Отвергнутая

3

Ночь была теплой. Зловонный ночной ветер дул порывами, вздувая портьеры, но он не облегчал беспокойства Эдуардо. Запахи раскалившейся за день мостовой, навоза и чикагских пристаней, которые приносили бриз, были враждебны ему. И он был слишком далеко от дома и слишком давно, чтобы в душе его был покой.

Дома в такие часы Эдуардо отдыхал на веранде в своем имении, где воздух был напоен запахами всего, что росло на его полях. В саду зрели апельсины, лайма, манго и бананы, а в полях рос сахарный тростник, ананасы и картофель. По ночам сюда доносился аромат жасмина и дикого тимьяна и дымок от горящих костров. Там царил ничем не тревожимый покой, который он не испытывал нигде, даже в своих снах.

Эдуардо начал рассеянно растирать левое запястье. Под накрахмаленными манжетами были старые шрамы, осязаемые воспоминания о прошлом, которые вели его жизнь последние четырнадцать лет. Боли он давно уже не испытывал. Только иногда память возвращала эту боль, и тогда словно призраки с острыми клыками начинали терзать его по ночам.

Он положил ноги на письменный стол и взял сигару. Он снял себе квартиру в припортовом районе Чикаго потому, что здесь он меньше привлекал внимание к себе и к людям, которых он нанимал и которые приходили сюда и уходили, чем в апартаментах большого отеля на Мичиган-авеню. Конечно, комнаты здесь выглядели много лучше, чем малюсенькая конура, в которой жила Филадельфия Хант последнее время, но набитые конским волосом сиденья у стульев, тяжелые диванные подушки из бархата и мебель темного дерева оскорбляли его взор. Ему больше нравилось убранство дома Тайрона в Новом Орлеане, где мебель из вишневого дерева, инкрустированная медью, и легкие стулья эпохи Людовика XV, и небольшие диваны времен Директории.

Мысль о Тайроне раздражила Эдуардо. У него в кармане лежало письмо, содержащее окончательные расчеты между ними. Семь лет они работали в согласии, но, хотя Тайрон доказал, что он твердый и находчивый союзник, он еще и непредсказуем. Тайрон не поймет того, что делает сейчас Эдуардо. Он будет возражать против того, что он помогает дочери человека, которого они вместе хотели уничтожить. Поэтому будет лучше, если Тайрон никогда не узнает об этом.

Эдуардо похлопал себя по нагрудному карману. Ему было жаль рвать связывавшие их узы, но при этом он испытывал облегчение. Он отправит письмо Тайрону перед тем, как уедет из Чикаго. К тому времени, когда Тайрон получит его, даже если он в Новом Орлеане, Эдуардо и Филадельфия уедут отсюда и их след затеряется.

Он засунул в рот сигару, откусил ее кончик и потянулся за спичками, но не стал зажигать. Вместо этого он уставился на дверь комнаты для гостей. Вот уже более трех часов Филадельфия закрылась там с женщиной, которую он нанял для нее.

Способ установить над ней контроль был обманчиво прост. Она согласилась на его предложение потому, что нуждалась в том, что ему легче всего было дать ей, — в деньгах. Однако их общение в течение недели только усилило его восхищение ею. Эдуардо предполагал, что Филадельфия будет вести, как ведут себя знакомые ему женщины, предлагая свое общество в ответ на его щедрость. А она отказалась переехать из своей тесной квартиры в его апартаменты, наотрез отвергла его предложения съездить в театр или вместе пообедать. Филадельфия держала его на приличном расстоянии, как работодателя.

Эдуардо улыбнулся и покачал головой. К его удивлению, она приняла за чистую монету абсурдный повод, который он придумал, чтобы нанять ее. В течение того короткого времени, что они провели вместе, она почти ни о чем не говорила, кроме как о своем желании доказать невиновность отца и заплатить его долги. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как разыграть первый акт этого фарса.

Его предложение работать на него затруднялось тем, что как Филадельфия Хант она больше не принадлежала к высшему обществу. Следовательно, возникла необходимость ей стать кем-то другим. После того как он в течение многих лет менял свою личность, преследуя собственные цели, найти для нее новое обличье не составляло большого труда. К завтрашнему утру Филадельфия Хант перестанет существовать. Вместо нее появится мадемуазель Фелис де Ронсар, французская аристократка, сирота, наследница утраченного состояния.

