Отто Скорцени и секретные операции абвера

Когда мы оказываемся километрах в тридцати от Гран-Сассо, то решаем сделать несколько снимков, чтобы испытать эту огромную камеру, встроенную в брюхо самолета. И тогда мы обнаруживаем, что перемотку пленки заклинило из-за мороза. Аппаратом пользоваться нельзя. К счастью, мы взяли с собой портативную камеру; придется работать с ней как получится. Между тем мы уже страдаем от холода, потому что надели на себя только легкую форму африканского экспедиционного корпуса. Поскольку во время полета невозможно полностью открыть большой застекленный купол задней кабины, то нам приходится выбить один из его сегментов, чтобы создать обзор для камеры. Конечно, получается неудобно, потому что фотограф будет вынужден высовывать в это отверстие голову, плечи и руки.

Я отваживаюсь сделать это первым. Я бы никогда не поверил, что воздух может быть таким холодным, а ветер - таким резким. С трудом протискиваюсь в отверстие грудью, а Радль удерживает меня за ноги. Несколько мгновений спустя мы пролетаем над Кампо-Императоре, диким плато со сложным рельефом, расположенным на высоте примерно 2000 метров, из которого одной глыбой вздымаются до высоты 2900 метров отвесные склоны Гран-Сассо. Серые и коричневые утесы, бесконечные голые обрывы, пятна фирна, плотного зернистого снега; затем мы проходим над нашей целью - отелем, массивным сооружением, даже если смотреть с этого расстояния. Я делаю первый снимок, а затем, держа в левой руке камеру, достаточно тяжелую, кручу ручку перемотки пленки. И только тут я отдаю себе отчет, насколько же онемели мои пальцы за эти несколько мгновений. Сразу за отелем замечаю небольшой луг примерно треугольной формы. Тут же говорю себе: вот мне площадка для приземления! Делаю третий снимок, а затем несколько нервным движением ноги даю Радлю понять, что уже самое время втаскивать меня назад в самолет.

Несколько минут мне приходится отогреваться. Поскольку Радль в своей обычной манере невозмутимо поддразнивает: "Неужели на солнце так холодно?", - я про себя решаю доставить моему дорогому товарищу такое же удовольствие во время обратного полета.

Проползаю на животе в пилотскую кабину и вдали уже различаю голубую полосу: это Адриатика. Приказываю спуститься до высоты примерно 2500 метров и, как только достигнем побережья, взять курс на север, повторяя все изгибы береговой линии. Затем, чтобы ввести в заблуждение нашего пилота, долго изучаю наши карты и прошу Радля приготовиться фотографировать портовые сооружения Анконы.

При великолепной погоде мы быстро добираемся до прекрасных пляжей Римини и Риччоне. Немного далее я приказываю повернуть на 180 градусов и даю пилоту команду подняться до 5500 метров, чтобы пролететь точно над вершиной Гран-Сассо.

На этот раз наступает очередь Радля. Мы возвращаемся в хвостовую кабину, где температура уже значительно понизилась - до двух-трех градусов ниже нуля. Теперь мы проклинаем нашу африканскую форму, которую так любим, когда прогуливаемся на солнце по римским улицам. Я вручаю Радлю портативную камеру и подробно объясняю, как с ней обращаться, - даже слишком подробно, поскольку Радль несколько артистическая натура, и он ничего не понимает в технических деталях. Затем он пролезает в отверстие руками вперед, а я, стоя на коленях, удерживаю его за ноги.

Поскольку вершина уже в пределах нашей видимости, я щиплю его за икры, чтобы он держался наготове. Одновременно кричу ему - вероятно впустую, потому что рев моторов оглушителен: "Торопитесь, сделайте несколько снимков, сколько сможете". Я чувствую по конвульсивным движениям его ног, что он делает мне какие-то неистовые жесты. Возможно, мы пролетаем не совсем над самым отелем, ему приходится наклоняться и делать снимки под углом. Это может нам принести большую пользу, поскольку такие снимки иногда лучше, чем фотографии, сделанные вертикально, позволяют представить себе наклон местности. Вскоре Радль подает знак тянуть его обратно. Лицо у него буквально синее от холода.

- Первого, кто мне еще будет говорить о прекрасном итальянском солнце, я просто задушу, - ворчит он, клацая зубами.

Возвратившись в кабину пилотов, мы напяливаем на себя спасательные куртки и даже накрываемся огромными листами масленой бумаги, которые валяются в углу. Затем я даю пилоту подробные указания: спуститься до высоты примерно 1500 метров и возвращаться, но взять такой курс, чтобы несколько сместиться к северу и достичь Средиземного моря немного севернее Рима. Затем направление на аэродром бреющим полетом.

Четверть часа спустя мы можем убедиться, что эта предосторожность, вероятно, спасла нам жизнь. Мы только что добрались до побережья, солнце заливает светом полностью застекленную кабину; сидя рядом с пилотом, я рассеянно созерцаю пейзаж. И когда совершенно случайно бросаю взгляд налево, в направлении Сабинских гор, то не верю своим глазам: с юга плотными рядами к Фраскати приближаются самолеты, несомненно, вражеские. Схватив очки, я вижу, как они сбрасывают бомбы, и те сыплются на город, точно над нашим штабом. Затем первая волна удаляется, и появляются две другие, чтобы тоже освободиться от своего смертоносного груза. Только в этот миг мы понимаем, что если бы не мой приказ сделать небольшой крюк к северу, то мы бы оказались в самой гуще союзнических эскадрилий, где наш разведывательный самолет был бы практически беззащитен. И те истребители, что сопровождали бомбардировщики, не обнаружили нас лишь потому, что мы летели на бреющем полете.

Несколько минут спустя мы приземляемся живыми и невредимыми. Прибыв в Фраскати, мы попадаем в полнейший хаос. Дом, в котором находится штаб генерала Штудента, оказался нетронут, но от нашего остались одни развалины. Когда мы желаем туда проникнуть, один офицер предупреждает нас, что сквозь дом пролетели две бомбы замедленного действия и ушли в глинобитный пол погребов, и теперь они могут взорваться в любой момент. Однако в спальне мы оставили важные бумаги, содержащие как раз результаты наших расследований. И мы взбираемся по обломкам, перешагиваем через балюстраду нашей лоджии, нам удается несмотря на беспорядок, царящий в комнате, обнаружить наши досье. Несколько мгновений спустя мы уже снова на улице.

Жертвы среди гражданского населения, должно быть, были очень велики. Однако почти все немецкие службы избежали разрушения. Наши военные уже ремонтируют телефонные линии, которые, надо сказать, сильно повреждены. У меня же нет времени задерживаться; я должен срочно отправиться в Рим для встречи с несколькими итальянскими офицерами, которые, по моим сведениям, намереваются освободить дуче. Естественно, я хочу узнать их планы, чтобы мы с ними друг другу не помешали.

Уже через несколько минут разговора я убеждаюсь, что хотя эти молодые люди и выказывают похвальный энтузиазм вместе с очень серьезной решимостью, их приготовления продвинулись совсем не так далеко, как наши. Когда я прощался с этими "заговорщиками", уже почти наступила ночь, а я должен еще пересечь весь Рим, чтобы встретиться с Радлем, который ждет меня в конторе одной немецкой службы. Веду машину медленно, поскольку на всех улицах царит непривычное оживление. Люди толпятся вокруг уличных громкоговорителей, и, выехав на Виа-Венето, я вынужден двигаться со скоростью пешехода. Одно сообщение, доносящееся из громкоговорителей, приветствуют шумными возгласами, я слышу крики: "Да здравствует король!"; целуются женщины; собравшиеся в кучки люди что-то страстно обсуждают. Меня это все более интригует, и, остановившись, я задаю вопрос прохожему, который сообщает мне катастрофическую новость: Италия сложила оружие.

Конечно, мне известно, что положение наших войск на полуострове стало критическим. По правде говоря, мы все ожидали этой капитуляции, но никто не думал, что она придет так скоро. Во всяком случае, это событие задержит выполнение моей миссии - задержит или даже сделает ее невыполнимой.

Несколько дней спустя я узнаю, что генерал Эйзенхауэр предвосхитил события, объявив итальянскую капитуляцию в тот же самый день, но еще в 18 часов 30 минут по радио Алжира. Тем самым он поставил правительство Бадольо перед свершившимся фактом, по крайней мере в том, что касалось точного часа прекращения боевых действий. С другой стороны, союзники назначили высадку в Салерно на ночь с 8 на 9 сентября, и они уже не могли изменить эту дату. Эта операция должна была облегчить задачу нового "союзника", удерживая основную часть немецких войск вокруг Салерно. Согласно донесениям наших разведывательных служб, мы даже предполагали, что союзнический штаб предполагал высадку авиационного десанта в Риме, и такая операция поставила бы наши слабые силы в по меньшей мере неприятное положение. Таким же образом массированная бомбардировка Фраскати была условлена во время переговоров между представителями Бадольо и союзнического Главного командования с целью дезорганизовать генеральный штаб немецких войск в Италии. Эта последняя часть плана не достигла цели. Мы сохраняли связь со всеми нашими войсками, которые, конечно, были приведены в состояние боевой готовности.

Ночь с 8 на 9 сентября проходит спокойно, за исключением нескольких стычек между итальянскими и немецкими войсками к югу от Рима. В течение дня 9 сентября, однако, происходят серьезные столкновения в окрестностях Фраскати, где сосредоточены немецкие службы. Тем не менее к вечеру нам удается прочно удерживать всю зону Сабинских гор. Немецкие части понемногу приближаются к Риму, который занят и окружен несколькими итальянскими дивизиями.

Между тем, признавая необходимость отложить на несколько дней мою попытку освободить дуче, я по-прежнему стремлюсь подтвердить с наиболее возможной уверенностью его присутствие в отеле на Гран-Сассо. Первые указания на это мне были даны, пусть невольно, двумя итальянцами, но мне бы хотелось получить еще какое-нибудь подтверждение, и если возможно, то от немца. Очевидно, не стоит и думать о том, чтобы прямо послать своего человека в этот отель, который связан с внешним миром одной лишь канатной дорогой, поднимающейся из долины. Я уже ломал себе голову, ища подход, который выглядел бы совершенно невинным, и накануне итальянской капитуляции я наконец-то нашел человека, который мне требовался. В Риме у меня был знакомый военный врач-немец, очень честолюбивый парень, который давно уже мечтал о какой-нибудь славной награде. Я решил использовать это стремление к почестям, и вечером 7 сентября объяснил ему, как он сможет снискать благоволение своего начальства.

До настоящего времени немецкие солдаты, заболевшие малярией, - а таких было много - посылались на излечение в Тироль. И вот я предлагаю моему медику отправиться "по собственной инициативе" в горный отель на Гран-Сассо - который я будто бы хорошо знаю, - чтобы выяснить, можно ли это заведение, расположенное на высоте примерно 2000 метров, превратить в дом отдыха. Я упираю на то, что надо на месте поговорить с управляющим, посмотреть, сколько имеется коек, осмотреть санузел и так далее, а также немедленно начать там переговоры. Мое предложение было услышано: утром 8 сентября мой славный врач выехал в путь на машине. Я тут же начал беспокоиться. Может ли он вернуться, увижу ли я его снова живым и невредимым?

На следующий день мой "шпион поневоле" возвращается, очень расстроенный от мысли, что из-за итальянской капитуляции его прекрасный план, вероятно, окончился ничем. Не жалея подробностей, он рассказывает мне, как, проехав Авкилу, он попал в долину, где находится станция подъемника. Но все его усилия проникнуть дальше были напрасны. Дорога к подъемнику была перегорожена шлагбаумом и к тому же охранялась несколькими постами карабинеров. После длительных переговоров с последними он все-таки получил разрешение позвонить в отель. Однако ответил ему не управляющий: на другом конце провода какой-то офицер уведомил его, что Кампо-Императоре объявлен военным полигоном и, следовательно, всякое иное использование плато и зданий на нем воспрещается. По наблюдениям этого врача, речь идет о достаточно крупных маневрах: в долине он заметил радиофицированный автомобиль, а подъемник постоянно в действии.

В последней деревушке жители рассказали ему невероятные истории: похоже, что гостиница была занята совсем недавно, что сразу же из нее был выслан весь гражданский персонал, а номера были переоборудованы, чтобы разместить в них примерно 200 солдат. Несколько раз в долину вроде бы приезжали старшие офицеры; некоторые люди - "хорошо осведомленные" предполагали даже, что там наверху заключен Муссолини. Но это, замечает военврач, просто, наверное, слух, которому не стоит слишком доверять.

Я, конечно, не стремлюсь его в этом разубедить.

ПОСЛЕДНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

На следующий день, то есть 10 сентября 1943 года, наши войска вновь прочно удерживают Рим и его окрестности. Я могу наконец-то перейти к исполнению своего задания или, точнее, к последним приготовлениям, а именно к выработке подробного плана.

Прежде всего я изучаю вместе с Радлем различные возможности, из которых нам надо какую-то выбрать (предполагая, что и сама операция окажется возможна). В одном нет сомнений: мы не можем терять ни минуты. Каждый день, возможно, даже каждый час место заключения дуче может быть изменено, не говоря уже о другом событии, которого мы опасаемся более всего: передачи пленника союзникам, которые его, несомненно, уже затребовали. Немного позже мы узнаем, что генерал Эйзенхауэр включил это требование в условия перемирия.

