равно тот чувак, к которому меня послали, мне совершенно не обрадовался. Думаю, у него было не в порядке с головой.

— Почему вы так решили?

— Минут через десять после моего появления он выбросился из окна седьмого этажа.

— Да уж, здорово помогли, — вздыхаю я.

— Ну, я тут ни при чем.

— Вы сказали: дважды. И что же приключилось во второй раз?

— Хороший вопрос. Какой сейчас год?

— 2017-й.

— А, ну тогда второй чел уже должен был выйти из тюрьмы. Кажется, то был 2003-й, кода я пытался ему помочь.

Мы останавливаемся на перекрестке, и я поворачиваюсь к Клементу.

— Так, давайте-ка уточним, правильно ли я все поняла. Вас воскрешают из мертвых помогать людям, чтобы вы искупили свои грехи.

— В общем, да.

— И из двух человек, которым вы пытались помочь, один покончил с собой, а второй на десять с лишним лет сел за решетку, так?

— Да уж, звучит хреново.

— А теперь вы будете мне помогать?

— Ага.

— Везет же мне! И что будет, если и со мной не получится?

— Дается три попытки. Если я опять облажаюсь, игра закончена.

— В смысле?

— Загремлю в место настолько омерзительное и страшное, что это за пределами человеческого разумения.

— В «Большого брата», что ли?

— Это еще что такое?

— Неважно.

Качаю головой и трогаюсь на зеленый. Зачем нужен весь этот спектакль, выше моего понимания, но Клемент, похоже, и вправду верит, будто проходит некий небесный квест. Что ж, рано или поздно проколется. Попробую ему помочь.

— А в чем смысл четырнадцатилетнего периода?

— Какого периода?

— Вы сказали, что умерли в 1975-м, после чего возвращались в 1989-м и 2003-м, а сейчас 2017-й. Разница между годами четырнадцать лет.

— В Библии число четырнадцать символизирует освобождение от грехов, — отвечает Клемент, словно констатируя общеизвестный факт.

«А его так просто не возьмешь».

— Я и не знала.

— Да я тоже. Как я уже говорил, подобная фигня сама собой выскакивает у меня в голове.

Дальше мы едем молча, мой пассажир лишь разглядывает темные городские пейзажи за окном. Я всеми фибрами души жажду избавиться от своего безумного спутника. Но останавливают два обстоятельства.

Во-первых, совершенно невозможно объяснить, как Клемент оказался в моем магазине.

И во-вторых, впервые за несколько дней чуть отпустило ощущение беззащитности. Что совершенно нелогично, поскольку скрюченный на пассажирском сиденье человек может убить меня голыми руками. И все же его поведение не обещает подобной развязки.

Это не столько доверие, сколько интуиция.

— Итак, Клемент. Я пущу вас к себе только на определенных условиях.

— Валяй.

— Первое. Если мне в вашем присутствии будет неуютно и я попрошу вас уйти — вы уходите.

— Даже не знаю, куда я уйду, но ладно, согласен.

— Второе. Можете не называть меня пупсиком?

Он надувает щеки.

— А вот этого обещать не могу.

Я закрываю глаза и, пользуясь тишиной, пытаюсь навести в мыслях некое подобие порядка. Безнадежно. Делаю глубокий вздох и поворачиваюсь к Клементу.

— Можете хотя бы пообещать, что не убьете меня?

— Да брось, пупсик. Не буду я тебя убивать. Если бы хотел, давно бы уже убил.

Убедительно.

— Видимо, я свихнулась. Пошли.

Мы выбираемся из машины, и Клемент быстро оглядывает улочку.

— Те клоуны из магазина знают, где ты живешь?

— Да они сначала на этой улице и дежурили.

— Усек. Тогда держись слева от меня, пупсик.

— Это еще зачем?

— Работа у меня такая, быть параноиком. Если вдруг кто выскочит из машины, то прежде, чем доберется до тебя, ему придется иметь дело со мной.

Я не спорю и послушно становлюсь слева от него. Мы молча идем по темной улице, и Клемент внимательно осматривает каждую припаркованную машину.

Вот и дом. Я отпираю замок и уже собираюсь войти, но он кладет руку мне на плечо.

— Погоди.

И с этим он проскальзывает мимо меня в черноту коридора.

— Ну и что вы делаете? — вздыхаю я.

— Осторожность не помешает.

Я качаю головой и следую за ним.

Внутри включаю свет, и теперь уже Клемент идет за мной на кухню. Не дожидаясь приглашения, он усаживается за стол:

— А пивка у тебя нет?

Я собираюсь было сделать замечание, но напоминаю себе, что этот мужчина только что меня спас. Будет жлобством не угостить его даже пивом в знак признательности.

Так что, как подобает гостеприимной хозяйке, достаю из холодильника банку светлого пива Карла — вряд ли он за ним вернется — и вручаю Клементу.

— Твое здоровье, пупсик.

Он откупоривает банку, жадно отпивает и достает из нагрудного кармана безрукавки пачку «Мальборо», которую открывает и протягивает мне:

— Сигарету?

— Нет, спасибо. И я предпочла бы, чтобы в доме вы не курили.

— А где же тогда?

Я отпираю и распахиваю дверь черного хода.

— Можете воспользоваться задним двориком.

Он неохотно поднимается, бредет наружу, на ходу прикуривая от «Зиппо», и останавливается метрах в трех от двери. Я наблюдаю за ним, прислонившись к косяку. Взмахом запястья Клемент захлопывает крышку зажигалки и прячет ее обратно в карман.

— Курение убивает, — не удерживаюсь я от нотации.

Он затягивается и медленно выпускает дым.

— Мертвого убить нельзя.

Желания оспаривать это утверждение у меня нет.

Над двориком плавает облачко табачного дыма, пробуждая сотню воспоминаний. Отец, как и многие мужчины его поколения, курил. Многим не нравится запах табачного дыма, а вот меня он странным образом успокаивает — в небольших дозах, разумеется. Я даже сама курила, в колледже и университете, в тщетной попытке вписаться в коллектив. По окончании учебы вписываться стало некуда, а других причин продолжать курить не осталось.

— Итак, пупсик. Как насчет объяснить, почему я здесь?

— Потому что мне не хочется, чтобы дом пропах табаком.

— Твою мать, — бормочет Клемент. — Да нет же. Почему я здесь, в смысле, в твоей жизни?

— Ах да. Только здесь уж больно холодно. Пойдемте в дом, расскажу основное.

Он еще раз глубоко затягивается, бросает окурок на землю и плющит его своим гигантским ботинком «Челси».

Мы возвращаемся на кухню и усаживаемся за стол.

Я обхватываю голову руками и пытаюсь понять, что побуждает меня откровенничать с незнакомцем и с чего начать.

Впрочем, стоит только начать, и меня прорывает. Я даже не осознавала, насколько мне необходимо было выговориться.

Клемент терпеливо слушает, не перебивая, временами кивая и тихонько поддакивая.

Я заливаюсь почти десять минут, подробно описывая все начиная с исчезновения Карла в понедельник. Речь меня выматывает, но я чувствую облегчение.

— Вот так я и оказалась в магазине сегодня вечером, — со вздохом завершаю я тираду.

Он откидывается на спинку стула и отпивает еще пива.

— Решение очевидно, пупсик.

— Будьте так любезны, просветите. Лично мне ничего не очевидно.

— Зайду к этому чуваку Стерлингу и выбью из него дурь.

— Идея мне нравится, но у него связи, да и сам он тот еще сукин сын. По слухам, в шестидесятые был шишкой в лондонском преступном мире.

— Я родился и вырос на севере Лондона и что-то не слыхал о таком.

— Он вроде из Ист-Энда.

— Ну, Лондон город большой. Может, этот мужик и вправду что-то собой представлял, да только пути наши не пересекались.

— В любом случае это ничего не решит.

— И почему же?

Мне даже не верится, что я собираюсь это сказать.

— Послушайте, Клемент. Допустим на минутку, что я готова поверить в эту вашу сказочку. Во-первых, не думаю, что избиение старика зачтется вам в искупление. А во-вторых, если вы, боже упаси, не планируете околачиваться здесь всю мою оставшуюся жизнь, что будет, когда вы уйдете? Отвечать-то придется мне.

Он задумчиво поглаживает усы. Может, это и вправду помогает ему думать.

— Ага, ты права. Сейчас я не могу позволить себе завалить дело.

— И? Какие-нибудь другие блестящие идеи?

— He-а. Больше ничего.

— Прекрасно. Я иду спать. Закройте за собой дверь, когда будете уходить.

— Ты меня прогоняешь?

— Может, вас и послали мне на помощь, но не вижу, какой от вас толк.

— Пупсик, я что-нибудь придумаю. Просто мне надо немного подумать. Я ж решала, я все решу. Перекантуюсь на диванчике. Заодно постерегу, вдруг те чуваки вернутся.

Передо мной дилемма. Можно его выпроводить, и тогда не придется бояться, что он прикончит меня во сне. Но останутся Черный и Синий.

— Пожалуй, мне следуют сообщить в полицию о событиях сегодняшнего вечера.

— Ага, валяй. Вот только как ты думаешь, что будет потом?

— Ну, не знаю…

— А я скажу тебе, пупсик. Ни хрена. Может, пришлют наряд завтра утром. Может, даже примут у тебя заявление. А дальше ты сама по себе.

И он трижды прав, черт побери. Кроме того, Стерлинг ясно обрисовал мне перспективы обращения в полицию.

Как ни печально признать, но, похоже, Клемент — меньшее из двух зол.

— Ладно. Я принесу вам одеяло.

— Вот хорошая девочка.

— Я вам не… Ай, ладно, я слишком устала. Ждите здесь.

Я приношу сверху одеяло, раскладываю его на диване в гостиной и зову своего гостя.

— Правила простые. Из комнаты не выходить, если только не услышите что-нибудь подозрительное. И ни при каких обстоятельствах не подниматься наверх! Все ясно?

— Яснее некуда!

— Клемент, я на полном серьезе. Услышу хотя бы скрип ступеньки на лестнице — сразу вызываю полицию.

С этим я достаю из кармана смартфон, открываю на нем фотоаппарат и быстренько запечатлеваю обескураженную физиономию Клемента.

— Что это было, черт побери?

— Сфотографировала вас на всякий случай, вдруг понадобится. Надо же будет полиции с чего-то начинать.

— Господи, пупсик, — стенает он. — Ладно, я понял. Ты мне не доверяешь.

Видимо, он искренне уязвлен моей паранойей, и мне даже становится малость неловко.

— Э-э… Вам понадобится ванная?

— Да поздновато для купания.

— Я имею в виду, в туалет вам надо?

— Не, обойдусь.

Взгляд его рассеянно блуждает по комнате и, наконец, останавливается на телевизоре.

— Это телик, что ли?

— Да, Клемент, это телевизор, — утомленно подтверждаю я.

— А где остальное?

— Остальное? Да он весь здесь.

— Класс! И когда начинается?

— Что начинается?

Его взгляд красноречиво свидетельствует, что из нас двоих глупость сморозила я.

— Когда начинаются программы?

— Они не прекращаются, у них всегда что-нибудь идет.

— И даже сейчас, так поздно?

— Да, Клемент.

— А можно посмотреть?

И почему у меня такое чувство, будто я общаюсь с ребенком, только весом в добрый центнер?

— Да ради бога.

Я включаю телевизор. Не сводя глаз с экрана, Клемент устраивается на диване. Вручаю ему пульт и инструктирую:

— Эта кнопка переключает каналы, вверх-вниз.

— И сколько их?

— Даже не знаю. Больше сотни, наверное.

— Да брось, — недоверчиво отзывается он. — Разыгрываешь меня, что ли?

— Спокойной ночи, Клемент.

— Ага, спокойной, пупсик, — небрежно бросает он, уже целиком поглощенный телевизором.

Странствующий спасатель, или душевнобольной, но все равно типичный мужик.

Закрываю дверь гостиной и карабкаюсь по лестнице в спальню. У кровати на мгновение зависаю. Все-таки я излишне подозрительна или же по-идиотски наивна? Хм, первое в имеющейся ситуации, пожалуй, предпочтительнее.

С этим я облачаюсь в пижаму, беру одеяло, подушки и бреду в ванную.

Там единственная дверь в доме с замком, и есть окошко, через которое в случае чего можно выскочить на плоскую крышу кухни.

Я складываю одеяло пополам, стелю его в ванне и бросаю подушки. Наскоро чищу зубы и забираюсь в импровизированную постель, не забыв сунуть под подушку телефон. На поверку оказывается весьма неплохо, гораздо удобнее, чем я ожидала.

Даже хор тревожных голосов в голове не мешает мне мгновенно отключиться.

14

Солнечные лучи перебираются через подоконник и заливают ванную.

Однако отнюдь не они причина моего внезапного пробуждения. Нет, меня разбудил оглушительный грохот по двери в ванную.

— Пупсик! Пупсик! Пусти!

Я в полнейшем замешательстве продираю глаза. Почему я в ванне? И кто барабанит в дверь?

Память постепенно возвращается, и на меня обрушивается паника.

Я выскакиваю из ванны и бросаюсь к двери. Замок заело, и на борьбу с ним уходит несколько драгоценных секунд. Наконец, я распахиваю дверь.

— Черт возьми, пупсик! — с воплем врывается Клемент.

Пожар? Или в дом ломятся Черный и Синий? Толком не проснувшись, я пытаюсь понять, что стряслось.

Клемент, в одних пурпурных трусах и черных носках, устремляется к унитазу.

— Господи! — кряхтит он, облегчаясь.

Проходят секунды, а напор не ослабевает, словно хлещет из шланга.

— Могла бы и сказать, что внизу нет толчка.

Журчание продолжается.

— Ты же не хочешь, чтобы я нассал в раковину на кухне.

Наконец, поток иссякает. Клемент встряхивает, звучно пускает газы и поворачивается ко мне.

— Извини, — скалится он, и вид у него вовсе не виноватый.

Наверное, надо радоваться, что он не прикончил меня во сне. Ой нет, он, похоже, решил убить меня газовой атакой.

— Фу, какой ужас, — бормочу я, закрывая лицо ладонью.

— А что на завтрак? — осведомляется Клемент как ни в чем не бывало.

Я лишь качаю головой и поспешно ретируюсь в спальню.

Пока я переодеваюсь, до меня доносится топот вниз по лестнице. Возвращаюсь в ванную, спускаю воду и щедро опрыскиваю помещение освежителем. Чищу зубы, затем отправляю и свои естественные потребности. И все это время ломаю голову, какой черт дернул меня пустить это чудовище в дом.

Очевидно, сказалась усталость.

Снизу доносится рев:

— Пупсик, ты идешь? Я не отказался бы от чая!

«Ну почему я, Господи? Почему?!»

Считаю до десяти и спускаюсь.

Клемент уже восседает за столом. Хвала всем святым, полностью одетый.

— Все нормально?

— Бывало и лучше.

Я включаю чайник и достаю из буфета упаковку мюсли.

— А это что?

— Это, Клемент, завтрак! — Я звучно ставлю коробку на стол.

Он подозрительно косится на нее.

— Хм, я бы предпочел сэндвич с беконом, если ты не возражаешь.

— Нет у меня никакого бекона…

Смартфон пищит эсэмэской.

— Что за звук? — интересуется Клемент.

— Мой телефон.

Я достаю его из кармана и вздыхаю с облегчением: очередное уведомление от банка.

— Ты же вроде сказала, что эта штука — фотоаппарат? Видимо, пытается сострить. Но вид у него озадаченный.

— У вас нет смартфона?

— Чего-чего?

— Боже мой, Клемент! Вы из леса, что ли, вышли?

— Я говорил, откуда я вышел. До сих пор не веришь?

Ответом я себя не утруждаю.

Чайник кипит, и я завариваю чай, сыплю Клементу три ложки сахара, и тут терпение его иссякает:

— Ну?

Я ставлю чашки на стол, сажусь и пристально смотрю на него. В спокойной обстановке его бредни уже начинают раздражать.

Быть может, если удастся нащупать слабые места в его бредовой легенде, он сдастся и расколется. В чем бы ни состоял его замысел, я его выведаю!

— Простите, Клемент, но я вам не верю. Не верю, что вы добиваетесь искупления, и не верю, что вы умерли в 1975-м.

Он только пожимает плечами.

Я беру телефон и приступаю к допросу:

— Кто был премьер-министром?

— Гарольд Вильсон, — следует моментальный ответ.

Поисковик подтверждает. Затем мне попадается список событий 1975 года.

— Катастрофа в подземке, погибло сорок три человека. На какой станции?

— Да уж, скверная вышла история. «Моргейт».

— Что за фильм сняла «Монти Пайтон»?

— «Священный Грааль».

— Проводился референдум. По какому вопросу?

— Вроде что-то насчет членства в ЕЭС.

Ни одной ошибки. Вот же сукин сын.

— Ну и чем этот замут с выходом из ЕЭС обернулся? — интересуется Клемент.

— Ой, лучше не спрашивайте.

Я возвращаюсь к списку и задаю следующий вопрос:

— Какую гостиницу в Лондоне взорвала ИРА?

— «Хилтон».

В сердцах швыряю смартфон на стол. Ответы доказывают лишь закоренелость его мании.

Мы сидим молча. Клемент знай себе потягивает чай, словно это обычное субботнее утро. Я же понятия не имею, что сказать.

— Допустим, чисто теоретически, я морочу тебе голову, — заговаривает наконец он. — Но чем ты рискуешь, если позволишь помочь тебе?

Не в бровь, а в глаз, и по существу возразить нечего.

— Пожалуй, ничем.

— Ты думаешь, я могу тебе как-то навредить?

— Нет, не думаю.

Он отставляет чашку и, положив локти на стол, подается вперед.

— Я все понимаю, пупсик. Доверие — это почти как деньги. Его нужно заработать, и только идиоты расшвыриваются им направо и налево.

— И что вы хотите этим сказать?

— Можешь мне не доверять. Просто поверь, что я могу тебе помочь. Неважно, считаешь ли ты мою историю о прошлой жизни брехней или правдой. Я должен тебе помочь, пупсик.

Только сейчас я замечаю, что на нем нет голубых очков. Скрывавшиеся вчера под ними глаза такие же голубые, как и очки. Как там говорится? Глаза — зеркало души? Глаза Клемента отражают помутившийся рассудок, погруженный в бред. Что бы там ни творилось у него в голове, я испытываю лишь сочувствие.

— Ладно, — вздыхаю я. — Буду признательна вам за любую помощь.

— Клёво, — расплывается Клемент в улыбке.

— Есть идеи?

— Думаю, да. Раз уж нельзя просто отметелить этого Стерлинга, единственный вариант — раздобыть деньги. Верно?

Я киваю.

— Следовательно, в течение следующих пяти дней нам необходимо раздобыть двадцать штук. Верно?

Снова киваю, с трудом удерживаясь от того, чтобы не закатить глаза.

— А для этого нам нужно кое-куда съездить.

— И куда же?

— В Лондон. Далеко до него отсюда?

— Поездом минут пятьдесят.

— Значит, договорились. Я готов.

И с этим Клемент достает из кармана очки и надевает их.

— Что? Я не могу просто так сорваться и поехать в Лондон.

— Почему?

— Во-первых, этим утром мне нужно забрать из больницы маму, а во-вторых, кто-то должен заниматься магазином.

— Время уходит, пупсик. Решать только тебе.

— А зачем мне вообще с вами ехать? Один вы не можете?

— He-а. Так не выйдет.

«Опять двадцать пять».

— Объясните.

— Я не смогу защитить тебя, если мы не будем вместе. И если с тобой что-нибудь случится, моя последняя возможность пойдет прахом.

— Хм, а еще говорят, время рыцарства прошло.

У меня такое чувство, будто я заблудилась в лабиринте, все выходы из которого заложены кирпичами. Проблема никуда не денется, если я отвергну бестолковый план Клемента. И, если даже бросить все дела, стоит ли вообще отправляться искать неизвестно чего в Лондоне?

Бестолковый план или никакого плана. Что выбрать?

— А почему именно Лондон?

— Лондон — моя вотчина. Думаю, я знаю, где раздобыть двадцать штук.

— Думаете, значит?

— Не бывает ничего определенного, пупсик. У тебя есть предложения получше?

Я молчу.

— Хорошо. Но я не могу просто все бросить и сесть в поезд. Нужно забрать маму, а раз уж придется закрывать магазин, нужно повесить объявление на витрине.

— Тогда поторопись.

— Может, все-таки позавтракаете сначала?

Клемент снова критически изучает коробку с гранолой.

— He-а. Пожалуй, воздержусь.

Я мчусь наверх и по-быстрому принимаю душ. Припоминая свои прошлые визиты в Лондон, роюсь в шкафу в поисках чего-нибудь практичного и в конце концов останавливаю выбор на эластичных джинсах, сиреневом джемпере и мягкой кожаной куртке. С обувью проще, никаких каблуков. Достаю с нижней полки спортивные тапки и обуваюсь.

Двадцать пять минут спустя мы уже едем в «фиате» в магазин. Клемент, как и вчера вечером, словно придурок, с раскрытым ртом таращится по сторонам.

— А что такое «Старбакс»? — спрашивает он.

— Кофейня.

Через минуту:

— А «Нандос»?

— Ресторан, жареной курицей кормят.

Еще через минуту:

— Что такое «широкополосная сеть»?

— А?

— Мы только что проехали мимо рекламы, которая обещала неограниченную широкополосную сеть за десятку.

— Нет, вы серьезно? — взрываюсь я. — Широкополосная сеть для доступа в интернет.

— Что такое интернет?

Мне надоедает его игра, о чем я даю понять хмурой миной. Клемент меня понимает и дальше воздерживается от идиотских вопросов. Остаток дороги проходит в тишине.

Мы паркуемся за магазином, и Клемент настаивает, что первым войдет он. Все спокойно, и я сразу же направляюсь к прилавку. Открываю на компьютере текстовый редактор и пишу объявление, что ввиду «непредвиденных обстоятельств» магазин сегодня закрыт. Никогда еще принтер не печатал столь правдивых слов.

Приклеиваю объявление к стеклу и звоню в больницу узнать, можно ли уже забирать маму.

Меня отфутболивают с одного номера на другой, но в конце концов соединяют с нужной медсестрой, и та сообщает, что в течение часа маму выпишут. Я прошу дождаться моего приезда.

По возвращении в комнату для персонала обнаруживаю Клемента развалившимся в кресле с задранными на стол ногами.

— Значит, так. Мне нужно ехать в больницу за мамой и потом отвезти ее домой. Это займет пару часов, и после этого мы отправимся в Лондон.

— Я с тобой.

— Нет, не со мной. Вы не думаете, что моей матери покажется несколько странным, если я притащу с собой музыканта из трибьют-группы «Статус Кво»?

— Но, пупсик…

— Клемент, я только до больницы. Места безопаснее и не придумать. Ничего со мной не случится.

Клемент качает головой, однако от дальнейших возражений воздерживается.

— Ладно, как скажешь. И чем же мне заниматься целых два часа, черт побери?

— Хм, здесь уйма всякого чтива.

— Ну, зашибись, — фыркает он.

— А в буфете есть кофе, чай и печенье, если проголодаетесь.

— Музыка-то есть какая-нибудь?

Я указываю на радиоприемник в сторонке.

— Крутите сколько влезет. Что-нибудь еще?

— He-а, больше ничего.

Записываю на бумажке свой мобильный номер и показываю Клементу, где в магазине находится телефон.

— Только в крайнем случае. Понятно?

Он кивает, и я снова пытаюсь убедиться, что ему не составит проблем дождаться меня в одиночестве.

— Ради бога, пупсик, мне же не двенадцать.

Смущенно извиняюсь и ухожу.

И все пятнадцать минут езды до больницы терзаюсь раскаянием. Оставила совершенно незнакомого человека в магазине. Я пытаюсь унять тревогу напоминанием, что там и красть-то нечего, а будь у Клемента какие зловещие намерения, он бы их уже давно осуществил. И уж точно оставлять его в магазине менее рискованно, чем пускать домой. А ночью он вел себя вполне прилично.

В больнице я прохожу уже знакомым путем от регистратуры до отделения, хотя далеко не в той спешке, что вчера.

За двойными дверьми санитар везет мне навстречу старушку в инвалидной коляске. Я придерживаю двери, пропуская их. Судя по тщедушному тельцу и редким седым волосам, ей уже прилично за восемьдесят. Взгляд запавших глаз неподвижно устремлен вперед, а выражение лица говорит, что пункт назначения ей явно не по душе.

Пару секунд я смотрю паре вслед, и меня пробирает дрожь при мысли, что в не столь отдаленном будущем на месте этой женщины может оказаться и моя мать. Никому не пожелаю завершать вот так преклонные годы.

Меня охватывает сильнейшее желание крепко обнять маму, и я спешу в отделение.

За стойкой сидит одинокая медсестра, приветствующая меня вымученной улыбкой.

Чем могу помочь?

— Я звонила недавно. Приехала за мамой, Элизабет Гудьир.

— Ах да. Минут десять назад приехал ваш отец. Он помогает ей собираться.

— Мой отец?

— Да. Такой приветливый, седой.

Я безмолвно таращусь на медсестру.

Только что она описала человека, которого мне совсем бы не хотелось бы видеть подле мамы — Дэвида Стерлинга.

15

Я лихорадочно семеню по коридору, пытаясь сообразить, какую месть удумал Стерлинг за избиение Клементом его мордоворотов.

На мгновение я жалею, что Клемента нет рядом. Врываюсь в палату и смотрю на койку в дальнем углу. Мама сидит на краешке кровати, уже полностью одетая. На стуле, что прошлым вечером занимал сержант Стоун, сидит седовласый мужчина.

Я пролетаю по проходу, испепеляя его взглядом.

— Доброе утро, Бетани, — мурлыкает он.

У него и вправду седые волосы, вот только венчают они пухлую розовую физиономию, без всяких клювообразных носов и шрамов.

— Стэнли, что ты здесь делаешь?

Мать и ее бывший супруг смущенно улыбаются друг другу.

— Милочка, это я попросила Стэнли заехать.

— Твоя мама позвонила мне сегодня утром, — извиняющимся тоном поддакивает тот.

— И зачем? — обращаюсь я к матери, игнорируя старика.

— Потому что он мой друг. Несмотря ни на что, он беспокоится обо мне.

Разоритель смотрит на меня снизу вверх взглядом провинившейся собаки.

— Что ж, рада была повидаться, Стэнли. Мама, может, пойдем уже?

Она хмурится.

— Сядь, дорогая.

Я фыркаю, словно оскорбленный юнец, и плюхаюсь на койку рядом с ней.

— Мама, что происходит?

— Стэнли предложил мне пожить у него несколько денечков, чтобы присмотреть за мной.

— Нет. Это моя забота, — отрезаю я.

— Но, милая, на тебе же магазин, да и жених. У тебя и без меня достаточно хлопот.

Я перевожу взгляд на Стэнли.

— А где ты вообще живешь? Насколько помню, ты обитал в какой-то замызганной квартирке.

— Теперь у меня домик на колесах, Бетани. В красивом местечке за городом. Кругом тишина и покой.

Вновь поворачиваюсь к матери.

— Это безумие. Ты уже забыла, что благодаря его «помощи» чуть не разорилась?

— Ну, это было давно, и в банкротстве виноваты мы оба. Он лишь хочет присмотреть за мной. Всего несколько дней, от силы неделю.

— Я больше не работаю, — вмешивается старик. — Так что всегда буду рядом, если твоей матери что-нибудь понадобится. Все будет хорошо, обещаю.

— Вот видишь, милочка? Стэнли хочет только помочь. Мне и самой хотелось бы уехать из города и восстановить силы где-нибудь поближе к природе.

Оба выжидающе смотрят на меня. Судя по всему, у них уже все решено.

Словно бы подтверждая мою мысль, Стэнли протягивает мне клочок бумаги.

— Вот мой телефон. Звони в любое время дня и ночи.

Если отбросить мои деспотические наклонности, ситуация складывается весьма удачно для меня. Маме куда безопаснее отсиживаться в сельской глуши, а я смогу спокойно сосредоточиться на поисках денег для Стерлинга.

Но это вовсе не означает, что я дам просто так уйти бывшему мужу матери.

— Стэнли, если с ней что-нибудь случится, я тупыми ножницами отрежу тебе яйца. Понятно?

Затем наставляю маму:

— А ты не дай ему уговорить себя вложиться в какой-нибудь очередной безумный проект!

Старики улыбаются с видимым облегчением, и я запоздало обнимаю маму.

— Вечером позвоню, хорошо?

— Конечно, милочка. Ты только не беспокойся обо мне.

«Ни в жизнь не перестану беспокоиться о тебе, особенно если поблизости маячит Стэнли Гудьир!»

Я прощаюсь и возвращаюсь к машине.

За рулем меня начинает терзать чувство вины. Пожалуй, со Стэнли я несколько перегнула палку. По сравнению с Карлом старичок — просто святой. Придурок, конечно, но мой бывший женишок и вовсе вероломный, ушлый и неверный говнюк. Мать была наивной, но и я вела себя как блаженная дура и позволила мужику разрушить свою жизнь. Так что теперь не мне читать морали.

Не забыть бы извиниться перед Стэнли, когда буду звонить вечером.

Чувство вины не отпускает меня всю обратную дорогу до магазина.

Припарковавшись, бросаю взгляд на часы. Обернулась всего за час. Мое недоверие к мужчинам шепчет, что это возможность застать Клемента врасплох.

Тихонько открываю дверь черного входа и вхожу.

«Господи боже мой!»

Клемент так и сидит в комнате для персонала, закинув ноги на стол. Негромко играет радио, а он погружен в чтение «Пятидесяти оттенков серого».

Я покашливанию, и от неожиданности он роняет книгу.

— И из тысяч книг, что у меня здесь выставлены, вы выбрали именно эту?!

Клемент знай себе скалится.

— Читала? Вот похабщина!

Хоть не застала его за мастурбацией.

— Рановато ты, — добавляет он.

— Да. Как оказалось, маме не требуются мои услуги сиделки.

— Тогда выступаем?

— Сначала я хотела бы выпить чаю, и еще нам нужно обсудить ваш план.

— Годится.

Я ставлю чайник и выключаю радиоприемник. Уж и со счету сбилась, сколько раз проделывала две эти операции подряд.

— Эй, я слушал! — возмущается Клемент.

— И что вы слушали?

— Да этого забавного ирландца.

Приемник настроен, как я вижу, на «Радио 2».

— Вы имеете в виду Грэма Нортона?

— Ага, его самого. Пытался поймать «Радио 1», но, похоже, у тебя приемник барахлит.

— В смысле?

— Нужную частоту я нашел, но там только шум.

— Ах да, точно, — ухмыляюсь я. — И когда вы в последний раз слушали «Радио 1»?

— Очень давно.

Налив в чашку кипяток, я разворачиваюсь к нему.

— И кто вел утреннюю программу по субботам?

«Давай-давай. Бет, окунись в безумие».

— Эд Стюарт.

Я достаю из сумочки телефон и гуглю расписание «Радио 1» за 1975 год. Утренние программы и вправду числятся за Эдом Стюартом.

— Он все еще работает на радио? — интересуется Клемент.

— Боюсь, он уже умер.

— А «Пушок» Фримен?

— Умер.

— Джон Пил?

— Умер.

— Господи, — вздыхает он. — Вот тоска.

— Но кое-какие старые диджеи все еще работают. Например, Тони Блэкберн, Дэвид Хамилтон, Джонни Уокер…

— О, а как насчет Джимми Сэвила? — возбужденно перебивает Клемент. — Черт, какие классные воскресные передачи!

— Вы серьезно? Да бросьте, Клемент, про Сэвила знают во всем мире!

— Хм, получается, я не знаю. А что с ним?

— Он тоже умер. А если бы не умер, сидел бы в тюрьме.

— В тюрьме? За что?

Вспомнив о чае, я вытаскиваю из чашки пакетик и добавляю молока. Делаю глоток и усаживаюсь за стол напротив Клемента.

— Сэвил был педофилом.

— Что-что? Педофилом? Да ну, враки! — недоверчиво отзывается он.

— К сожалению, правда. Причем насильником он был весьма деятельным, как сейчас выясняется. Против него подана уйма заявлений, он совершал преступления на протяжении десятилетий.

— Ни хрена себе! Никогда бы не подумал!

Я чуть не давлюсь чаем.

— Правда, что ли? И он никогда не казался вам, хм… несколько «не таким»?

Клемент совершает ритуал поглаживания усов.

— Вообще-то, если подумать, он чересчур часто тискал детишек в своей передаче «Джим устроит».

— Во-во.

Наступает тишина, пока Клемент переваривает мое разоблачение.

— Знаешь, тогда такого было навалом, — в конце концов тихо произносит он.

— Какого «такого»?

— Развлечений грязных ублюдков с детьми.

— Да, и мы только начали об этом узнавать.

— Меня, блин, трясет от таких.

— Вы не одиноки.

— Помню, был у меня на районе один чувак, Томми Беспалый. Его поймали за фотографированием переодевающихся детей в бассейне. К несчастью для Томми, один из этих детишек оказался племянником главаря местной банды. Пацаненок взял да и сдал его.

— И что, Томми посадили?

— Потом-то да, но сначала его отвезли на склад и болторезом оттяпали большие пальцы.

— Боже мой. Ужас какой.

— Зато больше не снимал, без больших пальцев с фотоаппаратом никак.

— Да уж, цивилизованный подход.

— Может, и нет, но я водился с плохими парнями, и мы придерживались неписаных правил поведения: женщин и детей не трогать. Если за таким ловили, нарушители получали по полной.

Теперь моя очередь переваривать. Клемент рассказывает про свою мифическую жизнь весьма убедительно, ничего не скажешь. Должно быть, у него острый психоз.

Стоит ли потакать ему? Ведь ему надо лечиться.

Я чувствую себя ужасной эгоисткой, однако в данный момент его помощь важнее для меня, чем лечение его бреда. Успокою свою совесть потом, когда решу проблемы. Одной мне не справиться, а он, видимо, действительно горит желанием помочь. Да и потом, что еще остается?

— Ладно, рассказывайте свой план.

Клемент наконец-то опускает ноги на пол и потирает руки.

— Это довольно долгая история, пупсик. Почему бы нам не обговорить все в поезде, чтобы не терять понапрасну время?

— Клемент, если уж я жертвую дневной выручкой, то хотела бы узнать, ради чего.

— У тебя нет продавцов, что ли?

— Хм, нет. Но даже если бы я и нашла кого-нибудь постоять денек за прилавком, выручка все равно не окупит зарплаты.

— Получается, на книгах не заработаешь?

— После вхождения в моду электронных, нет.

— Каких-каких?

— Неважно. Послушайте, хоть суть-то можно изложить?

Он подается ко мне. Похоже, сейчас я услышу великую тайну. Клемент не обманывает моих ожиданий и возбужденно выпаливает:

— Мы будем искать потерянное золото!

Живое воплощение скепсиса, я откидываюсь на спинку стула.

— Прелесть какая. У меня пять дней, чтобы собрать двадцать штук, а вы предлагаете отправиться в Лондон на поиски сокровищ?

Моя реакция, похоже, искренне задевает Клемента.

— У тебя есть идеи получше? — бурчит он.

Ясное дело, нет.

— Идей нет, но хотелось бы чего-то более определенного.

Клемент закатывает глаза и откидывается на стуле.

— Ладно. Тогда завари еще чайку.

Я встаю и берусь за чайник, ругая себя за излишнюю услужливость, но, как и подобает знающей свое место женщине, безропотно завариваю Клементу чай и ставлю перед ним чашку.

— Так хорошо, милок? — кривляюсь я с акцентом кокни.

Клемент заглядывает в чашку и, явно не уловив моего сарказма, комментирует:

— Слабоват, но сойдет.

Затем с воодушевлением приступает к повествованию:

— История, значит, такая. Еще в 1971-м одни парни вломились в хранилище банка Ллойда на Бейкер-стрит. Прокопали туннель из подвала пустующего магазина через два дома и прорезали дыру в стальном полу хранилища. И прекрасным воскресным деньком опустошили содержимое сотен ячеек.

— Звучит захватывающе, но нам-то это как поможет?

— Как раз к этому и веду. Взломщиков было четверо, а поскольку какой-то идиот арендовал тот магазин на свое настоящее имя, его тут же приняли. После этого легавым оставалось только перетрясти всех его корешей. В итоге всех четверых поймали и посадили. Вот только добычу их так и не нашли, и двух стремщиков они не сдали. Оба остались на свободе.

— И? — нетерпеливо подгоняю я Клемента.

— До меня дошли слухи, что одним из этих стремщиков был парень по имени Гарри Коул. Еще говорили, будто с ним расплатились слитком чистого золота, изъятым из одной из взломанных ячеек.

— И вы хотите найти это золото?

— Именно, но это еще не все. Сам-то я этого Гарри не знал, но, похоже, типом он был нервным. После ареста всей банды ему первым делом нужно было спрятать свою долю — логично ведь?

— Наверное.

— К несчастью для бедолаги Гарри, сердечко у него пошаливало, и в один прекрасный день он возьми, да и брякнись замертво на улице. Должно быть, перенервничал из-за полиции. В конце концов легавые прознали о причастности Гарри и перевернули его хату вверх дном. Вот только золота так и не нашли.

— Но откуда вам знать, что этот Гарри не продал слиток?

Клемент смотрит на меня как на клиническую идиотку.

— Потому что каждый чертов бобби в Лондоне искал это золотишко. Его не взял бы ни один скупщик, так что Гарри нужно было выждать несколько месяцев, как всегда после таких ограблений.

— И сколько же стоит слиток золота?

— Смотря какой. Они все разные, самый большой весил примерно четыреста унций, чуть более одиннадцати кило. В мое время на черном рынке за унцию давали пятьдесят фунтов.

— Получается двадцать тысяч фунтов? И когда? В начале семидесятых?

— Ага.

Я хватаю телефон и ищу цену золота.

— О боже. Теперь-то унция стоит под тысячу. Этот слиток может стоить четыреста тысяч!

Возбужденно бросаю смартфон на стол, представляя различные способы спустить такие деньжищи. Впрочем, я быстро возвращаюсь к реальности.

— Надеюсь, вы что-то знаете о том, где найти этот слиток?

— Об этом в поезде поговорим. Только не раскатывай губу на четыреста штук.

— Это почему же?

— Во-первых, веса слитка мы все-таки не знаем. Может, четыреста унций, а может, всего лишь сто. А во-вторых, это золотой лом, так что по рыночной стоимости его будет не загнать.

— И насколько меньше рыночной стоимости мы получим?

— Вычти примерно треть за лом, и еще процентов двадцать покупателю, чтобы не спрашивал лишнего.

— То есть в итоге слиток выйдет в половину рыночной стоимости?

— Да, примерно так.

Я быстренько провожу элементарные вычисления в уме: за слиток весом в четыреста унций можно выручить целых двести тысяч фунтов.

— Даже так я смогу вернуть долг Стерлингу и погасить ипотеку.

— Значит, идея не такая уж и безумная?

— Мне она начинает нравиться, — небрежно отзываюсь я.

А на самом деле изо всех сил стараюсь не выдавать воодушевления. Нужно сохранить спокойствие и как следует обдумать этот план, на первый взгляд совершенно нелепый.

— Я только в туалет схожу.

Клемент кивает и возвращается к «Пятидесяти оттенкам серого».

Устроившись в туалете с телефоном, я гуглю ограбление на Бейкер-стрит в 1971-м.

Поисковик выдает несколько страниц. К моему облегчению, событие реальное, а не плод воображения Клемента. Открываю статью «Википедии», которая полностью подтверждает только что услышанное, за исключением эпизода с Гарри Коулом и его золотым слитком. Что ж, вполне логично, хотя вовсе не значит, что Клемент не выдумывает.

Набиваю в строке поисковика «Гарри Коул украденное золото».

Результаты на первой странице не имеют абсолютно никакого отношения к интересующей меня истории. Вторая страница — та же картина. Я уже собираюсь перейти на следующую, но мое внимание привлекает последняя ссылка на какой-то мутный форум, слышать о котором прежде мне не доводилось, но заголовок как будто подходящий.

В ветке всего лишь четыре сообщения. В первом некто интересуется, не слышал ли кто о возможном участии Гарри Коула в ограблении на Бейкер-стрит. В двух ответах слух подтверждают, но без подробностей. Зато четвертый пост, последний, куда пространнее. Упоминается член банды и его связь с Гарри Коулом, затем выдвигается и отвергается несколько версий касательно пропавшего золота. Если верить посту, похищенное золото вполне могло оказаться у Коула, но, поскольку прошло столько времени, его вряд ли когда найдут.

Интересненысо.

Я спускаю воду и задумываюсь, действительно ли план такой уж сумасшедший. Может, за две-то сотни тысяч фунтов стоит смотаться в Лондон?

Моя руки, я вижу в зеркале над раковиной отражение бледной усталой женщины.

«Бет, ты имеешь хоть малейшее представление, во что ввязываешься?»

Нет. Схожие ощущения я испытывала лишь раз в жизни.

Когда мне было лет шесть, мы поехали в кемпинг в Дорсете на выходные. На второй день папа повел меня в бассейн с водяной горкой из-под самой крыши, извивавшейся, как сказочный бобовый стебель. Папа не хотел меня на нее пускать, но я так клянчила, что в конце концов сдался.

Помню, как радостно карабкалась по лестнице, а потом глядела в эту черную дыру. За спиной приплясывали от нетерпения другие дети, так что обратной дороги не было. Я залезла в трубу и, не успев опомниться, понеслась вниз. Мимо мелькали разноцветные секции, и тут я ощутила, каково это: полное отсутствие возможности на что-то повлиять. Как бы мне ни хотелось остановиться, оставалось только отдаться гравитации да молиться, что меня не размажет по изогнутой стенке. Таков был мой первый опыт абсолютной беспомощности.

Падение длилось целую вечность, и наконец труба выплюнула меня в бассейн. Заметив ужас на моем лице, отец быстро вытащил меня из воды и завернул в полотенце. Безопасность. Уют.

И хотя горка напугала меня до полусмерти — во всяком случае, повторять спуск мне точно не хотелось, — я одновременно ощутила подспудное возбуждение. Тогда я этого не поняла и больше ничего подобного не испытывала — до этого самого момента.

Снова я лишена возможности на что-либо влиять и снова отдаюсь чему-то — или кому-то — столь же непостижимому, как и гравитация. И, вопреки страхам, где-то внутри снова зудит адреналиновое возбуждение.

Ободряюще улыбаюсь двойнику в Зазеркалье, вытираю руки и возвращаюсь в комнату для персонала.

— Кажется, почту принесли, — бросает Клемент, не отрываясь от книги.

— Что?

Он поднимает взгляд.

— Только что почтальон сунул письма в дверь. Почта-то еще существует?

— Ну, да.

— Пупсик, а вдруг это чек от футбольного тотализатора? И все твои проблемы решены.

Не уверена, что в наши дни кто-то еще делает ставки на футболе, уж точно не я.

Среди обычной макулатуры виднеется невзрачный белый конвертик с моим именем печатными буквами, в точности похожий на конверт с фотографическими свидетельствами грязного секрета Карла.

Я хватаю конверт и торопливо вскрываю.

На этот раз никаких снимков, лишь листок с несколькими строчками:


Уважаемая мисс Бакстер!

Сим посланием великодушно напоминаю Вам, что у Вас остается пять дней до погашения долга.

Насколько я понимаю, Вы обзавелись охраной — того самого джентльмена, что без малейшего на то повода избил моих компаньонов. В данный момент оба находятся в больнице, где лечатся от полученных травм. Достаточно лишь упомянуть, что они страстно желают по выздоровлении вновь повстречаться с Вами.

Мне удалось убедить партнеров ничего не предпринимать до четверга, когда кончается Ваш срок. Тем не менее хочу подчеркнуть, что в случае невыплаты долга в оговоренную дату я не отвечаю за их действия.

Дорожа своей репутацией, они намерены урегулировать ситуацию.

Полагаю, указанное обстоятельство послужит Вам достаточной мотивацией, чтобы направить все силы на поиск средств и мистера Паттерсона.

В ожидании встречи с Вами в четверг.

Д.


Я перечитываю послание трижды, добавляя все новые ингредиенты в бурлящий котелок эмоций — гнев, страх, ненависть. Я столь погружена в черные мысли, что даже не замечаю подошедшего Клемента и вздрагиваю, когда он произносит:

— Значит, не чек от тотализатора?

Делаю глубокий вздох и протягиваю ему письмо. Он берет его своей лапищей размером со сковородку и пробегает глазами текст.

— Выброси, — фыркает Клемент.

— Но ведь это улика. Если мне придется обращаться в полицию, это станет ключевым свидетельством.

— Думаешь, его сплошь покрывают отпечатки пальцев Стерлинга? Не будь наивной, тебе это не поможет.

Скорее всего, он прав. Крайне сомнительно, что старик окажется столь беспечным и поставит под угрозу свое положение.

Я сгребаю почту с коврика и вместе с письмом от вымогателя бросаю под прилавок.

— Ну так едем, пупсик?

— Пожалуй.

Правда состоит в том, что ехать уже не хочется. Не хочется вообще ничего, связанного с этой историей. Легкое возбуждение, что я испытывала каких-то пять минут назад, выдохлось. Никакое это не великое приключение — нет, это жуткая дыра, и из нее не выбраться, как только что напомнило письмо Стерлинга.

Моя единственная надежда — безумные поиски сокровищ под предводительством джинсового фрика, возомнившего себя умершим еще в семидесятых.

Чего бы я только не отдала, чтобы меня сейчас завернули в уютное полотенце.

16

До вокзала всего полтора километра, и я решаю бросить машину у магазина. Надеюсь, прогулка по осеннему солнышку прояснит мысли и оживит энтузиазм.

Возможно, мои надежды и осуществились бы, не сопровождай меня любопытный небритый йети.

Молясь про себя, чтобы не повстречался кто-нибудь из знакомых, я стараюсь идти побыстрее. Клемент не отстает и изводит меня вопросами.

— Что такое «Сантандер»?

— Банк. Кажется, бывший «Эбби Нэшнл».

— «Энн Саммерс»?

— Торгуют женским бельем и… хм, секс-игрушками.

Когда мы добираемся до привокзальной площади, в собственной адекватности я сомневаюсь ровно настолько же, насколько и в клементовской.

Веду своего спутника к билетным автоматам недалеко от центрального входа.

— Клемент, у вас деньги есть?

— Не-а.

— Выходит, финансирование нашей экспедиции целиком лежит на мне?

— Вообще-то я обычно беру плату за свои услуги. Я ведь ни шиша с этого не получу, так что можешь хотя бы оплатить расходы.

— Стало быть, телка может за все платить, несмотря на ваш сексизм.

— Что-то я не врубаюсь, о чем ты толкуешь, пупсик.

— Сексизм… А, ладно, — вздыхаю я.

Спорить бесполезно, и, потом, в чем-то он прав.

Встаю перед автоматом и начинаю тыкать в экран, чтобы купить два билета в Лондон. Клемент стоит за спиной и внимательно наблюдает за моими манипуляциями.

— И что эта хреновина делает? — интересуется он, когда я сую кредитку в щель.

— Это билетный автомат, такие установлены на большинстве станций. Наверное, обходятся дешевле персонала.

— Так «Бритиш рейл» избавился от всех этих черномазых?

— «Бритиш рейл» больше не существует, а что…

«Ой!».

Я стремительно оборачиваюсь и оглядываю площадь, надеясь, что никто не услышал. Людей, к счастью, мало, да и те далеко.

— Клемент, ради бога, это слово произносить нельзя, — шиплю я.

— Какое еще слово?

— На «ч».

— Черномазые, что ли?

— Клемент! — я снова нервно оглядываюсь. — Прекратите!

— Почему?

— Потому что оно крайне оскорбительное. Это ужасное слово.

Вопреки моим ожиданиям, он не возмущен, а озадачен.

— И когда это произошло?

— Что произошло?

— Когда это слово стало оскорбительным? У меня была уйма цветных корешей, и им вроде было пофиг.

— Это еще одно слово! «Цветной» тоже нельзя употреблять.

— Ты прикалываешься, что ли?

— И не думаю! У этих слов крайне негативный оттенок, и они считаются расистскими.

Клемент качает головой и что-то бормочет себе под нос.

Молясь, чтобы впредь он держал расистские комментарии при себе, выхватываю из лотка билеты и направляюсь к центральному входу. Клемент плетется следом.

Внутри мы под аккомпанемент поскрипывания обуви по начищенному полу пересекаем вестибюль и подходим к платформе.

— Вот, это ваш, — вручаю я спутнику билет.

Сую свой в турникет, и створки раздвигаются, выпуская меня на платформу Шагов через десять оборачиваюсь, ожидая увидеть Клемента за спиной. Но нет, этот несносный тип все еще топчется перед турникетом.

— Ну что там такое? — кричу я.

Он переводит недоуменный взгляд с турникета на билет.

— И что мне с этим делать?

Ничего не попишешь, приходится возвращаться. Указываю на щель в автомате и наставляю:

— Суньте билет сюда, а когда он вылезет сверху, заберите. Створки откроются автоматически.

Клемент послушно выполняет первую часть моих инструкций, и автомат выхватывает у него билет.

— Охренеть! — взвизгивает он и отдергивает руку, словно ошпарившись.

— Билет! Хватайте билет! — воплю я.

Он хватает билет и протискивается в проход, когда створки уже закрываются. С замысловатыми телодвижениями и цветистыми эпитетами он, наконец, проходит на платформу.

Стайка подростков пихает друг друга локтями и хихикает над его эскападами. Честно говоря, и правда смешно.

Несмотря на перенесенное унижение, Клемент не пострадал.

— Никогда не думал, что скажу это, но мне больше нравился «Бритиш рейл», — ворчит он.

Не знаю, смеяться мне или броситься на рельсы.

Во избежание очередного прилюдного позора увожу золотоискателя в самый конец платформы, подальше от остальных пассажиров.

— Повезло с расписанием. Наш поезд через три минуты.

Клемент кивает и выуживает из кармана безрукавки сигарету.

— Здесь нельзя курить.

— Кто сказал?

— Такой закон. Курение во всех общественных зданиях запрещено.

— Так мы же снаружи.

— Клемент, не я издаю законы. Курить здесь нельзя.

— Да что, черт побери, произошло в мире? — возмущается он, убирая сигареты.

Поезд мы ждем молча. То ли Клемент дуется, то ли он угрюм по умолчанию, но в любом случае я рада, что поток вопросов иссяк.

Наконец показывается грохочущий поезд и с пронзительным скрежетом останавливается у платформы.

Я направляюсь к пустому последнему вагону. Когда двери с шипением открываются, Клемент возникает рядом.

— Класс! — восхищается он.

Проигнорировав его замечание, захожу внутрь и занимаю место возле окошка. Клемент плюхается напротив и вытягивает ножищи в проход.

— Думаю, вагона для курящих здесь тоже нет?

— Правильно думаете.

Я бросаю взгляд на часы. До прибытия на вокзал Ватерлоо пятьдесят минут. Почему меня не оставляет ощущение, что это будут самые длинные пятьдесят минут в моей жизни?

Двери с шипением закрываются, вновь приводя Клемента в восторг.

Затем воцаряется уютная тишина. Через шесть минут, однако, мое блаженство грубейшим образом прерывается.

— Ну и как вы их называете? — вопрошает Клемент.

— Кого их?

— Ну этих… которые не белые.

— Хм, правильный термин, по-моему, «представители цветных рас».

— Не вижу особой разницы.

— Второе слово еще можно использовать, но вот первое — ни в коем случае.

Уставившись в окно, Клемент задумчиво поглаживает усы.

— Я не расист, — заявляет наконец он.

— Я этого и не говорила, Клемент. Но вот те слова расистские.

— Разве? — отзывается он, по-прежнему не отрывая взгляда от окна.

— Да. Вне всякого сомнения.

— Это не тот расизм, что я знавал.

— Что вы имеете в виду?

Клемент наконец-то поворачивается ко мне.

— Был у меня один знакомый черный, Феликс Томблин. Славный парень.

Он ожидает моей реакции на слово «черный» и, поскольку таковой не следует, продолжает:

— Еще в начале шестидесятых он вместе с семьей перебрался в Англию с Ямайки. Многие из той части света искали у нас работу — да и жизнь получше, коли на то пошло. У Феликса были родители и младшая сестра, Лорна. Жили они в паршивом таунхаусе, через несколько улиц от моей любимой пивнушки — там-то я с ним и познакомился. В те времена район наш был той еще дырой. Черт его знает, чего им приспичило там поселиться, хотя они и казались вполне довольными. Симпатичные люди.

Опасаясь, что Клемент собирается попотчевать меня очередной байкой с болторезом, я пытаюсь изобразить отсутствие интереса. Он даже не замечает.

— Вот только местные совсем не обрадовались, что Феликс с семьей поселились в белом районе. Их оплевывали на улице, совали собачье дерьмо в почтовый ящик, и они со счету сбились, сколько раз бедная Лорна приходила из школы в синяках и ссадинах. И в конце концов Феликс начал заниматься боксом, чтобы защитить свою семью. Несколько лет его только и пинали, но в конце концов кое-кому досталось.

Я искренне потрясена.

— Это ужасно.

— Нет. Это расизм. Ненависть к другому человеку только потому, что у него кожа другого цвета. Лично для меня что изводившие Томблинов скоты, что педофилы — одного поля ягоды.

Клемент подтягивает к себе ноги и наклоняется ко мне.

— Видишь, пупсик, я вовсе не расист.

Под его пристальным взглядом поверх голубых очков я медленно киваю.

Если бы мне даже хотелось поспорить, рассказ Клемента производит впечатление. Уж больно яркую картину прошлого он рисует. До такой степени яркую, что прямо веришь. Подобным даром обладают некоторые из лучших писателей, что мне доводилось читать. Даром выводить читателя из реальности и незаметно помещать в воображаемый мир.

— А если тебе требуется подтверждение, за свою жизнь я перепихнулся с немалым количеством черных телок, — добавляет Клемент, и его небрежный сексизм в мгновение ока разрушает мое восхищение.

— Спасибо, верю на слово.

Поезд делает остановку, но наше уединение, слава богу, никто не нарушает.

По-видимому, вдохновленный ускоряющимся стуком колес, Клемент возобновляет пытку вопросами.

— Пупсик, а сколько тебе лет?

— А что?

— Да просто, для поддержания разговора.

— Тридцать шесть.

— Замужем не была? И детей нет?

— Нет и нет.

Развивать тему мне совершенно не хочется, и я перехожу в контратаку.

— А вам?

— Примерно?

— Как правило, люди знают точно. А чтобы не забыть, существует такая вещь, как день рождения.

— Даты своего рождения я не знаю. Месяц могу назвать, год тоже. Но вот число — нет.

— Как же это вы не знаете собственного дня рождения?

— Потому что моя мамаша подкинула меня к дверям Королевской общедоступной больницы в Холлоуэе через какое-то время после моего рождения. А вот через какое — часы, дни или недели, — неизвестно.

Я только сочувственно улыбаюсь в ответ.

— В общем, родился я в ноябре 1935-го, — продолжает Клемент. — А уж с арифметикой ты сама разберись.

— Что ж, для мужчины на девятом десятке вы в прекрасной форме.

— Ага, — фыркает он. — Но не в такой уж и хорошей для мужчины в начале пятого.

«Бет, оставь эту тему!»

Мы оба умолкаем и смотрим в окно.

Ближе к Лондону открытые поля и леса сменяются жилыми массивами и промышленными сооружениями. Вдали уже маячат бетонные многоэтажки, уродливые сестры современных зданий со стеклянными фасадами, заполняющих тот же горизонт. Открываются все новые виды, угнетающие и притягательные одновременно.

Я снова поворачиваюсь к своему спутнику.

— Вам не кажется, что сейчас самое время рассказать о вашем плане поподробнее?

— Возможно, — задумчиво отзывается он, и не думая отрываться от пейзажей за окошком.

— Клемент?

Он выходит из своего отрешенного состояния, молча поднимается и идет по вагону, по очереди оглядывая все сиденья слева и справа. Дойдя до конца вагона, возвращается и садится на место.

— А это еще зачем? — озадаченно спрашиваю я.

— Просто убедился, что нас не подслушивают. Не хочу, чтобы кто-нибудь нас опередил.

— Давайте, выкладывайте.

— Конечно. С чего же начать?

Он барабанит пальцами по стеклу, уставившись себе под ноги.

— Клемент!

— Хорошо-хорошо.

Несмотря на пустой вагон, он подается вперед и начинает рассказывать вполголоса:

— Как-то вечером, еще в 1975-м, закончил я одну работенку ну и решил по этому случаю пропустить кружечку. А было это в Камдене — районе Гарри Коула, хотя я вовсе не думал об этом, когда заходил в ту пивную. В общем, сижу я перед стойкой, размышляю о своих делах, и тут является какой-то старикан и заказывает выпивку. Как водится, мы разговорились, ну и, слово за слово, всплыло имя Гарри. Как оказалось, он был завсегдатаем этого самого паба — ну, до того, как склеил ласты.

— А с чего это первому попавшемуся старику упоминать Гарри?

— Потому что к тому времени он со своим пропавшим золотишком уже стал местным фольклором. Историю знали все, и слиток искала половина Лондона. Какие только сумасшедшие догадки не строили, куда Гарри его заныкал! Постепенно по части поисков остыли, но всякие теории сочиняли еще долго. Через четыре года после смерти Коула его слиток превратился в… как это называется?

— Городской миф?

— Ага, вроде того.

— Как я полагаю, у вас имеется собственная догадка?

— Именно, и весьма обоснованная, как мне кажется.

— Рассказывайте же.

— Так вот, тот старик в пабе в свое время имел обыкновение дуться с Гарри в домино. Не то чтобы они были прямо уж не разлей вода, но все же знал он Коула достаточно близко, чтобы его пригласили на похороны. Старикан все нудел про них, я же слушал вполуха и ждал, когда он наконец отвяжется. И уже собирался допить свое пиво да свалить, но тут он вдруг затягивает, как, мол, чудесно звучали церковные колокола.

— Церковные колокола? Это на похоронах-то?

— Вот-вот, и причем не один колокол, а полный комплект, прямо как на свадьбе.

— Странно.

— Вот и я так подумал. И сказал про это старику, и предположил, может, Гарри увлекался звонарством.

— Кампанологией.

— Как?

— Это наука про колокола и колокольный звон.

— Хм, ну да. В общем, старикан рассказал, что в колокола звонил знакомый звонарь Гарри — в знак уважения, видимо. Тогда-то меня и осенило. Если Коул был постоянным звонарем в церкви, то, ясное дело, мог попасть на колокольню. А чтобы спрятать что-то небольшое, вроде золотого слитка, лучше места и не придумать. Колокольня не какой-то там проходной двор, да и полиция не станет рейд в церкви устраивать. Как считаешь, пупсик?

Рассказ Клемента звучит столь правдоподобно, что я волей-неволей задумываюсь.

— Но ведь кто-то еще мог догадаться?

— Послушай, мы тут обсуждаем коуловское золотишко. Если бы его кто и нашел, он ни за что не сохранил бы это в секрете. Потому что загнать этот слиток можно только скупщику краденого, а не родился еще такой скупщик, который способен держать язык за зубами. По району обязательно поползли бы слухи, и через пару дней об этом трепались бы на каждом углу. Уж поверь, это была бы настоящая сенсация.

— Допустим. Получается, нам только и нужно, что пойти в эту церковь и как-то пробраться на колокольню?

— Э-э, есть небольшая загвоздка. Я понятия не имею, в какой церкви он был звонарем.

— А у старика спросить вы не сообразили?

— Штука в том, что я смекнул насчет колокольни уже после пивной. Я планировал вернуться туда на следующий день и как следует расспросить старикана.

— И почему же не расспросили?

— По той простой причине, что на следующий день я был мертв, — совершенно прозаично отвечает Клемент. — Той ночью меня в переулке и шандарахнули.

Ну вот, все правдоподобие коту под хвост.

— Все-таки мне хотелось бы, чтоб вы прекратили говорить это.

— Что «это»?

— Что вы мертвый. Неужели вы не понимаете, как нелепо это звучит?

— И это говорит женщина, которая пишет невообразимую ахинею.

— Что?!

— Да вот когда я ночью смотрел телик, нашел твой блокнотик — валялся возле дивана. Как же там было написано на обложке?.. «Замыслы и сюжеты для романов» — так вроде?

— Вы не имели права читать мои записи! — взрываюсь я.

— Ах, какие мы обидчивые. По правде говоря, пупсик, твой бред в блокноте звучит куда нелепее любого моего рассказа.

Меня заливает краска смущения и гнева. Но поскольку доля смущения существенно больше, я смиренно проглатываю гнев и возвращаюсь к начальной теме разговора.

— Может, все-таки вернемся к плану?

Как ни досадно признать, но спор этот я вчистую проиграла. Клемент, судя по улыбочке, упивается победой.

— Как скажешь, пупсик.

— Вот только в Лондоне церквей, наверное, сотни. С какой же тогда начнем?

— Доедем на подземке до Камдена, найдем первую церковь, да так по одной все и переберем.

— А может, воспользуемся интернетом?

— Ты упоминаешь его уже во второй раз, а я все так же не понимаю, что это за хреновина такая.

Молча копаюсь в сумочке и достаю смартфон. Быстрый поиск по картам демонстрирует масштаб стоящей перед нами задачи. Я показываю экран Клементу.

— В Камдене с десяток церквей.

Клемент, похоже, больше впечатлен самим телефоном, нежели моим открытием.

— У тебя на этой штуке и карта есть?

— Да.

— А еще фотоаппарат и телефон?

— Да.

— А что еще?

— Да много чего. По смартфону можно смотреть фильмы, слушать музыку, читать книги.

Клемент откидывается на спинку сиденья.

— Дурдом какой-то, пупсик. У него даже проводов нет.

Да это же повторение разговора с мамой, что у меня был с ней несколько месяцев назад! Она пыталась вспомнить название группы, исполнявшей песню «Шоссе Вентура». Я открыла «Спотифай» на смартфоне, нашла трек и включила — на все про все мне потребовалось меньше полминуты. Мамочке все это показалось каким-то колдовством.

— Знаете что, Клемент, если мы найдем слиток, я куплю вам смартфон.

— А если не найдем, никакая волшебная хреновина нам обоим уже не поможет.

— Совершенно верно. Значит, будем проверять церкви по одной?

— Придется, если только эта твоя штука не скажет, у какой церкви есть колокольня, а у какой нет.

— Вообще-то это ей тоже по силам.

Клемент качает головой, словно бы предполагал лишь в шутку. Я открываю под картой список с уменьшенными фотографиями каждого сооружения.

— Ага, вычеркиваем почти половину, поскольку это нетрадиционные церкви.

— Подумаешь, каких-то пять-шесть колоколен, — ворчит Клемент.

— Лично меня беспокоит вовсе не количество, а как мы попадем на каждую из них.

— Выбора у нас нет, пупсик. Будем плести какую-нибудь фигню.

— То есть врать священникам?

— Ага, и положимся на волю Божью.

Крайне сомнительно, что Господь благоволит подобным методам, но раз уж уточнить у него я не могу, остается положиться на Клемента. Это заключение порождает смутную тревогу: весьма и весьма вероятно, что обман духовных чинов окажется не самым худшим нашим проступком на сегодня.

«Простите, отче. Кажется, я собираюсь согрешить».

Поезд с лязгом останавливается под обширной крышей вокзала Ватерлоо.

Клемент уже на ногах, стоит в нетерпении перед дверьми вагона, и я присоединяюсь к нему. Наконец, двери с шипением раздвигаются, и он шагает на платформу, принюхивается и оборачивается ко мне:

— Чуешь, пупсик?

По мне, так воздух грязноват, но без какого-то выраженного запаха.

— А что я должна почуять?

— Запах Лондона! — торжественно возвещает он. — Величайшего города во всем мире!

Сама я отнюдь не поклонница величайшего города, однако решаю оставить свое мнение при себе. Я бывала в столице бессчетное количество раз, и чувства она у меня вызывает неизменно смешанные. Непостижимым образом Лондон одновременно и ошеломляюще огромный, и жутко клаустрофобический. Кому-то по душе его постоянная суматоха, но вот я толп не люблю, так же как и несмолкающий шум.

Несмотря на подобное двойственное отношение к нашей многолюдной столице, я наведываюсь сюда довольно часто, поскольку здесь находятся самые лучшие книжные магазины на планете. Посреди шума, грязи и безликих толп затеряны оазисы спокойствия — старомодные магазинчики, попрятавшиеся по закоулкам и ждущие лишь тех, кто по-настоящему хочет их отыскать. Для книголюбов вроде меня подобные лавки — сущие анклавы нирваны.

Увы, вряд ли сегодня получится посетить хотя бы один.

Рука Клемента тянется к карману безрукавки, однако под моим хмурым взглядом послушно опускается без добычи.

— Мне нужно покурить, пупсик, да и поесть тоже не помешало бы. На полный желудок легче думается.

Никотиновый голод меня не гложет, однако урчание в животе напоминает о пропущенном завтраке.

— Хорошо, сначала перекусим.

И мы идем по нескончаемой платформе: впереди целеустремленно шагает Клемент, за ним семеню я.

— Вы не могли бы идти чуть помедленнее? — пыхчу я.

Клемент останавливается и оборачивается.

— Прости, пупсик. Хочешь на закорки?

Разумеется, это шутка, однако предложение весьма соблазнительное. Посмеиваясь, он уже медленнее продолжает путь к турникетам.

На этот раз обходится без приключений, и мы оказываемся под сводом огромного зала ожидания.

Вот этот Лондон я ненавижу. Мне даже не прикинуть, сколько народу в этом обширном пространстве, но, на мой вкус, чересчур много. Кто просто околачивается, кто несется по кафельному полу — одни с сумками, другие с чемоданами на колесиках. Некоторые как будто даже и не знают, куда идут. А те, что знают, даже не смотрят, куда идут.

Клемент примыкает к лиге околачивающихся.

Он стоит, подбоченившись, и оглядывает зал слева направо, сверху вниз.

— Черт, тут уже все по-другому, — бормочет он.

По периметру зала выстроились десятки магазинчиков и киосков, и Клемент одну за другой изучает их вывески.

— А что…

— Не надо, Клемент. Не надо.

— Как угодно, — пожимает он плечами. — Где тогда перекусим?

— В «Старбаксе». Мне определенно не помешает кофеин.

Настает мой черед возглавлять марш, и мы пробиваемся через толпу к кофейне. В отличие от прогулки из моего магазина часом ранее, на этот раз наряд Клемента взглядов не притягивает. Только в Лондоне его наряд и может считаться нормальным.

Заходим в «Старбакс» и встаем в небольшую очередь.

— Что будете есть? — спрашиваю я.

— Здесь подают английский завтрак?

— Нет.

— Ну и ладно. Тогда ограничусь парочкой сэндвичей с беконом.

— Клемент, это не какая-то тошниловка. Выберите, пожалуйста, из того, что есть.

Его глаза следуют за моим пальцем, указывающим на меню над прилавком. Несколько секунд он изучает перечень блюд, который, судя по выражению его лица, в восторг его не приводит.

— Что такое песто?

— Выбирайте из того, что знаете.

— Тогда тост с ветчиной и чеддером, — ворчит он.

Очередь продвигается, и полная энтузиазма девушка осведомляется о нашем заказе.

— Один тост с ветчиной и чеддером. Один багет с тунцом. Средний американо и… Клемент, что вы будете пить?

— У них есть тизер?

— Нет.

— Значит, чай.

Клемент занимает позицию у выхода, словно вышибала ночного клуба, и мы молча переминаемся с ноги на ногу, пока не выкрикивают наш заказ. Я хватаю поднос и пригоршню пакетиков с сахаром, и вдвоем мы поднимаемся по лестнице к столикам.

Как в большинстве подобных заведений, перед нами море призрачных лиц, уткнувшихся в разнообразные цифровые устройства.

Водружаю поднос на ближайший свободный столик и сажусь. Клемент плюхается напротив и осматривает публику. Наконец, поворачивается ко мне и делится наблюдением:

— Напоминает фильм, что я как-то смотрел в кинотеатре.

