Отважное сердце

ГЛАВА ПЯТАЯ

С приехавшим в Орду Невским на этот раз обошлись, как с преступником, чья вина ещё не расследована. Его томили и томили в Орде, не разрешая отъехать на Русь.

В порыве злобного неистовства хан Берке хотел предать смерти Невского тотчас же, как тот прибыл в его кочевую ставку. И всё ж таки не посмел! Совет татарских вельмож указал ему на три чрезвычайных и грозных обстоятельства.

Во-первых, полномочные послы великого хана Хубилая — Китат и Улавчий, — те самые, что в испуге умоляли Невского остановить восстание, выдали Александру от имени великого хана особую грамоту. В этой грамоте ханские послы отменяли навечно угон русских юношей в татарское войско; затем они подтверждали снова ярлык Александра на великое княжение Владимирское. И, наконец, в грамоте той самому князю Александру доверялось собирать ордынскую дань.

Казнить после всего этого самовольно князя Александра — означало бы тяжко оскорбить великого хана Хубилая. А в теперешних стеснённых обстоятельствах Берке не мог отважиться на новую ссору — да ещё с самим великим ханом!

Второе: открытым убийством Александра в Орде русский народ не запугаешь, а только ожесточишь.

И, наконец, третье: ведь Новгород-то всё ещё не покорён. Новгородцы строптивы. И как раз в эти дни там собирают войска сын и зять Александра…

Разве покойный отец князя Александра — Ярослав — был казнён в Великой Орде? Нет, но он умер по выезде из неё, в пустыне, ровно через шесть дней после того, как старая ханша Туракина поднесла ему прощальную чашу с вином…

Итак, решено было явной казни Александра Ярославича не подвергать. Но и надо было беспримерно покарать этого могучего и опасного русского князя.

…Совещание об этом, созванное в шатре Берке, длилось уже много времени.

Берке такими словами закончил свою вступительную речь:

— Он мог бы бежать из своей страны подобно брату своему Андрею. Он мог бы укрыться в Новгороде. И вот этот гордый воитель ничего такого не делает, но приходит к нам просить за народ свой. Он сам вкладывает голову в силок! Что заставляет его поступить так?… Прошу вас: думайте!

Первой высказалась старшая жена Берке — Тахтагань. Это была пожилая монголка с большим и плоским лицом, с которого так и сыпались белила. Ханша уже с утра была пьяной от водки из риса, ячменя и мёду.

— Сделай ему тулуп из бараньих хвостов, — сказала Тахтагань. — И пусть этот князь Александр до самой смерти своей седлает тебе коня и отворяет дверь перед тобою!

Она злобно хихикнула и протянула руку за чашкой кумыса.

Старейший из советников хана — князь Егу, сморщенный, с подслеповатыми, больными глазами, — присоединился к мнению ханши.

— Тахтагань-хатунь говорила правильно, — закончил он, — привяжи ему на шею цепь повиновения!

— Да, надо оборвать Александру крылья! — прохрипел князь Бурсултай.

— Это не дело — дать ему возвратиться и оставить вину русских, не покарав его! — поддержал их третий князь — Чухурху.

И только один-единственный голос в совете послышался в пользу Невского. Это был седой, девяностолетний полководец на покое — Огелай. Он участвовал ещё в самых первых походах Чингисхана, и за это татары особенно почитали его.

Вот что сказал Огелай:

— Искандер Грозные Очи — это человек, который имеет сильное войско и хорошо управляет своим народом. Тебе он исправно бы платил дань, если бы мы сами не озлобили народ русский чрезмерными поборами и требованием русских воинов в наше войско. Александр считает самыми главными врагами своего народа немецких и шведских рыцарей. Так не мешай ему сокрушать государей Запада! Дед твой никогда не убивал сильных государей, если они чтили его. Я кончил…

Чухурху злобно зашипел и долго с насмешкой щёлкал языком в ответ на речь Огелая.

— Какие жалкие слова я сейчас слышал! — вскричал он. — Словно старая баба говорила! Ты недостоин доить кобылицу, Огелай, — тебе только корову доить!

Князья и вельможи захохотали. Оскалил зубы и сам Берке.

Тогда, ободрённый этим, злобный Чухурху закончил так:

— И не верь, Берке, тем советникам, которые хотят запугать тебя недоступностью Новгорода. Он лишь в пору дождей недоступен. А как только стужа зимы скуёт льдом реки, озёра и болота — наши кони легко достигнут этого города, и ты овладеешь им. А рыцари-немцы помогут тебе с Запада.

— Да, мы поможем тебе, великий государь! — послышался голос с чужестранным выговором.

Все посмотрели в ту сторону.

Заговоривший иностранец был ростом великан. У него было лицо европейца, но только непомерно большой казалась и выступала вперёд нижняя челюсть. Он был рыжий, кудрявый, с плешью. На затылке лежала шапочка. Облачён он был, как знатный татарин.

Это был тот самый английский рыцарь ордена Тамплиеров, по имени Пэта, который в нашествие Батыя предводил правым крылом татарских войск, что вторглись в Чехию. Пэта тогда потерпел от чехов поражение. Другого Батый казнил бы немедля на глазах войска, но англичанин был нужен татарам для других дел. Его только отстранили от командования войсками, и он сделался главным советником ханов по делам Руси и Европы.

Берке кивнул головой; сэр Джон Урдюй Пэта заговорил:

— Для могучей шеи князя Александра цепи и колодка будут самым лучшим ожерельем. Но вперёд ослепи его. А тогда заставь приковать его к ручному жёрнову, и пусть он будет одним из рабов твоих, которые мелют муку для шатров твоих!

Видно было, что совет рыцаря Урдюя Пэты пришёлся по вкусу Берке. Однако он молчал. Тогда, чтобы усилить в нём гнев против Александра, рыцарь добавил:

— Братья-рыцари уведомляют меня, что Александр поднимал на тебя грузин.

Лицо Берке сразу покрылось синеватыми пятнами — от гнева.

Казалось, ещё мгновение — и старый хан даст соизволение ослепить Александра. И всё же предостережения Огелая взяли в нём верх.

— Нет, Урдюй, — ответил он со вздохом, — нельзя этого сделать над Александром: это дурно отразится на готовности всех прочих подвластных нам царей и князей приезжать к нам в Орду. Все станут страшиться, что их в нашей благословенной Орде также может постигнуть немилость и внезапная казнь.

Рыцаря не смутил ответ хана.

— Тогда, — сказал сэр Урдюй Пэта, — возьми пример с твоей мудрой бабки — Туракины. Она отравила князя Ярослава медленным ядом, подсыпав его в прощальную чашу вина. Это была чаша почёта — он обязан был её принять. А умер он, как ты хорошо знаешь, через шесть дней после выезда из Большой Орды. И вот гостеприимство осталось ничем не запятнанным…