Наземная операция нам кажется неизбежно обреченной на провал. Нападение через крутые склоны, ведущие к плато, приведет к огромным потерям, и, во всяком случае, карабинеры окажутся предупреждены достаточно рано, чтобы вполне успеть либо спрятать дуче, либо увезти его в другое место. Чтобы помешать им ускользнуть вместе со своим пленником, нам пришлось бы окружить весь горный массив поисковой цепью, а на это потребовалась бы по меньшей мере дивизия. Поэтому наземную операцию надо считать неосуществимой.

Нашим главным козырем должна стать полная внезапность, ибо, не говоря уже о стратегических соображениях, мы опасаемся, как бы у карабинеров не было приказа убить своего заключенного в случае опасности побега. Это предположение впоследствии подтвердится. Только наше молниеносное вторжение спасло дуче от неминуемой смерти.

Итак, мы видим только два способа: высадка парашютистов или приземление транспортных планеров рядом с отелем. После долгого анализа всех "за" и "против" этих двух решений, мы выбираем второе. В разреженной атмосфере на этой высоте нам бы потребовались, чтобы предотвратить слишком быстрый спуск, особые парашюты, а мы такими не располагаем. К тому же я предвижу, что из-за слишком пересеченной местности десантники приземляются со слишком большим рассеянием, так что быстрая атака плотным строем окажется невозможной. Остается только приземление нескольких планеров. Но есть ли в окрестностях отеля участок, на котором они могли бы сесть?

Когда пополудни 8 сентября я решил проявить наши аэрофотоснимки, выяснилось, что огромная лаборатория в Фраскати уже стерта бомбами с лица земли. Один мой офицер все-таки смог сделать несколько отпечатков во вспомогательной лаборатории, но, к несчастью, нам не смогли дать крупноформатные снимки для стереоскопа, которые бы позволили увидеть местность четко и рельефно. Я должен был удовольствоваться обычными фотографиями, примерно 14 на 14 см, на которых, однако, я прекрасно узнал треугольный луг, который уже привлек мое внимание во время нашего полета над отелем. Именно на этом лугу, выбрав его в качестве площадки для приземления, я буду осуществлять свой план.

Также надо подумать и о том, как прикрыть наши тылы и обеспечить отход после выполнения самой операции. По нашему плану, эти две цели достигаются с помощью батальона парашютистов, которые должны будут ночью пробраться в долину, чтобы в час "Ч" захватить станцию подъемника.

Выработав таким образом основные детали операции, я отправляюсь к генералу Штуденту. Я хорошо знаю, что уже три дня у него совсем не было возможности отдохнуть даже несколько минут - у меня, впрочем, тоже, - но теперь нужно вместе прийти к какому-то решению. И вот я объясняю ему свой план, и мне даже удается его убедить. По правде говоря, генерал вовсе не проявляет энтузиазма, он не скрывает от меня своих опасений, но он понимает также, что если мы не хотим отказаться от нашей задачи, то должны попытаться использовать единственную оставшуюся у нас возможность. Однако прежде чем дать согласие, он желает посоветоваться со своим начальником штаба и еще одним офицером штаба своего корпуса.

И вот эти два специалиста по воздухоплаванию недвусмысленно высказываются против нашего плана. По их мнению, приземление на такой высоте и на неподготовленной местности никогда еще не осуществлялось по той простой причине, что оно "технически невозможно". По их мнению, высадка в том виде, как я ее замыслил, вызовет потерю по крайней мере 80 процентов личного состава. Остаток отряда окажется тогда численно слишком слаб, чтобы выполнить свою задачу.

В ответ на эти доводы я объясняю, что прекрасно отдаю себе отчет в опасностях, которым мы подвергаемся, но в любом случае, когда впервые испытывается что-либо новое, надо идти на некоторый риск.

Я полагаю, что осторожное приземление планера на брюхо вдоль очень слабого клона треугольного луга должно позволить уменьшить скорость падения планеров - а эта скорость, конечно, достаточно велика в такой разреженной атмосфере, - и, следовательно, избежать больших потерь. Разумеется, заявляю я, в случае если эти господа предложат какое-нибудь лучшее средство, то я последую их советам.

После долгого раздумья генерал окончательно встает на мою сторону и немедленно отдает приказания:

- Пусть вам немедленно доставят из южной Франции все двенадцать транспортных планеров, которые вам нужны. День "Д" назначается на двенадцатое сентября, а час "Ч" на семь утра. Это значит, что двенадцатого сентября ровно в семь утра планеры должны приземлиться на верхнем плато, и в тот же миг батальон овладеет станцией подъемника в долине. Я лично дам указания пилотам и порекомендую им приземляться крайне осторожно. Я полагаю, гауптштурмфюрер Скорцени, что операцию следует осуществлять так, как вы сказали, - и никак иначе.

Вырвав, таким образом, это решение, я отрабатываю с Радлем последние детали операции. Надо очень точно рассчитать расстояние, определить оснащение людей и, в особенности, разместить точки приземления каждого из двенадцати аппаратов. Транспортный планер может взять на борт кроме пилота девять человек, то есть одну группу. Мы ставим каждой группе конкретное задание; что касается меня, то я полечу в третьем планере, чтобы при непосредственном нападении на отель воспользоваться прикрытием, которое обеспечат люди двух первых планеров.

Все подготовив, еще раз взвешиваем наши шансы. Все прекрасно понимают, что они весьма невелики. Прежде всего, никто не может нам гарантировать, что Муссолини по-прежнему находится в отеле и что он останется там до дня "Д". Далее, совсем не ясно, успеем ли мы сладить с итальянским отрядом достаточно быстро, чтобы предотвратить казнь дуче. Наконец, нельзя не принимать во внимание еще и предостережение тех офицеров, что предсказали нам неминуемый провал операции.

Преувеличен их пессимизм или нет - все равно мы должны предусматривать потери во время приземления. И это еще не все: даже без учета этих потерь нас будет всего 108 человек, и к тому же всеми группами нельзя будет располагать одновременно. Мы столкнемся с 250 итальянцами, которые прекрасно знают местность и укрылись в отеле, словно в крепости. Что же до вооружения, то здесь у нас с противником должно быть примерное равенство. Вероятно даже, что автоматы обеспечат нам небольшое преимущество, которое в некоторой мере уравняет численное превосходство противника, опять же при том условии, что наши начальные потери не окажутся слишком велики.

Радль кладет конец этому безрадостному обсуждению:

- Прошу вас, капитан, не стоит брать логарифмическую линейку и просчитывать на ней наши шансы на успех. Мы знаем, насколько они малы, но мы также понимаем, что предпримем эту операцию чего бы то ни стоило.

Меня заботит еще одна вещь: не найдется ли какого-нибудь способа усилить момент внезапности, который должен быть нашим главным козырем? Уже больше часа мы тщетно ломаем голову, когда у Радля внезапно появляется гениальная мысль: мы возьмем с собой какого-нибудь старшего итальянского офицера, и, наверное, одного его присутствия будет достаточно, чтобы посеять в душах карабинеров некоторое смятение - колебание, которое помешает им немедленно дать нам отпор или казнить дуче. И тут уж нам придется не терять ни секунды, чтобы не позволить им оправиться.

Генерал Штудент сразу же одобряет это хитроумное предложение, и мы ищем наилучший способ, чтобы его осуществить. Надо будет, чтобы генерал принял этого офицера накануне дня "Д" и убедил его - как именно, мы не очень представляем, - участвовать в операции. Затем, чтобы предотвратить всякую возможность утечки информации или даже предательства, офицер должен будет остаться с нами до следующего утра.

Высокий чин из нашего посольства, который прекрасно знает римских военных, указывает мне как на человека, способного оказать нам эту услугу, на одного офицера, бывшего члена штаба римского губернатора. Во время боев за обладание городом этот человек вел себя скорее нейтрально. По моей просьбе генерал вызывает его на вечер 11 сентября к себе в Фраскати, чтобы обсудить с ним "некоторые проблемы".

Теперь мы подстраховались и с этой стороны. Но вот появляется новый повод для беспокойства: новости, получаемые в течение дня 11 сентября насчет перелета транспортных планеров, совсем не радуют. Все более и более усиливающаяся активность союзнической авиации принудила нашу эскадрилью несколько раз делать длинный крюк, и к тому же перелету очень мешает отвратительная погода. До самого последнего мгновения мы надеемся, что планеры все-таки прибудут вовремя, но тщетно.

Таким образом, нам приходится передвинуть во времени все этапы нашей операции. День "Д" остается, как и прежде, воскресеньем 12 сентября - мы ни в коем случае не можем позволить себе потерять целые сутки - но час "Ч" отодвигается на 14 часов. Со всевозможными извинениями объясняем итальянскому офицеру, который явился на встречу с военной пунктуальностью, что у генерала Штудента возникли непредвиденные обстоятельства, и просим его прийти на следующее утро в восемь часов в аэропорт Пратика-ди-Маре. Самое серьезное - это то, что задержка еще больше уменьшает наши шансы на успех. С одной стороны, мощнейшие восходящие потоки, которых следует ожидать в самые теплые часы, сделают приземление очень опасным, а с другой стороны, задача отряда, которому поручено занять станцию подъемника, намного усложнится, поскольку он будет вынужден нападать средь бела дня. Тем хуже... Мы все-таки попробуем добиться успеха.

Сразу пополудни 11 сентября я отправился в оливковую рощу одного женского монастыря, где поставила палатки часть, вверенная под мое командование. Я уже заранее решил взять на операцию одних добровольцев, но хотел откровенно предупредить их, что они подвергаются большой опасности. И вот я приказал свистеть сбор и произнес краткую речь:

- Ваше длительное бездействие заканчивается. Завтра мы выполним операцию величайшей важности, которую поручил мне сам Адольф Гитлер. Мы должны приготовиться к тяжелым потерям, которые, к несчастью, неизбежны. Я лично поведу наш отряд, и могу вас уверить, что сделаю все возможное; если так же будете действовать и вы, если мы будем сражаться бок о бок изо всех наших сил, то наша операция будет успешной. Пусть добровольцы выйдут из строя!

К моей большой радости, все без исключения делают шаг вперед. Мои офицеры с большим трудом уговаривают некоторых остаться, поскольку я могу взять с собой всего лишь восемнадцать человек. Остальные девяносто должны быть по приказу генерала Штудента отобраны из солдат 2-й роты батальона курсантов-парашютистов. Затем я отправляюсь к командиру этого батальона, чтобы обсудить с ним различные этапы операции. Согласно приказаниям генерала, именно этот офицер будет командовать отрядом, которому надлежит захватить станцию подъемника. В тот же самый вечер батальон курсантов-парашютистов отправляется в путь по направлению к долине. Жребий брошен.

Когда наступила ночь, мы слышим по союзническому радио сообщение, которое повергает нас в ужас. Диктор объявляет, что дуче только что прибыл в Северную Африку на борту итальянского военного корабля, который ускользнул из порта Специя. Пережив первое потрясение - неужели и на этот раз мы опоздали? - я беру морскую карту и приступаю к подсчетам. Поскольку я знаю, в какой точно час часть итальянского флота покинула Специю, то легко вижу, что даже самое быстроходное судно не может достичь африканских берегов к тому часу, когда была объявлена эта новость. Следовательно, это сообщение - обычная "утка", предназначенная ввести в заблуждение немецкое командование. Мы ничего не станем менять в нашем распорядке. Но с этого дня я воспринимаю сообщения из союзнических источников с осторожной сдержанностью.

ВЫСАДКА

На следующий день - а это было воскресенье 12 сентября 1943 года - мы отправляемся в пять утра на аэродром, где выясняется, что планеры будут приблизительно в десять. Я воспользовался этой отсрочкой, чтобы лишний раз проверить снаряжение моих людей. Каждый из них получал "парашютный паек" в последние пять дней. Когда я принес несколько ящиков свежих фруктов, в бараках тут же установилось радостное оживление. Конечно, любой мог почувствовать напряжение, которое неизбежно охватывало самых отважных перед броском в неизвестность, но мы старались рассеять всю боязливость и нервозность тут же, как только она зарождалась.

Однако и в полдевятого итальянский офицер не явился. Я отрядил лейтенанта Радля в Рим, приказав ему привезти итальянца во что бы то ни стало и как можно быстрее. "Делайте что хотите, только чтобы он остался жив". Каким-то образом Радль ухитрился разыскать нашего малого и запихать в его же автомобиль. Как только тот очутился на аэродроме, за него, с моей помощью, взялся генерал Штудент. Мы наскоро объяснили итальянцу, что желание фюрера состоит в том, чтобы лично он помог нам предотвратить, насколько это возможно, кровопролитие при освобождении дуче. Офицеру явно польстило, что сам фюрер заинтересован в его содействии, и теперь уж он никак не мог отказаться. Он обещал сделать все, что в его силах, - и я почему-то надеялся, что это дает нам неоценимый козырь для предстоящей игры.

К одиннадцати наконец начинают приземляться первые планеры. Довольно быстро заполняются горючим баки самолетов, которые должны будут служить нам буксирами, и сразу же каждый со своим планером на хвосте занимает определенную дорожку на взлетной полосе, согласно плану, который был разработан еще до нашего появления здесь.

Между тем генерал Штудент собирает всех пилотов и напоминает им о строжайшем запрете приземляться из пике: единственный разрешенный способ посадки - из планирующего полета. Затем я набросал на грифельной доске карту местности и указал пункты назначения для каждого планера. И наконец, вместе с офицером разведки, который участвовал в нашем рекогносцировочном полете, я сверяю основные детали: хронометраж пути, высоту, направление и так далее. Поскольку кроме меня и Радля он единственный человек, который представляет себе, как следует подлетать к нашему горному плато, то по плану он должен занять место в первом самолете-буксире и вести всю эскадрилью. По нашим подсчетам, на то, чтобы пройти несколько сотен километров, потребуется ровно один час. Таким образом, нам следует подняться в воздух точно в тринадцать ноль-ноль.

