Отличный парень

3

Роберт понимает, что попал в ловушку. Как выйти из столь щекотливого положения? Что делать с завтрашним свободным днем?

Провести его в Вашингтоне?

Почувствовав на себе взгляд мужа, она наклоняется к нему:

— Ты хочешь что-то сказать?

Он вдохновенно врет. Его слова опережают мысли. Он говорит, сочиняя на ходу:

— Завтра мне придется слетать в Бостон на специальное заседание. Я отправлюсь туда утренним рейсом, а вернусь часов в девять вечера. Я еще не знаю точного расписания.

— Завтра? В Бостон? В Париже ты ничего не говорил мне об этом.

Он решает, что его ложь будет правдоподобнее выглядеть, если он сыграет роль сверхзанятого человека.

— Я же не рассказываю тебе о том, сколько раз в день мне приходится менять рубашку? Я хотел, чтобы ты прилетела в Вашингтон вместе со мной. За день ты придешь в себя после полета и привыкнешь к разнице во времени. В отеле есть бассейн, ты сможешь поплавать и позагорать…

Анук и сама не понимает, почему ей не нравится столь неожиданное изменение в программе. Перспектива целый день бродить в одиночестве по незнакомому городу не очень вдохновляет ее.

— А что, если я полечу в Бостон вместе с тобой? Я смогла бы за день осмотреть город…

Больное горло не дает ему покоя. С досадой он произносит:

— Нет. Ты останешься в Вашингтоне. Я не смогу сидеть на совещании и думать только о том, что моя жена разгуливает одна по улицам Бостона. Мне нужно целиком и полностью сосредоточиться на работе.

— Оставь тогда мой паспорт и доллары… Вдруг твой самолет упадет? Как тогда я вернусь в Париж?

Его колотит озноб.

— Хорошо…

Анук подзывает проходящую мимо стюардессу.

— Вы можете принести мне кофе?

— Конечно, мадам.

— Ты пьешь так много кофе, что не сможешь уснуть. Как только мы приедем в отель, мы сразу же ляжем спать, — говорит Роберт.

— Спать? Упаси Боже. Мне хочется посмотреть на вечерний город, — отвечает она. — Пройтись по кварталам, где живут черные… Я сгораю от любопытства увидеть все своими глазами…

— Нет, — говорит он. — Сегодня вечером мы остаемся в отеле. Мне нужно подлечиться. У меня не на шутку разболелось горло…

Вспомнив, что впереди ее ждет целый свободный день, она неожиданно успокаивается.

— Было бы обидно пропустить совещание в Бостоне из-за какой-то банальной ангины… — произносит она, кажется, без всякой иронии.

По прибытии в аэропорт они вливаются в поток пассажиров. Анук жадно впитывает первые впечатления, разглядывая офицера иммиграционной службы, который старательно ищет их имена в толстом формуляре. Он сличает фамилии из паспортов с теми, что приведены в длинном списке. «Бремер».

Офицер бросает взгляд на Роберта, затем заглядывает в записи.

— Он проверяет, не являюсь ли я опасным торговцем наркотиков, — говорит Роберт.

В зале прибытия они получают свои чемоданы. Улица встречает их густыми сумерками. Роберт жестом подзывает такси.

— В отель «Космос», — говорит Роберт, а про себя думает: «Какого черта мне куда-то завтра ехать?»

Между двумя стенами темного леса широкой лентой тянется полотно дороги с безукоризненным покрытием.

«А что будет, если я выложу ей правду? — ломает голову Роберт. — Тогда она совсем перестанет мне доверять. Что же мне делать с этим чертовым днем? У меня высокая температура и горит огнем горло… Может, мне перебраться в другой отель? Проваляюсь целый день в постели. Буду принимать лекарства. Свободный гостиничный номер сейчас не так-то легко найти. Июнь в Вашингтоне — самый пик для всевозможных съездов и совещаний. Надо поскорее обратиться к доктору. Есть ли он в отеле? Другой врач из-за простой ангины на вызов не поедет».

Анук мягко произносит:

— Не переживай… Всегда можно найти выход из положения…

«Она имеет в виду мое горло».

— Ничего страшного, — говорит он.

— Брак по расчету, это, по-твоему, ничего страшного?

Он подхватывает ее реплику:

— По расчету… Громко сказано… Скорее обдуманный и взвешенный поступок. Есть столько молодых людей, которые…

— Молодых — ты имеешь в виду меня?

— Да. Они женятся, кажется, только для того, чтобы развестись.

— Мы тоже разведемся, — говорит она. — Спасибо, ты помог мне выйти из игры. Мне больше не хочется вскрывать себе вены.

— Как это мило с твоей стороны! — отвечает он с подчеркнутой вежливостью. — Не забудь, что нас двое в этой лодке. Я тоже имею право на голос. Не следует сбрасывать меня со счетов. У меня нет претензий к нашему браку. Думаю, что когда-нибудь, ближе к старости, мы будем нужны друг другу.

— Мне кажется, что ты ошибаешься, — говорит Анук.

— Ошибаюсь? Почему?

— Потому что ты не слишком любопытен…

— Знаешь, с тобой трудно говорить о чем-то личном. Ты чересчур острая на язык. Ты не знаешь жалости ни к себе, ни к другим людям. К тому же тебе ничего нельзя объяснить, потому что ты не слушаешь собеседника. Ты обращаешь внимание лишь на мелочи и упускаешь из виду главное…

— У тебя есть секреты? — спрашивает она.

Все, что он рассказал о себе, в том числе о своих родителях, было чистейшей воды выдумкой. Однако мог ли он сейчас признаться в своем вранье? Настал ли для него момент истины? Примет ли она его таким, какой он есть, или же станет его врагом? «Папочка, он обманул нас. Роберт — вовсе не сын богатых французских колонистов, растерзанных алжирскими крестьянами. В его семье на самом деле никто не умирал мучительной смертью. Папочка, твой зять родом не из Алжира, а прибыл в Париж из богом забытого заштатного городишка на севере Франции».

— Здешняя жара, наверное, напоминает тебе Алжир, — говорит Анук.

— Вовсе нет, — отвечает он. — В Алжире жара сухая, в то время как здесь слишком влажно…

Дверь в комнату, где за семью замками хранится его ложь, захлопывается навсегда. И в нее бесполезно стучать. Теперь она не откроется никогда.

Такси легко скользит в потоке машин. Анук с детским восторгом смотрит по сторонам. Ее пленяет город с его широкими, залитыми светом улицами и темное небо с розовой полосой позднего заката. Такси наконец останавливается на освещенной площадке перед входом в роскошный отель.

Не успел водитель притормозить, как появляется портье. Два чернокожих мальчика бросаются к багажнику, чтобы взять их чемоданы. Роберт расплачивается, и такси тут же срывается с места, прихватив уже других пассажиров. Одни люди приезжают, другие уезжают, создавая приятную суету. Подхваченная крутящейся дверью, Анук неожиданно оказывается в вестибюле отеля. Роберт задерживается позади.

Оглянувшись по сторонам, она увидела мужа. Ей кажется, что с его лица вдруг упала маска. Его губы не растягиваются в улыбку человека, который хочет понравиться. Роберт с озабоченностью следит взглядом за носильщиками. У него грустный и усталый вид.

Нечаянно он встречается глазами с Анук. И мгновенно преображается. Расправляет плечи. На его губах вновь появляется привычная улыбка.

Войдя в вестибюль, он берет Анук за руку.

— Идем…

Он ведет ее к стойке администратора отеля.

Пока Роберт заполняет карточку, Анук осматривается по сторонам: в холле негде яблоку упасть. Она видит группу японцев, пробирающихся сквозь толпу.

Закончив все формальности, они направляются к лифту.

— Устала?

— Есть немного, — отвечает Анук.

В холле нет ни одного свободного кресла. До них долетают обрывки фраз.

Анук оглядывается назад.

— Что случилось? — спрашивает Роберт. — Ты смотришь за нашими чемоданами?

— Нет, — говорит она. — Мне показалось, что кто-то меня окликнул…

— Забудь свой «Весь Париж». В этом отеле останавливаются только деловые люди.

Они идут мимо дорогих бутиков. Наконец они останавливаются у лифта, которым управляет чернокожая женщина с африканской прической. Привычным жестом лифтерша распахивает перед ними решетку и пропускает их внутрь. Она показывает, что готова нажимать на кнопки в соответствии с этажом, который занимают постояльцы.

— Двенадцатый, — говорит по-английски Роберт.

Рядом с ними стоят трое японцев. Один из них, выходя из лифта на своем этаже, отвешивает на прощание поклон своим землякам. Анук рассматривает тех, кто остался в кабине лифта, — японец с равнодушным взглядом, белокожая пожилая женщина, тучный господин с одутловатым лицом…

Лифт задерживается на двенадцатом этаже лишь на секунду, чтобы они успели выйти. Анук устремляется вглубь длинного коридора, отделанного золотистым мрамором. Толстый ковер заглушает их шаги.