— Простите?

— «Ночь живых мертвецов». Не видела?

— Хм, нет, не думаю.

— Только посмотри на них, — кивает он на парня и девушку лет двадцати с небольшим, устроившихся за столиком у дальней стены. У обоих в руках телефоны, безучастные взгляды устремлены на экраны. Заключить, что они пара, можно лишь на том основании, что они сидят за одним столом.

— Добро пожаловать в наше цифровое общество, Клемент.

— У каждого, значит, одна из таких штук?

— Ага.

Клемент качает головой и снимает крышку со стаканчика. Высыпает в него пять пакетиков сахара и делает глоток.

— Слышишь, пупсик?

Я послушно замираю и прислушиваюсь. Как будто ничего неуместного.

— Что слышу?

— Да в том-то и дело, что ни хрена не слышно — все молчат! Во всех кафе, где я бывал, люди сидели и болтали между собой!

— Верно, теперь люди общаются по-другому.

— Что? Ты хочешь сказать, люди больше не разговаривают?

— Вовсе нет, просто общаются по социальным сетям или сообщениями.

— Хм, чем бы ни были эти штуки, живете вы как чертовы зомби.

Я оглядываю зал кофейни. Пожалуй, Клемент в чем-то прав.

Мы присоединяемся ко всеобщему сосредоточенному молчанию, жуя сэндвичи и потягивая неоправданно дорогие напитки. После замечания Клемента отсутствие разговоров невозможно не замечать. Если бы не тихая музыка на заднем фоне да всепроникающий гул вокзала, тишина была бы гнетущей.

И тут тишину нарушает звук протяжной отрыжки.

— Прошу прощения, — басит Клемент.

Под аккомпанемент недовольного цоканья в нашу сторону поворачивается с десяток голов.

— Боже, так они живые, — все так же громогласно замечает Клемент.

Он встает, и все головы немедленно возвращаются на исходные позиции. Похоже, никто не горит желанием напомнить ему о манерах.

Внезапно у меня возникает ощущение, будто на мне не кожаная куртка, а средневековая «бочка позора».

Хватаю сумочку и мчусь к лестнице, стараясь не поднимать голову, чтобы не встречаться с осуждающими взглядами посетителей.

Ноги так и несут меня, пока я не оказываюсь метрах в тридцати от «Старбакса», под прикрытием билетного автомата. Через несколько секунд на выходе из кофейни материализуется фигура Клемента, который направляется прямиком к моему укрытию.

— Пупсик, ты в порядке? В туалет, что ли, нужно?

— Нет, Клемент, не нужно, — огрызаюсь я. — И ваших ужасных манер, и наглых комментариев тоже! О чем, черт побери, вы только думали?

— Да ни о чем я не думал…

— Вот именно! Кто вас только воспитывал! Вы просто мужлан!

— Да расслабься. Я всего лишь пытался разрядить обстановку. Мне показалось, тамошним посетителям это не помешает.

При любых других обстоятельствах я бы уже умчалась в бешенстве прочь. Однако сейчас приходится мужественно противостоять стихии.

— Прежде чем мы отправимся дальше, дайте слово, что будете вести себя прилично. Вот честно, Клемент, вы прямо как десятилетний ребенок! Может, пора повзрослеть?

По завершении моей тирады он так и стоит, уставившись на меня сверху вниз. Знаю я его все-таки не настолько хорошо, чтобы постичь происходящее за этими голубыми глазами. Быть может, прямо сейчас он размышляет, не является ли ад перспективой более привлекательной, нежели мое общество. А может, обдумывает различные способы моего убийства.

Спустя несколько секунд до меня доходит, что бросать вызов этому верзиле не самое мудрое решение, в особенности с учетом достопамятной жестокой расправы, что он учинил над Черным и Синим.

Наверное, в таких случаях сдержанность и вправду лучшая часть отваги. Я уже готова поступиться самолюбием и принести извинения, но тут на лице Клемента появляется улыбка.

— А ты штучка с характером, а?

— Э-э… Иногда.

— И всегда добиваешься своего?

— Что? Да нет же, я вовсе не добиваюсь своего. Я просто…

— Просто любишь, когда пляшут под твою дудку?

— Нет! Это не так! Я не…

— Как скажешь, пупсик, — снова перебивает он. — Мне нужно покурить.

Разговор закончен.

Клемент направляется к ближайшему выходу. Он удаляется метров на десять, прежде чем я двигаюсь следом.

Лестница выходит к заднему фасаду вокзала. Снаружи сущий хаос, с отрадной добавкой в виде удушающих выхлопных газов от тарахтящих на холостом ходу автобусов и ежесекундно шныряющих мимо такси.

Клемент прислоняется к каменной колонне и закуривает сигарету. Взгляд его устремлен вдаль, хотя зрелище кирпичного виадука ничего выдающегося собой не представляет.

Похоже, самое время извиниться.

— Клемент, э-э… простите меня. Я перегнула палку.

— Да не стоит, пупсик. Такая уж ты есть.

— Хм, да, но я не хотела столь категорично выражаться.

— Забудь. Ты не далека от истины.

— Что вы имеете в виду?

— Хорошим манерам меня и вправду не обучали. Пинали, толкали и по-настоящему избивали. Двенадцать лет в сиротском приюте.

«Отлично уладила проблему, Бет. Со всей чуткостью».

— Простите, Клемент. Я не подумала.

— Обычное дело в современном мире, насколько мне видится. Люди или слишком много говорят, не думая, или слишком много думают молча.

Он бросает окурок на асфальт и отталкивается от колонны.

— Просто чтоб ты знала: я предпочитаю, когда болтают поменьше.

И с этим шагает прочь.

18

Я нагоняю Клемента, и мы вместе двигаемся через вокзал к станции подземки. Если я и задела его чувства, оправился он довольно быстро, поскольку сейчас как ни в чем не бывало мурлычет под нос какую-то незнакомую мне мелодию.

Он уже освоился с турникетами, и мы спускаемся по эскалатору к платформе линии Бейкерлоо. Кажется, по ней мы доедем до Камдена, но я смутно представляю себе лондонскую подземку, поэтому мне остается лишь держаться за Клементом, словно бульдозер расчищающим проход через толпу.

С моим ростом поездка в подземке, как правило, оборачивается сущим адом, но на сей раз мой внушительный спутник расчищает дорогу. Увы, ему не избавить меня от другого непременного аспекта — душного горячего воздуха, встречающего в низу эскалатора. Через считаные секунды я уже мечтаю о душе и скрабе.

Тем не менее народу сейчас заметно меньше, нежели в мои обычные визиты в Лондон по будням, и мы относительно беспрепятственно движемся по туннелям на платформу северного направления.

Я следую за Клементом метров двадцать по перрону, мимо группы футбольных фанатов, держащейся за руки парочки, семейки с двумя шумными чадами и многочисленных одиночек. У всех пассажиров такой вид, будто они предпочли бы оказаться в каком-нибудь другом месте.

Свисающее с потолка табло уведомляет, что следующий поезд прибудет через четыре минуты.

Примерно с минуту мы молчим, затем Клемент отращивает меня:

— Я тут подумал, мы могли бы кое-куда заехать перед Камденом. Больше получаса это не займет.

— Куда именно?

— Да совсем недалеко. Это такое место, куда я в детстве наведывался несколько раз в месяц, — мрачно объясняет он. — Наверное, можно назвать его убежищем.

Моя догадка состоит в том, что он подразумевает церковь или, быть может, тихое местечко на берегу Темзы. В любом случае я опасаюсь опять ляпнуть что-нибудь не то и потому ограничиваюсь кивком. Детство у Клемента явно было тяжелым, возможно, ему нужно как-то успокоиться.

Через минуту из туннеля доносится низкий гул, накатывает волна теплого воздуха, мимо мелькают красно-бело-синие вагоны. Наконец, поезд останавливается, и прямо напротив нас раздвигаются красные двери.

Мы пропускаем выходящих пассажиров, и не успеваю я отделиться от стены, как Клемент уже шагает в вагон. Словно послушный ребенок, устремляюсь следом. Странное дело, в вагоне даже обнаруживаются свободные места, и мы усаживаемся рядом, как раз напротив парочки с перрона. Вообще-то, мне очень не по душе сидеть напротив незнакомцев, когда практически невозможно избежать случайной встречи взглядами.

Поезд трогается, и я понимаю, что насчет нечаянного зрительного контакта можно не беспокоиться, поскольку парень и девушка не сводят друг с друга глаз, о чем-то тихонько переговариваясь. Их отношения явно еще на захватывающей ранней стадии.

«Не верь ни единому его слову, подруга. Все они врут».

Затем я принимаюсь смиренно изучать носки собственных кроссовок.

Перед третьей остановкой, «Пикадилли-сёркус», Клемент вдруг встает и объявляет:

— У нас пересадка.

На платформе и в переходах здесь гораздо оживленнее, чем на «Ватерлоо», и я стараюсь не отставать. Мы выходим на многолюдный перрон северного направления линии Пикадилли. Жара и толпы усугубляют мою клаустрофобию. Клемент, напротив, что рыба в воде, знай себе поглядывает по сторонам поверх моря людских голов.

Цифровое табло обнадеживает, что поезд прибудет через две минуты, однако по моим ощущениям ожидание растягивается чуть ли не на целый час.

Игнорируя бедолаг, пытающихся выбраться из вагонов, толпа устремляется к дверям. Клемент стоит в метре от меня, желающих посягнуть на его личное пространство, ясное дело, не находится. На меня же словно бы наваливается добрая половина Лондона. Кто-то дышит мне в шею, еще один неуклюжий идиот наступает на ногу. Извинений, разумеется, не следует.

Подобно погоняемому стаду мы в конце концов вваливаемся в вагон, где я пытаюсь проложить путь к своему спутнику.

Какого-то тридцатилетнего мужчину в дешевом костюме мои старания выводят из себя, и он не только намеренно блокирует мне проход, но и накидывается с возмутительным обвинением:

— В карман ко мне хочешь залезть, а?

— Простите, мне просто нужно к противоположным дверям.

— Черта с два. Придется подождать, — огрызается он.

Вдруг откуда-то из высей доносится рокочущий голос:

— Эй, козел, пропусти леди.

Я задираю голову и вижу над плечом хамоватого типа лицо Клемента.

Мужчина в костюме принимает вызов и воинственно разворачивается к обидчику. Стоит ему, однако, оценить весовую категорию противника, как его боевой запал разом развеивается, и он смещается влево, давая мне пройти.

Я протискиваюсь мимо него и с улыбкой — скорее, с ухмылкой — благодарю за любезность. Мужчина в ответ, разумеется, не улыбается.

Двух других пассажиров уговаривать уступить мне дорогу уже не требуется. Клемент держится правой рукой за поручень, и я пристраиваюсь прямо у него под мышкой. Ароматным запашок не назовешь, но уж вытерплю как-нибудь.

Он подмигивает мне сверху.

Я всегда придерживалась мнения, что подмигивающий своим детям отец — явление совершенно естественное. Но когда мужчина подмигивает женщине, это кажется мне жалким и непристойным. Но Клемент не выглядит ни жалким, ни непристойным, и я машинально улыбаюсь ему в ответ.

Грохочущий сквозь подземный мрак поезд делает несколько остановок. Названия некоторых станций мне знакомы, а остальные я вряд ли когда-либо проезжала.

По мере продвижения на север пассажиры постепенно убывают, и после «Холлоуэй-Роуд» в вагоне даже появляется несколько свободных мест.

— Может, сядем? — предлагаю я.

— Да мы выходим на следующей.

Буквально через минуту за окнами появляется наша платформа.

Клемент целеустремленно шагает вперед, и мне приходится почти бежать за ним к выходу. В спешке я даже не обращаю внимания на название станции, хотя эта часть Лондона мне все равно совершенно незнакома.

Наконец, мы снаружи — на жилой улочке, похожей на мою собственную. Клемент останавливается и неторопливо оглядывает местность, словно бы заново ее изучая.

— Тут пара минут.

— Так куда мы идем?

— Увидишь.

Он поворачивает налево, и гонка возобновляется.

Метров через тридцать я кричу:

— Нельзя чуть помедленнее? Пожалуйста!

Клемент останавливается и дожидается меня.

— Прости, пупсик.

Уже куда спокойнее мы движемся вдоль сплошных рядов викторианских домов. Моего спутника, как ни странно, привлекают немногочисленные припаркованные на улочке машины, и он то и дело замедляет шаг и заглядывает в салон. Совершенно не понимаю, что он в них нашел. Как и автомобили, улица совершенно заурядная и непримечательная, с тем же успехом мы могли бы быть не в Лондоне, а в Ливерпуле или Лестере.

Мы идем молча. Клемент явно не любитель праздной болтовни, и это меня вполне устраивает.

Мы доходим до перекрестка и сворачиваем на другую жилую улицу, Авенелл-роуд, согласно указателю на углу. Мне это название ни о чем не говорит.

Я уже собираюсь спросить у Клемента, сколько еще идти, как вдруг он срывается на бег. Вот нас разделяют несколько тротуарных плиток, а в следующее мгновение уже двадцать метров. Тридцать. Сорок.

Внезапно он останавливается. Я тоже, причем главным образом по той причине, что настроение Клемента кардинальным образом меняется. Он хватается за голову и сыплет нецензурщиной. Впервые с тех пор, как он вломился в мою жизнь, я вижу какие-то эмоции. Его что-то явно расстроило, но поскольку на улице ни души, вряд ли это кто-то из людей.

Я осторожно приближаюсь, но его настроение уже изменилось. Похоже, его гнев уже полностью выдохся, и теперь Клемент стоит, уперев руки в бока и понурив голову.

Отваживаюсь подобраться еще ближе.

— Клемент, что случилось?

Он только медленно качает головой.

Наконец, он поднимает на меня взгляд.

— Что за хрень здесь произошла?

Я осматриваюсь по сторонам, пытаясь понять, что не так. Слева продолжаются дома. Справа деревянная изгородь с калиткой в коллективный сад какого-то многоквартирного дома.

— Не понимаю, о чем вы, Клемент.

Внезапно он разворачивается и бросается через дорогу. На противоположной стороне снова хватается за голову, при этом взгляд его устремлен на фасад многоэтажки.

Вздыхаю и тоже перехожу дорогу, стараясь подавить растущее беспокойство. Становлюсь рядом с Клементом и смотрю, что же его так потрясло.

Фасад многоквартирного дома выстроен из кирпича и камня в стиле ар-деко. Теперь я вижу, что это огромное здание, протянувшееся вдоль улицы по меньшей мере метров на сто. Тем не менее причина горя Клемента по-прежнему не ясна.

— Так в чем дело? Это и есть то место, о котором вы говорили?

Вместо ответа Клемент указывает на огромные красные буквы на каменной части фасада: «Восточная трибуна».

До меня доходит, что перед нами.

— А, так здесь раньше был футбольный стадион?

— И не просто стадион!

Без дальнейших объяснений он снова шагает вдоль улицы, а я безропотно семеню следом. Метров через сорок мы останавливаемся, и Клемент снова задирает голову к зданию, и я вижу еще одну надпись красным: «Стадион Арсенал».

В прошлом году в одной из присланных секонд-хендом коробок я откопала книгу про стадион в Хайбери. Довольно быстро ее выкупил один из моих регулярных покупателей, и именно из-за него я и запомнила эту историю: чуть от скуки не умерла.

Участок дома позади нас отделяется от тротуара полуметровой оградой, на нее-то Клемент и усаживается и принимается созерцать бывшую домашнюю арену футбольного клуба «Арсенал».

— И когда он накрылся? — тихо спрашивает он через какое-то время.

— Накрылся? Вы о чем?

— Клуб. «Арсенал». Когда он накрылся?

— Вовсе он не накрылся. Они просто переехали на новый стадион.

— Значит, клуб сохранился? Команда все еще играет?

— Да, и, кажется, он где-то недалеко отсюда. Это здание — архитектурный памятник, поэтому его и перестроили в жилой дом, а не снесли.

Клемент качает головой и что-то бормочет себе под нос.

Во мне закипает раздражение. Соглашаясь отслониться от маршрута, я представляла себе нечто иное.

— Когда вы сказали, что хотели бы навестить убежище, я думала, это церковь или что-то вроде того. Мне и в голову не пришло, что вам хочется поностальгировать о чертовом футбольном стадионе.

На лице Клемента безошибочно читается негодование.

— Слышь, пупсик! На этом стадионе я воздал больше молитв и благодарений, чем в любой чертовой церкви. Черт, да это и была моя церковь, почти тридцать лет, с самого моего детства!

— Конечно-конечно, но все равно, это же просто футбольный клуб. Не понимаю, из-за чего вы так расстроились.

Едва лишь слова эти вылетают у меня изо рта, как я тут же в них раскаиваюсь.

— Не врубаешься, да, пупсик? — ревет Клемент. — Это же не просто футбольный клуб! Уж для меня-то точно! Фанаты были моей семьей, а трибуны — домом куда более настоящим, чем тот приют, где я вырос!

Ну вот, опять я вляпалась.

— Простите, — мямлю я.

Раздражение немедленно сменяется чувством вины. Какой бы нелепой ни казалась вся эта история, и что бы там Клементом ни двигало, без него мне ни в жизнь не выбраться из этой передряги.

Он надувает щеки и закрывает глаза. Я прикусываю язык и терпеливо дожидаюсь, пока он не заговорит.

Ожидание растягивается почти на минуту.

— Вот уже второй раз за последний час, — совершенно спокойно изрекает Клемент.

— Что второй раз?

— Тебе приходится извиняться.

— Так и есть. Боюсь, порой я не думаю, перед тем как раскрыть рот.

— Ты не одинока, пупсик. И все же, как подсказывает мне опыт, ты добьешься большего, если будешь держать рот закрытым, а ум открытым.

«Принято к сведению».

— Я все понимаю, еще раз простите. Вот и ваш хет-трик.

Клемент печально улыбается.

— Последний хет-трик на этом месте.

Несколько минут мы сидим и молчим. Мне очень хочется знать, что у него на уме, однако спросить я не осмеливаюсь. Пусть уж лучше перебирает свои воспоминания, пока я ломаю голову, почему он терпит мои выходки.

Наконец, я решаюсь на примирительный жест:

— Если хотите, можно посмотреть, как там внутри. Вон, через калитку пройдем.

Клемент поглаживает усы и отвечает:

— He-а. Спасибо, пупсик, но, думаю, мое сердце не выдержит этого зрелища.

— Вы уверены?

Он встает и бросает прощальный взгляд на здание.

— Уверен. Все, двигаем.

19

Мой личный рекорд составляет четыре дня.

Парень номер четыре, Стюарт, как-то позабыл записать мне «Улицу Коронации» — и это несмотря на два напоминания. Я не разговаривала с ним целых четыре дня. Вообще, своих парней я подвергала бойкоту после ссоры бесчисленное количество раз. Стоит продержаться один час, и дальше уже на удивление легко. Для меня это дело принципа: согрешивший да будет обделен вниманием. По крайней мере, пока я не успокоюсь.

И потому меня крайне интригует способность Клемента с видимой легкостью быстро забывать о разладах.

Вопреки всем моим стараниям достать его, на обратном пути к подземке он как ни в чем не бывало снова мычит какую-то мелодию. Ни тебе проявлений скрытого недовольства, ни ехидных замечаний, ни продолжительной игры в молчанку. Он просто проводит черту и живет дальше. Не могу не признать, замечательное качество, и мне его ужасно недостает.

— Что за песня? — елейно интересуюсь я.

— «Повелитель миров».

— Не слышала такой.

— Одной группы, за которой я немного приглядывал, еще в конце шестидесятых. В благодарность они подарили мне пластинку своего первого альбома.

— Значит, в конце шестидесятых?

Клемент смотрит на меня и без раздумий повторяет:

— Ага. В конце шестидесятых.

Почему-то меня охватывает ощущение, что Клемент не лжет, хотя правду-то говорить он ну никак не может. Как бы то ни было, меня берет любопытство, и я отмахиваюсь от данного противоречия.

— А что означает «приглядывать за группой»?

— В основном слоняться по пабам и клубам и ни шиша не делать, пока какой-нибудь бухой мудила из публики не решит, что уже вдоволь их наслушался. Заработок всегда был лажовым, потому что группы сами сидели без гроша, а как только начинали зарабатывать фунт-другой, сразу нанимали охрану посерьезнее.

— Может, я слышала кого-то из них?

— Это вряд ли. По большей части они были довольно заурядными. Некоторые, впрочем, все-таки неплохими, а одна-две даже прорвались в хит-парад, хотя до «Роллингов» и «Битлов», ясное дело, им было далеко.

Он закуривает сигарету и глубоко затягивается.

— Но в любом случае звучали они получше того дерьма, что я услышал по твоему приемнику.

Не поспоришь.

Когда мы подходим к станции подземки, жизнь из сигареты полностью высосана, и окурок отправляется в сточную канаву.

— Знаете, за это могут оштрафовать.

— За что? За выброшенный бычок?

— Именно. Кажется, фунтов шестьдесят, если поймают.

— Так пускай сначала поймают. Если я что и умею, так это безнаказанно нарушать закон.

Вот в это мне верится с легкостью.

Мы спускаемся по эскалатору и проходим на платформу южного направления.

— А долго до Камдена? — спрашиваю я в ожидании поезда.

— Сначала доезжаем до «Кингс-Кросс», там пересадка, и дальше до «Камден-Таун». Думаю, минут пятнадцать.

Спустя минуту мы уже сидим в поезде, мчащем в направлении «Кингс-Кросс», и наблюдаем, как стоячие пассажиры раскачиваются в такт движению вагона. Возникни даже у меня желание поболтать с Клементом, здесь слишком шумно и чересчур много народу. Я готова подыгрывать ему, но не настолько, чтобы терпеть смущение, если кому случится услышать его несуразные истории, не говоря уж об устарелых взглядах по определенным вопросам.

Через шесть минут мы выходим на «Кингс-Кросс» и проталкиваемся в сторону платформы Северной линии. Впервые с момента нашего прибытия в Лондон Клемент, кажется, не знает, куда идти.

— Что-то не припомню такого, — ворчит он.

— А когда вы здесь были в последний раз?

— Точно не помню. В октябре 1975-го, наверное.

«Не обращай внимания, Бет, не обращай внимания!»

— Станция как будто совсем другая, — сетует Клемент.

— Пожалуй, ее и можно назвать другой. Здесь много чего переделали, в том числе из-за пожара.

— Из-за какого еще пожара?

Я указываю на две аспидные мемориальные доски на противоположной стене перехода. Клемент щурится на них, безуспешно пытаясь прочесть, и в конце концов направляется к скромному мемориалу. Я следую за ним.

— В конце восьмидесятых здесь произошел сильный пожар. Как же вы не слышали об этом? Большие разрушения и, как видите, погибло больше тридцати человек.

Клемент разглядывает нижнюю доску с именами жертв.

— Вот же черт.

— И. Клемент, знаете, почему начался пожар?

— Понятия не имею.

— Кто-то прикурил сигарету и бросил спичку на эскалатор. Она провалилась в щель, и от нее загорелся мусор внизу. Поэтому в подземке нельзя курить.

— Кажется, сейчас вообще нигде нельзя курить.

— И не зря. Может, теперь пойдем дальше?

Он прикасается к верхней доске и чуть склоняет голову.

— Да, конечно.

Следуя указателям, мы добираемся до платформы Северной линии. Снова толпа, снова давка, и все более настойчивое желание принять душ.

Снаружи вестибюля станции нас встречает тусклый солнечный свет, и мы вливаемся в толпу на Камден-Хай-стрит. Совершенно заурядный субботний день на совершенно заурядной Хай-стрит, одной из тысяч в Англии. Наряды отдельных экземпляров в толпе нелепостью даже превосходят клементовский. До этого в Камдене я бывала лишь дважды: на концерте «Кингс оф Леон» в клубе «Электрик Болрум» и у оптового книготорговца, причем оба раза удачно, вот бы и сейчас так.

— Откуда начнем?

Клемент хмуро оглядывает улицу.

— Мало чего узнаю.

— Может, побродим немного, еще узнаете. Так с чего лучше начать?

— Это у тебя волшебная карта, пупсик.

— Ах да, верно.

Достаю смартфон и открываю приложение «Гугл-карт». На экране появляются результаты моего предыдущего поиска.

— Первый претендент всего в нескольких минутах ходьбы, в ту сторону, — киваю я направо.

Взмахом руки Клемент предлагает мне возглавить шествие и насмешливо бросает:

— После вас, мэм. Заодно по пути поделитесь своим планом.

— Каким еще планом?

— Как нам попасть на колокольню.

— Ах, так теперь это моя забота?

— Ага. Это называется передача полномочий.

— Ладно, что-нибудь придумаю.

Я веду в нужном направлении, но не проходим мы и сорока метров, как Клемент внезапно останавливается. И поворачивается к зданию справа — одному из двух мест, что я посещала в Камдене.

— Он все еще здесь! — возбужденно произносит он, не сводя зачарованного взгляда с «Электрик Болрум».

Как многие легендарные концертные залы, трехэтажное здание клуба в ряду прочих на улице выдержано в довольно строгом стиле: его викторианская кирпичная кладка выкрашена в черный.

— Вы знаете «Электрик Болрум»? — спрашиваю я.

— Не-не, раньше это место называлось «Карусель». Провел здесь несколько безумных вечеров, пупсик.

— Ага, несколько лет назад я и сама здесь неплохо оторвалась.

Нарочитая небрежность мне, естественно, не удается, и похвальба звучит неубедительно даже для меня.

Клемент, однако, поворачивается ко мне с удивленным видом.

— Вот как? И на кого же ты ходила?

— «Кингс оф Леон».

— И как они?

— Просто фантастика! Вам что-нибудь нравится у них? «Секс в огне», «Используй кого-нибудь»?

«Ну давай же, Клемент, попадись в мою ловушку!»

— Не слышал про таких.

Ох.

Опять не получилось.

— И кого же тогда вы здесь слушали? — захожу я с другой стороны.

— Черт, да десятки всяких групп, вот только по большей части я был основательно убран. Но кое-что, впрочем, помню — на «Лед Зеппелин» было круто.

Боже, наверное, это было и вправду нечто!

— Уж не сомневайся, а еще здесь выступали «Уингз», с Полом Маккартни, чуваком из «Битлз».

— Клемент, я знаю, кто такой Пол Маккартни.

— А он…

— Да, он все еще жив. К сожалению, этого не скажешь о Джоне Ленноне и Джордже Харрисоне. Ринго Старр тоже жив, только музыкой вроде больше не занимается.

— Что вполне естественно, — фыркает Клемент. — Кое-что, похоже, все-таки не меняется.

Еще с минуту мы созерцаем здание клуба, каждый предаваясь собственным воспоминаниям, а затем двигаем дальше.

Мы проходим через Камден-маркет, и Клемент чуть замедляет шаг, рассматривая товары. Наконец, и вовсе останавливается у ларька рассмотреть кожаную куртку. К нему подходит продавщица, женщина средних лет в хиджабе и платье до пят.

— Классная вещь, — нахваливает она товар.

Несколько секунд Клемент не сводит с женщины оценивающего взгляда. Ни с того ни с сего меня захлестывает волна паники.

— И сколько, дорогуша? — осведомляется он.

— Для тебя, красавчик, всего семьдесят фунтов, — отвечает продавщица с явным лондонским акцентом.

Для человека, объявившего себя безденежным, Клемент обдумывает цену подозрительно долго. Наконец, заговаривает снова:

— Не против, если я спрошу тебя кое о чем?

«О господи!»

Не будет ли неприличным удрать прямо сейчас? Как вариант оставляю на крайний случай.

— Что это за прикид?

— Прикид? — озадаченно переспрашивает женщина.

— Ну да, шарф вот этот, и платье, как у арабки.

Теперь события могут развиваться по одному из двух сценариев.

— Я мусульманка, — отвечает она, к счастью, с улыбкой.

— Понял, пасиб. Насчет куртки подумаю.

Клемент кивает женщине и идет себе дальше, а та спешит уделить внимание новому потенциальному покупателю, перебирающему вешалки в ее ларьке.

Я нагоняю Клемента.

— Ну и что это было?

— Ничего особенного. Просто меня заинтересовали ее шмотки. Я подумал, может, это мода такая.

— Господи, и как вам такое только в голову пришло!

— Пупсик, да ты посмотри по сторонам! В таком тряпье ходит уйма баб! В мои дни такого не было.

Я следую его совету. Он прав. Тем не менее в мультикультурном Лондоне я на подобное даже не обращаю внимания.

— Что ж, вам повезло, что она не оскорбилась.

— Не все чувихи такие зажатые, как ты, пупсик.

Тут уж я резко останавливаюсь и хватаю его за руку.

— И что это значит?

Клемент косится на мою руку, вцепившуюся ему в предплечье. Одного его взгляда поверх синих очков вполне достаточно, чтобы я моментально отпустила его.

— Всего лишь наблюдение, пупсик. Так мы правильно идем к той церкви?

Я напоследок одариваю его хмурым взглядом, затем сверяюсь со смартфоном.

— На следующем перекрестке направо.

И мы молча идем по Бак-стрит.

Наша первая цель — Объединенная реформатская церковь Троицы на углу Бак-стрит и Кентиш-Таун-роуд. Через полминуты она перед нами.

Я, конечно же, не специалист по архитектуре, но кирпичное здание выглядит строго викторианским. Из-за оживленного движения камень и кирпич храма насквозь прокопчены выхлопами. Мечтай я о какой-нибудь старомодной живописной церквушке для заветной свадьбы, эту даже и не рассматривала бы.

Мы переходим улицу и с тротуара напротив рассматриваем церковную крышу.

— Что-то ничего похожего на колокольню.

— Ага. Наверное, современная.

— Тогда вычеркиваем ее из списка?

— Ну да. Что там у нас следующее?

Я сверяюсь с картой.

— Церковь Святого Михаила. Совсем недалеко.

Мы идем по Кентиш-Таун-роуд мимо магазинчиков, которые, вероятно, не могут позволить себе аренду на Камден-Хай-стрит. У некоторых, похоже, дела не лучше, чем у моего «Бакстерс букс».

На перекрестке с Камден-роуд сворачиваем налево, и через несколько сотен метров оказываемся у церкви.

Выглядит она на первый взгляд не слишком многообещающе. Тот же архитектурный стиль и тот же чумазый фасад, что и у церкви Троицы. Еще один претендент на церковь, где мне не хотелось бы венчаться. Колокол тем не менее здесь есть — в нише под козырьком крыши.

— Хм, для такого вряд ли нужен звонарь, — замечает Клемент.

— Пожалуй, вы правы.

— Вот и первый.

— Что первый?

— В первый раз ты считаешь, что я в чем-то прав.

Я пропускаю замечание мимо ушей.

— И все-таки лучше проверить, для верности.

Дверей на главном фасаде нет, мы огибаем здание, и на левом торце обнаруживается парадный вход, увенчанный импозантной каменной аркой.

Думаю, за несколько лет я посетила несколько десятков церквей, и, должна признаться, все они выглядят для меня совершенно одинаково. Церковь Святого Михаила определенно выкроена по тому же лекалу, что и остальные: ряды деревянных скамеек слева и справа, центральный проход ведет к алтарю. В неподвижном воздухе стоит знакомый запах старой бумаги наверное, от десятков Библий и псалтырей в ящичках на спинках скамеек.

Мы медленно идем по каменному полу к алтарю. По сравнению с шумом на улице, здесь, за толстенными стенами, стоит едва ли не гробовая тишина.

— У меня от таких мест прямо мурашки по коже, — шепчет Клемент.

— Звучит смешно, если вспомнить, что вы уже умерли.

Клемент уже открывает рот, чтобы возразить, но из дальнего левого угла зала доносится скрип двери. Затем раздается звук шагов, и из-за колонны появляется фигура.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Священник молод, моложе меня. У него светло-каштановые волосы, как у Карла, только аккуратно подстрижены и явно водят знакомство с расческой.

— О, здрасте, да… Наверное, можете… — мямлю я.

Преподобный терпеливо улыбается, ожидая от меня дальнейших разъяснений. В голове у меня, точно конфетти, порхают тысячи слов, но вот беда, язык мой совершенно не в состоянии составить из них вразумительного предложения.

— Мы… э-э…

— Мы хотим пожениться, — брякает Клемент.

Не веря своим ушам, я таращусь на Клемента.

— Не так ли, пупсик? — улыбается он мне.

«Да чтоб ты провалился, Клемент!»

— Да, хотим пожениться, — подтверждаю я сквозь стиснутые зубы.

По роду своей деятельности молодой священник наверняка навидался странных парочек. Судя по его выражению лица, мы можем претендовать среди них на первое место, но он довольно убедительно изображает искренность:

— Поздравляю вас! Хотите обвенчаться в нашей церкви Святого Михаила?

— Да, хотелось бы, — говорит Клемент. — Только вот невеста моя страсть как хочет традиционную свадьбу со всеми причиндалами. Ну, знаете, чтоб хор был, цветы там, орган здоровенный и колокола чтоб трезвонили.

Чудовище кладет мне лапищу на плечо и скалится:

— Ты ведь любишь хороший динь-дон, да, пупсик?

— Да, обожаю, — нервно хихикаю я.

На лице священника явно читается облегчение, словно бы в «Монополии» ему выпала карточка «Освобождение из тюрьмы».

— Какая жалость. Боюсь, у нас тут только один колокол.

Клемент хмурится:

— Вот облом. Зато экономите на звонарях, верно?

— Хм, да. Обычно звонит староста.

— Спасибо большое, отче, — торопливо перебиваю я. — Что ж, не будем вам мешать.

Я разворачиваюсь, однако мой самозваный жених еще не закончил.

— Секундочку, пупсик. — И он обращается к служителю культа: — Преподобный, а тут есть поблизости другие церкви с полным набором колоколов?

Наверняка в жизни священников бывают моменты, когда они искренне сожалеют, что не могут позволить себе грех лжи во спасение. Сейчас, несомненно, именно такой случай.

— Я здесь относительно недавно, так что всех церквей в округе не знаю, — пытается священник уберечь своих коллег от ужасной участи. — Но справьтесь в церкви Всех Святых, или еще в церкви Святого Иуды в Кенниш-тауне. Кажется, это ближайшие.

— Спасибо, преподобный. Жаль, конечно, что мы не сможем обвенчаться у вас, но Бет у меня девочка требовательная, все привыкла по-своему делать.

Сильно подозреваю, что заключительная фраза Клемента сопровождалась подмигиванием. Утверждать, однако, не берусь, поскольку к тому времени я, сгорая от стыда, уже мчусь к выходу.

Ноги мои не останавливаются до тех пор, пока я не оказываюсь на тротуаре перед церковью. Через пару секунд меня нагоняет Клемент, весьма собой довольный.

— Прошло не так уж и плохо. Во всяком случае, теперь нам известен следующий адрес.

Меня же волнует другое.

— Обязательно было позорить меня?

— Что?

— Зачем было плести священнику про свадьбу?

Довольной улыбки как не бывало.

— Ах, простите, высокочтимая леди, — язвительно цедит он. — Просто ты стояла да мямлила как дура, и мне надо было что-то сказать.

— Можно было придумать что-нибудь поправдоподобнее. Вот честно, Клемент, это было унизительно.

Он достает из нагрудного кармана измятую пачку сигарет. Поковырявшись внутри, раздосадованно сминает ее.

— Ну вообще. Самое то остаться без сигарет.

— Может, самое время бросить курить? — отваживаюсь я.

— Знаешь, что я хотел бы бросить, пупсик? Тебя вместе со всеми твоими проблемами! Я просто свихнусь от тебя, черт побери!

— Что я такого сделала?!

— Ты беспрестанно ноешь. Бьюсь об заклад, даже если в тотализатор выиграешь, будешь жаловаться, что марки дороговаты — купон отправить.

— Ничего подобного!

— Да неужели? Для нуждающейся в помощи ты на редкость неблагодарная чертовка. Серьезно, пупсик, ты вправду думаешь, что мне нравится таскаться по городу с капризной девчонкой?

«Ой».

В этом споре мне не выиграть. По правде говоря, я и не хочу выигрывать. Да какое мне дело, что он обо мне думает! Вот только не могу сказать, что его слова не обижают, и не горю желанием услышать продолжение. Как там говорится, правда глаза колет?

Нет уж, от стычки лучше уклониться.

— Э-э, давайте куплю вам сигарет?

Надеюсь, потребность Клемента в никотине перевесит его гордость.

— Да, спасибо, — вздыхает в конце концов он. — Но, раз уж мы собираемся продолжать, пупсик, тебе не помешает быть чуточку проще. Усекла?

Мне удается выдавить улыбку.

— Я попытаюсь.

Итак, безоговорочная победа за Клементом.

20

Весьма кстати прямо напротив церкви находится минимаркет, надо лишь перейти улицу.

За прилавком стоит крашеная блондинка, с кислой миной ковыряя ногти.

— Пачку «Мальборо», пожалуйста.

Женщина молча отворачивается и отодвигает дверцу шкафчика с табачными изделиями. Я читаю в мыслях Клемента вопрос, почему сигареты не выставлены на витрине. Впрочем, он его не озвучивает.

Пачка шлепается на прилавок.

— Десять пятьдесят, пожалуйста, — вяло произносит продавщица.

— Сколько-сколько? — ошарашенно переспрашиваем мы хором.

— Десять пятьдесят. Если хотите сэкономить пятьдесят пенсов, идите в супермаркет.

Достаю из кошелька двадцатифунтовую банкноту и неохотно протягиваю женщине. Да уж, люди готовы выкладывать за свои пагубные пристрастия баснословные деньги. Потом забираю сдачу и сигареты с прилавка.

— Спасибо.

Блондинка возвращается к своим ногтям.

На улице я отдаю пачку Клементу.

— Больше десяти фунтов за какую-то пачку сигарет! — возмущается он. — Поверить, блин, не могу!

— Да что вы говорите! Впредь курите экономно, я, знаете ли, деньги не печатаю.

Клемент сдирает целлофановую обертку и принимается изучать пачку. Особый интерес у него вызывает фотография пораженного легкого.

— А это что за хрень? Похоже на шотландский завтрак.

— Это легкое курильщика. По идее, должно отпугивать от курения.

Он лишь пожимает плечами и прикуривает сигарету.

— Не сработало.

Пока Клемент утопает в клубах дыма, я определяю по смартфону расположение названных священником церквей.

— Церковь Всех Святых в пятнадцати минутах ходьбы, а Святого Иуды в шести.

— Что ж, тогда в путь.

Я перепроверяю незамысловатый маршрут, и мы направляемся на север по Клемент-роуд.

Опасаясь нового сюрприза, я решаю, что будет нелишним уточнить наш план:

— И как мы попадем на колокольню?

— Я надеялся, ты уже что-то придумала.

— Хм, нет, пока ничего в голову не приходит.

— Да и ладно. Опять наплетем про свадьбу.

— А это обязательно?

— Валяй, придумывай сама, о чем еще чувак с телкой могут поговорить со священником.

Задача для меня непосильная, и скрыть это у меня не получается.

— Да все просто, пупсик. Мы забалтываем священника, а потом я прошусь в туалет. Ты его отвлекаешь, а я быстренько осматриваюсь.

— А сколько вам нужно времени? Меня может и не хватить на долгий разговор.

— Возможно, тебе не помешает заодно и исповедаться. Уж это-то займет его на какое-то время.

— Сомневаюсь. Видите ли, Клемент, я хорошая девочка.

— Ага, тоже так подумал, — фыркает Клемент. — По любому, ну много ли в колокольне мест для тайников? Там всего-то четыре стены да деревянная стойка, на которой висят колокола.

— Что ж, раз вы так уверены…

— Не сомневайся, мне вполне хватит и пяти минут.

Мы идем дальше по Камден-роуд, мимо разношерстых магазинчиков, ресторанчиков, закусочных, кофеен и на удивление большого количества риэлторских контор. Толью транспортный поток не меняется — нескончаемая череда машин, извергающих прямо на нас отработанные газы. Я задумываюсь: а если бы люди зримо видели всю эту дрянь — например, в виде клубов красного смога, — определились бы они со своим половинчатым отношением к нему или нет?

Мои переживания о чистоте воздуха прерываются внезапной остановкой Клемента перед рестораном тайской кухни.

— В чем дело?

— Это он, — ахает Клемент. — Паб, где любил зависать Гарри Коул.

— Вот как? Вы уверены?

— Ага, сто процентов. Поверить не могу, теперь это харчевня китаёз!

— Вообще-то, забегаловка тайская, но это еще одно слово, которое вам определенно не следует употреблять.

— Китаёзы, что ли?

— Именно.

— Понял. Прошу прощения.

Извинение меня удивляет, в особенности после его реакции на предыдущее мое внушение о политически некорректной лексике. Кажется, прогресс налицо.

Клемент меж тем оглядывается по сторонам, как будто что-то ищет.

— Что еще здесь интересного? — осведомляюсь я.

— Кажется, вон там он был. Переулок.

— Что еще за переулок?

— Тот самый, пупсик.

Вот тебе и весь прогресс.

— А, переулок, где вы… умерли?

Ответа нет. Клемент продолжает смотреть вдаль. Наконец, изрекает:

— Ага. Хотя и звучит как бред собачий, когда об этом говоришь ты.

— Вот как? Извините…

— Да не извиняйся, пупсик. Я бы и сам не поверил, втирай мне кто такое.

Он с шумом выдыхает и разворачивается в нужную нам сторону.

— Валим отсюда. У меня здесь яйца прям зудят.

И с этим Клемент решительно шагает дальше, я семеню рядом. Понятия не имею, как нужно реагировать на откровение о зудящих яйцах, поэтому предпочитаю дожидаться, когда он заговорит снова. Молчание не затягивается.

— Знаешь, пупсик, что мне кажется странным? Ты не веришь моему рассказу, будто меня завалили — и я тебя вполне понимаю, — и все же вот мы с тобой бродим по улицам Лондона в поисках золотого слитка, о котором уже несколько десятилетий ни слуху ни духу.

— Согласна. И что же?

— Слепая вера.

— В смысле?

— Когда награда достаточно велика, люди готовы верить во что угодно. Что-то типа религии, наверное.

— Что вы имеете в виду?

— Да я про верующих. Им пообещали жизнь вечную и прочие ништяки, и, хотя верить во все это не существует ни единой причины, они все равно верят.

— Такое мне в голову не приходило.

— Именно это тобой и движет, а, пупсик? Слепая вера?

— Хм, пожалуй, так.

— Но это совсем не то же самое, что и доверие, так ведь?

А вот это уже чувствительнее, и куда неприятнее.

— Так к чему вы ведете, Клемент?

— Да так, ни к чему. Просто так.

Желания углубляться в эту тему у меня абсолютно никакого, и я сосредотачиваюсь на карте.

— Метров через пятьдесят направо.

Клемент кивает, и мы идем дальше.

Мюррей-стрит, на которую мы сворачиваем, не идет ни в какое сравнение со стихийной застройкой Камден-роуд. Это широкий бульвар с шикарными смежными таунхаусами, выкрашенными в разнообразнейшие пастельные тона.

— А вот тут, пупсик, уже водятся деньжата.

— Церковь Всех Святых тут за углом, так что будем надеяться.

После поворота налево зелени в пейзаже прибавляется. Справа небольшой парк со взрослыми деревьями и живыми изгородями. За кованой оградой наслаждается раздольем горстка местных жителей: палаша с сынишкой пинают пластиковый мяч, под деревом воркует парочка, на скамейках несколько человек с книгами.

— Судя по карте, церковь в конце улицы.

Дают знать о себе нервы, и я снова ощущаю себя маленькой девочкой, стоящей на вершине водной горки и глядящей в черную дыру. Снова те же страхи о предстоящем, и снова обстоятельства таковы, что у меня нет иного выбора, кроме как заглянуть этим страхам в глаза. Разница лишь в том, что сейчас мужчина рядом со мной, а не ожидает внизу с полотенцем.

— Пупсик, ты как?

— Нормально, — мямлю я не очень убедительно.

— Глядя на тебя, не скажешь. Обсираешься, что ли?

— Может, немного нервничаю.

— Да брось. Ну что самое худшее, что может случиться?

— Ой, даже представить страшно. Врать я не умею и, боюсь, священник сразу же раскусит меня.

— Тогда не ври. Просто играй роль.

— Как это?

— Вспомни свой любимый фильм, любимого актера. Они же все просто прикидываются кем-то другим. Роджер Мур притворяется Джеймсом Бондом в «Живи и дай умереть». Софи Лорен — Анной Джессон в «Короткой встрече». Ты всего лишь играешь роль в нашей авантюре, пупсик.

Пожалуй, не самый худший совет. Большую часть своей взрослой жизни я провела в роли будущей невесты, так что особых усилий мне не потребуется. Жаль, конечно же, что до роли всамделишной невесты дело ни разу не доходило.

— Спасибо, Клемент.

— Всегда пожалуйста.

Мы доходим до конца кованой ограды, и из-за группы деревьев показывается шпиль церкви Всех Святых.

Сердце у меня начинает биться чаще, и вот мы уже сворачиваем на узкую аллею и минуем крытый проход.

Явно более старая, чем две предыдущие, церковь Всех Святых куда более отвечает моему представлению о храме, где я не постеснялась бы венчаться. Помимо более сдержанного архитектурного стиля, стены у нее не из прокопченного кирпича, а из песчаника и покрытого затейливой резьбой камня. Но самое впечатляющее — колокольня с черно-золотым циферблатом сразу под ярусом с колоколами.

В общем, это действительно красивая церквушка, и, как оказывается, мы не единственные, кто в данный момент восхищается сооружением.

— Черт. А это еще кто такие? — ворчит Клемент.

Перед главным входом толпится несколько десятков человек. Строгие костюмы, шляпки и пышные платья — типичные гости на свадьбе.

— Сегодня суббота, самое время для свадьб.

Ну здорово. Наверное, придется подождать, пока они не уберутся.

— Давайте сядем. Я уже ног под собой не чую. — Я указываю на скамейку перед густой живой изгородью, отделяющей церковь от дороги.

Мы проходим по лужайке и усаживаемся.

Отсюда главный вход, метрах в тридцати от нас, виден как на ладони. Все внимание толпы обращено к дверям. Переговариваясь и смеясь, гости ожидают торжественного выхода жениха и невесты, уже в качестве мужа и жены.

Начинают звонить колокола.

— Что ж, кое-что мы уже выяснили, — стараюсь я перекричать трезвон. — Звонари у них точно есть.

Клемент закатывает глаза и пододвигается поближе ко мне.

— Ага, будем надеяться, именно здесь Гарри Коул и шабашил.

И мы сидим и ждем.

Все-таки хорошо укрыться в зелени от шума и копоти центра Лондона. Хоть меня не оставляют мысли о душе, а ноги так и пульсируют от усталости, незапланированный перерыв весьма кстати.

Я откидываюсь на спинку и закрываю глаза, и чуть теплые солнечные лучи согревают мне лицо. Сердце мое постепенно успокаивается, и я потихоньку расслабляюсь, на время отгоняя прочь все свои тревоги.

Куда там.

— Черт побери, пупсик! Нет, ты видела?

В груди у меня так и екает. Открываю глаза и с непривычки щурюсь на свету на разволновавшегося Клемента.

— Что? Что случилось?

— Ты не видела их?

— Кого не видела?

— Жениха и его шафера. Они вышли из церкви и… — Тут голос его падает до шепота. — Пупсик, они поцеловались! По-настоящему, взасос!

Он поворачивается к церкви и с раскрытым ртом тычет пальцем:

— Гляди! Они опять за свое! Куда только смотрит невеста? И почему все как идиоты радуются?

— Клемент, невесты нет, — смеюсь я.

— Как это нет? Это не свадьба, что ли?

— Да нет же, свадьба, только без невесты. И это не шафер, это жених. Может, есть какое-то специальное название, но они оба женихи.

— Не понял.

— Это гей-пара.

— Педики? Женятся? Да ну!

— Не «ну». И это слово тоже не употребляйте. Оно оскорбительное.

— Господи! — стонет Клемент. — И кто только решает, какие слова теперь оскорбительные?

— Как правило, пользователи «Твиттера».

— Чего пользователи?

— Долго объяснять.

Клемент сокрушенно качает головой.

— И как же их сейчас называют? Ну, мужиков, которые предпочитают член?

От его терминологии я на пару секунд лишаюсь дара речи. И никак не могу решить, оскорбительная ли она или же просто грубо буквальная.

— Э-э… Никак. Просто геями. Клемент, в этом нет ничего такого, так же как и в их свадьбе, так что прекратите таращиться.

Мне вдруг вспоминается его недавний совет о перевоплощении в образ. Если он и сам играет роль, его потрясение от целующейся пары воистину достойно «Оскара». Клемент выглядит неподдельно шокированным.

И он так и продолжает пялиться на счастливую пару, уже окруженную поздравляющими. Все улыбаются и обмениваются поцелуями.

— Клемент, вы прямо оторваться не можете. Вы гей-пару в первый раз видите, что ли?

— Господи, пупсик, ну конечно же, навидался я на своем веку педиков… геев, прошу прощения, огрызается он. — Как-никак, я жил в Лондоне, а не в дремучем лесу. И некоторые чуваки, на которых я работал, были геями — наверное, потому они меня и нанимали. Народ в те времена относился к ним не шибко терпимо, и им изрядно доставалось. Вот они и скрывали свои наклонности.

— Хм, понятно. Просто вид у вас немного шокированный.

— Да я не шокирован, просто удивлен, насколько нормальным это всем кажется. Как будто парни всегда женились на парнях, ничего нового.

— Наверное, действительно ничего нового. В нашей стране, во всяком случае.

Клемент отмалчивается, и мы наблюдаем, как толпа провожает пару к поджидающему автомобилю. Когда молодожены отъезжают, гости тоже спешат по своим машинам. Через пять минут перед церковью только мы с Клементом.

Теперь, когда испытание неотвратимо, возвращается и мой мандраж.

— Так что, идем? — вздыхаю я.

— Рано. Нужно дождаться ухода звонарей. Я не смогу обшарить место, если они будут там ошиваться.

— Верно, согласна.

Пускай это всего лишь отсрочка неизбежного, зато я получаю дополнительные пять минут блаженного ничегонеделания. Клемента, похоже, тоже вполне устраивает молча сидеть и осматривать окрестности.

Минуты идут, и вновь напоминают о себе нервы. Я решаю отвлечься болтовней.

— Клемент, а где в Лондоне вы жили?

— Рос в сиротском приюте, в Кентиш-Тауне.

— Это в районе церкви Святого Луки?

— Ага.

Кажется, на разговор он не настроен, однако я не сдаюсь.

— Жизнь в сиротском приюте, наверное, не самая веселая.

— Уж не сомневайся.

— Если не секрет, почему вас не отдали в семейный детский дом, или на усыновление какой-нибудь паре?

— Да вроде как пытались, но кое-кто мне напакостил.

— Кто?

— Адольф Гитлер.

— Гитлер? И что же он сделал?

— Напрямую ничего. А косвенно начало Второй мировой, когда я был еще совсем маленьким, делу не помогло.

— Вы выросли во время войны?

— Я ж тебе говорил. Родился в 1935, вот и посчитай.

— И каково это было?

Клемент поворачивается ко мне.

— Ты издеваешься, что ли? А как ты думаешь, каково это было?

— Простите, но мне правда интересно.

Он проводит рукой по волосам и бросает взгляд на часы на колокольне. Мой мандраж усиливается, однако не настолько, чтобы у меня сохранялось желание расспрашивать Клемента и дальше.

Часы отсчитывают еще одну минуту, и Клемент надувает щеки и с шумом выдыхает. И, не сводя глаз с церкви, произносит два слова:

— Томми Бейкер.

— Простите?

— Томми Бейкер. Мой лучший друг в школе.

— А-а, — с опаской отзываюсь я, теряясь в догадках, что за этим последует.

— Ему исполнилось семь или восемь лет, точно уж не помню. Его мамаша устроила дома торжество, и Томми пригласил всех пацанов из нашего класса — всех, кроме меня.

— Я так поняла, он был вашим лучшим другом?

— Все верно, но его матери я не нравился. Она опасалась, что я дурно на него повлияю. Поэтому и не захотела видеть меня среди гостей.

— Это она сурово.

— Да уж. Тем не менее день рождения Томми мне запомнился. Все пацаны в классе предвкушали вечеринку, только и талдычили о ней весь чертов день. А я сидел себе на задней парте да головы не поднимал. Молчал и старался не слушать. Даже плакал, не смог сдержаться.

От трагизма истории у меня комок к горлу подкатывает.

— Едва лишь раздался звонок, я рванул из класса, что твоя крыса по водостоку. Весь этот треп про вечеринку достал меня окончательно. Вернулся в приют и завелся к самому крутому парню. Эх, хорошо же он меня тогда отметелил, только из-за воздушной тревоги и остановился.

— Господи, Клемент, зачем?

— Чтоб отвлечься. Уж лучше страдать от побоев, чем упиваться жалостью к себе из-за вечеринки у Томми.

— Даже не знаю, что и сказать.

— Некоторые вещи действительно происходят только к лучшему, пупсик.

— В смысле?

— Следующий день я собирался прогулять, но на мне и так висело последнее предупреждение. Хочешь верь, хочешь нет, но пареньком я был смышленым и против школы ничего не имел. Уж точно не хотел, чтоб меня выгнали оттуда. Так что на следующее утро все-таки пошел, хотя не хотелось слушать восторги одноклассников после крутой вечеринки. Вот только оказалось, что переживать на этот счет не стоило.

— И почему же?

— На перекличке оказались только я и еще один пацан.

Впервые с начала рассказа Клемент поворачивается ко мне.

— Люфтваффе доставили Томми собственный подарочек на день рождения. Прямое попадание. И на перекличке тем утром я не оказался единственным только потому, что того парнишку вырвало за час до вечеринки, ну и мать его не отпустила. А всех остальных разнесло в клочья.

За многие годы мне довелось прочесть уйму романов с неожиданными поворотами. Все они и рядом не стоят с концовкой клементовского повествования.

— Я… Это ужасно.

— Ага. Ну как, пупсик, получила ответ на свой вопрос?

— Какой вопрос?

— Ты хотела знать, каково было жить во время войны.

Внезапно я ощущаю себя полной дурой. По прошествии времени вопрос представляется совершенно идиотским, как если бы я поинтересовалась у Клемента, как ему давешний тост с ветчиной и чеддером в «Старбаксе». И, помимо неловкости от собственной дурости, я еще и пытаюсь согласовать, по видимости, неподдельное переживание Клемента о трагическом событии с тем обстоятельством, что это попросту не может быть правдой.

В общем, сказать мне нечего, и я молчу.

Наконец, за церковной дверью раздаются голоса.

— Внимание, пупсик!

Из церкви выходят три мужчины и одна женщина, все пенсионного возраста, и бредут по лужайке к автомобильной стоянке.

— Должно быть, это звонари и есть, как думаешь?

— Пожалуй, да.

— Что ж, тогда за дело.

Клемент медленно встает, однако мои ноги менее склонны к сотрудничеству, и я так и остаюсь сидеть.

— Ну давай же, пупсик! — подгоняет он, хмуро глядя на меня сверху вниз.

В данный момент Клемент здорово напоминает мне великана из сказки «Джек и бобовый стебель» — по крайней мере, каким я его себе представляла в детстве. Чего я не могу представить, так это того, что Клемент, стоящий передо мной, когда-то был хрупким маленьким мальчиком, рыдающим в школьном классе во время войны. Тем не менее коли он способен отпустить такое воспоминание — настоящее или вымышленное — и идти дальше, то и мне вполне по силам справиться с несложной ролью.

И я встаю.

21

Интерьер церкви Всех Святых ничем не удивляет. Ряды деревянных скамей, каменные колонны, витражные окна — все вполне шаблонно. Тем не менее атмосфера здесь гораздо торжественнее, чем в церкви Святого Михаила. Возможно, все дело в деньгах. Похоже, районам победнее достаются бюджетные храмы, а богатым — уменьшенные версии Вестминстерского аббатства. Хотя откуда мне знать, как у них все устроено.

В начале прохода мы останавливаемся, поскольку видим фигуру в черном, собирающую псалтыри со скамеек.

Клемент вежливым кашлем обозначает наше присутствие, и фигура оборачивается. Это женщина, и на лице ее появляется теплая улыбка. Ее черное одеяние оказывается сутаной с непреложным белым воротничком.

— Ах, здравствуйте, — щебечет она. — Простите, я немного задумалась.

Женщина выбирается из-за скамеек и направляется к нам.

— Я преподобная Клэр, — представляется она.

А я-то приготовилась вешать лапшу на уши мужчине. Теперь же задача передо мной стоит несколько иная — обвести вокруг пальца женщину, причем лишь немногим старше меня. Стало быть, подход требует некоторой корректировки.

Я делаю глубокий вздох, чтобы успокоиться, однако слова все равно даются с трудом. Первая ложь, как существенно диссонирующая с моим амплуа по жизни, заготовлена заранее:

— Здравствуйте, преподобная. Меня зовут Бет, а это мой жених, Клемент.

Где-то я читала, что во время лжи люди непроизвольно избегают зрительного контакта. Потому поступаю противоположным образом и пристально смотрю женщине в ее бледно-зеленые глаза. Она как будто верит.

— Давайте обойдемся без титулов, Бет. Большинство моих прихожан называют меня просто Клэр.

— Что ж, хорошо… Клэр. У вас очень милая церковь.

— Она просто потрясающая! Я служу здесь уже четыре года, но все равно мое сердце наполняется радостью каждый раз, когда я переступаю ее порог.

В подтверждение своих слов она обводит зал восторженным взглядом. Следует неловкое молчание.

— Так чем могу помочь? — внезапно возвращается к реальности священница.

Я терпеливо дожидаюсь заявления Клемента о нашей фиктивной свадьбе.

Молчание.

Клэр продолжает нам улыбаться и убирает непослушную прядь золотисто-каштановых волос за ухо.

Едва заметно, но все же достаточно ощутимо пихаю Клемента локтем, чтобы побудить его к действию.

— Вы… женщина, — в конце концов рокочет он, и его голос эхом разносится по пустому залу.

— Что ж, у меня есть матка, груди, и я обожаю туфли, так что, пожалуй, вы правы, — не без сарказма отвечает священница.

— Но… женщины…

— Простите, Клэр, — вмешиваюсь я. — Видите ли, Клемент… хм, некоторое время был в отъезде. И пока еще только приспосабливается к жизни в современной Британии.

— Поняла. Стало быть, мой пол не проблема?

Клемент снова молчит. Я хмуро смотрю на него, желая поймать его взгляд, однако он не сводит глаз с Клэр.

Опять пихаю его локтем.

— Ага, не проблема. Э-э… Все в порядке, дорогуша, — мямлит он.

— Превосходно. Так что же привело вас в храм Всех Святых?

Клемент прочищает горло и, похоже, наконец-то берет себя в руки:

— Мы только переехали в этот район и хотели бы обвенчаться, верно, пупсик?

Я киваю и адресую Клэр улыбку — надеюсь, достаточно искреннюю.

— Замечательная новость! Мои поздравления, и добро пожаловать в Камден! — с энтузиазмом отзывается священница. — В таком случае нам необходимо заскочить в ризницу и записаться на церемонию. В течение часа мне нужно кое-куда отлучиться, а иначе я могла бы обвенчать вас прямо сейчас.

— Нет-нет, запись вполне устроит, спасибо, — взвизгиваю я.

— Тогда пойдемте. Сюда, пожалуйста.

Клэр устремляется по проходу между скамьями. Клемент с ухмылкой предлагает мне руку, прямо как отец дочери, перед тем как повести ее к алтарю. Шуточка вполне в его духе, вот только мне она представляется жестокой насмешкой, и я возмущенно отталкиваю предложенную руку.

В конце прохода священница сворачивает к низкому проему слева от алтаря.

— Не ударьтесь головой, — бросает она через плечо, видимо для Клемента.

Ему и вправду приходится пригнуться. Мне, разумеется, нет.

Мы следуем за женщиной по узкому коридорчику в ризницу, на поверку оказывающуюся эдаким офисом. И в этой тесной келье клаустрофобия, что я испытывала в подземке, наваливается на меня с удвоенной силой.

Клэр устраивается за массивным дубовым столом, по видимости занимающим большую часть помещения.

— Садитесь, пожалуйста, — говорит она, указывая на два обтянутых кожей дубовых кресла перед столом.

Мы не заставляем себя упрашивать, и кресло под Клементом стонет от непривычного веса.

Священница открывает элегантный макбук, смотрит на экран.

— Подождите немного, сейчас открою календарь. Новый компьютер, я пока еще не очень освоилась.

От нечего делать я осматриваю комнатушку. Ризница здорово напоминает кабинет директора моей начальной школы, куда я наведывалась всего лишь дважды — и оба раза не за нагоняем, а за похвалой. Две стены здесь завешаны полками, прогибающимися под тяжестью книг, разноцветных скоросшивателей и заполненных бумагами лотков. Из двух крошечных окошек над головой Клэр льется тусклый свет, недостаток которого восполняется настольной лампой.

— И давно вы обосновались в Камдене? — как бы между прочим осведомляется женщина, по-прежнему не сводя глаз с экрана.

— Несколько недель, — живо откликается Клемент.

— А почему вы решили обвенчаться именно в нашей церкви Всех Святых?

— Бет подавай настоящую свадьбу со всеми причиндалами. Чтоб с хором, большущим органом и колоколами — так ведь, пупсик?

— Хм, да, особенно чтобы с колоколами. Мой отец был звонарем.

Уж не знаю, с чего я это ляпнула, но меня вдруг охватывает дрожь возбуждения от столь убедительной лжи.

Клэр отрывается от ноутбука.

— Был?

— Его не стало, когда мне было только семь.

Во взгляде священницы читается искреннее сочувствие.

— Какой ужас. Соболезную, Бет.

Я потупляю взор, смущенно ерзаю на стуле и бормочу:

— Спасибо.

Заметив мою неловкость, Клэр мудро решает оставить тему моего отца.

— Что ж, вам повезло, что колокола появились у нас снова.

— Снова? — заметно настораживается Клемент.

— Да. Вплоть до прошлого года службы в нашей церкви довольно долгое время проводились без колоколов.

— Почему?

— Лет семь-восемь назад, еще до моего назначения сюда, случилась сильная буря. Она повалила большое дерево, которое, к несчастью, упало прямо на колокольню и едва ее не разрушило. Деревянная стойка, на которой висели колокола, удара не выдержала, и колокола провалились через пол вниз. Увы, восстановить их было уже невозможно.

Клемент переводит взгляд на меня и хмурится. Я разом сникаю.

Неверно истолковав нашу реакцию как беспокойство о безопасности, священница спешит нас успокоить:

— Не волнуйтесь. Колокольню целиком перестроили шесть лет назад, и ее регулярно инспектируют, так же как и деревья на участке. А колокола меняли так долго из-за затянувшейся тяжбы со страховой компанией. Они списали их поломку на форс-мажор и отказывались возмещать ущерб.

Клэр посмеивается над иронией ситуации, поскольку стихийные бедствия у страховщиков именуются «деяниями Божьими». Я угодливо хихикаю, хотя и не совсем убедительно, Клемент и вовсе молчит.

— Вдобавок наша церковь является важным памятником архитектуры, что в данной ситуации отнюдь не сыграло нам на руку, — продолжает священница. — Комиссия по историческим зданиям и памятникам, «Английское наследие», потребовала использовать при восстановлении исключительно оригинальные каменные блоки. Пришлось извлекать каждый из горы обломков и каталогизировать. Говорят, четыре полных контейнера. Тем не менее реставраторы постарались на славу, и сейчас и не догадаешься о случившемся. Наша прекрасная колокольня полностью восстановила свой былой блеск.

Я улыбаюсь, однако на деле ощущаю себя совершенно раздавленной. Если в этой колокольне и был спрятан золотой слиток, при каталогизации обломков его ни за что не пропустили бы.

— Так, у меня имеется свободное время на четверг в шесть вечера, — как ни в чем не бывало щебечет Клэр. — Вас устраивает?

Внезапно Клемент поднимается и, воззрившись на меня, провозглашает:

— Прости, пупсик, но ты и я… Ничего у нас не получится. Я не могу на тебе жениться!

И с этим улепетывает из ризницы — не забыв, впрочем, пригнуться перед дверным проемом.

Я смотрю ему вслед, затем медленно поворачиваюсь к священнице.

— Он это серьезно? — произносит она, явно потрясенная.

— Видите ли, Клемент, э-э… немножко непредсказуем. — Я издаю нервный смешок. — Думаю, он всего лишь переволновался.

— Честно говоря, Бет, мне кажется, дело тут вовсе не в свадебном мандраже. Вы уверены, что это тот человек, которого вы хотели бы видеть своим мужем?

— А хоть кто-нибудь был уверен? — парирую я. — Мне лучше пойти за ним. Простите, Клэр.

Не дожидаясь ее ответа, я пулей вылетаю из комнатушки и едва ли не бегу по проходу. Бросаю взгляд через плечо, искренне надеясь, что священница не гонится за мной, исполненная благих намерений предложить мне духовное утешение. К счастью, зал позади пуст.

Выйдя из церкви, я осматриваю окрестности, прикрыв глаза ладонью от солнца, ощущающегося едва ли не ослепительным после сумрака внутри. Клемент, прислонившись к деревянным перильцам, невозмутимо покуривает. Я воинственно устремляюсь к нему.

— Спасибо за очередное унижение, Клемент!

— Прости, пупсик. Не срослось, — трагично произносит он, не в силах, однако, скрыть ухмылку. — Дело не в тебе. Дело во мне.

Мне приходится закусить губу, чтобы и самой не рассмеяться.

— Вы бы хотя бы предупредили меня!

— Что я еще могу сказать, пупсик? Парень я импульсивный. Найдешь кого-нибудь получше.

Я снова прибегаю к ужасному акценту кокни:

— А кто ж сиги-то тебе будет покупать, а, милок?

Клемент смеется, и я с усмешкой пристраиваюсь напротив него.

— Не считая того, что вы бросили меня на глазах у священницы, определенного результата мы все-таки добились. Здесь Гарри слиток явно не прятал.

— Ага. На него обязательно наткнулись бы, когда колокольня навернулась. Так что после рассказа Клэр про их непруху оставаться там было бессмысленно. И раз уж я ее упомянул, когда это бабам, черт возьми, разрешили становиться священниками?

— Уже много лет назад. Вы что-то имеете против?

— Богомолец из меня никакой, так что мне по фигу.

— Быть может, в свое время вам не помешало бы заглядывать в церковь почаще. Уж точно не пришлось бы терпеть мои капризы, веди вы более праведную жизнь.

— Эй-эй, пупсик! Да ты никак поверила в мою историю!

Уж и не знаю, чему теперь вообще можно верить, но, по крайней мере, клементовскую ложь легко отделить от правды. Самая худшая ложь та, что незаметно подкрадывается и обрушивается, как обухом по голове. Потом держишься за голову да сетуешь, как же ее проглядел.

Клемент отбрасывает окурок.

— Ладно, тогда двинули дальше.

Я достаю смартфон и определяю кратчайший маршрут до церкви Святого Иуды. Шесть минут пути и, пожалуй, еще около десяти на выяснение, был ли наш моцион пустой тратой времени или же чем-то стоящим.

Пока мы идем по северной окраине Камдена в сторону Кентиш-Тауна, Клемент без устали поглаживает усы.

— О чем призадумались? — не выдерживаю я.

— Да ни о чем особенном, пупсик.

— Может, чем помогу?

— Да ерунда, не беспокойся.

— Бросьте, Клемент. Две головы и вправду лучше.

— Господи, пупсик, ты и мертвого достанешь!

— Что ж, простите за проявленную заботу.

Мы проходим мимо спортивной площадки, где в самом разгаре матч по мини-футболу. Игроки, все не в лучшей физической форме, кричат друг другу: «пас», «на меня», «назад», — но большинство не в состоянии ничего сделать.

По-прежнему погруженный в раздумья, Клемент в конце концов сдается:

— Хорошо, раз уж тебе так хочется знать, я думал о твоих словах этой бабе в рясе.

— О каких именно?

— О твоем отце.

— Ох.

— Так что с ним произошло?