Вдруг в полпервого - воздушная тревога! Появились вражеские бомбардировщики, и вот уже можно слышать первые взрывы на подступах к аэродрому. Мы разбежались врассыпную и засели в укрытиях. Какая досада, эдакая малость в последний момент могла все испортить! За несколько минут до часа дня сирены прогудели отбой тревоги.

Я прохожу на главную полосу: цементное покрытие изрядно пострадало от множества бомб, но машины остались невредимы. Мы можем отправляться в путь. Я отдаю приказ "по местам". Что до итальянского офицера, то его я беру в третий планер и помещаю аккуратно перед собой между ногами, на ту самую узкую штангу, которую мы все оседлали один за другим, набившись тесно, как сельди в бочке. Едва находится место куда девать руки. Итальянец, судя по всему, уже горько сожалеет о своем обещании и бредет за мной к машине скрепя сердце. Тем хуже для него - больше размышлять о его душевном спокойствии я не могу, у меня просто нет на это времени!

Не отрывая глаз от циферблата наручных часов, я поднимаю руку: час дня. Моторы взревели, самолеты покатились по полосе, и я ощущаю, как мы отрываемся от земли. Медленно, выписывая огромные загогулины, мы поднимаемся вверх, наш караван выстраивается по порядку и направляется на северо-восток. Погода для нашего предприятия кажется идеальной: громадные белые кучевые облака повисли на высоте трех километров. Никакому ветру не рассеять эту массу туч, и, следовательно, у нас появляется шанс достичь нашей цели, даже не будучи замеченными, а затем резко нырнуть вниз прямо на нее.

В транспортном планере царит удушающая жара. Сбившимся в кучу людям, да еще со всем снаряжением в руках, практически невозможно шелохнуться. Итальянский офицер бледнеет на глазах, и скоро цвет его лица почти сравнивается с серо-зеленой окраской его униформы. У меня создается впечатление, что воздушные путешествия вряд ли когда давались ему с особой легкостью и уж во всяком случае не входят в число его любимейших развлечений.

Пилот сообщает наши координаты, я сверяю его данные со своей картой. Судя по всему, мы пролетаем над Тиволи. Из кабины никак нельзя разглядеть пейзаж внизу. Узкие боковые оконца закрыты целлофаном, чья прозрачность близка к нулевой; что же касается смотровых щелей, то они слишком малы, чтобы можно было опознать, что я, собственно, через них вижу. Определенно, транспортный планер - весьма устарелая машина. Несколько стальных труб образуют его каркас, плюс матерчатая обертка - вот и весь аппарат.

Чтобы набрать высоту в три с половиной километра, мы направились внутрь густого облака. Когда же снова выныриваем в чистое небо, пилот нашего самолета-буксира внезапно объявляет по бортовому телефону:

- Самолеты один и два пропали. Кто возьмет командование?

Новость не из приятных! Что могло случиться с двумя самолетами? В этот момент я еще не знал, что за нами идут вовсе не девять планеров, как должно быть, а всего семь. Во время взлета два из них, напоровшись на воронки, образовавшиеся от бомбежки, перевернулись. Я передаю пилоту нашего буксира: "Я беру на себя командование до самой цели". Затем размашистыми ударами перочинного ножа пробиваю в материи справа, слева и под ногами большие дыры, чтобы через них различить, по крайней мере, основные черты пейзажа. Несмотря ни на что у примитивной конструкции этих планеров есть свои достоинства. Благодаря некоторым узнаваемым деталям местности - мост, пересечение дорог - мне удается сориентироваться. Я облегченно вздыхаю слава богу, это еще не та помеха, которая вынудит отменить всю операцию, хотя теперь при посадке у меня не будет прикрытия, которое должны были обеспечить люди с исчезнувших планеров, - но об этом я не задумываюсь.

За несколько минут до часа "Икс" мы пролетели над долиной Аквилы. На дороге я ясно различаю грузовики парашютного батальона, которые быстро катят по направлению к станции канатной дороги. Следовательно, им удалось преодолеть все препятствия, и они атакуют точно в подходящий момент. Хорошее предзнаменование - значит, нам тоже, тоже все удастся!

Внизу уже появилась цель - горный отель Гран-Сассо. Я отдаю приказ своим людям закрепить ремни и командую:

- Отцепить от буксира!

И в следующую секунду нас окружает внезапная тишина; ухо не может уловить ничего, кроме шума ветра под крыльями. Пилот вывел планер на вираж и стал выискивать, так же волнуясь, как и я, место, годное для посадки посреди слегка наклонного луга. Черт возьми, ну и ветер! Я с первого же взгляда нахожу луг треугольной формы, только совсем не "слегка наклонный" он уходит вниз, как крутой скат, даже еще круче - как лыжный трамплин!

Сейчас мы оказались гораздо ближе к плато, чем во время разведывательного полета; кроме того, наш тогдашний штопор представил рельеф поверхности гораздо более плоским. Высадка на такой откос невозможна, и я осознаю это неотвратимо. Пилоту явно приходит в голову та же мысль, и он поворачивается ко мне. Сжав зубы, я погружаюсь в сражение с собственной совестью. Неужели и вправду я должен беспрекословно выполнять все приказы моего генерала? В данном случае, следуя им, мне придется изменить весь ход операции и попытаться достичь на планирующем полете подножия долины. С другой стороны, если я не захочу отступать от собственного проекта, то буду вынужден рисковать и приземляться здесь во что бы то ни стало, то есть строго запрещенным способом - из пике. Я быстро решаюсь:

- Садимся из пике! И как можно ближе к отелю.

Без малейшего колебания пилот выводит планер в штопор, заносит левое крыло вверх и бросается в безумное пике. На какое-то мгновение у меня сжимается сердце: неужели планер выдержит подобную скорость? Но я тут же отбрасываю свой страх: не время задаваться подобными вопросами. Свист ветра усиливается и перерастает в вой как раз в тот момент, когда перед глазами появляется земля. Я вижу, как лейтенант Мейер выбрасывает тормозной парашют - бешеный толчок, что-то трещит, ломаясь; инстинктивно я закрыл глаза - новый удар, еще сильнее; ну вот, мы коснулись земли, и машина, совершив последний подскок, неподвижно замирает на месте.

Первый из моих людей уже выскочил через выход, с которого сорвало дверь, и я скольжу вперед, хватаясь руками за скобу. Мы в каких-то пятнадцати метрах от гостиницы. Вокруг топорщатся острые выступы той самой скалы, которая столь неделикатно затормозила наш планер, оставшийся на удивление целым. Нам предстоит преодолеть всего-навсего двадцать метров до первой остановки.

У бугра, как раз на углу отеля, обнаруживается первый карабинер. Он замер, будто окаменев от неожиданности: без сомнения, он все еще тщится постичь, как это мы смогли свалиться прямо с неба. Времени заниматься нашим итальянским пассажиром, который, слегка оглушенный, вывалился из машины, да так и остался лежать, у меня нет. Я бросаюсь к зданию; в голову приходит мысль: слава богу, что еще раньше я строго запретил своим людям использовать оружие что бы ни случилось, до тех пор, пока я сам не открою огонь. Так что потрясение врага будет полным. С собой рядом я слышу прерывистое дыхание своих людей и знаю, что они бегут за мной и я могу на них рассчитывать.

Как смерч, мы проносимся мимо все еще погруженного в ступор солдата, бросив только короткое "Mani in alto!" ("Руки вверх!"), и врываемся в гостиницу. Дверь открыта настежь. Перескочив порог, я вижу радиостанцию и итальянского солдата, передающего какие-то сообщения. Зверским ударом ноги я отбрасываю его вместе со стулом и разбиваю прикладом автомата радиопередатчик. Мгновенно оглядевшись, мы обнаруживаем, что ни одна дверь отсюда не ведет внутрь отеля. Итак, бросаемся обратно, наружу. Бежим вдоль здания, огибаем угол и оказываемся перед террасой высотой, быть может, метра в три. Сразу же один из моих унтер-офицеров превращает себя в короткую лестницу, я взбираюсь ему на плечи и перескакиваю на балюстраду. Остальные следуют за мной.

Взглядом я обшариваю весь фасад. И в окне первого этажа вижу характерную массивную голову: дуче. Вот теперь я знаю, что операция должна удаться. Я кричу ему отойти от окна, и затем мы бросаемся к главному входу. Там навстречу целая толпа карабинеров, которые как раз собирались выйти. Выставив два автомата, мы разворачиваем их назад. Ударом приклада я расчищаю себе дорогу в тесно сбившейся куче итальянцев, в то время как мои люди продолжают рычать: "Mani in alto!" Пока не прозвучало не единого выстрела.

Я проникаю в холл. На какое-то время остаюсь один; впрочем, то, что творится за спиной, меня не волнует, оглядываться нет времени. Справа от меня лестница, я взбираюсь по ней, перепрыгивая через три ступеньки; оказавшись на первом этаже, бросаюсь вперед по коридору, открываю наугад одну из дверей - и удача! В комнате Бенито Муссолини и два итальянских офицера, которых я тут же отгоняю к стене. Тем временем ко мне присоединяется мой бравый лейтенант Швердт; мгновенно оценив ситуацию, он выводит двоих офицеров, которые слишком ошеломлены, чтобы подумать о сопротивлении. Как только они пересекают порог, он спокойно закрывает дверь.

Первая часть нашего рейда выполнена. По крайней мере теперь дуче с нами. А со времени нашего приземления миновало три, максимум четыре минуты. Снаружи, прямо в окне, возникают головы двоих моих унтер-офицеров. Проникнуть в холл им не удалось, и они, спеша ко мне на подмогу, взобрались по стене, цепляясь за громоотвод. Я ставлю их в коридоре, поручив перекрыть эту сторону.

Из окна я вижу, как мерным шагом к гостинице приближается группа из четырех человек под командой моего верного адъютанта Радля и лейтенанта Менцеля. Последний следует за своими людьми ползком, по-пластунски. При приземлении он с такой силой ударился о землю, что сломал ногу.

- Все в порядке, - сообщаю им я. - Охраняйте нижний этаж.

Еще я могу наблюдать прибытие планеров № 5, 6 и 7, привезших парашютистов. Они справились вполне успешно, но внезапно мне приходится стать свидетелем жуткого зрелища: планер № 8, по всей видимости, попал в воздушную воронку - его заносит на полном вираже и ударяет, как булыжник, о крутую осыпь, плющит, ломает.

Вдалеке раздается несколько одиночных выстрелов, произведенных, без сомнения, итальянскими постами, рассеянными по плато. Я выхожу в коридор и громко зову коменданта отеля. Он тут же появляется, в чине полковника. Я объясняю ему, что всяческое сопротивление бесполезно, и предлагаю немедленно сдаться. Он просит короткую отсрочку на размышление, и я даю ему минуту. А вот и Радль, ему удалось пробраться через главный вход, но у меня возникает впечатление, что итальянцы все еще препятствуют проходу, так как до сих пор я не получил подкрепления.

Снова появляется итальянский полковник. Он держит обеими руками хрустальный бокал, который тут же наполняет красным вином и подает мне с коротким поклоном.

- За победителя, - говорит он.

Флаг, вывешенный за окном, меняет свой цвет на белый. Я выкрикиваю еще несколько приказов своим людям, набившимся в гостиницу, и только затем наконец у меня появляется время, чтобы повернуться к Муссолини, который, защищенный массивной фигурой унтерштурмфюрера СС Швердта, находится в углу. Я представляюсь:

- Дуче, фюрер послал меня, чтобы освободить вас.

Явно взволнованный, он заключает меня в объятия.

- Я знал, что мой друг Адольф Гитлер меня не покинет.

Формальности сдачи быстро урегулированы. Итальянские солдаты должны сложить оружие в столовой; что до офицеров, я разрешаю им оставить при себе револьверы. Кроме того я знаю, что кроме полковника мы захватили еще одного генерала.

Кроме собственно отеля мои люди заняли площадку канатной дороги. Там линию даже не повредило. Подобный же рапорт приходит по телефону со станции на равнине. Однако внизу все же произошла короткая стычка. Но поскольку определенное заранее расписание было соблюдено с точностью до минуты, внезапность сыграла свою главную роль. Итак, первая часть нашей миссии закончена.

НЕЛЕГКОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вот появляется лейтенант фон Берлепш, командир парашютистов, прибывший, как и я, по воздуху; он снова вставил свой монокль и не шевелясь выслушивает приказы, которые я выкрикиваю ему через окно. Прежде всего я посылаю подкрепление к канатной станции. Чем нас будет больше, тем лучше; кроме того, я собираюсь продемонстрировать итальянскому полковнику, что располагаю отрядом и на равнине. Ну а затем стоит подумать о возвращении. Путешествие в сто пятьдесят километров по маршруту, на котором нет ни одного немецкого подразделения, представляется мне весьма рискованным. Один бы я на него отважился, но забывать об ответственности лично перед Гитлером за безопасность дуче мне никак не следует. Разрабатывая нашу операцию, мы определили три возможных способа переправки Муссолини в Рим; план "А", предложенный генералом Штудентом, включал блиц-атаку на аэродром в Аквила-ди-Абруцу, расположенный при выходе с равнины; я должен был бы удерживать его до прибытия трех транспортных самолетов, которые приземлились бы через несколько минут после атаки. Естественно, предварительно я должен был сообщить по радио генералу Штуденту час "Икс", чтобы самолеты смогли взлететь с римского аэродрома в нужный момент. Затем мне следовало подняться вместе с дуче на первом самолете, в то время как два оставшихся последовали бы за нами в качестве прикрытия и даже при необходимости отвлекли бы на себя возможных преследователей.