Носильщик останавливается в конце коридора перед последней дверью. Он входит первым в номер, ставит чемоданы, включает телевизор, берет чаевые с обязательным: «Спасибо, сэр», — и выходит.

На вспыхнувшем экране телевизора группа ковбоев спасается бегством от настигающих их индейцев. Лошади в мыле, индейцы издают резкие победные возгласы. Роберт открывает свой чемодан в тот момент, когда один из индейцев, пронзенный стрелой, падает на землю. Он хватается рукой за стрелу: «А-а!» — хрипит он и умирает.

— Если хочешь переключить на другой канал, — говорит Роберт, — нажми на правую кнопку.

Про себя он думает, какое счастье было бы провести этот вечер в одиночестве. В своем номере он мог бы спокойно лечь в постель, заказать горячий напиток, посмотреть телевизор. Он был большим поклонником американского телевидения. Ему нравилось то и дело переключать каналы, коих здесь великое множество.

«Что будет, если я сейчас скажу, что отказываюсь от поездки в Бостон из-за ангины?» Возможно, его признание навсегда развеет миф об его чрезмерной занятости. Кто в семье Анук будет всерьез относиться к человеку, который ухитрился вначале пересечь Атлантический океан в салоне первого класса, частично на деньги своего тестя, а затем объявить о своей болезни? Да никто.

Он радуется как дитя, обнаружив среди своих туалетных принадлежностей тюбик с аспирином.

Роберт проглатывает сразу три таблетки. Затем проходит в ванную комнату. Склонившись над умывальником, он жадно пьет воду из-под крана, словно это родниковая вода.

Анук, в свою очередь, раскрывает чемодан. Присутствие Роберта стесняет ее. Без него она чувствовала бы себя намного лучше.

Роберт выходит из ванной комнаты. Лицо его осунулось. У него помятый вид.

— Я мешаю тебе, — говорит Анук. — Тебе лучше побыть одному…

— Меня тревожит мое горло, — говорит он. — Я же не гулять сюда приехал. Мне надо ходить на совещания. А я не чувствую себя в форме.

— На какую кровать мне ложиться? Правую или левую?

— Решай сама… Взгляни-ка сюда…

Он подводит ее к окну.

— Ты хочешь показать мне город?

— Нет. Как включить кондиционер.

Он включает его.

— Смотри. Это — крайняя позиция. Если хочешь выключить, поверни рычаг в обратном направлении.

Индейцы уже исчезли с экрана. Теперь женщина нахваливает какой-то стиральный порошок.

Анук не может оторваться от окна. Внизу под ними ослепительными огнями сверкает и переливается город. Если Роберт уляжется спать, она тут же спустится в холл…

— Я хочу принять ванну, — объявляет Анук.

Надо же что-то делать, чтобы разрядить напряженную обстановку.

«Прощай спокойный вечер, — думает Роберт. — Анук превращает даже такое банальное событие, как принятие ванны, в настоящую китайскую церемонию. Кошмар!»

— А ты не хочешь спать?

— Я хочу немного размять ноги.

«Ничего у меня не выйдет, — думает Анук. — Придется сидеть в номере. Тем хуже».

— Я спрошу в регистратуре, можно ли заказать массаж… — произносит она вкрадчивым голосом.

Ее привычка к роскоши раздражает Роберта.

— Массаж в Соединенных Штатах обойдется недешево…

— Один раз не в счет… У меня есть деньги…

Анук усаживается у телефона. Она внимательно изучает проспект с перечнем услуг, которые предоставляются постояльцам. «Едва успела поселиться в отеле, а уже заказывает все, что только ей в голову взбредет», — думает Роберт.

Анук долго говорит по телефону. Она пытается обворожить своего невидимого собеседника. «После восьми часов, проведенных в самолете, я чувствую себя так, словно по мне проехался каток по укладке асфальта. Будьте так любезны, пришлите мне массажиста или массажистку, все равно… Номер комнаты…» Немного погодя она заказывает в номер минеральную воду и фрукты. «Я поем их перед телевизором» — говорит она.

Она умеет устраиваться в этой жизни. Роберт чувствует себя так, будто его обокрали: этот вечер должен был по праву принадлежать ему. Он невольно завидует безукоризненному произношению Анук… Он слишком поздно начал изучать английский язык. И конечно, потратил впустую немало времени и денег. Наконец, его фирма оплатила ему курсы с «погружением». Анук же свободно владела английским всего лишь потому, что с раннего детства у нее были гувернантки.

— Ты хорошо говоришь по-английски, — говорит он.

В душе он считает, что его сильно обделила судьба.

— К семи годам я уже говорила на двух языках. Потом я еще год совершенствовала язык в спецшколе. Вполне нормально…

«Нормально! Кто бы говорил! — утешает он себя. — Ты получил то, что хотел… Девушку из высшего общества…»

«Девушка из высшего общества» окидывает взглядом гостиничный номер и остается довольна. Она переключает канал. На цветном экране появляется надпись с названием фильма.

— Боевик! Это — для тебя, — говорит Анук. — Ладно, так и быть, и я посмотрю его. Сегодня мне понравится все что угодно. Я скоро привыкну к американскому произношению. Мне было бы совсем легко, если бы здесь говорили, как в Бостоне. Бостонский акцент очень близок к оксфордскому произношению.

На экране возникает горный пейзаж. Появляется автомобиль, за ним другой. Из первой машины выглядывает мужчина. Тра-та-та — трещит его пулемет. Шины второй машины пробиты, она теряет равновесие, врезается в скалу и, охваченная пламенем, падает вниз.

— А что? — рассуждает Анук. — В самом деле, и такой вид развлечений имеет право на существование…

Неожиданно блондин с лицом проходимца прерывает действие фильма и расхваливает достоинства шин высокой прочности.

— Американская реклама — такая скучища!

— А мне нравится, — отвечает Анук. — Для меня все здесь в новинку.

— Я скоро вернусь, — обещает Роберт.

С огромной неохотой он выходит из номера в тот момент, когда на экране телевизора агенты ФБР осматривают останки сгоревшей машины.

Анук с блаженством вытягивается на кровати. Просторная уютная комната: две кровати, широкое окно, спрятанное за сдвинутыми шторами, вместительный зеркальный шкаф.

Анук готовит себе ванну. Позднее, уже в воде, она разглядывает свое тело. Ей грех жаловаться. Что и говорить, она прекрасно сложена. Не всякая девушка может похвастаться такой гладкой и нежной кожей. Анук отгоняет нахлынувшие вдруг тяжелые воспоминания. Она не хочет возвращаться к прошлому. «Никогда. Да будет благословенна короткая память. Пусть сердце навсегда останется холодным, а тело свободным. Ее цель? Стать такой, каким был ее дед. Считать свои шаги и деньги до самой смерти. Ее дед был живым воплощением эгоизма и успеха».

Она обманывает себя. В душе она борется с угрызениями совести. «О, нет, все кончено. Никаких привязанностей и переживаний. Жить, чтобы жить!»

Анук вышла замуж так, как входила в шикарный магазин. Высоко подняв голову и слегка раздувая ноздри от гордости, что может позволить себе сделать такой выбор за свои деньги. Брак для нее был лишь сделкой, скрепленной людьми и церковью. Подвенечное платье, заказанное у знаменитого кутюрье, было ослепительно белого цвета, что вызвало у нее искренний смех. Во время свадебной церемонии Анук еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Еще немного, и она бросила бы венок флердоранжа в лицо удивленного кюре. «Довольно воспоминаний. Я в Вашингтоне», — уговаривает она себя.

Выйдя из ванной комнаты, Анук усаживается перед телевизором.

Экранный бандит измывается над своей жертвой, испуганной молодой девушкой. «Что вы знаете о своем отце?» — кричит он. «Ничего, — отвечает девушка. — Ничего. Отец как отец».

— Счастливая! — восклицает Анук. — А мой предок может быть лишь героем фильма Фрица Ланга.

Гангстер закатывает девушке звонкую пощечину.

— Как это здорово! — замечает Анук, — когда бьют других…

И еще… Это совсем другая оплеуха.

Анук надеется, что вызванный ею массажист окажется молчаливым чернокожим.

В дверь стучат. Она отвечает:

— Да.

И идет открывать.

Стоящий за дверью высокий белобрысый мужчина с учтивым поклоном произносит:

— Здравствуйте, мадам. Я — массажист.

— Входите, — говорит Анук. Она явно разочарована.

Она прикрывает дверь, а массажист направляется в ванную комнату.

— Мадам, никогда не забывайте опустить цепочку. Порой она может спасти вам жизнь… Ведь она так и называется — цепочка безопасности.

И уже из ванной комнаты:

— Если кто-то будет ломиться в дверь, вы успеете благодаря опущенной цепочке позвонить по телефону и позвать на помощь…

Он выходит из ванной.

— Я вынужден переодеваться перед каждым массажем. Во время работы с меня пот льет градом. Вы хотите получить полный массаж или же я должен размять только спину?

— Спину и ноги.

Она ложится на постель. Она прикрывает лицо маленькой подушкой. Где же прекрасный чернокожий? Вот не повезло.

