Отличный парень

10

— Я могу взять телефонный аппарат? — спрашивает Хельга. — Или вы хотите еще полюбезничать с женой? Все вы похожи на напыщенных павлинов, которые ходят, распустив хвост, вокруг самки…

Роберт едва прислушивается к ее словам. Он все еще находится под впечатлением от только что звучавшего в трубке голоса Анук, от ее присутствия на другом конце провода. Догорающий день кажется ему бесконечным. Он скучает по Анук. Неожиданно его охватывают сомнения по поводу их отношений. Сможет ли он и в дальнейшем не опускать планку? Не показаться слабаком в ее глазах? Хватит ли ему сил продолжить игру в супермена, которому «сам черт не страшен»? В лепешку расшибаться, чтобы произвести на нее впечатление?

Сможет ли он рассказать ей, что лгал с самого начала их знакомства? Бедный негр захотел сойти за белого? Не может быть, чтобы она осталась равнодушной к тому, что пришлось преодолеть ему на пути к успеху. Возможно, низкое происхождение прибавит ему вес в глазах Анук? Кто знает?

Доктор посоветовал ему до утра соблюдать больничный режим. Французу нельзя выходить из теплого помещения на свежий воздух. Ему нужен полный покой.

— Весь мир ополчился против меня, — говорит немка. — Какая же я простофиля! Пожертвовать своим единственным выходным днем ради застенчивого типа, который жалуется на сложные отношения с женой, а несколько часов спустя признается ей в любви по телефону.

— Она растрогала меня, — отвечает Роберт с идиотской улыбкой, свойственной мужчинам, ведущим разговор с безразличной им женщиной.

— Растрогала… А кто пожалеет меня? Кто вернет мне загубленный день?

— Я сожалею, — говорит он.

Его мысли заняты Анук.

— И это все, что он может мне сказать? Похоже, что меня уже можно выставить в витрине и показывать за деньги как редкий образец человеческой глупости.

— Я проявил к жене минутную слабость, — говорит он. — На расстоянии она показалась мне не такой злючкой, какой бывает с глазу на глаз. Меня взволновал ее голос, ее присутствие, ее одиночество.

— Ясновидец? С каких пор?

— Почему?

— Вы говорите об одиночестве? Что вы знаете?

Роберт спокоен и благодушен. Он рассеянно произносит:

— Моя жена никого не знает в Вашингтоне…

Хельга качает головой. Ей известно, каким глупцом становится мужчина, переживший приступ лихорадки. «Все они одинаковы», — с горечью думает женщина.

— Утром, — повторяет она, — утром ваша жена никого не знала в Вашингтоне.

— На что вы намекаете?

Роберту совсем не хочется отрываться от своих грез.

— Намекаю? Что вы! Однако вы не можете с уверенностью утверждать, что она провела в одиночестве весь день. И в момент вашего звонка вы не знаете, была ли она…

— Но это же совершенно очевидно!

— Боже мой! — восклицает она по-немецки. — Вы уверены, что в номере не было ни горничной, ни уборщика, обслуживающего этаж, ни гостиничного рассыльного, который принес какой-то забытый ею предмет?

— Кому это интересно? — восклицает Роберт.

Он продолжает раздраженным тоном:

— Когда я говорю: она одна, я имею в виду, что моя жена принадлежит мне, а не какому-то другому мужчине.

— Какая наивность! — восклицает Хельга. — Вы ни в чем не можете быть уверены, кроме того, что спали с ней в одной постели… А это вовсе ни о чем не говорит. Вы совсем не знаете ее. Кто вам сказал, что она не могла за это время развлечься на стороне?

— Я ушел из гостиницы в 9 часов утра. Сейчас девять вечера. За двенадцать часов ничего не может произойти. Ничего.

— Еще не прошло двенадцати часов, — говорит немка. — Утром вы вышли из гостиницы без четверти девять. Сейчас только восемь часов вечера. Ваши двенадцать часов истекут лишь через сорок пять минут. Вот тогда вы сможете с полным правом утверждать, что оставили жену на целых двенадцать часов.