План "Б" предусматривал посадку маленького самолета-наблюдателя типа "Шторьх", способного летать на низкой высоте, на одной из полян близ станции канатной дороги, на равнине. И наконец, третий и последний план предусматривал, что капитан Герлах, личный пилот генерала Штудента, попытается, тоже на "Шторьхе", сесть на самом горном плато.

Первым делом я передаю в Рим, по радиостанции, которую привезли парашютисты, следовавшие по земле, весть об удачном завершении части нашего предприятия. Затем я принимаюсь за отработку расписания по реализации плана "А". Но едва я собираюсь связаться с Римом и сообщить час "Икс", в который мы будем атаковать аквилский аэродром, радист теряет - только бог знает почему - контакт. Таким образом, план "А" отменяется.

С помощью бинокля я могу наблюдать посадку первого "Шторьха" на равнину. И тут же передаю по телефону приказ пилоту готовиться к отбытию. Но тот ответствует, что повредил машину при посадке и сможет взлететь лишь после длительного ремонта. Поэтому мне ничего не остается, кроме как воспользоваться для отправки дуче в Рим по плану "С", самому рискованному из всех разработанных.

Неожиданно карабинеры, которых к тому времени разоружили, проявляют чрезвычайное рвение нам помочь. Некоторые из них уже спонтанно присоединились к отряду, который я послал за телами людей, бывших в планере, потерпевшем аварию. Я заметил в бинокль, что кое-кто из выброшенных на осыпь еще шевелится; мы надеемся, что крушение машины не стало гибельным для всех. И теперь другие итальянцы принимаются вместе с нами расчищать и ровнять маленькую полосу земли для посадки. В дикой спешке мы расталкиваем обломки скал, загромоздивших наиболее плоский клочок почвы, в то время как капитан Герлах на своем "Шторьхе" уже выписывает над нами огромные круги, ожидая сигнала на приземление.

Наконец все готово, и Герлаху удается с замечательной ловкостью сесть на "полосу", которую мы расчистили неподалеку от отеля. Узнав, что я намереваюсь отправиться вместе с ним, он не проявляет особой радости, но когда я прибавляю, что полетим мы втроем - дуче, он и я, он твердо отказывается, утверждая, что мой план "совершенно нереален".

Я отвожу его в сторону от всех и кратко, но со всей возможной в данных обстоятельствах убедительностью излагаю причины, по которым мне приходится так настаивать на своем плане. Я сам довольно долго взвешивал все "за" и "против" такой попытки, вполне отдавая себе отчет в той тяжелой ответственности, которую я беру на себя, прибавляя собственный вес к грузу маленького самолета (и вес значительный, так как ростом я метр девяносто пять и соответствующего телосложения). Но разве мог я принять на себя ответственность гораздо более серьезную - позволить Герлаху одному лететь с дуче? Ведь если полет окончится катастрофой, мне ничего не останется, не ожидая решения сверху, как пустить себе пулю в лоб. Смогу ли я предстать перед Гитлером, для того чтобы объявить ему, что операция удалась, но Муссолини встретил смерть сразу же по своем освобождении? И поскольку никакого другого средства перевезти дуче в Рим у меня тоже не было, то я предпочел принять на себя всю опасность этого полета, которую мое присутствие на борту только увеличит. Итак, мы все трое препоручаем себя судьбе - пусть мне повезет или же я погибну вместе со своими двумя попутчиками...

Наконец, после некоторых колебаний, Герлах соглашается с моими доводами. С большим облегчением я отдаю Радлю соответствующие приказания. В качестве пленников им предстоит везти лишь захваченного генерала и того, который нас сопровождал; что касается остальных офицеров и солдат, то мы оставим их безоружными в гостинице. Поскольку дуче сообщил мне, что все время плена с ним обращались вполне сносно, то никаких оснований для отказа от подобного добродушия я не вижу. Чтобы предотвратить возможный саботаж на канатной дороге, я приказываю каждой партии, отправляющейся вниз, брать с собой в корзину по двое итальянских офицеров. Когда же все люди окажутся на равнине, надлежит разрушить двигатель и все машины дороги таким образом, чтобы их немедленная починка стала невозможной.

Затем, пока под руководством капитана Герлаха наши солдаты устраивают взлетную полосу, я наконец могу посвятить себя дуче.

По правде сказать, человек, который сидел передо мной, одетый в слишком просторный гражданский костюм без малейшего изящества, едва напоминал того красавца, который был изображен на нескольких фотографиях, виденных мною ранее, - на всех он был облачен в форму. Только черты лица не изменились, хотя возраст проявился на нем еще отчетливее. На первый взгляд он казался истощенным какой-то тяжкой болезнью, и это впечатление только усиливалось бородкой, возникшей за многие дни заточения, и даже короткой щетиной, покрывшей его голову, всегда прежде чисто выбритую. Однако черные и яростные глаза все еще принадлежали великому диктатору. Мне казалось, что их взгляд буквально буравил меня все то время, что он скороговоркой пересказывал мне детали своего заточения.

Я весьма рад был сообщить ему приятную новость:

- Мы ни на минуту не забывали о вашей семье, дуче. Маршал Бадольо поместил вашу супругу и обоих детей в ваше имение Рокка-делла-Крамината. Вот уже несколько недель, как мы поддерживаем связь с донной Ракеле. И мало того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд из людей моего подразделения начал операцию по освобождению вашей семьи. Я уверен, что к этому часу она уже завершена.

Расчувствовавшись, дуче сжимает мою руку.

- Что ж, все идет прекрасно. Я благодарю вас от всего сердца.

Мы выходим из отеля. "Шторьх" уже готов к отлету. Я с большим трудом пролезаю в узкую щель за вторым сиденьем, которое занял дуче. Перед тем как забраться в самолет, он выказал некоторые колебания: будучи сам опытным летчиком, он, безусловно, отдавал себе отчет, какой опасности мы намерены себя подвергнуть. Несколько смущенный, я пробормотал что-то вроде: "Фюрер приказал, он был категоричен...". Затем гул мотора избавил меня от поиска других извинений. Вцепившись в две стальные трубы, которые образовывали каркас самолета, я пытаюсь привести нашу "птичку" в некоторое равновесие, чтобы хоть немного ее облегчить. По знаку пилота солдаты, которые держали самолет за крылья и хвост, разом отпускают руки, и тут же нас бросает вперед. Мы мчимся все быстрее и быстрее, к концу "взлетной полосы", но все еще остаемся притянутыми, будто магнитом, к земле. Я изо всех сил стараюсь сохранить равновесие. Машину трясет на камнях, которые мы не отбросили. Затем я вижу через переднее стекло глубокую рытвину, которая раздвигается прямо перед нами. У меня еще остается время подумать: "Господи! Если мы рухнем туда...", - и тут "Шторьх" отрывается от земли, всего на несколько сантиметров, но и этого, кажется, достаточно. Левое колесо шасси еще раз резко напарывается на что-то, самолет легонько ныряет носом, и вот мы уже у самого края плато. Самолет заносит влево, и он проваливается в пустоту. Я закрываю глаза - у меня уже нет сил даже бояться - и, сдерживая дыхание, ожидаю страшного грохота и неминуемого удара...

Свист воздуха вокруг крыльев становится резче и превращается в настоящий рев. К тому моменту, когда я вновь открываю глаза - а все это не могло длиться больше нескольких секунд, - Герлах выводит самолет и медленно уравнивает его в горизонтальном положении. Теперь мы двигаемся с достаточной скоростью даже для этой разреженной атмосферы, чтобы держаться в воздухе. Едва ли в тридцати метрах над поверхностью равнины "Шторьх" переходит на бреющий полет и достигает порога, за которым начинается низина Ареццано. На этот раз мы и в самом деле прошли.

Мы все трое - краше в гроб кладут, но никому и в голову не приходит завести речь о только что пережитых ужасных мгновениях. С некоторой фамильярностью, позабыв о субординации, я кладу руку на плечо дуче, который теперь-то уж точно спасен. Муссолини уже оправился, вновь обрел дар речи и ударился в воспоминания, связанные с местами, над которым мы летели, быть может, всего в пятистах метрах - предосторожность против возможных самолетов союзников. Дуче бегло говорит по-немецки, почти без ошибок, факт, который в нервном напряжении первых минут я даже не заметил. Осторожно мы проплываем над последними отрогами гор и вот уже летим над Римом, направляясь к аэродрому Пратика-ди-Маре.

- Внимание, - бросает нам Герлах, - держитесь крепче. Садимся в два приема.

И правда, я ведь уже забыл, что наше шасси поломано. Самолет очень нежно прикасается к земле, легонько подскакивает, пилот восстанавливает равновесие, и на правом колесе и заднем элероне мы тихо едем по полосе, а затем машина останавливается. Все прошло как в сказке - а ведь наши шансы с начала и до самого конца авантюры были, если признаться, не так уж и велики.

Нас встречает адъютант генерала Штудента, сияя от радости. Три самолета "Хейнкель-111" готовы к взлету. И у нас совсем не остается времени, если, конечно, мы и вправду хотим достичь Вены до наступления ночи.

СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ

Вернувшись во Фриденталь, я понял, что на долю моих офицеров уже выпали первые стычки с противником: началась настоящая война с чиновниками из главного управления войск СС. Сигналом к атаке послужило утверждение численности штаба и вооружения - двух пунктов, необходимых всякому подразделению и продуманных нами с особой тщательностью. Наши наивные солдатские головы не покидала уверенность, что все заявки будут выполнены. Последовало несколько недель ожидания и нескончаемых переговоров; нам приходилось сражаться буквально за каждого человека, за каждый автомат или автомобиль, прежде чем мы получили все что хотели. Наконец главное управление уведомило нас, что они согласны. Полные радужных надежд, мы пробежали готовый приказ о формировании 502-го мотострелкового батальона под началом "командира штурмового отряда Отто Скорцени". Но дойдя до последней фразы, почувствовали себя идиотами: главное управление войск СС замечало в скобках, что будущему формированию не стоит рассчитывать ни на прикомандирование техники, ни на заполнение вакансий личным составом.

Мы не понимали, плакать нам или смеяться, но по трезвом размышлении решили отнестись к происходящему со здоровым юмором и постараться всеми силами хоть как-то исправить трагикомизм ситуации, бесстыдно пользуясь теми арсеналами, к которым был возможен доступ, и вербуя людей во всех частях вермахта. Понемногу подобралась довольно пестрая смесь: пехота, летчики, моряки и солдаты СС, но это не помешало нам сформировать вполне однородную команду.

В феврале 1944 года круг моих непосредственных обязанностей деятельность диверсионных отрядов - сильно расширился: мне пришлось включить в него то, что публика не без иронии окрестила "секретным оружием". Начал я с того, что занялся вопросами ведения войны на море.

С тех пор как Северная Италия, взнузданная дуче, снова стала нашим союзником, связи между нашими армиями окрепли. Благодаря этому сотрудничеству я неплохо изучил великолепную работу одного из лучших итальянских подразделений - 10-й диверсионной флотилии, которой командовал тогда князь Боргезе.

Они разработали и довели до совершенства многие образцы так называемого "малого вооружения", изобретенного для действий против флота союзников. Из того, что мне показали, я не могу не упомянуть небольшой быстроходный катер, напичканный взрывчаткой и управляемый лишь одним человеком, который подводит его к цели и катапультируется в самый последний момент. Кроме того, у итальянцев были в ходу торпеды особой конструкции; водолазы, обслуживающие эти огромные снаряды, направляли их на вражеские суда. Именно эта хитроумная техника принесла итальянским отрядам небывалую удачу в действиях против кораблей союзников сперва в Александрийском порту, а затем в самом центре Гибралтара. Еще 10-я флотилия включала в себя взвод так называемых "лягушек" - хорошо подготовленных ныряльщиков, в задачу которых входило приблизиться к вражескому кораблю под водой и прикрепить к борту специальную мину. На ногах у них были каучуковые ласты, позволяющие им одинаково хорошо двигаться на поверхности и под водой и достигать достаточной скорости при минимуме усилий. Один из наших офицеров, вооружившись этими ластами, в одиночку отправил ко дну больше пятидесяти тысяч тонн союзных грузов.

В один прекрасный день я получил приказ связаться с вице-адмиралом Хайе, командиром недавно созданного спецподразделения военно-морских сил. Гиммлеру очень хотелось, чтобы мои лучшие люди приняли участие в подготовке этих "морских коммандос".

Мысли, которыми поделился со мной вице-адмирал, взволновали меня чрезвычайно. По его мнению, за исключением подводных лодок, минных тральщиков и быстроходных катеров наш флот уже неспособен выдержать сражения с союзниками по всем правилам. На море мы в лучшем случае пассивны, если не беспомощны. Но боевой дух моряков по-прежнему высок; им нужны только новые точки приложения сил. Чтобы драгоценная энергия этих людей не пропала даром, вице-адмирал и его коллеги срочно занялись разработкой новых видов особо эффективного "секретного оружия". Конечно же, они отталкивались от того, что сделали в этой области итальянцы, ведь прежде всего нужно воспользоваться тем, что существует. Все мы слишком хорошо понимаем, что нельзя терять ни минуты. Война идет к концу... Военные инженеры предложили проект модернизации обыкновенных торпед: взрывное устройство в носу удаляется и на его месте монтируются рычаги управления под прозрачным герметичным куполом, а к днищу крепится еще одна торпеда, снаряженная по всем правилам. Дальность действия этих "управляемых снарядов" достигает десяти морских миль.