— Он погиб. Больше и сказать нечего, правда.

Еще двадцать шагов, и Клемент вновь принимается теребить усы.

— Возможно, поэтому ты и стала такой.

— Вот как? И какой же я стала?

— Хм… Деспотичной, ершистой, циничной.

— Не останавливайтесь, Клемент, — фыркаю я. — Продолжайте, ведь вы меня так хорошо знаете!

— Бьюсь об заклад, тебя вообще мало кто знает, пупсик.

Дорожка заканчивается, и мы оказываемся на утопающей в зелени улочке.

— Сейчас налево, — бурчу я.

Мы сворачиваем на жилую улицу, застроенную кирпичными таунхаусами. В большинстве городов такие считались бы непритязательными, но в этом районе, подозреваю, их стоимость близка к размеру крупного выигрыша в лотерею.

Клемент по части невербальных сигналов, похоже, слабоват и потому вдохновленно продолжает свой сеанс психоанализа.

— Так как думаешь? Подкосила тебя малость смерть отца?

— Кто знает, — устало вздыхаю я. — А почему вам это так интересно?

— Мне интересно, что движет людьми. В работе помогает.

— Значит, дело только в этом? В работе?

— Разумеется.

— А как же я тогда?

— Так ведь ты, пупсик, самая трудная часть работы.

Над крышами впереди показывается шпиль церкви Святого Иуды, а я пытаюсь определить, насколько Клемент серьезен. В любом случае меня несколько беспокоит, что я вообще придаю значение его словам.

С какой стати мне переживать, что Клемент обо мне думает? Как ни досадно признать, но переживать, пожалуй, все-таки стоит.

Из-за небольшого изгиба улицы справа показываются очертания церкви.

— Вот и он, пупсик. Наш последний шанс.

Церковь похожа на все три предыдущие сразу. Это викторианское здание из красного кирпича, однако размеров более внушительных, нежели Объединенная реформатская церковь Троицы или Святого Михаила. Благодаря расположению в тихом жилом районе, церковь Святого Иуды, в отличие от своих городских сестер, не обезображена слоем копоти. И более претенциозная, чем церковь Всех Святых, хотя и не столь приятная.

— Точно. План такой же?

Клемент кивает и толкает кованую калитку, которая ведет на широкую асфальтированную площадку, видимо, для сбора прихожан до и после службы. Как и сама церковь, дворик простой и функциональный — не самый живописный фон для свадебных фотографий.

Мы направляемся к притвору слева от фасада. Внутрь ведут две массивные двери под каменной аркой. Даже на фоне яркого голубого неба вход в церковь Святого Иуды выглядит скорее зловещим, чем гостеприимным.

Тишина стоит такая, как будто внутри ни души. По наивности мне даже в голову не пришло, что церковь может оказаться закрытой. Впрочем, это уже неважно, сейчас все выяснится.

Клемент надавливает на кованую ручку правой створки дверей, но та не поддается. С левой та же история.

Крайне раздосадованный, Клемент хватается за обе ручки сразу и начинает энергично дергать их вверх-вниз. При всей его силе, двери упрямо отказываются отворяться.

— Бляха-муха!

— И что теперь?

Он оборачивается и окидывает взглядом улицу. Последний в ряду дом, фасадом выходящий на примыкающую дорогу, расположен прямо напротив нас. Тем не менее из-за густо разросшихся деревьев церковь из него вряд ли хорошо просматривается, да и оконца с той стороны маленькие. Другие дома, откуда может быть видна церковь, располагаются по меньшей мере метрах в сорока.

— Поищем другой вход.

— Вы шутите? — немедленно взвиваюсь я. — Уж не предлагаете ли вы вломиться в церковь?

— Это дом Божий, пупсик, и я уверен, что Он не против.

— Бог меня не беспокоит. Меня беспокоит полиция.

— Ты вообще чересчур много беспокоишься, — пожимает он своими мощными плечами. Затем отходит от дверей и оглядывается по сторонам. — Давай-ка проверим с другой стороны.

— Клемент, это очень плохая идея!

— Мы только посмотрим, что такого-то?

Мое разрешение, естественно, ему не требуется. Клемент решительно направляется по асфальтовой площадке к дальнему концу здания. Остается только последовать за ним.

Я семеню сзади, не в силах отделаться от мысли, что за нами наблюдают. Быстро оглядевшись, я немножко успокаиваюсь, но куда больше меня тревожит, что на уме у Клемента.

В конце площадки обнаруживается узкая дорожка вдоль правого торца здания. Вход посторонним вроде и не запрещен, поскольку нет ни калитки, ни предупреждения. А если бы таковые и имелись, подозреваю, вряд ли бы они остановили Клемента.

Мы идем по тесному проходу между церковной стеной и зеленой изгородью. Моя клаустрофобия отчасти смягчается тем обстоятельством, что нас точно ниоткуда не видно.

Дорожка выводит на небольшую лужайку за зданием, обнесенную полутораметровым сплошным забором. За лужайкой снова асфальт и еще одна дорожка, исчезающая за левым углом.

Я покорно плетусь за Клементом вдоль задней стены церкви. Где-то на полпути Клемент останавливается.

— Взгляни-ка сюда, пупсик.

Взглянуть мне предлагается на деревянную решетку, вделанную в кирпичную кладку сантиметрах в десяти над землей, размером примерно полметра на метр.

— Наверное, вентиляция подвала.

— В церквях нет подвалов, Клемент. В церквях склепы.

— Ну, эта-то слишком новая для склепов.

— Семантика. Да и все равно вы не пролезете.

— Не пролезу. А ты пролезешь.

Адресую ему красноречивый взгляд:

— О нет! Ни в коем случае!

— Да тебе только и надо, что проникнуть в подвал и впустить меня. Ну, где твоя жажда приключений, пупсик?

— Клемент, это вам не прыжок с тарзанки. Это самое что ни на есть незаконное проникновение со взломом.

— Тебе деньги нужны или нет?

— Не настолько, чтобы идти на риск схлопотать срок.

Клемент прислоняется к стене и сокрушенно качает головой. Потом матерится себе под нос. Меня его экспрессия совершенно не трогает. Ни в жизнь не поведусь на эту безумную затею.

Ситуация патовая, и мы стоим и молча сверлим друг друга взглядами. Я уже собираюсь предложить вернуться после того, как церковь откроется, когда вдруг тишину нарушает чей-то раскатистый голос:

— Эй, вы! Вы что здесь делаете?

Я разворачиваюсь в сторону пришельца.

К нам уверенно направляется какой-то мужчина. К некоторому моему облегчению, облачен он не в полицейскую форму, а в твидовый пиджак и коричневые брюки.

С расстояния трех метров он вновь рокочет:

— Я спрашиваю, что вы здесь делаете?

— Ссоримся, — невозмутимо бросает Клемент.

Уж не знаю, какой черт дернул Клемента ляпнуть это, однако такой ответ все лучше никакого, коли сама я как воды в рот набрала.

Тем не менее столь краткое объяснение явно сбивает мужчину с толку, и он замирает как вкопанный. Мы втроем стоим, переглядываясь. Пришелец низкорослый и коренастый, физиономия у него что высушенный чернослив. Возраста он, должно быть, предпенсионного, и уж какой-какой, а физической угрозы собой точно не представляет. Впрочем, Клемента такие вещи не волнуют.

— Вы для ссоры другого места не нашли? — наконец интересуется старик.

— Да она разозлилась и побежала, — живописует Клемент подробности вымышленного раздора. — Ну, я за ней, чтоб попытаться как-то урезонить. Сами знаете, как с ними бывает.

Он шагает к мужчине и протягивает ему руку.

— Меня зовут Клемент, а это моя вторая половина, Бет, только ей еще нужно пару минут, чтобы успокоиться.

Старик смотрит на меня, а затем, едва ли не с выражением сочувствия, пожимает руку Клементу.

— Хм, да… Просто сюда посторонним нельзя. Я преподобный Норрис, кстати.

— О, здорово! Вообще-то, мы к вам и шли, преподобный, только вот у Бет истерика приключилась.

— И что же вас привело ко мне? — подхватывает священник.

Клемент выдает уже привычную ложь:

— Мы хотим обвенчаться, преподобный. Надеялись, вы сможете нам помочь.

Старик пытается скрыть свое удивление, однако получается у него это плохо.

— Ах, вот как? Свадьба, знаете ли, дело серьезное. Осмелюсь заметить, ко мне обычно не приходят сразу после ссоры.

— Ну что я могу сказать, преподобный? Я всего лишь козел отпущения.

— Хм, ладно, у меня есть свободные пять минут, так что можем пройти внутрь и назначить дату церемонии. Нельзя же просто так явиться и обвенчаться.

— Разумеется, преподобный! Спасибо!

Затем Клемент обращается ко мне.

— Бет, извинись перед преподобным Норрисом за устроенную сцену.

— Что?!

Я перевожу взгляд на священника, который выжидательно смотрит на меня. Краешком глаза замечаю выражение самодовольства на физиономии Клемента. Вот уже в третий раз он ставит меня в неловкое положение, и у меня закрадывается подозрение, что подобные ситуации доставляют ему какое-то извращенное удовольствие. С другой стороны, не могу не отказать ему в потрясающей способности к импровизации.

— Простите, преподобный, — бурчу я.

— Все в порядке, юная леди. Идемте со мной.

Мы следуем за преподобным Норрисом вдоль заднего фасада церкви к лакированной синей двери под известняковой балкой.

— Здесь ризница, — поясняет священник, открывая дверь.

Помещение поразительно напоминает комнатушку того же назначения в церкви Всех Святых. Ключевое отличие, впрочем, заключается в наличии здоровенного монитора, громоздящегося на столе. Системный блок стоит рядом на полу, причем на нем красуется логотип «Windows ХР». Если придется ждать, пока священник загрузит этого динозавра, парой минут дело не обойдется.

Преподобный Норрис предлагает нам сесть. К счастью, он не включает компьютер, а открывает ежедневник и принимается листать страницы.

— Простите, преподобный, — хрипит вдруг Клемент. — Что-то у меня живот прихватило. Нельзя ли воспользоваться вашим туалетом?

Вот оно. Три церкви впустую, но наконец-то мы приступаем к осуществлению задуманного плана.

Священник отрывается от расписания, даже не пытаясь скрыть досады.

— Раз уж вправду так необходимо… Только, пожалуйста, побыстрее. — Он неохотно встает из-за стола и подходит к двери. — Я покажу.

Клемент живо вскакивает и, подмигнув мне, направляется за преподобным. Топот его ботинок и голоса стихают за дверью. Спустя полминуты священник возвращается и плюхается за стол.

— Что ж, в отсутствие вашего жениха не будем терять времени, — щурится он на записи.

Настал мой черед применять тактику затягивания.

— Как долго вы здесь служите, преподобный?

Вопрос беспроигрышной категории, задай я его даже самой себе. А стоит мне спросить о прошлом у мамы, и она насчет одной только даты спорит сама с собой целых пять минут.

— Пожалуй, слишком долго, — только и отвечает старик.

«Черт!»

— Э-э… А вы женаты?

Это уже вопрос послабее. Кстати, священникам вообще можно жениться? Понятия не имею.

Он копается в ящике стола, вероятно, в поисках ручки. Не поднимая глаз, бурчит:

— Нет.

«Черт, черт!»

— Выезжали куда-нибудь на выходные?

«Ты это серьезно?»

Вообще ноль реакции, только хмуро просматривает страницы журнала.

— У меня есть свободное время на следующий вторник, в пять часов.

Может, у него просто день не задался. Уж лучше не давить на него подобными вопросами.

— Пожалуй, да, нам обоим будет удобно.

Священник щелкает ручкой и наконец удостаивает меня взглядом.

— Ваши полные имена, пожалуйста.

«Ой, мамочки!»

— Э-э… Бетани Луиза… Смит!

Он заносит мое имя в журнал.

— Ваш жених?

— Клемент.

— Полное имя.

— Хм, Клемент… Джонс!

Снова мелькание ручки, и затем преподобный смотрит на часы.

— Что-то долго ваш жених.

— Да уж, простите. Вчера у нас на ужин были креветки с карри, боюсь, это из-за них.

Я остаюсь очень довольна своим импровизированным ответом.

Преподобный Норрис откидывается на стуле и пару раз щелкает ручкой. Кажется, мы испытываем его терпение.

Пока я пытаюсь придумать, о чем бы еще таком спросить, старик меня опережает:

— Насколько понимаю, вы живете в Кентиш-Тауне?

— Да, так.

— И где именно?

«Ох, черт!»

Я лихорадочно пытаюсь припомнить название одной из улиц, по которым мы только что проходили. При этом отдаю себе отчет, что каждое пролетающее мгновение заминки делает мой ответ все менее правдоподобным — ну кто же ломает голову над собственным адресом! Мне приходится что-то да ляпнуть.

— На Хай-стрит.

— Хай-стрит? В Кентиш-Тауне?

— Да-да, дом номер… четырнадцать!

Священник швыряет ручку и снова поднимается из-за стола.

— Подождите здесь, — цедит он и направляется к двери.

А вот это плохо. По моим расчетам, я отвлекала преподобного все-то пару минут, чего Клементу явно недостаточно для обыска колокольни.

Я достаю смартфон с намерением предупредить сообщника. И тут же соображаю, что он, наверное, единственный человек в стране без мобильника.

— Черт!

Вскакиваю и нервно расхаживаю по комнатке. Что же мне делать?

Моя тревога растет с каждой секундой. Что, если священник поймает Клемента на колокольне? И беспокоюсь я не столько за второго, сколько за первого. Вдруг моему самопровозглашенному помощнику придет в голову тем или иным образом заставить старика замолчать?

Внезапно реальность моих отношений с Клементом становится очевидной. Я просто-напросто не знаю Клемента настолько хорошо, чтобы предугадать его реакцию. Однако видела, на что он способен. Приятного в этом мало, но станет ли он причинять вред престарелому священнику?

Ожидание становится невыносимым.

Я вылетаю из ризницы в темный коридор. Открытая дверь справа так и манит меня к себе.

Осторожно перешагиваю порог и оказываюсь в задней части церкви, напротив входных дверей. Тишь да гладь, ни малейших признаков обоих мужчин. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Вдруг из дальнего конца церкви доносится чей-то голос. Громкий, но слов не разобрать.

Я неподвижно стою, совершенно парализованная неуверенностью. Может, просто взять и убежать, бросив Клемента расхлебывать заваренную им кашу? Ведь никто не узнает, что я здесь была, и не свяжет с каким бы то ни было преступлением.

Но хватит ли меня на такое? Оставлять Клемента не совсем честно, верно ведь?

В этот момент хлопает дверь.

Я поворачиваю голову на звук. Из-за каменной колонны внезапно появляется Клемент и устремляется по проходу между скамьями. С большими пальцами в карманах джинсов вид у него такой, будто он направляется на прогулку.

Так же небрежно он вел себя и после драки с Черным и Синим. И это определенно не предвещает ничего хорошего.

Клемент подходит ближе, и позади него я замечаю мелькание знакомого твидового пиджака. Мне доставляет неимоверное облегчение видеть преподобного Норриса ковыляющим по проходу в добром здравии. Увы, выражение лица старика предполагает, что радоваться мне совсем недолго.

Клемент подходит ко мне и шепчет одно-единственное слово:

— Спалил.

Священник же может позволить себе пренебречь лаконичностью и вопит на всю церковь:

— Одному из вас лучше объяснить, какого черта здесь происходит, пока я не позвонил в полицию!

Я поворачиваюсь к Клементу.

— Прости, пупсик. Он застукал меня, когда я уже спускался по лестнице колокольни. И никакого чертова слитка я не нашел.

Преподобный с пыхтением подлетает к нам, лицо у него едва ли не пунцовое.

— Ну? — ревет он.

Клемент оборачивается и примирительно поднимает руки:

— Ладно, преподобный, вы меня застукали. Я просто кое-что искал. Никакого ущерба, так что мы пойдем себе, а?

Старик сокрушенно качает головой.

— Господи, как же я устал от таких, как вы.

— Каких таких? — удивляется Клемент, лишь на мгновение опережая меня.

Священник издает смешок, однако отнюдь не радостный.

— Думаете, вы первые? — неистовствует он. — Глупцы, все вы до одного!

Мы с Клементом недоуменно переглядываемся.

— Простите, преподобный, что-то мы не понимаем.

— Вы же искали этот чертов золотой слиток, а? Да как вам только достает наглости обманом проникать в дом Божий!

— До нас его искали и другие? — неуверенно переспрашивает Клемент.

— Да, перед тем как отправиться на поиски Санта-Клауса и Зубной феи! Идиоты!

Не знаю, возможно ли иметь дурацкий и жалкий вид одновременно, но я пытаюсь.

— Вот, блин, — стонет Клемент, задирая голову к стропилам.

— Нет, вы вправду решили, будто первые додумались до того, что он может быть здесь спрятан? — не унимается священник.

— Ага, — уныло отзывается Клемент.

Мы лгали преподобному Норрису с первого же момента нашей встречи. Теперь же наше разочарование столь очевидно, что правдивость ответа не вызывает у старика сомнений.

Добившись от нас признания, священник чуть смягчается.

— Нет здесь никакого золота, — спокойно произносит он. — И, говоря по совести, даже предположение об этом оскорбительно.

Меня переполняет чувство вины, и я не могу больше молчать.

— Простите нас, преподобный. Простите, — со всей искренностью говорю я. — Эта история нас чересчур увлекла. Я понимаю, что звучит глупо, но мы не замышляли ничего дурного, честное слово.

— Извинения приняты, но впредь вам не помешало бы задумываться о последствиях своих действий. Вы уже достаточно взрослые, чтобы соображать, что к чему.

— Мы поняли.

— А теперь, если вы не возражаете, мне пора.

Священник указывает на дверь, ведущую в ризницу. Не поднимая головы, я делаю пару шагов в указанном направлении, однако Клемент и не думает двигаться. Он обращается к старику:

— Прошу прощения, преподобный. Еще один вопрос, и мы оставим вас в покое.

— Только быстро, — неохотно уступает священник.

— Вы сказали, что предположение о спрятанном здесь золоте оскорбительно. А для кого оскорбительно?

— Да вы, похоже, толком ничего и не выяснили, а?

— В смысле?

— Оскорбительно для памяти моего дяди.

— Вашего дяди?

— Да. Человека, которого вы все ошибочно считаете владельцем украденного слитка — Гарри Коула.

23

Такого я не ожидала.

Клемент, судя по всему, тоже.

— Что? Но ваша фамилия Норрис! — пытается спорить он.

— Все верно, — кивает старик. — Дядюшка Гарри был братом моей матери.

Мы с Клементом ошарашенно переглядываемся, затем смотрим на преподобного.

— Ох.

— И он был хорошим человеком, — продолжает тот. — Ни за что не поверю, что он мог взять краденое. Людям хочется верить в сказочку о спрятанном золоте, вот только его ищут уже сорок лет, а никто так и не нашел. Надо полагать, из этого следует, что не было у моего дяди никакого слитка. А даже если бы и был, он не стал бы прятать его в церкви. Дядюшка Гарри слишком чтил церковь, чтобы пойти на такое кощунство.

Покончив с назиданием и защитой репутации дядюшки, священник многозначительно смотрит на часы.

Клемент улавливает намек и протягивает старику руку:

— Все ясно, преподобный. Нисколько не сомневаюсь, что Гарри был хорошим человеком.

Священник кивает и пожимает руку.

Раз уж план наш рухнул и сам священник подтвердил, что здесь отродясь не бывало никакого золота, я хочу убраться отсюда поскорее.

— Клемент, нам пора.

Затем обращаюсь к старику.

— Примите наши извинения, преподобный. Боюсь, за последнее время на меня слишком много всего навалилось, а когда выбора не остается, поверишь во все что угодно. Теперь-то затея и вправду кажется идиотской.

Он пытливо смотрит мне в глаза, оценивая искренность моего раскаяния. Затем, заметно смягчившись, отвечает:

— Я вас вполне понимаю. Когда нам кажется, будто молитвы наши остаются безответными, легко впасть в искушение и вступить на кривую дорожку. Но если держаться веры, Господь наставит на путь истинный.

— Спасибо, преподобный. Я попытаюсь.

— Остается только сожалеть, что мне не выпало возможности посоветовать то же самое и дядюшке Гарри, — грустно вздыхает священник. — Тогда вся эта нелепица была бы пресечена на корню.

И тут Клемент отваживается еще на один вопрос:

— Ничего, что я спрошу, преподобный? Почему же все-таки Гарри? Мы ведь не единственные идиоты, которые сложили два и два и получили пять. Если он не был замешан в ограблении на Бейкер-стрит, как же его приплели ко всей этой истории?

— Точно не знаю, я ведь тогда был еще подростком.

— Но ведь должна же быть какая-то причина. А если бы мы ее знали, то смогли бы разъяснить и всем остальным, что Гарри тут вовсе ни при чем. И тогда бы отвадили от вашей церкви прочих искателей несуществующего золота.

Священник как будто всерьез задумывается над предложением Клемента и несколько секунд молчит. Что до меня, я не испытываю ничего кроме досады из-за напрасной траты времени.

— Пожалуй, в этом что-то есть, — наконец бормочет старик. — Но, разумеется, только при условии, что я больше не увижу здесь ни вас, ни прочих охотников за сокровищами. Договорились?

— Заметано, преподобный!

Священник скрещивает руки на груди и прислоняется к ближайшей скамье. Морщины на его румяном лице прорезаются еще глубже, стоит ему погрузиться в воспоминания.

— Как мне рассказывала мать, после сокращения на работе Гарри впал в отчаяние. Ему уже шел шестой десяток, устроиться в таком возрасте сложно. Вот он, насколько мне известно, и начал водиться со всякими сомнительными личностями, подкидывавшими ему мелкую работенку. Ничего серьезного, и, поймите, дядюшке действительно нужно было как-то зарабатывать на хлеб. Вот только один из этих типов в конце концов угодил за решетку за соучастие в ограблении банка на Бейкер-стрит. Кому-то было известно, что Гарри подрабатывал на него, и, как вы выразились, они сложили два и два. Да, положение у него было тяжелое, но я уверен, что он ни за что не взял бы в качестве платы краденое. Полиция так ничего и не нашла — потому что, не сомневаюсь, и находить было нечего.

И снова демонстративный взгляд на часы.

— Вот и вся история Гарри. И объяснение, почему ваша поездка сюда была бесполезной. А теперь мне действительно пора. Надеюсь, вам удастся разрешить проблемы, что привели вас в нашу церковь.

Клемент, однако, решается испытать терпение старика еще одним вопросом:

— Простите, преподобный, но вы сказали, что Гарри попал под сокращение. А чем он занимался?

Священник направляется к ризнице с явным намерением увлечь и нас в том же направлении.

— Работал в подземке. Почти тридцать лет, если не ошибаюсь.

Мы следуем за ним, а Клемент все не унимается:

— Он водил поезда?

— Нет, работал кассиром на «Вуд-лэйн». После закрытия станции его перевели на «Тауэр Хилл».

— Ага, спасибо.

Наконец, преподобный Норрис выпроваживает нас из церкви и бдительно наблюдает, пока мы не удаляемся от калитки на приличное расстояние. Но для него это лишь пустая трата времени, поскольку возвращаться смысла нам нет никакого, и мы бодро шагаем прочь.

В сухом остатке я имею, что весь день угроблен на мартышкин труд, не говоря уж о почти пятидесяти потраченных фунтах. Желание анализировать провал у меня отсутствует напрочь, у Клемента, надо полагать, тоже. Даже если бы мне и хотелось поговорить, сказать-то все равно нечего.

Возле церкви Всех Святых, однако, молчание становится невыносимым.

— Клемент, вы как?

— Я думаю.

— И о чем же?

— Да о словах попа, про работу Гарри.

— А что с его работой?

— Еще не надумал. Погоди минуту.

В парке, что мы проходили некоторое время назад, теперь никого. Клемент указывает на калитку и скамейку метрах в двадцати за оградой.

— Давай-ка посидим. Нужно посоветоваться насчет одной теорийки.

Я без возражений следую за ним. Пахнет свежескошенной травой. Стоит тишина, лишь ветерок тихонько раскачивает ветви деревьев. Можно даже позабыть, что вокруг самый что ни на есть Лондон.

Мы усаживаемся на скамейку, и я ожидаю от Клемента разъяснений, к чему на этот раз его привел ход мыслей.

— Станция «Тауэр Хилл», — начинает он несколько сбивчиво. — Поп сказал, Гарри сократили.

— Угу.

— Насколько я понимаю, он работал там в шестидесятых. И если меня не подводит память, тогда в подземке была жуткая нехватка кадров. Поэтому-то они и начали нанимать иммигрантов.

— Допустим. И что с того?

— А почему они сократили Гарри, если им отчаянно требовались работники?

— Кто ж его знает. Но преподобный вроде сказал, что Гарри работал в кассе. Может, людей стали заменять билетными автоматами?

— He-а. Дело не в этом.

— Хорошо, не в этом. Может, из-за закрытия линии?

Я уже знаю, что Клемент сейчас сделает. И не ошибаюсь: он действительно принимается поглаживать усы.

— Нужно кое-что проверить. Где тут ближайшая библиотека?

Я достаю смартфон.

— Не нужна нам никакая библиотека. Что вы хотите узнать?

— Вот же, блин! Есть что-нибудь такое, чего нельзя сделать с помощью этой штуки?

— Печатать деньги, к сожалению.

— И правда жаль.

— Так что искать-то?

— Ах, ну да. Не совсем уверен, но, думаю, «Тауэр Хилл» закрыли и поэтому Гарри уволили.

— Даже проверять не стану. Я видела эту станцию на схеме, когда мы были на «Кингс-Кросс». Придумайте что-нибудь другое.

— Пупсик, ну посмотри, для меня.

— Какой смысл? Я ясно видела ее на схеме подземки и даже проезжала ее в свои предыдущие визиты в Лондон.

— Ну пупсик…

— Ладно-ладно, — раздраженно бросаю я.

Набиваю в строке поисковика «станция Тауэр Хилл».

Вполне ожидаемо появляется схема и фотография станции. Демонстрирую экран Клементу:

— Видите? Никуда она не делась.

— А ее историю можешь посмотреть?

Я качаю головой, но послушно прокручиваю страницу результатов. Вот, ссылка на статью в «Википедии». Просматриваю открывшуюся страницу, толком не понимая, что именно ищу.

— Ну что там? — начинает проявлять нетерпение Клемент.

— Да ничего особенного. Просто информация о месторасположении и… погодите-ка.

Я чуть не упустила эту деталь в конце второго абзаца. Дважды перечитываю предложение про себя и только затем вслух:

— «Нынешняя станция “Тауэр Хилл” открылась в 1967-м и заменила соседнюю с таким же названием».

— Ага, я так и знал! — торжествует Клемент.

Понятия не имею, что его так обрадовало.

— Ладно, ваша взяла, Клемент. Так что с того?

— Гарри лишился работы из-за закрытия станции. Уж не знаю, почему его не позвали на открывшуюся новую, но ты обдумай сам факт.

— Какой еще факт?

— Гарри знал первоначальную станцию «Тауэр Хилл» как свои пять пальцев. А ко времени ограбления на Бейкер-стрит она была закрыта уже четыре года. Ни персонала, ни пассажиров, ни единой причины соваться туда. По-моему, тайника лучше не придумать!

— Думаете, он мог спрятать слиток на бывшей «Тауэр Хилл»? Да разве такое вообще возможно?

— Еще как! В подземке уйма заброшенных станций. Их просто запирают и забывают.

И он выжидательно смотрит на меня, буквально светясь от удовольствия.

— Погодите-погодите. Вы на полном серьезе предлагаете искать слиток на заброшенной станции? Даже без учета того, что она заперта и что там наверняка нет электричества, с чего вы думаете начать? Да нам двоим потребуется целая вечность, чтобы обыскать ее!

— Но мы ведь знаем, где именно искать. Естественно, в билетной кассе!

Я закрываю глаза и делаю глубокий вздох, стараясь стряхнуть нарастающее ощущение дежавю.

Усталость и уныние дают о себе знать, чувствую я себя хуже некуда. Чего мне хочется по-настоящему, так это вернуться домой, постоять подольше под душем, а потом спрятаться под одеялом эдак на месяц. А чего не хочется совсем — чтобы у меня вновь зарождалась надежда, чтобы потом разбиться. Я больше не могу.

Я открываю глаза и поворачиваюсь к Клементу.

— Простите, но с меня хватит.

— Чего-чего?

— Я больше не могу в этом участвовать.

— Но, пупсик, ведь это наверняка то самое и есть! Все, кому не лень искали в церкви, но сколько народу знало, что Гарри работал в подземке? А уж тем более про закрытую «Тауэр Хилл»? Да нисколько, готов поспорить. Мы сами узнали об этом только потому, что нам рассказал поп, а Гарри уволили за несколько лет до ограбления банка. Церковь на фиг, заброшенная станция — совсем другое дело!

— Я ценю ваши старания, Клемент, но я устала и очень хочу домой.

— И что потом? Где ты собираешься нарыть двадцать штук за пять дней?

— Делать нечего, в понедельник обращусь в кредитную компанию.

— Если бы ты и вправду считала это реалистичным вариантом, мы бы сейчас здесь не сидели. Или я не прав?

Он прав, и я знаю это. Кредит — лишь жалкая отговорка, попытка избежать безумия.

— Пупсик, посмотри на меня.

Что ж, я медленно поворачиваю голову и поднимаю взгляд на Клемента. Он снимает очки и сверлит меня своими голубыми глазами.

— Я здесь, чтобы сделать свою работу. И мне плевать, что ты думаешь обо мне. Можешь сколько угодно считать меня чертовым психом, но меня волнует только работа.

— Я ценю это, Клемент, но…

— Никаких «но», — перебивает он. — Даже если я и ошибаюсь насчет подземной станции, проверить-то все равно стоит, а? А если я ошибаюсь, мы найдем другой выход. Я буду искать выход до последнего вздоха, но ты должна довериться мне, пупсик. Мне необходимо, чтобы ты верила, что я смогу помочь тебе.

За последние восемнадцать лет в любви мне клялись пятеро мужчин. И впоследствии я усомнилась в искренности всех пятерых. Разумеется, обещания наверняка давались вполне серьезно, да я и сама им тогда верила. Тем не менее ни один из них не демонстрировал столь пронзительной искренности, которой сейчас горят глаза Клемента.

— Если тебе что и надо знать обо мне, пупсик, так это то, что я никогда не сдаюсь. Никогда.

Какой-то миг я наслаждаюсь прямодушием Клемента, с радостью готовая верить каждому его слову. Единороги существуют, луна сделана из сливочного сыра, и отнюдь не все мужики — козлы. Да, я бы охотно поверила во все это.

Как и большинство хороших вещей в моей жизни, это быстро проходит.

— Не знаю, Клемент.

— Послушай, ну почему бы нам просто не съездить и не посмотреть, как там обстоят дела?

Он надевает очки и достает пачку «Мальборо». Потом ловким движением откидывает крышку «Зиппо» и зажигает ее, как будто проделывал это уже тысячу раз — что, вообще-то, так и есть, если подумать.

Глубоко затягивается и медленно выпускает струю сизого дыма. Клубы поднимаются надо мной, и я улавливаю едкий табачный запах. Он смешивается с ароматом свежескошенной травы — и вот я снова семилетняя девочка, которая стоит в саду рядом со своим отцом, пока тот, пыхтя сигаретой, возится с газонокосилкой. Когда я еще не была испорчена ложью и нескончаемым разочарованием, что в конце концов устлали мой жизненный путь.

— Только посмотрим?

— Обещаю, пупсик, только посмотрим.

— И никакого проникновения со взломом?

— Честное скаутское!

— Наверное, я рехнулась. Что ж, поехали.

— Вот и хорошая девочка. Поверь мне, ты не пожалеешь, — сияет улыбкой Клемент.

— Клемент, я вас умоляю, оставьте вы свою покровительственность. Я женщина, а не девочка.

Он встает и давит окурок ботинком. И с хитрецой смотрит на меня.

— Иногда ты все еще девочка.

Разворачивается и шагает к калитке.

А я иду следом, гадая: он вправду только что это сказал?

24

На Камден-Хай-стрит, по пути к подземке, меня вдруг осеняет; что проще было дойти до станции «Кентиш-Таун», что всего лишь в пяти минутах ходьбы от церкви Святого Иуды.

— А почему вы не предложили поехать от «Кентиш-Таун»? — спрашиваю я у Клемента.

— Захотелось прогуляться. Заодно вот и поболтать получилось.

Выходит, наше небольшое отклонение от маршрута являлось частью его замысла.

Как бы то ни было, вдохновляющая речь Клемента возвратила к жизни мою целеустремленность. Пускай кожа по ощущениям — что пол в придорожной закусочной, крошечная часть меня все же испытывает тайное удовольствие, что квест наш не закончен. Клементу, разумеется, знать об этом незачем.

— А куда подевались пабы? — вдруг интересуется он.

— В смысле?

— Мы проходим уже четвертое здание, где раньше был паб.

— О, боюсь, это по всей стране так. На прошлой неделе об этом что-то говорили в новостях. Ежедневно закрывается около трех пабов.

— Уже столько не пьют, что ли?

— Вполне возможно, но дело тут, скорее, в супермаркетах, которые торгуют дешевой выпивкой. Ну и запрет на курение не сыграл пивным на руку, конечно же.

— О нет, только не говори мне…

— Увы, Клемент. В пабах тоже нельзя курить.

— Черт побери! Но ведь пинта пива и сигарета — это ж непременный британский атрибут! Вроде рыбы с картошкой фри!

— А вам никто и не мешает курить с бокалом в руке. Просто выйдите наружу, и весь сказ.

— Зимой-то, наверное, весело отмораживать яйца ради того, чтобы просто покурить.

— Это и есть одна из причин, почему люди предпочитают выпивать дома и почему закрывается множество баров.

Клемент качает головой, и его огорчение кажется мне искренним. Мастерская игра или же хронический бред? Хм, затрудняюсь с выбором.

Миновав Камден-маркет и «Электрик Болрум», мы заходим на станцию подземки.

— Вы знаете, куда ехать? — интересуюсь я.

— Ага. По Северной линии до «Бэнк», там переходим на «Моньюмент», и следующая уже наша «Тауэр Хилл».

— Вы уверены?

— Обижаешь!

Мы спускаемся к перрону Северной линии, и три минуты спустя поезд мчит нас в направлении станции «Бэнк».

Первая часть путешествия занимает тринадцать минут. Народу в вагоне немного, так что, к моему облегчению, мы садимся. На каждой остановке прибывают новые пассажиры, многие из которых поглядывают на свободное сиденье рядом с Клементом. Занять таковое, однако, никто не рискует.

В начале пятого мы прибываем на «Бэнк» и вместе с толпой покидаем платформу. Я замечаю указатель на «Моньюмент».

— Клемент, нам сюда.

Следует сущий лабиринт из переходов и эскалаторов.

— А что такое ДЛМ? — кивает Клемент на указатель по пути.

— Доклендское легкое метро. Знаю только, что идет к новостройкам на востоке.

— А ты на нем ездила?

— От силы пару раз. Кажется, несколько лет назад мы на нем добирались до «Арены 02».

Буквально в следующее мгновение я сожалею о столь развернутом ответе.

— А что такое…

— Крытый стадион. Там проводят концерты.

Я бросаю взгляд на Клемента. Он надулся, словно любознательный ученик, который так часто тянет руку в классе, что учитель перестает его замечать.

— Если мы найдем, что ищем, я устрою вам тур на лимузине по всем достопримечательностям.

— Обещания, обещания, — ворчит он, но насупленность исчезает.

В конце концов мы выходим из туннеля и оказываемся на платформе Кольцевой линии. Вскоре прибывает поезд, и через минуту мы уже на «Тауэр Хилл».

На поверхности я напоминаю Клементу об исключительно ознакомительной цели нашего мероприятия.

— Да-да, конечно. Доверься мне, пупсик.

«Хм…»

Гуглю расположение прежней «Тауэр Хилл» и выясняю, что наша цель лишь в нескольких сотнях метров от нынешней станции.

От выхода подземки мы направляемся к магистрали, которая и должна вывести нас к пункту назначения. Сворачиваем направо, и я сверяюсь с картой, верно ли мы идем.

— Господи боже! — ревет вдруг Клемент.

— Что? Что такое? — с ужасом отрываюсь я от смартфона.

— Ты только взгляни на это!

По-видимому, столь бурную реакцию у него вызвал Лондонский Тауэр, расположенный прямо напротив нас. Я бывала там однажды, еще на школьной экскурсии. Припоминаю, что одна из самых знаменитых достопримечательностей Лондона действительно произвела на меня впечатление, однако реакция Клемента выглядит странной.

— Неужели вы никогда не видели Тауэр?

— Да видел, конечно же, но я не о нем!

И он тычет пальцем на несколько градусов правее древней крепости — на «Шард», относительно недавнее добавление к панораме Лондона.

— А, так вы про «Шард»?

— Что это?

— Высочайшее здание в Европе, если память мне не изменяет. Его закончили строить всего несколько лет назад.

Мы двигаемся дальше, и Клемент так и продолжает таращиться на небоскреб.

— Черт, ну и громада, — бормочет он.

Меня же больше привлекает Тауэрский мост, открывающийся за Тауэром. Мост узнаваемый и канонический, хотя бы потому, что его изображение красуется чуть ли не на каждом банальном туристическом сувенире, начиная от кухонных полотенец и заканчивая магнитами на холодильник. Несмотря на довольно частые поездки в столицу, достопримечательности я вижу редко. И потому позволяю себе потратить несколько секунд на любование потрясающим сооружением, мысленно присоединяясь к десяткам фотографирующих туристов на другой стороне дороги.

Мы проходим Тринити-Сквер-Гарденс, где расположен знаменитый Тринити-Хаус, штаб-квартира британских навигаторов. Что ж, повод снова свериться с картой.

— Нам туда, направо.

«Шард» скрывается за домами, и Клемент наконец возвращается к окружающей действительности.

— Ты только подумай, пупсик. Может, мы в пятидесяти метрах от нашего золотишка!

Однако возле заброшенной станции «Тауэр Хилл» становится очевидно, что ближе к нему нам не подойти.

Вход перекрыт стальными воротами, запертыми на внушительный висячий замок. За металлической решеткой вниз так и манят ступеньки. К сожалению, спуск на станцию изгибается под прямым углом, так что дальше семи метров ничего не разглядеть.

— Вот дерьмо, — тихонько ругается Клемент.

— И что теперь?

Клемент оглядывается по сторонам, и его внимание привлекает что-то на противоположной стороне улицы.

— Взгляни-ка туда, пупсик.

Я разворачиваюсь, однако ничего кроме старой красной телефонной будки и не вижу.

— И на что мне нужно взглянуть?

— На другой стороне еще один вход. Готов поспорить, под улицей подземный переход.

— Вы так думаете?

— Ага. Многие станции подземки на оживленных дорогах делают с несколькими входами. Здесь нам не попасть, давай проверим на той стороне.

Если не знать, что здесь располагается вход на заброшенную «Тауэр Хилл», его можно и не заметить. Спуск окружен кирпичной оградой высотой по пояс и перекрыт калиткой, которая даже для меня не послужила бы препятствием. Лестница за ней ведет к паре решетчатых дверей. С улицы заметить эти двери практически невозможно, если не подойти вплотную к ограде и не перегнуться через нее.

— Ага, здесь вроде получше. Подожди секундочку, пупсик.

И прежде, чем я успеваю возразить, Клемент перебирается через калитку и исчезает внизу.

Разумеется, я не желаю иметь ничего общего с противоправным умыслом Клемента и бочком отхожу от ограждения. За ним высится явно древняя церковь — согласно табличке на двери, Тауэрская Всех Святых. Возможно, здание даже заинтересовало бы меня, не будь я на сегодня сыта по горло всеми этими домами Божьими. Тем не менее можно, не привлекая подозрений, стоять посреди тротуара, разглядывая его.

Прикидываясь туристом, я слежу, не появится ли полицейская машина.

Через минуту Клемент перебирается через калитку наружу.

— Хорошая новость! — старается он перекричать дорожный шум. — Двери заперты на обычный висячий замок.

— Не могли бы вы орать чуть погромче? — шиплю я. — Вас расслышали еще не все в округе.

— Да не ссы ты, пупсик! — отмахивается Клемент.

— Так почему же это хорошая новость? — все равно шепчу я, хотя мимо и проезжает автобус.

— Думаю, будь у меня правильный инструмент, я бы его открыл.

— И что же это за правильный инструмент?

— Быстрее всего, конечно, болторезом. Если нет, сойдет и пара шпилек, только придется немного повозиться.

— Ах, прошу прощения за столь досадную недальновидность, но в моей сумочке нет ни того, ни другого.

Взгляд Клемента рассеянно блуждает поверх моей головы. Наверное, обдумывает наши дальнейшие действия.

— Что ж, сейчас ничего не сделать.

— И что дальше?

— Возвращаемся к тебе, составим план и прикинем, что нам нужно.

Его прагматизм доставляет мне некоторое облегчение. Хотелось бы, конечно, выяснить, не занимаемся ли мы мартышкиным трудом, но на сегодня мне беготни, пожалуй, достаточно.

— Замечательная идея. Как нам побыстрее добраться до Ватерлоо?

— Через вон тот паб.

— Что?

— Да ладно тебе, пупсик. Угости меня кружечкой. Умираю просто, да и поссать не мешало бы.

Положа руку на сердце, это одно из его лучших предложений. Даже не припомню, когда мне был столь необходим бокал вина.

— Ладно, только быстро.

Мы переходим дорогу и метров двадцать идем по тротуару до бара. Судя по рекламируемым на кричащих плакатах в витрине разнообразным блюдам и напиткам, это типичный сетевой паб, каких тысячи по всей стране.

Внутреннее убранство заведения соответственное и абсолютно ничем не примечательно: сплошь светлый дубовый шпон да подделка под медь. Полагаю, некто решил, будто именно так выглядит традиционный британский паб, что обеспечит приток толп туристов с Тауэра.

Клемент сразу же спешит в туалет, а я направляюсь к стойке. Там уже роятся посетители, но вечерний ажиотаж еще не начался.

Пока я дожидаюсь, когда же бармен обратит на меня внимание, до меня вдруг доходит, что я понятия не имею, что Клемент имел в виду под «кружечкой». Впрочем, это не важно, поскольку к его возвращению меня так и не обслуживают.

— Клемент, а что вы хотите выпить?

— Да пинту пива.

— Какого?

— Светлого.

— А какого? — Я указываю на ряд кранов за стойкой. — Выбирайте.

Все более хмурясь, Клемент изучает этикетки.

— Наверное, «Хейнекен». Про остальные даже и не слыхал.

Наконец, жизнерадостный бармен снисходит до нас и подает напитки, и мы занимаем столик у окна. После трех больших глотков белого вина я немного расслабляюсь: на сегодня с квестом покончено.

— Как насчет потратиться и на кое-какую жратву? — осведомляется Клемент. — Умираю от голода.

Пожалуй, на тосте мужчине его габаритов и вправду долго не протянуть. Я заглядываю в меню, которое приятно удивляет дешевизной предлагаемых блюд.

— Тогда выбирайте. Только не дороже десятки.

— Спасибо, пупсик!

Он хватает меню и жадно его изучает. Энтузиазм его, однако, быстро иссякает, стоит ему выяснить, что даже в такой забегаловке банкета на десятку не закатишь.

— Наверное, пудинг с говядиной и почками.

— Хорошо. Пойду закажу, а вы попытайтесь ни во что не влипнуть в мое отсутствие.

Клемент кивает и вновь погружается в изучение меню.

Я иду обратно к стойке и делаю заказ. Бармен любезно предлагает мне немного сэкономить, добавив к еде выпивку. Мне представляется просто хамством не воспользоваться скидкой, и потому я возвращаюсь к столику со второй порцией напитков.

— Свидание с вами обходится недешево, Клемент.

— Со мной вообще ничего дешево не обходится, пупсик.

Мы потягиваем вино и пиво, глядя на транспорт за окном. Клементу ничегонеделание и молчание как будто вполне по душе, я же чувствую необходимость завязать разговор.

— Клемент, можно вопрос?

— Валяй.

— Вы никогда не говорили, но Клемент — это ваше имя или фамилия?

— Хм, ни то, ни другое. Оба вместе. Просто имя.

— Но чем-то оно да должно же быть? А как записано в вашем свидетельстве о рождении?

— Понятия не имею. В глаза его не видывал.

— Ладно, а в паспорте?

— Отродясь не имел.

— Как же вы живете-то без полного имени?

— А зачем мне оно? — пожимает он плечами. — Налогов я никогда не платил, ничем не владел. На воинскую службу не призывался, банковских счетов не имел.

— Значит, вы не числитесь ни в одной государственной базе данных?

— Ага.

— А как насчет… — Поверить не могу, что я собираюсь это произнести! — …вашего свидетельства о смерти?

— Как ни странно, его я тоже не видел. Но, скорее всего, там значится «Неизвестный».

— Ах, ну да. Но вот исходя из вашей предыдущей, хм, профессии… Вас никогда не арестовывали?

— Ни разу.

— Тогда на криминальном учете вы не состоите?

— И никаких отпечатков пальцев или ДНК в досье?

— Не знаю, что такое ДНК, но никакого досье на меня не существует.

Клементу явно уже наскучил допрос, и он снова смотрит на улицу. А я, потягивая вино, неспешно обдумываю его откровения.

Даже представить себе не могу, что в наше время кто-то способен ускользнуть от системы и как-то жить. Ну как без документов откроешь счет в банке? Без которого не получишь кредитную линию. Без которой, в свою очередь, не заключить даже договор на мобильную связь и не снять жилье!

Разумеется, Клемент мог просто-напросто соврать, что, вообще-то, больше похоже на правду. Ведь без полного имени я не смогу найти его в интернете.

Я уже собираюсь копнуть чуть глубже в своем допросе, как вдруг от стойки раздаются чьи-то вопли:

— Клем! Клем!

Мы оба поворачиваемся на голос и видим какого-то старика, медленно ковыляющего к нашему столику. Обыкновенный тщедушный костлявый дед в темно-синем пальто и мятых серых брюках.

На расстоянии трех метров от нас незнакомец поднимает руку и снова вопит:

— Эй, Клем! Ах ты гондон!

Я перевожу взгляд на Клемента, однако тот внимательнейшим образом изучает столешницу, явно игнорируя старика.

— Блин, — бормочет он.

Времени расспросить Клемента у меня не остается, поскольку старая развалина наконец-то завершает свое путешествие и нависает над нашим столиком.

— Так и думал, что это ты, — хрипит старик. — Как дела, братан?

Тот, однако, сидит неподвижно, по-прежнему в упор не видя пришельца. Я так не могу.

— Здравствуйте, — чирикаю я.

— Привет, цыпа, — отзывается старик с сильным лондонским акцентом. — Что это с ним?

— Вы с ним знакомы, да?

— Еще как, черт возьми. Я да Клем — старые кореша, верно?

Он улыбается «старому корешу», но ответа не получает.

Вообще ноль реакции.

— А откуда вы знаете Клемента? — интересуюсь я.

Словно бы не расслышав меня, старик обращается к макушке Клемента:

— Вот любопытная девка, а, Клем? Где ты ее только подцепил?

Ну нет, такого я не потерплю даже от человека столь почтенного возраста!

— Да как вы смеете! — набрасываюсь я на незнакомца. — Где ваши приличия?

Куда там, меня как будто не существует. Он продолжает донимать Клемента:

— Очередная официантка из клуба «Фламинго», да? Эх, а я-то думал, ты усвоил урок с прошлого раза. Помнишь ее, Клем? Больная, блин, на всю голову, зато сиськи отпадные.

Старик довольно хихикает, странным образом не замечая реакции — точнее, отсутствие таковой.

Понятия не имею, что происходит, но мне это надоедает.

— Клемент, будьте так добры, займитесь им, наконец.

Теперь и меня игнорируют.

Я поворачиваюсь к старику, полная решимости потребовать, чтобы он удалился, как вдруг рядом с ним возникает мужчина средних лет в темно-бордовом свитере.

— Боже, папа, не удирай ты так. Меня чуть инфаркт не хватил.

Сын старика, как мне кажется, более привычен к деловому костюму. Его каштановые волосы зачесаны на строгий косой пробор, на носу очки в роговой оправе. Акцент его скорее характерен для графств близ Лондона, чем для самой столицы.

— Он с вами? — обрушиваюсь я на мужчину. — Ваш отец позволяет себе непристойности!

Сын явно потрясен.

— Ох, извините, ради бога, — говорит он, затем наклоняется ко мне и тихонько продолжает: — Понимаете, у него маразм. Боюсь, он считает, что сейчас шестидесятые, и потому использует несколько устаревшие, скажем так, выражения.

— О, вот оно что. Что ж, тогда простите.

— Не извиняйтесь, — вздыхает мужчина. — Увы, такое с ним за сегодня отнюдь не впервые. Он постоянно путается, и ему кажется, будто он встречает людей, которые на самом деле уже давным-давно умерли. Понимаете, он вырос в Лондоне, и время от времени мы его сюда привозим. Поначалу нам даже казалось, что память у него стала проясняться, вот только, боюсь, этот раз будет последним. — Он устало улыбается. — Надеюсь, вы его простите.

— О, конечно же!

Мужчина достает из кармана бумажник, извлекает из него двадцатифунтовую банкноту и кладет ее на стол.

— Позвольте мне оплатить ваш заказ.

С учетом болезни его отца подобный жест представляется мне даже чрезмерным. Но, может, я ему понравилась. Хотя, скорее всего, он просто боится, как бы Клемент не накостылял ему.

— Очень мило с вашей стороны, но, право, в этом нет необходимости. Мы не можем взять ваши деньги.

— Нет, я настаиваю. И спасибо вам за понимание.

Прежде чем я успеваю выступить с новыми возражениями, мужчина отходит к старику и обнимает его за плечи.

— Пойдем, папа. Оставим этих милых людей в покое.

— Увидимся вечером во «Фламинго», Клем! — кричит старик, оглядываясь через плечо.

Я дожидаюсь, пока отец с сыном не окажутся вне пределов слышимости.

— Что, черт побери, это было? Кто этот старик?

Клемент наконец-то прекращает изучать столешницу и поднимает взгляд на меня.

— Не знаю.

— Ничего подобного, Клемент! Он узнал вас.

— He-а. Просто перепутал с кем-то. Ты же слышала его сына — у него крыша поехала.

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто он просто угадал ваше имя? Оно как будто не такое уж и распространенное, а?

— Все, замяли, пупсик.

С этим он снова берет меню и таращится в него невидящим взглядом. Мне ясно дается понять, что разговор окончен.

Ладно, раз не хочет объяснять, что нес этот старик, накопаю сама. Достаю смартфон и гуглю «клуб “Фламинго” Лондон».

На станице результатов в очередной раз появляется ссылка на «Википедию», и я открываю страницу. Согласно статье, клуб «Фламинго» был скандально известным ночным клубом в Сохо. Через несколько лет после открытия заведение переехало на Вардур-стрит, а в 1967-м закрылось.

«Википедия», впрочем, не дает ответа на вопрос, который волнует меня более остального: почему же Клемент полностью игнорировал старика?

25

После двух бокалов вина я балансирую на грани между трезвостью и легким опьянением.

Наш ужин запаздывает, и в ожидании его Клемент допивает первый бокал, в то время как я подумываю уже о третьей порции. Идея не очень хорошая, но зато она окажется под стать тем, которым я поддалась за последние двадцать четыре часа.

К черту.

— Еще кружечку, Клемент?

— Ага, не отказался бы, — кивает он.

— Класс. А когда я вернусь, расскажете мне о клубе «Фламинго».

Я спешу к стойке и через несколько минут возвращаюсь с напитками и, пожалуй, излишней воинственностью, навеянной алкоголем.

— Итак, клуб «Фламинго». Бывали там?

— Время от времени.

— В компании старика, чей сын оплатил нашу выпивку?

— Иногда.

— И раньше вы были друзьями?

— Ага.

— Почему же вы так упорно его игнорировали?

Клемент неторопливо прихлебывает пиво. Затем ставит бокал на стол и сверлит его невидящим взглядом.

— Ну так?

— А как ты думаешь, пупсик? У него и без того в башке карусель, а тут еще я поддакиваю, что вернулся с того света.

Вино определенно сказалось на моей способности здраво рассуждать, поскольку картина произошедшего мне совершенно непонятна. Старик просто ошибочно принял Клемента за друга из прошлого? Или же в своем маразме решил, будто он снова в шестидесятых, и болтал с Клементом, как обычным субботним вечерком много-много лет назад?

— А если бы ваш друг не страдал слабоумием, как думаете, как бы он тогда отреагировал?

— Что за идиотский вопрос. Я-то откуда знаю?

— Может, просто перепугался бы, увидев вас здесь точно таким же, каким вы выглядели более сорока лет назад?

— Пожалуй. А скорее, решил бы, что это не я.

— Внешность у вас, Клемент, э-э… весьма примечательная.

— Допустим, ну так что с того? К чему ты клонишь-то?

— Ни к чему, просто болтаю.

— Может, поболтаем о чем другом? Например, где наша чертова жратва?

— Как его звали, старика этого?

Снова неспешный глоток пива, снова продолжительная пауза. Наконец, Клемент отвечает:

— Фредди Маркем.

— Вы были близки?

— Пупсик, вот честное слово, не хочу я говорить о Фредди.

Я понимаю, что сильно рискую своими расспросами, и отчасти ожидала, что Клемент попросит меня заткнуться. Тем не менее в его реакции не столько нервозность, сколько печаль. И печаль знакомого мне свойства — я испытываю ее, например, когда меня расспрашивают об отце. Дело вовсе не в том, что мне не хочется о нем говорить. Просто все эти вопросы вновь разжигают во мне чувства, которые я пытаюсь подавить всю свою жизнь.

— Хорошо, простите. Поговорим о чем-нибудь другом.

— Лады.

Впрочем, прежде чем кому-либо из нас приходит в голову другая тема для беседы, наконец-то приносят наш заказ.

Мы молча принимаемся за еду. Клемент в считаные минуты разделывается со своим пудингом, я же вяло ковыряю куриный салат. Один из минусов алкоголя на пустой желудок состоит в том, что он перебивает аппетит.

После расправы над едой и пивом Клементу не терпится покинуть заведение.

— Валим отсюда, пупсик.

Судьба недоеденного салата меня не волнует, но вот вино я допиваю.

Три поезда подземки, финальный марш-бросок — и вот мы прибываем на вокзал Ватерлоо. Я изучаю расписание и внутренне исторгаю стон, поскольку нашего поезда дожидаться целых сорок минут.

Клемент снова направляется к туалетам.

Что ж, достаю смартфон и открываю «Фейсбук». Страничка Карла не обновляется вот уже неделю, что меня совершенно не удивляет. Мой палец зависает над иконкой мессенджера, пока я обдумываю, не отправить ли ему сообщение.

Мне нечего ему сказать.

И я удаляю бывшего жениха из списка друзей и блокирую его на предмет сообщений. Всего лишь символический очистительный жест.

Стоит мне погрузиться в новостную ленту, как на места рядом плюхаются два парня, лет двадцати, одетые в футболки да джинсы. От них несет спиртным.

— Как дела, дорогуша? — не совсем внятно осведомляется тот, что поближе.

— Замечательно. По крайне мере, были, — отзываюсь я, не отрываясь от экрана.

— Меня зовут Ли, а это вот Дейви.

Я по-прежнему не проявляю интереса.

— Как насчет выпить с нами?

— Нет. Я жду человека.

— Все путем, лапа. Она тоже может к нам присоединиться.

— Не думаю, что он в вашем вкусе.

Ли находит мой ответ чрезвычайно забавным.

— Эй, мы же не какие-то там сраные педики, верно, Дэйви?

— На хрен гомосятину, — выдавливает тот.

Тут уж я отрываюсь от смартфона и устремляю на Ли свирепый взгляд.

— Не могли бы вы высказывать свои гомофобские взгляды где-нибудь в другом месте?

— Чё? Ты лесба, что ли?

Я собираюсь выложить мерзавцу все, что о нем думаю, но тут на плечи ему ложатся две лапищи размером с лопату каждая. Сзади стоит Клемент.

Он наклоняется и размеренно отчеканивает:

— Пять секунд, чтобы вернуть назад. Пять… Четыре… Три…

Ли корчится на сиденье, однако с тем же успехом он мог бы сопротивляться клешням лесопогрузчика.

— Да ты чё несешь, на хрен? — шипит парнишка. — А ну-ка отпусти меня, а не то тебе капец!

Он явно не видит Клемента за спиной, в противном случае, подозреваю, его заявление приняло бы несколько иную форму. У Дейви, в свою очередь, об оппоненте складывается верное впечатление, и присоединяться к угрозам товарища он не торопится.

— Два… Один…

Лапищи Клемента перемещаются с плеч Ли на его цыплячью шею.

— Последний шанс, козлина, — глухо рычит Клемент, и костяшки его стиснутых рук пугающе белеют.

И вот тогда Ли достает откуда-то мой кошелек и протягивает мне. Я спешу вызволить свою собственность. Теперь понятно, за что Клемент душит маленького гаденыша!

— А теперь извиняйся.

— Простите, — хрипит Ли.

Клемент придает ему вертикальное положение и, словно тряпичную куклу, швыряет вперед. Ноги парня, однако, не способны подстроиться под полученное ускорение, и через несколько неверных шагов он растягивается на полу лицом вниз.

Затем наступает черед Дейви: Клемент делает движение в его сторону, и тот с расширившимися от ужаса глазами удирает прочь, по пути прихватив и своего павшего товарища.

— Проверь-ка сумочку, пупсик.

Я открываю ее и убеждаюсь, что больше ничего не украдено.

— Все на месте.

— Прекрасно. Мне нужно пятьдесят пенсов.

— А?

— Поэтому-то я и вернулся. Пятьдесят гребаных пенсов, чтобы отлить! Просто грабеж!

Я достаю из кошелька монету и вручаю ему.

— Спасибо, пупсик. Значит, чаевые все-таки даешь, а?

Прежде чем я успеваю поблагодарить его за помощь, он разворачивается и бежит к туалетам.

Быть может, это снова можно списать на действие алкоголя, но меня вдруг обволакивает теплом, почти как в тот раз, когда отец завернул меня в полотенце после горки. Снова я в безопасном месте, где мне ничто и никто не угрожает.

Жаль, конечно же, что Клемент не такой пушистый, как полотенце.

Я решаю дождаться его в книжном магазине. У самого входа беру со стойки первый попавшийся журнал и начинаю его листать.

— Эй, книжный червь, ты идешь? — раздается снаружи призыв Клемента.

Возвращаю журнал на стойку и выхожу в зал ожидания.

— Вы так стремительно убежали, я даже не успела поблагодарить вас. Нам пришлось бы несладко, если бы они увели мой кошелек.

— Всегда к твоим услугам, пупсик. Едва лишь я их заметил, как сразу понял, что они что-то мутят.

— Вот как? И почему? Я-то решила, что это всего лишь парочка пьяных идиотов.

— Методом исключения. Ясен пень, они с тобой не заигрывали.

— А может, и заигрывали!

— Да конечно, — фыркает Клемент. — Не думаю, что ты в их вкусе, пупсик.

Даже не знаю, чувствовать себя уязвленной или польщенной. Решаю склониться ко второму.

Мы снова смотрим на табло и идем на платформу, поскольку до отправления остается всего пять минут.

Высматриваем относительно пустой вагон и устраиваемся в нем. Наконец-то домой! Спустя лишь несколько минут после отхода поезда Клемент замечает за офисными зданиями и изрисованными граффити мостами еще одну столичную достопримечательность.

— Что это, пупсик?

— «Лондонский глаз».

— И для чего он?

— Это просто огромное колесо обозрения, — объясняю я, указывая на развешанные по окружности стеклянные кабинки. — Вид с него действительно потрясающий.

Аттракцион быстро исчезает из виду, и Клемент откидывается на спинку сиденья. Через несколько минут голова его склоняется набок, дыхание замедляется. Похоже, устала не я одна.

Воспользовавшись возможностью, я набираю Стэнли и прошу позвать маму. Разговор особо не затягивается, к тому же раза три прерывается связь, но голос у мамы бодрый. Днем они ходили гулять в лес, а прямо сейчас собираются в местный паб поужинать. После добрых вестей я тоже могу позволить себе прикорнуть — или хотя бы попытаться.

Я не сплю, лишь впадаю в полудрему. Погрузиться в сон глубже мне не дает страх пропустить нашу остановку.

До нее остается минут пять, когда поезд вдруг резко замедляется, а потом и вовсе останавливается. Кондуктор объявляет о небольшой задержке из-за непредвиденных путевых работ на станции.

Просто фантастика.

В итоге «небольшая задержка» затягивается на десять минут.

Наконец, поезд снова трогается, и я начинаю будить Клемента. Неоднократный оклик по имени результата не приносит, и мне приходится осторожно потрясти его за плечо.

— В чем дело? — бормочет он.

— Мы почти приехали.

Он потягивается едва ли не во весь вагон и так же пугающе зевает.

— Мне здорово полегчало, пупсик.

— Везет же вам. А я по-прежнему чувствую себя отвратительно.

Похоже, забота Клемента о моем благополучии имеет границы, и он равнодушно оборачивается к окну.

Вскорости показывается станция, и мы встаем и идем по проходу. Внезапно внимание Клемента привлекает что-то снаружи. Он вытягивает шею вправо и смотрит в самый конец платформы.

Поезд останавливается, и мы дожидаемся открытия дверей.

— У меня для тебя работенка, пупсик.

— Что еще за работенка?

— Да секундное дело.

Двери с шипением раздаются в стороны. Клемент выходит на платформу и сразу же прячется за торговым автоматом. Я присоединяюсь к нему, и мы ждем, когда с десяток пассажиров покинут платформу.

— Видишь того мужика в оранжевой спецовке? — тихонько произносит Клемент.

Он указывает на мужчину в рабочем комбинезоне и каске, стоящего в дальнем конце платформы. Судя по сложенным рядом с ним инструментам, это путевой рабочий. По-видимому, производил ремонт, из-за которого наш поезд и задержался.

— Вижу, и что?

— Мне нужно, чтобы ты отвлекла его.

— Это еще зачем?

— Потому что у него наверняка имеется болторез, который мы могли бы позаимствовать.

— Ну нет, Клемент. Нельзя просто взять и украсть инструмент.

— Ладно, будь по-твоему. Значит, ты тогда купишь?

— Хм, а сколько он стоит?

— Приличный — очень дорого.

Итак, я оказываюсь перед моральной дилеммой. Еще одну крупную трату мой истощающийся банковский счет явно не потянет. Но кража…

— Пупсик, мы всего лишь позаимствуем этот болторез. А после использования подкинем обратно.

— А мне обязательно его отвлекать? — хнычу я, прямо как школьница.

— Необязательно. Я могу просто подойти и вырубить его. Выбирай.

— Ладно, — вздыхаю я. — И что же мне ему сказать?

— Скажи, будто что-то заметила на путях, и уведи по платформе от инструментов. Мне хватит полминуты.

Звучит-то просто и легко, вот только мой учащенный пульс и прилив адреналина свидетельствуют об обратном.

— Иди же, — подгоняет меня Клемент.

Делаю глубокий вздох и бреду по платформе к путейцу. К счастью, все его внимание сосредоточено на каком-то приборе, размером чуть побольше смартфона. Я уже нахожусь в полутора метрах от него, а он так и продолжает тыкать в экран своим пальцем-сосиской.

— Простите, — сипло выдавливаю я.

Рабочий отрывается от экрана. Мне становится чуточку легче, когда выясняется, что он еще совсем молод.

— Я, э-э… заметила что-то на путях и подумала, что об этом надо кому-то рассказать.

— Что вы заметили? — отрывисто спрашивает он.

— Не знаю… Какая-то железная штуковина. Наверняка ерунда, но лучше перебдеть, чем недобдеть, правда ведь?

Парень прячет устройство в карман, даже не пытаясь скрыть раздражения.

— Ладно, покажите, что вы там увидели, — ворчит он.

Мне не нравится такое обращение, и чувство вины за предстоящую кражу немного слабеет.

Разворачиваюсь и как можно медленнее бреду по перрону. Прохожу мимо Клемента, с беззаботным видом прислонившегося к стене. На платформе лишь горстка пассажиров, но все либо уткнулись в мобильники, либо поглощены разговором.

— Это вон там.

Я делаю еще шагов десять и останавливаюсь у края платформы. Вместе с путейцем мы принимаемся созерцать пути.

— Ну и где эта штуковина?

Я отчаянно пытаюсь высмотреть на щебне хоть что-нибудь. Увы, кроме рельсов да шпал, внизу абсолютно ничегошеньки.

— Хм, странно. Наверное, немного подальше.

Не дожидаясь реакции парня, двигаюсь по краю платформы дальше, все так же не отрывая взгляда от полотна. Ох уж эти вымученные шажки.

Считая про себя до шестидесяти, каждые десять секунд я останавливаюсь и вглядываюсь в щебеночное покрытие. Все то же самое, ничего из ряда вон выходящего.

— Наверное, у вас галлюцинации, — ворчит рабочий.

— Нет-нет, смотрите, — тараторю я и указываю на какой-то блестящий предмет возле шпалы.

— Это банка из-под пива.

— Неужели?

— Да вы разыгрываете меня, что ли? Это чертова пивная банка!

Я наклоняюсь над краем перрона и с преувеличенным вниманием изучаю «штуковину». Естественно, ничем иным, кроме как жестяной банкой, таковая и быть не может.

— Ах, действительно!

Я поворачиваюсь к путейцу и глупо хихикаю, старательно изображая отсутствие мозгов.

— Какая же я дура! И что только вы обо мне подумали?

Явно не впечатленный парень лишь качает головой.

Меня же буквально распирает от гордости за устроенное представление, и я продолжаю по-идиотски ему улыбаться.

Неминуемо путейца осеняет единственно возможное при подобном спектакле заключение. До меня же опасность ситуации доходит лишь миллисекундой позже.

«Ох, блин!»

— A-а, понял, — самодовольно изрекает парень. — Это типа хитрость такая, чтобы подкатить ко мне.

— Э-э… хм-м.

— Так как-нибудь встретимся и выпьем?

— Я не совсем уверена…

Но тут через весь перрон доносится зычный призыв Клемента. Просто музыка для моих ушей.

— Пупсик, так ты идешь?

Я бросаю взгляд через плечо своего нового поклонника. Клемент стоит метрах в десяти от нас.

— Простите, мне пора. Меня встречает жених.

Путеец, явно недовольный столь стремительным отказом, оборачивается к своему предполагаемому сопернику, но при виде Клемента сникает.

Я присоединяюсь к своему соучастнику, и мы спешим убраться прочь со станции, пока парень не догадался, что его просто-напросто развели.

В полусотне метров от вокзала Клемент останавливается, расстегивает безрукавку и предлагает взглянуть. За его широкий кожаный ремень заткнут мощный на вид болторез.

Знаю, что делать этого не стоит, но не могу удержаться и улыбаюсь Клементу.

— Вы на меня плохо влияете, Клемент.

— Забавно, но ты не первая говоришь это.

По правде говоря, про себя я задаюсь вопросом, действительно ли его влияние такое уж плохое.

26

Три бокала вина, последний выпит более двух часов назад.

Можно ли мне садиться за руль?

Мы стоим за магазином, и Клемент, прислонившись к машине, приводит доводы защиты:

— По мне, так речь у тебя вполне связная, пупсик.

— Все равно, трезвой я себя не ощущаю.

— Да все нормально будет.

И все же, как бы ни хотелось мне поскорее оказаться дома, рисковать водительскими правами я не собираюсь.

— Придется, Клемент, вести вам.

— Нет проблем, только я ведь тоже пил.

— Да перестаньте! — фыркаю я. — Сомневаюсь, что три пинты пива окажут воздействие на мужчину ваших размеров. Да и потом, незначительное превышение допустимого уровня алкоголя в крови отнюдь не возглавит список ваших правонарушений.

— С этим не поспоришь.

Клемент открывает водительскую дверцу и пытается устроиться за рулем. И очень скоро сдается.