Роберт теряет терпение.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что вы не должны с такой уверенностью заявлять, что ваша жена была одна в номере и что эту ночь проведет в одиночестве. Вы лишь предполагаете, что так может случиться, но вы ничего не знаете наверняка.

— Вы так на этом настаиваете лишь потому, — говорит он, — что она вам не нравится. Почему? Вы никогда не увидитесь с ней… И никогда не познакомитесь с ней.

— Благодаря вам я уже познакомилась с ней. В своей жизни я встречала столько мужчин, которых стервы водили за нос. И меня бесит, когда я вижу, как взрослого человека обводят вокруг пальца. И при этом он еще говорит спасибо.

— Она никого не знает в Вашингтоне, — повторяет с упрямством Роберт. — Ни моих коллег по работе, ни их жен. Впрочем, они прилетают сегодня вечером. Нет, Анук никого не знает в Вашингтоне.

— Вы рассуждаете, как типичный француз… Возможно, это и есть рациональный образ мышления. Я же предпочитаю немецкий здравый смысл. Впрочем, все французы слегка тронутые умом. Вот почему немцы время от времени дают им по мозгам.

— О нет! — восклицает он. — Только не надо лезть в политику. Если вы называете «здравым смыслом» немецкий террор…

— Да нет же! — возмущается она. — Кто говорит о нацизме? Я же ссылаюсь на наш «приземленный» здравый смысл, перед которым проигрывает ваша никчемная логика…

— Какой пафос! — произносит растерянно Роберт.

— Ваша глупость доводит меня до белого каления. Вы ничего не знаете, а тупо повторяете, что за двенадцать часов, проведенных в Вашингтоне, она ни с кем не познакомилась и ни с кем не познакомится в ближайшую ночь.

— Она собирается лечь спать…

Хельга уже почти кричит:

— Вы видели это собственными глазами?

— Ничего не может произойти за двенадцать часов.

— Если к двенадцати часам приплюсовать еще и ночь, то получится целые сутки. Вы здесь лежите с утра. Как вы можете, положа руку на сердце, утверждать, что за оставшиеся часы ничего не может произойти?

— Я здесь нахожусь потому, что воспользовался вашим удивительным гостеприимством. И все.

— И это все? — возмущается она. — Это все? Вы вторглись в мою жизнь, в мою постель; вы нарушили мой распорядок дня; я трижды приводила к вам доктора; в доме едва не убили полицейского, и вы говорите, что все это не имеет никакого значения?

— Тут нет ничего особенного, — говорит он.

— О! — восклицает женщина. — Вы вынудили меня высунуть голову из-под моего защитного панциря; вы пробили брешь в моей оборонной системе; неожиданно для себя я поделилась с вами некоторыми подробностями моей жизни, разбередив старые душевные раны… Из-за вас, из-за вашего присутствия в моем доме я на секунду представила, что живу не одна! И самое главное, вы помешали мне купить маленького щенка. Несколько дней назад я увидела его в собачьем питомнике. Он запал мне в душу. Мне захотелось о ком-то заботиться. Эта мысль не выходила у меня из головы. «Никогда» — боролась я с собой, поскольку никогда не хотела походить на клушу в окружении выводка цыплят… И все же я позвонила хозяину магазина и попросила оставить этого щенка для меня до сегодняшнего дня. И вот из-за вас я не смогла пойти за ним. В Америке принято держать слово. Если вы говорите, что придете, то вам верят. Я не пришла за ним, и теперь его уже продали кому-то другому. После пяти часов. Я просила держать его до пяти часов вечера.

— Вы заберете его завтра, — говорит он.

Слова Хельги расстраивают его.

Съежившись, она молча сидит в кресле. Немного времени спустя женщина с грустью произносит:

— Завтра я целый день проведу на работе. С половины десятого утра до половины шестого вечера. Я не смогу пойти за щенком. Есть еще кое-что… Ваше присутствие…

— Мое присутствие…

Она пожимает плечами:

— Я подумала, что в доме лучше завести мужчину, чем щенка. Но я ошиблась.