— Ай, — восклицает она, — не надо так усердствовать…

— Мадам, у вас тело спортсменки, — говорит массажист. — Никаких жировых отложений, одни лишь мускулы. Я делаю вам глубокий массаж. Я — литовец. Вот уже тридцать пять лет как я живу в Соединенных Штатах Америки. Так хорошо, мадам? Вам не больно?

— Все в порядке. Мои лодыжки словно свинцом налились.

— Сейчас все пройдет… Француженка?

— Что? Заметно?

— Почти не заметно. Вы говорите по-английски с меньшим акцентом, чем я. Туристка?

— Мой муж прилетел сюда по делам. Я составила ему компанию.

— Надеюсь, вас предупредили о том, что по вечерам опасно выходить на улицу… Перемещаться по городу можно только на такси, от двери до двери. Вашингтон не для вечерних прогулок. Здесь часто нападают на прохожих…

Она почти не слушает его.

— Красивый город, — произносит она немного погодя. — Широкие улицы, много деревьев… Вечером он мне особенно понравился.

— Вашингтон — самый зеленый город в Соединенных Штатах Америки, — отвечает массажист. — Город и в самом деле хорош… Днем… Однако стоит только сгуститься сумеркам, как здесь убивают на каждом шагу…

— И кто же тут убийцы и кто жертвы? — спрашивает она.

— Черные убивают белых, белые убивают черных, наркоманы могут убить вас за то, что вы не дали им денег на наркотики, оказавшиеся на мели люди нападают на тех, кто при деньгах.

— И всегда виноваты чернокожие, — произносит, зевая, она. — Здесь одни расисты кругом… Несчастные черные, как нелегко приходится им в Америке…

— Да что вы об этом знаете! — произносит с досадой массажист. — Ничего вы не знаете… Французы — самые несносные из всех туристов. Едва перелетев через океан, они тут же начинают разглагольствовать о расизме, а несколько дней спустя уже считают себя большими знатоками жизни в Соединенных Штатах Америки… При де Голле они совсем распоясались… А после его смерти…

— Не вижу связи — при чем тут де Голль? — говорит Анук.

— Еще как при чем… Он внушил французам чувство собственного превосходства… Никогда еще у меня не было таких мерзких клиентов, как при де Голле. Вот, судите сами. Несколько месяцев назад одна пожилая клиентка из Франции похвалилась тем, что не боится ничего и никого в Вашингтоне. «Любезный господин Линстром, — заявила она, — французам непонятно, из-за чего вы впадаете в истерику. У нас достаточно широкие взгляды, чтобы бояться кого бы то ни было… Впрочем, ваши проблемы нас не касаются. Мы, французы, никогда не были расистами. И это известно всему миру…»

— Вот уж неправда, — говорит Анук. — Мы такие же расисты, как и другие, если не больше… Однако наш расизм проявляется совсем по-другому…

— Я знаю… Мадам, вот что я вам скажу. Моя клиентка отправилась в гости к своей приятельнице. В лифте ее ударили чем-то тяжелым по голове. И она мгновенно рассталась не только со своей сумочкой и драгоценностями, но и с иллюзиями. Теперь мадам обозлилась на весь мир. Она проклинает Америку и заверяет, что ноги ее здесь никогда не будет.

— А вы? — спрашивает Анук. — Что вас удерживает в столь опасном для жизни городе?

— Деньги, мадам. Здесь можно хорошо заработать, если не заканчивать работу ровно в 17.00, как это принято у моих американских коллег. Я никогда не отказываюсь выехать на вызов даже в выходной день. Это дает мне дополнительный заработок. Моя жена специализируется на лечебном массаже. У нее был собственный кабинет. Пришлось отказаться. Ровно год назад к ней позвонили в дверь. Она как раз ждала клиента. Однако вошел грабитель. Он ударил ее по голове. В Вашингтоне бандиты не связывают жертву, а просто бьют по башке. Раз! И жертва уже лежит без сознания. Все происходит очень быстро… Моя бедная жена теперь инвалид на всю оставшуюся жизнь. Вначале она пыталась вернуться в свой бизнес, но после этого случая не может никому открывать дверь… Вы понимаете, что это создает некоторые трудности… Вот лет десять или двенадцать назад в нашем городе была тишь и благодать… Теперь об этом приходится лишь мечтать… Например, взять хотя бы Джорджтаун, что вы знаете об этом квартале?

— Ничего, — говорит Анук. — Я здесь в первый раз…

Массажист уже разминает ее бедра.

— У вас очень гибкие мышцы, — замечает он. — Прекрасное тело…

— И что же там случилось в Джорджтауне?

— Раньше Джорджтаун был самым красивым кварталом в Вашингтоне. Как правило, там селились богатые люди… Сенаторы, известные банкиры, одним словом — сливки общества. Это был мир, закрытый для посторонних глаз, недоступный для простых смертных. Когда я, литовец без роду и племени, отправлялся в этот роскошный квартал, то считал необходимым брать с собой на всякий случай паспорт. Да… Повидал я на своем веку немало жирных ляжек миллиардеров… Уверяю вас, они ничем не отличаются от других… Может быть, только повышенной дряблостью… Ведь эти люди сидят на мешках с деньгами…

Неожиданно он выпрямляется.

— Что это у вас там, на шее?

— Не обращайте внимания, — отвечает Анук.

— Похоже на…

— Я же вам сказала, что это ничего не значит.

— И все же…

— Отвяжитесь…

Массажист явно обескуражен таким ответом. Он вновь принимается за работу.

— Теперь все не так, как раньше… Красота превратилась в уродство… Дети богачей совсем распустились. Они погрязли в разврате и наркотиках…

— Возможно, что это вполне нормальная реакция с их стороны, — говорит Анук. — В какой-то момент начинает тошнить от дорогущих сигар и толстых родительских кошельков.

— Они блюют прямо на тротуар. А когда у них идет ломка… они опускаются на самое дно. Их девицы выглядят так, словно их подобрали на помойке… Я бы послал их всех в армию… Мадам, у нас здесь все делается во имя свободы…

Анук произносит с искренним убеждением в голосе:

— Свобода… Это звучит так здорово… Однако свобода должна быть одинаковой для всех…

— Вы считаете, что можно быть свободным и дрожать от страха?

— Знаете, — говорит Анук, — мы, французы…

Он разминает ее тело с удвоенной силой. Анук кажется, что на нее обрушивается мощный поток воды…

— У меня нет денег, — вдруг вспоминает Анук. — Мой муж не оставил мне долларов.

Массажист выпрямляется:

— Вы можете расплатиться со мной завтра. Вас устроит, если я загляну к вам часов в восемь вечера? Может, вы захотите, чтобы вас еще раз помассировали? В любом случае, у меня есть вызов в этот отель, назначенный на семь вечера…

— Спасибо, — говорит Анук. — Завтра мне будет не нужен массаж. Вам придется зайти только за деньгами…

Массажист заглядывает в свою записную книжку:

— Я приду завтра в восемь вечера…

— Сколько я вам должна?

— Десять долларов…

— Столько же я плачу и в Париже… — говорит Анук.

Массажист уже переодевается в ванной комнате, откуда выходит несколько секунд спустя.

— До завтра, мадам… Берегите себя… Когда пойдете на улицу, снимите лучше все кольца… И оставьте сумочку в номере… Так будет надежнее…

Анук окидывает его насмешливым взглядом:

— Я буду гулять по городу, что называется, держа руки в карманах. Для этого, как минимум, надо иметь карманы…

На прощание массажист говорит:

— Я часто критикую американцев… В конце концов, они понимают… А французы… Они упрямятся до тех пор, пока им не раскроят череп… До свидания, мадам… Удачи вам, мадам…

— Поймите, мне нужно показаться врачу. Я постоянный клиент вашего отеля. И не говорите, что в этот час нельзя найти доктора…

Гостиничный администратор с невозмутимым видом выслушивает жалобы Роберта у регистрационной стойки. Он занят тем, что принимает и выдает клиентам ключи от номеров. Срочный вызов врача отнюдь не входит в круг его обязанностей.

— У меня ангина, — объясняет Роберт.

— Пожалуйста, 202-й…

Тонкий детский голосок. Заметный акцент. Европейский разрез глаз — не обошлось без скальпеля пластического хирурга. Прелестная японка, закутанная в роскошное кимоно, протягивает служащему крошечную ладонь.

— Спасибо.

— Завтра… Позвоните завтра утром секретарше дежурного врача при отеле. Она назначит вам время.

— Дежурный врач при отеле! — восклицает Роберт. — Звоните ему сейчас же!

— Только не из-за простой ангины…

Роберт трясется от негодования. Он снова принимается уговаривать служащего. Из-за ангины… Какие еще доводы надо привести, чтобы этот кретин понял, как ему нужен врач?

Роберт почти переходит на крик:

— А если у меня случится сердечный приступ?

Служащий смотрит на него с испугом.

— Вам известно, что с сердцем шутки плохи. Тук-тук-тук — и остановилось. Вы рискуете своей репутацией. Я могу умереть в вашем отеле.