Эдуардо бросил незажженную спичку и вынул сигару изо рта. Он будет доволен и сможет поздравить себя. У него не должно быть и тени сомнения в отношении того, что он делает. И тем не менее он колебался. Его увлеченность Филадельфией переходила все границы.

Он не мог просто уехать от нее. С того момента, как он впервые увидел ее, Эдуардо почувствовал, что они созданы друг для друга. Он не мог найти причину этого, не мог объяснить, по какой иронии судьбы он связался с женщиной, которая станет его смертельным врагом, если узнает о его участии в гибели ее отца. Ибо сколько Эдуардо себя помнил, им двигала клятва, данная над двумя могилами в самом сердце бразильской сельвы. Теперь его судьба в его руках, и, если возникнет необходимость, он будет сражаться со всеми силами неба и ада за свое право помогать Филадельфии Хант и будет терпелив и вежлив. Эдуардо добьется того, что она станет доверять ему и тогда, возможно, не сможет отвернуться от него, когда правда откроется. На это Эдуардо надеялся, об этом мечтал.

Он пробормотал сквозь зубы португальское ругательство и со вздохом сел. Неожиданно дверь, за которой он следил, отворилась, и все сомнения вылетели у него из головы.

В комнату вошла молодая женщина, ее темные волосы были собраны на затылке и ниспадали длинными локонами на нежные плечи, открытые низким вырезом платья. Она выглядела прелестно, утонченно и благородно.

Филадельфия неохотно вошла в комнату. Она отвергла предложение надевать платья, которые купил ей Таварес, предпочитая оставаться в своем строгом траурном одеянии. Однако, увидев это вечернее черное платье, она не могла удержаться от того, чтобы не примерить его. Что касается других изменений в ее внешности, то она чувствовала себя одновременно и скованной и возбужденной.

Когда сеньор Таварес встал из-за письменного стола, ее тревога усилилась. Он внимательно осматривал ее, вероятно, не одобряя ее наряд.

Миссис Коллинс, которая помогала Филадельфии с туалетом, сразу же уловила сдержанность джентльмена и постаралась разрядить напряжение.

— Ну, не картинка ли она? Вы должны быть довольны, сэр.

Однако было очевидно, что он недоволен. Он был безразличен и хмур, когда подошел к этой элегантной молодой женщине.

Филадельфия стояла неподвижно, ощущая на себе взгляд его черных глаз, но сердце ее забилось сильнее, когда он тронул локон, прикрывавший ее левое ухо. Его прикосновение заставило ее щеки вспыхнуть от удовольствия. Она тут же потупила глаза, надеясь, что он не заметил ее реакции.

Когда Филадельфия вновь подняла глаза, он все еще смотрел на нее. Она ощутила, не зная, как объяснить это, — пугающую силу, скрывающуюся в глубине этих слишком нежных глаз. Этот осмотр рассердил ее. Почему он молчит, хотя бы сказал, что ему не нравится, как она выглядит. Однако нет, он смотрел на нее своими непроницаемыми глазами, пока Филадельфия не почувствовала, что либо закричит, либо упадет в обморок. Наконец он нетерпеливым жестом показал ей, чтобы она повернулась.

Бормоча про себя какие-то возмущенные слова, она все же повиновалась.

Когда она отвернулась, Эдуардо улыбнулся. Трансформация прошла с успехом. Прекрасная идея! Краска превратила ее золотые волосы в темные и совершенно изменила ее внешность. Глаза казались ярче: янтарь без цвета меда. Немного помады, тени, наложенные вокруг глаз, сделали черты ее лица более заметными и пикантными. Самый близкий друг не признает ее с первого взгляда.

Она прошлась по комнате, и улыбка Эдуардо стала еще шире. Вечернее черное платье, отделанное золотыми нитями, подчеркивало контраст между ее кожей и волосами, а желтые и черные розы из шелка усиливали впечатление от ее молодости. Его глаза на мгновение задержались на низком вырезе ее платья, чуть обнажавшем ее великолепные груди, потом его взгляд перешел на корсаж платья без рукавов, открывавший округлые руки и локти с ямочками. Алый турнюр подчеркивал покачивание ее бедер, и он неожиданно ощутил напряжение у себя в паху, но подавил соблазн. Если она заподозрит, насколько нравится ему, то испугается.