Мы прекрасно понимали, сколь примитивны и несовершенны были эти устройства, "черномазые", как мы называли их между собой. Однако нельзя было сбрасывать со счетов эффект внезапности. Первые испытания нового оружия и впрямь прошли с полным успехом. Ранним утром, предвещавшим прекрасный летний день, двадцать человек из спецподразделения морских сил спустили на воду своих "черномазых друзей" к северу от союзного плацдарма в Анцио. Через несколько минут их взорам открылось то, что должно было послужить им мишенью, - множество военных кораблей и транспортов противника.

Никто не заметил их. Удар по пусковому рычагу - и нижние торпеды ушли к цели. Пару минут спустя глухие взрывы вспенили воду возле кораблей: крейсер с огромной пробоиной, затопленный миноносец и торговые суда общим водоизмещением более 30 тысяч тонн, которые тоже либо повреждены, либо пущены ко дну, - таков итог отчаянной вылазки горстки отважных людей. Семеро из наших вернулись сразу же на своих "суденышках", еще шесть человек, добравшись до берега, оказались в глубоком тылу и присоединились к нам ночью, благополучно миновав вражеские дозоры. Семеро последних с задания не вернулись...

Впоследствии были еще и еще удачные операции, хотя, быть может, и не столь ответственные: Средиземное море, Ла-Манш... Противник, впрочем, довольно быстро понял, что означает появление маленьких стеклянных куполов "ручных торпед". Как только наблюдатели замечали их, корабли открывали шквальный огонь из среднего калибра. После нескольких неудачных попыток мы решили прибегнуть к небольшой уловке. Под утро - само собой, при ветре и благоприятном течении - мы вывели в море пустые стеклянные поплавки; герметически запаянные, они просто плавали на поверхности. Англичане обрушили бешеный огонь на эти безвинные игрушки, в то время как настоящие "черномазые", не привлекая внимания наблюдателей, спокойно приблизились с противоположной стороны и выпустили свои снаряды.

Кроме того, мы использовали, и причем все чаще и чаще, "взрывчатые катера", или "бобы" на нашем условном языке; они управлялись техникой с большого расстояния - этот принцип уже нашел применение в "Голиафе", знаменитом танке-карлике, начиненном динамитом. Эффективность "бобов" была чрезвычайно высокой благодаря специальному устройству, которое затапливало катер при касании вражеского корабля, и он взрывался под килем, на определенной глубине, образуя в днище роковую пробоину. "Бобы" помогли нам во многих успешных операциях в Средиземном море и на отмелях Нормандии, которые были местом высадки союзного десанта.

Что же касается мини-подлодок, которые до нас применяли японцы и англичане (единственный раз, во время сражений в Норвегии), у нас их было несколько видов, но рейды с их участием, которые мы предпринимали время от времени, оказывались, к несчастью, слишком дорогостоящими. До самого конца войны технические службы ВМС безуспешно пытались улучшить это оружие, сделав его более эффективным и, главное, менее уязвимым.

Уже с начала весны 1944 года все мы начали гадать, где и когда будет выброшен десант в Западной Европе. Нам было известно, что он состоится, и, несомненно, состоится скоро. В мае я ознакомился с аэрофотосъемкой английских портов юго-западного побережья и, как и все, безуспешно ломал голову, пытаясь разгадать назначение сероватых прямоугольничков, бесконечными рядами тянущихся вдоль всех дамб. Только потом мы поняли, для чего предназначались эти продолговатые блоки: во время десанта из них получился искусственный порт.

Тогда же мы стали раздумывать, сможем ли, и если сможем, то как, в первые дни после высадки помешать подходу вражеских подкреплений и приведению союзников в боевой порядок. Я начал с того, что получил в адмиралтействе секретный список пунктов, в которых высадка была возможна по чисто техническим соображениям. Там перечислялся десяток прибрежных районов. Первым номером шел полуостров Котантен с Шербуром - наиболее вероятное место, а далее излагались весьма ценные сведения обо всех пляжах и отмелях, которые подходили для выброса десанта. С этим списком в руках мы принялись разрабатывать "спецпрограмму", продумывая ее детали для каждого из десяти возможных мест.

Для начала мы предложили уже сейчас направить в береговую полосу спецотряды, чтобы подготовить операции против центров связи и командования противника. Мы решили минировать территорию зарядами новейшей системы: они будут взрываться тогда, когда нужно, с помощью радиосигналов с наших самолетов.

Как и всегда, мы должны были представить наши прожекты на рассмотрение командованию Западного фронта. Ответа все не было, мы слали запрос за запросом. Наконец Париж откликнулся долгожданной депешей: в принципе план, разработанный экспертами из специального подразделения под командованием Скорцени, основан на верной оценке наличествующих условий и представляется выполнимым. Но - как всегда, имеется одно "но" - нам кажется невозможным приступить к необходимым приготовлениям, не привлекая внимания наших частей, дислоцированных в прибрежной зоне. А подобные действия не могут не поколебать уверенности войск в неуязвимости Атлантического побережья и не подорвать боевой дух солдат. По этой причине мы вынуждены отказаться от реализации изложенного проекта в целом. Подпись: неразборчиво (как обычно).

Комментарии излишни...

Создавая новое оружие, мы вторгались и в вотчину люфтваффе: подобные исследования уже велись какое-то время в 200-й боевой эскадрилье. Они даже создали концепцию операций "смертников" - летчиков-добровольцев, которые готовы были погибнуть вместе со своими самолетами, наполненными бомбами или взрывчаткой, направляя их прямо в цель; мишенью служили, как правило, военные корабли. Фюрер, однако, эту идею отверг, видимо из чисто философских соображений; он утверждал, что такие жертвы не отвечают ни характеру белой расы, ни арийскому менталитету. По его мнению, путь японских "камикадзе" был не для нас.

Тем временем - это было за несколько недель до высадки союзников - мне посчастливилось познакомиться с летчицей Ханной Райч*, и первая наша беседа дала мне повод к новым раздумьям. С удивительным спокойствием, которого я не ожидал встретить в этой хрупкой женщине, она заметила, что настоящий патриот не может слишком дорожить собственной жизнью, когда на карту поставлена честь отечества. Позже она объяснила мне, что подразумевалось под этим. Не исключено, полагала она, что события обернутся для нас столь трагически, что мы сами встанем перед необходимостью прибегнуть к помощи "добровольных смертников". И тогда мы обязаны будем найти способ, чтобы дать пилоту как минимум один шанс спасти свою жизнь. Здесь Ханна, без сомнения, была права, я и сам неоднократно имел случай убедиться в том, что энтузиазм и боевой дух моих солдат удесятерялись, если у них появлялась хоть какая-то возможность вернуться целыми и невредимыми.

Несколько дней спустя я получил разрешение посетить огромный испытательный полигон ракет класса "Фау"**, расположенный в Пенемюнде, на острове Узедом в Балтийском море. Сейчас я практически уверен, что инженер, которому было поручено меня сопровождать, показал мне далеко не все: тогда уже велись работы по созданию нового оружия массового поражения. Но "Фау-1" мне позволили изучить досконально, и плюс ко всему мне довелось присутствовать при запуске одного из снарядов. Именно тогда мне пришла в голову мысль и тут попытаться сделать то же самое, что мы сделали с морскими торпедами: снабдить ракету кабиной для пилота.

* Ханна Райч (Hanna Reitsch) - известная женщина-авиатор, летчик-испытатель. - Прим. пер.

** Фау(V) - обозначение ракет различных типов, от немецкого "Vergeltung" (возмездие). Немцы утверждали, что эти снаряды были запущены в производство с целью отомстить за массированные бомбардировки германских городов, забывая, что "честь" атак на мирные города - Ковентри и Лондон, в особенности - принадлежит именно люфтваффе. - Прим. пер.

После бесконечных споров с начальством и с экспертами из министерства военной авиации мне удалось одержать победу, сославшись на категорическое желание фюрера немедленно приступить к испытаниям и постоянно держать его в курсе того, что делается. Сказать по правде, это "желание" Адольфа Гитлера было самым обыкновенным враньем, но мой маневр сработал безотказно, полностью рассеяв сомнения этих господ, - факт тем более примечательный, что несколькими месяцами раньше Ханна Райч, которую осенила та же идея, что и меня, безуспешно пыталась сломить сопротивление чиновников. Мне выделили помещения, станки, инженеров и техников, которые нам требовались, и через две недели - срок рекордно короткий - состоялись первые испытания.

Реактивный снаряд с пилотом закрепили под корпусом "Хейнкеля-111", который поднял его, словно пушинку. Где-то в районе 1000 метров "Фау-1" отделился от носителя, грузный "Хейнкель" мгновенно отстал (при 300 километрах против 600 км/ч "Фау-1"). Летчик описал несколько широких кругов, затем сбавил скорость и зашел на посадку против ветра. Первый раз он прошел метрах в пятидесяти от посадочной полосы.

- Дьявол! Он недостаточно сбросил скорость! - ругнулись все, кто был на вышке. - Только бы все кончилось нормально!

Пилот вырулил и снова завис над полосой. На сей раз он, видимо, решился сесть, машина буквально выбрила взлетную полосу, пройдя в двух-трех метрах от земли. Но нет - в последний момент он явно переменил решение. Он снова поднялся, сделал третий вираж и вновь пошел на посадку. Все произошло головокружительно быстро: вот "Фау-1" жмется к земле до самого конца взлетно-посадочной, затем пытается обогнуть небольшой холм - нам еще видно, как он чиркает брюхом, задевая верхушки деревьев, прежде чем скрыться за гребнем. Секунду спустя два высоких столба дыма рассеивают всякие сомнения...

Я бросился к вездеходу вместе с двумя санитарами, и мы помчались напрямик, через поля, к месту падения. Обломки были заметны издали, одно крыло - здесь, другое - там... Посередине валялся корпус, по счастью не загоревшийся. Метрах в десяти мы нашли пилота, он лежал почти без движения. Очевидно, в последний момент он сумел отсоединить плексигласовый колпак и был выброшен из кабины при ударе. Расспросить его не было никакой возможности, и я отправил его в госпиталь. Мы пытались хоть что-нибудь понять, рассматривая борозды, оставленные аппаратом в рыхлой почве. Вероятно, в последний момент пилот решил сесть на это вспаханное поле. Но зачем?

Технологи потеряли уйму времени, сопоставляя и скрупулезно перебирая малейшие детали, но не нашли ничего, что дало бы нам ключ к разгадке.

На следующий день мы решили снова попытать счастья. Но увы, второй полет оказался точным повторением первого: "Фау-1" отделился от самолета-носителя, описал несколько кругов, затем зашел на посадку и, не касаясь дорожки, врезался в землю почти на том же месте. И вновь летчик был ранен, и мы опять терялись в догадках. Ханна Райч едва сдерживала слезы. Было очевидно, что после этого двойного фиаско техслужбы запретят всякие испытания, по крайней мере, на какое-то время. Через день оба пилота уже пришли в себя и смогли отвечать на вопросы, но единственное, чего мы от них добились, это не слишком понятное описание каких-то вибраций в рычаге управления. Во всяком случае у нас так и не появилось мало-мальски приемлемой версии этих аварий.

Несколько дней спустя ко мне вдруг явилась неожиданная делегация: Ханна Райч и два инженера, один из них контролировал сооружение стендовых образцов, другой был из министерства военной авиации. К моему великому изумлению - я скорее ожидал услышать, что моя идея окончательно отнесена к разряду несуразностей, - Ханна заявила, что она, кажется, нашла причину обеих катастроф. Запросив в центральном бюро отдела кадров личные дела обоих пилотов, она обнаружила, что ни тому, ни другому еще не приходилось управлять высокоскоростными машинами. Не подлежит сомнению, что требуется весьма значительный опыт, чтобы пилотировать такой мини-самолет на таких скоростях. Ханна Райч и оба инженера были совершенно убеждены, что министерство напрасно отнесло двойную неудачу за счет недостатков конструкции. Они готовы были доказать мне это хоть сию минуту, благо за это время на свет появилось еще несколько новых машин. Да, это было заманчивое предложение, но ведь нам запретили строго-настрого все эксперименты! Я слишком хорошо знал, что министерство не отменит свой приказ. Но Ханна уже так увлеклась нашим проектом, что официальный запрет для нее ничего не значил: лишь бы я дал свое согласие. Я не знал что делать.

- Послушай, Ханна, - заметил я, - если вдруг с тобой что-нибудь случится, фюрер собственноручно снимет мне голову с плеч.

Но они настаивали с таким жаром, что я готов был сдаться. Ханна великолепно использовала слабости моей обороны, взывая к моему чувству долга и цитируя старинную армейскую поговорку о том, что настоящий солдат должен уметь в случае необходимости нарушить полученный приказ. В конце концов я уступил, хотя и неохотно. Начальника аэродрома мы решили "взять на пушку", сказав, что министерство разрешило нам продолжить испытания.

Когда на следующий день за Ханной закрылся прозрачный купол, мне показалось, что мое сердце не выдержит. Но на этот раз все шло как по маслу. Как только "Фау-1" отделился от самолета-носителя, Ханна сделала несколько кокетливых виражей и на бешеной скорости зашла на посадочный полосу. Я почувствовал, как холодный пот бежит вдоль позвоночника, - машина коснулась земли, и больше уже ничего невозможно было разглядеть за облаком пыли, прокатившимся до конца посадочной. Мы бросились вперед, и, когда подбежали к самолету, к нам на руки соскочила улыбающаяся Ханна.