— Возможно, — говорит служащий. — И чтобы этого не случилось, возьмите такси и отправляйтесь-ка в больницу.

Роберт идет в атаку:

— Я прилетел на совещание, которое открывается послезавтра утром… В этом отеле… В вашем зале заседания…

— У нас четыре зала заседания и четыре совещания. И все они начнутся послезавтра утром.

Вцепиться бы ему в глотку. Растерзать на куски. Как он не понимает, что речь идет о жизни и смерти.

— В таком случае дайте мне номер телефона врача. Я сам позвоню ему. Мне кажется, что я смогу его убедить.

— У меня нет его номера.

— Посмотрите в телефонной книге. Вы знаете его фамилию?

— Не думаю, что его телефон есть в телефонной книге. Завтра утром его сообщит вам телефонистка отеля.

— Есть ли поблизости от отеля аптека, где я мог бы купить антибиотики без рецепта?

В Париже портье сделает все, чтобы угодить постояльцу отеля. Найдет врача, лекарство, достанет вам звездочку с неба. Он выкрутится из любого положения!

— Я сам поеду к нему… К вашему доктору…

— Он живет в Виргинии.

— Виргиния, Виргиния… Надо лишь переехать мост… Адрес?

— Обратитесь в больницу.

Роберту ничего не оставалось, как смириться. В Америке уважают свободу личности. Закончивший свою работу врач уже не досягаем для больного.

«Больному за помощью остается лишь обращаться к Господу Богу. Вот почему в Соединенных Штатах так много религиозных конфессий».

Придя к такому выводу, Роберт немного успокаивается. Он отходит от стойки. Сами ноги приносят его к бару. Что сулит ему завтрашний день? Он мог бы провести его в свое удовольствие. Если бы рядом с ним была женщина, которая понимала бы его. Похоже, что семейная жизнь с Анук не удалась. С такой женой он не имеет ни минуты покоя. Каждый день он словно выходит на арену цирка. И с улыбкой кладет голову в открытую вонючую пасть тигра. В роли зрителей в этом цирке выступает все благородное семейство его жены. Оно в восторге от своего покладистого зятя.

В детстве, когда он еще ходил в начальную школу в Мюлузе, у него тоже часто болело горло. Он до сих пор помнит, как пытался снять с себя старый бабушкин платок с рваной бахромой. «Мама, я не хочу. В нем я похож на девчонку». Однако на протяжении долгих лет ему не удавалось избавиться от этого унижения. Вот и сейчас он чувствует, как свинцом наливается его затылок и кровь молоточком стучит в висках.

В неосвещенном баре он опускается в кресло. Мимо проходит официант, и Роберт заказывает двойной скотч.

— Пожалуйста, поскорее… Я не…

Официант уходит.

Выпитое жадными глотками виски согревает его. Он расплачивается и тотчас выходит из бара.

Старый чернокожий лифтер приветствует его дежурным «Добрый веч… мсье».

Роберт надеется на чудо. Вдруг уставшая с дороги Анук уже спит. Если разбудить ее сейчас, она, возможно, проявит от неожиданности хотя бы какое-нибудь сострадание к нему. «Я отказался от поездки в Бостон. Утром я никуда не поеду и останусь в постели, — скажет он. — Мне надо подлечиться. Я подхватил где-то грипп».

Пока поднимается лифт, лифтер смотрит вверх.

Выходя из лифта, Роберт произносит, в свою очередь, «добрый вечер». Он быстро проходит в конец коридора и вставляет ключ в замочную скважину. Дверь оказывается запертой изнутри на цепочку. Ему удается лишь приоткрыть ее.

— Я пришел…

Голос Анук заглушают звуки, доносящиеся из телевизора.

Анук поднимает цепочку, и Роберт наконец входит в номер, где уже царит легкий беспорядок и пахнет знакомыми духами. У ножки кровати валяется дорогой кружевной пеньюар небесно-голубого цвета, а посреди номера — голубая атласная тапочка Анук.

— Ты еще не спишь?

Он разочарован.

— Спать? Нет уж. Как дела?

Он открывает платяной шкаф и принимается развешивать свои вещи. «Мне не хватит плечиков…»

На экране телевизора морское судно безуспешно борется с огромными волнами. Крупным планом — мокрое лицо капитана. «Нет, — кричит он. — Я никогда не покину свой корабль». Среди бушующих волн мужчина кричит благим матом: «Я не умею плавать!» И снова крупный план: его руки, взывающие о помощи. Неожиданно раздается вкрадчивый женский голос: «Мойте ваш пол порошком “Сиду”. Он такой мягкий-мягкий…»

— Вот так всегда. Прерывают кино в самый интересный момент и навязывают свою рекламу, — говорит Анук. — Мне хочется узнать, спасут ли того мужчину, который не умеет плавать… Ты не против, если я еще немножко посмотрю телевизор?

— Конечно, нет…

— Завтра мне уже будет легче… — говорит Анук. — Ты улетишь в Бостон… Похоже, что массажист знает свое дело. Дай мне денег, чтобы расплатиться с ним… Десять долларов… Или я поменяю франки.

Роберт с раздражением раскрывает свой пухлый от бумаг портфель. Порывшись в нем, он вынимает паспорт и три денежные купюры достоинством в двадцать долларов каждая.

— Вот тебе шестьдесят долларов и твой паспорт.

— В котором часу ты уйдешь завтра утром?

Он произносит первое, что приходит ему на ум.

— В девять. Заседание в Бостоне начинается в 11 часов.

Анук уже мысленно предвкушает завтрашний день. Она говорит:

— Я знаю одну девчонку в Бостоне. Дочь сенатора. Мы учились вместе с ней в спецшколе…

У него катастрофически портится настроение.

— Конечно, дочка сенатора…

Он застегивает пижаму на все пуговицы.

— Ты можешь позвонить ей, — говорит Анук.

— Кому?

— Этой девочке…

— И что я скажу ей?

— Передашь привет от меня… Сообщишь о том, что я вышла замуж за тебя.

— Избавь меня от пустых разговоров с твоими подружками… Если ты так хочешь с ней поговорить, позвони ей сама.

Роберт раздражен как никогда. С особой тщательностью он принимается за свой туалет. Долго и обстоятельно чистит зубы. Горло горит огнем. Из ванной комнаты он выходит совсем разбитым. Он гасит все лампы на своем пути.

— Ты можешь сколько угодно смотреть телевизор… — говорит он. — А мне надо выспаться.

Он кутается в тонкое одеяло и укрывается им почти с головой.

Анук из вежливости выключает телевизор. Она ложится в постель. Некоторое время спустя в тишине раздается ее голос:

— Ты спишь?

— Гм…

— Я так счастлива, что мне совсем не хочется спать. Роберт?

— Гм…

Он делает над собой усилие:

— Что?

— Скажи…

— Что?

Она словно задалась целью помешать ему заснуть.

— Если бы мы остались… После.

— После чего?

— Твоего заседания… Если бы мы остались в Вашингтоне… Задержались бы на какое-то время…

Если бы он не так плохо себя чувствовал, то ответил бы повежливее:

— Я не богач, который живет на свою ренту, и не английский лорд, чтобы путешествовать ради собственного удовольствия… Я приехал работать и уеду тоже работать. Может, ты все-таки постараешься заснуть…

Он демонстративно поворачивается к ней спиной. Их кровати стоят на приличном расстоянии друг от друга, разделенные тумбочкой.

Анук приподнимается на подушке, облокотившись на локоть. Она обращается то ли к мускулистой спине технократа и трудоголика, то ли к его полосатой пижаме:

— Настоящий пахидерм, — произносит она. — Твоя кожа толще бронежилета. Хоть из пулемета стреляй — никакой пулей тебя не пробьешь.

Он чувствует себя еще более больным и несчастным. Ему хочется выложить ей всю правду. Однако он не может позволить себе подобной роскоши. Слишком многое поставлено на карту. Момент истины для него еще не наступил.

— Завтра я пойду в Национальную картинную галерею…

Теперь она уже рассуждает вслух, не надеясь на ответ мужа:

— Если бы ты мог пойти со мной… Мы так мало времени проводим вместе. Я не знаю до сих пор твоих предпочтений в живописи.

Она затронула весьма скользкую для него тему. Дочь и внучка торговцев картинами, Анук знала художников как свои пять пальцев. С самого рождения она росла в окружении шедевров живописи и прекрасно в них разбиралась. Над ее кроватью и по сей день висит картина Клуэ «Портрет девушки».

Она не унимается:

— Если бы тебе надо сделать выбор между картиной Пикассо голубого периода или полотном Сезанна, какому художнику ты отдал бы предпочтение? На твой вкус? Я не говорю ни о размере картины, ни о том, что на ней нарисовано. Могу совсем упростить вопрос: кого ты выберешь — Пикассо или Сезанна?