— А это чертово кресло сдвигается? Мне даже не влезть!

Я проскальзываю на пассажирское сиденье и сдвигаю водительское кресло назад. Под жалобный стон подвески Клемент наконец-то усаживается за руль.

— Там справа рычаг, если понадобится отрегулировать.

С упирающейся-то в виниловый потолок головой ему определенно понадобится.

Немного повозившись, Клемент, о чудо, устраивается более-менее удобно. Я вручаю ему ключи и указываю на замок зажигания.

И только тогда меня осеняет поинтересоваться:

— Вы же умеете водить, да?

— Конечно, умею. Ну если только чуток поотвык.

Буквально через полкилометра мне становится ясно, насколько же он «поотвык».

— Господи, Клемент! — визжу я, когда мы обгоняем велосипедиста, при этом едва не столкнувшись со встречным грузовиком. — Да как вы экзамен-то сдали?

— А кто сказал, что я его сдавал?

— Что? Вы не сдавали экзамен по вождению?

— Да не волнуйся ты. Зато я его и не провалил.

Он переключается на третью передачу и поддает газу, чтобы успеть проскочить на желтый.

— Так-то повеселее будет, а?

— Ради бога, можно помедленнее? — захожусь я, давя правой ногой на несуществующую педаль тормоза.

Спустя восемь долгих минут, на протяжении которых я то выкрикиваю направления, то молю о пощаде, мы наконец-то сворачиваем на мою улочку и паркуемся.

— Спасибо, Клемент. Скажу только, что впредь водить буду я.

— Я же сказал, что чуток поотвык.

— От чего поотвыкли? От полицейских погонь?

Я с чувством выхватываю ключи и выбираюсь наружу. Клемент достает из багажника позаимствованный болторез, и вместе мы направляемся к дому.

Никогда еще я так не радовалась, переступая порог своего жилища.

— Так. Я — в душ. Если хотите, в холодильнике есть пиво. Заодно можете сделать доброе дело, налив мне бокал вина.

— Слушаюсь, мэм.

Совершаю восхождение в спальню, плюхаюсь на край кровати и стягиваю кроссовки, едва ли не испытывая от этого оргазм. Запашок вот только несколько портит удовольствие.

Прихватив треники, кенгуруху и сменное белье, я направляюсь в душ, где минут десять яростно отскабливаю кожу. Согласна, Лондон — великий город, вот только он проникает в каждую пору, в каждую фолликулу. Даже не знаю, как люди там живут. Наверное, просто привыкают. Лично я никогда бы не смогла.

Вновь ощущая себя человеком, спускаюсь на кухню.

К моей радости, меня уже поджидает бокал вина. Клемент сидит за столом и потягивает пиво из банки.

— Спасибо.

— Да не за что, пупсик. Слушай, не возражаешь, если я тоже приму душ? От меня несет, как от барсучьей задницы.

— Смены у вас нет, верно?

— Откуда, я ж налегке путешествую.

— Я уже поняла. Идемте со мной.

Мы направляемся в прихожую, где все еще лежат мешки с пожитками Карла. После непродолжительных раскопок я обнаруживаю кое-какие вещи, которые могут пригодиться моему пахучему спутнику.

— Мать Карла вечно присылала ему на рождество носки и трусы, и вечно не того размера, но вам они должны подойти. Еще он купил на распродаже свитер, который оказался ему слишком велик. А вернуть его так и не удосужился.

— Вот спасибочки, пупсик.

Клемент хватает вещи и устремляется наверх.

— В сушилке есть полотенце! — кричу я ему вслед.

До меня доносится звук закрываемой двери в ванную.

Стоит мне усесться за стол и взять бокал, как дверь открывается и следует вопль Клемента:

— Пупсик, а мыло у тебя есть?

Черт, неужели еще кто-то пользуется мылом?

Я неохотно встаю и тащусь в коридор.

— Мыла у меня нет, кричу вверх. — Но там еще должен оставаться гель для душа Карла. В такой зеленой бутылке!

— Гель для душа?

— Да. Это вроде жидкого мыла.

— Понял, спасибо.

Дверь снова закрывается. На всякий случай выждав несколько секунд, я возвращаюсь на кухню.

Минуты три-четыре сверху только и слышно, что тихое гудение душа. Охлажденное белое вино на вкус просто восхитительно. Разморенная после душа, я с наслаждением поддаюсь накатывающим волнам опьянения.

Могла бы и предвидеть, что долго моя нега не продлится.

Дом оглашают вопли Клемента из душевой:

— Ой! Ай! Чё-о-орт!

Как ни странно, но мужские причитания доносятся из моей ванной отнюдь не впервые. Как-то я оставила в душевом поддоне бритву, и Карла угораздило на нее наступить. Ор стоял примерно такой же. Истекал он кровью целую вечность, и я очень и очень надеюсь, что с Клементом не приключилась такая же история.

Отставляю бокал и поднимаюсь наверх.

Мне уже выпадало счастье лицезреть Клемента щеголяющим в одних трусах, и наслаждаться зрелищем без купюр меня совершенно не тянет. Потому я стучусь в дверь и отступаю назад.

— Клемент, как вы там?

В ответ раздается поток ненормативных выражений, которые приблизительно можно расшифровывать как просьбу подождать.

Я уже собираюсь вернуться к своему вину, но тут душ смолкает. Изнутри доносится шлепанье босых ног по кафельному полу, и затем дверь открывается. На пороге возникает Клемент с полотенцем на бедрах и зеленой бутылкой в руке.

— Что это за адское зелье? — всхлипывает он, потрясая емкостью.

— Гель для душа, — озадаченно отвечаю я.

— Ты уверена, пупсик? Я чуть яйца себе не сжег!

Наклоняюсь и изучаю этикетку.

— Ой-ой.

— Что? Что это? — паникует Клемент.

— Мята и чайное дерево. Вправду может пощипать.

— Пощипать? Ты издеваешься? Насколько нужно быть чокнутым, чтобы мыть этим свое хозяйство?

Я не могу удержаться от смеха. Клемент же ничего смешного не видит и рассерженно захлопывает дверь.

Пять минут спустя, когда он входит на кухню, веселье меня по-прежнему не отпускает.

— Как от вас приятно пахнет!

— Отвали!

Клемент достает из холодильника банку пива и усаживается за стол. Темно-синий свитер, представлявшийся мне огромным, ему в облипку. Карл же выглядел в этой штуке как ребенок, покусившийся на отцовский гардероб.

— Вы же не дуетесь? — пытаюсь я разговорить Клемента.

— Проклятая жижа, — ворчит он. — Настоящий напалм! До сих пор дерет.

— Карл называл этот гель бодрящим.

— Не о том ли Карле ты говоришь, что нагнал тебе целый вагон лажи?

— Точно.

Я вновь наполняю бокал и меняю тему:

— Так какие у нас планы на завтра?

— Думаю, лучше ехать вечером, когда стемнеет. Народу будет поменьше, соответственно, меньше шансов спалиться.

— Согласна.

— Понадобятся еще кое-какие инструменты и хороший фонарь.

Покопавшись в шкафчике под раковиной, я извлекаю оттуда кейс с инструментами Карла.

— Подойдет?

Клемент откидывает крышку кейса и изучает содержимое: стандартный набор с гаечными ключами, отвертками, плоскогубцами и молотком.

— Вполне. А с фонарем что?

— Думаю, у меня имеется как раз то, что нужно. Одну минуту.

Я поднимаюсь в гостевую спальню и роюсь в недрах платяного шкафа. Чердак у меня без освещения, и для ежегодных раскопок чемоданов и рождественских украшений я как-то приобрела галогенную лампу с аккумулятором.

Вернувшись на кухню, выключаю люстру и включаю лампу.

— Как, достаточно света?

— Превосходно!

Я снова включаю освещение и ставлю лампу на зарядку.

— Батареи должно хватить на четыре часа.

— Черт, пупсик, надеюсь, столько времени нам не потребуется.

— Я тоже.

Мы проводим за обсуждением завтрашней операции еще какое-то время. С ящиком инструментов, болторезом и лампой до «Тауэр Хилл» разумнее ехать на машине, чтобы не тащить это барахло на поезде и подземке. При обычных обстоятельствах соваться в центр Лондона мне бы и в голову не пришло, однако воскресным вечером пробок быть не должно.

По завершении уточнения всех деталей неотвратимость вылазки становится очевидной.

Глотнув вина, я подступаю к теме, которую до этого мы оба старательно избегали.

— А что делать, если там не окажется никакого слитка? Останется лишь четыре дня до выплаты долга Стерлингу.

— Мой «план А» тебя по-прежнему не устраивает?

— Избить его?

— Ага.

— Ох, замысел-то мне очень даже по душе, Клемент. Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем зрелище, как этот урод получает по заслугам.

— Что ж мы тогда заморачиваемся с этим слитком? Давай мне его адрес, и я нанесу ему визит.

— Потому что он старик, Клемент. Чего доброго, еще убьете его. А даже если и не убьете, меня не оставляет ощущение, что проигрывать он не любит. У него же чертов договор с моей поддельной подписью и, несомненно, свора дорогих юристов, которые запросто пустят меня по миру, если я вздумаю его оспаривать.

— Значит, «план А» — затея никудышная?

— Боюсь, да.

Клемент встает из-за стола и отправляется к холодильнику за очередной банкой пива.

— С выпивкой думается лучше всего, — объясняет он. — Еще винишка?

— С удовольствием.

Клемент выливает в мой бокал остатки из бутылки. Я начинаю жалеть, что не доела в Лондоне куриный салат.

— Может, переберемся в гостиную? — предлагаю я. — Там гораздо удобнее, и можно послушать музыку.

— Пупсик, уж не пытаешься ли ты меня соблазнить? — ухмыляется Клемент.

Поперхнувшись, я чуть не уделываю вином всю кухню.

— Боже мой! Конечно же, нет!

— Да я просто проверяю. Не хотелось тебя разочаровывать.

— Не волнуйтесь, уж первым-то вы бы не стали!

Мы перебираемся в гостиную, и Клемент разваливается в кресле. Я включаю телевизор и открываю «Спотифай» на смартфоне.

— Ты же вроде говорила, что будем слушать музыку?

— Так и есть. Можно транслировать музыку с телефона на аудиосистему телевизора.

— А если попроще?

— Сейчас покажу. Назовите любого музыканта, и он наверняка найдется.

— Так уж и любого?

— Ага, кроме Тейлор Свифт.

— Какой еще Свифт?

— Забудьте. Вам она все равно не понравится.

— Так-так… «Куин», «Семь морей Рая».

— Принято!

Когда комнату оглашает пение Фредди Меркьюри, Клемент растягивается до ушей.

— Вот голос, а? Обожаю «Куин».

Мне не хватает духу сказать ему, что Меркьюри уже двадцать с лишним лет, как умер.

Клемент делает новую заявку:

— А можешь поставить «Как в тумане» Джонни Мэтиса?

— Запросто. Одну секунду.

Оказывается, эту песню кто только ни пел. Я просматриваю результаты поиска, нахожу исполнение Мэтиса и нажимаю воспроизведение.

Все три минуты и сорок четыре секунды Клемент сидит, уставившись в пространство. После окончания песни он не шевелится и не произносит ни звука.

— Никогда раньше не слышала. Потрясающая песня, Клемент.

— А я впервые услышал ее в шестидесятых, — задумчиво отзывается он. — Кое-кто поставил. На проигрывателе «Дансетт», как сейчас помню. Мы гоняли пластинку, наверное, тысячу раз.

— Кое-кто?

— Ага.

— Дайте угадаю, кое-кто женского пола?

Клемент поглаживает усы и сникает, самую малость.

— Да, — вздыхает он.

— Хотите поговорить об этом?

— Вообще-то нет.

Клемент стряхивает с себя грусть и берет банку с пивом.

— Поставь-ка что-нибудь пободрее, пупсик.

Я включаю случайную подборку и убавляю громкость, чтобы музыка звучала лишь фоном. Проблема двадцати тысяч фунтов никуда не делась и все еще требует обсуждения.

— На случай, если завтра мы ничего не найдем, запасного плана у нас по-прежнему нет, верно?

— Я работаю над этим.

— Чем-нибудь поделитесь?

— Пожалуй, тебе лучше не знать, пупсик.

— Я так понимаю, речь идет о чем-то незаконном?

— Возможно.

— А что-нибудь не связанное с риском оказаться за решеткой вы можете предложить?

— Но я способен помочь тебе только тем, в чем разбираюсь, а разбираюсь я в основном в вещах… сомнительных, скажем так.

— Просто здорово. И почему мне только не послали мультимиллионера с чемоданом наличных?

— Боюсь, смысл помощи состоит несколько в другом.

— Это был риторический вопрос.

— Какой-какой?

— Не важно. Что ж, в любом случае сомнительный план лучше никакого.

— Вот это другое дело. Еще винишка?

Я уже и со счету сбилась, сколько за сегодня выпила вина. Несомненно, пора и остановиться.

— Нет, спасибо. Пожалуй, пойду спать. День сегодня выдался долгим.

— Тоже верно. Опять в ванне устроишься?

Я чувствую, что краснею.

— Э-э… Нет, не сегодня.

— Вот и хорошо. Думаю, ночью мне понадобится сбегать в туалет.

— Может, будет удобнее в гостевой спальне?

— Сама смотри, пупсик. Мне-то и на диване неплохо.

Прошло всего лишь двадцать четыре часа, как Клемент вломился в мою жизнь, а я уже, не задумываясь, предлагаю ему спать в соседней комнате. Замка в моей спальне нет, да и через окно оттуда не удерешь.

Все это, по идее, должно меня беспокоить. Но только по идее.

Что бы ни говорили мои инстинкты, я постепенно начинаю верить Клементу. Чему я не верю, так это причине его появления и сказочкам о предыдущей жизни целое поколение назад. Но если у меня и впредь будет получаться отделять одно от другого, счастливый исход истории вполне вероятен.

27

На часах начало десятого.

Будит меня не будильник, а обосновавшееся в гостевой спальне, судя по всем признакам, семейство бородавочников.

Даже будь у меня желание поваляться подольше, заснуть под несмолкающее хрюканье, доносящееся через лестничную площадку, все равно невозможно.

Что ж, встаю и направляюсь в ванную. Даже не удосуживаясь вести себя потише, принимаю душ и топаю обратно в спальню одеваться.

Хрюканье меж тем не смолкает.

Стучусь в дверь гостевой комнаты.

— Клемент! Почти полдесятого! Вы проснулись?

Ответа нет.

Снова стучусь, уже погромче.

— Клемент!

Хрюканье прекращается.

— Надеюсь, вид у вас приличный. Я вхожу!

Открываю дверь и осторожно вступаю в темную комнату.

И очень быстро раскаиваюсь, зажимая нос рукой.

— Боже мой, Клемент! Воняет как протухшей капустой!

— Прости, пупсик, — сипит он. — Это все пиво, у меня от него газы.

Ретируюсь на безопасное расстояние на площадку.

— Будете выходить, откройте окна!

С напрочь испорченным аппетитом спускаюсь на кухню — куда более ароматную, надо заметить, — ставлю чайник и достаю чашки. Сверху доносится звук закрываемой двери в ванную, за которым следует серия охов и стонов. Я немедленно включаю радио.

Приготовив чай, устраиваюсь за столом. Через пару минут появляется Клемент.

— Доброе утро, пупсик.

— Открыли окна в спальне?

— Ага, и в ванной тоже. Если тебе понадобится наверх, то лучше подождать минут десять.

— Ужас какой. Простите мне бестактность, но вы руки-то вымыли?

— А как же! Хочешь понюхать?

— Спасибо, верю на слово. — Я киваю на кухонную стойку. — Приготовила вам чай.

— Ага, спасибо.

Клемент берет чашку и присоединяется ко мне за столом.

— Я так понимаю, этим наш завтрак и ограничится.

— Правильно понимаете. Но поскольку во время ужина мы будем заняты, обед можно устроить посытнее.

— А что сегодня за день?

— Воскресенье.

— Тогда у нас барбекю?

— Хм, боюсь, нет. Я собиралась на часок уехать, повидаться с мамой. А на обратном пути могу купить что-нибудь в супермаркете.

— Ты никак на кражу со взломом покушаешься?

— Почему это?

— Сама же сказала, что сегодня воскресенье. Супермаркет будет закрыт.

— Вовсе нет, Клемент. Сейчас супермаркеты по воскресеньям работают. Как и магазины и пабы.

— Правда, что ли? А пабы так и закрываются после обеда?

— После обеда? Нет. В основном они работают весь день и без выходных.

— Хм, получается, в воскресенье можно неплохо провести время.

— Ах, какая досада, что у вас ни гроша.

— Подожду тогда здесь. Телик-то можно посмотреть?

— Конечно, Клемент. Кстати, по-моему, Карл запрограммировал автоматическую запись «Матча дня». Хотите посмотреть?

— Я могу посмотреть вчерашнюю передачу?

— Да.

— Круто! Ее по-прежнему ведет Джимми Хилл?

— Нет, кажется, Гари Линекер.

— Что еще за Линекер?

— Такой, с большими ушами. Чипсы любит, даже в их рекламе снимался.

Во взгляде Клемента отражается полнейшее непонимание. Я достаю из буфета буханку хлеба.

— Хотите тост?

— А консервов с фасолью нет?

— Лично мне представляется, что консервированная фасоль — последняя еда, к которой вам стоит притрагиваться. Вы так не думаете?

— Может, тогда макаронные колечки завалялись?

— Тост с маргарином — вот все, что я могу вам предложить. А, джем еще где-то должен быть.

— Не, спасибо. Трех тостов с маслом вполне достаточно.

Опускаю три ломтика хлеба из непросеянной муки в тостер и надавливаю на рычаг.

— Какие-то пожелания на обед?

— Да я всеядный, пупсик. Только всякие фрики мне не по вкусу.

— Фрики? А, фрикадельки?

— Ага. Бьюсь об заклад, их делают из свиных задниц или чего-то такого.

— Поняла, учту.

В ожидании приготовленных тостов я достаю из буфета пару тарелок.

— А газета у тебя есть? — интересуется Клемент.

— Нет. Я ничего не выписываю, теперь это бессмысленно. Читаю новости в социальных сетях и в приложении Би-би-си.

— Просто здорово, — бурчит Клемент.

Тостер щелкает, и я раскладываю подрумяненные ломтики на тарелке и намазываю на них маргарин. Затем протягиваю тарелку Клементу.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, — отзывается он без особого энтузиазма.

Опускаю еще пару ломтиков в тостер и потягиваю чай, пока они готовятся. И вспоминаю, что на прошлой неделе в это же самое время точно так же стояла здесь и точно так же поджаривала тосты, только происходило все это в обществе моего жениха. Всего неделя, а какие изменения!

Когда я возвращаюсь к столу с тарелкой, Клемент уже успевает разделаться со своей порцией.

— Пупсик, можешь прихватить в супермаркете и грудинки? На завтра хочется чего-нибудь посытнее тостов.

— Хорошо. Сэру угодно что-нибудь еще?

— Яйца, грибы и приличная свиная колбаска не помешают. Ах да, и еще мыло.

Как же быстро сюрреалистическое становится прозой жизни!

— Посмотрю. Видите ли, мой печатный станок немного барахлит.

Я заканчиваю завтрак и вместе с Клементом перехожу в гостиную, где демонстрирую ему, как пользоваться спутниковым декодером.

«Трудоемкий», пожалуй, не совсем достаточное слово для описания процесса обучения.

Клементу требуется почти двадцать минут, чтобы разобраться с пультом дистанционного управления и экранным меню. Не исключено, что обучить шимпанзе пользоваться макбуком и то проще.

Наконец, Клемент, живое воплощение предвкушения, усаживается на диван.

— Тогда я уезжаю. Меня не будет пару часов, но вам тут много чего посмотреть. Если захотите, сделайте себе чай, только не объедайтесь пирогом и печеньем.

— Ага, конечно, — нетерпеливо бросает он.

— И да, чтоб никакого алкоголя. Вечером нам понадобятся ясные головы.

— Ш-ш, пупсик. «Арсенал» вот-вот начнет.

Закатываю глаза и оставляю его со своим футболом.

Затем беру сумочку и выхожу из дома. Запирая дверь, быстро осматриваю в обе стороны улицу. Черный и Синий, похоже, на дежурство решили не возвращаться.

Устроившись за рулем «фиата», задаю маршрут до трейлера Стэнли. Навигатор обещает не более двадцати минут поездки, хотя я все равно не спешу.

Дороги относительно свободные, а еще один восхитительный осенний денек привносит дополнительное удовольствие в поездку. На ярко-голубом небе сияет водянистое солнце, и серый и коричневый цвета пейзажей постепенно сменяются всевозможными оттенками зеленого.

Сворачиваю с шоссе на проселочную дорогу. Ее виражи и узкая полоса словно созданы для моего «фиата», и я упиваюсь возбуждением, бросая машину в крутые изгибы. На какое-то время даже забываю про Дэвида Стерлинга. Забываю про Карла, забываю про предстоящую поездку в Лондон.

И почти забываю о Клементе — пока не вижу его стоящим перед широкими фермерскими воротами метрах в сорока впереди.

Я ударяю по тормозам, как раз когда из-за живой изгороди пробивается яркий луч солнца и на мгновение ослепляет меня.

Пасторальный пейзаж оглашает визг шин, и через решетку обогревателя в салон проникает вонь жженой резины.

Машина замирает. Сощурившись, я опускаю солнечный козырек.

С заходящимся сердцем всматриваюсь вперед. Шпалера, травянистый склон и металлические ворота. И абсолютно никого, и тем более того, кого я с четверть часа назад оставила в собственном доме.

Включаю первую передачу и медленно качу по обочине. Перед крутым поворотом справа проплывают ворота, где, как мне показалось, стоял Клемент. Ни души.

Боже, я, наверное, схожу с ума. Наверное, у меня и вправду галлюцинации.

Прохожу поворот и только тогда переключаю передачу, но больше пятидесяти километров в час уже не ускоряюсь. Каждые несколько секунд поглядываю в зеркало заднего вида, однако местность просто уплывает вдаль, ничуть не меняясь.

Внезапно я осознаю, что дыхание у меня учащенное и поверхностное. И ощущаю, как на шее пульсирует вена.

Я останавливаюсь на широком участке и пытаюсь привести дыхание в норму. У меня начинает дергаться верхнее веко, и я так вцепилась взмокшими руками в руль, что побелели костяшки.

Эти симптомы мне знакомы. Я их уже наблюдала.

В годы, когда я постепенно превращалась из девочки в подростка, мама жутко страдала от панических атак. Днями напролет она запиралась в спальне, предоставляя меня самой себе. Если не плакала и не бормотала всякую околесицу, то впадала в апатию и замыкалась.

И однажды все это разом прекратилось. Я нарадоваться не могла, пока мама не призналась, что у ее постели появился мой покойный отец и заверил, что все будет хорошо.

Как бы мне ни хотелось поверить матери, врач предложил более рациональное объяснение. Оказывается, страдающие паническими атаками подвержены галлюцинациям. Такое редко, но бывает. Мне хотелось только одного: чтобы мама выздоровела. И поэтому меня совершенно не волновало, во что она верит, покуда это помогает ей функционировать.

И сейчас мне волей-неволей приходится задаться вопросом: не передалась ли мне с материнскими генами такая же склонность к паническим атакам?

Не настал ли теперь и мой черед?

Да, у меня имеются все основания для тревожного расстройства, однако я сильнее матери. Просто обязана быть сильнее.

Тем не менее при всей неприятности приступа панической атаки, по крайней мере, это рациональное объяснение моего видения. Утешение слабое, но я все же немного успокаиваюсь. Наверное, мне просто необходим отпуск. Хотя бы неделька ничегонеделания.

Да, точно. Когда вся эта свистопляска останется позади, сделаю перерыв. И все будет хорошо.

Я закрываю глаза и делаю несколько размеренных глубоких вздохов.

«Бет, все под контролем. Не падай духом».

Через несколько минут я совершенно успокаиваюсь, но последние три километра тащусь по дороге, как древняя старуха.

28

Вынуждена признать, такого я не ожидала.

Въезд обозначен двумя кирпичными колоннами, на левой прикреплена табличка из черного гранита с выведенным золотыми буквами «Грейндж-Парк». От импровизированных ворот ведет асфальтовая дорога, по обеим сторонам от нее тянутся аккуратные домики на колесах, а за ними высится густой лес. Их не более сорока, и каждый оборудован парковочной площадкой и деревянным настилом. Все участки в образцовом порядке, ни единой лишней травинки.

Я доезжаю до конца дороги и паркуюсь на гостевой стоянке, и тут у меня возникают сомнения насчет уместности визита без предупреждения. Тем не менее избавиться от старых привычек не так-то просто, а я не могу не опасаться худшего, если к делу каким-либо образом причастен Стэнли Гудьир.

Запираю машину и иду к домику номер двенадцать. Тишина и покой, как и обещал Стэнли. А я-то воображала себе нечто вроде свалки металлолома, обшарпанный фургон на кирпичах, чадящий костер, ограду из рифленой стали да парочку беспрестанно лающих немецких овчарок.

Неохотно соглашаюсь, что поправляться маме действительно лучше в загородном Грейндж-Парке, чем в муниципальной квартирке.

Трейлер Стэнли располагается у середины дороги, слева. Рядом с жилищем припаркована серебристая «Хонда Цивик». Я подхожу к двери и стучу два раза латунным кольцом.

Проходит несколько секунд, никакого ответа. Стучу снова и жду. И опять изнутри ни звука.

Ввиду укоренившегося недоверия к Стэнли я прихожу к единственно возможному заключению: что-то случилось. Дубашу по двери кулаком несколько раз.

И снова только и слышу, что птичьи трели. Переживаю я уже не на шутку, и когда собираюсь вновь обрушиться на дверь, она распахивается.

— Бетани! — вскрикивает Стэнли. — Почему… Что ты здесь делаешь?

Одевался он явно впопыхах. Голубая рубашка застегнута только на пару нижних пуговиц, а одна из штанин задрана до голени.

— Где мама? — рычу я, не обращая внимания на его взъерошенный вид.

В качестве ответа за спиной старика появляется мама собственной персоной.

— Бет, милая… Какой приятный сюрприз!

На ней, в свою очередь, лишь короткий халатик и вряд ли что еще.

— Мама, я даже волноваться начала! Почему не открывали? — все еще бушую я.

— Мы… спали, — стыдливо отвечает она.

— В такое-то время?

Мама переглядывается со Стэнли. Старик только и выпучивает глаза.

— Ну да, нам захотелось немножко поваляться.

Два раскрасневшихся лица поворачиваются ко мне. У Стэнли испарина на лбу.

И тут на меня нисходит озарение, а вместе с ним и чувство ужасной неловкости.

— Ах, ну да… тогда, хм, я вернусь минут через десять?

Десять минут? Почему не двадцать, не тридцать? Господи, ну сколько по приличиям нужно предоставлять времени паре пенсионеров для завершения полового акта?

На подобный вопрос у меня напрашивается не ответ, а содрогание.

— Брось, глупости, — щебечет мама. — Заходи.

Стэнли выдавливает улыбку и исчезает — по-видимому, чтобы привести себя в порядок.

Сразу за дверью нечто вроде гостиной. Отделка трейлера на удивление приятная, выдержанная в естественных тонах, плюс чуточку темно-фиолетового и бирюзового. Напротив камина с двумя серыми креслами по бокам стоит диван такого же цвета.

— А здесь очень мило, мама.

— Правда? Стэнли сам подбирал мебель.

Мы усаживаемся и болтаем о том о сем, пока не появляется хозяин.

— Может, чаю, Бетани?

— Спасибо, не откажусь.

Потом мы втроем сидим целый час, попивая чай и болтая о всякой ерунде. Пару раз я перехватываю на себе взгляд Стэнли, в котором, как мне кажется, сквозит нетерпение, когда же уберусь из его трейлера, чтобы они смогли вернуться к своим плотским утехам. Куда большую досаду, впрочем, у меня вызывает тот факт, что сексуальная жизнь моей матери-пенсионерки, увы, гораздо насыщеннее моей.

Постепенно разговор сходит на нет, и, полностью удостоверившись в благополучии мамы, я, к радости хозяина домика, встаю.

— Завтра позвоню, мама. Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо, милая. У Стэнли все есть.

Уж не сомневаюсь, что все, в том числе и женщина.

— Хорошо. Что ж, вверяю тебя заботам… хм…

— Пока, милочка.

Оба провожают меня до дверей. Мама целует в щеку, а Стэнли осторожно похлопывает по плечу, словно успокаивая нервного терьера.

Пока я удаляюсь по дорожке, пара стоит на пороге и машет мне вслед. Нисколько не сомневаюсь, что старик цедит сквозь натянутую улыбочку: «Давай, вали уже».

Бреду назад к машине, стараясь выкинуть из головы образ раскрасневшегося от секса лица Стэнли. Проезжая мимо домика под номером двенадцать, заставляю себя смотреть только вперед.

«Отвернись, Бет. Не думай о происходящем там сейчас».

Ну что ж, я убедилась, что мама в безопасности, а это единственное, что меня по-настоящему заботит. Так что Грейндж-Парк я покидаю совершенно успокоенной.

Я снова проезжаю фермерские ворота, но на этот раз, к моему облегчению, обходится без галлюцинаций. Помнится, врач матери как-то сказал, что первый шаг в борьбе со стрессом и паническими атаками заключается в принятии факта их существования: нельзя решить проблему, не признав ее наличия.

Наверное, именно это я сейчас и проделываю, а недавнее незначительное происшествие послужило предостережением — сигналом, что мне грозит вступить на дорожку матери, если я вовремя не приму меры.

Что ж, тогда стоит заняться объектом моей галлюцинации — Клементом. Ослабляет ли он мое нервное напряжение или же, наоборот, обостряет? Было бы мне сейчас лучше, не ввались он в мою жизнь?

Вопрос и вправду интересный: а что со мной стало бы без него?

Нервничала бы я меньше, проведи вчерашний день в магазине, ломая голову, где же самостоятельно раздобыть деньги для Стерлинга? Очень сомневаюсь.

Расхаживала бы сейчас туда-сюда по пустому дому, все так же пытаясь придумать способ расплатиться?

Скорее всего.

И в любом случае я была бы одна.

При всех недостатках и бредовых идеях Клемента, он все-таки меня поддерживает. Пожалуй, стоит платить ему той же монетой. По крайней мере, до завершения запланированной на вечер вылазки.

Вскоре я въезжаю в город, и поля и лесополосы сменяются кирпичом и бетоном.

На стоянке супермаркета пять минут уходит на поиск свободного места. Наконец, с корзинкой в руке я направляюсь к секции готовых блюд. Увы, теперь, когда я снова холостячка, мне предстоит наведываться в этот отдел гораздо чаще.

Несколько утешает богатый выбор, здесь еда буквально со всего мира. Впрочем, как я подозреваю, в плане пищи Клемент придерживается традиционных взглядов. Руководствуясь данным соображением, выбираю картофель с тушеной бараниной и клецками с травами.

Затем беру молоко и хлеб и после некоторых раздумий над продуктовым заказом Клемента иду на компромисс, нагружая корзинку упаковкой яиц на завтрак.

Наконец, нахожу мыло. Можно купить один кусок или упаковку из четырех. Подумав, я выбираю один.

А ведь до этого самого момента я и не задумывалась, что произойдет с Клементом по окончании нашей эпопеи. Даже забавно, как порой невиннейшие решения направляют ход мыслей в совершенно неожиданном направлении.

Я предпочла бы попросту отмахнуться от этого вопроса, однако он не оставляет меня ни в очереди в кассу, ни по дороге домой.

На пороге своего жилища я оказываюсь в самом начале второго. Судя по ору из гостиной, Клемент в конце концов научился регулировать громкость.

Выгрузив покупки, заглядываю в комнату.

— Вам хорошо слышно? — кричу я через шум.

— Чего? — вопит в ответ Клемент.

Хватаю пульт и безжалостно убавляю громкость. К моему удовольствию, следов покушения Клемента на еду и напитки не наблюдается.

— Так-то лучше. Как футбол?

— Ужас!

— Вот как? И почему же?

— Потому что это какая-то орава чертовых иностранцев, каждые пять минут устраивающих спектакль с падением.

— А, так вы открыли для себя все прелести современного футбола и Премьер-лиги в частности.

— Да-да, еще и это. Что с Первым дивизионом случилось-то?

— Ничего не случилось, его просто переименовали в Премьер-лигу.

— По мне, так все это бредни, — ворчит Клемент. — А футбол взяли и убили!

— Не берите в голову. Я купила всякого вкусного на обед. Надеюсь, вы любите картошку с тушеным мясом и клецками.

— О, замечательно. Умираю с голоду.

— Прекрасно, через десять минут все будет готово.

— Десять минут? Да как ты сварганишь такое блюдо за десять минут?

— Хм, я и не буду готовить. Его только и нужно, что разогреть в микроволновке.

— В микро-чём?

— Что, опять? — исторгаю я стон. — Разве вы уже не спрашивали, что это за блестящий серебристый ящик на кухне?

— Та штуковина? Я думал, это телевизор.

— Вовсе нет. Это печка. Ну, что-то вроде.

— И она может приготовить картошку с мясом и остальным за десять минут?

— Вообще-то, даже быстрее.

— Можно посмотреть?

— Вы вправду хотите посмотреть, как еда разогревается в микроволновке?

— Я только что смотрел, как «Вест Бромвич» играет с «Уотфордом». Скучнее этого точно ничего быть не может.

— Тут вы, пожалуй, правы.

Клемент следует за мной на кухню, и я достаю из холодильника упаковки с обедом и ставлю в микроволновку.

Вскорости по кухне разносится запах баранины. Я мою руки и вспоминаю:

— Кстати, Клемент, я купила вам подарок.

Вытираю руки, достаю из буфета мыло и вручаю ему.

— Как заказывали.

Он распечатывает упаковку и глубоко вдыхает аромат.

— Ах, вот как должен пахнуть мужчина, пупсик.

— Да уж, не то что моя гостевая спальня.

Микроволновка пищит, и я заменяю поднос на новый и опять устанавливаю таймер. И хотя мне представляется, что Клементу совершенно плевать на унылый пластиковый поднос, все же перекладываю его порцию на тарелку.

К моему удивлению, он дожидается, пока не разогреется и моя упаковка, так что принимаемся за еду мы одновременно.

— После обеда сборы? — спрашивает Клемент.

— Да, я просмотрела маршрут, на дорогу уйдет около полутора часов, так что выезжать нужно примерно в полшестого.

— Хочешь, я поведу?

— Ни в коем случае!

Он хмуро смотрит на меня, затем подцепляет вилкой клецку.

— Ну и пожалуйста.

— Но вы могли бы помочь мне кое в чем другом.

— Валяй, — бурчит Клемент.

— В супермаркете мне кое-что пришло на ум. В общем, я задумалась, когда все закончится, куда вы денетесь?

— А уж это как получится.

— В смысле?

— В зависимости от того, хорошо или плохо закончится.

— Не хотите подробнее объяснить?

— По правде говоря, не очень.

— Когда вы только появились, то сказали, что в случае неудачи окажетесь в каком-то жутком месте.

Он медленно пережевывает, как будто размышляя над ответом.

— Тебя это не касается, пупсик. Не бери в голову.

— Вообще-то, касается. Хм… Мне хочется, чтобы у вас все было хорошо.

— Берегись, пупсик! В следующий миг ты еще скажешь, будто тебя это по-настоящему волнует.

— Но меня действительно волнует, Клемент!

— Тогда половина моей работы сделана.

— Как это? Я не понимаю.

Какое-то время он сосредоточенно гоняет последнюю клецку вилкой по тарелке, затем разрезает ее и отправляет одну половинку в рот. Пояснений, однако, не следует.

Я выжидаю еще несколько секунд, затем подгоняю:

— Ну так?

— А что на сладкое?

— Да подождите вы со своим сладким. Вы на мой вопрос отвечать собираетесь? Что вы имели в виду, когда сказали, что половина работы сделана?

Он поглощает вторую половинку клецки. Похоже, ответа мне все-таки не дождаться, так что я перехожу к другому вопросу:

— Ладно. Тогда куда вы отправитесь, если у нас все получится и мы разрешим проблему со Стерлингом?

Клемент кладет вилку в опустевшую тарелку.

— Честно, пупсик? Понятия не имею, — вздыхает он. — Все в руках Божьих.

Затем встает и относит тарелку в раковину.

— И вас это не беспокоит?

— А какой смысл беспокоиться о том, чего я не могу изменить? Я делаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, а уж дальше — что будет, то будет.

— Какой философский подход.

Клемент споласкивает тарелку под краном и ставит в сушилку.

— Это не подход, пупсик. Просто факт.

Еще одна тема закрыта, и я доедаю свой обед. Клемент тем временем исчезает на заднем дворике с сигаретой.

Вымыв свою тарелку, я вскрываю упаковку пирожков с яблоками и ставлю чайник. Клемент возвращается на кухню, и мы снова усаживаемся за стол. К моему великому стыду, в пакете остался только один пирожок.

Как следует подкрепившись, мы начинаем готовиться к экспедиции. Клемент требует взять термос чая, но времени сборы отнимают совсем немного.

К половине третьего необходимые инструменты сложены на кухонном столе, и мы полностью готовы.

— И что теперь? — осведомляется мой помощник.

— Можно, например, посмотреть фильм.

— В кино?

— Нет, зачем. На канале «Скай» выбор побольше, и гораздо дешевле.

Мы перебираемся в гостиную, и я открываю на телевизоре меню кинотеатра.

Скачиваю фильм «Звездный путь» 2009 года, в котором оригинальных персонажей играют новые актеры. Я уже смотрела его, однако как фанатка не прочь насладиться картиной еще раз.

Выбор и вправду оказывается удачным, поскольку Клемент на протяжении всех двух часов не отрывается от экрана. Пока он поглощен зрелищем, я с помощью ноутбука прочесываю «Гугл» на предмет каких-либо планов закрытой станции «Тауэр Хилл». Результат нулевой, так что, похоже, действовать придется вслепую. Зато удается обнаружить довольно дешевую стоянку недалеко от пункта нашего назначения.

К сожалению, ни захватывающий фильм, ни поиски в интернете не способны отвлечь меня от тревоги, что по мере приближения часа отправления дает о себе знать все настойчивее.

Два часа картины пролетают совсем незаметно, и мы возвращаемся на кухню. Там еще раз удостоверяемся, что ничего не забыли, и складываем собранное в старый рюкзак, что я как-то приобрела для своего первого и последнего туристического похода.

— Что ж, думаю, можно выступать, — заключаю я, изо всех сил стараясь придать голосу спокойствие.

— Смело отправимся туда, где…

— Стоп, Клемент! — перебиваю я его. — Надеюсь, вы не собираетесь делать это весь вечер?

— Что делать?

— Цитировать «Звездный путь»!

— Ну, не знаю.

Я закатываю глаза. Клемент хватает рюкзак и провозглашает:

— В путь!

И затем козыряет и отвечает самому себе с весьма убедительным шотландским акцентом:

— Есть, капитан!

И как ему удается оставаться таким веселым! Мои-то нервы уже почти на пределе — а мы еще даже не выехали!

Боюсь, смелым путешествие не получится.

29

— Охренеть! Проклятая штука разговаривает! — ахает Клемент, уставившись на навигатор.

— Вроде того.

— А откуда она знает, где мы находимся?

— Это не «она». Всего лишь генерируемый компьютером голос.

— Хорошо, откуда «оно» знает, где мы?

— Каждые несколько секунд навигатор отправляет сигнал на спутник, который сообщает наше месторасположение.

— Круто, блин. А что, нужно покупать собственный спутник?

— Хм, нет. Это было бы не очень практично.

Клемент с детским восхищением продолжает таращиться на навигатор, закрепленный на лобовом стекле.

Когда же мы выезжаем на М25, Лондонскую кольцевую, его допрос переключается с устройства на саму магистраль. Когда ее открыли? Какая у нее длина? А куда она ведет? И хотя я по-прежнему не очень-то верю в искренность его вопросов, болтовня все же отвлекает от тревожных мыслей.

Решение отправиться в путь ранним вечером на поверку оказывается весьма мудрым: машин немного, и уже через сорок минут мы достигаем развязки 7, где покидаем кольцевую и мчимся по трассе А23, ведущей прямиком в центр Лондона.

Первые десять километров движемся мы весьма бодро, и мне даже приходится притормаживать перед многочисленными камерами. Каждые пять минут Клемент пристально всматривается в пейзаж за окошком и отпускает комментарий о каком-либо здании, либо исчезнувшем, либо преобразившемся. На пятнадцатой минуте я сдаюсь и больше не реагирую на его исторические экскурсы.

После Кройдона машин становится все больше. О пятой передаче приходится позабыть и ограничиваться второй и третьей, а то и вовсе стоять на светофорах.

Но вот за окнами мелькает Брикстон, и это значит, что осталось менее десяти километров. У меня, однако, от постоянной работы педалями уже горят ноги. Езда становится такой утомительной, что так и подмывает попросить Клемента сесть за руль. И все же я не поддаюсь искушению.

Еще через полчаса мы достигаем Тауэр-Бридж-роуд. Мои надежды, что воскресным вечером в центре будет свободно, безжалостно разбиты. Мы словно приближаемся к гигантскому улью, куда со всех направлений суматошно слетаются сотни трутней, попутно соревнуясь, кто пронзительнее поддаст газу или погудит клаксоном. Поскольку водитель я отнюдь не самый уверенный, возникает ощущение, будто я угодила в водительский ад.

Где-то в начале восьмого въезжаем на Тауэрский мост, и я уже близка к эмоциональному срыву. И без того стрессовая езда еще более отягощается сгущающимися сумерками.

— Боже, какой кошмар, — хнычу я. — Ненавижу водить в Лондоне.

— Я заметил, — насмехается Клемент. — И при этом ты имеешь наглость критиковать мое вождение.

Теперь мне и самой ясно, что в столице все до одного придерживаются агрессивной манеры вождения Клемента. В моем родном городке сумасшедшие за рулем — редкое исключение. Здесь это правило.

— Клемент, пожалуйста, не надо. Я и так обделываюсь, еще ваших замечаний не хватало.

Навигатор выдает очередное указание, однако я настолько погружена в маневрирование по улочкам, что успешно пропускаю его.

— Кажется, ты должна была повернуть направо, — бурчит Клемент.

Пока я размышляю, что же делать дальше, сзади отчаянно сигналят.

— Развернитесь при первой же возможности, — мурлычет навигатор женским голоском.

— Пошла на хрен! — реву я в ответ.

Клемент знай себе посмеивается.

— Остановись, пупсик.

— Где? Я не могу!

Он указывает на стоянку для автобусов, доставляющих туристов к Тауэру.

— Просто остановись вот здесь.

Наверняка по правилам делать этого нельзя, но мне уже плевать. Я останавливаюсь позади автобуса и пытаюсь восстановить дыхание.

— Хочешь, сменю тебя? — предлагает Клемент.

В данный момент подобное предложение звучит для меня как музыка.

Мы одновременно выбираемся из машины. Я устраиваюсь на пассажирском месте и быстренько сдвигаю водительское кресло назад, чтобы Клемент смог втиснуть ноги под рулем. Он усаживается и какое-то время возится с ремнем безопасности. Пристегнувшись, поворачивается ко мне:

— Жива, пупсик?

— Вроде да.

Клемент снимает очки и кладет их в карман на дверце. Бросает взгляд на экран навигатора и врубает передачу.

— Теперь я за рулем, спесивая баба!

— Что-что вы сказали?

— Да это я твоей подружке-роботу.

— А! Тогда ладно.

В следующее мгновение мы делаем рывок с автобусной стоянки, и меня так и отбрасывает на спинку кресла. Клементу не терпится выяснить, способен ли «фиат» развивать сверхсветовую скорость.

Через пяток матерных слов, два неприличных жеста и три минуты мы въезжаем на стоянку. Мне приходится объяснять Клементу, как преодолеть автоматическую пропускную систему. Он благополучно получает талон, и шлагбаум поднимается.

После непродолжительных поисков в дальнем углу обнаруживается свободное место. Клемент круто заворачивает на него и глушит двигатель.

— М-да, это было ужасно во всех смыслах.

— Да забей, пупсик. Мы уже на месте.

— И теперь нам только и остается, что вломиться на заброшенную станцию подземки да отыскать маленький слиток золота, что там спрятали — а может, вовсе и не спрятали — около сорока лет назад.

— Именно так, пупсик! Все проще простого!

— Вообще-то, это был сарказм.

Выбираемся из машины и достаем из багажника рюкзак. Клемент как пушинку закидывает его на плечо, и мы двигаемся по указателям в сторону выхода.

Таковой выводит на тихую улочку. Мы берем влево и под темнеющим небом направляемся в сторону Байвард-стрит.

Вопреки моей надежде на прогулку подольше, на нужной улице мы оказываемся буквально две минуты спустя после выхода из паркинга. Транспортный поток, как выясняется, не ослабевает даже в это время суток.

— Я думала, машин будет поменьше. Это ведь плохо, да?

— Не обращай на машины внимания, пупсик. План такой: просто подходим к калитке и перемахиваем через нее.

— А вдруг кто-нибудь увидит?

— Это же Лондон, а не какое-то захолустье. Всем плевать.

Мне бы его уверенность.

Возле закрытого воротами входа в подземку мы останавливаемся перед светофором. Пользуясь случаем, Клемент небрежно осматривает улицу в обе стороны. Если его что-то и тревожит, на лице это никак не отражается.

— Как только перейдем, не останавливайся и не оглядывайся. Просто иди за мной. Ясно?

— Ясно.

Наконец, поток машин замирает, и Клемент устремляется через проезжую часть.

На противоположной стороне он внезапно останавливается и наклоняется завязать несуществующий шнурок.

— Вы что делаете? — тут же паникую я.

— Просто выгадываю пару секунд, пока машины не тронутся.

Я отчаянно борюсь с острым искушением оглядеться по сторонам. Но Клемент прав, это послужит явственным признаком, что на уме у нас дурное.

Но вот светофор переключается, и вереница автомобилей приходит в движение.

— Вперед! — командует Клемент.

Словно бы прогуливаясь, он подходит к калитке и исчезает на лестнице.

«Блин-блин, вот и мой черед!»

Меня охватывает чувство, будто за моим приближением наблюдает сотня пар незримых глаз.

«Не оборачивайся!»

Хоть калитка и низенькая, я перебираюсь через нее с изяществом бегемотихи на последних месяцах беременности. Оказавшись за оградой, я, не мешкая, мчусь по ступенькам вниз, прочь от невидимых глаз.

На площадке Клемент уже выуживает из рюкзака болторез. Пространство тускло освещается лампочкой в пластиковом плафоне над дверями. Надо думать, установили ее здесь исходя из соображений техники безопасности, а не ради удобства злоумышленников вроде нас.

— Как пробьемся здесь, — Клемент кивает на двери, — дальше уже пойдет как по маслу.

— Думаете?

Вместо ответа он осматривает висячий замок и аккуратно обжимает стальную дужку губками болтореза.

— Ну-ка, покажи, на что ты способен, — бормочет он.

Затем делает глубокий вздох, берется за резиновые наконечники инструмента и, широко расставив локти, начинает сводить рукоятки вместе. От напряжения на шее у него вздуваются вены.

К моему удивлению, сталь поддается довольно легко. Впрочем, я могла просто недооценивать животную силу Клемента. Наконец, дужка щелкает, и замок глухо брякается об пол.

— Даже проще, чем я думала, — шепчу я.

— Болторез что надо, пупсик. И с ним можно устроить действительно серьезный допрос.

Мое воображение рисует привязанного к стулу Дэвида Стерлинга, в то время как я оттяпываю ему костлявые пальцы.

— Тогда, пожалуй, стоит придержать его до четверга. На всякий случай.

Клемент улыбается и убирает болторез в рюкзак.

— Дальше нам потребуется лампа. Понесешь?

— Давайте пока побережем заряд, вдруг придется задержаться. — Я включаю телефонный фонарик. — Пока сойдет и этот.

— Черт возьми! Да эта штука умеет даже больше, чем придорожная шлюха!

— Уж поверю вам на слово.

Клемент распахивает дверь и делает приглашающий жест:

— Прошу!

— Нет, после вас.

Он подбирает с пола изувеченный замок.

— Улик лучше не оставлять.

Вновь закинув рюкзак на плечо, Клемент шагает в проем, я следом, после чего он аккуратно прикрывает за нами дверь.

— Вход на саму станцию на другой стороне.

Я освещаю стены и пол подземного перехода, убегающего в темноту. Мы медленно движемся вперед. С каждым шагом шум транспорта наверху становится все тише, а воздух все более спертым. Попахивает сыростью и застарелой мочой.

Без каких-либо ориентиров длину туннеля определить трудно, однако луч фонарика в конце концов выхватывает из мрака ярко-красный знак «Проход запрещен». Выгнутое зеркало, закрепленное на стене на уровне глаз, отражает слабый свет с лестницы слева, которая, очевидно, ведет от главного входа на Байвард-стрит.

— Вот это, должно быть, и есть дверь на станцию, — говорит Клемент.

На выкрашенной в черный цвет деревянной двери сразу несколько угрожающих табличек. Строго говоря, и без них понятно, что посторонним соваться сюда не следует, и это подкрепляется наличием врезного замка вкупе с висячим на стальном запоре.

Клемент ставит рюкзак на пол и вновь достает болторез. Висячий замок постигает та же участь, что и его собрата на другой стороне подземного перехода. Грохот падения металлическим эхом разносится по туннелю.

— Минус один, — бормочет Клемент, вновь копаясь в рюкзаке.

Пока мой вклад в операцию сводится к подсвечиванию фонариком всех движений сообщника.

— Может, уже достать лампу? — предлагаю я.

— Не, не надо. От нее свет на лестницу попадет, прохожие смогут заметить.

Клемент извлекает из рюкзака кейс с инструментами и достает две отвертки и плоскогубцы.

— Посвети-ка на замок, пупсик.

Я послушно подхожу поближе к двери.

Врезной замок сверху прикрыт алюминиевой пластиной, крепящейся на четырех винтах. Клемент по очереди отвинчивает их и, взяв отвертку поменьше, откручивает винтик в основании ручки, после чего снимает ее, оставив на месте металлический штырь.

Затем снимает пластину, открывая механизм замка.

— Понятно, почему они добавили еще и висячий, — заключает Клемент. — Самый простой замок.

— Это же хорошо, да?

— Еще как!

Он орудует пассатижами и отверткой во внутренностях замка. Вскоре Клемент, отстранившись от двери, проворачивает плоскогубцами торчащий металлический штырь от ручки. Потом свободной рукой просовывает отвертку в щель между дверью и косяком и, действуя ею как рычагом, открывает дверь.

Из темноты нас обдает волной затхлого воздуха.

— Вау, Клемент, я впечатлена. Где вы этому научились?

— Грехи юности.

Клемент кладет пассатижи и отвертки в кейс, который убирает обратно в рюкзак.

— Вот теперь она нам понадобится.

Он достает лампу и ставит ее за дверью на пол, направив в темноту.

— Давай, пупсик, включай. Посмотрим, с чем мы тут имеем дело.

Я наклоняюсь и щелкаю выключателем.

— Вот же гадство! — сдавленно чертыхается Клемент.

30

Перед нами металлическая лестница, спускающаяся в абсолютно пустой зал размером, насколько можно разглядеть в луче света, примерно десять на десять метров. Очень похоже на заброшенный дом, в котором я в детстве играла с друзьями: голые кирпичные стены да балки и полное отсутствие каких-либо признаков, указывающих на былое предназначение помещения.

Отнюдь не то, что я ожидала увидеть — как и Клемент, судя по его реакции.

— И это бывшая станция подземки? — недоверчиво спрашиваю я.

— Именно так.

— И что с ней случилось?

— Без понятия, но выглядит так, будто отсюда вынесли все подчистую.

— Но это же очень плохо! А вдруг они, сами того не заметив, вынесли и слиток?

— Тогда мы его не найдем. Только станцию закрыли задолго до ограбления на Бейкер-стрит, так что, если Гарри все-таки припрятал золотишко именно здесь, наверняка в то время зал уже так и выглядел.

— Значит, нам придется обыскать каждый уголок?

— Ага, хотя разумнее будет начать с места, где раньше находилась касса.

— А где она находилась?

— Отсюда не понять. Давай, бери лампу.

Клемент подхватывает рюкзак, и вместе мы вступаем на металлическую лестничную площадку. Затем Клемент закрывает дверь, заточив нас в сыром и душном зале.

Я поднимаю светильник и направляю его на лестницу. Вид у нее хлипкий, кто знает, когда ее собрали из подручных материалов. Поручнем служит стойка строительных лесов, прикрепленная к ступенькам ржавыми подпорками. От площадки до бетонного пола внизу никак не меньше двух с половиной метров.

— Осторожнее здесь, пупсик! — предостерегает меня Клемент после первых же шагов вниз.

Да уж, падение с шаткой лестницы послужит впечатляющим итогом моего везения за прошедшую неделю. Потому я внимаю предупреждению Клемента и аккуратно ставлю ноги. На каждое движение ступеньки отзываются металлическим скрежетом.

Внизу масштаб нашей задачи становится более чем очевидным.

— И откуда же начинать, черт побери? — бормочу я.

— Действуем методом исключения.

— Как это?

— Дай-ка лампу.

Клемент проходит со светильником в центр зала, поднимает его над головой и медленно ведет лучом справа налево по дальней стене.

— Вот! Смотри.

Я подбираюсь к нему и поднимаю взгляд на стену.

— Видишь?

— О да, вижу!

На стене висят два плаката, выцветшие и основательно потрепанные. Каких-либо деталей и даже цветов уже не разобрать, однако часть текста на них пока еще вполне разборчива. Левый плакат предлагает отведать ирландский виски «Джеймсон», но картинка под заголовком едва-едва угадывается. Правый же сохранился малость получше: сверху белыми буквами напечатано «Джули Эндрюс», а под ними — «Гавайи».

— Это афиша? — догадываюсь я.

— Ага.

— Никогда не видела этого фильма, а вы?

— Только анонс. Поверь мне, полная фигня.

— Все это, конечно же, очень интересно, вот только плакаты не помогут нам определить, где располагалась касса.

— А вот и помогут! Ну кто же станет вывешивать рекламу в кассе? Значит, у этой стены ее и не было.

— Хм, пожалуй, верно.

Клемент снова ведет лучом по стене, пока в дальнем углу не вырисовывается темный квадратный проем шириной чуть более двух метров. Зияние тьмы за ним перекрывается раздвижными воротами.

— Там, наверное, спуск на платформу.

На смежной стене только кирпичная кладка.

— Здесь тоже вряд ли, слишком близко к лестнице.

— Значит, она должна была находиться здесь, — заключаю я, указывая на стену слева.

— Согласен.

Внезапно из-за ворот в углу раздается грохот; стремительно перерастая в симфонию скрежета, визга и лязга.

Когда громкость достигает максимума, из тьмы нас обдает волной теплого затхлого воздуха, и следует быстрая серия вспышек света, прямо как от фотоаппаратов папарацци возле какого-нибудь фешенебельного клуба.

— Боже, Клемент, что это?

Он качает головой, пережидая шум. Пол под ногами у нас так и ходит.

Через несколько секунд представление заканчивается, и снова становится поразительно тихо.

— С учетом того факта, что мы находимся на чертовой станции подземки, мои дедуктивные способности подсказывают, что это был поезд.

— Э-э… Хм, да, конечно. Простите, я немного нервничаю.

— Так продолжаем?

— Да. Откуда начнем?

— Хороший вопрос.

Клемент изучает левую стену зала. Пару раз проведя рукой по усам, он приходит к некоему заключению, после чего направляется с лампой в угол и примерно в метре от стены ставит ее на пол, направив свет вверх.

— С учетом того, что тайника здесь устроить как будто не из чего, на месте Гарри я бы вытащил из стены пару кирпичей и выдолбил за ними нишу, куда и заныкал бы слиток. Стоит кирпичи поставить на место, и ничего заметно уже не будет, если только специально не искать.

Какое-то время я ошарашенно созерцаю стену длиной в десять метров и высотой в пять, затем возмущенно обрушиваюсь на Клемента:

— Вы издеваетесь? Да здесь почти пятьдесят квадратных метров кирпичей! Мы всю ночь будем их проверять!

— Вовсе нет. Сомневаюсь, что он притащил с собой лестницу, так что выше уровня головы спрятать всяко не смог бы. Таким образом, про половину стены можно забыть.

— О, это совсем другое дело! — не унимаюсь я. — Подумаешь, проверить какую-то тысчонку с лишним кирпичей!

С того самого момента, как Клемент предложил отправиться на поиски мифического золота, я уже знала, что это дохлый номер. Наверное, просто позволила увлечь себя в азарте охоты, вот реальность и уступила место блажи.

Но теперь, в этой темной и затхлой пустоте, перед стеной бесчисленных отсыревших кирпичей, реальность решительно возвращается на свое место.

— Пупсик, ты так и будешь стоять?

Совершенно раздавленная, тяжко вздыхаю и неохотно плетусь к Клементу.

— Господи, это же смешно, — продолжаю ныть я. — Даже если здесь и спрятан слиток золота, нам его в жизнь не найти!

Он скрещивает руки на груди и хмуро мерит меня взглядом.

— А чего ты ожидала? Уж не думала ли, что мы заявимся сюда, а слиток будет лежать на столике в углу?

— Нет, разумеется, но все равно это безнадежно.

— Ну и прекрасно. Тогда пойдем отсюда. Незачем тратить время.

— Незачем?

— Конечно, незачем. Просто сдадимся и уже через десять минут будем сидеть в машине.

Я даже не знаю, что ему ответить.

— По-моему, пупсик, тебя хлебом не корми, дай только сдаться побыстрее.

— Что-что?

— Все твои книги, что ты так и не закончила.

— А при чем тут мои книги?

— Да ты все мечтаешь написать книгу, а как доходит до дела, так сразу же «ой как тяжело», верно ведь?

— Клемент, если вы к чему-то клоните, то я не совсем улавливаю.

— Так ведь здесь все то же самое! Найти слиток Гарри тебе хочется, а вот чтоб как следует потрудиться — ну не-ет, это уже слишком!

— Вовсе нет! — возмущаюсь я. — Я просто…

— Ну что «ты просто»? Пойми, пупсик, это ведь ничем не отличается от сочинения книги. Начинаешь с начала и идешь до самого конца. Вкалывай и иди вперед. Что здесь непонятного?

Я нервно перебираю пальцами, радуясь про себя, что в тусклом свете Клементу не разглядеть, как меня заливает краской.

— Или же сдайся и ищи пути попроще. Которых, возможно, и не существует. Легко дается лишь то, что не особо-то и нужно, пупсик.

Неловкое молчание прерывается грохотом еще одного поезда. В ожидании окончания какофонии Клемент прислоняется к стене и смотрит на меня — приму ли я вызов.

Пускай меня и раздражают некоторые черты Клемента, я все же не могу не признать, что его решимость и прагматизм меня по-настоящему восхищают. Именно этого недоставало всем моим мужчинам. Во всяком случае, в моей взрослой жизни.

Шум поезда стихает, снова воцаряется тишина.

— Тогда начнем? — стрекочу я, стараясь придать голосу как можно больше энтузиазма.

— Уверена?

— Абсолютно.

Клемент протягивает мне отвертку. Я озадаченно смотрю на инструмент.

— Просто иди вдоль ряда кирпичей и каждые сантиметров десять тыкай отверткой в слой раствора. Если Гарри действительно вытащил парочку кирпичей, то цемента вокруг них не будет. Даже если потом он и замазал щели землей, ты все равно заметишь разницу при ударе.

Я перевожу взгляд на стену и пытаюсь прикинуть, сколько же километров цементных линий придется истыкать отверткой.

— Пупсик, нет, — укоряет Клемент, словно бы читая мои мысли. — Давай просто начнем.

Разумеется, мой настрой был бы куда оптимистичнее, если бы предстоящий каторжный труд гарантировал результат. Но откуда гарантии? Мы всего лишь полагаемся на теорию Клемента, которая, в свою очередь, основывается на другом весьма шатком допущении. В общем, мы определенно намереваемся отыскать в стоге сена иголку, которой, вполне возможно, там нет.

— Я начну сверху, а ты снизу, — предлагает Клемент. — На полпути сменимся, так что ноющей спиной никто расплачиваться не будет.

Внутренне издаю стон и с отверткой в руке приседаю на корточки.

— Итак, начали. Первая страница, — провозглашает Клемент.

— Ага. Первая.

И мы приступаем к прощупыванию слоев раствора. Определенную домашнюю рутину я терпеть не могу. Худшая из таковых, пожалуй, глажка. Однако уже через пять минут тыканья я ловлю себя на мысли, что с огромным удовольствием поменяла бы отвертку на утюг, даже если бы предстояло выгладить целую корзину рубашек. Мало того что занятие наше само по себе изнурительное и скучное, так меня еще не оставляет ощущение, будто я постоянно слышу какие-то скребущиеся звуки.

— Как думаете, Клемент, здесь крысы водятся?

— Вполне возможно.

— Просто здорово. Спасибо, что успокоили.

Мы достигаем середины, и теперь корячиться черед Клемента, в то время как я распрямляю затекшую спину. Утешение, конечно же, слабое, но, по крайней мере, в таком положении от крыс меня отделяет расстояние побольше.

Заканчиваем каждый свой ряд и снова меняемся. Я внизу поднимаюсь на один ряд, а Клемент наверху на один опускается — выше завершенного, по его прикидкам, спрятать слиток Гарри уже не смог бы.

Так механическая работа и продолжается. Тыц-тыц-тыц, смена. Тыц-тыц-тыц, смена. Снова и снова. Каждый законченный ряд — очередной забитый гвоздь в гроб моей угасающей надежды.

Наконец, я поддаюсь искушению и смотрю на часы: пятьдесят пять минут. По завершении очередного ряда предлагаю сделать перерыв.

— Самое то! Чашка чая мне определенно не помешает.

Лично мне определенно не помешает бутылка джина и капельница.

Клемент достает из рюкзака термос и свинчивает с его верхушки два пластиковых стаканчика.

— Сахар-то добавила?

— Нет. Простите, совсем забыла.

На самом-то деле не забыла, просто решила не портить напиток.

— Надеюсь, сойдет, — ворчит Клемент, разливая чай.

Он передает мне стаканчик, и мы вместе поворачиваемся к стене, что успели столь досконально изучить.

— Как думаешь, пупсик, половину-то простучали?

— Наверное.

Меня так и подмывает спросить, что мы будем делать, если — впрочем, скорее всего, когда — ничего не найдем. И все же вопрос я не озвучиваю, поскольку не хочу снова демонстрировать свое неверие. Да и потом, один-то из нас да должен сохранять оптимизм.

Пока мы потягиваем тепловатый чай, мимо проносится вот уже тысячный поезд. Сейчас меня больше устраивает шум и пыль, нежели пустая болтовня — к которой, как я подозреваю, не расположен и Клемент.

Клемент заканчивает первым и навинчивает стаканчик на термос.

— Перерыв окончен.

Чай не лезет мне в горло, так что я выплескиваю остатки на пол.

Занимаем свои места возле стены, внизу на этот раз Клемент. Я снова возобновляю ритмичные движения: простучав с метр слоя раствора, смещаюсь на шаг вправо. Хотя работать в полный рост гораздо легче, плечи в такой позе устают быстрее, и поэтому приходится постоянно менять руки.

Проверяем еще два ряда, опять меняемся. Работать в полный рост снова моя очередь. Руки-ноги уже ноют, суставы горят. Ногти ободраны, а уж о волосах мне и думать страшно.

Мы встречаемся на середине, и я уже готовлюсь переходить к нижнему ряду, как вдруг Клемент замирает и несколько раз тыкает отверткой в одно и то же место.

— Что-то нашел, пупсик.

Что именно, он не уточняет, однако сердце у меня так и екает.

— Что? Что там?

— Пока не знаю, но цемента вокруг этого кирпича нет.

Я приседаю и изучаю находку Клемента.

Рассматриваемый кирпич лежит в девятом ряду снизу, и отвертка уходит в щели вокруг него по самую ручку.

— Забилось всяким дерьмом, — ворчит Клемент, продолжая ковырять инструментом над кирпичом. Затем кивает на его правый бок. — Может, попробуешь очистить другой конец?

Упрашивать меня не надо, и я тут же сую отвертку в щель между кирпичами. Практически без всякого сопротивления она погружается в стену.

— Боже мой, Клемент, — кудахчу я. — Может, это он и есть!

Принимаюсь ожесточенно тыкать в других местах. Чаще всего инструмент уходит в пустоту, однако на каждый четвертый-пятый раз все-таки ощущается некоторое сопротивление. Тем не менее достаточно лишь слегка пошевелить отверткой, и преграда устраняется. По-видимому, щели вокруг кирпича просто забились пылью, которой на протяжении десятилетий обдавало стену от проходящих поездов. А добавить к ней немного влаги от сырых кирпичей — вот вам и естественный цемент.

— Как там у тебя дела, пупсик?

— Почти закончила!

Клемент, как я вижу, уже вовсю ковыряется под кирпичом.

Осталось прочистить сантиметров десять, и я уже задыхаюсь от волнения.

Неужто сумасбродная затея все-таки приведет к невероятному результату?

«Ну же, Гарри, только не подведи нас! Мы зашли слишком далеко, чтобы теперь обломаться!»

31

Мне было тринадцать лет, когда в Великобритании учредили Национальную лотерею, и я прекрасно помню поголовный ажиотаж, сопутствовавший первому розыгрышу. Чуть ли не все взрослое население страны, включая и мою мать, ринулось в магазины приобретать счастливый — как каждый свято верил — билет.

Еще я помню телевизионную трансляцию этого первого розыгрыша. Точнее, не столько саму программу, сколько мамино лицо, когда из лотерейного автомата выкатывались шары с числами и ни одно из них не совпадало с придуманными ею.

Помню ее предвкушение, надежду, непоколебимую веру в собственную удачу. Под конец, думаю, она ощущала себя одураченной.

Задним-то числом все понятно: умелый маркетинг маскировал ничтожную вероятность выигрыша. Но все покупатели билетов верили, что им повезет. Наверное, миллионы людей испытали те же чувства, что и моя мать.

Что не помешало им выкладывать свои кровные и на следующие розыгрыши. И продолжать делать это и по сей день.

Хоть сама я никогда и не покупала билеты, вполне представляю ощущения во время наблюдения за выкатывающимися из автомата шарами. Совпадает первое число, затем второе, потом третье. А уж когда совпадает и четвертое, напряжение наверняка становится просто невыносимым.

Я сижу на корточках в темноте и думаю, что, пожалуй, только что совпало пятое число.

— Почти готово, пупсик.

Клемент снова покачивает отвертку, и после устранения последней помехи кирпич едва заметно проседает.

— Честно говоря, — продолжает Клемент, — я даже немного нервничаю.

Его «нервничаю» и близко не описывает моего состояния.

Мне приходится напомнить самой себе причину, по которой я здесь оказалась, и что срок выплаты долга Карла истекает уже через четыре дня. Но какой же дивной иронией наполнится эта эпопея, если за все свои старания вернуть долг я еще и заполучу бонус, достаточно крупный для избавления от других своих чересчур затянувшихся отношений — с ипотечным банком.

Шестой шар мучительно близок.

Клемент берется за кирпич кончиками пальцев и тянет на себя. Тот подается вперед, примерно на сантиметр, однако потом застревает.

— Пупсик, кажется, что-то мешает с твоей стороны. Подтолкни-ка отверткой, а я снова потяну.

Гробовую тишину взрывает грохот очередного поезда, но я столь сосредоточена на операции, что едва ли обращаю на шум внимание.

Засовываю отвертку в щель и надавливаю, и Клемент снова обхватывает кирпич.

— Не так сильно, пупсик, — шепчет он.

Я чуть ослабляю нажим. Клемент покачивает кирпич из стороны в сторону, и упрямый кусок обожженной глины потихоньку подается вперед.

И продолжает смещаться наружу.

— Так, пошё-о-ол. Убери отвертку.

