Отношения и расстояния

Татьяна Башлакова. Потом почитаешь, малыш

Летом границы были еще закрыты, а уехать от обыденности хотелось. Европейский экспириенс я решил поискать в Выборге. Друзья отговаривали, мол, это ужасная глупость, Выборг это рухлядь, фантом и может зайти разве что дизайнерам и прочим эстетам. Я поехал один. Последняя моя девушка, по слухам, уже отыскала жениха, а я впервые был рад угождать только себе.

Последний день. Мама гладит меня по щеке и шепчет: «Малыш, просыпайся, пора идти». Я такой сонный, что даже не обнимаю её, хотя не видел с неделю. Она велит быстро собирать вещи. Всё, что я хватаю, я кладу в рюкзак. Мама садится на корточки передо мной и протягивает маленькую зеленую книгу с золотыми буквами: «Это моя любимая книга. Возьми, а то потеряется. Потом почитаешь, малыш».

Раньше я в Выборге не был и, если бы не коронавирус, вряд ли бы заехал. «Иду красивый, тридцатидвухлетний», а тут такая разруха. И этот Ленин еще дурацкий прямо у вокзала. Жителям как будто наплевать на город. Старые модерновые здания прямо в центре почти разрушились и никого это не волнует. Сюда бы Собянина.

Да-да, я знаю эту историю. Что в период войны население трижды подчистую менялось. Но все же, сколько лет прошло? Может, хватит городу оставаться призраком? «Мерзость запустения», как любила говорить моя бабушка. Она входила ко мне в комнату без стука. Я боялся ее тогда до усрачки, отрывался от своих занятий, и всё тело у меня дубело, напрягалось. Ее кислый запах будто отрезал мне пути к отступлению. Тот факт, что она каждый день съедала по целой луковице с солью, держа ее как яблоко, теплоты ей не прибавлял. Так что, открывая рот, она мою волю подавляла окончательно. «Дружки эти твои об одном только думают. Коля вон с какой-то шалавой вчера прямо под окнами обжимался. Прости господи. И порнуху, небось, глядит целыми ночами. Тьфу! Мерзость запустения». Когда она уходила, я расслаблялся и первым делом открывал окно.

Она вычитала о «мерзости запустения» в Библии. Я в библейский смысл фразы не вдумывался ни тогда, в двенадцать лет, ни позже. Но видя заброшки в историческом центре и облезлые фасады, я полагал, что это как раз оно.