Отвергнутая

9

— Вы не уедете! Я этого не допущу! И перестаньте смотреть на меня своими золотистыми глазами, омытыми прозрачными слезами! — ругалась Гедда Ормстед. — На меня истерика не действует, но все равно я этого терпеть не могу!

— Я не плачу, мадам, — отвечала Филадельфия. — Мне просто грустно от необходимости прощаться.

Гедда посмотрела на свою юную подругу последних недель с явным неодобрением.

— Ваш отъезд как-то связан с возвращением Акбара? Он вам так дорог?

Филадельфия нахмурилась в ответ на этот обвинительный тон. Она ожидала, что ее хозяйка будет сожалеть об ее отъезде, но такой болезненной реакции не могла себе представить.

— Он мой слуга.

— Вздор! Мне рассказывали, как рьяно вы защищали его у Доджей. — Она вскинула свои брови. — Вас это беспокоит? Выбросьте это из головы. Я не сомневаюсь в том, что делала эта Олифант в тот момент, когда с нее сняли жемчуг. Хотя вора и не поймали, вы не должны прятаться и разбивать свою жизнь, как будто это вас разыскивает полиция.

Филадельфия ощутила магнетизм испытующего взгляда Гедды Ормстед.

— Мою жизнь определяют другие обстоятельства.

— То, что вы сказали, звучит как-то несимпатично. Должна ли я предполагать, что вы подразумеваете финансовые обстоятельства? Я уже говорила вам, что рада, что вы у меня в гостях. Если я в чем-то не соответствовала, то вам надо было сказать сразу. Я буду платить вам жалованье. — Она отвела глаза в сторону. — Я очень одинокая старая женщина и могу быть щедрой, когда нужно.

Неожиданно смысл предложения миссис Ормстед, как гром среди ясного неба, открылся Филадельфии. Ей предлагали полную свободу действий, только чтобы она осталась, — старуха готова платить только за ее присутствие здесь. Ее пронзило чувство обиды и унижения, но тут же возникло ощущение симпатии. Насколько одинока эта женщина, чтобы предлагать вот так свое гостеприимство. И какой расчетливой должна Филадельфия казаться миссис Ормстед, чтобы та думала, что Филадельфия может принять ее предложение.

Она встала и обошла вокруг стола, чтобы оказаться лицом к лицу с миссис Ормстед. Филадельфия взяла в свои руки ее словно пергаментную руку.

— Я очень привязалась к вам, мадам. Если бы я могла, я осталась бы.

Гедда откинула голову и посмотрела на молодую женщину, стоявшую перед ней, и подумала, была ли она хоть вполовину так хороша в этом возрасте?

— Если вы привязались ко мне, то должны остаться.

— Это так, мадам, но именно поэтому я должна уехать.

У Гедды задрожал подбородок, но она быстро справилась с собой.

— Упрямая! Испорченная! Своенравная! Подождите, я еще не кончила. Глупая! Безрассудная! Неблагодарная! Вы можете остаться со мной, а если предпочитаете, можете выйти замуж. Этот мой племянник Горас построит для вас замок, если вы прикажете.

— Его зовут Генри, мадам.

— Ха! Вы, оказывается, наблюдательны. Бедный мальчик. Я понимаю, что он не такой уж яркий молодой человек. Вы, французы, обращаете на эту сторону большое внимание. Но, насколько я помню его с пеленок, у него по мужской части все в порядке. Возможно, вы возбудите его. Во всяком случае, у него есть и другие достоинства. Он будет любящим мужем и любящим отцом. И, кроме того, у него есть деньги, куча денег. При вашей элегантности и обаянии он будет считать, что ему повезло больше, чем он заслуживает, — и будет прав!

— Я не люблю вашего племянника, мадам.

— Знаю! Вы любите этого дикаря в тюрбане. У меня есть глаза, а вы оба просматриваетесь, как оконные стекла.

— Мадам ошибается, — осторожно сказала Филадельфия и отошла, чтобы укрыться от пронзительного взгляда миссис Ормстед.

— Если бы этот мужчина был более замкнутым, я вышвырнула бы его в первый же день, — отпарировала Гедда. — Его чувства были очевидны с первого взгляда. Я не забуду выражение его лица, когда вы упали под копыта моей лошади. Если бы он мог, он поднял бы мой экипаж, кучера, лошадей и вообще все и выбросил бы нас в ближайшую канаву.