Филадельфия повернулась к Эдуардо и скрестила руки на груди, поняв, что осмотр закончен.

— Ну как?

Он широко улыбнулся.

— Что может мужчина сказать прекрасной даме, кроме того, что вы очаровательны и восхитительны.

Филадельфия покраснела и взглянула в сторону миссис Коллинс.

— Благодарю вас, хотя ваши комплименты слишком преувеличены, чтобы звучать вежливо.

Он тоже посмотрел на миссис Коллинс.

— Вы можете идти.

— Я буду в соседней комнате, если понадоблюсь вам.

Эдуардо достал бумажник и вынул оттуда чек.

— В этом нет необходимости. Сегодня вы нам больше не понадобитесь.

При виде чека лицо женщины расплылось в улыбке.

— Вы так щедры, сэр.

Этот джентльмен нанял ее в качестве горничной к его, как он сказал, «подопечной», но она заметила, как сверкнули его глаза, когда они с ней вошли в комнату. Скорее, любовница. Но ее это не касается, не ее дело судить о других.

Проходя мимо Филадельфии, она метнула в ее сторону игривый взгляд.

— Вам предстоит отличный вечер, дорогая. Ваш джентльмен очень щедр.

Выражение лица этой женщины не оставляло сомнения в смысле ее слов. Филадельфия холодно взглянула ей вслед.

— Вы не должны были этого делать, — сказала она, когда дверь за женщиной закрылась. — Она теперь думает, что я… что мы… это выглядит неприлично.

Он пожал плечами.

— Она знает меньше, чем ей кажется. — Его реакция совсем не отвечала тому, на что она надеялась, а его следующая фраза отнюдь не успокоила ее. — Во всяком случае, мы отсюда уезжаем, и все это не имеет никакого значения.

— Если мы собираемся заниматься совместным бизнесом, вы должны считаться с моими чувствами. Вы не должны говорить мне такие комплименты — в Чикаго это не принято.

Он выглядел очень довольным, ему хотелось схватить ее, покрыть поцелуями, которые размоют пуританское выражение ее лица, однако он отошел от нее.

— В моей стране дама надулась бы из-за недостаточности комплимента, который я вам выдал, и потребовала бы еще что-либо добавить.

— Боюсь, что в этом отношении я вас разочарую, — ледяным голосом ответила она. — Я не намерена изображать из себя дурочку.

— Я начинаю подозревать, — заметил он, — что эти комплексы старых дев рождаются от слишком накрахмаленных нижних юбок, которые надевают на себя американские женщины.

Оскорбленная до глубины души, она шагнула вперед.

— Возможно, я не отвечаю вашему идеалу дамы, но и вы вряд ли похожи на мое представление о настоящем джентльмене.

Его внезапный смех остановил ее.

— Браво, сеньорита! Я знал, что в вас есть страстность!

Щеки Филадельфии вспыхнули, когда она поняла, что он нарочно дразнил ее.

— Вы подловили меня, это несправедливо.

Он пожал плечами.

— Возможно. Но вы отказываетесь флиртовать со мной, а мне нравиться видеть розы, расцветающие на ваших щеках. Я вызываю их тем способом, который вы разрешаете.

Понимая, что в данном случае самое лучшее для нее это отступить, Филадельфия молча скрестила руки на груди.

— Вам нравится платье? — спросил он.

Она заметила, как его глаза уперлись в ее декольте, и вспомнила все обстоятельства, почему она не должна была бы оказаться здесь.

— Платье очень милое, — сдержанно сказала она, — но я должна заметить, что такой фасон давно вышел из моды. — Она подхватила юбку и махнула ею так, что шлейф взлетел перед ним. — Такие шлейфы носили по крайней мере три года назад.

Эдуардо нахмурился.

— Вы ожидали получить последнюю парижскую модель?

Она покраснела.

— Конечно нет. Я вообще ничего не ожидала. Я сказала об этом только потому, что вы заплатили за платье, и мне казалось, что вы будете недовольны тем, что вас надули и подсунули вышедший из моды фасон.

— Но это именно то, что я заказывал. Вы играете определенную роль, и ваш туалет должен ей соответствовать. Мы ведь договорились, что вы в Нью-Йорке будете выдавать себя за французскую аристократку, осиротевшую, когда пруссаки осаждали Париж шесть лет назад.