— Дай мне поспать…

Ему следовало бы припасти заранее и держать наготове какую-нибудь заумную фразу из числа тех, какими обычно обмениваются знатоки. Он смог бы тогда потрясти ее воображение своей эрудицией. Однако он слишком устал от ежедневного выхода на арену цирка. Тигр закрыл пасть. Укротитель снимает в гримерке свой костюм с блестками и вытирает пот со лба. Сегодня не будет второго представления. С него хватит. Спрятать бы только голову под подушку и поскорее уснуть!

— Если тебе удается ладить с моим отцом, — она переходит на шепот, — значит, ты ничего не смыслишь в живописи. Вычислительные машины — вот твой удел. Твоя работа не более творческая, чем труд бакалейщика.

— Зато он весьма опытен и преуспевает, — парирует Роберт.

— Мой дед, — продолжает Анук, — основатель империи, обожал живопись, а мой отец лишь занимается перепродажей картин. Идея выпуска популярных книг по искусству тоже принадлежит моему деду… Он был настоящий знаток своего дела. Роль моего отца сводится лишь к тому, чтобы сохранять и приумножать полученное в наследство богатство. А ты? Какого полета птица? Мой дед давно покоится в могиле. Он один в этой семье соответствовал масштабам своего предприятия.

Роберт понимает, что упускает шанс заключить с Анук перемирие. Она стремится к искреннему диалогу, а он не разделяет ее порыва. Анук выбрала слишком неподходящий момент для разговора по душам. Ему не хватает мужества перебросить мостки между собой и женой.

— Нас разбудят в восемь утра. И завтрак принесут в то же время, — говорит Анук.

Роберт старается уснуть, но сон никак к нему не приходит. Горло нестерпимо болит. Его одолевают грустные мысли. На душе скребут кошки из-за того, что пришлось солгать Анук относительно завтрашнего дня. В результате ему придется встать ни свет ни заря, чтобы отправиться неизвестно куда. Он притворяется спящим. Работает кондиционер. Тишина.

И вдруг:

— Это же шанс, — произносит вполголоса Анук.

Он шевелится, чтобы сделать вид, что слышит ее слова.

— Все уладится с твоим горлом… Нет ничего глупее, чем простудиться в дороге… Особенно для такого делового человека, как ты. Тебе нельзя болеть.

Она продолжает:

— Ты должен иметь такое же железное здоровье, как у моего отца.

В его голове вновь мелькает мысль, которая посещала его уже не раз: «Жену надо выбирать из своего круга». В обществе произошло слишком глубокое расслоение, и эту черту нельзя переступать. Подъем по социальной лестнице таит в себе большую опасность…

Чужое богатство всегда манило к себе Роберта. Если он сумел чего-то добиться в этом жестоком мире, то не столько благодаря своим профессиональным качествам, сколько умению вертеться и изворачиваться. Изо всех сил он старался угождать сильным мира сего, чтобы подняться до их уровня.

Роберт завидовал в душе непринужденным манерам Анук. Она получила все от рождения, в то время как он даже мечтать не мог в своей глухой провинции о том, что переступит когда-нибудь порог богатого дома. Анук в совершенстве владела английским языком: «У меня были гувернантки из Англии… Они знали свое дело».

И она еще смеет на что-то жаловаться! «Понимаешь, — сказала она однажды Роберту, — мой отец хорошо разбирается в том, как надо правильно говорить на английском языке. Он сам выбрал для меня спецшколу. Папа бывает порой невыносим, но его музыкальный слух улавливает все погрешности в произношении».

Роберт изучал английский язык в стенах местной школы в Мюлузе. Он до сих пор помнит, как его заставляли произносить незнакомые слова так, словно у него рот был набит камнями. В самом начале своей карьеры в области вычислительной техники он получил возможность за счет фирмы изучать английский «с погружением». Ему не потребовалось много времени проявить недюжинные способности на трудовом поприще и стать любимчиком у руководства. На протяжении месяца от него не отходили преподаватели. Они заставляли его не только говорить, но и думать по-английски. Немецким он владел от рождения. Это было единственным наследством, доставшимся ему от родителей. В детстве он мог говорить еще и на местном наречии. Позднее он постарался забыть его навсегда.

Пока Анук приобщалась с младых ногтей к живописи, Роберт имел о ней лишь поверхностное представление. Лицей был для него трамплином на пути к успеху. Затем он получил высшее образование. И все же он еще долго не умел вести себя в обществе. Поначалу воскресные обеды в семье тестя доставляли ему немало неприятных минут. До сих пор он со стыдом вспоминает о том, как протянул тарелку дворецкому, когда тот появился перед ним с блюдом в руках. Ему хотелось облегчить труд прислуги. Анук и ее родители раскрыли рот от удивления. Второй казус произошел с ним, когда он отодвинул от себя один из выстроившихся перед его тарелкой бокалов, чтобы показать, что не пьет белого вина. От смущения он покраснел до корней волос. «Я очень рассеянный человек, — сказал он, чтобы спасти положение, — и притрагиваюсь ко всему, что находится на столе. А если задумаюсь о чем-то, то передвигаю и бокалы». «Как мой дед, — вмешалась Анук. — С той лишь разницей, что он не был любителем выпить и никогда не прикасался к бокалам».

Посещение конного завода, куда его пригласили родственники жены вскоре после свадьбы, превратилось для него в настоящую пытку. Роберт терпеть не мог лошадей. Он учился держаться в седле на манеже под Парижем лишь в двадцатичетырехлетнем возрасте. Высокомерные животные наводили на него настоящий ужас. Однако, если он хотел преуспеть в обществе, куда так отчаянно стремился, ему необходимо было освоить верховую езду и теннис.

— С каких лет ты держишься в седле? — спросила его Анук.

Он отвечал с напускной небрежностью:

— С самого рождения…

Увидев лошадь, он почувствовал, как душа его уходит в пятки.

Анук сказала:

— А я перестала кататься верхом из-за деда…

Прелестная стройная куколка, только что сошедшая с обложки глянцевого спортивного журнала, она, казалось, посмеивалась над страхами Роберта.

— Почему?

— Дед купил когда-то конный завод в окрестностях Довиля. Он получал удовольствие, когда смотрел не только на скачки, но и на жокеев в куртках с его именем на спине. В конце жизни он был таким же худым и жилистым, как старый жокей. Однажды одна из лошадей ударила его копытом. Когда его подняли конюхи, дед трясся от ярости: «Я знал, что лошади — животные глупые, но не до такой же степени… Я кормлю их, пою, холю и лелею, а они имеют наглость брыкаться. Не спорю, что скачки — спорт благородных особ, но и дураков тоже. Продам всех лошадей к чертям собачьим».

Какая кошмарная ночь! Он то и дело просыпается. Ему снятся тревожные сны. Он слышит, будто кто-то стучится в дверь номера. Пошатываясь, он спешит открыть. Возможно, это врач приехал по срочному вызову из отеля. Его ждет горькое разочарование. Перед ним — один пустой коридор.

Его будит голос, доносившийся как будто издалека:

— Проснись! Ну, проснись же!

Он открывает один глаз. Анук склонилась над ним.

Роберт видит перед собой лицо жены. Почему она поступает с ним так жестоко?

«Тук, тук, тук…» Кто-то стучит в дверь.

— Обслуживание с этажа, — доносится мужской голос.

— Какая точность! — восклицает Анук.

Она торопливо распахивает дверь.

— У тебя есть мелочь? Надо дать чаевые.

— В кармане моего пиджака, — отвечает Роберт.

В комнату входит официант и ставит поднос с завтраком на столик. Не глядя по сторонам, он протягивает счет на подпись. Машинально он протягивает также свою ручку.

— Я распишусь, — говорит Анук.

— Распишись…

Комната тонет в темноте.

— Тебе нужно встать под ледяной душ, чтобы проснуться, — советует Анук. — Вот твой апельсиновый сок…

Она заглядывает ему в лицо.

— Надеюсь, что с тобой все в порядке…

Он воспринимает ее слова, как призыв к действию. Уйти, уехать куда-нибудь, только бы подальше от этих глаз. Он тщательно бреется, чувствуя, как пот стекает струйкой по его спине.

Одевшись, он выпивает на ходу чашку остывшего чая.

— Бутерброд?

Анук словно подменили. Как по мановению волшебной палочки она превращается в услужливую ласковую жену. Он понимает, насколько ей хочется поскорее избавиться от его присутствия.

— К счастью, ты напрасно паниковал: у тебя нет ангины.

Она констатирует факт. Словно боится, что муж вдруг объявит о своей болезни. Он молча наливает себе еще одну чашку чая.

— В котором часу ты вернешься?

— Еще не знаю.

Он поедет в аэропорт. Там, возможно, возьмет билет до Нью-Йорка. Лететь всего каких-то сорок пять минут. И он сможет провести в Нью-Йорке весь день.

— Ты уже мысленно на своем заседании…

Она не дает ему ни одного шанса выйти из игры. И делает это, похоже, без всякого злого умысла. Тем хуже для него.

Роберт поднимается со стула. Анук провожает его, как образцовая супруга. Она даже берется за толстый портфель, набитый бумагами.

— Вот… Какой тяжелый! Удачного дня!