- Это и впрямь сногсшибательно! - Она явно была довольна.

Потом настал черед обоих наших инженеров опробовать собственное детище. Все трое в сумме сделали двадцать вылетов и двадцать раз приземлились, даже не оцарапавшись! Никто больше не сомневался - и идея, и ее воплощение были безупречны.

Фельдмаршал Мильх побледнел, как полотно, слушая вечером мой рапорт.

- Благодарите судьбу за то, что вас не поставили к стенке, - объявил он в конце концов трагическим тоном. По счастью, его мрачное замечание не стало пророчеством.

Я добился от него разрешения продолжить наши труды и начать обучение пилотов. На следующий день в наших мастерских закипела работа. Для начала нужно было сделать еще несколько образцов для испытаний, затем двухместные модели для курсов пилотажа и только потом приступить к выпуску боевых машин. Тем временем я подобрал из своих ребят человек тридцать опытных пилотов, и еще шестьдесят добровольцев предоставила нам люфтваффе они должны были явиться со дня на день. Мы наконец могли работать в полную силу.

Я запросил у службы снабжения министерства военной авиации по пять кубометров топлива для каждого пилота. Увы, это последнее препятствие оказалось самым трудным. Проходила неделя за неделей, мы получили сначала десять кубометров горючего, потом еще пятнадцать, но заказы наши так и не были выполнены. Я стоптал каблуки, бегая по бесконечным приемным, но получал лишь туманные обещания либо откровенные отказы. Осенью 1944 года я бросил свою безумную затею. Увы, наши конструкторские разработки и тактические расчеты оказались напрасными. Мы надеялись довести "Фау-1" до ума - он погиб под прахом неосуществленных идей. По крайней мере со мной остались ребята-добровольцы из люфтваффе, и я должен сказать, что они хоть и были "нелетным составом", но исполняли свои обязанности до конца.

Когда началась зима, мне довелось еще раз не то чтобы заниматься самими "Фау-1", а скорее обсуждать возможности, которые открыло бы их применение. Я был вызван в штаб-квартиру Гиммлера, чтобы уточнить некоторые детали нашей деятельности в ходе предстоящего наступления в Арденнах, а также доложить о работах в области секретного оружия. Когда я упомянул о возможности запуска "Фау-1" с подводных лодок - мы занимались этим в последнее время, - Гиммлер вдруг встал и, подойдя к огромной карте мира, висевшей возле его рабочего стола, стал внимательно изучать ее.

- Стало быть, мы могли бы разгромить Нью-Йорк нашими ракетами? осведомился он.

- Несомненно, по крайней мере теоретически. Если наши инженеры смогут создать пусковую установку, которую легко, а главное, быстро можно было бы разместить на борту базовой субмарины...

Гиммлер, порывистый как всегда, прервал меня на половине фразы:

- Я тотчас же доложу об этом фюреру и гросс-адмиралу Дёницу; необходимо как можно скорее подготовить бомбардировку Нью-Йорка нашими "Фау-1". Что касается вас, Скорцени, я прошу вас всеми силами ускорить работу технических служб, чтобы размещение "Фау-1" на подводных лодках было произведено максимально быстро.

Сказать по правде, я отнюдь не разделял такого энтузиазма. Рейхсфюрер СС, по моему мнению, не вполне ясно отдавал себе отчет в истинном положении вещей. С другой стороны, меня интересовало, что думают на сей счет начальник РСХА Кальтенбруннер и мой бывший шеф Шелленберг, ставший после опалы адмирала Канариса главным хозяином всех спецслужб Германии, - оба они присутствовали при нашей беседе. Но первый упорно отмалчивался, а второй лишь одобрительно кивал, причем не только когда Гиммлер мог его видеть, но и когда тот поворачивался к нему спиной. Я знал, что он никогда не рискует высказывать твердое мнение, не ознакомившись с точкой зрения своего босса. Он скромно называл этот недостаток решительности "дипломатичностью", зато был застрахован от ошибок. Что ж, тем хуже; если эти господа боятся себя скомпрометировать, придется мне рубить сплеча:

- Считаю своим долгом обратить ваше внимание, рейхсфюрер, на пока еще неудовлетворительную точность наведения "Фау-1". Как вам известно, положение управляющих рулей устанавливается непосредственно перед пуском, и изменение курса в процессе полета невозможно. Сейчас вероятный разброс составляет около восьми километров, то есть снаряд должен упасть в пределах этой окружности. Радиус увеличивается еще больше, если "Фау-1" запускается с самолета-носителя типа "Хейнкеля-111", который мы применяем, например, для бомбардировки Англии с наших авиабаз в Голландии. Разброс, несомненно, станет на порядок больше, когда мы будем использовать подводные лодки: мало того, что пока невозможно определить точные координаты в ночном море или при плохой видимости, сюда добавятся еще килевая и бортовая качка, а самое незначительное отклонение при запуске, вызванное малейшим движением корабля, сильно изменит точность попадания. Короче говоря, у нас пока нет уверенности, что ракеты достигнут цели, даже если мишенью будет служить огромный город.

Молчание Гиммлера придало мне новые силы, и я продолжил:

- Но это еще не все. Военная авиация не в силах обеспечить воздушное прикрытие наших кораблей в районе запуска. По нашим сведениям, охрана западных подступов к побережью Соединенных Штатов организована весьма умело. Американцы используют воздушное патрулирование и плотную сеть радаров.

Гиммлер, кажется, уже не слушал меня, увлекшись какими-то своими размышлениями; он вдруг остановился передо мною.

- Мне думается, - заметил он, - что вот наконец у нас появилась новая возможность или, лучше сказать, счастливый случай решительным образом повлиять на ход войны. Настала теперь очередь Америки на своей шкуре испытать все прелести бомбардировки. До настоящего времени Соединенные Штаты считали себя недосягаемыми для атак - еще бы, они ведь находятся вдали от полей сражений. Шок, который вызовет налет на Нью-Йорк, мгновенно сломит моральный дух американцев. Эти люди не вынесут вида падающих бомб. Я всегда считал, что Америка неспособна выдержать прямой удар, особенно столь неожиданный.

Не знаю, что по этому поводу думали остальные, что же касается меня, я склонен был смотреть на вещи скептически. Я не возражал против самой идеи воздушной бомбардировки американцев, тем более что беспрерывные налеты на наши города и растущее число наших разрушений и смертей легко оправдали бы в моих глазах подобные меры. Но я опасался, как бы психологический эффект от применения "Фау-1" не оказался диаметрально противоположным тому, на который рассчитывал Гиммлер. Поскольку остальные явно не торопились высказаться, я снова бросился в омут головой:

- Рейсхфюрер, я имею основания полагать, что результат подобной операции будет иным. В основу своей пропаганды американское правительство положило лозунг: "Германия угрожает нашей безопасности". После залпа "Фау-1" по Нью-Йорку американцы почувствуют, что это и впрямь не пустые слова. Помимо всего прочего в их жилах велик процент англосаксонской крови. Что касается англичан, то мы с вами имели случаи убедиться, что в момент опасности их жизнестойкость становится просто пугающей.

Видя, что Гиммлер внимательно слушает, я продолжал более уверенно:

- Мы, без сомнения, могли бы подвергнуть моральный дух американцев серьезнейшему испытанию, но только в том случае, если бы нам удалось выпустить несколько ракет в совершенно определенные точки. Мне кажется, что задача наша должна быть следующей. Нужно, чтобы в условленный день и час, заранее объявленный по германскому радио, "Фау-1" сровняли с землей какой-нибудь из нью-йоркских небоскребов, какой - это тоже должно быть известно всем. Тогда ущерб действительно будет двойным - и материальным, и психологическим.

Гиммлер был живо заинтересован моими идеями. Я вкратце обрисовал ему состояние наших исследований в плане увеличения точности наведения ракет. Тогда работы двигались в двух направлениях: во-первых, разрабатывалась проблема радиоуправления - устройство, установленное в корпусе, позволило бы корректировать курс во время полета. В этом случае передатчик, управляющий снарядом, находился бы возле пусковой установки. А во-вторых, рассматривался вариант размещения передатчика в районе мишени; система наведения должна была включаться всего на несколько минут, чтобы не быть запеленгованной. Несмотря на то, что последний способ представлялся куда более простым, мы столкнулись здесь с непредвиденными трудностями технического порядка. Какова должна быть мощность управляющего передатчика? И, главное, каким образом он попадет в условленное место именно тогда, когда это необходимо? Эта задача входит в компетенцию секретных агентов, но к тому времени в нашем активе почти не было удач в состязании с американской контрразведкой. Только недавно американцы арестовали нескольких наших людей, заброшенных с подводной лодки...

Гиммлер слушал меня, разглядывая на карте тяжелую глыбу североамериканского континента. С видимым сожалением он заметил, что на данный момент бомбардировка Нью-Йорка нашими "Фау-1" представляется, увы, слишком сложным и рискованным делом. Однако его просьба ускорить работы по подготовке этой операции остается в силе. Что же касается меня, то я должен постоянно держать его в курсе происходящего и докладывать о каждой новой идее в этой области. Потом мы заговорили о других вещах...

Но события шли своим чередом, не интересуясь успехами наших лабораторий. Несколько месяцев спустя наша военная беспомощность навсегда похоронила надежду Гиммлера на запуск "Фау-1" в сторону Штатов.

СТОЛЬКО ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ПРОЕКТОВ!..

На своей базе в Фридентале мы работали не разгибая спины. Конечно, приходилось половину времени и сил тратить - я бы сказал: транжирить - на беспрестанную борьбу с бюро, засыпавшим нас валами бумажного хлама, и со службами обеспечения, которые буквально по каплям выделяли средства и людей. Тем не менее мы без устали создавали и разрабатывали грандиозные планы. Нас подстегивало изучение толстых досье, в которых были собраны детальные отчеты о снискавших громкую славу "отрядах коммандос" лорда Маунтбеттена. Полезная, поучительная информация, хотя, пожалуй, несколько удручающая. Мы бледнели от зависти при виде практически неограниченных средств, сосредоточенных в руках командиров этих отрядов. Они - вот счастливчики! - могли рассчитывать на помощь крейсеров, миноносцев, подводных лодок, не говоря уже о постоянном скоординированном взаимодействии с авиационными подразделениями, оснащенными самыми совершенными видами техники. Мы же, напротив, бедны - ужасно, непостижимо бедны! Военно-морское ведомство ни разу не дало нам "добро" на использование сколь-нибудь серьезной в боевом отношении посудины, а 200-я истребительная эскадрилья, к счастью переданная в наше распоряжение, с великим трудом выбивала себе каждую единицу оборудования. К примеру, призванное оперативно решать сложнейшие боевые задачи на огромной территории, упомянутое авиационное подразделение имело на все про все лишь три "Юнкерса-290".

Впрочем, чтобы быть до конца откровенным, должен отметить, что высшее командование британских коммандос все-таки не располагало кое-чем весьма важным - реальным влиянием: Маунтбеттен сосредоточил в своих руках всю власть, сам определял цели, и каждый раз удар отрядов коммандос являлся исполнением именно его замыслов. Это и полное уничтожение маслоочистительного завода, расположенного на норвежском острове, и превосходно подготовленная операция, в ходе которой англичане захватили новый германский радар, незадолго до того установленный на французском побережье в районе Дьепа; а также рейд с целью нападения на главную ставку Роммеля в Африке - эта последняя затея, впрочем, провалилась, но лишь благодаря случайности или, возможно, дезинформации, проведенной через высшие эшелоны власти.

Тем не менее у союзников тоже должны были обнаружиться уязвимые места, особенно на огромных пространствах Ближнего Востока, находившихся под их контролем. Мы старательно нащупывали эту "ахиллесову пяту". И хотя положение наших армий было близко к критическому, надежда отыскать свой шанс разожгла в нас такой энтузиазм, если не оптимизм, что дни и ночи напролет мы неделями прорабатывали варианты операций... чтобы в конце концов напороться на непреодолимый риф, всегда один и тот же: проблема транспорта.

Никак не удавалось обеспечить необходимое количество "Юнкерсов-290" единственного действительно надежного германского самолета дальнего радиуса действия (по мнению экспертов, конструкция "Хейнкеля-117" оказалась неудачной), и мы попытались обойти эту трудность. Почему бы не использовать способ, примененный неприятелем против нас? Наверное, можно добиться, чтобы несколько огромных американских четырехмоторных самолетов совершили вынужденную посадку в Германии или на территориях, занятых нашими войсками. Мне удалось заинтересовать нашим проектом штаб люфтваффе; управление ресурсами пообещало немедленно сформировать группу специалистов для восстановления имеющихся "летающих крепостей". К сожалению, работы разворачивались медленно, слишком медленно. Только в конце осени 1944 года мне сообщили: шесть таких самолетов полностью готовы к использованию и ждут наших распоряжений на одном из баварских аэродромов. Несколько дней спустя другое сообщение разбило мои надежды вдребезги: во время мощной бомбардировки все шесть самолетов были полностью уничтожены. Пришлось начать сначала.

