Отвоёванная весна

Наступление

Вокруг дома лесника все прогалины между деревьями заполнены лошадьми, повозками. У пылающих костров сгрудились партизаны.

- Выпрячь, водить, покуда не подсохнет, воды не давать! - приказывает подбежавшим бойцам Рева, а сам с доброй улыбкой обходит Чердаша, похлопывает его по бокам и уж потом направляется к дому.

У крыльца стоит огромная лошадь-ломовик, впряженная в миниатюрные санки. У передних ног лошади охапка свежего сена, но бедное животное никак не может дотянуться - хомут не пускает.

- Что за разгильдяй бросил коняку в таком виде? - гремит Рева.

- Чего шумишь? - урезониваю его. - Лучше бы взял да сам и поправил сбрую...

- Не терплю растяп!

В сенях у окна пристроился пожилой мужик в потертой свитке, в выцветшей ушанке. На подоконнике на узорчатом платке аккуратно разложена еда. Не обращая на нас внимания, незнакомец старательно натирает поджаренную хлебную корку чесноком, прилаживает к ней добрый ломоть сала.

- О це дило, друже, - одобряет Рева, - чеснок, да сало, да селянский ржаной хлеб - найкращий в свити продукт для партизана. Может, не поскупишься да угостишь приезжих, землячок?

Тот от неожиданности вздрагивает, оборачивается и деликатно отзывается:

- День добрый, товарищи.

Рева, как всегда, не ожидает, когда его начнут угощать, одной рукой обнимает незнакомца, а другой тянется к снеди, успевая при этом приговаривать:

- Сразу видать землячка-украинца...

Но землячок не так-то прост. Тихонечко прижимается спиной к подоконнику, отводя в сторону руку непрошеного гостя. И тут Рева замечает в углу длинный кнут.

- Это твоя лошадь у крыльца?

- Моя. А что?

- Головотяп ты, а не возница!

- А я и не возница вовсе.

Я внимательно всматриваюсь в человека. У него белые-белые волосы, а лицо моложавое, гладко выбритое, с ясными серыми глазами.

- Кто же ты? - не унимается Рева.

- Я - Таратуто Николай Васильевич, будем знакомы, - сует нам по очереди руку незнакомец. Делает он это так невозмутимо, будто его имя здесь всем прекрасно известно.

- Плохо тебя командир обучает, - говорит Рева и все-таки ухитряется стянуть с подоконника аппетитный кусочек.

- А я сам командир Хинельского партизанского отряда.

Это настолько неожиданно, что Рева, уже начав было жевать, обратно кладет еду. Пытается шуткой прикрыть свое смущение.

- Ну як же так, землячок, так бы сразу и говорил. Я же сразу узрел, что передо мной не простая людына...

Вместе идем в комнату. Я все вспоминаю: Таратуто - где я слышал эту фамилию? И вдруг вспомнил Гаврилову Слободу, старосту-предателя, его признание по поводу анонимок... Задаю обычные при знакомстве с новым командиром вопросы:

- Район хорошо знаете? Народ вас знает?

- Родился и вырос в этих местах. Работал здесь директором пенькозавода.

- В армии не служили?

- Нет, не служил, - ответ прозвучал без нотки сожаления.

- Скажите, а вы были директором завода в Новгород-Северске?

- Да.

- А у вас был такой - Фещенко?

- Был.

- А за что вы были под следствием?

Таратуто заметно встревожился.

- Да, арестовывали меня. Но потом разобрались, выпустили...

Я понимаю его тревогу. Сейчас, в условиях вражеской оккупации, не так-то просто выяснить причину ареста. Уже поэтому мы вправе были бы не доверять ему. Смотрю на погрустневшее лицо Таратуты, и волна возмущения снова переполняет грудь: одной анонимки, написанной мерзавцем, хватило, чтобы посадить хорошего, честного человека.

- Все же за что вы оказались в тюрьме?

- Кто-то оклеветал меня.

Вы не знаете, кто именно?

- Нет.

Рассказываю ему историю, которая произошла в Гавриловой Слободе.

- Неужели тот самый Фещенко? - не верит Таратуто.

- Он принял нас за немецких чиновников и рассказал нам все до мельчайших подробностей. Мы его потом расстреляли.

Таратуто вытирает вспотевшее лицо.

- Значит, расстреляли? Спасибо вам, спасибо от живых и от мертвых!..

И вдруг мрачнеет:

- А вы знаете, все-таки не Фещенко на меня настрочил. Не мог он... Тут что-то не так.

- Это почему? - удивляюсь я.

- Потому, что, когда меня исключали из партии, он жарче всех защищал меня. А потом вместе с моей женой приезжал ко мне в тюрьму, добивался, чтобы передачу разрешили.

- Очередной трюк для отвода глаз. А вы и поверили...

- Да, - задумчиво говорит Таратуто. - Трудно даже представить себе такое.

Так состоялось наше знакомство с Николаем Васильевичем Таратуто, которого Хильчанский райком партии назначил командиром местного партизанского отряда.

Сложны характеры людей. Не каждого с первого взгляда разгадаешь. Когда мы в лесу повстречали Петракова, и он сказал, что в прошлом был лесорубом, а в армии стал сержантом, мы сначала не поверили. Разухабистая походка, задиристый тон, вызывающая вольность в обращении без учета должностей и званий исключали даже мысль о том, что перед нами армейский сержант. Но прошло время, и мы увидели, что это очень исполнительный и волевой человек. Теперь он лучший командир взвода. Взвод у него такой, что может сражаться за целую роту.

Или Иван Иванович Шитов. В армии был простым поваром. Человек немного замкнутый, молчаливый. Думалось на первых порах, что выше черпака и котла он никогда не поднимется. А на наших глазах Иван Иванович стал талантливым подрывником, затем командиром подрывной группы, а вскоре возглавил все подрывные группы отряда. Когда же мы организовали школу по подготовке подрывников, то ее начальником, не раздумывая, назначили Шитова. Организаторские способности этого человека с каждым днем раскрывались все шире и очевиднее. Он стал командиром отряда, который со временем превратился в могучее партизанское соединение, успешно действовавшее в Каменец-Подольской области. Я имел удовольствие работать с Иваном Ивановичем и после войны. Кристальной души человек, вдумчивый и смелый, он очень много сделал в первые послевоенные годы, когда мы вели трудную и жестокую борьбу с последышами фашизма - украинскими буржуазными националистами - бандеровцами.

Шитов умер рано - ему не было и сорока лет. А мы и не подозревали, что он неизлечимо болен...

Хорошо запомнился мне и Григорьев, житель Красной Слободы, ветеринарный фельдшер. Фанатически влюбленный в свою профессию, он считал для себя самым главным в жизни заботу о здоровье своих бессловесных пациентов. Ради них он все свободное время отдавал сбору всяких целебных трав. Кто бы мог подумать, что этот тихий, сугубо мирный человек станет главным конструктором партизанских мин? А именно ему мы обязаны тем, что в нашем распоряжении появлялись все более совершенные и надежные мины, с помощью которых партизаны-подрывники отправили под откос десятки вражеских эшелонов.

Вот такими оказывались советские люди в грозную для Родины годину. И Таратуто тоже не стал исключением.

Мы с ним направились в избу, чтобы поговорить по душам. Но тогда разговор не состоялся. В дверях мы столкнулись с Васей Волчковым. Никогда еще не был наш разведчик таким взъерошенным и растерянным.

- Что случилось? - спрашиваю.

Молчит.

Пропускаю вперед Реву и Таратуто и, когда за ними захлопывается дверь, повторяю вопрос.

- Задание мы не выполнили, - выдавливает Волчков. - На окраине Середины-Буды нас обстреляли. Мы вернулись.

Мне стало ясно состояние Волчкова. Этот человек не привык докладывать о том, что он не справился с заданием, такого с ним еще не случалось.

Разведчики Волчков, Уваров, Заварзин и Ивашура должны были проникнуть в Середину-Буду, разведать скрытые проходы в город и добыть «языка». И вот не получилось. Это для меня неожиданный удар. Нельзя же вслепую наступать на мощный вражеский гарнизон.

Волчков не оправдывается.

- На обратном пути мы захватили двух румынских солдат, - со вздохом говорит он. - Но от них никакого проку: ни бум-бум ни по-немецки, ни по-русски. Начальник штаба посылает меня в отряд Покровского. Говорят, что там есть румын, знающий русский язык. Доставлю его сюда.

Вхожу в избу. Здесь вовсю идет допрос:

- Говорите, кто вы? Зачем оказались ночью в лесу?

- Кто вас послал?

- Какой номер вашей части?

Вопросы задавались наперебой, и два румынских солдата едва успевали поворачивать голову к спрашивающему.

Высокий солдат встретился со мной взглядом и широко улыбнулся. Развел руками и покачал головой: не понимаю, дескать. Потом начал тыкать в грудь себя и своего низкорослого товарища:

- Румунешту... Камарад... Камарад...

Рева пускает в ход всю свою богатую мимику. Ничего не помогает. Улыбаются румыны, говорят по-своему.

Командир отряда Боровик сердито отвернулся:

- Притворяются.

И, словно почувствовав, что угроза для них таится теперь в этом строгом человеке, румыны, как по команде, поворачиваются в сторону Боровика. Уставились на него, на лицах исчезла улыбка.

Уже много позже, когда эти двое стали полноправными партизанами, я понял, цену их мужественному поступку: оторванные от своей родины, втиснутые в мундиры вражеских солдат, не зная ни слова по-русски, они бежали в лес, чтобы найти партизан. Шли с единственной надеждой, что, несмотря на всю напряженность обстановки, их поймут. А ведь могли бы и не понять...

К сожалению, я запомнил фамилию только одного из солдат, того - высокого. И то, наверно, потому, что была забавная - Рак. До сих пор не знаю, есть ли вообще такая фамилия у румын. Тогда нас больше интересовало существо человека, его антифашистское кредо. И теперь, спустя многие годы, я с удовлетворением вспоминаю о том, что даже в то тяжелое, омытое кровью время на территории, занятой врагом, мы со своими иноплеменными друзьями находили общий язык.

Нашу затянувшуюся беседу с румынами мы прервали тогда, когда приехал комиссар Захар Антонович Богатырь с незнакомыми для нас людьми. Первым Захар представил секретаря Хильчанского райкома партии Горинова. Этот худощавый человек сразу показался мне энергичным и жизнедеятельным. Горинов, увидев своего командира Таратуто, удивленно подернул остро выступающими плечами и добродушно улыбнулся.

- Ты не забыл, - спросил он, - что сегодня делаешь доклад в Ново-Васильевске? Там тебя ждут.

Я заметил, как переглянулись все командиры и комиссары. Я был удивлен не меньше... В самом деле, если мы открыто проводили собрания в деревнях, то это происходило в нашем, отвоеванном у врага партизанском крае. А ведь эти люди стоят только у истоков организации отряда. Что это - уверенность в своих силах или благодушная беспечность? Не так-то просто решиться проводить собрание, когда знаешь, что оно в любую минуту может быть прервано появлением карателей.

Богатырь, поняв причину нашего недоумения, пояснил:

- У Скрыпницких болот забазировались отряды Покровского и Гнибеды. Партизаны разогнали всю полицию и старост. Территория свободна, а немецкие гарнизоны в районных центрах пока еще не очухались.

Вторым человеком, с которым нас познакомил Богатырь, оказался секретарь Гремячского райкома партии Черниговской области, он же командир Гремячского партизанского отряда С. К. Клименко. Немного грузноватый, с веселой улыбкой на лице, Клименко крепко стиснул мою руку и пробасил:

- Наш отряд действует с первых дней оккупации. Правда, он у нас небольшой - всего лишь пятнадцать человек вооруженных, но зато все ребята проверенные, настоящие коммунисты.

Районный центр Гремяч Черниговской области находится за рекой Десной, но он граничит с Хильчанским районом Сумской области, и это было для нас очень важным обстоятельством хотя бы потому, что стык областей, как правило, слабо или совсем не контролировался областными оккупационными властями. Мы начинали развертывать боевую работу в этих новых для нас районах, и то, что за Десной наши партизаны могли опереться на хорошо подготовленное и уже давно действующее партийное подполье, многое значило.

Клименко порадовал нас еще одним важным сообщением: подпольный райком передавал в наше распоряжение свою типографию. Правда, она раскомплектована, хранится частями в нескольких местах, в ней мало оборудования и шрифта, но все-таки это типография. И Богатырь уже положил передо мной листок со списком состава редколлегии нашей будущей партизанской газеты. Возглавляли список Иван Гридчин, Даниэль Абрукин, Иван Гуд - отважные бойцы и умелые пропагандисты.

Типография... Газеты, листовки... Многое вспоминается, когда слышишь эти слова. И пусть читатель простит, что я опять увожу рассказ в сторону. Наверное, без таких невольных отступлений вообще не обойтись в воспоминаниях.

С той поры, когда мы в заснеженном лесу зимой 1941 года нашли праздничный номер «Правды», прошло много времени, но в любой день – и в будни, и в торжественную юбилейную дату, - раскрывая газетный лист, я снова вижу взволнованные лица моих друзей, которые после долгого перерыва вновь увидели свою, родную, советскую газету. Голос партии, дыхание Родины несли к нам четкие газетные строки. Газеты, журналы, книги для нас в те времена были самым драгоценным грузом из всего того, что везли к нам самолеты.

В своих воспоминаниях о партизанской борьбе дважды Герой Советского Союза С. А. Ковпак пишет:

«Вместе с пушками и снарядами прибыли на наш аэродром и пачки с литературой, листовками. Для выполнения нашей задачи это оружие было не менее необходимо, чем пушки...»

Очень точно сказано. Партизаны-коммунисты уже с первых шагов своей деятельности на оккупированной врагом территории широко использовали силу большевистского печатного слова. В листовках и газетах гремел боевой набат, поднимающий народ на борьбу. Печать разоблачала звериную сущность фашизма, говорила правду о героической борьбе Красной Армии, о подвигах народных мстителей во вражеском тылу.

Огромное дело сделал секретарь подпольного райкома Клименко, сохранив и передав нам типографию. Мы ее сразу пустили в ход. Каждое издание мы выпускали тиражом не менее двух тысяч экземпляров, а листовка о разгроме немцев под Сталинградом вышла тиражом более пяти тысяч экземпляров. Всего же общий тираж изданных у нас газет и листовок превысил семьсот двадцать пять тысяч экземпляров. И это несмотря на все трудности, с которыми мы сталкивались повседневно. Когда на нас нападали карательные экспедиции врага, мы четырежды закапывали нашу типографию в землю, но работа редакции не прекращалась ни на один день. Партизаны всегда уносили с собой немного шрифта. Листовки набирались прямо в лесу и печатались небольшим валиком, обмотанным бумагой.

Печать помогала нам успешно бороться с вражеской пропагандой. А Геббельс и его подручные не брезговали никакими средствами. Немецкие самолеты все леса и поля усеивали листовками, в которых было все: от обещаний райских благ до запугивания смертью. Гитлеровцы шли на любые провокации. Из штаба партизанского движения к нам прибыла радистка Антонина Чередниченко. Однажды, когда она шла в отдаленный отряд, ее схватили немцы. Через несколько дней с самолета посыпались листовки за ее подписью:

«Голодные, истощенные, бегали партизаны сотни километров лесами и болотами от преследования немецких войск, и только в плену у немцев я почувствовала себя хорошо. Доверьтесь немцам, уходите из партизанских отрядов и расходитесь по домам».

Немного спустя возле села Боровичи партизаны нашли зверски изуродованный труп Антонины Чередниченко. И мы в своих листовках рассказали нашим людям правду об этой чудесной девушке и мерзкой лжи, которой гитлеровские изверги пытались запятнать ее чистое имя.

Замечу кстати, что в июле 1943 года немцы распространили листовку, на которой была подделана и моя подпись. «Я, известный партизанский командир соединения, - значилось в этом листке, - убедившись в бесплодности борьбы против непобедимой немецкой армии, не получая поддержки из Москвы, со всем своим штабом в районе Локница сдался в плен. Кормят меня хорошо, гарантирована жизнь и работа. Мне разрешено самому принимать сдающихся в плен партизан. Я обращаюсь к своим партизанам, а также к партизанам Ковпака: сдавайтесь в плен и приходите ко мне!» Разоблачить эту грубую фальшивку было нетрудно, если бы она распространялась только в радиусе действия наших отрядов. Но фашисты всегда отличались коварством. Тысячи таких грязных листков они разбросали далеко к югу от нашего партизанского края, и нам приходилось посылать своих людей в дальние рейсы с багажом наших листовок, в которых разъяснялась населению правда и разоблачалась очередная провокация фашистских пропагандистов.

Партизанская печать не только поддерживала людей духовно, но и повседневно оказывала им жизненную помощь, подчас спасала их от смертельной опасности. В оккупированных районах не хватало пищевой соли. Гестаповцы воспользовались этим и начали подбрасывать отравленную соль. Мы вынуждены были издать специальные листовки, которые предупреждали население и партизан ни в коем случае не пользоваться пищевыми продуктами, пока их не проверят наши врачи.

Многие наши листовки адресовались солдатам, пригнанным из стран, порабощенных Гитлером. Насильно поставленные под ружье, эти люди жадно искали правду и находили ее в наших листовках. Сотни словаков, венгров, румын с помощью этих листовок разыскали дорогу в партизанские отряды, обрели свое место в общей борьбе и стали нашими боевыми друзьями.

Печатное слово удесятеряло силу нашей устной пропаганды, повышало действенность бесед, которые проводили в деревнях неутомимые партизанские агитаторы. Отправляясь на боевое задание, партизаны обязательно заходили в редакцию, запасались газетами и листовками. Очень часто здесь можно было увидеть ходоков из деревень. Они шли к нам за газетами и листовками, которые потом переходили из рук в руки, из села в село, из района в район.

Партизанская газета делалась руками людей, которые сами не расставались с оружием. И потому так убедительны всегда были корреспонденции ковпаковцев Вершигоры и Воронько, стихи нашего поэта политрука Ивана Гуда, заметки и письма партизан, заполнявшие каждую газетную страницу.

Работники редакции тоже нередко меняли перо на автомат. Редактор Гридчин, литературные сотрудники Зайцев и Поляков, наборщики Голубев и Коняев, печатник Григорьев не раз участвовали в боях. Рядом с наборной кассой и печатным станком всегда находилось оружие. И надо отдать должное: наши газетчики владели им превосходно.

Партизанская печать нашего соединения прошла славный боевой путь от крохотных листовок до массовых газет «Партизанская правда», «Партизан Украины», литературного журнала. Мы начинали с самодельного печатного станка, сконструированного из гильзы 152-миллиметрового снаряда, а уже в 1943 году, после того как наши партизаны освободили город Овруч, у нас появилась превосходная типография, и мы смогли выпускать не только свою «Партизанскую правду», но и районную газету «Зоря».

Партизанская печать - неотъемлемая часть всей нашей большевистской прессы - была мощным рупором Коммунистической партии на временно оккупированной фашистами территории, действенным оружием в борьбе с врагом.

Но вернемся к тому, что происходило апрельским вечером в доме лесника. Мы познакомились с командиром третьего, из вновь организованных, отряда - Иваном Филипповичем Федоровым. До войны он был чекистом. Теперь Середино-Будский подпольный райком поставил его во главе местных партизан.

Когда собрались все командиры и политработники, выяснилось, что в наши планы надо вносить существенные и неожиданные коррективы. Некоторые соседние отряды не могли принять участия в операции - они получили другие задания. Пришлось, как говорится, на ходу латать прорехи.

Начальник штаба объединения Илья Иванович Бородачев вытряхивает из своей полевой сумки целую кипу разных документов. Бережливо, по-хозяйски разбирает их. Знаю, ему каждая бумажка здесь дорога. Эти потрепанные листки отображают всю нашу боевую деятельность за шесть месяцев.

Не выдерживаю и тоже, в который раз, просматриваю эту своеобразную летопись наших дел.

19 ноября 1941 года - налет на немецкий гарнизон на станции Зерново. 27 ноября - нападение на инженерное подразделение гитлеровцев. 2 декабря - разгром полицейского гарнизона в Красной Слободе. 8 декабря - похищение оккупационной администрации в райцентре Суземка. 17-19 декабря - засада на большаке Трубчевск – Брянск: уничтожено восемь автомашин. 26 декабря - разгром гарнизона в Суземке. 1 января 1942 года - уничтожен полицейский участок в Селечно. 7 января - ликвидирован крупный гарнизон в поселке Локоть. 17 января - уничтожено подразделение противника, занимавшееся ремонтом железной дороги в районе станции Нерусса. 1 февраля - взятие города Трубчевска. 2 февраля - взорван мост на железной дороге Брянск - Почеп. 10 февраля - на станции Бороденка выведен из строя лесозавод и склад смазочных материалов. 15-16 февраля - ликвидированы фашистские гарнизоны в селах Павловичи и Полевые Новоселки. 26 февраля - 1 марта - поход в Трубчевский район и бой в Квегуне. 17 марта - уничтожен полицейский участок в селе Большая Березка. 19 марта - разгром отряда полиции в Гавриловой Слободе...

За это время горстка окруженцев из девяти человек выросла в партизанское объединение, насчитывающее свыше двух тысяч бойцов. Кроме того, в Суземском, Трубчевском и Брасовском районах действуют мощные отряды самообороны - наш резерв и тыл.

Прошу Бородачева отложить в сторону архив и приступить к изложению плана предстоящей операции.

Но начштаба с видимым удовольствием расправляет пожелтевший, потертый на изгибах лист и кладет его на стол. Это схема города Середины-Буды и железнодорожной станции Зерново. Этой схемой мы пользовались, когда впервые атаковали станцию. Обстоятельно и подробно указаны здесь подходы к станции, к городу, помечены улицы, почти каждый дом.

Мы смотрим на схему шестимесячной давности, испещренную разноцветными карандашами.

- Да, это надо хранить. Вы правы. Эго уникальный документ, - задумчиво произносят Богатырь.

- Вы рано ее сдаете в архив, - возражает Бородачев. - Именно по этой старой схеме мы сейчас будем разрабатывать операцию. Отличный документ! Вот видите, тут есть все, что нужно нашим командирам для ориентировки во время уличных боев. Вот изображен дом и тут же пометка: «простреливается», а вот здесь, видите: «не простреливается». Ничего не скажешь, умная схема, чувствуется, что военный человек ее составлял.

Мы хохочем. Во время первой нашей операции на Зерново Бородачева еще в отряде не было. И поэтому он не знает, что схема составлена сугубо гражданскими людьми - нашими разведчиками Марией Кениной, Василием Волчковым и подпольщиком Сенем, который сейчас стал секретарем подпольного Середино-Будского райкома партии.

Бородачев все же упрямо твердит:

- Не верю! Только военный мог составить такую схему.

Бородачев развешивает на стене неоднократно склеенную нашу единственную карту южных районов Брянщины и северных районов Сумской и Черниговской областей. Мы все тянемся глазами к родной двухкилометровке. Кто знает, может быть, только потому, что полгода назад в наши руки попала именно эта карта, мы и обосновались в этих районах. Вся наша жизнь на Брянщине, все наши связи с подпольем и населением, все наши марши и бои были связаны с пестрой от пометок двухкилометровкой. Без нее мы не смогли бы определять обстановку, строить операции и совершать боевые походы. Каждая черточка и метина на ней и южной части Брянщины служили живым напоминанием о наших первых партизанских делах.

Бородачев знакомит нас с последними разведданными. Немцы продолжают стягивать силы. 1 мая с фронта ожидается прибытие еще двух дивизий. Они произведут проческу Брянского леса. Наша задача - опередить противника.

Мы будем наступать по фронту сорок километров - от Десны до Середины-Буды, от Зерново до Брасовского района. Западнее и северо-западнее Середины-Буды на вражеские гарнизоны в населенных пунктах Чернацкое, Пигаревка, Жихово 29 апреля поведут наступление отряды Хомутовский - командир Покровский, Ямпольский - командир Гнибеда и Хильчанский - командир Гудзенко.

Западнее Середины-Буды на железнодорожную станцию Зерново и на западную часть города будут наступать отряды соединения Ковпака.

Восточную часть Середины-Буды и село Зерново штурмуют отряд имени 24-й годовщины РККА - командир Рева, Эсманский отряд - командир Иванов, Донецкий - командир Боровик, Севский отряд - командир Хохлов.

- Но, как только что стало известно, принято решение об уходе отряда под командованием Иванова в Хинельский лес, а отряды Хохлова и Воронцова переходят в распоряжение штаба соединения Емлютина, - прервал свой доклад Бородачев - Как теперь быть?

- Включайте в план операции отряд Погорелова и Середино-Будский отряд под командованием Федорова.

Город Середина-Буда расположен в низменности: с запада примыкает к нему железнодорожная станция Зерново, с востока - село Зерново. По-видимому, когда строили железную дорогу, города еще не было, станцию назвали именем ближайшего села. Поэтому, когда между одноименными станцией и селом возник город, он был назван не просто Будой, а Серединой-Будой.

- Прежде чем брать город, решено атаковать село Зерново, - говорит Бородачев. - Вы все знаете, что это за осиное гнездо.

Да, это село у нас как бельмо на глазу. Растянувшееся на целых два километра, оно преграждало путь нашим партизанам, уходящим на задание. Чуть только кто покажется на виду, из села несутся крики: «В ружье, бандиты идут!» - и начинается пальба.

Что же случилось с Зерново? Почему оно так разительно отличалось от других украинских сел, где партизаны всегда находили сочувствие? Дело в том, что сразу же с приближением немцев все честные люди покинули Зерново: кто ушел с армией, кто с партизанами, а многие скрывались в разных других районах области. Село наводнили предатели - полицаи и их семьи. По нашим данным, полицейский гарнизон там насчитывал триста пятьдесят человек. Трезуб - этот знак принадлежности к буржуазным украинским националистам - красовался на воротах почти каждого дома. Другого такого коварного села мы больше на Украине и не встречали.

Нам предстоит наладить регулярное сообщение с Хинельским лесом, а зерновские полицаи все время держат свои засады на всех окрестных дорогах. Нельзя больше мириться с таким положением.

- Имейте в виду, что Зерново прикует к себе весь отряд Ревы, - предупреждает Бородачев.

- Если отряд Ревы будет прикован к Зерново, кто же будет брать Середину-Буду? - спрашивает Боровик. - Отряды Федорова и Таратуто?

Да, действительно, надо подумать. Прикидываем, как лучше расставить силы. Договариваемся на Середину-Буду нацелить отряды Ревы и Боровика, а на село Зерново отряды Погорелова, Таратуто и Федорова.

Но тут же выясняется, что Иван Филиппович Федоров может выставить только семьдесят пять человек, вооруженных четырнадцатью винтовками и одним пулеметом.

Бородачев опешил:

- Так выходит, что у вас только пятнадцать вооруженных? А что собираются делать остальные?

- Поэтому я и прошу присоединить нас к отряду Ревы. В бою довооружимся за счет врага.

Все рассмеялись, чем очень смутили прямодушного Ивана Филипповича.

- Зря вы это, товарищи, - вступился за него Таратуто. - Чему тут удивляться? Ведь наши отряды только организовываются. У меня дела не лучше, чем у Федорова. Мы имеем один пулемет, но и тот не совсем исправный, да два десятка винтовок. Но даже не в этом главное. Ведь и люди у нас необстрелянные. Подучить бы их нам, прежде чем посылать на серьезное дело, да и самим узнать их лучше.

Довод разумный. Надо помочь молодым отрядам. Обязываем Реву поделиться с хильчанцами и серединобудцами своими запасами оружия и опытных командиров выделить. Рева не на шутку разгневался, но, как всегда, приказ выполнил точно.

Отрядам Ревы, Погорелова и Боровика приказано немедленно сосредоточиться в районе села Благовещенское и ожидать сигнала. Иванова и Куманька просим тоже подтягиваться к Благовещенскому, чтобы быть там точно к 22.00 29 апреля.

Товарищи разошлись. А я шагаю по опустевшей избе, думаю над тем, как выяснить обстановку в городе. Ругаю себя, зачем в тот раз разрешил Новикову «устроить побудку» вражеского гарнизона. Артиллерийский налет прошел удачно, казармы были разрушены, эсэсовцы потеряли еще не один десяток солдат, но мы теперь не знаем, где враг разместил свой гарнизон. Разведка сорвалась. Снова посылать партизан в город бессмысленно - фашисты насторожились и перехватят наших людей. И вдруг вспоминаю: Волчков что-то говорил о жене начальника серединобудской полиции. Вызываю Василия. Он охотно поясняет:

- Супруга начальства изволили просить хорошего сена для ихней коровы. Я лично знаком с этой дамой и сохраняю с ней хорошие отношения. - В глазах у Васьки заиграли чертовы огоньки.

- Ну, если у тебя установились отношения с этой дамой, да еще хорошие, тогда отвези ей сено. Жду тебя в Благовещенском. Ты должен разузнать о положении дел в Буде.

- Будьте спокойны, Волчков все сделает!

На другой день Волчков заявился ко мне более чем всегда взъерошенный, запыхавшийся, но радостный.

- Полный ажур, товарищ командир!

Рассказ Волчкова был, как всегда, живописным и забавным. Мне не передать всех его оттенков. Ограничусь самой сутью.

Из дома лесника Василий направился прямиком в деревню Рудач. Старостой был здесь пожилой австриец. В первую мировую войну он попал в плен к русским, да так и остался у нас. Поселился в этих краях, женился. Когда в Рудач пришли гитлеровцы, они сразу назначили австрийца старостой села. Он пользовался у немцев полным доверием и... добросовестно служил партизанам. Я сам не раз бывал у него. Этот мудрый и бесстрашный человек очень много сделал для нас. Кстати, он-то и сказал нам, что жена полицейского начальника просила привезти ей сена.

- Ну, погрузили мы сено на телегу, - рассказывал Волчков. - Выехали на автостраду. До Буды оставалось километра три, когда мы услышали гул моторов. Догоняет нас колонна машин. Мой австриец загрустил. Я взял у него вожжи, свернул на обочину, чтобы освободить дорогу. Мчатся мимо нас машины. А я встал на телеге и руку к шапке - честь отдаю по всей форме. Вижу, солдаты улыбаются, приветливо руками машут. Порядок, значит. А я машины считаю. Восемнадцать грузовиков, и все полны солдат. В черных шинелях, на шапках и рукавах - эсэсовские эмблемы: череп да кости. А одна машина - с собаками. Громадные овчарки. Австрияк мой совсем было приуныл. А я ему говорю: не беспокойся, коль столько войск понаехало, начальство займется ими, на нас никто и внимания не обратит, и скоро будем чаи распивать с госпожой начальницей. Но подъехали мы к ее двору, я аж ахнул. Стоят три черных крытых автомобиля, вроде бы автобусы. Такие мимо нас не проезжали. И сразу эсэсовские солдаты взяли нас на прицел. Ну, думаю, Васька, привет! Замер мой староста. Я его в бок: давай дуй по-немецки! Но не успел он и двух слов сказать, как в калитку вошли начальник полиции и такой мордастый полковник (оказывается, это тот самый Сахаров, что замучил нашу Мусю Гутареву). Несмотря на то что во дворе резали баранов - готовился пир - полковник был злой и по-русски громко за что-то отчитывал начальника полиции. Я только уловил: «До каких пор здесь будут хозяйничать эти бандиты? Где ваше чутье?!

И тут на глаза ему попался мой австриец. Тот вежливо раскланялся, доложил, что по приказу начальника полиции привез сено. «Это еще что за новость! - заорал полковник. - Вместо того чтобы бандитов вылавливать, вы тут возницами заделались! Тоже мне староста! - И бац австрийца по щеке. - Вон отсюда! Выпрягай лошадь и катись, пока цел!»

Я мигом выпряг лошадь, подсадил на нее старосту, сам веду ее в поводу. Опомнились мы уже, наверное, за десятым двором, не меньше. Теперь надо было быстренько телегу доставать, а то не выбраться. В одном дворе нашли подходящую, да хозяин заартачился, но тут австриец проявил свою власть, и телегу мы получили. А на улице к нам подошел Юзеф Майор...

- Что ты говоришь! - обрадовался я. - Жив наш Юзеф?

- Жив. Он и помог нам выбраться. Юзеф велел передать, что наступление на нас намечено на пятнадцатое мая.

Три дивизии будут прочесывать одновременно Середино-Будский, Хильчанский районы и всю южную часть Брянского леса. И последнее: прибыл большой отряд немецкой жандармерии. Расположился он в Зерново. Да, еще Юзеф сказал, что дальше ему находиться там опасно, придется уйти. Сегодня в девять часов вечера он хочет встретиться с вами. Придет к озеру возле Благовещенского.

С шуточками-прибауточками Волчков рассказывал о своей поездке. Но этот неисправимый балагур выяснил очень многое. И мне хотелось расцеловать его, найти самые добрые, самые хорошие слова. Но в дни войны, в хлопотах и заботах мы порой не умели выразить всю благодарность нашим хлопцам за их подвиг.

И я просто обнял его по-отцовски, сказал: «Молодец!», а сам скорее кинулся к карте - голова была занята предстоящим боем.

Васька Волчков... Пусть читатель простит, что я отвлекусь от событий тех дней. Уж очень не терпится рассказать об этом изумительном парне.

Спустя много лет после войны раздался телефонный звонок.

- Извините за выражение, Васька Волчков на проводе...

Не верю ушам.

- Ты откуда? Немедленно ко мне!

И вот он передо мной. Теперь не верю глазам... Стройный, подтянутый моряк с погонами капитана 2 ранга. Только лицо прежнее - та же задорная и хитроватая улыбка.

- Разрешите доложить: прибыл по вашему приказу!

Обнимаемся крепко. Как всегда, с шуткой-прибауткой излагает Василий свою историю. После войны потянуло его на флот. Окончил военно-морское училище. Стал офицером. Но на строевую работу долго не пускали. Начальство сразу разглядело в нем великолепного затейника-массовика. А в таких людях всегда нужда, и назначили нашего Василия начальником Дома офицеров флота. Но не усидел он на берегу.

- Вырвался все-таки. Теперь я в полном смысле моряк! - В голосе Василия нескрываемая гордость.

Я должен был выступать перед читателями. Пригласил с собой и своего гостя. Народу собралось много. Рассказываю о наших партизанах. Вдруг поднимается какой-то молодой солдат:

- Вы много пишете о разведчике Волчкове. Но уж очень удачливый он у вас. Даже не верится, что так бывает в жизни.

- Что ж, - говорю, - давайте послушаем самого Василия Михайловича Волчкова. Вот он сидит перед вами.

Встал наш капитан 2 ранга... Вы знаете, какой овацией его встретили! Пришлось долго ждать, когда утихнет зал. Волчков смутился сначала, а потом заговорил. И о себе, и о Марии Кениной, и о многих других партизанах. И люди слушали его, затаив дыхание...

29 апреля был подписан приказ, который ставил задачу каждому отряду!

Отряды Погорелова и Боровика, как сковывающая группа, должны завязать бой на подступах к Середине-Буде с севера и северо-востока.

Отряд имени 24-й годовщины РККА под командованием Ревы и рота Кузьмина из Середино-Будского отряда наступают на Зерново с восточной к южной сторон. Захватив село, они приступят к штурму Середины-Буды.

Переход в общее наступление назначен на 22.00.

Командный пункт будет находиться на возвышенности севернее стыка Середины-Буды с селом Зерново.

И вот мы сидим с Бородачевым на краю впадины, щедро залитой холодной весенней водой. Луна то прячется за облаками, то снова выплывает. Отсюда с пригорка хорошо виден город. Сейчас вокруг него беспрерывно взлетают светло-зеленые ракеты, то в одном, то в другом конце раздаются выстрелы и короткие автоматные очереди. Когда на минуту смолкает эта трескотня, ночной ветер доносит нестройные звуки аккордеонов: то отрывки сентиментального немецкого вальса, то бурный фокстрот, то неудержимый венгерский чардаш. Где-то неподалеку, на городской окраине, видимо, какой-то пьяный полицай затянул украинскую песню: «Ой, лопнув обруч...» И опять выстрелы, ракеты, разноязыкие гортанные голоса.

- Словно белены объелись, окаянные, - тихо говорит сидящий рядом со мной Бородачев. - Заранее празднуют победу над нами, что ли?

Юзефа Майора все нет.

- Может, и вовсе не придет Юзеф. Война... Увольнительную к партизанам у своего командира не выпросишь... - замечает Бородачев.

Снова выглянула луна. Налетел ветер. Деревья на том берегу ожили, зашевелились. Еле слышно журчание ручья да шелест на ветру старых, переживших зиму и все еще не опавших листьев.

До наших ушей доносится какой-то говор на высотке за ручьем. Там сад, нам его не видно в темноте. Что-то загромыхало...

Справа слышен тихий плеск. Вытянувшись цепочкой, к нам приближаются люди.

- Наши, - спешит предупредить меня Илья Иванович.

На высотке отчетливо щелкнул затвор. Сейчас последует выстрел... Нет, тишина...

Мучительны минуты ожидания. Редеют ракеты над Будой. Вот уже только одна лениво взвивается в ночное небо и гаснет на лету. Затихли выстрели. Смолкли аккордеоны. Только одинокий пьяный голос упрямо тянет одно и то нее. «Ой, лопнув обруч...»

Слышу тихий доклад Ивана Смирнова:

- Товарищ командир, рота прибыла.

Смотрю на часы.

- Пора. Идите. Только аккуратнее, без шума. Следите за той высоткой, - и я показываю в том направлении, где еще продолжается настораживающая нас возня. - К моменту начала нашего артиллерийского обстрела понадежнее укройтесь, чтобы не попасть под собственные снаряды.

- Задача понятна, товарищ командир!

Рота Смирнова уходит. Вместе с ней исчезает и наш разведчик Вася Волчков. Плеск воды. И снова тишина.

Но мы знаем, что рядом, где-то левее, движется к Зернову рота Кочеткова, а справа ползет по мокрому лугу отряд Боровика, нацеленный на Буду.

Мы впервые применяем новую тактику: скрытно посылаем партизан в расположение противника, а потом открываем артиллерийский огонь. Гитлеровцы по тревоге будут выбегать из казарм, и здесь их встретят наши хлопцы.

Неожиданно в саду, все на той же проклятой высотке, что-то грохочет, падает. И тотчас слышим ругань Волчкова.

Мысленно отвечаю ему такой же тирадой.

- Не Васька, а черт, - бормочет Бородачев. - Все может испортить...

А тот и сам уже тут как тут. Тяжело дышит, утирает рукавом лицо. Не дает мне и вопроса задать, выпаливает единым духом:

- Трофей захватили, товарищ командир. На той высотке был зенитный пулемет. Но расчет почуял нас и втихаря смылся. Герои! Оставили нам даже плащ-палатку...

- Где же пулемет? - перебивает Волчкова Бородачев.

- Так он же тяжелый, не утащишь. Такая, доложу я вам, машина! И к нему еще много ящиков с патронами.

Посылаю Ларионова, находящегося в охране командного пункта, взять из резерва несколько человек, чтобы перетащить к нам пулемет и боеприпасы.

В это время ударили наши орудия и минометы. Волчкова как ветром сдуло: помчался догонять роту Смирнова.

Через наши головы с воем и свистом проносятся снаряды и мины. Над Серединой-Будой и Зерново вырастают огненные столбы. Взрывы сливаются в тяжелый гул. В него вплетается длинная пулеметная очередь, и вот уже затараторили десятки автоматов.

В Буде бой перекатывается с улицы на улицу и вскоре охватывает весь город. На западе, справа от нас, тоже все грохочет. Это ведут наступление отряды Ковпака, Покровского, Гудзенко. Над Зерново вспыхивает зарево. Все новые кровавые языки пламени вырастают над домами села, приближаясь к Буде. Противник яростно сопротивляется, пытается на ходу перегруппировать силы. Но натиск партизан яростен и стремителен.

Прискакал первый связной от Иванова и вместе с приветствиями и добрыми пожеланиями от него и Куманька сообщил нам, что отряд благополучно пересекает дорогу Буда - Севск (ого задача: воспользовавшись боем, прорваться в Хинельский лес).

Прискакал связной из отряда Боровика. Докладывает, что в Буле они попали в тяжелое положение. Боровик просит помощи. Бородачев тотчас же направляет к нему подкрепление из нашего резерва.

Рева сообщает, что противник, отступая из Зернова на Середину-Буду, поджигает все дома. Рева ведет бой с немецким отрядом карателей, который стремится вырваться в город. «Учтите, их много, они сомнут роту Смирнова».

Срочно направляем резервную группу партизан на стык города Буды и села Зерново, чтобы не пропустить карательный отряд в тыл Смирнову.

Связной отряда Погорелова привез весть о том, что заставой, выставленной от Севска, движения противника не обнаружено. Отряд Иванова - Куманька без помех приближается к Хинельскому лесу.

Проходит час, второй, а бой в Середине-Буде продолжается с неослабевающей силой. Появилось новое огненное зарево на западной окраине города - там оперируют отряды Ковпака, Гнибеды, Гудзенко и Покровского.

Наши орудия и минометы замолчали, но до нас все доносится гул канонады. Он слышен где-то справа. Что там такое?

Загадка разъяснилась, когда на командный пункт прибыл наш комиссар Захар Богатырь, который все время находился в Благовещенском при минометно-артиллерийской группе. Ему стало известно, что вступила в бой немецкая дивизия, снятая с фронта. Ночью она с востока через Холмечи и Негино углубилась в Брянский лес. Это ее артиллерия бьет по Суземке. Население эвакуируется в лес. В связи с этим партизанские отряды Суземского района, которые по нашему плану должны были захватить гарнизоны севернее Середины-Буды, прекратили наступление и скрытно ушли на свои прежние базы.

Другая немецкая дивизия углубляется в лес с запада. В деревне Радухино гитлеровцев встретили трубчевские партизаны. Они подпустили оккупантов на сто метров и ударили по ним в упор. Бой длился девять часов. Гитлеровцы - а их было более шестисот - несколько раз возобновляли атаки, но ничего не добились. Враг потерял больше ста солдат. Партизаны захватили трофеи: одно орудие, два миномета, десять станковых и ручных пулеметов, шестьдесят винтовок, двадцать автоматов, много снарядов и патронов. После боя сто десять колхозников села Радухино вступили в партизанский отряд.

Мы обсуждаем наше положение. Оно очень усложнилось. С уходом суземских отрядов создается реальная угроза отсечения нас от леса.

Рева доносит: гарнизон в Зерново уничтожен, но продвигаться в глубь Буды нет никакой возможности.

Смирнов докладывает, что он вынужден отходить.

Прибыл связной от Боровика. Тот сообщал, что попал в городе в очень тяжелое положение. Назад путь был отрезан, пришлось пробиваться в другом направлении. Сейчас отряд соединился с партизанами Ковпака за станцией Зерново.

Стрельба в городе начала затихать. Занимался рассвет. Подаю сигнал отхода.

В своей книге «Из дневника партизанских походов» С. А. Ковпак пишет:

«Однако задача по разгрому противника в Середине-Буде и Чернатском оставалась невыполненной, так как группа Сабурова не развила достаточно активных боевых действий».

Напрасно упрекал нас Сидор Артемьевич. Наши партизаны действовали, как видит читатель, напористо и самоотверженно, но обстановка сложилась так, что они не смогли развить успех.

И все-таки добились мы этой совместной операцией многого. Враг потерял большой полицейский гарнизон, недосчитался сотен своих солдат. Вражеская дивизия после нашего удара долгое время приводила себя в порядок и не смогла сыграть той роли, которую возлагали на нее гитлеровцы, предпринимая широкое наступление на партизанский край.

А самое важное в другом: народ еще раз убедился в силе партизан.

Все вынесем!..

Давно уже мы привыкли к коварству врага. Теперь снова с ним столкнулись. Гитлеровское командование воспользовалось тем, что мы собрали основные наши силы для наступления на Середину-Буду, и когда мы втянулись в бои, к нам в тыл устремились две немецкие дивизии. При этом фашистское командование даже отказалось от своего обычного педантизма: начало наступление раньше намеченного срока - 30 апреля, а не 15 мая.

Гитлеровцы, по существу, бросили на произвол судьбы те гарнизоны, которые мы штурмовали. Во всяком случае, не сделали ни малейшей попытки помочь им. Расчет был прост: пусть партизаны наступают, оторвутся от леса, израсходуют боеприпасы, вымотаются в боях. И тогда свежие немецкие дивизии окружат и уничтожат их.

Наше счастье, что мы быстро разгадали этот замысел. Как только стало известно, что немцы за нашей спиной проникли в лес, партизаны Суземского, Брасовского, Навлевского и Трубчевского районов Брянщины сразу прекратили наступление и скрытно вернулись на свои основные базы. Сидор Артемьевич Ковпак тоже не стал дожидаться, когда немцы замкнут кольцо. Умелым маневром он вывел свои отряды из котла и ушел с ними в Путивльский район, на прежний оперативный простор.

Мы были рады за ковпаковцев. Пока противник будет гоняться за нами, они развернут свою деятельность в более важных для врага районах. В таком же выгодном положении оказался и отряд Иванова - Куманька в Хинельском лесу.

После боя в Середине-Буде отряды нашего соединения сосредоточились в Благовещенском. Вражеская дивизия нас пока не трогала, хотя мы стояли у нее на виду. По-видимому, ей нужно было время, чтобы оправиться после нашего удара. А скорее всего, и тут сказалась хитрость противника. Ему пока не было расчета тревожить нас в Благовещенском - мы могли отсюда перейти в Хинельский лес. Поэтому гитлеровцы намеревались сначала отрезать нам этот путь, чтобы потом оттеснить нас к Брянскому лесу, где мы наверняка попали бы под удар проникших туда карательных войск.

Ну что ж, будем делать вид, что попались на удочку. Приказываю рыть укрепления вокруг села. Пусть враг думает, что мы собираемся здесь драться до конца. Приказ есть приказ. Вооружились хлопцы лопатами, копаются в весенней грязи и, знаю, в душе костерят меня последними словами. Самые мои близкие друзья и те косятся на меня: в своем ли уме командир? Ведь всем известно, что позиционный бой - самый невыгодный для партизан. Их сила во внезапности, дерзком и неожиданном для противника маневре. А тут командир вдруг решил занимать оборону на открытой местности, на глазах противника, наблюдающего из Середины-Буды наше копание в земле.

Но я сам мешу сапогами грязь, обхожу позиции, покрикиваю, тороплю людей. Богатырь хмурится: не привык комиссар таить правду от народа. Но мы договорились пока не раскрывать наших планов.

Лишь под вечер я зашел в штаб. Бородачев сидит над картой, выводит на ней схему нашей обороны. Молчаливый, злой.

- Товарищи командиры!

Присутствовавшие в комнате встали.

- Садитесь. - Мне не до церемоний. Подхожу к Бородачеву, беру карандаш и тупым концом, чтобы не оставлять следа на карте, веду от Благовещенского до заболоченного берега Неруссы. Бородачев следит за карандашом, и лицо его светлеет.

- Все ясно, - шепчет он.

В комнату входит плечистый, рослый политрук роты Черняков. Он в гражданской одежде, но по-военному подтянут.

- Прибыл по вашему приказанию!

Подзываю Чернякова к столу, усаживаю с собой рядом и тихо объясняю задачу. С четырнадцатью бойцами он останется в Благовещенском, когда мы снимемся с места. Будет прикрывать наш отход.

- Держитесь до последней возможности, а потом прорывайтесь вот сюда. - И мой карандаш снова скользит по карте к Неруссе.

- Будет выполнено!

Молча жму ему руку. Комиссар Захар Богатырь уводит политрука в другую комнату: им еще о многом надо поговорить.

- А теперь приглашайте подрывников, - сказал я начальнику штаба.

Одни за другим в комнату входят партизаны. Здороваются, рассаживаются кто где. Их человек сорок. Бородачев начинает инструктаж.

- Вы пойдете на железные дороги. В мешках понесете стопятидесятимиллиметровые снаряды...

Да, мин у нас пока мало. Этим людям придется выкрутить у снарядов боеголовки, вместо них вставить специальные взрыватели и тащить за спиной двухпудовый груз десятки километров. С этим опасным багажом им предстоит прокрасться к железнодорожному полотну, подложить снаряд под рельс к взорвать его под вражеским эшелоном. А ведь дороги немцы сторожат во все глаза...

Но и этого мало. Начальник штаба ставит перед ними и другие задачи, пожалуй, не менее трудные и опасные: по пути к месту диверсии подрывники должны раздобывать столь нужные нам разведданные, беседовать с жителями, поднимать людей на борьбу с врагом.

Многие привыкли видеть в подрывниках людей узкой специальности, или, как у нас иногда говорилось, «короткого замыкания»: подложил, дескать, мину, и дело с концом. А на самом деле это были не только превосходные специалисты, но и организаторы, агитаторы и пропагандисты. Их деятельность не ограничивалась диверсиями. На них лежали и разведка, и работа среди населения, и организация новых партизанских сил. Сама жизнь предъявляла к этим много шагавшим и много видавшим людям все новые и новые требования.

Мы понимали, что чрезмерно перегружаем наших славных подрывников, но не было никакой возможности облегчить их участь, а сами они никогда не жаловались на трудности. Изо дня в день они отмеривали многие километры по занятой врагом земле со смертоносным грузом за плечами.

В группы подрывников подбирались самые проверенные, выносливые и грамотные партизаны. Грамотные - чтобы не ошиблись в расчетах при минировании, чтобы видели больше по пути, чтобы умели вести разговор с народом. Одно слово «подрывник» звучало для всех, кто знал партизанскую жизнь, как синоним мужества, находчивости и смекалки. Но мы никогда не противопоставляли этих славных ребят тем партизанам, которые не ходили на железные дороги и не взрывали вражеских эшелонов, а вели тяжелые неравные бои с войсками противника, отвлекая на себя его внимание, чем облегчали работу подрывникам.

И сейчас, когда враг все туже стягивает кольцо вокруг нас, он считает, что тем самым обеспечивает безопасность своих путей сообщения. Напрасные надежды! Вражеские эшелоны будут взлетать на воздух! Порукой тому - решимость и мастерство пот этих хлопцев. Они знают, как нужна их самоотверженная работа сейчас, когда немцы направляют к фронту все новые контингенты войск.

Командиры подрывных групп Блохин, Жарчиков, Эльмуратов, Сокоренко, Волчков, Кенин и другие замечательные товарищи, сидевшие перед нами, хорошо понимали свою задачу, и, честно говоря, не было необходимости читать им наставления. Инструктаж был деловой и короткий.

Мы тепло простились с подрывниками. Они уходили на железные дороги Карачев - Курск и Курск - Бахмач. От души пожелали мы им счастливого пути и боевой удачи.

Собрался последний перед выступлением командирский совет.

Мы были в кольце. Но это нас не пугало. На оккупированной врагом территории партизаны так или иначе всегда находятся во вражеском окружении. Тыл и фланги для нас понятия относительные: в любой момент они могут превратиться в передовую линию. Но мы научились и в такой обстановке удерживать инициативу в своих руках. За плечами почти каждого из тех, кто сейчас собрался в избе штаба, тяжелые испытания. Таких никакие опасности не устрашат.

Я опять вспоминаю бок под Киевом осенью 1941 года, батальон особого назначения, в котором я был комиссаром. Тысяча двести человек было в батальоне. А потом нас осталось девять. Остальные погибли. Никто не сдался в плен.

Девять чудом спасшихся людей сумели вырваться из огненного кольца. И сразу мы оказались на просторе: на дорогах и в населенных пунктах мы почти не встречали немцев. Это и понятно. Как бы ни был силен враг, он не сможет наводнить огромную территорию своими войсками. Поэтому мы и сейчас были спокойны. Пусть враг концентрирует силы, собирает свои войска в кулак. Пока он готовит удар, мы скрытно уйдем отсюда. А наши мелкие группы еще более усилят диверсии на путях продвижения противника. Врагу придется на борьбу с этими группами бросать все новые силы, расчленять свои части на мелкие подразделения и направлять их на проческу лесов. А когда гитлеровцы завязнут в лесу, сгонят сюда большую часть своих войск, мы снова выйдем на оперативный простор.

Обо всем этом я доложил на командирском совете. И чем подробнее я делился с товарищами своим замыслом, тем меньше оставалось у меня сомнений в успехе. Глядя на командиров отрядов, на Захара Богатыря, на Илью Бородачева, я подумал, до чего же удивительное у нас сложилось взаимопонимание. Крепко сколоченный, спаянный нерушимой дисциплиной коллектив. Не случайно Рева, долгое время не веривший, что из него получится военный человек, первым высказал мысль:

- Давайте, попросим Москву, чтобы нас считали воинской частью!

Мысль понравилась всем, стали сочинить такое письмо, но навалились события, и мы совсем было забыли предложение Ревы. Но потом, как увидит читатель, сама жизнь заставила осуществить эту идею.

…Совещание было коротким. Командиры поняли меня сразу. Конечно, не обошлось без споров, но смысл их сводился к одному - как лучше выполнить новую боевую задачу.

Силы свои временно расчленяем на три части.

Отряд Таратуто и Клименко уйдет в Скрыпницкие болота и оттуда, действуя малыми группами, будет беспрестанно тревожить врага на дорогах.

Середино-Будский отряд под командованием Ивана Филипповича Федорова отправится с этой же задачей в урочище Высокая Печь.

Отряды Ревы, Погорелова и Боровика, а вместе с ними и штаб соединения направляются в Герасимовские болота, раскинувшиеся вдоль берега Неруссы.

Поздним вечером из Середины-Буды поступили первые донесения, что войска противника двинулись в наступление. К тому времени в селе Благовещенском уже не осталось ни одного жителя - все эвакуировались в леса.

Нам же для сборов много времени не потребовалось, и наш план вступил в действие.

Всю ночь двигались через лесные деревни. Жители покинули их. Мы не встретили на своем пути ни одного человека, и только зловеще хлопали настежь раскрытые окна и двери, шальной ветер свободно гулял по этим поспешно брошенным и осиротевшим строениям да мелькали голубые точки кошачьих глаз. Даже собаки вроде бы потеряли голос.

Есть такое выражение: звучная тишина. И мы напряженно вслушивались в эту тишину: ведь в каждой деревне могли быть немцы. Они тоже научились устраивать скрытные засады...

Совсем недавно в этих деревнях наших партизан люди угощали кто чем мог, а главное, мы здесь всегда находили верные источники информации. А сейчас тишина. Щемящая, надсадная.

Мы шли, на ощупь выискивая дорогу, принимая все меры к тому, чтобы не сбиться. Особенно трудно нам пришлось, когда мы углубились в густой высокий лен. Но все же к рассвету, преодолев вброд разлившуюся реку, мы добрались до указанного планом места и расположились на полуострове среди огромного болота.

Вскоре сюда добирается политрук Черняков со своими людьми. Задачу они выполнили: удерживали окопы у Благовещенского несколько часов. Потом отошли, пока противник не окружил село. Потерь у них нет.

Тут бы дать пообсушиться насквозь промокшим и промерзшим людям, попотчевать их горячей пищей, чтобы хоть немного отогрелись и восстановили силы после тяжелого перехода. Но не тут-то было. Враг уже вклинился в лесной массив тремя полками, занял пустые деревни и повел оттуда шквальный артиллерийский огонь по всем лесным просекам. Появились и самолеты. Немецкие летчики не жалели бомб, и частые гулкие взрывы то и дело сотрясали землю. И хотя до нас ни один осколок не долетел, все же от костров пришлось отказаться. Но жалоб по этому поводу не было.

Хмурым, вовсе не радостным выдался нам первомайский праздник...

Утром командиры рот, взяв с собой по одному взводу, выбрались на другую сторону болота и оседлали все большие и малые дороги. Заложили мины (в качестве их использовались мины батальонных минометов и артиллерийские снаряды), расставили засады.

Этим действиям мы придавали большое значение. Гитлеровцы не жалели боеприпасов, надеясь на их регулярный подвоз. А партизаны не пропускали ни одной машины, ни одной подводы. Даже кухня и та подорвалась на партизанской мине. А грабить фашистам было некого, тащить было нечего - деревни опустели. Все нужное для жизни жители успели вывезти, увели с собой и скот. Привыкшие к грабежам гитлеровцы не учли этого обстоятельства и уже даже своими желудками почувствовали беду.

Правда, и у нас было голодно. На болотах нас ожидал неприятнейший сюрприз: наши тайники с продуктами кем-то были опустошены. В результате у каждого партизана оказался очень скудный запас еды.

На третий день нашего пребывания на болотах, обходя подразделения, я увидел такую сцену. Петраков выстроил свой взвод. Каждый боец держал в руках семисотграммовый ломоть хлеба и кусок холодного отварного мяса. Петраков собственноручно резал эти куски на десять долек. Закончив работу, он обратился к строю со словами:

- Надеюсь, понятно, на сколько дней рассчитан этот за пас? Дополнительно поясняю: на десять. Каждая долька и есть ваш суточный рацион. Ожиреть, конечно, не ожиреете, но воевать можно и должно!

И снова я восторженно думаю о наших людях. Какая нужна верность долгу, чтобы здесь, в этих гнилых непролазных болотах, безропотно выслушать и принять этот приказ!

Трое суток враг вел ожесточенный обстрел, и только ночью прекращались взрывы и автоматно-пулеметная трескотня. Но и в эти недолгие часы относительного затишья многие партизаны не имели отдыха. Я говорю о разведчиках и особенно о связных. Разведчики находились в самой непосредственной близости к врагу и круглые сутки вели наблюдение, а связные без конца курсировали между нами и разведчиками, отмеривая в день до сорока и больше километров. Люди валились с ног от усталости, но подмены не просили, ибо знали, что все партизаны сейчас в деле - кто на дорогах ведет бой, кто выжидает в засадах. Небольшими группами наши хлопцы бродили по лесам, непрестанно беспокоили врага. Обозленные фашисты бросались на любой выстрел, а выстрелы звучали с самых неожиданных сторон, где, казалось бы, и духу партизанского быть не могло. И враг посылал то в один, то в другой конец леса подразделения солдат, дробя и распыляя свои силы.

Наступили четвертые сутки. С рассветом мы ожидали новых обстрелов и бомбежек. Но в лесу было тихо. Фронтовики знают, как обостряет нервы эта неожиданная тишина. Вскоре запахло гарью. Разведчики доложили: немцы сжигают лесные деревни и, строясь побатальонно, по бездорожью двигаются в западном и восточном направлениях.

Я с огромным облегчением дал команду зажечь костры. И вот уже они запылали, жаркие, манящие. И завязалась, потекла веселая перекличка. Острые словечки, колкие шутки. Люди уже смеялись над пережитыми страхами, над врагом, радовались неожиданной передышке.

А я был озабочен: почему немцы так быстро оставляют лес? Почему так внезапно прервали свою столь серьезно готовившуюся операцию? Может, что-то новое замышляют? Враг отошел, оставив нас в болотах, а вокруг, утопая в дыму затихающих пожаров, стоял посеревший молчаливый лес.

Надо было принимать какое-то решение хотя бы уже потому, что люди начинали по-настоящему голодать: далеко не все оказались такими рачительными хозяевами, как Петраков, и руки многих партизан раньше времени потянулись к заветному НЗ.

И тогда, не придумав ничего другого, мы рванулись из болот на прямую в свои прежние, облюбованные уже украинские места - к Середино-Будскому району.

Надо было видеть нашу колонну, чтобы понять, сколько успели перенести люди. Некоторые бойцы шли босиком - ботинки, сапоги расползлись от воды. Одежда превратилась в грязные лохмотья. Но шагали все бодро, несмотря на усталость и голод.

Пересекаем большак Суземка - Трубчевск. Алексей Кочетков показывает на огромную воронку:

- Наша работа!

Вокруг на широком пространстве раскиданы банки с консервами. На деревьях висят лоскуты - все, что осталось от немецких солдат и повозки.

- Осторожно, здесь мои ребята повсюду мин понатыкали.

Он сам проводит нас через дорогу. Партизаны подбирают консервы - пригодятся.

До Суземки прошли без особых происшествий. В райцентре немцев не было. Но и жителей не видно. Делать нам тут нечего. Двигаемся к поселку Заводскому. Но только Суземка осталась за нами, в ней вспыхнули пожары. Как выяснилось позже, фашисты собирались поймать нас в засаду, но не решились. Притаившись, они пропустили нашу колонну с обозом и после этого подожгли райцентр.

Какое-то время мы просто недоумевали, почему так поступают каратели. Оставляя народ без жилья, они ведь и себя лишают крова. Даже ослепленные яростью, они должны бы сознавать это. Здесь другое. И мы приходим к выводу: раз немцы начисто все сжигают, значит, они не собираются сохранять здесь свои опорные пункты. А размышляя логически дальше, можно было предсказать, что, следовательно, их войска вообще в этих местах задерживаться не будут.

Но жизнь не всегда давала нам время, чтобы до конца логически осмыслить происходящее. Вдруг (о это бесконечное партизанское «вдруг», без которого, кажется, не обходился в тылу врага ни один день) из-за бугра, что западнее Суземки, выползла большая колонна. Похоже, что нас сразу заметили, и колонна на какое-то мгновение замерла. Мы тоже смутились и даже несколько попятились к спасительному лесу. Но вскоре, к величайшей моей радости, я понял, что гитлеровцы растерялись больше нас. Послышались выкрики на немецком языке, и колонна, численностью до батальона, рассыпалась. Солдаты улеглись в траве и начали стрельбу.

Беспорядочный огонь немцев застал всех нас уже лежащими на земле. Огня с обеих сторон было море, но после довольно длительной перепалки у нас ни одного раненого или убитого не оказалось. Незаметно, чтобы и немцы понесли потери. Преимущество на нашей стороне оказалось только в том, что во время перестрелки мы успели вывести из-под огня большую часть людей и повели их в обход. Но когда мы выглянули из леса с другой стороны, чтобы ударить залегших немцев с тыла, то увидели еще две колонны противника, спешившие на выручку своим. Тут уж мы оказались на высоте. Заняли удобные позиции, подпустили врага поближе и начали расстреливать в упор. Большинство эсэсовцев упало после первого же прицельного залпа. Не успев оказать нам сколько-нибудь серьезного сопротивления, гитлеровцы, побросав даже своих раненых, врассыпную кинулись к еще горевшей Суземке.

В те дни мы не могли поддерживать регулярную связь с объединением Емлютина: между нами было слишком большое расстояние. Но брянские партизаны оказали нам неоценимую помощь.

В это время в засаде между Холмичами и Мальцевкой стояли два партизанских танка. Эти танки - один из них тяжелый КВ - емлютинцы нашли в лесу, восстановили их, а в качестве горючего использовали скипидар - другого не было.

И вот, когда каратели бежали от нашего огня, наперерез им из леса устремились грозные машины и начали гусеницами утюжить гитлеровцев, расстреливать их из пулеметов. Фашисты впали в такую панику, что никто из них не догадался бросить в танки хоть одну гранату.

Разгром эсэсовского пачка был полным. Но когда через сорок пять минут мы подбежали к нашим танкам, они стояли неподвижно. С тревогой открываем люки. Люди лежат бездыханные. Совсем было мы загоревали, но успокоили медики. Оказалось, ребята в обмороке: угорели от паров скипидара. Когда пришли в себя, мы со всей сердечностью поблагодарили их за выручку. Очень сожалею, что мне до сих пор не удалось выяснить имена этих героев. Буду рад, если они узнают себя, прочтя эти строки.

Эсэсовцы пережили тяжелое потрясение. Но мы не обольщали себя мыслью, что именно этот удар заставил их убраться из лесу. Меж тем немецкие дивизии на наших глазах спешно уходили, сжигая все на своем пути.

Мы снова вышли к границам Сумской области. И хотя, по всем данным, никакая прямая опасность нам пока не угрожала, мучительное чувство ожидания не покидало меня. Когда враг отступает, не использовав всех своих возможностей, невольно рождается сомнение: это неспроста.

Разведчикам предстояла горячая пора.

Пробираемся по темному бору. Штаб следует с отрядом Ревы. Колонна медленно движется по песчаной извилистой лесной дороге.

До чего же многоцветна наша колонна! Зеленые и синие гимнастерки, кителя и пиджаки разных фасонов, пилотки, фуражки, какие-то широкополые старомодные шляпы, среди них высвечиваются яркие платочки партизанок. И все же грозен вид этой разноликой массы. Колышутся над плечами стволы винтовок и ручных пулеметов. Негромко, но внушительно постукивают колеса наших пушек и пулеметных тачанок. Сам народ, неистовый и яростный в своем священном гневе, взялся за оружие...

Голова колонны вползает на болотистый луг. Он весь покрыт нежным зеленовато-желтым травяным ковром. Справа, чуть поодаль от дороги, небольшое болотце окаймлено белым бордюром: буйно цветут ландыши этой весной. А впереди снова густая темно-зеленая громада хвойного леса - там мы собираемся расположиться лагерем.

Над лесом, над вершинами высоченных сосен разлилась яркая вечерняя зари.

У опушки нас встречает конная застава. В гривы лошадей вплетены сиреневые подснежники, белые ландыши, ярко-желтые, будто золотые, шарики ранних одуванчиков. Тускло поблескивает в руках бойцов вороненая сталь оружия.

Чем глубже входим в лес, тем гуще заросли по обочинам дороги. И вдруг видим среди кустов людей. Они жмутся к нам, тянутся руками. Это местные жители, покинувшие свои деревни. Сердце сжимается при виде их: тяжела лесная жизнь беженцев из выжженных и разоренных мест. Тесно, холодно, сыро в наскоро сложенных шалашах. Одежды не хватает. Многие в тряпье, в лаптях, в каких-то немыслимых опорках: много ли захватишь из дому, когда на улицах строчат пулеметы, и огнем занимается крыша. Лица худые, землистые - голодно в лесу. Нет продуктов, нет соли: фашистская блокада уже крепко дает себя знать. Особенно жаль ребятишек: чем повинны они, за что им, только что вступающим в жизнь, терпеть эти муки? Но стоит на мгновение закрыть глаза - и словно нет вокруг этого человеческого горя. Со всех сторон несутся веселые, приветливые возгласы.

- Добро пожаловать, родненькие!..

- Спасители вы наши...

И восхищенный мальчишеский шепот:

- Гляди, Пашка, гляди... Не иначе командир взвода...

- Взвода? Ну и дурак же ты, Вовка! Видишь, сколько ремней, значит, ротный, не меньше...

Шум усиливается. Все гуще толпа беженцев, все теснее она обступает дорогу.

Сойдя с коней, вместе с Ревой идем в толпу.

- Добрый вечер, землячки! - весело здоровается Павел.

- Что правда, то правда: настоящие землячки, раз в землянках живем! - откликается из толпы столь же веселый голос.

Передо мной вынырнула молодая стройная девушка. Из-под платка выбиваются светлые льняные волосы.

- Вот возьмите, пожалуйста! - И она, вся зардевшись, протягивает мне букетик подснежников. - Это за то, что вы пришли сюда...

От волнения .не сразу нахожу слова благодарности, а девушка уже исчезла. Ко мне протискиваются старики.

- Тут слух прошел, будто уходите вы далеко отсюда и всю партизанскую силу с собой забираете, - допытывается седобородый дед. - Может, оставите хоть малость, чтобы нас, немощных, охранять? В лесу ведь остаются одни бабы, ребята несмышленые да мы, хилые... - И сам себе отвечает: - Видно, надо так. Мы не обижаемся. Страшно только: не будет нам тут без вас жизни...

- Ты чего раскис, Михайло? - горячо обрывает его сосед и сердито при этом стучит палкой по земле. - Бога побойся, товарищи немцев воевать идут, а не нас с тобой охранять.

- Да с лягушками на болоте чи охраняй, чи не охраняй, все равно не спасешься: не убьют, так и так умрешь.

Разговор обрывается. Все смотрят на проходящих партизан. Ничего не сказав мне, Павел уходит к своему коню, вскакивает на него и, ловко маневрируя, пробирается в голову колонны. Его догоняют Богатырь и Бородачев.

Хочется, очень хочется поговорить с этими людьми, рассказать нм, куда и зачем мы направляемся, но надо молчать, нельзя быть откровенным. И я отдаю своему адъютанту Лесину команду: переписать всех больных ребятишек, чтобы наш доктор успел оказать им необходимую помощь.

Говорю окружившим меня людям что-то ободряющее. А сам не могу оторвать глаз от ребятишек. И сегодня больно вспоминать о них. До чего же голодные, измученные, раздетые! Нерешительно приблизилась ко мне девчушка лет пяти. На ней изодранное платьишко. На лице без кровники - ввалившиеся страдальческие глаза. Они смотрят с таким мученическим ожиданием: просят, слезно умоляют... Беру ее на руки. Девочка подбирает ножки, чтобы не запачкать моей гимнастерки, доверчиво обнимает меня ручонками, прижимается всем своим худеньким тельцем.

- Ты чья, девочка? - на ушко спрашиваю ее.

Она поднимает грустные глаза, тут же прячет лицо за мое плечо и еще крепче сжимает ручонки вокруг моей шеи.

- Чья девочка? - уже громко спрашиваю окружающих.

- Не знаем, - отвечает кто-то.

- Да как же не знаете?! - протискивается вперед пожилая женщина. - Это же Ленка Минчук. У них же всю семью фашистские ироды перебили. Она одна в живых только и осталась...