— Это вы так решили, — резко отозвалась она. — Я совсем не уверена, что найдется кто-нибудь, кто поверит в такую нелепую историю.

— Поверят, если вы сумеете их заставить, — сказал он. — К счастью для нас, ваше школьное образование включало пять лет обучения французскому языку. У вас вполне подходящий акцент.

— Благодарю вас, — сухо заметила она.

— Вы полагаете, что я не могу быть судьей? Позвольте мне сообщить вам, что я жил в Париже.

— У вас, должна заметить, довольно богатая биография.

Ее сарказм не остался незамеченным им.

— Итак, мы договорились насчет роли, которую вы будете играть. Вы уехали из Парижа, когда рухнула Вторая империя, и последние три года жили за границей. Первое время вы одевались по последней моде, но теперь несколько поизносились. Это платье выглядит слишком новым, его надо состарить. Присядьте. Я предлагаю, чтобы вы во время обеда что-нибудь пролили на платье. Потом, когда его выстирают, оно будет выглядеть так, как надо.

Она, потрясенная, уставилась на него.

— Этот туалет стоил вам целое состояние, и вы предлагаете испортить его? Да вы сошли с ума!

— Отнюдь нет. — Он полез в карман и достал оттуда небольшую записную книжку в кожаном переплете. — Я подготовил для вас документы. Отныне вы будете мадемуазель Фелис де Ронсар. Вот ваш билет на поезд до Нью-Йорка. Вы уедете через три дня.

Она взяла бумаги, которые он ей протягивал, и один взгляд на незнакомое имя вызвал к жизни все ее сомнения в отношении того, должна ли она соглашаться на этот маскарад, граничащий с мошенничеством. Она не доверяла ему, но, если бы она не согласилась работать у него, у нее не было бы крыши над головой.

— Я не уверена, что смогу играть эту роль.

Его черные глаза сузились.

— Почему?

— Я не уверена, что это разумно. Откуда мне знать, что говорить людям? Что, если я забуду свое новое имя?

— Вы предпочитаете ехать как мисс Филадельфия Хант? Если вам так хочется, можете оставить себе ваше имя. — Он отвернулся, испытывая раздражение от ее бесконечных колебаний, и принялся мерить шагами комнату. — Могу себе представить, что будут говорить люди, услышав ваше имя. Слухи расходятся быстро, гораздо быстрее, чем вы можете себе представить. Люди, которые ничего не знали о вас, уже наслышаны о несчастье вашего отца. Он был бизнесменом, финансистом — о его банкротстве станет известно в финансовых кругах Америки.

— Нет необходимости при каждом удобном случае напоминать мне, кто я, — зло ответила она.

Эдуардо не ожидал увидеть такое, когда обернулся к ней. Ее королевская элегантность исчезла — перед ним стояла милая, беззащитная молодая женщина, у которой на ресницах дрожали слезы.

Он подошел к ней, движимый желанием утешить, и притянул ее к себе.

— Простите меня, я сказал, не подумав.

Он едва касался ее, но Филадельфии казалось, что она не может вздохнуть, когда его теплые руки касались ее обнаженных плеч.

— Пожалуйста, отпустите меня, — тихо попросила она.

Он тут же опустил руки, но когда взглянул на нее, ожидая увидеть на ее лице гнев, то обнаружил, что лед в ее глазах растаял.

Его снова охватило желание, и только огромным усилием воли он заставил себя сделать шаг назад.

— Боюсь, что вынужден на некоторое время оставить вас. «И чем скорее, тем лучше», — мысленно добавил он.

— А почему?

— Вы должны ехать в Нью-Йорк одна. Нельзя ожидать, что общество примет вас в свои объятия, бедную сироту, если рядом с вами будет джентльмен. — Он улыбнулся. — Они будут думать, как и миссис Коллинс, что я ваш любовник.

— О-о!

— И это все? Только «О-о»?

Не желая вновь поддаваться его поддразниваниям, она сказала:

— То, что вы говорите, вполне разумно.

— Все, что я говорю, всегда разумно, — небрежно заметил он, — но не всегда разуму отдают предпочтение.

Филадельфия старалась избегать его взгляда.

— Все, что происходило последнюю неделю, не имело большого смысла. Вы не можете допустить, чтобы я одна ехала в город, где я никого не знаю. — Она подняла на него глаза. — Зачем я поеду? Что я буду там делать?