В ожидании - как потом оказалось, тщетном - "летающих крепостей" мы настойчиво искали решения двух других проблем, которые выявились в ходе разработки операции. Прежде всего - высадка в непосредственной близости от цели. Чтобы незаметно и быстро подобраться вплотную к объекту, а приближение четырехмоторных мастодонтов не могло остаться незамеченным, подготовили такой план: "летающая крепость" потащит за собой на тросе один или несколько транспортных планеров, способных совершить посадку на любом клочке земли. К несчастью, выделенные нам планеры не выдерживали и скорости 250 километров в час, тогда как использование американских бомбардировщиков позволяло произвести переброску со скоростью 350-450 километров в час. Но профессор Жоржи, многоопытный специалист по скрытным полетам и старинный друг Ханны Райч, помог нам преодолеть это препятствие, сконструировав планер, способный выдержать такие скорости, имея на борту двенадцать человек с полной экипировкой.

Вторая проблема, не менее важная, заключалась в возвращении десантной группы. На первый взгляд, имелось только две возможности: либо после операции они сдадутся и закончат войну в лагере военнопленных, либо постараются пробиться к нашим позициям, для чего понадобится преодолеть многие сотни километров, - вариант весьма рискованный, если не безнадежный. Я всегда придерживался такого мнения: чтобы вдохнуть в людей максимум смелости, дерзости и уверенности в себе, следует дать им реальный шанс на возвращение живыми и невредимыми. Как же обеспечить такой шанс? Естественно, я обратился к идее подцепить планер летящим на бреющем полете самолетом, когда десантники вновь погрузятся в планер после выполнения задания.

Первые испытания с легкими планерами дали ободряющие результаты. Но чтобы применить такую систему на тяжелых планерах, которые нам предстояло использовать, требовалось многое усовершенствовать, потратив немало времени и бензина... а их-то нам ужасно не хватало - ситуация на фронтах ухудшалась катастрофически.

Я много раз спрашивал себя, почему мы тут, в Германии, постигаем подобные вещи лишь в последний момент, в час наибольшей опасности, хотя имели больше чем достаточно времени, чтобы отработать технику и методы. До сих пор не нахожу удовлетворительного объяснения роковому "слишком поздно", столь часто стегавшему мои нервы в последний год войны.

Со своей стороны, союзники тоже предпринимали шаги в этих направлениях - с той лишь разницей, что всякий раз добивались практических результатов. Они продемонстрировали действенность своих методов при Арнеме, когда целая армада планеров приземлилась в тылу наших войск. После этой грандиозной операции я с ужасом ожидал, что союзники таким же образом перебросят по воздуху свои дивизии на подступы к Берлину, где в ту пору были сконцентрированы все средства управления, включая ставку фюрера. Без всякого сомнения, подобное ударное формирование могло бы молниеносным ударом покончить с главным нервным узлом наших войск. По-видимому, все дело в том, что англосаксонцев идея такого десанта не привлекала по политическим соображениям. Во всяком случае, очевидно одно: для британских коммандос и управления стратегическими операциями американской армии под командованием доблестного генерал-майора Уильяма Т. Донована подобный подвиг не был чем-то неосуществимым. Маунтбеттен и "Бешеный Билл" всегда имели в запасе такой вариант.

222

Хотя, как я уже отмечал, все наши крупные проекты терпели крах один за другим, хотелось бы вкратце изложить суть некоторых из них.

Долгое время мы лелеяли мечту о крупной диверсии на трубопроводе, по которому шла нефть из Ирака, и ценное сырье поступало по двум веткам на нефтеперерабатывающие заводы Хайфы и Триполи, находившиеся на побережье Средиземного моря. Нам было известно, что арабские партизаны то и дело пытаются взорвать эти трубы. Но создание арабских "коммандос" - затея дорогая и сомнительная в смысле шансов на успех операции. К тому же, с одной стороны, нет сомнений, что повреждение трубы быстро восстановят, с другой стороны, мы могли оказаться не в состоянии даже проверить достоверность результатов, достигнутых "саботажниками". Вот если бы нам удалось разрушить одну или несколько насосных станций, это на несколько месяцев остановило бы поставки нефти.

Больше года наши инженеры ломали головы над решением этой проблемы. Лишь в 1943 году специалисты создали плавучую мини-бомбу с удельным весом, равным плотности нефти. Эту бомбу следовало ввести в трубопровод через небольшое овальное отверстие, которое надлежало проделать в трубе мини-взрывом в точно рассчитанное время, а потом быстро закрыть специальной крышкой-заплатой. Мина при малых размерах обладала достаточной разрушительной силой и могла, сдетонировав внутри насоса, полностью разрушить оборудование изнутри - поэтому-то я и загорелся этой идеей. Другие специалисты предложили с помощью термитных зарядов произвести крупные разрушения линий трубопроводов в тех местах, где они пересекают низины. К сожалению, проведенные испытания оказались неубедительными. В конце концов люфтваффе предложила разрушить значительные участки трубопроводов магнитными бомбами. Но все разработки так и не пошли дальше стадии предварительных исследований.

После многочисленных неудач нам не оставалось ничего иного, как атаковать несколько насосных станций силами коммандос. Аэрофотосъемки свидетельствовали о наличии маленького аэродрома при каждой станции простейшие грунтовые взлетно-посадочные полосы предназначались для самолетов, выполнявших патрульные полеты вдоль трассы нефтепровода. Рядом форт - скромные оборонительные сооружения для укрытия технического персонала в случае неожиданного набега оппозиционно настроенных соплеменников. А еще в нескольких сотнях метров находились собственно насосные установки с дизельными двигателями. Основываясь на анализе этих фотографий, мы детально разработали следующий план действий наших формирований.

Шесть четырехмоторных самолетов приземляются на аэродроме и из бортовых пушек и пулеметов открывают ураганный огонь по всем сооружениям форта, обеспечивая прикрытие взводу подрывников для быстрого и беспрепятственного выполнения задания. Планировалось оснастить самолеты специальными приспособлениями, позволяющими на бреющем полете уничтожить антенны фортов, чтобы еще до посадки лишить их защитников возможности вызвать подмогу. Кроме того, мы рассчитывали на фактор внезапности. Но оставались и открытые вопросы. Например, хватит ли длины взлетно-посадочных полос полевого аэродрома для огромной четырехмоторной машины? Наши фотографии, полученные в 1941 году, позволяли определить, что длина полосы невелика; но более поздние агентурные донесения свидетельствовали о том, что в последующие годы все аэродромы были увеличены до вполне приемлемых для нас размеров. Теперь мы могли нанести удар. Увы! Несмотря на все наши усилия, нам не удалось заполучить необходимое количество самолетов.

Другой "ахиллесовой пятой" союзников, бесспорно, являлся Суэцкий канал. Точнее, отдельные его участки. Стоило перерезать эту важнейшую водную артерию, и морским караванам пришлось бы добираться до Дальнего Востока длинным кружным путем вокруг мыса Доброй Надежды, что чрезвычайно растянуло бы сроки взаимных поставок союзников. К тому же к проведению операции подключили подводных разведчиков-диверсантов ("люди-лягушки", как прозвали их англичане). Но 1944 год уже заканчивался, превосходство авиации союзников в воздухе над Средиземноморьем стало столь подавляющим, что скрепя сердце мы вынуждены были похоронить и этот наш проект. Вновь "слишком поздно".

Другой план, кропотливо подготовленный и поистине совершенный, предусматривал рейд в богатый нефтью район Баку. Густонаселенная область, множество работающих скважин, целая индустрия нефтепереработки. Тщательное изучение региона позволило выявить несколько важнейших узловых центров, уничтожение которых повлекло бы за собой резкое сокращение, почти полное прекращение выпуска продукции. И вновь все по тем же причинам нам пришлось отказаться от проекта.

Еще одна операция не удалась по совсем иной причине - из-за ревнивой зависти наших генералов. В 1943 году югославские партизаны позволили нам ухватиться за ниточку относительно дела, которое очень заботило командование на балканском театре военных действий. В этом регионе сложилась обстановка, способствовавшая широкому размаху партизанской войны, и югославское сопротивление своей активностью отвлекало крупные германские силы, которым наносило неожиданные удары, развязывало бесчисленные стычки. Если бы нам удалось обнаружить штаб Тито и захватить его, можно было бы надеяться на существенное снижение давления партизан на наши позиции. Таково в общих чертах задание, порученное мне Верховным главнокомандованием вермахта в начале 1944 года.

Совершенно очевидно, что недооценка сил Тито, сконцентрированных в районе его ставки, привела к значительным потерям. Поначалу возможность серьезных партизанских действий игнорировалась повсеместно, и лидер югославских подпольщиков умело воспользовался ошибкой нашего командования. Получив задание, мы прежде всего направили свои усилия на создание "осведомительной службы" с целью получения точных сведений. Центральное бюро, расположенное в Аграме, мало-помалу опутывало непокорную территорию агентурной сетью. Для большей уверенности я установил такой порядок: если какой-то агент доложил о возможном местонахождении ставки Тито, то вышестоящий сотрудник должен сам убедиться в достоверности информации своими средствами и лишь потом передавать ее дальше, дополнив рапорт своими данными. Только при получении одинаковых сведений из трех независимых источников можно было приступать к подготовке военной операции. Действовать наугад было недопустимо: стоило нам потерпеть фиаско один раз, Тито усилил бы и без того высокий уровень конспирации и стал бы просто неуловимым.

В апреле 1944 года в сопровождении своих офицеров я прибыл в Белград для координации действий с военными и полицейскими коллегами в Югославии. После двух дней бесплодных переговоров я отправился на автомобиле в Аграм. Меня всем миром отговаривали от подобного путешествия, поскольку путь пролегал через районы, кишащие партизанами. Но каждый самолет был на счету, меня же ждали в Аграме на следующий день. Ничего не поделаешь - оставалось надеяться на счастливую звезду и скорость моего "мерседеса".

В сопровождении двух унтершарфюреров я выехал на рассвете. К полудню мы остановились недалеко от гор Фруска Гора в расположении германской войсковой части, старавшейся поддерживать видимость порядка в округе. За завтраком командир части поведал о местных особенностях:

- Не проходит и недели без стычек с партизанами. Но довести дело до конца не удается, поскольку, спрятав оружие в стоге сена или еще где-нибудь, партизаны спокойно расходятся на время по деревням и хуторам и живут жизнью обычных мирных крестьян. Еще один занимательный момент - это проблема медицинского ухода. До сих пор господа из Белграда не направили сюда врача. Пришлось обратиться к местному врачу, который заботится также и о ранах партизан, чего ни в коей мере не скрывает: если он откажет в помощи подпольщикам, те похитят его семью; неменьшее грозит ему и с нашей стороны. Должен сказать, что мы очень довольны его работой.

Мы продолжили путь по партизанскому району, повсюду встречая прекрасные хозяйства. Каждый раз при виде крестьянина, работающего в поле, я спрашивал себя, не прячет ли он до поры свою винтовку. Так или иначе, наша поездка шла нормально, никто не стрелял, дорога была свободна. Ближе к вечеру мы сделали остановку в деревне и купили несколько яиц у старой крестьянки. Возвращаясь к машине, мы заметили нескольких человек в лохмотьях, вооруженных винтовками. Я уже потянулся к пистолету, но увидел на их лицах улыбки, и мы даже приветственно им помахали! Немного позже комендант гарнизона в Брка заметил, что весь район во власти партизан и, стало быть, чрезвычайно опасен для машин без эскорта. В Аграме не хотели верить, что мы проделали этот путь на машине. За несколько последних месяцев мы единственные проехали целыми и невредимыми. Слушая рассказы о бесчисленных нападениях на наши конвои, изучая карты с отмеченной на них концентрацией югославских партизан, я уже задним числом испытал настоящий страх. Просто невероятно, что все так хорошо закончилось.

Месяц спустя все стало на свои места. Информация тщательно проверялась и перепроверялась, и мы смогли определить, что главная ставка Тито находится в округе Двар в западной части Боснии. Теперь требовалось быстро осуществить непосредственную подготовку военной части операции, и я отправил начальника моего штаба капитана фон Фолькерсама в Баня-Луку, центр этой провинции, чтобы он установил связь с командующим нашими войсками в Боснии. По возвращении фон Фолькерсам доложил, что генерал принял его холодно, если не с неприязнью. В тот момент я не обратил внимания на подобную деталь, ибо мне было все равно, что испытывают по отношению ко мне эти господа. Главное для меня - выполнить задание.

А несколькими днями позже в конце мая 1944 года в Аграм пришло сообщение: "Армия X. готовит операцию против ставки Тито. Дата операции 2 июня". Вот чем объяснялось поведение армейского руководства. Во мне они видели лишь нежелательного конкурента и решили поспешить в погоне за славой. Сначала их действия возмутили меня очевидной нелепостью, я бы с удовольствием сотрудничал с ними и даже предоставил бы себя в распоряжение генерала. Но я быстро подавил гнев и поспешил исправить ошибку генерала с радиограммой: ее могли перехватить и расшифровать. Я немедленно отправил радиограмму, предупреждая господ в Боснии о возможной утечке информации. Уже возвратившись в Фриденталь, я получил дополнительные сведения, утвердившие меня в этом мнении. Стало ясно, что операция обречена на провал. Я вновь сообщил в Боснию свои соображения, но хуже некуда, если глухой еще и затыкает уши. Генерал X. не захотел отменить "свою" операцию.

В назначенный день батальон парашютистов СС десантировался в долине в самом сердце непокорного района. Тут же на планерах подоспело подкрепление, сразу ринувшееся в бой. После упорного и кровопролитного сражения партизаны отступили, оставив долину и деревню. К сожалению, мои опасения подтвердились: клетка опустела, птичка выпорхнула. Нашим удалось захватить лишь двух британских офицеров связи, от которых Тито, по-видимому, пожелал избавиться. В одном из домов обнаружили новую, с иголочки, маршальскую форму. Тито покинул деревню всего несколько часов назад и укрылся в другом убежище. И это не все; хорошо еще, что быстрый маневр подкрепления позволил разорвать кольцо окружения, в котором оказался зажатый в горной долине батальон парашютистов СС.