И сразу послышались голоса:

- Наша она теперь...

- Воспитаем, коль сами живы останемся...

- Вы только возвращайтесь скорей, а дочку сохраним...

- Спасибо, товарищи! - только и сказал я и опустил девчушку на чьи-то протянутые руки.

Я еще долго не мог бы оторваться от этих людей, но тут колонна остановилась, и сквозь толпу ко мне стали протискиваться наши разведчики, настойчиво требуя: «Дорогу, дорогу!» И еще не добравшись до меня, через голову толпы крикнули:

- Каратели жгут Большую Березку.

- Народ расстреливают!..

Моя команда подхватывается мгновенно. Конные автоматчики, пулеметчики на тачанках, минометчики и артиллеристы - все, кто были на лошадях и на колесах, стремительно помчались к Большой Березке.

Уже начинала меркнуть заря, и только зарево пожара на холме зловеще освещало поле, когда мы ворвались в село. Гитлеровцы, отстреливаясь из-за горящих домов, бегут.

Мы движемся по Большой Березке. Различаем развалины машинно-тракторной станции, которую немцы пытались превратить в мастерскую для ремонта своей техники, но мы ее еще зимой разгромили в самом зародыше. Рядом горит дом. И в отблеске пламени мы видим на плетне маленькую девочку. Она животом насажена на острый кол. Под плетнем тела двух женщин и мужчины. Какое то время мы стоим пораженные, пока кто-то из партизан не снимает с кола маленькую мученицу. Она мертва. Подошедшие жители со слезами и стонами рассказывают: фашистский офицер пристрелил отца, мать и старшую сестру девочки. А маленькая Наташа побежала. Фашист выпустил в нее всю обойму. Не попал. Тогда солдаты поймали ее и животиком насадили на кол...

Много горя успели повидать наши партизаны, но с таким варварством столкнулись впервые.

Из Большой Березки немцы бежали в соседнее село - Голубовку. Полтора километра мы промчались мигом. Остановил вражеский огонь. Три раза мы ходили в атаку, но всякий раз откатывались, так как из Середины-Буды к противнику все время поступало подкрепление. Мы несли потери, но уж слишком велик был наш гнев. И партизаны снова и снова бросались на штурм, а потом, отброшенные, отбивали контратаки эсэсовцев. Бой длился всю ночь. На другой день, когда солнце уже было в зените, я приказал отойти. Хотя враг уже недосчитывал многих своих головорезов, в наших сердцах не было удовлетворения. Напоследок бойцы отряда Боровика отыскали старую оглохшую лошадь, на телегу положили три шестидюймовых снаряда со специальными взрывателями, сверху набросали разного барахла. Лошадь вывели на дорогу, и она медленно потянула повозку к Голубовке. Немцы стреляли по ней, но неуязвимая лошадка доплелась до деревин, к только тут ее подстрелили. К повозке тут же ринулись эсэсовцы, принялись рыться в поклаже. Ахнул взрыв. Десятка полтора гитлеровцев разнесло в клочья.

У каждого участника войны осталось много тяжких воспоминаний, которые, как осколок, навсегда впились в сердце. Вот так и у меня. Прошли годы, а я до последней детали вижу картины человеческого горя, а прежде всего ту крохотную изможденную сиротку, что так доверчиво обнимала меня в лесу, и маленькую девочку, нанизанную на кол плетня.

Своей неслыханной жестокостью фашисты стремились запугать народ, поставить его на колени. А добились обратного: пламя ненависти к врагу разгоралось все жарче, и сердца людей полнились решимостью и мужеством.

Химические снаряды

Двадцатого мая 1942 года к нам перешел Юзеф Майор.

Над ним нависла угроза ареста. Но даже не это заставило поторопиться нашего подпольного венгерского друга коммуниста. Он пришел к нам, чтобы предотвратить новое чудовищное злодеяние фашистов. Майору стало известно, что гитлеровцы собрали трофейные снаряды советского производства, отвезли в Германию и начинили отравляющими веществами: Сейчас эти снаряды привезли сюда, чтобы венгры, дислоцирующиеся в Середино-Будском районе, обстреляли ими лесной массив, в котором находятся партизаны. В случае если возникнет конфликт по поводу применения запретного оружия, ставка Гитлера сошлется на то, что это сделали не немцы, а венгры, и применили они трофейное, взятое у русских оружие, даже не подозревая, что снаряды начинены газом.

Мне нравится Юзеф - красивый, сильный и мужественный человек. Слушаю его голос, ровную речь с заметным акцентом. Но то, что он говорит,, все больше тревожит меня. Нервно шагаю по комнате.

- Где сейчас эти снаряды?

- В Ямполе. Склад сильно охраняется.

- Вы говорили еще кому-нибудь об этом?

- Только вашему комиссару Богатырю. Он меня встретил и привел сюда.

- Хорошо, - немного успокаиваюсь я. - Об этом пока никто не должен знать.

- Понимаю, - соглашается Юзеф.

И в этот момент является посыльный и докладывает, что меня приглашает комиссар.

Выхожу на поляну и вижу: Богатырь собрал партизан. Целый митинг.

Что он, с ума сошел? Бегу со всех ног, чтобы помешать ему раньше времени рассказать о страшных снарядах.

Рядом с Богатырем стоит улыбающийся Саша Хабло, наш старший радист, протягивает комиссару бланк радиограммы. Богатырь поднимает руку, призывая к вниманию:

- Митинг объявляю открытым.

Только этого еще недоставало! Хватаю комиссара за плечо, но он только озорно кольнул меня взглядом.

- Товарищи!

И он рассказывает партизанам, что Президиум Верховного Совета СССР 19 мая 1942 года присвоил товарищам Ковпаку, Федорову, Копенкину и Сабурову звание Героя Советского Союза. Зачитывает правительственную радиограмму в мой адрес:

«Горячо поздравляем всех партизан и партизанок вашего соединения с высокой наградой, а Вас - с присвоением звания Героя Советского Союза. Партия и правительство высоко оценили Ваши заслуги перед Родиной. Желаем Вам, партизанам и партизанкам вашего соединения наибольших успехов в развитии партизанской борьбы».

Свое состояние я мог бы сравнить разве только с таким явлением: вот навис над тобой грозовыми тучами затянутый небосвод, и вдруг прорезал его яркий, слепящий до слез луч солнца. И это произошло в то время, когда ненастье могло разразиться химическим нападением, от которого у нас, партизан, не было никаких средств защиты...

Читатель поймет мои чувства. Это была моя первая в жизни правительственная награда. Первая и такая высокая!..

Радовало прежде всего то, что мы не забыты, что за нами, за нашими делами следят в Москве.

Что ответить моей партии, моему правительству, моему народу, всем партизанам, собравшимся тут, на этой полянке?..

- Это не моя, это ваша награда, товарищи. Так поклянемся же, что с честью оправдаем ее...

В Москву отправлено наше очередное донесение о результатах диверсионной деятельности за май и первую половину июня.

На выбор несколько строк.

21 мая 15 диверсантов под командованием Смирнова в результате засады на дороге Суземка - Горожанка уничтожили 40 оккупантов и сожгли повозки с горючим.

25 мая на шоссе Севск - Середина-Буда взрывом мины уничтожены две походные кухни и четыре солдата.

28 мая группа подрывников под командованием Блохина из отряда имени 24-й годовщины РККА, заминировав участок на железной дороге Комаричи - Льгов, пустила под откос эшелон противника. Уничтожено 600 гитлеровцев.

9 июня на шоссе Чернацкое - Жихов миной уничтожены 2 повозки. 4 лошади, 8 фашистов.

20 июня на шоссе Гремяч - Камень миной уничтожены 2 повозки, 4 лошади, 6 гитлеровцев...

А всего нашими отрядами имени 24-й годовщины РККА, имени Ленина, Сталинским и Харьковским - пущено под откос 32 воинских эшелона противника, разбито 28 паровозов, 558 вагонов, 149 платформ и 9 цистерн с горючим.

Цифры, цифры, цифры... А за ними нелегкий партизанский труд, изобретательность, безудержная смелость и рассыпанные по родной земле почти неприметные холмики партизанских могил...

Когда стало известно о замысле гитлеровцев применить химическое оружие, мы окончательно поняли, почему они без серьезного боя оставляют Брянский лес. Именно сюда они собираются согнать всех партизан и уничтожить одним ударом.

Из Хинельских лесов прибыл отряд, возглавляемый Ивановым и Куманьком. Отряд успел нанести удар по Марчиховой Буде, но потом враг стал теснить партизан и отжал их именно сюда, к Брянскому лесу. Начальник штаба отряда Боровика Ушаков, вернувшийся из-под Новозыбкова, куда его группа ходила на диверсии, доложил, что оккупанты ведут наступление на отряды Черниговской области, которые возглавляет прославленный командир, секретарь подпольного обкома партии Алексей Федорович Федоров. Гитлеровцы и их теснят к Брянщине, хотя в Хлуплянских лесах партизаны нанесли врагу значительный урон. Дошли до нас сведения, что и под Путивлем Сидор Артемьевич Ковпак ведет тяжелые бои, его тоже отжимают в нашу сторону.

Нет, в лес мы теперь не пойдем.

Ранним утром Бородачев, Рева и я стоим на высотке. Думаем, как безопаснее расположить наши отряды, как лучше организовать их оборону.

Илья Иванович вычерчивает на карте будущие рубежи, а я и Павел в бинокли изучаем окрестности.

На западе за селом Ново-Васильевское до самой Десны простирается болотистая топь, поросшая где камышом, где низкорослым кустарником. Она огибает село с юга, раскинувшись по обоим берегам тихой неторопливой Зноби. А вдали на левом берегу Десны растянулся узкой полосой сосновый лес. Между этими двумя урочищами пролегла до самых полей гнилая лощина.

- Это болото непроходимое, - замечает Бородачев показывая мне на карту. - И лес, который вы видите у Десны, недоступный и никчемный ни для нас, ни для противника.

- А мне он нравится. И даже очень... А что, если проложить гать через эти болота?

- Гать? - удивленно переспрашивает Бородачев. - Да что вы, ведь тут... Погодите, сейчас я вам скажу. - Он сверяется с масштабом карты. - Восемь километров.

- Пусть даже двадцать, - говорю я.

- Но что дает эта гать? Ну разорвете дня на три блокаду, ну протянете по этой гати две-три коровенки, а за их хвостами увяжется целый полк эсэсовцев.

- Вы сами заметили, что эти болота непроходимы. Так разве нет смысла именно ими прикрыться нам?

И вот уже на карте на синюю штриховку, ложится от одного крохотного островка до другого четкая красная линия. Чуть прищурив глаза, Бородачев задумчиво смотрит на нее.

- Может быть... Может быть... Если сумеем удержать в секрете, будет хороший выход для диверсионных групп...

Спрашиваю Павла Реву, сколько понадобится людей, чтобы за двое суток построить такую гать. Павел вместе с Бородачевым принимаются за расчеты. Чтобы не мешать им, отхожу в сторонку и останавливаюсь над самым обрывом. Внизу огоньки костров: партизанки варят пищу. Осторожно спускаюсь. Лиза Попова трет кулаками глаза, покрасневшие от дыма. Говорит командиру роты Смирнову:

- Со вчерашнего дня вожусь с этим обедом, товарищ командир. Лошадка уж очень староватая досталась, намучилась. Не знаю, как кушать-то будем. Честное слово, без соли, ну, просто не идет, да и только...

- В пустой желудок кавалерия и без соли на полном карьере влетит, - «оптимистически замечает Смирнов.

- Если бы кавалерия, - парирует Лиза. - А то теперь и обозные клячи пошли. На них вместо ложки надо хворостину брать, иначе в рот не загонишь.

Я едва не расхохотался и поспешил отойти подальше от греха: я и сам с неимоверным трудом ем жесткие, совершенно безвкусные, с противным запахом пота куски конины. К тому же я еще не пришел в себя от вчерашнего угощения, которым меня потчевали артиллеристы. У них там боец Никита Самошкин из шкуры и конских ног сварил холодец. Отказываться было неудобно, отведал я этот деликатес, и до сих пор такое ощущение, будто выхлебал всю жижу из болота.

Возвращаюсь к Реве и Бородачеву, и мы вместе направляемся в Ново-Васильевск.

В центре села, в старом здании школы, разместился госпиталь. Здесь нас встретил наш постоянно бодрствующий доктор Александр Николаевич Федоров.

Этого высокого немногословного человека глубоко уважают все партизаны. Превосходный врач, он берется за самые сложные операции, хотя их чаще всего приходится делать под открытым небом - на болоте, на телеге, в лесу, и все же, как правило, они заканчиваются благополучно. Скажу сразу же, что наш замечательный доктор к концу партизанской деятельности с полным правом мог гордиться результатами своей и своих помощников работы. До тысячи раненых и больных партизан, не считая жителей тех районов, по которым мы проходили, побывали в нашем госпитале. Большинство раненых благодаря мастерству доктора Федорова смогли возвратиться в строй. Днем и ночью наш партизанский доктор и его помощники несли свою вахту, вкладывая в спасение людей все свое умение и душевную чуткость. Об этом и сегодня вспоминают с благодарностью их многочисленные пациенты...

Неподалеку от места, где разместился наш госпиталь, посреди большой площади высится здание новой школы, построенное незадолго до войны. Теперь здесь наши партизаны обучаются на курсах диверсантов. Руководят их учебой опытные подрывники Шитов и Ковалев из отряда Таратуто.

Из кузницы, что находится напротив школы, доносится неумолчный перестук молотков. Там сейчас сбивают сотни легких фанерных ящичков. Их свезут в Скрыпницкие болота. Партизаны отряда Погорелова пустили-таки «завод» по выплавке тола из снарядов. Начинят ящички столь желанной для нас взрывчаткой, и у нас будет в достатке легких и удобных мин. Подрывникам уже не придется десятки километров таскать на себе тяжелые снаряды.

Деревня заполнена партизанами из отряда Ревы. Но к ним еще прибавилась рота Ветрова из отряда Таратуто. На площади маршируют парни: ветровцы обучают пополнение из крестьян, пожелавших стать партизанами.

У сельсовета, где теперь штаб отряда Ревы, меня остановил Казимир Плохой. Сообщил, что арестовал двух фашистских шпионов.

Это Юзеф Майор предупредил нас, что к нам проникли провокаторы. Благодаря им немцы узнавали о наших планах, о путях нашего продвижения.

В Ново-Васильевске появилась неизвестная женщина. Назвала себя учительницей из Гавриловой Слободы. Плохому и его помощникам гостья показалась подозрительной. Допросили ее. Сначала отпиралась, а потом призналась, что она послана комендантом Новгород-Северска Пальмом встретиться с одним нашим партизаном. Немедленно схватили и его. Выдавал себя за советского офицера, попавшего в окружение.

А оказался матерым шпионом. Он-то и снабжал гитлеровцев информацией о передвижении наших отрядов. Мы уже и раньше сталкивались с происками фашистской агентуры. Посылались к нам лазутчики с целью получения разведданных о наших силах. Подкупленная фашистами повариха питалась отравить партизанских командиров...

Нужна была высочайшая бдительность. Ведь люди к нам шли со всех сторон. И мы не могли отказать им. Но с вновь прибывшими велась неутомимая работа. И надо сказать спасибо работникам штабов и товарищам нашей оперативной части, настоящим чекистам, таким, как Константин Петрушенко, Иван Борисов, Виктор Храпко, Казимир Плохой. Их зоркий глаз и безошибочное чутье помогали своевременно разоблачать вражеских агентов.

В Ново-Васильевске собрались Богатырь, Куманек, Иванов, Гнибеда и комиссар его отряда Красняк, Иван Федоров, Таратуто, секретари подпольных райкомов партии Горинов и Сень.

Решаем часть сил объединения оставить здесь в обороне, а другую часть двинуть в район Ямполя с неотложной задачей - любой ценой овладеть складом химических снарядов. Атака Ямполя возлагается на отряд Ревы и на местный Ямпольский отряд под командованием Гнибеды, Рева получает еще роту Кузьмина из Середино-Будского отряда Ивана Федорова и роту Ветрова из отряда Таратуто. Общее командование я беру на себя.

Ночь выдалась лунная, звездная. Колонна движется по узкому зыбкому мосту - восьмикилометровой гати, проложенной через болота до самой Десны. Гать построили быстро - за три дня, но получилась она надежной, держит хорошо. Все идет нормально. Не стучат колеса, не скрипят повозки, почти ничто не нарушает безмолвную тишину. Выезжаем на твердую сушу, минуем лес на берегу Десны. Совсем недалеко вражеские гарнизоны. Пока никто нас не тревожит. Но вот колонна выползла на клеверное поле, освещенное лунным светом, и на душе стало неспокойно.

Рева отрывается от нас и скачет вперед, к головному отряду. Вскоре от колонны отделяется боковое охранение. Богатырь спешит к Кочеткову, который в этом походе возглавляет ударный отряд. Я разыскиваю командира артиллерии Новикова, предупреждаю его быть начеку.

Подозвав Сашу Ларионова и Степана Лесина, отъезжаю в сторону, чтобы лучше слышать посторонние шумы. Колонна переваливает через большак, ведущий к Новгород-Северску. И снова лес. Все-таки нет ничего надежнее нашего старого зеленого друга!

Рассвет застает нас в густых зарослях. Будучи уверенным в том, что, по крайней мере до полудня, противник нас тут не найдет, объявляю большой привал. Партизаны укладываются на земле, не успевшей остыть за ночь. Но многие не могут уснуть: сказываются и голод, и усталость, и большое нервное напряжение.

Подхожу то к одному, то к другому:

- Почему не спите?

Ответ почти одинаковый:

- Сон не берет...

Некоторые даже предлагают свои услуги, чтобы подменить часовых на заставах.

И мне не уснуть. Говорят, что шелест травы и листьев успокаивает. А меня и это будоражит...

Наконец, меня сморил сон, и я проспал почти до заката. Очнувшись, посылаю разведку в Красичку. Там оказался отряд полиции. Один из наших разведчиков попался на глаза полицаям. Те открыли стрельбу. Наши не ответили. Винтовочная трескотня длилась минут пятнадцать, и снова стало тихо.

В двадцать один час мы всей колонной двинулись на Красичку. Полицейских уже не оказалось. Мы нашли старосту. Он был невменяем от страха. Да ему и было от чего трястись: большущий кирпичный дом, построенный в эту страшную пору, свидетельствовал о том, что оккупанты весьма благоволят к его хозяину.

В деревне был молочный сливной пункт, и тут уж партизаны отвели душу: давно они так не лакомились молоком, сыром, маслом. Жители наперебой угощали хлебом-солью. Но долго пользоваться их гостеприимством мы не могли. Разведка донесла, что приближается колонна противника силой до батальона. Приказываю Петракову выдвинуть взвод на луг и замаскироваться там.

Командир немецкого батальона пытался ввести нас в заблуждение. Несколько его солдат, вооруженных двумя пулеметами, перемещаясь по лесу, дразнили нас, отвлекая наше внимание.

Темнело. Я уже подумывал, что сегодня гитлеровцы так и не соберутся напасть, и хотел повести нашу колонну из деревни. Но тут на лугу вдруг вспыхнула яростная перестрелка.

Нужно заметить, что неистребимая любовь Петракова к автоматическому оружию привела к тому, что в его взводе на сорок бойцов было двадцать пулеметов и только три винтовки, и то снайперские. Поэтому в огневой мощи с петраковским взводом даже немцам было трудно тягаться, тем более что он подпустил противника на каких-нибудь сорок-пятьдесят метров и только тогда подал команду.

Бой продолжался недолго. Уцелевшие гитлеровцы спаслись бегством. Когда я примчался на луг, стрельба уже прекратилась, а партизаны в основном занимались сбором трофеев: пулеметов, автоматов и патронов.

На следующее утро мы добрались до Антоновки - первого села Ямпольского района. Это была родина Красняка - комиссара отряда Гнибеды, и мы вместе с ним радовались тому, что вошли в село без боя.

Усталые люди быстро заснули. А утром партизаны привели в штаб двух гитлеровских солдат. И мы еще раз убедились, насколько беспечны мы иногда бываем. Выяснилось, что группа эсэсовцев пробралась ночью на бывший колхозный ток и решила заночевать там. О нашем присутствии они и не подозревали. А утром, к ужасу своему, увидели, что в селе полно партизан. Не думая долго, немцы ретировались, но в спешке забыли радиостанцию. Послали за ней двух солдат. Они-то и попали в наши руки вместе с рацией.

Нас вполне устраивало, что навстречу нам противник выслал такую маленькую группу своих солдат, которая, не приняв боя, добровольно убралась из деревни. Можно не сомневаться, что теперь беглецы доложат своему командованию: в Антоновке партизан видимо-невидимо. Это для нас очень важно. Нам хотелось выудить из Ямполя как можно больше фашистских войск, заманить их на открытое место. Более того, мы решили повести демонстративные атаки на соседнее село Шостку и станцию Хутор-Михайловский. Пусть и туда фашисты бросят часть сил.

В Антоновке мы почувствовали себя так, словно здесь еще и не было оккупации. Даже непредвиденная встряска, связанная с появлением немцев на колхозном току, уже воспринималась как забавный случай.

Население деревни душевно встретило партизан, и, конечно, особенно тех, кто воевал в местном Ямпольском отряде под командованием Гнибеды. Это можно было понять, так как в отряде было много партизан из самой Антоновки. Они долго не виделось со своими родственниками, и теперь мы были свидетелями волнующих встреч сыновей с родителями, жен с мужьями, детей с отцами...

Все партизаны не могли вместиться в Антоновке, но счастливые хозяева никого не обошли своим вниманием. Праздник перекатывался от одного дома к другому, словно уже отмечалась окончательная наша победа над врагом. Чем-то вся картина этой теплой встречи с населением напоминала нам Красную Слободу, но Антоновка все же была побогаче Слободы. Здесь людям удалось кое-что сохранить из продуктов, припрятать скот. И теперь все это добро было отдано нашим хлопцам. Казалось, не останови этих гостеприимных людей, так они зарежут последнего теленка и последнюю курицу. За весь год войны мы впервые, что называется, пировали - такой изобильный стол накрыли нам антоновчане.

С трудом оторвавшись от стола и освободившись из объятий моих замечательных хозяев, я отправился на возвышенность перед клеверным полем и припал к стереотрубе. Но и здесь меня не оставили в покое. Хлебосольные крестьянки притащили половину поросенка, сметану, домашнюю колбасу и много другой снеди.

Но как ни приятна и радостна была встреча, нас уже подстегивала волна новых забот.

Усиленные группы разведки взяли путь на хутор Михайловский и Шостку, где, по нашим данным, гарнизоны врага были малочисленны. Под руководством Бородачева вокруг Антоновки строились укрепления.

Комиссар Ямпольского отряда Красняк познакомил меня с молодой статной девушкой:

- Вот это и есть Надя Марчевская.

О ней я слыхал от него и раньше. Эта девушка была одной из первых разведчиц Ямпольского отряда, очень хорошо работала, и партизаны ее ценили. Но вот Марчевскую арестовало гестапо. Даже мы помогали Красняку собирать среди партизан разные ценности. Все это добро было передано следователю. Взятка сыграла свою роль, и Надя Марчевская оказалась на свободе.

Девушка показалась мне спокойной, рассудительной. О своих недавних переживаниях в гестапо не обмолвилась и словом. Меня она попросила скорее дать ей новое задание. Девушка заявила, что может пойти в Ямполь и разведать там обстановку. И еще высказала одну просьбу: чтобы после возвращении ее оставили в отряде.

Надя рассказала, что, когда она в последний раз покидала Ямполь, там было пять бронемашин. На ее глазах они направились в сторону хутора Михайловского.

- Посылайте Марчевскую в Ямполь, - говорю Красняку, - Прикрепите к ней толковых связных.

Красняк начал перечислять фамилии подходящих для этого людей, но я остановил его:

- Вы лучше меня знаете своих людей. Действуйте. Сейчас нельзя терять ни минуты.

Не успели Красняк с Надей отойти, ко мне приблизился худощавый человек в кепке, лицо которого давно скучало по бритве. В руках он держал винтовку, которую, представляясь мне, с легким стуком приставил к ноге.

- Секретарь Шосткинского горкома партии Трало.

Я от радости чуть не ошалел. Вот удача! Долго не отпускал его руку. Но тут из-за плеча Трало показалось улыбающееся, удивительно знакомое лицо. Пытаюсь вспомнить, где я видел этого человека.

- Председатель Шосткинского городского Совета депутатов трудящихся Федор Сергеевич Коротченко.

И только после этого я понял, почему мне показалось, что я его уже знал когда-то. Это родной брат второго секретаря ЦК партии Украины Демьяна Сергеевича Коротченко. Работая до войны на Украине, я издали неоднократно видел Демьяна Сергеевича, часто встречал его портреты в газетах. Внешне братья были очень похожи, и это довольно сильное сходство не могло не броситься мне в глаза.

После Федора Сергеевича Коротченко я познакомился с высоким красивым человеком, который оказался инженером по специальности, а по должности - одним из секретарей Шосткинского горкома партии. Это был Артюхов.

Руководители Шосткинского партийного подполья очень вовремя пришли к нам на помощь. Я прошу Артюхова вместе с ротой Кочеткова пойти к Шостке, помочь имитировать наше наступление. Когда об этом услышал Трало, он рассказал, что до жителей Шестки уже дошли наши листовки, в которых мы предупреждаем, что в городе предстоят жестокие бои. Поскольку у немцев там большие склады взрывчатых веществ, жителям надо уйти. Эвакуация уже началась. Нет сомнения, заключил Трало, что эти листовки лежат уже и на столе немецких начальников. Тогда я обращаюсь к Трало с просьбой возглавить группу разведки, которая тоже будет дразнить шосткинский гарнизон.

- Лучше вас, пожалуй, никто не знает эти места.

Тот с радостью соглашается.

- А я чем могу быть вам полезен? - спрашивает Коротченко.

Ему я говорю, что в Хильчанском и Середино-Будском районах царит голод. Надо бы заняться заготовкой продуктов, чтобы спасти людей, а главное, детишек. Федор Сергеевич горячо взялся за дело. С того дня он стал моим заместителем по снабжению. Честный, заботливый, рачительный хозяин, Федор Коротченко сумел так все организовать, что мы до конца своего пребывания во вражеском тылу больше никогда не испытывали голода.

Поступило донесение: показались немецкие бронемашины, рота Кочеткова попала под их обстрел. Туда сразу же были брошены противотанковые пушки под командованием Картузова. С первыми же выстрелами, без всякой дополнительной команды население ушло в укрытия, а партизаны заняли свои позиции. Недавно шумно ликовавшая деревня сразу притихла, насторожилась, опустела. Жизнь еще раз подтвердила, что фашистская оккупация не даст людям даже временной передышки: на пороге гостеприимной Антоновки снова стояла война.

...Уж очень демонстративно маневрируют бронемашины. А поблизости не видать ни одного подразделения пехоты.

Кочетков со своими людьми занимает позиции перед клеверным полем.

Я все смотрю в стереотрубу. Ага, наконец-то! Из соседнего хутора Коминтерн показались цепи гитлеровцев. Они тотчас нырнули в клевер, словно растворились в нем.

План немцев примитивен. Они рассчитывают, что наше внимание всецело будет поглощено этими снующими взад-вперед бронемашинами, а тем временем пехота скрытно подползет вплотную к Антоновке и нанесет неожиданный, а потому и неотразимый удар.

Нет, так не выйдет у вас, господа! Мы срочно перебрасываем на правый фланг роты Смирнова и Ветрова. Они будут находиться в засаде до той поры, пока не вступит в бой рота Кочеткова. А тогда Смирнов и Ветров нанесут фланговый удар и отрежут гитлеровцам выход к лесу.

При минометно-артиллерийской группе находится наш комиссар Захар Богатырь. Он же принял на себя руководство двадцатью пятью расчетами станковых пулеметов. Я остаюсь на высотке - здесь мой КП.

Операция началась, как по нотам. Каждый боец знал и четко исполнял свою партию, как оркестрант в хорошо слаженном оркестре.

Гитлеровцы подползли к самым огородам, примыкающим к Антоновке, и вскочили на ноги, чтобы одним рывком ринуться в село. Но тут же были брошены на землю огнем станковых пулеметов. Включилась в дело и наша артиллерийско-минометная группа, пристрелявшая местность на пути возможного отхода противника. Вскоре Рева поднял роты Кочеткова и Чижова на проческу всего клеверного поля. Партизаны при этом использовали немецкий прием: прижав приклады автоматов и ручных пулеметов к животу, они поливали поле огнем, как из брандспойтов.

Да, операция начиналась, как по лотам. Но вскоре я просто схватился за голову. Это уже был не бой, а кошмарное побоище. Все перемешалось. Стоял невообразимый грохот, и уже нельзя было понять, кто кого бьет. Я оцепенел от ужаса, представив, какие мы понесем потери. В довершение всего я увидел в центре поля Реву и Богатыря, а вокруг них бушевало море огня. Я кричал, звал их, кого-то немилосердно ругал, хотя и понимал, что меня все равно никто не услышит. Досталось Новикову, на которого я навалился, обвиняя в том, что его артиллерия вот-вот накроет своих. Невозмутимая уверенность Новикова в правильности расчетов пушкарей только еще более взвинтила меня. Я проклинал себя за легкомыслие, за то, что плохо продумал организацию боя, за то, что вынужден теперь торчать тут без всякой возможности что-либо существенно изменить. Я даже успел позавидовать Реве, Богатырю и другим командирам: им там легче - они в гуще боя и сами действуют. А я на КП, как белка в клетке. Все брошено в бой, отсюда нельзя понять, на чьей стороне перевес, нельзя узнать, кто жив, а кого мы уже потеряли. В эти мгновения я был на краю самого откровенного отчаяния, и мне стоило неимоверных усилий удержать себя от того, чтобы самому не броситься в бушующее огненное пекло и разделить с товарищами их участь...

Бой длился около часа, но мне этот час показался вечностью. Но вот затихла стрельба, и я увидел идущих ко мне Богатыря, Реву, Кочеткова... Я смотрел на них и глазам своим не верил. Живы и невредимы. Честное слово, мне даже хотелось пощупать руками, до того не верилось, что я их вижу снова. Собрались все командиры. Сразу спрашиваю о потерях. Спрашиваю одного, другого. Ответ один: убитых нет, раненых тоже. Я уже не спрашиваю, а гневно допытываюсь: сколько людей потеряли? И снова не верю ушам: потерь нет! И когда до меня наконец дошел весь смысл этих докладов, я отвел глаза, чтобы никто не видел, как они повлажнели. Кто испытал такие минуты, поймет меня.

Партизаны не спешили возвращаться в село. Наоборот, из села высыпало все население. Женщины, старики и даже дети помогали нашим хлопцам собирать трофейное оружие, а клеверное поле в этом смысле дало на сей рая хорошие всходы.

Уже сгустились сумерки, а потом и ночь наступила, а с поля все шли люди, несли оружие и боеприпасы.

И снова ликовала Антоновка...

Немецкие коменданты Ямполя, хутора Михайловского и Шостки посылали к нам все новых и новых лазутчиков. Но наша оперативная часть оказалась на высоте, и шпионы поступали к нам уже превращенными в «языков». Это дало нам возможность получить дополнительные данные о том, что делается во вражеских гарнизонах.

Разумнее всех в этой ситуации поступил старший полицейский из Ямполя Морозов. Он тоже был послан к нам с целью разведки, но на партизанской заставе сразу заявил, кто он есть, на допросе с готовностью назвал назначенные немцами на сегодняшнюю ночь пароль и пропуск и заверил, что в городе осталось совсем мало гитлеровцев.

Когда Рева привел ко мне этого полицейского, почти одновременно прибыл и связной от Нади Марчевской: она сообщала, что в Ямполе остался один немецкий взвод, остальные войска ушли на хутор Михайловский и Шостку. От нее мы узнали также, что из наступавших на Антоновку гитлеровцев в Ямполь вернулось всего восемнадцать солдат и офицеров. Среди оккупантов царит полная растерянность.

Стало все ясно. Спрашиваю полицейского Морозова, сможет ли он провести нас в город.

Ответ последовал незамедлительно:

- Выполню любое ваше задание.

Что ж, взялся за ум парень. И это спасло ему жизнь. А в скором времени он стал неплохим партизаном.

В два часа ночи наши партизаны с нескольких направлений вошли в Ямполь. Противник оказал сопротивление только в центре города. Схватка была отчаянная, но скоротечная. Немецкий комендант, полковник, выбежал без кителя и фуражки, не дождавшись машины, вскочил на мотоцикл и скрылся.

Брошенные своим начальством эсэсовцы и полицаи тоже поспешили убраться из города.

Когда я в три часа ночи проезжал по освобожденному Ямполю, мне повстречалась довольно живописная пара: наша разведчица Мария Кенина под дулом своего пистолета конвоировала здоровенного гитлеровца.

Во время наступления Мария шла с первой ротой. На ее глазах ранило бойца Володю Бушева. Командир роты Кочетков приказал Марии перевязать и доставить раненого в санчасть. Выполнив это, Кенина бросилась догонять роту. Запыхавшаяся, вспотевшая, она заглянула в первый попавшийся дом, чтобы глотнуть воды. Толстуха хозяйка, увидев решительную девушку, начала умолять ее:

- Только не трогайте его... Это же мой родной брат...

- Где он? - Кенина распахнула дверь комнаты. Там стоял дородный, хорошо одетый мужчина. Партизанка выхватила браунинг:

- Руки вверх!

Так и привела его в опергруппу. Задержанный оказался крупной птицей - помощником коменданта города.

Срочно организуем оборону города. Партизаны рыщут по улицам и дворам, ищут склад с химическими снарядами, ради которых мы, собственно, и пришли в Ямполь. Нашел его командир артиллерии Новиков. Выволок на улицу ящик, раскрыл его. Мы увидели снаряды с яркой зеленой продольной полосой. Торжествующий Новиков потрясает в воздухе целой кипой каких-то документов и, перебирая их, называет номера заводов, литеры газа. Снаряды разных калибров, к каждому калибру своя документация.

Но что делать с этим жутким складом? Взорвать? Население погибнет. Придется его вывезти. А пока к складу ставится усиленная охрана.

Забот всем хватает. Освобождены узники гестапо. Многие из них собираются уйти с нами, и опергруппа вместе с жителями уточняет сведения о каждом. Иначе нельзя: гестаповцы не упускают случая подсовывать в камеры своих агентов.

В городе оказались большие откормочные и заготовительные базы, молочно-товарная и овцеводческая фермы. Больше тысячи голов свиней мы обнаружили только в откормочном пункте. Федор Коротченко и его люди сбились с ног в поисках подвод для этого добра.

Медики напали на склад с медикаментами. Их тоже предстояло погрузить и вывезти.

Богатырь в здании типографии. Организует вывозку шрифтов, красок и бумаги, которые так нужны для нашего партизанского типографского хозяйства.

Красняк хозяйничает на радиоузле. Ему вскоре удалось настроиться на московскую волну. Весь город слушает голос столицы нашей Родины.

Неутомимая Мария Кенина обнаружила большие склады с продуктами. По своей инициативе поднимает жителей на поиски подвод. Целый обоз загружают салом, колбасами, маслом и рисом.

Все, кто не заняты на обороне города, таскают ящики, мешки, бочки. Наши тылы разрастаются до неимоверных размеров. Обоз достигает уже пятисот подвод, значит, растянется по меньшей мере на четыре километра. А громоздкий обоз всегда помеха в бою.

Обратный путь мне видится куда более тяжелым и опасным, чем путь сюда. Противник обязательно будет нас ожидать во всеоружии. Взбешенный прежними неудачами, он постарается за все расквитаться.

Закончился короткий митинг. Жители с грустью прощаются с нами. Наша бесконечная колонна медленно вытягивается из города. Объезжаю ее из конца в конец. Тороплю, подгоняю, требую неусыпной бдительности.

Рассвет скоро, а до спасительного леса еще добрый десяток километров.

Приближаемся к небольшому хутору. Мы уже знаем, что там нас ждет засада. Небольшой отряд полицаев засел в избах. Как только мы покажемся, они откроют огонь, давая знак войскам, поджидающим партизан в соседних селах. Командир роты Смирнов заранее получил задание - со взводом своих партизан тайком проникнуть на хутор и покончить с засадой без единого выстрела.

Скачу в голову колонны.

- Проезжал Смирнов?

Нет, никто его не видел. Возмущенный, останавливаю движение, ищу запропавшего старшего лейтенанта. Найти его в непомерно растянувшейся колонне оказалось не так просто. И вдруг вижу его в повозке. Спит парень! Рядом дремлет Таня - они теперь неразлучны. Конечно, понимаю, что устали люди, на отдых времени не было. Но нервы взвинчены, я готов был не знаю что сделать с этим человеком, забывшим свои обязанности.

Бесцеремонно поднимаю обоих. Смирнов испуганно трет глаза.

- Ты что, струсил? - набрасываюсь на него. - Говори правду!

- Никак нет! - вскакивает он. Сна как не бывало. Взлетает на коня, собирает взвод и скрывается с ним в предрассветных сумерках.

Колонна по-прежнему стоит. Под светлеющим небом все более заметна ее серовато-черная бесконечная лента.

Я уже жалею о том, что отпустил Смирнова. Надо было другого послать... Но вот он неожиданно вынырнул из-за кустов. Тяжело дышит.

- Путь свободен!

Не знаю, кто тогда больше радовался этой удаче: я или Смирнов? Думаю, что ныне здравствующие супруги Татьяна и Иван Смирновы на всю жизнь запомнили тот час. Ваню Смирнова я всегда уважал, с радостью следил за его командирским ростом. И вдруг такое легкомыслие в опаснейший момент, когда решалась судьба сотен людей! Дорого оно могло ему стоить... К счастью, этот случай был первым и последним. За войну мы прошли рядом большой партизанский путь. Было на этом пути много испытаний. Супруги Смирновы выдержали их с честью. После войны нам тоже довелось работать вместе. Чудесные люди! Мои боевые друзья Таня и Ваня Смирновы, как и замечательный партизанский разведчик Саша Ларионов, сейчас живут и работают в Дрогобыче.

...Смирнов и его бойцы отлично справились с делом. Мы благополучно миновали хутор, но рассвет все же застал нас в открытом поле. Впереди справа виднелась Голубовка, слева - Большая Березка. В каждом из этих сел - это нам точно известно - сейчас дислоцируется полк СС. Два фашистских полка поджидают нас. Расстояние между ними всего каких-нибудь полтора километра. Обойти мы их не можем. Что предпринять? Бросать обоз и прорываться с боем? Вряд ли это спасет нас. Мы в открытом поле как на ладони. Скосят всех. И тогда мы решаемся на отчаянный шаг. С пленными полицейскими посылаем комендантам обоих гарнизонов наш ультиматум. В этих письмах предупреждаем: нами захвачены снаряды, начиненные газом на таком-то заводе в Германии. В случае, если они откроют огонь по нашей колонне, мы обстреляем Голубовку и Большую Березку этими снарядами.

Новиков демонстративно выкатил две пушки по обе стороны от дороги. Артиллеристы подтащили к ним снаряды в немецких ящиках. Зарядили орудия. Натянули шнуры...

Полицейские ушли. Проходит полчаса, час. Ответа нет.

Видим: на крышах домов в обоих селах кучками стоят эсэсовцы в своих черных мундирах и смотрят на нас в бинокли.

Не отвечают фашисты на наш ультиматум. Но и не стреляют...

Для пробы посылаю вперед первые десять повозок, запряженных волами. Неторопливые животные медленно тянут телеги. Сотни взволнованных глаз следят за ними. Пропустят их немцы или откроют огонь?..

Повозки пересекли дорогу, соединяющую оба села, и двинулись дальше к лесу. Стрельбы нет. Гитлеровцы по-прежнему сидят на крышах. Посылаем еще десятка три повозок. Они тоже благополучно миновали опасный перекресток.

Тогда мы двинули вперед всю колонну. Больше часа двигался наш обоз на виду эсэсовских войск. Никто не помешал нашему переходу. Сняв свои орудия, догнал нас Новиков. И только тогда из обоих гарнизонов грянул ураганный огонь из всех видов оружия: минометов, пулеметов, автоматов. Но мы уже были далеко. Видимо, эсэсовские командиры отстрелялись лишь для отчета. Не очень-то им хотелось подышать газом, изготовленным на их же химических заводах!..

Наш опасный рейд за смертоносными снарядами полностью себя оправдал. Враг не смог воспользоваться этим страшным оружием. Командование оккупационных войск и гестапо много раз пытались засылать к нам диверсантов с единственной целью - взорвать склад с химическими снарядами. Мы надежно его прятали, держали под неусыпной охраной.

Когда освобождение нашей земли подходило к концу, мы наконец смогли избавиться от этого неприятного груза, утопив снаряды в Пинских болотах. После войны они были найдены и обезврежены.

Бои за Ямполь научили нас многому. Мы убедились, что можем по своей воле даже перемещать гарнизоны противника, заставлять его перебрасывать войска туда, где партизаны демонстрируют наступление. А мы тем временем получаем возможность без особых усилий атаковать нужный нам населенный пункт. Как увидит читатель, этой тактикой мы будем пользоваться во все более возрастающих масштабах.

В Москве

Рассвет. На берегу тихой Десны догорают партизанские костры. Я сижу на высокой насыпи железной дороги Хутор Михайловский - Унеча, бездействующей уже около года, смотрю на еле заметную струйку дыма, поднимающуюся из россыпи темно-красных углей. Вокруг груды тлеющих головешек, на густой сочной траве, тесно прижавшись друг к другу, крепким сном спят партизаны. На прибрежных кустах развешены портянки. Упругие ветки склонились к земле под тяжестью размокших сапог и ботинок.

В чистом небе уже ни звездочки - глинистые холмы на противоположном правом берегу переливаются разноцветными полосами, а недалекий лес еще черный - в нем не успели раствориться ночные тени.

На том берегу виднеется деревня Каменка. Гляжу на нее, а мыслью переношусь далеко - к Днепру. Туда отправилась группа разведчиков во главе с радистом Павлом Бурым, которого мы просто зовем Пашей. Он взял с собой свою радиостанцию, и мы ждем его донесений. Мысленно я уже там, на Житомирщине. Мне хорошо известны те места. Шесть лет был председателем колхоза в селе Половецкое Бердичевского района. Потом военная служба, она тоже проходила на Житомирщине, объездил всю область. Сейчас меня влекут ее леса. Кто охотился на тетеревов и кабанов под Белокоровичами и Словечней, тот знает неповторимую прелесть этих глухих и диких дебрей.

Недавно мы получили радиограмму:

«Продумайте переход со своими отрядами на правый берег Днепра на Житомирщину. О возможностях перехода информируйте ЦК КП(б)У».

Если Бурый сообщит, что переход за Днепр возможен, мы не будем дожидаться новых указаний, а сразу же двинемся отсюда на Житомирщину.

Вокруг тишина. Наш новый партизанский край оккупанты пока не тревожат. И природа просыпается медленно, не спеша. Влажный воздух напоен ароматом цветов. Издалека донеслось деловое «ку-ку», «ку-ку». Потом постепенно ширится разноголосица птичьих писков. В нее врывается громкая соловьиная трель. Она как бы подает сигнал, из болотной низины хором откликаются лягушки. Все оживает.

Над лугом стрекотание, свист, шиканье. Живое радуется восходящему солнцу. Хочется без конца вслушиваться в эти мирные звуки и не думать о войне...

Справа, выше по Десне, кем-то встревоженные, закружили, застонали чайки. Я сперва не придал этому значения - кто может прийти сюда?..

Мое внимание отвлекает Никита Самошкин. Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, он встает, потягивается. Быстро оглядывается по сторонам и идет к реке. Не спеша разделся догола, аккуратно развесил на кустах свое потрепанное обмундирование, поеживаясь, осторожно ступает в воду. Зайдя по грудь в реку, наклоняется и вытягивает продолговатую плетеную корзину - вершу, или ятерь, как ее называют местные рыбаки. Достает рыбу, бросает на берег. Но рыбины не долетают и исчезают в воде. Тогда Самошкин выволакивает два ятеря на сушу и вытряхивает их содержи мое на траву, а потом опять идет в воду, чтобы поставить снасти на прежнее место. Но колья никак не втыкаются, парень тихонько бормочет ругательства. Я подхожу к прыгающим в траве рыбам и забираю оставленные рыболовом автомат и ремень с дисками к нему. Погляжу, как запляшет, когда обнаружит пропажу.

В это время на лугу появляются на конях комиссар Богатырь и командир отряда Павел Рева. С ними незнакомый офицер. Видно, это они и спугнули чаек, догадываюсь я.

- Александр, танцуй! - издали кричит Павел.

«Наверное, наша армия снова пошла в наступление», - проносится мысль.

- Пляши, пляши! - гремит Рева, соскакивая с коня. Захар Богатырь тоже сияет во все лицо. Только незнакомый майор сосредоточенно смотрит на меня и говорит четко, официально:

- Товарищ командир, разрешите вручить вам личный пакет...

Павел тут же добавляет:

- В Москву вызывают! В Кремль! Понимаешь?..

Быстро разрываю пакет. Читаю.

- Правда, в Москву... - только и успеваю выговорить. Бурной радостью стучит сердце. Долго не могу ничего сообразить... Предлагаю: - Пошли к нашим хлопцам.

- А я думаю, - говорит Богатырь, - партизанам об этом объявлять не надо.

- Так точно, - подхватывает майор, - приказано держать в секрете.

Павел добавляет:

- Тебе ехать в Москву, а нам ведь тут оставаться. И ни до чого, щоб про твой отъезд знал сам новгород-северский комендант.

Это верно... Немецкий комендант Пальм все лето строит нам козни. Особенно зол он на нас за Ямполь...

- Когда выедем? - спрашиваю майора.

- Сейчас. До аэродрома семьдесят пять километров, а ночью должны вылететь.

Для раздумья времени не оставалось.

- А шо ты с автоматом стоишь и диски припас, як на карауле? - вдруг спрашивает Рева.

Тут только я заметил, что так и держу автомат Самошкина. Оглядываюсь. Незадачливый рыбак стоит за кустом и тоскливо смотрит на меня. Я подхожу к нему. Полагалось бы, конечно, наказать его или по крайней мере как следует отругать, но не то настроение.

- За чужим погонишься, свое потеряешь... Рыбу хозяевам отдай и быстрее!..

- Есть! - Самошкин с облегчением схватил автомат и ремень. Помчался к реке.

Вчетвером едем в Ново-Васильевск. Завтракаем на скорую руку.

- Ты только не вздумай задерживаться, - говорит Захар.

- Трошки задержаться, пожалуй, не вредно, - улыбается Павел, - но возвращайся обязательно...

Майор торопит. Оседланные кони уже ждут нас. Прощаюсь с друзьями.

- Не беспокойся, все будет як надо, - заверяет меня Рева.

- Над нашим партизанским краем красный флаг будет развеваться по-прежнему, - чуть торжественно говорит Богатырь.

- Только накажи начальнику штаба, - не может удержаться Рева, - чтобы он в горячее время не спорил со мной.

На прощание прошу товарищей не затевать больших операций, - держать все силы в кулаке. Павла прошу особо, чтобы он свои действия согласовывал со штабом.

- Та ты шо? За кого ты меня считаешь? - уже обижается Рева.

Крепко обнимаюсь со своими испытанными товарищами и уезжаю с глубокой уверенностью, что завоеванных нами позиций они врагу не сдадут.

На аэродроме первым встречает меня Петр Петрович Вершигора.

- Тебя уже давно ждут.

На крыльце небольшого домика, что стоит у края посадочной площадки, протягивает мне руку Сидор Артемьевич Ковпак.

- Дывись, явився! А мы уж решили без тебя лететь... - Ковпак прячет в усы лукавую усмешку.

В толпе собравшихся вижу Бондаренко - комиссара партизанского соединения Брянских лесов. Когда все направились к самолету, Алексей Дмитриевич берет меня под руку.

- Счастливые вы...

- А ты разве не летишь?

- Нет, - с грустью говорит он. - Летят Ковпак, ты, Емлютин, Гудзенко, Козлов, Покровский, Сенченко, Дука, Кошелев и Ромашин, - перечисляет Алексей Дмитриевич фамилии командиров...

Пилот торопит:

- Товарищи, я опаздываю! Затемно надо перелететь линию фронта.

Освободившись от дружеских объятий, вваливаемся в «дуглас»... Самолет разбегается, отрывается от земли...

- А что это нам парашютов не дали? - первым заговаривает Гудзенко.

- А если б тебе и дали, - откликается Сидор Артемьевич, - ты прыгнул бы? Вот тебе и не дали, чтобы ты вдруг не сиганул...

Самолет забирается все выше. Внизу мелькают огоньки. Машины противника движутся по дорогам с зажженными фарами. Ночь лунная, светлая...

Сердце переполнено радостью. Москва!.. Даже дух захватывает. Подумать только, глубокий тыл врага - и вдруг Москва, Кремль!..

Настроение у всех праздничное. Шутим, смеемся, говорим громко, стараясь перекричать шум моторов.

Из кабины пилота появляется офицер. Поднимается в башню, возится с пулеметом.

- Подлетаем к линии фронта, товарищи, - спокойно объявляет он словно о чем-то обычном и будничном.

Внизу рвутся снаряды. Мы бросаемся к окнам. Сенченко вынимает походную флягу, наливает стопку «горючего» и выпивает.

- Может, кто хочет заправиться? - предлагает он. - Такое время, я думаю, лучше переспать, - И он тут же укладывается на скамейку, проложенную вдоль борта самолета.

- А где же фляга? - кричит ему Гудзенко. И только он успел взяться за флягу, протянутую Сенченко, как в самолет с двух сторон впились лучи прожекторов. Немилосердно швырнуло кверху, потом вниз. Первая мысль: работают ли моторы? Работают! Самолет выровнялся и снова начал набирать высоту. Справа, совсем рядом, блеснула вспышка. Нас сунуло в сторону, потом в другую, и началась такая качка, какую и в штормовом море не испытаешь. А из башни спокойный голос:

- Все в порядке, товарищи!

- Что, пролетели? - кричит Гудзенко.

- Первую линию. Еще будет вторая...

В окно хорошо видно, как множество прожекторов шарят по небу. Яркий свет то и дело ударяет в глаза. Снаряды рвутся то справа, то слева, но самолет идет своим курсом.

Вдруг моторы снизили обороты, и стрелка высотомера поползла влево. Из открытой двери кабины доносятся слова нилота:

- Поздравляю, товарищи! Над Большой землей летим!

Присмиревшие было пассажиры снова становятся разговорчивыми, веселыми, как дети, обнимают друг друга... А самолет спускается все ниже. Похоже, идем на посадку. Но моторы снова заревели. Минут тридцать летим над самой землей. Здесь не видно ни огонька, все погружено во мрак. Но вот впереди один за другим зажигаются маяки. Без разворота идем на посадку. Моторы умолкают, когда самолет докатывается до самой кромки леса.

Толпимся у двери. Каждому хочется скорее выйти, почувствовать под ногами земную твердь. Думаем, что приземлились под Москвой. А оказалось, что до нее еще далеко.

- Не волнуйтесь, товарищи, - успокаивает нас член Военного совета Брянского фронта Матвеев, когда нас привезли в штаб. - Сейчас закусите и приляжете отдохнуть. А потом вами займется начальник оперативного отдела полковник Горшков.

О поездке в Москву ничего сказано не было. Спрашиваю:

- Что, в Москву не поедем?

- Ничего не знаю, - суховато отвечает Матвеев. - Прикажут, поедем.

Я поинтересовался, где находится ЦК партии Украины. Хочется действовать: позвонить, поговорить с нужными людьми.

Но Матвеев остужает мой пыл:

- Между прочим, ВЧ здесь нет. Этой связью пользуется только командующий фронтом. Кстати, вы приехали в штаб фронта, при чем тут Украина?

Это было сказано таким официальным тоном, что больше ни о чем не хотелось расспрашивать. Когда чуть позже мы сидели в столовой, в нашем кругу снова царило оживление, но ко мне прежнее приподнятое настроение уже не возвращалось.

После короткого отдыха все направились к полковнику Горшкову. Неожиданно речь пошла только о боевых действиях в границах дислокации соединения Емлютина. Тут уж мы совсем растерялись и перестали что-либо понимать: или нас с Ковпаком уже включили в соединение Емлютина, или только думают присоединить...

Брошенные Матвеевым слова: «Вы приехали в штаб фронта, при чем тут Украина?» - не забывались.

Ковпак и я оставили полковника Горшкова и, стараясь отвлечься, прошлись к опушке леса, но очень скоро послышались голоса наших товарищей:

- Скорее идите сюда. Едем в Москву!

Матвеев усаживается в легковую машину. Остальным предоставлена грузовая. Перебрасываясь шутками, втискиваемся в кузов и сразу же трогаемся. Дорога длинная, трясучая и пыльная, но это не смущает нас.

И вот - Москва! Мы въезжаем в нее уже вечером. Город затемнен. Посты беспрерывно останавливают наши машины. После проверки слышим одни и те же слова:

- Можете следовать, товарищи!

Едем и едем по московским улицам. Многоэтажные здания сменяются низенькими деревянными домишками, появились водопроводные колонки на перекрестках. Машина подпрыгивает на крупных булыжниках мостовой.

- Э, да мы выезжаем из Москвы, - замечает Дука, который, как мы знали, до войны здесь жил и учился. Сначала мы не поверили. Но вот поехали лесом, а потом наконец вкатились в ворота какого-то городка.

Нас встречают люди... в белых халатах, и нам представляется начальник санатория! Он тут же любезно предлагает пойти в баню, после чего надеть пижамы и отправиться ужинать...

- Что ты сказал, голубчик? - переспрашивает Ковпак. - В баню? Пижамы? Мы что к тебе на курорт приехали?

Начальник молчит. Лицо у него строгое. Взгляд непреклонный.

- Ты лучше показывай, браток, где жилье нам будет, - наступает Ковпак, - а то мы у тебя вызовем такой зуд, что сам в баню побежишь.

- Без санобработки я вас в корпус не пущу, - решительно заявляет начальник.

- Ну и не надо, - распаляется Сидор Артемьевич. - Хлопцы, разжигай костры!

- Что вы, товарищи, ведь в городе затемнение, - испуганно говорит начальник.

- Мы уже год живем без твоей бани и без корпуса, - сердито разъясняет Ковпак.

- Что же это получается? - возмущается Дука. - Везли в Москву, а привезли черт знает куда...

- Вы дайте нам телефон, мы позвоним в Центральный штаб партизанского движения, - не выдерживаю и я.

- Указании не имею, - возражает начальник, - И сейчас ночь, товарищи, там никого нет.

- Но дежурный там есть?

- Все равно не могу предоставить телефон. Идите в баню... - Голос начальника звучит умоляюще.

Кто-то из наших говорит:

- Товарищи, мало ли какие трудности нам пришлось пережить. Переживем и эти. Пошли в баню!

Первыми разделись Гудзенко и Сенченко, но оказалось, что горячей воды нет. И нас наконец впустили в корпус без санобработки. Разозлившись, мы отказались ужинать и легли спать.

Утром начальник прошел по всем комнатам, которые мы заняли, и пригласил нас к завтраку. Но мы не спешим в столовую. И все в один голос:

- Свяжите нас с Москвой...

Вскоре после этого появляется офицер:

- Товарищи, о вас доложено Клименту Ефремовичу Ворошилову. Вам приказано позавтракать и ехать в гостиницу «Москва». Вас ждут...

В гостинице нас переодели до неузнаваемости и запретили называть себя партизанами. Как-то даже не по себе сразу стало: привыкли мы к нашей походной боевой форме - строгим кителям и кубанкам с красной лентой на околыше.

В тот же день, дождавшись отбоя непродолжительной воздушной тревоги, мы вышли из гостиницы и отправились разыскивать штаб партизанского движения. Столица выглядела хмуро. Дома обрызганы зеленью маскировочных пятен, стекла перекрещены наклеенными бумажными полосами, витрины магазинов пусты, не видно ни одной рекламы. Редко проносятся легковые машины. На улицах людей мало. Все выглядят подтянуто и строго.

Мимо нас марширует колонна красноармейцев в касках. Звенит песня: «Москва моя, ты самая любимая...» Она поднимает во мне новую волну переживаний. Хочется подхватить песню, пойти вместе со строем. Молча стоим, пока колонна не скрывается за углом.

Красная площадь. Древний Кремль суров. Мавзолей прикрыт досками. Площадь пуста... Никто из нас не решается нарушить молчание...

Выходим на набережную у Кремлевской стены, сворачиваем налево, блуждаем в лабиринте переулков. Легче найти дорогу в наших лесах!

Спрашиваем прохожих. Никто не знает нужного нам переулка. Подергивают плечами, довольно подозрительно нас осматривают и спешат по своим делам. Обратились к милиционеру. Он взглянул на наши пестро-серые блузы, кепки и скорчил такую гримасу, что я так и ждал: сейчас отведет нас в отделение. Но все же после некоторого раздумья он отпустил нас, так и не сказав, где находится наш злополучный переулок.

Сидор Артемьевич уже сжег все спички, беспрерывно прикуривая гаснущую самокрутку... До штаба добредаем сами, наверное, партизанское чутье помогло.

- Ох, если бы эти люди знали, что вы партизаны, они бы вас на край света довели! - воскликнула девушка, секретарь начальника Центрального штаба партизанского движения, выслушав наш рассказ о том, как мы добирались сюда.

Сидор Артемьевич, расправляя свою бородку, с улыбкой замечает:

- В этой сорочке да под этим картузом скорее за арестанта сочтут, чем за партизана.

До прихода Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко нам предлагают походить по отделам.

Захожу в первую попавшуюся дверь. Начальник отдела торжественным жестом отдернул голубую занавеску, под которой висела на стене оперативная карта.

- Вот здесь действуют смоленские партизаны, а тут ленинградские... Потом показывает ка Курскую область на Краснодарский край.

- На Украине? - повторяет он заданный мной вопрос. - По Украине у нас полных данных нет. Кроме Ковпака и твоего соединения...

Говорю ему то. что мне доподлинно известно: на Черниговщине действует крупное соединение под командованием секретаря обкома партии Федорова.

- Почему у вас его нет на карте?

- Не успели еще нанести. О нем мы кое-что знаем.

- А партизаны Куманька на Сумщине?

- Видимо, недостаточно себя проявляют.

- То есть как это не проявляют? Партизан на Украине очень много, и фашисты здорово чувствуют, как они себя проявляют.

Начальник отдела пожал плечами.

- Вот смотри, - он опять подводит меня к карте, - мы выбросили в Словечненский район на Житомирщине надежных товарищей. Ну и что? Пока никакого развития. Такое же положение и на Ровенщине...

Я понимаю, что за два месяца своего существования Центральный штаб еще не успел обзавестись точными данными, так как далеко не всегда отряды имели свои радиостанции и о их боевых делах в Москве могли узнать с большим опозданием. Но невольно вспомнились восторженные лица партизан после успешных операций. Как они, словно прикованные к радиоприемнику, слушали сводки Совинформбюро, надеясь услышать о своих действиях. Народ горит желанием бороться, верит в победу, просит оружия... Быстрее надо штабу разобраться во всем. Мы так много надежд на него возлагаем...

- Нелегко, - говорю, - вам будет отсюда руководить партизанским движением... Представителям штаба придется самим побывать в тылу врага, чтобы посмотреть на народ, на дела партизан.

- Вот за этим вас и пригласили, чтобы разобраться. Я думаю, - он снова водит указкой по карте, - в Брянских лесах повторяются Волочаевские дни... Мое мнение: всех вас надо объединить в Брянских лесах под одно командование.

- Значит, посадить всех партизан на оборону?

- Зачем на оборону? Наступать! С Брянским фронтом есть полная договоренность. Будет бесперебойно снабжать боеприпасами.

- К чему же концентрировать все силы в Брянском лесу?

- Отвлечем дивизии три фашистов, не меньше.

- Между прочим, немцы тоже этого как раз и добиваются: согнать всех партизан в Брянский лес и развязать себе руки на коммуникациях.

- Но разгромить три вражеские дивизии - это же здорово! - И он, открыв другую карту, знакомит меня с планом объединения всех партизанских соединений...

Мне становится не по себе. Что, думаю, если это в самом деле произойдет? У меня невольно вырвалось несколько довольно резких фраз. Начальник отдела поморщился.

- Это же только проект. Зачем раньше времени волноваться?

А в отделе снабжения навстречу мне из-за стола поднялся красивый плотный мужчина.

- Гарбуз, - назвался он и пожал мне руку с нескрываемой сердечной теплотой. Он быстро заговорил: - Мы все просто в восторге от ваших дел! Герои! Ничего не скажешь, герои! Как там у вас в гостинице довольствие? Может, добавить?

Мой отказ он принял за излишнюю скромность.

- Вы не стесняйтесь!

- Когда я уезжал, - говорю ему, - меня командиры просили сразу же по приезде добиваться самолетов с боеприпасами. Особенно нужна взрывчатка. Без нес мы, как без рук.

Улыбка сошла с лица Гарбуза. Он смущенно сдвинул брови.

- Да. Трудное это дело. - Он уселся в кресле и, постукивая карандашом по стеклу, проговорил: - Надо спасать Ленинград и Сталинград. Сейчас все для фронта...

Но тут послышался шум, и я узнал голос Ковпака. Он кому-то довольно громко что-то внушал. Ну, думаю, и он ведет сражение...

- Слышите, это Сидор Артемьевич уже порядок наводит, - говорю собеседнику.

- Это надо, надо, - скороговоркой соглашается Гарбуз.

- А вы что, прямое отношение имеете к снабжению фронта? - возвращаюсь к интересующему меня вопросу.

- Все мы имеем, - неопределенно говорит Гарбуз. - На заводах люди сутками от станков не отходят. Подростки работают наравне со взрослыми. Я действительно работал по снабжению армии. Даже дела еще там сдать не успел. Так что партизан я молодой, а снабженец старый.

- Ну раз отношение имеете, - обрадовался я, - так используйте опыт старого снабженца.

- Это бы и можно, но в распоряжении Центрального штаба нет ни одного самолета. Нечем перебросить...

- А мы жжем костры, - говорю ему, - ждем самолетов, но пока иногда прилетают немцы и бомбят нас.

- Трагедия! Но что делать? Нет самолетов!

Центральный штаб партизанского движения был организован 30 мая 1942 года. Партия признала необходимым учредить эту организацию, чтобы способствовать размаху борьбы во вражеском тылу.

Ко дню нашего прибытия в Москву Центральный штаб партизанского движения, по существу, сам переживал период становления и испытывал много всяких трудностей.

Вошла секретарь:

- Вас просит Пантелеймон Кондратьевич...

Начальник Центрального штаба партизанского движения Пономаренко - известный деятель нашей партии. До войны он был секретарем ЦК партии Белоруссии.

Будучи работником большого государственного масштаба, товарищ Пономаренко, приступив к работе в штабе, с первых дней отчетливо понял, что без непосредственного общения с командирами партизанских отрядов он не сможет выяснить точную обстановку на оккупированной территории и определить главное направление в работе только что организованного штаба. Вот почему по его инициативе в Центральный Комитет партии было внесено предложение о вызове нас в Москву. Предложение было поддержано.

Надо сказать, что этот вдумчивый и разносторонне образованный человек за короткий срок сцементировал штаб, который много сделал для того, чтобы всячески содействовать и помогать еще большему развитию всенародного партизанского движения.

Пономаренко принял нас очень сердечно, попросил всех к столу и сразу перешел к делу.

- Мы пригласили вас, - сказал он, - чтобы вы подробнее рассказали о героических делах нашего народа, борющегося с оккупантами...

Чувствовалось, что человек озабочен партизанскими проблемами, хочет поглубже в них вникнуть.

После его краткой взволнованной речи каждый из нас доложил о боевых делах партизан, об обстановке в радиусе действий своего объединения или отряда.

Много добрых слов было сказано в адрес коммунистов и комсомольцев. Это они с первых же дней оккупации выступили инициаторами и организаторами отпора ненавистному врагу. Они - самые мужественные, самые бесстрашные наши бойцы, у них учатся, по ним равняются все, кого совесть зовет к оружию, к борьбе. Коммунисты, комсомольцы, партийные организации отрядов рука об руку с местными подпольными советскими и партийными органами ведут повседневную разъяснительную работу среди населения. И движение народных мстителей неудержимо ширится и растет.

В заключение товарищ Пономаренко сказал:

- Мы здесь еще полностью не знаем действительного положения на оккупированной территории. Нас сбивают с толку противоречивые донесения, и нам одним, без вашей помощи, трудно будет сделать работу штаба оперативной и деятельной. Мы потеряли бы много дорогого для нас времени и, безусловно, не миновали бы серьезных ошибок. Я докладывал о вашем приезде Клименту Ефремовичу. Он очень доволен, что вы благополучно прибыли в Москву, и сообщил об этом товарищу Сталину. Завтра вечером вас примут в Кремле члены Политбюро. Прошу подготовиться... - Он посмотрел на часы: - Около двух! Как у вас с пропусками?

Мы и не заметили, как наступила ночь. И вышел небольшой конфуз. Оказалось, что в суматохе нам забыли заказать ночные пропуска. Мы стояли у окна, курили, пока Пантелеймон Кондратьевич кому-то сердито за это выговаривал по телефону. Но вот он вернулся к нам.

- Придется вам, товарищи, поспать здесь на диванах. С пропусками ничего не получается. Извините, пожалуйста.

- Ничего, - говорит Сидор Артемьевич, - диван я люблю даже больше, чем кровать, - не скрипит.

Вдруг Пономаренко спрашивает:

- Кто тут курит вишневый лист?..

Наступает пауза. И люди, не терявшиеся в лесных боях, смущенно молчат: комната заметно посерела от дыма.

- Да вы не стесняйтесь, - смеется Пономаренко, - я люблю самосад с вишневым листом. А тут по запаху чувствую, у кого-то это добро имеется...

Он тут же берет у Ковпака щепоть табаку, мастерит самокрутку и с наслаждением затягивается.

- Нам еще нужно подготовить материал товарищу Ворошилову. А вы отдыхайте.

Пономаренко уехал. Около часа мы разговаривали - спать никому не хотелось... После путешествия по Москве, горячих споров в отделах голод давал себя чувствовать. А в гостинице нас ждал, наверное, сытный ужин... И тут Сидор Артемьевич предложил:

- Знаете, хлопцы, айда в гостиницу. Голодным все равно не заснешь.

Эта мысль всем пришлась по душе. Никому не хотелось ночевать на холодных дерматиновых диванах, когда в гостинице ждут мягкие, уютные постели, кажущиеся нам сказочными после партизанского лесного житья. Дружно двинулись к выходу. В последний момент кто-то спохватился:

- А как же без пропусков?

- А в немецком тылу ты с пропуском гуляешь? - спокойно спрашивает Ковпак. - Вот что, давайте-ка построимся. Ты, - обращается он к Дуке, - человек представительный... Командуй!

Наш небольшой отряд шагает по замершей Москве. Отбиваем шаг, постовые отдают нам честь, а Дука лихо командует:

- Выше ногу! Четче шаг!..

У гостиницы «Москва» на весь Охотный ряд гремит его последняя команда:

- Разойдись!..

Спустя много лет после окончания войны мне довелось побывать в Одессе. Утром развернул окружную газету и увидел большую статью: «Солдат - гордое звание». Под статьей подпись: М. И. Дука, генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, заместитель командующего войсками Одесского военного округа. Я сразу вспомнил паше путешествие по ночной Москве. Так вот где мы снова встретились, мой боевой друг! Спешу к нему.

Долго всматриваюсь в его лице. Он такой же кремнистый, большой и сильный. Годы посеребрили виски, но по-прежнему строен и подтянут этот мужественный человек, за плечами которого большой и нелегкий партизанский путь. В конце войны Дука был переведен в армию. Командовал дивизией, форсировал Шпрее, штурмовал Берлин. Он и сейчас на боевом посту, ценнейший для нашей армии человек!

31 августа 1942 года. Едем в Кремль. Уже первый час ночи. В большой приемной нас встречает штатский товарищ, просит подождать в соседней комнате. Окна просторного помещения плотно занавешены тяжелыми темными шторами. На маленьких столиках бутылки с фруктовыми и минеральными водами. Тянемся к ним. Пью чудесный лимонад, пытаюсь хоть как-то унять гулко бьющееся сердце.

Мы перед ответственной минутой. В это суровое время надо доложить партии, правительству, главному командованию самое важное. Именно сейчас, здесь, ты или поможешь руководству лучше организовать дело, или в парадном многословии упустишь главное, а время этих людей очень дорого для страны, для фронта, который сейчас уже у самой Волги...

Открывается дверь. Входит Пономаренко:

- Прошу, товарищи... Не волнуйтесь... Спокойнее... И смелее...

Хорошо ему говорить «спокойнее», он здесь, наверно, бывает каждый день...

Заходить в двери большого кабинета никто из нас не спешит.

Ковпак посмотрел на нас и первым шагнул вперед. Через его плечо вижу Ворошилова, секретаря Орловского обкома партии, члена Военного совета Брянского фронта Матвеева.

«Сталина нет», - подумал я и тотчас увидел его справа у стены. Сидор Артемьевич вытянул руки по швам:

- Товарищ Верховный Главнокомандующий...