Кирпич торчит из стены уже почти на половину, и Клемент не прекращает раскачивать его, легонько подталкивая большими пальцами.

— Почти готово, — шепчет он, как будто, скажи в полный голос, кирпич испугается и юркнет обратно в норку.

Еще сантиметр, и Клемент опускает руки.

— Кажись, все. Один раз дернуть, и выскочит как миленький.

— Правда? — сиплю я.

— Черт, даже смотреть стремно. Конец близок, пупсик!

Я ободряюще улыбаюсь ему.

— Вытаскивайте.

Кирпич выдается уже достаточно, чтобы ухватиться за него как следует. Клемент берет его за края и переставляет ноги — на случай, если искусственный камень и вправду вылетит без сопротивления и отбросит его на спину.

— Ну, вздрогнули!

Он тянет кирпич, и тот с легкостью покидает насиженное местечко, что занимал едва ли не целый век. Без всяких церемоний Клемент отшвыривает его за плечо.

Слишком темно, и в зияющей дыре глубже пяти сантиметров ничегошеньки и не разглядеть.

— Пупсик, подсвети-ка.

Я достаю из кармана смартфон и включаю фонарик.

— Не хотите взять на себя честь? — спрашиваю я и протягиваю Клементу устройство. — Мы ведь здесь только благодаря вам.

— Не-не. Ты вкладывалась, так что и награда твоя.

Мы поворачиваемся обратно к стене, и я медленно, чтобы посмаковать момент, направляю луч фонарика в брешь.

Все эти годы тайник оставался нетронутым, и вот теперь от извлечения спрятанного золота Гарри нас отделяют считаные секунды.

Свет рассеивает мрак.

На нас таращатся шесть блестящих точек.

Уж не знаю, сколько времени обычно требуется мозгу для подачи сигнала, но явно меньше, нежели уходит у меня на ответную реакцию.

По-видимому, моя замедленность объясняется занятостью серого вещества, сводящего воедино получаемые от глаз образы. Шесть блестящих точек превращаются в три пары крохотных глазок над подергивающимися мордочками с тонкими усиками.

— Черт! — рявкает Клемент и отшатывается. — Крысы!

Теперь подключаются и мои уши и транслируют в мозг принятую информацию. Тот в конце концов завершает вычисления, и как обухом по голове на меня обрушивается осознание.

— О боже! О боже!

Мозг подает сигнал, который должен был послать еще секунд пять назад. Я отшатываюсь назад, размахивая руками и одновременно пытаясь пятиться на корточках. Какое-то мгновение тело по инерции несет назад, однако ноги неминуемо заплетаются.

Меня охватывает состояние невесомости, а вместе с ним и ужас перед предстоящим болезненным падением на грязный бетонный пол.

Мне только и остается, что смиренно дожидаться грядущего удара, но вдруг меня подхватывают за талию две лапищи, избавляя тем самым от крайне неприятной встречи с твердью.

— Спокойно, пупсик!

Мы оказываемся в позе, весьма напоминающей сцену из «Грязных танцев». Ну, или ее скверно срежиссированный ремейк. Клемент поддерживает мое откинувшееся назад тело, в то время как моя левая ступня под неестественным утлом упирается в пол, а правая нога вывернута наружу.

Положа руку на сердце, отнюдь не наслаждаюсь ситуацией.

Клемент придает мне вертикальное положение, и я опускаю правую ногу. Поворачиваюсь к нему и смущенно потупляю взгляд.

— Э-э… Спасибо.

— Да не за что. Я тоже не любитель крыс, — отвечает он. — Грязные гаденыши.

Еще секунду мы приходим в себя, справляясь с обоюдным чувством неловкости.

— Мне очень жаль, пупсик, но вряд ли этот кирпич выдолбил Гарри. Похоже, это просто крысы прогрызли раствор.

— Да разве они могут?

— Крысы способны прогрызть себе путь почти через все что угодно. За стеной, скорее всего, находится их гнездо, вот они и пробились сюда, чтобы лакомиться всяким дерьмом, которое задувает с путей.

— Что ж, здорово, — вздыхаю я. — Значит, начинаем сначала.

— Боюсь, что да.

Клемент отыскивает выброшенный кирпич и вставляет его обратно в дыру. Одна оставшаяся крыса улепетывает в темноту. Клемент колотит каблуком, пока кирпич не заходит вровень с остальными. Затем поворачивается ко мне:

— Так продолжаем?

Осталось проверить всего лишь пять линий цементного раствора, однако я отнюдь не уверена, что меня хватит даже на такую малость. Каким бы ужасным ни оказалось обнаружение крысиного гнезда, отвращает меня от дальнейших поисков другое. Это из-за невыносимого разочарования я и пошевелиться не могу.

Шесть лотерейных шаров. Шесть совпадающих чисел. Вот только я взяла и потеряла билет.

— Не могу, — хрипло отвечаю я.

Как ни старайся, а запас моей прочности, увы, исчерпан. Слишком много ударов, слишком много разочарований.

Я закусываю нижнюю губу и крепко-крепко жмурюсь. Где-то в груди зарождаются рыдания. С усилием сглатываю, пытаясь их унять.

Куда там.

В левом глазу наворачивается полная слезинка и скатывается по щеке. За ней спешит вторая, а потом и вовсе прорывает плотину, и следует сцена душераздирающего плача главной героини.

Клемент неловко приближается, и я отворачиваюсь. Ненавижу себя за проявление слабости, ненавижу за такое позорное соответствие стереотипу.

— Пупсик, да что с тобой? — Голос его едва ли громче шепота, чуть ли не нежный.

— Простите, — хлюпаю я носом, — Просто не обращайте на меня внимания. Через минуту буду в норме.

Судорожно всхлипывая, вытираю глаза изнанкой куртки.

Из тьмы протягивается рука и ложится мне на плечо.

— Не стоит извиняться.

— Не сюсюкайтесь со мной, пожалуйста. Я опять начну реветь.

— Ты уверена, что в порядке?

— Не совсем.

К горлу и вправду снова подступают спазмы. Понятия не имею, откуда берутся все эти рыдания, и отчаянно хочу их остановить.

И опять это выше моих сил.

— Иди ко мне, — велит Клемент.

Ладонь на моем плече разворачивает меня, а я даже не пытаюсь сопротивляться и внезапно оказываюсь в объятиях Клемента. Прячу лицо у него на груди и выплакиваюсь по полной.

Клемент, надо отдать ему должное, не растрачивается на бессмысленные банальности и пустые сантименты. Да от него этого и не требуется. Мне вполне уютно в его медвежьих объятиях и без всяких слов. Я чувствую, как под его шерстяным свитером размеренно бьется сердце, прямо как медленно настроенный метроном.

Через несколько минут мое дыхание выравнивается, почти совпадая с ритмичными движениями груди Клемента.

Он продолжает молчать, и меня это вполне устраивает. Я согласна стоять так и дальше, уткнувшись ему в свитер — наверное, из страха перед постыдным разбором моего безобразного срыва.

Однако выбор не за мной.

— Как ты там, пупсик?

Клемент убирает руки, и я отступаю назад и поднимаю взгляд на него.

— Все хорошо.

— Точно?

— Ага, и простите меня за это. Даже не знаю, что на меня нашло.

— За последние дни тебе многого довелось хлебнуть.

— Знаю, но все равно не стоило вот так расхлябываться.

— Не кори себя. У всех нас есть свой предел прочности, даже у меня.

Я выдавливаю улыбку.

— Даже представить не могу, что же способно вас доконать. И когда вы в последний раз плакали?

— На финале Кубка Англии в 1952-м. «Ньюкасл» забил за шесть минут до окончания матча, и мы проиграли один-ноль.

— Знаете что, Клемент? На этот раз я даже верю вам.

Он достает из кармана пачку «Мальборо».

— Выкурю сигарету и все-таки добью стену. А ты иди посиди на ступеньках, пока я не закончу.

— Я не имею права просить вас об этом.

— А ты и не просишь. Это я говорю.

Клемент сует сигарету в рот и привычным взмахом руки раскрывает свою «Зиппо».

— А можно и мне? — говорю вдруг я.

Он сначала прикуривает и лишь после этого нисходит до выражения удивления.

— Ты это серьезно? Не думал, что ты курильщица.

— Я была, очень давно. Но все равно порой тянет затянуться, особенно в стрессовом состоянии.

— Угощайся, — протягивает Клемент пачку.

Достаю сигарету и сую в рот. Клемент вручает мне зажигалку.

Кручу колесико, вылетают искры, и фитилек вспыхивает язычком желтого пламени. Я прикуриваю и глубоко затягиваюсь.

Пожалуй, именно дозы никотина мне как раз и недоставало.

С наслаждением выпускаю дым. Затем захлопываю «Зиппо» и подношу ее к свету, чтобы рассмотреть гравировку на металлическом корпусе.

— Классная зажигалка.

— Спасибо.

Я продолжаю изучать вещицу и замечаю какую-то надпись. Металл уже основательно истерся, однако текст разобрать еще можно. Я машинально читаю вслух:

— «На темные времена — от Энни».

Возвращаю зажигалку владельцу.

— Кто такая Энни?

— Когда-то была подругой.

— А, с которой вы слушали «Как в тумане» Джонни Мэтиса?

— Да, — небрежно бросает он. — Ладно, мне пора за работу.

Прежде чем у меня успевает сорваться с языка следующий вопрос об Энни, Клемент прячет зажигалку в карман и отходит к стене. Я стою, курю и наблюдаю, как он молча простукивает слой раствора.

Первичное удовольствие от никотина быстро проходит, и теперь я испытываю лишь легкое головокружение. Уж и не помню, когда до этого курила, организм, видимо, успел разучиться перерабатывать яды.

Мне определенно следует помочь Клементу, но, пожалуй, посидеть пару минут на ступеньках не помешает. По крайней мере, пока не развеется туман в голове.

Осторожно бреду к лестнице, и по мере удаления от лампы тьма все сгущается. Меж тем ноги у меня становятся совсем ватными, и я начинаю корить себя за неразумное решение побаловаться сигареткой. Останавливаюсь на секунду и трясу головой в надежде избавиться от дурноты.

Делаю глубокий вздох и возобновляю путь.

Который продолжается лишь пять-шесть шагов.

Опуская левую ногу, я за что-то цепляюсь. Тело по инерции движется вперед, и я, описав дугу, растягиваюсь на грязном бетонном полу.

Да уж, воистину эта неделя не перестает радовать.

Я еще не успеваю оправиться от потрясения, лежа среди пыли и строительного мусора, а ко мне уже торопится Клемент.

— Черт, пупсик! Ты ушиблась?

Гордость моя в коматозном состоянии, однако в плане каких-либо серьезных физических травм вроде бы пронесло.

— Нет. Вроде обошлось, — кряхчу я, медленно поднимаясь на четвереньки.

Клемент подхватывает меня за плечо и помогает подняться.

— В ближайшем будущем глядеться в зеркало тебе, пожалуй, не стоит.

Я поворачиваюсь к свету и осматриваю себя.

— Господи!

Вся моя одежда покрыта слоем мелкой пыли, так же как и ладони, поскольку я выкинула их вперед для смягчения падения.

— Что случилось?

— Споткнулась.

Если человек цепляется за что-то ногой, он — инстинктивно, полагаю, — немедленно оборачивается взглянуть на помеху своему движению. И сейчас я свирепо осматриваю пол в поисках объекта для хорошенького пинка. Пускай мне будет больно. Да хоть палец сломаю! Плевать. Я сыта по горло, и мне нужно на что-то выплеснуть ярость.

Оказывается, никакого строительного мусора вокруг нет и в помине. Это всего лишь вделанная в пол решетка, примерно четверть на четверть метра. Один ее край самую малость выступает — но именно этой-то малости мне и хватило, чтобы растянуться.

— Споткнулась вот об эту фигню! — ору я и принимаюсь со всей мочи топать по решетке.

После пяти ударов железяка не гнется, не ломается и уж точно не извиняется, и я сдаюсь.

— Ну, полегчало? — осведомляется Клемент.

— Нет.

— Хочешь домой?

— Да.

Он мерит взглядом стену, машинально постукивая по ладони отверткой.

— Дай мне одну минуту.

Словно одержимый, Клемент мчится вдоль стены, с нажимом ведя за собой отверткой по цементному слою. Добегает до конца, переносит острие инструмента на линию ниже и повторяет незатейливую процедуру.

У конца стены резко останавливается. И разом сникает, рука с отверткой безвольно опадает вдоль туловища.

Какое-то время он неподвижно стоит, уставившись перед собой.

Я делаю шагов десять в его сторону.

— Клемент, вы закончили?

— Полностью. Только зря потратили время, черт побери.

— Что ж, мы хотя бы попытались.

— Ага, и у нас ничего не вышло.

Судя по всему, запасы оптимизма ограничены не только у меня.

— Наверное, самое время закругляться?

— Похоже на то, — кивает Клемент.

Он забирает у меня отвертку и вместе со своей убирает в кейс, который засовывает в рюкзак. Закидывает его на плечо и говорит:

— Не прихватишь лампу? Да и валим поскорее.

Я послушно плетусь за нашим светильником. Его осмотр выявляет, что аккумулятор разрядился больше чем на половину, так что яркости изрядно поубавилось — что ж, весьма уместная аналогия нашему оптимизму. Затем я медленно направляюсь к лестнице, внимательно глядя под ноги, чтобы снова не навернуться.

У самых ступенек оборачиваюсь с целью убедиться, что Клемент у меня за спиной — на случай, если решу закончить этот восхитительный денек кувырком с лестницы. Страховать меня, однако, некому. Клемент стоит метрах в трех в стороне, созерцая пол.

— Клемент?

— Секундочку.

Любопытство берет верх над раздражением, и я бреду назад.

— Что еще?

— Будь добра, посвети на это. — Он указывает ботинком на металлическую решетку, о которую я и споткнулась.

— Зачем?

— Тебе сложно, что ли?

Ставлю лампу на бетон в четверти метра от треклятой железяки. Клемент снимает с плеча рюкзак и достает кейс с инструментами.

— Вы что затеяли?

— Всего лишь хочу убедиться, что мы ничего не упустили.

— В смысле?

— Насколько я понимаю, здесь напрочь отсутствуют места, где Гарри мог бы надежно спрятать слиток золота.

— Это нам уже известно.

— За исключением вот этой решетки, — добавляет Клемент.

— Вы с ума сошли? Одному богу известно, сколько крыс под ней бегает.

— Очень может быть, только, пупсик, я шагу отсюда не ступлю, пока не проверю. Просто для собственного успокоения.

Он приставляет отвертку к краю решетки и ударяет по ее ручке молотком. Ему удается загнать острие инструмента в щель лишь после нескольких ударов, зато железка вылезает из бетона на целый сантиметр.

— Может, встанешь на ступеньки, на случай появления компании наших пушистых друзей?

Идея неплохая, вот только мое любопытство уже распалено.

— Да ладно, постою. Вылезут, так убегу.

Клемент поднимается на ноги, поддевает решетку носком ботинка и пинком отшвыривает ее в сторону. В полу чернеет квадратный провал.

Я с ужасом ожидаю эдакого парафраза легенды о Гамельнском крысолове, в котором мы с Клементом улепетываем на лестницу от сотен хвостатых тварей. Признаков какой бы то ни было жизни, однако, не наблюдается.

— И что дальше? — интересуюсь я.

Клемент поднимает лампу и направляет ее в дыру. Как ни тянет меня взглянуть, все же предпочитаю услышать подтверждение, что никаких крыс там нет.

Он приседает на корточки, упирая светильник в бедро.

— Пупсик, там что-то лежит.

— Вот как?

Неужто я нашла потерянный выигрышный лотерейный билет? Подкрадываюсь к провалу и заглядываю внутрь.

— Что это?

— Пока непонятно. Есть только один способ узнать.

Клемент медленно опускает в дыру руку, по самый локоть. И спустя пару мучительных секунд извлекает пластиковый контейнер. Обычная коробочка из прозрачного белого пластика, разве что изрядно перепачканная.

Находка в восторг меня не приводит, и я немедленно делаю заключение:

— Ставлю пять фунтов, что это забытый завтрак какого-нибудь работяги.

Клемент с улыбкой смотрит на меня.

— Принимаю пари. Держи.

Он протягивает мне контейнер, и в первый миг я даже отшатываюсь, не испытывая никакого желания мараться о грязный пластик. А впрочем, все равно руки у меня в пыли да крысиной моче, чего уж неженку из себя строить. И я берусь за коробку правой рукой.

— Обеими руками! — предупреждает Клемент.

— Да не такая уж я и хилячка.

С негодованием хватаю контейнер, и мое запястье немедленно прогибается под его тяжестью. К счастью, Клемент предусмотрительно не отпускает коробку, и ее падения удается избежать.

— Черт! Да что здесь такое? Весит целую тонну!

— Не тонну. Я бы сказал, эдак под пять кило.

Он ставит контейнер на пол и снимает крышку. Содержимое коробочки, как нам открывается, завернуто в газету.

Клемент осторожно вытаскивает сверток и кладет на бетон. Затем так же медленно начинает разворачивать бумагу.

— Охренеть! — бормочет он.

На пожелтевшей газете нашим глазам предстает содержимое тайника.

И уж будьте уверены, это не кусок сыра и не сэндвич с маринованными огурчиками.

Я так и падаю на колени, совершенно не заботясь о чистоте джинсов. Впрочем, они все равно уже безнадежно уделаны.

Как ни вглядываюсь в найденный предмет, все равно глазам своим не верю.

— Это ведь…

Мы смотрим друг на друга, затем снова на находку. Это слиток золота. Настоящего, взаправдашнего золота! Клемент прыскает, и в следующее мгновение заходится громогласным хохотом. Его смех заразителен, и я немедленно присоединяюсь к оргиастическому веселью.

Облегчение, радость, потрясение — сущий взрыв эмоций распаляет нашу истерику.

У меня начинают болеть мышцы живота, а из-за слез уже ничего не вижу. Эхо многократно разносит наш хохот по всему залу.

Проходит несколько минут, прежде чем мы успокаиваемся.

— Черт, у нас все получилось, пупсик.

Я молчу, не в состоянии озвучить ни одну из мыслей, что выделывают кульбиты у меня в голове. За какие-то десять минут меня вышвырнуло из глубин отчаяния на самый пик восторга, и потому мне толком и не осознать происходящее.

Я ошалело смотрю то на Клемента, то на золотой слиток на бетонном полу. Нелепо до невозможности. Невозможно до нелепости.

Поскольку слов для выражения своих чувств мне решительно не подобрать, я прибегаю к наилучшей альтернативе — обнимаю Клемента.

— Спасибо, — шепчу я. — Я… Я…

— Только не говори, что любишь меня, пупсик, — смеется он. — Это только испортит вечер.

Я отстраняюсь и игриво шлепаю его по руке.

— Вовсе нет! Я хотела сказать…

— О, ты проставляешься?

— Да помолчите же вы, ради бога! Я хотела сказать, что неимоверно признательна вам за все, что вы сделали для меня.

— Всегда к твоим услугам, пупсик, но работа еще не закончена. А в данный момент нужно в темпе уносить отсюда ноги.

— Почему?

— Из-за шума, что мы наделали за последние пять минут.

Мое воображение немедленно рисует врывающийся в дверь наряд полиции. Нас заковывают в наручники, а золото изымают. Ужас!

— Да, уходим.

— И немедля.

Клемент убирает инструменты в рюкзак, затем снова заворачивает слиток в газету и прячет его в контейнер, который отправляется следом за кейсом.

Я подхватываю лампу, и Клемент закидывает рюкзак на плечо. Даже с добавившейся тяжестью усилий для этого ему по-прежнему не требуется.

— Иди вперед, пупсик. И постарайся не навернуться напоследок.

Держу лампу как можно ниже, чтобы не пропустить неожиданных помех на полу, и мы благополучно достигаем ступенек. Весьма кстати грохочет очередной поезд, заглушая скрежет лестницы и скрип открываемой двери наверху.

В подземном переходе Клемент предлагает отказаться от лампы, и она тоже перекочевывает в рюкзак.

Путь до выхода я подсвечиваю фонариком на смартфоне.

Наконец, последнее испытание — лестница на улицу, или, точнее, калитка на верхней площадке. Разумеется, последнее, чего нам хочется, это нарваться на полицейский патруль, когда будем перелезать через нее. Мы очень рискуем, однако по-другому никак.

Клемент поднимается первым, приседает на корточки на опасном участке и быстро осматривает местность из-за кирпичного ограждения.

— Так, машины едут. Двинули! — бросает он.

В мгновение ока Клемент перекидывает через калитку правую ногу, а в следующее оказывается по ту сторону и сам. Я остаюсь одна на верхних ступеньках, сжимая в руке уже ненужный фонарик.

Настал мой черед для рывка, вот только я отнюдь не ниндзя. Перебираю своими коротенькими ножками по последним ступенькам и карабкаюсь через калитку, стараясь придать своим акробатическим потугам непринужденный вид.

Клемент уже стоит на тротуаре с сигаретой в руке. Спешу к нему, нервно оглядываясь по сторонам.

— Черт, пупсик, ты как будто борьбой в грязи занималась.

— Что?

— Твоя одежда.

Я оглядываю себя. Под яркими уличными фонарями его замечание нельзя даже назвать преувеличением. Я женщина лишь на девяносто процентов, остальные десять — пыль.

— Боже, хоть обратно прячься.

Клемент смеется и качает головой.

— Хотел предложить пивка по-быстрому опрокинуть, чтобы отметить, но, похоже, лучше не стоит.

Как бы меня ни привлекала эта идея, душ и смена одежды на данный момент представляют для меня приоритет куда больший, нежели бокал вина.

— Да уж, определенно не стоит.

Мы спешим на парковку, где я удовлетворяю аппетит паркомата, пока Клемент убирает рюкзак в багажник. Наконец, усаживаемся в машину, и я отыскиваю в бардачке упаковку влажных салфеток. Очистить руки мне более-менее удается, но вот одежде потребуется двойной цикл стирки.

Впрочем, ее состояние меня совершенно не волнует.

Поворачиваюсь к Клементу, сияющему словно мальчишка рождественским утром.

— Скажите же мне, что это не сон.

— Тебя ущипнуть, что ли?

— Даже это не сотрет с меня улыбку.

— А вот в этом я сомневаюсь, — ухмыляется Клемент.

Когда же эйфория несколько отпускает, я поднимаю насущный вопрос:

— Как думаете, столько наш слиток весит?

— По грубой прикидке, унций сто пятьдесят.

Что ж, золота значительно меньше, нежели я изначально надеялась, но даже так слиток тянет почти на сотню тысяч фунтов. После выплаты Стерлингу у меня останется восемьдесят тысяч — вполне достаточно для огромных перемен в жизни.

— Вести-то сможешь? — интересуется Клемент.

— Уже гораздо спокойнее, справлюсь.

Я задаю на навигаторе курс домой и выезжаю задним ходом с парковочного места.

Пять минут спустя мы плетемся по Тауэрскому мосту, тщательно придерживаясь установленной скорости в тридцать километров в час.

— А она ничего, правда?

— Она?

— Наша столица ночью.

Я на мгновение отрываю взгляд от дороги и смотрю на Темзу за боковым окошком. Даже с учетом лютой ненависти к вождению в Лондоне, не могу не восхититься открыточным пейзажем разноцветных огоньков, убегающих вдаль и отражающихся в мерцающих черных водах.

— Согласна, зрелище завораживающее.

— Да уж, жаль, что не увижу его снова, — буднично констатирует Клемент.

— Не понимаю, почему не увидите?

— Мы почти закончили, пупсик. Осталось только конвертировать золотишко в наличность, потом ты расплатишься с тем козлом, и дельце сделано. Не знаю, где окажусь после этого, но точно не в Лондоне.

— Ну вот опять, — вздыхаю я.

— Просто к сведению, пупсик.

Несколько километров мы едем молча, и все же в данном случае я не собираюсь оставлять тему.

— Только не поймите меня превратно, Клемент, но вам не приходило в голову, что у вас может быть какое-то психическое заболевание?

— Так ты считаешь меня шизиком, — фыркает он. — Хотя вполне логично.

— Я так не говорила, и психическая болезнь — это не смешно.

— Да не шизик я.

— Ох, не употребляйте это гадкое слово.

— Лады, с башкой у меня все в ажуре.

— Психическая болезнь вещь такая, что можно и не знать, что страдаешь от нее.

— Да к чему ты клонишь-то?

— Вы не думали обратиться к кому-нибудь?

— В смысле? К мозгоправу, что ли?

— Нет, к психиатру.

— Ну так и я о том же. Не, не думал.

— Почему?

Он отворачивается к окошку, явно давая понять, что тема ему наскучила.

— Клемент?

— Оставь, пупсик. Никакой мозгоправ мне не поможет.

— Я говорю об этом только потому, что меня беспокоит ваше будущее.

— Ты серьезно? — хмыкает Клемент.

— Совершенно.

На этом разговор и завершается. Вроде как.

В Брикстоне поток машин снова разбухает. Конечно же, не столь бурно, как раньше, однако скорость наша заметно снижается. В ожидании зеленого на одном из перекрестков я предпринимаю последнюю попытку продолжить разговор.

— Я понимаю, что вам не хочется говорить на эту тему, но можете мне кое-что пообещать?

— По части обещаний — это не ко мне.

— Хорошо, хотя бы можете взять кое-что на заметку?

— И что же?

— У меня есть знакомая, которая работает психотерапевтом в благотворительной клинике. Не хотите с ней поговорить? Никаких условий, никаких формальностей, просто поговорить.

— Ну и что мне это даст?

— Не знаю, но уж точно вреда от этого не будет, как считаете?

— Ты так говоришь, как будто это я принимаю решения.

— А кто же еще?

Клемент поворачивается ко мне.

— Как бы это ни шокировало, пупсик, но никто не властен над своей судьбой. Ни ты, ни уж точно я.

— Не понимаю.

— Добро пожаловать в клуб.

В конце концов меня охватывает досада. Да с чего мне вообще беспокоиться? Клемент дело свое почти сделал. Какое мне дело до его судьбы, когда я вот-вот заполучу денежки?

Возможно, досада моя отчасти объясняется тем, что мне действительно не наплевать на него. Кое-что, впрочем, сомнений не вызывает: Клемент не из тех людей, кого можно улестить на что-либо, ему противное. И если придется убеждать его, что медицинская помощь ему действительно необходима, это, очевидно, затянется надолго.

— Может, тогда подождем, что будет дальше? — смиренно предлагаю я.

— Только это нам и остается.

Клемент явно непоколебим в своих убеждениях, и я оставляю его в покое.

Проезжаем Кройдон и вскоре уже мчим по М25.

— Есть хочу, — внезапно объявляет Клемент.

С самого выезда из дома мой желудок крутило, что барабан стиральной машины, но после его слов я вдруг осознаю, что тоже ужасно голодна.

— Остановимся на следующей заправке и перекусим.

Съезд появляется только через двадцать километров, и за это время у меня разыгрывается зверский аппетит.

Хм, наверное, самое близкое к беременности ощущение, что мне когда-либо доведется испытать.

Когда мы наконец-то заезжаем на стоянку, я едва ли не захлебываюсь слюной, предвкушая пиршество яйцами по-шотландски и корзиночками с джемом.

— Клемент, вы не против пойти один?

— Это еще почему?

— Во-первых, вид у меня как у сорвавшегося спелеолога, а во-вторых, мне не хочется оставлять золото в машине.

— А, понял, схожу один, конечно же.

Я вручаю ему двадцатку и делаю заказ.

— И, Клемент, постарайтесь ни во что не влипнуть.

— Кто, я? Да ни в жизнь!

Он лучезарно улыбается и выбирается из машины. Я наблюдаю, как он идет по площадке и исчезает за дверьми заправки.

Впервые с момента нашего выезда из дома — почти пять часов назад! — я наконец-то могу немного расслабиться. Закрываю глаза и откидываюсь на спинку кресла. Здесь так тихо, не считая отдаленного гула транспорта с магистрали…

Разумеется, мысленно я уже начинаю тратить предстоящий куш.

Пожалуй, в первую очередь, как только расплачусь со Стерлингом, устрою себе отпуск. Как-никак, у меня много лет не было пристойного отпуска, что не могло не сказаться на моей стрессоустойчивости. Заплатить кому-нибудь за неделю работы в магазине проблемы уже не составит, так что единственное, над чем предстоит поломать голову, это место отдыха. В принципе, вполне неплохо можно расслабиться в коттедже на каком-нибудь английском курорте.

А можно и в домике на швейцарском озере.

На самом деле, совершенно без разницы куда ехать — главное, чтоб там было спокойно и не слишком жарко.

Я всего лишь хочу оставить эту неприятную историю в прошлом и жить себе дальше. И если кто и заслуживает некоторого ублажения и ежедневного обслуживания молоденьким мускулистым массажистом, так это я.

Последнюю мысль я даже смакую. И, пожалуй, чересчур долго.

Мое витание в облаках прерывается звуком открываемой двери. Фантазия об Антонио, массажисте с натруженными руками, лопается, словно мыльный пузырь.

— Ты спишь, что ли, пупсик?

Клемент с бумажным пакетом в руке забирается в машину.

— Нет, просто… просто мечтала об отпуске.

Устроившись на сиденье, Клемент роется в пакете и достает упаковку с парой яиц по-шотландски.

— Ужин подан, — провозглашает он и бросает кушанье мне на колени.

— Спасибо.

Его рука снова ныряет в пакет и извлекает оттуда огромную сосиску в тесте. А потом еще одну. И еще.

— А мы неравнодушны к сосискам в тесте, как я посмотрю!

Мой единственный порок. Ну, кроме алкоголя, женщин легкого поведения, сигарет и…

— Ладно-ладно, я поняла.

Мы оба умолкаем и набрасываемся на нездоровую еду. Голод быстро сменяется сытостью.

По окончании трапезы снова отправляемся в путь. Остается последний рывок.

Пока «фиат» катит по магистрали, мои мысли обращаются к проблеме конвертирования нашего золота в звонкую монету. До этого я всерьез о ней и не задумывалась — как из опасения искушать судьбу, так и из неверия, что мы вообще отыщем слиток.

— Клемент, я тут подумала, а как нам продать золото?

— Ты о чем?

— Да о месте, где можно продать целый слиток золота, скажем так, сомнительного происхождения.

— В мое-то время нам только и нужно было бы, что предложить слиток местному барыге, а уж он нашел бы покупателя.

— Барыга? Это вроде посредника?

— Более-менее. Если нужно сбыть нелегальное барахло, его несут барыге со всеми необходимыми связями.

— Как мне представляется, в нашем случае это не вариант?

— Не-а.

— А что же тогда делать?

— Даже не знаю. Люди, с которыми я раньше работал, наверняка давно уж померли. Я думал, у тебя самой есть какие-то идеи.

— Вы вправду считали, что мне известны места, где можно продать украденный слиток? Клемент, я заведую книжным магазином, а не преступным синдикатом.

— Тогда «план Б».

— Что за «план Б»?

— Ломбарды, надеюсь, еще существуют?

— Разумеется.

— Значит, с них и начнем. На десять ломбардов обязательно да найдется один, в котором не откажутся взять краденое. При условии, что деньги верные.

— И как же нам вычислить этот один из десяти ломбардов?

— Сочиним байку, как к нам попал слиток, и поспрашиваем.

— Что, так просто?

— Деньги решают все, пупсик. И с перспективой приличной прибыли интерес точно появится.

— А байку-то зачем сочинять?

— Да потому что правду говорить нельзя. Это же очевидно, пупсик. Слишком много вопросов возникнет.

Вообще-то, задавать следующий вопрос не стоит, поскольку ответ мне прекрасно известен, но я все равно его задаю:

— И какую байку будем рассказывать?

Клемент со стоном закатывает глаза.

— Господи, пупсик, ну сочини что-нибудь сама!

— Хм, мне нужно подумать.

У меня рождается несколько сценариев, один нелепее другого.

— Только шибко не мудри, пупсик, — советует Клемент, заметив мой растерянный вид. — Просто возьми реальную ситуацию и переиначь ее.

— Что вы имеете в виду?

— Если собираешься кому-нибудь втирать очки, держись как можно ближе к правде.

— И что это даст? — огрызаюсь я.

— Смотри, тебе только и нужно, что взять правду — ты нашла слиток на станции подземки — и изменить место на другое, тебе известное.

— Ладно. Допустим, мой дом?

— Прекрасно. И где в твоем доме могли спрятать слиток? Там, куда ты никогда не заглядываешь?

И внезапно меня озаряет:

— Под половицами!

— Вот видишь! И совсем не трудно, правда? Итак, ты нашла золото в своем доме под половицами. Если хочешь добавить убедительности своей байке, задайся вопросом, какого черта тебе понадобилось совать нос под половицы. Например, у тебя потекла труба или что-нибудь в таком духе. Ты всего лишь приподняла доску — а там лежит себе слиточек и смотрит на тебя.

Озарение теперь сверкает столь ярко, что я едва ли не ощущаю, как мой мозг шкворчит вдохновением.

— Просто гениально, Клемент! — воркую я.

— Во-во. Думаю, именно так всякие там романы и сочиняются. Книг я прочел не так уж много, но все они были лишь чьей-то переиначенной правдой.

— И какие же книги вы прочли?

— Да говорю, немного. «Скотный двор» читал, когда она только вышла.

— В 1945-м? — фыркаю я.

— Ага, — небрежно подтверждает Клемент. — Ее сюжет ведь основан на революции в России, да?

— Совершенно верно. Хм, впечатлена, Клемент.

— Да брось. В общем, суть в том, что Оруэлл просто взял правду и состряпал из нее сказку — политический переворот, только вместо чокнутых русских животные на ферме.

— А какие еще книги вы читали?

— Хорошо помню только «Казино “Рояль”».

— Ян Флеминг. Это его первый роман о Джеймсе Бонде.

— Точно. А ты знала, что Флеминг служил в военно-морской разведке?

— Конечно.

— Это еще один пример. Он придумал такого вот лощеного шпиона-повесу и отправил его в те же приключения, которые, возможно, пережил и сам. Разумеется, как следует сдобрил романтикой, но основная суть истории основана на правде Флеминга.

Клемент опускает спинку кресла и, подавив зевок, продолжает:

— Вот и получается, пупсик, что при вранье имеет смысл держаться правды. И выдумывать меньше, и звучит гораздо убедительнее.

— Да, я поняла.

Донеся до меня сию мудрость, Клемент отдается объятьям Морфея.

Пока он дрыхнет, мой ум деловито гудит за приложением освоенного метода к сюжету восемнадцатого романа. Один за другим я разгребаю завалы. Сама по себе история по-прежнему не ахти, но, по крайней мере, мне ясно, куда двигаться. А на самом выезде с магистрали на меня нисходит своего рода откровение: восемнадцатый роман пока может полежать на полке, потому что у меня появляется замечательная идея для девятнадцатого.

И когда моя эпопея завершится, я начну писать его и во что бы то ни стало закончу.

33

Я просыпаюсь под стук дождя по стеклу и завывание ветра сквозь щели в деревянной раме.

Уже в самом начале поисков жилья, еще со Стюартом, я определилась, что наш новый дом должен быть с душой. Мне хотелось обязательно настоящий дом, с историей, не перестроенный. Своего я добилась, вот только за это приходится расплачиваться до сих пор.

На раздвижные окна любо-дорого смотреть, но открывать их занятие довольно утомительное, к тому же они требуют частой покраски и оставляют желать лучшего по части теплоизоляции. И в такое утро, как сегодня, начинаешь мечтать о стеклопакетах.

Когда разживусь деньгами, пожалуй, подумаю о подобном компромиссе.

Усаживаюсь в постели и потягиваюсь. Понедельничным утром ровно неделю назад я проснулась рядышком со своим женишком, в блаженном неведении о предстоящем шквале неприятностей.

Теперь же в моем доме другой мужчина и, надеюсь, спокойные дни впереди. Однако сначала предстоит небольшая операция по сбыту вновь приобретенного актива.

Я накидываю халат и направляюсь в ванную.

Принимаю душ и одеваюсь, тем временем Клемент пробуждается и топочет в гостевой спальне.

Он предстает передо мной, облаченный лишь в продукт текстильной промышленности, что для Карла оказался чересчур большого размера. Клементу, разумеется, не приходится следить, чтобы эти трусы с него не свалились.

— Пупсик, тебе ванная еще нужна? Мне б посрать да ополоснуться.

— Слишком много подробностей, Клемент. Но в ванной я закончила.

Одной рукой он демонстрирует мне большой палец, другой чешет задницу.

— И можете не расхаживать по дому в одних трусах?

В ответ получаю сияющую улыбку.

— Боишься распалиться, а?

— Да уж как-нибудь сдержусь, но немного пристойности не помешает, как считаете?

— Ты хочешь, чтобы я оделся, прошел три метра и снова разделся?

— Найду вам халат.

Клемент лишь пожимает плечами и молча скрывается за дверью ванной.

Я же направляюсь вниз на кухню, остро нуждаясь в дозе кофеина. Хоть выходные и прошли весьма результативно, физическая и психологическая нагрузка все же изрядная. К тому же не могу сказать, что прекрасно выспалась, слишком много беспокойных мыслей.

Завариваю чашку крепкого чая и принимаюсь стряпать завтрак.

Когда на кухне объявляется Клемент, тосты уже готовы, а яичница уже дожаривается.

— Как вкусно пахнет!

— Еще две минуты. Хотите чаю?

— Не заморачивайся, пупсик, я сам.

Погремев посудой, Клемент замирает перед открытым холодильником.

— Пупсик, а где молоко?

— Вы ослепли? — кричу я с другого конца кухни. — Я вижу даже отсюда. Вторая полка снизу, рядом с помидорами.

Он достает невзрачную картонную упаковку.

— Есть! Просто я искал бутылку.

— В моем доме не найдете.

Уж и не помню, когда в последний раз пила молоко из стеклянной бутылки. Пожалуй, в детстве, когда молочник каждое утро оставлял на нашем крыльце еще теплое молоко.

Раскладываю яичницу и тосты по тарелкам. Клемент, уже с чашкой в руке, занимает свое привычное место.

— Чудесно, пупсик, умираю от голода.

— Да вы всегда от голода умираете.

— Ну так посмотри на меня, сколько мне еды-то нужно!

— Знаете что, как только найдем покупателя золота, устрою вам великолепный ужин с бифштексом.

— Идет! — отзывается он уже с набитым яичницей ртом.

Его тарелка пустеет в рекордный срок. Я милостиво предлагаю Клементу свой тост, который он с радостью хватает и отправляет в рот целиком.

— У вас будет несварение желудка.

— He-а. У меня бычий организм.

Я потихоньку доедаю свою порцию, в то время как Клемент потягивает чай.

— Так какой на сегодня план, пупсик?

— Мне нужно в магазин, там и решим, что делать.

— Договорились.

— Кстати, у нас в городке вроде как тоже имеется ломбард. Может, заглянем, вдруг заинтересуются?

— Плохая идея.

— Почему?

— Слишком близко к дому. Даже не думай толкать стремный товар у себя на районе.

— Разумно. Тогда отменяется. Я погуглю в других городках.

— Что-что ты сделаешь?

— Погуглю ломбарды в соседних городах.

— Что такое «гуглить»?

— Это от названия поисковика «Гугл», с помощью которого… Ой, ладно. Я имела в виду, поищу в интернете.

— Не могу сказать, что понял, но тебе и флаг в руки.

Вопрос закрыт, и я начинаю убирать со стола.

— Ты моешь, пупсик, я вытираю.

— Что вы делаете? — слегка озадаченно переспрашиваю я.

— Вытираю.

— Ах, ну да. Так вы и сказали. Вот уж не думала, что домашнее хозяйство по вашей части.

— Какая наглость! Я всегда готовил и стирал для себя. И даже носки штопал!

— Снимаю шляпу, Клемент. Штопка особенно впечатляет, при всей своей избыточности.

— Смеешься?

Ухмылка на моем лице служит ему ответом.

Вручаю своему помощнику полотенце и принимаюсь мыть посуду, посмеиваясь про себя, представляя его за штопкой носка.

Когда же кухня сияет и блестит, Клемент поднимается в гостевую спальню за рюкзаком с золотым слитком. Прошлым вечером мы сидели и пожирали свой трофей глазами с полчаса, а потом Клемент настоял, что на ночь золото необходимо спрятать у него под кроватью. Для пущей безопасности.

А сегодня утром убеждает, что слиток нужно постоянно носить с собой.

— А если вы его потеряете?

— Не потеряю!

— Ну а вдруг?

— Пупсик, расслабься. Так вправду будет безопаснее.

В конце концов я соглашаюсь, и в половину девятого мы выходим из дома. Этим утром сильный ветер и дождь загнали большинство горожан в личные автомобили, и потому в магазин мы еле тащимся. Медленное путешествие отнюдь не скрашивается рассуждениями Клемента об уменьшившемся количестве коричневых машин.

Мы паркуемся за магазином буквально за пять минут до времени открытия. Загадка, почему нынче не покупают авто коричневого цвета, так и не решена.

Пускай понедельничное утро сегодня далеко не обычное, рутина нисколько не меняется: включаю свет, отопление, ставлю чайник и отпираю вход в торговый зал.

Затем мы сидим в комнате для персонала и просто пьем чай. Наплыва покупателей я отнюдь не ожидаю.

— Пупсик, так ты собираешься буглить?

— Гуглить. Да, конечно же.

Быстрый поиск выдает одиннадцать ломбардов в радиусе пятнадцати километров. Я исключаю из результатов обладателей броских сайтов и явных держателей франшизы — ни те, ни другие определенно не заинтересуются подозрительным слитком золота.

В итоге остается четыре кандидата.

— Ближайший километрах в десяти, другие чуть подальше.

— Ну так давай ими и займемся, пупсик.

— Что, прямо сейчас?

— Почему ж нет-то? Непохоже, что у тебя тут дел по горло.

Я собираюсь возразить, однако понимаю, что доводов у меня и нет. Ну закрою я магазин на несколько часов, ну потеряю, самое большее, фунтов шестьдесят выручки — но это же капля в море по сравнению с маячащим состояньицем, стоит нам найти покупателя слитка.

— Хорошо. Я только напечатаю объявление.

Пять минут спустя мы снова в автомобиле, с заданным навигатору нашим первым пунктом назначения — ломбардом «Пауэлл энд партнерс».

К счастью, по пути Клемент практически не донимает меня вопросами, и я могу сосредоточиться на дороге.

Следуя указаниям навигатора, мы в конце концов сворачиваем на улицу, где располагается заведение Пауэлла. Район, определенно, не самый полезный для здоровья. За окнами мелькают обшарпанные дома, безликие многоэтажки, сомнительные забегаловки и букмекерская контора с толпой подозрительных типов у входа. Наверное, дожидаются открытия, догадываюсь я.

— Ну и дыра, а? — комментирует Клемент.

Да уж, в одиночку гулять здесь я точно не решилась бы.

Навигатор сообщает, что до окончания маршрута осталось лишь несколько сот метров, и через минуту мы замедляемся у цепочки разнообразных заведений, перед фасадами которых весьма кстати располагается парковочный карман.

Я заворачиваю на стоянку и глушу двигатель.

«Пауэлл энд партнерс» занимает последнее строение в ряду, по соседству с прачечной самообслуживания, винным магазином, кебабной и тату-салоном.

— Что-то я не совсем уверена насчет этого места, Клемент. Финансовым благополучием здесь как будто не пахнет, как считаете?

— Но легального покупателя нам все равно не найти. На мой взгляд, для наших целей самое то.

Прежде чем я успеваю что-либо возразить, он выбирается из машины и вытаскивает рюкзак из ниши для ног.

Похоже, визит в здешний ломбард неотвратим, нравится мне это или нет.

Что ж, извлекаю навигатор из держателя и прячу в сумочку. Убедившись, что никаких других ценностей на виду не оставлено, присоединяюсь к Клементу на тротуаре.

— Готова? — интересуется он.

— Нет, но чего тянуть.

Мы двигаемся вдоль витрин в самый конец вереницы строений.

Наружностью «Пауэлл энд партнерс» вполне соответствует окружению. Дымчатые стекла затянуты рабицей, так что интерьера за ними не разглядеть. Вывеска над дверью изрядно побита непогодой, краска местами облупилась.

Если владелец и располагает какими-то средствами, желания тратиться на ремонт он явно не испытывает.

Клемент толкает дверь, и о нашем прибытии возвещает звон колокольчика.

Мне еще ни разу не доводилось наведываться в ломбард и почему-то казалось, будто заведение подобного рода должно напоминать ювелирный магазин. «Пауэлл энд партнерс», однако, с лавкой ювелира не имеет ничего общего.

Тускло-серые стены абсолютно голые, не считая листка с условиями обслуживания да больших круглых часов. Помещение разделяет перегородка. В задней части отдела для посетителей возвышается стойка, за шторой располагается прочная на вид дверь. Предполагаю, что владельцы не желают выставлять свои товары для тех, кто скорее украдет, нежели купит.

По истертому ковру мы подходим к стойке с рукописной запиской, уведомляющей, что для вызова оценщика следует нажать кнопку. Клемент так и поступает, и из-за внутренней двери доносится трезвон.

Мы ждем.

— Не мне судить, конечно же, — шепчу я Клементу, — но, по-моему, у них нет той суммы, на которую мы рассчитываем.

— Может, и так, но доверять первому впечатлению все же не стоит. Лично мне кажется, что в таком месте вкладываться в показуху смысла нет.

— Надеюсь, вы правы.

Мы снова поворачиваемся к стойке, и, когда Клемент уже собирается снова нажать на кнопку, дверь открывается.

Перед нами возникает тщедушный мужчина за шестьдесят.

— Чем могу быть полезен? — Тонкий голосок оценщика вполне отвечает его телосложению.

— Мы хотели бы кое-что продать, — сообщает Клемент. — Вот только, боюсь, не совсем законное. Интересует?

— И что же это?

— Золотой слиток в сто пятьдесят унций.

Мужчина прищуривается и слегка откидывает голову назад, роняя набок прядь седых волос.

— Краденый? — осведомляется он.

— He-а. Вот, подруга расскажет.

Я прочищаю горло и в меру своих актерских способностей напускаю на себя искренний вид. Рассказываю, как обнаружила золото под половицами во время устранения протечки водопровода.

Заканчиваю уже с улыбкой — от облегчения, что заготовленное объяснение прозвучало вполне правдоподобно.

— М-да, повезло вам, — отзывается оценщик, хотя в его интонации и улавливается некоторая подозрительность.

Я в растерянности, что же на это отвечать, но тут, к счастью, вмешивается Клемент:

— Ага, еще как, и мы готовы поделиться своим везением, мистер…

Тот протягивает свою костлявую руку.

— Пауэлл. Освальд Пауэлл.

Клемент отвечает на рукопожатие.

— А я Клифф, а это моя подруга, Луиза.

Из всех фальшивых имен, что мог сочинить Клемент, Клифф представляется самым неподходящим. Впрочем, сама-то я наверняка назвала бы наши настоящие, что с учетом противозаконного умысла было бы крупной ошибкой. Лишнее доказательство, что занимаюсь я не своим делом.

— И сколько вы хотите получить? — спрашивает тщедушный тип.

— Нынешняя цена золота вам известна, так что ждем предложения, — уклончиво отвечает Клемент.

— Сначала мне нужно взглянуть.

Клемент кивает, снимает с плеча рюкзак и затем достает слиток и кладет его на стойку.

— Позвольте представить: сто пятьдесят унций чистого золота!

Глаза Пауэлла мгновенно округляются. Он подается вперед и медленно проводит рукой по слитку, внимательно рассматривая пробу и другие клейма, выбитые на поверхности.

— Мне необходимо проверить чистоту. Могу я снять стружку?

— Да пожалуйста!

Оценщик ныряет под стойку и через мгновение появляется снова, сжимая в руке ножик, больше походящий на скальпель. Он переворачивает слиток и проводит инструментом сантиметра два по нижней кромке.

Сняв микроскопическую пробу, Пауэлл прижимает большим пальцем лезвие ножа — по-видимому, чтобы не потерять образец.

— Подождите минуту.

И исчезает за дверью.

Клемент моментально прячет золото обратно в рюкзак.

— А еще говорите, будто у меня проблемы с доверием, — ухмыляюсь я.

— После всего, через что нам пришлось пройти ради него, не собираюсь рисковать, пупсик. Вдруг кто зайдет и схватит наш слиточек.

При всей ценности добычи, я очень и очень сомневаюсь, что кому-либо достанет смелости — или глупости — связываться с Клементом. Но, естественно, лучше перебдеть, чем недобдеть.

— Хорошо, согласна.

Мы все ждем, часы на стене отсчитывают минуту за минутой.

Наконец, Пауэлл выходит к нам.

— Похоже, у вас и вправду слиток чистого золота. Мои поздравления!

— Прекрасно. Так вы заинтересованы в покупке или нет? — Клемент по-прежнему сама прагматичность.

Оценщик потирает небритый подбородок, возможно, обдумывая свой первый ход.

— Заинтересован, за разумную цену.

— И какую же вы считаете разумной?

Пауэлл барабанит пальцами по стойке и глубокомысленно таращится на потолок.

— Полагаю, вам нужны наличные? — осведомляется он.

Совершенно верно.

— И никаких договоров?

— Никакой писанины. Мы берем наличные и сваливаем. И больше вы нас не видите и не слышите.

— В таком случае я дам вам пятьдесят тысяч.

Я уже раскрываю рот, чтобы решительно высказаться о подобной наглости, однако каменное выражение лица Клемента демонстрирует, что в моей тираде нет необходимости:

— He-а. Даже не думайте. Мы не идиоты, приятель. Слиток стоит вдвое дороже, даже на черном рынке.

Оценщик кривится, будто жует лимон.

— Могу поднять до шестидесяти.

Клемент просто закидывает рюкзак на плечо и, не удосуживаясь ответом, поворачивается ко мне:

— Пойдем попробуем в другом месте, а?

Я киваю. Пауэлл немедленно понимает, что вот-вот лишится возможности срубить неплохих деньжат на халяву, и вскидывает ладонь.

— Ладно, ладно, — тараторит он. — Девяносто штук, но это окончательное предложение. Больше наличных мне все равно не достать, так что решайте.

Клемент упирается в оценщика взглядом, и на этот раз предугадать ответ по его бесстрастному лицу я не в состоянии.

— Дайте нам минуту.

С этим он направляется к выходу, жестом приглашая меня с собой.

Мы снова оказываемся на тротуаре, и Клемент тут же переходит к делу:

— Хочешь принять его предложение, пупсик?

А меня раздирают противоречия.

С одной стороны, девяносто тысяч фунтов — сумма просто фантастическая, и большинство людей воротить нос от такого свалившегося счастья не будет. Тем не менее в другое мое ухо нашептывает жадный гремлин: спору нет, это куча денег, но вдруг кто-то предложит на десять тысяч больше? А то и на двадцать?

— Хм, даже не знаю. А вы что думаете?

— Девяносто штук решают твою проблему с этим козлом Стерлингом?

— Еще как!

— Вот тебе и ответ. Моя работа заключалась в оказании тебе помощи. И поскольку теперь ты можешь с ним расплатиться, моя задача выполнена.

— Но мы могли бы получить за слиток и больше.

— Могли бы. Но это не значит, что получим.

Толку от его разглагольствований никакого, честно говоря.

Мне не помешало бы подумать еще немного, однако Клемента моя нерешительность явно начинает раздражать.

— Слушай, пупсик. Если бы я заявился на прошлой неделе в твой магазин и предложил девяносто штук, ты бы взяла их?

— Разумеется, взяла бы.

— Почему?

— Потому что ни один человек в здравом уме не станет отказываться от такого предложения.

— И тем не менее ты стоишь да чешешь репу!

— Но ведь…

— Пупсик, давай не искушать судьбу. Мы выжали из чувака максимальный ценник, так что лучше будет закончить игру, пока выигрываем. Вот тебе мой совет.

Он прав. Несмотря на существующий шанс выгадать побольше, испытанного за последнюю неделю стресса мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Эмоциональная расплата за попытку заполучить несколько дополнительных тысяч запросто может превысить финансовую прибыль.

— Хорошо. Будь по-вашему.

— Ну и молодец!

Даже не верится, что все вот-вот закончится. Я делаю глубокий вздох и следую за Клементом обратно в ломбард.

34

Пауэлл по-прежнему за стойкой. Судя по его напряженному взгляду, нашего решения он ожидает даже с некоторым беспокойством.

Клемент подходит к нему и протягивает руку.

— Хорошо, мы согласны. Девяносто штук.

Оценщик с воодушевлением пожимает предложенную руку.

— Весьма разумно с вашей стороны. Это очень хорошее предложение.

— Не сомневаюсь, — хмыкает Клемент. — Тогда за дело?

— Мне нужно немного времени, чтобы собрать столько наличных. Надеюсь, вы понимаете.

— И сколько времени вам нужно?

— Двадцать четыре часа.

Клемент хмурится и пару раз задумчиво проводит рукой по усам.

— Договорились. Мы приедем завтра в десять.

Пауэлл заверяет своего клиента, что деньги обязательно будут готовы.

Я уже было решаю, что теперь-то можно идти, однако Клемент нависает над стойкой и, не сводя с оценщика сурового взгляда, отцеживает:

— Просто для сведения, я очень не люблю, когда мне засирают мозги. Если денег не будет, или попытаетесь сбить условленную цену, я ужасно разозлюсь. И радости вам это не доставит, обещаю.

— Деньги будут, — с натянутой улыбочкой блеет Пауэлл, однако глаза его выдают смятение.

Кивнув напоследок, Клемент разворачивается, и мы вместе покидаем ломбард.

На улице я запоздало высказываю свое мнение:

— Может, все-таки не стоило давать ему время на сбор денег, а?

— Столько денег под рукой никто не держит. Один день роли не играет, так ведь?

— Да, не играет.

— Все будет в порядке, пупсик. Уверен, он все сделает как надо.

С учетом практически неприкрытой угрозы оценщику, пожалуй, он прав.

— Значит, мы можем вернуться и открыть магазин. Не вижу смысла терять дневную выручку.

— Мы?

— Хм, да. Или у вас какие-то другие планы?

— Честно говоря, пупсик, я скорее иголки себе в глаза воткну, чем проторчу в книжном магазине целый день.

— Чего ж вы тогда хотите?

— Да закинь меня по пути назад в свою конуру. Мне для счастья вполне хватит и телика.

На самом деле отказ Клемента возвращаться в магазин вызывает у меня лишь облегчение. Дел у меня там по горло, чтобы еще и на него отвлекаться.

— Хорошо. При условии, что в мое отсутствие вы не сровняете дом с землей, как насчет выбраться вечером куда-нибудь на ужин и отметить? Я угощаю, разумеется.

— Заметано.

— Прекрасно. И спасибо вам снова… Клифф, — хихикаю я.

Мы садимся в машину, все колеса которой, к моему некоторому удивлению, по-прежнему на месте.

Я везу Клемента домой и оставляю его наедине с телевизором, наскоро обучив, как пользоваться телефоном — так, на всякий случай. Затем возвращаюсь в магазин и успеваю открыть его как раз перед обеденным наплывом покупателей.

Следующие несколько часов мне некогда предаваться мечтаниям о груде наличных, что светит завтра. Но к трем часам торговый зал пустеет, и мой план расходов начинает обретать форму. Пускай выплатить ипотеку целиком и не получится, но уж основательно сократить ее я точно смогу. Еще хватит на кое-какой ремонт по дому и, может, на новую отделку гостиной.

Разобравшись с программой капиталовложений, устраиваю себе заслуженный перерыв на десять минут.

В комнате для персонала я завариваю чай и, намереваясь сполна насладиться редким моментом спокойствия, усаживаюсь за стол с «Рэкетиром», романом Джона Гришэма.

Не так-то просто сосредоточиться на сюжете книги, когда в голову одна за другой наведываются идеи по будущему интерьеру. На четвертой главе, впрочем, я уже полностью поглощена повествованием, пока не наталкиваюсь на некий специфический термин, после которого дальнейшее чтение для меня становится невозможным. «Отмывание денег».

«Черт».

Хватаю смартфон и загоняю выражение в поисковик.

Буквально через минуту мне становится ясно, что я серьезно недооценивала реалии перемещения девяноста тысяч фунтов на свой банковский счет.

Продолжаю гуглить, и теперь проблема предстает передо мной во всем пугающем объеме. Положить деньги в банк, равно как и приобрести что-либо дороже десяти тысяч я могу лишь с предъявлением удостоверения личности и доказательством легального происхождения доходов.

«Черт. Черт. Черт».

Я отшвыриваю книжку, проклиная собственную наивность.

Тем не менее наверняка ведь маяно найти решение этой загвоздки. А если говорить более конкретно, мне известен кое-кто, способный предложить требуемое решение.

Набираю домашний номер, и через шесть гудков мой новый жилец берет трубку.

— Клемент, это я.

— Привет, пупсик. Что случилось?

— Мне нужно, чтобы вы кое над чем подумали.

— Валяй.

— Я хочу знать, как отмывать деньги и как утаить наличные, что мы получим завтра.

— Мне прямо сейчас объяснять? — стонет он. — Я тут улетное кино смотрю, между прочим.

— Нет-нет, просто подумайте над этим. А за ужином обсудим.

— Лады. Еще что-нибудь?

— На этом все, спасибо. А что за кино вы смотрите?

— «Холодное сердце».

— А, хорошо. А фильм… Погодите-ка. Вы сказали «Холодное сердце»?

— Ага.

— Детский мультик про Анну и Эльзу?

— Ага.

Меня подмывает спросить, почему его так заинтересовал мультик, но я быстро решаю, что знать мне это ни к чему.

— Хм, ладно. Увидимся через пару часов.

— Ага, покеда.

И Клемент моментально вешает трубку. Не человек, а загадка какая-то.

Посмеиваясь, я возвращаюсь в торговый зал.

Хотя я и не испытываю особого вдохновения для рутинных дел, на сегодня передо мной стоят еще две задачи. Во-первых, выставить на полки новые книги, а во-вторых, сфотографировать Библию короля Якова и занести ее в сетевой реестр. На прошлой неделе все мои надежды возлагались на потенциальную ценность этого фолианта. Теперь же, по сравнению с ожидающим меня следующим утром состоянием, Библия почти не имеет значения. Тем не менее она вполне способна привнести весомый вклад в стоимость замены обогревателя.

Где-то с час я занимаюсь расстановкой книг, попутно обслуживая парочку покупателей.

Покончив с полками, заглядываю под прилавок, чтобы взять Библию.

Вопреки моим ожиданиям фолианта на полке рядом с сиди-проигрывателем нет. Сбитая с толку, я принимаюсь выгребать весь накопившийся под прилавком хлам.

Спустя пять минут мне становится ясно, что раритет бесследно исчез.

В некотором недоумении я пытаюсь мысленно воссоздать момент появления Клемента в магазине прошлым пятничным вечером. Помню, сидела на полу с Библией в руках. Потом встала, чтобы кое-что посмотреть в компьютере, и тогда-то и осознала, что у меня появился незваный гость.

А потом что?

Недоумение переходит в смятение. Я минут пять снова и снова проигрываю в голове сцену. Может, я выронила книгу на пол? Или оставила на прилавке?

Понятия не имею.

Единственное, о чем я имею понятие, так это о пропаже букинистического раритета. И что помочь восстановить события может только Клемент.

И если он не вспомнит, что где-то видел Библию, единственным правдоподобным объяснением ее исчезновения будет кража. Вот только магазин с того самого вечера по сегодняшнее утро почти все время был закрыт. Возможно, я все-таки уронила книгу на пол, и ее слямзила какая-то вороватая сволочь.

Данная мысль бесит меня даже больше, нежели утрата денег. Уж не знаю, с чего я воображаю своих покупателей какими-то особенными, но меня возмущает до глубины души, что кто-либо вообще способен обокрасть частное заведение, переживающее не лучшие времена.

Тем не менее переживать из-за пропажи Библии все-таки не стоит. Исходя из соотношения удач и неудач, я все еще в приличном выигрыше.

До закрытия магазина наведываются еще три покупателя. По результатам продаж дневная выручка едва превышает сто фунтов, однако столь гнетущая статистика избавляет меня от угрызений совести, что могли бы изводить меня из-за позднего открытия магазина завтра. Распечатываю объявление и вешаю его на дверь.

По окончании очередного рабочего дня я запираю свою лавку и неспешно еду по затопленным улицам домой.

Дождливая погода, впрочем, может и кое-чем порадовать: большинство обитателей моей улочки сегодня воспользовались машинами, так что свободных стояночных мест просто уйма. Я паркуюсь и пробегаю метров двадцать до своего дома. Однако ливень хлещет такой, что я успеваю промокнуть едва ли не насквозь.

Вешаю куртку и сумочку на крючок и скидываю туфли. Вопреки моим ожиданиям, дом не оглашает рев телевизора. Напротив, стоит полная тишина.

— Клемент?

Ответа нет.

Заглядываю на кухню. Пусто.

Может, спит?

Иду в гостиную в полной уверенности, что Клемент дрыхнет себе, развалившись в кресле.

Здесь его тоже нет.

Тут уж у меня начинает сосать под ложечкой.

Сломя голову мчусь наверх. Дверь в ванную распахнута, так же как и в гостевую спальню.

— Клемент?

Ответом мне служит тишина, и меня мутит уже не на шутку.

Чуть ли не в апоплексической панике врываюсь в гостевую спальню и грохаюсь на колени. Откидываю одеяло и заглядываю под кровать. Ничто не заслоняет мне вид плинтуса в дальнем конце комнаты.

Рюкзака нет — а значит, и золотого слитка тоже.

«Блин, нет! Господи, пожалуйста, нет!»

Я поднимаюсь на ноги и осматриваю комнату. Только уже и сама не пойму, что теперь ищу.

«Клемент, да где же ты, черт тебя возьми?»

Ладно, усаживаюсь на краешек кровати и задумываюсь, куда же он мог пойти. Как бы ни хотелось мне верить, что Клемент просто отправился на прогулку, буквально все указывает на то, что обольщать себя этой версией не стоит. Для начала, на улице ужасный ливень. Обстоятельство, впрочем, совершенно незначительное, если добавить к уликам отсутствие золотого слитка.

Неужто я всего лишь стала жертвой некой изощренной аферы?

От вопросов и скоропалительных выводов у меня голова идет кругом. Нет, это какая-то бессмыслица. Ну какая же это разводка, если я всего-навсего статист? Поисками золота от начала до конца заведовал Клемент. Да зачем я вообще ему была нужна? Не считая трат на еду и дорогу, мое участие в операции было едва ли не символичным.

А может, я что-то упускаю? Может, я такая тупая, что до сих пор в упор не вижу очевидного?

Стоп. А вдруг с Клементом что-то стряслось? Вдруг Стерлинг отрядил с полдесятка мордоворотов, и сообща они все-таки одолели Клемента? И увели его с собой, прихватив и золото?

Да нет же, я цепляюсь за соломинку. Тогда остались бы следы борьбы, да и сложно представить, что даже пятеро костоломов в состоянии справиться с Клементом.

«Смирись, Бет, он просто ушел».

В густом тумане вопросов сталкиваются два заключения.

Без золота у меня нет средств расплатиться со Стерлингом.

Я в очередной раз утратила бдительность, и меня по-крупному развели.

Следует ужасающий взрыв гнева, отрицания и стыда.

«Тупая, тупая баба!»

Я разрываюсь между истерическим припадком и безутешным рыданием в подушку. Ощущаю себя одной из тех женщин, которых разводят сетевые жулики, предлагая любовь в обмен на крупную сумму, необходимую им якобы для преодоления жизненных неурядиц.

Как бы ни насмехалась я над наивностью и тупостью всех этих дамочек, сама в итоге оказалась ничуть не лучше.

И тут раздается звонок во входную дверь.

Делаю глубокий вдох, чтобы взять себя в руки.

Пока топаю вниз по лестнице, трезвон повторяется.

— Да иду же, ради Бога…

Я отпираю замок и распахиваю дверь, готовая обрушиться на незваного визитера.

— Блин, пупсик, ну где ты застряла? — недовольно пыхтит Клемент, вваливаясь внутрь. — Льет как из ведра!

Он вымок до нитки, даже джинсовое одеяние теперь темно-синее. Единственная вещь, что не кажется на нем насквозь мокрой — водонепроницаемый рюкзак на плече. Клемент снимает его и с глухим стуком опускает на пол.

Я захлопываю дверь и медленно считаю про себя до пяти.

На трех, однако, не выдерживаю и срываюсь на визг:

— Черт возьми, Клемент, где, на хрен, тебя носит?

Он знай себе вытирает лоб рукавом, совершенно не тронутый моей вспышкой.

— Я задала вопрос! — продолжаю я бушевать.

— Ага, я слышал, — бурчит Клемент.

— И?

— Сиги.

— Что?

— Сигареты кончились. Пошел купить пачку.

— Почему записку не оставили?

— Не знаю, я ж не думал, что это так затянется. А что не так-то?

— Я подумала…

— А, понял! Ты решила, что я сделал ноги с золотишком!

Я никну головой. Гнев моментально сменяется стыдом.

— Охренеть как мило, — продолжает Клемент обвинительную речь.

Ничего не могу с собой поделать, но чувствую, что не успокоюсь, пока во всем не разберусь.

— А как же вы собирались войти в дом?

Он выуживает из нагрудного кармана мокрой безрукавки ключ.

— Черный ход.

— Хм, да, верно… А почему вы тогда стали звонить в переднюю дверь?

— Потому что увидел твою машину на улице и не захотел пугать тебя, вваливаясь с заднего двора.

Мой надуманный сценарий прямо на глазах разваливается на части. Я хватаюсь за последнюю неясность:

— Но вы же говорили, что у вас нет денег!

— Нет, откуда им взяться-то. У тебя на кухне стоит банка с мелочью, я и позаимствовал оттуда десятку. Понадеялся, что ты не станешь возражать.

Ну конечно, парковочная банка. У меня вечно нет мелочи для паркоматов, и раз-два в неделю я щедро пополняю эту емкость.

— Ну, все теперь? — взрывается Клемент. — Закончила допрос?

Во что я только превратилась! Доверие мое подорвано до такой степени, что я автоматически предполагаю в людях худшее.

— Простите, Клемент, — блею я. — Вы этого не заслуживали.

— Разумеется, нет!

Какое-то время мы молчим. Тишину нарушает лишь стук о половицы капелек, срывающихся с мокрых волос Клемента.

— Вы все еще хотите пойти куда-нибудь поужинать? — опасливо осведомляюсь я.

— Еще как, черт побери! И, как мне представляется, ты задолжала мне ужин из трех блюд!

— Конечно-конечно, и еще несколько бокалов пива, — с облегчением подхватываю я. — И знаете, что я буду на десерт?

— И что же?

— Глотать свои выдуманные обиды. Двойную порцию.

35

В качестве компенсации за свой нервный срыв я предлагаю Клементу постирать и высушить его одежду.

В результате приходится снова копаться в шмотках Карла, и на этот раз моей добычей становятся эластичные ярко-красные треники. Бледно-розовая тенниска как будто единственное, что более-менее может подойти Клементу по размеру. Подборка цветов, конечно же, не из лучших.

— Поставлю режим быстрой стирки, — заверяю я Клемента, принимая от него ворох мокрой одежды. — Через час все будет готово.

— Спасибо, — отзывается он, хмуро осматривая себя в обновках. Собственный внешний вид в восторг его определенно не приводит. — Я выгляжу сущим придурком.

— Да уж, выходить из дома в таком наряде я бы не стала, но это все лучше, чем прохлаждаться в одних трусах.

— Кому лучше-то?

— Допустим, мне.

В ожидании завершения работы стиральной машины мы возвращаемся в гостиную.

— Клемент, не поговорить ли нам о «Холодном сердце»?

— А что такое?

— Довольно странный выбор. Из огромного количества фильмов, почему именно этот?

— Даже не знаю. Я просто тыкал на кнопки и увидел в списке самых популярных «Холодное сердце».

— И все же, мне и в голову не могло прийти, что он придется вам по вкусу.

— Ну, я ведь таких никогда и не видел. Вроде и мультик, но как будто и настоящий. Начал смотреть, да и затянуло.

