Отважные мореплаватели

I

Туман клубился над Атлантическим океаном. Большой пароход быстро шёл вперёд, резким свистом разгоняя на пути рыбачьи лодки.

Дверь в курительную комнату была настежь раскрыта.

— Этот мальчишка Гарвей совершенно несносен, — произнёс человек в сером пальто, порывисто захлопнув дверь. — Вовсе нам не нужен здесь этот выскочка!

— Знаю я это воспитание. В Америке много таких господ! — проворчал сквозь зубы седоволосый немец, прожёвывая сандвич. — Они плохо кончают!

— Ну… особенно тревожиться тут нечего, скорее надо пожалеть его! — возразил обитатель Нью-Йорка, растянувшись во весь рост на подушках дивана. — Его таскали из отеля в отель, когда он был ещё совсем ребёнком. Сегодня утром я говорил с его матерью. Она очень милая леди, но совсем не умеет руководить сыном. Он отправляется в Европу, чтобы закончить своё образование.

— Это образование ещё не начиналось! — раздалось из угла, где сидел, скорчившись, филадельфиец. — Мальчик говорил мне, что получает двести долларов в месяц карманных денег. Ему ещё нет и шестнадцати лет.

— Его отец — железнодорожный туз? Не правда ли? — спросил немец.

— Да, и это, и рудники, и акции, и суда. Он заведовал постройкой в Сан-Диего и в Лос-Анджелесе, владеет полдюжиной железных дорог и позволяет жене мотать свои деньги, — усталым голосом продолжал филадельфиец. — Запад не удовлетворяет богатую леди. И вот она кружит по свету со своим мальчиком и своими расстроенными нервами. Побывали они и во Флориде, и в Адирондаке, и в Нью-Йорке и т. д. Мамаша желает позабавить своего мальчика. Когда он вернётся из Европы домой, это будет сплошной ужас!

— Что хочет сделать из него отец?

— Старик мечтал о многом и несколько лет тому назад осознал свою ошибку. Жаль, потому что в мальчике много хороших черт.

Дверь снова растворилась, и в комнату вошёл стройный, высокий мальчик лет пятнадцати, держа сигарету в углу рта.

Желтоватый цвет лица мало подходил его возрасту, а в его взгляде читалась нерешительность, вызов и какая-то болезненность. Юноша был одет в цветную куртку, гамаши, красные чулки и велосипедные башмаки. Красная фланелевая шапочка была сдвинута на затылок. Свистнув сквозь зубы, он оглядел все общество и громко произнёс:

— Туман порядочный… Около нас столпилось много рыбачьих лодок… Не наехать ли нам на одну из них?..

— Закройте дверь, Гарвей, — сказал житель Нью-Йорка, — закройте её и уйдите. Вы нам не нужны!

— Кто запретит мне стоять здесь? — возразил юноша развязно. — Разве вы платили за мой проезд, мистер Мартин? Я имею такое же право быть здесь, как все другие пассажиры!

Он схватил фигуры с шахматной доски и начал перебрасывать их с руки на руку.

— Скучно, джентльмены! Не сыграть ли нам в покер?

Ответа не последовало. Гарвей пыхнул сигаретой, покачал ногой и забарабанил пальцами по столу.

— Как чувствует себя сегодня ваша мама? — спросил один из присутствовавших. — Я не видел её сегодня за завтраком.

— Она у себя, я полагаю, мама почти всегда бывает больна на море. Я готов дать пятнадцать долларов служанке, чтобы она получше ухаживала за ней. Сам я редко спускаюсь вниз, потому что не люблю проходить мимо этих лакейских чуланов. Вот я в первый раз переезжаю океан, джентльмены, и, кроме первого дня, я не был нисколько болен!

Юноша торжествующе махнул кулаком и собрался уходить.

— О, да, вы представляете из себя патентованную машину, — произнёс, зевая, филадельфиец, — и будете пользоваться кредитом у себя дома!