Сталин прерывает его, протягивает руку:

- Знаем, знаем... Вольно, товарищи!

Сталин не такой, каким мы привыкли видеть его на портретах. Проще, человечнее. Невысокого роста, в кителе полувоенного образца. Старый уже - на голове редкие белые волосы, лицо в глубоких морщинах. Опустившиеся плечи подчеркивают усталость.

Ворошилов приглашает всех за длинный стол, стоящий вдоль левой стены - напротив затемненных окон.

На столе разложены папиросные коробки с разноцветными этикетками, но никто из нас к ним не прикасается. Продолжаем держаться напряженно и сдержанно.

Сталин прошел к переднему концу стола, закурил трубку. Задумчиво посматривает на нас. Ворошилов открывает коробку с папиросами, закуривает. Смеется:

- А вы что? Тоже мне, а еще из леса приехали... Курите, не стесняйтесь.

Сталин что-то сказал. Никто не расслышал его слов. Повторил более громко, и опять мы не разобрали: видимо, сказался акцент. Тогда он подошел к нам совсем близко и громко спросил:

- Немцев много?

Ковпак встал:

- Мы из разных районов. В каждой местности своя обстановка.

- А вы из какого района?

- Северная часть Украины. Сумская область. Немцев в наших краях не так уж много. На охрану коммуникаций, городов, районных центров и отдельных объектов гитлеровцы чаще всего ставят войска своих сателлитов и полицию из местных предателей...

И мы по очереди докладываем обстановку в районах, контролируемых партизанами. Начинается оживленная беседа. Называются города, железнодорожные станции. Сталин ходит вдоль кабинета, с любопытством рассматривает нас.

В кабинет вошел пожилой человек. Хотя он в форме генерал-лейтенанта, видно, что военным он стал совсем недавно.

- Я с почтой, - говорит он.

Сталин махнул рукой, отпуская его, но генерал-лейтенант продолжает стоять.

Раздался звонок. Сталин идет к телефону и по дороге тихо, но строго бросает генерал-лейтенанту:

- Идите, я вас вызову.

Тот вышел. Сталин снимает трубку.

- Всю продукцию направляйте под Сталинград. Там нужны ваши танки, - спокойно и твердо произносит он. - Об этом прошу передать всем рабочим.

Мы поняли, что разговор шел с каким-то танковым заводом. Сталин положил трубку. И, словно продолжая начатую мысль, сказал нам:

- Мы еще мало уничтожаем танков врага. Надо, чтобы партизаны подключились к этому делу, уничтожали фашистские танки еще по пути к фронту. - Он прошелся по кабинету. - А правда ли, что на Украине идет массовое формирование казачьих полков? Геббельсовская пропаганда подняла такой шум по этому поводу.

- Брешет Геббельс. - Ковпак, как всегда, невозмутим. - Действительно, Гитлер хотел иметь такие казачьи полки. Но никто не идет в них. Все, кто способен носить оружие, уходят в леса, несмотря на террор и репрессии. Гитлер провалился с этими формированиями, не помогли и такие матерые националистические вожаки, как Мельник и Бандера. Немцы сами уже молчат о казачьих полках.

Подхватываю слова Ковпака:

- Я прошел более пятисот километров по Украине, когда после сдачи Киева пришлось в сорок первом прорываться из окружения. Сейчас отряды нашего объединения действуют в районах Сумской и Черниговской областей, наши разведчики находятся за Днепром, и мы получаем от них постоянную информацию. Подтверждаю, что никакими фактами массового формирования немцами казачьих полков мы не располагаем.

Правда, в прошлом месяце столкнулись с так называемыми казаками. Во время боя к нам сразу же перебежало более сорока из них. И тут выяснилось, что в этом одном-единственном полку, который удалось укомплектовать гитлеровцам, были люди более десяти национальностей, но всем им под страхом смерти приказано было называть себя украинцами.

Сталин довольно громко сказал:

- Выходит, правильно докладывает ЦК партии Украины. Гитлер через свою агентуру продолжает провоцировать нашу разведку, а наши некоторые товарищи приносят нам эту ложную информацию, а сами, по сути, не разобрались... Надо оказать украинцам всемерную помощь и поддержку. Украина сейчас будет играть очень большую роль.

Больше к этому вопросу никто не возвращался. Сталин много говорил о разведке. В частности, он обратил наше внимание на необходимость чаще посылать разведчиков в большие города, так как крупные военные чиновники и крупные штабы сидят именно там, а не в маленьких населенных пунктах.

Встает Михаил Ильич Дука. До войны он учился в Москве в высшей школе профдвижения, откуда в первые дни войны был командирован ЦК партии в Брянск для подготовки подполья и организации явочных квартир, а также для закладки партизанских баз в Брянских лесах. С августа 1941 года действует во вражеском тылу.

Уже первые операции, в том числе разгром штаба немецкого корпуса, показали силу партизан. Народ поверил им, поддержал в борьбе, которая с каждым днем принимала все более ожесточенный характер. Вскоре Дука уже командовал большой партизанской бригадой.

Дука ставит два очень серьезных вопроса. Партизаны, выполняющие специальные задания, нуждаются в особом оружии. Пора подумать об обеспечении их бесшумными винтовками и пистолетами. Далее Дука приводит такой случай. На железнодорожном узле Брянск-II нашим подпольщикам удалось вывести из строя более двух десятков паровозов. Совинформбюро не замедлило сообщить об этой победе. Разъяренные фашисты в ответ немедленно схватили и расстреляли двадцать пять заложников. Вряд ли нужно спешить с такого рода сообщениями: они всегда вызывают новые репрессии со стороны оккупантов.

Сталин тут же подходит к телефону и, позвонив Е. М. Ярославскому, пересказывает слова Дуки.

- Давайте сейчас не будем хвалиться нашими успехами, - рекомендует он. - Расскажем всю правду после войны.

Один за другим наступают партизанские командиры. Рассказывают о своих людях, их делах, о том, как поднимается на борьбу с врагом местное население. Видимо, Сталин не каждое наше утверждение берет на веру, иногда засыпает уточняющими вопросами. Допытывается:

- Зачем вам столько пулеметов? Что вы делаете с минометами? Зачем вам артиллерия? Нужно ли партизанам иметь такое тяжелое и громоздкое оружие? Зачем вы берете города? Вы же не в состоянии их удержать? Зачем вам иметь свою точно очерченную территорию?..

Вопросы подчас неожиданные для нас. Разговор все время переносится с одной темы на другую. И отвечать бывает не так-то просто.

Возьмем, к примеру, замечание по поводу пулеметов. Мы доказываем, что нам необходимо их как можно больше. В самом деле, каждый взвод СС имеет свыше десяти пулеметов, остальное - автоматы. С винтовкой перед таким плотным огнем не устоишь. Сейчас у нас пулеметов стало почти столько же, сколько в равноценных по численности немецких частях. И жить стало легче. Мы убедились, что враг уклоняется от встречи с партизанскими пулеметами. По крайней мере, не помним ни одного случая, чтобы фашисты бросились на пулемет. Даже когда противник численно превосходит партизан, наши три-четыре пулемета, как правило, останавливают его.

А минометы у нас не только для того, чтобы со значительного расстояния обстреливать гарнизоны противника или его войска на дорогах. Мы научились умело сочетать минометный и артиллерийский огонь с пулеметной огневой сеткой: когда враг залегает от очередей пулеметов, минометы заставляют его подниматься с земли.

Для того же чтобы использовать все виды оружия более эффективно, мы выманиваем врага туда, где нам выгоднее бить его.

Районные центры и города мы берем не для того, чтобы их удерживать. Нас интересует другое. Во-первых, в городах, как это было при операции по взятию Ямполя, всегда имеются большие продовольственные базы. Во-вторых, даже одна только попытка нападения на тот или иной город создает реальную опасность гибели фашистских чиновников, и это не может не вызвать нервозность и панику в стане врага. Не желая умирать от партизанской пули, коменданты, гебитскомиссары и другие начальники оккупационных войск стремятся держать вокруг себя многочисленный гарнизон в ущерб охране железных дорогой мелких населенных пунктов. А это только на руку партизанам.

Нам нужна своя партизанская территория прежде всего потому, что это дает возможность защитить какую-то часть населения от грабежей и убийств. Такие районы становятся убежищем и притягательным местом, куда идут люди со всех сторон. Получается обоюдная услуга: мы защищаем местных жителей, а они помогают нам, снабжают нас всем, чем богаты, дают нам приют, ухаживают за нашими ранеными. Мы очень несмело заметили, что чаще страдаем от недостатка боеприпасов, а не оружия. Понимаем, что боеприпасы сейчас очень нужны фронту, но если есть возможность, то просим помочь.

Ответ был и неожиданным и выразительным:

- Теперь у нас с боеприпасами вопрос решен, и ими мы обеспечены до конца войны. Мы можем вам дать и орудия, и минометы, и боеприпасы.

- Необходимо решить вопрос с самолетами, - подхватил Пономаренко.

- А что с самолетами?

- Снабжение партизан все еще находится в полной зависимости от фронтов, - объяснил Пономаренко.

- Давайте для начала прикрепим к партизанам полк Гризодубовой, - обращаясь к Ворошилову, сказал Сталин и добавил после небольшой паузы: - Передайте ей мое распоряжение.

Вот, думаю, здорово! Проблема, недавно казавшаяся нам неразрешимой, вдруг стала сразу близка к решению.

Между тем Сталин продолжает спрашивать о перспективах дальнейшего развития партизанского движения. Я сказал, что ЦК партии Украины поручил мне разведать возможности перехода на правый берег Днепра. По маршруту, по которому намечен этот переход, уже работает наша разведка, и ее данные свидетельствуют о том, что пройти туда можно.

Мы рассчитываем, что наши войска скоро перейдут в контрнаступление, и, если мы займем позиции на правом берегу Днепра, это облегчит им форсирование реки.

- Но до этого, - объясняю я, - нам предстоит провести и другую работу. Партизанское движение не везде еще получило должное развитие, нет оружия, и леса почти полностью контролирует враг. Наш приход на правобережье Днепра поможет народу подняться. С товарищем Ковпаком мы советовались, - закончил я, - он согласен на такой переход.

Сталин подзывает меня к карте и просит, чтобы я показал, как мы намерены осуществить этот тысячекилометровый переход по тылам врага. Стараюсь как можно подробнее осветить наш маршрут.

Ни одного вопроса мне не последовало. Сталин вскоре посмотрел на часы и стал завершать совещание.

- Как вы отнесетесь к тому, - сказал он, обращаясь к партизанским командирам, - чтобы назначить при Центральном штабе партизанского движения главнокомандующего? - И тут же сразу назвал кандидатуру на эту должность: - Как вы смотрите, если главнокомандующим будет товарищ Ворошилов?

Мы восприняли это предложение с воодушевлением.

- Надо издать специальный приказ, который стал бы программой дальнейших действий для всех партизан. Дело в том, что если мы дадим партизанскому движению правильное направление, то тем самым намного облегчим условия для достижения победы над врагом.

Далее Сталин говорит, что наша задача - разрушать коммуникации врага на всем их протяжении.

- Пусть на пути к фронту его войска встречают тысячи препятствий. Уже поэтому необходимо всячески содействовать развитию партизанского движения. Надо подумать о перераспределении партизанских сил. Нужно вывести наиболее сильные соединения в новые районы, где населению еще не удалось сплотиться в вооруженные отряды и создать по-настоящему действующее подполье. Совершенно очевидно, что без помощи, как вы называете, Большой земли и крупных партизанских отрядов и соединений, получивших уже известную славу, потребуется много времени для развертывания партизанского движения в этих районах. Поэтому есть предложение сегодня не затрагивать вопроса о переходе партизан на правый берег Днепра. Специально обсудим завтра... - Сталин задумался и вдруг добавил: - Учтите, товарищи, что без активной помощи партизан нам придется воевать еще четыре года...

Потом он обратился к нам с заданием подготовить к завтрашнему вечеру проект приказа главнокомандующего с учетом всех проблем развития партизанского движения. Мы тогда были поражены этим поручением и расценили его как акт величайшего к нам доверия. Кстати замечу, что тогда мы исписали немало бумаги, и текст проекта приказа едва уложился на десятке страниц. Несколько позже, когда мы были уже на своих партизанских базах в тылу врага, нам вручили приказ, поместившийся на полутора страницах.

Кто-то из нас спросил, будет ли второй фронт.

Сталин прошелся по кабинету и спокойно сказал:

- Передайте партизанам и всему народу, что второй фронт будет обязательно. И он будет в то время, когда больше всего понадобится самим союзникам.

Мы получили также ответ на ранее заданные нами вопросы, касающиеся коммунистов, уничтоживших свои партийные билеты, а также военнопленных.

- Сейчас, - сказал Сталин, - надо смотреть на то, как человек воюет. Нельзя в этих делах подходить чисто формально. - Потом он спросил у Ворошилова: - Как товарищи устроены?

Ворошилов сказал, что мы живем в гостинице «Москва», что, дескать, товарищи ведут себя очень скромно. Был даже такой случай, добавил он, когда дирекция гостиницы намерена была в их честь дать банкет, но партизанские командиры от парадного ужина отказались.

- Правильно сделали, - коротко бросил Сталин. - Они же коммунисты, понимают, какое сейчас время.

Прощание было коротким, и мы вышли из кабинета.

На следующий день утром был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении партизанских командиров Брянской группы. Товарищам Емлютину, Дуке и Ромашину было присвоено звание Героя Советского Союза.

Все мы были вызваны в Кремль для получения высоких наград.

В зале, где должна была происходить торжественная церемония, собрались представители всех родов войск Красной Армии, особенно много было летчиков. Нам, партизанам, был оказан особый почет. Мы пришли позже всех, но передний ряд был свободен и предоставлен нам. Мы понимали, кто сейчас находится в зале: люди, прибывшие из огня боев, люди, выстоявшие перед грозной гитлеровской машиной и наносившие ей смертельные удары. Но сейчас они встали, чтобы приветствовать партизан. Армия оценила наши дела, армия гордилась подвигами народных мстителей. Мы были и оставались в едином строю с героями фронта и тыла, и сознание этого переполняло счастьем наши сердца.

Вошел Михаил Иванович Калинин. Он шел медленно, заметно сгорбившись, и было больно, что наш Михаил Иванович выглядит усталым, что война, очевидно, ускорила его преждевременную старость, думалось, такие люди вовсе не должны стареть... Но вот он внимательно посмотрел на всех присутствующих и широко улыбнулся. Прошу поверить мне, что эта теплая и светлая улыбка разом сняла представление и о годах нашего Всесоюзного старосты и о его усталости.

Вероятно сказав, что мы встретили товарища Калинина бурными аплодисментами, я попросту ничего не выражу. Мы долго и шумно приветствовали его, так что Михаил Иванович жестом довольно настойчиво попросил нас успокоиться и сесть на свои места.

В наступившей наконец тишине Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Горкин зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 18 мая 1942 года, которым нам - Ковпаку, Федорову, Копенкину и мне - было присвоено звание Героя Советского Союза. Сидор Артемьевич Ковпак и я получаем Золотую Звезду, орден Ленина и грамоты.

По следующему Указу получают Звезду Героя Емлютин, Дука и Ромашин. Покровский и Кошелев получают орден Ленина. Орден Боевого Красного Знамени вручается Гудзенко, Сенченко и Козлову.

За ними по очереди к столу подходят военные товарищи, и нм вручаются награды. Эта церемония продолжается довольно долго...

От группы награжденных военных с очень волнующей речью выступил подполковник авиации, к сожалению, фамилии его я не запомнил. От партизан ответное слово держал Герой Советского Союза Дмитрий Васильевич Емлютин.

Михаил Иванович Калинин начал свою поздравительную речь со слов о том, что Президиум Верховного Совета СССР готов награждать тысячи своих отважных сынов и дочерей буквально ежедневно, лишь бы мы били врага с меньшими для нас потерями.

Он открыто сказал, что мы на фронтах все еще несем большие потери в людях, сдаем территорию... Нельзя ориентироваться на то, что, чем дальше мы затянем врага, тем легче будет побить его. Мы отдали врагу огромную территорию, миллионы людей остались под оккупацией. Много наших людей отдали свою жизнь за Родину. Мы не можем делать ставку на дальнейшее отступление. Бить врага надо наступая и, главное, с меньшими потерями.

И тут Михаил Иванович рассказал о партизанских делах, заметив при этом, что нам удается наносить врагу довольно существенный урон, но при этом чаще всего отряды больших потерь не несут. Михаил Иванович просил передать советским людям на временно оккупированной земле горячий привет и заверения, что наша партия и правительство неустанно думают о быстрейшем их освобождении, что наша армия делает все возможное для этого. Пусть же сам народ включается в борьбу и больше помогает армии и партизанам в выполнении этой священной задачи.

Закончилась речь Михаила Ивановича, но мы не расходимся, и он садится с нами в один ряд. Щелкают фотоаппараты...

Нужно ли говорить, как часто теперь мы смотрим на эти снимки, переносящие к событиям, ставшим для каждого из нас тем рубежом, за которым может в сердце жить одно призывное слово: борьба! Нужно ли говорить, как незабываемы часы встречи с нашим Председателем, человеком ленинской школы, - Михаилом Ивановичем Калининым!

Ровно в двадцать два тридцать мы - Ковпак, я и Емлютин - были снова у Сталина, за тем же самым столом. На переднем конце стола, у кресла Верховного, расстелена карта. Взглянув, я заметил, что это карта районов предполагаемого рейда.

Теперь все носило более официальный характер. Видимо, до нас здесь обсуждали этот вопрос.

Перед началом Сталин подошел к телефонам, поднял трубку одного из них и спросил:

- Хозяйство у вас подготовлено? - И после небольшой паузы добавил: - Поднимайте на Берлин!

Вернувшись к столу, он сразу обратился ко мне и попросил снова доложить подробно по карте намечаемый маршрут перехода с северной Сумщины на Житомирщину.

Я встал со своего места, направился ближе, но вплотную подойти к Сталину не осмелился.

- Подходите ближе, - приказал он, - смелее докладывайте!

Мой доклад вскоре прервал Ворошилов:

- Почему не ниже Киева намечаете форсировать Днепр?

Трудно будет, Климент Ефремович, пройти с обозом по открытой местности, - ответил я. - К тому же намечаемый маршрут нам уже известен. Вот здесь, - показываю на карте район Понорницы, Черниговской области, - забазировалась наша разведывательная группа с радиостанцией. А здесь, в Холмечских лесах, действуют отряды соединения под командованием секретаря обкома партии товарища Федорова. Вокруг города Лоева, - показываю на точку, где мы планируем форсировать Днепр, - действуют партизанские отряды Гомельской области. С ними установлена связь нашей второй разведывательной группы. В Житомирской области наши разведчики связались с одним немецким офицером, который работает на партизан. Кроме того, на нашем пути к Житомирщине находится словацкая дивизия. Мы располагаем сведениями, что в ней имеется крупное антифашистское подполье. Я заверяю, что в этом маршруте мы уверены и, несомненно, перешагнем через Днепр успешно.

Ворошилов еще раз внимательно осмотрел все эти районы и спросил:

- Зачем вы решили форсировать три реки? Смотрите, какие вы создаете себе препятствия: Десна, Днепр, а затем еще Припять. Не лучше ли вам пройти по Дымерскому мосту?

Признаться, мне стало сразу не по себе. Вдруг, думаю, возьмут и утвердят этот Дымерский мост, тогда нам наверняка несдобровать: Киев рядом! Мы не успеем даже подойти к этому мосту, как из Киева навстречу на машинах выбросят полки и дивизии. Там нас могла ожидать только верная неудача...

Я начал отстаивать намеченный маршрут.

- У нас есть опыт форсирования рек. Мы избираем город Лоев, чтобы запутать противника. Он и не подумает, что мы решимся форсировать такую широкую реку именно перед этим городом. Враг будет считать, что вообще через реку мы не пойдем, так как будем делать вид, будто двигаемся на Гомель. А с переходом за Днепр мы окончательно введем противника в заблуждение, так как он вынужден будет подумать, что мы не для того форсировали эту полноводную реку, чтобы через пятьдесят километров одолевать еще и Припять.

Меня прерывает Сталин:

- Есть предложение определить ось маршрута с правом отклонения от нее на тридцать километров в ту или другую сторону.

Немного подумав, Климент Ефремович согласился. Он продолжал рассматривать карту и как бы между прочим спросил меня:

- Где вы думаете забазироваться?

- Вот здесь, - показываю на озеро Корма.

- Зачем? - спросил Ворошилов - Я хорошо знаю эту местность. Вам нужна база, где вы могли бы иметь аэродром. Учтите, что без аэродрома поднять парод на борьбу нам будет труднее.

Я с радостью воспринял замечание, так как понимал, что за этими словами предусматривается помощь оружием, боеприпасами, медикаментами с Большой земли. Начинаю тут же прикидывать, где в северной Житомирщине не можно будет соорудить аэродром.

Тут Сталин обращается к Ворошилову:

- Гризодубовой передано мое распоряжение?

- Да, - ответил Ворошилов, - но она отказывается.

- Как понимать?

Сталин подошел к телефону и попросил соединить его с Гризодубовой. Мы услыхали следующее:

- Сталин говорит. Вам передали мой приказ?

После этого наступило молчание, и только изредка Сталин бросал: «Да-да...»

Повесив трубку, он возвратился к столу и сказал Ворошилову:

- Она права. Просит прикрепить к ней другой полк, который она ознакомит с проходами на Хельсинки, куда они теперь летают. А после этого она согласна полностью переключиться на полеты к партизанам.

Ворошилов снова склонился над картой.

- Смотрите сюда, - обращает он мое внимание на деревню Волавск, что на границе Украины с Белоруссией. - Вот здесь на колхозном поле уже два года как посеян клевер. Пуле выровнено хорошо, это настоящая резервная посадочная площадка. И вообще здесь подходящее место для базы: кругом болота, бездорожье и есть хороший лес, далеко от опорных пунктов противника.

Признаюсь, я был немало удивлен: откуда, думаю, он знает, что в таком глухом селе колхоз два года тому назад посеял клевер. А Ворошилов продолжает с полным знанием местности рассказывать о дорогах, о местах, где техника не может пройти.

- Пусть вас не смущает эта дорога. Она хоть и профилированная, но на ней не построено ни одного настоящего моста, а вот если уничтожить эти два мостика, то тогда вообще по ней не проедешь даже на подводе.

Потом Ворошилов начал рассказывать про Олевский, Путинский, Белокоровичский, Новоград-Волынский районы. Он называл глухие деревни, называл фамилии стариков, хорошо знающих местность. Я не переставал удивляться его памяти. Немного позже он заметил, что охотился в этих местах более десяти лет подряд.

- Советую вам, - с улыбкой сказал Ворошилов, - запастись ружьями, там очень много дичи.

После этого шутливого замечания Ворошилов снова вернулся к вопросу о нашем рейде.

Имейте в виду, что во время рейда ни в коем случае нельзя ввязываться в бои.

Я не соглашаюсь с ним. Без боев нам все равно не обойтись.

- Из опыта рейдов соединения под командованием товарища Ковпака мы сделали вывод, что по пути даже необходимо разгромить один-два гарнизона противника. Тем самым мы заставим врага обороняться, а не нападать.

Встает Сидор Артемьевич Ковпак.

- Он правильно говорит. Когда ударишь, противник не сразу осмеливается нападать. Каждый фашистский командир, каждый немецкий комендант думает о спасении своей шкуры. А когда почти из всех населенных пунктов снимаются мелкие гарнизоны и стягиваются на оборону городов, для нас неизбежно расширяется оперативный простор.

- Я думаю над тем, нельзя ли сократить вам путь, - снопа заговорил Ворошилов. - Много кривых делаете...

Я объясняю, что в этом есть свой резон. При форсировании Десны мы как бы выводим одну колонну в обратную сторону - к Новгород-Северску с целью создать ложную угрозу гарнизону этого города и посадить его на оборону. А тем временем основными силами мы выходим на маршрут... То же и у Гомеля: создав видимость угрозы гарнизону этого города, мы заставим врага стянуть на его оборону все имеющиеся в наличии силы, после чего резко уклонимся в сторону, спустимся вдоль реки Уж к Днепру - в район Лоева - на переправу.

- Да, я вижу, они хорошо продумали маршрут, - говорит Ворошилов Сталину. - Но вот о чем надо позаботиться. Я по опыту гражданской войны знаю, как связывают руки в рейде раненые и обозы. Может быть, нам удастся уже во время движения выбрасывать к ним самолеты?

- На это нам нельзя крепко рассчитывать, - возразил Ковпак. - Ожидание самолета может заставить лишний день-другой на месте потоптаться. А раненых у нас много не бывает...

- Сколько времени вам нужно для подготовки к рейду? - спросил Сталин.

- Боеприпасов бы добавить, да и автоматического оружия не мешало бы подкинуть, - осторожно попросил Ковпак. - А сборы у нас недолгие.

- Сколько и чего вам понадобится, дайте заявку, - говорит Пономаренко.

Мы подаем уже подготовленные докладные.

Сталин бегло просматривает их.

- Почему так мало просите? Составьте заявки полнее, с запасом. Мы в состоянии обеспечить партизан. Я думаю, что и артиллерию можно перебросить. Как, семидесятишестимиллиметровые орудия в самолет уместятся? - спрашивает он Ворошилова. И сразу добавляет: - В общем, давайте развернутую заявку. Как партизаны одеты? - тут же переключается он на другой вопрос.

Пономаренко, уже познакомившийся с нашими довольно скромными требованиями, спешит с ответом:

- Плохо у них с обмундированием. Особенно с обувью. Многие ходят в рваном. А дело идет к зиме...

- Вот и это включите в заявку, - сказал Сталин. - Правда, много мы не сможем дать, просто чтобы не загружать этим транспорт, но самое необходимое дадим.

- Может, с питанием помочь? - спрашивает Ворошилов.

- Питания никакого не надо, - отвечает Ковпак. - На нашем пути будет столько немецких заготовительных пунктов, что еще будем делиться с населением. У меня всегда позади колонны ходят табуны овец. Они так забивают наши следы, что никто и не подумает, что здесь прошла партизанская колонна.

Все от души посмеялись над такой находчивостью.

Целеустремленное трехчасовое обсуждение всех проблем, связанных с партизанским рейдом двух объединений на Украину, свидетельствовало о том, что ЦК партии и правительство придают ему особое значение...

За нами начал докладывать Емлютин. Он представил план, который был рассчитан на концентрацию отрядов в Брянских лесах. Но теперь было ясно, что речь должна идти о рассредоточении партизанских сил, а не о скоплении отрядов в каком-то одном месте.

Сталин поручает Пономаренко разобраться в вопросе, исходя из того, чтобы в Брянском лесу оставить лишь ныне действующие там местные отряды и объединения. После нашего ухода в рейд на правобережье Днепра рекомендовалось отряды Гудзенко и Покровского тоже направить в новые районы.

- Когда вы думаете вывести их? - спросил Сталин.

- Думаю, два дня хватит для подготовки, - заявил Пономаренко. И тут же неожиданно сказал мне: - Ваше соединение, товарищ Сабуров, вело крупные бои. Мы вам не сообщали, не хотели волновать вас. - И, увидев, что я серьезно взволнован, Пантелеймон Кондратьевич успокоил меня: - Сейчас все в порядке, атаки отбиты.

- Передайте привет партизанам и партизанкам, - прощаясь, сказал Сталин. - Живым словом поддерживайте в народе уверенность в победе. Желаю успехов!

Прощание было сердечным. Мы вышли из Кремля окрыленные, полные сил... На Красной площади остановились.

- Перед вами теперь широкий путь, - сказал Пономаренко, - действуйте!..

У читателя может возникнуть естественное сомнение: откуда, дескать, у Сабурова такая «железная» память на все эти детали и даже диалоги, которые велись двадцать шесть лет назад в те памятные дни нашего пребывания в Кремле.

Прежде всего, нужно сказать, что все мы вели подробные записи, которые позже пригодились, когда мы выступали перед партизанами и жителями оккупированных врагом районов.

И потом такие встречи, какие мы пережили в Кремле, вообще не забываются. Весьма возможно, что кому-нибудь из моих товарищей кое-что вспомнится в другом свете, и они выразят пережитое в те дни какими-то другими словами. Но конкретная обстановка, вопросы, поднятые на совещаниях с руководителями партии и правительства, переданы мной с максимальной достоверностью и чувством должной ответственности и уважения к событиям, участником которых мне довелось быть.

Накануне нашего отбытия из Москвы пошел дождь. Ночью я несколько раз выходил на балкон гостиницы «Москва» и, возвращаясь, говорил Сидору Артемьевичу Ковпаку:

- Если бог против Гитлера, то мы завтра улетим.

Бог действительно оказался антифашистом.

...Летим над столицей. Неотрывно всматриваемся в проплывающие под нами и все более удаляющиеся площади, улицы, дома. Яркие лучи солнца придают всему окружающему какой-то праздничный вид, и я понимаю, почему ворчат на меня и Ковпака наши товарищи: зачем было так торопиться с отъездом. Еще хоть бы денечек «подышать Москвой».

Я мысленно был уже за линией фронта - там, у себя, на Сумщине. Мысленно готовлю отряды в рейд.

Наш самолет сопровождают два истребителя. Они то близко подходят к нам, то, отваливая, описывают бесконечные спирали и круги и, словно радуясь солнцу и безоблачному небу, кувыркаются в воздухе.

Казалось, все мы очень внимательно наблюдали за действиями истребителей, но, как потом в разговоре выяснилось, никто из нас не заметил, когда они оторвались от нас и исчезли в ясном, без единой тучки небе. Их исчезновение послужило как бы сигналом. Люди оторвались от окошечек, и, видимо, только сейчас почувствовав огромную усталость от недоспанных ночей и больших внутренних переживаний, один за одним стали прилаживаться ко сну. Время в полете прошло незаметно, и когда мы проснулись, то как-то без особого энтузиазма восприняли появление под крылом самолета какого-то города.

Встречавшие товарищи рассказали, что истребители сопровождения почему-то нас потеряли, и это привело к настоящему переполоху: из Москвы было уже много звонков. В довершение всего и наш самолет заблудился, и его велено было посадить.

Вскоре мы были в кабинете первого секретаря Тамбовского обкома партии. Встретил он нас радушно. Хотя на тамбовской земле мы очутились совершенно случайно, но почувствовали себя среди родных людей.

Кабинет секретаря обкома был скорее похож на уголок павильона сельскохозяйственной выставки: всюду пшеница, фрукты, сахарная свекла. И разговор наш преимущественно шел о положении в сельском хозяйстве. Секретарь обкома подчеркивал, что сейчас успех дела в этой отрасли производства решают женщины, на плечи которых война взвалила огромные испытания.

Представьте себе, говорил он, несмотря на труднейшие условия жизни, сейчас вопрос трудовой дисциплины снят с повестки дня. Люди готовы работать круглосуточно, лишь бы как можно больше сделать для фронта. Все лучшее зерно, фураж, продукты колхозы везут в фонд обороны.

За словами секретаря обкома мы видим трудовые дела народа, отдающего все силы, чтобы помочь Красной Армии скорее разгромить врага. До сих пор, мне думается, остались мы в долгу перед стойкостью, преданностью и государственной мудростью миллионов советских женщин, доказавших, что они достойны великого подвига наших героических воинов...

Из Тамбова на машинах мы выехали в направлении Ельца. Дорога проходила через поля Тамбовщины, и мы видели, кто на них трудится: повсюду хозяйничали женщины, подростки, только изредка можно было увидеть мужчин - то были старики или инвалиды. Эта картина народной самоотверженности ради общего дела не раз потом в минуты опасностей вставала перед моими глазами.

К исходу дня мы прибыли на аэродром, на тот самый, на котором приземлялись, когда направлялись в Москву.

Здесь собралось много военных. Ожидали прилета командующего фронтом К. К. Рокоссовского. Но только под самый вечер мы встретились с Константином Константиновичем, который, как оказалось, специально прилетел, чтобы поговорить с нами. Это, признаюсь, всех нас душевно порадовало. До сих пор в моей памяти сохранилось самое доброе воспоминание об этом человеке не только потому, что он был чрезвычайно внимателен к нашим партизанским заботам, но и потому, что он сумел создать удивительно непринужденную, я бы сказал, задушевную обстановку, которая царила на протяжении нескольких часов нашей с ним встречи.

Каждый человек сохранил о войне какие-то только ему принадлежащие воспоминания, которыми он внутренне гордится. Так вот, я отношу шестичасовую беседу с К. К. Рокоссовским, перед талантом и волей которого я преклонялся и преклоняюсь по сей день, к числу такого рода воспоминаний. Мудрый, прославленный военачальник щедро делился с нами своими интереснейшими мыслями и огромным боевым опытом.

Мне запомнился и такой эпизод. Во время ужина к Рокоссовскому прибыл какой-то генерал. Командующий посадил его за стол рядом с собой и попросил доложить последние новости. Разговор в основном свелся к тому, что Сталинградский фронт усиленно нуждается в подкреплении авиацией и танками.

Рокоссовский долго молчал, а прощаясь с генералом, сказал:

- Все, что только можно, выделите сталинградцам. Сейчас здесь на нас наступать не будут.

Когда генерал ушел, Константин Константинович доверительно сказал нам о тех огромных трудностях, которые сложились на Сталинградском фронте, и при этом заметил, что коренного перелома в ходе войны нам предстоит добиться именно на берегах Волги.

Я тогда думал о том, что, видимо, нелегко командующему оголять какие-то участки своего фронта, чтобы своевременно прийти на помощь войскам, сражающимся на Волге. И я по-настоящему, по-хорошему позавидовал такой реально существующей координации действий между фронтами. И невольно думалось о том, что, если бы нам, командирам партизанских отрядов и соединений, удавалось без долгих разговоров и взаимных убеждений как можно чаще согласовывать наши операции, насколько они были бы эффективнее и значительнее...

Мы говорили с командующим о партизанских условиях борьбы, о том, как мы используем слабые стороны противника, о партизанской тактике, позволяющей совершать нападения на железнодорожные станции, райцентры и даже города, о развертывании диверсионной работы на вражеских коммуникациях.

Мы тогда не противопоставляли одни методы ведения партизанской борьбы другим, как это пытаются делать некоторые товарищи сейчас, спустя четверть века после войны. Находятся теоретики, которые, совершенно не считаясь с фактами, заявляют, что успех дела в партизанских условиях решали или одни минеры, или действия одних рейдирующих отрядов.

Такое противопоставление одного вида партизанской деятельности другому так же вредно, как безусловное и безоговорочное предпочтение в армии одного рода войск другому, без предварительного выяснения всех их качеств и недостатков применительно к той или иной задуманной операции.

Обобщения такого рода, рассматриваемые ныне иногда в отрыве от фронтовой ситуации прошлых лет, могут, как правило, лишь помешать тщательно разобраться как в достигнутых партизанами успехах, так и в тех тактических просчетах, очевидность которых теперь уже не нуждается в доказательствах.

Вот почему из всего сказанного мне хотелось бы сделать один вывод: в партизанском движении приемлемы все формы борьбы, если благодаря им мы можем проводить как широкие операции по захвату городов и населенных пунктов, так и небольшие засады, обезоруживающие противника своей неожиданностью, вносящие в существование его войск на оккупированной территории элементы нервозности и беспомощности перед лицом невидимой, но повсюду ощутимой и уже невольно ожидаемой опасности. Разумеется, при этом одним из ведущих звеньев наступлении оставалось максимальное воздействие на коммуникации противника путем диверсий, срывающих регулярные поставки живой силы и техники врага к фронту.

...Мы неоднократно спрашивали К. К. Рокоссовского о том, когда мы улетим, и неизменно получали один ответ:

- Не торопитесь, товарищи. Наша разведка уточняет линию прохода. Нам нужно, чтобы вы пересекли линию фронта без особых помех.

Трехсуточное ожидание оказалось полностью оправданным. Наш самолет ни разу не попал не только под обстрел, но даже под лучи хотя бы одного прожектора. У нас было такое ощущение, что на том участке вообще линии фронта вроде и не было.

И только тогда, когда летчик выключил моторы, мы сразу же почувствовали, что находимся в условиях вражеского тыла, на боевом партизанском аэродроме. Мы еще не успели покинуть самолет, как к нему потянулись носилки с ранеными. А скрип подвод не прекращался: на подходе были новые раненые и больные. Вот они приблизились уже к самолету. Слышны стоны, причитания матерей, плач детей. Да, тут было народу не на один самолет.

В довершение всего, среди этого хаоса криков и стоков я услышал знакомый, зовущий меня голос. Наклоняюсь над носилками и вижу побелевшее лицо Казимира Ивановича Плохого.

- Ранен я... Тяжело... В живот... Может, в последний раз видимся, - с трудом шептал он. - Трудно у нас было... Рева спас положение. Рева... - И тут же добавил: - Рева и наш комиссар Богатырь...

Речь Плохого была бессвязна и непоследовательна, но мне было ясно, что у нас случилась какая-то беда. Я еще пытался что-то уточнить, как-то успокоить Плохого. Но пилот уже торопил с отлетом, и я, пожав руку Казимиру Ивановичу, уступил место очередным носилкам с ранеными.

Так мы сразу же окунулись в партизанскую действительность, где слова «вдруг» и «неожиданно» приобретают свой, жизненно прямой и чаще всего тревожный смысл.

Закаленные в огне

Спешу в свой штаб. Здесь погром. Хотя ни один снаряд в здание не попал, но взрывы были поблизости. Из рам выбиты все стекла.

Чтобы создать впечатление, что мы намерены и дальше здесь оставаться, снова обживаем покинутый дом. Партизаны откуда-то приволокли застекленные рамы. Правда, они оказались намного шире и длиннее оконных проемов, но наших мастеров это не смутило - просто прибили гвоздями новые рамы изнутри к бревенчатым стенам.

Штаб снова ожил. Перечитываю свои записи, сделанные в Москве. С волнением готовлюсь к беседе с товарищами. Сегодня сюда съедутся командиры, комиссары, начальники штабов, секретари партийных организаций отрядов. Послушаю о том, как они тут воевали, расскажу все, что видел и слышал в столице.

В самой большой комнате, где должен проходить наш сбор, Илья Иванович Бородачев укрепляет на стене привезенную мной из Москвы новую военную карту.

Вчера, как только я приехал с аэродрома, у нас с Бородачевым состоялся не совсем приятный разговор. Еще по пути мне стало известно, что во время боя штаб объединения покинул село.

У Бородачева один довод: он не имел права рисковать штабом. Никак Илья Иванович не привыкнет к нашим условиям. Все мерит на армейскую мерку. Штаб должен располагаться там, откуда он может надежно и сравнительно безопасно руководить войсками. А нас сама обстановка вынуждает держать штаб ближе к отрядам. Приходится учитывать и несовершенную связь - только конные и пешие посыльные - и то, что мы вынуждены без конца маневрировать силами. Нужно учитывать и моральную сторону - партизаны увереннее чувствуют себя, когда знают, что штаб поблизости.

В конце концов начальник штаба признал свою ошибку. Но я видел, как огорчило его мое недовольство. Для дисциплинированного, честного солдата долг превыше всего. А тут вдруг он поступил не так, как от него требовалось. Он и сейчас еще переживает свой промах. И мне по-человечески жалко его.

В комнату входят Богатырь, Рева и другие командиры и политработники. Не заметив меня, они сразу устремляются к карте. Рева горящим взглядом окидывает синюю полоску Днепра. Днепр и на карте широк. Множество больших и малых рек впадает в него. И местами карта выглядит кружевом из голубых ниток. Я понимаю, почему Реву так приворожил Днепр. Не только потому, что это его родная река - он родился в Днепропетровске, - но еще и потому, что Павел единственный пока в соединении человек, уже знающий, где мы будем форсировать эту могучую украинскую реку.

Не отрывая взгляда от карты, Павел садится на край стола, вынимает из кармана кисет и не спеша, в глубоком раздумье набивает свою заветную трубку.

Павел выглядит щеголем. На нем костюм из английской шерсти и новые хромовые сапоги. Это мой подарок, который я привез из Москвы. Я счастлив, что обновка доставила ему радость.

Друзья увлеклись картой. Слышу недоуменные возгласы:

- Почему нет на карте Брянских лесов?

- Братцы, тут нет даже тех районов, в которых действуют наши отряды. Что бы это могло означать?

- Для чего нам такая карта?

- Чего ты пристал - почему да почему? Потому, что свои районы ты и без карты обязан знать досконально.

Эту ворчливую разноголосицу перекрывает звучный баритон Ивана Филипповича Федорова - командира Середино-Будского партизанского отряда:

- Ох и места же тут! Вот сюда бы, в Морочанский район, хлопцы, добраться. Тут можно без всякой тревоги перезимовать, хоть сто отрядов приводи.

Беру это на заметку. Надо после поговорить с Иваном Филипповичем. Вспоминаю, что до войны он долго работал в тех краях.

- Ты лучше покажи, где тут раки зимуют, - перебивает Федорова командир отряда Иванов. - Но ты мне объясни, для чего тут эту карту повесили? Может, мы туда и потопаем?

- Осторожно, Леня, - смеется Красняк, комиссар Ямпольского отряда, - смотри, мозоли натрешь. Не забывай, до Волыни тысяча с лишним километров. И еще не забывай, что на пути лежит Днепр-батюшка.

Николай Васильевич Таратуто и вовсе этой мысли не допускает:

- По вражеским тылам на Волынь?.. Фантазия!

- А ну, хлопцы, - соскакивает со стола Рева, - поперед батька давайте в пекло не спешить.

- Пора начинать. Кажется, все собрались, - говорю я. - Полагаю, что необходимо прежде всего заслушать доклад начальника штаба об итогах боя.

Бородачев развешивает новую карту, которую тщательно подготовил к совещанию.

С первыми словами Бородачева в комнате воцаряется тишина. Всматриваюсь в усталые, похудевшие лица товарищей. Я счастлив от одной мысли, что после всего, что здесь произошло без меня, снова вижу этих дорогих мне людей живыми и невредимыми.

Бородачев винтовочным шомполом, заменившим указку, водит по карте. Враг повел наступление на партизан Сумской и Орловской областей одновременно, использовав главным образом войска, следовавшие из Германии на фронт.

31 августа завязались упорные бои. Вражескую пехоту поддерживали артиллерия, танки, авиация. Первый удар приняли отряды объединения Емлютина. Дрались они стойко, но вынуждены были постепенно отойти в глубь леса.

Нашим отрядам отходить было поздно, да и некуда, и они начали оборонительный бой. Бородачев хотя и скупо, но с искренним восхищением говорит о стойкости партизан, об инициативе командиров, и особенно восторженно он отзывается об обороне Ново-Васильевска отрядом под командованием Павла Ревы. Партизаны отлично использовали особенности местности...

Шомпол-указка бегает по карте. И я представляю себе этот страшный бой. Три дня продолжались вражеские атаки.

В официальном документе от 20 сентября 1942 года командир фашистской дивизии писал:

«Первой особенностью малой войны является то, что она ведется в лесах, в темноте, с очень маневренным противником, который способен нападать на нас с боков и с тыла. Только потому мы не имеем успеха, что методы малой войны используются противником с большим мастерством, в результате чего мы потеряли 800 героев убитыми».

Наступление гитлеровцев на Брянский лес снова закончилось неудачей. Партизанский край был и оставался советским.

Бородачев признался: он не был уверен, что партизаны смогут выдержать такой натиск. Казалось, все живое будет раздавлено одновременным ударом с земли и с воздуха.

Но наши люди дрались отважно, с разумным хладнокровием и расчетом, и они выстояли.

Чем больше я слушал начальника штаба, тем сильнее мной овладевало чувство благодарности к моим боевым друзьям - Реве, Богатырю, ко всем участникам этих ожесточенных схваток.

Рева ерзает на стуле. Спрашиваю его:

- Вы собираетесь выступить?

Павел поднимается:

- Здесь Бородачев правильно говорил: добре воевали мои хлопцы. Но если бы он поближе был, мог бы не только похвалить их, но и для других кое-что полезное сказать. Видите эту лощину? Мы ее расчистили от кустарников и очерета так, что она стала голая як моя колено. Зашли гитлеровцы в эту лощину, мы их своими станкачами приложили к земле. А когда они окопались, мы открыли запруду на реке Знобовке, вот тут. Как они лежали вниз мордами, так вода их и накрыла. Попробовали они шевельнуться, так наши сорок пять пулеметов снова заставили их воду хлебать. Ни один не ушел. А послушаешь нашего начштаба, получается, будто мы били врага в самом Ново-Васильевске. То, что в этой деревне разорвалось более двух тысяч одних снарядов, об этом начштаба не говорит ни слова, а под этим страшным огнем сидели наши пулеметчики. Сидели и не дрогнули, никто не побежал...

Еще хочу сказать вот что: если бы отряды Иванова и Гнибеды не поторопились в лес, а, наоборот, оккупантов туда загнали, то мы могли бы взять райцентр Знобь-Новгородскую. Из леса бы мы их не выпустили... А в райцентре трофеи на славу, главное - боеприпасы...

Выступление Ревы и других командиров на этом совещании были хорошим уроком для нашего штаба и его начальника Бородачева. И мысль Ревы очень интересная: если противник напал, то частью сил отбивай его, пусть он втянется в бой, а главные силы штаб должен в это время вывести в тыл противника с задачей захвата районных центров и железнодорожных станций, так как совершенно очевидно, что фашисты не смогут одновременно вести бои в лесах и защищать населенные пункты.

Слушая Реву, я не мог не порадоваться его командирскому росту. Молодец, хорошо усвоил основы партизанской тактики!

Поблагодарив товарищей за успешно проведенный бой и за то, что провели они его без серьезных потерь, рассказываю им о поездке в Москву, о встречах в Кремле.

Когда речь зашла о походе на Правобережье Днепра, все притихли.

- А что, подпольные райкомы партии остаются или тоже идут в рейд? - спросил секретарь Хильчанского райкома партии Горинов.

- Остаются.

- Тогда мы будем просить, чтобы отряд Таратуто остался в нашем распоряжении.

Требование секретаря Середино-Будского райкома партии Сеня скромнее. Он просит оставить хотя бы часть отряда Федорова вместе с комиссаром Кизей. Я понимаю, почему Сеню так дорог Кизя. До войны Лука Егорович Кизя работал здесь учителем. Этот вдумчивый и поистине интеллигентный человек пользуется в районе большим авторитетом. Он хорошо работал в подполье. Сейчас он любимец партизан.

В другое время, очевидно, я стал бы подробно объяснять товарищам, почему мы не можем уважить их просьбу. Сейчас нужды в этом не было. Вместо ответа на поставленные вопросы я зачитываю документ, утвержденный Центральным штабом партизанского движения. В нем указывается, что с нынешнего дня мы уже не группа объединенных партизанских отрядов, а соединение и именоваться будем воинская часть 4404. У нас будет три батальона:

седьмой - в него войдут отряды Иванова и Таратуто (командир - Иванов, заместитель его - Таратуто);

восьмой - отряды Ревы и Боровика (командир - Рева, заместитель - Боровик);

девятый - отряды Федорова и Гнибеды (командир - Федоров, заместитель - Гнибеда).

Харьковский отряд переформировывается в саперную роту, обеспечивающую переправу через реки во время рейда. Командир роты - Шитов.

Артиллерийская и минометная группы преобразуются в артдивизион.

Штабу соединения поручается сформировать в свое подчинение взвод конных разведчиков и взвод конных автоматчиков-диверсантов.

Права и обязанности всего личного состава части определяются воинскими законами применительно к условиям военного времени.

Зачитываю последние строки: «Этот приказ вступает в силу с момента его объявления и обсуждению не подлежит».

- Всем понятно? - спрашиваю.

- Понятно, - нестройно отзываются товарищи.

- Значит, остается только выполнять приказ.

С партизанского аэродрома приехал мой заместитель по снабжению Федор Сергеевич Коротченко. Возбужденный, сияющий.

- Грузы прибывают!

Было отчего радоваться. Первые грузы с Большой земли! До сих пор нашими основными «поставщиками» были вражеские войска и оккупационные власти, у которых мы не без крови и потерь добывали все необходимое для жизни и боев. А теперь почти каждую ночь родная земля шлет нам свою помощь.

Записываю в блокнот, чего и сколько привезли самолеты. Коротченко возмущается, что на аэродроме полный беспорядок. Каждое соединение старается заполучить побольше.

- Комендатура аэродрома одна не справится. Нужно послать туда постоянную оперативную группу.

Соглашаюсь с ним, разумеется, на аэродроме необходим твердый порядок, каждый самолет должны встречать ответственные люди. Растолковывать это такому хозяйственному человеку, как Коротченко, нет нужды.

- Действуй, Федор.

Без похвальбы скажу, порядок мы навели. Грузы, поступавшие на нашу посадочную площадку, мы старались сдавать как можно точнее по назначению. Но вероятно, как это нередко бывает в деле снабжения, кто-то что-то все же иногда прихватывал лишнее. И кое-кто обижался: прикарманивает Сабуров наши грузы, пользуется тем, что они прибывают к нему на аэродром.

Не хочу оправдываться. Товарищи должны знать, как жаждали наши хлопцы получить новое оружие, боеприпасы. Может, кто и схитрил. В принципе это недопустимое явление, но отклонения, вероятно, были. Наверняка такое случалось бы, окажись аэродром в расположении любого другого соединения. Новое боевое оружие было мечтой каждого партизана. Уж очень велико было желание партизан получше вооружиться, чтобы сделать в борьбе с врагом сегодня больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня.

Уж если речь зашла о грузах с Большой земли, не могу не сказать доброго слова о наших крылатых друзьях, отважных летчиках, заслуживших горячую любовь и признательность всех, кто сражался во вражеском тылу.

Летать к партизанам не каждому летчику было под силу. Дело трудное, рискованное. Перелететь фронт, разыскать посадочную площадку в глухом лесу, приземлиться на нее, в ту же ночь вылететь обратно. И все это без прикрытия истребителей, без гарантии, что внизу тебя ждут именно партизаны, а не гитлеровцы...

Поэтому авиационное начальство неохотно посылало самолеты к партизанам. Так было, пока это дело не перешло в руки полковника В. С. Гризодубовой.

Имя Героя Советского Союза Валентины Степановны Гризодубовой известно не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Она дочь одного из первых русских воздухоплавателей - Степана Васильевича Гризодубова. В 1938 году весь мир облетела сенсационная новость: три женщины - Валентина Гризодубова, Марина Раскова и Полина Осипенко - совершили беспосадочный перелет по маршруту Москва - Дальний Восток. Экипаж самолета «Родина» под командованием Гризодубовой установил абсолютный международный рекорд дальности полета.

Война застала Валентину Степановну на должности начальника Управления международных воздушных линий Аэрофлота. Прославленной летчице поручается комплектование авиаполка дальнего действия. Услышав об этом, к ней потянулись все, кто знали ее. Рядовыми летчиками в полк пришли начальник Московского управления Аэрофлота Запыленов, начальник Западно-Сибирского управления Аэрофлота Чернопятов, известный полярный летчик Масленников и многие другие опытные авиаторы. Инженерами полка стали Николай Иосифович Матросов и Николай Иванович Милованов, летавшие еще с отцом Гризодубовой.

В первое время на весь полк было три кадровых офицера: начальник штаба полка майор Александр Верхозин, военком батальонный комиссар Николай Тюренков и командир эскадрильи майор Иванов.

Еще не успев полностью укомплектоваться, полк приступает к выполнению боевых заданий, выбрасывает в тыл врага парашютистов и специальные грузы, участвует в бомбардировках противника.

О Валентине Степановне Гризодубовой написано много. Мне особенно запомнился случай, описанный летчиком-испытателем М. Галлаем в его книге «Испытано в небе», о том, как Гризодубова спасла пять человек в аварийной, готовой взорваться машине. Мимоходом автор замечает: «Гризодубова не боялась сложных ситуаций в воздухе, не боялась опасных боевых вылетов за сотни километров в глубь занятой противником территории, не боялась ни одной из многочисленных трудностей жизни на войне, не боялась - не боится по сей день - и... гнева начальства (вид смелости, встречающийся в жизни едва ли не реже всех предыдущих вместе взятых). При этом свою точку зрения Валентина Степановна доводит до сведения собеседников любого ранга, неизменно заботясь прежде всего об убедительности и лишь после этого - о светскости формулировок».

Думаю, именно совокупности этих черт ее характера мы и обязаны тем, что на наши примитивные партизанские аэродромы стали садиться тяжело груженные воздушные корабли. На первом из них прилетела сама командир полка Валентина Гризодубова. Она воочию убедилась, как много значит для людей, сражающихся во вражеском тылу, уже само появление краснозвездного самолета, сколько надежд и светлых чувств рождает в людях этот крылатый посланец с Большой земли. Растущие масштабы наших боевых операций требовали все больше оружия и боеприпасов. Вместе с тем была острая нужда вывезти в госпитали за линию фронта раненых партизан, больных жителей и детей.

Приняв близко к сердцу все наши партизанские нужды и заботы, Гризодубова, возвратившись в Москву, с присущей ей настойчивостью добилась, чтобы между нами и Большой землей был наведен настоящий воздушный мост. Грузы к нам потекли потоком.

Пусть другие товарищи, летавшие к нам, простят меня за то, что я больше всего рассказываю о полке Гризодубовой. Просто с людьми этого полка мы встречались чаще и кровно с ними сдружились. С чувством огромной признательности вспоминаем мы летчиков, спасших жизнь многим сотням людей и доставивших нам тысячи тонн самых разнообразных грузов - оружия, боеприпасов, медикаментов, листовок.

Случайно встретясь с Борисом Григорьевичем Лунцом, человеком простым и малоприметным, вы вряд ли подумаете, что перед вами Герой Советского Союза, летчик, за плечами которого четыреста три боевых вылета, из них девяносто шесть днем на бомбежку вражеских объектов и шестьдесят полетов с посадкой в тылу противника. К тому же он всегда удивительно ловко уходит от разговоров о своих боевых делах. Ограничивается словами: «Летали хорошо, садились у партизан хорошо, ничего особенного не происходило. Просто работали...»

Но я помню одну его посадку. Мы очень волновались, когда услышали далекий шум моторов. Вот уже показался самолет. И вдруг мы увидели три высокие сосны, которые не замечали раньше. Почему мы их не убрали! А сейчас они оказались на пути самолета, вот-вот он в них врежется. Но пилот в последний момент обошел препятствие и благополучно посадил самолет.

Партизаны окружили летчика, обнимали его, каждому хотелось сказать ему что-то хорошее. Забросали его вопросами: как летел? не обстреляли ли? Лунц, смущенный всеобщим вниманием, отвечал, как всегда, лаконично:

- Летать - дело нехитрое. Обстрелов бояться - через линию фронта летать не надо. Только уж вы, пожалуйста, если можно, уберите эти три дерева. Другой раз они и помешать могут...

В общем, выходило, что, кроме наших трех сосен, на пути к партизанам других преград он не заметил.

В обратный рейс Лунц захватил раненых, в том числе двух своих однополчан: бортрадиста Талалаева и бортмеханика Коржакова. Их самолет был подбит над занятой врагом территорией. Командир корабля Попович погиб. А Талалаев и Коржаков, выбравшись из-под обломков самолета, сумели добраться до нашего аэродрома.

Десятки раз мы видели на своих посадочных площадках Бориса Лунца. И всегда у него «полет проходил нормально, и погода благоприятствовала».

- Ну, а как вел себя противник? - спрашиваю Бориса.

- Это другое дело. Он, знаете, конечно, стрелял. Но на то он и противник...

Подружились мы со штурманом Алексеем Парфеновичем Булановым.

Как-то он рассказал нам об одном своем полете.

Экипаж в составе командира Васильченко, штурмана Буланова, бортмеханика Зозули и бортрадиста Иляскина направился к партизанам. Посадочная площадка была очень мала и как стенами со всех сторон обрамлялась высоким лесом. Большие самолеты здесь еще не садились. Подлетают наши друзья. Но что это? Вместо условленных четырех костров на земле полыхают восемь ярких факелов, и все они движутся.

Пилот набирает высоту, штурман проверяет ориентиры. Все верно. Снова повторяют заход. Картина та же. Идет время, расходуется драгоценное горючее. Что делать? Неподалеку увидели наконец другую опушку с условленными огнями. Решили садиться, но если окажется, что аэродром в руках врага, - отстреливаться и попытаться тут же взлететь.

Все, кроме командира корабля и бортмеханика, встали за пулеметы. Самолет коснулся земли, пробежал по опушке и остановился. И тут в наступившей тишине до слуха летчика долетели нерусские слова. Летчик собирался уже дать газ, когда к самолету приблизились два человека в кожаных пальто. У выходного люка встали еще трос. Дальше медлить нельзя. Быстро распахнув дверь, Буланов громко спросил:

- Кто здесь командир отряда?

- Кордович.

Значит, все в порядке.

Но тут к самолету бросился невысокий человек и быстро заговорил на непонятном языке. Буланов инстинктивно схватился за пистолет. И хорошо, что только схватился... Через минуту все прояснилось. Оказалось, что на сторону партизан перебежал француз и это он, бурно выражая свой восторг, чуть было не ввел летчика в заблуждение. Выяснилось и другое. Немцы, услышав приближение самолета, но не зная порядка подачи сигналов, устроили «факельный перепляс», чтобы сбить летчиков с толку. Да, справедливо говорилось, что полеты к партизанам - всегда задача со многими неизвестными.

Я знаю, что Алексей Буланов в одном из полетов был сбит. Осторожно напоминаю ему об этом.

- Было дело... Моя жена Августа успела даже похоронную получить... - Буланов ненадолго задумался, но тут же добавил: - У меня-то еще ничего, а вот у Коли Слепова похуже получилось...

Совсем недавно боевые друзья отмечали пятидесятилетие со дня рождения Алексея Парфеновича Буланова. Я смотрел на этого подвижного, веселого человека. По-прежнему здоров и крепок, как дубок, Алеша Буланов и по-прежнему радует друзей своим замечательным голосом. В общем,

И поется ему, и летается,

Пусть же песня его продолжается...

Продолжается летная песня и у пилота Николая Слепова, о котором Буланов сказал: «У него похуже получилось...»

Коля Слепов. Николай Игнатьевич Слепов... Все партизаны Ковпака, Наумова, Федорова, нашего соединения помнят этого бесстрашного летчика, умевшего довести и посадить самолет куда угодно и в такую погоду, какую даже погодой не назовешь.

Сколько раз без всякого прикрытия шел его самолет над занятой врагом землей, отыскивая еле заметные, затерявшиеся в лесах партизанские площадки. А ведь гитлеровцы тоже не дремали.

Николай Слепов рассказал мне однажды:

- Шли мы двумя экипажами к Сидору Артемьевичу Ковпаку. Вторым был самолет Бориса Лунца. Вот уже и костры показались. И вдруг бортрадист докладывает: «Товарищ командир, нас вызывает самолет Лунца. Что делать: отвечать?» Дело в том, что у нас было правило: перелетев линию фронта, мы всякую связь прекращали, чтобы враг нас не обнаружил.

Но раз Лунц вызывает, значит, что-то очень важное. Связываемся. Борис сообщает: «По курсу видны костры. По количеству огней и их конфигурации они полностью соответствуют тем, какие должны выложить партизаны. Но не садись. Это немцы!»

Действительно, партизанский аэродром оказался дальше. Мы благополучно приземлились у Ковпака и пожаловались ему, что вот какая чуть не случилась петрушка - могли попасть в гости к немцам.

Ковпак нахмурился, сердито покрутил головой, а потом успокоил:

- То, хлопцы, бывает... Мы ж для фашистов беспокойные соседи, вот они от такой беды что-то придумывают, надо ж им как-то спасаться... Но вы отдыхайте себе спокойно... Я пошлю туда своих молодцов. На обратном пути гитлеряки уже вам светить не посмеют, не до того им будет.

- Между прочим, - улыбается Слепов, - Ковпак слово сдержал. Когда мы летели домой, никаких костров на нашем пути уже не было... Но наш Боря Лунц молодчина! Не побоялся демаскировать свой самолет, пошел на связь со мной, чтобы предупредить об опасности. Кто знает, чем бы кончился тот рейс, если бы не он...

Случилось так, что уже в конце войны Слепов был сбит и попал в плен. Чудом остался в живых: спас советский врач, сделавший ему, вполне здоровому человеку, операцию и сообщивший коменданту лагеря о том, что этот летчик безнадежен. После долгих мытарств Слепов вернулся к своим и снова стал летать.

И сейчас многие пассажиры Аэрофлота могут увидеть Николая Слепова за штурвалом самолета. Они вручают свою жизнь в очень надежные руки одного из лучших пилотов гражданской авиации, бывшего партизанского летчика Николая Слепова, с которым нас связывает самая горячая дружба.

Полной противоположностью худощавому, рослому Слепову коренастый крепыш, Виталий Иванович Масленников. До войны он был одним из лучших полярных летчиков. Опыт работы в полярной авиации пригодился ему в полетах к партизанам. Не было случая, чтобы он не достиг заданной цели. Вероятно, партизаны соединения Михаила Ивановича Дуки не забыли, как летчик Масленников отыскал их, когда бригада попала во вражеское кольцо. Несколько часов бороздил ночное небо самолет, пока не обнаружил ведущих бой партизан. Мешки с боеприпасами и батареями для рации были сброшены как нельзя более своевременно. Виталий Масленников позже командовал полком ночных бомбардировщиков.

Драматично сложилась судьба Николая Антоновича Лужина. Он был авиационным штурманом, побывал уже в сто пятидесяти боевых полетах, когда над железнодорожным узлом Быхов его бомбардировщик был сбит вражескими истребителями. Командир корабля Григорьев, второй пилот Варывдин, штурман Лужин, бортмеханик Павлушев, стрелок-радист Авдеев и бортстрелок Хабибарахманов выбросились с парашютами.

Раненный и обожженный, Николай Лужин пришел в себя уже на земле. Приземлился неудачно - вблизи немецкой заставы. Сразу же поднялась неистовая стрельба, но Лужину удалось уползти и спрятаться в перелеске. Здесь его, совершенно беспомощного, нашел какой-то старик - местный житель, перенес подальше в лес. Сюда же он чуть позже привел Авдеева.

Разыскав и похоронив погибших товарищей, друзья попытались перейти линию фронта. Не удалось. И тогда они решают организовать партизанский отряд. Вскоре отряд под командованием Николая Лужина и комиссара бывшего стрелка-радиста Авдеева уже насчитывал тридцать человек.

Отряд летчиков, как наши люди называли эту боевую труппу, более пяти месяцев действовал во вражеском тылу, устраивал засады на дорогах, уничтожал связь, вел разведку. Герои-летчики сумели и на земле найти свое место в боевом строю.

Штурман ВВС и бывший партизанский командир Николай Лужин ныне заслуженный штурман-испытатель СССР.

Запомнился мне очень скромный парень - Валентин Стольников. Должность у него малоприметная - стрелок-радист, звание - старшина. Но к нему с уважением относились и бывалые летчики. С волнением рассказывали, как Валентин из пулемета сбил вражеский истребитель и этим спас самолет и боевых друзей, как помогал командиру сажать искалеченную машину, когда все остальные члены экипажа были ранены, как ходил один в разведку, когда самолет совершил вынужденную посадку на вражеской территории.

Стольников начал войну пехотинцем. Был несколько раз ранен. Последнее ранение было настолько тяжелым, что парня хотели уволить из армии. А он заявил: нет, останусь в строю, больше того, пойду в авиацию!

Страстное желание летать зародилось в нем еще в детстве. Пытался поступить в аэроклуб - война помешала. После госпиталя он хромал. Тренировался без конца и писал рапорты. В конце концов подействовало - послали учиться в авиационную школу. И вот он летает. Ничего, что не летчик, а лишь стрелок-радист, - специальность тоже нужная. И он доказал, что любая специальность может быть героической.

Валентина помнят все наши партизаны. Помнят его и жители Польши. Уже после войны президиум городского Совета Гданьска прислал письмо на родину Стольникова - в деревню Старое Волино Нагорьевского района Ярославской области. Вот что в нем говорилось о Валентине Павловиче:

«Жители Гданьска сохраняют в памяти самопожертвование и героизм советского солдата».

Я бы еще много мог рассказать о летчиках, приносивших к нам на крыльях своих самолетов материнскую любовь и заботу Отчизны. Но уверен, что об этом лучше и полнее расскажут в своих воспоминаниях сами летчики. Все партизаны с нетерпением ждут такую книгу.

...В феврале 1966 года нас пригласили в московскую школу № 491. Комсомольцы и пионеры создали здесь музей боевой славы 101-го авиационного полка дальнего действия.

Входим в празднично убранное здание. Всюду красные флаги, красные галстуки, красные транспаранты...

Медленно иду по коридору и читаю свежие надписи на дверях классов:

«Отряд имени Героя Советского Союза Бориса Лунца».

«Отряд имени Героя Советского Союза Виталия Масленникова».

«Отряд имени Героя Советского Союза Алексея Буланова».

«Отряд имени заслуженного штурмана-испытателя СССР Николая Лужина».

Гремит оркестр. Всюду взволнованные лица. Волнуются дети. Волнуются те, чьи имена любовно выведены на маленьких табличках: «Отряд имени...»

Я знал и видел этих людей тогда, когда они на израненных самолетах дотягивали до партизанских площадок, когда, сомкнув строй, хоронили своих товарищей, когда вместе с нами отбивали атаки фашистских войск. Эти люди поистине железной воли умели сжать свои нервы в кулак, глубоко упрятать свою боль, чтобы сохранить одно непреодолимое стремление: отомстить ненавистному врагу!.. Они смотрели смерти в глаза и ни разу не дрогнули перед ней. А сейчас в глазах этих несгибаемых людей поблескивают слезы...

Мои поседевшие боевые друзья... Они прошли огромную школу борьбы. За их плечами тяжелые испытания, кровопролитные бои. Они и сегодня в едином строю с новым поколением советских людей.

И как символ неувядаемости героических традиций в притихшем зале боевой славы прозвучали слова Валентины Степановны Гризодубовой:

- Пионеры! К борьбе за дело партии Ленина - будьте готовы!

Над залом, над школой, казалось, над всей землей пронеслось звонкое, молодое:

- Всегда готовы!

В Ново-Васильевске во всех домах, где уцелели русские печи, выпекали хлеб, сушили сухари. В десяти кузницах от зари до зари подковывали лошадей, ремонтировали пулеметные тачанки и обозные телеги. Тачанки и телеги проверялись под тяжелой кладью по бездорожью, и, если выявлялся хоть малейший скрип, все начиналось сначала.

Партизаны саперной части готовили надежные канаты из конопли и тросы из проволоки, распиливали на доски толстые колоды, сбивали щиты - все это пригодится при переправах через реки.

Надо было заготовить большой запас гвоздей, скобы разных размеров, цепи. И откуда только не доставалось железо для этих надобностей! Ныряли даже на дно полноводной Десны, куда при отступлении сбрасывалось много разного добра, в том числе и кровельное железо. Ходили по ночам спиливать телефонные столбы, снимали с них толстую проволоку и делали из нее гвозди.

Саперы хорошо понимали свою задачу. Им предстояло переправить через Десну, Днепр, Припять не одну тысячу людей, несколько сот повозок, кавалерию, артиллерию. При этом никто из нас не мог сказать, сколько же времени отпустит нам враг на эти сложнейшие операции.

Большая ответственность ложилась на наших снабженцев. Им надлежало поднять огромное хозяйство: необходимый запас патронов, мин, снарядов, взрывчатки, продуктов питания, медикаментов, фуража. А наш штаб беспощадно резал все заявки хозяйственников, касающиеся количества подвод. У штаба был прямой и точный расчет: каждая повозка в походе занимает пять-семь метров. Следовательно, тысяча повозок растягивает обоз на пять-семь километров.

Дел невпроворот. И все их нужно было утрясти до выхода в рейд. Много думали над тем. как лучше вывести соединение из тех мест, где мы сейчас базировались. Ведь мы продолжали оставаться во вражеском кольце, три полка оккупационных войск блокировали нас со всех сторон. Мы с Ревой, взяв две роты партизан, переправились через реку Знобовку. Решили проверить, может, здесь, среди болот, нам удастся проскочить незамеченными. Направление это соблазняло: неподалеку Хильчанский район, пошли бы лесами, минуя населенные пункты.

Немцы оказались там, где мы меньше всего их ожидали, - среди болот. Наше появление вызвало такой огонь, будто у гитлеровцев там какой-то неиссякаемый родник боеприпасов.

Оттягиваем роты в лес. Наказываем командирам потихоньку тормошить немцев, чтобы они постреляли побольше и тем самым раскрыли свою огневую систему, а сами направились в Ново-Васильевск. Долго до нас доносились злобная трескотня пулеметов, уханье мин и снарядов, лязг гусениц танков, которые еще при нас начали утюжить лежащие между болотами поля с неубранной пшеницей.

Мы не опасались, что враг решится пойти в лес - побоится партизанских засад и мин. И действительно, немцы ограничились яростной стрельбой. Наши же отвечали одиночными выстрелами: партизаны просто давали знать противнику, что они на месте и никуда отходить не собираются.