Она смотрит на часы.

— Прошло двенадцать часов, как вы вошли в мою жизнь, словно в телефонную кабинку. Вы лишь сняли трубку и сказали «Алло…» И я тут же ответила: «Да. Я здесь».

У нее усталое, постаревшее лицо. Перипетии этого дня не прошли для нее даром. Она чувствует себя так, словно ее обобрали до нитки. И ей уже не на что надеяться в этой жизни.

— Я вам очень признателен, — говорит Роберт.

Немного погодя:

— Вы позволите мне переночевать на раскладушке, которую вам одолжил доктор.

— О нет! — восклицает она. — Прежде чем лечь в свою постель, я прожарю на солнце все постельные принадлежности. На балконе. Я не смогу лечь туда, где только что лежал в поту больной с высокой температурой. Солнце уничтожит все микробы.

Проходит еще несколько минут. Она произносит, как бы размышляя вслух:

— Я дам вам поесть немного компота. Я сварила два яблока.

— Если вы одолжите мне домашний халат, я смогу подняться, — говорит Роберт.

— Можно поужинать вместе за столом, — говорит она. — А почему бы и нет?

Лежа в постели, Роберт чувствует себя в безопасности. Встав на ноги, он уже уязвим. На секунду ему в голову приходит мысль, что у него могла бы быть такая жена, как Хельга. Его окружал бы домашний уют и покой. Ему пришлось бы свыкнуться с ее маниакальной тягой к чистоте. Хельга вышла из скромной мелкобуржуазной семьи. Она приучила бы его экономить, критиковала бы за то, что он тратится на модного портного. В конце концов ему пришлось бы лишиться иллюзий, мелких радостей и удовольствий; с такой женой, как немка, он вскоре превратился бы в старика.

Хельга тщательно разглаживает нарядную скатерть на столе. Нельзя допустить, чтобы оставалась хотя бы одна складка на ткани, подобранной в тон к оконным шторам; этот теплый желтый с рыжим оттенком цвет очень подходит к ярким оранжевым шторам.

Роберту больше по душе безалаберность Анук. Ему нравится ее врожденный вкус и умение держаться в обществе. Такой женой, как Анук, можно только восхищаться и гордиться.

Хельга тянула бы его назад в ненавистное прошлое. С ней он никогда не вырвался бы из нищеты. Она превратила бы его в расчетливого обывателя. Его мир сузился бы до пространства между работой и дешевой квартиркой в доме для малоимущих.

— Я бы поставила на стол свечи, — размышляет Хельга, расставляя тарелки, — но свечи настраивают меня на грустный лад. Каждый раз, когда я их зажигаю, меня охватывает такая смертная тоска, что несколько минут спустя мне приходится скорее гасить их и уносить с глаз долой. На днях я куплю небольшой светильник, чтобы поставить его на середину стола… Вот мой домашний халат.

Халат из шелка.

— Я чувствую себя намного лучше… — говорит Роберт.

Он встает на ноги, и тотчас у него начинает кружиться голова. Он садится.

— Я такой жалкий гость за столом… — бормочет он.

Хельга накрывает на стол. Она приносит фаянсовый кувшин с компотом. Для себя она приготовила франкфуртские сосиски и баночку пива.

— Я покупаю все продукты в магазине «Интернэшнл Сейфвэй», — говорит она. — И немецкие сосиски, и даже горчицу.

Сидя за красиво накрытым столом напротив немки, которая не спеша ест франкфуртские сосиски, отрезая себе по тонкому кружочку, Роберт с тоской задается вопросом, удастся ли ему когда-нибудь найти себе место в этой жизни?

— Ваша работа… — спрашивает Хельга, — связана с политикой? Это что-то вроде ООН или ЮНЕСКО?

— Совсем нет. Это чисто коммерческое предприятие.