— Я знаю это. Я прежде всего американец до мозга костей и буду им всегда. Проеду по Европе и покажу им себя. Ну!.. Сигаретка докурилась… Нет ли у кого из джентльменов настоящей сигары?

В эту минуту вошёл главный механик, красный, улыбающийся, мокрый.

— Скажите, Макс, — закричал Гарвей весело, — как дела?

— Все идёт обычным путём, — был серьёзный ответ, — младшие почитают старших, а старшие стараются оценить младших!

Лёгкий стук послышался в углу. Немец открыл свой сигарный ящик и подал Гарвею прекрасную сигару.

— Вот, покурите, молодой друг! — произнёс он. — Я могу доставить вам это удовольствие.

Гарвей зажёг сигару, хотя чувствовал себя неловко в этом обществе взрослых.

— Однако, начинает сильно качать! — проговорил он.

— Мы сейчас узнаем это, — возразил немец. — Где мы теперь, мистер Макдональд?

— Бродим вокруг и около, мистер Шеффер, — ответил инженер. — Сегодня ночью мы будем на Большой Отмели. Мы находимся среди рыбачьих лодок.

— Нравится вам моя сигара? — спросил немец Гарвея, глаза которого были полны слез.

— Прекрасная, ароматная сигара! — ответил он сквозь зубы. — Мы, кажется, замедлили ход, не правда ли? Я пойду посмотрю, что показывает лот.

Гарвей зашагал по мокрой палубе к ближайшим перилам. Ему было скверно, но, заметив лакея, занимавшегося уборкой палубы, он поспешил дальше. Похваставшись, что никогда не страдал морской болезнью, Гарвей, из гордости, не желая никому показать своей слабости, шатаясь, добрался до кормы. На деке[1] никого не было, и Гарвей едва добрался до фок-мачты. Здесь он замер от боли. Ему казалось, что голова его распухла, огненные пятна мелькали перед глазами, тело потеряло свой вес, а ноги выплясывали дикий танец. Юноша совершенно ослаб от морской болезни.

Вдруг сильный толчок перебросил его через перила. Огромная серая волна, вынырнувшая из тумана, приняла его в свои материнские объятия… Зеленоватая глубина сомкнулась над ним. Гарвей потерял сознание…

Он очнулся при звуке обеденного сигнала, подобного тому, который он слышал в летней школе в Адирондаке. Медленно припомнилось ему, что он — Гарвей Чейне, что он утонул в океане; но слабость мешала ему сосредоточиться. Холодная дрожь пробегала по спине; он вдохнул странный запах; его рот был полон солёной воды.

Открыв глаза, он заметил, что море серебристым пространством расстилается вокруг него, что он лежит на куче рыбы, около человеческой фигуры, одетой в голубую вязаную куртку.

«Скверно! — подумал юноша. — Я умер, конечно, и все это мне просто мерещится».

Гарвей громко застонал. Человек повернул к нему голову, сверкнув парой золотых серёг, едва видневшихся из-под нависших курчавых чёрных волос.

— Ага! Чувствуешь себя получше? — произнёс он. — Лежи себе спокойно, лучше будет!

Лёгким толчком он столкнул лодку в море, не прерывая своего разговора и не обращая внимания на огромную волну, грозившую лодке.

— Ловко я поймал тебя! — продолжал он. — Ловко!.. Как это ты упал?

— Я был болен, — отвечал Гарвей, — и ничего не помню.

— Я трубил в рог, чтобы ваш пароход не наскочил на мою шлюпку. Вижу, ты свалился. Я поймал тебя, как хорошую рыбу, и вот ты жив!

— Где я теперь? — спросил Гарвей.

— У меня. Зовут меня — Мануэль, я со шхуны «Мы здесь» из Глостера. Скоро будем ужинать!