Она смеется над ним как всегда? Догадывается ли? Почувствовав себя неловко, он тянет время:

— Ты так спешишь…

— Да нет! Я в самом деле желаю тебе удачного дня…

Держа в одной руке портфель, он проверяет другой рукой, на месте ли находится его бумажник. Он нащупывает его во внутреннем кармане пиджака.

— До вечера, — произносит он не совсем уверенным голосом. — Береги себя…

— Если мне в спину воткнут нож, то передай его потом моему отцу. Ему будет чем резать бумагу.

Он чувствует горечь разочарования. Ирония Анук порой бьет наповал. Показывать перед ней излишнюю сентиментальность означало бы навсегда уронить себя в ее глазах. Простой поцелуй, например в лоб, был бы для него сейчас недопустимой ошибкой. Он опасается, что пылающие огнем губы выдадут его, и она поймет сразу, какая у него высокая температура. Ему нельзя расслабляться. Если бы он мог позволить себе поговорить с ней по душам. Но, увы! Это невозможно. Он разозлился сам на себя.

— До свидания, — говорит он.

И добавляет:

— Я вернусь. Как только смогу, а может быть, и еще раньше.

Она улыбается. Роберт, наконец, собирается с духом, чтобы переступить порог и выйти из номера. В коридоре он слышит, как за его спиной тихо захлопывается дверь. Легким звоном отзывается дверная цепочка: клик-кляк, сверху вниз…

На площадке перед отелем его окатывает волной удушливая жара. Он тут же с головы до ног покрывается липким потом.

— Такси? — спрашивает портье.

— Такси…

Что еще он может сказать?

Звучит свисток. Подъезжает такси. Роберт опускает монету в ладонь портье и садится в машину. Шофер ждет, когда он скажет, куда ехать. Роберт все еще сомневается. В аэропорт?

Его пугают расходы на ненужную поездку. «Дешевле снять номер в скромном отеле».

— На Ф-стрит, — говорит он шоферу. — Там я вам укажу дорогу. Я еще точно не знаю, куда мне ехать…

Такси срывается с места. Роберт откидывается на спинку сиденья. «Не забыть бы портфель», — думает он. Вашингтон предстает перед ним во всей своей утренней красе. Ослепительное солнце заливает светом широкие, обсаженные деревьями улицы. В этот ранний час уличное движение оказалось очень плотным. Все словно сговорились спешить на работу.

Такси делает круг, чтобы влиться в общий поток автомобилей. Роберт немного успокаивается. К чему волноваться из-за каждой мелочи? Они проехали по 14-й улице и выехали на Ф-стрит.

— Здесь где-то должен быть отель, — говорит Роберт, — я точно помню, что он находится где-то здесь, а может быть, на 11-й улице…

Такси, проехав по Ф-стрит, а затем по 13-й и 12-й улицам, выехало на 11-ю улицу.

— Отель, — объявляет таксист.

Машина уже припарковалась у отеля.

— Один доллар десять центов, — говорит водитель.

Роберт машинально подсчитывает, что вместе с чаевыми это обойдется ему в шесть французских франков.

В надежде найти себе пристанище, он входит в отель. Он уже мечтает о том, что его ждет впереди день великого отдыха. Приняв лекарства, он насладится сполна покоем и одиночеством. Вдоволь насмотрится телевизионных передач. Ему как воздух необходима передышка.

Он обращается к служащему в регистратуре:

— Мне нужен номер с телевизором.

— На какой срок?

— На день…

Немного помедлив, он добавляет, чтобы не вызвать подозрений:

— До завтрашнего утра…

— Все номера заняты, — отвечает служащий.

Он заглядывает в книгу регистрации.

— Вот завтра у нас уезжает целая группа. Сразу освободятся несколько номеров.

— Пожалуйста, посмотрите получше, — настаивает Роберт. — Я согласен на любой номер… Даже без ванной комнаты… Но только сию минуту…

— В нашем отеле все номера с ванной комнатой, но в настоящее время они заняты… Сожалею, мсье… В июне у нас всегда столпотворение…

Между тем холл постепенно заполнялся постояльцами отеля. И каждый из них источал уверенность в себе. Как же! У всех этих самодовольных розовощеких бизнесменов и членов их семей была крыша над головой. Любой из них имел право взять у портье ключ и отправиться в номер, где мог тут же завалиться в постель.

Роберт выходит из отеля на улицу. Жара кажется ему невыносимой. Влажным горячим компрессом она липнет к его телу. Дорогой костюм Роберта из чистой шерсти, не по сезону легкий для этого времени года в Европе, виснет на его плечах стопудовым грузом. Пот льется градом по спине Роберта. Промокшая насквозь подкладка пиджака оставит, без всякого сомнения, пятна на белой рубашке. В отеле «Космос» в шкафу висит на плечиках его летний костюм. В утренней спешке он совсем забыл, что надо сменить шерстяной костюм на летнюю одежду.

Он пересекает Е-стрит, выходит на 11-ю улицу, которая приводит его к Ф-стрит. Шагая наугад, он видит, что проходит мимо «Интэрнэшнл Сейфвэй», самого большого супермаркета в Вашингтоне, где можно купить любые импортные продукты: немецкое пиво, голландские и французские сыры, только что доставленные из тропических стран свежие ананасы. Роберт рад возможности зайти в магазин, чтобы побыть немного в прохладном помещении с кондиционированным воздухом. С горящими от жара глазами и мокрыми от пота волосами на голове, Роберт бродит словно потерянный среди домохозяек, размышляя о том, сможет ли он выйти из магазина без покупки.

На одной из полок он видит сырное печенье в целлофановой упаковке. После первой поездки в Америку он пристрастился к этому лакомству. Взяв с полки одну пачку, он направляется к выходу. По пути он прихватывает тележку, чтобы пройти через кассу. Положив в нее покупку, он терпеливо ждет своей очереди. Наконец Роберт подходит к кассе и расплачивается. Спустя секунду он уже снова стоит на улице.

Он чувствует себя больным и легким как перышко. Навстречу ему идет чернокожий дворник с метлой. Роберт следит глазами за мерным движением метлы справа налево. Куда же ему пойти? Он видит витрину обувного магазина… Может, купить себе ботинки? Он бредет к магазину. «Детская одежда», — читает Роберт на рекламном щите. У него нет детей. Дальше кинотеатр. А что, если просидеть весь день в кино? В утренние часы открыты лишь залы, где крутят порнуху.

Подобные фильмы вызывали его интерес лишь в ту пору, когда он только-только начал ездить по командировкам. Первый фильм потряс его воображение. Вышедший из рабочей среды, он строго придерживался нравственных норм, установленных в крупных международных фирмах. У него не было никакой возможности вести такой образ жизни, какой был ему по душе. Вынужденный постоянно держать себя в узде, Роберт мог насладиться запретным плодом лишь во время командировок. За этот период он увидел немало непристойных картин. И всякий раз после подобного просмотра спешил поскорее забыться в продажных объятиях. Он не считал зазорным время от времени позволить себе предаться некоторым излишествам. Однако в это утро его так скрутила болезнь, что он не чувствует ни малейшего желания смотреть на какие бы то ни было задницы. Даже самые соблазнительные и аппетитные.

«Сегодня это развлечение не для меня», — вздохнул он. Вдруг перед его мысленным взором словно в калейдоскопе возникли персонажи из знаменитых мультипликационных фильмов. «Вот что мне сейчас надо…»

Неожиданно кто-то касается его руки.

— Это вы забыли в тележке супермаркета?

Он сразу узнает свой портфель в руке молодой женщины.

— Мой портфель! — восклицает он.

У него кружится голова, и он готов упасть.

— Вам плохо? — спрашивает женщина.

Едва стоящий на ногах, полуприкрыв веки, он имеет весьма непривлекательный вид. Пот льется с него в три ручья.

— Вам надо поскорее прилечь…

Женщина говорит по-английски с заметным акцентом.

— Спасибо, мадам, — отвечает он по-французски.

И повторяет по-английски:

— Спасибо, мадам, вы очень любезны.

— Француз?

— Да…

— На вашем месте я вернулась бы в отель и легла бы в постель…

— Нет, мадам. На моем месте вы не вернулись бы в отель и не легли бы в постель…

— Почему?

— Потому что на моем месте у вас было бы слишком много неприятностей…

Он смотрит на нее более внимательно.

Правильные черты лица. Гладкая кожа, без морщин. Лет сорок. Еще красивая. Из-под черных ресниц на Роберта смотрят строгие серые глаза.

— До свидания, — неуверенно произносит она. — Желаю вам удачи!

— Могу я попросить вас оказать мне услугу?

Ему кажется, что высотные здания на Ф-стрит становятся еще выше и их очертания расплываются. У него кружится голова. Он видит перед собой лишь широко распахнутые глаза женщины, которой он не смог бы солгать.

— Мадам, не могли бы вы мне подсказать адрес какого-либо местного врача?

— Что с вами? — спрашивает она. — Мне не нужны лишние неприятности… В моей жизни их уже было предостаточно…

Тротуар уходит из-под его ног.