Эдуардо стал мерить комнату шагами, потому что, когда он стоял рядом с ней, мысли у него путались.

— Вас встретят на вокзале. До того, как вы туда приедете, вам ничего не надо знать.

Упрямство, которое всегда в ней сидело, выплеснулось наружу.

— А я думаю, что должна знать гораздо больше, прежде чем сяду в поезд.

— Хорошо. — Эдуардо помолчал, потом обернулся, заложив руки за спину. — Что вы хотите знать?

— Я хочу доверять вам, но как я могу? Я ведь даже не знаю, правду ли вы мне говорите.

Эдуардо улыбнулся.

— Не слишком ли поздно?

Филадельфия нетерпеливо тряхнула головой.

— О, Бога ради! Вы говорите, что вы богатый человек, но как я могу быть уверенной, что вы не украли эти драгоценности?

— Если бы я был вором, я не предлагал бы показывать краденые вещи публике. Вор, крадущий драгоценности, ломает их и продает по частям, потому что целую вещь легко опознать. Что же касается моего состояния, то первую мою шахту, где добывают драгоценные камни, я выиграл в карты в Санта-Терезине у жестокого землевладельца, который был уверен, что удача неразлучна с ним. Хотите, чтобы я перечислил вам все мое остальное имущество? Я очень богат, милая.

— Как вы создали свое состояние, сеньор Таварес?

Словно не услышав ее вопроса, Эдуардо вынул из нагрудного кармана футляр.

— Чуть не забыл. — Он открыл футляр, где лежало стилизованное под цветы бриллиантовое ожерелье. — Оно французское, середины восемнадцатого века. Вам повезло, что к тому времени французские аристократы перестали обожать самих себя и вместо этого стали укрощать своих жен. В последующие несколько недель это ожерелье будет украшать вашу шею. Я назвал его «Колье де Ронсар»; это последнее, что осталось от вашего наследства. Оно ведь великолепно, не правда ли?

Филадельфия взглянула на изысканное украшение и на какое-то мгновение забыла о своих опасениях.

— Более чем великолепно, — прошептала она и наклонилась, чтобы повнимательней рассмотреть каждый бриллиант. — Они абсолютно совершенны! Каждый камень в центре должен быть не менее трех каратов.

— Четырех.

— А огранка камней — я никогда не видела ничего подобного.

— Да, камни уникальные, — согласился он, довольный тем, что она так хорошо разбирается в них. — Посмотрим, как они подходят к вашему платью.

Она вздрогнула, когда ожерелье коснулось ее кожи, но его теплые пальцы на мгновение задержались на ее шее, пока он застегивал замочек.

— Посмотрите на себя в зеркало, вон там, над камином, и скажите, что вы думаете.

Филадельфия позволила ему взять себя под локоть и подвести к зеркалу. Но когда она подняла глаза на свое отражение, то обнаружила, что смотрит не на ожерелье, а на мужчину, стоящего позади нее. До этого момента Филадельфия не осознавала, насколько он выше ее ростом и шире в плечах. Они стояли, словно позируя для художника. Нет, если бы их рисовали или фотографировали, он сидел бы, а она стояла бы сзади, положив руку ему на плечо.

У нее мелькнула мысль, каково бы это было, позировать для такого портрета в традиционной позе мужа и жены. Когда-то она думала, что Гарри будет тем мужчиной, который заполнит ее мир силой своей решимости, но его решимость обернулась нерешительностью, а сила отступила перед настойчивостью его отца.

В мужчине, который стоял сейчас позади нее, не было и тени нерешительности. В его изяществе и легкости движений она не видела и следа слабости. Последнюю неделю она наблюдала за тем, как он двигается по дому. Он ходил, как человек, совершенно уверенный в том, что в силах справиться со всем, что встретится на его пути. Филадельфия подозревала, что, если он полюбит, ему не сможет помешать неодобрение отца или даже нежелание дамы ответить на его чувство. Ибо как может женщина отказываться от такого мужчины, если он ее любит? Возможно, такая женщина существует, быть может, даже есть жена, ожидающая, когда ее муж вернется из Северного полушария.