Казалось, у этого человека было две пары рук и железная голова. Он не удовлетворился тем, что трубил в свой рог, но испускал ещё резкий, пронзительный крик, терявшийся в тумане. Гарвей не мог сообразить, сколько времени продолжалась эта забава, потому что в ужасе откинулся назад. Ему чудилось, что он слышит выстрел, звук рога и крики. Несколько голосов заговорили сразу. Гарвея положили в какую-то мрачную нору, дали выпить чего-то горячего и сняли с него платье. Он крепко уснул.

Когда мальчик проснулся, то ждал звонка к первому завтраку на пароходе, удивляясь, что его каюта вдруг уменьшилась в размерах. Повернувшись, он увидал, что находится в узком треугольном углублении, освещённом висячей лампой. За треугольным столом, около печки, сидел юноша его лет, с полным, красным лицом и серыми искристыми глазами, одетый в синюю куртку и высокие сапоги. Несколько пар такой же обуви, старая шапка и носки лежали тут же, на полу, вместе с чёрными и жёлтыми вощанками. Всевозможные запахи смешивались тут: особенный и присущий вощанкам запах, вместе с запахом свежей и жареной рыбы, краски, перца и табака. Надо всем этим царил запах судна и солёной воды. Гарвей с отвращением заметил, что спал без простынь и лежал на грязном мешке. Движение шхуны не походило на движение парохода. Она скользила и вертелась, шум воды долетал до его ушей, и волны тихо рокотали около киля. Все это привело юношу в отчаяние и заставило его вспомнить о матери.

— Лучше себя чувствуешь? — спросил его мальчик, усмехаясь. — Хочешь кофе?

Он принёс полную чашку чёрного кофе.

— Разве у вас нет молока? — произнёс Гарвей, оглядывая ряд скамеек, словно ожидая найти там корову.

— У нас не бывает ничего подобного до половины сентября, — возразил мальчик. — Кофе хороший, я сам заваривал!

Гарвей молча выпил чашку, затем мальчик принёс ему блюдо с ломтями свинины, которую он с удовольствием съел.

— Я высушил твоё платье, — сказал мальчик, — оно все сморщилось. Повернись-ка, я взгляну, не ушибся ли ты?

Гарвей вертелся в разные стороны, не помня себя от обиды.

— Ничего! — весело произнёс мальчик. — Теперь иди на дек. Отец хочет взглянуть на тебя. Я его сын — Дэн, я помогаю повару и исполняю всю чёрную работу. С тех пор как уехал Отто — он был немец, ему было двадцать лет, — здесь не осталось мальчиков, кроме меня. Как это тебя угораздило свалиться в море в такую тихую погоду?

— Вовсе не тихую, — сердито возразил Гарвей, — было ветрено; я страдал морской болезнью, меня перебросило через перила!

— Море было тихо в эту ночь, — сказал мальчик. — Если ты это называешь ветром, — он свистнул, — тогда ты мало смыслишь! Ну, живо иди! Отец ждёт тебя!

Подобно многим плохо воспитанным юношам, Гарвей никогда в жизни не слышал приказаний, за исключением долгих рассуждений о добродетели послушания. Мистрис Чейне жила в вечном страхе за своё здоровье, так как у неё бывали сильнейшие нервные припадки.

Гарвея возмутило это приказание.

— Твой отец может сам прийти сюда, если хочет говорить со мной. Я попрошу отвезти меня в Нью-Йорк и заплачу ему за это!

Ден широко раскрыл глаза.

— Слышишь, отец, — вскричал он, — он говорит, что ты можешь сам прийти, если желаешь говорить с ним! Слышишь?..

— Не дурачься, Дэн, и пошли его ко мне!

Эти слова были произнесены таким низким голосом, какого Гарвей никогда и не слыхивал.

Дэн усмехнулся и бросил Гарвею его башмаки.

В интонации этого странного голоса было что-то, заставившее юношу сдержать свой гнев и утешиться мыслью, что он расскажет этим людям о богатстве своего отца. Когда он освободится от них и вернётся домой, друзья будут считать его настоящим героем.

