Отношения и расстояния

Анна Федорова. Грешники

Если бы кто-то спросил у Ромки: «Ромка, выбирай, когда ты хочешь помереть?», он бы совершенно точно сказал: «Никогда!». В двадцать три года кажется, жизнь будет длиться вечно.

Тем не менее Господь решил, что хочет увидеться с Ромкой раньше, чем со среднестатистическим российским мужчиной. Об этом мы узнали на отпевании.

Бог говорил с нами устами батюшки с жиденькой седой бородкой. Батюшка купался во внимании скорбящих по Ромке людей и с каждым новым завыванием тети Светы, Ромкиной матери, вел себя жестче и увереннее. Казалось, будь у него микрофон, он бы повернулся спиной к заплаканной толпе и прыгнул на руки зрителям, чтобы качаться на волнах славы.

«Каждый, – затянул батюшка, – приходит в храм своим путем. И так как раб Божий Роман не смог дойти до храма ногами, Господь его туда привел насильно. И от этого нам всем сегодня должно быть радостно!». Это только в ситкомах включают смех даже после неудачных шуток. На отпевании вместо заливистого хохота ставили только плач и всхлипы. Не знаю, какой хитрый план был у Господа на Ромку. Наверное, оставить его девушку матерью-одиночкой, чтобы неповадно было грешить без штампа в паспорте.

Я решила, что Ромкины похороны – это не повод отказываться от макияжа, и выбрала алую помаду. Это был мой ответ Ромкиной смерти. Я решила прийти на отпевание троюродного брата на собственных условиях, но помада продержалась на губах до первой бабки.

На каждых похоронах, при каждой церкви есть такая бабка, которой на ухо Иисус нашептал, как нужно жить. Эта бабка настигает врасплох в самый неподходящий момент. Когда вы решите зевнуть в церкви, рядом обязательно появится бабка в косыночке и вразумит: «Из тебя бесы лезут!». А если вы зайдете в храм с мороза и засунете руки в карманы куртки, бабка подбежит, цапнет за локоть и прошипит: «Нечего свои тайные помыслы от Бога прятать! Вынь руки!». Или например, когда вы смотрите стеклянными от слез глазами сквозь покойника, бабка вылезет из толпы, одернет за руку и грозно скажет: «Утри срамоту! Не на блядки пришла!».

Вместе с «блядками» бабка протянула мне белый платок, которым следовало утереться. Я сказала «угу», засунула платок в карман и продолжила смотреть на повязку, которая закрывала дыру от автомобильной стойки на Ромкином лбу, оставшуюся после встречи с грузовиком. Я думала, что жизнь странная штука. Ты можешь видеть брата дважды за двадцать семь лет, а потом совершенно искренне плакать у него на похоронах.

– Галя, почему у тебя внучка такая грешница? Мало того, что стоит с непокрытой головой, так вся намалевалася! – бабка подвела ко мне мою бабушку.

– Аня, – бабушка взялась за щеки и начала качать головой как болванчик, – и правда, губы-то какие, губы! Лена, поди сюда! – цепочка стыда добралась до моей мамы.

Мама подошла к нам и шепотом спросила, что случилось.

– Ленка, ну ты ей скажи, чтобы утерлась! Бабок-то не слушает! Старые мы, что нас слушать?! – забухтела бабка.

Мама нагнулась к уху и ровным голосом сказала: «Не связывайся, вытри. Скоро все закончится, и мы уйдем». На маминых словах прозвучал голос батюшки: «… и всех святых. Аминь».

***

На кладбище было холодно и ветрено. Снег налип на кресты и могильные памятники. Эта зима лишила меня единственного удовольствия, которое можно получить на кладбище, – читать даты смерти людей и разглядывать их фотографии. Чтобы не смотреть, как снежинки укладываются на Ромкины щеки, я уставилась на рябину и ворон.

Если бы вороны понимали, что клюют кладбищенские рябины, перестали ли бы они это делать? Навряд ли, ведь вороны – это цыгане в мире птиц: какая разница откуда, главное, можно взять себе. Не то чтобы я не любила цыган, но после того как одна «гадалка» пришла домой к бабушке и сказала: «У вас здесь везде порча!», а потом вынесла в пяти сумках всю еду, я к ним отношусь с недоверием.

– Что стоишь как вкопанная! Иди покойника целуй! – снова отвлекла от мыслей бабка.

Что значит «целовать покойника»? Я не каждого живого целую, а здесь вообще мертвый. Я осталась стоять и рассматривать рябины.

– Бог, он все видит! Брата целовать не хочешь! Срамота! Иди хоть горсть земли в могилу кинь! – бабка не унималась, а я опять сделала вид, что не слышу ее.

– Галя, ну ты видела? Твоя опять фифу из себя строит. То губища свои намалевала, теперь Ромку целовать не хочет! Сделай с ней что-нибудь!

– Что ты к девчонке привязалась-то? – с горечью ответила бабушка, утирая слезы, и махнула в мою сторону рукой.