— Поняла. Тогда надо как-нибудь посмотреть «Историю игрушек». Вам просто крышу снесет.

— Ну так поставь.

— Что? Да я пошутила, Клемент. Это же детский мультик!

— Маленьким я не так-то и много фильмов посмотрел, поэтому детские мне типа нравятся.

В его интонации сквозит легкая грусть, и я, не найдясь с ответом, улыбаюсь ему подобрее и отыскиваю «Историю игрушек».

На весь следующий час Клемент приклеивается к экрану и гогочет над выходками Вуди и Базза. Я же больше наблюдаю за ним, нежели за мультипликационным действом. Даже не верится, что именно этот человек столь жестоко отделал Черного и Синего. Хотя насчет него во многое верится с трудом.

Но вот с кухни доносится сигнал стиральной машины. У Клемента подобное вмешательство вызывает недовольство, и я спешу его успокоить:

— Да сидите смотрите. Я разберусь с вещами.

— Уверена?

— Конечно, я же знаю, чем там все закончится.

— Спасибо, пупсик.

Так что приходится оторваться от зрелища и идти на кухню. Сушилка в моей стиральной машине не из лучших, однако джинсовый костюм Клемента на ощупь вполне сухой. Складываю штаны, безрукавку и темно-синий свитер и отношу обратно в гостиную.

— Вот, пожалуйста.

— Пасиб.

— Пойду приму душ и переоденусь. Думаю, когда Базз достигнет бесконечности, уже буду готова.

Клемент встает и принимается стягивать с себя розовую тенниску. Я немедленно обращаюсь в бегство и взлетаю по лестнице в ванную.

Когда я вновь появляюсь в гостиной, освежившаяся и переодевшаяся в джинсы и туфли на каблуках, по экрану как раз бегут заключительные титры.

— Отпадная вещь!

— Рада, что вам понравилось. Тогда выходим?

Клемент с готовностью вскакивает и выключает телевизор.

— Ты довольно неплохо начистила перышки, — комментирует он мой внешний вид. — Для чувихи, которая совсем не носит платьев.

— Хм, спасибо, наверное.

— Так куда мы идем?

— Километра через полтора есть приличный паб, «Слизняк и латук» называется. Я бокалом ограничиваться не собираюсь, так что пройдемся пешочком. Дождь вроде утихает.

— Давай, веди.

Пока мы выходим из дома и идем по темным улицам, Клемент насвистывает «Теперь я твой друг» из «Истории игрушек».

— Перестаньте свистеть, пожалуйста.

Он упрямо продолжает еще несколько секунд, но затем все-таки занимает рот сигаретой.

— Ну так как, пупсик, придумала, куда спустить наличность, что выложит Пауэлл?

— Кое-какие идеи имеются. Дому нужен ремонт, а мне — отпуск.

— Отпуск?

— Да, отдохнуть где-нибудь.

Клемент глубоко затягивается и медленно выпускает дым, явно о чем-то задумавшись.

— А вот у меня никогда не было отпуска.

Уж не намек ли это, что он хочет составить мне компанию? Ну нет, это вряд ли. Деликатный подход — это не про него.

— Правда никогда?

— He-а. Разве что ненадолго ездил в Северный Уэльс, в Лландидно. Может, на отпуск и потянет.

— И как же вы оказались в Лландидно?

— Особого выбора у меня и не было. Когда началась война, большинство детей эвакуировали из Лондона.

И хотя за последние дни мы значительно сблизились, выслушивать бредовые россказни Клемента мне по-прежнему нелегко. По правде говоря, я бы предпочла, чтобы он вообще не заикался об этом своем воображаемом прошлом. Тогда я даже смогла бы притворяться, будто все совершенно нормально. Прямо как при романе с женатым мужчиной, когда приходится избегать определенных сторон его жизни, о которых лучше не задумываться. Только в случае с Клементом надо игнорировать не обманываемую жену, а его бредовые идеи.

— Хотя там было вполне неплохо, — не унимается Клемент. — Я жил в доме престарелой валлийской пары, Айвора и Меган Дейви. Хорошие люди.

Меня так и подмывает расспросить его, однако я сдерживаюсь. Нечего ему потакать. К сожалению, мое молчание отнюдь не останавливает поток его меланхолических воспоминаний.

— Мне тогда было шесть или семь, и до этого я еще ни разу не видел моря или пляжа. Мир словно бы вырос раз в десять.

— Что вы хотите сказать? — в конце концов не удерживаюсь я.

— Попробуй представить, что у тебя всю жизнь перед глазами были одни кирпичные стены, и вдруг ты стоишь на пляже и смотришь на море. Небо казалось таким огромным, как будто у него нет начала и конца.

— И как долго вы там пробыли?

— Не помню. Но вот отъезд помню хорошо, тот последний день на вокзале. Все остальные дети нарадоваться не могли, что скоро встретятся с родителями. А мне, наоборот, не хотелось уезжать.

Клемент щелчком отправляет окурок в канаву.

— Отпуск ведь таким и должен быть, да? Когда не хочется, чтобы он заканчивался.

— Пожалуй, да.

Мы сворачиваем за угол. К некоторому моему облегчению, «Слизняк и латук» уже прямо через дорогу.

— Вы голодны? — спрашиваю я, решительно закрывая тему предыдущего разговора.

— Просто умираю.

Пересекаем улицу и через двойные двери заходим в небольшой бар заведения.

В самом начале наших с Карлом отношений мы наведывались сюда довольно часто. По прошествии времени — как, наверное, и большинство пар — выбираться куда-либо мы перестали, предпочитая еду навынос и алкоголь из холодильника.

Для вечера понедельника в баре оказывается на удивление многолюдно, и все столики, примерно с десяток, заняты. Я всматриваюсь через арку в большой зал. Там, к счастью, свободных мест полно.

— Возьмем выпивку и устроимся в другом зале.

Клемент кивает, и мы направляемся к стойке.

— Светлое? — уточняю я.

— Ага, спасибо.

Мы дожидаемся, пока на нас не обратит внимание молоденькая барменша. Косметики, на мой взгляд, могло бы быть и поменьше. То же самое относится и к ее декольте.

— Что будете заказывать? — воркует она.

— Пожалуйста, пинту «Фостерс» и бокал сухого белого вина. И большой, пожалуйста. — Поворачиваюсь к Клементу. — Ничего не имеете против «Фостерс»?

А он даже не реагирует. Стоит и зачарованно пялится на грудь девушки, пока та наполняет ему бокал.

Что ж, встаю на цыпочки и шепчу ему на ухо:

— Декольте подобно солнцу, между прочим.

Клемент отвлекается от зрелища лишь ради того, чтобы удостоить меня недоуменным взглядом.

— Можно взглянуть, но пялиться не стоит.

Он неловко переступает с ноги на ногу и берет со стойки пиво.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Естественно, не имеете.

Барменша подает мой бокал вина, и я открываю счет напиткам, расплачиваясь кредиткой. Обеспечив себя столь необходимым алкоголем, мы перебираемся за столик у окна.

После десяти минут изучения меню решаем не обременять себя закусками, поскольку основные блюда здесь подаются огромными порциями. Клемент останавливает свой выбор на большом ассорти из жаркого, именуемом в меню «мясовозкой». Я предпочитаю лишний раз не провоцировать инфаркт и выбираю относительно безопасную камберлендскую сосиску с горчичным пюре.

Возвращаюсь к стойке и делаю заказ. Поскольку бокал мой уже наполовину пуст, а отнюдь не полон, решаю еще и повторить выпивку.

У Клемента пиво и вовсе на самом дне, как я замечаю по возвращении.

— Ах, нас, вижу, жажда замучила?

— Кто бы говорил! — фыркает он, кивая на мой бокал.

— А что такого, мы же собрались отметить! Да и потом, давненько я не расслаблялась.

— Всецело за расслабон, пупсик!

Он поднимает свой бокал, и мы чокаемся.

— Только прежде чем мы накачаемся, нужно успеть кое-что обсудить. Вы подумали над тем, о чем я просила по телефону? — напоминаю я о деле.

— Об отмывании денег?

— Тсс!

Клемент оглядывается на полупустой зал.

— Ага, подумал.

— И как же я могу, хм… Отмыть деньги?

— Да через свой магазин.

— Мой магазин? Это как?

— У тебя же все книги подержанные?

— Да какие же еще.

— Значит, накладных на новые поступления нет?

— Я выписываю чек на каждую коробку, но не на каждую книгу.

— Ну вот тебе и пожалуйста — безупречная схема отмывания! Если никто не знает, сколько книг к тебе поступает, и никакой документации не имеется, под видом продаж ты неспешно пропускаешь черный нал через кассу и получаешь чистые деньги.

— А не будет выглядеть странным, если мой товарооборот значительно возрастет?

— Не будет, если не спешить. Крупную сумму наличных вообще отмыть быстро невозможно. Если только не положить ее в какой-нибудь иностранный банк, где не станут задавать вопросов о происхождении денег.

Признаться, я надеялась на решение получше. На отмывание девяноста тысяч фунтов через магазин у меня уйдет года два, да еще придется потерять на налогах, но, по-видимому, выбора у меня попросту нет.

— Кроме того, кое-что ты можешь просто положить на свой банковский счет, — добавляет Клемент. — В разумном объеме, естественно. Люди постоянно продают всякий хлам и кладут деньги в банк. Можешь наплести им, будто продала машину, телевизор или что-нибудь дорогое вроде этого.

— Спасибо, Клемент. Это хороший совет.

Как раз когда я начинаю составлять список вымышленного имущества на продажу, наш заказ приносит стройная темноволосая официантка.

Она ставит на стол мою тарелку с сосиской и пюре, затем чуть ли не таз с разделанным скотным двором для Клемента.

— Приятного аппетита, — воркует девушка.

— Уж за аппетит не переживай, детка, — отзывается Клемент, насадив на вилку свиную колбаску.

Пока официантка дефилирует по пабу, я кошусь на Клемента, почти не сомневаясь, что он будет пожирать глазами ее туго обтянутую задницу. Однако в данный момент приоритетом для него служит еда, и попка проигрывает колбаске.

Со всей решительностью приступив к поглощению еды и опустошению бокалов, какое-то время мы продолжаем вяло перекидываться фразами, однако разговор быстро сходит на нет.

Когда же на тарелке Клемента остаются лишь остатки подливы, он становится более разговорчивым:

— Просто суперски, пупсик. Боюсь, для сладкого места уже не осталось.

С трудом запихнув в себя последнюю вилку пюре, вынуждена согласиться:

— Наверное, десерт стоит компенсировать новой порцией выпивки, как считаете?

— Ага, я тогда принесу?

Я выражаю согласие поднятым большим пальцем, поскольку стараюсь сдержать отрыжку. Клемент отправляется к стойке, несомненно, преисполненный надежд, что за ней по-прежнему стоит Мисс Декольте.

Через пять минут возвращается с бокалами и заявляет:

— Ты не сказала, что у них тут кабаре!

— Кабаре?

— Ага, я слышал, как поет женщина.

— Может, это всего лишь музыкальный автомат в баре.

— Не-не, голос точно живой.

— Ах да, конечно. Это не кабаре — это караоке.

— Кара-что?

— Проще будет показать.

Мы берем свои напитки и направляемся в бар.

— Нам сюда.

Через дверь в углу выходим в узкий коридор и, миновав туалеты, оказываемся в другом барном зале, гораздо просторнее предыдущего.

Нас встречает сладкоголосое пение пухленькой сирены среднего возраста в джинсах и топике на маленькой сцене в углу. В зале несколько десятков столиков, и почти все они заняты воодушевленными посетителями. Похоже, караоке по понедельникам здесь весьма популярно.

Я пихаю Клемента локтем и указываю на свободный столик, и мы спешим его занять.

— Сколько бы ей ни платили, пупсик, явно переплачивают.

— Никто ей не платит. Любой может выйти на сцену и спеть.

— Любой?

— Ага.

— И даже если не умеет петь?

— Даже если.

— Боже!

— Не переживайте, Клемент. Чем больше выпьем, тем приятнее они будут звучать.

Следующую пару часов мы подвергаем данную гипотезу тщательной проверке. Счет бокалам потерян, а мы, словно жюри из эдакой сальной версии «Фактора Икс», знай себе нещадно критикуем каждого бедолагу, имеющего мужество подняться на крохотную сцену.

Единственное, что мне слегка досаждает, так это заявления Клемента, будто многие из испохабленных песен он и не слыхивал. И даже когда некий весьма и весьма самообольщающийся парнишка принимается завывать песню «Пинк Флойд» «Еще один кирпич в стене», Клемент настаивает, что слышит хит впервые.

Впрочем, я чересчур требовательна. Что правда, то правда, давненько я так не веселилась. Может, дело в алкоголе, а может, в предвкушении ожидающего меня завтра богатства, но чувствую я себя непринужденно и даже счастливо.

Клемент предлагает еще по бокалу и уже спустя пару минут возвращается с очередной порцией.

— Должна признаться, Клемент, — силюсь я донести свою мысль внятно, — я уже чуточку пьяна.

— Дилетантка! Я только разогреваюсь.

— Еще бы, вы килограммов на семьдесят тяжелее.

— Согласен.

— И мне нужно пописать.

— Как ты там говоришь, пупсик? Слишком много подробностей?

— Ха! Да вы, оказывается, иногда все-таки слушаете!

— Иногда.

Я хлопаю его по плечу и нетвердо направляюсь в уборную.

Устроившись в кабинке, я на мгновение закрываю глаза в надежде, что мир не начнет вращаться. Доносящиеся из бара аплодисменты знаменуют окончание очередных страданий, так что я могу насладиться столь необходимым облегчением в относительной тишине. Расслабленность достигает такой степени, что приходится даже прилагать усилия, чтобы не задремать.

Закончив свои дела, спускаю воду и стучу каблучками по кафельному полу к раковинам.

— Добрый вечерок, мисс Бакстер, — хихикаю я, и мое отражение улыбается в ответ.

Женщина в зеркале кардинальным образом отличается от унылой коровы, что преследовала меня всю прошлую неделю. Она как будто знает, что предстоит ей в будущем, и выглядит довольной, уверенной и вполне счастливой.

— Спасибо, Клемент, — шепчу я.

Мой зеркальный двойник согласно улыбается.

Мою руки, а затем терпеливо жду, пока маломощная сушилка справится со своей функцией. Напоследок еще раз проверяю свой внешний вид в зеркале и направляюсь обратно в бар.

Распахнув дверь в зал, машинально бросаю взгляд на наш столик в углу в уверенности увидеть за ним потягивающего пиво Клемента.

Его там нет. Наверное, решаю я, тоже пошел в туалет.

Из динамиков по бокам сцены доносятся вступительные фортепианные нотки. Судя по всему, сейчас даст знать о себе очередная жертва караоке, и я спешу к своему месту. Сделав щедрый глоток вина, поворачиваюсь ко входной двери, рассчитывая увидеть возвращающегося Клемента.

Фортепианная тема развивается, и я сразу же узнаю песню. Это саундтрек из фильма, что совсем недавно мы обсуждали с Клементом.

И тогда я впервые после возвращения обращаю внимание на сцену.

— О, нет!

Клемент вовсе не в туалете. Он стоит на сцене с микрофоном в руке и таращится на монитор с текстом песни, которую, как я надеюсь, исполнять он не собирается.

Я затыкаю уши пальцами и опускаю взгляд в пол, от души желая оказаться далеко-далеко отсюда. Клемент еще только готовится вступить, а я уже не знаю, куда деваться от стыда. Да чем он только думает, черт побери! Из всех песен выбирает для исполнения именно «Отпусти и забудь» из «Холодного сердца»!

Очень плохой выбор. Очень.

Увы. Начинается.

Конечно же, основательно поддатая публика сейчас начнет гоготать и улюлюкать. Что ж, по крайней мере, заглушит стенания Клемента.

Еще плотнее затыкаю уши и зажмуриваюсь.

«Пожалуйста, остановись. Пожалуйста, остановись!»

После такого позора мне в «Слизняк» путь заказан! Возможно, придется даже сменить место жительства.

Тем не менее свист и «бу-у!» слуха моего не достигают. Наоборот, как будто хлопают и кричат «браво»!

Я осторожно открываю глаза и вижу, что едва ли не половина зала на ногах. Как ни трудно в это поверить, но зрители в восторге от выступления Клемента.

Это, наверное, те, что уже совсем убрались.

Вынимаю пальцы из ушей, приготовившись умереть от стыда.

— О боже!

Честно говоря, не знаю, что я ожидала услышать, но определенно не это. Голос Клемента… просто потрясающий, и ноты он берет безупречно. И хотя песня сама по себе женская, Клемент поет ее так, словно ее написали специально для него. Голос у него — нечто среднее между Брюсом Спрингстином и Родом Стюартом.

Я выпрямляюсь и оглядываю зал. Никто не смеется, никто не улюлюкает. Как раз наоборот, кто не стоит в восхищении, тот сидит и зачарованно смотрит на огромного мужчину на сцене.

А он заводит последний припев с такой мощью, что у меня мурашки по телу бегут — как, наверное, и у всех в баре. По окончании песни зал взрывается аплодисментами, и Клемент, смущенно улыбаясь, спускается со сцены.

Пока он идет к нашему столику, его спина собирает щедрый урожай одобрительных похлопываний. Я была в «Слизняке», пожалуй, на десятке вечеров караоке и ничего подобного ни разу не видела.

Клемент наконец-то усаживается напротив меня и немедленно хватается за свой бокал, разом вливая в себя чуть ли не половину. Публика постепенно успокаивается перед выступлением несчастной женщины, которой придется демонстрировать свой талант после такого триумфа. Клемент подается ко мне через стол:

— Пойдем покурим?

Я киваю, все еще не обретя дар речи, и указываю на дверь в пивной сад.

Мы идем через зал, и посетители провожают Клемента взглядами. Мужчины кивают в завистливом восхищении, женщины кокетливо хлопают глазами. Смешно даже вспомнить, что всего лишь несколько дней назад, впервые оказавшись на людях с Клементом, я жутко стеснялась его общества. Теперь все наоборот.

В садике прямо заповедник тишины.

Клемент достает из кармана пачку «Мальборо» и извлекает из нее две сигареты, предлагая одну мне.

— Вообще-то, не стоит мне курить, — нерешительно сопротивляюсь я. — Да, ладно.

Клемент щелкает «Зиппо» и дает мне прикурить. Я глубоко затягиваюсь и выпускаю облачко дыма.

— Итак, мистер Клемент, не обсудить ли нам только что произошедшее? — не без игривости отваживаюсь я подступить к щекотливой теме.

— Не-а.

— Ой, да ладно вам! Как же нет? Это было потрясающе!

— Да я всего лишь прочистил трубы от ржавчины, делов-то.

— Не скромничайте. Где вы научились так петь?

Он пожимает плечами и задирает голову к темному небу.

Вопреки солидному объему поглощенного пива, в поведении Клемента мало что указывает на воздействие алкоголя. И, к моей величайшей досаде, при неугодном ему направлении разговора язык у него отнюдь не развязывается. А я-то надеялась, что после полдесятка пинт его бдительность притупится и он, глядишь, и сболтнет что-нибудь противоречащее своим бредовым утверждениям.

Я явно недооценила устойчивость Клемента к алкоголю.

Зато содержание такового в моей собственной крови наделяет меня достаточной смелостью для продолжения расспросов:

— А вы всегда умели так петь?

— Да вроде, — выдавливает он.

Что ж, можно считать прогрессом.

— Брали уроки пения?

— А ты любопытная баба, а?

— Я не любопытная, Клемент, а просто интересуюсь. Думала, мы друзья, а друзья ведь делятся друг с другом всяким, правда?

— Наверное.

И когда я уже думаю, что сейчас последует очередной от ворот поворот, Клемент кивком указывает на столик со скамейками на клочковатом газоне вокруг террасы, где мы сейчас стоим.

— Давай-ка присядем.

Мы перемещаемся к столику и усаживаемся друг напротив друга.

Клемент глубоко затягивается и затем прочищает горло:

— Петь меня научила Энни.

— Вы не в первый раз упоминаете это имя. Полагаю, вы были больше чем друзья?

— Можно и так сказать.

— А как вы познакомились?

— Помнишь, я рассказывал тебе, что приглядывал за группами?

— Да, конечно.

— Энни была бэк-вокалисткой в одной отстойной группе, с которой я какое-то время работал. Я помогал ей на саундчеках, так мы и сошлись. Команда и вправду была ужасной, а главному вокалисту и вовсе медведь на ухо наступил, но Энни пела что надо, и она-то их и вытягивала.

— И она давала вам уроки?

— Ага. Я наплел ей, будто хочу организовать группу, и попросил научить меня петь. Придумал, чтобы видеться с ней почаще.

— Заранее извиняюсь, но вы не производите впечатление человека, которому для заигрывания с женщинами требуются какие-то уловки.

— Так-то оно так, но с Энни вышло по-другому. Она была американкой, из Пенсильвании. Ну и, даже не знаю, было в ней что-то особенное.

— И что произошло дальше?

— Мы начали встречаться, и уже через полгода у нас все было по-серьезному. Сняли квартирку в Сохо, и какое-то время дела шли просто чудесно. И мы подумывали о свадьбе и даже о переезде в Америку, чтобы начать по новой.

— Без паспорта это было бы непросто.

— По роду моих занятий разжиться поддельным паспортом особой проблемы не составило бы.

— Вы, похоже, все спланировали?

Он делает последнюю затяжку и отшвыривает окурок.

— Вот только не всегда выходит так, как хочется.

— В смысле?

— В феврале Энни обнаружила опухоль в груди. До Рождества она не дожила.

Его предельно искреннее откровение словно бы протыкает пузырь моего опьянения, и я мгновенно трезвею.

— Я… Я даже не знаю, что сказать. Мне так жаль.

Клемент не отвечает, лишь закуривает следующую сигарету. Затем задумчиво вертит «Зиппо» в руке, и в какой-то момент свет из бара падает на гравировку.

Мне становится понятен ее смысл, и я произношу слова посвящения вслух:

— «На темные времена».

Клемент кивает.

— Вам подарила ее Энни?

— Когда она уже знала… что конец близок, сделала надпись и настояла, чтобы я взял «Зиппо» себе. Зажигалку подарил ей на восемнадцатилетие отец, и у нее это была единственная ценная вещь.

Я тянусь через стол и крепко сжимаю ему руку.

— Как бы мне хотелось сказать вам что-нибудь в утешение.

— Что ж тут сказать-то можно, пупсик, — вздыхает Клемент. — Поэтому сам я и не вижу смысла поминать эту историю. Ты попросила, я и рассказал.

Я и по собственному опыту знаю, что продолжение обсуждения подобной темы ничего не даст. И потому снова сжимаю ему руку и произношу слова, которые хотела бы услышать сама, окажись на его месте:

— Знаю, как тяжело говорить о потерянной любви, и потому считаю тему закрытой.

В ответ Клемент едва заметно кивает.

— Может, еще по стаканчику? — предлагаю я.

— He-а, мне хватит, пупсик. Да и тебе, думаю, тоже.

— Тогда идем домой?

— Ага.

Мы покидаем садик через калитку и направляемся в сторону дома. Я беру Клемента под руку, чтобы не упасть. Или просто потому, что в окружающей темноте, как мне кажется, нам обоим не помешает немножко ободрения.

36

— Будешь доедать? — спрашивает Клемент, указывая на гренок на моей тарелке.

— Вы, наверное, шутите, — отзываюсь я со стоном.

Это Клемент подбил меня заскочить по пути в забегаловку и подкрепиться плотным английским завтраком. Он полагал, будто таковой облегчит мои страдания от похмелья.

Ничего подобного. Как раз наоборот.

Сидя возле запотевшего окна, я едва ли не физически ощущаю витающий в воздухе жир и устоявшуюся вонь взмокших работников кафе в спецовках. Чего бы я только не отдала сейчас, чтобы оказаться в модерновой обстановке какой-нибудь кофейни да потягивать латте из большого стакана под успокоительные звуки классической музыки. Уж тогда-то пульсирующая головная боль наверняка отпустила бы.

Но нет. Приходится сносить пытку тарелкой с жирной требухой и таким крепким чаем, что им при желании можно выкрасить стены моей гостиной. А уж что касается музыки, слегка расстроенное радио в данный момент заходится ревом авторства «Секс Пистолз», если не ошибаюсь.

— Мне нехорошо. Может, пойдем?

— А бекон будешь доедать?

Я даже смотреть на свою тарелку не в силах, тем более есть. Качаю головой и встаю из-за стола.

Клемент подхватывает пальцами ломтик бекона и, запрокинув голову, опускает себе в пасть.

Я прижимаю ладонь ко рту, пытаясь совладать с рвотным рефлексом.

— Чего добру пропадать, — комментирует Клемент, звучно хрумкая добычей.

Только-только минула половина десятого утра, и я страдаю от последствий обильных винных возлияний накануне вечером. Клемент, напротив, раздражающе бодр и весел. Вообще-то, мне стоит радоваться, что хоть один из нас в состоянии вести машину. С другой стороны, короткая поездка до кафешки радости мне не доставила совершенно.

Пока Клемент расправляется с содержимым моей тарелки, я тащусь к прилавку и прошу у мужчины в заляпанном переднике счет.

— Еще что-нибудь, милочка?

— У вас вода в бутылках есть?

— С газом или без?

— Без, пожалуйста, — отвечаю я, несколько удивленная наличием выбора.

Продавец достает из холодильной камеры бутылку и ставит на прилавок.

— Полтора фунта за воду, итого получается… — он тыкает по клавише кассового аппарата своим толстым пальцем, — двенадцать восемьдесят.

— По карточке оплату принимаете?

Мужчина смотрит на меня так, будто я осведомилась насчет веганского завтрака.

— Нет. Только наличные.

Принимаюсь за раскопки в сумочке и кое-как набираю тринадцать фунтов, в основном мелочью.

— Сдачи не надо, — машинально брякаю я.

— Очень любезно с вашей стороны, — сухо отзывается продавец. — Порадую детишек, что теперь мы можем планировать отпуск.

Я смущенно улыбаюсь в ответ, хватаю бутылку и поспешно ретируюсь к дверям, где меня уже поджидает Клемент.

— Уходим отсюда.

На улице пробегаем стометровку по мокрому тротуару да под дождем до припаркованной машины. Пока Клемент втискивается на водительское место, я задаю в навигаторе маршрут до ломбарда «Пауэлл энд партнерс».

Но вот маршрут построен и и я снова читаю Клементу нотацию о его агрессивной манере езды:

— Помните, сейчас мы не в Лондоне, поэтому, пожалуйста, не гоните, если только не хотите, чтобы тут все было уделано теплой рвотой.

— Ну зашибись!

— Я просто предупреждаю. Мой организм не справится с вашим очередным уходом от погони.

Он с улыбкой поворачивает ключ зажигания.

— Доверься мне, пупсик.

Мои воспоминания о дальнейшем вечере после паба весьма смутные. Только и помню, как шла домой. Тем не менее каким-то образом мне удалось переодеться в пижаму. И меня не оставляет ужасное чувство, что я просила Клемента спеть для меня. Уточнить счет у него я, естественно, не осмеливаюсь.

Наша поездка не особенно чинная, однако содержимое моего желудка все же остается непотревоженным. На стоянку перед заведением Пауэлла мы вкатываемся за несколько минут до назначенного срока. Клемент глушит двигатель и смотрит на меня.

— Как состояние, пупсик? Если хочешь, можешь подождать в машине.

— Выдержу. После всех наших приключений не позволю какому-то похмелью угробить момент.

— Верное решение.

Мы выбираемся из машины, и я поджидаю на тротуаре Клемента, пока он вынимает из багажника рюкзак.

Дождь тем временем переходит в мелкую морось, однако низкие тучи неумолимо обещают скорый ливень. То ли так сказывается похмелье, то ли хмурое небо, однако на столь тоскливом монотонном фоне улица представляется мне эдакой сценой из антиутопического фильма. От мысли, что мои финансовые мечтания вот-вот осуществятся в унылой дыре вроде этой, становится даже как-то неуютно.

— Вид у тебя совсем дерьмовый, — комментирует Клемент, присоединяясь ко мне.

— Тьфу ты, спасибо за поднятие самооценки.

— Просто к сведению.

— Тактичность, как я вижу, не из самых ваших сильных черт?

— Ты бы предпочла, чтобы я тебе соврал?

— Нет, конечно же, просто иногда лучше промолчать.

— А иногда лучше сказать правду.

— Только не когда дело касается замечания женщине о ее дерьмовом виде.

— A-а, так ты хочешь, чтобы мы, парни, говорили вам правду, но только когда вам это нравится?

— Э-э… Нет, я вовсе не это сказала.

— А что ж ты тогда сказала, пупсик?

Сейчас я совершенно не в состоянии отстаивать свою позицию, какой бы важной она мне ни казалась. Так что, пожалуй, лучше проглотить унизительную поправку.

— Ась? И сказать-то нечего? — подначивает меня Клемент.

— Может, оставим тему?

— Ну конечно. Что ж, идем, — довольно ухмыляется он.

И с этим направляется ко входу в заведение Освальда Пауэлла, левой рукой крепко сжимая лямку рюкзака. Я семеню следом, чтобы шаги не так мучительно отдавались в моей раскалывающейся голове.

Почти ровно в десять ноль-ноль мы переступаем порог ломбарда.

В отличие от предыдущего визита, Пауэлл уже стоит за стойкой, явно дожидаясь нашего прибытия.

— Вы весьма пунктуальны, — встречает он нас.

— Мой конек, мистер Пауэлл, — отвечает Клемент. — У нас еще дела на утро, так что, может, сразу и приступим?

Я лишь наблюдаю за происходящим, потягивая воду из бутылки. Решительность, с какой мой товарищ пресекает треп и переходит к делу, меня даже несколько восхищает.

— Да, конечно. Товар с собой? — отзывается приемщик.

В качестве ответа Клемент приподнимает на плече рюкзак.

— Не возражаете, если я взгляну на него? Мне нужно снова снять стружку.

— Это еще зачем? Вы ведь уже проверяли.

— Полагаю, с учетом цены вопроса винить меня за дополнительные меры предосторожности нельзя. При всем уважении, слиток в вашем рюкзаке может оказаться вовсе не тем, что вы приносили вчера.

Клемент достает нашу добычу, подходит к приемщику и бережно кладет брусок на середину стойки.

— Слиток тот же самый, но проверяйте, раз вам так хочется. Только побыстрее.

Пауэлл кивает и исчезает под стойкой.

— Один момент, — доносится его возглас, — нож запропастился.

Клемент закидывает рюкзак на плечо и наваливается на стойку.

Проходит едва ли не минута, и Клемент раздраженно вскипает:

— Старина, да где вы там запропастились?

— Секундочку!

Наконец, приемщик выныривает на поверхность с тем же самым скальпелем, что использовал и в прошлый раз.

— Прошу прощения. С утра все из рук валится.

Затем мужчина повторяет вчерашнюю операцию, осторожно соскабливая с поверхности слитка тоненькую стружку золота. Затем направляется к двери за стойкой.

— Дайте мне минут пять. Я немного успокоюсь, и мы приступим к делу.

Клемент отвечает хмурым взглядом, давая понять хозяину заведения о своем растущем нетерпении. Судя по нервному тику на лице, Пауэлл уловил посыл четко и ясно. Он стремительно исчезает за дверью.

Клемент прячет сокровище в рюкзак, который ставит на пол между ногами.

— Не хотите освежиться? — предлагаю я ему бутылку.

— Что это?

— Вода.

— Как из-под крана?

— Не, родниковая.

— А какая разница?

— Эта, хм… чище.

Он выхватывает у меня бутылку и делает глоток.

— На вкус как вода.

— Потому что это и есть вода!

— И сколько ты за нее заплатила?

— Полтора фунта.

— Ты выложила целых полтора фунта за то, что можешь бесплатно набрать из-под крана?

— Это не одно и то же!

— Кто-то от души потешается над тобой, пупсик. Отдать полтора фунта за чертову воду!

Он чуть ли не с отвращением возвращает мне бутылку и снова наваливается на стойку.

Часы на стене все тикают и тикают, и я начинаю разделять нетерпение Клемента.

— Да что ж он так долго!

— Не знаю, но у него еще одна минута, и мы валим! — отвечает Клемент достаточно громко, чтобы услышал хозяин.

— Иду-иду! — доносится тонкий голосок из заднего помещения.

Одновременно с возвращением Пауэлла отворяется входная дверь, и звон колокольчика возвещает о прибытии нового клиента.

Точнее, не одного, а двух. Оба посетителя словно в униформу одеты в джинсы и черные кенгурухи.

Они тут же встают бок о бок, блокируя выход на улицу. Капюшоны у них накинуты, а нижнюю часть лица у обоих закрывают красные банданы.

Два пары глаз-бусинок осматривают ломбард.

Внешний вид парочки предполагает, что либо они чересчур рановато взялись за выпрашивание сладостей на Хэллоуин, либо же цель их визита куда более зловещая. И когда тип слева медленно поднимает руку с пистолетом, становится очевидно, что явились они отнюдь не за конфетами или мелочью.

37

Я видела пистолеты только по телевизору да в кинотеатрах. И для меня это всего лишь железка, с помощью которой главный герой разбирается с плохими парнями. Причин воспринимать пистолет по-другому у меня попросту не возникало — до этого самого момента.

Эта пушка более чем реальна и прямо сейчас направлена на меня самым что ни на есть настоящим плохим парнем.

Достаточно лишь ничтожного движения указательным пальцем — и моей жизни наступит конец. При мысли об этом меня прошибает холодный пот.

— Лицом к прилавку, живо! — кричит грабитель с пистолетом.

Его голос, пронзительный и гнусавый, совершенно не вяжется с угрозой насилием. Сообщник пока молчит, и о его намерениях остается только догадываться.

Я пячусь назад, инстинктивно вскинув руки. Упираюсь спиной в край стойки и поворачиваюсь к Клементу, который стоит метрах в трех. Он смотрит на меня, и уголки его рта самую малость приподнимаются — наверное, чтобы приободрить.

Вот только спокойнее отнюдь не становится.

Молчаливый сообщник приближается к нам и вытаскивает из заднего кармана джинсов полиэтиленовый пакет. Швыряет его на стойку и орет Пауэллу:

— В пакет, живо! Наличные и драгоценности! Живо!

У этого налетчика голос тоже примечательный — такой хриплый, что для диагностирования бронхита даже не требуется медицинского образования. Дополнительным симптомом служит отчетливое клокотание у него в груди.

Пауэлл, также благоразумно поднявший руки, в данный момент наверняка раскаивается, что высунул нос из-за надежной двери. Он медленно опускает руки, берет пакет и хнычет:

— Все наличные и товар у меня в задней комнате.

— Ну так дуй туда! — вопит бронхитчик.

Оценщик послушно выскальзывает за дверь.

— Кто шевельнется — тот покойник, ясно? — пищит первый налетчик, водя пистолетом между мной и Клементом. Клемент продолжает стоять, невозмутимо привалившись к стойке. У меня же если что и шевелится, то только сфинктер.

И снова часы знай себе тикают, пока мы дожидаемся возвращения Пауэлла с наполненным мешком. Как подсказывает наш недавний опыт, незваным гостям, скорее всего, придется запастись терпением.

При всем моем ужасе, меня отчасти успокаивает мысль о том, что этот кошмар очень скоро закончится. Как только Пауэлл отдаст налетчикам пакет, они уберутся восвояси. Остается лишь гадать, положит ли он туда наши девяносто тысяч. Но если его и посетит столь идиотская идея, оплакивать огромные финансовые потери предстоит лишь ему одному. А мы поищем другой ломбард.

С каждой секундой часы тикают как будто все громче. А может, это стучит мое сердце. Ожидание становится невыносимым.

— Что в рюкзаке? — внезапно спрашивает вооруженный тип, обращая свое внимание — а вместе с ним и пистолет — на Клемента.

«Черт! Нет-нет-нет!»

— Ничего интересного для тебя, дружище, — невозмутимо отвечает Клемент.

Не вскидывая пистолета, налетчик приближается к нему метра на полтора.

— Что, бл…? — визжит он. — Я спрашиваю, что в рюкзаке?

Бронхитный бочком подкрадывается к сообщнику, и в какой-то момент я даже опасаюсь, что он собирается схватить рюкзак. Оба грабителя, впрочем, явно осознают исходящую от Клемента угрозу. Пока они держатся на расстоянии, однако с направленным на пах пистолетом поделать Клемент все равно ничего не сможет.

Он опускает взгляд на рюкзак, затем медленно поднимает его, глядя на обладателя пушки.

— В этом, что ли?

— Да, бл…, урод, в этом!

— В нем всего лишь мой обед, — не находит ничего умнее ответить Клемент.

— Пи…шь, дай проверю!

— Да не стесняйся.

— Бл…! — взвизгивает налетчик. — Медленно подними его и отдай моему корешу!

Ну вот и все, игре конец. Стоит этим тварям заглянуть в рюкзак, и они сразу же поймут, что сорвали джекпот. Даже если мы и выберемся из переделки невредимыми, золота у нас не будет, и о куче денег придется позабыть.

И если до этого меня не мутило, то сейчас-то уж точно начинает.

Не отрывая глаз от типа с пистолетом, Клемент приседает и нащупывает рюкзак. Мне больно смотреть на это, в то время как Клемент, следуя приказу налетчика не спешить, еще и мучительно растягивает процедуру передачи.

Он берется правой рукой за лямку и постепенно выпрямляется, перемещая рюкзак с такой осторожностью, будто там лежит емкость с нитроглицерином.

Затем сантиметр за сантиметром поднимает вытянутую руку, пока она не становится параллельной полу.

— Бери! — пищит вооруженный тип своему сообщнику.

Бронхитчик шагает вперед, одновременно протягивая руку за добычей. Когда его пальцам остается до рюкзака какая-то пара сантиметров, Клемент внезапно отпускает лямку.

Три головы — включая и мою — немедленно склоняются, чтобы убедиться в действенности закона всемирного тяготения.

Мы отвлекаемся на какую-то долю секунды, однако этого времени Клементу вполне достаточно, чтобы привести в действие свой план.

Ни один из грабителей даже не успевает ни что-либо заподозрить, ни как-то отреагировать.

Правая рука Клемента, что по-прежнему сохраняет горизонтальное положение, резко устремляется вниз, к запястью с пистолетом, мгновенно хватает конечность и выворачивает, так что теперь оружие направлено в пол. Почти синхронно с этим движением Клемент делает широкий шаг вперед и, пригнувшись, врезается лбом в физиономию бронхитного.

Не знаю, может ли нос по-настоящему взрываться, но в миг, когда лоб Клемента встречается с лицом незадачливого грабителя, как будто именно это и происходит. Затем следует звук, который я, как пить дать, буду слышать в кошмарных снах еще на протяжении нескольких недель: истошный визг, переходящий в пронзительный хрип. Бронхитный валится на спину, схватившись руками за остатки расплющенного носа, и бандана сбивается ему на горло.

Меня охватывает ужас, пока он бьется о пол, словно выброшенная на берег рыба.

Тем не менее мы по-прежнему находимся в одном помещении с вооруженным бандитом, и я быстро переключаю внимание на реальную угрозу.

Рука с пистолетом писклявого налетчика вывернута, насколько мне представляется, в крайне болезненном положении, и он оказывается совершенно бессильным. И легкой добычей для увесистого кулака Клемента, неумолимо приближающегося к своей цели. Глаза-бусинки бандита успевают расшириться, когда он осознает свою участь.

Но вот чудовищное орудие обрушивается на жертву, и очередной нос взрывается. Еще одно лицо омывается кровью и раздробленным хрящом.

Зрелище служит действенным катализатором для содержимого моего желудка, которое резво устремляется наружу. Обожженная изнутри желчью, я складываюсь пополам. И лишь натужный глоток предотвращает извержение рвотных масс из моего рта.

Когда же я поднимаю голову, оба налетчика лежат на полу, способные только скулить из-под прижатых к лицам ладоней.

Клемент переступает через распростертое тело бандита, всего несколько мгновений назад угрожавшего пистолетом, и устремляется ко мне.

— Пупсик, ты в порядке?

Я таращусь на него, затем на писклявого налетчика. И внезапно меня охватывает дикая паника.

— Пис… толет… — выдавливаю я. — На полу!

— Да он ему не поможет. Это ж стартовый пистолет.

— Что-что?

— Стартовый пистолет. Стреляет только холостыми.

— Черт побери, и вы говорите мне об этом только сейчас?

— В следующий раз пошлю телеграмму, пупсик.

Делаю несколько глубоких вздохов и пытаюсь взять себя в руки.

— Это было ужасно. С мистером Пауэллом все в порядке?

— Уж не сомневаюсь. Но это ненадолго.

Я не успеваю потребовать пояснений, поскольку Клемент живо перемахивает через стойку. Затем из задней комнаты доносятся два голоса: один рычит, другой жалобно блеет.

Подобный диалог продолжается с полминуты, в то время как меня начинает все больше беспокоить состояние двух мужчин на полу. Кажется, бронхитный отключился, потому что он больше не хнычет, да и вообще не шевелится.

Наконец, в дверях показывается Пауэлл, позади него маячит Клемент. И лишь когда оценщик резво укладывается грудью на стойку, я понимаю, что Клемент держит его за воротник рубашки.

— Черт, Клемент! — вскрикиваю я. — Оставьте беднягу в покое! Ему и без того досталось, неужели не понятно?

— Он нас подставил.

— Что?

— Это было вовсе не ограбление. Им только и нужно было, что золото.

— Не несите чушь! — не унимаюсь я. — Они же велели мистеру Пауэллу наполнить пакет деньгами и драгоценностями!

— Ага, и позволили ему уйти в другую комнату, откуда он мог вызвать полицию или сбежать, да просто запереться, на хрен! Да, это всего лишь парочка сраных идиотов, но не до такой же степени они тупы!

Окажись я в такой передряге на страницах романа, до разоблачения Клемента додумалась бы, уж поверьте, сама, и намного раньше. Однако в реальности, в состоянии ужаса и паники, столь неожиданный поворот сюжета предвидеть я не смогла.

— Что вы собираетесь с ним делать? — тихонько спрашиваю я.

— Сам-то я с удовольствием свернул бы ему шею, но решай уж ты.

Подхожу к стойке и наклоняюсь к лицу Пауэлла. Выражение на таковом говорит, что оценщику сейчас очень и очень неуютно. Чему я, как ни противно признать, толью рада.

— Вы — гадкий старик! — выпаливаю я.

— Давай, пупсик, не стесняйся, — не без сарказма вставляет Клемент. — Уверен, он просто сгорает от стада.

— А что мне делать, Клем… Клифф? Пару раз ударить его по лицу?

— Для начала было бы совсем неплохо.

Как бы ни подмывало меня так и поступить, я качаю головой и выпрямляюсь.

— Просто пойдемте отсюда, — фыркаю я. — У нас есть дела поважнее, чем избивать стариков.

— Как скажешь.

Клемент рывком придает Пауэллу вертикальное положение и разворачивает. Оценщик машинально пятится, пока не упирается спиной в стену. Клемент делает пару шагов и хватает его за горло. На какое-то мгновение меня охватывает опасение, что Клемент и вправду собирается свернуть шею жалкому обманщику. И все же я надеюсь, что знаю своего товарища уже достаточно хорошо, чтобы распознать блеф.

— А теперь слушай сюда, жалкий кусок дерьма. Если обратишься в полицию, я вернусь и порву тебе жопу. Если хоть один из этих идиотов настучит в полицию, я вернусь и порву жопу всем троим. Усек?

Пауэлл пытается кивнуть, однако проделать это с огромной лапищей на горле не так-то и просто.

— Усек, — хрипит он.

Клемент убирает руку, улыбается и шутливо шлепает старика по щеке. Не настолько сильно, чтобы нанести увечья какой-либо степени, однако вполне ощутимо, чтобы четко донести всю серьезность угрозы.

— Вот и умница.

Затем перепрыгивает через стойку обратно, подбирает с пола пистолет и засовывает его за пояс джинсов.

— Зачем он вам? — с тревогой спрашиваю я.

— Чтобы избавиться от него. Уж точно не оставлю его этой парочке, чтобы они не смогли снова запугать какого-нибудь другого бедолагу.

— Верное решение, хотя у меня такое чувство, что после сегодняшних событий они вполне могут пересмотреть взгляды на жизнь.

А также, похоже, им понадобится косметическая хирургия. Понятия не имею, как они будут объяснять врачу свои увечья, но мечтать о повторном визите Клемента уж точно не станут.

— Так идем?

Напоследок окинув взглядом душераздирающую сцену на полу, я торопливо направляюсь к выходу. Клемент топает следом.

На улице едва ли не сумерки, а уж льет и вовсе как из ведра. Тротуар прямо на глазах превращается в бурный поток, и нам приходится мчаться к машине во всю прыть, чтобы не вымокнуть до нитки.

Когда же мы оказываемся в салоне, Клемент сует мне рюкзак:

— Можешь забросить его в багажник.

Под аккомпанемент барабанной дроби ливня по крыше «фиата» снова выбираться наружу мне, разумеется, совсем не хочется.

— Уверена, ему и здесь неплохо будет.

Запихиваю рюкзак в нишу для ног, и Клемент заводит двигатель.

Лишь мельком осмотревшись, он задним ходом выезжает со стоянки и переключается на первую передачу. Колеса прокручиваются на месте, пока не находят сцепление с мокрым асфальтом, и тогда мы дергаемся вперед.

— Пупсик, как здесь дворники включать?

Мы проехали уже метров сто, а он только сейчас удосуживается озвучить то обстоятельство, что ведет вслепую!

— Правый рычажок!

Щетки очищают лобовое стекло, и Клемент переключает передачу, стремительно удаляясь от ломбарда, отныне удостоенного титулом места преступления.

— Пронесло, — вздыхаю я.

— Могло быть и хуже. У них могла оказаться настоящая пушка.

— Вы бы тогда действовали по-другому?

— Ага. Пристрелил бы засранцев перед уходом.

— Очень смешно.

Ответное молчание подразумевает, что это могла быть вовсе и не шутка.

— А как вы поняли, что это стартовый пистолет?

— Опыт.

— А конкретнее?

— Если угрожаешь кому-то пушкой, то держи ее прямо, чтобы жертва смотрела прямо в ствол. В девяноста девяти случаях из ста для убеждения этого вполне достаточно. А тот козлина постоянно держал пушку опущенной. У стартового пистолета в стволе заглушка, и я бы ее увидел, целься он мне в лоб.

— По мне, так не очень убедительно.

— Заглушка и клеймо производителя на стволе стартовый и выдают.

— О!

Мы катим по мокрым улицам без какой-то определенной цели. Пускай Клемент едет куда хочет, а я тем временем попытаюсь осмыслить только что произошедшее.

— Можно кое-что спросить?

— Надеюсь, не насчет того, не откажусь ли я спеть для тебя?

— Э-э… Нет.

«Вот же гадство. Запомнил».

— Тогда валяй.

— Вам когда-нибудь бывает страшно?

— И чего, например, мне нужно бояться?

— Ну, хотя бы тех грабителей в ломбарде.

— Этих-то дрищей? Не-а.

— Но ведь у них был пистолет, и даже если вы и знали, что он ненастоящий, у них могли оказаться ножи.

— И что? Что же такого могло случиться?

— Вас могли застрелить, ударить ножом. Господи, Клемент, да они могли убить вас!

Он смотрит на меня, удивленно вскинув брови.

— Это же не имеет значения.

Лично для меня значение имеет то обстоятельство, что бредовые идеи Клемента уже распространяются за опасную черту, утверждая его в своих безрассудных решениях. Это меня беспокоит, но если я что и узнала о нем, так это то, что пилить его бесполезно. Подход здесь требуется другой.

— А вот мне было страшно. Если честно, меня вообще парализовало от страха!

Мое признание встречается молчанием. Клемент лишь едва заметно хмурится, и я понимаю, что оно все-таки достигло его ушей.

— Клемент?

— Да слышу я, пупсик. Тебе нечего бояться.

— Это почему же?

— Пока я рядом, бояться тебе нечего.

— А когда вы уйдете и я снова останусь одна?

Клемент снова хмурится, на этот раз сильнее. И опять молчит и молчит.

— Клемент, вам когда-нибудь говорили, что иногда с вами тяжело?

— Допустим.

— И? Я услышу ответ на свой вопрос?

В этот момент мы останавливаемся на красный, и он наконец-то удостаивает меня взглядом.

— Ты не одна, пупсик. Никогда не была и никогда не будешь.

— А? Что это значит?

Загорается зеленый, и Клемент трогается, так и не удосужившись что-либо объяснить.

Из пятерых мужчин, с которыми я встречалась за последние годы, все до одного по тому или иному поводу обвиняли меня в упрямстве, раздражительности и надменности. Обычно это происходило в пылу спора, который я же, скорее всего, и затевала.

Никогда не соглашалась со справедливостью подобных обвинений. Как-никак, признавать собственные недостатки совсем непросто. И вот теперь все означенные выше пороки мне наглядно демонстрирует Клемент.

После отпущенного им загадочного замечания все мои старания выжать из него объяснения наталкиваются лишь на молчание, пренебрежительное хмыканье да пожатие плечами.

Через десять минут я выкидываю белый флаг.

— Можем мы хотя бы обсудить наши дальнейшие действия?

Возвращаемся к изначальному плану.

— Попробуем в другом ломбарде?

— Ага. Дай знать, как вычислишь, куда ехать.

Я достаю смартфон и нахожу ближайшую точку из составленного ранее списка. Таковая всего лишь в пяти километрах.

— По этой дороге еще километра полтора, а потом я скажу.

Клемент кивает, и дальше поездка продолжается в молчании.

По мере приближения к «Барлоу Браун» я не без облегчения отмечаю, что по социальной шкале окружающая местность в целом располагается определенно повыше района «Пауэлл энд партнере». За окнами мелькают пара антикварных магазинов, кофейня и автосалон со стоянкой, заставленной престижными немецкими моделями.

— На вид как будто побогаче.

— Да уж, пупсик, деньги здесь определенно водятся. Вот только не знаю, хорошо ли это.

— Почему?

— Солидный бизнес с законом предпочитает не конфликтовать.

— Зато и попытка вооруженного ограбления менее вероятна.

— Тут ты права.

Когда мы выбираемся из машины, Клемент оглядывается по сторонам, затем достает из-за пояса стартовый пистолет и бросает его в канаву. Хотя оружие и ненастоящее, я только рада избавлению от него.

Под моросящим дождем мы доходим до крылечка «Барлоу Браун». От фасада этого ломбарда, по сравнению с «Пауэлл энд партнерс», так и веет престижем. Кирпичная кладка выкрашена в темно-синий, а название фирмы над витриной выведено прямыми золотыми буквами в треть метра высотой.

Другое отличие заключается в запертой двери. Объявление в витрине уведомляет, что следует нажать на кнопку.

Я давлю на стальную кнопку, и из-за стекла доносится писк зуммера. Через несколько секунд щелкает замок, и Клемент толкает дверь.

Вот «Барлоу Браун» интерьером и вправду больше похож на ювелирный магазин, нежели на ломбард. Справа и слева вдоль стен тянутся витринные стенды, демонстрирующие во всей красе часы, браслеты, кольца и ожерелья. У задней стены еще один стенд, и этот служит прилавком, о чем свидетельствует водруженный на него кассовый аппарат. За витриной темнеет узкий арочный проход.

Оттуда-то и появляется мужчина, который тут же встает за прилавком.

— Привет, ребята. Ну и денек сегодня, — говорит он с теплой улыбкой. Его произношение среднего класса мягкое, словно масло.

Мы направляемся к мужчине, и меня прямо-таки ошарашивает его привлекательность. Судя по седым прядям, испещряющим его каштановые волосы длиной почти до плеч, и сетке тонких морщинок у темно-карих глаз, ему, должно быть, хорошо за сорок. Широкие плечи облегает белая рубашка, закатанные по локоть рукава которой, очевидно, призваны подчеркнуть загар на руках. Автоматически отмечаю отсутствие обручального кольца.

— Это вы здесь босс? — осведомляется Клемент.

Улыбка становится шире, демонстрируя ряд белых зубов.

— Что ж, коли счета оплачиваю я, пожалуй, босс тоже я. Ричард Барлоу, приятно познакомиться.

Происходит обмен рукопожатиями, и я заливаюсь краской, когда Клемент представляет меня Луизой. Как будто мало мне того отрадного обстоятельства, что сегодня утром я немногим симпатичнее мешка с дерьмом.

— Так чем могу помочь? — осведомляется Ричард.

«Клемент, пожалуйста, только не называй его Диком!»

— Дело у нас несколько необычное, Дики.

«Хм, это лучше или хуже, чем Дик?»

— К нам в руки попала одна вещица, и мы в полной растерянности, как же нам поступить.

— Звучит интригующе.

— Луиза объяснит.

Взгляд Ричарда обращается на меня, и его чарующие глаза вызывают у меня трепет в местах, которым, вообще-то, в данный момент следует сохранять спокойствие.

Старательно излагаю байку о найденном под половицами слитке, но все равно чувствую, что тороплюсь и теряюсь.

— Так вот, Ричард, хотелось бы знать, не интересует ли это вас, — воркую в заключение я.

К моему облегчению, улыбка с его лица не исчезает, и он по-прежнему держится открыто и радушно.

— Я бы соврал, если бы сказал, что ваша вещица меня не соблазняет, — отвечает оценщик. — Тем не менее, боюсь, не могу взять ее.

— Почему же нет? — интересуется Клемент.

— Ломбарды обязаны иметь лицензию, для сохранения которой приходится следовать определенным правилам, большинство из которых касаются приобретения товаров. Покупка или залог какой-либо вещи без вороха бумаг и предъявления удостоверения личности — строжайшее табу, и уж точно мы не станем связываться с вещью, легальное происхождение которой вызывает сомнения.

— А обойти эти правила никак нельзя, Дики?

— Боюсь, нет. Если поймают, с лицензией можно распрощаться. А без нее вести дела невозможно. Риск очень велик, какой бы заманчивой ни рисовалась прибыль. Мне очень жаль, но еще раз нет.

— Значит, вы считаете, что с нами не захочет связываться ни один ломбард?

— Если вам повезет, может, один на сотню, но определенно не в наших краях. Почти всех местных конкурентов я знаю, и, ручаюсь, никто из них к вашему слитку даже не притронется.

— А как насчет Освальда Пауэлла?

Ричард морщится, как будто в нос ему ударила жуткая вонь.

— Освальд Пауэлл как раз и был тем самым единственным на сотню, за что с полгода назад и потерял лицензию. В коммерции ему определенно не место, уж точно не в ломбардном бизнесе.

Я удрученно вздыхаю и протягиваю оценщику руку.

— Что ж, спасибо вам большое, Ричард. Приятно было познакомиться.

Клемент тоже пожимает ему руку, и мы разворачиваемся к выходу. Не успеваем, однако, сделать и трех шагов, как Ричарду приходит в голову идея:

— Вообще-то, ребята, существует и другой вариант.

Мы разворачиваемся и выжидающе смотрим на него.

— Только я вам этого не говорил, договорились?

Я киваю, Клемент демонстрирует большой палец.

— Ювелирам лицензия не требуется, поэтому они могут покупать что душа пожелает, и кое-кто из них действительно приобретает золотой лом. И если вы готовы сообщить имя и адрес, мне знаком один ювелир, с которым стоит поговорить. Джерард Кларк.

— Нам надо будет сообщить имя и адрес? — как дура повторяю я.

— Да, но я не сказал, чьи, — отвечает Ричард с хитрой улыбкой. — Джерард Кларк более остальных склонен обходить правила.

Он вырывает из блокнота листок и что-то пишет на нем.

— Вот его адрес.

Я подхожу и беру клочок бумаги, ухватившись за возможность еще раз утонуть в темно-карих глазах Ричарда.

— Ах да, и вот моя визитка, — добавляет он. — Если вам понадобится совет по, скажем так, более законным вопросам, звоните, не стесняйтесь.

Хватаю карточку и отвечаю на его кокетливую улыбку, хотя, боюсь, со стороны больше похоже, что я корчу рожу.

Наконец, мы оставляем Ричарда в покое и спешим укрыться от дождя в машине.

— Он нам здорово помог, — подвожу я итог, когда ремни пристегнуты.

— Ага, с учетом того, как ты чуть ли не вешалась ему на шею.

— Не понимаю, о чем вы!

— Да ты как будто уроки деликатности у кувалды брала. Вот честно, пупсик. Я аж засмущался.

Чувствую, что снова краснею, и пытаюсь переложить с одной больной головы на другую:

— Тем не менее мы могли бы всего этого избежать, если бы вы знали, что ломбардам необходима лицензия. Это же ваша идея!

— Вообще-то, я был в курсе, но лицензирование началось только в середине шестидесятых, и многие ломбарды тогда даже и не думали соблюдать правила. Откуда ж мне было знать, что теперь все они чертовы святоши!

Неловкая патовая ситуация.

— Ладно, давайте введу адрес этого Джерарда.

Клемент совершает разворот в три приема, и когда мы снова оказываемся на главной дороге, я заканчиваю возиться с навигатором.

— Это в пятнадцати километрах.

— Чудненько.

Первые несколько километров мы не разговариваем. Затем Клемент решает поболтать, вот только радости у меня это не вызывает совершенно.

— Значит, он тебе понравился?

— Кто?

— Ты прекрасно понимаешь, о ком я. О красавчике Дики.

— Нет. И вовсе не понравился, — бесстыдно вру я.

— Послушайся умного совета, пупсик: брехуну не набрешешь.

— Ладно. Признаю, он очень симпатичный.

— Собираешься позвонить ему?

— Не знаю. Нет, наверное.

— Почему?

— Да что такое, Клемент? — взрываюсь я. — С чего это вы вдруг заинтересовались руинами моей личной жизни?

— Тебе стоит позвонить ему, — говорит Клемент, игнорируя вопрос.

— Давайте на миг забудем о том, что я вовсе не подыскиваю себе нового мужчину и какое-то время вряд ли буду беспокоиться на этот счет, но вам-то какое дело?

— Просто забочусь о тебе, пупсик. Парень он как будто ничего, вот и все.

Я ожидала отнюдь не такого ответа и потому пребываю в некотором замешательстве.

— Хм, вот только плохо то, что он считает, будто меня зовут Луизой. Врать насчет собственного имени — не самое лучшее начало отношений.

— А ты взгляни на это с другой стороны. Бет с мужчинами, прямо скажем, везло как утопленнице. И теперь ты можешь стать Луизой и начать все заново. Переродиться, так сказать.

Поначалу внутренний голос велит мне не вестись на подобный вздор, но чем больше я размышляю над предложением Клемента, тем больше оно мне нравится. Может, и вправду настало время для кардинальных изменений в жизни.

— Да все равно это не имеет значения. Помимо всего прочего, остается еще то обстоятельство, что я могла ему и не понравиться.

— Ты ему понравилась. Уж поверь мне.

— Правда? Вы так думаете?

И тут же досадую про себя. Прозвучало отнюдь не так равнодушно, как мне хотелось бы.

Клемент поворачивается ко мне с улыбкой до ушей:

— Ага, думаю.

Оставшиеся пятнадцать минут поездки я только и занята, что утаиванием своей довольной улыбки. Восторженное настроение отпускает меня, лишь когда мы сворачиваем на Буллерс-роуд, где располагается пункт нашего назначения — и, надеюсь, последний барьер перед началом этой самой моей новой жизни.

Мы медленно катим по Буллерс-роуд до указанного навигатором места. Никаких признаков ювелирного магазина. Разворачиваемся и едем обратно, чтобы убедиться, что не пропустили слона под носом.

— Да где же этот магазин, черт побери? — не выдерживаю я.

Не выдерживает и БМВ позади нас и оглашает улицу пронзительным гудком. Клемент не обращает внимания и продолжает плестись. Сзади снова надрывно сигналят, и тогда Клемент косится в зеркало.

— Никакого терпения, ну что за народ!

— Может, припаркуемся да поищем пешком?

— По мне, так напрасная трата времени, ну да тебе виднее.

Как раз в этот момент появляется свободное местечко между двумя припаркованными машинами, и Клемент переключается на заднюю передачу и оборачивается, приготовившись к параллельной парковке.

— Поверить не могу! Он же видит, что я хочу встать, и все равно стоит и нюхает мне жопу!

В ответ на его сетования снова раздается гудок. Это уже явный перебор, и Клемент, естественно, выходит из себя.

Прежде чем я успеваю как-то успокоить его, он отстегивает ремень и выбирается из машины. Что ж, принимаюсь наблюдать за развитием событий, хотя опыт и подсказывает, что, возможно, видеть подробности грядущего разбирательства мне вовсе не обязательно.

Клемент решительно подходит к БМВ и жестом приглашает водителя дорогостоящего колесного агрегата выйти на свежий воздух.

Лица оппонента Клемента мне не видать, но, подозреваю, на нем отражены паника и запоздалое раскаяние.

Как несложно догадаться, на приглашение Клемента наглец отвечать не хочет, и внезапно шины БМВ взвизгивают, и автомобиль на скорости сдает назад и останавливается лишь на расстоянии метров ста от нас.

Клемент возвращается в «фиат» и без единого слова втискивается между припаркованными машинами.

Пожалуй, мне стоит предостеречь его от подобных разборок на дороге, но втайне я не нарадуюсь маленькой победе над одним из представителей класса нетерпеливых идиотов в дорогих тачках.

На тротуаре мы сверяемся с листком Ричарда: номер дома Джерарда Кларка сорок два.

— Эта сторона четная и есть, — замечаю я.

Мы минуем с пяток разнообразных заведений, ни одно из которых, однако, не является ювелирным магазином. На большинстве из них номер дома вообще не указан, и нам приходится отсчитывать назад с шестидесятого номера, где находится какая-то забегаловка.

Возле прачечной Клемент внезапно останавливается и указывает на блестящую красную дверь в нише.

— Адрес относится вовсе не к лавке, а к конторе над ней.

Приближаемся к парадной и тогда видим скромную серебристую табличку на стене. Выпуклые символы едва разбираются, однако цифры в конце концов складываются в сорок два, а надпись под ними — в «Кларк джуэлир».

— Неудивительно, что мы не заметили с дороги, — бормочет Клемент.

Под табличкой располагается кнопка звонка, а наскоро распечатанное объявление рядом гласит: «Прием только по записи».

— Может, сначала стоит записаться? — предлагаю я.

Вместо ответа Клемент пожимает плечами и давит на кнопку.

— Пупсик, давай я буду разговаривать.

Я не возражаю. Нарушение даже самого незначительного правила неизменно приводит меня в смятение.

Какое-то время мы ждем, и когда Клемент снова тянется к звонку, дверь распахивается.

На пороге возникает упитанный мужчина с копной кудрявых черных волос.

— Да? — выпаливает он, разглядывая нас.

— Нам нужен Джерард Кларк, — отвечает Клемент.

— А вы кто такие?

— Хотим продать кое-какое золотишко. Нам посоветовали обратиться к нему.

— Если хотите втюхать безделушку триста семьдесят пятой пробы, меня не интересует.

— Вовсе нет. Так это вы Джерард Кларк?

— Возможно.

— Дружище, не тяни резину, — недовольно гудит Клемент. — Мне расписывали, будто Джерард — игрок серьезный, а коли нам здесь предлагают поиграть в угадайку, поищем кого другого.

Мужское эго уязвить может каждый, и толстяк заглатывает наживку.

— Да, я Джерард Кларк.

— Вот и прекрасно. Так интересует золото?

— В зависимости от количества и качества.

— Сто пятьдесят унций. Чистое.

На круглой физиономии Джерарда появляется улыбка.

— В таком случае входите.

Он разворачивается и неуклюже двигается вверх по лестнице. Клемент следует за ним, а потом и я. По единственному пролету мы поднимаемся на площадку с четырьмя дверями.

— Прошу.

Джерард открывает одну из дверей, за которой нашим взорам предстает просторное помещение, служащее, судя по всему, одновременно конторой и мастерской. Окон здесь нет, лишь два стеклянных люка на потолке, и естественный свет с пепельного неба едва рассеивает сумерки.

Хозяин щелкает выключателем и плюхается в видавшее виды офисное кресло.

— И что вы за ювелир такой? — интересуется Клемент, осматривая комнату.

— Такой, который знает, что ювелирная коммерция уже ни хрена не тянет. На магазине нынче денег не сделать, поэтому я предпочитаю заниматься торговлей золотом и драгоценными камнями. Еще наладил вполне приличное производство. И через «Амазон» и «Ибэй» у нас неплохо уходят всякие побрякушки средней ценовой категории.

— «Амазон» и «Ибэй»? — переспрашивает Клемент.

— Сайты такие, неужто не знаете?

Я встреваю прежде, чем Клемент успевает выставить себя идиотом:

— Простите, Джерард, но он немного технофоб. Каким-то образом ухитряется обходиться без интернета.

— Прямо как моя мамуля, — смеется ювелир. — Тоже не пользуется.

Отвлеченный болтовней, ювелир наконец спохватывается и указывает нам на кресла перед своим столом. То есть я лишь допускаю, что это стол, поскольку данный предмет меблировки настолько завален бумагами, инструментами, пластиковыми стаканчиками и банками из-под «Рэд булл», что я не уверена.

— Так вы что-то говорили про сто пятьдесят унций чистого золота. Товар у вас с собой?

Клемент достает из рюкзака слиток, кладет его на стол и усаживается обратно в кресло.

— Пожалуйста. И хочу сразу же предупредить, что нам нужны наличные. И никаких бумажек и вопросов.

Джерард подается вперед и проводит ладонью по шевелюре.

— Господи Иисусе. Я и не понял, что у вас целый слиток.

— Это создает какие-то трудности?

— Нет. Просто они не так-то часто попадаются, по крайней мере, такого размера.

— А наличные?

— Крупная сумма тоже не проблема, если только сойдемся на разумной цене. В лучшем случае это золотой лом, так что на рыночную стоимость не рассчитывайте. Вдобавок мне придется наведаться в банк.

— Все это понятно.

— Не возражаете, если я рассмотрю повнимательнее?

— Не стесняйтесь.

Ювелир берет слиток обеими руками и, медленно вращая, изучает клейма на поверхности. Явно удовлетворившись результатом осмотра, кладет брусок обратно на стол.

— Что ж, я определенно заинтересован, но сначала мне нужно провести проверку.

— Делайте что хотите, дружище, но утром его уже проверяли, и все было в порядке.

— И как именно проверяли?

— Чувак соскоблил с него стружку и что-то с ней сделал.

— Наверное, проба кислотой. Моя проверка будет посерьезнее.

Джерард снова берет слиток и направляется к верстаку в другом конце комнаты.

— Идите сюда! — подзывает он нас.

Мы послушно встаем и подходим к нему.

Помимо множества разнообразных ручных инструментов, коробочек с яркими драгоценными камушками и вездесущих банок из-под «Рэд булл», на верстаке также стоит какое-то устройство серебристого цвета, формой и размерами смахивающее на микроволновку.

Именно на этот прибор ювелир с гордостью и указывает.

— Моя маленькая красавица способна проанализировать состав любого металлического предмета. Стоила целое состояние, но, простите за каламбур, в нашем деле она просто бесценна.

Мы с Клементом озадаченно переглядываемся.

— Почти четверть драгоценностей, что мне предлагают, вовсе не то, чем кажутся, — поясняет Джерард, заметив наше недоумение. — Например, не далее как вчера мне пытались втюхать браслет якобы из золота семьсот пятидесятой пробы. Когда же я поместил безделушку в свой анализатор, оказалось, что это лишь позолоченный вольфрам. Подделка, иначе говоря, которой ловко придали вид чистого золота. Так что благодаря прибору мне не пришлось выкладывать тысячу фунтов за то, что и на сотню-то не тянет.

— И что он скажет вам про наш слиток? — интересуюсь я.

— Скажет точную чистоту, а уж ее важность недооценить сложно. Если золото чистое или, по крайней мере, очень близко к таковому, у вас в руках, милочка, нечто весьма значительной ценности.

Мне хочется сказать ювелиру, чтобы он не называл меня милочкой, однако, раз уж он вот-вот выплатит мне несколько десятков тысяч фунтов стерлингов, решаю предать данную вольность забвению.