Он поднялся по лестнице на дек, споткнулся и подошёл к сидевшему на ступеньках маленькому, плотному человеку с чисто выбритым лицом и серыми глазами, которые сверкали под густыми, хмурыми бровями.

За ночь волнение утихло. Море слабо плескалось. На горизонте белели паруса рыбачьих лодок. Шхуна тихо качалась на якоре; за исключением шкипера, на ней никого не было.

— Доброго утра! Добрый полдень, вернее сказать! Ты проспал круглые сутки, приятель! — таким приветствием встретили Гарвея.

— Доброго утра! — ответил он. Ему вовсе не понравилось название «приятель», так как, в качестве тонувшего, он рассчитывал на лучший приём. Его мать сходила с ума, если ему приходилось промочить ноги, а этот моряк даже не побеспокоился спросить его о здоровье.

— Ну-с, теперь послушаем, что ты скажешь! Кто ты и откуда?

Гарвей сказал своё имя, название парохода, на котором ехал, рассказал о своём приключении и просил немедленно свезти его в Нью-Йорк, где отец заплатит за все.

— Гм, — произнёс моряк, слушавший неподвижно рассказ Гарвея. — Я не могу точно сказать, что мы могли подумать о человеке, или, вернее, о мальчике, который падает с парохода, как свёрток, при тихой погоде. Конечно, его извиняет, что он страдал морской болезнью…

— Извинение! — вскричал Гарвей. — Неужели я упал в воду нарочно, чтобы попасть на вашу грязную лодку?

— Не знаю, нарочно ли ты упал, друг мой, или нет, но знаю, что если бы я был на твоём месте, то не бранил бы лодку, которая волей Провидения спасла тебя от смерти! Во-первых, это не благочестиво, а, во-вторых, мне это неприятно. Я — Диско Троп, владелец шхуны «Мы здесь» из Глостера!

— Я этого не знаю и знать не желаю, — отвечал Гарвей. — Я очень благодарен за спасение и за все, и чем скорее меня доставят в Нью-Йорк, тем лучше — я заплачу!

— Сколько же?

Троп приподнял свои густые брови, под которыми светились кроткие голубые глаза.

— О, доллары, сотню долларов, — ответил Гарвей, восхищённый тем, что его слова произвели впечатление, — много долларов!

Он засунул руку в карман и похлопал себя по животу, чтобы придать себе величия.

— Вы никогда ещё не заработали в своей жизни столько, сколько получите, доставив меня в Нью-Йорк. Я — Гарвей Чейне!

— Сын богача?

— О, если вы не знаете, кто такой Чейне, то мало знаете. Ну, поворачивайте шхуну и спешите!

Гарвей был убеждён, что в Америке множество людей, мечтающих и завидующих долларам его отца.

— Может быть, я исполню твоё желание, может быть, и нет. Это зависит от меня. Я не собираюсь ни в Нью-Йорк, ни в Бостон. Только в сентябре мы увидим восточный берег, и твой отец — жалко, что не слышал о нем ничего, — может дать мне тогда десять долларов, если у него есть!

— Десять долларов! Вот…

Гарвей вытащил из кармана пачку с сигаретами.

— Меня обокрали! — закричал он. — Обокрали! Денег нет!

— Значит, мне придётся ждать, когда твой отец наградит меня!

— Сто тридцать четыре доллара — все украдено! — кричал Гарвей, в отчаянии роясь в карманах. — Отдайте их назад!

Курьёзная перемена произошла в суровом лице Тропа.

— Что ты мог делать со ста тридцатью четырьмя долларами в кармане, друг мой? Откуда они у тебя?

— Это часть моих карманных денег, выдаваемых мне каждый месяц!

— Ого! Только часть денег! Не много ли это, товарищ? Старик Хаскен со шхуны «East Wind», — продолжал он как бы про себя, — работал всю жизнь и боролся с врагами… теперь он дома в Эссексе с маленькой суммой долларов!..