Мы с Павлом прислушивались к перестрелке и не спеша ехали по берегу Знобовки. Был теплый вечер. На лугу еще порхали бабочки, не стихал птичий гомон. Мы то и дело ныряли в блестящие сети кружевной паутины - бабье лето было в разгаре. Над Ново-Васильевском все еще дымили трубы: жители не теряют времени, работают в две смены, пошла вторая выпечка...

Больше часа наши кони шагают рядом.

- Бачишь, як ти гады огрызаются. Ну и черт с ними... - Рева комментировал далекую перестрелку там, где оставались наши две роты - Ну и хай режут той аппендицит. Мы же туда теперь больше не пойдем. Пожалуй, нам будет лучше идти через Белоусовку.

Я еле сдержал улыбку. Только вчера вечером Рева с жаром требовал, чтобы я отказался от Белоусовки как исходного пункта нашего рейда. Он считал, что лучший выход из кольца - через полосу леса, протянувшегося между Десной и болотами, которую он образно назвал аппендицитом.

Сейчас, когда на этом «аппендиксе» мы натолкнулись на противника, Рева изменил свое прежнее мнение и стал ратовать уже за Белоусовку.

Вброд преодолеваем Знобовку. Взбираемся на бугор, на котором раскинулась деревня. У кузницы мне показали мою штабную кибитку с доской для карты, со всем необходимым для рейда, даже с постелью. Но мы не успеваем ее осмотреть: слышится свист снаряда. На площади грохочут взрывы.

Людей с улицы как ветром сдуло, только по-прежнему дымили трубы, и нетрудно было догадаться, что этот дым и служит ориентиром для вражеской дальнобойной артиллерии. Придется выпечкой хлеба заниматься только ночью.

Я отправился в свой штаб на 107-й километр. На пути повстречались наши артиллеристы. Они ехали на повозках. Здесь же был и Юзеф Майор. Он доложил, что пришлось откопать злополучные химические снаряды, захваченные нами в Ямполе. За последние три месяца Майор задержал четырех диверсантов, которых посылало гестапо взорвать этот склад. Сейчас на снаряды надели специальные колпаки-предохранители. Все ящики с опасным грузом замаскировали фуражом. К подводам выделена особая охрана, которую возглавил сам Майор.

Надо сказать, что враг не прекращал попыток уничтожить химические снаряды. Они и нам доставляли уйму хлопот: малейшая оплошность могла привести к непоправимым последствиям. Приехав в штаб, я приказал Бородачеву передать химические снаряды под охрану комендантского взвода, чтобы на время рейда высвободить Юзефа Майора от этой заботы. Бородачев ответил «будет исполнено», но на лице его отразилось недовольство: проклятые снаряды и ему надоели порядком. Но через минуту он повеселел и порадовал меня:

- Можете поздравить штаб с досрочной разработкой маршрута протяженностью в тысячу километров!

Расстилаем карту прямо на полу комнаты, иначе ее нигде не разместить - свыше пяти метров длиной!

Рейд через пять оккупированных врагом областей мы разбиваем на тридцать ночных переходов. Долго-долго разглядываю карту. Жирная красная линия маршрута тянется на запад, петляя по полям, болотам, лесам, пересекает реки и горы, шоссейные и железные дороги.

Параллельно с красной линией слева и справа тянутся две фиолетовые линии - наши запасные маршруты. А еще несколько левее, примерно в двадцати-тридцати километрах от нас, другая красная линия - по этому пути пойдет соединение Сидора Артемьевича Ковпака.

Тысячи условных значков уточняют обстановку похода. Все это я должен запомнить, чтобы своевременно и в нужном месте выставить заставы и маяки, разослать минеров, разведку, предусмотреть привалы, дневки.

Все отчетливее передо мной вырисовывается каждый километр трудного и опасного пути. Города и прочие населенные пункты. Пока это лишь кружочки на карте. А там вражеские гарнизоны, с которыми придется вести бои...

А реки? Это же не только водные препятствия. Их придется форсировать под огнем и удерживать, пока не прибудет вся колонна.

Железные и шоссейные дороги? Это же не просто нитки на карте. По ним идут поезда, машины. И нам предстоит каждый раз на несколько часов останавливать с обеих сторон движение поездов и автомашин, чтобы колонна могла проскочить через дорогу. Бородачев кладет передо мной маршрутные листы. Их по количеству суток тридцать. Соответствующий маршрутный лист будет вручаться командирам отрядов перед самым выступлением в очередной переход.

Может быть, потому, что начало пути всегда кажется особенно трудным, я долго изучаю маршрутный лист №1.

Первой на нашем пути будет деревня Стегайловка. До нее четыре километра. Это расстояние мы должны покрыть за пятьдесят минут.

До деревни Жихов - четырнадцать километров, время перехода - два часа двадцать минут.

Затем деревня Дубликовка - десять километров, время перехода - два часа.

Деревня Шатрищи - восемь километров, время перехода - один час сорок минут.

Деревня Антоновка - шесть километров, время перехода - один час десять минут.

Таким образом, за первую ночь похода мы должны преодолеть сорок два километра.

В примечании к маршрутному листу читаю: на каждый привал отпускается десять минут. Время и место привала будут объявляться приказом штаба с учетом обстановки. В необходимых случаях штаб этот вопрос согласовывает с командиром.

Я рассмотрел все тридцать маршрутных листов. Переходы намечаются и в двадцать пять километров, и в сорок. Большинство - в тридцать километров. Только один будет в пятьдесят два километра. Ничего не поделаешь: около города или в болотах дневать не будешь.

Договорились с Бородачевым, чтобы на каждом маршрутном листе имелись дополнительные указания: если головной отряд ввязывается в бой, чтобы не задерживать движение, ответственные офицеры выводят колонну на запасный маршрут. Точно так же они должны поступать, если арьергардным частям придется сдерживать врага.

Договариваемся и о том, кто будет прикрывать дорогу с обеих сторон, кто выставляет маяки на перекрестках, развилках и поворотах пути.

Многое нужно предусмотреть заранее. Ничто не должно быть забыто или упущено. Какая бы неожиданно острая ни сложилась в пути ситуация, она не должна застать нас врасплох.

Сидим, думаем. Уже загорелись керосиновые лампы. Слышно, как в штабе постукивает пишущая машинка.

Не знаю, сколько времени мы просидели бы с Ильей Ивановичем, если бы не появился мой помощник по разведке Хроленко с какой-то девушкой.

Хроленко до войны был начальником отдела госбезопасности по Хильчанскому району. По характеру он не принадлежал к числу людей застенчивых и никак не мог привыкнуть к воинской субординации. Если Хроленко предстояло что-нибудь решить, да еще при этом срочное, кто бы ни сидел у командира, он все равно прорвется, не спрашивая на то разрешения и не принося никаких извинений. Вот и сейчас он гулко распахнул дверь, не говоря ни слова, шагнул к нам, молча протягивая каждому руку.

Бородачев и я ответили ему таким же безмолвным рукопожатием. А пришедшая с ним девушка так и осталась стоять у открытой двери. Она была в грязной фуфайке с чужого плеча, в самотканой выцветшей юбке, в лаптях, а вместо платка голову покрывал лоскут байкового одеяла.

Но даже не одежда, до предела оборванная и грязная, заставляла насторожиться. Смущало ее лицо с множеством каких-то бурых прыщей. Как видно, и руки тоже были чем-то поражены, так как на них, нет, не белели, скорее, серели повязки. В общем, на гостью нельзя было смотреть без ощущения сострадания и брезгливости.

- Вы зачем сюда пришли?

Девушка продолжает стоять безмолвно и неподвижно, только взгляд ее, пристальный и недоуменный, перебегает с меня на Бородачева, затем на Хроленко. Хроленко спохватывается, говорит, что девушка пришла с ним, зовут ее Галей.

Бородачев торопливо сворачивает карту.

- Откуда это вы такая явились? - спрашиваю девушку.

Молчание ее начинает раздражать меня.

- Почему не отвечаете?

Совершенно очевидно, что мок вопросы звучали, мягко говоря, не очень тактично. Но я был в отвратительном настроении и не мог скрыть своей злости на Хроленко. Сколько раз можно говорить человеку: прежде чем привести кого-нибудь, спроси, можно ли.

И тут произошло неожиданное: девушка повернулась, хлопнула дверью и убежала. За ней тотчас же умчался и Хроленко.

Бородачев посмотрел на меня и непонимающе пожал плечами.

Через несколько минут Хроленко вернулся вместе с девушкой. Оба громко смеялись.

- у в чем же дело?! - прикрикнул я, чтобы оборвать этот дурацкий смех.

Но когда узнал, сам рассмеялся. Право же, с чем только не сталкиваешься в этом проклятом фашистском тылу...

Я прошу читателя вернуться к событиям, которые произошли зимой этого года. Тогда вместе с Ревой мы направлялись на связь к хинельским партизанам. По дороге заблудились, оказались в селе, где с ходу попали на именины к начальнику полиции и вынуждены были выдавать себя за эмигрантов, ставших при немцах ответственными чиновниками рейха.

На этих именинах мы обратили внимание на одну миловидную девушку. Она танцевала как-то откровенно нехотя. Пьяный полицейский то и дело понукал ее, с издевкой называя комсомолочкой.

И вот, надо ведь такому случиться, перед нами была та самая девушка. Она сразу узнала меня и сказала Хроленко, что я фашист, что она сама видела, как начальник полиции расшаркивался передо мной, называя «господином начальником», а когда я уехал, тот за мое здоровье три стакана самогона выдул.

Потому она и убежала, увидев меня в партизанском штабе... Но сколько я ни вглядывался в девушку, все еще не мог ее узнать. Она изменилась до неузнаваемости. А оказывается, я недавно встречался с ней. Когда мы шли на Ямполь, партизаны перехватили гитлеровцев, которые конвоировали в Новгород-Северск двух арестованных. Одним из них оказался Половцев, которого конвойные называли английским шпионом. С ним была девушка - она его всюду сопровождала, и в тюрьму они угодили вместе.

Читатель уже знает о Половцеве. Прожженный белогвардеец, с первых же дней войны работал в гестапо, а выдавал себя за советского парашютиста. Он предал немало наших людей, искавших связи с подпольщиками и партизанами. Но потом фашисты пронюхали, что их агент работает не только на них, но и на английскую разведку. По приказу коменданта Пальма его схватили и повезли на расправу.

Сейчас Половцев старательно предлагал нам свои услуги. Он заявил, что в Остроге, Каменец-Подольской области, живет ксендз, который является его доверенным лицом. Если мы поможем Половцеву добраться до Острога, то мы об этом не пожалеем: он сможет принести нам большую пользу.

Девушка, которая была арестована вместе с Половцевым, совершенно не подозревала, что перед ней враг. Для нее он был советским парашютистом. Галя готова была выполнить любое его задание, полагая, что она помогает этим своей Родине.

У нас были все основания расстрелять этого оборотня, который принес столько зла советским людям. Но в одном мы были убеждены: хода ему в гестапо больше нет. А благодаря своим связям он может принести нам пользу. И мы решили рискнуть. Отпустили Половцева. И тогда же было решено, что на связь к нему пойдет Галя.

В суматохе отъезда в Москву, а затем подготовки к рейду я как-то забыл о Половцеве и о его помощнице. Но Хроленко знал свое дело. Больше двух месяцев он готовил Галю к путешествию в Острог, где теперь обосновался Половцев.

Через партизанский отряд Хохлова Хроленко раздобыл документ о том, что Галя была завезена в город Севск немецкими офицерами и брошена в связи с постигшим ее заболеванием. При этом указывалось, что на излечении в больнице она находилась два месяца. На мой вопрос: «От какой же болезни она там лечилась?» - последовал ответ: «Самой позорной».

В документе, подписанном самим немецким комендантом, значилось что предъявительница следует до железнодорожной станции Ермолинцы, Каменец-Подольской области.

Галя раздобыла какое-то зелье, от которого появляются страшные нарывы на коже. Она не пожалела своего лица. Было видно, что Галя испытывает большие физические страдания, но об этом она и словом не обмолвилась.

Она должна была уходить первой по самому далекому маршруту. И при этом одна, совсем одна. А как еще поведет себя Половцев?..

Девушка только начинала свою деятельность разведчицы. И мы долго не отпускали ее.

- Как только доберусь до Острога, буду искать ксендза, выясню, где Половцев. Представлюсь. «Я та самая, кого вы ждете для излечения», - повторяла она как на экзамене.

- Не забудь, - замечает Хроленко, - Половцев для тебя уже Беговцев, а его кличка Володилов.

Я показываю ей на карте хутор Белый Колодец, который находится в междуречье Днепра и Припяти, и строго наказываю, чтобы она была там 10 ноября.

Не знаю, догадывалась ли девушка о том, что мы идем в дальний поход и к тому времени должны быть в том районе. Но, выслушав меня, она сказала:

- Может, я к десятому не успею... Кто придет ко мне на встречу, пусть не спешит. Я могу задержаться, но все равно приду. Со мной ничего не должно случиться.

Такая самоуверенность настораживала, и мы снова и снова экзаменовали ее. Мы импровизировали, разыгрывая ее задержание немцами или полицией. Галя держалась спокойно и отвечала логично. Возможно, мы даже несколько переусердствовали: я заметил в глазах девушки слезинки. В этот миг мне ее стало попросту жалко, и, право же, если бы было кем ее заменить, я охотно бы на это пошел. Но дублера не было.

Вот так бывало в тылу врага. Еще несколько часов назад ты вроде бы и не знал человека. Но короткая военная биография давала удивительно емкое представление о человеческих качествах. Мать Гали была расстреляна фашистами, и девушка сразу начала искать партизан. Встретив Половцева, выдававшего себя за парашютиста, Галя стала его добровольной помощницей. Теперь она пошла на физические муки, изуродовала свое лицо ради того, чтобы выполнить наше задание. Она готова была на все, лишь бы помочь, оказаться полезной партизанам. Девушка была уверена, что пройдет благополучно, и эта уверенность постепенно передалась нам.

Все командиры хорошо знают, как радостно встречать бойцов, возвращающихся после выполнения боевых заданий. Особенно тех, кого отправлял в само логово врага, - разведчиков, диверсантов. А провожаешь их всегда с чувством огромной тревоги. Так было и сейчас, когда мы прощались с Галей.

В нашем соединении был заведен обычай. Уходящие на рискованное задание имеют право высказать свое любое желание. И это желание выполнялось во что бы то ни стало. Когда Хроленко сказал об этом Гале, она задумалась. «Интересно, что она пожелает? - подумал я. Девушка улыбнулась и сказала тихо:

- Хочу, чтобы все мы две минуты посидели молча. И проводите меня потом тоже молча. Моя мама всегда говорила: «Если провожают скучно, то встречают весело».

Мы, как по команде, сели в ряд. Молчали. Среди нас четверых улыбалась одна Галя. Улыбалась, но в глазах не унималась тревога.

Но вот девушка вместе с Хроленко направилась к двери. Мы молча шли вслед за ними. Спустились по лестнице с крыльца. Молча Галя и Хроленко сели в бричку, и пара гнедых укатила их в глубину леса.

Когда уже все было готово, пришел приказ: рейд временно отложить. Привез нам этот приказ член Военного совета Брянского фронта, первый секретарь Орловского обкома партии Матвеев. Прежде чем изложить подробно новое задание, он не без гордости сообщил, что по дороге задержал подозрительную особу. Встретил ее на берегу Неруссы, разговорился и сразу понял, что она подослана в партизанский край гестаповцами. Сейчас эта особа находится в его машине под охраной. Матвеев подводит меня к машине, и я вижу... Галю. Лежит на полу с завязанными за спину руками.

Успокаиваю приехавших, провожаю в наш штаб, а сам остаюсь во дворе с Галей и прибежавшим сюда Хроленко. Вокруг машины сразу же собираются наши партизаны - всезнающий, глазастый, любопытный народ. Галя, еще не успев стать настоящей разведчицей, вот-вот будет рассекречена. Одна мысль об этом провале приводила в дрожь. И я даже не стал выслушивать сбивчивые объяснения.

- Сгиньте с глаз, горе-разведчики, чтобы я вас больше не видел!

И они исчезли. Николай Архипович Хроленко пропадал шесть суток. И вот теперь опять сидит передо мной. В измятой, грязной одежде, обросший, исхудавший.

Разговор начинает с допроса:

- Ты что, вместо рейда решил проводить новую операцию?

Говорю ему: да, рейд отложен на неопределенное время. Именно об этом сообщил Матвеев. Перед соединениями Емлютина, Ковпака и нашим ставится задача разгромить две вражеские дивизии, дислоцирующиеся в этих местах.

Я так глубоко переживал эти неожиданные изменения в наших планах, что даже не удивился, почему, собственно, вопросы задает мне Хроленко, а не я ему.

- Слушай, Николай, а где ты пропадал?

Всегда такой скупой на подробности, на этот раз Хроленко не жалел красок. Им с Галей опять все время не везло. В Севске чуть было не попали в ловушку, почти трое суток спасались от облав.

- Так где же все-таки Галя?

- Вчера поздним вечером мне удалось усадить ее в поезд на станции Хутор Михайловский. Теперь она без пересадки следует до станции Славута.

У меня вырвался вздох облегчения. А Хроленко сразу преобразился.

- Уехала! Обхитрили мы их! Еще сутки, и наша разведчица будет в Славуте, а там до Острога рукой подать.

Горделивая улыбка озарила измученное лицо. Что ж, есть чем похвалиться. Не так-то просто посадить нашего человека в поезд, на железнодорожной станции, где гестаповцы следят за каждым.

Но Галю на ее пути ожидали еще новые проверки и облавы, шантаж и провокации. Как-то она выдержит?

А теперь возникла новая проблема: встретимся ли мы вообще когда-нибудь с нашей разведчицей? Она будет ждать нас, а мы не придем: рейд отложен...

Надо сказать, что отмена рейда касалась не только Гали. По разработанному нами маршруту уже были засланы десятки разведчиков. Они до нашего прихода должны находиться в определенных районах и освещать создавшуюся там обстановку. Поэтому разговор с Хроленко угнетал меня, бередил и без того кровоточащие раны. И я поспешил сослаться на дела и расстался с расстроенным Николаем Архиповичем.

Мне пора было выезжать на место будущего боя. Замысел операции сводился к тому, что часть наших сил во главе с Бородачевым и Куманьком выйдет на исходные рубежи к Знобь-Новгородской, а я с батальоном Ревы, разгромив два вражеских батальона в деревне Мефедовка, зайду к Знобь-Новгородской с запада. После этого общими усилиями захватываем районный центр.

На западе солнце низко склонилось над Десной, а с востока ползет черно-сизая туча, обрамленная лохматой оранжевой каймой. Тонкой золотистой змейкой пронизывает ее молния, но грома не слышно - далеко.

- Дывысь, Александр, гроза надвигается, - замечает Рева. - Це надо учесть.

И не поймешь: то ли он рад грозе, то ли недоволен ею. Начальник его штаба капитан Бессонов разворачивает перед нами карту, испещренную цветными треугольниками, кружками, стрелами. Вот красная стрела, устремленная на Новгород-Северск. Чуть дальше - коричневая стрела проходит через Мефедовку, большую разбросанную деревню, укрепленную разного рода оборонительными сооружениями. Синяя стрела нацелена на Знобь-Трубчевскую - это направление ударов Таратуты и Гнибеды.

Перед Мефедовкой небольшой лес. По имеющимся сведениям, там противник по ночам выставляет засады.

Сморщив лоб, всматривается в карту Павел Рева.

- И на який бис здались нам в том лиску немцы?

По плану предусмотрено, что отряд Ревы одновременно наступает на Мефедовку и на этот злополучный лесок.

- Да, це орешек досыть крепкий, - задумчиво роняет Павел.

- Раскусишь? - поддразниваю друга.

- Надеюсь, - Павел говорит раздумчиво, не спеша, - не святые ж горшки лепят.

Наступает темнота. Колонна движется по узкой извилистой лесной дороге. Партизаны идут споро, хорошо: не стучат повозки, ничто не скрипит, не бряцает. Только ветер, словно неистово споря с нами, задувает все более порывисто. Уже глухо закрыла небо туча, да все ближе доносятся раскаты грома. И вперемежку с громом через определенные интервалы с правого берега Десны - из Каменской Слободы - бьет по лесу немецкое орудие. Огонь ведется не спеша. Видимо, производится обычная пристрелка. Этим немцы занимаются уже несколько дней.

Преодолели болото, снова втянулись в лес. Вот и опушка, с которой днем хорошо просматривается Мефедовка. Но сейчас все скрыто во тьме. А тут еще грянул проливной дождь. И почему-то именно в этот момент усилился артиллерийский обстрел: уже работало не одно, а несколько орудий, к ним присоединились минометы. Разрывы снарядов слились с раскатами грома. Ветер нагибал и безжалостно ломал высокие сосны. В лесу стоял сплошной треск.

Рева приказывает: залечь у деревьев. При вспышках молний вымокшие до последней нитки люди снуют среди стволов, пытаясь спастись и от осколков и от валящихся деревьев. Удары грома, разрывы снарядов и мин сливаются в один неумолчный грохот, волнами перекатывающийся над лесом. И к этому добавляются еще пулеметные и автоматные очереди: партизаны столкнулись с противником.

- Большая группа вражеских солдат ползет к лесу, - доложил боец, и я только по голосу узнал Уварова.

«Собираются окружить нас?» - первое, что приходит в голову.

- Оставляй здесь роту, - говорю Павлу, - остальные силы забирай с собой на проческу леса, после чего наступай на Мефедовку.

В отблеске молний вижу лицо Ревы, залитое водой, злое, упрямое.

- Я остаюсь с ротой Чижова. Будем вытягивать немцев сюда к лесу. А ты не спеши отвечать на их огонь, - добавляю на прощание, и Павел уходит вместе с комиссаром Богатырем.

Противник все более усиливает огонь, но в лес войти не решается.

Огромная туча нависла над нами п замерла, изливая на нас потоки воды. Пройдет ли она наконец?

В сосновой посадке, куда ушел Рева, разразился шквал пулеметного и автоматного огня. Какое-то время стрельба ведется только со стороны немцев. Но вот последовал ответ Ревы, и тогда уже заревело отовсюду. В довершение ко всему из соседней деревни Пушкари гитлеровцы повели обстрел из спаренных минометных установок.

Стало ясно, что немцы нас обнаружили давно и заранее приготовились к встрече. Но враг, как обычно, боялся лезть в лес, тем более в такую сумасшедше-грохочущую ночь. Немцы непоколебимо уверены в своем превосходстве. Что ж, это, может быть, даже на руку нам. Гарнизон в Мефедовке наверняка считает себя в полной безопасности. Мы и воспользуемся его беспечностью.

Посылаю связного к Реве с приказом: не ввязываться в бой в сосновой посадке, а сразу же атаковать Мефедовку.

- Берите взвод, - говорю Чижову, - ползком выходите в поле и оттуда бейте по сосновой посадке. Имейте в виду, что противник может переключить весь огонь на вас. Поэтому сразу рассредоточьтесь и как можно чаще меняйте свои позиции. В случае отхода выпустите белую ракету в нашем направлении. Все!

Мина рвется совсем близко. Осколки с шумом пронизывают ветви. Но Чижов словно ничего не замечает. Повторяет приказание и исчезает в темноте.

Наконец, дождь стал утихать. С надеждой посматриваю на небо, выискивая хотя бы маленький просвет.

Рева прекратил огонь. «Теперь, пожалуй, и не найдешь, где он находится», - подумал я, когда весь огонь противника обрушился на бойцов Чижова.

Между тем Рева вел свой отряд на юг между Пушкарями и Мефедовкой, заходя на деревню со стороны райцентра, откуда враг меньше всего мог ожидать партизан.

От Чижова начали поступать раненые, но признаков его отхода пока не было: взвод держался хорошо, приковывая к себе все внимание противника.

Небо начало постепенно очищаться от туч, а на земле по-прежнему свирепствовала огневая буря. И только на рассвете в сосновой посадке прекратилась стрельба, но зато с невероятной силон бой разгорелся в самой Мефедовке.

Командование противника, видимо, растерялось. Только этим объясняю тот факт, что вдруг умолкли орудия и минометы в Пушкарях и Каменской Слободе: немцы не знали, куда бить.

Бросаю роту Чижова на помощь Реве в Мефедовку. Быстро идем через лесные посадки и вдруг видим: какие-то люди мечутся по лесу. Вскоре выяснилось: уцелевшие фашисты притворились мертвыми. Партизаны обыскали их, забрали у них документы, оружие. Но вот прошли чижовцы, и немцы, решив, что опасность миновала, сделали попытку удрать, ко сделали это явно поспешно.

Впервые после такого трудного боя я видел веселые, даже озорные лица партизан. Они не скрывали своего удовольствия, рассматривая мокрых и грязных вояк, отдавших и оружие и документы, лишь бы остаться в живых.

А бой в Мефедовке усиливается. Прислушиваюсь, стремясь разгадать, в чьих руках инициатива. Пока похоже, что партизанский огонь преобладает. Все громче, все увереннее треск наших пулеметов, и вот уже до нас докатывается грозное, победное «ура. Кроме Мефедовки за ночь нашими отрядами были освобождены деревни Знобь-Трубчевская и Улица.

Захватив с собой связную Лизу Попову, спешу на свой КП. Над Знобь-Новгородской в предрассветном небе взметнулся букет из множества разноцветных ракет. И почти в ту же минуту, словно откликаясь на этот вражеский фейерверк, где-то между Знобь-Новгородской и Мефедовкой вспыхнули три ракеты - красная, белая и зеленая, - это напомнил о себе Павел Рева.

- Начинайте атаку, Рева уже дал сигнал, - говорю Бородачеву, вышедшему мне навстречу.

- Может, подождем. Пусть Рева поближе подтянется к Зноби, - начал Бородачев, поглядывая на часы - Сейчас семь тридцать, я дал возможность людям позавтракать.

Через двадцать минут Рева начнет бой за Знобь-Новгородскую. Уже наступил рассвет. Ждать нельзя ни минуты, иначе враг обнаружит Реву на подступах к райцентру.

Объясняю, что надо срочно загнать вражеский гарнизон в бункеры на северо-восточной окраине. Пусть все внимание он сюда переключит, а Рева воспользуется этим и ударит с другой стороны.

У Бородачева было естественное желание, чтобы после ночного боя партизаны отдохнули, поели. Он что-то еще хотел сказать, но, по-видимому, мой взгляд был достаточно красноречив.

- Новиков, Таратуто, Иванов - ко мне! - послышалась его отрывистая команда.

Через несколько минут он ставил командирам задачу. Иванов и Таратуто атакуют Знобь-Новгородскую с северо-востока. Новиков получает распоряжение открыть артиллерийский огонь по Зноби сразу же после первых очередей наших пулеметов.

И этого не пришлось долго ждать. Пулеметные очереди сразу же слились с дружным «ура»: Иванов двинулся в атаку. Новиков активно поддерживает его - три 76-миллиметровых орудия, три противотанковые и одна автоматическая малокалиберная пушки вместе с пятьюдесятью минометами одновременно ведут прицельный огонь.

Да, это был хороший огонь. Снаряды и мины, пролетая над нами, рвались в центре города и на его окраинах, взламывая бункеры и другие укрепления фашистов.

Впечатляющее зрелище! И не столько для нас, партизан, сколько для местных жителей. Народ снова убеждается, что здесь, в глубоком тылу врага, действуют не какие-то одиночки, вооруженные винтовками, а целые партизанские соединения.

В небе появились два вражеских самолета. Один из них устремился на наши артиллерийско-минометные позиции. Другой нацелился на группу деревьев, под которыми расположился наш командный пункт. Разбегаемся в стороны, чтобы надежнее укрыться. Летчик, словно поняв наш маневр, раздумал бомбить покинутый КП и тоже обрушился на Ножикова. Два бомбардировщика кружат над огневыми позициями артиллеристов, осыпают их пушечными очередями.

Но сквозь визг и грохот до нас по-прежнему доносится властный голос Новикова, отдающего приказания. Артиллерия не только не прекратила огонь, но даже усилила его.

Всем нам тогда повезло. Очевидно, у этих летчиков не было с собой бомб, а вскоре иссяк и бензин. Вот они, наконец, прекратили огненную карусель и скрылись в тучах. .

Беспокоило меня теперь молчание вражеских шестиствольных минометов. Почему немцы до сих пор не ввели их в действие? Может, за ночь израсходовали боеприпасы и ждут, когда их подвезут?

Вот уже над Знобью зависают три ракеты: отряд Ревы ворвался в райцентр. Посылаю связных к Иванову и Таратуто с приказом ускорить продвижение. Одновременно направляю связную Лизу Попову к Новикову, чтобы он прекратил огонь, дав возможность отрядам беспрепятственно продвигаться к центру.

Проходят считанные минуты, пока над нами еще пролетают последние новиковские снаряды, и вдруг за нашей спиной раздается протяжный с каким-то резким треском взрыв. И сразу залпы прекращаются.

Что там случилось?..

Вместе с Бородачевым спешим к Новикову. Навстречу бежит Юзеф Майор, мы видим его искаженное ужасом лицо.

- Убит командир Новиков.

Он лежит у развороченного взрывом орудия. Над ним склонилась плачущая Лиза Попова. У Новикова оторваны обе ноги. Кровь хлещет непрерывно, хотя прибежавший доктор Александр Николаевич Федоров делает все возможное, чтобы ее остановить. Новиков, исхлестанный осколками, терпел невыносимые муки, но сознание еще работало, он узнал меня.

- Виноват, товарищ командир, - вдруг отрывисто бросил он. - Ошибка. Моя ошибка...

Это были его последние слова. Оказалось, что в перегревшемся стволе заклинился снаряд. Новиков хотел выбить его. Произошел взрыв...

Рядом лежат еще четыре бездыханных тела. Среди них: узнаю черноглазую подносчицу снарядов Верочку. Она пришла к нам из Красной Слободы. (К сожалению, до сих пор мне не удалось установить ее фамилию.) Неподалеку, раскинув руки, затих Мушкин, маленький, такой неприметный с виду и такой геройский парень. Сколько раз он спасал своего командира от верной смерти, видел в нем отца, преклонялся перед его мужеством и был предан ему до конца. И сейчас разделил с ним его участь. Кто-то с нескрываемой болью проронил:

- Вот и нет нашего Мушкина...

И тогда вдруг пошевелился Новиков, с трудом повернул голову, видать, хотелось ему еще разок взглянуть на своего друга, и свалился замертво.

Я с отчаянной надеждой взглянул на доктора. Александр Николаевич отвел глаза - он всегда тяжко страдал, когда был беспомощен в борьбе со смертью. А здесь такая нелепая потеря...

Говорить о гибели своих боевых товарищей всегда трудно. Еще труднее это делать, когда смерть настигает кого-нибудь так непостижимо трагически.

Мне и сейчас больно вспоминать о гибели Новикова и его славных артиллеристов. Если доведется кому-нибудь из читателей побывать на Сумщине у реки Знобь, на 107-м километре железной дороги Хутор Михайловский - Унеча, поклонитесь здесь братской могиле, где покоятся наши партизаны,, погибшие в том бою, и среди них Новиков - честный воин нашей армии, безмерно любивший свое грозное оружие - артиллерию.

...В Знобь-Новгородской наше продвижение остановлено. Приказываю артиллеристам немедленно сняться с позиции.. Посылаем связных к командирам наступающих отрядов, пытаемся уточнить, почему произошла заминка.

Связные еще не успели возвратиться, когда заговорили шестиствольные минометы противника. Они бьют по городу, бьют по тому самому месту, где совсем недавно стояла наша артиллерия. Уже трудно уловить огонь отряда Ревы. Заметно ослабевает канонада, доносившаяся из района действий отрядов Иванова и Таратуты. Инициатива боя переходит в руки немцев.

Что случилось? Неужели и у Ревы произошла какая-то катастрофа?

- Разрешите послать к Реве моего помощника Касьянова, - словно подслушав мои мысли, предлагает Бородачев.

- Нет, не надо. Я пойду сам. На всякий случай подтяни к КП отряды Гнибеды и Боровика. Жди дальнейших указаний.

Вместе с группой связных мы не идем - почти бежим к райцентру. В вечерних сумерках вдруг из оврага вырастает какая-то полусогнутая фигура.

Это командир взвода Семыкин. Он тяжело ранен, но пытается сам добраться до санчасти.

- Такой огонь, товарищ командир, невозможно держаться, - докладывает он. - Рева приказал отходить... - И вдруг, словно стон, у него вырвалось: - Даже раненых оставили...

- Раненых? Кто допустил? Как смели?..

Оказалось, что Семыкин, ворвавшись с взводом в город, уложил своих раненых на время в сарае. Когда же на город обрушились залпы шестиствольных минометов, партизаны не успели вынести товарищей, к тому же и сам Семыкин был ранен. Выделяю бойцов, чтобы они помогли добраться ему до санчасти.

Реву нахожу на высокой насыпи железнодорожного полотна. Отсюда отчетливо видно, как залег его отряд на окраине Зноби. Огонь вражеских минометов несколько стих.

- Пришлось отойти, - даже заикаясь от обиды, говорит Рева. - Немец так начал лупить, никакого спасения. Но мы зараз...

- Тебе известно, что раненые остались в Зноби? - сурово прерываю его. - Если они не будут отбиты, взвод Семыкина будет разоружен. Такого позора мы еще никогда не терпели...

- Семыкин раненых оставил? - Мне показалось, что Рева сразу потемнел, - Я на улице зажигалку обронил, так назад вернулся: пусть не подумают гады, что партизаны драпают... А он людей, товарищей...

- Он сам тяжело ранен, не нападай на него. Лучше пошли связных за отрядами Таратуты, Федорова и Погорелова. Они-то возьмут Знобь...

Рева непонимающе уставился на меня.

- Что? Шо ты сказал? - не то по-русски, не то по-украински кричит он. - До биса вси отряды. Я возьму Знобь! Мои хлопцы возьмут! Сами!..

Его команда была короткой:

- За мной! Раненые в Зноби!

Это была такая стремительная атака, что враг даже не успел наладить заградительный огонь. К тому же с востока Знобь штурмовал отряд Иванова, который уже вступил на окраину города.

Через несколько минут ко мне подбежал сияющий Алеша Кочетков.

- Позвольте доложить, товарищ командир. Все раненые живы. Гады их не нашли: народ не выдал... Разрешите продолжать бой?

Продвигаемся по улице. Маленький домик, стоящий вдали на пригорке, атакует группа фашистских солдат. Из домика раздаются, как щелчки, редкие одиночные выстрелы: там, очевидно, засел один партизан, и патроны у него на исходе. Посылаю подкрепление, но чувствую, ребята не успеют добежать. Прозвучал еще один выстрел. Последний. Дом замолчал. Фашисты подбегают к окнам. Сейчас швырнут гранаты... Вдруг настежь распахивается дверь. На крыльце, как сказочный богатырь, появляется наш грузин Гриша Талахадзе. В руках у него автомат. Но держит он его за дуло, как палицу. Партизан бросается на немцев, выкрикивая какие-то слова на своем родном языке, и молотит немцев прикладом по голове. И тут приходит наша подмога.

Когда мы подошли к Талахадзе, он рукавом стирал с лица пот и при этом как-то не то смущенно, не то виновато улыбался.

- Вот пришлось, - показывает он на разбитый автомат. - Нечем было фашиста добить...

Таким он мне и запомнился на всю жизнь.

...Бой сворачивается. То здесь, то там звучат лишь одиночные выстрелы. Какая-то стрельба в ближнем доме. Входим. На пороге лежит мертвая женщина с пистолетом в руке. В глубине комнаты, на стуле, уронив на стол простреленную голову, сидит фашистский офицер. Да, жестокий бой шел не только на улицах. Он шел и здесь - в этом скромном, обыкновенном доме...

Когда утром мы поднялись на железнодорожную насыпь, перед нами открылась незабываемая картина.

Догорали пожарища в Знобь-Новгородской. Полыхало зарево где-то далеко в районе Суземки - там наносили удар партизаны Емлютина. Темный столб дыма поднимался над Жиховом - это постарались хлопцы Ковпака.

- Дывысь, Александр, - горделивым жестом Рева обводит горизонт. - Дывысь, таки устроили мы фашистам второй фронт!..

На другой день я поехал в госпиталь навестить раненых. До Ново-Васильевска от моего штаба всего лишь полтора километра. Чердаш ступает медленно, но у меня нет настроения подгонять его.

Безмолвное, пустынное поле нагоняет грусть. В ушах не перестают звучать женский плач, залпы траурного салюта и шуршащий, убийственно надрывный шум земли, падающей с лопат на восемнадцать свежевыструганных гробов.

Голова, как всегда в таких ситуациях, до отказа набита разного рода сомнениями. Тяжело сознавать, что в нашем соединении из числа тех, кто пришел к нам в 1941 году, сегодня не стало еще пятнадцати партизан. Ровно десять дней прошло с тех пор, когда мы составляли список новых командиров, которых собирались назначить в местные партизанские отряды, как только перейдем на правый берег Днепра. И вот приходится корректировать этот список - в нем уже недостает девяти человек - девяти наших партизанских гвардейцев.

Рейд пока отложен. Отложен или отменен совсем?..

А мысль упрямо вопрошает: почему Павел Рева не выставил постоянного наблюдения на пути своего отряда, когда двигался к Знобь-Новгородской? Ведь именно об этом его специально предупреждал Бородачев. Если бы враг не преградил путь к Зноби отряду Ревы, все могло бы сложиться по-другому, не опоздали бы с наступлением на райцентр на целых четыре часа. Возможно, тогда и потерь было бы меньше... Конечно же ни в коем случае нельзя считать, что самой злой помехой оказались гроза и дождь...

С такими невеселыми мыслями подъехал я к госпиталю. Здесь меня встретили главный врач и хирург Александр Николаевич Федоров, врачи Дзинкевич, Эмма Хотина, Вылеток и хирургическая сестра Александра Гавриловна Орлова.

В госпитале все комнаты переполнены ранеными. Госпиталь... Когда читатель прочтет это слово, он, разумеется, представит себе белоснежные палаты, ровные ряды стандартных коек, белоснежное белье, настольные лампочки, кнопки, нажав на которые можно вызвать сестру.

Нет, ничего этого у нас не было. Раненые лежали на кроватях, на досках, положенных на скамьи, а некоторые просто на полу. И накрыты были чем попало: кто разноцветным одеялом, кто рядном, кто какой-то домотканой шалью.

Но радовало то, что все раненые были в чистом белье, подстрижены, выбриты и выглядели довольно браво. И это была огромная заслуга маленького, но удивительно спаянного коллектива медиков партизанского госпиталя, которые под руководством Александра Николаевича Федорова творили чудеса, выхаживая пострадавших в боях товарищей. Да и питание в госпитале было налажено отменно. Все лучшее, захваченное у врага, передавалось в госпиталь. Об этом никому даже не приходилось напоминать, таков был партизанский закон. После каждого боя в госпиталь доставлялись не только продукты, но даже вино. Сами же партизаны сразу после боя непременно навещали товарищей, несли им подарки.

При входе в госпитальную палату вы сразу же могли заметить и до блеска вымытые полы, и разбросанные по ним свежие ветки елок.

- Сестры утром и вечером моют полы, - пояснил Федоров. - Свежий влажный воздух и запах хвои убивают тяжелые запахи больницы.

- Как живете, ребята? - спрашиваю раненых. В ответ прибаутки и присказки:

- Ничего себе: на здоровьечко полеживаем, на всех фашистов поплевываем.

- Хорошо себя чувствуем. Отрабатываем новую тактику - как бить врага с помощью костылей...

- Над нами теперь не каплет, а доктора хорошие, и харч что надо. В общем, вскорости на передовой свидимся!..

Только командир отделения Федор Лебедев бормотал что-то бессвязное.

- Не обращайте на него внимания, - тихо поясняет командир взвода Александр Свиридов. - Он пьяный, товарищ командир.

- Пьян?.. - мой возглас тонет в хохоте.

Строго смотрю на Свиридова, Федорова, и смех обрывается. Хочу уж прочесть проповедь о вреде алкоголя, но Свиридов опережает:

- Товарищ командир, не подумайте чего. Это товарищи, а не врачи ему поднесли. Ведь парень герой: тридцать пять фашистов прикончил да два эшелона под откос пустил. А сами знаете, врачи нас без наркоза режут. Вот хлопцы и подготовили Федю к операции. Иначе нельзя было...

Стараюсь сменить тему разговора:

- Как видите, не так уж дешево обходятся фашистам партизанские раны.

Вообще-то говоря, раны - всегда раны. В живом теле они приносят боль в любом случае: легкие они или тяжелые, смертельные или оставляющие человека инвалидом на всю жизнь. Но когда разговор зашел о том, какой ценой расплачивается враг за эти ранения, настроение у ребят заметно улучшилось.

Армянин, по странному прозвищу Яшка Евдоким, даже привстал со своей постели, но боль в простреленной ноге снова уложила его. И все-таки он торопливо докладывает:

- Я сорок семь гитлеровцев отправил на тот свет, пять, автомашин с ихними грузами, подорвал четыре поезда - двадцать семь вагонов с боеприпасами и вооружением да еще два вагона с офицерами.

С признательностью смотрю на этих исстрадавшихся, но не павших духом людей. И снова вспоминаю тяжелые месяцы 1941 года, старика, который встретил нас на хуторе Карасев, Суземского района, его запавшие в душу слова: «Если каждый русский убьет одного фашиста, Гитлеру конец. Немцу победить русского невозможно, а русскому не победите немца - стыдно...» Эти товарищи крепко били врага, внесли огромный вклад в грядущую победу, кровью своей пожертвовали ради нее.

Федоров подводит меня к нашему бесстрашному пулеметчику и диверсанту, командиру отделения Бородину. Внешне он скорее походит на грузина, чем на еврея. Невероятно бледен, - видно, потерял много крови.

- Как себя чувствуете? - спрашиваю его.

- Отлично, товарищ командир, только не отправляйте меня на Большую землю.

Доктор Хотина показывает на Мандруса-белоруса, политрука взвода. Он ранен в живот.

- Больному сделана операция. Без наркоза, - совсем тихо говорит Хотина. - Удалена часть пораженных кишок. Самочувствие теперь, можно сказать, нормальное.

Мандрус, вероятно, и впрямь чувствовал себя сносно. Хотя голос его тонок, как у ребенка, он тоже пытается участвовать в беседе.

- У меня на счету всего только двадцать девять фашистов и один поезд. Скорее бы выбраться из госпиталя. Работы нам еще много.

С особым волнением я подсел к кровати своего любимца - пулеметчика Гришина. Слесарь из Рязани очень быстро освоил пулемет и воевал здорово. Он тяжело ранен в грудь, тоже перенес сложнейшую операцию.

Гришин не мог говорить, но за него хорошо сказал командир роты Иванченков. Иванченков сам был ранен в легкие. Его готовили теперь к эвакуации на Большую землю.

- Наш Гришин, товарищ командир, еще покажет фашистам, где раки зимуют!

- Ничего, товарищ дорогой, - вступил в разговор узбек Абдурахманов. - За нами не пропадет... Вот подштопает нас доктор, встанем на ноги, ох и покажем гитлеровцам!

Абдурахманов вздохнул:

- Беда: поправляюсь тихо. И ворочаться больно. Доктор приказал шевелить пальцами на ногах. Стараюсь, да не получается. Механизма отказала, пальцы работать не хотят.

«Гангрена», - с волнением смотрю на Федорова и получаю молчаливое подтверждение своей догадке. Видимо, и сам Абдурахманов понимает, что дела его плохи.

- Если со мной что-нибудь случится нехорошее, товарищ командир, сообщите моей жене, и дочка у нас тоже есть... А я тоже знаете сколько убил фашистов...

Я успокаиваю Абдурахманова, мне помогает неунывающий разведчик Злуницын:

- Все это ерунда, честное слово, ерунда, Абдурахманов. Сам говоришь, была бы голова. Смотри, вот у меня пальцев нет на обеих руках и ноги продырявлены, но я носа не вешаю. Пусть командир скажет: обуза я для соединения или еще смогу принести пользу?

- Нужный ты человек, Злуницын, очень нужный. Сам же понимаешь.

- Правильно говорит командир. - Злуницын весь сияет от удовольствия. - Вот подштопают меня, в учителя пойду. Буду молодых партизан учить, как в разведку ходить, как мины подкладывать, как с немцами разговаривать, и так, значит, далее...

За окнами уже давно потемнело, а я все еще слушал раненых, и должен признаться, что как это ни странно, именно среди этих людей, измученных болью, нашел успокоение. Сколько раз в минуты отчаянных раздумий меня выручали, возвращая ясность мысли, встречи с такими людьми. Простые и мудрые, непоколебимые в своей преданности нашему общему делу, мои верные друзья-побратимы. Ничто не могло их сломить. Они несли в себе гордость и силу, бессмертную душу народа.

Когда пишу эти строки, я и сейчас слышу голоса товарищей, которых увидел в госпитале после боя у Зноби. Кроме тех, кого я уже назвал, здесь были Бушев, Вася Мишин, Алеша Сенчурин, Ваня Кенин, Сережа Макаров, Виктор Колбасин, Оридорога, Павлов, Кротов, Блохин, Клемба, Мохнин, Ваня Теренин, Фондиков, Усачев, Еременко, Ляпушкин, Котляренко, Плесанов, Дорошенко.

Передаю друзьям благодарность Военного совета и командующего Брянским фронтом генерала Рокоссовского за хорошо проведенную боевую операцию, за огромную помощь фронту.

Жалко, что наши армейские товарищи не могли тогда услышать ответ партизан, увидеть их глаза. Оказывается, даже тяжелораненые люди могут снять от счастья, если знают и верят, что нужны родной стране, своему народу, своей армии, от которой они никогда себя не отделяли.

Вперед!

После госпиталя заглянул к Реве. Сидим с ним, не зажигая света, у горящей печи, разгребаем золу и печем картошку.

Высказываю Реве свои замечания о недостатках в подготовке операции. Жду: сейчас взорвется, выскажет и свои обиды. Но Рева сегодня необычно терпелив.

- Добре... Принимаю все твои нарекания. Может, и не совсем все это я заслужил, но хай будет так. Сам же знаешь, в какой спешке готовилась операция. Может, там, - Рева ткнул пальцем вверх, - вообще передумали?

Мы знаем, что некоторые товарищи все еще сомневаются в целесообразности дальних рейдов. И надо сказать, у них веские аргументы. Действительно, трудно представить себе, чтобы враг, который все еще рвется на восток и которого не могут остановить десятки наших дивизий, не осилил бы два партизанских соединения, осмелившихся, рейдировать у него в тылу. Скептики не жалели красок, расписывая трудности, с которыми столкнемся мы. Ведь у вас, говорили они нам, нет ни тыла, ни флангов. Подкреплений вам ждать неоткуда. Резервов для вас никто не готовит, никто не пришлет вам обученных бойцов и тем более опытных командиров. Наконец, на оккупированной земле весь ваш авторитет зависит только от ваших успехов. Люди идут к вам добровольно, добровольно берут оружие и доверяют вам свою судьбу. Но стоит потерпеть неудачу, как эти же люди пожелают выбрать себе другого командира или уйдут в другой отряд, в другое соединение. Человек на оккупированной территории, прежде чем взять оружие, серьезно думает над тем, в какой ему податься отряд.

Тысячу километров пройти по тылам врага - не шутка, пугали нас. Даже если взять регулярную дивизию с нашего Брянского фронта и направить ее, например, к Сталинграду пешком, то и она, без боев, вряд ли преодолеет этот путь за два месяца. Вы же совершенно не знаете, что вас ожидает. Враг может подстерегать на каждом шагу...

Надо признать, что все эти доводы не лишены практического смысла. Но беда противников дальних партизанских рейдов была в том, что они недостаточно учитывали местные условия и накопленный нами опыт борьбы. А мы убедились, что успех дела решают внезапность появления партизан и такое же внезапное их исчезновение по неожиданному для врага маршруту. Главное - не выпускать инициативы из рук, все делать так, чтобы не мы, а противник лихорадочно искал выход из сложной ситуации, которую неожиданно для него создадут партизаны.

Во время подготовки к рейду и в нашем штабе было немало горячих споров. Мы не раз воспроизводили на карте все возможные ситуации столкновений с врагом, выбирали самые тяжелые, невыгодные для нас условия и искали выход из них. Над планированием рейда работало много людей. Это было подлинно коллективное творчество. И прежде всего мы прислушивались к словам тех, у кого за плечами был не один успешный бой, поучительный с точки зрения партизанской тактики. Учитывалось все, до самых мелких подробностей, создавались планы и контрпланы, и при этом исходили мы из того непреложного факта, что в рейде на долгие раздумья фашисты не дадут нам времени.

Но даже при таком серьезном подходе к разработке рейда сомнения полностью не исключались. Некоторые не скрывали своей озабоченности относительно того, можно ли будет действовать в тех областях, где врагу уже удалось разбить, а то и почти полностью уничтожить партизанские отряды и партийное подполье.

Это верно, пожалуй, что на Брянщине, Орловщине и частично на Смоленщине партизанам воевать было легче. На Брянщине раньше, чем в других областях, сумели объединиться ранее разбросанные, изолированные друг от друга отряды, там люди нашли в себе мужество быстрее преодолеть межрайонные и межобластные барьеры, и тем самым был создан единый мощный партизанский кулак, что, в свою очередь, открыло возможность наносить врагу более массированные и, следовательно, более ощутимые удары.

Широко развернувшиеся действия объединенных партизанских отрядов вынудили оккупационные власти сосредоточивать войска в крупных гарнизонах, чтобы тоже собрать свои силы в кулак. В результате немцы оставили целые лесные районы, полностью уступив их партизанам. Так и создался партизанский край, ставший притягательной силой и надеждой всех окрестных жителей.

Но ведь этого можно добиться и на Украине!

Советские люди, оказавшиеся ка временно оккупированной земле, повсюду с ненавистью относятся к врагу и глубоко понимают свой долг перед Родиной. И если в одном месте партизанское движение развито слабее, чем в других местах, так это не потому, что местные жители примирились с оккупацией, а потому, что некому возглавить их патриотический порыв и организовать борьбу с врагом. И одна из главных задач нашего рейда - исправить такое положение.

Наш разговор с Ревой обо всех этих делах затянулся далеко за полночь. Мы не успели уснуть, как были подняты с постели начальником штаба Ильей Ивановичем Бородачевым. Он пришел не один. Вместе с ним был человек в форме майора Красной Армии.

- На ваше имя пакет!

С волнением вскрываю прошнурованный к скрепленный пятью сургучными печатями конверт. И вот мы уже читаем приказ главнокомандующего партизанским движением Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова от 15 сентября 1942 года.

В нем указывается, что противник из далекого тыла перебрасывает свои резервы, боевую технику, горючее и боеприпасы на фронт и вывозит из нашей страны в глубь Германии награбленное имущество и хлеб. Эти грузовые потоки идут по территории Житомирской и Киевской областей, обладающих наиболее развитой сетью железных и шоссейных дорог. Важность этого района определяется еще к тем, что в Киеве фашистские оккупационные власти сосредоточили административные, карательные и другие учреждения, осуществляющие политику угнетения советского народа на Украине. Кроме того, противник, используя западный, господствующий берег Днепра, возводит там усиленные укрепления, в связи с этим Правобережье, как этого следует ожидать, в ходе войны будет представлять собой плацдарм ожесточенных боев.

Именно здесь широко поставленная народная партизанская борьба позволит нанести врагу серьезный удар с тыла и тем самым окажет неоценимую услугу Красной Армии.

В связи с этим, читаем дальше, объединенному партизанскому отряду Сабанина (таков теперь мой псевдоним) во взаимодействии с отрядами Коваля (Ковпака) предписывается выйти в район Казимировка, Веледники, Овруч с задачей проведения боевой диверсионной работы на железнодорожных магистралях Коростень - Бердичев, Коростень - Киев, Овруч - Чернигов и на шоссейных дорогах Овруч - Житомир, Коростень - Киев, Овруч - Чернигов.

Мы должны подготовить посадочные площадки для самолетов в районах Овруча, Словечно или других более удобных пунктах, близких к расположению наших отрядов.

Перед нами ставится задача восстановить связь с действующими партизанскими отрядами по пути нашего движения, и в первую очередь с отрядом Федорова.

Особый пункт приказа обязывает нас основать подпольные вооруженные группы партизан в районах мостов через Днепр у Киева. Задачей этих групп будет подготовка к разрушению мостов или захвату их, в зависимости от обстановки.

С помощью своей агентуры и местных партизан мы должны организовать уничтожение фашистских полицейских и государственных чиновников, генералов, изменников нашей Родины, широко развернуть в Киеве и прилегающих районах диверсионную работу: разрушать и сжигать электростанции, систему водоснабжения, склады, аэродромы, военные мастерские, депо и другие сооружения военно-экономического характера.

Ось движения нашего соединения - Трубчевск, Городня, Репки, Любяч, Савичи, станция Радин, Александровка, Овруч.

Наконец, мы узнаем, что в нашей полосе будет передвигаться группа Марченко в район Житомир, Бердичев, Казатин.

Срок выступления по особому приказу.

Я сразу обратил внимание на то, где нам указано форсировать Днепр. Если читатель помнит, по этому поводу на совещании в Кремле немало спорили. С меня словно гора свалилась, когда я увидел, что предписанная нам ось маршрута пересекает Днепр в районе Лоева: значит, наше мнение учли.

Вместе с Бородачевым и Ревой разбираем каждый пункт приказа. И все больше убеждаемся в огромных масштабах задачи, которая ставится перед нами. Доверие партии и командования окрылило нас. И в то же время мы сознавали, какую ответственность возлагает это доверие.

Двое суток в нашем штабе никто глаз не сомкнул. На рассвете радисты приносят радиограммы. У нас теперь постоянно работают пять радиостанций. Кончились времена, когда мы пробавлялись данными, полученными, как горько шутили партизаны, по системе «ОБС» - «одна баба сказала», чтобы потом держать ответ на уровне «РЧН» - «расхлебывай, что наболтали». Было так, было, а теперь только при штабе пять радиостанций...

Первым, как обычно, появился наш старший радист Саша Хабло. Принес депешу от радиста Бурого, который с нашей разведывательной группой находится в тех районах Черниговщины, по которым мы пойдем к Днепру. Бурый сообщает о вражеских гарнизонах, их численности и вооружении, сообщает о местных партизанских отрядах, о том, где сейчас действует соединение Алексея Федоровича Федорова.

Скрупулезно отыскиваем на карте каждый населенный пункт, названный Бурым. Бородачев ставит все новые условные обозначения. Постепенно выясняется обстановка, складывающаяся в полосе нашего маршрута. Пока она выглядит не столь уж грозно и опасно.

После разбора сообщений Бурого читаем радиограмму начальника штаба партизанского движения Украины генерала Строкача. К нам вылетает полковник Яков Иванович Мельник. Кто этот полковник, с какой задачей летит к нам?..

Зашла Майя Вовчик. Наша радистка принесла только одну радиограмму, и она тоже была за подписью Строкача. Из нее узнаем, что по решению ЦК КП(б)У на базе нашего соединения организуется еще одно партизанское соединение. Ответственность за выполнение этого решения возлагается на меня лично. Тут же в своих предположениях увязываем приезд полковника Мельника с созданием нового соединении, и, как вскоре выясняется, мы не ошиблись.

После Майи Вовчик пришла Аннушка, радистка, недавно присланная Центральным штабом партизанского движения. Глядя на эту молодую, чуть сутуловатую и всегда улыбающуюся девушку, никогда нельзя было заранее определить, с доброй или недоброй вестью она явилась. Принесенная ею радиограмма была подписана начальником Центрального штаба партизанского движения Пономаренко и требовала ускорить выход в рейд на правый берег Днепра.

Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын: то довольно долгое молчание по поводу рейда тревожило наши партизанские души, а то сразу волна новостей - тут тебе и благоприятная обстановка на Черниговщине, и приказ командования об ускорении выхода в рейд, и новое решение ЦК КП(б)У, и какой-то полковник Мельник с каким-то заданием. Было над чем поломать голову. Но не успели.

Комендант штаба Колыбанов доложил, что меня спрашивает какой-то прилетевший из Москвы товарищ. Это и был Яков Иванович Мельник. Коренастый, пожилой (как позже выяснилось, он был участником партизанского движения на Украине еще в годы гражданской войны), но глаза по-молодому улыбчивы.

- Я к вам прямо с аэродрома. Вот пакет на ваше имя.

В пакете решение ЦК партии Украины, обязывающее нас выделить пять партизанских отрядов для формирования нового партизанского соединения. Командиром нового соединения назначается полковник Мельник, комиссаром - Порфирий Фомич Куманек. Кандидатуру начальника штаба мы должны назвать сами. Соединение будет действовать в тех районах, которые мы оставляем, уходя в рейд.

В разгар нашей беседы вошел Куманек. Он с видимым удовольствием встретил решение ЦК КП(б)У о своем новом назначении и сразу вошел в комиссарские обязанности.

- Так кого же вы нам дадите на должность начальника штаба?

Я назвал пять-шесть кандидатур, но Куманек отверг их. Яков Иванович Мельник никого из названных товарищей не знал и потому не принимал участия в споре.

Спрашиваю Куманька:

- А кого бы вы сами хотели?

- Дайте нам Михаила Наумова, командира партизанской группы из отряда Иванова. С Ивановым он как будто не очень в ладу, мне даже приходилось их мирить, а Наумов - человек растущий.

Михаил Иванович Наумов был пограничником. После тяжелых боев на границе попал в окружение, долго скитался по лесам, пока не попал в Червонный отряд Иванова. Наумов успел показать себя боевым, дисциплинированным командиром, но дружба у них с Ивановым не ладилась. А в нашем деле и личные симпатии приходится учитывать.

Я согласился с предложением Куманька и одобрил его выбор. Так М. И. Наумов стал начальником штаба нового соединения и пробыл на этом посту до января 1943 года, пока сам не возглавил степной рейд соединения партизанской кавалерии. Ныне Михаил Иванович Наумов - Герой Советского Союза, генерал-майор.

Несколько дней мы были заняты организацией партизанских отрядов и штаба нового соединения. Одновременно заканчивалась подготовка к рейду. Наконец, наступил торжественный момент, когда в присутствии всех командиров, комиссаров и начальников штабов отрядов был зачитан приказ. Привожу его.

ПРИКАЗ

ПО ГРУППЕ ОБЪЕДИНЕННЫХ ПАРТИЗАНСКИХ ОТРЯДОВ УКРАИНЫ

24 октября 1942 года №53 Ст. Знобь

Карта 1:200 000

§ 1

Противник силой до двух полков занимает населенные пункты Знобь-Новгородская, Рудня, Красичка, Голубовка.

§ 2

Объединенные силы Украины, выполняя приказ главнокомандующего Партизанским движением Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова, 26 октября 1942 года с исходного положения выходят в новый район действия.

Приказываю:

1. Командиру партизанского отряда Червонного района Иванову с приданным Середино-Будским партизанским отрядом, двумя орудиями артгруппы, отделением саперов и радистом М. Вовчик, составляя головной отряд, двигаться по маршруту согласно моим личным указаниям.

2. Партизанский отряд имени 24-й годовщины Красной Армии, партизанский отряд имени Щорса, артгруппа, Сталинский партизанский отряд, группа автоматчиков и штаб группы партизанских отрядов составляют колонну главных сил.

Начальник колонны главных сил - командир партизанского отряда Рева. Колонну для движения построить в следующем порядке: партизанский отряд имени 24-й годовщины Красной Армии, партизанский отряд имени Щорса, группа автоматчиков, штаб группы партизанских отрядов, артиллерия, обоз второго разряда (повозки с продовольствием, запасом снарядов, патронов и прочим грузом, ненужным на первый период боя), Сталинский партизанский отряд. Исходный пункт головной колонне главных сил пройти в 20.00 26.10.42.

3. Для непосредственного охранения головного отряда т. Иванову выслать походную заставу, а т. Реве обеспечить своим распоряжением охрану колонны главных сил высылкой боковых застав вправо и влево.

4. Тыловое охранение на походе возлагается на командира Сталинского партизанского отряда Боровика.

5. Для несения службы маяков командиру Сталинского партизанского отряда выделить в распоряжение начальника головного отряда т. Иванова 20 человек. Последнему по пути движения на поворотах или перекрестках дорог выставлять посты-маяки для правильного направления колонн. Посты снимаются при проходе тылового охранения распоряжением т. Боровика и присоединяются к Сталинскому партизанскому отряду, а командир головного отряда т. Иванов из состава головного отряда выделяет 5 человек конных для несения службы маяков при головной походной заставе. Посты снимаются начальником колонны главных сил и направляются в головной отряд.

6. Для борьбы со снижающимися самолетами противника в колоннах иметь дежурные отделения и снайперов.

7. Для отражения танков противника в колонне назначить дежурные противотанковые орудия и ружья, а также группы бойцов со связками гранат.

8. Скорость движения на марше 3 км в час. Командиры партизанских отрядов и отдельных групп несут полную ответственность за поддержание порядка в колонна. Разрывов не допускать. Дистанция между отрядами в колонне не должна превышать 50 метров, а дистанция между повозками - 6 метров.

9. Начальника обоза второго разряда назначает командир партизанского отряда т. Рева.

10. Командирам партизанских отрядов и отдельных групп до выхода с исходного пункта выделить в мое распоряжение по два конных связных.

11. Сигналы ПВО и ПТО будут сообщены дополнительно.

12. Я буду находиться в колонне головных сил при штабе, мои заместители тт. Бородачев, Рева.

Командир группы партизанских отрядов Украины батальонный комиссар Сабуров

Начальник штаба капитан Бородачев

Не успели как следует обжить районы северной Сумщины и снова покидаем их. Отряды снимаются и уходят без шума, без проводов. В лесу возле деревни Белоусовки, Середино-Будского района выстраиваемся в походную колонну. На лесной поляне замерли ряды партизан

Вместе с Богатырем на лошадях объезжаем строй. Часовая стрелка приближается к 18.00. Бородачев отдает мне рапорт:

- Воинская часть четыре тысячи четыреста четыре построена в боевую походную колонну...

Эхо далеко разносит мой приказ:

- По зову партии, за Родину, - вперед, шагом марш!

Иванов вместе со своим комиссаром Волосниковым выезжают в голову колонны. С каждой секундой в движение втягиваются новые и новые ряды, и вскоре вся наша дружная партизанская громада выходит на марш.

Тихо, мирно вокруг. И вдруг начинается артиллерийский обстрел. К счастью, снаряды рвутся с большим недолетом. Может, нас спасли густеющие сумерки? А с наступлением темноты вражеские пушки вовсе замолчали.

- Кажется, пронесло, - облегченно заметил Бородачев. - Видимо, немцы постреляли для отчета перед своим начальством, а сами небось рады, что мы уходим с их глаз...

- Снимайте заставу от Знобь-Новгородской!

- Я приказал всем заставам сниматься через полчаса после того, как вся колонна пересечет дорогу Новгород-Северск - Середина-Буда.

Мимо проезжает наш походный КП - повозка, обтянутая брезентом. Мой ездовой Петлах останавливает своих кряжистых крепких коней к спрашивает, поедем ли мы с ним. Переглядываемся с Бородачевым и, поняв друг друга, отвечаем отказом: не хочется закупориваться под брезентом.

И тут же из глубины колонны доносится громкий окрик Ревы:

- Это что за растяпа разрывает нам колонну?

Петлах торопливо щелкает кнутом, и наш салон вагон отъехал.

- Не позже чем через два часа затрещат все провода от разговоров о нашем походе, - сказал Бородачев, как только мы на своих лошадях втиснулись в группу конных связных, следовавших за штабной повозкой. - Боюсь, как бы не досталось нашим оставшимся отрядам. Соединение-то молодое еще...

Меня это тоже немало беспокоит, но я успокаиваю себя: враг знает, что за спиной этих отрядов стоит партизанская мощь всей Брянщины, а это означает, что и без нашего и ковпаковского соединений фашистам потребуется затратить много сил и времени, чтобы развернуть наступление на таком большом участке.

Найденный нами разрыв между гарнизонами, пытавшимися блокировать лес, дал нам возможность оторваться от противника. Маршрут первой ночи похода предусмотрительно уводил нас на восток в обход Новгород-Северска, подальше от зоркого ока немецкого коменданта Пальма.

Бородачев весел. Он уверяет меня, что лучшей дороги для первой ночи рейда не придумать. Но хлопот ему хватает. Не так-то просто в кромешной тьме управлять движением огромной колонны. Начштаба то и дело посылает конников для дополнительной связи.

Дежурный по колонне капитан Бессонов доложил, что колонна благополучно пересекла дорогу Новгород-Северск - Середина-Буда, но растянулась без малого на десять километров. Надо подтянуть ее. Приказываю Бородачеву передать в распоряжение дежурного дополнительно десять конных автоматчиков. Подоспевший к нашему разговору комиссар Богатырь заявил, что направляется в головной отряд. Теперь можно быть уверенным, что никакие неожиданности не застанут нас врасплох.

После отъезда Богатыря вместе с Бородачевым влезаем в свой походный КП. Нащупываю электрическую лампочку, подсоединенную к аккумулятору, зажигаю ее. Бородачев полулежа рассматривает карту, расстеленную на чемодане, прикидывает пройденное расстояние.

- Мы находимся между деревнями Красички и Шатрищи, - сообщает он.

Вытаскиваем из-под подушки грелку. Обыкновенную резиновую грелку. Ока заменяет термос. В ней сейчас чай, самый вкусный в этот миг напиток в мире. С удовольствием греем руки, держа в них объемистые, видавшие виды кружки. А за брезентом знакомые звуки ночного похода: перестук колес, всплески грязи под копытами лошадей и не очень ритмичный перебор сотен и сотен ног.

И тут, словно заботясь, чтобы из наших кружек не расплескался чай, колонна остановилась. Но чаепитие пришлось прервать. Где-то впереди вспыхнула перестрелка.

Нетрудно было определить, что бой идет у деревни Шатрищи. Оставив Бородачева на КП, скачу к головному отряду.

На дороге настороженная тишина. Люди прислушиваются к все более оживляющейся пулеметной стрельбе, инициативу явно задают наши «максимы» - их ровное татаканье не перепутаешь ни с каким другим звуком.

Посланец комиссара - автоматчик Талахадзе - разыскав меня, доложил, что головной отряд пошел в наступление на Шатрищи. По данным разведки, туда прибыли эсэсовцы и полиция из Ямполя. Всего человек двести пятьдесят.

Вскоре меня догнал дежурный по колонне Бессонов. В темноте мы не видим друг друга, но я слышу, как тяжело дышит капитан. Дежурство в походе - дело хлопотное. Приказываю ему выставить заслон от Шатрищ, а колонну направить в обход, прямо по полю, на деревню Антоновку. В голову колонны выставить роту Алексея Кочеткова. Головным отрядом теперь пойдет 8-й батальон Ревы,

В Шатрищах полыхают пожары - каратели не могут обойтись без них. Зарево растет. И стрельба все яростнее. В бой, начатый разведкой, ввязался уже почти весь 7-й батальон.

- Может, заглянем на огонек? - предлагает подскочивший к нам на коне Рева.

- На Антоновку! - отвергаю его шутку. - По полю форсированным шагом на Антоновку, товарищ Рева!

Рева исчез. Не слезая с Чердаша, наблюдаю то за Шатрищами, то за колонной, убыстряющей движение.

Бой продолжался недолго. Каратели не выдержали нашего дружного и плотного огня. Оставив на улице деревни до десятка трупов, пулемет и несколько винтовок, они скрылись в направлении хутора Михайловского. В числе трофеев нам достались отара из ста десяти овец и склад с зерном.

Через четыре часа наша колонна без особых помех расположилась на дневку в лесу южнее Антоновки. Соединение Ковпака продвинулось дальше к Ямполю, так что за то направление мы могли не опасаться. Нас мог побеспокоить немецкий комендант Пальм из Новгород-Северска, но вряд ли он получит данные о нашем расположении раньше чем через пятнадцать-шестнадцать часов, а к тому времени уже наступит ранний осенний вечер, и мы снова сможем двинуться в путь.

После короткого разбора нашего первого ночного перехода осматриваю обоз. Оказалось, что Федор Коротченко успел в Шатрищах прихватить еще тридцать повозок с зерном.

- Зачем столько добра бросать в лесу? - упирается Коротченко. - Если надо будет бросить, раздадим населению, да и на овощи в случае чего сможем обменять.

Скрепя сердце, разрешаю оставить эти повозки, хотя и без того наш обоз страшно велик.

Первая дневка проходит спокойно. Оккупанты не вылазят из райцентров и железнодорожных станций. Их коменданты помнят урок Ямполя. Тогда они поспешили бросить на нас все свои силы, ослабив гарнизоны, и мы, пользуясь этим, овладели городом, прихватив заодно химические снаряды. По-видимому, они до сих пор побаиваются, как бы мы их самих не угостили этими снарядами. Возможно, потому и не сделали попыток удержать нас в Белоусовке.

Устанавливаем дополнительные нормы питания: добавляем по пятьсот граммов мяса и пятьдесят граммов сала на человека. Ночные переходы изматывают людей, надо подкреплять их усиленным рационом. Решили дать людям хорошо отдохнуть. 28 октября расположились утром в десяти километрах юго-восточнее Воронеж-Глуховского. На опушке леса в деревне Землянке бодрствовал 7-й батальон, который обязан был первым в случае необходимости вступить в бой.