— Вы ошибаетесь, мадам, — с мягкой настойчивостью повторила Филадельфия. — Я уверена, что Акбар относится ко мне как к ребенку.

— Ах вот как! — голос Гедды стал ледяным. — А разве не было поцелуя в щеку, который я видела в моем зимнем саду несколько недель назад? Ага, вы покраснели! Целоваться среди бела дня, как какая-нибудь глупенькая горничная с кучером. Я должна была бы уже тогда выставить вас обоих!

Филадельфия в смущении опустила голову, думая, что тот невинный поцелуй был не самой большой нескромностью, которую она позволила себе под этой крышей.

— Мне очень жаль, мадам, что я оскорбила вас.

— Не разговаривайте со мной так дерзко. Я ведь не сказала, что не одобряю вас, но я действительно не одобряю. Он слишком стар для вас, и вообще он язычник. Если вы выйдете за него замуж, вы будете изгнаны из хорошего общества и станете предметом любопытства для тех, кто согласится принимать вас. Подумайте, девочка! Что такое любовь по сравнению с комфортом и обеспеченностью?

Филадельфия посмотрела на нее и улыбнулась.

— Поскольку я никого не люблю и не имею ни комфорта, ни обеспеченности, мадам, я не могу сравнивать.

— Вы дерзкая девочка! — вздохнула Гедда. — Я должна была бы выставить вас, но я не стану этого делать. Я должна была бы выставить его, но не выставлю.

Филадельфия смотрела на эту пожилую женщину с обожанием и озадаченно. Их разговор можно было бы назвать самым невероятным разговором в ее жизни. Но за грубоватым осуждением со стороны миссис Ормстед она чувствовала подлинную привязанность к себе. Она оттягивала тот момент, когда надо будет рассказать ей, кто она и почему оказалась в Нью-Йорке. Прав ли Эдуардо, который считает, что миссис Ормстед поймет, если Филадельфия объяснит ей, что он и она деловые партнеры и что Акбар на самом деле сеньор Таварес, красивый и богатый бразилец, ненамного старше ее. Это желание было острым, но она не сказала ни единого слова, потому что сама не была убеждена, полная ли это правда.

Филадельфия сунула руку в карман, хотя и сомневалась в правильности того, что делает, но она обещала Эдуардо выполнять их план.

— Мадам Ормстед, вы были так добры ко мне, и я очень ценю ваши советы. Поэтому, если мне будет позволено, я хотела бы попросить вас об одной вещи.

— Просите, — холодно отозвалась Гедда.

Филадельфия вынула из кармана бриллиантовое ожерелье и серьги и положила их на стол.

— Мне нужно найти покупателя на эти вещи.

Гедда задохнулась при виде таких драгоценностей.

— Бриллианты де Ронсаров? Продать их? Ни за что!

— Я вынуждена их продать, у меня долги.

— Какие долги? Что за долги? Кому вы должны?

Вопросы следовали один за другим, и они несколько ошеломили Филадельфию, но она тут же пришла к заключению, что бы она ни сказала или сделала, ничто не застанет миссис Ормстед врасплох. Чувствуя, как пропасть вины разверзается у нее под ногами, она отвернулась.

— Это личные долги, мадам.

Ее удивила сила этих старческих рук, схвативших ее. Они сжимались все крепче, пока она не почувствовала, как ногти Гедды вонзаются в нее сквозь ткань платья.

— Что за долги? — требовательно шептала Гедда, вглядываясь в несчастное лицо молодой женщины. — Что бы там ни было, я могу помочь вам. Я обладаю влиянием.

Филадельфия с удивлением смотрела на это утонченное старческое лицо.

— Почему вы готовы делать что-то ради меня? Вы ведь ничего не знаете обо мне.

— А мне и не нужно знать, — выпалила Гедда. — Я так думаю, что расстроилась бы, если бы узнала о вас всю правду. Так что позвольте мне оставаться в неведении. Это Акбар? Он шантажирует вас?

— Акбар мне не враг, мадам. Поверьте мне.

Гедда вздохнула и откинулась на спинку кресла. Она взяла свою чашку с чаем и заглянула в нее, сделала маленький глоток, и на лице у нее появилось выражение отвращения.

— Значит, вы действительно влюблены в него. Этого я и боялась.

Филадельфия посмотрела на свои бриллианты.

— Вы порекомендуете мне ростовщика, мадам?

Рука Гедды, наливавшая свежую чашку чая, замерла.