— Ого, — воскликнула женщина.

Она подхватывает его под руки и удерживает, чтобы он не упал.

— Только не падайте…

Она касается его щеки.

— Да у вас жар…

— У меня ангина… Мне нужны антибиотики… И врач, чтобы их выписать…

— А где ваша отель? — спрашивает она. — В Вашингтон никто не приезжает, не забронировав предварительно номер в отеле.

— Да есть у меня номер! — восклицает в отчаянии он. — Только там находится женщина. Моя жена.

От безнадежности у него опускаются руки.

— Простите… Это слишком запутанная история…

Он пытается идти. Ему удается сделать несколько шагов. Навстречу ему движется дворник с метлой, словно демонстрируя неотвратимость судьбы.

На перекрестке отбойный молоток вгрызается в тротуар. Если бы он мог выпить стакан ледяного фруктового сока!

— Постойте…

Женщина догоняет его.

— Выпили?

— Нет, я не пьяный, — говорит он. — Я не пьяный, я — больной. Однако в Соединенных Штатах нелегко приходится тому, кто заболеет!

Ему представляется, как через его распростертое на асфальте тело с портфелем под головой перешагивают равнодушные прохожие и идут дальше своей дорогой. Никто не остановится, чтобы помочь ему подняться. Таковы здесь правила. Никто не желает осложнять себе жизнь.

— Дайте мне ваш портфель и идите за мной, — говорит женщина. — Я отвезу вас к доктору…

— Не стоит беспокоиться, вы ничем не обязаны мне…

— Ладно, ладно, — говорит женщина.

И, подняв портфель:

— Нет ли здесь наркотиков? Что-то вы мне не договариваете. Не хочется вляпаться в какой-нибудь криминал…

— Наркотиков нет, — говорит он. — Откройте портфель… Он набит бумагами.

Женщина останавливается у витрины магазина детских товаров. Она ставит портфель на край витрины и открывает его. Нащупав рукой папки с документами, она, удовлетворенная результатами своей проверки, закрывает портфель.

— Пошли…

Они идут мимо все того же супермаркета, затем сворачивают направо и останавливаются перед массивным зданием, которое оказывается при ближайшем рассмотрении огромным гаражом.

Она протягивает карточку служащему. Через несколько секунд к ним выезжает небольшой белый «Фольксваген», за рулем которого сидит совсем молодой чернокожий человек.

Она садится на место водителя и зовет Роберта.

— Поехали.

Тяжелый портфель падает на заднее сиденье.

Она ловко ведет машину. Притормозив на красный свет, она протягивает руку:

— Ваш паспорт…

— Что?

— Ваш паспорт… Если у вас нет паспорта, выходите…

Обливаясь потом, он роется во внутреннем кармане пиджака:

— Вот…

— Откройте его на странице, где указана фамилия… Роберт Бремер, родился в 1942 году в Мюлузе… Инженер…

Зеленый свет. Машина трогается с места.

— Эльзасец?

— Да…

— Вы говорите по-немецки?

— Да.

— А я — немка, — произносит она с облегчением.

И продолжает уже на немецком языке:

— Разве вы не догадались об этом по моему акценту?

— Нет.

— Почему бы вам не сказать правду? — восклицает с досадой женщина. — Вовсе не стыдно говорить с акцентом, и вы не глухой, чтобы не слышать… Тогда…

У него нет сил с ней спорить.

— Мадам, мне нет никакого дела до вашего акцента. У меня сейчас совсем другие заботы. Скажите, а ваш муж не рассердится, что вы оказываете помощь совсем незнакомому человеку?

— У меня нет мужа, — отрезает она.

Теперь они едут по просторной улице, обсаженной с двух сторон деревьями.

— Я не могу свернуть здесь, — объясняет она. — У меня могут снять один балл…

— Какой балл?

— Каждому водителю, когда он садится за руль, начисляется определенное количество баллов. При нарушении правил у него отнимается один балл. А кончаются баллы, у него отбирают права. И тогда ему приходится ездить на такси или ходить пешком… И жизнь в Вашингтоне делается практически невозможной. Слишком большие расстояния, и такси обходится дорого, если пользоваться им часто.

Она делает круг у стоящего на перекрестке монумента.

— Это Скотт, мой большой друг, — говорит она. — Я всегда его объезжаю, чтобы попасть на Ф-стрит. Вам известно его имя?

— Нет, — отвечает он. — По правде говоря…

— Один великий исследователь…

Они едут по 16-й улице.

— Я живу на следующей улице за Черч-стрит, — говорит она.

Он читает надпись на табличке с названием улицы.

— Приехали, — говорит она. — Выходите… Когда войдете в холл, держитесь независимо, чтобы к вам не привязалась консьержка… Мне надо где-то припарковать машину.

— Куда мне идти?

— В тот кирпичный дом…

Дом, в котором жила немка, окружен палисадником, как и все стоящие рядом дома. Роберт с трудом преодолевает несколько ступенек и поднимается на крыльцо. Войдя в дом, он попадает в довольно тесный и грязный вестибюль. Он видит стеклянную дверь. Ветхая занавеска скрывает от любопытных глаз комнату консьержки. Внизу у лестницы находится телефонная кабина. Холл захламлен старой мебелью. Полуразвалившийся комод, драные соломенные стулья, два потертых кресла и шаткий столик, готовый вот-вот развалиться под тяжестью старой телефонной книги.

На всем лежит печать запустения. Роберт раскрывает от удивления рот. Он загляделся на рожковую люстру, покрытую толстым слоем пыли. И тут же чувствует, что кто-то за ним наблюдает. Через стеклянную дверь его разглядывает рыжеволосая толстуха, на вид пуэрториканка. Он кивает ей головой в знак приветствия. Женщина приоткрывает дверь:

— Вы ищете кого-то?

— Я жду даму. Немку.

— Она знает, что вы пришли?

— Да.

— Однако, — произносит с недоверием в голосе пуэрториканка, — она меня не предупредила, что ждет кого-то…

— То есть…

И с раздражением:

— Она паркует свою машину.

Женщина скрывается за стеклянной дверью и тотчас появляется с блокнотом и ручкой в руках. Она пытается соединить на пышной груди расходящиеся полы цветастого халата.

— Ваше имя… — говорит консьержка, — и адрес. Запишите здесь.

— Зачем? — спрашивает он.

— Всякое может случиться… Я должна сообщить куда следует… Я не хочу иметь неприятностей с полицией… Все, кто сюда приходит, оставляют сведения о себе в моем блокноте.

«Должно быть, я попал в бордель», — думает он.

— В этот дом не ходит кто попало, — заявляет с гордостью пуэрториканка.

Он молчит.

— Давно вы знакомы с мадемуазель Хельгой Мюллер?

Наконец-то он узнает имя и фамилию своей спасительницы.

— Мы дружим с ней с детства…

— Вы немец?

— Нет. Француз.

— И как вы могли в детстве подружиться с немкой?

На верхней ступени лестницы появляется длинноволосый молодой человек. Опираясь на перила, он медленно спускается вниз. С усмешкой взглянув на Роберта и кивнув консьержке, он входит в телефонную кабину.

В вестибюль входит немка.

— Здравствуйте мадам Аджеро, — говорит она. — Я привезла своего друга…

Роберт быстро говорит по-немецки:

— Я сказал ей, что мы с вами друзья детства…

— …которого случайно встретила. Мы давно с ним не виделись.

— Жизнь полна неожиданностей, — говорит пуэрториканка.

И настаивает:

— Напишите вашу фамилию здесь.

Она протягивает шариковую ручку Роберту.

— Вы должны написать вашу фамилию и адрес в Вашингтоне. Мало ли что… Я не хочу попасть в историю с наркотиками…

— Вы шутите?

Госпожа Мюллер не скрывает досады.

— Я же сказала вам…

— Вы сказали… Вы сказали… Все можно сказать… Не доверяю я этим французам…

Ее взгляд задерживается на портфеле Роберта.

— Французы… — продолжает она, — они куролесят до самой старости! Я хочу знать его фамилию.

Она указывает на Роберта.

Немного помедлив, он пишет: «Господин Дюпон».

Она заглядывает в блокнот и восклицает:

— Дюпон! Нехорошая фамилия. У нее плохая репутация.

Роберт поворачивается к немке.

— Плохая репутация? Дюпон? Что ей от меня еще надо?

Мадемуазель Мюллер улыбается.

— Неподалеку отсюда находится сквер Дюпон. Ночью в нем собираются наркоманы. Все боятся ходить через него.

— Укажите адрес вашего отеля, — не отстает толстуха.

Эта особа способна позвонить в отель, чтобы проверить точность полученных сведений.

— Я проездом в Вашингтоне, и мне не надо останавливаться в отеле. Сегодня вечером я уезжаю в Балтимор, — говорит он. — Вот там я сниму номер. Вашингтон сейчас переполнен туристами.

— Где вы остановитесь в Балтиморе?

— Где придется.