Поскольку следующий этап перехода насчитывал пятьдесят два километра, мы постарались уложить спать как можно больше людей. Вокруг костров вповалку расположились все, кто были освобождены от дежурства и караульной службы.

Просыпаюсь от того, что затрещал брезент, и в заднюю стенку нашего штабного «кабинета» просунулось дышло какой-то упряжки. Выскакиваю наружу. Над головой низко нависли облака, густо моросит холодный осенний дождь. Отругал Петлаха за то, что не следит за порядком.

- Бородачева ко мне!

- Я здесь! - тут же отзывается Илья Иванович, уже в полном боевом снаряжении, бодрый и подтянутый.

- Это твой Николай продырявил дышлом наш КП? - спрашиваю Бородачева, имея в виду его ездового.

- Нет, - смеется Бородачев. - Это снова Самошкин начудил.

Артиллерист спал под пушкой, закрытой брезентом. Видимо, что-то хлопцу приснилось страшное, он и заорал, да так, что даже коней перепугал, вот они и припустили с пригорка, едва не придавив своего незадачливого хозяина.

- Ну и Самошкин, - хохочут вокруг партизаны. - Без самодеятельности жить не может.

- Неисправимый человек... - Другого слова я найти не мог. На сконфуженного Самошкина нельзя было смотреть без смеха.

Позвав Бородачева, отхожу в сторону.

- Поищем лазейку из этих трущоб, чтобы безошибочно выйти на наш маршрут.

Направляемся в 9-й батальон, которому предстоит на этом этапе быть головным и, следовательно, выступить на час раньше других.

Выйдя на просеку, услышали шум моторов, а вскоре среди деревьев увидели танк и грузовую автомашину.

- Наверное, это трофеи седьмого батальона, - предположил Бородачев.

Мы ускорили шаг навстречу машинам. Но тут танк, выскочив на просеку, где готовился к построению 9‑й батальон, сначала остановился как вкопанный, а затем, взревев двигателем, мигом повернул назад и помчался в лес. За ним ринулась и машина.

- Тревога! Немцы! - раздался голос комиссара 9-го батальона Луки Егоровича Кизи.

Ловлю себя на том, что вслед за Кизей и Бородачевым тоже кричу эти слова, но спросонок люди не сразу поняли, что произошло. Только немногие схватились, за оружие и бросились вдогонку.

Шитов и его саперы выскочили наперерез противнику, бросили гранаты, но танк все же удрал. Открыли огонь артиллеристы. Им удалось накрыть автомашину. Снарядом искромсало ее. Вокруг разбросало трупы фашистских солдат.

Фашистские танкисты всполошили нас. Но не меньшую панику принесли они в Воронеж-Глуховский, рассказав своему коменданту, что повстречали видимо невидимо партизан. В городе была пущена в ход вся артиллерия. Немцы с такой яростью обстреливали лес, что казалось, ни одного дерева в целости не останется, не говоря уже о наших людях. Но судьба помиловала нас, никто не пострадал. Партизаны стремглав разбежались от дымящих костров и укрылись в зарослях.

Мы жестоко обругали командиров и комиссаров батальонов. При этом особенно досталось артиллеристам и Павлу Реве.

- При чем тут артиллеристы? Все растерялись, - оправдывался Будзиловский, наш новый командир артиллерийской группы, заменивший погибшего Новикова.

- И верно, - поддержал своего командира комиссар Борис Гуд. - Танк ушел не по нашей вине, а машину-то разбили именно наши артиллеристы.

Я позволю себе сказать несколько слов о Гуде, вернее, о братьях Гудах.

У них было безрадостное детство. Отец не вернулся с войны: в 1919 году сложил голову, защищая молодую Советскую власть. Мать одна растила троих детей-подростков. Борис батрачил, чтобы пособить матери. В 1927 году по путевке комсомола он едет на учебу и становится учителем. В 1939 году его назначают заведующим Добрянским районо. Война застала его в этой должности. И сразу Гуд находит свое место в партизанском отряде, созданном в Добрянском районе, Черниговской области в августе 1941 года. После неравных боев с гитлеровцами отряд распался на несколько малочисленных групп, которые пытались пробиться к Брянским лесам. В конце 1941 года Борис Елисеевич оказался у нас.

После боя в Шатрищах Гуд в штабе соединения встретил посыльного из отряда Иванова, и тот спросил:

- Товарищ комиссар, скажите, это ваш брат у нас пулеметчиком?

Гуд растерянно повел плечом. До войны были братья, а где они сейчас, кто знает. Между тем посыльный уточнял, что во взводе Буянова есть лихой пулеметчик, бывший солдат-фронтовик, тоже, между прочим, Гуд.

Борис вместе со своим ординарцем Ваней Садомовым вскочили на лошадей и тут же махнули во взвод Буянова. Еще издали они увидели бойца в солдатской форме, возившегося с ручным пулеметом. Борис сразу узнал Ваню - своего младшего брата.

Иван Елисеевич Гуд тоже был учителем языка и литературы в Старо-Ярыловичской школе Добрянского района на Черниговщине. В 1940 году его призвали на срочную службу. Войну встретил в Белоруссии, под Могилевом был ранен. Излечившись, воевал на Южном фронте, в Донбассе. Под Харьковом попал в окружение. Много раз пытался пробиться к своим. Не получилось. Летом 1942 года на станции Локоть встретил партизан на отряда имени Ленина. Стал здесь пулеметчиком.

Так произошла встреча братьев. По просьбе Бориса Иванов отпустил Ивана, и тог тоже стал артиллеристом. Оба брата и ныне живы-здоровы, живут в Харькове и так же, как и до войны, отдают свои знания и опыт любимому делу - воспитанию молодого поколения.

...Случай с танком и автомашиной надолго запомнился нам. Переполох у нас был, надо признать, первосортный. И хотя, повторяю, из наших никто не пострадал, для всех, и в особенности для командиров, это был предметный урок по части проверки нашей готовности ко всякого рода неожиданностям, проверки нашей бдительности. Оказалось, что предусмотреть все - еще не значит действительно учесть все, так как жизнь, связанная с пребыванием на оккупированной врагом земле, то и дело вносила свои коррективы.

И мы должны были, обязаны были учитывать все!

К Десне пробирались по дорогам, которые на карте обозначены еле заметным пунктиром. От головного отряда требовались невероятные усилия, чтобы не сбиться с пути: мы шли в густой черноте ночи под непрерывным дождем, приходилось буквально на ощупь обнаруживать кривизну и развилки дорог. Мы вынуждены были зажигать множество маленьких костров-маяков, чтобы не потерять друг друга и не свернуть с маршрута, но и огонь добывали с превеликими трудностями: дождь беспощадно гасил его.

Если бы кто-нибудь до войны сказал мне, что люди - полураздетые, в рваной обуви, с пулеметами или автоматами, с дисками, набитыми патронами, - могут по грязи в такую на редкость темную и дождливую ночь пройти за четырнадцать часов пятьдесят два километра, я бы, честное слово, ни за что не поверил.

И утром 29 октября, оглядывая на берегу Десны ряды партизан, я готов был расцеловать каждого из них: около двух тысяч человек участвовали в этом труднейшем ночном переходе, ни один не отстал, ни один не вышел из строя. Люди перенесли на себе сто пятьдесят с лишним ручных пулеметов, четыреста тысяч патронов и много другого снаряжения.

Наши батальоны расположились по берегу Десны в деревнях Губаревщина, Обтово, хуторе Московский. Здесь в теплых домах партизаны могли за день обсушиться, выспаться, поесть, как мечталось, за столом.

Но наша озабоченность не ослабевала. Только бы враг не нарушил снова наш отдых, не помешал бы переправиться через Десну. Разумеется, учитывая недавние события, мы заняли сразу прибрежные деревни по течению реки на протяжении восемнадцати километров, чем, по существу, лишили противника реальной возможности окружить наше соединение. О нашем расположении он мог узнать теперь не раньше чем в четырнадцать ноль-ноль, так как самый близкий его гарнизон находился от нас на расстоянии сорока пяти километров. При этом между нами пролегло сплошное бездорожье. В такой обстановке не так уж просто было собрать против, нас столько сил, чтобы окружение стало угрожающим.

Вот почему, несмотря на еще свежую в нашей памяти историю с проникновением к нам немецкого танка и автомашины, мы все же разрешили с утра спать почти всем партизанам. Бодрствовали лишь конные автоматчики, которые вели непрерывную разведку, саперы, готовившиеся наводить переправу, и дежурные на заставах.

Правду говорят: худа без добра не бывает - дождь был сейчас нашим союзником.

А у меня сон пропал. После пережитого накануне тревожного дня никак не мог переключиться на безмятежный отдых. Сейчас меня крайне заботила предстоящая переправа. Это будет наш первый экзамен по преодолению водных рубежей. Если мы здесь его не выдержим, тогда как можно даже думать о переходе через Днепр?

То, что мы наметили переправу а этом месте, многим показалось бы безрассудством. С первых дней рейда мы задались целью запутать противника. Он стягивает войска к хутору Михайловскому, Шостке и реке Сейм, а мы уже окажемся за Десной. Пусть гитлеровцы снова ломают голову, куда мы дальше пойдем.

Но чтобы запутать гитлеровцев, нам пришлось пройти лишних сто двадцать километров, отказаться от нашей постоянной партизанской переправы через Десну у самого Ново-Васильевска. И здесь, в шести километрах ниже по течению реки, тоже был хороший понтонный мост, но мы не делаем и попытки подобраться к нему. Даже разведку свою в ту сторону не посылали. Наоборот, отправили целый взвод конных автоматчиков к городу Коропу, расположенному вдали от реки.

Когда я подошел к намеченному месту переправы, на берегу трудились наши саперы, В воде уже плавали три сухих бревна, скрепленные скобами и цепями. Я считал, что это готовится днище будущего парома. Но, к моему удивлению, командир отряда Иван Филиппович Федоров бросил на эти бревна широкую доску, с тремя автоматчиками взошел на нее, и они поплыли на другой берег.

Мне хотелось остановить, вернуть их: разве можно переправляться на таком ненадежном плоту, но на другом берегу уже оказалось более десяти человек с двумя пулеметами. Саперы еще продолжали сооружать большой плот, а автоматчики 9-го батальона на этих трех бревнышках переправлялись и переправлялись на тот берег.

Федоров спешил. Ему нужно срочно разведать районный центр Оболонье, напротив которого у немцев действовал понтонный мост через Десну. Вечером Федоров обязан был взять город, хотя мы и не особенно надеялись воспользоваться этим мостом.

Когда большой паром был готов, на него погрузились автоматчики и пулеметчики во главе с командиром отряда из Донбасса Боровиком, а также две пулеметные тачанки. Донбассовцы пойдут к Новгород-Северску, уклоняясь на пятнадцать километров от нашего основного маршрута. Я долго провожал их взглядом. Паром двигался медленно, словно нехотя отрывался от нашего более надежного берега.

Ко мне подъехали Захар Богатырь и комиссар 9-го батальона Лука Кизя. Они останутся здесь руководить переправой. Я отправлялся в штаб. По дороге мне повстречался Константин Петрович Петрушенко, ранее прилетевший к нам из Москвы с группой чекистов. Теперь он стал моим заместителем по оперативной части. Приказываю ему взять с собой несколько оперативных работников и отправиться за Десну к командиру 9-го батальона Федорову, чтобы помочь ему организовать разведку.

- Вечером мы должны взять Оболонье, - прощаясь, говорю Петрушенко.

В штабе застаю офицера связи от Сидора Артемьевича Ковпака, отряды которого расположились ниже от нас по течению Десны и заняли деревни Реутинцы и Грузкое.

Вместе с Бородачевым принимаем новое решение: двигаться к Днепру тремя параллельными колоннами. К этому нас вынуждает опасное соседство с немецким комендантом Пальмом, от которого можно ожидать любой неприятности. Ведь у него и танки есть, пустит он их нам вдогонку!

Разбиваем соединение на три колонны. По большой дороге, где Пальм может в первую очередь нанести удар, пойдет весь 8-й батальон под командованием Ревы. Федоров, взяв Оболонье, за ночь переместится к Понорнице, утром возьмет этот райцентр, а после следующего ночного перехода должен выйти к райцентру Холмечи, что находится уже в Черниговской области. Весь этот путь Федорову намечается параллельно движению отряда Ревы в пяти-семи километрах южнее. А еще южнее, на таком же удалении от Федорова, будет двигаться 7-й батальон Иванова.

Если враг попробует пресечь нам путь, то каждая из наших трех колонн сможет вовремя обойти его.

Вечером 9-й батальон закончил переправу. Но ни от Боровика. находившегося где-то под Новгород-Северском, ни от наших разведчиков, отбывших в Коропу, вестей не было. С наступлением темноты перестали поступать донесения и из 9-го батальона.

Уже три часа ночи. Где Федоров? Взято ли Оболонье? Что предпримет комендант Коропа, увидев наших конных автоматчиков? Какие новые сюрпризы готовит нам Пальм?

Не выяснив всего этого, нельзя было двигаться дальше. И все же приказываю Реве переправлять через реку свой 8-й батальон.

Но вот, наконец, вернулись наши конные автоматики из-под Коропа. Измученные, грязные. Командир роты Терешин облеплен грязью с ног до головы. Только зубы белеют в улыбке. А радоваться есть чему: комендант Коропа вечером забрал чемоданы и бежал в Кролевец. За ним, видимо, последовали и его подопечные. Во всяком случае, в Коропе не осталось ни одного немца.

- И вот, представляете, - рассказывает Терешин, - выезжаем из города, нас останавливают дети, кричат, что в тюрьме остались арестованные. Повернули обратно. Ключей не нашли. Пришлось, понимаете, расстреливать эти огромные висячие замки. Освободили двадцать восемь заключенных, приговоренных к смертной казни. Один из них упросил, чтобы мы его забрали с собой. Мы не смогли отказать, уж больно измученный человек.

И вот перед нами стоит этот смертник, настоящий скелет, и только глаза, одни глаза живые, в них светится радость. Он называет свою фамилию - Цыпко, говорит, что до войны работал редактором днепропетровской областной газеты.

Что нам с ним делать? Как проверить, что он говорит правду?

Цепко внимательно изучает мое лицо и вдруг бросается на стул, стаскивает с ног свои грубые старые ботинки, пытается сорвать подошву. Но сил не хватает. Ему помогают Терешин и политрук конников Васин. Из-под оторванной подошвы Цыпко достает свой партийный билет.

Цыпко, вырываясь из окружения, попал на северную Сумщину и здесь был схвачен. После мучительных допросов его приговорили к смертной казни.

Да, Цыпко, как и другие двадцать семь его товарищей, оказался человеком счастливым: ведь мы не собирались брать Короп. Если бы немецкий комендант не ударился в панику, кто знает, может, и не увидали бы мы их живыми.

Вскоре Цыпко стал редактором нашей партизанской газеты, а потом и секретарем партийной комиссии соединении.

Прибыл связной от Ковпака с сообщением, что Сидор Артемьевич переправился через Десну по понтонному мосту, построенному немцами.

Такой удаче немало способствовало и то, что немецкий комендант бежал из Коропа, и то, что наш 9-й батальон взял Оболонье, о чем мы узнали несколько позже, так как пять связных, посланных Федоровым, из-за бездорожья ночью не смогли добраться до штаба.

К утру обстановка полностью прояснилась. В семь ноль-ноль наши обозы закончили переход через Десну, после чего саперы взорвали и подожгли мост. По Десне поплыли его горящие обломки.

31 октября в десять ноль-ноль мы разместились на дневку в монастыре Рыхлы.

Что же происходило под Новгород-Северском?

Партизаны Боровика вошли в село Крыски, взорвали там спиртзавод, уничтожив двести восемьдесят тысяч литров спирта, и подожгли склад с горючим. Там же было роздано населению сто двадцать тонн зерна.

Отряд Федорова в одиннадцать ноль-ноль овладел райцентром Понорница, разгромив комендатуру и перебив весь фашистский гарнизон. Были взяты трофеи: 170 бочек с медом и несколько подвод махорки.

Отряды Боровика и Федорова потерь не имели.

К нам в Рыхлы заявился радист Павел Бурый, посланный нами задолго до выхода в рейд в Черниговскую область. Он подробнейшим образом осветил нам обстановку на маршруте до самого Днепра.

«Командиру группы партизанских отрядов Украины тов. Сабанину.

Донося о ходе марша, каждый раз сообщайте, какую держите связь с товарищем Ковалем, где он находится, коротко - чем занят.

Главнокомандующий К. Ворошилов

Начальник Центрального штаба Я. Пономаренко».

Эта радиограмма, полученная 3 ноября, была последней. Я запретил радистам выходить в эфир. Дело в том, что пленные из разбитого в Понорнице гарнизона сообщили: в соседний Холмычевский район утром прибыли специалисты с аппаратурой для пеленгования наших радиостанций и определения местонахождения штаба. Предполагалась также выброска с самолета большого десанта. В Корюковскоы районе появился новый карательный отряд. Эти данные почти полностью совпадали с тем, что докладывал нам радист Бурый. Тот же Бурый подтвердил, что партизанские отряды Черниговской области вели в лесах ожесточенные бои с карателями, после чего подпольный обком партии вывел партизан на Брянщину, оставив от каждого отряда по два-три человека для наблюдения за поведением противника и за своими базами.

Час от часу не легче. Штаб 9-го батальона донес, что комендант райцентра Холмы обещал начальнику полиции Понорницкого района прислать к нему кавалерию. В соседнем лесном массиве оккупационные войска повели активную проческу.

Население уже прослышало о приближающейся опасности. В страхе перед карателями многие бросают свои дома, скарб, скот и уходят куда глаза глядят.

Наш комиссар Богатырь ускакал на своем Орлике в Понорницу. Надеясь, что до полудня ничего угрожающего не произойдет, отдаю приказание обеспечить отдых партизанам, а сам вместе с Бородачевым отправляюсь в полуразрушенный монастырь. Думалось, укроемся здесь от дождя, отдохнем, благо хлопцы свежего сена нанесли,

Лежу, бездумно рассматриваю старинные росписи на стенах и потолке, пытаюсь хоть на какие-то мгновения отойти от многослойных партизанских забот. Не спится.

Бородачев тоже ворочается с боку на бок.

- Разве тут заснешь, - поднялся он, - уж слишком много святых глаз за тобой наблюдает.

И мы снова заговорили о наших партизанских делах. Решили созвать первый за время рейда командирский совет.

Собрали командиров и комиссаров батальонов. Все стараются держаться бодро, спокойно. Но сказываются и усталость, и нервное напряжение. И разговоры вертятся вокруг одного и того же вопроса: что будем делать, если фашисты обрушат на нас крупные силы?

Но все приходят к мысли, что, если бы оккупанты были лучше осведомлены о наших возможностях и планах, они давно бы нанесли удар. Мы научились обманывать врага, он до сих пор не может определить направление нашего движения. Всматриваюсь в лица товарищей, вслушиваюсь в их выступления.

Правы друзья: нам необходимо и впредь делать все, чтобы водить врага за нос, создавать ему как можно больше затруднений в переброске войск по бездорожью, пусть он больше сил тратит на охрану своих коммуникаций и важнейших объектов.

Вывод напрашивался сам собой: нам и впредь надо не только отсчитывать километры пути по фашистскому тылу, но и беспрерывно угрожать гарнизонам противника.

Выступления командиров и комиссаров радовали. Товарищи самым решительным образом высказывались за максимальное приближение к железной дороге Гомель - Брянск, по которой немцы осуществляли интенсивную переброску важнейших стратегических грузов. Пусть враг дрожит за свои коммуникации!

- Если заставить противника, - говорил Боровик, - гнаться за нами пешком, могу заверить, что больше тридцати километров он по такой грязи за день не осилит. А если это так, то он будет опаздывать со своими ударами больше чем на сутки.

- А мы можем, - сказал Павел Рева, - увеличить ночные переходы еще на пять-десять километров.

Поступило предложение большую часть нашей пехоты посадить на колеса.

- Трудно будет пробиваться через болота, - возразил Бородачев, - к тому же нам предстоит пересекать железные и шоссейные дороги. При нашем обозе эта операция каждый раз займет не меньше часа, а если увеличить число повозок вдвое, то мы, пожалуй, промурыжимся до самого утра. При этом уже подсчитано, что за каждый ночной час по автостраде проходит в среднем до двадцати машин, а по железной дороге - один-два эшелона.

- Мы можем использовать эти повозки, пока будет возможность, - сказал Иванов, - а случится заминка, бросим их - и вся забота.

Интересные соображения высказал и Константин Петрович Петрушенко, поделившийся планами своей оперативной части.

- Нам уже удалось навязать врагу такой поток ложной информации, что его агентура не всегда поспевает разобраться, что к чему. Мы и впредь будем вести эту работу, чтобы полностью дезинформировать и запутать вражескую разведку.

После командирского совета Богатырь задержал у себя комиссаров и секретарей партийных организаций отрядов для отдельного разговора, связанного с политическим обеспечением рейда. Были обсуждены вопросы пропаганды и контрпропаганды, работы с населением, выпуска газет и листовок. Особое внимание было уделено дальнейшему повышению дисциплины и бдительности.

Уезжаю в Понорницу. Штаб Федорова разместился в здании школы, где до этого немцы готовили руководящий состав полиции. Иван Филиппович доложил, что, разгромив гарнизон, его бойцы захватили тридцать пленных. Кстати пришелся и переводчик. Через него удалось связаться по телефону с немецким комендантом города Холмы, которому Федоров представился как начальник полиции Понорницы. Иван Филиппович бойко отрапортовал, что партизаны, дескать, пытались атаковать гарнизон, но были отброшены и теперь обстреливают райцентр артиллерией. В ответ на это немецкий комендант города Холмы выразил желание помочь собрату по несчастью. Он пошлет ему на выручку свою кавалерию. Федоров рассыпался в благодарностях и тут же подсказал, как лучше добраться конникам до райцентра: «Пусть ваши всадники движутся по балке, которая упирается в самую Понорницу, так будет безопаснее, они не попадут под партизанский обстрел».

Когда я приехал, партизаны уже разделались с этой фашистской кавалерией и вылавливали ее жалкие остатки.

Очень скоро немецкий комендант узнал, кто его водил за нос. Потеря сотни лучших головорезов так потрясла фашиста, что он не выдержал и сам позвонил в Понорницу. Его телефонный звонок прервал нашу беседу с Федоровым. Вызванный переводчик выслушал длинную тираду, настолько громкую, что телефонная трубка трещала и хрипела. Пояснил нам:

- Комендант спрашивает, всех ли мы перебили или все же партизаны иногда кого-нибудь берут в плен.

Мы утешили коменданта, что тех, кто сдается, мы оставляем в живых. «Но среди моих рыцарей, надеюсь, не нашлось таких подлецов», - «Нашлись, - отвечаем, - и порядочно». - «Хочу поговорить хоть с одним из них». Вызываем пленного конника. Комендант расспрашивает его, как партизаны обращаются с пленными. Тот отвечает, что очень хорошо. И тогда комендант посоветовал ему и другим пленным... «самим повеситься: родным будет легче, если в списках будет значиться, что вы погибли от рук партизан.

Закончив разговор с пленным кавалеристом, немецкий комендант вновь обратился к Федорову: «Я собираюсь прибыть к вам утром на завтрак, чтобы лично отблагодарить за гуманное отношение к моим солдатам». И еще прибавил: «Надеюсь, и ваш Сабуров будет на этом завтраке и разделит с нами эту очень веселую трапезу». После этого он дважды повторил, что наше сопротивление бесполезно, и поэтому он рекомендует нам хорошо выспаться перед исторической встречей, так как никакие предпринятые нами за ночь меры все равно не спасут нас от его крепких объятий.

Доводилось мне встречать много разных нахалов. Но этот всех перещеголял. Разжег он меня. И я ставлю Федорову задачу: с ходу овладеть Холмами. Иван Филиппович воспринял приказ с нескрываемым энтузиазмом. Договариваемся, что ему будет придана артиллерия, а в случае осложнений к Холмам будет направлен отряд Ревы.

9-й батальон вечером тронулся в дорогу. Как и раньше, параллельно с ним двигались две другие колонны. По пути партизаны сметали мелкие вражеские гарнизоны, захватывали склады и раздавали их содержимое населению.

В полночь я догнал 8-й батальон и вместе с Ревой поднялся на возвышенность. Пройденный нашими тремя колоннами путь теперь был прочерчен уже не только на нашей штабной карте. Мы сделали его зримым и ощутимым для всех. Враг следил за нашим движением с ужасом. Народ - с радостью и надеждой. Мы шли по своей земле. Шла партизанская рать, могучая, неисчислимая, потому что ее питали силы народа. Хотя мы очень строго отбирали людей, отряды наши росли с каждым днем. Мы шли вперед все увереннее, сами уже навязывая противнику бой, но враг все реже решался на открытые стычки. В последнее время мы нигде не встречали активного противодействия. Мы даже перестали выставлять боковые заставы, ограничиваясь постановкой мин.

А у меня из головы не выходит разговор Федорова с комендантом Холмов. Нет, надо проучить фашистского задиру. Мне так захотелось увидеть этого мерзавца у нас в плену. Тороплю Реву. Едем на позиции нашей артиллерии, которой предстоит обстреливать Холмы. Рева предлагает дорогу покороче, соглашаюсь с ним. В темноте натыкаемся на какой-то дом. За ним смутно виднеются другие постройки. Останавливаем лошадей, ординарцы отводят их в сторонку, а мы осторожно стучим в окошко. Ответа нет. Стучим настойчивее. Наконец, со двора доносится старческий кашель, и вскоре перед нами появляется согбенный дед. Спрашиваю его:

- Это что за хутор?

- Какой такой хутор? - ворчит дед. - Это же город. Холмы.

Спасибо темноте - она скрыла нашу растерянность и преглупейший вид. Оказывается, не комендант к нам, а я сам чуть не прибыл к нему на обещанный завтрак...

Город спит. Нигде ни огонька. Постепенно прихожу в себя. Раз здесь все спят безмятежно, значит, нападения не ожидают. Спрашиваю старика:

- Где у вас находится комендатура? Нам нужно срочно найти немецкого коменданта или начальника полиции...

Ответ снова ошарашивает нас:

- Комендант вчера еще уехал. Полицейские согнали из деревень лошадей с повозками, быстро погрузились и помчались на Корюковку. В нашем городе никакой власти сейчас нет...

Я бы с удовольствием продолжил разговор со стариком, но, взглянув на часы, с ужасом вижу, что вот-вот наша артиллерия начнет обстреливать город. Остановить этот обстрел нам уже не успеть. Ничего себе ситуация! Чего доброго, отвертевшись от коменданта, угодишь под свои собственные снаряды! Велю старику обойти соседей, сказать, чтобы все прятались в погреба.

Скачем от Холмов полным аллюром. Неподалеку вспыхнуло зарево. Догадываемся, что это Ново-Боровичи: Иванов поджег там спиртзаводы. Спешим к артиллеристам. Но те уже открыли огонь: бьют по комендатуре. А слева уже громыхают залпы - наши артиллеристы открыли огонь по Холмам. По спине пробегают мурашки: ведь чуть-чуть мы не испробовали гостинцев наших пушкарей...

А вскоре послышалось громкое «ура»: 9-й батальон пошел на город.

...Утром Федоров донес: «9-й батальон штурмом овладел городом Холмы. Потерь нет. Немецкий комендант сбежал».

Да, на войне всякое бывает: и сражаются геройски, и фантазируют подчас, как на охоте. Увы, среди боевых трофеев федоровцев мы тогда не обнаружили ни одной даже плохонькой винтовки.

Мне же до сих пор искренне жаль, что не состоялось у меня личного знакомства со столь заносчивым и так браво сбежавшим немецким комендантом города Холмы.

Вот и Лоев уже близко. Возле этого города будем форсировать Днепр. Но мы не спешим сейчас к реке. Ночью 4 ноября поворачиваем часть наших сил на Гомель. Перед нами железная и шоссейная дороги Гомель - Чернигов. Пересечь эти активно действующие магистрали для нас не менее сложно, чем иной водный рубеж.

Подрывники уходят к дороге. Среди ночи почти одновременно грохнули взрывы в десяти километрах справа и на таком же расстоянии слева от нас. На партизанских минах взорвался шедший из Чернигова эшелон, состоявший из двадцати вагонов. А в направлении Гомеля догорали бронепоезд и еще один эшелон.

Когда вслед за пулеметными тачанками я выбрался на асфальтированное шоссе, на нем полыхали автомашины, вблизи которых наши вели бой: со стороны Гомеля все подъезжали грузовики - на полном ходу, с зажженными фарами.

Надо было во что бы то ни стало сократить время перехода нашей колонны через эту злополучную дорогу. Тороплю командиров, сам то и дело скачу вдоль бесконечного обоза.

О нашем движении на Гомель противник узнал без особого труда. В городе началось усиленное строительство оборонительных сооружений.

Наша оперативная часть продолжала засылать туда пленных полицейских якобы с задачей разведать подступы к Гомелю. Мы надеялись, что верная половина этих «разведчиков» сразу же заявится в комендатуру с сообщением о наших намерениях.

Далее из Гомеля в деревню Задереевку, что недалеко от Гомеля, были доставлены два человека, хорошо знавшие город. В доме явно неблагонадежной семьи, где расположилась наша оперчасть, их заставили начертить на бумаге расположение улиц и важнейших объектов города. На другой день вместе с хозяином дома эти двое были отправлены обратно в Гомель с нашим «заданием» уточнить все детали плана.

Мы не ошиблись в выборе этой троицы - враг клюнул на нашу удочку.

Фашистское командование начало стягивать в Гомель свои войска из ближних городов и райцентров. Из Лоева был вызван батальон, недавно прибывший из глубокого тыла.

Для нас этого было достаточно. Мы сразу же двинулись лесом по левому берегу реки Уж к Лоеву.

В ночь на 7 ноября 1942 года мы уже были на опушке леса на самом берегу Днепра в двух километрах восточнее деревни Клубовка. Температура воздуха ниже нуля. Это была первая морозная ночь на нашем рейдовом пути.

На берегу никаких средств переправы не оказалось. Лодки, баркасы, паром находились на противоположной стороне. У саперов имелась всего одна лодка.

Рева уводит свой батальон на десять километров вниз по течению Днепра в район Радуля. Его партизаны должны переправиться самостоятельно. Мы предприняли этот шаг, предвидя, что враг может попытаться помешать нам в боях за Лоев. Самый большой гарнизон оккупационных войск находится в Брагине. Павлу Реве предстояло, переправившись через Днепр, оседлать все дороги, ведущие к Лоеву, и не пропустить по ним вражеские войска.

Комиссар соединения Богатырь, мой заместитель по оперативной части Петрушенко вместе с командиром роты Терешиным и политруком Васиным уже организовывали работу на берегу. На единственной лодочке уплыли наши первые партизаны во главе с сержантом Печалиным. Их задача - доставить нам из Лоева «языка».

Вместе с Бородачевым мы уезжаем в штаб Сидора Артемьевича Ковпака, расположившийся выше нас по течению Днепра. Там с Ковпаком и Рудневым быстро договариваемся о взаимодействии на переправе. Для усиления роты Терешина Ковпак выделил свой взвод автоматчиков.

Вернувшись к моим товарищам, я застал их очень взволнованными: с того берега никто из наших ребят все еще не вернулся.

Северный ветер все упорнее пронизывал нас, минуты ожидания казались вечностью. Наверное, именно в такие минуты люди седеют раньше времени... Но вот, наконец, вернулись партизаны, пригнав к нам два баркаса. Однако Печалина с ними не было. Заниматься предположениями не позволяло время. Терешин усаживает своих партизан на баркасы, и они тихо отплывают от берега...

Минуты складывались в часы, томительные, нудные. Только перед самым рассветом от Терешина с докладом явился Печалин. О, каким дорогим стал в тот миг для меня этот тихий парень! А он пришел доложить о своей замечательной удаче. Оказалось, на том берегу ему удалось захватить двух полицейских, и они сообщили ему ночной пароль по лоевскому гарнизону. Эти же полицейские повели роту Терешина к казармам. Спящий гарнизон был по тревоге поднят с постелей, и Терешин выстроил солдат и полицаев на казарменном дворе босыми и в нательном белье.

Отдаю команду начинать общую переправу. В это время ковпаковцы с того берега уже пригнали паром. Наши саперы заканчивали строительство второго парома. Развернулась переправа обоих соединений - нашего и ковпаковского. Она осуществлялась на двадцати баркасах и двух паромах. И все-таки, чтобы перебросить через Днепр людей, артиллерию и обозы, понадобилось более двух суток.

7 ноября - в день радостного праздника Великого Октября - над Лоевом взвился красный флаг. Состоялся торжественный митинг.

8 ноября немецкое командование бросило на Лоев войска. Они сразу же напоролись на серию засад, хорошо организованных 8-м батальоном Ревы на расстоянии десяти километров от города. Шестьдесят семь пулеметов, сто пятьдесят автоматов, более пятидесяти ротных минометов, сотни винтовок одновременно обрушили на врага свой смертоносный огонь. К Лоеву удалось прорваться обходным маневром двум танкам и девяти бронемашинам. Отряды Ковпака и нашего соединения остановили их возле Самого города.

В боях за Лоев только отрядами нашего соединения было захвачено пятнадцать пулеметов, до двухсот винтовок, сожжено десять грузовых автомашин, убито шестьдесят четыре фашистских солдата, подбито и уничтожено пять бронемашин.

К вечеру 8 ноября на трофейной бронированной машине в Лоев приехал Павел Рева и в честь успешной переправы подарил нам эту машину. Машина была захвачена партизаном Степаном Лесиным, и с тех пор он стал ее неизменным водителем.

Над освобожденным городом неслись гордые звуки боевых маршей и песен, а в нашем штабе составлялись списки для награждения особо отличившихся при переправе через Днепр.

Печалин за Лоев получил орден. За время рейда он был награжден не раз. Геройски воевал человек. А мы знали, что путь его в партизаны был нелегок. В начале войны Владимир был арестован, находился под следствием. Суд не состоялся в связи с развернувшимися боями. Часть, где служил Печалин, была окружена, и он не смог пробиться к своим. Сержант после долгих скитаний попал к нам.

Но юристы не забыли о нем. Поступило распоряжение доставить Печалина под охраной на Большую землю. Мы ответили, что возможностей для этого пока кет: самолеты в то время к нам не летали. Печалину ничего не говорим, пусть парень воюет. Написали мы с Богатырем в Москву, попросили как следует разобраться: человек в боях доказал свою преданность Родине.

Наконец я вызвал Печалина.

- Ты находился под следствием. Почему ты скрыл это от нас?

Сник сержант.

- Боялся, что доверять перестанете. И потому сначала хотел в бою показать, что я честный солдат.

- В чем тебя обвиняют?

- Нарушил устав. По глупости. Вину я свою осознал и готов теперь держать ответ за все...

Я подал ему листок. Это была радиограмма из Москвы:

«Владимиру Ивановичу Печалину. Дело Ваше прекращено. Желаю новых боевых успехов.

Калинин».

Сержант читал и перечитывал радиограмму.

- Всей жизнью докажу... Спасибо... - губы его задрожали, и он не смог больше ничего сказать.

Остается еще добавить, что Владимир Печалин ныне работает на кожевенном заводе в городе Спасске Рязанской области. Мне написал о нем заведующий кабинетом политического Просвещения райкома партии Дмитрий Михайлович Семенов:

«Сообщаю Вам, что Владимир Иванович Печалин, член КПСС с 1939 года, жив, здоров, живет в нашем городе, пользуется всеобщим уважением среди горожан, выступает перед молодежью, трудится по-коммунистически на заводе, в прошлом году награжден медалью «За трудовую доблесть».

Словаки в партизан не стреляют

После холодных затяжных дождей по-зимнему стал крепчать мороз. Земля, раскисшая от обильной осенней влаги, быстро покрывалась ледяной коркой. Теперь природа была против нас. Раньше мы нарочно выбирали топкие лесные дороги, где не могли за нами угнаться вражеские танки. Но продержится такой мороз еще день-два, и фашисты смогут преследовать нас всюду.

Обозы отрядов растянулись на добрых десять километров. С каждым часом все громче стучали по мерзлой земле колеса тяжело груженных телег. Этот неумолчный стук, так же, как и грохот частых перестрелок, был сигналом для наших разведчиков. И они выходили навстречу нам - те, кого мы высылали вперед, когда еще только собирались в рейд. Они уходили без проводов, потихоньку, поодиночке, унося в памяти каждый свою задачу. И потом встречали нас на всех важнейших рубежах рейда, точно сообщая о положении дел. Это были поистине драгоценные сведения, ибо цена им была - человеческие жизни. Нам повезло, нам и нашим разведчикам. Все они успешно выполнили задания, и это помогло сберечь жизнь многих партизан. Мы встретили всех, кроме Гали Верной.

Галя ушла первой, ушла дальше всех и должна была найти нас на Днепре или на Припяти. Трудно предвидеть за много дней вперед, что может случиться во вражеском тылу. Поэтому разведчикам обычно назначали несколько мест возможной встречи. Галя могла встретить нас на Днепре, у Лоева. Но там ее не было. Не встречалась она и позже. Оставалась последняя явка - затерявшийся в лесной глухомани хутор Белый Колодец.

Время перевалило за полночь. Вместе с командиром отряда Ревой мы обогнали колонну и поскакали со своими ординарцами в сторону хутора, куда штаб уже выслал разведку.

В лесу было темно и тихо. Сырой туман окутал деревья. Дорога становилась все уже. Голые когтистые ветви царапали кожу пальто, больно хватали за руки...

- Прямо як в царстве Кащея Бессмертного, - громко проговорил Рева. Конь его задел полусгнившую березу. Та повалилась с жутким шумом. Мы остановились.

Я соскочил с седла, передал поводья ординарцу. Пошел наугад. Судя по тому, что ветви стали реже, передо мной была опушка. Вглядываюсь во тьму. Глаза притянуло к себе живое оранжевое пятнышко. Оно то сужалось, меркло, расплывалось в мутном мраке, то становилось очень ярким.

Костер... Кто его мог зажечь?

- Это, наверно, местные партизаны, - сказал Павел. - Идем, у них узнаем, где этот злополучный хутор.

Напрягаю слух. Обоза не слышно. Со мной здесь только неугомонный Рева да двое молчаливых ординарцев.

Павлу не терпится. Он решительно двинулся к костру. Я - за ним. Но вскоре чащоба сделалась непролазной.

Включаю карманный фонарик. Бледный луч не в силах раздвинуть туман. Внезапно послышалось негромкое ржание. Немедленно тушу фонарик.

Рева кричит в темноту:

- Хлопцы, як тут к вам пробраться?

В ответ странный шорох.

- Подожди! - удерживаю я Реву. Он понимает меня. Невесело шутит:

- Может, действительно у костра греются фашистские прихвостни. Еще славу на нас с тобой заработают...

- Надо подозвать ординарцев.

За болотом раздался винтовочный выстрел. За ним другой.. третий... Их заглушила пулеметная очередь...

Потом послышались громкие возгласы, перебранка.

- Тише вы, архаровцы! - узнаю я строгий голос нашего комиссара Захара Антоновича Богатыря.

Обрадованный, спешу к нему. Вместе с ротой Терешина из отряда Иванова комиссар должен был участвовать в минировании дороги Брагин - Василевичи в том месте, где соединению предстояло пересечь ее. Ему же мы поручили проследить, чтобы два взвода остались там в засаде. Появление Богатыря означало, что задача выполнена. Но почему он здесь? Ведь мы договорились встретиться на хуторе Белый Колодец?

- Слушай, Александр, - сказал Богатырь, приблизившись ко мне, - какой-то тип напоролся на нас и начал бить из винтовки... Хлопцы, конечно, сыпанули из одного пулемета. Может, и задели. Неужели партизана?! Из местных?

- Этого еще не хватало, - вырвалось у меня.

- А я разведку с хутора снял. Белый Колодец давно сожжен... О Гале сведений нет.

Горькая весть. Рухнула последняя надежда на встречу с нашей разведчицей.

- А где коняка, яка тут ржала? - нарочито бодро спросил Рева - Пошли, хлопцы, разыщем животину!

Вместе с бойцами он отправился на розыски.

Богатырь включает фонарик, я разворачиваю карту. Уточняем обстановку. Лес нам нравится. Пожалуй, стоит здесь остановиться, дать людям отдохнуть. А тем временем подготовимся к форсированию Припяти.

- Хорошо, если бы удалось по льду перешагнуть, - задумчиво говорит Богатырь.

- Если подморозит, сделаем настил из досок и соломы, зальем водой и переправим все хозяйство даже по неокрепшему льду... Кстати, где Волчков?

- Волчков, простите за выражение, здесь, - раздается из темноты веселый голос.

- Не дури, Василий. Срочно выезжай со своим отделением на Кононовщину, разведай Хойники и обязательно прихвати «языка».

- Понятно, товарищ командир. Защурим за жабры и срочно доставим!

- Хапай, Василек, за любое место, лишь бы «язык» телепайся, - донесся издали голос Ревы.

Мы с Захаром Антоновичем снова было склонились над картон. Павел Рева закричал:

- Скорее сюда! Сам черт не разберется, шо тут зробилось!

Бежим к нему. Он стоит у костра, треплет холку низкорослой коняке. В другой руке держит веревку, привязанную к хвосту лошади. На пне возле костра - мокрый белый полушубок и солдатская пилотка с крестообразной эмблемой.

- Як тебе подобается, Александр? Це ж Колькина Сойка. Хлопцы вон говорят, что его Петрушенко в разведку послал еще третьего дня, - волнуясь, говорит Рева.

Подросток Коля-маленький - наш воспитанник. Все стали возмущаться: зачем Петрушенко - мой заместитель по разведке - снова послал мальчонку на рискованное дело?

- Жаль хлопца... - вздохнул Рева. - Но скажите мне, для чего эта веревка на хвосте кобылы?

- Малец, видно, хотел через воду переправиться, да его спугнули, - предположил кто-то из партизан.

- Верно! Тогда мабуть жив Колька...

- Конечно жив, с рассветом найдется, - пытаюсь утешить себя и товарищей.

- Если и жив, то был у костра не один, - задумчиво говорит Рева, развертывая полушубок, который явно не по плечу Коле-маленькому. - И кокарда на пилотке словацкая, и сигареты не наши. Да тут не только сигареты!

Он вынимает из коробки записку, развертывает ее, пробегает глазами и удивленно протягивает мне.

Знакомый почерк. Буквы прямые, крупные:

«Мы рады вашему появлению на нашем горизонте. Словаки в партизан не стреляют. При первой возможности подам свой голос.

Капитан Репкин».

Первое письмо от Репкина мы получили после переправы через Днепр. Это второе. Кто такой Репкин? Друг или провокатор?

Шел ноябрь 1942 года. Война бушевала не только по всему громадному фронту от Белого моря до Кавказа. Она бушевала и на всем пространстве, захваченном врагом. Где-то, за тысячи километров, на Волге был фронт, а два партизанских соединения - наше и Сидора Артемьевича Ковпака - пришли с Брянщины на Днепр.

Семнадцать ночей - шестьсот километров. Мы форсировали реки, брали села и города и неудержимо двигались на Житомирщину, на Украину. Позади, в Брянских лесах, остался партизанский край. В районах, освобожденных от оккупантов, вновь возродились колхозы, сельсоветы, райкомы партии. Там остались наши товарищи партизаны. Они надежно оберегали эту частицу родной советской земли, захваченную, но не покоренную врагом... А впереди нас ждала Житомирщина. Там по решению ЦК партии предстояло создать такой же партизанский край.

Мы отдыхали днем и шли ночами. Высылали вперед разведку, минировали все большие дороги, которые предстояло пересечь, чтобы противник не мог ударить с флангов и разорвать колонну на части.

К нам переходили венгры, поляки, румыны. Мы принимали их, и никто из иноплеменных друзей не подвел нас в боях. Но то были одиночки. А тут: «Словаки в партизан не стреляют»- речь идет о целой воинской части.

В эту семнадцатую ночь нашего рейда стало особенно заметно, как вымотал бойцов долгий и трудный путь. Едва только была дана команда, колонна тотчас же остановилась и замерла. Тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, люди забылись в тяжелом сне. Не спали только дозорные на заставах да конные автоматчики. Возле штабных повозок дремали в седлах связные, готовые в любую минуту мчаться в свои отряды с очередным приказом штаба.

Не до сна было нашему штабу, до Припяти оставалось около двадцати километров, но путь к реке пересекала железная дорога Василевичи - Хойники. Она проходила по высокой насыпи, проложенной через болотистую, поросшую мелким кустарником низину. Перебросить через это препятствие почти тысячу повозок - дело нелегкое. И прежде чем приступать к нему, мы должны разгромить гитлеровские гарнизоны в Брагине и Хойниках. Бой предстоит тяжелый. Надо, чтобы люди хорошо перед ним отдохнули. На следующую дневку постараемся расположиться в каком-нибудь селе.

- Сегодня опять заболело десять человек, - сказал Бородачев.

Мы перехватили недавно секретную немецкую инструкцию. В ней содержались чудовищные по своей жестокости указания. Чтобы вызвать среди партизан эпидемии, гитлеровцы решили прививать тиф жителям всех лесных деревень.

- Я бы не повел партизан в деревню, - продолжал начальник штаба. - И на время прекратил бы общение партизан с населением.

- А вот этого нельзя делать ни в коем случае, - возразил Богатырь. - Есть болезнь пострашнее тифа - тоска. Гитлеровцы очень хотят вырыть пропасть между нами и населением. Они ведь тоже понимают, что партизаны заходят в деревни, чтобы обогреть не только тело, но и душу. С людьми поговорят, сами что расскажут. Каждый кусок хлеба, которым их угостят жители, придаст бойцу двойную силу. Когда видишь, что старики и дети с тобой последним делятся, злее воевать начинаешь, в долгу перед ними чувствуешь себя.

- Значит, решено. Дневку проведем в Омельковщине, - подытожил я разговор.

Туман почти рассеялся. Я направился к заставе. По пути встретил ездового Никиту Самошкина. Спрашиваю:

- Почему не отдыхаешь?

- Ездил за сеном. Да, вы знаете, я нашел солдата словацкого. Раненный он в руку. В одном кителе, без шапки. В копне хоронился. Я его и прихватил.

- Где он?

- Да в домике лесника. Командир Рева с ним беседует.

Предстоящий разговор с пленным невольно заставил меня задуматься.

Что я знаю о словаках вообще? После захвата Чехословакии гитлеровцы расчленили ее. Протекторат Чехии и Моравии стал частью фашистского рейха, а Словакия была объявлена самостоятельной республикой. Во главе этого марионеточного государства встал местный фашист Тиссо, который заключил договор с Гитлером и послал на советско-германский фронт словацкую дивизию. Эта дивизия и стояла теперь на нашем пути: ее части были размещены в Брагине, Хонниках, Овруче, а также в других городах и районах, где нам предстояло создавать партизанский край. Как поведут себя словаки? До сегодняшнего дня они отсиживались в гарнизонах, не мешая партизанам. А что будет дальше?

...В маленькой лесной избушке полно народу. Из-за партизанских спин доносится голос Ревы и другой - незнакомый, медленно выговаривающий похожие на русские и все же не совсем понятные слова.

- Дайте командиру пройти, - говорит кто-то из партизан. Теперь я вижу сидящего за столом Реву и солдата с перевязанной рукой, который браво вытягивается передо мной.

- Садитесь, - говорю я и сам усаживаюсь за колченогий столик.

- Це вин, бидолаха, був у костра, - наклоняется ко мне Рева. - Чуешь? Лошадь Кольки-маленького в лесу нашел. Три ночи ходил голодный за кобыльим хвостом, надеялся, что кобыла его к нам приведет. Потом нашу разведку встретил. Решил, что полиция, и тикать. А наши хлопцы его за полицая приняли и подранили.

Солдат смотрит ясными голубыми глазами то на меня, то на Реву, стараясь, видимо, понять, о чем идет речь. Потом вынимает из кармана пачку сигарет, торжественно протягивает мне и говорит:

- Прошу... Отведайте... То наши словацки цигарки...

Раздается легкий щелчок, вспыхивает огонек зажигалки, и, закуривая, я почти вплотную встречаюсь с настороженным взглядом солдата. Но вот он отвернулся и тянется к Ревиному кисету:

- Я прошу остатний раз вашего закурить.

- Ради бога. Кури сколько хочешь, браток!

Павел отрывает кусок курительной бумаги, сыплет на нее смесь самосада с вишневым листом и одним неуловимым движением свертывает самокрутку. А через секунду солдат уже довольно улыбается в облако выпущенного дыма. Я внимательно присматриваюсь к незнакомцу. У словака полное, добродушное, бледное лицо, усыпанное мелкими веснушками.

- Рана опасная?

- О! То есть ничего. Кости не задело. Пальцы, как видите, шевелятся. Боли нету. Доктора ваши медикамент заложили, перевязали, укол сделали. Накормили добре, вином угостили... Хорошо чувствую...

Говорит он возбужденно то ли от радости, что находится в кругу партизан, то ли под впечатлением беседы, которая велась до моего прихода.

- Откуда вы так хорошо знаете русский язык?

- Ходил в украдку от офицеров в деревни, с людом говорил. Вот и получил немного знание.

- Я прервал вашу беседу. Вы тут что-то интересное рассказывали товарищам...

- Знаешь, - опережает солдата Рева, - он хотел перейти к партизанам еще в начале войны. А ну-ка, Рудольф, расскажи командиру, как тебя Чембалык вызывал.

- Ано... - кивает головой Рудольф.

- Это по-ихнему значит «хорошо», «правильно», - уже в роли переводчика выступает Рева.

Рудольф сдвигает густые выцветшие брови и, чуть наклонив голову, как бы собираясь с мыслями, медленно начинает:

- То в сорок первом году было. Чембалык - мой командир, откуда-то узнал, что я собираюсь уходить в партизаны. Вызвал меня к себе и спрашивает: «Рудольф, сколько тебе лет?» «За двадцать, пан стотник», - кажу ему. Тут он очень недобре посмотрел на меня и сказал: «Шкода!»

- Жалеет, значит, - переводит Рева.

Кивнув, Рудольф продолжает:

- Почему? - спрашиваю. «Потому, - отвечает, - что фарш у тебя в голове начал рано портиться». Не кажу ему слова. А он встает, кобуру рукой трогает, подходит ко мне и говорит: «Слыхал, что ты к партизанам хочешь бежать? Ну, думаю, выдали. В горле от страха пересохло, слова сказать не могу... А он как зарычит: «Чего ты молчишь? Вам зачитывали приказ Министра обороны Словацкой республики?» Как сказал он это «республика» - у меня все в глазах помутилось. У нас в Словакии это слово вспоминают, когда нужно закон подобрать, чтобы человека в тюрьму сунуть или на смерть оформить.

Рудольф несколько раз глубоко затянулся, осторожно потрогал перевязанную руку.

- Вынимает он из сейфа бумагу и читает мне уже знакомое сообщение. То министр Чатлаш грозит солдатам так: кто уйдет к партизанам, приговаривается к смертной казни. Мы тогда не дуже трусились с того приказа: раз уже человек ушел в партизаны, так кого же казнить будут? А тут уж я поверил: значит, и вправду смерть пришла. Вижу, стотник читает мне тот приказ строго и с выражением, как приговор. Только когда кончил читать, смотрю, садится к столу, берет газету с портретом Гитлера. Ну, думаю, именем фюрера сейчас мне смерть объявит. А он вдруг как-то иначе заговорил. «Рудольф, как ты думаешь, этот Наполеон выиграет войну у русских?» У меня снова все перед глазами завертелось - и Чембалык, и Гитлер, и газета... Он же смеется, дает мне цигарку: «Закури» - кажет. Я закурил и помаленьку осмелел. И тут в голове один случай с цыганкой зашевелился. «Не знаю, - говорю, - пан стотник. Офицеры нам об этом не говорят. А вот цыганка гадала, сам видел». И я стал рассказывать, как одна манжелка попросила цыганку погадать, чем война кончится. А цыганка говорит: «Дайте мне черного когута, тогда правду сами увидите».

- Чего, чего? - переспрашивает кто-то из партизан.

- Ну, який же ты хлибороб, домашней птицы не знаешь. Когут - це петух, - замечает Рева.

- Это понятно, а вот кому гадала цыганка?

- Манжелке, - повторяет Рудольф. - Как это вам говорить... Вот вы, - он показывает на Реву, - есть отец. У вас дети. Так манжелка есть мамочка ваших детей.

- Ну, конечно, жена, - подтверждает Рева и обращается к Рудольфу: - Теперь ясно. Рассказывай, як же она гадала той манжелке?

- Как сказала та цыганка, так и принесла манжелка черного когута. А цыганка вынула из мешка красного когута.

И черный сразу набросился на красного. Да так набросился, прыгает, мечется, надулся, а красный только отбивается. Черный утомился, шагнул назад, чтобы передохнуть, а красный как вытянет шею да как даст черному прямо по гребню и еще, и еще... Так всю голову ему и раскровянил. Черному бежать, и то сил нет.

Кругом грохочет смех. Рудольф добродушно улыбается.

- Пан стотник тоже так смеялся...

- А что цыганка сказала?

- Про то и пан стотник пытал. Я кажу, что цыганка ничего не сказала. Забрала двух когутов и пошла своей дорогой. Тут наш стотник мне вдруг и говорит: «Ну, Рудольф, я вижу фарш в твоей голове еще не совсем испорчен», а сам снова принялся на меня страх нагонять с другого бока.

Рудольф помолчал, снова закурил.

- Пан стотник меня спрашивал: «А ты знаешь про то, Рудольф, что партизаны всех иностранцев расстреливают? Никому не верят! В плен взяли или сам перешел - все равно всем аминь!» И будто бы пища у партизан не но нашим желудкам: ворон, лягуш едят, хлеб из сосновой коры грызут и в болотах живут... «Вот ты, Рудольф, как думаешь, если бы ушел к партизанам, то выжил или подох?» - «Не знаю, - говорю, - пан стотник, не пробовал». - «Ну, хорошо. Положим, что ты даже чудом выжил. Вот кончится война, куда ты пойдешь? Домой? А там родных лишат всего имущества. Запомни: Чехословакию будут освобождать не русские... Как было после первой мировой войны? Не знаешь? Многие словаки воевали тогда на стороне красных, когда в России гражданская война шла. Вернулись после войны домой и нищими стали: их на работу никто не принимал, некоторых даже в тюрьму посадили. А вот легионеры, которые на стороне Колчака сражались, вернулись домой, им в первую очередь работу дали, большим почетом они пользовались. Подумай...» - «Подумаю, пан стотник. Он хлопнул меня по плечу: «Вижу, что словак ты настоящий, только ума у тебя еще маловато, но запомни, что я тебе говорил». И с тем отпустил. А в моей голове все как есть смешалось. Пришел к нему, в голове вроде бы и мозг был, а ушел - словно там действительно стал фарш.

- А коммунисты у вас есть?

- Кто их знает. Теперь одно слово «коммунист» равно слову «повешенный». Гестапо ищет какого-то Репкина. Кажут, что он есть большой человек от Коминтерна. Если кто и знает про него, все равно не скажет, - заканчивает свою мысль Рудольф.

- Кто же вас все-таки ранил? - прерываю я наступившее молчание.

- То есть недоразумение. Не знали, что я словак, посчитали за бобика, то есть за полицая.

- А что это ты так на полицаев разгневался? Они ведь словаков не трогают, - с притворным удивлением спрашивает Рева.

- Бобик то есть говядо! Скотина! Кто грабит тетушек? Бобик! Кто гонит девочек в рабы? Бобик! Кто по следам партизан ходит? Бобик! То значит - в них стрелять надо...

Обводя взглядом смеющиеся лица партизан, я вдруг замечаю, как хмурится командир одного из отрядов Селивоненко, как ерзает он на табуретке, как резко подвигается к командиру артиллерии Будзиловскому. Темно-русая козлиная бородка Селивоненко подается вперед, еще более удлиняя его лицо. Он неприязненно посматривает на словака и что-то быстро говорит соседу.

Степенный Будзиловский, видимо, пытается его успокоить. Но Селивоненко уже встает и громко обращается к присутствующим:

- Эх вы, партизаны! Перед нами солдат оккупационных войск, а мы его байки слушаем, смеемся. Над кем смеемся? Да сами над собой. Народ призываем бороться с оккупантами, а сами вином их угощаем, папироски закручиваем... Видишь, дружок нашелся - на полицаев все намерен свалить. Что нам полицаи? Подумаешь, трое-пятеро на деревню. Наш главный враг - оккупанты! Здесь преграждают нам путь словацкие полки. И плевать я хотел на его паспорт. Какое мне дело до того, кто он - словак, немец, венгр? Он наш враг! И пусть знают, будем бить каждого оккупанта!

Вот, вот оно! Селивоненко упрощенно и обнаженно продолжил мои давнишние раздумья. Кто они - словаки? Как отнесутся к нам? Как отнесутся к ним партизаны?

- Зачем вы такими словами бросаетесь, Селивоненко? - поднимается командир другого отряда Боровик. - Это же не командующий и даже не офицер. Это простой подневольный солдат, который сам перебежал к нам.

- А если ты завтра пойдешь минировать дорогу, - набрасывается на Боровика Селивоненко, - кто в тебя стрелять будет: командующий, офицер или вот этот, как ты говоришь, подневольный солдат?

В избе наступает напряженная тишина. Все ждут, что ответит Рудольф. Он поднимает голову, смотрит в дальний угол комнаты и по его сосредоточенному лицу понятно, что сейчас он мысленно заглядывает в свое прошлое. Мне кажется, что именно теперь до него дошла та трагическая истина, что целый год он был солдатом оккупационных фашистских войск.

Рудольф облизывает пересохшие губы делает судорожное движение, словно глотает комок, застрявший в горле, и вполголоса, будто самому себе, говорит:

- Неправда!.. Неправда!.. Словаки не стреляют в русских. Нет! Мы не виноваты, что нас забрали силой. Тюрьмы наши тоже не есть пустые. За нас некому постоять. Словацкий солдат не имеет силы делать все, что хочет его сердце. Выше солдата есть офицер. Выше офицера есть гестапо... Если вы меня убьете как оккупанта, мой командир Чембалык не заплачет. Дома, на собственной земле, в Татрах тоже ничего доброго не скажут...

Рудольф весь как-то подтянулся, поднял голову и уставился в потолок, стараясь скрыть навернувшиеся слезы.

И сразу изба превращается в растревоженный улей. Партизаны протискиваются к Рудольфу дружески хлопают по плечу, что-то горячо втолковывают. А он, часто моргая, растерянно улыбается, словно боится поверить, что все страхи остались позади.

Я замечаю суровый взгляд Боровика, обращенный к Селивоненко, который сидит опустив голову. Видимо, его тоже тронула искренность словацкого солдата.

- Ты не лякайся, браток, - успокаивает Рудольфа Рева. - Правильно сделал, что к нам ушел. Ну их к бису! А партизан из тебя добрый будет...

- Дай руку, Рудольф, - взволнованно обращается к солдату Селивоненко. - Хочу верить, что не ты один так думаешь.

Словак крепко сжимает его руку, радостно кивает.

- Скажите, Рудольф, - нарочито спокойно спрашиваю я, - вы из какого полка?

- Сто один.

- Кто у вас в полку командир?

- Полковник Чани.

- А начальник штаба?

- Капитан Налепка.

- Чани - фашист?

- Не думаю. Он старенький. Солдаты говорят: полком командует капитан Налепка.

- А он что за человек?

- Не знаю. - Рудольф вопросительно приподнимает здоровое плечо. - Большим авторитетом у начальства пользуется. И очень строгий.

- Как ты думаешь, - спрашивает Богатырь, - если мы обратимся к словацким солдатам с листовкой и разъясним, что партизаны принимают к себе всех, кто хочет честно бороться с фашизмом. Поймут нас солдаты?

- То добре будет. То дойдет до разума каждому...

Вечереет. Но еще отчетливо просматривается поляка, где недавно был партизанский лагерь. Видны даже полусгнившие пни, торчащие из поникшей, убитой первыми заморозками травы.

Мы с Богатырем пропускаем мимо себя колонну нашего соединения. Стоим уже давно, а люди все идут и идут.

В распахнутом, как всегда, полушубке, с неизменной трубкой в зубах, размашисто шагает Рева. За ним движется первая рота его отряда. Отдав нам честь, по всем правилам воинского устава, проходит ее командир Алексей Кочетков.

В бою и походе всегда выделялись наши пулеметчики Яркин и Сошин. И сейчас они подтянутые, бодрые, словно усталость и лишения не коснулись их.

Движутся тачанки со станковыми пулеметами. За ними - истребители танков с длинноствольными ружьями. Тяжело проползает артиллерия.

Проскрипели повозки, доверху груженные типографским хозяйством.

А вот и новички, примкнувшие к нам во время рейда. У них еще нет военной выправки. За плечами пока только винтовка. Автоматы и пулеметы им предстоит добыть в бою.

Идут лоевчане. Они помогли соединению перейти через Днепр, а потом вместе с нами праздновали на берегу родной реки победу, совпавшую с годовщиной Октября.

За лоевчанами появляются омельковчане. Дальше стар и млад из Коропа, Понорницы, Холмечей - простые советские люди, оставившие своих матерей, жен, детей для того, чтобы бороться за Родину. Как ручейки, вливались они в наши отряды во время рейда. И сейчас соединение течет полноводным грозным для врага потоком.

Вслед за новичками медленно движется обоз госпиталя. Среди подвод мелькают косынки медсестер, видна знакомая, чуть сутулая фигура вечно озабоченного главного врача Александра Николаевича Федорова.

И снова нескончаемый поток людей и повозок.

Мы с комиссаром пристально вглядываемся в проходящую колонну. Партизаны идут бодро, хотя лица осунулись, а под глазами залегли темные тени. Восемнадцать суток в боях и походах, без настоящего отдыха. Спали не раздеваясь и не разуваясь, питались нерегулярно, иногда сутками не видели горячей пищи. Это были герои, которых ничто не могло остановить. Они шли по земле, на которой еще неистовствовал враг, они несли людям свет и надежду. Это были провозвестники грядущей победы. И шли они, гордые своим высоким призванием, презирая опасность и лишения.

Снова Половцев

Появился Коля-маленький. Богатырь вне себя: мальчишку посылать на такие дела:

- Ты послушай, что он испытал. Такое и не всякий взрослый вынесет.

Наш юный разведчик еще не пришел в себя. Бледный, подавленный, он стоит, передо мной. Размазывает слезы по грязному личику.

Нет, не будем мы его больше никуда посылать. Война - занятие не для детей. Коле нашему за партой бы сидеть, а не шляться по вражеским гарнизонам.

- Ходил в сто первый словацкий полк. Искать Катю, полицейскую дочку...

- Возмутительно! - не утерпел Бородачев. - Мальчонку подвергать такой опасности. И кому понадобилась эта девица?

Девушка была нам очень нужна. В городе Лоеве дочь полицейского принесла партизанам первую записку от капитана Репкина. Но Бородачев этого не знал.

- Ну и что, Николай, удалось тебе найти Катю?

- Ее расстреляли. - Коля низко наклонил голову. – Это мне сказала официантка Галя. Я там нищим прикинулся, хлеба просил. Так солдаты меня к той Гале в столовую отвели. Только у меня одно подозрение к ней...

- Какое?

- Она все приставала, знаю ли я про партизан, много ли их за Днепр перешло...

Галя... Неужели эта наша Галя?

- Ну, а дальше что?

- Сойку я свою на хуторе оставил. Возвращаюсь, а ее нет, говорят словацкий солдат забрал. А потом немцы нагрянули. Схватили несколько человек - я кое-кого знаю из них: наши подпольщики. Меня тоже вместе с ними.

- Как же ты спасся?

- Посадили нас в машину и под охраной словацких солдат повезли к коменданту. По дороге три полицая сели. Когда ехали лесом, эти полицаи постреляли солдат, нас развязали. «Идите, - говорят, - к своим. Если можете, то и нас возьмите. Хотим в партизаны податься». А машину они сожгли.

- Где же эти полицейские?

- Здесь. В оперативной части с ними разговаривают.

- Ну ладно, иди отдыхай, хлопец. Спасибо за службу. А Сойка твоя нашлась, тебя дожидается.

- Ну да! - обрадовался Колька и стремглав выскочил из тесной кибитки - нашего походного штаба.

Связной Заварзин доставил донесение от Волчкова.

- В Хойники прибыл эшелон с танками.

Внешне спокойно слушаю связного. Знаю, как чутко реагируют партизаны на настроения командиров. И даже когда вести носят самый тревожный характер, стараюсь не выдавать тревоги. Шучу:

- Что же это вы так испугались танков, что и о «языке» забыли?

- Никак нет. Волчков просил доложить, что «язык» будет.

- О танках мы позаботимся. Что же касается «языка», то теперь нам нужен не рядовой, а офицер. Только офицер!

...Радостно встретили партизан жители деревни Омельковщина. Мы получили возможность отдохнуть в тепле, помыться в бане. Скоро в деревне наступила тишина. Все заснули. Только в домике, где расположился штаб соединения, люди бодрствовали. В маленькой комнатушке я, Богатырь и комиссар местного партизанского отряда Бабарыкин ломали голову над тем, как относиться к словакам.

В соседней комнате начальник штаба Бородачев уточнял с командирами систему обороны деревни на случай, если гитлеровцы сунутся сюда.

Расправляя взлохмаченную, на редкость пышную бороду, Бабарыкин говорит:

- От Репкина мы раньше тоже получали письма. Но случилась авария. Солдата, который носил почту, арестовали... Судя по всему словаки воевать не хотят, к населению относится неплохо, пытаются завязать дружбу с местными жителями.

- Черт их поймет, этих словаков, - доносится из-за переборки голос Бородачева. - Уж лучше иметь дело с войсками СС, там все ясно: бить, и никаких...

Я, Богатырь и Бабарыкин невольно начинаем прислушиваться к тому, что происходит за стеной. Кто-то из командиров медленно перечитывает вслух листовку, обращенную к словакам. Потом наступает тишина: люди взвешивают и продумывают каждое слово.

- Найти бы этого Репкина... - говорит Иван Федорович Боровик.

- А может, он вовсе и не капитан, а так, маскируется? - вступает в разговор Николай Васильевич Таратуто. - Но то, что это действительно словак, - по-моему, ясно.

- Ясно, да не совсем, - отзывается никогда не спешивший с выводами Иван Филиппович Федоров. - Такое письмо мог написать кто угодно.

Наиболее решительно высказывается Иванов:

- Словаки где? В Брагине? Будь мое право, я с ходу ударил бы, устроил им добрую свалку и - привет!..

В открытую дверь видно, как командиры столпились у карты, приколотой к стене. Словно о чем-то решенном, говорят о штурме райцентра, причем каждый выдвигает свой план. Кто-то даже восхищается будущими трофеями: чешскими пулеметами и автоматами.

Я не удержался и вошел в комнату.

- Сними-ка карту, - попросил я Бородачева. - Хватит им трофеи делить.

- А вообще нельзя медлить, - продолжает свое Иванов. - Надо бы ударить.

- Подождем. Словаки - не главный наш враг...

- Но все же враг!

- Не знаю... - тихо отвечаю я. - Что это ты так настроен? Еще не известно, будут ли словаки воевать против нас. А ты, как это, - привет!..

Командиры рассмеялись. Только Иванов насупился еще больше.

- Не будут воевать? Какого же дьявола они пришли сюда с оружием? В дипломатию играть с ними? Да?

- Не горячись Иванов, - вмешивается в разговор комиссар. - Дипломатию мы тебе не поручим, учтем твой характер. А вообще-то говоря, товарищи, возможно, что и дипломатией нам тоже придется заниматься.

- При чем тут дипломатия? Партия поручила нам громить тылы врага, разрушать коммуникации. Я коммунист и несу равную со всеми ответственность. Ну, допустим, словаки не будут воевать. Но по охраняемым ими дорогам Гитлер погонит на фронт технику, живую силу. Что же мы, дадим им пройти?

- Не дадим, - говорю я. - Но надо вот что учесть. Нелегко разбить словацкие гарнизоны. Попробовать повлечь их в борьбу против общего врага - задача еще труднее. Но решение ее так много дало бы не только нам, не только словацким солдатам, но и народам обеих стран. Поэтому будем пока громить только немецкие гарнизоны.

Наступило напряженное молчание.

- Значит, словаков совсем не будем трогать? - спросил до сих пор молчавший Селивоненко.

Богатырь сурово посмотрел на него.

- Кто вам это сказал? Понадобится - тронем. Но прежде попытаемся разъяснить им их положение. Для этого у нас есть типография и другие средства. Поймите, сила партизан заключается и в борьбе за душу человека... Вот если не поймут, полезут, - тогда ударим! Потом снова будем разъяснять, - с улыбкой закончил Богатырь.

В дверях появился Рева с одним из полицейских, которые, убив конвой, освободили и привели к нам подпольщиков. Бывший полицай вел себя как дома. Сел на свободный стул, взял со стола листовку.

А Рева поделился своим планом: послать этого товарища в Брагин, у него там дружок в полиции, узнает пароль, пропуск. Воспользовавшись ими, отряд Ревы ночью проникнет в город.