— Вы твердо решили расстаться с этими драгоценностями?

— Я вынуждена.

— Несмотря на фамильную гордость?

Филадельфия смущенно улыбнулась ей.

— Какая может быть гордость, когда человек беден, мадам?

Гедда с трудом удержалась от саркастического замечания, что Филадельфии нечего бояться бедности, пока она находится в ее доме.

— Отлично. Я куплю ваши бриллианты.

— Нет! — Филадельфия не осознала, сколько эмоций она вложила в это восклицание, пока не заметила изумленный взгляд миссис Орстед. — Я не могу, чтобы вы после всего, что вы для меня сделали, покупали эти вещи.

Гедда взяла одной рукой ожерелье и подняла его к свету, а другой раскрыла лорнет, висевший на резиновой ленте у нее на шее, и тщательно осмотрела каждый бриллиант.

— Они настоящие, — объявила она наконец. — Пять тысяч долларов.

— Но, мадам…

— Восемь тысяч!

— Мадам, пожалуйста, вы…

— Десять тысяч. Это окончательная цена. Соглашайтесь, — раздраженно сказала она. — Лучшей цены вам не предложит никто, тем более ростовщик. В обмен я хочу только одного.

Филадельфия осторожно проглотила комок, застрявший у нее в горле.

— Все, что вы захотите, мадам.

Гедда решительно повернулась к ней.

— Я разрешу вам уехать при одном условии: когда вы разберетесь с вашими делами, — а я советую вам поторопиться — вы вновь позвоните в мою дверь и расскажете мне все, что происходило за последние недели. На этот ваш французский акцент можно полагаться не больше, чем на мою новую систему канализации!

Филадельфия улыбнулась ее раздражению.

— Я ничего иного и не представляю себе. Поверьте мне.

— И еще одно. Я говорю вам это с полной уверенностью, что никто больше из ваших знакомых никогда не даст вам такой совет: если вы влюблены в этого мужчину, скажите ему об этом.

К удивлению Гедды, лицо Филадельфии потускнело и на ее золотистых глазах вновь выступили слезы.

— Вы ошибаетесь, мадам. Я не влюблена в него.

Гедда не сказала ни слова, когда Филадельфия повернулась и вышла из комнаты. Если эта молодая женщина до сих пор не разобралась в своих чувствах, давить на нее нельзя. И все-таки миссис Ормстед сожалела, что эта девушка исчезнет раньше, чем завершится эта маленькая драма.

Гедда взяла в руки бриллианты и прижала их к груди. Да, ей было грустно думать о том, что она остается одна в этом огромном доме.

Эдуардо уселся поудобнее на кожаном сиденье частного экипажа, выехавшего с постоялого двора на север от города. Вместо того чтобы повернуть к главной дороге, кучер направил лошадей на дорогу, вьющуюся между деревьев вдоль берега.

Эдуардо любовался широкой рекой Гудзон, поблескивающей на солнце. Ярдах в трех от берега виднелась яхта, ее белые паруса гордо надувались от мягкого бриза. Эта картина развеселила его. Прекрасный день для путешествия, тепло, ветер не дует, солнечно, но не слепит. Такие дни обещают простые удовольствия, в такой день человек радуется жизни и тому, что он не одинок.

— Куда мы едем?

Голос Филадельфии вывел его из задумчивости, он обернулся и улыбнулся ей.

— Сезон карточной игры в Саратоге начинается не раньше августа. Вот я и решил, что вы будете рады отдохнуть в долине реки Гудзон, где мы сможем обдумать наш следующий фарс. Я снял дом у реки.

— Вы имеете в виду, что мы там будем жить только вдвоем?

Он поджал губы, чтобы скрыть выражение довольства.

— А кого вы хотели бы, чтобы мы пригласили, сеньорита?

Она опустила глаза под его взглядом.

После нескольких минут напряженного молчания она посмотрела на него и обрадовалась, увидев, что он любуется пейзажем. Это дало ей возможность разглядеть перемены в его внешности. Она с любопытством посмотрела на иссиня-черный блеск его волос, на подбородок, теперь уже без фальшивой бороды. Он улыбался каким-то своим мыслям, а ее глаза были прикованы к его чувственным губам, которые уже не один раз прижимались к ее губам.

Она уехала из особняка Ормстедов четыре часа назад и, следуя его инструкциям, до полудня ехала одна в наемном экипаже, пока кучер не остановился в придорожной гостинице. Когда же она вернулась в экипаж, то обнаружила, что далее будет путешествовать не одна — напротив нее сидел не Акбар, а сеньор Таварес в дорожном костюме последней европейской моды.