Филадельфия отвела глаза, потому что мысль, что он любит другую женщину, оказалась мучительной, хотя это было совершенно нелепо. Он непохож на нее, они люди из разных миров, разных культур. Какое ей дело до того, кто любит его, а кого он. Ей это совершенно безразлично. Она с ревностью думала о любой счастливой женщине только потому, что ее собственная жизнь разрушилась.

В ее жизни не будет никакого счастья, пока она не найдет ответы на вопросы, почему погиб ее отец, кто погубил его и как она сможет отомстить за отца.

Эдуардо уголком глаза следил за выражением ее лица в зеркале, делая вид, что разглядывает ожерелье. Ему доставляло удовольствие, что он оказался предметом ее внимания. Большей частью она обращалась с ним так, словно он не мужчина, а какой-нибудь старенький клерк или банкир, с которым она вынуждена иметь дело. А на самом деле под ее холодной внешностью скрывается женщина из плоти и крови. Теперь, когда она вот так одета, отрицать это невозможно. Он мучительно ощутил это, чувствуя, как напрягся его член.

Чтобы избавиться от этого неудобства, он хотел сосредоточить все свое внимание на ожерелье, но обнаружил, что смотрит только на глубокий вырез ее платья, на ее груди и что напряжение в брюках увеличивается.

— А вдруг я потеряю это ожерелье или его украдут?

Эдуардо моргнул раз, потом другой. Она обратилась к нему, задала вопрос, на который нужно ответить, а он не знает, о чем она спросила.

Филадельфия обернулась, чтобы посмотреть на него, и ошибочно восприняла его хмурый взгляд как ответ на ее вопрос.

— Я не собираюсь оказаться небрежной, но, если вы не доверяете мне ваши драгоценности, лучше заберите их.

Когда она потянулась, чтобы расстегнуть замочек ожерелья, он взял ее за пальцы.

— Я безусловно доверяю вам, сеньорита, и вашему уму. Что бы вы сделали для сохранности такого ожерелья?

— Заказала бы дубликат, — поспешно отозвалась она и отдернула свои пальцы от его волнующего прикосновения. Может ли кто-нибудь излучать такой жар? Она не помнила, чтобы прикосновения отца были такими горячими, а руки Гарри вообще всегда были холодными.

— Я так и сделал. — Он полез во внутренний карман и вынул точно такое же ожерелье. Замочек зацепился за краешек письма, и оно выскользнуло из кармана и упало на пол.

Филадельфия нагнулась, чтобы поднять его, но Эдуардо оказался проворнее и схватил письмо раньше, чем она дотянулась до него, однако она успела заметить на конверте адрес — «Новый Орлеан». Эдуардо выпрямился с улыбкой, которая впервые не отражалась в его глазах, и поспешно сунул письмо обратно в карман. Филадельфия ощутила внутреннюю дрожь — он не хотел, чтобы она видела это письмо.

Одно из писем, которые держал в руке ее отец в момент самоубийства, было из Нового Орлеана. Является ли это простым совпадением, что сеньор Таварес пишет кому-то в Новый Орлеан, или он ведет какую-то двойную игру? Он нанял ее, чтобы она помогла ему продать его драгоценности, а она, в свою очередь, собиралась использовать его в своих целях, но при этом никогда не должна забывать, что он иностранец и доверять ему нельзя.

Эдуардо заметил ее внезапное смятение, но не понял его причины и внимательно смотрел на нее, держа в руке второе ожерелье.

— Это дубликат. Я думаю, что подлинное ожерелье будет в большей сохранности у меня, пока оно не понадобится для демонстрации его в Нью-Йорке.

Филадельфия вся напряглась.

— Понятно. И какое из них вы собираетесь продавать, сеньор?

Вот оно что. Она все еще думает, что он может оказаться мошенником, шарлатаном.

— Вы все еще не доверяете мне, — мягко заметил он.

— Вы даете мне для этого кое-какие поводы, — отозвалась она. — Я увидела, что вы написали другу. У вас много знакомых в Новом Орлеане?

Улыбка застыла на лице Эдуардо. Она видела адрес. Филадельфия умна и очень быстро соображает. Он не должен забывать об этом, если не хочет, чтобы она копалась в его прошлом.

— Кое-кто. А у вас?

— Тоже, — ответила она столь же уклончиво.

— Возможно, мы когда-нибудь сможем рассказать друг другу о наших тамошних друзьях. Может оказаться, что у нас есть там общие знакомые.