Рева горяч, как всегда. Осаживаю его:

- Нет, Павел, мы приняли другое решение.

А сам вглядываюсь в бывшего полицейского. Кто этот человек? Может, вражеский агент, и его добровольный переход к нам - только ширма?

К нам не раз гитлеровцы забрасывали шпионов. Приходилось всегда быть настороже. Мы принимали в свои ряды очень много народу и вынуждены были тщательно проверять каждого. Это обижало честных людей, но в конце концов они понимали, что проверка необходима. Зная, что поспешность в решении человеческих судеб недопустима, мы проводили эту работу медленно, осторожно, со всей возможной тщательностью.

- Как вы думаете, кто такой этот Репкин? - спросил я бывшего полицейского.

Пристально смотрю в изрытое оспой лицо. Он спокойно выдержал мой взгляд и ответил твердо:

- Это провокатор.

- Почему?

- Я так думаю... Кто-то хочет, чтобы партизаны не стреляли в словаков и не остерегались их. С помощью такой листовки немцы могут подсунуть партизанам целую организацию. Умный комендант подставит своего Репкина, наладит связь, будет играть в дружбу, выуживать ценные сведения, нашими же руками подготовит нам, партизанам, разгром.

Слова «нам, партизанам» прозвучали у незнакомца просто и очень весомо.

Таратуто неожиданно рассмеялся.

- Стреляный воробей этот бывший полицейский! Такого на мякине не проведешь.

Командиры заулыбались. Обстановка в комнате разрядилась.

- Молодец! - сказал Иванов, сильно хлопнув парня по колену. - Только объясни: какого черта ты в полицию пошел?

- А вы не чертыхайтесь, - сурово ответил тот. - То, что я освободил подпольщиков - не заслуга: на моем месте это каждый советский человек сделал бы. Ну а насчет полиции... Служа там, с оккупантами потруднее бороться, чем в партизанском отряде...

Командиры разъехались по отрядам. Богатырь отправился в редакцию нашей газеты «Партизанская правда». Я остался один в накуренной комнате.

Из соседней горницы доносился могучий храп Бородачева - он уснул впервые за двое суток.

Я подошел к карте. Разглядываю линию нашего маршрута, прочерченную красным карандашом. Она начиналась у города Трубчевска, что стоит на границе Брянских лесов. Дальше пересекала синие жилки Десны, Днепра и уходила за Припять, к древнему украинскому городу Овруч. Сюда предстояло пробиться нашему соединению.

По обеим сторонам от генеральной оси нашего рейда россыпь разноцветных кружков, пунктиров, треугольников, стрелок. Каждая из этих пометок означала стремительные переходы, ложные и настоящие бои, разгромленные фашистские склады, захваченные нами города и седа.

И все же карта не отражала всей истории нашего похода. Как на военной карте изобразить низкие осенние тучи, порывистый, пронизывающий ветер, затяжные дожди, непролазную грязь и непреклонную волю партизан, идущих в эту непогодь с тяжелыми боями по вражеским тылам?

За плечами сотни километров. В боях вырабатывалось искусство современной партизанской войны. Пока успех сопутствует нам. Но как сейчас перейти Припять, как заставить танковый полк СС и словацкую дивизию отступить от речных переправ?

Расхаживаю по комнате, рассуждаю вслух. По давней привычке мысленно ставлю себя на место командующего войсками противника. Он сейчас ломает голову над тем, в каком направлении партизаны двинутся дальше? Маловероятно, что после Днепра они сразу станут форсировать Припять. Переходить реки осенью - дело сложное. Таким образом, движение на запад исключается. Еще менее вероятно, что партизаны пойдут на восток. Не для того они переходили Днепр, чтобы уйти обратно. На юге, там где сходятся Днепр и Припять, дорог нет. Остается только одно: движение на север, в Белоруссию. Там магистраль Берлин - Москва, там крупные базы Гомель, Речица, Калинковичи... В пользу этого варианта как будто бы говорили и последние действия партизан. Ковпак явно выложил маршрут движения на Калинковичи. Выход нашего соединения от Лоева на Омельковщину тоже может натолкнуть на мысль, что мы направляемся в Белоруссию. И мы уже знаем, что немцы караулят нас на севере. Но тогда зачем они перебросили танковый полк из Василевичей на юг, в Брагин? И вдруг пришла догадка, вернее, разгадка! Немцы ждут, когда их главные силы заставят наши соединения отступить на юг, в заболоченный угол между Днепром и Припятью. Тогда танковый полк и словацкая дивизия ударят по нас, зажмут, окружат и довершат разгром. Хитро задумано!

Но мы обманем противника. Надо немедленно скрытно, лесами выйти к Припяти. Весь план гитлеровцев, уже приведенный в действие, будет сломан... Мы вырвемся из междуречья там, где враг не ожидает.

Вытащив из сумки Бородачева лупу, я стал разглядывать на карте берега Припяти, отыскивая наиболее подходящее место для перехода.

В соседнюю комнату, где сладко похрапывал Бородачев, кто-то вошел. По тяжелой одышке я узнал Бессонова - начальника штаба отряда Ревы.

- Товарищ Бородачев...

- Что случилось? - хриплым спросонья голосом спросил Илья Иванович.

- Взята станция Аврамовская.

- Как? Кем взята?

- Пришло донесение от Петрушенко. Возвращаясь от Ковпака, он встретил разведчиков Васьки Волчкова, а те еще раньше, наткнулись на словаков. Ну и вроде бы договорились с ними. В общем, противник отошел и оставил станцию. Товарищ Рева приказал нашему отряду готовиться к выходу на помощь разведчикам. Просим вашего подтверждения.

- Опаздываете с докладом, товарищ капитан, - не удержался от замечания Бородачев. - С каких это пор сначала готовят отряд к выходу, а потом просят разрешения?

- Обстановочка заставила спешить, товарищ начальник штаба, - опоздаешь - противник опомнится и снова займет станцию. Мы и решили: пусть она лучше побудет в партизанских руках. Полагаю, неплохо?

Прежде чем пойти в соседнюю комнату и вмешаться в разговор, я отыскал на карте Аврамовскую. Эта небольшая, ничем не примечательная железнодорожная станция, затерянная в белорусских лесах между Василевичами и Хойниками, была расположена в стороне от нашего маршрута.

- Пожалуй, действительно не так уж плохо, - обратился я к Бородачеву. - Теперь мы наверняка возьмем Хойники.

Железная дорога для немцев перерезана. А по лесным не очень-то поспешишь! Покуда Рева будет брать Хойники, мы перейдем Припять... Хорошо получилось, товарищ Бессонов. Молодцы вы с Ревой, что подняли отряд. Надо ускорить выход.

- Их только хвали! Любят похвалу, как скрипичный смычок канифоль, - беззлобно проворчал Бородачев.

Не отвечая на его реплику, я вернулся к карте, чтобы уточнить новый маршрут для наших отрядов. - Хорошо, хорошо, - приговаривал я, разглядывая карту.

- Да так ли уж хорошо, Александр Николаевич? - продолжал ворчать Бородачев. - Чтобы взять Аврамовскую, хватило пяти разведчиков. А чтобы расхлебать их дурацкую ретивость, потребуется держать в напряжении несколько отрядов. Ведь противник непременно всполошится. Шутка сказать - перерезана железнодорожная линия! И, конечно, поспешит ударить по партизанам. А нам это нужно, как мина под подушкой... И все это штучки Петрушенко. Как же, усвоил, что словацкий вопрос для нас сейчас главный, вот и старается штаб обскакать.

- Перейдем лучше к делу, Илья Иванович, - остановил я его. - Нам нужно быстро перестроиться, оставить Брагин в покос и сосредоточить внимание на Хойниках.

- Не понимаю, как это можно сделать быстро, - не унимался Бородачев, - когда все отряды нацелены на Брагин, и план уже, по сути дела, выполняется.

- Порядок движения остается прежним. Только отряды Ревы и Федорова будут брать не Брагин, а Хойники. Боровик пусть наступает на Браги, да погромче. Пусть фашисты подумают, что главный удар мы наносим там. Возможно, они перебросят часть своих войск даже из Хойников. Тогда Боровик преградит им дорогу и навяжет бой в лесу. Словом, пока немцы будут защищать Хойники и Брагин, остальные отряды с обозом надо двинуть не в глубь речной развилины, а круто повернуть к Юревичам - на Припять. К Аврамовской перебросим Шитова.

- Не нравится мне все это, - бросил Бородачев, но тем не менее принялся «колдовать» над картой.

- А что тут плохого? - спросил Бессонов.

- Люди устали. В обозах больше сотни раненых и больных. А эта Аврамовская сорвет нам дневку. Мы-то можем оставить Брагин в покое, а вот оставит ли он нас? Немцы, конечно, попытаются удрать оттуда и отбить эту вашу Аврамовскую.

- Брагин нам не страшен, - успокаивает Бородачева Бессонов. - Там всего батальон, да и тот словацкий. Едва ли словаки будут проявлять инициативу.

- Там не только этот батальон, но и полк СС. А Василевичи вы во внимание не принимаете, товарищ капитан? - уже резко сказал Бородачев, - Да, да, вот эти самые Василевичи, - и он сердито ткнул пальцем в маленький кружок на карте. - Там дивизия концентрируется...

- И тоже словацкая, - невозмутимо продолжает Бессонов.

- К сожалению, у вас старые и неверные сведения, - возразил Бородачев. - По последним данным, туда прибыл еще и полк СС.

- Это, конечно, меняет дело... - Бессонов смущенно взъерошил волосы.

- Значит, надо спешить со взятием Хойников, - закончил я разговор. - Товарищ начальник штаба, подготовьте все расчеты и отдайте приказ. Я еду в Аврамовскую. Возможно, мы узнаем кое-что новое о словаках...

Партизаны отдохнули немного, и улицы Омельковщины ожили. Послышались советские песни. Девушки, приодетые по-праздничному, весело, будто со старыми знакомыми, переговаривались с бойцами, шутили. Ласково, по-матерински смотрели на нас пожилые женщины. Степенно покуривали старики. Возле них возбужденно хорохорились молодые парни, только что получившие оружие и право сражаться вместе с партизанами против врага.

Больше всего народу собралось там, где были партизаны отряда Таратуты. Здесь пели новую, сложенную в Лоеве песню:

Бежит дорога, лентой извивается,

Идут отряды в глубь густых лесов...

Днепро, Днепро, твой ветер нас касается,

Мы слышим волн твоих призывный зов.

Приходим мы к тебе как победители.

Наш путь сюда пролег издалека.

Встречай нас, Днепр, встречай народных мстителей.

Могучая, советская река!

С другого конца улицы доносились звуки гармоники, топот и лихие выкрики плясунов. Партизаны веселились безудержно, не думая о близких боях. Но как напоминание о том, чего нельзя забыть, из дальнего конца деревни, где расположился отряд имени Ленина, возглавляемый Ивановым, раздались торжественные слова:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой...

И долго еще по дороге к Аврамовской слышал я эту мужественную. грозную песню.

Наша «татра» петляла по лесной колее. Раньше на этой верткой полубронированной машине ездил командир фашистской дивизии. Но в Лоеве он «уступил» ее партизанам. В последние дни «татра» передвигалась при помощи двух круторогих волов: партизанская колонна двигалась так медленно, что на машине невозможно было приноровиться к этой скорости. Зато сейчас мой шофер Лесин брал реванш за вынужденное передвижение на «рогатой тяге».

Через полчаса мы уже в Аврамовской.

Слева - исковерканное взрывом бомбы станционное здание. Справа - лесокомбинат. На запасных путях сиротливо стоят товарные вагоны. Рядом с ними высокие штабеля просмоленных шпал.

Вхожу в станционное здание. Из приоткрытой двери диспетчерской доносится голос Кости Петрушенко:

- Начальник станции Аврамовская слушает вас. Да, да, здесь...

Осторожно открываю дверь. В диспетчерской полумрак. Окно занавешено черной маскировочной шторой. Костя так увлекся разговором по телефону, что не замечает меня. Его смуглая мускулистая рука торопливо перебирает разбросанные по столу бумаги. Наконец он находит чистый листок и быстро записывает что-то. Подхожу ближе. Костя весело смотрит на меня и, очевидно боясь, что я могу заговорить, предостерегающе поднимает руку. Наклоняюсь к столу и в полумраке слежу за его карандашом. «101-й словацкий полк, начальник штаба...» Дальше не могу разобрать.

- Партизаны? - переспрашивает в трубку Костя, - нет, не слышно... Что?.. А, спасибо, спасибо! И вам, господин капитан. желаю... Не беспокойтесь, встретим как положено. До свидания...

Петрушенко осторожно вешает трубку на рычаг и, не отрывая от нее руки, молча смотрит на аппарат, словно ждет, что он опять заговорит. Потом поворачивается ко мне.

- С кем беседовал?

- Просто не знаю, с чего начать... Вхожу в аппаратную, слышу звонок. Говорят по-русски, но с акцентом. Спрашивают начальника станции. Отвечаю: «У аппарата». Требуют к телефону командира взвода словацкой охраны станции. Отвечаю: «Комвзвода отсюда далеко. Отлучиться не могу, один». И тогда, представляете себе... Нет, это просто невероятно... Начальник штаба сто первого словацкого полка капитан Налепка сообщает, что из Василевичей отправился и скоро прибудет к нам в Аврамовскую двумя эшелонами полк СС. Просит обеспечить встречу. Я обещал. Вот и все...

- Твое мнение?

- Очень странно... Передают по телефону первому встречному о передвижении войск... Не понимаю...

- При каких обстоятельствах была захвачена станция?

Петрушенко рассказывает, что, возвращаясь от Ковпака, встретился с разведчиками Волчкова, с которыми был и Рудольф Меченец, первый словак, принятый нами в отряд.

- А наш Рудольф - просто находка, - продолжает Костя, - Пошел на станцию, разыскал какого-то словацкого сержанта и договорился с ним. Его послушались. Для очистки совести немного постреляли в воздух и ушли. А я-то волновался, когда стрельба поднялась. Думал, убили парня... Потом Рудольф вернулся и сказал, что станция наша. Пошли проверили: действительно, станция свободна.

- Ясно. Сейчас здесь будет отряд Шитова. Я обогнал его по дороге. От Василевичей до Аврамовской поезд идет минут сорок пять – час, значит, успеем подготовиться, если эшелон действительно прибудет. Ну а что у Ковпака?

- Сидор Артемьевич решил уходить в глубь Белоруссии. Страшно ворчит, что мы спешим на Житомирщину.

Мне было понятно «ворчание» Сидора Артемьевича. Мы с ним обсуждали вопрос о переходе за Припять еще в Лоеве. Его комиссар Семен Васильевич Руднев считал тогда, что надо подождать, пока Припять покроется надежным льдом. А в это время хорошо бы на Гомельщине провести совместную операцию по разгрому противника. Мы находили доводы Руднева неубедительными и рискованными. Здесь нам незачем было притягивать к себе силы врага. Мы стремились скорее выйти на Житомирщину и там развернуть боевые действия. Таков был приказ штаба партизанского движения.

- Ну и на чем порешили?

- Поворчал дед, но согласился. Счастливого пути пожелал нам.

- Добро. Что ты думаешь насчет разговора с этим, как его, Налепкой?

- Давайте рассуждать логично, - говорит Костя - Представим себе, что со мной действительно разговаривал начальник штаба словацкого полка... Нет, чушь! Штабник, если он в здравом уме и твердой памяти, ни при каких обстоятельствах не будет разбалтывать по телефону секретные сведения. К тому же начальник штаба не может не знать, что его взвод уже покинул Аврамовскую... Значит, разговор нарочитый. Мой собеседник, видимо, знал, что будет говорить с партизанами. Но зачем понадобился такой разговор? Допустим, Налепка наш друг. Допустим, что он искренне хотел предупредить нас о подходе палка... Нет, снова чушь!.. Ни один подпольщик не пойдет на такой отчаянный риск. Ведь этот телефонный разговор - почти неизбежный провал, а значит, - арест, гестапо, смерть...

- Остается единственное?

- Да. Это - провокация, - уверенно заключает Петрушенко. - Но какова ее цель?

- Цель ясная: хотят приковать наше внимание к северу, к Василевичам, а сами ударят с юга, из Брагина, чтобы отрезать соединение от Припяти.

- Может быть. Все может быть... - неуверенно отзывается Петрушенко.

- А пока что на всякий случай займем круговую оборону и, не теряя времени, двинем основные силы на Хойники, - решаю я.

- Костя горячо поддерживает этот план. Я вызываю Волчкова и приказываю ему отправиться навстречу отряду Шитова:

- Две роты привести в Аврамовскую, остальным перекрыть дорогу между Василевичами и Аврамовской.

Волчков, против обыкновения, сегодня не балагурит. Он молча протягивает мне полевую сумку, обнаруженную на квартире, где жил словацкий офицер - командир взвода.

- Должно быть, с перепугу забыл, - только и произносит разведчик.

В сумке среди всякой дребедени - несколько страниц тонкой бумаги, заполненных убористым текстом на словацком языке. Костя нетерпеливо берет у меня эти листки.

- Смотрите! Опять он...

Внизу под текстом подпись: «101-й полк. Налепка».

Вызываем Рудольфа. Я сердечно поздравляю его с отличным выполнением первого партизанского задания. Открытое лицо Рудольфа расплывается в счастливой улыбке.

- Ну-ка переведи!

Рудольф оказался своеобразным переводчиком. Дважды перечитав текст, он пересказывает написанное.

- Тут вот что. Штаб имеет сведения, что солдаты свободно ходят по домам. Капитан боится, что его солдаты могут вести откровенный разговор, и предупреждает, что солдаты могут встретить шпионов - врагов словацкого народа и уронить честь своего полка.

- А не могли бы вы рассказать нам о Налепке? Он нас очень интересует.

- Я ничего про него не знаю. Капитан - то есть большой для меня командир.

- Ты теперь и сам не малый командир, раз тебе целый гарнизон подчинился, - шучу я.

- Нет, то не моя заслуга. Они не мой приказ выполняли. Они просто словаки. Хорошо поняли меня: сами живы остались и командира обвинять не будут, - бо они стреляли. А нам станцию оставили. Всем добре стало.

- А к партизанам они не хотели уйти?

- Про то мы наговорили, не було часу. Тай для такого дила мало буть отважным, надо быть розважным... А Налепка то для меня большой командир... Очень большой командир, - задумчиво повторяет Рудольф.

- А для нас тот Налепка - большая загадка, - отвечаю я в тон солдату.

Не зря говорят: ждать да догонять - последнее дело. Ждать противника - особенно трудно. Время еле тянется... Наконец со стороны Василевичей доносится стук колес и, будто откликаясь на него, как боевая команда, звучат слова: «Поезд идет! Поезд!..»

«Значит, телефонный разговор подтвердился», - проносится в мозгу...

Высокая насыпь. По обеим сторонам лощина и заросли мелкого кустарника. Мы с Петрушенко бежим по шпалам к Шитову. Он уже успел развернуть своих бойцов в цепь. Мне кажется, что место выбрано не очень удачно - слишком близко от станции. Поезд непременно замедлит ход, но сейчас уже поздно закладывать новые мины... В лесу все отчетливее слышится стук колес, тяжелое пыхтение паровоза. Бойцы расположились в кустах, по обе стороны насыпи: кто знает, в какую сторону откроются двери уцелевших вагонов, когда рванет мина?

Навстречу выбегает Шитов:

- Товарищ командир, в засаде сто десять стволов.

Эта форма доклада стала обычной в боевых партизанских условиях.

Над опушкой отчетливо виден дымок. Из леса огромной змеей выползает поезд. Он уже движется мимо нас. За паровозом классный вагон, дальше теплушки: пять, десять, пятнадцать... а конца нет. Несколько вагонов уже вне обстрела. Я хочу скрытно перебросить к ним два-три пулемета, но раздается оглушительный взрыв. Клубы пара и дыма закрыли паровоз и часть вагонов, грохочет покореженное железо, что-то с гулом катится под откос... Наступает тишина. Паровоза на рельсах нет, нет и нескольких вагонов. Двери теплушек по-прежнему закрыты.

Почему медлят те, кто в вагонах? Что готовят?

Ждать нельзя. Нажимаю на спусковой крючок. Тягостную тишину разрывает залп. Двери вагонов по-прежнему закрыты. К последним, находящимся вне обстрела вагонам бегут Костя Петрушенко и пулеметчики. Они уже рядом. С грохотом откатывается дверь, и из теплушки вырывается девичий крик:

- Стойте! Не стреляйте!.. Свои...

- Прекратить огонь! - кричу я что есть силы.

В проеме широко раздвинутой двери появляется невысокая девушка. На ней светло-голубое пальто, отороченное белым мехом, такая же белая шапочка, высокие желтые сапожки.

Рядом с нами появляется Рудольф. Он очень взволнован:

- Не стреляйте! Это знакомая! Из столовой нашего полка... Она помогла мне уйти к партизанам!

- Да это Галя. Наша Галя! - кричит вдруг Лесин.

Из вагона выскакивают женщины. Смеясь и плача, обнимают партизан. Бойцы открывают двери последней теплушки... Опять бегут к нам взволнованные женщины и девушки. Остальные вагоны безмолвны. Двери закрыты. В обшивке следы от наших пуль. Неужели перебили своих?

- Хорош капитан Налепка! Ловко он нам подсунул эшелончик женщин вместо эсэсовцев! - со злостью произносит Петрушенко.

Но что в остальных уцелевших вагонах? На полотно взбирается Васька Волчков. Рывком отодвигает дверь. За ней пустота. Бежит к следующему вагону. Надрывно скрипит в пазах ржавое железо. Дверь не поддается.

- Не трудись, парень, - слышится насмешливый девичий голос. - Там никого нет. Зря патроны тратил.

- Разрешите доложить, - подбегает Шитов. - В классном вагоне за паровозом находились фашистские охранники. Все они уничтожены. Остальные вагоны - пустые.

Меня окружают спасенные. Жмут руки, обнимают, плачут...

- Да откуда вы к нам?

- Из Василевичей. Мобилизовали нас шпалы грузить.

- Силком в вагоны затолкали,

- Страху натерпелись. Кругом стрельба. Думали, конец.

- Примите меня в отряд. Я стрелять умею.

- И меня...

- Подождите, подождите. Дайте разобраться.

Я приказываю отвести женщин на станцию. И наконец подхожу к Гале, которая резко выделяется в толпе необычным нарядом.

- Вы что, специально так оделись, чтобы удобнее было шпалы грузить? - сурово спрашиваю ее.

Галя бормочет что-то невразумительное.

- Странно... очень странно... - я стараюсь говорить как можно громче, чтобы всем было слышно. - А ну-ка, пойдем поговорим.

Только отойдя в сторону, я сердечно здороваюсь с нашей разведчицей.

- Ну, рад видеть тебя живой и невредимой!

- А уж я-то как рада! Думала, что не увижу вас больше. Тут молва прокатилась, что идет целая партизанская армия на Берлин... Не думала, конечно, что наши хлопцы встретят меня минами, пулеметами...

- А что, по дороге тоже мины рвались?

- Нет. Нас только обстреляли...

- Видно, местные партизаны. Наших вдоль дороги нет.

Нас догоняет Петрушенко.

- Половцева нашла? - с нетерпением спрашивает он.

- Нашла. Но очень долго искала. Последнее время ему пришлось туго. Он три раза менял адреса. Передал вам письмо и посылку. Только странная она какая-то.

- Давно ты от него?

- Давно... А дней пять назад он приезжал ко мне. - Галя улыбнулась. - Да вы же не знаете! Я работаю теперь в офицерской столовой в словацком сто первом полку. Меня капитан Налепка туда устроил.

- Знаем, - ответил я.

Галя удивленно посмотрела на меня.

- Завтра я должна встретиться с немецким офицером, - неожиданно перевела она разговор на другую тему.

- Что за офицер? - ? спросил Петрушенко.

- Еще не знаю. Половцев сообщил, что кличка немца Станислав, а пароль - «Кольт». Я должна его встретить за Мозырем в деревне Михайловичи.

Мы подошли к разложенному партизанами костру.

- Так где эта странная посылка и письмо? - снова заговорил Костя Петрушенко.

Галя смутилась, лукаво посмотрела на меня, на Костю.

- Они у меня далеко запрятаны. Я сейчас, - и убежала в кусты.

- Посмотрим, что прислал нам этот хваленый Половцев, - не без ехидства заметил Костя.

Петрушенко не доверял Половцеву. И в этом не было ничего удивительного: Петрушенко прилетел к нам из Москвы незадолго до рейда и знал о Половцеве лишь по нашим рассказам. А биография Половцева действительно не внушала особого доверия.

- А не кажется ли вам. Александр Николаевич, что за сегодняшний день произошло слишком много случайных совпадений, - задумчиво произнес Костя. - Судите сами. Мой разговор по телефону - Налепка. Галю в столовую устроил Налепка... Мы везде на него натыкаемся...

Его рассуждения прервало появление Гали. Она протянула нам конверт и маленький мешочек из сурового полотна, тщательно перевязанный шпагатом.

Костя развязал шпагат, перочинным ножом аккуратно вспорол мешочек и вытащил оттуда... горстку бобов.

Мы переглянулись.

- Чудит Половцев! - сердито сказала Галя. - Десять раз повторил: «Как зеницу ока храните зерна, барышня, чтобы ни один боб не пропал».

- Дай платок, - попросил Костя.

Галя расстелила на коленях платок, и Костя осторожно высыпал на него бобы. Потом внимательно осмотрел и ощупал мешочек.

- Больше ничего нет.

- Ты что-нибудь понимаешь, Костя?

- Пока нет. Посмотрим, что в письме.

Петрушенко вскрыл конверт и медленно прочитал вслух:

«Братья во Христе!

Пишет раб Божий, покинувший вас. Горе мне, грешному: не в райских садах пребываю - в геенне огненной. Но не ропщу - на все воля Господня.

Посылаю плоды земли нашей. Знайте: не плевелы это - кладезь истины.

Не скоро, не просто познать слово божие. Однако сказано в писании: «Толците - и отверзится вам. И откроется внутри истина. И насытитесь ею».

- Шифр?

- Нет, это не шифр, - покачал головой Костя.

- Ну до чего же мудрит, - возмутилась Галя. - Так законспирировал - ничего не поймешь. А почему? Потому что трус. Боялся, как бы не раскрыли его, если меня возьмут по дороге. Все твердил: «Заберут письмо – скажите, от старика баптиста везете в Брянскую общину. А бобы рассыпьте, непременно рассыпьте. Помните одно: бобы и письмо не должны попасть вместе в чужие руки».

- Ключ, конечно, в письме, - уверенно сказал Костя. - Надо только правильно прочитать его. - Он придвинулся к костру (стало довольно темно) и склонился над посланием. - Да ведь тут яснее ясного сказано! - через несколько секунд закричал он. - «Толците - к отверзится вам. И откроется внутри истина...» Разгадка внутри бобов!

Костя осторожно разрезал одно зерно. Боб распался на две равные дольки. Мы внимательно осмотрели их и даже попробовали на вкус - бобы как бобы.

- Да, задал нам загадку старик, - проворчал Костя.

Придвинувшись к Гале, я стал перебирать зерна. Одинаковые - только одни темно-коричневые, другие - в крапинку. Я подбросил в огонь сухую ветку. Галя, вскрикнув, резко отодвинулась от костра: отскочивший уголек обжег ей руку, и несколько бобов упало в огонь. Мы с Костей начали собирать горячие зерна.

- Вон еще, еще, - закричала Галя. - Смотрите! Он плавится. Это воск!

Действительно, темно-коричневый боб стал светло-желтым и мягким. Костя осторожно разрезал его. Внутри оказался свернутый тугим жгутиком листок папиросной бумаги, покрытый мельчайшими знаками.

- Бинокль! - попросил Петрушенко.

В линзы перевернутого бинокля в верхнем левом углу листка ясно было видно «№8». Дальше шли сплошные ряды цифр.

- Наш шифр! - радостно объявил Костя.

Мы тщательно пересмотрели все зерна. Примерно каждый пятый боб был искусно слеплен из воска. Разложили по порядку тонкие листки. Последний был помечен двадцать девятым номером, но нескольких не оказалось - очевидно, часть бобов сгорела в костре.

- Диктуйте, Александр Николаевич.

Вооружившись биноклем, я стал читать скучные, ничего не говорящие цифры. Записав их, Костя вынул из кармана небольшую книжечку. Теперь диктовал он, а я писал. Колонки цифр превращались в слова и фразы. Минут через сорок перед нами лежало донесение Половцева:

«...и, наконец, обосновался все в том же Остроге у местного ксендза. Думаю здесь перезимовать. Продолжаю работать через разведку союзников...

Гестапо крайне заинтересовано словацким офицером - Репкиным. Перехвачена записка Репкина, устанавливающая его связь с белорусскими партизанами. Гестапо считает его руководителем хорошо законспирированного подполья советской ориентации. Приняты меры к розыску Репкина, но пока тщетные. Со своей стороны пытаюсь связаться с Репкиным. Делаю это деликатно - боюсь спугнуть...

...Потом Станислава послал в Житомир. В его группе должны появиться люди по розыску Репкина. У него, повторяю, большие возможности: его сестра работает в личном секретариате Гиммлера...

...В лесу, под Винницей, - ставка Гитлера. Туда съехалось все высшее командование: решался вопрос о Сталинграде. В сентябре там был генерал Цейлер, кажется, начальник штаба сухопутных войск (уточняю). Информацию его приняли на совещании за основу: русские больше не располагают оперативным резервом - их основные силы израсходованы в летних боях. Гитлер закончил совещание словами: «Пора кончать с этим городом - он превратился в пожирающий фокус. Ответственность за взятие города возложена на командование 6-й армии...

...Прибыли два крупных резидента. Получили задание лично от Гиммлера. Отправляются в словацкую дивизию. Маршрут: Винница - Мозырь. Дата выезда из Винницы на машинах - девятнадцатого-двадцатого ноября. Задача: раскрытие в словацкой дивизии предполагаемого подполья и Репкина. Дополнительное задание - «заняться изучением микробов». (Простите, так зашифровано ваше соединение. Очевидно, потому, что микробы быстро размножаются.)

...Галей доволен: умна, настойчива, достаточно опытна, хорошо умеет носить любую одежду. Несколько раздражает излишняя эмоциональность, но это со временем пройдет. Меня искала и нашла умно, осторожно, с большим тактом настоящего разведчика. Возвращение Гали к вам будет ее «государственным экзаменом». Жду инструкций.

Половцев».

- Да, интересные сведения принесли нам бобы, - задумчиво проговорил Костя. - Вы оказались правы. Александр Николаевич. Старик Половцев действительно опытен. А этого Станислава, - продолжал Костя, - надо непременно перетащить от Половцева. Человек с такими связями - клад. И везет же нам сегодня на словаков... Репкин... Какая чудная фамилия. Уж очень русская... Капитан Репкин - автор листовки. Да, если верить Половцеву, у словаков сложная, запутанная обстановка. Очень запутанная.

- У Половцева бульдожья хватка, - заметил я. - Если уж он вцепился в словацкую дивизию, - ничего не пропустит... Помнишь, Костя, Репкин в листовке писал: «При случае подам голос...

- Вы имеете в виду телефонный звонок? Но ведь звонил Налепка.

- О Репкине среди словаков много разных разговоров, - сказала Галя. - А Налепка - начальник штаба полка. Правда, он какой-то непонятный. На днях был такой случай. Я принесла к нему в кабинет кофе. В это время Налепка разговаривал по телефону и сообщал кому-то, что у него есть перехваченное письмо от капитана Репкина.

- И что дальше? - уцепился за новость Петрушенко.

- У них произошла беда. Партизаны убили словацких солдат, а Репкин будто бы пишет словакам, чтобы не верили этому. Что это фашистская провокация. Что партизаны не хотят проливать кровь своих братьев.

Больше Галя ничего не могла сообщить. Она не слышала конца телефонного разговора.

- А много ли войск в Василевичах? - спросил я.

- Полно. То ли приехали откуда, то ли едут куда? Только сидят в вагонах. Должно быть, они раньше нас хотели отправляться, но тут какая-то шумиха произошла. Отправку войск приостановили. А нас загнали в товарник и пустили вперед...

- Непонятный, ты говоришь, Налепка? - перебил девушку Костя. - Очень понятный! Думал перехитрить партизан. Хотел натравить нас на этот эшелон, а под шумок подтянуть эсэсовцев...

Нашу беседу прервал гонец от Ревы.

- Товарищ Рева приказал передать: из Брагина на Хойники фашисты бросили танки.

- Ну, началось, - сказал я. - Еду в Хойники. Видишь, Галочка, какие у нас дела, и поговорить некогда. Придется в следующий раз...

Поручив Косте проверить, как движутся отряды и обозы к Припяти, и обеспечить возвращение Гали к словакам, я направился к машине.

Операция по форсированию Припяти началась...

Припять позади

Итак, наши отряды завязали бой с фашистским гарнизоном в Хойниках. Хойники - небольшой белорусский город и конечная станция на железной дороге, идущей от Василевичей на юг. Мы знали, что здесь размещается довольно крупный гарнизон, состоящий из немцев и словаков. И все же напали на него. Выгоднее было ударить по врагу раньше, чем он соберется с силами и помешает нам переправляться через Припять. К тому же, пока шел бой, наши обозы могли безопасно двигаться к реке, к Деревне Юревичи, где была назначена переправа.

От Аврамовской в Хойники ведет путаная лесная дорога. По ней и днем нелегко ездить. А сейчас уже наступила ночь. Но Лесин залихватски ведет «татру». Ревин принцип: больше газа - меньше ям! И я не останавливаю шофера: очень хочется скорее быть на месте.

В ночном небе полыхает зарево пожара. Когда мы выехали из лесу, показалось, что вдали извергается могучий вулкан. Огонь бушевал в Хойниках. Но даже в этом фантастическом свете были заметны орудийные вспышки, разрывы снарядов, следы трассирующих пуль.

Петляющая дорога уводит нас в сторону. Пожар остается сначала влево от нас, а вскоре его можно видеть только через заднее стекло машины.

Я недоумеваю, но Лесин уверяет, что другой дороги нет...

Неожиданно свет фар выхватывает из темноты обоз. Останавливаемся и узнаем, что наши партизаны везут из Хойников трофеи. Люди очень возбуждены. Мне с трудом удается прервать их взволнованный рассказ, чтобы расспросить, как идет бой.

- Наши в городе. Отбивают танковые атаки.

- Где Рева?

- Должен быть на станции. Езжайте прямо. Только не сворачивайте вправо, иначе попадете в самый котел.

Машина вихрем мчится к станции. Пламя пожара помогает нам ориентироваться. Вот и Хойники. Стреляют отовсюду: и с противоположной окраины, и со стороны Брагина, так что, еще не доехав до станции, мы оказываемся в огненном кольце разрывов. Ехать дальше нельзя.

Выскакиваю из машины и бегу к станции. За мною Лесин. Реву находим сразу. Он набрасывается на Лесина:

- Ты что же, растяпа, свет в машине оставил! - И вдруг Павел рассмеялся. - Дывись, Александр, фриц вашу машину, видно, за свой танк принял. Перестал палить в эту сторону.

И действительно, противник перенес огонь.

- Как дела?

- Возмутительно! Боровик пропустил из Брагина фашистские танки. Вот и чухаемся теперь с ними больше часу. Фрицы зашли в тыл отряду Федорова. Но Федоров выкрутился и сам пролез за их спину. В общем, сложилась такая дурацкая ситуация: танки разорвали отряд Федорова на две части, а федоровцы расстроили боевые порядки гитлеровцев. Не поймешь, кто у кого в кольце.

- Где Богатырь?

- Да там, у комендатуры, будь она проклята! Никак к ней не подступишься. Кругом забор, только ворота открыты. А фрицы пристрелялись, бьют оттуда, спасу нет. Кочетков начал разбирать забор, понес потери... -Голос Ревы зазвучал как-то невнятно, и я едва разбираю последние слова: - И сам погиб...

- Убит?..

Кочетков - наша гордость. Скромный, смелый, настойчивый, он отличался удивительной отвагой. Кочеткову с бойцами достаточно было уцепиться хотя бы за один дом, и тогда считай, что взята вся улица.

- И на кой черт понадобилась вам эта комендатура? - не выдерживаю я. - Другого решения нельзя было принять? Только лезть напролом?

- Да ведь он сам полез, - с болью отзывается Рева.

- Пошли за Богатырем!

Отправив связного, Павел Рева говорит:

- А Кочеткова мы потеряли из-за этих словаков... Понимаешь, на станции стоял словацкий взвод. Они без боя отдали станцию и отошли к центру. Мы следом. Думали ворваться в комендатуру. А с другой стороны к центру уже подтягивался Федоров. Словаки нырнули во двор комендатуры. Ты только послушай, что те фашистские гады сделали. Пропустили во двор словаков и открыли по ним огонь. Словаки лежат, а их в упор расстреливают. Слышим крики: «Братья, помогите...» А мы никак ворваться не можем. Тут Кочетков и не выдержал... Хорошо, еще Богатыря не потеряли. Он рядом был...

- Вот она трагедия «нейтральных»! С немцами идти не хотят, с нами не решаются. В этой войне нет нейтральных, - невольно вырывается у меня.

- Да, словаки оказались между двух огней, - соглашается Павел.

Появляется Богатырь.

- Знаешь, Александр, танки нам всю операцию испоганили, - еще издали говорит он, вытирая потное, усталое лицо.

- Пусть Боровик отвечает за то, что пропустил их к нам в тыл, - взрывается Рева.

- Подожди горячиться! - останавливает его Богатырь. - Прибыл связной от Боровика. Боровик правильно сработал. Рассказывай, Спорихин, - обращается Богатырь к связному и раскрывает планшет с картой.

- Вот тут, - показывает по карте Спорихин, - на наших минах взорвалось два танка. За ними шла пехота. Мы два часа вели с ней бой. А в это время другие танки пошли обходной дорогой. Наш командир заметил это и бросил наперерез роту во главе с начальником штаба Ушаковым. Наши оторвали пехоту от танков и успели заминировать дорогу. Один танк решил возвратиться, чтобы выручить пехоту. И сразу попал на мину.

- Тогда понятно, почему они там крутятся, - уже миролюбиво говорит Рева, - Ну оттуда им не выбраться до рассвета, побоятся. Пусть покрутятся, пока не кончатся горючее и боеприпасы, тогда мы их возьмем, как рыбку сачком. Горючего у меня теперь много. На танках двинем за Припять, - уже совсем повеселев, заканчивает Рева.

После короткого доклада Богатыря картина проясняется. Богатырь и Рева еще до моего приезда решили возобновить наступление на центр Хойников и уже подтянули подразделения к исходному рубежу.

Втроем мы спускаемся в низину, где расположена комендатура. Первой в наступление пошла рота Смирнова. Под прикрытием станковых пулеметов и орудий партизаны подползают к воротам. Противник молчит. Но вот наши пытаются разбить забор, и шквальный огонь заставляет бойцов залечь.

- Отползайте за забор, - кричу я. - Отходите под прикрытие!..

Будзиловский усиливает огонь нашей артиллерии, но противник, видимо, надежно упрятал свои огневые точки.

К нам подбегает с ручным пулеметом Яркин.

- Разрешите зайти фрицам в тыл?

- Подождите, разведать надо, - останавливаю его.

- Там раненые словаки стонут, - нетерпеливо говорит Яркин.

«Надо спасать их, - молнией мелькает мысль. - Но это наверняка новые потери. Что делать?»

Подзываю командира третьей роты Чижова. Ставлю ему задачу: любой ценой пробиться на соединение с Федоровым. чтобы попробовать взять комендатуру с другой стороны.

- На проческу улиц и дворов пойдет за тобой первая рота, - говорю Чижову. - Кто командует ею вместо Кочеткова? - спрашиваю Реву.

- Пока Свиридов и Артюхов.

Чижов убегает. Появляются Свиридов и Артюхов. До сегодняшней ночи Свиридов командовал взводом, а Артюхов был политруком в роте Кочеткова. Оба партизана очень подавлены.

- Я все понимаю, товарищи... Но сейчас не время давать волю настроению. Может рота идти в бой?

- Конечно! Рвутся отомстить за своего командира.

Бой закипел с новой силой. Немцы повсюду отступали, только в здании комендатуры все еще держались. Мы так и не взяли ее. Это была настоящая крепость, и наши маломощные артиллерийские средства не смогли ее разрушить.

Вообще, как правило, немцы выбирали для комендатур прочные каменные здания и хорошо укрепляли их. Эти маленькие крепости можно было взять или с ходу, или в результате правильной осады. Для осады у нас не было времени, а с ходу взять не удалось...

Время шло к рассвету, и нам пора было уходить. Отряд Боровика, остановивший на лесных дорогах немецкие подкрепления, дрался из последних сил. Боровик слал гонца за гонцом и сообщал, что долго не продержится.

Если к фашистам подойдет подкрепление, они не отстанут от нас. Днем партизаны не смогут отойти скрытно. Фашисты будут преследовать нас до самой Припяти и попытаются помешать переправе.

Так бывало на войне, особенно у партизан. Возьмут с боем, с жертвами город или село и вынуждены его оставлять. Ничего не поделаешь. Надо! В бою за Хойники мы сделали свое дело: крепко потрепали врага, раздобыли необходимое нам продовольствие и одежду, да и наши обозы за ночь благополучно дошли до реки. Пора было двигаться к реке и нам.

Мы увозили из Хойников трофеи. Но мы увозили с собой и дорогих друзей, павших в этом бою.

Не оставили мы гитлеровцам и убитых словацких солдат...

Костя Петрушенко, взяв с собой Галю и Рудольфа, ушел за Припять. Зачем? Этого никто не знал. И никто не мог ответить нам на этот вопрос, когда мы с Богатырем приехали в Юревичи, где была назначена переправа.

Следует пояснить, что Петрушенко был офицером Красной Армии, прикомандированным к нашему соединению, и занимался партизанской разведкой. Видимо, и в этот раз его отсутствие было связано с какими-то неотложными делами.

Переправа велась далеко от села, к мы, лихо промчавшись через голое, ровное поле, подкатили на своей «татре» прямо к реке.

Припять серебрилась под звездным небом широкой ледяной лентой.

- Вот выбрали переправу! - с досадой сказал я Богатырю. - Неужели не нашлось на реке места поуже?

- Теперь это безразлично, - резонно ответил Богатырь. - Можем считать, что мы на Житомирщине.

- Не говори «гоп», пока не перескочишь...

От сгрудившихся на берегу повозок к нам спешит командир отряда Таратуто. Ему было поручено наладить переправу.

- Очень хороший лед, - восторженно, еще издали начинает он. - Пешком через всю Припять ходим.

- Почему так далеко спустились от Юревичей? Там ведь уже. Раза в три увеличили себе работу.

Таратуто резко поворачивается к реке и, показывая на узкое русло суковатой палкой, которой он определял прочность льда, отвечает:

- В тех местах такие водовороты, что и зимой не замерзают.

На другом берегу, в деревне Барбарово, зажглись огни. Их становилось все больше. Деревня как будто растет на глазах.

- Куда ушел Петрушенко? - спрашиваю Таратуту.

- Не знаю. В Барбарове его нет. Там только Иванов со своей пехотой. Константин Петрович мне сказал, что встретимся в урочище Чертень. А совсем недавно здесь появился Пермяков. Ну тот самый, что был у нас на Днепре, - разведчик из Москвы. Так он будто повстречал Константина Петровича, и тот сказал, что идет к Варшаве.

- Этого не может быть! - вырвалось у меня.

- Все может быть, - отозвался Богатырь. - Петрушенко знает, что ты ему своих разведчиков не даешь. А ему, возможно, нужна группа - он ведь тебе не докладывал, какое задание получил?

- Иванов дал ему взвод Талахадзе, - нечаянно подлил масла в огонь Таратуто.

Все во мне клокотало от возмущения. Я готов был снарядить погоню, чтобы вернуть партизан, самовольно уведенных Костей. А тут еще опять Пермяков! Точно так же он неожиданно появился и на Днепре. «Парашютист. Прибыл со специальным заданием». - отрекомендовался он. Мы сейчас же запросили Москву. Подтверждение получили совсем недавно. Но при этом нас почему-то просили проверить еще раз разведданные этого офицера.

Пермяков, точно призрак, преследовал нас. И не скрою, у меня к нему не лежала душа. То ли потому, что он держался чересчур высокомерно и напыщенно. То ли потому, что в ого глазах не было радости, когда встретился с партизанами. Настораживало и то, что он слишком настойчиво убеждал меня в Лоеве, будто знает провокаторов в словацких частях...

- Николай Васильевич, - обратился я к Таратуте, - прикажите найти мне этого Пермякова.

Таратуто направился к группе партизан, возившихся на берегу.

- Салют полководцам! - раздался вскоре возле нас голос Пермякова. - Прежде всего, поздравляю со взятием Хойников! - Он горячо пожал нам руку, - А теперь разрешите высказать свое восхищение дерзким рейдом на Варшаву. Надеюсь вы, товарищ Сабуров, не будете скрывать от меня свой маршрут?

- Конечно, - на всякий случай поддержал я этот бредовый разговор. - Откуда вы узнали, если это не секрет?

- Что за вопрос? Даже сам Калашников доверяет Пермякову, - сказал он гордо и как бы сочувствуя мне, добавил: - не огорчайтесь, он просто хорошо меня знает. А вы, видно, человек скрытный. Хотя в наших условиях иначе нельзя... Хвалю, командир, хвалю!

Я остановил его довольно резко, но он ничуть не смутился.

- Искренне хвалю вас, - продолжал Пермяков. - Несколько часов назад видел Петрушенко. Спросите, что я ему сказал? Если бы о таком рейде узнал покойный Суворов, он бы в гробу перевернулся!

Я сразу понял все. Видно, Петрушенко что-то «загнул» о рейде на Варшаву. А Пермяков делает вид, что узнал об этом от какого-то Калашникова. Но кто такой Калашников? У нас был Калашников - командир взвода. Не на него ли ссылается разведчик?

- А насчет Калашникова вы бросьте! Это вам Петрушенко раскрыл наши карты.

- Не верите? - задиристо спросил Пермяков. - Калашников даже разрешил мне присутствовать на заседании бюро.

- Какого бюро? - вступил в разговор Богатырь.

- На бюро Киевского подпольного обкома партии. А Калашников его первый секретарь. Вы разве не знаете? Он очень сожалеет, что не может сейчас с вами встретиться.

- Мы тоже очень сожалеем, - попытался я придать искренность своему голосу. - Хотя даже в наших условиях для такой встречи не может быть препятствий.

- Вот это по-моему! - радостно откликнулся Пермяков. - Давайте договоримся, где и когда организуем встречу, а я постараюсь быстро смотаться к Калашникову.

Я пожал плечами. О Калашникове я ничего не знал, а Пермякову просто не верил.

- Вы что же. прибыли сюда только за этим?

- Нет, зачем? Это попутно. Я иду на связь с белорусами. Калашников поручил мне также найти Репкина и связаться с ним.

- А Репкин тоже секретарь обкома? - как можно наивнее спросил я.

- Вы что? Не слыхали о Репкине? Невероятно! Это какой-то хорошо законспирированный подпольщик-словак. Есть сведения, что он держит связь с белорусскими партизанами. А осенью сорок первого года пытался наладить связь с киевским подпольем... - Немного подумав. Пермяков добавил. - А как у вас насчет связей со словаками?

Боясь, чтобы не проговорился стоявший тут же Таратуто, я поспешил ответить:

- У нас нет времени заниматься делами оккупационных войск, искать законспирированное у них подполье. Мы бьем врага... А вот встретиться с Киевским обкомом партии очень желательно. Помогите.

- Конечно. Я немедленно займусь этим. Только где потом вас найти?

- Если не помешают, мы дней пять будем отдыхать в Барбарове.

На лицах Богатыря и Таратуты отразилось явное недоумение, но они ничего не спросили.

- Хорошо! - заключил Пермяков - Я действую. Думаю, что будете отдыхать спокойно. Тут такая дыра, можно располагаться даже на месяц. Большой умник тот, кто придумал этот маршрут!

- Давайте договоримся, куда посылать на встречу наших связных, - прервал я неуемные восторги Пермякова.

Надо сказать, что в ходе разговора я заметил, как менялся Пермяков. Он начисто отбросил прежнее высокомерие, перестал туманно намекать на свои дела, начал проявлять большой интерес к нашим. В прошлую встречу все было иначе. Эта перемена очень настораживала.

Мы договорились о свидании Пермякова с нашим связным в Мухоедовских лесах.

- Помните: черед два дня я обязательно буду в тех местах и найду ваших людей, - заверил нас Пермяков.

- Ты что, действительно решил устраивать пятидневный отдых? - набросился на меня Богатырь, как только ушел Пермяков. - А как Житомирщина?

- Успокойся! - дружески похлопал я по плечу Захара. - Это только психологический прием. Если существует и действует Киевский подпольным обком партии, и мы сможем связаться с ним - получим надежную опору. Если же Пермяков хвастается или задумал подлость, то все равно он должен будет организовать какую-то встречу. А в Мухоедовские леса мы пошлем, конечно, не связных. Пошлем отряд с радиостанцией.

- Они там и без Пермякова, возможно, найдут нити к обкому, - как всегда, с полуслова понял меня Богатырь.

- И еще одно, - продолжал я. - Соединение временно расчленим на несколько ударных групп и уйдем в разных направлениях.

- У тебя серьезные подозрения относительно Пермякова?

- Черт его знает... И да, и нет. А осторожность не помешает.

- Таков закон леса, как говорят наши бойцы, - согласился Богатырь. И, обратившись к Таратуте, спросил: - Когда начнем переправлять обозы?

- Делаем настил из хвороста, заливаем водой из пожарного насоса - достали в Юревичах. К утру укрепим лед. Пройдут, как по асфальту.

- Хорошо бы поторопиться, - добавил я. - Наши отряды отходят из Хойников прямо к переправе...

День был морозный, но пасмурный. Переправа шла спокойно. Гитлеровцы, видимо, потеряли наши следы.

- Еще два словацких солдата явились к нам, - доложил Селивоненко, когда он перебрался на западный берег Припяти.

- Позовите их сюда!

Но прежде чем подошли словаки, я услышал веселый голос Ревы:

- Ну шо, Александр, Рева ж правду казав: интернациональный батальон у нас буде! А наш Селивоненко хочь и дядя довгий, а далеко заглянуть зразу не змиг.

- Тебе бы только речи произносить! У кого слова, у кого дела. Рева прогнозы дает на манер бюро погоды, а я уже зачислил словаков в свой отряд, - съязвил Селивоненко.

Через несколько минут мне представили солдат. Один - щуплый, невысокого роста, назвался Юрием Пухким. Другой - плечистый, светловолосый - Карелом Томащиком. Оба из 101-го полка. Пухкий плохо знал русский язык. Зато Томащик говорил довольно сносно.

- Что вас заставило перейти к партизанам? - спросили.

- Не дезертируешь, то не повернешь оружие против врага, - ответил Томащик. И тут же быстро заговорил на родном языке, видимо, переводил наш разговор товарищу. Тот согласно закивал головой, что-то сказал в ответ. Томащик улыбнулся и перевел:

- Юрий говорит: надоело быть колесами для фашистского воза. У нас в полку офицер Чембалык называет солдат колесами. Он хоть и контрфашист, а проповедует, что, куда дышло ведет, туда и колеса, хоть и скрипят, но крутятся, бо шумят.

- Який же ваш Чембалык антифашист, колы солдат колесами называет и хочет, чтобы вы крутились у фашистскому вози! - вставил Рева.

- Про то, что он контрфашист, я от других слышал. А про колеса - это он мне сам долбил.

- А что про солдат говорит Налепка? - спросил я.

- Про него я мало что знаю. Ходят слухи, что хотя он сам словак, но чехов и русских очень любит. И еще будто пояснял, что не скрипеть надо солдату, а воевать с умом. Добре о нем люди кажут.

Опять одно и то же: говорят, говорят... Может быть, добрые слухи о Налепке распускает гестапо?..

А на льду между тем стало пустынно: поток людей прервался, переправлялась наша артиллерия.

Одно 76-миллиметровое орудие партизаны благополучно вытащили на наш берег. Другое - только подползало к середине реки. Его тоже волокли два дюжих коня. Никита Самошкин с видом заправского водителя сидел, судорожно вцепившись в лафет, словно готов был в случае чего пойти ко дну вместе со своей пушкой.

В морозном воздухе послышался монотонный гул. Прямо к переправе шел на бреющем полете двухмоторный самолет.

- Почему молчат зенитные пулеметы? - крикнул я Реве, и его как ветром сдуло.

Самолет описал над нами круг, снизился так. что мы ясно увидели пилота, и повернул к восточному берегу, к тому месту, где сползала к реке наша «татра».

Лесин разогнал машину и вел ее на большой скорости. На середине реки лед стал заметно прогибаться, передок машины вздыбился, скорость упала. Машина вот-вот провалится. Но тут неистово взревел мотор, и под одобрительные возгласы партизан «татра» благополучно выскочила на противоположный берег.

А по замерзшей реке все еще ползла пушка Никиты Самошкина. Самолет сделал новый заход с севера и, снизившись, начал обстреливать улицы Барбарова.

Ударили наши зенитные и ручные пулеметы. Стальной стервятник грохнулся на лед. Разметав по сторонам глыбы льда, к небу взлетел огромный фонтан воды.

Гибель воздушного пирата здесь, в глубоком тылу врага, на глазах у тысяч людей, была поистине символичной.

Ликующие крики неслись из деревни. Партизаны, женщины, старики, дети - все бросились к реке. Обгоняя их, пронесся Лесин на своей «татре». Я тоже побежал к месту падения самолета. О случившемся напоминали только огромная прорубь и разбросанные вокруг куски льда.

- Ну, як тебе нравится, Александр, - послышался смешливый голос Ревы. - Прилетел гитлеровский летун... и под лед. Чистая работа: ниякого хлама и нияких следов... А ты не верил в мой пулемет!

Я не успел ответить Павлу. До нас донесся взволнованный крик:

- Самошкин утонул! Орудие провалилось...

Мы с Ревой бросились к машине, чтобы вернуться на переправу. Открыли дверцу к остолбенели: «утопленник», удобно расположившись на сиденье, спокойно выжимал портянки.

- Как ты сюда попал? Тебя же в реке ищут! - набросился Рева на Никиту Самошкина, словно тот был виноват, что успел выбраться из воды.

- Так меня Лесин пригласил, - невозмутимо сказал артиллерийский ездовой.

- А где твоя пушка?

- Держался за нее сколько мог, - вздохнув, ответил Самошкин - Сам чуть под лед не ушел...

Мы сели в машину и двинулись к переправе. Радостно встретили партизаны живого и невредимого Самошкина. Начальник артиллерии Будзиловский доложил, что лошади уже на берегу, канат выдержал, и пушку вытянут...

На следующий день переправа была закончена. Отныне западный берег стал «нашей землей», а свою землю нужно знать. Поэтому мы с Лесиным изрядно поколесили с утра по лесным дорогам.

Мы уже возвращались в Барбарово, когда заметили, что с противоположной стороны, в деревню въезжают четыре машины.

- Фашисты, - шепотом произнес Лесин.

Машины спокойно вошли в Барбарово и повернули на улицу, ведущую к нашему штабу.

Лесин прибавил газу, к мы подъехали к штабу почти следом за машинами. Даем сигнал. Распахиваются ворота. Во дворе немецкий офицер и двое солдат... Мы хватаемся за автоматы. На крыльце появляется Костя Петрушенко.

- Знакомьтесь! Немецкий офицер Станислав, которым вы интересовались. А это командир местной партизанской группы железнодорожник Яворский и товарищ из его группы, - представляет Костя «немецких солдат».

Я молча жму протянутые руки, приглашаю гостей в дом.

- Откуда вы? - спросил я у Яворского.

- Из Бердичева. А сейчас с группой действую под Славутой.

- Под Славутой? - машинально переспросил я, думая о Бердичеве.

Город Бердичев мне хорошо знаком. До войны в нем стояла часть, где я служил, а еще раньше в селе Половецком, Бердического района, был председателем колхоза. Там у меня осталось много хороших знакомых. Оказалось, что некоторых из них знал и Яворский.

- Александр Николаевич, простите, что вмешиваюсь, - прервал наш разговор Петрушенко. - Сдается мне, что товарищ Яворский - тот самый подпольщик, с которым на станции Бердичев был связан Юзеф Майор.

- А вы его знаете? - встрепенулся Яворский.

- Пошлите за Юзефом, - говорю я Петрушенко.

Так он жив? Он у вас? - радостно произносит Яворский. Венгр, лейтенант? Очень хороший, несгибаемой воли человек. Около двух суток пытали его в гестапо. Но о нашей организации он ничего не сказал. Потом мы потеряли его из виду. По правде сказать, не до него было...

И Яворский с болью рассказывает о разгроме своей организации. Вспоминает события, называет фамилии погибших и зверски замученных врагом товарищей.

- Что у них за матери? И каким молоком вскормили эту фашистскую погань? - мрачно заканчивает он.

Невольно смотрю на немецкого офицера, носящего кличку Станислав.

- Да, я знаю русский язык, - спокойно говорит он.

- А в чем причина провала вашей организации? - спрашиваю я. - Неосторожность или предательство?

- Вероятно, и то, и другое, - подавленно отвечает Яворский. - Доверились многим... После того как нам удалось заморозить паровозы, начались массовые аресты. Арестованным, конечно, не было известно, кто совершил диверсию. Но некоторые знали нас.

В разговор включается Станислав:

- Порядок, установленный фюрером, и произвол комендантов делают и невиновного виноватым. Достаточно подозрения, чтобы оказаться в тюрьме или даже быть расстрелянным. Властям легче уничтожить человека, чем думать - кто он.

Станислав говорит медленно, тихо. Но в словах его большая внутренняя сила. Видимо, он пытается убедить нас в его истинном отношении к фашистам.

- Закурите, легче будет... - протягивает он Яворскому свой портсигар. - Борцам Сопротивления нельзя падать духом. Борец тем и отличается, что умеет переживать неудачи.

Меня немного коробит его декларативный тон. Станислав, словно заметив это, настораживается и обращается ко мне:

- Правильно ли я говорю?

- Правильно. Подпольщик должен извлекать уроки из неудач.

- Я не признаю неудач, - заявляет Станислав. - Пусть я еще молодой борец за свободу своего народа, но верю в свою силу. Слабым себя никогда не чувствовал. Тяжело бывает, а добиваюсь пусть небольших, но обязательных успехов, даже в неудачах.

- Ну а что заставило вас лично пойти на связь с партизанами?

- Многое... Но больше всего меня поразили ваши люди, ваша земля... Наш народ снова оказался обманутым. Я дезертировал с фронта не потому, что боялся смерти. Ушел потому, что с Германией Гитлера мне не по пути.

- И вы решили воевать против своих?

- Нет. Я буду ставить под удар чужих - гестапо, жандармерию, СС и комендантов, гебитскомиссаров - всю нечисть Германии. Солдаты наших обычных войск - одурманенные люди. Им надо помочь спастись. И в этом я тоже вижу свою задачу.

Станислав рассказал, что его сестра работает в канцелярии Гиммлера. Она достала гестаповские документы. В последнее время он жил под чужой фамилией и был прикомандирован к рейхскомиссариату гаулейтера Коха в Ровно. Благодаря своим документам Станислав разъезжал повсюду. В одной из поездок он связался с ксендзом в Остроге и с Половцевым. Затем случайно установил связь с Яворским, тот оказывал ему неоценимые услуги. Яворский и привел его к нам.

В конце нашей беседы появился Юзеф Майор. Трудно описать его встречу с Яворским. Их долгое молчаливое объятие, взволнованные лица и скупые мужские слезы говорили о многом.

Мы оставили Яворского с Юзефом и предложили Станиславу закусить с дороги, а сами с Петрушенко прошли в соседнюю комнату.

Кстати о Юзефе.

Наш венгерский друг ни минуты не мог жить без дела. Зачастил к пушкарям, понравилось ему у них, и он упросил, чтобы его зачислили в артгруппу. Он побывал во многих боях, показал себя беззаветно храбрым человеком.

Однажды несколько наших бойцов попали в засаду. Услышав перестрелку, Юзеф первым кинулся на выручку товарищей. В лесу он увидел страшную картину: гитлеровцы зверски пытали раненых партизан. Юзеф выскочил из кустов, бросил в палачей одну гранату, другую. Выхватил пистолет. Он дрался до последнего патрона. Последний приберег для себя.

Борис Гуд со своими бойцами мчался во весь дух к месту боя. Но венгерского друга они нашли уже мертвым. Партизаны похоронили его с почестями, подобающими герою.

Братья Гуды списались с земляками отважного венгра, с его сестрой Эммой и братом Шандором. Мы звали Майора Юзефом, правильное же его имя Йожеф. Родился он в 1918 году в Пилишеентване. В родных местах помнят его - он всегда был отважен и справедлив. А когда узнали о героической борьбе Йожефа Майора в рядах советских партизан, имя его приобрело в Венгрии огромную популярность.

Недавно я получил письмо от генерального секретаря Венгерского Союза партизан товарища Иштвана Габора. Он сообщил, что материалы, присланные мной и братьями Гудами, помогли выяснить много новых ценных сведений о жизни венгерского патриота. Письмо заканчивается словами:

«Еще раз выражаем Вам благодарность за помощь, оказанную в сборе точных данных о погибшем смертью героя доблестном сыне нашего народа Йожефе Майоре и в увековечении его памяти».

На полу лежала новая, только что склеенная из нескольких листов карта. Ни одной отметки не сделал еще на ней штабной карандаш. На карте были обозначены девять оккупированных врагом областей Правобережья Днепра, где нам предстояло разжечь огонь партизанской борьбы.

- Слушай, Костя, что это за очередное таинственное исчезновение?

Вместо ответа он расхохотался.

- Товарищ Петрушенко...

- Ну зачем сердиться, Александр Николаевич? Я таких акул вам доставил!

- Это ты о Станиславе и Яворском?.. А где Галя? Куда девался Рудольф Меченец?

Петрушенко хитро улыбнулся.

- Галю словацкое начальство отпустило только на двое суток, пришлось срочно отправить ее обратно. Рудольф здесь. Поехал с пленными в комендатуру. Вы лучше посмотрите вот это...

Костя молча передал мне пакет в плотной черной бумаге. Повертев пакет в руках, я достал из него два конверта и две книжицы. В одном конверте были справки на немецком языке. В другом - фотографии одного и того же человека, снятого в разные годы жизни и в разной одежде.

Раскрыл красную книжицу - опять снят тот же человек, но только уже пожилым и с бородкой.

- Обратите внимание на печати - их четыре, - сказал Костя. - В верхнем углу слева - печать гестапо. Она означает, что этому господину обязаны содействовать все коменданты. Вверху справа - печать абвера. Это дает право требовать любую помощь у контрразведки и воинских частей. Третья - печать начальника жандармерии немецкой империи. И наконец, последняя печать - рейхскомиссариата восточных областей. Это уже команда всем гебитскомиссарам.

- Да, владелец книжечки - большая персона, - согласился я.

- Он личный резидент Гиммлера по кличке Морской Кот. Второй шпион - женщина. Документов на нее нет. Имеется только справка, удостоверяющая, что она переводчица.

- Станислав утверждает, что она тоже крупный резидент. Он и сообщил, в какое время проедут резиденты, сопровождаемые словацкими солдатами. Тут уже пришлось потрудиться ребятам из взвода нашего Талахадзе.

- Результаты мне уже известны!

- Вы, конечно, поняли, что это за птицы? Им предстояло раскрыть в словацкой дивизии антифашистское подполье.

- Крепко, видимо, насолили Гитлеру эти словаки...

- А наш Рудольф - настоящий орел. Видели бы вы, как он действовал в этой операции!

- Рад, что мы не ошиблись в Меченце. Хороший из него будет партизан. К нам, между прочим, перешли еще два его земляка... - Я вспомнил разговор на переправе, и тут же перед глазами встал Пермяков.

- Кстати, почему ты сказал Пермякову, что идешь Варшаве?

- Плутоватый он человек. Я и наговорил невесть что. Пусть распутывается сам... А вы с ним тоже встречались?

- Было дело. Заявился на переправу.

- И вы сказали ему о настоящем маршруте? - встревожился Петрушенко.

- Нет. Разговор шел о другом.

Я коротко рассказал Косте о Киевском обкоме партии, о Калашникове, о предстоящей с ним встрече и о том, что Калашников думает через Пермякова связаться с Репкиным.

Петрушенко очень внимательно выслушал меня.

- Очень странно все это, Александр Николаевич. Уж больно настойчиво предлагает Пермяков свои услуги. А его вроде бы не за этим в немецкий тыл посылали...

В комнату вошли Бородачев и Станислав. Наш начальник штаба развернул карту, и Станислав стал объяснять, где расположены гарнизоны противника. Признаюсь, нам стало очень невесело, когда узнали, сколько фашистских войск в Овруче, Коростене, Житомире, Бердичеве и в Винницкой области.

- Значит, мы попадаем в зону резервов ставки гитлеровского командования? - спросил Бородачев, нанося все данные на карту.

- Ставка находится в лесу возле Винницы, - снова подтвердил Станислав.

Мы с Бородачевым долго и подробно расспрашивали Станислава об обстановке в интересующих нас районах, о численности противника, вооружении. А Петрушенко нет-нет да и закидывал вопросы о Репкине, о словаках, о возможностях установления связи с ними.

- Вот что, Илья Иванович, - обратился я к Бородачеву. - Нечего терять время. Пора ставить задачу командирам.

- Пора, - откликнулся Бородачев, поглядывая на часы.

Мы поблагодарили Станислава и предложили ему отдохнуть.

Стали собираться командиры. Пришел комиссар с пачкой свежих листовок, пахнущих типографской краской. В одной из них - обращение к словакам с призывом переходить к партизанам. Под обращением подписи словацких солдат Томащика, Пухкого, Меченца. В другой - ультиматум полиции с броским заголовком: «Слушайте, вы, предатели!»

На совещании командиров, которое началось через несколько минут, шел большой разговор. Нам было ясно, что нельзя рисковать, нельзя вступать в открытый бой с превосходящими силами врага. Надо было запутать противника. К тому же для создания партизанского края требовалось установить связи с подпольными партийными организациями, с местными партизанскими отрядами, с населением.

И мы приняли решение.

Отряд Селивоненко направить в Киевскую область, поручив ему и связь с Пермяковым.

Отряду Боровика - двинуться в обход на железнодорожную станцию Словечня, выйти к мостам между Овручем и Ельском и разрушить их.

Отряд Федорова получил задачу захватить райцентр Наровля, а отряд Иванова - станцию Чихалевичи (между Ельском и Мозырем).

Отряд Ревы должен был отправиться в село Скородное.

Наш штаб с отрядами Таратуты, Шитова и всеми обозами решили двинуть в район города Ельска. Мы приближались к тем местам, где предстояло действовать. Так было решено на совещании партизанских командиров с руководителями партии и правительства в Кремле. В этом же районе должна находиться и посадочная площадка, которую мы сможем использовать для приема самолетов с Большой земли. Сюда после выполнения боевых заданий предстояло собраться всем отрядам, за исключением отряда Селивоненко.

Так начиналась наша жизнь за Припятью...

Прежде чем покинуть Барбарово и тронуться в путь, мы похоронили на прибрежном холме, у реки, товарищей, павших в бою за переправу через Припять.

Немного поодаль мы схоронили словацких солдат, которых нам удалось вынести из Хойников. Словаки тоже погибли от фашистских пуль: в том бою мы не стреляли в них, как они не стреляли в нас.

Отзвучали скупые слова прощания, смолкло эхо траурного салюта, отряды построились к походу. Торжественным маршем прошли они мимо дорогой братской могилы. Им предстояли новые бои с врагом.

Не скорбь и уныние вызывал этот траурный марш. Он будил волю к победе. Теперь каждый должен был воевать не только за себя, но и за погибшего друга. Так мертвые оставались в строю живых.

Обживаем новые места

Темная ночь. Наш штаб вместе с отрядами Таратуты и Шитова медленно движется к Ельску. Время от времени мы с Бородачевым в сопровождении конных автоматчиков отъезжаем на «татре» в сторону и осматриваемся.

Позади пылает зарево. Это значит, что отряд Федорова освобождает от фашистов город Наровлю. Слева, там, где раскинулись Мухоедовские леса, словно северное сияние, мерцают отблески артиллерийских залпов. Это отряд Селивоненко, продвигающийся на Киевщину, растревожил осиное гнездо. Справа, от железнодорожной станции Михалевичи, доносится легкая перестрелка. Видимо, заканчивает бой отряд Иванова.

Мощный взрыв сотрясает землю.

- Молодец Боровик! - радостно кричит Бородачев. - Уже хозяйничает в Словечне.

Вот он, наш план, в действии!..

Рева с отрядом двигался впереди нас. Там было спокойно, и я решил немного вздремнуть. Не успел забраться в свою брезентовую кибитку, полог приподнял Костя Петрушенко.

- Галя пришла!

Это известие и обрадовало и насторожило меня.

- Почему ты здесь? Как нас нашла?

- Нашла случайно... А вот почему оказалась здесь - это целая история. Налепка послал меня за мамой и бабушкой. Их надо везти в Ельск...