— Коммерция часто связана с политикой… — говорит она. — Не хотите немного пива?

— С компотом? Вы голосуете за кого? — спрашивает Роберт.

— Это большой секрет. Я никогда не скажу, за кого я голосую!

— Когда вы голосуете, вы ощущаете себя немкой или американкой?

— Как это?

— Отдаете ли вы свой голос за того, чья политика близка…

— Чему?

— Мм…

— Вы имеете в виду нацизм? Не стоит об этом говорить. Это дела давно минувших дней. В то время мне было всего пятнадцать лет… Что же касается американцев, то и они отнюдь не всегда были на высоте. Президент Трумэн продавал галантерейные товары; его карьера закончилась, когда он сбросил бомбу на Хиросиму. Его предшественника Рузвельта я прозвала временщиком. Этот малодушный человек уступил русским половину Европы, в то время как вся Америка дрожала от страха перед коммунистической угрозой. Молодому и решительному Кеннеди повезло еще меньше — его настигла пуля. Потом у американцев был президентом еще старый ковбой Джонсон; где бы он ни появлялся, от него несло конюшней или, скорее, овчарней. Теперь у нас вежливый президент.

— Что значит вежливый? — говорит Роберт. — Вежливый? В каком смысле?

— Вежливый, — повторяет Хельга. — Вы знаете такое слово «вежливость»? Да. Так вот, он — вежливый.

— Но почему?

— Потому что он пустился в трехдневное путешествие, чтобы лично передать Формозу[9] китайцам. Он даже не стал ждать, когда они попросят его об этом. Вы не находите, что он слишком вежливый? Еще немного компота?

— Нет, спасибо.

— Вы думаете о жене…

Ему надо было бы солгать и сказать в ответ: «Я думаю о вас».

— Да, это так.

— Она знает, что вы любите ее? До такой степени?

— То есть до какой такой степени?

— Вы окончательно потеряли голову… Вы думаете только о том, чтобы позвонить ей и убедиться, что она лежит в кровати.

Она берет телефонный аппарат со столика около постели, подтягивает немного шнур и затем ставит его рядом с тарелкой Роберта.

— Звоните…

— Нет, — говорит он. — Нет, спасибо. Вы ошибаетесь… Я… я…

— Вы влюблены в нее по уши… Завтра…

Неожиданно оба смолкают. Завтра. Что будет с ними завтра?

— Завтра вы расскажете ей правду о том, что с вами приключилось? Или будете продолжать врать ей о поездке в Бостон?

— Бостон, — говорит он, как утопающий, схватившийся за соломинку. — Нельзя сказать ей правду.

— Ложитесь, — говорит она. — Я уберу со стола.

— Посидите еще немного. Выкурите хотя бы одну сигарету.

Немка вздыхает и вытягивает сигарету из пачки, которая лежит на столе.

— Я сегодня слишком много курю.

Роберт склоняется к ней.

— Вы позволите, если я хоть несколько минут буду звать вас по имени?

— Зачем?

Он молчит.

Она раздумывает.

— Да. Сегодня вечером. Впрочем, мы никогда больше не увидимся. Мне остается только открыть в будущем китайский ресторан. Американцы ничего не смыслят в еде и проглотят все, что им подадут.

— Хельга…

— Да…

— Я хотел бы подарить вам того щенка, которого вы не смогли сегодня купить.

Она молчит. Наполнившиеся слезами глаза выдают ее печаль.

— Должно быть, его уже продали. Ведь я не пришла за ним…

— У вас есть номер телефона хозяина магазина?

Она размышляет.

— Можно позвонить, но не делайте мне такого подарка, не надо…

— Хельга…

Он встает. К своему удивлению, он твердо стоит на ногах.

— Подойдите ко мне поближе…

— А как же микробы…

— Хельга…

Она смотрит на него так, словно уже прощается с ним.

— Вы позволите расцеловать вас в обе щеки?

— И шлепните меня еще и по плечу…

— Спасибо, Хельга.