Гарвей изнывал от злости, но Троп продолжал:

— Очень жаль, очень жаль, ты ещё так молод! Надеюсь, больше не будем говорить о деньгах?

— Конечно, вы украли их!

— Погоди! Если мы украли их, то для твоего же комфорта, для тебя же! Ты не можешь теперь попасть домой, потому что мы попали сюда ради куска хлеба. У нас нет карманных денег, сотен долларов в кармане. При удаче мы пристанем к берегу через пять недель, но только в случае удачи, а то не раньше сентября!

— Но теперь только май. Я не могу оставаться здесь, ничего не делая, пока вы будете ловить рыбу. Не могу я, поймите!

— Правильно, товарищ! Никто не просит тебя ничего не делать. Отто уехал от нас, а ты будешь работать, если можешь! Не правда ли?

— Я могу многое сделать для всего экипажа, когда мы высадимся на берег! — сказал Гарвей, кивнув головой и бормоча про себя что-то о «пиратах», на что Троп только улыбнулся.

— Ну, что попусту разговаривать! Ты можешь и умеешь говорить больше, чем весь экипаж шхуны. А теперь вот что, друг мой, смотри в оба, где что надо сделать, помогай Дэну убирать и стряпать, и я положу тебе десять с половиной долларов в месяц — тридцать пять в конце нашей работы. Работа принесёт тебе пользу; а рассказывать нам про своих папу и маму и свои деньги ты можешь после!

— Мама на пароходе! — сказал Гарвей со слезами на глазах. — Отвезите же меня в Нью-Йорк! Бедная женщина! Когда меня возвратят ей, она все простит!

— Но нас восемь человек; если мы не вернёмся назад больше чем за тысячу миль — мы потеряем время и заработок!

— Отец заплатит за все!

— Не сомневаюсь в этом, — возразил Троп, — но уплатить восьми рыбакам заработок всего сезона! Приятно ли тебе будет видеть его разорение? Иди наверх и помогай Дэну! Десять с половиной в месяц, говорю тебе, остальное зависит от тебя самого!

— Что? Я буду мыть кастрюли и горшки? — спросил Гарвей. — Не хочу! Мой отец даст столько денег, что можно будет купить десять таких грязных шхун, — Гарвей топнул ногой, — если меня доставят домой, в Нью-Йорк! У меня уже взяли сто тридцать четыре доллара!

— Как это? — лицо Тропа омрачилось.

— Как? Вам лучше знать как. Потом ещё хотят заставить меня работать. Я не хочу!

Троп внимательно разглядывал мачту, пока Гарвей изощрялся в красноречии.

Дэн схватил Гарвея за локоть.

— Перестань спорить с отцом! — сказал он. — Ты назвал его вором два или три раза, знаешь ли ты, что никто не смел сказать ему это!

— Мне все равно! — кричал Гарвей.

— Это не по-товарищески, — произнёс наконец Троп, взглянув на юношу, — я не осуждаю тебя, и ты не вправе судить меня. Ты не знаешь, что говоришь! Итак, десять с половиной долларов… второму мальчику на шхуне, чтобы научить работать и поправить его здоровье. Так или нет?

— Нет! — возразил Гарвей. — Я хочу домой, в Нью-Йорк!

Он плохо помнил, что было с ним дальше. Юноша упал на пол, держась за нос, из которого ручьём лилась кровь. Троп спокойно смотрел на него.

— Дэн, — сказал он сыну, — я составил слишком поспешное мнение об этом юноше. Никогда не прибегай к поспешным заключениям, Дэн. Теперь мне жаль его, потому что он просто сумасшедший и невменяем. Он не сознаёт, вероятно, что оскорбил меня, не помнит, что прыгнул с корабля в воду, в чем я почти убеждён. Обращайся с ним ласково, Дэн, и ты не пожалеешь об этом. Пусть он говорит, что хочет!

Троп ушёл в каюту, предоставив Дэну позаботиться о несчастном наследнике тридцати миллионов.