- Погоди. Откуда у тебя появились здесь родственники?

- В Ельск переезжает штаб сто первого полка. Я должна работать по-прежнему в штабной столовой. А вы же знаете, что я наговорила Налепке.

Наконец-то я понял. В прошлый раз Галя уезжала к нам под предлогом свиданий с больной матерью. Налепка, видимо, не поверил этой версии и предложил ей привезти мать.

- Вот оно что! Не расстраивайся. Петрушенко подыщет тебе родственников... А как к тебе относится Налепка?

- Очень хорошо. Но у них там серьезный переполох. Всех взвинтил приход нашего соединения.

- А ну расскажи толком.

- Фашисты готовят большое наступление. Приехал генерал из Германии. Сказал, что из Берлина сюда перебрасывают дивизию жандармерии, а из Югославии - дивизию СС. Словакам тоже приказано участвовать в этой... акции.

- Откуда тебе все эта известно? - недоверчиво спросил я. - Не говорят же об этом офицеры в столовой, да еще в присутствии официантки?

- Налепка приказал принести ему в кабинет кофе. Когда я зашла, он с кем-то заговорил по телефону по-русски. Речь и шла об этой акции. Я хотела удалиться, но капитан не позволил. Так и услышала весь разговор... А потом, когда я уже уходила, появился солдат-телефонист: «Приказано починить ваш телефон, господин капитан». «Пожалуйста. - ответил Налепка, - он не работает». И при этом посмотрел на меня... Понимаете? Он не по телефону говорил. Он это мне рассказывал.

Опять этот странный Налепка. Но что за стиль? Какую игру он ведет? Уж очень все это невероятно, чтобы быть правдой.

- А вы, Галя, верите тому, что узнали? - спросил Петрушенко.

- Верю. Капитан даже просил меня подобрать людей, хорошо знающих лес. Якобы им понадобится проводники. Рассказал, какие места его интересуют. Дал мне список маршрутов, по которым пойдут войска в здешних лесах. Потом отрезал от списка северную и западную части. «Здесь будут наступать немцы. Они сами подберут проводников». Отрезанные листки смял и бросил в вазу с печеньем, которую я принесла. «Печенья, мол, я не кушаю, возьмите себе». Вот, - и Галя протянула мне тщательно свернутые кусочки бумаги.

- Он наверняка проверяет тебя, Галя, заволновался я. - Будь очень осторожна!

Я невольно вспомнил нашу отважную разведчицу Марию Гутареву, много сделавшую для соединения в Брянских лесах. Гутарева сумела добиться доверия у немецкого полковника Сахарова, которого специально прислали для борьбы с партизанами. Это был опытный, жестокий и очень коварный враг. Мы не раз предупреждали Мусю об опасности. Но девушка пренебрегла осторожностью. И погибла.

Словно угадав ход моих мыслей, Галя сказала:

- Я смотрю в оба. Это я здесь такая простая. Но там...

- А как ведет себя Чембалык?

- О, это совсем другой человек, Александр Николаевич. Скользкий и непонятный.

- Ну ладно, Галя, отдыхай. А Константин Петрович тебе родню подберет...

Оставшись один, я просмотрел записки, принесенные Галей. С трудом разбирал словацкий текст, но все же понял, что в том направлении, куда двигались мы, должен действовать батальон под командованием Чембалыка.

«А что, если написать ему письмо? Послать ультиматум?»

- Позовите комиссара, - попросил я связных.

Богатырю понравилась моя мысль, и мы тут же принялись за письмо. Выглядело оно так:

«Фашистские войска на Восточном фронте несут большие потери в живой силе и технике. Немцы прикрываются войсками Венгрии, Румынии, Чехословакии и их же используют в тылу для борьбы с партизанами... Вы, как командир, отвечающий за судьбу своих солдат и их семей, должны понять, что вам придется отчитываться перед своим народом за каждого убитого и искалеченного солдата. Продолжать помогать фашистской Германии не только бесцельно, но и преступно. Мы, партизаны, предлагаем вам принять окончательное решение. Или вы будете продолжать борьбу в интересах Гитлера до последнего немецкого и вашего солдата, или перейдете на защиту народа своей родины. Наше отношение к вам, к вашим солдатам будет зависеть от вашего решения, с которым вы должны поспешить. Ваш ответ желательно получить при личной встрече...»

Мы начали искать на карте место для встречи, словно были уверены, что она обязательно состоится.

- А кто отнесет письмо? - спросил Богатырь.

- Пошлем с Галей Рудольфа. Ей все равно надо воз вращаться к словакам.

Утром мы подъезжали к Скородному. Из села доносилась оглушительная пальба. Казалось, что целая дивизия бьет из всех видов оружия.

- Жмут на Реву, - поежился Бородачев.

- Неужели подоспела немецкая дивизия из Овруча? - с тревогой спросил я.

Село расположено на ровном месте. Кругом лес. Между лесом и окраиной села небольшая, покрытая льдом речушка Словечня.

Над Скородным клубилось густое облако черного дыма. Горели, видимо, дома и постройки. В воздухе яркими звездами рассыпались искры. Все кругом полыхало нестерпимым жаром. Над пожарищем кружилось несколько немецких самолетов. Вой падающих бомб, глухие раскаты взрывов, шипение шлепающихся мин и пронзительный рев моторов - все сливалось в безумную какофонию.

Порыв ветра ворвался в бушующее огнище и разметал пламя в разные стороны. От этого кромешного ада нас отделяло только неширокое поле. Скородное окружали небольшие овражки. Их, наверное, удерживал Рева на случай отхода. Вокруг - ни одной высотки, с которой можно было бы лучше рассмотреть, что происходит.

Я очень волнуюсь. Кажется, что плотный обстрел, разрывы снарядов и бомб искромсают отряд Ревы.

В бинокль видно, как по лугу торопливо ползут к речке две цепи солдат. Понимаю, что они хотят перекрыть овраги и окружить отряд Ревы.

- Это безумие, Александр Николаевич, в таком огне держать отряд, - говорит Бородачев.

- Надо немедленно связаться с Ревой!

- Я пойду, пошлите меня, - тут же откликается автоматчик Саша Ларионов.

Взяв двух бойцов, Ларионов ползет с ними к бушующему огню.

Бородачев посылает конных связных, чтобы перехватили отряд Иванова и завернули его к Скородному.

Фашистская цепь ведет через речку огонь по пулеметной точке Ревы, прикрывающей один из оврагов. Наш пулемет умолкает.

- Сбили... - с тревогой говорит Бородачев.

Враг переносит огонь на другой участок. Мы с Бородачевым не отрываемся от биноклей. Оба смотрим туда, где только что был наш пулемет. Все мертво. Люди или уничтожены, или ранены. И вдруг в дыму вырастает фигура Ревы. В распахнутом, как всегда, полушубке он бежит к смолкнувшему пулемету. Противник не может не видеть его. Одна очередь - и он будет сражен. Павел падает... У меня больно сжимается сердце. Но Рева тут же хватает пулемет, бросается в заросли и открывает бешеный огонь. Гитлеровцы упорно продолжают ползти. К Реве подбегают двое партизан. Пулемет работает на полную мощь. В это время вражеские цепи подползли к берегу, пытаются перейти речку. Рева дает ракету. Приняв сигнал, сразу несколько «максимов», замаскированных под корнями одиноких деревьев, короткими очередями застрочили по реке. На льду распластались гитлеровцы.

Люди Павла Ревы закопались под деревьями, устроили врагу хитроумные ловушки.

Стрельба стихла, фашисты откатились. Офицеры подгоняют автоматными очередями оставшихся в живых солдат.

Наблюдая за новыми приготовлениями противника, я не заметил, как появился Рева.

- Слухай, Александр, - возбужденно кричит он, пытаясь перекрыть грохот боя. - Есть на свете господь бог! И если хороший человек ошибается, его поправляют сверху. Я и не думал ставить там пулеметы. Да деваться было некуда. Вот и припрятал их по воле всевышнего... Як ты думаешь, угодил Павел господу богу?

- Насчет бога - не знаю, - обнял я Реву, - но гитлеровцам ты дал жару.

Павел смеется. Но мне известна его манера - шутками разгонять тревогу, создавать впечатление, что все обстоит не так уж плохо.

- А где комиссар? - спрашиваю я.

- Там западную часть Скородного держит.

- Почему по ним никто не стреляет? - показываю на солдат, копошащихся на речке.

- Та то ж пустяки. Не обращай внимания! Пусть идут. Трофеи поближе поднесут хлопцам, а то шукай их потом по лесу...

- Не шути, Павел Федорович! Надо немедленно выводить отряд из этого пекла, - резко вставляет Бородачев.

- Це правда, шо пекло. Та ще як пече! - спокойно подтверждает Рева.

- А каковы потери?

- Пять человек. Семь раненых. - И, помолчав, добавляет: - Це Скородное я взял еще с вечера, засветло. Полицейский гарнизон тут был до семидесяти человек. Ополовинили его. Навели порядок. Хлопцы уморились, полегли спать. А утром литуны-дьяволы тут как тут. И пошло: взрывы, стрельба... Я покуда трубку раскурил, смотрю - орда фюрерская уже на лугу,

Мы присаживаемся у заснеженного куста. Вынимаю карту. Решаем, откуда лучше подвести в тыл противника отряда Иванова. Рева выбивает свою трубку о каблук.

- Я думаю, не ладо трогать Иванова, - решительно говорит он. - Тут я сам справлюсь. Вот сюда на юг, - показывает он по карте, - я вывел роту Свиридова и специально оголил этот фланг.

- Это ради какой мудрой стратегии вы, Павел Федорович, оторвали роту от отряда и сунули в расположение противника?.. - взрывается Бородачев.

- Знаешь, Илья Иванович, от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

- В бою меняется, и очень!

- А жизнь диктует свою стратегию, - парирует Рева.

Шло время. Гитлеровцы, прекратив огонь, почему-то не решались переходить речку. Наоборот, они начали осторожно углубляться в лес. По всему было видно, что враги разгадали замысел Ревы и решили проскользнуть своим левым флангом к Скородному. Это заставило бы наш отряд отходить к Овручу. А там сосредоточены крупные силы противника.

Глядя на гитлеровцев, уже вошедших в лес, Рева уверял меня, что Свиридов не подпустит их к нашим обозам. Но неожиданно в районе расположения обозов завязалась отчаянная стрельба. Конечно, несколько сот повозок не могли не привлечь внимания врага. И хотя Рева продолжал доказывать, что за немцами сейчас двинутся глазки тридцати партизанских пулеметов, я уже не мог на это положиться.

Мысль, как всегда в бою, работала лихорадочно.

- Надо срочно снять роту Смирнова и ударить во фланг противника, - приказал я.

Рева, наверное, тоже понял, что наши могут не выдержать натиска. Резко сорвавшись с места, он помчался к Скородному.

В это время прямо через чащобу в пашу сторону пробился обоз. Тут же по врагу ударил с тыла Свиридов. Минут тридцать невозможно было разобрать, что там творилось. Все стало понятно только в тот момент, когда мы заметили, как по полю и лугу побежали фашисты. Ясно было, что они попытаются зацепиться за лес. Но здесь их перехватил Смирнов.

А между тем к гитлеровцам прибыло подкрепление из Овруча. Я дал команду достойно встретить противника, по тут произошло что-то невероятное. Прибывшая часть с ходу открыла огонь по отступающим гитлеровцам. К нам подскакал на коне командир конного взвода Лаборев:

- Товарищ командир, словацкие части приняли немцев за партизан и ведут с ними бой. Что прикажете делать?

- Надо помочь словакам...

А тут как раз подоспели конники Иванова. Быстро ставим им задачу и направляем в район боя. Через некоторое время возвращается Лаборев к приводит с собой двух словацких солдат.

- Пленные?

- Нет, перешли сами.

Оказывается, словаки не случайно открыли огонь по фашистам. Гитлеровцы в панике побросали оружие и, кто успел, скрылись в лесу. Словацкие солдаты тоже бросили часть оружия и подались к Овручу.

- Это маши специально так сделали, - говорит один из солдат. - Хороший случай выпал. Мы знали, в кого стреляем. Тут недоразумения не было. А как будут объясняться с немцами наши офицеры, то пусть у них голова болит.

- Ну а мы, Илья Иванович, - обращаюсь к Бородачеву, - кажется, неплохо объяснились с фашистским командованием на новом месте.

- Молодец Рева, хорошо отрекомендовался, - тепло откликается Бородачев.

Так снова на нашем пути встали словаки...

Вот и Картеничи.

Тысячу километров отмерили мы с боями от Брянских лесов. Сегодня впервые партизаны по-настоящему побанились и вдоволь, без риска, позволили себе поспать. Поспать без сапог, без гимнастерок. Поспать не днем, а ночью. Этого еще ни разу не удавалось за весь рейд.

Сквозь щели в занавешенном окне пробиваются солнечные лучи и золотистыми полосами прорезают полумрак комнаты. Срываю рядно, закрывающее окно. Тихое, мирное утро. Из-за двери доносится ворчание нашего хозяина деда Колоса. Еще вчера, когда мы располагались в его избе, бросилось в глаза недовольное лицо старика. Я решил выяснить, чем вызвана эта неприветливость, как настроен дед Колос.

Вхожу в соседнюю комнату. Здесь живут хозяева и наша охрана. Партизаны вместе с хозяйской дочерью Надей, красивой, статной девушкой, чистят картофель. Суровый, мрачный дед рубит в деревянном корыте мясо на котлеты. Старушка хозяйка возится у печи.

- Ну как, папаша, жили при фашистах? - пытаюсь завязать разговор.

- A y нас не было их. Словаки стояли, к то недолго. Они, видать, люди неплохие... - неохотно отвечает хозяин и снова склоняется над корытом.

- Пойдем, папаша, покурим!

- Благодарствую. Не искушен с детства.

- Тогда пойдем поговорим, - уже напрямик предлагаю ему.

- Разве что надобность есть? - неохотно соглашается старик.

Мы сидим у печки и смотрим на огонь.

- Люблю елку, весело горит, как бы разговаривает с тобой, - задумчиво произносит старик. - А вот ольха, кажется, не горит, а просто плавится. - И, помолчав, продолжает глухим, ровным голосом: - Вот ты, мил человек, нашей житухой интересовался... Не охотник я языком молотить. Сычом меня за это прозвали. Ну прямо скажу, и молчать тоже трудно. Невеселое житье, командир. А вернее сказать - хуже некуда! Да ведь словами горю не поможешь...

Старик надолго умолкает. Я не тороплю его. Чувствую: разговорится, поделится тем, что наболело. И действительно, словно оттаивает дед.

- Ты деревню Симоновичи, к примеру, знаешь?

- Только по карте.

- А знать бы надо. Там каратели всех людей побили, кто не успел бежать. И деревню сожгли начисто. А мертвым головы поотрубали и на колья насадили. Страх невиданный: человечьи головы на кольях как живые - глазами на все стороны смотрят, и волосы шевелятся на ветру. Вот оно как... И за что? За то, что теплых вещей по приказу не сдали. Приказ был строгий, а собрали две пары ношеных валенок да три, не то четыре полушубка. Вот какой у нас народ!

Потускневшими глазами Колос смотрит на огонь. Лицо его неподвижно и хмуро.

- Ну, а Днепр вы у города Лоева переплывали?

Я молча киваю.

- А знаешь, сколько людей после вас каратели в Лоеве расстреляли? За ту самую переправу... И так - везде.

Негромко, монотонно говорит дед Колос. А кажется, что кричит каждое его слово. Еще недавно я думал, что самые тяжелые испытания выпали на долю партизан. Только теперь понял - не прав. Куда трудней безоружным, беззащитным жителям, на которых обрушивается злоба и ярость растравленного фашистского зверья... И все равно люди не боятся, помогают партизанам.

- Верно ты сказал: замечательный у нас народ, дедушка Колос! - вырывается у меня.

- Народ у нас точно... геройский. Все стерпит. А ты все же послушай, командир, старика. - Колос встает, сурово смотрит на меня. - Вы лучше маленькими группами, тайком воюйте. Не тащите сюда столько фашистов. И вам сподручнее, и народу безопаснее. Иначе что получается: партизаны придут и уйдут. А кому держать ответ? Не обессудь за смелое слово. Не приди вы в Картеничи, так, может, мы до прихода Красной Армии без карателей как-то дожили бы. Словаки - те вроде ничего...

- Эх, дед! Много ты на свете прожил, а ерунду мелешь. Подумай, что говоришь! Красную Армию решил со словаками дожидаться? А кто они? Кому служат?

- Этого не ведаю. Чужому человеку в душу не залезешь... Нам теперь в Картеничах все одно конец. Ты, командир, о других побеспокойся, на них смерть не натаскивай...

- Ты все свое да свое... - с досадой вырвалось у меня. - Ну, а если партизаны займут леса и установят Советскую власть?

- Это другое дело, если не уйдешь. Только хватит ли силенок?

Я рассказываю о пашем партизанском крае в Брянских лесах, о восстановленных сельсоветах, колхозах, школах.

Дед оживляется.

- Тогда давай оружие. Да заступись за народ по-настоящему. Народ у нас хороший, поможет во всем. У нас одни пути: куда твои хлопцы, туда и мы!

Разговор с дедом Колосом затянулся, но я не жалею об этом. Он рассказывает о здешних людях, о заповедных урочищах, где можно разместить лесные таборы.

- Ладно поговорили, - заключает дед. - В голове моей старой посветлело. И житуха вроде веселей стала...

Старик ушел. Из окна моей комнаты видно, как со двора дома, что расположен напротив, выезжает повозка, доверху груженая сеном и домашним скарбом. Повозку тащит пара круторогих серых волов. Потом появляется Рудольф Меченец с коровой. Он заботливо усаживает на сено какую-то женщину с детьми, привязывает корову и направляется к нашей избе.

- Добрый ранок, товарищ командир, - широко улыбается Рудольф. - Вот уезжаю по заданию Константина Петровича...

- Я тоже, Александр Николаевич, зашла попрощаться, - говорит Галя.

- Ну как, нашли тебе родню?

- Нашли. Константин Петрович замечательно все устроил! Бабушка - из Овруча, а мать - местная. У нее фашисты мужа расстреляли. Я почти верю, что это действительно моя мама, - улыбнулась девушка.

- Ну, в добрый час, друзья. Да будьте осторожны, - сердечно напутствовал я наших отважных разведчиков.

Мы завтракаем в просторной избе деда Колоса. За столом Богатырь, Бородачев, Петрушенко и Рева.

- Слухай, Александр, це правда, что гитлеряки против нас наступление готовят?

- В том-то и сложность, что нам пока остается только предполагать.

- Не огорчайтесь, Александр Николаевич, - нравоучительно замечает Бородачев. - На предположениях обычно строятся все военные действия. Когда враг ударит оттуда, откуда его меньше всего ждешь, тогда все тайны и открываются. Кроме того, чтобы не идти в темноте на ощупь, люди придумали фонарь. А на войне, насколько я понимаю, для этого созданы штабы и разведка. Если разведка плохо освещает противника, то ее нужно гнать!

- Гнать? - подскакивает Петрушенко, бросив на Бородачева выразительный взгляд. - Вы хотите сказать, что наша разведка ничего не знает? Это слишком... Каждому овощу свое время.

- Зря горячитесь, Константин Петрович, - спокойно продолжает Бородачев. - Когда станет светло, командиру не потребуется фонарь. В это время он будет только гореть, а не светить.

- Разведка - наши глаза и уши, - поддерживает начальника штаба Богатырь.

- Глаза, но только без очков, бо они имеют способность потеть в тумане. Сколько их не протирай, все равно тогда толку мало. А уши у меня у самого вянут от балачек в народе, - ухмыляется Рева.

- Хватит, друзья! Поговорим о деле. Ознакомьте нас с новыми радиограммами, - обращаюсь я к Бородачеву.

- Охотно, - отзывается он и громко читает:

«Прошу представить к правительственной награде всех, кто отличился в боях за время рейда».

- Радиограмма подписана начальником штаба партизанского движения Украины генералом Строкачем.

Реву известие о наградах явно привело в хорошее настроение, но и тут он не удержался от едкого замечания:

- Славные хлопцы сидят в том штабе! Не забыли про нашего топающего брата...

- Это то, что касается наград, - невозмутимо продолжает Бородачев - А теперь послушайте, что требуется от нас:

«САБУРОВУ. БОГАТЫРЮ.

Красная Армия героически удерживает каждый метр земли Сталинграда. ЦК КП(б)У требует усилить боевую деятельность всех отрядов вашего соединения. Того же потребуйте от местных отрядов и подполья, связанных с Вами. О принятых мерах информируйте ЦК КП(б)У.

Н. Хрущев».

Мы замолчали. Каждый про себя еще раз прочитал этот текст.

- Да, товарищи, - прервал молчание Богатырь. - Большое доверие оказывает нам партия. Считает - крепко мы можем помочь фронту. Это должен понять каждый партизан. Всем сердцем понять.

Снова наступает тишина. Мы вдумываемся в скупые, точные и такие значительные слова с Большой земли. Бородачев берет последнюю телеграмму. Ее прислал Селивоненко:

«Был Пермяков, просил передать: о встрече сообщит дополнительно. Калашников ушел на Житомирщину».

- Як же так получается? - возбужденно спрашивает Рева. - Мне сказали, что взвод Калашникова двинется к Киеву. А выходит, что моим Калашниковым командует Селивоненко или какой-то Пермяков и уже загоняют его куда-то под Житомир?..

- Успокойся, Павел. Речь идет совсем о другом человеке.

- Ну це инша справа. Тоди хай ходит...

Петрушенко значительно смотрит на меня:

- Не советую спешить, Александр Николаевич!

- Но ведь радиограмма ЦК Украины обязывает нас активизировать действия к подпольных организаций. В этом свете хорошо бы, конечно, ускорить встречу с Калашниковым.

После непродолжительной паузы раздается твердый голос Петрушенко:

- С Пермяковым надо разобраться.

Он подчеркнуто обрывает фразу. Мне ясно, Костя чего-то не договаривает. И я переключаю разговор.

- Будем готовить приказ.

Во исполнение указаний ЦК КП(б)У мы принимаем новый план боевых действий. Чтобы опередить вероятное большое наступление противника, запутать работу вражеской разведки и, наконец, вызвать на открытые действия словаков, надо нанести одновременный удар по нескольким гарнизонам врага.

И начальник штаба записывает: «Реве со своим отрядом захватить Буйновичи».

- А этого архаровца Чембалыка не мешало бы взять живым в плен, - добавляет Бородачев.

- Це можно, если он не драпанет первым, - весело откликается Рева.

- Подождите. Может быть, Чембалык согласится на встречу? - говорю я.

А в это время Бородачев уже ставит задачу отряду Федорова: выйти в Ровенскую область, нанести удар по железнодорожной станции Томашгруд и разъезду Оски на железной дороге Сарны - Коростень.

Далее определялась задача отряду Таратуты: взять райцентр Словечно и захватить все продовольственные базы.

Отряду Иванова - освободить железнодорожную станцию и райцентр Лугины.

Отряду Волкова - с оперативной группой отправиться вместе со Станиславом и Яворским в Каменец-Подольскую область, в район Славуты, и подготовить там необходимые условия к приходу отряда Шитова.

- И вот еще что, - обращаюсь я к Бородачеву, - заготовьте отдельный приказ о назначении Яворского командиром отряда Славутского района. Обяжите командиров отрядов выделить ему людей, оружие, боеприпасы.

- Послать надо наших ветеранов - партизан с сорок первого года, чтобы они стали костяком нового отряда, - уточняет Богатырь.

- Я считаю, что с Волковым должен пойти Фроленко, - добавляет Петрушенко. - Он опытный оперативный работник. Станислав проводит его в Острог, Фроленко встретится с Половцевым и на месте разберется в оперативной обстановке.

- У меня тоже вопрос, - озабоченно говорит мне Бородачев. - Отменяется ли прежний приказ о словаках?

- Нет. Приказ запрещает командирам по собственному почину действовать против словаков. В случае же с Буйновичами речь идет о задании, которое дает наш штаб. Тут никакого противоречия.

- И все же я бы пока воздержался от операции против Буйновичей, - вставляет Петрушенко. - Мы послали Чембалыку весьма ультимативное письмо. Это могло задеть его самолюбие.

- И очень хорошо! Надо заставить Чембалыка отвечать за свои действия, - возражает Богатырь.

- Да, но не следовало угрожать боем, - снова говорит Петрушенко.

- Когда ребенка бьют по мягкому месту, скорее доходит до ума, - смеется Рева.

Дежурный доложил о приходе двух партизан из местного отряда.

Первым вошел высокий пожилой человек, обросший бородой.

- Мы партизаны Лельчицкого района. Моя фамилия Линь, - широко улыбаясь, он крепко пожимает нам руки.

Товарищ Линя - молоденький паренек - был явно сконфужен.

- Вы из какого отряда? - здороваясь, спрашиваю Линя.

- Да как вам сказать: весь наш отряд здесь... Так вдвоем и партизаним с сорок первого года.

- И с кем же вы воюете, хлопцы? - съехидничал Рева.

- Нескольких карателей ухлопали. У нас ведь вооружения всего две винтовки и по три обоймы патронов на брата. Удалось, правда, пару мостиков разрушить и кое-где сделать завалы...

- Нечего сказать, «боевая деятельность»! - не удерживается Рева.

- Кто из местных жителей знает вас как партизан? - обращаюсь я к Линю.

- Меня весь район знает, - не без гордости отвечает он. - Я член партии с двадцатого года.

- Что же не организовали отряд? - вмешивается Богатырь.

- Людей у меня подобрано не на один отряд. Только оружия нет. Вот мы и пришли к вам за помощью. Нам бы хоть пару десятков винтовок, патрончиков, ну и один пулемет, конечно...

- Много осталось в районе коммунистов?

- До десятка наберется.

- Это хорошо.

И комсомольцы имеются, - раздается робкий голос от двери.

Мы повернулись к пареньку.

- Ты, Ванюша, подожди, - прерывает его Линь. - Между прочим, это племяш вашего хозяина. Боевой хлопец!

- А партийная организация у вас есть? - спрашивает Богатырь.

- Да как вам сказать: собираемся так, поговорим о том о сем. Но чтобы официально - нет.

- Надо всем собраться, оформить организацию, избрать руководство, - как всегда, коротко и конкретно ставит задачу Богатырь.

- Правильно. Помогите нам ячейку создать...

- Почему только ячейку! - включаюсь я в разговор. - Мы недавно были в Кремле. Там сказали, даже небольшая группа коммунистов может в необходимых условиях работать на правах подпольного райкома партии.

Глаза Линя зажигаются неподдельной радостью.

- Собрали бы нас да и рассказали обо всем этом!

- Соберем обязательно и неоднократно, - обещает Богатырь. - Договоримся о создании подпольного райкома партии.

- Райком партии пусть тоже вынесет решение относительно партизанского отряда, - добавляю я. - Вооружение отряда мы берем на себя. А хорошего командира найдете?

- Найдем, - немного подумав, отвечает Линь. - Да что далеко искать. Вот хотя бы наш Ваня Колос: смелый разумный хлопец.

- Проходи сюда! Садись, командир, - приглашаю я к столу Ваню Колоса.

Линь подбадривает паренька, и они усаживаются рядом с нами.

- Чем больше я присматривался к этим двум разным, внешне не похожим друг на друга людям, тем больше крепла во мне уверенность, что мы встретили настоящих боевых товарищей, которые жаждут найти свое место в борьбе с врагом.

- Вы Буйновичи знаете? - спрашиваю я.

- Как не знать, - усмехается Линь. - За двадцать лет работы в своем районе я почти все деревни пешком исходил.

- А Дубницкие хутора?

- Что за вопрос! Конечно знаю!

- Тогда к вам просьба. Пройдите с нашим начальником штаба, - показываю я на Бородачева, - и помогите ему набросать схему деревни Буйновичи и расположение гарнизона противника.

- Это можно. Командир того гарнизона, кстати, стоит на квартире у моего дружка Антона. А дружок вчера у меня был и передал кое-какие сведения.

- Отлично. Подробно расскажете обо всем Илье Ивановичу. А вот Дубницкие хутора, - продолжаю я, - нам надо бы посмотреть. Что там за рельеф, как они расположены. - Я имел в виду подбор посадочной площадки для самолетов.

- И это сделаем. Ваня поедет с вами и покажет все, что надо.

Бородачев, Линь, Колос уходят.

- Какое впечатление произвели на вас лельчицкие партизаны? - спрашиваю товарищей.

- Впечатление хорошее, - первым откликается Богатырь.

- о необходимо еще проверить, - добавляет Петрушенко.

- Обязательно, - подтверждаю я. - А одновременно следует ускорить создание райкома партии и организацию партизанского отряда. Ты, Павел, поможешь оружием.

- Це да! Я дам винтовки, а они их побросают от первого выстрела, - не то возражая, не то сожалея о необходимости делиться оружием, ворчит Рева.

- Не волнуйся! Оружие сразу давать не будем. Но ты же понимаешь, что без партийного подполья и местных партизанских отрядов немыслимо создать партизанский край.

- От этой истины никуда не сховаешься, - соглашается Рева. - Так я ж не против. Лишь бы они добрыми вояками были, а за нашей помощью дело не станет.

- А не смог бы ты поехать с Колосом в Дубницкие хутора поискать площадку? Как у тебя дела в отряде? Позволяют отлучиться?

- Почему нет, - быстро откликается Павел, - конечно, поеду.

Итак, мы вплотную подошли к словацким гарнизонам.

Предстояла встреча и, возможно, бой...

Поздний вечер. Я один в комнате. На полу разостлана карта. Полулежа на ней, с карандашом в руке веду «наступление» на Буйновичи, а мысли снова возвращаются к словакам.

«Нет, сегодня мы не имеем оснований считать словацкие части хотя бы нейтральными. Возможно, они преградят нам путь, будут препятствовать диверсиям на коммуникациях. И тогда прольется кровь...»

Как хочется избежать этой крови! Но я не имею права закрывать глаза на самое худшее, не имею права ждать.

И опять путешествую с отрядом Ревы по карте. Нарочно ставлю отряд в самые тяжелые условия, учитываю все слабости партизан, все преимущества обороняющегося противника.

Сквозь двойные рамы приглушенно доносятся голоса и звуки баяна. Невольно прислушиваюсь к словам веселой партизанской частушки:

Говорят, что Гитлер очень

Генералов стал ругать:

«Как пошли вы на Россию -

Разучились воевать»...

И вдруг - звон бубенцов. Мимо окна промчалась пара гнедых.

- Ларионов! - зову адъютанта.

- Слушаю, - появляется из другой комнаты Саша.

- Что происходит?

- Не знаю. Может, масленица, может, рождество... Сани разукрашены. Не кони - звери, но не наши. В санях будто Смирнов сидит, тот, что на заставу пошел. А кони, кони какие!..

- Немедленно задержать и в комендатуру. А восторги оставь при себе, - прерываю я разглагольствования адъютанта.

- Есть!

Я снова склоняюсь над картой. Нелепый звон бубенцов спутал мысли, никак не могу сосредоточиться. Проходит добрых четверть часа, пока опять начинаю работать.

Как будто все верно, только кое-где следует рассредоточить боевые порядки, чтобы создать оперативный простор...

И вдруг опять эти проклятые бубенцы. Ближе, ближе... Кони останавливаются у самого дома, скрипят ворота, сани въезжают во двор.

Чего ради Ларионов притащил сюда эту компанию?

В соседней комнате слышатся негромкие голоса. Вбегает Ларионов. Лицо раскраснелось, скороговоркой произносит:

- Приехал словацкий офицер. Хочет вас видеть.

Я растерялся.

- Давай сюда комиссара, Бородачева, Петрушенко, живо!

Быстро сворачиваю карту, застегиваю воротник гимнастерки, подтягиваю ремень.

Входят командир роты Смирнов и командир местных партизан Ваня Колос.

- На переговоры к вам прибыл командир буйновичского гарнизона словацкий офицер Чембалык.

- Откуда? Как он сюда попал? - удивляюсь я.

- Из Буйновичей. Прямо на мою заставу напоролся, - объясняет вполголоса Смирнов. - Слышим звон колокольчиков, приготовились. Смотрим, мчится на нас пара лошадей. В санях один человек. Решили пропустить на заставу. Остановили. Видим: словацкий офицер. Спрашивает вас...

- Подождите, - прерываю Смирнова, - ведь встреча была назначена на Злобинском мосту.

- Он не поехал на мост. Сделал большой крюк и попал на Лельчицкую дорогу.

- Зачем вы его сюда притащили? Могли вызвать меня.

- Офицер не хотел ждать. Дело, вижу, важное. Ну, а в случае чего...

Смирнов не успел досказать свою мысль. Вошли запыхавшиеся Богатырь, Петрушенко и Бородачев.

- Приехал все-таки, бродяга! - радостно крикнул Костя.

- Тише, услышит... Илья Иванович, распорядитесь, чтобы подали ужин. И пригласите Чембалыка.

Товарищи поправляют гимнастерки. Оглядывают друг друга. Уславливаемся, что вначале разговор буду вести я. Немного волнуюсь: как-никак - это первый в моей жизни дипломатический прием.

В дверях появляется высокий офицер в словацкой форме. Сделав полшага в сторону, он щелкает каблуками, прикладывает два пальца к козырьку фуражки и, старательно выговаривая русские слова, представляется:

- Товарищ командир дивизии! На переговоры по вашему письму прибыл из Буйновичей командир дивизиона особого назначения словацкий офицер стотник Чембалык. - И замирает на месте.

Не спеша подхожу. Чембалык по настоящему красив. Он строен, подтянут. На холеном, гладко выбритом лице светятся озорные глаза. От уголков их бегут лучики чуть заметных морщин.

Офицер считает меня командиром дивизии. Ну что же, пусть будет так. Подаю руку и называю свою фамилию. Следует сильное рукопожатие.

Представляю своих товарищей. Чембалык снова щелкает каблуками, потом обращается ко мне:

- Прошу принять от офицеров и солдат моего гарнизона сердечный привет и скромный подарок.

Он легко поднимает с пола неведомо как очутившийся здесь объемистый пакет. Пакет изрядно тяжел. Не решаюсь сразу развернуть его и кладу на стул.

- Рады приветствовать всех солдат и офицеров, которые искренне хотят помочь нам в священной борьбе против фашизма, - говорю я в ответном слове. - Надеемся, что ваш приезд положит начало партизанской дружбе со словаками.

Поблагодарив за подарок, я внимательно приглядываюсь к гостю. Пытаюсь уловить что-нибудь поддельное, искусственное в его поведении. Однако держится он просто. Снимает шинель, усаживается на диван, непринужденно заводит разговор.

- Прошу принять мои извинения. Я дал позволение не отвечать на ваше письмо. Как видите, на место ответа прибыл сам. - Озорно смеется и добавляет: - Привычка не оставлять следов на бумаге...

- Но ваш приезд не может остаться незамеченным, - улыбнулся я, как бы принимая предложенный тон разговора.

- О! То не есть страшно. Попутный ветерок заметет следы... Я телефонировал начальнику штаба полка капитану Налепке и сказал так: «Ян, что-то у меня в середине мутит. - Чембалык с грустной миной показывает себе на грудь. - Поеду погуляю».

Услышав фамилию Налепки, мы с Костей невольно переглянулись.

- Вы маете знакомство с капитаном Налепкой? - резко поворачивается ко мне Чембалык.

Оказывается, он наблюдателен: я был уверен, что он ничего не заметил.

- Налепку мы не знаем, но слыхали, что есть такой начальник штаба полка, - говорю я как можно более равнодушно. - А вы, между прочим, хорошо владеете нашим языком, - стараюсь сменить тему.

Видимо, похвала приятна гостю.

- То не очень, - скромничает стотник, - но мне приемно, что вам есть понятный мой русский язык. Я маю любовь до вашего Пушкина, - неожиданно говорит Чембалык, - большую любовь... Есть у него хорошие слова: «Товарищ, верь...»

Он наизусть читает «К Чаадаеву» и тут же замечает:

- Пушкина за границей любят за лирику. Я его люблю за боевой дух.

Костя тихо, как бы про себя, произносит:

Одни на ветке обнаженной

Трепещет запоздалый лист...

- Прошу, прошу, - обращается к Петрушенко наш гость, но сам тут же хмурится: то ли он снова перехватил мой взгляд, то ли по тону Кости почуял в словах стихотворения что-то порочащее его, Чембалыка.

- Без ветра листва на дереве не шевелится, - возбужденно бросает он. - Листья падают, а дерево остается.

- А у русских говорят, - не унимается Костя, - когда листва осыпается, дерево познают по коре.

- Вы имеет подозрение ко мне, - говорит Чембалык, показывая на свою форму. Его озорные глаза становятся суровыми и холодными. Но только на мгновение. - Я тоже имею любовь к русским пословицам, - уже смеется гость, делая вид. что не понял Костю. - Как это: «По одежке встречают - по разуму провожают». То есть не скромно. Правда? Прошу простить. Но из песня слов не выбросишь. Я не сделал ошибки в русской пословице?

В глазах Петрушенко вспыхнули знакомые мне злые искорки. Но я опережаю его:

- Скажите, стотник, мы слыхали, что гестапо ищет какого-то Репкина?

- То правда, - смеется Чембалык. - Ищут, но не могут находить. Я им говорю: Репкин - это я, но они не хотят верить. А я имею любовь к шутке, товарищ командир дивизии. Вы понимаете меня?

«Да, этот офицер осторожен... Не проговорится, не скажет лишнего». Однако я решаюсь идти напрямик.

- А как относится начальник штаба полка капитан Налепка лично к вам? Это тот самый Налепка, который носит очки в черной роговой оправе?

- Вы имеете знакомство с ним? - опять взволнованно спрашивает Чембалык. - Вы знаете Яна? Да? - Глаза его настороженно впиваются в меня.

- Я уже говорил, что нет, - спокойно отвечаю ему. - Вы первый и единственный офицер, почтивший нас своим визитом.

Несколько мгновений Чембалык изучающе смотрит на нас, видимо стараясь понять, насколько искренен мой ответ. Потом удобно усаживается на диван и, попыхивая сигарой, обращается сразу ко всем.

- Вы хотите знать, кто такой есть Налепка. Налепка - главный человек в нашем полку. Да-да, главный, Вы будете меня спрашивать: а командир полка? О! Наш полковник Чани, как вам по-русски сказать, интересный... - Чембалык ищет нужное слово. - По-английски «copy»... - Он обводит нас глазами:

- Экземпляр, - переводит Петрушенко.

- Вот-вот - экземпляр! Наши офицеры про него говорят: «Кто не имеет желания, легко избавляет себя от обязанностей». Зато обещания командованию давать не скупится... Налепка так определил: «Обещания даются, дураки радуются, а жизнь старика Чани идет спокойно: круг его интересов очерчен обручальным кольцом на розовом пальчике его молодой манжелки...»

Мы смеемся.

Наш гость явно доволен произведенным впечатлением. Я чувствую, что он умышленно оттягивает серьезный разговор. Наступает неловкая пауза. Приглашаю всех к столу.

Тотчас поднимается Чембалык:

- Прошу позволения угощать вас нашим словацким вином.

Он быстро разворачивает преподнесенный нам пакет, ставит на стол бутылки с вином и французским коньяком.

Я собираюсь поднять первый тост. Заметив это, Чембалык опередил меня:

- Пью свой келлых за союз наших правительств против фашизма, за победу над Гитлером!

В граненых стаканах отменное золотистое вино. Я пью его маленькими глотками, смотрю на Чембалыка и думаю: с кем чокаюсь? Кто он - наш гость? Ловлю себя на том, что примерно так же думал о Налепке в Аврамовской.

Чембалык катает в пальцах хлебным шарик. По глазам видно: напряженно о чем-то думает. Наконец, обращается ко мне. В голосе его уже нет веселых, шутливых ноток:

- Ваше письмо вы должны посылать не мне, а Налепке. Он, а не я, берет на себя ответ за жизнь словаков.

Это уже серьезный разговор!

- Прошу дать мне прощение, - медленно продолжает гость, тщательно подбирая каждое слово. - Вы должны иметь знакомство с Налепкой.

- А он что, коммунист? - спрашивает Богатырь.

- Думаю, нет...

- Он ваш друг? - быстро спрашивает Петрушенко, пытаясь вызвать словака на откровенность.

- Да. Мы имеем с ним частую встречу. Он смелый и любит повеселиться. Мы делаем с ним шутки над стариком Чани, хотя и жалеем его, - заключает Чембалык.

- Кто это «мы»? - в упор спрашивает Бородачев.

- Мы?.. Это я и мои друзья офицеры, - неопределенно отвечает Чембалык.

- А за что вы жалеете Чани?

- Старик придерживается нейтралитета. Но если нас всех возьмет гестапо, его не оставят на свободе.

- Вас возьмет гестапо? За что? - в голосе Ильи Ивановича нескрываемая насмешка.

Чембалык мрачнеет. Глубокая складка прорезает лоб. Он крепко стискивает зубы. На смугловатом, до синевы выбритом лице резко проступают скулы.

Сейчас будет взрыв. Надо спасать положение.

- За ваш приезд, господин стотник! - поднимаю я стакан вина.

Чембалык чокается, пьет и уже спокойно обращается ко мне:

- Я хочу отвечать офицеру. Позволяете? Благодарю. - Поворачивается к Бородачеву и, отчеканивая каждое слово, говорит: - Вы даете вопрос, за что нас может взять гестапо? За то, что мы имеем ненависть к Гитлеру, к германскому фашизму, врагу словенства. За то, что мы имеем преданность нашему президенту Бенешу. За то, что мы имеем надежду встретить на словацкой земле союзные войска... Вы имеет веру во второй фронт? - в упор глядя на меня, спрашивает он.

- Будем надеяться, что союзники выполнят свои обязательства, - неопределенно отвечаю я.

- Правильно, - подхватывает Чембалык, - конечно выполнят! А Налепка всегда имеет спор со мной. Он говорит: в Словакию войдут только советские войска.

- Значит, капитан Налепка не верит во второй фронт? - уточняю я. - Напрасно! Второй фронт будет. Он понадобится самим союзникам.

- Я есть очень радый, мы с вами имеем одну мысль.

Я тоже считаю, что он будет создан. Но когда? Думаю, не скоро. Тогда, когда союзники смогут уверенно диктовать Гитлеру свои условия...

- Черта лысого! - гневно вырывается у Бородачева.

- То есть не черт лысый, то есть простой и верный расчет, - холодно бросает Чембалык. - Арифметика. Дважды два есть четыре, и только четыре. А наш сельский учитель Налепка говорит: «Пять». Он упорно имеет веру в словацкую революцию.

- Я не знаю, кто у вас Налепка, - говорит Бородачев.

Но Чембалык его перебивает:

- То ваш коллега, тоже начальник штаба.

- Но вы, - словно не замечая этой реплики, продолжает Илья Иванович, - смахиваете на контрреволюционера...

В глазах Чембалыка снова вспыхивает гнев:

- Я имею опасение, что у товарища офицера плохие нервы. Поэтому он даст себе позволение бросать тяжелые обвинения своему гостю.

- А вы не верите в революцию? - спрашивает Богатырь, стараясь, видимо, отвлечь Чембалыка от перепалки с Бородачевым.

- Нет! В Словакии нет! - горячо отвечает он. - Словакия имеет республику. А тиссовское правительство, как то гнилое дерево: его не рубят топором - оно само падает.

Наш разговор на общие темы явно затянулся.

- Мы хорошо побеседовали, - говорю я. - Были взаимно откровенны. Не правда ли? Перейдем теперь к делу. Насколько нам известно, словацкие солдаты проявляют к советскому народу только, я бы сказал, платонические симпатии: ездят по деревням, иногда дружески беседуют с жителями, поют с ними наши песни. Сюда же можно отнести и ваш любезный, даже, простите, демонстративно любезный приезд с бубенцами... Но мы ждем активных дел, конкретной помощи.

- Я для того самого имел долг прибыть к вам.

- Тем лучше, - говорю я. - В таком случае давайте выработаем соглашение и взаимно подпишем его.

Чембалык резко поднимается, лицо его серьезно.

- Соглашение? Бумагу? Зачем бумагу? Слово солдата...

- Вы правы: слово солдата - золотое слово. Но все-таки...

- Значит, отказываетесь? - в упор спрашивает Костя.

- Нет... Почему же... Но я хотел бы знать, на каких вопросах будет стоять соглашение?

- Мы считаем, - говорю я, - что вы должны обеспечивать нас разведданными, помогать оружием и боеприпасами. Ваш батальон, не поставив нас в известность, не будет выходить на акции против партизан. Со своей стороны мы гарантируем: партизаны не будут нападать на ваши подразделения.

- Вторая часть мне нравится, - пытается шуткой облегчить себе решение вопроса Чембалык.

- А первая?

После короткой паузы следует ответ:

- Мой батальон в партизан не стреляет. В остальном я постараюсь выполнить все, как вы того просите. Сведения по разведке я буду давать...

Он явно увиливает, и тогда Костя прерывает его:

- А остальное? Если уж на то пошло, стотник, то сведения мы можем получить и без вас!

Чембалык молчит, соображает, прикидывает.

- Я есть готовый! - наконец говорит он.

Мы быстро набрасываем текст соглашения.

Чембалык обязуется в ближайшее время передать нам десять ручных пулеметов, несколько десятков тысяч патронов, медикаменты, питание для радиостанции и снабжать нас военной информацией.

Мы обязуемся отдать приказ партизанским отрядам не открывать огня по подразделениям его гарнизона. Из разговора выяснилось, что фашистские оккупационные власти плохо снабжают словаков продовольствием. А в ответ на жалобы словацких офицеров цинично советуют «самоснабжаться». Видимо, хотят толкнуть солдат на грабеж населения. Мы выражаем готовность по мере возможности передавать гарнизону Буйновичей хлеб и мясо.

Чембалык первым подписывает документ. Его подпись - размашистая, с завитушками - точно передает характер нашего гостя.

- Теперь я есть не Чембалык, а Богданович, - протягивая мне текст соглашения, говорит стотник. - Прошу писать письма только Богдановичу. К вам будет ходить хозяин моей квартиры Антон. Вы меня понимаете?

Он вынимает из кармана изящную кожаную коробочку и ловко срывает пломбу.

- Прошу. То от меня лично.

На темно-синем бархате поблескивают карманные часы с маркой известной швейцарской фирмы.

Я растерялся. Надо чем-то отблагодарить. Но чем?

К счастью, вспоминаю, что у моего ординарца Лесина находятся на хранении золотые часы. Вызываю Степана и через несколько минут вручаю подарок Чембалыку.

- Пусть стрелки этих часов остановятся, если один из нас нарушит соглашение, - говорю я.

- Слово солдата! - с довольным видом отвечает Чембалык. - Я ж теперь самый богатый человек на Словакии... - смеется он. Потом доверительно наклоняется ко мне: - Прошу дать разрешение. Я буду напиваться. Мне надо возвращаться пьяным... Нужна осторожность, бо там должны знать, что Чембалык гулять ездил.

Звонкие бубенцы снова оглашают морозный воздух. Лихие кони увозят нашего нежданного гостя.

- Ну вот, - с усмешкой говорит Бородачев, - теперь во всех анкетах придется писать о связях с иностранцами...

Мы рассмеялись.

Ян Налепка

Фашизм, ступив сапогом своего солдата на нашу землю, хотел отнять у людей солнце. Беспросветная ночь вражеской оккупации надвинулась на огромные районы страны. Но народ не сложил оружия. Советская Армия нанесла могучий удар под Москвой, сейчас перемалывает остатки войск Паулюса под Сталинградом. Народ не жалеет сил, чтобы отвоевать, вернуть весну. Сражаемся за это и мы - частица народа и его армии.

Видели вы, как тает в полях снег? Сперва он темнеет и становится рыхлым на высоких мостах. Пробиваются из-под него первые робкие ручейки. Вначале они ползут, а не бегут. Вокруг в низинах - нетронутая зимняя белизна. Доберется туда ручеек и пропал. Нет его! А назавтра, глядишь, опять проточил себе путь. Да не до того места, что вчера, - дальше! И так день за днем, пока не заиграет веселая вешняя вода по всему полю.

Нечто подобное этому вечному мудрому возрождению жизни началось с приходом нашего соединения на оккупированную врагом Житомирщину. И хотя стояла глубокая осень 1942 года, начиналась весна, весна освобождения родной земли от захватчиков. Ее несли наши партизанские отряды, которые действовали не только в Житомирской, но и еще в трех областях Украины.

Собственно, на Житомирщине остались только отряды имени Щорса под командованием Таратуты и имени Ленина под командованием Иванова. Отряд Шитова готовился к выходу в Каменец-Подольскую область. Отряд Селивоненко по-прежнему действовал на Киевщине. Туда же должен был передвинуться отряд, возглавляемый Яворским и Волковым. Отряд Ивана Федорова «За Родину» уже воевал на Ровенщине.

Отряд Ревы и артиллерийско-минометное подразделение оставались, как и раньше, нашей ударной группой для выполнения особо важных задач.

От наших отрядов во все стороны, подобно ручейкам, тянулись партизанские тропы. По ним шли листовки и оружие. И вот уже начали возникать местные боевые группы, подпольные райкомы партии. Во главе их встали испытанные коммунисты. Они постоянно держали с нами связь.

Совсем немного времени прошло после нашей первой встречи с лельчицкими партизанами Линем и Колосом. А теперь Линь - секретарь подпольного Лельчицкого райкома партии. Сегодня он зашел в штаб, чтобы рассказать о встрече нашего комиссара Богатыря с подпольщиками района, о том, с каким энтузиазмом встретили коммунисты создание райкома и организацию партизанского отряда.

- А полицейских и старост, как корова языком слизала. Разбежались гады! - говорит, прощаясь, Линь.

В комнату заглядывает Петрушенко:

- Там Волков с группой ждет. Они срочно выезжают. Можете его принять?

- Давай!

Вместе с Костей заходят комиссар, Волков, назначенный командиром отряда Яворский, Станислав.

Завязывается оживленный разговор. Товарищи, идущие на выполнение очень ответственного и опасного задания, настроены бодро, горят желанием скорее начать боевую работу.

- Вы уверены, что пройдете без особых приключений? - спрашиваю Станислава.

- Мы не пойдем, а поедем, товарищ командир, - спокойно отвечает он. - Старосты дадут подводы, полиция будет помогать. Какой же я немецкий офицер, если не доставлю группу к месту!

- Имейте в виду, друзья, нас очень интересуют районы Славуты и Шепетовки. От боевой деятельности вашего будущего отряда, товарищ Яворский, во многом зависит разворот партизанского движения на Каменец-Подольщине. - Я пока умалчиваю о скором выходе в тот район отряда Шитова. - Только начните диверсии на железной дороге, а подкрепление прибудет... Довольны ли вы бойцами, которых вам выделили из отрядов? - обращаюсь я к Волкову.

- Людей подобрали стоящих: все семнадцать человек - партизаны с сорок первого года. Имеем четыре пулемета, все вооружены автоматами.

- В политчасти были? Там приготовлены для вас газеты и листовки, - напоминает Богатырь.

- Были, товарищ комиссар, - отзывается Волков. - Газетами и листовками заполнили все вещевые мешки. Только вот для нашей радиостанции питания маловато, - обращается он к Петрушенко.

- Об этом не беспокойтесь! Выдам из своих запасов, - заверяет тот.

- Тогда все, - поднимается Волков. - Разрешите идти?

Мы крепко, по-мужски, обнимаемся с каждым. Кто знает, увидимся ли еще раз?..

Остаемся вдвоем с Богатырем. Молчим. Трудно сразу перейти к другим делам, а они не ждут.

- Явился связной от Селивоненко, - докладывает дежурный.

- М... да, - только и произнес Богатырь, когда мы прочитали донесение.

Я не успел ответить. В комнату не вошел, а влетел Костя Петрушенко. Еще с порога он закричал:

- Орел! Откуда он только узнал, что мы здесь? Понимаешь, Чембалык послал Антона с письмом прямо сюда.

- Пусть заходит!

- Да он в Руднице под арестом у наших партизан. Такой байбак. Просидел сутки. Лишь сегодня сказал, что у него письмо от Чембалыка. Заявил, что вручит его только вам.

Костя посмотрел на часы и уже спокойно закончил:

- Через час будет здесь. Я приказал коменданту Колыбееву завязать Антону глаза и доставить.

Петрушенко никак не мог успокоиться: почему связной Чембалыка появился «в наших владениях» без его помощи.

- Подожди, - прервал я его, - есть дело поважнее! - И прочитал вслух донесение Селивоненко:

«Калашников вызывает вас на заседание подпольного Киевского обкома партии. Пермяков передал, ссылаясь на Калашникова, приказ: «Временно прекратить боевые действия, так как это может вызвать ответный террор фашистов против населения». В случае неподчинения об этом будет доложено ЦК КП(б)У».

- Александр Николаевич, - заволновался Костя, - ведь мы с Пермяковым договаривались только о встрече с Калашниковым.

- В том-то и дело. Но они намерены заставить нас сначала прекратить боевые действия, а потом встретиться и беседовать.

- При чем тут обкомовцы? Вы же имеете задание ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)У?.. Тут что-то не так... - Волнение в голосе Кости сменилось тревогой. - Что решили?

Мы лукаво переглянулись с Богатырем, и я ответил:

- Думаем ехать на заседайте с отчетом.

- Я категорически возражаю, - как ужаленный вскочил Петрушенко. - Откуда вы знаете, что это не провокация, что вместо заседания обкома партии не попадете в лапы гестапо?

- Ишь ты, какой горячий! - рассмеялся Богатырь и уже серьезно добавил. - Как все-таки наладить связь с обкомом?

- Это надо хорошо продумать... Обставим все так, чтобы в случае провокации сами рыбаки попалась на крючок.

- Дадим команду Селивоненко хорошо проверить назначенное Калашниковым место встречи, - предложил я.

- Это ясно, - соглашается Петрушенко. - Но если тут действует гестапо, можно спугнуть... В общем, требуется хорошенько обмозговать.

Да, тут было над чем задуматься...

- Привезли связного Чембалыка! - доложил дежурный. Убедившись, что он в штабе, Антон, наконец, отдал письмо.

Костя Петрушенко быстро вскрыл принесенный конверт, подошел к столу и, выкрутив фитиль керосиновой лампы на всю доступную ей «мощь», начал читать. Скороговоркой пробежав многочисленные приветствия и поздравления, он передохнул и продолжал уже медленно, с каким-то особым выражением. Получалось это так ловко, будто читал сам Чембалык:

- «Посылаем медикаменты для вас. Для радиоприемника элементы не получили. Через четыре дня придут, тогда мы пришлем для вас анод».

- А где медикаменты?

- Это он вам лично прислал маленькую аптечку. Она у Колыбеева. Я приказал передать в санчасть для проверки. Стотник прекрасно понял, что вы просили лекарства и перевязочные материалы для соединения, но...

- Понятно, читай дальше.

«Пришла с передачей ваша девочка. Я ее понял. По вашему приказу хотим закончить начатое дело. Заказал, чтобы мне с Мозыря довезли оружие. Хотел устраивать встречание с Репниным, но сейчас не можно это сделать, потому что командир не хочет пускать его в Буйновичи. Я ему описал наше встречание, наши разговоры...»

Если бы в тот момент грянул гром, я бы не был так ошарашен. Откуда взялся Репкин? Во время нашей встречи Чембалык говорил, что не знает Репкина... Почему он скрыл от нас свою связь с Репкиным?

«Давайте договоримся, когда можно встретиться с Репкиным в Ельске на хуторе Коммуна или около Ельска. Дайте приказ, в какой деревне, в котором дому и в какой час...»

Да, оказывается, мастер задавать загадки этот бравый словацкий офицер.

- Товарищ командир, связной говорит, что ему еще на словах приказано передать, - заглядывает в комнату Колыбеев.

- Пусть войдет.

Перед нами невысокий человек с окладистой рыжеватой бородкой. У него простое приветливое лицо, живые, с хитринкой глаза, внимательно разглядывающие каждого из нас.

- Почему так долго ехали? - спрашиваю я.

- Так ведь тридцать с лишним километров, товарищ командир, - выпалил комендант, не дав связному раскрыть рта.

Я понял Колыбеева и чуть не расхохотался. Ну и хитер! Порядком, значит, покружил по лесу бедного посланца Чембалыка с завязанными глазами!

- Я от Богдановича, - заговорил связной. - Он велел передать, что в Овруче арестовали девушку, которая работала в офицерской столовой. Говорят, будто она была связана с партизанами. Если это так, то не думайте на словаков. Богданович велел сказать: ее забрала полиция.

«Арестована Галя! Но как она попала в Овруч? Где Рудольф, который, передав письмо Чембалыку, должен был сопровождать ее с «матерью» и «бабушкой» в Ельск?» Десятки вопросов вспыхивают в мозгу. Кто ответит на них? А перед нами - связной. Поблагодарив, я отпускаю его.

В комнате повисает гнетущая тишина.

- Ладно, Костя, дочитывай письмо. Сейчас все равно мы можем только гадать о случившемся. Время покажет, что можно сделать.

Петрушенко угрюмо смотрит на меня и продолжает:

- «Были германцы в Крупце и открыли бой. Наш третий батальон - он в Антоновке. Командир батальона остался стотник Чермин, он герман. Командир кавалерийской разведки - подполковник Дуальский, словак. Эта часть тоже в Антоновке. Получил я справку, что германская жандармерия мае приехать до Буйновичей. Наша часть, думаю, как германы придут до Буйновичей, то мы выедем в Ельск. Шпики Жагло и дома и староста со Жмурного прибыли в Буйновичи.

И затем приветствую вас, всем жму я крепко руки. До свидания.

Богданович».

В этой части письма самым интересным было сообщение о шпионах.

- Как думаешь, кого они вынюхивают в Буйновичах? Не подкрадываются ли к нашим связям с Чембалыком?

Костя, оказывается, еще раньше зацепился за Хому и Жагло.

- Мои ребята следят за ними. На днях выяснится. Думаю, что это вербовщики. Изучают людей, готовятся к операции против нас.

Действительно, уже несколько дней противник подтягивает в наш район новые силы.

- Надеюсь, что одновременные удары по железнодорожным станциям и райцентрам спутают их карты, - говорю я. - Теперь у врага не хватит ни карателей, ни шпионов, чтобы сковать наши действия. Все идет правильно. Встреча с Репниным у нас состоится как раз накануне больших событий.

Я пытаюсь расшевелить Костю, втянуть в разговор.

- Понимаешь, если мы сейчас не переступим через порог, разделяющий нас со словаками, может случиться, что его переступят другие...

- Да. Но может случиться и так, что нам больше не придется переступать никакого порога, - загадочно отвечает он.

- Что это значит?

- Я много думал об этом, Александр Николаевич. Мы не можем идти на поводу случайности. Абвер и гестапо тоже не спят. Прежде чем окончательно решить вопрос о встречах, которые нам предлагают Пермяков и Чембалык, следует полностью разобраться в обстановке. Что представляют собой Репкин и Чембалык? Что их связывает? Настроение Чембалыка мы знаем. По письму видно, что у него хорошие отношения с Репкиным. Чембалык сообщает, что командир не пускает Репкина в Буйновичи. Мы знаем, в Ельске стоит штаб полка и Репкин тоже, видимо, находится там. Но какой командир не пускает его: командир полка, батальона, роты? Взводный? Если бы докопаться до этого, можно было определить, кто он - сержант, солдат, офицер?

Костя задумался и неожиданно спросил:

- А не подставляет ли Чембалык нам Репкина как приманку?

- Ну это уж слишком...

Мне казалось, что излишняя предосторожность может помешать встрече с Репкиным. Но скрытность Чембалыка невольно сдерживала, хотя я и цеплялся за его предложение.

- Кстати, Морской Кот сегодня на допросе дополнительно показал, что в районе Сарн приземлился парашютист из Лондона. По сведениям немецкой контрразведки, он ищет связей со словаками... - Петрушенко многозначительно посмотрел в мою сторону.

Да, сложное дело. Появление парашютиста у словаков, конечно, обрадует тех, кто симпатизирует эмигрантскому правительству. Лондон и они станут всячески мешать установлению связей с советскими партизанами.

- Надо посоветоваться с комиссаром, - закончил я вслух свои размышления.

С треском распахивается дверь. На пороге стоит бледный, осунувшийся Колыбеев.

- Убит Боровик!

- Что такое? - вырывается у меня.

- Подорвался на мине по дороге на Словечно...

- По ней же ездили сегодня, даже на машине! Откуда взялась мина? - кричит Петрушенко.

Я не в силах произнести ни слова. Горло сжимают спазмы.

Провели большой командирской сбор, посвященный анализу проведенных операций. Партизаны вернулись с заданий. Отсутствовал только Селивоненко. Его отряд действовал на Киевщине. (К Селивоненко мы отправили еще взвод Калашникова из отряда Ревы, чтобы ускорить разведку путей встречи с Киевским обкомом.) Не было и Кости Петрушенко. Он уехал на встречу со связным Чембалыка - Антоном.

Я смертельно устал в этот день. Едва разошлись командиры, решил отдохнуть и крепко заснул. Разбудили меня громкие голоса: в комнату входили Костя и Рудольф Meченец.

Рудольф преобразился до неузнаваемости: на нем потрепанный полушубок, серая русская ушанка, грубые валенки. Лицо осунулось, обросло жесткой щетиной. Только радостно блестящие глаза под заиндевевшими ресницами остались прежними. Переложив автомат в левую руку, он поднес правую к шапке, готовясь рапортовать. Я знаком остановил Рудольфа.

- Тебя и не узнаешь...

- Три раза бил в плену, товарищ командир.

- В каком плену?

- У домашних партизан, - улыбается Рудольф. - Они кажут, что я оккупант, и допрос снимают... - Потом оглядел себя, словно впервые увидел этот наряд: - Дали вот такой одяг, чтобы всем было ясно - не оккупант я!

- Что это еще за домашние партизаны?

- Ну, как сказать... Они с оружием, на всех дорогах стоят, в деревни зайти не можно. Домики свои охраняют...

Я понял, Рудольфа задерживали отряды самообороны, организованные Ельским райкомом партии.

- Раздевайся, докладывай, какие новости принес?

- Хорошо! Очень хорошо! - весело говорил он. - Тетушек устроил, соединил их с Налепкой. Я и завтра ночью вам можно с ним повстречаться.

- Позвольте, кто поручал вам договариваться с Налепкой? - настораживается Петрушенко.

Я тоже забеспокоился.

Смутившись под нашими строгими взглядами, Рудольф растерянно говорит:

- Так получилось... Выезжаю из леса под Ельском. Передо мной, как от господа бога, сам пан Налепка. Он нашу подводу на машине обогнал. Бежать некуда. Вынимаю документ, что я есть солдат Чембалыка, иду с Буйковичей. «О, Рудольф, знаю... Ты же к партизанам ушел?..»

Ну, думаю, зацапали, а дух держу... Говорю ему: «Раздумал. Вот тетушек встретил - от партизан удирают. Покалякал с ними и вернулся».

Налепка покачал головой и заставил меня идти за ним. Что делать? Пошел. Направляемся к лесу, а он ласково так расспрашивает: видел ли партизан, почему вернулся, скучаю ли о родных? Подошли к лесу. Неужели, думаю, стрелять будет? А он, строго так кажет: «Возвращайся к партизанам, напрасно хорошее решение меняешь на каземат». - «Хорошо, - отвечаю, - уйду. Только помогите тетушек с малыми ребятами устроить».

Повернули мы обратно к подводе. Он сразу Галю узнал и хорошо так с ней поздоровался. У меня от сердца отлегло. Набрался смелости, говорю:

- К вам особый разговор есть, пан капитан.

- Скажи лучше правду - видел ли партизан?

- Як правду, то правду, - отвечаю ему. - Только для чего вам? - Тут я и придумал свою сказку, будто ищет капитана парашютист из Москвы...

Подумал он о чем-то, долго-долго смотрел на меня и говорит:

- Приводи того парашютиста в деревню Ромезы, к учителю Содольскому, и объясни, как его отыскать.

Нашел я учителя. Пожил у него несколько дней. Вижу, человек подходящий. Я и ему выложил свою сказку.

- Давай, говорит, скорей сюда парашютиста! А где мне его взять? Он же выдуманный.

Слушая рассказ Рудольфа, мы невольно улыбались его бесхитростной выдумке. Он заметил наши улыбки и, видимо решив, что ему не верят, обиженно умолк.

- Продолжайте, Рудольф, мы ждем, - поощряя его, спокойно сказал Петрушенко.

Лицо Меченца просветлело.

- Ну вот. Надо мне как-то выпутываться. Подумал и кажу, что парашютиста искать долго. А целую партизанскую дивизию найти легче... Тут я целые переговоры с паном капитаном через учителя завел. И вот порешили: завтра в двадцать три ноль-ноль по московскому часу вы должны быть в Ромезах у Содольского. Он устроит встречу с Налепкой.

- А не думаете ли вы, - довольно сухо спрашивает Меченца Костя, - что все обещания Налепки и Содольского - такая же чушь, как то, что наговорили им вы?

- Я делал то, что потрибно. Мой командир, - Рудольф взглянул на меня, - должен иметь связь с офицером штаба моего полка. Я этого добился. Если то не надобно вам и не позволено было мне делать, то, значит, я есть виноватый во всем.

- Где Галя?

- Налепка наказал им ехать в Ельск и молвил, что добре их пристроит.

- Да, добре, - с нескрываемой неприязнью обрушивается на Меченца Петрушенко. - Она арестована в Овруче!

- То не может быть, не может быть... - глухо отзывается Рудольф.

- Я послал в Овруч людей. Проверим, что произошло. К утру будем иметь данные. - Петрушенко поднялся и, не прощаясь, вышел.

- Иди отдыхать, Рудольф, да не волнуйся, что-нибудь придумаем, - сказал я расстроенному партизану.

- Ну як, двинем на охоту? - спрашивает Рева. - Осмотрим местность на всякий случай, подберем тайные дороги про запас.

- На охоту?.. Придется отложить!

- Жаль... жаль, - тянет Павел. - Тогда давай хоть просто объедем ближайшие деревни. Хочешь, махнем в Ромезы? Там один хозяин такой табачок делает с вишневым листом, ну прямо золотое руно. А воздух в лесу!..

Не дождавшись моего ответа, Рева с нескрываемым разочарованием бурчит:

- А я и маршрут наметил, конный взвод Лаборева послал в Ромезы.

- Зачем?

- Да ты не хвылюйся! Хлопцы поехали под видом полиции. Им нужно найти лесничего с Мозыря, який буде водить по лесу против нас гитлеровских вояк. А заодно, может, эшелон под откос кинут на железке...

Я невольно улыбаюсь про себя: Рева уже усвоил местные выражения. Здешние жители действительно называют железную дорогу Овруч - Мозырь железкой.

- Позови-ка лучше Рудольфа, - прошу я, а сам принимаюсь выверять маршрут поездки.

Это, пожалуй, хорошо, что Павел послал людей в Ромезы.

- Как найти Содольского? - обращаюсь к вошедшему Рудольфу. Он просиял, услышав этот вопрос.

- То не будет напрасным ваш визит к Содольскому, - задыхаясь от волнения, говорит Меченец. - Если Налепка нехороший человек, Содольский даст связь до самого Репкина!

- Ты думаешь?

- Я спытал его про Репкина. Учитель молчал. Но чую: он много знает. Правда, то догадка. Одно ведаю точно: чи вы встретитесь с Налепкой, чи с Репкиным, будет большое дело для нашего словацкого войска.

Еще вчера была надежда, что Чембалык или его связной что-то напутали насчет Гали. А сегодня священник Мудрецкий, выполнявший наши задания, доложил, что он принимал исповедь Гали в тюрьме.

- Прикинулась верующей... - заканчивает Петрушенко свой рассказ.

Мы с Ревой молчим. Да и что можно сказать? Не глядя друг на друга, мы следим за дорогой, по которой уверенно мчится наша «татра». Я все-таки настоял на своем и убедил Костю Петрушенко встретиться с Налепкой. На эту встречу едем теперь.

Лес расступился, мы въезжаем в деревню Чапаевка. Заметив машину, люди врассыпную бросаются к лесу: нас принимают за фашистов.

Но вот подходит хромой рыжебородый дядя Григорий.

- Я председатель сельсовета. Мы восстановили в деревне Советскую власть, только группу самообороны никак не можем полностью вооружить. Нет винтовок. Секретарь райкома товарищ Мищенко обещал помочь. Но у них свой отряд - тридцать человек. Откуда им взять лишнее оружие?

Я смотрю на Реву. Поняв меня, он отвечает председателю:

- Ты, землячок, со мной связь держи. Руднище знаешь где? Приходи. Может, дам и пулемет.

- А мы вам картошки подкинем. Только хлеба нет, не обессудьте...

- Мы хлеба сами вам дадим, - говорю я.

- Видать, товарищ командир шутить любит? - улыбается Григорий.

- Зачем шутить, - весело вставляет Рева. - Пшеницы у нас сейчас столько, что до конца войны хватит.

- Вот оно что... Значит, это ваши партизаны заказали сто ящиков под зерно?

- Ну и как?

- Сделаем. Если надо, можем сбить и двести. Полы в домах посрываем, но сделаем. Народ у нас дружный...