Мы наблюдаем, как Джерард подготавливает свою чудо-машину. Он щелкает рычажком, и цифровой экран оживает. Затем тычет пальцем в панель, на что аппарат отзывается низким гулом. После некоторых манипуляций с экраном ювелир открывает переднюю дверцу устройства. Осторожно кладет слиток внутрь и захлопывает дверцу. Снова щелкает рычажком и, ткнув напоследок по панели, оборачивается к нам.

— Займет примерно минуту.

— Может, обсудим пока денежный вопрос? — предлагает Клемент.

— Давайте сначала поглядим, с чем имеем дело, — отзывается ювелир. — Разница даже в несколько процентов по чистоте может существенно повлиять на стоимость.

Мы втроем стоим и таращимся на прибор целую минуту — очень долгую минуту.

Наконец, машина три раза громко пищит, и гудение прекращается.

— За еду! — шутит Джерард, однако мы не смеемся.

Хозяин мастерской наклоняется к устройству и пробегает пальцем по экрану, изучая полученные данные.

— Ну? — теряет терпение Клемент.

Джерард поворачивается к нам. По выражению его лица я уже знаю, что он собирается сказать.

— Сначала хорошую новость или плохую?

— Плохую, — бурчит Клемент.

— Боюсь, ваш слиток не из чистого золота.

— А хорошая?

— Мне не придется идти в банк.

39

Какое-то мгновение я опасаюсь, что Клемент прямо на месте удавит Джерарда.

— Если ты пытаешься нас надуть, в реанимации тебя, может, и откачают!

— Честное слово, нет! — вскрикивает ювелир. — Согласно анализу, в слитке лишь четырнадцать процентов золота.

— А что же тогда остальное? — продолжает бушевать Клемент. — Прошлогодний снег?

— Боюсь, в основном свинец, плюс еще кое-какие включения, попавшие, по-видимому, в процессе плавки.

— Да быть такого не может, — возмущаюсь и я. — Слиток проверяли только этим утром, и после этого предлагали за него девяносто тысяч. Разве стали бы столько давать, не будь он из чистого золота?

— Вы говорили, его проверяли по стружке?

— Да. И даже два раза.

— Конечно-конечно. Проба кислотой, как я уже говорил. Думаю, мне известно, почему эта проверка показала, будто ваш слиток из чистого золота.

— И почему же?

— Похоже, вам попался так называемый «соленый слиток».

— Какой-какой слиток? — рявкает Клемент.

— Вообще говоря, существует два вида поддельных слитков. Первый — «позолоченный», это когда брусок из простого металла, обычно вольфрама, покрывают слоем золота всего в несколько микрон. Такие распознать очень просто, потому что золото можно буквально соскоблить.

— Но наш слиток не позолоченный?

— Нет, определенно соленый, причем весьма старый. По сути, это свинцовый брусок с относительно толстой золотой оболочкой. При соскабливании стружки снимается чистое золото, поэтому-то ваш слиток и выдержал пробу кислотой.

— Все равно не понимаю, — плаксиво бурчу я. — Зачем кому-то заморачиваться с изготовлением такой подделки, если любой подпольный ювелир может определить, что слиток не из золота?

— В шестидесятых-семидесятых годах соленые слитки служили своего рода валютой среди преступных группировок. Естественно, технологий для определения подлинного состава у них не имелось, а поскольку такие слитки выдерживали проверку кислотой, определить подделку было не так-то просто. Если такой слиток предлагать за оружие или наркотики, понятное дело, с фальшивкой лучше не попадаться. Вообще, метод, конечно же, весьма изобретательный.

Совершенно не разделяю восторга Джерарда касательно изобретательности фальсификаторов. Его откровение в один миг ставит крест на всех моих надеждах.

— Значит, слиток совершенно никчемный? — спрашивает Клемент.

— Ну, не совсем. Унций двадцать золота в нем все же содержится.

— Какой стоимостью?

Ювелир ковыляет к столу и отыскивает в недрах сваленного хлама калькулятор. Затем своим толстым пальцем деловито тыкает по кнопкам.

— Я мог бы предложить вам девять тысяч.

— Девять штук? — фыркает Клемент. — И все?

— Но, Джерард, — подключаюсь и я, — золото вроде стоит тысячу фунтов за унцию!

— Все верно, примерно по такому курсу им и торгуют. Но в данном случае мы имеем дело с ломом. Для удаления свинца его необходимо расплавить, а данный процесс подразумевает время и деньги. Девять тысяч — вполне разумный ценник.

— Десять, и по рукам! — настаивает Клемент.

Несколько секунд Джерард задумчиво покусывает губу, вероятно, анализируя возможные превратности торга с таким вспыльчивым типом огромных габаритов. И в конце концов уступает:

— Хорошо, десять тысяч, но не более.

По мне, так что девять тысяч, что десять — все равно для выплаты долга Стерлингу недостаточно, не говоря уж о реализации моих радужных планов. Ни тебе ремонта дома, ни перепланировки гостиной, ни отпуска. И ипотека на сто тысяч фунтов таким же грузом и останется.

Впрочем, как бы мне сейчас ни хотелось утонуть в жалости к себе, заливаясь слезами по несбыточным мечтам о меблировке и курорте, передо мной стоят более актуальные проблемы. Где, черт побери, за два дня раздобыть десять штук?

Я бессильно опускаюсь в кресло. Как по заказу, по световым люкам начинают барабанить тяжелые капли дождя. Поднимаю взгляд к нависающим грозовым тучам. Весьма подобающее зрелище, что и говорить.

Десять тысяч фунтов.

Два дня.

Похоже, дело швах.

Я прижимаю пальцы к вискам, пытаясь унять головную боль, неумолимо перетекающую в стадию мигрени. И вдруг краем глаза замечаю какую-то искорку. Это играет на свету бриллиант на моем обручальном кольце.

В голову мне тут же приходит идея, и я поворачиваюсь к хозяину.

— Джерард, вы говорили, что торгуете ювелирными изделиями?

— Да, среди прочего. А что такое?

С усилием стягиваю с пальца кольцо, которому весьма не по нраву покидать насиженное местечко.

— Сколько вы дали бы за него?

Ювелир берет символ моих других несбывшихся надежд, бегло осматривает и возвращается к верстаку, где уже изучает вещицу с помощью лупы. И затем озвучивает предложение:

— Дам вам за него тысячу.

— И все?

— Сожалею, милочка, больше никак. Колечко милое, но таких хоть пруд пруди.

— Просто чудесно, — вздыхаю я. — Хорошо, я согласна на тысячу.

— Мне нужно разобраться с наличными. Дайте мне пять минут.

Джерард исчезает, предоставляя нам возможность вдоволь пофилософствовать об упущенной удаче.

— Ты как, пупсик? — шепчет Клемент.

Я поднимаю на него взгляд. Почему-то лицо у него пепельно-серого оттенка. Впрочем, дело, возможно, в приглушенном свете из люка.

— Не очень.

И дело не только в деньгах, какой бы катастрофой ни являлось их отсутствие. Осознание неудачи просто невыносимо. Через что только мы ни прошли, и вопреки всему одержали победу — только для того, чтобы в последнюю секунду ее у нас украли.

— Прямо как на том чертовом финале Кубка Англии, — словно прочитав мои мысли, бормочет Клемент себе под нос.

— По крайней мере, мы вышли в финал, если это может послужить каким-то утешением, — предпринимаю я слабую попытку развеять мрачную атмосферу. Аналогия, впрочем, совсем уж дебильная.

Клемент на мою реплику не обращает внимания, лишь задумчиво поглаживает усы. Дождь тем временем начинает барабанить настойчивее, тучи и вовсе чернеют.

Спустя несколько секунд ливень обрушивается вовсю. Клемент в конце концов возвращается в реальность и заявляет:

— Мы еще не закончили, пупсик.

Я хочу спросить, что он имеет в виду, но тут возвращается Джерард с пухлым коричневым конвертом.

— Надеюсь, вы не возражаете, — тараторит он, — но кольцо мне нужно оформить. Я не смогу перепродать его без доказательства владения.

— Хорошо.

Ювелир плюхается в кресло, принимается рыться в поисках ручки. Клемент отходит от верстака и усаживается с нами. И лезет в нагрудный карман безрукавки.

Я тут же хлопаю его по руке:

— Здесь нельзя курить!

— Я и не собираюсь.

Он достает свою «Зиппо» и с преувеличенной осторожностью кладет ее на стол. Затем спрашивает у Джерарда:

— Не хотите купить и это?

Сердце мое так и тает от широты его жеста. У него же буквально ни гроша за душой, но ради меня он готов продать вещь, явно очень дорогую ему как память. И мне не хватает духу указать на очевидное: стоимость его зажигалки — буквально капля в море по сравнению с необходимой суммой.

Я кладу руку Клементу на плечо:

— Спасибо вам огромное, Клемент, но не стоит.

Собираюсь попросить Джерарда не обращать внимания на предложение, однако тот уже осматривает вещицу, причем с вниманием гораздо большим, нежели мое обручальное кольцо.

— Вы ведь понимаете, что это за вещь, верно? — говорит Клемент.

— Еще как понимаю! — с восторгом отзывается Джерард. — Хотя во плоти, так сказать, ни разу такого не встречал.

У меня возникает ощущение, будто я угодила в некую параллельную вселенную, где потертые зажигалки являются самой интересной вещью в мире.

— Я что-то упускаю?

Ювелир отрывается от вещицы и смотрит на меня округлившимися глазами.

— Это же, милочка, «Зиппо» 1933 года, — произносит он едва ли не с благоговейным трепетом.

— И что в этом такого?

Джерард поворачивается к Клементу:

— Вы ее просветите, или это сделать мне?

— Сцена ваша, — пожимает плечами тот.

Ювелир аккуратно ставит зажигалку на стол и складывает руки в замок. Затем картинно прочищает горло, явно намереваясь прочесть целую лекцию.

«Господи, дядя, да не тяни же ты!»

Я закатываю глаза, и Джерард верно улавливает мой посыл.

— Компания «Зиппо» была основана в 1932-м, в Пенсильвании. За первый год они произвели двадцать пять тысяч зажигалок. Стало быть, любая из них сейчас представляет собой огромную редкость. А ваш друг как раз и является счастливым обладателем оригинальной модели 1933 года.

— Допустим, редкость, но все равно это простая зажигалка.

— Только не для коллекционеров «Зиппо». Для них это настоящий священный Грааль, за который они могут выложить кругленькую сумму.

Разумеется, у меня немедленно пробуждается интерес.

— И какую же?

— Ну, на аукционе, даже несмотря на отнюдь не идеальное состояние, она уйдет за все двадцать тысяч.

— Черт возьми! Правда, что ли?

— Правда. Можете не сомневаться.

Клементу лекция явно наскучивает, и он вмешивается в разговор:

— Больше меня интересует, приятель, сколько вы готовы выложить за нее здесь и сейчас.

Джерард откидывается на спинку кресла и надувает и без того округлые щеки.

— Я вправду думаю, что вам лучше продать ее на аукционе. Как бы мне ни хотелось купить ее, весьма сомневаюсь, что мое предложение вас обрадует. А мне, честно признаться, не хотелось бы портить вам настроение.

— Я понимаю, что больше мы срубим на аукционе, но у нас нет времени. Так какая ваша максимальная цена?

Джерард нервно ерзает в кресле, но в конце концов осмеливается пропищать:

— Восемь тысяч. Больше никак.

Клемент оборачивается ко мне:

— Пупсик, решать тебе. Вместе с выручкой за золото и кольцо нам будет не хватать всего лишь тысячи.

Недостающую сумму я могу добыть, продав автомобиль. Тем не менее для меня вопрос это чисто академический.

— Клемент, вы не должны этого делать.

— Не должен?

— Нет, не должны. Я знаю, что зажигалка вам очень дорога, но мне и в голову не приходило, что она стоит таких денег. И я не могу просить вас продать ее. Просто не могу.

Мои возражения, однако, оборачиваются лишь пустым сотрясением воздуха. Клемент протягивает ювелиру руку:

— Ладно, дружище. Договорились. Восемь тысяч.

— Клемент, нет, — заклинаю я его.

— Даже не обсуждается, пупсик. Деньги нам нужнее, чем мне зажигалка.

— Но…

— Все, хватит. Ты же продала кольцо, так что будет только справедливо, если и я что-нибудь продам.

И снова мне не хватает духу сказать ему, что кольцо для меня ровным счетом ничего не значит. Оставлять его на память я уж точно не собиралась.

Джерард тянется через стол и отвечает на рукопожатие. Вопреки моим протестам, сделка заключена.

Из трех человек в комнате один сияет как медный чайник, второго переполняют чувство вины и благодарности, ну а третий… Третий — ничуть не изменившийся Клемент.

Теперь, когда со всеми делами покончено, я только и хочу, что вернуться домой и свернуться клубочком на диване. Реальность, увы, такова, что мне сначала предстоит оформить документы с Джерардом, а потом вернуться в магазин. Поскольку состояние на меня так и не свалилось, придется потом и кровью зарабатывать на жизнь.

Ювелир отсчитывает наличным десять тысяч, в качестве платы за золото, и водружает на стол груду бланков. Я сообщаю ему свои банковские реквизиты, и он переводит на мой счет девять тысяч, за кольцо и зажигалку. Обе вещи имеют легальное происхождение, так что ничего страшного, что Джерарду становятся известны мое имя и адрес.

Наконец, пожав на прощание друг другу руки, оставляем Джерарда смаковать свою удачу. Несомненно, наш визит, пускай даже и без предварительной записи, оказался для него очень и очень прибыльным.

Мы устало доходим до машины, и я задаю на навигаторе маршрут домой.

— Едем домой, но потом я должна вернуться в магазин. Теперь мне нужно цепляться за каждый пенс.

Клемент кивает и выруливает с обочины. Пока мы ползем в плотном потоке машин, в голове у меня роятся безответные вопросы и альтернативные варианты развития событий.

— Не поймите меня неправильно, Клемент… Вы даже не представляете, насколько я вам благодарна, но если вы знали о ценности своей зажигалки, почему же не предложили продать ее в тот же самый вечер, когда впервые оказались в моем магазине? У нас было бы достаточно времени найти подходящего покупателя, и мы получили бы гораздо больше денег.

— Я не знал, что она тянет на целых двадцать штук.

— Жаль. Мы потеряли прекрасную возможность, верно ведь?

— Возможности, пупсик, они как автобусы. Приходят и уходят. Так что незачем загоняться на упущенные.

— Может, и так, но разве у вас не вызывает досаду, что можно было обойтись без всей этой мороки с поисками слитка?

— Нет, не вызывает. А чего жалеть-то?

— Потому что мы лишь напрасно потеряли время.

Он хмурится и поворачивается ко мне.

— Ты вправду считаешь, что наши приключения были лишь тратой времени?

— А разве нет? — огрызаюсь я, пожалуй, чересчур ершисто. — Золото Гарри оказалось почти никчемным, а деньги Стерлингу можно было добыть с помощью штучки, что лежала у вас в кармане в момент нашей встречи. Разумеется, трата времени!

Клемент качает головой и, слава богу, снова обращает внимание на дорогу.

— Черт побери, пупсик, поговори-ка ты сама с собой.

40

Оставляю Клемента с чашкой чая перед телевизором.

После перепалки в машине мы практически и не разговаривали. Однако данное обстоятельство вовсе не означает, что его слова не задели меня за живое, и остаток поездки до дома я была погружена в сосредоточенное самокопание.

И самоанализ этот продолжается даже сейчас, по дороге в магазин.

С появления Клемента в моем торговом зале миновало всего-то четыре дня, а пережитые нами приключения просто в голове не укладываются.

Сколько километров преодолели пешком и на колесах! Я встречалась с людьми хорошими и кое-какими, ну очень плохими. Испытывала острые ощущения и горькие разочарования. Смеялась, конфузилась, плакала. Закатывала истерики и вновь собиралась с силами. Преодолевала стыд и находила поводы для гордости. Избавлялась от заблуждений и обретала мудрость при самых немыслимых обстоятельствах.

Два незнакомца. Одна невероятная команда.

Да разве это было напрасной тратой времени?

Ни в коем случае.

Пускай и по прошествии целого часа, но теперь-то я понимаю мысль, что пытался донести до меня Клемент. Мы не только собрали средства для Стерлинга, но я еще и заново обрела кое-что, пожалуй, поважнее денег — веру.

Странно, но когда я открываю магазин, меня уже не волнует пропущенная половина обеденного пика торговли. Не испытываю я никаких сожалений и об ускользнувшем из рук состоянии. И, кажется, мне совершенно наплевать и на Карла, и на Дэвида Стерлинга.

Впрочем, несмотря на столь позитивный настрой, кое-что меня все-таки да волнует.

За последние четыре дня Клемент сделал для меня больше, чем любой из моих партнеров за все годы наших отношений. Он защищал меня, направлял и ободрял. Заставлял задумываться над собственными недостатками, испытывал на прочность. Но, самое главное, он находился рядом, когда я действительно в нем нуждалась, — чего, увы, не могу сказать ни об одном другом мужчине в своей взрослой жизни.

И мысль о том, что он может исчезнуть так же внезапно, как и появился, ранит меня гораздо больше, чем я могла бы себе признаться.

И, кажется, я знаю почему.

В отсутствие отца — или брата — я пыталась заполнить пустоту не той любовью и не теми мужчинами. Твердые принципы независимости никогда не позволили бы мне признать это, но, по-видимому, я всегда хотела только одного: чтобы за мной кто-нибудь присматривал.

Но так ли уж это плохо? Разве не каждый хочет ощущать себя в безопасности, под чьей-то защитой?

Благодаря Клементу я осознала, чего мне недостает в жизни. Я обязана ему, и теперь мой черед сражаться за него.

Устроившись за прилавком с чашкой крепкого кофе, я нахожу в телефоне нужный контакт.

Через пять гудков Джульетта отвечает.

— Привет, Джульетта. Это Бет. Бет Бакстер.

— Приветики, Бет! Как там в чудесном мире книжек?

Джульетта вот уже несколько лет одна из моих лучших клиенток. Заглядывает ко мне два-три раза в месяц и неизменно уходит с охапкой книг. За годы знакомства мы сблизились и частенько болтаем за чаем, обсуждая различные книги и решая мировые проблемы.

Но сегодня меня интересует не мнение Джульетты о последнем романе Джоди Пиколт. Мне необходим ее профессиональный совет как психотерапевта.

После пары минут праздной болтовни я перехожу непосредственно к причине своего звонка.

Джульетта терпеливо выслушивает мои описания бредовых идей Клемента. Кое-какие его психологические особенности я обхожу стороной, главным образом по той причине, что попросту не знаю, как верно истолковывать сложную личность Клемента. Уже через несколько минут излияний мне становится очевидно, насколько же мне было необходимо поделиться с кем-нибудь своими тревогами. И вот наконец-то я это сделала.

— Так что ты думаешь, Джульетта?

— Честно? Насколько я могу судить, твои волнения небезосновательны. Хотя случай твоего приятеля и выходит за рамки моей специализации, но на основании твоего описания я все же с достаточной степенью уверенности могу заявить, что он страдает хроническим бредовым расстройством. При острой форме заболевания — а мне кажется, именно с ней мы и имеем дело — бредовые идеи больного становятся для него реальностью. Прямо как для тебя воспоминания об ужине прошлым вечером. В высшей степени вероятно, что твой друг искренне верит, будто он умирал в 1975-м.

— Ты меня успокоила. А то я уже начала и в своем рассудке сомневаться. Эти его рассказы, его поведение… Все это настолько убедительно, что мне даже не по себе.

— Если это послужит каким-то утешением, твое восприятие не является чем-то исключительным. Многие врачи, при всем своем профессионализме, испытывают схожие ощущения. И если только больной не утверждает, будто его похищали инопланетяне или, как в случае твоего друга, что он воскрес из мертвых, распознать некоторые бредовые идеи крайне затруднительно. Соответственно, лечить тоже нелегко.

— Так что же мне делать?

— Без всякого сомнения, ему необходимо посетить врача для предварительного диагноза, причем немедленно.

— Ох, вот в этом-то и проблема. Я уже намекала ему, что неплохо бы показаться психиатру.

— И это ему не понравилось?

— Точно. Категорически отказался, потому что уверен, что с ним все в порядке.

— Вполне обычное явление.

— Тогда, может, ты поговоришь с ним? Джульетта, если откажешься, я пойму. Просто я думаю, что на встречу, например, у меня в магазине уломать его мне удастся. В таком случае он не будет ощущать принуждения. Видишь ли, он не из тех людей, кого можно заставить сделать что-то против его воли.

— Бет, я даже не знаю. Нам такое не позволяется.

— Джульетта, пожалуйста. Меня беспокоит, что он вот-вот исчезнет и я никогда его больше не увижу. Сам-то он уверен, будто никакие врачи ему не требуются, поэтому мне приходится помогать ему вот так, исподволь.

Какое-то время моя подруга молчит. Наверняка перебирает варианты, насколько такое участие может выйти ей боком.

— Слушай, Бет. Твоя проблема, прямо скажем, загоняет меня в этический тупик, но ситуацию я всецело понимаю. Главным же обстоятельством является то, что твоему приятелю срочно необходима помощь. Однако поскольку он сам этого не осознает, возможно, у тебя получится пригласить меня к себе на чашечку кофе в пятницу, скажем, в час дня. И если по чистой случайности твой друг в это же время окажется у тебя, я вполне смогла бы поговорить с ним в неформальной обстановке.

— Ох, Джульетта, спасибо тебе огромное. Ты даже не представляешь, как ты меня выручаешь.

— Да не за что, только обещай, что тем временем будешь продолжать уговаривать его показаться врачу. Я специалист другого профиля и могу дать лишь стороннее заключение. Возможно, еще помогу связаться с профессионалом. Но ему действительно необходима психиатрическая помощь, Бет. Понимаешь?

— Еще как!

— Тогда договорились. Значит, в пятницу в час я у тебя в магазине.

Джульетта вешает трубку, и я позволяю себе вздох облегчения. Маленький шажок, но в верном направлении.

Теперь мне только и остается, что определиться, когда лучше поставить в известность своего неадекватного друга, Пожалуй, лучше всего сделать это в пятницу утром, когда Стерлинг уже исчезнет из моей жизни и я смогу всецело сосредоточиться на помощи Клементу.

А в данный момент мне следует перейти к проблеме поиска тысячи фунтов, недостающих до необходимой суммы в двадцать тысяч. Увы, это означает продажу моего любимого «фиата».

Поиск по «Гуглу» выявляет, что такую машину можно продать даже несколько дороже двух тысяч. Что ж, тогда на разницу приобрету дешевую малолитражку.

На протяжении следующего часа я обзваниваю с десяток местных торговцев автомобилями, пока не попадается нормальный, а не какой-нибудь высокомерный говнюк или мерзкий мошенник. За мой «фиат» он готов отдать «Ниссан-Микра» плюс тысячу фунтов наличными. Единственная проблема — автомобильчик будет готов лишь в первой половине четверга. Тем не менее до визита Стерлинга за долгом у меня в запасе еще останется пара часов, времени даже не в обрез.

По мере возможности уладив вопросы с Клементом и автомобилем, наконец-то могу заняться собственным похмельем, по-прежнему весьма досаждающим. Вот только единственным средством от него, похоже, является крепкий ночной сон. По крайней мере, из-за непрекращающегося дождя меня не изводят покупатели. С другой стороны, радоваться здесь абсолютно нечему.

К половине шестого вся моя выручка составляет жалкие тридцать фунтов. Так больше продолжаться не может. Не хочу остаток жизни стоять за прилавком, торговать уцененными книгами да молиться о чудесных переменах в жизни.

Клемент не единственный, кто страдает от бредовых идей.

Настало время принять кое-какую правду и о самой себе.

41

Доброе утро, среда.

Будильник прозвонил вот уже десять минут назад, а я все еще лежу в постели да созерцаю потолок. Отчасти наслаждаюсь тем обстоятельством, что от похмелья не осталось и следа, чему поспособствовали одиннадцать часов сна. Но главная причина, по которой меня не тянет выбираться из-под одеяла, это роящиеся в голове уйма идей и планов. Столько предстоит сделать — и на этот раз я могу честно признаться, что трудности меня абсолютно не пугают.

Наконец, я предпринимаю рывок в ванную, быстро принимаю душ и одеваюсь. Гостевая спальня признаков жизни по-прежнему не подает, и я стучусь в дверь.

— Подъем! Клемент, подъем!

Ответом мне служит серия нечленораздельных звуков и ругательств. Я лишь посмеиваюсь про себя и спускаюсь вниз.

Когда же Клемент соизволяет показаться на кухне, моя мисочка мюслей уже наполовину пуста.

— Доброе утро.

— Ага, типа того.

— Хорошо спалось?

— Чаю хочу, — бурчит он.

И это про меня говорят, будто я не жаворонок.

Клемент заваривает себе чай, отказываясь от моих яств на завтрак.

— Какие планы на сегодня? — интересуюсь я.

— Никаких. А ты чем планируешь заняться?

— Магазином, разумеется. У меня там уйма дел, весь день пробуду.

— Значит, придется торчать здесь.

— Вовсе необязательно. Что вы сами хотели бы делать?

— Полагаю, на зоопарк поблизости рассчитывать не приходится?

— Зоопарк? Хм, кажется, есть один в получасе езды. А что?

— Просто никогда не бывал в зоопарках.

— Серьезно?

— Да как-то собирались с Энни, но вот не срослось.

Мой первый порыв — убедить его отказаться от затеи.

Я предпочла бы точно знать, где он находится — по крайней мере, до той поры, пока мы не уладим вопрос долга со Стерлингом и он не поговорит с Джульеттой. Тем не менее упоминание Энни и моя вновь обретенная решимость обуздывать собственную манию контроля смягчают первоначальную реакцию.

— Что ж, ладно, если вам так этого хочется, могу подбросить вас до вокзала.

— И денег дашь?

— Конечно. Хотите, я распечатаю для вас маршрут и всякие детали?

— Пупсик, мне же не двенадцать, — фыркает Клемент. — Думаю, уж найду как-нибудь. Просто объясни, где это, да довези до станции.

— Да, конечно. Простите.

Определившись с занятостью на день, мы едем на вокзал. Вопреки всем моим стараниям, разговор совершенно не клеится. Клемент как будто не склонен к болтовне даже больше обычного.

На площади перед станцией я вручаю ему пятьдесят фунтов и бумажку с номером своего мобильного телефона.

— Как вернетесь, позвоните, и я вас заберу.

Клемент кивает, бурчит слова прощания и выбирается из машины.

Я наблюдаю за ним, пока он направляется ко входу на вокзал. Возле билетных автоматов Клемент достает пачку «Мальборо», затем хлопает себя по нагрудным кармана и разом сникает. Нет больше у него драгоценной «Зиппо».

Эх, лучше бы я уехала сразу же, как высадила его из машины.

Мимо Клемента проходит, попыхивая сигаретой, какой-то мужчина в костюме. Слов я, естественно, не слышу, но прохожий вдруг останавливается и достает из кармана зажигалку, которую протягивает Клементу. Прикурив, тот возвращает вещицу и благодарно кивает.

Я наконец-то трогаюсь и беру курс на магазин. На этот раз в пассажирах у меня тяжкий груз вины.

Пятнадцать минут спустя я уже стою с чашкой чая за прилавком в пустом зале. Все замыслы временно отодвигаются на задний план, пока я обдумываю утреннее поведение Клемента. При условии, что эта Энни действительно существовала, а не является очередным плодом его воображения, девушка явно значила для него очень многое.

И вот тут напрашивается один интересный вопрос. Да даже не один, а целая уйма.

Если Клемент столь убежден, будто уже умер и его отправили сюда искупать грехи прошлой жизни, следовательно, он не может не верить и в загробную жизнь. А раз таковая существует, не там ли сейчас пребывает его Энни? И если все так и есть, то, покончив здесь с делами, он снова с ней встретится, так ведь?

Тем не менее подобное заключение не вяжется с его утренним поведением. В преддверии своего потустороннего воссоединения с партнершей, как мне представляется, Клемент должен был проявлять большую словоохотливость.

Возможно, я только что выявила брешь в его бредовой сказке.

Тогда следующий вопрос: стоит ли указывать ему на данное несоответствие?

Мне требуется с полчашки чая, чтобы прийти к заключению, что идея не очень.

Помимо того обстоятельства, что хрупкое сознание Клемента может попросту не выдержать разрушения выстроенной им реальности, найдется множество объяснений, с помощью которых ему удастся с легкостью отмахнуться от выявленного слабого места. По сути, Клемент может сказать что угодно, и доказать ошибочность его доводов у меня не получится. Как-никак, вроде бы никому не известно, что происходит с нами после оставления бренного тела. Попадаем ли мы в рай или ад? А может, заново рождаемся, только уже планктоном? Или же просто прекращаем существовать, канув в вечность небытия?

От последнего варианта меня едва ли не прошибает холодный пот.

Тем не менее против любого из этих представлений аргументы мне взять неоткуда, так что вступать в спор попросту бессмысленно. Да и не по нраву мне философствовать на такие мрачные темы.

Остается только надеяться, что после встречи Клемента с Джульеттой эти вопросы утратят актуальность.

С этой мыслью я не без удовольствия закрываю для себя тему бредовых идей Клемента и перехожу к собственным планам на будущее, в нашем здравом мире.

Беру блокнот и начинаю составлять список задач.

Первая требует немедленного исполнения, и я звоню в банк и договариваюсь о снятии со счета девяти тысяч наличными. Меня заверяют, что утром деньги будет готовы. Ура, пункт номер один можно вычеркнуть.

Под номером два действо уже не столь заурядное.

Гуглю агентов по продаже коммерческой недвижимости и в радиусе десяти километров обнаруживаю троих. Звоню первому из списка результатов.

— Доброе утро. Я хотела бы поговорить насчет продажи своего бизнеса.

Разговор с Говардом, весьма компетентным и услужливым малым, занимает минут двадцать. Так уж совпало, что он знаком с моим арендодателем и даже занимался договором предыдущих съемщиков моего помещения. Мы обсуждаем мои доходы, что несколько умеряет его энтузиазм и, скорее всего, оценку бизнеса. Первое, впрочем, снова возрастает, когда я уведомляю Говарда о крайне заманчивых условиях своей аренды и ассортименте, который достанется покупателю. Небольшую гору мумифицированной похабщины, я, разумеется, не упоминаю.

Получив все необходимые цифры, агент обещает вскорости перезвонить и сообщить примерную оценку.

Хотя меня и подмывает позвонить следующему агенту из предложенного поисковиком списка, насчет Говарда у меня все же хорошие предчувствия, так что я решаю подождать результатов. Кроме того, мне необходимо подумать.

Из всех моих недавних решений данное относится к разряду важнейших.

Магазин мой, изначально призванный приумножать отцовское наследство, обернулся, как ни печально признать, сущим жерновом на шее. Тринадцать лет моей жизни — и каков же результат? Из всех моих отношений, с книжным магазином у меня сложились самые долгие. Как это и свойственно любым отношениям, бывали в них и восхитительные периоды, и тяжелые. И вот вторых, увы, чересчур много. Настало время полюбовно разойтись и расстаться с прошлым.

Пожалуй, отчасти я должна благодарить Клемента, подвигнувшего меня к идее продажи магазина. И хотя наши с ним приключения за последние пять дней не увенчались столь вожделенным результатом, я все же научилась ценить решимость, риск и дерзновенность.

И урок этот я усвоила.

Вдохновленная новыми перспективами, снова берусь за блокнот и целый час неистово переношу на бумагу громадье планов. Тот факт, что на протяжении этого часа, равно как и последующего, в магазине не появляется ни единого покупателя, лишь укрепляет меня в решении избавиться от него.

Лишь ближе к полудню дверь наконец-то открывается, однако посетитель после двадцатиминутных поисков по полкам так и уходит ни с чем.

Наступает и проходит обеденный пик торговли. Касса открывается семь раз. Какие-либо остаточные сомнения касательно продажи магазина окончательно развеиваются с появлением невзрачной женщины с кислым выражением лица, которая хочет вернуть роман в мягкой обложке, что она приобрела на прошлой неделе.

Я указываю на объявление у меня за спиной.

— Прошу прощения, мадам, но здесь четко указано, что мы не принимаем товар обратно.

— Я хочу поговорить с директором.

— Вы с ним и говорите.

— Просто невероятно! — завывает женщина. — Эта книга не отвечает своему назначению.

— Это роман, какое же назначение вы ему приписываете?

— Он должен доставлять удовольствие. А мне он не понравился!

— Мне очень жаль, но ни один книжный магазин не примет обратно книгу у покупателя только потому, что она ему не понравилась. Субъективный взгляд не является основательной причиной для возмещения расходов.

— Вы, я вижу, совершенно не заботитесь о своих покупателях!

И это я слышу после тринадцати лет любезных улыбок в ответ на скандалы и нытье. Внутри меня что-то ломается.

— Мадам, могу я вам кое-что предложить?

— Что вы хотите мне предложить? — брюзжит она.

— Забирайте свою книжку и валите на хрен из моего магазина!

Шокированная покупательница краснеет, однако с ответом не находится. Хватает свою книгу с прилавка и пулей вылетает из магазина — вероятно, чтобы уже никогда не вернуться.

Знаю, перегнула палку, но, черт возьми, как же мне хорошо. Клемент наверняка гордился бы мною.

Поскольку обслуживать — или оскорблять — пока некого, я снова возвращаюсь к блокноту. Между записями обзваниваю руководителей различных книжных клубов, которые устраивают собрания в моем магазине, и сообщаю, что ввиду кое-каких проблем личного характера не смогу принимать их на протяжении нескольких недель. Кое-кто ворчит, но в целом новость воспринимают с пониманием.

В три часа решаю побаловать себя чаем с печеньем. Разумеется, едва лишь включаю чайник, раздается звонок моего мобильника. Это Говард, агент по продаже коммерческой недвижимости.

Долгих десять минут он объясняет процесс выставления бизнеса на продажу, подробно расписывая все тонкости. Несколько раз меня охватывает искушение завопить в трубку, что меня интересует лишь чертова сумма оценки, но на этот раз мне удается взять себя в руки.

Наконец, риелтор переходит непосредственно к делу.

— Рынок торговых помещений на данный момент не особо оживлен, и в центре города уйма пустующих помещений.

— Так.

— Но поскольку вы продаете действующее предприятие, ваше предложение выгодно отличает вас от остальных. И с учетом благоприятных условий аренды, я искренне полагаю, что у вас очень хорошие шансы найти покупателя.

— Замечательно. И на какую сумму, по-вашему, я могу рассчитывать?

— В таких вещах сложно давать точные прогнозы, но, думаю, вы вполне можете получить где-то между тридцатью и сорока тысячами.

Не ахти какое состояние за тринадцать лет упорного труда, однако для воплощения моего грандиозного плана вполне достаточно.

— Что ж, прекрасно, Говард. И сколько времени потребуется, чтобы найти покупателя?

— О, вряд ли очень много. Месяца четыре — шесть.

У меня так и отвисает челюсть.

— Так долго? Серьезно?

— К сожалению, точнее сказать не могу. Подходящий покупатель может объявиться у меня хоть завтра, но давайте будем реалистичны. Рынок у нас маленький.

Теперь, приняв решение, я горю желанием начать новую жизнь. И ждать в подвешенном состоянии несколько месяцев в мои планы точно не входит.

— Хорошо, раз дела обстоят таким образом, я хотела бы начать процесс как можно скорее.

Мы договариваемся, что завтра же утром он зайдет, чтобы все осмотреть и составить контракт. Я-то надеялась, что мне не придется снова встречать Рождество в магазине, но, похоже, я была чересчур оптимистична.

Однако тут уж ничего не поделаешь.

Переговоры завершены, и я наконец-то устраиваю в комнате для персонала чаепитие с упаковкой шоколадного печенья. Вообще-то, шаг не очень разумный.

Через пять печенюшек меня начинают изводить угрызения совести за обжорство, а нежелание покидать уютное кресло угрожающе возрастает. По закону подлости, однако, в этот самый момент открывается входная дверь магазина.

Я неохотно плетусь в торговый зал.

— Привет, пупсик.

— О, это вы! Вы же должны были позвонить!

— Да решил прогуляться.

— Как зоопарк?

— Вполне.

— Черт, да вы сама словоохотливость. Что случилось?

— Ничего.

— Чаю хотите?

— Ага. Спасибо.

Мы проходим в комнату для персонала. Клемент усаживается на краешек стола, я ставлю чайник и достаю из буфета чашку.

— И снова мы здесь, — бросаю я через плечо. — Прямо как в ту пятницу вечером.

— Ты о чем?

— Ну как же? Когда вы, хм… появились в магазине. Я угостила вас чаем, разве нет?

Клемент не отвечает.

Я подаю ему чашку, однако не слышу и благодарности.

— Да что такое, Клемент? У вас целый день какое-то странное настроение.

— Все в порядке.

Я кладу руку ему на плечо.

— Вы же можете поговорить со мной.

— Я не любитель болтать, пупсик.

— Это я уже поняла, но если вас что-то беспокоит, возможно, я смогу помочь вам.

— Сомневаюсь.

— Проверим?

Клемент делает глоток и ставит чашку на стол.

— Завтра, — произносит он.

— Что завтра?

— Все закончится.

— Верно, но это же хорошо, разве нет?

— Для тебя — конечно.

— Но, насколько я понимаю, вы появились для того, чтобы помочь мне. У вас это получилось, так в чем же проблема?

— Проблема в том…

Он осекается.

— Клемент?

— Что будет со мной, пупсик?

— Не понимаю.

— Я не знаю, как сюда попал, кто меня послал, и не знаю, что произойдет дальше. В этом-то и состоит чертова проблема.

Честное признание Клемента отнюдь не ослабляет мою тревогу о его психическом состоянии. Сегодня он почти весь день был предоставлен самому себе, и, боюсь, бредовые идеи всецело им завладели. Не надо было отпускать его. Я могла бы его чем-то занять, чтобы отвлечь его мысли на что-то другое.

— Клемент, все будет хорошо. Обещаю.

— Ты так думаешь?

Не рассказать ли ему про встречу с Джульеттой? Это может его несколько успокоить, но может, наоборот, и спугнуть.

Совершенно не знаю, как поступить.

— Давайте не будем торопить события. Разберемся со Стерлингом и потом, в пятницу, займемся вами.

Он смотрит мне в глаза, и, пожалуй, впервые за все время нашего знакомства я вижу в его взгляде едва ли не беззащитность.

— Если я еще буду здесь в пятницу, пупсик.

42

Завтрак просто пытка какая-то.

Клемент, вопреки вчерашнему откровению, этим утром уже выглядит как обычно и прямо сейчас сидит за столом и знай себе уплетает тост. Я же от обычного состояния весьма далека и чуть ли не в анатомическом смысле воплощаю собой комок нервов.

Делаю несколько глубоких вздохов и пытаюсь вообразить собственные ощущения часов в шесть вечера. К тому времени все вопросы будут закрыты: магазин выставлен на продажу, машина обменена, и, самое главное, Стерлинг получит свои деньги и наконец-то уберется из моей жизни.

«Совсем скоро, Бет. Совсем скоро».

Давлюсь чаем и настраиваю себя на, возможно, самые долгие десять часов в моей жизни.

С Клементом мы договорились, что весь сегодняшний день он проведет со мной. Впрочем, «договорились» не совсем верно, потому как это даже не обсуждалось.

По возвращении вчера вечером домой я из кожи вон лезла, чтобы отвлечь Клемента от его бредовых мыслей. Привлекла к готовке ужина, а после еды — к мытью посуды. В восемь часов мы устроились в гостиной и стали смотреть — хотя в моем случае уместнее было бы сказать «терпеть» — мультфильм, причем два подряд. Да, более трех часов «Шрека»! На мой взгляд, не самое лучшее времяпрепровождение, однако Клементу оба мультика определенно понравились. Подозреваю, в сварливом зеленом огре он разглядел родственную душу.

Но вот мы приезжаем в магазин, и первым делом я прячу в кладовой десять тысяч фунтов наличными. Затем открываю зал для покупателей, после чего устраиваю Клемента в комнате для персонала за своим ноутбуком и открываю «Ютуб»:

— Здесь миллион всяких видеороликов на любую тему. Должно занять вас на несколько часов.

— Прямо вот на любую?

— Ну, почти. Сейчас покажу.

Быстро соображаю, что может его заинтересовать, и набираю в поисковом окошке «Арсенал в 1950-х». Тут же появляется подборка роликов от «Бритиш Пате», и я кликаю первый, что-то про финал Кубка. Начинается зернистый черно-белый фильм.

Клемент так и подскакивает на месте и таращится на экран.

— Черт побери!

— Хотите попробовать что-нибудь поискать?

— Ага!

Здесь, однако, мое наставничество и наталкивается на кирпичную стену. Клемент утверждает, будто в жизни не пользовался компьютером, и потому даже элементарные слова вроде «курсор» или «ссылка» для него пустой звук.

Затем выясняется, что скорость печатания у него одна из самых низких во вселенной. Прицельное тыкание одним пальцем по клавишам не может не выводить из себя.

— Да вы когда-нибудь вообще печатали?

— У Энни была пишущая машинка, разок поупражнялся.

Примерно через полчаса я в очередной раз убеждаюсь, что учитель из меня никакой. Мое терпение окончательно иссякает, и я решаюсь на безжалостный шаг — бросить Клемента один на один с компьютером.

— Позовете, если возникнут сложности.

— Обязательно.

Сбегаю в зал, и на протяжении часа его вопль о помощи раздается пять раз. Ну почему я не додумалась дать ему какую-нибудь книжку?

Потому появление на пороге магазина седовласого мужчины для меня более чем отрадно.

— Мисс Бакстер? Я Говард Грант.

— Приятно познакомиться, Говард. Пожалуйста, зовите меня Бет.

Устраиваю риелтору экскурсию по своим владениям, в ходе которой указываю на различное оснащение, подлежащее продаже вместе с бизнесом. Клемент в джинсовом одеянии в комнате для персонала, однако, требует дополнительных пояснений.

— А это, Говард, мой друг, помогаю ему оттачивать навыки программирования.

Клемент кивает визитеру:

— Как дела, братан?

— Прекрасно, спасибо.

Быстренько увожу Говарда обратно в зал, где мы сосредотачиваемся на составленном контракте. Наконец, он вручает мне ручку и указывает места для подписи.

Я замираю над бумагами, всецело осознавая значимость момента.

«Просто подпиши, дура!»

Что ж, повинуюсь своему внутреннему голосу, после чего Говард делает несколько снимков магазина, как интерьера, так и фасада.

— К понедельнику составлю подробный отчет и перешлю вам по электронной почте.

Мы пожимаем друг другу руки, и риелтор, напоследок ободряюще улыбнувшись, удаляется.

Когда за ним закрывается дверь, я в тысячный раз пытаюсь убедить себя в правильности шага.

— Что за чувак это был?

Оборачиваюсь и вижу стоящего в проходе Клемента.

— Ах, Говард-то? Агент по продаже коммерческой недвижимости. Продаю вот магазин.

— И как теперь собираешься зарабатывать на жизнь?

— Я, э-э… Думаю вот сосредоточиться на писательстве, — неохотно признаюсь я. И тут же раскаиваюсь, что выложила Клементу свой честолюбивый план.

— Рад за тебя, пупсик.

Честно говоря, я ожидала не такой реакции.

— Что, никаких насмешек?!

— He-а. Занимайся тем, что приносит радость.

— Я очень ценю вашу поддержку, Клемент. Она для меня очень многое значит.

— Да завсегда пожалуйста. Как насчет перекусить?

С моими-то нервами сейчас мне определенно не до еды.

Поэтому я снабжаю Клемента средствами и рассказываю, где находится ближайшая бутербродная.

Когда он возвращается, вдоль стеллажей с книгами уже бродит горстка покупателей. Клемент с пакетом направляется прямиком в комнату для персонала.

Пожалуй, именно сегодня мне как никогда необходима оживленная торговля. С приближением встречи со Стерлингом я нервничаю все больше, хотя причин этому как будто и нет. Как-никак, я наскребла его чертовы деньги, а если старикан вздумает снова мне угрожать, рядом будет Клемент. Операция займет от силы минут пять, после чего фальшивую долговую расписку можно будет порвать на клочки и спокойно заняться собственной жизнью.

Вот только не доверяю я Стерлингу ни на йоту. Прекрасно знаю, насколько он вероломен и опасен, и потому ни в чем не могу быть уверенной.

Тем не менее боги книжной торговли сегодня ко мне определенно милостивы, и поток покупателей не иссякает.

В три часа звонит торговец автомобилями. Моя «Микра» готова, так же как и тысяча наличными. Я вешаю на витрину объявление о закрытии магазина на пару часов и запираю дверь.

Клемент в комнате для персонала все так же гоняет черно-белую хронику.

— Мне нужно в банк и забрать новую машину. Составите компанию?

— Ага. Иначе рехнусь в этой комнатушке.

Мы едем через весь город в банк и возвращаемся с девятью тысячами фунтов наличными. Я добавляю их к остальным, спрятанным за стопкой книг, которыми наверняка побрезгуют даже самые беспринципные грабители.

Автосалон находится всего лишь в нескольких минутах езды, и туда мы прибываем почти ровно в четыре часа. Нас встречает Бернард — торговец, с которым я договаривалась по телефону, — после чего отводит за вагончик, где припаркован мой новый автомобиль. Бернард забирает у меня ключи от «фиата» и предлагает осмотреть маленькую красную «Микру» и совершить пробную поездку.

Торговец уходит, и я деловито обхожу машинку. Несколько раз пинаю шины и завожу двигатель.

— Вы разбираетесь в машинах? — интересуюсь я у Клемента.

— Немного. Хочешь, чтобы я глянул под капот?

— Да, было бы неплохо.

На поиски ручки открывания капота уходит пять минут, и буквально через тридцать секунд Клемент расписывается в своем полнейшем непонимании увиденного под крышкой.

— Прости, пупсик. Ничего похожего на то, с чем я когда-то возился.

— Ну и ладно. Давайте тогда прокатимся немного.

Несмотря на то что салон пропах дешевым лосьоном после бритья, а на сиденьях красуется несколько пятен сомнительного происхождения, машинка показывает себя совсем неплохо. Это, разумеется, не «фиат», да и пробег у нее приличный, но год-два она, надеюсь, прослужит.

Когда мы возвращаемся на стоянку, Бернард уже поджидает нас с ворохом всяких бланков, что мне предстоит заполнить.

Полчаса — и я гордая обладательница автомобильчика «Ниссан-Микра» и пачки пятидесятифунтовых банкнот.

В магазин мы прибываем всего за тридцать минут до назначенного визита Стерлинга, и когда я переступаю порог, нервы у меня уже звенят что колокольня.

Как ни надеялась я скрыть дурные предчувствия, Клементу мое состояние становится очевидным.

— Не переживай, пупсик. Скоро все закончится!

— Да знаю я, просто на дух не переношу этого типа. Бесит он меня, и все тут. От мысли, что придется находиться с ним в одной комнате, пусть даже всего несколько минут, у меня мурашки по коже бегут.

— Ну и не встречайся с ним тогда. Давай я все улажу.

Предложение, должна признаться, весьма искушающее, вот только ради достижения ощущения завершенности я должна взять себя в руки. Мне необходимо быть уверенной на все сто процентов, что Стерлинг раз и навсегда исчезнет из моей жизни.

А если уж быть честной до конца, то меня беспокоит и склонность Клемента разрешать конфликты посредством жестокого насилия. При неверном подходе противостояние запросто может обостриться. И потому мне совершенно не хочется рисковать, что в последнюю минуту все пойдет наперекосяк, если старик-вымогатель каким-то образом спровоцирует Клемента. После всего, через что мне пришлось пройти, я просто хочу закончить эту эпопею.

— Спасибо большое, Клемент, но эту встречу должна провести я. Хочу быть уверенной, что вопрос закрыт.

— Как скажешь, пупсик. Тогда я посижу в задней комнате, просто на всякий случай?

— Вот это весьма кстати, спасибо. Только обещайте, что не будете вмешиваться, если только я вас не позову.

— Что, даже разок стукнуть нельзя?

— Боже, я была бы только рада этому, но нет. Пожалуйста, оставайтесь в комнате для персонала.

— Не боись, под ногами путаться не буду.

Я забираю со склада наличные, добавляю тысячу от Бернарда и складываю все деньги в пакет. Да уж, давненько в моем магазине не водилось столько наличности! Я созерцаю пачки банкнот в пакете и стараюсь подавить гнев. Все это придется отдавать за долг, который никогда не был моим! Допустим, на кольцо и машину я не раскошеливалась, но вот десять тысяч за золото по-настоящему жалко.

Ох, ладно, пришло махом, ушло прахом.

Чего, впрочем, не скажешь о клементовской «Зиппо».

Чтобы как-то скоротать остающиеся пятнадцать минут, ставлю чайник и завариваю чашку ромашкового чая. Клемента подобная экзотика не прельщает, и я готовлю для него чифирь. С полученным напитком он устраивается смотреть на ноутбуке финал Кубка 1971-го.

— Стерлинг объявится через минуту, так что ухожу в зал.

— Хорошо, пупсик.

— Так вы обещаете оставаться здесь и не вмешиваться?

— Ну ты же знаешь, что по части обещаний я не силен, но не переживай. Буду сидеть здесь.

Хлопаю его по плечу и направляюсь в торговый зал.

В самых дверях Клемент окликает меня:

— Пупсик!

— Да?

— Если что не так, ты сразу же зовешь меня. Договорились?

— Договорились.

Прямо с пакетом в руке я на ватных ногах бреду ко входу для покупателей и отпираю дверь. Снимаю объявление и укрываюсь за прилавком.

Закрываю глаза и делаю несколько глубоких вздохов.

«Десять минут, и все закончится».

Наконец, мужественно открываю глаза и сразу же вижу за витриной красные огни. У обочины напротив магазина паркуется какой-то огромный автомобиль — «Бентли», если не ошибаюсь. С водительского места вылезает грузный мужчина в сером костюме и семенит к другой стороне машины. Открывает заднюю дверцу и чуть ли не вытягивается по стойке смирно.

Из салона выбирается старик, поправляет на себе темно-синий пиджак и важно кивает толстяку.

Затем разворачивается и, хлопнув по крыше автомобиля, направляется к магазину.

В одном не могу отказать Дэвиду Стерлингу: он пунктуален.

— Добрый вечер, мисс Бакстер. Полагаю, у вас все в порядке?

Вымогатель закрывает за собой дверь и оглядывает торговый зал. В своем пиджаке, накрахмаленной белой рубашке и желтом галстуке выглядит он не страшнее какого-нибудь председателя клуба любителей игры в шары. Вот только в данном случае вид совершенно обманчив.

Стерлинг неторопливо подходит к прилавку.

— Как поживает ваша мама?

— Не ваше дело, — цежу я.

— В понедельник мне снова пришлось наведаться в больницу. Вероятно, вы догадываетесь, кого я навещал.

— Нет! — пытаюсь я испепелить его свирепым взглядом.

— Своих компаньонов, мисс Бакстер, своих компаньонов. Мистера Черного уже выписали, но вот мистеру Синему, боюсь, на койке придется подзадержаться. Подозреваю, остаток жизни он будет ходить с тростью.

— Какая жалость!

— Вы совершенно правы, вдобавок такое неудобство для меня. Впрочем, у меня есть и другие славные ребята, на кого я могу положиться.

Он поворачивается и кивает на улицу.

— Видите двух мужчин в машине? Дональд и Теренс, оба многоуважаемые отставные полицейские с безупречной карьерой. Дональд — мой водитель, а Теренс отвечает за безопасность моих вложений в недвижимость.

Я смотрю на «бентли». Одного из упомянутых Стерлингом, толстяка, я уже видела. Второго не разглядеть, да мне и плевать.

— Ну так и что?

— Не люблю лишний раз рисковать, мисс Бакстер. Прав ли я в своем предположении, что отправивший в больницу моих компаньонов тип где-то поблизости?

Я не удостаиваю вымогателя ответом, но, судя по всему, таковой все равно написан на моем лице.

— Так я и думал. Что ж, мисс Бакстер, вам следует помнить, что Дональд и Теренс наблюдают за нами и в случае чего послужат надежными свидетелями. При малейшем намеке на насилие полиция прибудет буквально через несколько секунд, и я гарантирую, что преступник будет наказан по всей строгости закона.

— Давайте поскорее покончим с делом.

— Всецело за подобный подход, — невозмутимо отзывается Стерлинг.

Я достаю из-под прилавка пакет и кладу его перед собой.

— Здесь вся требуемая сумма, но сначала я хочу получить долговую расписку.

Старик достает из внутреннего кармана пиджака сложенный листок бумаги.

— Вы об этом?

— Именно.

— Несомненно, я с удовольствием передам данный документ…

Он на мгновение смолкает и держит бумагу дразняще близко от меня, словно бы провоцируя выхватить ее.

— …мистеру Паттерсону.

— Что-что?

— Я сказал, мисс Бакстер, что с удовольствием передам данный документ мистеру Паттерсону.

— Вот ведь незадача какая, — огрызаюсь я. — Как раз его-то здесь и нет!

— Где же он тогда?

— Откуда мне знать, черт побери? Этот человек для меня мертв!

— Вот те на. Плохо, коли так.

И Стерлинг с театральной неторопливостью убирает расписку обратно в карман.

— Похоже, дельце у нас так и не выгорело. Что ж, займусь составлением договора о покупке вашей недвижимости.

— Что?! Нет! Я же достала деньги, как вы и требовали!

— Вы явно были невнимательны, мисс Бакстер. Я хотел, чтобы долг мне вернул мистер Паттерсон. Лично.

— Ничего такого вы не говорили!

— Уверен, что говорил. Видать, вы просто не слушали.

Лихорадочно вспоминаю две предыдущие встречи с вымогателем. Разве он упоминал, что деньги ему должен вручить именно Карл? Уж я бы наверняка отреагировала, будь оно так.

Тем не менее, обговаривалась ли данная деталь или же нет, вопрос теперь чисто академический. Единственное, что в данный момент имеет значение, это требование Стерлинга того, чего у меня нет — Карла.

Футбольные ворота, что представлялись мне прямо перед носом, внезапно отъезжают в многокилометровую даль.

— Да какая вам разница? Я же собрала деньги, отдавайте немедленно расписку!

Вымогатель нависает над прилавком, так что нас разделяет едва ли больше метра.

— Тупая бабенка, — шипит он. — Ты вправду думаешь, будто меня волнуют долбаные двадцать штук? Твой женишок был гораздо ценнее для меня, пока работал в архитектурно-планировочном управлении. И мне необходимо, чтобы он вернулся на должность, с которой сможет продвигать мои будущие застройки!

— Но… Я вправду не знаю, где он. Его номер больше не обслуживается!

— Что ж, тогда ты просрочила выплату долга. Если мистер Паттерсон не может завизировать нашу с ним договоренность, таковая остается в силе, независимо от твоих стараний. Понимаешь, что это означает?

— Мне плевать, что это означает. Вы не можете так поступить!

— О, думаю, весьма скоро ты поймешь, что могу. Потому что я действительно так и поступлю.

Меня охватывает отчаяние, и я всерьез подумываю позвать Клемента. Я словно бьюсь головой о стену и, честное слово, уже готова наплевать на все последствия и позволить Клементу разбить Стерлингу голову о стену в буквальном смысле.

От данного шага меня только и удерживает, что собственное упрямство. Быть может, пора сменить подход?

— Пожалуйста! — взмаливаюсь я. — Просто возьмите деньги и оставьте меня в покое!

Вымогатель задумчиво барабанит пальцами по столу. Неужто новый подход сработал?

— Ладно, в качестве жеста доброй воли готов пойти на уступку. Даю тебе три дня, чтобы найти мистера Паттерсона и привести ко мне. Сделаешь — и забудем об этом недоразумении.

— Я же сказала, что не знаю, где он! Если он вши так нужен, почему вы его сами не отыщете?

— Да ты и вправду непроходимо тупа, — цедит Стерлинг. — Мне разжевать и в рот тебе положить, что ли?

В ответ я только и хлопаю глазами.

— Ты — единственный человек, ради которого он может вернуться. Ты мой рычаг, поняла?

Как ни больно мне признать, но Карл был прав. Ладно, частично. Стерлинг явно не сомневался, что мне в жизнь не собрать необходимую сумму и потому я сосредоточусь на поисках Карла. Если бы гангстер с самого начала дал понять, что ему нужен именно мой бывший жених, тогда, скорее всего, предыдущие семь дней я бы искала его, а вовсе не деньги.

Вот только знать подлинные причины и быть в состоянии что-либо поделать — отнюдь не одно и то же.

— Три дня — это просто нелепо, — возмущаюсь я. — Я даже не знаю, с чего начинать!

— Я готов только на такую уступку. Три дня, чтобы найти его, или я покупаю твой дом по цене, которую сам же и назначу.

Мольбы явно не помогли, и мое подобострастие заволакивает красным туманом.

— Хрен тебе, а не дом!

— Что ты сказала?

— Ни за что на свете не позволю тебе заполучить мой дом!

Стерлинг склоняется над прилавком, и в свете потолочных лампочек его шрам проступает со всей отчетливостью.

— А теперь послушай меня, юная леди, — рычит он. — Если уж мне придется обходиться без Паттерсона, я намерен получить за это достаточную компенсацию. Ты продашь свой дом и согласишься на любую цену, которую я сочту уместной. А своим нахальством ты добилась только того, что теперь она вдвое ниже рыночной.

— Я не продам свой дом!

— Тогда ты не оставляешь мне выбора.

Он выпрямляется и достает из кармана смартфон. Затем своими тонкими словно иголки пальцами несколько раз ударяет по экрану.

— Свой шанс ты упустила. Боюсь, за твою вздорность расплачиваться теперь придется твоей мамочке.

— Ради бога, не впутывайте ее!

Вымогатель поворачивается ко мне. Его палец угрожающе занесен над экраном смартфона.

— Я отсылаю сообщение, и твоя мамуля, считай, мертва. Последний раз спрашиваю: собираешься искать Паттерсона или продавать свой дом?

У меня не остается выбора.

— Клемент!

Дверь из комнаты для персонала моментально распахивается.

— Хочешь повторить? — рокочет Клемент.

Если Стерлинга и тревожит внезапное появление моего товарища, вида он не подает. Лишь небрежно убирает телефон обратно в карман и поворачивается к Клементу.

— А, так ты и есть тот парень, что отправил моих компаньонов в больницу?

Клемент не отвечает, но направляется к нам со сжатыми кулаками. В паре метров от гангстера останавливается. Я вздыхаю с облегчением, что его появление на сцене не знаменуется нанесением ударов.

— Ты же подслушивал, верно? — невозмутимо продолжает старик. — Тогда ты в курсе, что у меня двое свидетелей, всего лишь метрах в пятнадцати, и оба отставные полицейские. Только тронь меня, и в мгновение ока окажешься в автозаке.

Слегка склонив голову набок, Клемент делает шаг влево, словно бы примеряясь к противнику.

— В чем твоя проблема, старина? — гремит Клемент. — Тебя возбуждают угрозы женщинам?

А Стерлинг только фыркает. Он либо невероятно смел, либо невероятно туп.

— Ах, какое благородство! Но тебя это не касается. Разве что, может, тебя интересует работа? Оставшись без двух помощников, не откажусь от услуг другого здорового парня.

— Ага, так и побежал пахать на такого мудилу.

— Ну и зря. Ладно, — гангстер поворачивается ко мне, — так на чем мы остановились?

— Вы как раз собирались забрать деньги и оставить меня в покое!

— Хорошая попытка, мисс Бакстер, но нет. Кажется, я собирался отправить сообщение, так ведь?

Я кошусь на Клемента в надежде, что он вмешается. Однако Клемент остается пугающе невозмутимым.

— Послушайте, я собрала для вас деньги. Просто уйдите, а?

Стерлинг картинно возводит очи горе и качает головой.

— Я не из терпеливых, мисс Бакстер, но, так уж и быть, повторю еще раз. Либо в понедельник приводишь мне Паттерсона, либо продаешь свой дом. Полагаю, третий вариант тебя точно не прельщает.

— Да я уже со счету сбилась, сколько раз говорила, что не знаю, где Карл!

— В таком случае выбор у тебя только один. Или же мне все-таки отправить сообщение?

Не переставая ухмыляться, он медленно лезет в карман.

Клемент, судя по всему, не в состоянии что-либо предпринять, поскольку так и продолжает неподвижно стоять да таращиться на старика, словно на какую-то рок-звезду. Да что с ним такое, черт побери?

— Хорошо. Я продам дом, — выдавливаю я сквозь зубы.

— Вот и прекрасно. Все необходимые документы пришлют тебе завтра. А вздумаешь морочить мне голову или волынить, отправлю сообщение!

Стерлинг протягивает мне свою клешню, прекрасно понимая, что я предпочту засунуть руку корове в задницу, чем ответить ему на рукопожатие.

— Нет? Что ж, некоторым людям определенно недостает хороших манер.

Ухмыльнувшись напоследок, он разворачивается к двери. Делает пару шагов, и тут Клемент огорашивает его вопросом:

— Мне говорили, будто в шестидесятых ты был в Лондоне какой-то крупной шишкой. Это так?

Искушение побахвалиться для гангстера слишком велико.

— Именно, поэтому-то лучше не вставать у меня на пути.

Клемент подходит к нему едва ли не вплотную и наклоняется, чтобы получше рассмотреть его щеку. Старик пятится назад, явно оскорбленный столь грубым вторжением в личное пространство.

— Откуда у тебя этот шрам? — продолжает Клемент.

— Не твое собачье дело!

— Он говорил, что разбился на мотоцикле, — пищу я.

— Вот как? Интересненько.

Не удосуживаясь пояснить, что же такого «интересненького» в мотоциклетной катастрофе, Клемент быстро пересекает торговый зал, запирает входную дверь и прячет ключ в карман. Затем поворачивается к нам, скрестив на груди руки. Теперь он просто вылитый вышибала в каком-нибудь ночном клубе.

— Мужик, какого черта? — вопит Стерлинг.

— Да подумал, было бы неплохо нам с тобой покалякать. Познакомиться поближе, так сказать.

— Открой дверь. Живо.

— Да не дрейфь, Стерлинг. В твоих же интересах меня выслушать.

— Считаю до пяти, если не откроешь, мамочкой мисс Бакстер дело не ограничится.

— He-а. Я так не думаю. Если кто и в опасности, так это ты.

Стерлинг, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией, медленно багровеет.

— Твой шрам! Говоришь, разбился на мотоцикле, а? — снова гремит Клемент, наступая на Стерлинга.

— Что? Да, представь себе, разбился!

— Забавно, потому что выглядит твой шрам как «улыбка Глазго».

Стерлинг пятится от Клемента, близость которого ему явно не по нутру.

— Что такое «улыбка Глазго»? — снова подаю я голос.

— Типа клейма, пупсик. Порез полукругом от уголка рта до уха, поэтому-то его улыбкой и называют. Распространено в криминальной среде, и обычно так метят стукачей и всяких прочих козлов. Правда ведь, Стерлинг?

— Да я… Какого хрена ты несешь?

— Ах, не понимаешь?

Вместо ответа старик поворачивается ко мне:

— Я тебе предупреждаю. Скажи ему, чтобы открыл дверь, или, ей-богу, я отправлю чертово сообщение!

Однако уверенность в его голосе пропала, теперь это просто настойчивость. Клемент, конечно же, фигура устрашающая, но мне все равно непонятно, что же сбило спесь с криминального авторитета.

— Он блефует, пупсик. Ни черта он не сделает.

Стерлинг снова достает из кармана смартфон и дрожащим пальцем пытается разблокировать экран.

— С меня довольно! Я звоню своим людям.

Клемент выглядывает через витрину в сторону «бентли».

— Тем двоим, что ли? — только и смеется он. — И что они сделают? Вызовут меня на турнир по домино?

— Нет, они вызовут полицию. Вы оба удерживаете меня здесь против моей воли.

— Давай, валяй. Пускай звонят. Посмотрим, чем для тебя это кончится.

Стерлинг отрывается от телефона и смотрит на Клемента.

— Я не блефую. Это твой последний шанс. Открой чертову дверь.

— Всему свое время. Сначала у меня к тебе предложение. Ты вроде как недвижимостью ворочаешь, да?

— А в чем дело?

— Предлагаю тебе возможность для капиталовложения. Пупсик, ты же решила продать свой магазин?

Я киваю.

— И какая начальная цена?

— Сорок тысяч, — отвечаю я.

— Может, купишь, Стерлинг, а?

— На хрена мне сраный книжный магазин?

Лично мне тоже очень хотелось бы услышать ответ на этот вопрос.

Клемент сверлит старика свирепым взглядом.

— На хрена? Да потому что я сказал, что ты его купишь! И к тому же по удвоенной начальной цене.

От подобной наглости гангстер только вновь обретает самоуверенность и фыркает:

— Да ты спятил, что ли? Ни в жизнь!

Клемент поглаживает усы и переадресовывает вопрос мне:

— А ты как думаешь, пупсик? Спятил ли я?

Стерлинг поворачивается ко мне, насмешка на его физиономии сменяется озадаченностью. Я по-прежнему понятия не имею, что на уме у Клемента, однако только рада ему подыграть, раз уж такая тактика сбивает вымогателя с толку.

— Только между нами, — почти шепчу я Стерлингу, — возможно, он действительно рехнулся.

— Так, значит, по рукам? — рокочет Клемент.

Старик переводит взгляд на него:

— Нет, и довольно этого балагана. Давай, отпирай дверь.

— Не выйдет.

Подобное перебрасывание фразами определенно загоняет обоих в тупик. Клемент пересекает зал и прислоняется к прилавку. Вид у него непринужденный, в то время как его оппонент явно скован неуверенностью. Я совершенно не понимаю, почему после всех своих угроз он так и не позвонил в полицию.

— Ладно, забудем Паттерсона, — внезапно выпаливает Стерлинг. — Я забираю деньги, а вы получаете расписку.

Клемент тут же хватает с прилавка пакет с наличностью.

— А вот это пожалуйста. Только сначала гони писульку.

Старик достает из кармана долговую расписку и, шагнув вперед, нерешительно протягивает Клементу. Клемент выхватывает документ и передает мне, а затем как будто собирается вручить пакет гангстеру. Когда же тот хочет взять деньги, отдергивает руку и бросает пакет обратно на прилавок.

— Облом, Норрис. Мы оставляем денежки у себя.

«Что? Какой еще Норрис?»

Тем не менее челюсть у Стерлинга так и отвисает, а лицо белеет от ужаса, как будто он только что услышал, что жить ему осталось ровно неделю.

— В чем дело, Норрис? Как-то ты сразу поник, а?

А старик и вправду бледнеет до такой степени, что шрам его становится едва различим. Губы у него подергиваются, будто он силится что-то сказать, однако не может подобрать слов.

— Прошу прощения, Клемент, — отваживаюсь вмешаться я. — Почему вы называете его Норрисом?

— Потому что это его настоящее имя, и он действительно был крупной шишкой в Лондоне… среди педофилов.

Я ошарашенно смотрю на Стерлинга, а затем на Клемента:

— Не понимаю…

Клемент только рад объяснить:

— Едва лишь я его увидел, как сразу понял, что лицо его мне знакомо. Только не мог вспомнить, откуда. В общем, его настоящее имя Норрис Дарбридж, и улыбку Глазго ему нарисовали во время отбывания четырехлетнего срока в Уормвуд-Скрабс.

— Это тюрьма?

— Ага. Наш знакомый питал слабость к мальчикам, так ведь, Норрис? Штука в том, что в тюрьме на дух не переносят педофилов и не прочь ужесточить им режим, так сказать. И улыбка Глазго предназначается последнему отребью.

Стерлинг обретает дар речи и лопочет:

— Нет… ты ошибаешься.

— Заткнись, Норрис. С таким-то шнобелем тебя разве да забудешь? Твоя гнусная рожа маячила во всех газетах. Как они там тебя прозвали? «Норрис-Развратник», да?

— Ничего подобного…

— Да брось! Это запросто можно проверить той штукой у Бет, «Гогла» называется.

— «Гугл», — машинально поправляю я.