Эта неожиданная перемена заставила ее нервничать. Филадельфия знала Акбара, доверяла ему. Означало ли это, что она знает Эдуардо Тавареса и доверяет ему? Она совсем не была в этом уверена. Он казался ей незнакомцем, которого она раньше не знала. Когда он повернулся к ней, она отвела свой взгляд.

Что-то было не то. Эдуардо заметил это в тот момент, когда она влезла в экипаж, но не мог понять, в чем причина. Если только не то обстоятельство, что он перехватил Генри Уортона до того, как тот смог попрощаться с ней. Неужели в этом дело? Неужели она горюет об этом бледном болване?

Мысль, что причина ее расстройства другой мужчина, терзала его. Какой мужчина позволит слуге помешать ему попрощаться с дамой, которую он любит? А Уортон отказался от попытки увидеть ее без всякого сопротивления. Будь он на месте Уортона, он раскидал бы полдюжины слуг, чтобы увидеть ее. Этому трусу не следовало разрешать написать ей записку.

Она избавилась от Уортона, и, если сама вскорости не поймет это, он по-своему покончит с этим делом. В конце концов, на его стороне время и успех. Их первое совместное предприятие оказалось вполне прибыльным. Эта мысль напомнила ему еще кое о чем.

— Вот ваша доля от нашей продажи. Она превышает четыре тысячи долларов.

Она посмотрела на чек, который он положил ей на колени.

— Я не хочу брать его.

— Сеньорита, вы всегда говорите так, когда я предлагаю вам деньги.

Звук его голоса с мягкими гласными и не сдерживаемого необходимостью притворяться вызвал дрожь, пробежавшую по ее телу. Бывали моменты, как сейчас, например, когда она задумывалась, почему вообще доверяет ему.

— Я не могу принять деньги миссис Ормстед. Это все равно, что украсть у родственников.

— Она за свои деньги получила прекрасное ожерелье, — напомнил он.

— Тем не менее. — Она помолчала, чтобы найти подходящий тон. — Если бы мы не покинули город столь поспешно, я могла бы продать бриллианты кому-нибудь другому. На это ушло бы несколько дней.

— У нас не было этих нескольких дней.

— Почему? — Она напряглась в наступившем молчании. — Я требую, чтобы вы сказали мне, почему мы так поспешно бежали из Нью-Йорка. Это из-за маркиза? — Ее голос дрогнул. — Он угрожал разоблачить нас?

— Вы не должны занимать свою голову мыслями о маркизе, — кратко заметил он.

— Почему? Что случилось? Я знаю, что вы ездили к нему. Что вы там делали? Вы не…

Он наклонился вперед.

— Что «не»?

— Я даже не знаю что.

— Что-нибудь вроде убийства? — мягко предположил он.

— Убийства? — прошептала она. — Вы…

Она знала, что не может додумать эту мысль до конца, даже если бы ее жизнь зависела от этого. Он откинулся на спинку сиденья.

— Сеньорита, вы видите во мне кровожадного бандита? Я напоминаю вам темнокожего дикаря, который снился вам в ваших детских сновидениях!

— Конечно нет! — выпалила она.

Он разгадывал ее сны. Как могла она в своих снах желать мужчину, которого едва знала?

— Я вполне способна мыслить рассудительно, сеньор, и просто хотела знать, что случилось с маркизом. Это вы произнесли слово «убийство».

— Я? Тогда извиняюсь. Маркиз жив. Однако он решил, что Америка вредна для его здоровья, и в настоящее время плывет в Европу.

— Понимаю.

На самом деле она ничего не понимала. Неужели он обладает такой властью, что люди подчиняются ему, даже если он приказывает им покинуть страну?

Каждый оборот колес экипажа, уносившего их все дальше от Нью-Йорка, вызывал в ней все большее сожаление, что она не отдалась на попечение миссис Ормстед и не призналась ей во всем. Она сожалела о столь многих вещах, что даже не заметила, как заплакала.

Огорченный ее глупыми раздумьями и своей ревностью, Эдуардо безуспешно пытался отвести от нее взор. Он поразился, когда увидел, что она молча плачет.