Говорил он очень любезно, но она почувствовала в его ответе раздражение. Она никого не знала в Новом Орлеане, но пусть думает, что у нее есть там друзья. Если он захочет вызнать у нее подробности, то может как-то проговориться ей на пользу.

— Как вы уладили дела с вашими родственниками? — спросил он, чтобы отвлечь ее от разговора о письме.

— Я написала родственникам моей матери в Сент-Луис, что собираюсь навестить дальних родственников отца, живущих в Нью-Йорке.

— У вас есть родственники в Нью-Йорке?

— Да, но они этого не знают.

Он одобрительно кивнул.

— А что вы сказали вашему адвокату?

— Примерно то же самое. Я буду регулярно связываться с ним по почте.

— Значит, вы совершенно отгородились от вашей жизни как Филадельфия Хант?

Этот вопрос ее обеспокоил.

— Думаю, что да.

— Вы уже ощущаете себя мадемуазелью Ронсар?

— Нет конечно. — Она посмотрела на железнодорожный билет. — Вы встретите меня в Нью-Йорке?

— Нет, но вы не беспокойтесь. С вами будет человек, на которого вполне можно положиться, и ему можно полностью доверять.

Она озадаченно посмотрела на него.

— Кто он? Как я узнаю его?

— Вам нечего волноваться, мадемуазель Ронсар. Он узнает вас!

Филадельфия посмотрела в окно вагона и сильно удивилась, увидев в нем свое отражение. Хотя прошла уже неделя, она все еще не привыкла к темноволосой женщине, которая смотрела на нее. Она приблизила лицо к своему отражению, боясь, что одна бровь темнее другой. Филадельфия все еще не овладела мастерством грима. Слишком много румян делали ее похожей на продажную женщину. Слабая тушь на ее светлых ресницах выдавала, что у нее крашеные волосы. Внимательно осмотрев свое лицо, она вновь вздохнула и села.

— Вы волнуетесь, дорогая, насчет своего приезда? — спросила пожилая женщина, сидевшая напротив.

— Да… oui[1], — Филадельфия добавила французское слово, чуть запоздав. О, Господи, как она сумеет заставить людей поверить, что она француженка, если английские слова сами выскакивают.

— Вы первый раз едете в Нью-Йорк?

Филадельфия улыбнулась и утвердительно кивнула.

— Вы можете быть уверены, что получите удовольствие. Вас встретят родственники?

Филадельфия покачала головой.

— Non[2]!

— Неужели? — недоверчиво спросила пожилая дама.

— Меня встретят, — поспешно добавила Филадельфия, придав своему английскому французский акцент. Эдуардо Таварес научил ее говорить людям, что последние годы она провела в Индии со своей кузиной-англичанкой и в результате освоила английский язык довольно свободно. И тем не менее она не ощущала полной уверенности, когда нужно рассказывать свою легенду. Рано или поздно ее разоблачат. Она была безумной, когда согласилась на эту аферу. Она почувствовала стеснение в груди. Ей не хватало нервов или темперамента.

— Вы давно здесь, в этой стране?

Филадельфия подскочила, словно эта дама воткнула ей одну из своих вязальных спиц, которые мелькали у нее в руках с той минуты, как она вошла в купе.

— Что? В этой стране?

Она постаралась быстро собраться с мыслями. Как Эдуардо учил ее отвечать на этот вопрос?

— Mais non[3], только месяц. Я приплыла в Сан-Франциско на пароходе.

Седеющие брови дамы взметнулись над ее коротким носиком, хотя вязальные спицы продолжали мелькать с той же скоростью.

— Не Франция, а Индия. — Филадельфия залилась румянцем при звуке своего голоса. Он звучал неуверенно.

— Индия? Довольно далекое путешествие для молодой леди. — Дама улыбнулась. — Я-то знаю. В молодости я плавала около года, поскольку мой отец был капитаном китобойного судна и моя мать часто плавала с ним в качестве первого помощника. Мой старший сын Джейми возит морем каучук из Бразилии в Бостон. Вы бывали в Бразилии?

Филадельфия с тревогой посмотрела на даму.

— А что насчет Бразилии?