Так из-за постыдного карьеризма холеных высокопоставленных интриганов провалилась тщательно разработанная широкомасштабная операция, которая, казалось, уже была обречена на успех. Более того, эта глупость практически свела к нулю наши шансы обезглавить югославское Сопротивление. В дальнейшем мы, конечно, старались точно определить местонахождение ставки Тито, перебравшегося к побережью Адриатического моря, а затем на остров Вис. Мы даже задумали провести молниеносную операцию с высадкой на остров, но развитие событий вновь опередило нас.

ПЕРЕВОРОТ

Но вот началась крупная высадка союзников в Германии, ее назвали вторжением. На рассвете 6 июня 1944 года первые англо-американские части ступили на землю Нормандии. В течение нескольких недель ситуация оставалась неопределенной, а затем прорыв Авранша склонил чашу весов в пользу неприятеля. В тот день каждый немец должен был почувствовать, понять, что война проиграна. По крайней мере лично я не питал более иллюзий по поводу итога войны, но своим подчиненным объявил, что командование не испытывает серьезных опасений, и ничем не проявил своего пессимизма даже в приватных беседах с такими близкими и верными друзьями, как Радль и фон Фолькерсам.

Возможно, в конкретных обстоятельствах того времени стоило делиться своими тревогами и предчувствиями. Я часто ломал над этим голову и всегда приходил к выводу, что таково мое мнение: ни мне, ни солдатам, ни офицерам вплоть до генералов не дано решать вопрос о продолжении или окончании военных действий. Это право принадлежит лишь высшему политическому и военному руководству, которое одно располагает полными данными по всем аспектам и имеет возможность определять ход событий. Если эти люди прикажут продолжать борьбу, нам останется только подчиниться.

Я уже отмечал, что в ставке фюрера еще надеялись, с одной стороны, на благоприятное развитие политической ситуации и, с другой стороны, на создание вскорости нового секретного оружия, - надежды, по моим сведениям, абсолютно беспочвенные.

К июлю 1944 года положение стало откровенно угрожающим.

В первую неделю июня потрясающий удар русских смел нашу оборону на Восточном фронте. Группа армий "Центр" фактически перестала существовать. Более тридцати германских дивизий попало в плен! Невозможно даже представить себе, как разом мог сдаться весь мощный кулак армий. Повинен ли в этой катастрофе штаб Верховного главнокомандования? Или причиной стали усталость и падение духа в войсках? А на западе союзники, используя подавляющее превосходство в вооружении, неотвратимо приближались к границам Германии. Нам оставалось только стиснуть зубы и продолжать борьбу у самого края пропасти. Честно говоря, тогда мы еще не считали свое поражение неизбежным.

20 июля 1944 года я должен был отправиться в Вену, где предстояло согласовать некоторые детали операции против Тито. И тут, словно гром среди ясного неба, пришло сообщение о неудачном, к счастью, покушении на Гитлера. Мы - мои офицеры и я - были буквально ошеломлены. Как такое могло произойти? Может, группе неприятеля удалось проникнуть на территорию ставки фюрера? Мы и предположить не могли, что бомбу подложил немец. Во всяком случае, раз Гитлер остался жив, я не видел никаких причин отменять поездку.

В 6 часов вечера мы с Радлем приехали на Ангальтский вокзал в Берлине, расположились в забронированном для нас купе и стали было готовиться ко сну. Но на станции Лихтерфельде, что на самом краю берлинского округа, с платформы донеслись крики:

- Штурмбаннфюрер Скорцени! Штурмбаннфюрер Скорцени!

Я выглянул в окно и, увидев бегущего вдоль состава и орущего во все горло офицера, махнул ему рукой. Совершенно запыхавшийся, он вскоре оказался в нашем купе.

- Господин штурмбаннфюрер, вам следует немедленно вернуться... Приказ сверху... покушение на фюрера вызвало путч.

Я недоверчиво пожал плечами.

- Видите ли, это непросто. За срыв задания кто-нибудь может поплатиться головой. Тем не менее... я возвращаюсь. Радль! Поедете в Вену и начнете переговоры. Я присоединюсь к вам завтра.

Мы направились в Главный штаб войск СС, и по дороге офицер сообщил скудные сведения, которыми располагал. Получалось, что имел место настоящий заговор, инициированный группой высших офицеров и генералов. К Берлину якобы шел бронепоезд, но никто не знал намерений его командиров. Я никогда не принимал на веру непроверенные и неконкретные сведения, считая их не более чем болтовней.

Шелленберг, ставший бригадефюрером СС, сразу принял меня и сообщил некоторые подробности. По его словам, штаб переворота находился на Бендлерштрассе - иначе говоря, в штабе армии резерва и контролировал территории Германии, Чехословакии, Польши, Эльзаса и пр. Шелленберг был очень бледен и чрезвычайно встревожен. Буквально под его рукой на письменном столе лежал огромный револьвер.

Ситуация неясна и чревата опасностями, заключил он. Во всяком случае, если они доберутся сюда, будем защищаться. Я уже раздал всем автоматы. Не могли бы вы поскорее прислать из вашей команды специалиста по обороне зданий?

Но в суете я совершенно забыл предупредить свою группу. К несчастью, телефонная связь работала с перебоями. В конце концов мне удалось связаться с Фриденталем и вызвать гаупштурмфюрера Фолькерсама.

- Немедленно объявите в батальоне тревогу. Гаупштурмфюрер Фукер примет командование и будет действовать в соответствии с приказами, полученными от меня лично. Первую роту немедленно направить в штаб СС, где я сейчас и нахожусь. Вы вместе с фенрихом* Остафелем, который нужен мне в качестве адъютанта, садитесь в бронеавтомобиль и на полной скорости мчитесь сюда вперед всех.

Повесив трубку, я повернулся к Шелленбергу.

По-моему, сказал я, следует разоружить ваших сотрудников: меня пронизывает страх, когда ваши чинуши при мне размахивают пистолетами. Именно так я и поступлю, ибо внутри этого склепа не стоит играть в игрушки с оружием. Если же "они" появятся здесь до прибытия моей роты, вам лучше будет бежать, поскольку вы не внушите им уважения к своей персоне.

Я предоставил ему бороться со своими сомнениями и вышел на улицу. С лихорадочным нетерпением я ждал Фолькерсама и Остафеля, которые, четко выполняя приказ, уже через полчаса показались вдали в облаке пыли. Я решил своими глазами посмотреть на происходящее в Берлине. Фолькерсам остался в штабе СС, и я пообещал время от времени выходить с ним на связь. Как жаль, что мы не имели в то время портативных радиопередатчиков "воки-токи", которыми пользовались американцы!

Вскочив в машину, я на предельной скорости поехал в район правительственных учреждений, но там все оказалось совершенно спокойно. Затем отправился к площади Фербеллин, где находился штаб генерала бронетанковых войск Больбринкера, с которым я был знаком. Здесь улицы имели вид не столь мирный: широкий проспект, ведущий к площади, перегородили два огромных танка. Узнав меня, танкисты позволили проехать дальше. Становилось очевидным, что "мятеж" оказался менее серьезным, чем думалось Шелленбергу. Генерал Больбринкер немедленно принял меня. Он не был слюнтяем и сразу решительно потребовал от руководства распоряжений. По приказу командующего армией резерва он вызвал в Берлин бронетанковые части из Вюнсдорфа и сконцентрировал их возле своего штаба, чтобы находились под рукой. Теперь он ждал дальнейшего развития событий.

Впредь, заявил генерал, я не собираюсь исполнять чьи-либо указания, кроме генерал-инспектора бронетанковых войск, то есть буду подчиняться только лично генералу Гудериану. В этом хаосе сам дьявол не разберется. К примеру, требуют, чтобы я с помощью своих армейских частей взял под контроль берлинские казармы войск СС. Что вы об этом думаете, Скорцени?

- Поразительно... В данном случае речь идет отнюдь не об обычной войне. Думаю, следовать такому приказу безрассудно. Если желаете, генерал, я могу съездить к казармам в Лихтерфельде и посмотреть, что там происходит. Я позвоню вам прямо из казарм. На мой взгляд, прежде всего нам следует сохранять хладнокровие.

С видимым облегчением генерал принял мое предложение, и я уехал. В Лихтерфельде, в моих прежних казармах все было тихо, хотя и резервный батальон, и другие подразделения находились в состоянии готовности. После короткой и содержательной беседы с генерал-лейтенантом, стоявшим во главе этих частей, я настойчиво просил его сохранять благоразумие, то есть воздерживаться от выполнения приказов, откуда бы они не исходили. Потом я связался с генералом Больбринкером и сообщил, что войска СС не покинут своих казарм. Наконец, я соединился по телефону с Фолькерсамом, который доложил о прибытии нашей роты, и приказал ему взять на себя непосредственное руководство обороной штаба СС.

Только теперь я мог относительно спокойно подумать и оценить ситуацию. Откровенно говоря, отнюдь не все было понятно. По-видимому, приказ командующего армией резерва о приведении в состояние повышенной боевой готовности был отдан еще до полудня. А потом вследствие быстрого проведения крупномасштабных приготовлений, принятия различных мер и контрмер выявилась несогласованность отдельных деталей общего плана заговорщиков, кое-где возникла неразбериха. Так или иначе, сам "переворот" уже не казался мне сколь-нибудь опасным. Трагично другое: когда бронетанковые войска уже стояли, как говорится, "в ружье", войска СС (!) вообще не получили никаких указаний. В итоге им оставалось только самостоятельно добывать скудные сведения о том, кто на кого пошел с оружием в руках. Какой бы ребяческой не выглядела попытка переворота, она не стала от этого менее преступной, ибо на Востоке и на Западе наши солдаты сражались уже с храбростью отчаяния. Ворочая в голове нерадостные мысли так и этак, я вдруг вспомнил, что генерал Штудент тоже должен находиться в Берлине, и довольно быстро добрался до Ванзее - одного из многочисленных озер возле города, на берегу которого расположился Главный штаб воздушно-десантных войск. Офицеры ничего не знали и не получали никаких инструкций. Генерал же этот вечер проводил у себя дома в Лихтерфельде. Я вновь сел в машину, прихватив с собой адъютанта генерала, который понимал, что шеф даст ему немало распоряжений.

Тем временем опустилась ночь. К двум часам мы добрались до небольшой виллы, где застали поистине идиллическую картину. Облаченный в длинный домашний халат, генерал восседал на террасе и при свете настольной лампы изучал гору документов. Рядом с ним сидела за вышиванием жена. Я не мог не отметить комичность ситуации: вот один из высших военных Берлина отдыхает, развалясь в плетеном кресле, а в это время заговорщики преспокойно совершают государственный переворот.

Несмотря на поздний для визитов час генерал принял меня очень любезно; несомненно, добрые отношения, установившиеся между нами за последние годы (в том числе п при разработке операции по освобождению Муссолини), не изменились. Едва я сказал, что приехал "по служебным делам", супруга генерала немедленно удалилась. Но прежде чем я открыл рот, чтобы объяснить причину своего визита, он сразил меня фразой:

- Ну-с, дорогой мой Скорцени, что же могло забросить вас сюда? Путч, никак не меньше! Впрочем, сие немыслимо. Итак?

Убедить генерала в серьезности положения стоило немалых трудов. Наконец он согласился дать командирам воздушно-десантных полков такие распоряжения, которые соответствовали объявлению чрезвычайного положения в стране (чем, строго говоря, превышал свои полномочия).

Именно в этот момент зазвонил телефон: рейхсмаршал Геринг! Выслушав мой рапорт, он сообщил новые детали: по-видимому, покушение на Гитлера совершил офицер штаба армии резерва. Бендлерштрассе - местонахождение этого штаба - уже лишена фюрером командной власти; приняты срочные меры. Геринг подчеркнул, что в настоящий момент действительными считаются только приказы офицеров ставки фюрера, то есть Верховного главнокомандования вермахта. Я слышал, как генерал повторяет последнюю фразу распоряжения рейхсмаршала спокойно и хладнокровно, словно путч был всего лишь рядовой боевой операцией.

Теперь все сомнения генерала относительно достоверности моего сообщения полностью рассеялись. Пообещав непременно поддерживать контакт со мной и генералом Больбринкером, он приказал наладить радиосвязь со своими полками, чтобы дать необходимые инструкции. Я же откланялся и поспешил обратно в Главный штаб войск СС.

В огромном здании мертвая тишина. Шелленберг, ожидавший меня в своем кабинете, первым делом попросил обеспечить ему эскорт из десяти человек под командованием офицера. Он получил приказ о немедленном аресте адмирала Канариса и, как и следовало ожидать, не хотел сам осуществлять столь деликатную миссию. Поскольку на все про все под рукой у меня была лишь рота, я дал "добро" только относительно одного офицера. Часом позже Шелленберг вернулся. Арест прошел без инцидентов. По телефону мне сообщили, что заговорщики, захваченные подразделениями бронетанковых войск генерала Больбринкера и парашютистами Штудента, сопротивления не оказали. Итак, столица чиста и спокойна, и мне оставалось возвратиться в Фриденталь, но меня вдруг вызвали из ставки фюрера.

Штурмбаннфюреру СС Скорцени приказано немедленно явиться со всеми находящимися в его распоряжении силами на Бендлерштрассе, чтобы оказать помощь командиру караульного батальона "Великая Германия" майору Ремеру, который уже приступил к организации осады здания министерства.