Женщины, которых он знавал в своей жизни, никогда не допустили бы, чтобы их слезы остались незамеченными. Воспитанная столетиями на бурных португальских и испанских драмах, на страстности местных индейцев, на духовности негров, находивших преувеличенное выражение в физических проявлениях, бразильская женщина извлечет из одной слезинки больше эмоций, чем он видел у Филадельфии Хант за все время их знакомства.

Он отвел глаза от ее гордого, хотя и несколько отсыревшего профиля. Она не была бесчувственной, не была холодной. О Боже! Уже одно то, что он сидел рядом с ней, грело его до такой степени, что казалось, что у него жар. Как давно он не имел женщину? Эта мысль вызвала у него удивление. Так давно? Скоро его можно будет произвести в святые!

Он сунул руку в карман и вынул оттуда записку, которую наспех написал Уортон. Если ее слезы из-за Уортона, то лучше, чтобы она прочитала ее сейчас, и с этим будет покончено. К тому времени, когда они покинут берега Гудзона, он рассчитывает полностью вытралить у нее воспоминания об этом человеке.

— Уортон просил меня передать вам вот это. — Он протянул ей записку. — Я предложил ему, чтобы он написал что-нибудь сентиментальное и тривиальное на прощание, но… — Он пожал плечами.

Филадельфия схватила записку.

— Вы читали ее?

— Я никогда не испытывал соблазна читать любовные записки школьника.

— Тогда откуда вы знаете, что это любовное послание?

— По следам слез на ней, — сообщил он с ухмылкой.

Она посмотрела на записку.

— Я должна была попрощаться с ним.

— И дать ему шанс выплеснуть все, что у него на душе? У вас было немало тяжелых моментов, возможно, вас даже посещала мысль о самоубийстве. Я не думаю, что вы хотели бы испытать и это.

— Я знаю одно, — сказала она, бросив на него холодный, враждебный взгляд, — что вы мне ничуточки не нравитесь.

— Наконец-то я вижу огонь в этой ледяной девушке! — И он от души рассмеялся.

Она проигнорировала его и стала читать записку.

Эдуардо ожидал самую разную реакцию — сожаление, новые слезы, чувство вины, утраты. Не ожидал он только того, что увидел в ее глазах, — страдания.

— Что там?

Филадельфия взглянула на него, но перед ее глазами стояла только одна фраза, которую она только что прочла. Ланкастер мертв.

Эдуардо наклонился и протянул руку к записке.

— Дайте-ка взглянуть, что написал этот идиот такого, что встревожило вас.

Она поспешно сунула записку в сумочку и защелкнула замочек.

— Вы дрожите, сеньорита.

— Разве? — Она сложила руки на коленях, не глядя на него. — Вероятно, я устала, так как плохо спала.

— Очень жаль, — мягко сказал он, пристально наблюдая за выражением ее лица. — А я спал сном невинного младенца. Мне говорили, что глоток свежего воздуха на природе как ничто другое успокаивает расшалившиеся нервы. Наш отдых на Гудзоне поможет вам избавиться от всех ваших проблем.

Она не ответила ему. Вряд ли она слышала, что он говорил. Ей нужно было помолчать.

Ланкастер мертв. Сквозь охватившую ее дрожь стала пробиваться злость. Таварес будет пытаться забрать у нее записку, а она меньше всего хочет, чтобы он ее прочел. И тем не менее она не могла устоять перед искушением кое-что выяснить.

— Скажите, сеньор, вы вели деловые операции в Соединенных Штатах?

— Конечно.

— Тогда вы можете дать мне совет. Я хотела бы открыть счет в банке и положить на него появившиеся у меня деньги. Я просила мистер Уортона порекомендовать мне банк, и он назвал как самый подходящий «Манхэттен Метрополитен Секюрити Банк». — Она медленно подняла на него глаза, надеясь, что он ни о чем не догадается. — Вы что-нибудь знаете о нем?

Опыт многих лет научил Эдуардо не выдавать своих эмоций, но в душе он содрогнулся, как от укуса змеи. Какие дела Уортон имел с «Манхэттен Метрополитен Секюрити Банком»? И почему она спрашивает его об этом?

— Если память мне не изменяет, сеньорита, этот банк закрылся более года назад.

— Вот как? А почему?

Он пожал плечами.

— Кто знает? Плохие капиталовложения. Проблемы с наличными деньгами. Растрата.

— Так много проблем у одного банка?

— Я только перечисляю возможные причины краха, сеньорита.