Мадемуазель Мюллер сует билет в пять долларов в руку пуэрториканке…

— Это вам на ваши любимые конфеты…

Консьержка облизывает губы кончиком толстого языка.

— Мадемуазель Мюллер, вы всегда так добры… Проходите вместе с вашим другом… Желаю вам счастья.

Немка, задетая за живое, возмущается:

— У вас одни только любовные истории на уме. Вынуждена вас огорчить. Это совсем не тот случай. Мой друг здесь, потому что заболел.

— Заболел?

Пуэрториканка встрепенулась:

— Я не хочу неприятностей… В дом нельзя приводить больного француза. Чем он болен?

Роберт едва держится на ногах. Ему безразлично, что о нем говорят: четыре ли у него лапы, кусается ли он или же у него бешенство. У него было лишь единственное желание — поскорее прилечь. Не важно где.

— Пошли, — зовет его немка.

Похоже, что она не робкого десятка. Ее раздражает непробиваемая тупость консьержки.

Она идет впереди. По мере того как они поднимаются вверх, на лестнице становится все темнее и темнее. В конце концов их силуэты тонут в темноте.

Длинноволосый молодой человек в джинсах выходит наконец из телефонной кабины. Почти согнувшись пополам, он прислоняется к стене. Парень окидывает мрачным взглядом консьержку. Толстуха изо всех сил пытается сохранить важный вид. Она вновь запахивает разъезжающиеся на груди полы цветастого халата. Женщина из кожи вон лезет, чтобы заставить себя уважать. Однако все ее усилия напрасны.

— Сегодня ночью у вас было настоящее сборище, — говорит она. — Я напишу вашим родителям. К вам ходит слишком много народа… Зачем? Я-то знаю, что добром это не кончится.

Парень чешет босой правой ногой левую ногу. Он делает презрительную гримасу на лице и затем проводит ладонью по лохматой голове.

— Ваши родители сняли однокомнатную квартиру для вас, а не для этого сброда… Нескольких мерзавцев…

Немного помедлив, она произносит:

— …и наркоманов.

Пожав плечами, молодой человек делает в ее адрес непристойный жест.

Она в ужасе отшатывается.

— Негодяй! Вы меня не запугаете. У меня хорошие отношения с полицией. Я еще не обращалась к ним за помощью. Ваши родители очень щедрые люди… Но всему приходит конец. Полиция сразу определит, чем это воняет у вас в комнате. И отыщет ваши поганые сигареты с наркотой.

— Вы не знаете, как пахнет белый табак? — спрашивает молодой человек. — Конечно, такая рыжая кобыла, как вы, не может ничего знать о белых женщинах и о том, чем они пахнут. Старая карга! Толстая корова! Надо еще успеть вызвать полицию… Пока вас не…

И он снова показывает жестом: «не замочили».

Они смотрят в упор друг на друга. Два хищника.

Мадемуазель Мюллер останавливается на площадке четвертого этажа.

— Это здесь.

Она открывает дверь. Роберт как завороженный следит за ее движениями.

— Входите…

Он проходит в просторную комнату с белыми стенами. Оранжевые шторы по обе стороны широкого оконного проема. До его слуха доносятся приглушенные звуки улицы. Часть комнаты занимает широкая тахта, прикрытая меховым покрывалом. На полу лежит ковер с современным рисунком.

Комната идет кругами перед глазами Роберта.

— Присаживайтесь — говорит немка. — Снимите ботинки… И ваш пиджак тоже…

«Что со мной случилось? — думает Роберт. — В чем дело?»

Он нагибается, чтобы снять обувь, и его глаза закрывает огненная пелена.

— Осторожнее…

Немка успевает подхватить его.

— Если вы упадете, я не смогу положить вас на постель. Не двигайтесь… Я помогу вам.

В другое время он стал бы протестовать: «что вы, нет», «нет, не надо».

Мадемуазель Мюллер встает на колени. На его ботинках слишком туго завязаны шнурки.

— Зато не потеряешь…

Ботинки падают на пол. Немка выпрямляется.

— Вставайте, — говорит она. — Ну, еще одно усилие.

Он встает. Снимает пиджак. Она тут же вешает его на плечики.

— Ваш пиджак промок до нитки… Скиньте с себя рубашку… Скорее…

На мокрой насквозь рубашке расплылись бесформенные темные пятна. Подкладка все-таки полиняла.

— Я замочу рубашку в холодной воде.

Женщина волнуется.

— Мне так много надо было сделать за этот день. У меня сегодня выходной.

— Я очень сожалею, — говорит он. — И благодарю!

— У вас какой рост?

— Метр семьдесят…

— Вам придется подвернуть рукава, потому что его рост был не меньше метра восьмидесяти двух. Ваши брюки…

Расстегивать и снимать брюки перед женщиной значило для него то же, что подготовка к пребыванию в камере предварительного заключения.

Он натягивает пижаму. Ему приходится закреплять пояс штанов маленькой булавкой. Он подвертывает рукава.

Немка снимает с тахты меховое покрывало. Она аккуратно складывает его.

— Если вас знобит, я могу выключить кондиционер. Ложитесь.

Прикосновение к чужой постели. Свежие простыни и наволочки. Признательность и досада. Перед его мысленным взором словно из темноты возникают картины из далекого детства. Ему хотелось навсегда вычеркнуть его из памяти. Порядок, наведенный в незнакомом жилище, успокаивает его. Все здесь функционально и продуманно, ничего лишнего.

— У вас уютно… — произносит он.

У Анук в комнате всегда беспорядок. В детстве кормилица, а затем гувернантки прибирали в ее спальне. И теперь у нее укоренилась привычка бросать все где попало. Ведь всегда имеется кто-то рядом, чтобы поднять и положить вещь на место.

Немка улыбается и произносит:

— После войны наведение порядка стало для меня своего рода манией. Я испытываю потребность в том, чтобы все вокруг меня было чисто и прибрано. Я пережила немало горя.

Она выходит из комнаты и возвращается с градусником в руке.

— Откройте рот…

Ловким движением она вставляет ему в рот маленький термометр, похожий на свисток.

— 39 и 2,— произносит она по-немецки. — Я неплохо говорю по-английски. Однако перехожу на родной язык, чтобы считать. Я представляю себе цифры только на немецком. Лишь бы у вас не было тифа. Тогда придется делать дезинфекцию. А я только что внесла последний взнос за мебель… Не говоря уже о ковре… Видите, какой у меня красивый ковер?

Она присаживается на кончик тахты и смотрит на него в упор.

— Скажите…

— Что вы хотите узнать?

Она медлит с ответом.

— Вы, случайно, не убили свою жену? Со стороны ваше поведение кажется весьма подозрительным.

— Убить ее? Нет.

Она продолжает:

— Скажите мне правду. Хватит мне вешать лапшу на уши… Вы такой странный. От чего вы бежите? Вы избили ее?

— Мы даже не поругались. Простое стечение обстоятельств.

Она качает головой.

— Вас разыскивает полиция?

— Нет. Я не торговец наркотиками и не преступник. Сегодня утром я всего-навсего струсил. Вот и все. Я не хотел объясняться с женой.

Хельга улыбается. Словно небо после грозы лицо женщины светлеет.

— Везет же мне на слабаков… Видимо, я привлекаю их чем-то…

Она встает.

— Тем хуже. У каждого своя судьба. Я сейчас уйду. Никому не открывайте дверь. Если постучит кто-то, не отзывайтесь. У меня есть ключи. В Вашингтоне много ограблений. Вы открываете на звонок в дверь и получаете удар по голове. Американцы никогда вам об этом не расскажут. Преступность — это их беда. Я скоро вернусь. Доктор живет неподалеку. К сожалению, по телефону мне будет трудно ему объяснить, что с вами. Лучше я схожу к нему… До скорого.

Роберт вслушивается в тишину незнакомой квартиры. Он вновь загнал себя в угол. Его жизнь похожа на дорогу с односторонним движением. Ему часто приходится давать задний ход, чтобы не заехать в тупик. Он видит себя мальчишкой из бедной семьи, шагающим с опущенной головой по улице, где живут богачи Мюлуза. Как ему хочется показать им язык и выкрикнуть в их адрес ругательства! К восемнадцати годам он пришел к выводу, что надо прятать в дальний ящик распиравшую его с детства ненависть и все силы приложить для того, чтобы стать ровней этим богатеньким сынкам и, больше того, превзойти их во всем. Ему казалось, что сыну рабочего удастся утереть нос богачам. Позднее он понял, что одними знаниями и умением мало чего добьешься в этой жизни. Будь он хоть семи пядей во лбу, двери в высшее общество останутся для него по-прежнему наглухо закрытыми. Надо вычеркнуть из памяти прошлое и придумать себе новую биографию, жениться на одной из самых завидных невест Парижа с перспективой занять однажды директорское кресло, чтобы возглавить империю. Заключить брак по расчету. Войти на равных в круг людей, которыми он, с одной стороны, восхищался, а с другой — ненавидел всей душой. Стать преуспевающим дельцом и навсегда забыть о бунтаре, похороненном в себе.