— Во-во, «Гугл».

Загнанный в угол, Стерлинг — или Норрис, или как там еще его зовут — внезапно вспоминает, что лучшая форма защиты — нападение.

— Полный бред, — фыркает он. — Это гнусная клевета, а у меня очень хороший адвокат. Я засужу вас и обдеру до последнего пенса!

— При наличии доказательства, что ты и есть Норрис Дарбридж, это вовсе не клевета.

— Ну и какое у тебя доказательство? — усмехается старик. — С тем человеком меня давным-давно ничего не связывает.

— Уж не сомневаюсь, ты хорошенько постарался, замазывая свое прошлое. Только об одном позабыл — об отпечатках пальцев.

— Что?

— Твои отпечатки на долговой расписке, что ты мне отдал. И я готов поспорить на свой последний фунт, что они тютелька в тютельку совпадают с отпечатками Норриса Дарбриджа.

Выражение лица Стерлинга, пожалуй, стоит всех двадцати тысяч.

— В общем, Норрис, если хочешь привлечь нас к суду за клевету, валяй. С удовольствием послушаю, как будет выкручиваться твой ловкий адвокатишка.

«Шах и мат!»

Оборона Стерлинга разбита в пух и прах, и он прямо на глазах сникает.

— Ты ничего не знаешь, — скулит он. — Меня подставили. Я невиновен!

— Брехня! Против тебя свидетельствовали семеро мальчиков. Все врали, да?

— Полицию подкупили, и они подучили мальцов. Тебя там не было, ты не понимаешь, как все тогда делалось!

— Ой ли, не понимаю?

«Нет, Клемент! Пожалуйста, не надо!»

Пару секунд Клемент неотрывно смотрит на старика, затем заходит с другой стороны:

— Норрис, ты когда-нибудь смотрел программу «Гений»?

Тот кивает.

— Если бы меня усадили в это их огромное кресло, моей темой был бы Лондон в шестидесятых-семидесятых. Я прекрасно знаю, кто ты такой и что ты делал, так что можешь не напрягаться отнекиванием.

«Чисто сработано!»

Клемент отходит от прилавка и останавливается в метре от Стерлинга, нависая над ним как физически, так и, подозреваю, психологически. Человека, что буквально минут десять назад развязно ввалился в мой магазин, как не бывало. Заносчивый мерзкий старик уничтожен без единого удара.

— Ладно, хватит мурыжить, — хмурится Клемент. — Никаких денег отсюда ты не вынесешь, да еще и купишь магазин за удвоенную начальную цену.

Я практически слышу, как в голове Стерлинга скрежещут шестеренки. Деваться ему определенно некуда.

Избегая смотреть Клементу в глаза, он мямлит:

— А если нет?

— Если нет, твой маленький грязный секрет станет достоянием гласности. Посмотрим на твою популярность среди корешей-полицейских, когда они узнают, что ты за фрукт на самом деле.

Молчание.

Я наблюдала из-за прилавка за развитием всей драмы, с трудом доверяя собственным органам чувств. В один момент жизни моей матери угрожает опасность, а в следующий мне предлагают еще один выигрышный билет — пакет с наличностью и навязанную Стерлингу покупку магазина. И, как и на протяжении предыдущих приключений с Клементом, все это время я ощущала, себя лишь пассажиром потерявшего управление поезда, глядящим из окошка, как мимо проносятся удачи и неудачи.

Настало время покинуть неуправляемый состав и взять ситуацию в свои руки.

Выхожу из-за прилавка и приближаюсь к старику, который теперь выглядит на все свои семьдесят с лишком.

— Стерлинг, так мы заключаем сделку? Или мне перейти на «мистера Дарбриджа»?

— Кажется, выбора у меня не остается, — едва слышно мямлит он.

— Прошу прощения, не слышу.

Он даже не смеет поднять на меня взгляд. Трус.

— Да. Я покупаю твой чертов магазин.

— Прекрасно. В качестве ответной услуги я подавлю в себе искушение опубликовать все подробности вашего неблагоразумного поведения на «Фейсбуке».

— Я хочу подписать соглашение о неразглашении информации, — демонстрирует напоследок неповиновение грязный старикан.

— Договорились. И да, Стерлинг, я хочу, чтобы дело было сделано в течение двух недель. Это понятно?

Злополучный вымогатель едва заметно кивает.

— Мой риелтор — Говард Грант. И я жду, что завтра к середине дня вы сделаете ему официальное предложение.

Пока я смакую момент, Клемент встает у меня за спиной и с хрипотцой наносит завершающий удар:

— И еще кое-что, Норрис, перед тем как ты уползешь в свою дыру. Я буду следить за тобой на случай, если тебе вдруг вздумается отомстить или сделать ноги не заплатив.

Стерлинг молчит, по-прежнему не осмеливаясь поднять голову.

Клемент покровительственно обнимает меня за плечи и продолжает:

— И если что-нибудь случится с Бет или ее матерью, или ты взбрыкнешь и не купишь магазин, я сам повсюду разнесу твой секрет. А когда ты сполна вкусишь унижений, найду и убью тебя. Все ясно?

Дэвид Стерлинг кивает, и Норрис Дарбридж спрашивает, можно ли ему уйти.

Жалкое зрелище.

Клемент достает из кармана ключ и направляется к двери. Отпирает ее и придерживает открытой.

— Ну тогда покеда, Норрис.

Второго приглашения старику не требуется, и он бросается прочь из магазина, чтобы поскорее укрыться в своем «бентли». Вот только сомневаюсь, что теперь он будет чувствовать себя в безопасности хоть в своей шикарной тачке, хоть в любом другом месте.

Клемент захлопывает дверь и снова запирает ее на ключ.

— Это все было на самом деле? — произношу я, все еще не в состоянии переварить произошедшее.

— Ага, на самом.

— Просто невероятно! У меня даже нет слов!

— Ничего, еще найдутся.

Подбегаю к Клементу и, приподнявшись на цыпочках, чмокаю его в щеку.

— Вы не перестаете меня удивлять!

— Да ерунда!

Я не свожу с него взгляда.

— И все равно мне до сих пор не верится. Просто невероятно, что у Стерлинга оказалась такая грязная тайна. Не говоря уж о том, что вы его узнали!

— Ага, подумать только, — отзывается Клемент, вскинув брови. — Ну и разве этого недостаточно для переубеждения?

— Переубеждения? В чем?

— Ты не помнишь?

— Нет, а что такое?

— Когда я только появился здесь, я спросил у тебя, веришь ли ты в чудеса.

— Ах да. Верно.

— И ты ответила, что не веришь.

— Разве?

— Ответила-ответила. Так как насчет сейчас?

— Я… Хм, даже не знаю. Верю, что мне ужасно повезло.

— Точно, — фыркает он, качая головой. — Таких везунчиков, как ты, пупсик, еще поискать надо.

44

Вот и все. Наконец-то.

Примерно такие же ощущения я испытала, когда получила по почте результаты университетских экзаменов. Отчетливая черта, разделяющая два периода моей жизни. Момент ликования, увенчавший титанические усилия.

Больше никаких оглядок на прошлое. Теперь взгляд мой устремлен только вперед.

Главное же отличие между победой над Дэвидом Стерлингом и сдачей экзаменов — удача. В университете моя судьба всецело находилась в моих руках. Училась я со всем усердием, поскольку стремилась к лучшим результатам. В истории же с вымогателем, пускай Клемент и утверждает обратное, мне просто невероятно повезло.

Удача, и ничего более.

Моя убежденность в этом также исходит из кое-каких фактов университетского прошлого.

Дэнни, мой парень номер два, был ценителем исторической литературы и, когда не отвлекался на оральный секс с куратором, почти все время читал. Особенно его увлекали жизнь и творчество Байрона, о котором он обладал поистине энциклопедическими знаниями. Я бы даже осмелилась утверждать, что Дэнни был одержим Байроном. И когда бы он ни заговаривал о поэте — что случалось весьма часто, — говорил так, будто знал его лично. А когда эмоционально распространялся о каком-нибудь событии в жизни Байрона, то описывал его словно непосредственный свидетель.

И теперь мне очевидно, что Дэнни и Клемент обладают схожей чертой. Один рисовал убедительное полотно жизни в Европе девятнадцатого века, другой же изображает равным образом правдоподобную картину Лондона шестидесятых — семидесятых.

Рискну предположить, что Клемент изучил свой предмет с той же одержимостью, что и Дэнни. Исходя из этого вполне естественно допустить, что он знаком и с преступлениями Норриса Дарбриджа.

Назовите это хоть причудливым совпадением, хоть счастливой случайностью, хоть абсурдной неожиданностью, однако рациональное объяснение тому обстоятельству, что Клемент и Норрис Дарбридж оказались в одном помещении, все же существует. Черт, вполне вероятно, что Клемент вышел на Стерлинга и опознал в нем Дарбриджа еще до того, как тем памятным вечером объявился в моем магазине. Скорее уж именно Стерлинг неумышленно привлек ко мне Клемента, нежели появлению Клемента способствовали какие-то другие причины.

Пожалуй, слишком мутно получается, и ясно лишь одно: завтрашний визит Джульетты оттягивать больше нельзя.

В данный же момент я намереваюсь расслабиться, подвести итоги и напиться в зюзю.

— Полагаю, Клемент; мы по праву заслужили выпивку, как считаете?

— Возможно, это моя последняя ночь здесь, так что согласен.

Решив пропустить мимо ушей его пророчество, хватаю с прилавка пакет с наличными и воинственно им потрясаю:

— И на этот раз о тратах можно не беспокоиться!

— Прекрасно, а то давненько я как следует не нагружался.

Мне даже страшно подумать, сколько алкоголя потребуется Клементу для этого «как следует». Что ж, лучше перебдеть, и я извлекаю из пакета две пятидесятифутовые банкноты и прячу в карман.

— Сначала заедем домой. Хочу быстренько принять душ и переодеться.

Клемент кивает, и мы покидаем через черный ход магазин и забираемся во вновь приобретенную «Микру».

Пока автомобильчик пробивается через пробки домой, мои мысли обращаются к пакету с фунтами, что я запихала под сиденье. Да уж, благодаря ему совсем скоро паб сполна вкусит наших щедрот, однако до меня вдруг доходит, что касательно судьбы остального содержимого кубышки мои планы ужасно бесцеремонны. С какой стати прав на эти наличные у меня больше, чем у Клемента? Коли на то пошло, его доля и вовсе должна превышать мою!

— Клемент, я тут подумала о деньгах…

— А что с ними?

— По меньшей мере половина суммы — ваша. Как собираетесь потратить?

— Мне они не нужны, оставь себе.

— Как, все?

— Ага.

— Нет, так будет несправедливо. Если бы не вы, никаких денег вообще не было бы!

— Пупсик, мне ничего не надо. Ни пенса.

— Послушайте, а как насчет вашей «Зиппо»? Утром мы могли бы поговорить с Джерардом и выкупить ее.

— Очень сомневаюсь, что он продаст ее. Если только не соблазнить его безумным ценником.

— Лично мне кажется, что у вас вполне получится убедить его продать нам зажигалку обратно без грабительской наценки.

— Не заморачивайся. Она уже не имеет значения.

Спорить дальше с Клементом бессмысленно. Разумеется, я необычайно признательна ему за проявленную щедрость, но меня все же озадачивает, почему ему не хочется вызволить свою «Зиппо».

Тем не менее тему лучше сменить.

— У вас есть какие-нибудь планы на завтра?

— Да уж, конечно, — фыркает Клемент. — В сложившихся обстоятельствах не вижу смысла планировать что-либо дальше десяти минут.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Не обращай внимания.

— Да бросьте, Клемент. Меня пугают такие разговоры.

Мое ожидание ответа растягивается на три поглаживания усов.

— Послушай, пупсик, — вздыхает наконец Клемент. — Вне зависимости от того, веришь ты или нет моему объяснению, как я здесь оказался, теперь у тебя все тип-топ. Моя работа закончена, и я не имею ни малейшего понятия, что, черт побери, произойдет в следующую минуту.

Разумеется, я не верю ему, но сейчас для меня важно другое.

— Допустим, а как насчет завтра?

— А что завтра?

— Обещаете мне не исчезать хотя бы в первой половине дня?

— Намечается что-то важное?

— Просто доверьтесь мне. Пожалуйста!

— Ладно.

— Обещаете?

— Пупсик, я тебе уже говорил, что…

— Знаю-знаю. Обещания не по вашей части. Но можете на этот раз сделать исключение, ради меня?

Клемент тяжело вздыхает и какое-то время понуро изучает нишу для ног.

— Обещаю, что завтра днем никуда не денусь… если это будет зависеть от меня.

— Спасибо!

Если только за Клементом не явится какое-то всемогущее божество — в чем я весьма и весьма сомневаюсь, — пожалуй, его встречу с Джульеттой можно считать практически состоявшейся. Что произойдет дальше, не в моей власти, но я хотя бы смогу сказать, что попыталась ему помочь.

У дома я вытаскиваю из-под сиденья пакет с наличными, и вместе с Клементом выбираюсь из машины. На тротуаре я вдыхаю полную грудь относительно свежего воздуха и делаю мысленную заметку купить для нового автомобиля ароматизатор.

— Вы, наверное, голодны, так что снова наведаемся в «Слизняка»? — предлагаю я, уже отпирая входную дверь.

— Что еще за «Слизняк»?

— Паб, где мы позавчера ужинали.

— Да, подойдет.

— Боюсь только, сегодня у них караоке не будет. Но, может, попадется несколько ваших восторженных поклонников.

— Очень смешно.

Мы заходим внутрь, и я вешаю на крючки пальто и сумочку, а пакет с наличностью запихиваю в небольшой шкафчик с электросчетчиком. Вообще-то, прятать его особой надобности нет, но меня внезапно посещает параноидальная мысль, что с меня станется ненароком выкинуть его вместе с барахлом Карла, мешки с которым по-прежнему загромождают прихожую.

— Вроде в холодильнике еще должно оставаться несколько банок пива, если вы не прочь предварительно загрузиться.

— Предварительно загрузиться?

— Да такая нынче мода у молодежи. Напиваться перед походом в паб.

— И зачем?

— Вы, похоже, даже внимания не обратили. В наши дни пинта пива может обойтись в пять фунтов.

— Пятерка? За пинту? Грабеж!

— Нам об этом, разумеется, беспокоиться нечего, но все равно ведь от парочки стаканчиков перед выходом вреда не будет, верно?

— Согласен, пупсик.

Мы отправляемся на кухню, и Клемент тут же усаживается за стол. Я достаю из холодильника бутылку белого вина и банку пива.

— Вот, пожалуйста.

— Твое здоровье!

Открываю вино и до краев наполняю бокал. И как раз когда собираюсь присоединиться к Клементу за столом, краешком глаза замечаю какое-то движение. Машинально поворачиваюсь к двери кладовки.

Моему мозгу требуется секунда, чтобы свести воедино, на что же я смотрю.

И когда картинка вырисовывается передо мной полностью, сердце мое останавливается. Я смотрю вовсе не на «что», а на «кого». Бокал выскальзывает у меня из руки и разбивается об пол.

— Безрукая сука, — раздается гнусавый комментарий.

Голос я узнаю моментально. Он не из тех, что я когда-либо забуду.

Из-за двери возникает Черный.

Взгляд мой мечется меж двумя самыми заметными чертами его облика. Первая — повязка на носу. Вторая — пистолет, неумолимо направленный мне в лицо.

Я заглядываю прямо в ствол, и в памяти моей всплывают пояснения Клемента. На сей раз целятся в меня отнюдь не из стартового пистолета.

Черный делает шаг вперед, и я бросаю взгляд на Клемента, оказавшегося в наихудшей из всех возможных позиций. По умыслу или же везению, в данный момент я служу весьма удобным барьером между двумя мужчинами. С какой бы стремительностью Клемент ни бросился со стула, пуля уже будет мчаться по направлению к моей голове.

Скверно.

— Чего… Чего вы хотите? — выдавливаю я.

— А ты как думаешь? — рычит Черный.

— Послушайте, мы уже обо всем договорились со Стерлингом. Все кончено.

— А мне-то что!

— Позвоните ему. Он скажет вам, что в этом нет необходимости.

Головорез делает еще два шага в моем направлении, и расстояние между нами сокращается до пары метров. Впрочем, метр туда или сюда, наверное, значения уже не имеет: промахнуться с такой дистанции невозможно.

— Я здесь не из-за Стерлинга. Я здесь из-за того, что этот мудила сделал с моим братом.

И кивает на Клемента, дабы ни у кого не возникало сомнений, кого он подразумевает под «мудилой».

— Каким еще вашим братом? — не понимаю я.

— С мистером Синим.

— Ох, я не…

— Заткнись, сука.

Я затыкаюсь.

Словно ситуация и без того недостаточно скверная, причина для визита Черного оказывается куда серьезнее, чем я думала. Остается только пожалеть, что его послал сюда не Стерлинг.

Я возвращаюсь к своему первому вопросу:

— Чего вы хотите?

— Глаз за глаз. Собираюсь вам обоим прострелить коленные чашечки.

При других обстоятельствах я, возможно, и оценила бы его прямоту.

Снова смотрю на Клемента. К моему ужасу, он преспокойно потягивает себе пивко из банки.

— Послушайте, мистер, э-э… Черный. Нельзя ли уладить вопрос без насилия?

— Как это сделал твой кореш?

— Хм, нет, но наверняка ведь можно заключить какое-то соглашение?

— Сможешь вылечить моему брату ногу?

— Э-э… нет, но…

— Конечно же, не сможешь! — ревет отморозок. — Засунь свое соглашение себе в задницу, сучка! Меня оно не интересует.

Переговоры закончены.

Черный делает в мою сторону еще три-четыре шага. Я инстинктивно пячусь назад, пока не упираюсь спиной в холодильник.

Головорез опускает пистолет, прицеливаясь мне в колено. Затем оборачивается к Клементу:

— Начну с нее, чтоб ты сполна насладился ее визгами.

И Клемент наконец-то соизволил подать голос:

— Давай, валяй, говнюк. А то я совсем измотался.

И после этого откидывается на спинку стула и зевает, неторопливо потягиваясь во всю ширь плеч, прямо с банкой в левой руке.

Меня только и хватает, что вытаращиться на него с раскрытым ртом.

«Ах ты гребаный засранец!»

Закончив разевать пасть, Клемент вскидывает руки вверх. И когда его левая рука достигает почти вертикального положения, он внезапно отпускает банку.

От полученного импульса емкость с пивом отправляется в полет по дуге через всю кухню. По ощущениям, она отнюдь не рассекает воздух со свистом — наверное, с такой же скоростью летит брошенный родителем карапузу мяч.

Поди догадайся, чего Клемент надеялся добиться своей выходкой. Банка движется столь неестественно медленно, что у Черного просто вагон времени отойти от нее в сторону. Еще, наверное, и газету успеет почитать, дожидаясь ее приземления.

Тем не менее, пока я отслеживаю взглядом баллистическую траекторию импровизированного снаряда, эффектно разбрызгивающего на лету свое пенное содержимое, мне становится предельно ясен подлинный замысел Клемента: отвлечь внимание.

Первое, что я слышу, это скрежет ножек стула по полу. А затем мое периферийное зрение заслоняет огромная тень.

Внезапно меня за талию обхватывает рука и тут же оттаскивает назад, одновременно с чем вторая устремляется мимо моего лица к дверце холодильника.

Я моргаю, и за эту миллисекунду рука достигает своей цели. Клемент распахивает дверцу навстречу физиономии Черного.

Должно быть, дверца во что-то врезалась, поскольку молниеносная операция Клемента завершается быстрой чередой звуков.

Первый — сдавленный вой. Затем — глухой удар чего-то большого о дверь кладовки.

Третий звук не перепутаешь ни с чем.

Пистолетный выстрел.

Не ошибаюсь я в природе звука еще и по той причине, что пуля уже врезалась в стену где-то у меня за спиной, предварительно пройдя через мою ногу.

Боль просто ужасающая, как будто в икру мне, как раз под коленкой, вонзили раскаленную добела кочергу. Боль стремительно распространяется по всей ноге, словно аккумуляторная кислота по венам. У меня так и перехватывает дыхание, и вопль застревает в глотке.

Естественно, моя правая нога подгибается, я выскальзываю из хватки Клемента и падаю. И ничто меня не останавливает.

Раньше я как-то особо и не задумывалась, какую кучу информации способен обработать головной мозг за какой-то миг.

Я знаю, что падаю и что мне необходимо вскинуть руки для смягчения падения.

Увы, нейронный сигнал самую малость запаздывает, и руки уже не успевают закончить движение. Зато мои глаза проявляют большее проворство и перескакивают с подошв туфель Черного на вспарывающий воздух ботинок Клемента. Моя догадка заключается в том, что головорез в данный момент сидит на заднице, спиной привалившись к двери кладовки. Теперь уже неважно, с умыслом он выстрелил или нет. Ботинок Клемента достигнет какой-то части тела Черного еще до того, как завершится мое падение.

Взгляд мой продолжает смещаться слева направо и успевает выхватить еще один образ — массивный торец кухонной стойки.

Картина стремительно заполняет поле моего зрения, и вот я уже четко различаю текстуру древесины.

Десять сантиметров.

Пять.

Один.

Меж глаз у меня взрывается яркая вспышка.

Спокойной ночи.

45

Компьютер в моем магазине безнадежно устаревший. Грузится целую вечность, а работает он с расторопностью ленивца на выходных, да еще и недовольно скрежеща при этом.

Я и есть такой вот компьютер.

Мои ощущения включаются по очереди и ужасающе медленно.

Первое чувство, что вытаскивает меня из мрака, — это слух. Поначалу таковой не доносит до меня никаких отчетливых звуков, лишь низкое прерывистое гудение.

Затем к слуху присоединяется вкус. В порядке эксперимента провожу языком по сухому нёбу и ощущаю мерзкую прогорклость.

Следующим включается обоняние. Кажется, дезинфицирующее средство. И лилии? Может, флёрдоранж? Последний аромат пробуждает какие-то воспоминания. Духи?

Наконец, возвращается зрение.

И внезапно я ощущаю, как чья-то теплая рука сжимает мою.

Общеизвестно, что человеческое тело примерно на шестьдесят процентов состоит из воды. Когда я пытаюсь расклеить пересохшие губы и слипшиеся окаменевшие веки, могу лишь заключить, что в моем организме воды существенно меньше нормы. Никогда еще не испытывала такой жажды.

Раз шесть-семь с усилием жмурюсь, чтобы развеять плотный туман, заволакивающий зрение.

Постепенно дымка рассеивается, и передо мной вырисовывается нечто овальное.

Лицо. Мама.

Она улыбается, хотя счастливым выражение ее лица не назовешь. По щеке у нее скатывается одинокая слезинка.

— Ох, слава богу, — шепчет она. — Теперь все хорошо, милая. Я здесь.

А было плохо? И где «здесь»?

Вместо первого слога мне удается издать лишь хрип, и я отказываюсь от попытки отозваться.

— Сейчас принесу тебе воды.

Мама исчезает, и я вижу только голую стену. Стоит переместить взгляд влево, как туман возвращается опять. Снова несколько раз жмурюсь, и тогда мое местопребывание становится очевидным: я на больничной койке. Понятно и то, что это не общая палата. Других коек не видать, только тележки с какими-то аппаратами неизвестного мне назначения.

На больничной кровати я оказываюсь впервые. Сбывается мой худший кошмар.

Меня моментально охватывает паника, и выброс адреналина в крови выливается в десяток вопросов. В поисках ответов принимаюсь обшаривать сознание, вот только туман, что совсем недавно затягивал зрение, увы, так же непроницаемо окутывает и память.

Среди изводящих меня вопросов два первостепенной важности: почему я на больничной койке? Что со мной случилось?

— Вот, милая, попей.

Мама подносит к моим губам бумажный стаканчик, и я инстинктивно поднимаю руку, чтобы взять его. Что-то мешает. Приближаю руку к глазам — и прихожу в ужас от вида прозрачной трубки, исчезающей под пластырем на запястье.

— Все в порядке, милая, — тихонько поясняет мама. — Это всего лишь капельница.

«Спокойно, Бет. Дыши глубже».

Паника отступает, я осторожно отпиваю. Даже тепловатая и чрезмерно хлорированная, никогда еще вода не казалась мне такой вкусной. Беру стаканчик в руку и жадно осушаю его.

Облизываю губы, и теперь мне удается выдавить тройку слов:

— Мама, что произошло?

— Ты ударилась головой, милая. Но теперь все будет хорошо, и беспокоиться не о чем.

«Не о чем?»

— Мне нужно позвать врача. Вернусь через секунду.

Она забирает у меня стаканчик и нежно гладит по щеке. Ободряюще улыбается и в очередной раз исчезает из виду.

Я закрываю глаза и вновь принимаюсь рыться в памяти, выискивая момент злополучного удара. Ничего, только тупая боль.

Через пару минут я буквально на грани отчаяния. Что-то же да должно быть, я знаю точно, вот только мне никак до этого не добраться.

Со скрипом открывается дверь. Наверное, мои пересохшие веки тоже скрежещут, когда я их поднимаю.

К моей койке подходит невероятно молодой врач, мама топчется у него за спиной.

— Бет, как вы себя чувствуете? — спрашивает парень. Хотя он больше смахивает на вокалиста бой-бэнда, его медицинские полномочия подтверждают белый халат, бейджик и планшет.

— Плохо соображаю, — хриплю я.

— Не волнуйтесь, в вашем состоянии это вполне естественно. Кстати, я доктор Поттер, но зовите меня просто Робби.

Да у него даже имя как у вокалиста бой-бэнда!

Я слабо киваю в ответ. Врач участливо улыбается и сверяется с записями на планшете.

— Так, давайте-ка введу вас в курс дела, — тараторит затем он. — После серьезного удара по голове у вас произошел незначительный отек головного мозга.

— Что?

— Нам пришлось ввести вас в искусственную кому, пока отек не рассосется.

Отек головного мозга? Кома? Все эти ужасающие вещи доктор Поттер преподносит чуть ли не беспечно.

— Но не беспокойтесь. Результаты последнего сканирования превосходные, отек спал. Думаю, можно смело заключить, что скоро вы полностью поправитесь.

Врач снова опускает взгляд на планшет.

— Ах да, и рана на ноге затягивается безукоризненно. К счастью, пуля прошла навылет.

Я инстинктивно шевелю ногой и ощущаю повязку на правой икре.

— Вам очень повезло, с учетом такой большой кровопотери.

— Кровопотеря? Повезло?

— Да, действительно повезло. Я лечил не так уж и много пулевых ранений, однако зачастую их последствия бывают катастрофическими. Не говоря уж об угрозе жизни, дело может закончиться инвалидностью.

И тут у меня в голове раздается выстрел.

А потом еще один, и еще. И каждый сопровождается ярчайшим образом. Сквозь пелену тумана на меня обрушивается сущий залп воспоминаний.

— Бет, вы в порядке?

Ответить доктору Поттеру я не могу. Вовсе не потому, что не знаю, в порядке ли я, а потому, что не хочу отвлекаться. Прямо сейчас мне необходимо упорядочить всё прибывающие и прибывающие воспоминания в связную историю. Постепенно картина вырисовывается во всей полноте: магазин, Стерлинг, наличные, кухня моего дома, мистер Черный, холодильник.

— Бет, милая?

— Клемент, — шепчу я.

Мама и врач непонимающе смотрят на меня.

— Вы о чем, Бет? — осведомляется доктор Поттер.

— Что… Что стало с Клементом?

— Одну секундочку, Бет. Позвольте взглянуть на ваши зрачки.

Не дожидаясь моего разрешения, он оттягивает мне правое веко и светит в глаз ярким фонариком. Затем подвергает аналогичной процедуре левый глаз, после чего оборачивается к матери:

— Беспокоиться не о чем, миссис Гудьир.

Мама подходит к койке:

— Кто такой Клемент, милая?

Вот черт. На этот вопрос даже я толком не могу ответить.

— Э-э… Прости… Не знаю.

Врач берет маму под руку и отводит от койки.

— Судя по всему, на ней все еще сказывается воздействие препаратов. Я загляну через полчасика. Надеюсь, к тому времени сознание у нее окончательно прояснится.

«Эй! Я все слышу!»

Кто-то определенно должен просветить этого лекаря, что огнестрельное ранение не сказывается на слухе!

Доктор Поттер уходит, и мама пристраивается на краешке кровати.

Помимо местонахождения Клемента, мне требуются ответы и на ряд других вопросов. Я прошу маму принести еще воды и с той же стремительностью осушаю еще один стаканчик. Затем, пока ясность собственного сознания представляется мне вполне нормативной, приступаю к озвучиванию этих самых вопросов:

— Магазин…

— Не волнуйся, милая. Все под контролем.

— Под контролем?

— Стэнли все это время открывал магазин, так что торговля не останавливалась. Ах да, и еще он улаживал дела с этим твоим агентом.

— С Говардом?

— С ним самым. И когда ты собиралась рассказать мне, что продаешь магазин?

— Да я только вчера вечером и решила.

— Боюсь, милая, уже далеко не вчера вечером. Ты здесь больше недели.

— Что? А какой сегодня день?

— Пятница.

«Восемь дней. Вот черт».

— Меня кто-нибудь навещал?

— Только пара человек. Твоя подруга, Джульетта, заглядывала, и еще дама из какого-то книжного клуба, я не запомнила ее имени, прости.

— Ты уверена, что это все?

— Да я здесь каждый день сидела, со Стэнли, разумеется, и больше мы никого не видели. И должна сказать тебе, милочка, с ним я чувствовала себя как за каменной стеной.

Пожалуй, я серьезно ошибалась в Стэнли. И, возможно, настолько же серьезно ошибалась и в Клементе. Почему он не наведывался справиться о моем состоянии?

— Стэнли сегодня придет?

— Да, вечером.

— Хорошо. Мне нужно поблагодарить его.

Сколько бы у меня ни оставалось нерешенных вопросов, таковые имеются и у мамы, и ей явно тоже не терпится получить на них ответы.

— Милая, ты помнишь, что произошло?

Еще как, однако это вовсе не значит, что у меня имеется желание делиться с кем-либо воспоминаниями.

— Не очень…

Я имею в виду, как же ты умудрилась схлопотать пулю?

— Я… Не знаю.

— Такое ведь только в газетах и увидишь. И в голову не придет, что подобное может произойти с твоей собственной дочерью, и уж тем более в ее доме.

Понятия не имею, что ей ответить. Штука в том, что любой мой ответ потребует пересказа всей истории, с самого-самого начала. А это будет все равно что объяснять необъяснимое.

— Прости, мама.

— Все хорошо, милая. Тебе не за что извиняться.

Голос у мамы звучит устало, и внезапно до меня доходит, какой же измотанный у нее вид. Через что бы мне ни пришлось пройти за последние восемь дней, моя бедная мамочка выглядит так, словно все эти тяжкие испытания она переносила вместе со мной.

— Мама, ты в порядке? Мне на тебя смотреть больно.

— Да со мной-то все хорошо, милая, не беспокойся обо мне. Это тебе нужно поправляться.

— Буду стараться.

— И я скажу полицейским, чтобы подождали до завтра.

— Полицейским?

Мама прикусывает нижнюю губу, и это явный признак, что она ляпнула не подумав.

— Да, милочка, они… Э-э, им все не терпится поговорить с тобой. Просили уведомить сразу же, как ты придешь в себя.

— Но зачем?

— Ах, да ничего особенного.

Но мне ли не знать, когда моя собственная мать пытается лгать.

— Мама? Чего им надо?

— Да ей-богу, милая, беспокоиться не о чем.

Ее попытка развеять мою тревогу настолько же несмелая, насколько и тщетная. Когда тебя уговаривают не беспокоиться, обычно это свидетельствует как раз о том, что беспокоиться есть о чем.

— Боже, мама, выкладывай!

Разумеется, выкладывать ей не хочется, но она прекрасно знает, что я не отстану.

— Тот мужчина, э-э…

— Да мама!

— У тебя на кухне нашли мужчину.

— Что?

— И, боюсь, он умер.

— Что? Какой еще мужчина?

— Честное слово, милая, не знаю. Мне ничего не рассказывали.

— Но ведь что-то да должны были сообщить!

— Да почти ничего. Только то, что он среднего возраста.

— Как он выглядел? Что с ним произошло?

— Вот правда, не знаю. Честно-пречестно.

Мужчина средних лет, мертвый. И никаких признаков Клемента за восемь дней.

Аппарат рядом с моей койкой вдруг заходится сигналом тревоги. Я начинаю задыхаться, мама же, похоже, только и в состоянии, что ошарашенно таращиться на меня. Сердце мое вот-вот выскочит из груди, что только усугубляет панику.

Мы смотрим друг на друга круглыми глазами. Страхи у каждой свои, но боль одна.

Распахивается дверь, и ворвавшаяся медсестра сгоняет маму с койки. Затем она отключает сигнал тревоги и берет меня за запястье.

— Бет. Посмотри на меня, — велит медсестра. — Дыши медленно и глубоко.

Ей легко говорить.

— Ну же, Бет, смотри на меня. Вдох. Выдох. Спокойно и медленно.

Сосредотачиваюсь на ее карих глазах, на ее гладкой черной коже. Ее распоряжения звучат для меня сродни ритмичным карибским напевам, даже голос у нее такой мелодичный.

— Вот так, вот молодец! Дыши! Дыши!

Я с усилием втягиваю в легкие воздух, и удушье отступает. Заходящееся сердце немного утихомиривается, и под такой темп подладиться дыханием уже проще. Одышка пока остается, но, по крайней мере, я уже не ощущаю себя рыбой на песке.

— Да что же с ней такое? — рыдает мама.

— Ничего опасного, дорогуша. Думаю, просто паническая атака.

Медсестра бросает взгляд на аппарат и гладит меня по руке.

— Вот и справилась, моя девочка. Теперь получше?

Даже если симптомы под контролем, причина никуда не делась. Я киваю, однако продолжаю следить за дыханием.

Женщины о чем-то переговариваются, однако смысл их слов от меня ускользает. Мысленно я уже не здесь.

Просматриваю эпизод за эпизодом разорванных воспоминаний, в надежде прийти к любому другому заключению, отличному от только что вызвавшего паническую атаку.

Ясно вижу руку Клемента на дверце холодильника. Он распахнул ее и ударил Черного. Пистолет выстрелил, и… Боже, какая боль! И что же потом? Я повалилась вперед и, наверное, всего лишь через секунду ударилась головой о… кухонную стойку.

Морщусь при одном лишь воспоминании.

Но что же в итоге я видела? Ботинок Клемента, движущийся в направлении, надо полагать, Черного.

Достиг ли «челси» Клемента цели? Прозвучал ли еще один выстрел?

Не обращая внимания на пульсирующую головную боль, пытаюсь восполнить недостающее звено. Должно же быть хоть что-нибудь!

Ничего. Совершенно ничего. Что бы ни произошло потом с Клементом, я уже находилась в отключке. Можно копаться в памяти хоть до конца жизни, все равно бесполезно.

Неважно, какой Клемент огромный, и какой он крутой — пуля уложит кого угодно. А вкупе с тем обстоятельством, что Клемент так и не навестил меня, вывод напрашивается только один.

— Бет? В чем дело, милая?

Моего слуха наконец-то достигает голос мамы.

— Почему ты плачешь?

Как бы мне ни хотелось облегчить душу, этот крест придется нести в одиночку.

46

На меня наваливается усталость, и мне велено отдыхать. Спать я не хочу, вот только сопротивляться абсолютно нет сил.

Меня страшит, что я проснусь, напрочь позабыв только что миновавший час. Вернусь в это незнакомое помещение, и начнется тот же самый цикл замешательства, ужаса и убийственного осознания.

Но я так устала.

И потому проваливаюсь в небытие.

Естественного освещения в комнате нет, поэтому о времени остается только догадываться. Засыпаю, когда приходит сон. Просыпаюсь, когда сон уходит.

В периоды пробуждения смутно отмечаю визиты разных людей — мамы, доктора Поттера, медсестер и Стэнли. Единственный человек, которого я желаю видеть, навещает меня лишь в беспокойных сновидениях.

Подобная карусель продолжается еще три дня. Во всяком случае, как мне представляется.

К утру понедельника я уже чувствую себя достаточно окрепшей. Немного ем, балую себя слабым чаем, и меня наконец-то переводят в палату с окном. После стольких дней без естественного света и свежего воздуха мне в радость даже холодные сквозняки и вид мрачного неба.

Тем не менее, пока медсестра суетится вокруг, настроение у меня скверное, несмотря на прошедшие без осложнений травму головы и огнестрельное ранение.

Со смерти Клемента прошло одиннадцать дней. Я постоянно ощущаю тесноту в груди, а когда поблизости никого нет, позволяю себе пролить несколько слезинок. Скорбь — жуткая вещь, в особенности когда разделить ее не с кем.

К тому же вскоре нагрянет полиция. У них возникли кое-какие вопросы. И немало, надо полагать. Вот только ответов от меня они не получат.

Тешу себя надеждой, что к концу недели доктор Поттер отправит меня домой. С перспективой четырнадцати часов ежедневного бодрствования, вскорости к моим визитерам, как пить дать, присоединится и скука, и уж эта-то здесь засидится, не сомневаюсь. В моем распоряжении телевизор, журналы, а мама снабдила меня блокнотом и ручкой, но всего этого недостаточно. Мне необходимо заполнить душевную дыру размером с Клемента, а в этих бежевых стенах я просто не могу ни как следует горевать, ни начать жить дальше.

Кроме того, нужно заниматься прозаическим вопросом продажи магазина. Стэнли, да благословит его Господь, ведет дела с Говардом. Риелтор еще ожидает моей отмашки на сделку, однако бюрократическая машина уже запущена. От восьмидесяти тысяч фунтов и новой карьеры меня отделяют, возможно, всего лишь с десяток дней да пара росчерков ручкой.

Верность Стерлинга своему обещанию все-таки меня удивляет. Не знаю, в курсе ли он произошедшего, но если да, готова поспорить, что он истово молился, чтобы я не выкарабкалась. После смерти Клемента я единственный человек на земле, кому известна его грязная тайна. И я намерена грозить Стерлингу дубиной своей осведомленности, пока деньги не окажутся на моем банковском счете.

Мой единственный враг теперь — время.

Я провожу бесконечные часы за просмотром телевизора и чтением журналов в попытке отвлечься от мыслей о Клементе.

Беру пульт и включаю телик. «Шоу Джереми Кайла». Боже, только этой грязи мне и не хватало. Ну и ладно.

Когда через двадцать минут я с замирающим сердцем готовлюсь узнать, действительно ли Даз является отцом ребенка Таниши, дверь палаты распахивается.

— Мисс Бакстер?

— Да.

Выключаю телевизор.

— Инспектор Брамптон и констебль Марш из сыскной полиции.

Представивший себя и коллегу мужчина являет собой вылитую телевизионную карикатуру на детектива. Костюм выглядит так, будто он в нем спал, и, подозреваю, он отнюдь не столь стар, как можно подумать по его морщинистому лицу.

Детективы проходят в палату и бок о бок встают возле моей койки. Демонстрируют удостоверения, сочувственно улыбаются и придвигают стулья.

Пока они устраиваются, я украдкой разглядываю констебля Марш, полную противоположность Брамптону. Ее свежее личико подсказывает, что она на несколько лет моложе меня, вот только плохо сидящий темно-синий брючный костюм совершенно ее не красит. Странная парочка но, если я что и поняла за последнее время, так это то, что о партнерах не стоит судить по первому взгляду.

— Как вы себя чувствуете? — осведомляется инспектор.

Господи, как же мне надоел этот вопрос!

— Спасибо, хорошо.

— Вы готовы ответить на наши вопросы?

— Да, только вряд ли я смогу вам многое рассказать.

— Не волнуйтесь. Нам поможет даже самая малость.

Констебль Марш извлекает из внутреннего кармана блокнот и раскрывает его. Интересно, обязанности секретаря на нее возложены исходя из иерархических или же сексистских соображений?

— Тогда с самого начала и начнем? — приступает к допросу инспектор. — Расскажите, что вы помните о том четверге.

Так и знала, что это будет первым вопросом полиции. Понятное дело, я не могу им выложить, что сначала возилась в магазине с бывшим решалой, а потом мы с ним на пару шантажировали местного бизнесмена, в прошлом известного извращенца.

— День как день. Я закрыла магазин и поехала домой.

— Так. И что потом?

— Помню, как вошла внутрь, повесила пальто и сумочку и сразу же направилась на кухню.

— А дальше?

— Сожалею, но дальше ничего не помню.

— Совсем ничего?

— Совсем.

Констебль прекращает черкать в блокноте, инспектор хмурится.

— Итак, правильно ли я вас понял: ваш рабочий день прошел совершенно обычно, и потом вы поехали домой?

— Все верно.

— И там повесили пальто и сумочку и прошли на кухню?

— Да.

— И с этого момента ничего не помните?

— По-другому и не выразиться, инспектор. Именно так.

— Ладно. Давайте пока оставим это и перейдем к тому, что нам известно.

Брамптон чуть ослабляет галстук и закидывает ногу на ногу.

— Мы обнаружили у вас на кухне мужчину при смерти. К сожалению, по пути в больницу он умер.

Его прямолинейное откровение обрушивается точно обухом по голове. Вполне вероятно, именно подобного эффекта он и добивался.

— Вы не видели мужчину на кухне, когда вошли туда?

— Нет.

Ощущаю накатывающую волну паники. Быстренько обдумываю, не переключиться ли на стратегию «без комментариев». Нет, подобное поведение лишь утвердит полицейских в их подозрениях, что я утаиваю правду.

— Имя Кенни Бингем вам что-нибудь говорит?

— Нет. А должно?

— С учетом того, что именно он находился у вас на кухне, возможно, и должно.

— Нет… Впервые слышу.

Клемента зовут… то есть звали Кенни Бингем? Хм, тогда, по-видимому, у него имелись веские основания использовать фальшивое имя.

— Что ж, мисс Бакстер, покойный мистер Бингем был нам хорошо известен. Лет эдак за двадцать он обзавелся впечатляющим списком судимостей.

К горлу подступает тошнота, и я тянусь за стаканом с водой на прикроватной тумбочке. Мне стоит значительных усилий скрыть дрожь в руке.

Пока потягиваю воду, ощущаю на себе изучающие взгляды детективов. Нисколько не сомневаюсь, что мою тревогу они уловили.

И все же потребность в ответах подавляет и тошноту, и страх.

— Каких судимостей, инспектор? — выдавливаю я.

— С чего бы начать? По молодости-то он попадался на всякой мелочевке, но в последние годы привлекал наше внимание массой уже серьезных преступлений: вымогательство с угрозами, нанесение тяжких телесных повреждений, грабеж, в общем, всего и не перечислишь. К сожалению, выступать в качестве свидетеля против мистера Бингема желающих упорно не находилось.

Инспектор Брамптон поворачивается к констеблю Марш:

— Так что, кто бы ни прикончил Бингема, он, можно сказать, оказал нам услугу, верно?

Та выражает согласие с шефом неспешным кивком.

— Тем не менее нам все же необходимо установить, что с ним произошло, — продолжает инспектор. — Мы не можем оставить без внимания преступление с применением огнестрельного оружия на нашем участке, мисс Бакстер.

— Понимаю, — мямлю я.

Перечисленный «послужной список» совершенно не соответствует человеку, которого я знала. Наверное, в этом-то и заключается проблема — по-настоящему Клемента я так и не узнала.

— Значит, вы абсолютно уверены, что никогда не слышали о Кенни Бингеме?

— Уверена.

— С другой стороны, возможно и такое, что вы просто не знали Бингема по имени, только в лицо. Можем мы показать вам его снимок?

Меня терзает страх, что я сломаюсь, едва лишь взглянув на фотографию Клемента. Но чем же я могу обосновать свой отказ от опознания?

Деваться некуда, и я киваю.

Констебль Марш снова лезет во внутренний карман и на этот раз извлекает сложенный листок бумаги. Разворачивает и передает мне.

Осторожно беру распечатанную фотографию.

— Это Кенни Бингем, — зачем-то поясняет женщина.

Собираюсь с духом и бросаю взгляд на снимок.

«Да нет же! Это мистер Черный!»

Очень сомневаюсь, что образ Кенни Бингема — или же его альтер эго, мистера Черного, когда-либо вызывал такую радость, такое облегчение. Мне требуются поистине титанические усилия, чтобы не дать этим эмоциям проявиться у меня на лице.

— Сожалею, но я не видела его прежде.

— Вы совершенно в этом уверены? — настаивает инспектор Брамптон.

— Совершенно.

Стоит мне выдать очередную порцию лжи, причем совсем уж беззастенчиво, в голове у меня автоматически возникают два вопроса. Что произошло после того, как я ударилась головой о кухонную стойку, и где же, черт побери, Клемент?

Я возвращаю снимок констеблю. Детективы переглядываются, и инспектор глубоко вздыхает.

— Что ж, мисс Бакстер. Мы остаемся со сложнейшей загадкой на руках, и отталкиваться нам практически не от чего. Я отчасти надеялся, что вы поможете нам восполнить недостающие звенья, однако ваша потеря памяти… хм, как бы выразиться… несколько разочаровывает.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Вы абсолютно уверены, что вошли в дом одна?

— Да, конечно, уверена.

— В этом-то и заключается проблема. Кто-то убил Кенни Бингема, мисс Бакстер, но при этом вы утверждаете, будто вошли в дом одна.

Его заявление звучит практически как обвинение.

— Надеюсь, вы не предполагаете, что это я его убила?

— Вовсе нет. Уж в этом-то мы уверены.

Ответов я жажду так же сильно, как и инспектор Брамптон, вот только вопросы у нас разные. Несмотря на мои отчаянные старания изображать спокойствие и безразличие, боюсь, ему вполне достает опыта распознать в моем поведении игру.

— Вам интересно, мисс Бакстер?

— Простите?

— Вижу, вам интересно, почему мы столь уверены, что Бингема убили не вы.

— Э-э…

— А уверены мы из-за причины его смерти.

Детектив подается вперед на стуле и смотрит мне прямо в глаза:

— Кто-то ударил его по голове с такой силой, что он скончался от внутричерепного кровотечения в машине скорой помощи, не доехав до больницы.

Снова тянусь за стаканчиком, чтобы хоть как-то скрыть охвативший меня ужас.

— Не поймите меня превратно, мисс Бакстер, но этот кто-то явно был значительно крупнее и сильнее вас.

Инспектор снова выпрямляется, и в палате воцаряется напряженная тишина. Я продолжаю потягивать воду, обдумывая откровение полицейского.

— Далее, нам известно, что выстрелил в вас именно Бингем, поскольку на его руке обнаружены следы пороховых газов, — продолжает Брамптон. — Однако у нас по-прежнему нет никаких догадок насчет личности его убийцы.

— Или того, кто вызвал скорую помощь» — добавляет констебль Марш.

— Именно. Того, кто сделал звонок с вашего домашнего телефона. Это был мужчина с лондонским акцентом. Данное обстоятельство вам что-нибудь подсказывает?

Решаю перейти к новой стратегии: прикидываться дурочкой и говорить как можно меньше.

— Ничем не могу помочь.

— Да бросьте, мисс Бакстер, — фыркает инспектор. — Нам известно, что кто-то находился в вашем доме. Мы сняли отпечатки пальцев буквально с каждой поверхности на вашей кухне, и один набор отпечатков идентифицировать пока не удается. Как раз тех самых, что были оставлены на телефонном аппарате. Так кто этот человек?

— Я не знаю.

— Ладно. У нас имеется кое-что, способное освежить вашу память.

Он кивает констеблю. Женщина достает смартфон и несколько раз постукивает по экрану. Затем протягивает телефон мне, достаточно близко, чтобы я смогла увидеть зернистый фотоснимок, наверняка с какой-то камеры видеонаблюдения.

— Кто он? — спрашивает она, указывая на пиксельное лицо Клемента. — Вы попали на камеру в центре города, в обществе вот этого крупного мужчины.

«Черт-черт-черт! Что же сказать?»

Я прижимаю пальцы к вискам и закрываю глаза. Уж не знаю, как полицейские истолкуют мое поведение, но мне необходимо выиграть хоть немного времени.

Секунды собираются в минуту, и терпение детективов истощается.

— Так кто он, мисс Бакстер? — повторяет констебль Марш.

Внезапно в памяти всплывает один из советов Клемента: если уж врешь, то держись ближе к правде.

— Это… это… разнорабочий, — брякаю я наконец.

— У него есть имя, у этого разнорабочего? — подключается инспектор Брамптон.

— Клифф.

— Клифф?

— Да.

— А фамилия?

— Ее я не знаю. Честное слово.

— Где он живет?

— Тоже не знаю. Вроде он как-то упоминал, что родом из северной части Лондона.

— Он там до сих пор и живет?

— Нет. Он говорил, что много разъезжает.

— Хорошо. Как вы с ним познакомились?

— Однажды он просто объявился в моем магазине.

Техника Клемента демонстрирует поразительную действенность, и с каждым моим ответом разочарование полицейских определенно возрастает. Я уверенно излагаю несколько иную версию правды, которая звучит вполне убедительно, однако никакой информации по сути не предоставляет.

Наконец, детективы сдаются.

— Мисс Бакстер, если услышите что-нибудь об этом Клиффе, вы обязаны сообщить нам. Мы понимаем, что он мог действовать в рамках самообороны, однако нам необходимо выслушать его версию событий.

Полицейские поднимаются, желая мне скорейшего выздоровления. Констебль Марш кладет на тумбочку свою визитку, и они уходят.

Едва лишь за ними закрывается дверь, визитка отправляется в мусорную корзину.

Понятия не имею, как мне удалось сымпровизировать на допросе, однако уход детективов внушает мне чувство завершенности — по крайней мере, в плане дальнейшего общения с полицией.

В плане же Клемента точка отнюдь не поставлена. Допустим, он залег на дно, поскольку его разыскивает полиция, но при его-то изобретательности уж мог бы найти какой-нибудь способ сообщить мне, что с ним все в порядке.

Одиннадцать дней — и ни звука.

Я ложусь, обуреваемая множеством эмоций. И одна из этих эмоций берет верх над всеми остальными. Печаль.

Как бы мне ни хотелось отмахнуться от единственно возможного заключения, деваться, увы, некуда.

Клемент ушел и больше не вернется.

47

В субботу моему шестнадцатидневному пребыванию в больнице приходит конец.

Равно как и доселе теплившейся надежде, что я когда-либо снова увижу Клемента.

Сколько времени я провела, просто сидя на кровати и не сводя глаз с двери! И каждый раз, когда она открывалась, я молилась, чтобы в палату вошел огромный мужчина в джинсовом костюме.

Но это всегда оказывался кто-то другой.

Я все же постаралась извлечь максимальную пользу из вынужденного заточения в больничной палате. Мне удалось составить вполне приличный набросок нового романа и как следует обдумать все произошедшее.

Непостижимое, нелепое и невероятное путешествие бок о бок с непостижимым, нелепым и невероятным человеком.

Однако теперь путешествие закончено, и я должна жить дальше. Снова одна.

В понедельник я позвонила Говарду и подтвердила свое распоряжение как можно скорее оформить продажу магазина. Если все пройдет гладко, к концу недели операция будет завершена. Понятия не имею, что Стерлинг собирается делать с книжным магазином, однако подозреваю, что «Бакстерс букс» уже не продаст ни одного экземпляра «Пятидесяти оттенков серого». Иными словами, магазин не продаст вообще ничего, поскольку наведываться туда я не собираюсь. Меня выписали с условием, что следующие три недели я буду лечиться дома.

Мама и Стэнли настояли, что временно поселятся у меня в гостевой спальне. Оба так помогали мне на протяжении всего несчастья, а уж Стэнли и вовсе проявил себя настоящим героем. С учетом моих дерзостей в его адрес в прошлом, он имел все основания повернуться ко мне спиной, равно как и к маме. Сомневаюсь, что ему когда-либо суждено заслужить титул «Бизнесмен года», но сердце у него и вправду отзывчивое.

И вот наступает момент, когда я наконец-то могу покинуть эту чертову палату. Сижу на койке и дожидаюсь выноса своего тела.

Сначала ко мне заглядывает доктор Поттер.

— Как моя любимая пациентка нынче утром? Готовы?

Вялой улыбкой и кивком подтверждаю свою готовность.

— Прекрасно-прекрасно.

Затем он на протяжении целых десяти минут перечисляет, что мне можно и чего нельзя, особый упор делая на последнем.

По завершении наставлений мы пожимаем друг другу руки, и я благодарю его за всю проявленную заботу. Работа у него, конечно же, не позавидуешь.

После врача в палате появляется Стэнли в щегольском облачении из вельвета и твида.

— Доброе утро, Бетани.

— Доброе утро, Стэнли.

Он медленно приближается ко мне, явно ощущая себя в моем присутствии по-прежнему неуютно.

— Боюсь, я сегодня один. Твоя мама тоже собиралась приехать, но слишком занята у тебя дома.

— Все в порядке, Стэнли. А чем она занята?

— Полиция оставила после себя на кухне полный разгром. Она решила как следует прибраться.

— Ах, конечно. Что бы я без нее делала.

Он берет сумку с моими пижамами и туалетными принадлежностями.

— Так идем?

— Да, Стэнли, только сначала мне хотелось бы кое-что сказать.

— Ох. И что на этот раз я сделал не так?

Осторожно поднимаюсь и ковыляю к старику.

— Я хотела поблагодарить тебя и извиниться за свое поведение. Маме очень повезло, что ты ей повстречался. Нам обеим повезло.

Его румяное лицо и вовсе становится пунцовым.

— Да не стоит… — бормочет Стэнли.

— Нет, стоит, и, кажется, я задолжала тебе объятия, как считаешь?

И я обнимаю его, прежде чем он успевает что-либо сказать в ответ. Затем чмокаю в щеку и отступаю назад. Вид у Стэнли такой, будто он вот-вот расплачется. Вот же слезливый старикан.

— Ладно, Стэнли. Поехали домой.

Он хочет отвезти меня в кресле-каталке, но я отказываюсь. В больнице мне выдали костыли, и лишний раз поупражняться не помешает. И хотя правая нога не болит, а рана прекрасно заживает, малейшее усилие отзывается болью.

Мы неторопливо добираемся до выхода.

— Ты постой здесь, а я подгоню машину.

— Да, конечно.

Стэнли отправляется на стоянку, я тем временем присаживаюсь на скамейке возле главного входа больницы. Идет дождь, да еще порой налетает холодный ветер, однако ненастье нисколько не умаляет моего наслаждения долгожданной свободой.

Я наблюдаю за входящими и выходящими через двери людьми. Наверное, все еще надеюсь заметить среди них крупного мужчину. Несколько и вправду попадается, вот только ни один из них не оказывается тем, кого я высматриваю. Интересно, сколь долго еще я буду продолжать вот так выискивать его в толпе? Несколько дней? Недель? Смирюсь ли я когда-либо, что Клемент исчез из моей жизни так же внезапно, как и появился в ней?

Наверное, придется.

У края тротуара останавливается серебристая «хонда», и из нее выскакивает Стэнли.

— Карета подана, моя госпожа!

Он открывает заднюю дверцу, берет меня под локоть, и с его помощью я осторожно устраиваюсь на сиденье. Старик убирает костыли в багажник и усаживается за руль.

— А теперь домой!

Я бросаю прощальный взгляд на здание больницы, от души желая больше никогда сюда не возвращаться.

Мы отъезжаем, и я немного расслабляюсь.

Через несколько минут становится ясно, что Стэнли не из тех, кто предпочитает сидеть в тишине.

— Мне очень понравилось работать в магазине, — признается он. — Будешь грустить, что продала его?

— Немного, но, к сожалению, его время прошло. Пора двигаться дальше.

— А скучать по покупателям?

— Не особенно, — смеюсь я. — Хотя на большинство-то грех жаловаться.

— А мне все они показались приятными, хотя, наверное, я и не отличался особой расторопностью.

— Да, ты прав. Пожалуй, я несправедлива к ним. Просто когда постоишь за прилавком с мое, все эти годы, немного устаешь… Не знаю, от людей, наверное.

Мы останавливаемся перед круговым перекрестком, и Стэнли с улыбкой поворачивается ко мне.

— Я прекрасно понимаю, о чем ты.

Снова двигаемся дальше.

Манеру вождения Стэнли иначе как осторожной и не назовешь, даже я ехала бы гораздо быстрее. Раньше подобная медлительность как минимум вызвала бы у меня раздражение, но сейчас доставляет удовольствие просто сидеть и смотреть на проплывающий мимо мир. Пусть и неторопливо.

— Ах да, кстати. Заходил какой-то парень с коробкой книг.

— Эрик?

— Да, он самый. Не знал, что ему сказать, и пообещал, что ты позвонишь, когда поправишься.

— Все правильно, спасибо, Стэнли.

— И еще один парень оставил тебе посылку.

— Хорошо.

— Боюсь, в конторе ему досталось.

— Почему же?

— Он забыл попросить меня расписаться.

— У курьеров такой напряженный график. Для него, может, и не впервой.

— Может.

— И что ты сделал с посылкой?

— Отвез к тебе домой.

Последнее, чего мне хочется, это устраивать дома склад товаров для магазина. Однако высказывать недовольство было бы черной неблагодарностью, поэтому я миролюбиво отзываюсь:

— Хорошо. Наверное, заказ какого-то покупателя. Разберусь, как встану на ноги.

— Не думаю, что это чей-то заказ.

— Это еще почему? — устало интересуюсь я.

— Он сказал… Дай-ка вспомнить. Ах да, точно. Сказал, чтобы я обязательно передал тебе посылку, потому что это очень важно. Поэтому я и отвез ее к тебе домой.

— Памятуя свою везучесть, могу лишь предположить, что там судебная повестка за неоплаченные счета.

— Ох, я и сам таких навалом получал, — признается старик. — Исходя из собственного опыта, искренне желаю тебе, чтобы это оказалась вовсе не повестка.

— Да ерунда. Как продам магазин, проблем с уплатой счетов не возникнет.

До Элмор-роуд остается километра с полтора. Когда на перекрестке мы прилежно останавливаемся на желтый, я спрашиваю:

— Стэнли, мне следует знать о чем-то еще? Какие-нибудь проблемы?

— Нет, не думаю. В ту пятницу заглядывала твоя подруга, Джульетта, но я сказал ей, что ты в больнице. Надеюсь, я правильно поступил?

Она так и не встретилась с Клементом. Обязательно извинюсь перед ней и все объясню.

— И на этот раз точно последнее, — добавляет Стэнли. — Я оставил посылку на кухонном столе, как просил курьер.

— Хорошо, спасибо, я разберусь… Подожди-ка. Он попросил оставить посылку на кухонном столе?

— Да. Прямо настаивал на этом.

— Он сказал что-нибудь еще?

— Хм, дай подумать.

Пока старик думает, загорается зеленый. Он включает первую передачу и трогается.

— Стэнли? Так он говорил что-нибудь еще?

— Нет, это все.

— Значит, курьер доставил посылку, сказал, что она очень важная, и велел положить ее на кухонный стол. Я правильно поняла?

— В общем, да.

У меня появляется нехорошее чувство, что в посылке может оказаться нечто похуже судебной повестки. Во время заточения в больничной палате немалая часть энергии бездеятельного ума перенаправляется на воображение, которое в итоге принимает самые буйные формы. Когда я узнала о скоропостижной кончине Черного, мне пришло в голову, что его братец тоже захочет отомстить.

Наверняка курьер этот был не от солидной компании. И одному богу известно, какие ужасы ожидают меня в этой посылке.

— Стэнли, тот парень был с тростью? Может, прихрамывал?

— Не припомню.

— Ты можешь его описать? Пожалуйста, подумай хорошенько, потому что это может быть связано с тем типом, что стрелял в меня.

— Ничего себе! — ахает старик. — Ты так думаешь?

— Все может быть.

— Раз уж ты упомянула, вид у него был тот еще.

— В каком смысле?

— Начать хотя бы с того, что это был просто человек-гора. Ручищи что лопаты.

— Еще что?

— M-м… Да, еще одна деталь. У него были густые обвислые усы. Никогда не доверял типам с усами. Они...

«О боже!»

— На нем была джинсовая безрукавка? — взвизгиваю я.

— Да, была. А свитер будто сел при стирке.

— Стэнли, поддай-ка газку. Мне нужно поскорее домой.

Представление старика о прибавлении газа заключается в превышении разрешенной скорости на стремящуюся к нулю величину. Не находись мы всего в километре от дома, клянусь, так бы и придушила его.

Наконец, он въезжает на Элмор-роуд и мучительно паркуется задним ходом.

— Достань, пожалуйста, мои костыли.

— Обязательно. А может, сначала сходить за твоей мамой?

— Нет, Стэнли! — взвиваюсь я. — Костыли! Пожалуйста!

Повторять ему не приходится, и спустя пару секунд старик стоит у моей дверцы с костылями в руке.

— Спасибо, Стэнли. И извини, что накричала. Я просто хочу поскорее попасть домой.

— Уже забыто.

Ко времени, когда я добираюсь до входа в свое жилище, костыли служат скорее вспомогательным приспособлением, нежели вынужденным средством опоры.

Мой ключ в сумочке, а сумочка в доме, поэтому мне приходится колотить в дверь и дожидаться, пока мама не откроет. Подходит Стэнли с моими вещами и замечает:

— Она, наверное, вся мукой уделалась.

— Что, прости?

— Ей хотелось приготовить для тебя что-нибудь вкусненькое на ужин, после всей этой больничной еды-то.

Я снова луплю по двери, и нам наконец-то отворяют.

— Милая! — верещит мама. — Добро пожаловать домой!

Она забирает у Стэнли сумку и немедленно отправляет его в поход за яйцами, которые она, разумеется, забыла купить. Я сочувственно улыбаюсь старику и пулей влетаю в дом.

Разобравшись со Стэнли, мама закрывает дверь и принимается кудахтать:

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? Нога не болит?

«А-а-а!!!»

— Все хорошо, мамочка, спасибо. Мне нужно кое-что взять на кухне.

И, пресекая ее дальнейшие расспросы о моем состоянии, стремительно ковыляю по коридору на кухню.

— Милая, мне отнести твою сумку наверх?

— Да, пожалуйста! — отзываюсь я, хотя мне совершенно плевать, что она там будет с ней делать. В данный момент меня занимают вещи куда важнее.

Стоит мне, однако, переступить порог кухни, как ощущение безотлагательности разом меня оставляет. И хотя благодаря стараниям мамы обстановка выглядит более-менее привычной, над всем здесь словно бы нависает призрак событий того вечера. Мне требуется пара секунд, чтобы собраться и отмахнуться от мысленного образа Черного, испускающего дух прямо в моей кухоньке. Как ни отвратительно это звучит, но я рада, что он протянул достаточно долго, чтобы умереть в другом месте.

Когда же холодная дрожь отпускает, я спешу к столу, заваленному разнообразными упаковками с ингредиентами для какой-то маминой стряпни. Буквально падаю на стул и лихорадочно обшариваю взглядом свалку. Среди продуктов затерялся невзрачный коричневый сверток, примерно двадцать пять на двадцать сантиметров и пару сантиметров толщиной. Сверху ручкой накарябано мое имя.

Беру посылку едва ли не с трепетом. Мне почему-то даже страшно ее открывать.

Переворачиваю сверток и отдираю клейкую ленту. Из моей спальни наверху доносится скрип двери платяного шкафа — наверное, мама все-таки решила распаковать мою больничную сумку. Хорошо, будет несколько минут спокойно разобраться с содержимым посылки.

Избавившись от скотча, откидываю клапан и открываю пакет.

Что за черт?

Книга?

Зачем Клементу посылать мне книгу? Если только, конечно же, в ней что-то ни спрятано.

Раз уж он скрывается от преследования полиции, как безопаснее всего передать мне сообщение? Отправленная в букинистический магазин книга подозрений определенно не вызовет. Что ж, ловко, Клемент.

Открываю форзац — ничего. Перелистываю страницу снова ничего.

Только на следующей обнаруживается небрежно нацарапанное послание:


Привет, пупсик!

Прости, что не смог задержаться, но события приняли несколько неожиданный оборот. Похоже, местечка для плохого парня на небесах нет, пускай даже этот плохой парень и имел благие намерения. Я вовсе не хотел убивать того козла, но так уж вышло, да и все равно он наверняка этого заслуживал. Слез по нему я не буду лить точно. Как бы то ни было, надеюсь, книга тебе понравится. Не спрашивай почему или зачем, но голосу меня в голове сказал, что ты должна ее получить.

Удачи!

Клем

Р. S. Я заглядывал в больницу справиться о тебе, и какая-то чернокожая медсестричка сказала, что ты поправляешься. Жаль, что я спешил — сиськи у нее просто отпад.


Я бессильно роняю книгу на стол.

Вот и все. Он исчез. Окончательно.

Известие для меня само по себе тяжелое, однако еще большую тревогу вызывает то обстоятельство, что его бредовое состояние явно обострилось. Вся эта чушь о небесах и голосе в голове. Ему позарез необходима помощь, а я не в силах что-либо предпринять. И какого черта он решил, будто мне нужна эта проклятая книга? Да у меня целый магазин набит подобным хламом.

Вместо того чтобы унять беспокойство, посылка Клемента дает обратный результат. На меня наваливается ощущение полнейшей беспомощности. И чувство вины за то, что я тянула с обращением к специалисту по поводу его болезни.

— Поставить чайник, милая? — внезапно отвлекает меня от тревог голос матери.

— Да, пожалуйста.

— Я разложила по полкам твою одежду, а туалетные принадлежности отнесла в ванную.

— Спасибо, мама.

Она принимается хлопотать с чаем, и я откидываюсь на спинку стула.

— Я приготовила на ужин твое любимое блюдо, милая. Луковый пирог с колбасой!

Мне никогда не хватало духу признаться ей, что пирог этот вот уже лет двадцать не входит в список моих предпочтений.

— Здорово!

— И еще я подумала, что днем ты можешь устроиться на диване и посмотреть какой-нибудь фильм.

— Звучит неплохо.

Внезапно она оборачивается, и вид у нее весьма обеспокоенный.

— В чем дело, милая? Ты как будто сама не своя!

— Да все в порядке, мама. Наверное, просто немного устала.

«Лгунья!»

— Ты уверена?

— Честно, мама, я оклемаюсь. Обещаю.

Мама подходит ко мне и гладит по голове.

— Знаю, что оклемаешься, милая. Ты прямо как твой отец, крепкая что кремень.

Она уже собирается заняться чаем, как вдруг замечает на столе книгу Клемента. И замирает как вкопанная.

— Мам, ты в порядке?

— А? Ох, да, прости, — тараторит она, словно и не впадала в транс. — Сейчас сделаю тебе чай.

— Похоже, не одна я расклеилась, — посмеиваюсь я.

Мама улыбается.

— Не обращай внимания. Просто один из тех самых дурацких моментов.

— Не хочешь объяснить?

— Да ерунда.

— Если тебя что-то беспокоит, это вовсе не ерунда.

— Да нет же, милая, ты не поняла. Ничего меня не беспокоит, просто… — Она вздыхает. — Все дело в этой книжке.

— А что такое?

— «Джеймс и гигантский персик» — ее купил тебе отец. Честно говоря, я совсем забыла, пока сейчас вот не увидела ее.

— Вот как? Что-то не помню, чтобы читала ее.

Мама пододвигает себе стул и садится рядом со мной.

— Нет, не читала. Твой папа позвонил мне, когда купил ее. Казался таким довольным собой. Он знал, что книжка тебе понравится.

— Так. Почему же он не отдал ее мне?

Она нервно сглатывает и берет меня за руки.

— Потому что, милая, это произошло в тот день, когда… Когда он погиб в автокатастрофе. Книжка лежала у него в машине.

Слова матери я разбираю, вот только смысл их от меня ускользает.

А затем в голове словно что-то щелкает. Это послание Клемента… «Как бы то ни было, надеюсь, книга тебе понравится. Не спрашивай почему или зачем, но голос у меня в голове сказал, что ты должна ее получить».

Откуда, черт побери, ему могло быть известно, что отец купил мне эту же самую книжку в день своей гибели?

Если только…

Загрузка...