— Вы не находите странным, что так много банков терпят крах? Я вспоминаю историю с моим отцом. Все обстоятельства оказались столь неожиданными и жестокими по своим последствиям.

— Банковское дело рискованное, — сказал он, не сводя с нее глаз. — А почему вас интересует судьба этого банка?

— Генри Уортон друг банкира, — солгала она.

— Тогда почему же он рекомендует вам банк, про который он должен был бы знать, что тот закрылся больше года назад?

Она готова была откусить себе язык. Врать она не умела. Зачем пыталась? Филадельфия встретила его взгляд, надеясь, что это поможет ее слабой защите.

— Я хотела сказать, что они были знакомы. Вероятно, что они не сталкивались последние годы.

— Скандал с этим банком был очень шумным, — осторожно заметил он. — О нем писали все крупные газеты к востоку от Сент-Луиса. Этот странный племянник Генри не прочитал о нем, хотя даже я слышал.

— У вас были деловые отношения с этим банком? — спросила она, затаив дыхание.

«Мягче, котенок, ты играешь с хвостом пантеры», — подумал Эдуардо.

— Я очень тщательно выбираю себе деловых партнеров. Я не имею дела с ворами и дураками.

— Я воспринимаю эти слова как комплимент, — ответила она чуть хрипловатым голосом.

— Правильно делаете. В будущем я предпочел бы, чтобы вы с вашими проблемами обращались непосредственно ко мне. Я буду с вами откровенен, насколько позволят обстоятельства.

— Ваши обстоятельства, — подчеркнула она.

— Конечно мои. А теперь взгляните туда, и вы увидите наш новый дом.

Филадельфия посмотрела туда, куда указывал его палец. На вершине холма над рекой стоял дом, вид которого заставил ее вздрогнуть. Этот дом мог сойти прямо со страниц рассказов Эдгара Аллана По. Ведет Эдуардо с ней какую-то игру, или его слова имели целью спровоцировать ее, потому что она знала что-то, чего не знал он? У нее не было ответа на этот вопрос, как не было и возможности в настоящее время найти ответ.

Она откинулась на спинку, смирившаяся и подчинившаяся. В ее сумочке лежало еще два письма. Когда она будет одна, она прочитает их.

Терраса дома выходила в сад. Рядом с балюстрадой цвела душистая жимолость. Последние лучи июньского заката бросали пурпурные тени на просторную зеленую лужайку.

Филадельфия смотрела на все это великолепие, охваченная радостью этого первого дня в Бельмонте. Как глупо было с ее стороны приписывать этому дому какие-то темные дела. Дом был большой, полный воздуха, с множеством окон, выходящих на реку, а из других окон виднелись далекие горы. Ничто не нарушало покой раскинувшейся перед ней картины. Даже Эдуардо, войдя в дом, притих. Он предпочел оставаться в доме, когда она пошла к реке. Прогулка удивительно повлияла на ее настроение. Она тут же ощутила, что ей не хватает его общества. Эта мысль поразила ее, тем более что она поняла ее справедливость. Ей хотелось иметь Акбара рядом. Филадельфия не отвергла утверждение миссис Ормстед, что она немного влюблена в Акбара. Она действительно хорошо себя чувствовала в его присутствии. Может быть, она смирится и с Таваресом. В конце концов, Акбар и он это один и тот же человек. Во всяком случае, она попробует, и начнет это за обедом.

Эдуардо наблюдал за ней из окна. Он сознательно выбрал для ее спальни комнату в противоположном крыле здания. Так будет спокойнее и ей, и ему. Одно стало ему ясно в результате дневных раздумий. Прежде чем они уедут отсюда, он должен выяснить глубину ее чувств к нему и определить, способна ли она выдержать удар, когда узнает в будущем о нем.

Эдуардо посмотрел на скомканный в руке листок бумаги. Он уже несколько раз перечитывал то, что там написано, поражаясь тому, как Генри Уортон, ничего не подозревая, вонзил смертельный клинок в его сердце.

Эдуардо очень тщательно сложил листок и спрятал его обратно в бумажник. Откуда она могла узнать о Ланкастере? И если знает о нем, то что еще она знает?

Он вернулся к окну. Она сидела на краю балюстрады, ее гибкая фигура грациозно изогнулась, когда она обернулась к реке. Освещенная розовым светом заката, она казалась лесной нимфой, отдыхающей на краю своих владений.

«У вас секреты, милая, которые я должен узнать и узнаю, но сперва мы займемся любовными играми».