Не прошло и секунды, как она легкой тенью скользит в его объятия. Гладкие щеки. Приятный запах чистой кожи и туалетной воды.

— Спасибо, Хельга… Дайте мне номер телефона.

Она выходит, чтобы поискать в сумочке визитную карточку с номером телефона.

— Щенок был совсем маленький и белый; у него черные, как бусинки, глаза. У меня не было детства. Этот щенок для меня как спасение… Он вернул бы мне утраченное детство.

— Дайте мне визитку.

Она уже плачет навзрыд.

— Его уже точно продали. Другого такого больше нет. Он единственный и неповторимый. Я занималась вами, вашим горлом, а в это время продали моего песика! В Америке нельзя нарушать слово. Я не пришла за ним в назначенное время, и его продали.

Ее горе безутешно. Она рыдает. Что осталось от уверенной в себе женщины, знающей, что она хочет в этой жизни? Ничего. Только слезы и глубокая печаль.

— Продали моего щеночка! Я никогда не увижу его.

Роберт нажимает на кнопки телефона.

— Алло?

Мужской голос.

— Господин, простите, что я беспокою вас так поздно.

Хельга смотрит на него. Ее нельзя узнать. Ее залитое слезами лицо стало таким, каким было в детстве.

— У вас есть щенок терьера, которого оставила для себя одна дама?.. Она…

Роберт смотрит на нее.

— Она моя кузина. Щенок еще у вас?

Глаза Хельги.

— Щенок еще у вас?

Неожиданно сердце Роберта наполняется такой глубокой радостью, что он готов расплыться в улыбке.

— Прекрасно. Я очень рад. Я приду за ним утром. Я хочу подарить его моей кузине. Но мне придется зайти к вам еще до девяти утра. Позднее я не смогу. Пожалуйста. Я буду у вас раньше девяти часов. Вы не продадите его? Договорились. Завтра утром я буду у вас. Хорошенько присматривайте за ним. Вы знаете, этот щенок очень важен для нас двоих!

Хельга произносит:

— Вы очень добрый человек.

Роберт ложится в постель. Он смотрит в потолок. Хельга ходит взад и вперед по комнате.

Она приносит раскладную кровать.

Наконец наступает тишина. Роберт лежит в постели, отобранной у ее законной хозяйки. Хельга устроилась по-походному на раскладушке. Темно.

— Доктор сказал, что вам нельзя возвращаться в гостиницу, вам нужен постельный режим. Он слишком быстро сбил вам температуру. Лихорадка может повториться.

— Если я послушаюсь его, то пропущу целый рабочий день совещания. У меня останется всего два дня. Затем отъезд. В Европу.

— Будет лучше, если вы признаетесь ей в любви. Быть может, она и не догадывается…

— Через несколько лет, — поддерживает разговор Роберт. — Только через несколько лет.

— Никогда не знаешь, сколько времени тебе отпущено… Предположим, что один из вас уйдет раньше из этой жизни; тогда другой останется навсегда в полном неведении.

— Издержки брака, — произносит он.

Немного времен спустя:

— Какую вы дадите ему кличку?

— Щенку? Киндер.

Он повторяет по-французски.

— Ребенок. Странная кличка для пса. Ребенок, иди сюда; Ребенок, ты налил лужу… Ребенок, сейчас я тебе устрою взбучку…

Голос немки становится нежным.

— Я хочу сказать: Ребенок, я тебя люблю. Я буду любить этого щеночка, как своего ребенка. Со стороны людей я не видела ничего хорошего. Или совсем немного… Спасибо за звонок. Я уже смирилась с этой утратой.

Он хотел было ответить, что его не за что благодарить. Однако он знает, что погрешил бы против истины. Впервые в жизни он совершает благородный поступок. И вкладывает в него всю душу.

— Я буду считаться его французским дядюшкой, — произносит Роберт почти серьезным тоном. — Хорошо иметь племянника в Америке! Хоть раз в жизни я смогу хвалиться своей родней. Мой американский племянник. Ребенок. Терьер.