Восприняв этот взволнованный вопрос как приглашение к разговору, дама продолжала:

— Сама я там не бывала, если вы это имеете в виду. Джейми говорит, что это дикая страна. Там джунгли, в которых полно дикарей, и реки, в которых водятся рыбы, поедающие людей, и змеи, и я даже не знаю, что еще. В общем, это неподходящее место для честного христианина, как мой Джейми, и я сказала ему это. Не хочу даже думать, что он приплывет с какой-нибудь коричневой девушкой, как это сделал Том Фостер десять лет назад. — Она наклонилась вперед, придавая своим словам особую доверительность. — Том сказал, что купил ее! Представляете! Купил себе жену!

— Это очень интересно, — заметила Филадельфия, тщательно подбирая слова. — Мы ведь скоро будем в Нью-Йорке?

— Не совсем в Нью-Йорке. Пенсильванская железная дорога кончается в Нью-Джерси.

— В Нью-Джерси? — с испугом воскликнула Филадельфия. — А дальше поезд не идет?

— Дальше, дорогая, вы можете поехать на пароме до Манхэттена.

— Вот как, — в замешательстве пробормотала Филадельфия. Эдуардо Таварес сказал, что ее встретят на железнодорожной станции в Нью-Йорке. Неужели он не знал про паром?

Дама внимательно оглядела Филадельфию и заметила, что девушка одета в черное.

— Вы носите траур, дитя мое?

Филадельфия кивнула.

— По вашим родителям?

Филадельфия снова кивнула.

— Бедняжка, вы проделали весь этот длинный путь, и встречать вас будет кто-то незнакомый?

Филадельфия вновь кивнула, не в силах придумать что-либо еще.

— Ладно, не забивайте свою хорошенькую маленькую головку треволнениями. Я присмотрю, чтобы все у вас было в порядке. — Она отложила вязание и протянула Филадельфии руку. — Меня зовут Сара Крэбб, я из Нью-Бедфорда, штат Массачусетс.

Филадельфия пожала протянутую ей руку.

— Я Фелис де Ронсар, из Парижа.

Филадельфия была ужасно рада, что решила принять помощь миссис Крэбб. Огромный вокзал был полон паровозного дыма, пара, шума, всевозможного багажа и пассажиров. С того момента, как ступила на платформу, она ощутила себя потерянной и несколько напуганной.

— Дорогая, подождите меня здесь, пока я найду носильщика поднести наш багаж, — наказала ей миссис Крэбб, прежде чем отойти и затеряться в толпе.

Филадельфия не сразу заметила мужчину, проталкивавшегося к ней, хотя он привлекал всеобщее внимание. Он был высок и по-солдатски подтянут, его осанку подчеркивал белый китель с золотыми пуговицами от самой шеи и до расклешенной юбки, достигающей колен. Черные свободные брюки были заправлены в начищенные сапоги. Люди глазели на него, потому что на голове у него был белый шелковый тюрбан, а надо лбом виднелся крупный голубой камень.

Он остановился перед Филадельфией, его седеющие усы и бакенбарды топорщились в улыбке.

— Мадемуазель де Ронсар, к вашим услугам.

Филадельфия уставилась на него, разглядывая каждую черточку его загорелого лица, с морщинами, выдающими немолодой возраст.

— Кто вы?

— Ваш покорный слуга, мемсаиб. Меня прислали, чтобы я устроил вас в Нью-Йорке.

— Как вас зовут? — спросила она, слишком удивившаяся, чтобы спросить его об Эдуардо Таваресе.

Он притронулся рукой ко лбу, потом грациозным жестом коснулся подбородка, затем груди, склонившись в поклоне, и сказал:

— Меня зовут Акбар, мемсаиб.

Он выпрямился, посмотрел на груду багажа у ее ног и точно выбрал из всей груды те вещи, которые принадлежали ей.

— Следуйте за мной, мемсаиб.

Филадельфия на какое-то мгновение задержалась в нерешительности. Поняв, что он не собирается оборачиваться, чтобы убедиться, идет ли она за ним, Филадельфия подхватила подол своего платья и поспешила за ним. Проходя мимо миссис Крэбб, которая вернулась с носильщиком-негром и застыла с отвалившейся челюстью, Филадельфия крикнула:

— Меня встретили! Merci! Au revoir![4]

— Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? — пробормотала миссис Крэбб, когда обрела способность говорить.

— Нет, мэм, не видел, — отозвался с ухмылкой носильщик.