– Тьфу на вас, ореховская порода! – бабка развернулась и как утка, переваливаясь с боку на бок, пошла в сторону автобуса, который должен был отвезти всех в столовую на поминки.

***

В бывшей заводской столовой ремонт не делали с какой-то годовщины Великой Октябрьской революции. На одной стене висела красная карта Советского Союза и портрет дедушки Ленина, на другой были нарисованные пухлые повара в белых колпаках. На мраморном полу копилась жижа из растаявшего снега и песка, стоило в нее наступить, как она уныло хлюпала. Уборщица в столовой сначала вытирала жижу шваброй, а потом перестала с ней сражаться, потому что жижа возвращалась на пол снова и снова.

Батюшка тоже пришел на поминки. Его усадили прямо напротив Ленина. Перед тем как приземлиться на стул, батюшка перекрестился и качнул головой, как будто по старой памяти помолился божеству коммунизма. После того как батюшка расположился за столом, персонал столовой начал разносить еду, а мужчины – наливать водку.

Я возила ложкой по тарелке и вглядывалась в щи. Перед глазами снова появились снежинки, которые не тают на Ромкиных щеках, и как два здоровенных мужика с абсолютно равнодушным видом забивают гвозди в крышку гроба. Я моргала и пыталась переключить картинки, но они все равно появлялись.

– Ты чего кутью не ешь? – бабушка Галя вернула меня в реальность.

– Не хочу.

– Так положено, не упрямься!

Ровно до этого момента и не собиралась упрямиться, но теперь точно буду. Вообще, после того как на твоих глазах закопали еще недавно живого человека, аппетит куда-то пропадает.

– Спасибо, но я правда не хочу. И вообще я пойду домой.

– Сейчас? Вперед батюшки не положено! Что он про нас подумает?

Бабушка почему-то считала, что батюшку заботят другие люди. Если он и думал про нас, то только потому, что мы избавили его от нужды думать о том, где достать обед. Батюшка выпил водки, съел щи, попросил добавки, выпил компот, потом опять поднял рюмку, потом принялся за картошку с мясной подливой, потом взял пирог и попросил чай. Но бабушке было все равно. Бабушка была уверена – батюшка, может быть, и увлечен едой, но нет-нет, да и поглядывает за происходящим, все запоминает и потом на планерке с Господом припомнит неподобающее поведение в семье Ореховых.

Бабушка вообще очень серьезно готовилась к главному свиданию в своей жизни. Это то, которое с Богом. Сначала она его всеми силами избегала и ходила на встречи со всякими фокусниками и обманщиками: Кашпировским, уринотерапевтом и продавцом массажных целительных кроватей. Сейчас жизнь бабушки стала праведной, и в ней она делала все с особым усердием. Могла, например, простоять всю ночь на службе в храме, а потом прийти домой и упасть без сил. Бабушке было невозможно объяснить, что не обязательно так мучить себя, чтобы заслужить спасение. Но где счастливая жизнь без страданий, а где бабушка? Бабушки только для этого и рождены – если не отвечать за грехи своих родственников, то искупать их. Кажется, бабушка искупала грехи за всю нашу семью. И еще один, когда я встала из-за стола раньше, чем батюшка покинет поминки, брать на себя не хотела.

– Я, правда, пойду.

– Ц-ц-ц, – слова у бабушки кончились, остались только буквы. Она всегда так делала, когда хотела ругаться, но обстоятельства не позволяли.

– Не ругайся, я зайду к тебе в четверг.

– В четверг не приходи, я в баню пойду.

– Созвонимся.

Я встала из-за стола, бабушка на всякий случай опять сказала «Ц-ц-ц», потом вернулась к батюшке, чтобы отвлечь его своим вопросом.

– А если второе пришествие наступит тогда, когда Иисус придет на землю и всем будет рай, почему он не приходит скоро?

– Господь не приходит сейчас, потому что хочет, чтобы как можно больше грешников спаслись! Сгорят они все в аду во второе пришествие, – ответил батюшка причмокивая. – Девчата, может, чая? – батюшка подмигнул бабушке и протянул стакан.

Я подошла к гардеробу, взяла пальто и начала вытаскивать из его рукава шапку и шарф. В этот момент бабка, которая сидела на противоположном от бабушки краю стола, заметила меня и резко вскочила с причитаниями: «Ой, что ж то делается, Га-а-а-ля! Кто же ее такую у вас воспитал? Стой, куда собралась?!» начала перелезать через скамейку. Когда одна нога уже стояла на полу, а вторая только планировала к ней присоединиться, бабка взяла и поехала. Жижа, которую перестала вытирать уборщица, превратилась в лужу, а плитка под ней в каток. Бабкин сапог, который та зачем-то обернула в бахилу, уехал вперед, а сама бабка сначала завалилась на скамейку, потом перекатилась на ней и шлепнулась на пол. «Господи! – прокричала бабка, лежа на полу. – Из-за вас, грешников, мне покоя нет!». А потом закрыла глаза и как будто бы померла.