На заборах, на стенах домов белеют наши листовки, объявления, отпечатанные в типографии и написанные от руки огромными неуклюжими буквами. В глаза бросаются заголовки: «Красная Армия под Сталинградом наступает», «Все, способные носить оружие, - в партизанский строй!», «Будьте бдительны!», «Не ходите в лес, не прокладывайте следов для шпионов!»

Мы собираемся ехать дальше, но командир группы самообороны хочет продемонстрировать готовность своих бойцов. Появляется небольшая колонна. Одеты люди как попало, вооружены винтовками, охотничьими ружьями, топорами... Я сразу вспоминаю Рудольфа, его меткое выражение «домашние партизаны». Раздается строгий голос командира. Колонна подтягивается, чеканя шаг, стараясь держать равнение, бойцы гордо проходят перед нами.

Поговорить бы с людьми, отвести душу, но дело не терпит, и мы трогаемся в путь. За поворотом дом сельсовета: вывеска и реющий на ветру красный флаг. Какое счастье видеть и здесь то, к чему мы привыкли в лесных деревнях на Брянщине! Наши советские люди создают еще один партизанский край.

Машина мчится без остановок по лесной, засыпанной снегом дороге. Местами Лесин дает такую скорость, что вокруг нас начинается настоящая пурга.

Перед глазами еще сияют добрые, приветливые улыбки жителей Чапаевки. А вокруг белым-бело и удивительно тихо. Кажется, что мы едем по земле, уже навсегда освобожденной от врага, и нам ничто не угрожает...

Однако быстро рассеивается этот мираж. Впереди появляются всадники. По всему видно - партизаны, но их стремительное, тревожное движение сразу напоминает о реальной опасности.

Лесин резко тормозит. Конники почему-то свернули в лес. Только головной всадник оторвался от них на крутом повороте и помчался к нам. Я сразу узнал Заварзина, командира отделения из взвода Лаборева. Спрашиваю Реву:

- В чем дело, Павел? Ведь взвод Лаборева должен быть в Ромезах?

- Черт их батька знает, за кем они гоняются. Сейчас выясним.

Подъехавший Заварзин едва сдерживает разгоряченного коня и громко докладывает:

- В лесу обнаружены следы трех пар немецких ботинок. До вечера надо переловить незваных гостей. Разрешите ехать?

- Где Лаборев? - спрашивает Рева.

- Командир взвода, должно быть, уже в Ромезах. Нам приказано задержаться и поймать этих шакалов.

Да, некстати пересекли эти следы нашу дорогу к Налепке...

- Ларионов с Рудольфом тоже в Ромезах? - спрашиваю я.

- Так точно. Разрешите ехать?

Через мгновение Заварзин скрывается за деревьями.

- Что заставило врага направить троих солдат в партизанский лес - на верную смерть? - вслух рассуждаю я.

- Надо полагать, что их послали по важному делу, - откликается Петрушенко.

Не проехали мы и часу, как машина остановилась.

- Чертовы ухабы повредили бак, и весь бензин вытек, - заявил после осмотра «татры» Степан Лесин.

В Ромезы приходим пешком. Вот и центр деревни. Где-то здесь, по нашим расчетам, нужно свернуть направо. К нам нерешительно приближается хорошо одетая девушка.

- Три, - тихо произносит она.

- Четыре, - откликается Костя.

Пароль сошелся.

- Я жду вас больше часу... Пошли.

Поле остается позади. Мы подходим к лесу. На опушке виднеется небольшой одинокий домик.

- Теперь подождите, - шепчет наша проводница и поднимается на крыльцо.

Вскоре на ступеньках показываются две женские фигуры.

Включаю свой фонарик. И тут начинается мираж: перед нами Галя, наша Галя Верная! Не успел я собраться с мыслями, а она уже порывисто обнимает меня, Реву, Костю, смеется и плачет...

Мы сидим в тепло натопленной комнате, но и здесь не можем прийти в себя. На Галю сыплются десятки вопросов. А она отвечает только одно:

- Потом. Все расскажу. Сейчас не до этого... Он должен скоро прийти.

- Кто он?

- Как кто? Налепка!

- Так це мы его несмышленую кобылу встретили?

И Рева рассказывает Гале, что по дороге сюда нам попалась распряженная лошадь.

- Это лошадь Чембалыка, - уверенно говорит Галя. - Есть такой офицер у словаков. Приехал сюда пьянствовать. А лошадь я распрягла. Пусть побегает и поищет ее!

Вот хитрец! - не выдерживает Костя. - Он и тут нас опередил. Постойте, он же вчера в Буйновичах был! Удивительный человек...

- А что, Чембалык с Налепкой приехал? - спрашиваю я.

- Нет! Сам заявился. Он не знает, что здесь будет Налепка, - спокойно отвечает Галя.

С улицы доносится пьяное бормотание.

- Это Чембалык! - всполошилась Галя. - Сюда тащится, пьяный черт! Я пойду уведу его.

Хотя у дома стоит наш верный страж Степан Лесин, вслед за Галей, на всякий случай, выходят Петрушенко и Рева. Я остаюсь один.

Перехожу в соседнюю темную комнату, сажусь у окна. Перед домом темнеет громада леса, слегка освещенная луной. От леса тянется дорожка. На ней появляется человек. Он останавливается, оглядывается и быстро идет к крыльцу.

Я успеваю заметить на незнакомце офицерскую фуражку. «Чембалык?» Чтобы не попасться ему на глаза, я вышел через заднюю дверь на скотный двор. И тут же натолкнулся на часового. Из копны сена показались еще несколько человек с автоматами. Знакомый спокойный голос Лаборева произнес:

- Все в порядке, товарищ командир.

- Где ты пропадал?

Лаборев приглушенным голосом обстоятельно докладывает:

- В Ромезах были танки. Ушли в лес, высадили трех солдат и вернулись в Мозырь. Я послал по их следам Заварзина, а сам вместе с Ларионовым и Рудольфом под видом полиции стал обходить село. Содольского не застали... Видимо, спрятался с перепугу. Так до вечера и не появлялся.

- Кто пришел? Чембалык? - перебил я Лаборева.

- То он недавно горлопанил, - слышится сверху голос Рудольфа, выбравшего себе «наблюдательный пункт» на высокой копне.

«Ну, думаю, сорвалось! Сейчас Костя и Рева напорются на Чембалыка».

- Где Петрушенко? - спрашиваю я подошедшего Лесина.

- Взяли Ларионова и ушли с какой-то девушкой.

Я заглянул в окно. В освещенном кругу около дивана стоит офицер в длинном кожаном пальто: У него резко очерченное лицо с небольшой заостренной бородкой. На глаза надвинут козырек фуражки. Под ней очки в темной оправе. Офицер медленно, словно раздумывая, раздевается. Потом подходит к пылающей печке, ставит ногу на стул, упирается локтем о колено и задумчиво смотрит в огонь.

Это, очевидно, и есть Налепка.

В комнате появляются Костя и Рева, в простых полушубках, без оружия.

Офицер подтянулся, но с места не двинулся. Ждет.

Да, это он.

Я еще раз приказываю Лабореву смотреть в оба и, обогнув дом, вхожу в сени.

Офицер внимательно смотрит на меня. В ответ на приветствие крепко и властно жмет руку и называет себя:

- Репкин.

В голове у меня поднялся настоящий сумбур. Рушилась вся линия нашего поведения... Что хорошо для Налепки, то плохо, недостаточно для Репкина...

- Здесь тепло... Будем считать - безопасно... Можно раздеться, - раздается его молодой, звонкий голос.

Я нарочно медлю, раздеваясь. Хочу хоть немного освоиться: Налепка и Репкин - одно и то же лицо! Признаюсь, это не приходило мне в голову. Я представлял Репкина опытным конспиратором. А Налепка вел себя так неумело, что даже приходила мысль: не провокация ли все это?

Появилась Галя. В ответ на мой вопросительный взгляд шепнула:

- Это он... - И, забрав наши пальто, вышла в другую комнату.

Мы присели к столу.

- Скажите, Ян, имеет какое-нибудь отношение к нашей встрече Богданович?

- Богданович? - улыбнулся Налепка. - Простите, я забыл. Вы же близкие с Чембалыком друзья. Желаете пригласить его на наше встречание?

- Нет. Мы хотим поговорить с вами.

- Чембалык много рассказывал о вас, - вступает в разговор Петрушенко. - Из его слов мы поняли, что вы коммунист и хотите иметь с нами - боевой контакт. Вот командир и решил встретиться с вами лично.

- Я очень радый такому встречанию. Мое желание давнее - иметь контакт с великими силами партизан. Я имел крайнюю надобность видеть партизанского командира, чтобы сообщить, что германы готовит на вас большую силу.

- Об этом нам известно.

- Я собирал лесников, чтобы они знали места, где будет проходить акция. Я им говорил: «Вы хорошо знаете леса, своих жителей. Мы славяне. Поведете нас так, чтобы не было стыдно смотреть один другому в глаза». Я был уверен, что через наших проводников все будут знать партизаны.

- Це мы и прибыли, землячок, - отзывается Рева. - Хотим вывести вас на дорогу, чтобы больше не блукали. А то в наше время лесники могут быть разные... Так что, браток, коммунисты должны иметь надежные ориентиры.

Налепка смущен. Он вытаскивает небольшую, с тонким, длинным мундштуком трубку, сосредоточенно набивает ее. И только выпустив клуб дыма, говорит:

- Можете верить мне! Но я не коммунист.

Для меня это было большой неожиданностью. Мы привыкли думать, что Репкин коммунист. Украдкой взглянув на Костю и Павла, я понял, что они чувствуют то же, что я.

- Я кричу «ау», - продолжает Налепка, - не потому, что заблудился. Просто подаю свой голос друзьям, чтобы знали, где нахожусь. В наших частях нет коммунистов. Обидно, что при знакомстве у вас наступило разочарование.

- Ты, землячок, так говоришь, як будто уже решил никогда не быть коммунистом. Вы же знаете, за что боретесь?

- Да. Но я не намерен усложнять борьбу. Она и без того сложна. Многие просто не знают, куда им идти. Их не надобно пугать смертью. Человеку и без того страшно в политических дебрях, когда он не видит выхода. Я знаю, где выход, но желаю познакомиться с вашей аргументацией.

Налепка очень взволнован.

- Мы вас понимаем, - я стараюсь говорить подчеркнуто спокойно, чтобы улеглось волнение нашего гостя. - Поэтому и написали обращение к словацким солдатам и офицерам. Там ясно сказано, чего мы от вас хотим. Ведь враг-то у нас один.

Налепка достает наше ультимативное письмо, адресованное Чембалыку, и кладет на стол.

- Почему вы решили вносить расстройство между солдатами и офицерами в наших частях? Солдаты мало разбираются в политической ситуации, они и без того сопротивляются воле офицера. Вы усиливаете солдатскую ненависть к офицерам, стремление выйти из подчинения, желание неорганизованной вольности. А я хочу найти основу и сплотить словацкое войско.

- Что же, - отвечаю я, - все правильно. Задачи у нас, капитан, разные. Мы должны разрушать коммуникации, убивать комендантов, бургомистров, а вы поставлены охранять их... Партизаны ведут борьбу с оккупантами. Разве это не понятно?

- Словаки не оккупанты. Словаки в партизан не стреляют.

«Ну, думаю, повторяется история с Чембалыком».

Разговор явно зашел в тупик. Мы замолчали. Но я удержался от поспешных выводов. Мне стало ясно: между Репкиным и нами встал Чембалык. Он сыграл на нашем письме. Репкину мы бы так не написали.

- Мы давно мечтали поговорить с вами по душам, - прерываю я, наконец, тягостное молчание.

Налепка недоверчиво усмехается к внимательно смотрит на меня.

Встает Костя. Весело, будто ничего не произошло, говорит:

- Вообще, мы с вами давно знакомы, капитан. Помните, вы звонили из Василевичей на станцию Аврамовская, предупреждали о подходе фашистского полка.

- Значит, мы старые друзья! - сразу преображается Налепка. - Это вы со мной разговаривали? Очень хорошо...

Он подходит к Косте, кладет ему на плечо руку:

- Я имел уверенность, что говорю с партизанами, а не с начальником станции... Хорошо тогда поговорили! Только чуть беда не случилась: германы вместо своих солдат послали сначала мамочек и девочек... Я был радый узнать, что там обошлось без крови... Вы тогда могли подумать, что звонок капитана Налепки - то была провокация. Приветственное письмо мое получили? - неожиданно спрашивает он.

- Какое письмо?

- Помните, я сообщал: «При первой возможности подам свой голос».

Налепка запнулся, и мне показалось, что он только сейчас понял, насколько все это опасно, как примитивно он действовал.

- Вы слишком рискуете, капитан, - высказал эту же мысль Костя.

- На войне без риска не обойдешься, - улыбается Налепка. - Излишняя осторожность портит характер.

- К сожалению, Репкиных среди ваших земляков еще не так много. Враги считают Репкина представителем Коминтерна, - значит, за него говорят дела. Сам Гиммлер послал в словацкую дивизию двух резидентов на розыски Репкина... Правда, мы их перехватили. - И Костя рассказал о пойманных нами шпионах.

- Живым меня не возьмут, - натянуто улыбается Налепка. - Знаю, с кем имею дело! Потому так и веду себя.

Мы узнаем, что на людях он со всеми холоден, что он в полной мере пользуется властью, делает вид, будто честолюбив и хочет выслужиться. В штабе поддерживает образцовый порядок, строг и требователен к подчиненным, избегает разговоров о политике.

- Простой расчет, - объясняет наш гость! - Если нацисты схватят меня как Налепку, то будет случайно и неубедительно... Им не придет в голову арестовывать тех, к кому я был строг, на кого давал плохую реляцию. А тех, с кем я выпивал, гулял, в карты играл, на кого писал хорошие характеристики, - пусть сажают. Это будет справедливо... Если же меня заберут как Репкина, дверь тюрьмы закроется крепко. Зато свидетели по моему делу будут немые. А подполье останется жить...

Налепка хмурит густые брови.

- А свою линию веду уверенно. Везде, где бываю, как бы случайно делаю людям добро, нацистам - вред. Но я не коммунист, и партизаны не желают говорить со мной о большой политике. Сколько уже времени передают меня с рук на руки, как сырое полено, которое не горит и не тонет... Так было в Белоруссии, так здесь...

- Поговорим о деле. Не будем пока вдаваться в политику, - примиряюще предлагаю я.

- Значит, по-вашему, борьбу с нацистами можно вести без политики?

- Я говорю: пока, капитан!

До сих пор мы считали себя достаточно подготовленными нашей партией для самостоятельного решения вопросов, возникающих в условиях вражеского тыла. И чувствовали, что решали их правильно, ибо народ понимал и принимал наши решения, поддерживал их. А вот заниматься вопросами международной политики - не доводилось. Нам казалось, что война в тылу врага сама определила отношение народа к оккупантам, в том числе и к словакам.

- Мы не вмешиваемся в политику других народов, - продолжаю я. - Не вижу, что может помешать нашей обшей борьбе с нацистами. Мы не дипломаты. Задача у нас простая: бить фашистов. Решить эту проблему в нашей с вами компетенции.

Мы верим, что среди словаков и чехов есть немало наших искренних друзей. Советское информбюро часто сообщает о героических подвигах воинов чехословацкого формирования, действующего совместно с Красной Армией. В районах, оккупированных врагом, где стоят словацкие части, о вас говорят хорошо. Но поймите: не везде словацкие части помогают нам. Согласитесь, что в этих частях немало словацких фашистов...

- Прошу иметь в виду, что наш народ - малый народ, - с тяжелым вздохом произносит Налепка.

- Правильно, - соглашается Костя. - Но почему вы считаете всех офицеров и солдат одинаково настроенными?

- Я подтверждаю: нацизм разделил наш народ на две части: одну - очень малую и другую - большую.

- У нас есть сведения, - продолжает Костя, - что Чембалык запугивает солдат партизанами...

- Ошибочные сведения, - обрывает Налепка. - Нас и вас хотят столкнуть лбами. Хотят увеличить расстояние между советским народом и загнанными сюда словаками.

- Да поймите, - горячо заговорил Костя, - поймите, прошу вас: как не быть этому расстоянию? Вот пришли ваши войска. Вы говорите: мы пришли не убивать, не грабить советских людей. Хорошо! Но вы своим присутствием мешаете нам бороться с оккупантами и их пособниками. Мы не обвиняем лично вас, что вы не действуете в полную силу против врага, хотя некоторые словацкие солдаты решаются на это и переходят к нам. Но за вашей спиной прячутся люди недостойные, которые дрожат за свою шкуру и активно помогают врагу. Поймите, ваш нейтралитет нас не устраивает, мы не можем согласиться на полумеры... Но мы тоже не хотим проливать братскую славянскую кровь. Выход один - бить врага вместе]

Налепка нервничает. Встает, прохаживается по комнате. Смотрит на свою фуражку с фашистской эмблемой, потом переводит взгляд на звездочку Костиной ушанки. Возвращается к столу, садится, снова встает и опять садится, обхватывает руками голову. Мы молчим. Мы понимаем: это нелегко. Пусть думает...

Проходит несколько минут. Он поднимает лицо, глаза вдохновенно блестят:

- Товарищи...

Это слово сразу сблизило нас. Налепка, видимо, хорошо почувствовал перемену обстановки и заговорил с подъемом, будто с трибуны:

- Я хочу, чтобы мои признания не показались вам нескромными. Мы, словацкие воины, можем ошибаться, но не подводить. Может, мы делаем меньше, чем коммунисты, но не расходимся с ними. И если даже расходятся со мной мои друзья, я остаюсь при своем мнении. Я надеюсь, что мои действия совпадают с политикой нашей Коммунистической партии. Теперь никто не воюет без политики... Что, думаете. Америка. Англия и наш президент Бенеш вступили с СССР в коалицию без политики? Если я скажу, что Англия интересуется партизанским движением только для того, чтобы бить фашистов, - вы мне поверите? Нет! Вы скажете: политика. Они боятся, что если не будут вмешиваться, то партизанское движение везде будет коммунистическим. А они вовсе этого не хотят...

- Правильно! - горячо поддерживает его Костя.

- Нашу страну превратили в нацистскую куклу, - возбужденно продолжает Налепка, - а словаков выхватили из народа и послали именно сюда. Думаете, мы не видим в этом политики? Наш народ много веков угнетала Австро-Венгерская империя. Было даже время, когда над нами висела угроза лишиться своего национального языка... Нацистские политики решили дать словакам условную самостоятельность и натравить на чехов, на советский народ.

Он переводит дыхание и уже более спокойно продолжает:

- Осенью я был в отпуску. Что творится на моей родине! Глинковская полиция бьет чеха за то, что он посмел купить или выменять картошку у словака. Словака бьют за то. что он продал картошку чеху... Не можно спокойно думать о будущем словаков... Я хочу, чтобы они готовились к бою за свободу на своей земле. Поэтому не могу согласиться, чтобы солдаты и офицеры уходили из наших рядов. Мы должны перейти к партизанам всем полком, а потом...

- За чем же остановка? - спрашиваю я.

- До сих пор, когда я встречался с партизанами и спрашивал, что делать, мне ничего не отвечали. Чувствую: мне не доверяют потому, что не коммунист.

Налепка расстегивает воротник кителя. На его бледном лице проступают красноватые пятна. Он молча смотрит на яркий язычок керосиновой лампы, и кажется, что мысли его витают далеко от нас. Потом достает из внутреннего кармана кителя фотографию пожилой женщины.

Мы внимательно рассматриваем портрет.

- Это моя мамичка, - ласково произносит Налепка. Потом осторожно берет фотографию и мягко улыбается. - Мне и двадцати лет не было, когда она провожала меня учительствовать, искать правду на земле. А отец всю жизнь ездил по миру в поисках работы... Я всегда считал, что мать любит меня больше других детей, и под Татрами записал на память ее наказ.

Он переворачивает фотографию. На ее обороте бисерным почерком сделана надпись по-словацки. Ян быстро пробегает знакомые строки и тут же переводит: «Ты еще малый у меня. Но у матери все дети всегда малыми кажутся. Не бойся. Иди! Начинай искать правду. Найди ее. Выслушай внимательнее людей, раненных нуждой, и береги их доверие. У тебя, Яно, хорошее сердце, набери силу разума, оно тебе подскажет, что делать».

- Так вот, - продолжает он после паузы, - прибыл я тогда в село Маринова. Нашел его между высоких гор в широкой долине, которую люди называли долиной голода и тьмы. И не случайно. Жители истощенные, усталые, дети бледные, босые, полураздетые. Школа имела один класс. Мы вдвоем с коллегой принялись за дело: один в классе, другой на дворе, пока позволяла погода. А вечерами по домам ходили. Решили стать воспитателями не только детей, но и взрослых. Думал я, что стоит народу стать грамотным - и он сразу уничтожит несправедливость. Но тут на меня, как гора, навалилась церковь. Фарары, то есть по-вашему попы, привыкли, чтобы учитель был их слугой, и набивал им файку табаком. А я рассказываю народу правду, пишу статьи против опекунства церкви над школами... Под суд меня за это отдали. Решил обратиться к партиям социалистов и крестьян. Поддержат, думаю. Да ошибся.

Налепка уже не рассказывал, а как будто читал книгу о наивных искателях правды.

- Воззвание мое никто не печатает. Боятся как черта. Снова один. Встретилась девочка, учителка. Мы с ней еще в детстве дружили. «Брось, - говорит, - Яну, их не переборешь. Давай поженимся с тобой и заживем спокойной жизнью».

- Ну шо, женился? - не удержался Рева.

- Нет. Мне не нужна манжелка, чтобы косить в тюрьму передачу... А я уже добре видел, что как ту правду искать, то и тюрьмы не миновать...

- А как же с воззванием? - напомнил я.

- Узнал про то мое воззвание наш прогрессивный деятель учительства к школ Зденек Неедлы и напечатал его.

Тогда все церкви Словакии набросились на меня. И вся государственная служба. Тут я и пополнил силу своего разума. Оказалось, что демократия Масарика тоже находится под куполом католических церквей...

- Чем же все закончилось? Воззвание-то нашло поддержку в народе?

- Права народа тоже были под куполом церкви, - с горечью ответил Налепка. - За это воззвание меня еще больше стали преследовать. А таким учителям, каким был я, сократили оклад. Слава богу, подобрали меня рабочие. Говорю «подобрали» потому, что я стал гонимый всеми партиями и никому не нужный. Коммунисты помогли мне определиться в Ступаве, недалеко от Братиславы, вспомогательным учителем. Дали они великую помогу и моему разуму - «Капитал» Маркса и книги Ленина... Вот порой думаю: если бы жизнь пришлось тогда отдать, может, польза была бы другим. Поняли бы люди, что нельзя по старинке бороться за правду во времена «измов». Это я так себе зашифровал марксизм-ленинизм...

Наш собеседник глубоко о чем-то задумался. Мы с интересом ждали продолжения рассказа.

- Ну, а дальше? - нерешительно произнес Костя.

- Не пришлось мне долго пожить и в Ступаве. Пустили у нас моду: в публичных местах на каком угодно языке разговаривать, только не на словацком. Тут я снова срезался. Учительствовал в моем родном селе венгр Бабик. Так он с разрешения фарара качал вести преподавание на венгерском языке. Но я в газете завел с ним спор. А меня вольнодумом объявили через суд. И еще оклад сократили. Только про то я не переживал, бо дома меня ждал «Капитал»...

- На каком языке читали вы «Капитал и произведения Ленина? - поинтересовался Петрушенко.

- На чешском.

- Как далась вам эта наука?

- Думаю, неплохо. Начал разбираться. Но тридцать восьмой год прервал мое учение. Никогда не забуду той осени. Перед школой построили глинковскую полицию - гарду. Схватили меня, разорвали одежду, избили, выгнали из школы. Книги мои сожгли, а пустой портфель выбросили в окно. Стою на улице и глотаю слезы... И тут с цветами пришли дети, мои ученики. Какое это было счастье! И сейчас помню их слова: «Не поддавайтесь, учитель! Мы вырастем и поможем вам...»

Налепка умолк, снял очки, начал усиленно их протирать...

- Как же все-таки вы попали в армию? - поинтересовался я.

Налепка рассказал, что война застала его в Смижанах. Когда объявили мобилизацию, вспыхнула забастовка призывников. Но коммунисты разъяснили ошибочность таких действий. «Только на фронте словаки смогут перейти на сторону Красной Армии», - сказали призывникам. И народ поверил.

- Я оставил матери письмо. Написал, чтобы она не переживала, если долго не получит вестей. Буду молчать, значит, все хорошо, я в Красной Армии. Напишу, что радио не играет, - плохие дела. Но я на фронт не попал. Дивизию сделали охранной. Тогда я решил добиться, чтобы мои солдаты и офицеры не стреляли в советских людей и этим защитили свою честь и честь нашего народа.

Капитан Налепка подробно рассказал, как они делали из толченого стекла таблетки «красного стрептоцида» и закладывали их в масленки для смазки вагонных подшипников. А ведь одна перемолотая в порошок бутылка способна «пережевать стальные оси целого эшелона!

- Но то были наши первые малые дела, наша первая малая вам помощь, - улыбаясь говорил наш гость. - Потом мы связались с партизанами Белоруссии. Я имел встречание с Василием Ивановичем Козловым. У нас был добрый контакт, а затем словаков перебросили в Ельск, за Припять... Хорошо, что встретились с вами. Думаю, будет новый контакт и между нами никогда не прольется кровь. У нашего народа доброе, бесхитростное сердце. Я хочу, чтобы вы поняли и полюбили его. И верю - так будет! Словаков ждет большое сражение. Нам надо сберечь силы. Пока я беру на себя предоставить вам дороги для минирования, буду предупреждать об опасности, если нас заставят стрелять в партизан, мы будем стрелять по германам, а в случае опасности перейдем к вам..

- Значит, выполнил, землячок, материнский наказ. Нашел правду на земле, - закуривая, чтобы скрыть волнение, говорит Рева.

- Нашел. Да вот отбирать ее надо с боем. А наши правители приказывают из Лондона: «Не вступать в связи с советскими партизанами. Беречь силы для решающего удара».

- Из Лондона? Каким образом? - оживляется Петрушенко.

- То просто. Каждому командиру полка дан ключ радиостанции Лондона. Наша радиостанция связана с Братиславой и Лондоном. Штаб дивизии - тоже. Есть и группа офицеров, придерживающихся лондонской ориентации. Они готовят измену Гитлеру на случай, если придут английские войска. А это может обернуться так, что сегодняшние фашисты будут управлять словаками и после войны. Вот почему надо сберечь нашу дивизию! Она еще даст бой...

Мы тщательно уточнили, какие задания идут из Лондона. Потом расстелили карту и обсудили совместные действия. Условились так: Налепка будет заблаговременно переправлять к нам каждого словака, которому угрожает арест.

Установили мы и пароль для связных. Главной связной Налепка потребовал сделать Галю.

Она есть бесстрашная девочка, - тепло говорит он. - В Овруче у коменданта числится в активе. То я ей помог. Так надо...

Мы с Костей Петрушенко просим подробно рассказать, что произошло с Галей в Овруче. Но Налепка, посмотрев на часы, произносит:

- Время мое ушло. Пора домой... Сегодня я по-настоящему счастлив: видна цель, ясна задача. Хотя мы и остаемся на каком-то расстоянии, в разных условиях, но позвольте считать себя и своих друзей верными членами вашей большой партизанской семьи.

- Как я рада, что вы наконец встретились! Так все получилось неожиданно, но хорошо... Правда? - С этими словами сразу после ухода Налепки вбежала в комнату Галя.

- Расскажи лучше, зачем была в Овруче и как попала в тюрьму? - просит ее Петрушенко. - Знала бы ты, как мы переживали за тебя!

- Налепка посылал меня с запиской к словацким летчикам, - сразу переменив тон и словно извиняясь за свою веселость, серьезно отвечает Галя - Думаю, что в ней был приказ не вылетать на бомбежку партизан. Летчики сразу расстроили себе желудки, и все, как один, оказались в госпитале.

Она рассказывает, что словаки-летчики передали письмо к партизанам. В нем сообщалось, что они готовы после выздоровления отбомбить какую-нибудь станцию и сесть на партизанском аэродроме.

- Полиция и сцапала меня с этим письмом.

- Тебя били? - спрашиваю я.

- Еще как!

- Каким же чудом удалось уйти?

- Налепка спас... Уговорил коменданта завербовать меня и с моей помощью попытаться выловить партизан. А чтобы партизаны не заподозрили ловушку, со мной выпустили еще нескольких арестованных.

Тут наша Галя, что называется, раскисла. Слезы градом текут по ее щекам. Мы наперебой пытаемся успокоить девушку.

- Извините, - всхлипывает она, - это еще в тюрьме накопилось... Я так счастлива, что снова вижу вас... Меня сюда тоже послал Налепка. Просил обеспечить встречу, только не сказал, с кем. Он и не догадывается, что мы давно знакомы.

Галя смотрит на нас посветлевшими глазами.

Как не хочется расставаться! Пора в путь, но каждый оттягивает минуту прощания.

Мы покидаем домик в лесу. А наша отважная разведчица остается на своем опасном посту.

Я вспомнил рассказ Гали о словацких летчиках, когда провожали в последний путь Ивана Федоровича Боровика.

Мы похоронили нашего друга на окраине Селизовки. Отзвучали прощальные речи, отгремели залпы салюта, партизаны возвращались в деревню. У свежей могилы застыли в почетном карауле адъютант Боровика Макарихин и Рудольф Меченец - русский и словак, два кровных брата, два советских партизана...

Скорбную тишину прорезал гул моторов. «Воздух!

Над нами кружили странные желто-красные самолеты. И вели они себя тоже необычно. Машины то снижались, то взмывали вверх, будто летчики хотели показать, что и они участвуют в траурной процессии.

Потом самолеты построились цепочкой и, пикируя, сбросили бомбы за деревней в болото. Гитлеровцы, слыша грохот взрывов, наверное считали, что летчики бомбят нас. Откуда им было знать, что это - салют в честь погибших боевых друзей. В последний раз, словно прощаясь, самолеты сделали круг над нами и растаяли в сером зимнем небе.

- То наши, словацкие, - в шепоте Рудольфа нескрываемая гордость.

Партийная конференция

Северо-западнее Киева на карте можно разглядеть почти правильный прямоугольник, образованный красными черточками железных дорог. Правая его сторона - линия, соединяющая Мозырь и Коростень, нижняя - линия Коростень – Сарны, левая - дорога Сарны - Лунинец и, наконец, верхняя - Лунинец - Мозырь.

На карте этот прямоугольник кажется совсем небольшим, на самом же деле длина каждого из его сторон 150-200 километров. Весь он залит бледно-зеленой краской - так обозначаются густые леса. Многочисленные голубые жилки - реки и речушки. Заштрихованные пятна - болота. Этот лесной край стал теперь нашей Малой советской землей. Центр ее - небольшая деревня Селизовка, где разместился штаб нашего соединения. Здесь разрабатывались планы новых ударов по врагу. Здесь были госпиталь и мастерские. Здесь выходила наша газета «Партизанская правда» и печатались листовки.

Селизовка стала магнитом, притягивавшим людей со всех сторон. Лезли сюда и гитлеровцы. Но для того чтобы сунуться в леса, переполненные партизанами, фашистам требовалось собрать не менее трех дивизий. А это не так просто было сделать - Советская Армия на фронте все крепче била гитлеровцев. Они вынуждены были везти из Европы новые и новые войска. На всем же пути до фронта действовали партизаны. Поэтому нередко случалось, что солдаты и офицеры, направлявшиеся на передовую, прямо с дороги попадали в госпитали или на кладбище. Чтобы хоть частично обезопасить дороги, соединявшие Германию с Восточным фронтом, гитлеровцы должны были день и ночь охранять мосты, станции, железнодорожные пути. Вот почему они не могли сразу собрать достаточные силы для разгрома нашей партизанской базы. Вот почему до поры до времени мы чувствовали себя относительно спокойно. Конечно, только до поры до времени! Мы знали: рано или поздно враг попытается покончить с партизанами... А пока жизнь в Селизовке шла своим чередом.

Сегодня 6 декабря - ничем не примечательный партизанский день. Возле дома, где обосновался штаб отряда Шитова, толпится народ. Люди терпеливо ждут своей очереди: они пришли «записываться в партизаны». Командиры вызывают их по одному, подолгу беседуют: не каждому по плечу тяжелая партизанская жизнь.

...А начальника хозяйственной части Федора Сергеевича Коротченко одолевают свои заботы. Партизаны захватили у немцев много коров. Кормить их нечем. И наш гораздый на выдумки «завхоз» решил изготовлять самодельные консервы. Партизанские повара в больших котлах варят мясо, потом укладывают его в бочки и заливают жиром. Оказалось, что не хватает бочек, и Федор Сергеевич ведет сложные переговоры с жителями окрестных сел. Те хотят «разжиться у партизан» винтовками и патронами. Коротченко предлагает менять винтовки на бочки или, в крайнем случае, на ящики. «Договаривающиеся стороны» вырабатывают условия этого необычного обмена.

Буквально не закрывается дверь дома, где разместилась политическая часть штаба. Газеты и листовки идут нарасхват, и наша слабосильная типография едва успевает их печатать.

Ранним утром я обходил наше большое и шумное хозяйство. Радостно было видеть, как многолюдно в нашей Селизовке, как к партизанам валом валит народ. А вот шедший рядом со мной Петрушенко был мрачен.

- Я прошу, - хмуро говорил он, - строго наказать командирам отрядов - пусть тщательно проверяют каждого, кто приходит. Среди громадного потока людей гитлеровцам легко забросить своих агентов. Не мне вам объяснять, что это значит.

Он пристально смотрит на меня, как бы стараясь внушить мне свою тревогу. Потом, после раздумья, взволнованно продолжает:

- Поверьте, Александр Николаевич, это не излишняя подозрительность. Нет! У меня из головы не выходит трагический случай с Боровиком. Я точно знаю: нами серьезно занялось гестапо. Самый простой для них путь - перебить наших опытных командиров. Взрыв мины, от которого погиб Иван Федорович, только начало... А трое солдат, пойманных Заварзиным в лесу под Ромезами? Они тоже минировали дороги! Да что говорить, подобных примеров более чем достаточно. Знали бы вы, каких подлецов я накануне допрашивал... И вся эта нечисть пыталась пробраться к нам. Только дорожка оказалась для нее скользкой.

Костя взглянул на часы и заторопился:

- Пройдемте ко мне. Через несколько минут доставят резидента Гиммлера. Помните, я докладывал о Морском Коте? Сегодня есть время познакомиться с ним поближе.

Перед нами пожилой человек небольшого роста, в аккуратном костюме старинного покроя. Его круглое лицо обрамляет сизая бородка. В серых глазах застыла настороженность. Внешне он спокоен. Только слегка подергивается неестественно тонкий нос да на бледных щеках проступают красноватые пятна.

Мы предлагаем арестованному сесть.

- Как чувствуете себя в наших партизанских условиях?

- Сердечно благодарю господина командующего за внимание и прошу об одном: ускорьте расстрел. У меня и моей спутницы нет выбора. Смерть неизбежна. А расстреляете нас вы или наши хозяева - это, в конечном счете, безразлично.

Он тихонько, стараясь запрятать тревогу, постучал пальцами по столу. Тонкие губы дрогнули, растянулись в жалобной улыбке, интеллигентное лицо стало печальным.

- Старик я уже... Пожил - и хватит... Сам променял тихую, но голодную жизнь на эту - беспокойную и опасную...

- Кем ехали работать?

- Переводчиком.

- Давно занимаетесь этим?

- Это моя профессия.

- Когда выехали из Германии?

- Два месяца назад.

- Войск в Германии много?

- Кто их знает... Я служил на текстильной фабрике.

- Переводчиком?

- Так точно. Там работали французы. У меня от них много подарков..

Петрушенко лукаво посмотрел на шпиона и украдкой что-то записал. Я еще некоторое время беседовал с арестованным о его профессии, потом как бы невзначай обратился к Косте:

- Когда прибудут к нам самолеты из Москвы?

- Должно быть, дней через десять, - не задумываясь ответил он.

- Тогда попробуйте пока использовать арестованных. Пусть переводят захваченные документы...

- Правильно, - горячо поддержал мою мысль Петрушенко. - Может быть, и госпожу отправим в Москву? - В этот момент Костя был похож на рыбака, который готов ждать сколько угодно, лишь бы клюнуло.

- Простите, господа. Но моя спутница, она же немка. - Шпион снова постучал пальцами по столу. - А я русский. Бывший, правда, - попытался он пошутить.

Да, умирать он уже явно не хотел. И не хотел ехать в Москву со своей напарницей.

- Вы согласились бы работать в Москве? - с улыбкой спросил Петрушенко.

Кот тоже улыбнулся, почтительно наклонился в сторону Кости, видимо, ожидая разъяснений. А его цепкие глаза уже впились в фотографию, которую Петрушенко небрежно вертел в руках. Так и не дождавшись уточнений, арестованный наконец решил ответить на заданный вопрос:

- Коммунист из меня, господа, не получится. Физическим трудом заниматься я стар. Быть чиновником - надо заслужить доверие. Просто не знаю, что вам и сказать...

- Понимаете, - задушевно заговорил Костя, - все, что может сделать человек, должно принадлежать обществу. А кто получал пользу от вашей работы?

- Народ, - убежденно заявил господин.

Петрушенко пристально посмотрел на Кота, и я почувствовал: сейчас начнется решительная схватка.

- Хорошо, - произнес Костя, протягивая одну из фотографий шпиона, доставленную нам Станиславом. - Вы были текстильщиком в Бельгии? На кого, работали?

Глаза арестованного растерянно забегали, но он быстро овладел собой и с виноватой улыбкой произнес:

- Извините, на фабриканта.

- На какого?

- На французского.

- А чьим подданным были?

- Немецким.

- Значит, все эти годы занимаетесь разведкой?

- Не отрицаю, - натянуто засмеялся Кот, - только добавьте - коммерческой разведкой, не более.

- Посмотрите теперь на этот снимок!

- У вас была удачная операция, - нагло ответил господин. - Давно ли, если это можно знать? И кто стал жертвой?

- Не волнуйтесь, господин резидент. Эти копии доставлены из Берлина. А подлинники находятся там, где им положено быть. Никто и не подозревает, что с них сняты копии. Посмотрите, - Костя протянул ему оба снимка, - работа датирована октябрем сорок второго года. Как видите, это произошло совсем недавно.

Шпион внимательно посмотрел на фотографии, словно впервые их видел, и возвратил Косте.

- Хорошая работа. Теперь мне все понятно. Скажу откровенно: гестапо пыталось втянуть меня в антительмановскую разведку. Попробовали. Способностей не нашли. Получилась неудача...

Наступила пауза. Петрушенко вынул третью фотографию.

- Вы были в августе прошлого года в Кенигсберге?

Брови резидента дрогнули. Он чуть заметно кивнул.

- По этим бумагам?

- Да.

- А в словацкую дивизию ехали с этим? - И Костя показал карточку с четырьмя печатями.

Шпион на мгновение закрыл глаза. Потом, не отвечая на вопрос, обратился ко мне:

- Позвольте размять ноги, ревматизм у меня...

Походив по комнате, он резко повернулся к нам.

- Вы сможете отправить меня в Москву? - И получив утвердительный ответ, заговорил медленно, словно тяжело раздумывая: - Очень благодарен вам, господин командующий, и вам, господин капитан, что все обошлось без допросов. Мы легко поняли друг друга. Дело военное, и мне понятно, что с этим не медлят...

Петрушенко порылся в сумке, вынул записную книжицу и протянул шпиону.

- Ваша?

- Моя.

В записной книжке были зашифрованы многие сведения, представлявшие несомненный интерес.

- С Гиммлером вы давно встречались?

- Недели за две до того, как попал к вам.

- Где?

- В лесу под Винницей, в ставке фюрера. Но задание мне давал полковник. По его сведениям, в словацкой дивизии большое подполье, созданное английской разведкой. Туда меня и послали переводчиком...

- Значит, в словацкой дивизии имеется английское подполье?

- Полковник обращал мое внимание на какого-то Репкина. Предполагают, что он коммунист. Организация, - видимо, небольшая, но активная. Полковник предупредил: Репкин - офицер, имеет отношение к штабным документам, передает сведения белорусским партизанам. А в списке, который вы у меня отобрали, фамилии подозреваемых словацких офицеров...

Мы еще долго допрашивали шпиона. Когда его стали уводить, он взмолился:

- Господа, очень прошу, чтобы о нашем разговоре не узнала эта старая тварь. Пардон, я говорю о моей спутнице...

- Кстати, что вам известно об этой женщине?

- Я мало знаю о ней... Думаю, что ее подсунули дублером. Слышал, что перед войной она с группой норвежских туристов была в Ленинграде. Эта особа - опасная штучка.

Морского Кота увели. Мы с Петрушенко решили поближе познакомиться с его напарницей.

Высокая фрау остановилась перед столом.

- С какой задачей вы ехали в Мозырь? Отвечайте только правду.

- Я уже говорила: следить за этим старым чертом. Моя роль здесь ничтожная. Первая скрипка, господин командующий, мой супруг-прохвост. Это он должен был руками словаков наставить вам синяков.

- Не скромничайте! Оба вы - одного поля ягоды! .

- Это он настраивает вас против меня, проклятый провокатор. А моя работа чистая, провокациями не занималась.

Костя тщательно записывал показания. А я, волнуясь, непрерывно ходил из угла в угол. Было ясно, гиммлеровская разведка в упор нацелена на нас и не зря рискует такими опытными шпионами, как Морской Кот и эта волчица.

- Хорошо начал операцию Таратуто, да бесславно закончил, - ошарашил меня Бородачев, едва мы с Богатырем переступили порог штаба.

- Оставил Словечно?..

- Пока нет. Но сообщает, что до рассвета вынужден будет отойти.

Для переживаний не было времени. Требовались срочные меры.

- Пишите приказ отряду Иванова: «Срочно выйти к городу Словечно и совместно с отрядом Таратуты окончательно очистить город от противника и закрепиться в нем».

Когда Бородачев закончил писать, я продиктовал второй приказ: «Реве. Срочно двигаться к городу Словечно.»

- Стоит ли, Александр Николаевич, перебрасывать отряд Ревы, - засомневался Бородачев. - Иванов с Таратутой вполне справятся.

- Неизвестно.

- Может быть, вообще оставить Словечно и выбрать другой объект для нападения? - осторожно спросил Бородачев и покосился на меня. - Трудный это орешек...

Я промолчал. Начальник штаба тяжело вздохнул. Мы поняли друг друга без слов. Не в наших правилах было отказываться от задуманного. Враг должен знать: раз партизаны начали наступление - они доведут его до конца. Да и объект был выбран не случайно. В этом маленьком городке гитлеровцы держали большие запасы продуктов. А наши припасы сильно сократились: партизанская семья очень выросла за последнее время.

Мы рассматривали карты, когда примчался связкой. Таратуто оставил Словечно, так как фашисты подтянули новые войска.

- Неужели они начали общее наступление? - встревожился Бородачев.

- Поедем... посмотрим на месте, что и как, - предложил я.

...С высокого холма хорошо были видны в бинокль фашистские солдаты на окраине Словечно.

Некоторые из них перестреливались с партизанами подошедшего отряда Иванова, остальные спешно рыли окопы.

«Окапываетесь, - подумал я, - это хорошо. Значит, наступать не собираетесь. Значит, силенки маловато». Не успел я поделиться своими соображениями с комиссаром и начальником штаба, как к нам подбежал Иванов.

- И о чем только думает Таратуто! - закричал он еще издали. - Я привел на помощь свой отряд, а он отступил. Выходит, зря мы полезли в самое пекло! Нам одним города не взять...

- Ладно, - сказал я, - выводи своих партизан из боя, а мы поедем к Таратуте. Жди приказа.

Мы с комиссаром и начальником штаба приехали в деревню Тхорынь, куда отступил Таратуто. Оказалось, что сюда уже подошел со своим отрядом Рева.

Отчитав Таратуту за поспешный отход, мы вместе наметили новый план наступления. Главная роль в этом плане отводилась отряду под командованием Ревы. Два других отряда должны были ему помогать и следить за дорогами: если фашисты попытаются подтянуть к Словечно новые войска - отбросить их!

- Готовьте побольше машин да подвод, - сказал Бородачеву Рева.

- Зачем?

- Как зачем? Трофеи возить...

Вскоре новый бой закипел за Словечно.

Над дорогой, по которой двигались наши партизаны, показались самолеты со словацкими опознавательными знаками на крыльях. Дорога опустела. Самолеты покружили над ней, потом свернули к лесу и сбросили свой смертоносный груз в болото. Быстро построившись, бойцы снова устремились вперед. Три красные ракеты, взлетевшие в небо, возвестили, как было условлено, что отряд Ревы ворвался в город.

«Только бы удалось закрепиться», - подумал я и направился к отряду Таратуты. Отряд этот, как уже говорилось, должен был следить, чтобы к фашистам в Словечно не подошло подкрепление. Оказывается, мы правильно все рассчитали. Гитлеровцы появились именно там, где устроил засаду Таратуто. Их накрыл десяток наших пулеметов. После небольшой заминки фашисты пришли в себя, развернулись в цепи и начали наступать. По пути им предстояло перебраться через речку Ясинец. К счастью, Будзиловский со своими пушками был уже здесь.

- Товарищ командир, - жарко шептал он мне, - пусть перейдут речку, а луг у меня на прицеле. Пусть идут!

Словно услышав приглашение Будзиловского, гитлеровцы ринулись вперед, и тогда убедительно заговорила наша артиллерия. Враги бросились в лес. Там офицеры кое-как привели в порядок свое потрепанное войско и попытались подойти к Словечно с другой стороны. Но тут врага ждал новый сюрприз: семьсот партизан отряда Иванова.

Гитлеровцы в Словечно так и не дождались подмоги, но, все еще рассчитывая на нее, продолжали отчаянно сопротивляться. Наступила ночь. Над городом появилось зарево пожаров. Реву я отыскал в доме бургомистра. В богато обставленной столовой Петрушенко и Богатырь допрашивали хозяина дома.

- Значит, городским головой были? - спросил я предателя.

- Ну який вин голова, колы в нужнике захоронился, - смеясь сказал Рева. - Пошли подивимся, як наши дела, - вдруг перешел он на серьезный тон.

За ночь партизанам удалось отбить всего несколько домов.

Новый день вставал над дымящимся пепелищем, но бой не затихал. В одной части Словечно были партизаны, в другой - немцы.

В центре виднелось двухэтажное кирпичное здание: здесь засело основное ядро фашистского гарнизона. Здание стояло на таком выгодном месте, что из него простреливались все прилегающие к центру улицы. Наши артиллеристы попробовали бить по нему, но 76-миллимстровые снаряды не пробивали толстые стены старинного строения.

Я вовремя подошел к обескураженным артиллеристам. На площади и перед зданием виднелись убитые гитлеровцы. Среди них здоровенный офицер. От него ползком к нам пробирался Волчков. Из окон здания фашисты открыли по нему пулеметный огонь.

- Убьют парня... И зачем он туда лазил? - возмутился я.

- Одни письма и никаких документов, - через несколько минут докладывал Волчков.

- А во внутренний карман заглядывал? - спросил его командир взвода Кротов.

- Разве туда доберешься, - беспомощно развел руками Волчков. - Эту тушу не повернешь.

Кротов ничего не ответил.

Не прошло и пяти минут, как я заметил нового пластуна, подбиравшегося к злополучному толстяку. Из здания снова открыли шквальный огонь, наши артиллеристы ответили.

Разрывы снарядов отвлекли внимание фашистов, и Кротов (это был он) упорно полз вперед. Вот он приблизился, перевернул фашиста, и вдруг... убитый ожил и вцепился в партизана. Мы замерли... Кротов быстро выстрелил, и гитлеровец повалился на землю.

Мы вздохнули с облегчением только тогда, когда Кротов благополучно вернулся. Оказалось, что офицер притворялся мертвым. Это ему долго удавалось. Он даже не шевельнулся, когда его обыскивал сначала Волчков, а затем переворачивал Кротов. А потом не выдержал.

В небе появились шесть словацких самолетов и развернулись для бомбардировки. Фашисты ракетами показали им на занятую партизанами часть города. Партизаны, в свою очередь, запустили ракеты в сторону расположения фашистов. Так повторялось несколько раз, а самолеты все кружили. словно уточняли для себя цель. Потом обрушились на позиции немцев.

Воспользовавшись коротким замешательством в стане врага, мы усилили натиск и продвинулись еще на один квартал. Каменный дом, где засели эсэсовцы, оказался в окружении.

В этот момент послышались частые выстрелы со стороны дороги, ведущей в Словечно. Там был в засаде отряд Таратуты. Видимо, гитлеровцы снова пытались пробиться в город. Я поехал туда.

Около дома бургомистра меня остановил начальник хозяйственной части соединения Федор Сергеевич Коротченко.

- Загружаем зерном обоз и направляем вместе со скотом в Селизовку, - доложил он. - Зерна тут, наверное, не одна тысяча тонн. Решил вывозить его машинами в деревню Тхорынь - близко и дорога хорошая. Заберем, что успеем.

- Сколько ходит машин?

- Сейчас двенадцать четырехтонных. Павел Федорович обещал дать еще две. И овощей много засоленных. Будем брать?

- Потом. В последнюю очередь. Сначала хлеб...

Тревога за участок Таратуты была не напрасной. Из Овруча на выручку гарнизона Словечно подходил целый батальон. Однако вскоре выяснилось, что это словаки. Они развернулись на большом расстоянии от отряда Таратуты и открыли интенсивный огонь... в воздух. Затем, будто в панике, хотя по ним никто не стрелял, словаки ушли обратно в Овруч.

Было совсем темно, когда я возвращался в Словечно через Тхорынь. Навстречу, сияя фарами, на большой скорости мчалась партизанская автоколонна с зерном. Порожние машины спешили за грузом в Словечно. Расстояние здесь было небольшое, машины оборачивались быстро, и создавалось впечатление, что их очень много. Партизаны впервые были свидетелями замечательного зрелища: в Словечно еще идет бой, а наши уже возят трофеи. Да не на лошадях, а целой автоколонной!

- Ну, значит, не пропадет наш брат-партизан. Хлебом Гитлер в достатке обеспечил! - довольно улыбаясь, заметил мой шофер Степан Лесин.

- Весь вопрос в том, как сохранить его.

- Это проще простого, товарищ командир. Зерно сухое. Прикажите Коротченко мобилизовать стариков бочкотару мастерить. Ящики тоже сгодятся. Просмолить их надо, засыпать туда зерно и закопать. Тогда больше года пролежит - и ничего не случится. Верно говорю!

«Дельный совет, - подумал я, - хорошо бы заложить такие базы не только у нас, но и в других районах».

...А фашистский гарнизон в Словечно по-прежнему сопротивлялся.

- Пришлось даже несколько домов оставить, - рассказывает мне Богатырь. - Замучило нас каменное здание: нет спасения от обстрела. Но, кажется, нашли способ покончить с ним.

- Взорвать?

- Нет, Рева придумал другое... Пойдем посмотрим.

Партизаны из отряда Ревы взяли большую копну соломы, облили ее мазутом и двумя длинными канатами начали подтягивать к дому.

- Ничего не выйдет из этой затеи, - сказал я Богатырю. - Кто ее направит к двери? Место открытое, не подойдешь.

- Подожди, тут все предусмотрено.

Действительно, нашли выход: с помощью третьего каната, за который тянули сидевшие в укрытии бойцы, копну заставили обогнуть углы дома и подползти прямо к дверям.

Рева подбежал к пулеметам, ленты которых были набиты зажигательными пулями.

- Ну, хлопцы, устроим фрицам иллюминацию!

Заговорили «максимы», копна вспыхнула, огонь захлестнул коридор, и тотчас раздались оглушительные взрывы. Послышались крики, неистовая брань... Из окон верхнего этажа начали выпрыгивать фашисты. Как бы догоняя их, в проемах окон показались языки пламени.

За моей спиной раздался восхищенный голос Петрушенко.

- Вот это по-нашему! Надо отучить зверье прятаться за стенки. Пусть знают: партизаны если не убьют, то сожгут! - И уже спокойно сообщил: - Приехал с докладом Бородачев.

Мы отправились на квартиру бургомистра. Факелы пожарищ освещали Словечно. Дым и копоть стлались в воздухе. Яркие лучи фар снующих вокруг машин рассекали темень. Гул моторов разносился далеко над холмистым полем.

Перед окнами особняка застыли две немецкие грузовые машины. Вокруг суетились партизаны. Оказывается, грузовики подкатили незадолго до нас - подвезли запасы сражающемуся гитлеровскому гарнизону, да нарвались на партизан.

Рева первым влез в машину и закричал оттуда.

- Хлопцы, це ж они привезли нам подарок! Тут боеприпасов больше, чем мы израсходовали за всю операцию. И обмундирование, и чоботы. И еще что-то...

Было очень кстати, что немцы «любезно» доставили нам в Словечно столь ценный груз. К тому же две тяжелые грузовые машины помогли нам вывезти не один десяток тони зерна в партизанские закрома.

Продолжительный, трудный бой за Словечно длился тридцать семь часов и закончился полной победой партизан.

Штаб разместился в роскошном кабинете бургомистра. Богатырь, Рева и я внимательно слушаем Бородачева. Надев очки, он подвинул к себе настольную керосиновую лампу со старинным абажуром и читает:

«Во исполнение вашего приказа вверенный мне отряд провел несколько боевых операций в Киевской области. Юго-восточней железнодорожной станции Терещинской пустили под откос два воинских эшелона с техникой, следовавших на восток. Уничтожено 15 тягачей, 10 орудий, 2 паровоза, 19 вагонов. Отрядом совершен налет на гарнизон эсэсовских войск. Убито 22 гитлеровца. Много раненых противнику удалось вывезти в госпиталь г. Киева. Взяты трофеи: пулеметов - 6, винтовок - 65, автоматов - 3, револьверов - 5. В этом бою пали смертью храбрых шесть партизан.

В результате переговоров в отряд перешло с оружием сто семь полицейских...»

Бородачев перевел дыхание и закончил:

- Донесение подписал командир отряда Селивоненко.

- Скажи, пожалуйста, як повезло Селивоненко, - с завистью произносит Рева. - Це наверняка работа взвода моего Калашникова.

- Насчет вашего Калашникова, Павел Федорович, не спешите. Он ушел из Киевской области. Есть донесение. Я доложу отдельно, - замечает Бородачев.

- А все же правильно мы поступили, - задумчиво говорит Богатырь, - что не завязали войну с полицией. Теперь фашисты не могут ей доверять. Значит, ни полицейские, ни словаки не станут воевать против нас. Придется господам арийцам самим отведать партизанских оплеух, вроде сегодняшней...

Я слушаю боевых друзей и думаю: «Куда теперь бросят фашисты свои силы - на Житомирщину или Киевщину? И там, и там земля горит у них под ногами».

Мои мысли снова прерывает торжественный голос Бородачева:

- «Приказ №61 отрядом выполнен. В Ровенской области, в Клесувском районе взята станция Томашгруд на железной дороге Сарны - Коростень. Все станционное оборудование выведено из строя. Разрушено на протяжении нескольких километров железнодорожное полотно. Отряд удачным маневром захватил железнодорожную станцию Остки. В пятнадцати деревнях созданы группы самообороны. Обстановка вполне позволяет развернуть в области партизанское движение. Задерживаюсь для проведения дополнительных операций. Командир отряда «За Родину».

Иван Федоров».

- Значит, вопреки утверждениям Геббельса и гаулейтера Украины Коха, партизанское движение растет и на землях Западной Украины, - бросил Богатырь.

- Разрешите, товарищ комиссар, доложить остальные донесения, - приподнято-официальным тоном произносит Бородачев. - Вот что сообщает Волков:

«Нашей партизанской группой спущен под откос эшелон с офицерским составом, следовавший на Сталинградский фронт. В результате крушения убито до четырехсот человек».

- Молодец Волков! - горячо откликается Петрушенко. - Хороший эшелон гробанул.

- Но у него не все благополучно, Константин Петрович, - настораживает нас Бородачев и продолжает читать донесение:

«Ваш приказ о назначении Яворского командиром отряда Славутского района мною был объявлен местной группе партизан. После этого Яворский был убит в лесу неизвестно кем. Прошу дать приказ о назначении командиром отряда товарища Одухи. В состав местного отряда наши семнадцать партизан приняты без особого энтузиазма».

- Тут не обошлось без руки украинско-немецких националистов, уверенно комментирует услышанное Петрушенко.

- Подготовьте радиограмму Волкову, Илья Иванович. Пусть назначает командира. И сообщите, что к нему выходит с отрядом Шитов. На днях из состава нашего соединения выделим еще один партизанский отряд и также направим в район Славуты. Шитов возглавит партизанское соединение в составе этих трех отрядов.

- Это полностью оздоровит обстановку, поддерживает меня Богатырь.

- Боюсь, товарищи, что наше решение невыполнимо, - осторожно роняет Бородачев. - Радиограмма генерала Строкача отменяет предложенный нами план развития боевых действий на Правобережье Днепра.

Это известие вывело всех из равновесия. Начисто отметалось то, что было предложено в результате долгих раздумий, на основе большого опыта. Мы, например, не случайно послали отряд Федорова в Ровенскую область. Учли, что сам Федоров работал там до войны, его хорошо знали, и он знал людей, знал местные условия. Или Селивоненко! Его отряд уже освоился на Киевщине, наладил связь с подпольщиками... А теперь надо приказать, чтобы все бросил, чтобы уходил в другое место?

После долгих споров решили отстаивать свой план. Передали радиограмму в Москву, в ЦК партии с просьбой отменить приказ Украинского штаба партизанского движения.

- У меня еще не все. Александр Николаевич, - как всегда, невозмутимо замечает Бородачев. - В донесении Волков сообщает, что Станислав был у Половцева в Остроге.

- Давайте, давайте! - загорелся Костя.

- «Станислав благополучно вернулся. С Половцевым встречался парашютист из Лондона и дал ему задание принять срочные меры. чтобы прекратить переход словаков к партизанам. Половцев попытался возражать, заявил, что Советская Армия является союзницей английской и американской армий. Капитан из Лондона ответил на это, что разведка ни в какие союзы не вступает..»

Начальник штаба умолк, словно давая нам возможность осмыслить услышанное. Потом тщательно протер очки и снова склонился над текстом донесения:

«Половцев еще просил передать, что Калашников, рекламировавший себя секретарем Киевского обкома партии, агент гестапо. Станет навязывать вам связь, будьте осторожны. Им будут сделаны попытки также установить связь со словацкими офицерами, в том числе с Репкиным. Калашников имеет задание выяснить, с кем связаны словацкие офицеры: с Лондоном или Москвой?»

- А как же мой Калашников? - опять всполошился Рева. - Выходит, погиб? И хлопцы его погибли? Весь взвод?

- Минуточку, - заторопился Бородачев, роясь в бумагах. - Куда я девал донесение Селивоненко? Там как раз есть сообщение о взводе вашего Калашникова... Ага, вот оно:

«В лес Иваньковского района, где должна была состояться встреча секретаря Киевского обкома партии Калашникова с вами, заранее вышел со своим взводом Калашников из отряда Ревы для обеспечения безопасности. На вторую ночь партизаны неожиданно были окружены эсэсовскими войсками, прибывшими из Киева. Нашему Калашникову со взводом удалось вырваться из окружения, но эсэсовцы, видимо, имели приказ во что бы то ни стало уничтожить партизан. На преследование одного взвода были брошены большие силы. Моя разведка доложила, что взвод ушел за Припять. Удалось ли ему окончательно оторваться от преследования - неизвестно. На месте условленной с вами встречи ни секретаря Киевского подпольного обкома партии Калашникова, ни Пермякова не оказалось.

Селивоненко»

- Погибли хлопцы... А какой был боевой взвод, - упавшим голосом сказал Рева. Он даже как-то осунулся, посерел.

- Не спеши, Павел, хоронить ребят, - стараясь быть спокойным, заговорил Богатырь, но я видел, как трудно ему это дается.

- Я предупреждал: не надо спешить в гости к этому мифическому Калашникову, - взволнованно перебил комиссара Петрушенко. - Что тут удивительного? Ведь ясно - Гиммлер бросил на разгром партизанского движения своих лучших резидентов. Шутка сказать, если бы ему удалось захватить командование целого соединения?! Была бы эффективнейшая операция... И конечно, еще не все кончилось...

- В таком случае мне непонятно: кем является ваш коллега парашютист Пермяков? - пристально поглядел на Петрушенко Бородачев.

Костя в ответ только пожал плечами.

Донесение, переданное Станиславом, было последней вестью от Половцева. Человек, когда-то действовавший против нас, в последнее время оказывал партизанам все более ценную помощь. С этим не могли примириться те, с кем он раньше был связан. Вскоре Половцева нашли мертвым...

В один из морозных декабрьских дней в Селизовке произошло незабываемое событие.

В доме, где расположился штаб соединения, открылась первая партизанская партийная конференция. Здесь собрались командиры, политработники, рядовые партизаны - представители коммунистов нашего соединения. Были приглашены также секретари подпольных райкомов партии.

Справа, на глухой, без окон, стене висели две большие карты. На одной из них детально отражена битва на Волге. На другой показан наш боевой путь от Брянских лесов до Житомирщины. Многочисленные яркие точки отмечали расположение подпольных и местных партизанских групп. Эта цветная россыпь говорила о многом. И прежде всего, рождала чувство гордости, благодарности за ту огромную поддержку, которую получило от народа и партийного подполья наше соединение на правом берегу Днепра.

…Закончен мой доклад о задачах партийной организации соединения в развитии партизанского движения на Правобережье Днепра. Мы с комиссаром за столом президиума внимательно слушаем делегатов.

- Как ты считаешь, будут наступать на нас словаки? - тихо спрашивает Богатырь.

- Думаю, что нейтралитет больше устраивает их самих, чем нас, - так же тихо отвечаю я. - Не все тут, конечно, зависит от Налепки. Но ценно уже то, что командование полком на время операции он взял на себя...

Председательствующий предоставляет слово Волкову - комиссару отряда, который уже вернулся из-под Славуты. Он говорит, что население Каменец-Подольщины с радостью встретило партизан.

- Настроение отличное, - подхватывает Волков. - Наши листовки об окружении фашистов под Сталинградом вдохновили народ. Но нет оружия. Отряд под командованием Шитова и сформированный нами отряд имени погибшего подпольщика Николая Михайлова под командованием Одухи получили поддержку в народе. Но одному Шитову трудно будет командовать двумя отрядами. Туда нужно послать хорошего комиссара... Должен отметить и такой факт. Местные подпольщики организовали массовый побег военнопленных из лагеря в Шепетовке. К Шитову пришло более ста человек. Но имевшиеся у него винтовки были уже розданы.

Шитов не смог всех вооружить. Сейчас ведутся переговоры с полицейским гарнизоном о его переходе к партизанам...

Увлекшись темой, Волков рассказывает, как он под видом агента гестапо был со Станиславом «в гостях» у коменданта города Славуты, и в заключение предлагает не давать боя противнику в Селизовке. Он считает, что всем соединением следует идти к Славуте - Шепетовке.

Я вынужден был прервать его. Подойдя к карте, еще раз разъяснил наш план.

Но Волков продолжает настаивать на своем.

- Мы вот с Фроленко были в Остроге у одного ксендза... - начинает он.

- Лучше расскажите о партийно-политической работе. Ваши похождения в Славуте и Остроге не имеют к этому прямого отношения, - резко прерывает Волкова Петрушенко.

Но в комнате раздаются недовольные голоса:

- Пусть рассказывает. Мы партийные делегаты. Можем знать обо всем.

Волков мнется, молчит, потом нерешительно продолжает:

- Ксендз не знал, что мы за люди. Станислав рассказал: только начинаем бороться с фашистами. Тогда ксендз предложил установить связь с Москвой, но... через Лондон. Обещал обеспечить нас продуктами, боеприпасами. Понимаете, положение: ксендз руководит немецкими базами, значит, там есть его люди... И не удивляйтесь, что упоминаю Лондон. Я не ошибся. В Остроге полно английских разведчиков. Темная это публика. То пытаются примазываться к партизанам, то - к бандеровцам. А кроме того, ищут связей со словацкими частями...

Выступление Волкова, конечно, не раскрыло всей картины. Но в какой-то степени осветило обстановку в районах будущего партизанского края.

Комиссар отряда «За Родину» Кизя все свое внимание сосредоточил на вопросах партийно-политической работы.

- За время рейда наша партийная организация приняла в партию 46 боевых партизан. Ряды комсомола выросли на 39 человек. Это партийно-комсомольское пополнение полностью оправдало себя при выполнении боевых задач. Молодые коммунисты Тимошенко, Резников, Симоненко, Ширяев, Геращенко. Никитченко и другие стали инициаторами шефства всех подразделений над нашим госпиталем. И получилось прекрасно. После каждого боя партизаны несут в госпиталь подарки, рассказывают раненым о прошедших боях. Это поднимает боевой дух тех, кто временно вышел из строя.

Голос Кизи звучал громко, уверенно. Чувствовалось, что говорит человек, привыкший выступать перед любой аудиторией.

С интересом слушали делегаты конференции политрука Ульянова из отряда Ревы. Поделившись опытом партийной и комсомольской работы, он подробно остановился на деятельности агитаторов из числа рядовых партизан.

- На мой взгляд, - продолжал Ульянов, - заслуживает внимания такое полезное дело. Мы проверили, как расходуются боеприпасы. Установили, что некоторые автоматчики и пулеметчики жгут много патронов, а толку мало Как выправить это ненормальное положение? Долго советовались, спорили, решили, чтобы каждый коммунист и комсомолец завел личный боевой счет, чтобы бил фашистов с наименьшей затратой боеприпасов. Этому примеру последовали и беспартийные партизаны.

Ульянов рассказал о партизанских кострах, которые стали традицией в отряде. О том, какое огромное влияние на новичков оказывают беседы у костра.

- А секретарь комсомольской организации Василий Волчков из взвода Лаборева по своей инициативе установил связь со словацкими солдатами, охранявшими железную дорогу Ельск - Мозырь, - неторопливо продолжал Ульянов.

- Как это - «по своей инициативе»? - не удержался Петрушенко.

- А так. Пришли взрывать мост. Группу Волчкова обнаружили словаки. Начали, махать шапками, подзывать к себе. Партизаны ответили тем же. Договорились: по одному выйти на середину моста для встречи. Потом собрались вместе. По-дружески побеседовали и пошли минировать мост. Словаки даже тол помогли подносить. А перед самым взрывом они инсценировали перестрелку. Сейчас ведут регулярную переписку...

Рассказ Ульянова вызвал особенное оживление и одобрение присутствующих.

Видимо, потому комиссар отряда имени Щорса Бугров начал свое выступление с сообщения о том, что он установил связь с командиром словацкой роты. Встреча состоялась вблизи деревни Богутичи. Теперь партизаны регулярно посылают словакам листовки и получают от них важные сведения.

От отряда Селивоненко выступил секретарь парторганизации Конопелько. Он заострил внимание на вопросах бдительности:

- К нам в отряд пришли два человека с рекомендацией Киевского подпольного обкома партии. Мы приняли их в свою семью, как равных. Но новые партизаны необычно повели себя... Теперь выяснилось, что действительное руководство Киевского партийного подполья было почти полностью арестовано. А гестапо создало ложный обком партии во главе с провокатором Калашниковым.

Я взял донесение Гали, в котором подтверждалось сообщение Половцева, и дал прочитать редактору нашей газеты «Партизанская правда». Цыпко бегло просмотрел текст и немедленно огласил его:

«Калашников, который именовал себя секретарем обкома партии Киевской области, является провокатором. Его фамилия и обком легендированы киевским гестапо. Цель простая - взять в свои руки все нити подполья и партизанских отрядов и подставлять их под удар гестапо».

- Вот так дела стряпает гестапо! Попадешь на крючок и не будешь знать, к кому, - заметил Таратуто.

- Завтра же отпечатаем большим тиражом листовку и разъясним народу гнусную роль этих провокаторов, - сказал Цыпко.

- А где же все-таки наш Калашников? - тревожно спросил Рева.

- Полиция распускает слухи, что его взвод разбит и уничтожен, - глухо отозвался Яковенко, комиссар отряда Селивоненко.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Трудно было смириться с мыслью, что из-за вражеской провокации погиб боевой взвод, командир которого, по злой иронии судьбы, был однофамильцем ставленника гестапо.

Горячие выступления делегатов завершились речью комиссара соединения Захара Антоновича Богатыря.

Он с удовлетворением отметил, что в соединении вырос большой резерв командных и политических кадров.

- Многие командиры отделений могут с успехом быть командирами и политруками взводов, а командиры взводов и политруки - командирами и комиссарами отрядов, - заявил он. - Настало время, когда наши замечательные кадры могут и должны стать тем костяком, вокруг которого будут создаваться новые и новые отряды. Дело чести и прямая обязанность каждого отряда - создавать новые боевые единицы. Пусть множатся ряды народных мстителей, - с подъемом провозгласил Богатырь. - Это будет наш боевой ответ на героические дела Красной Армии и тружеников советского тыла.

Недалек день, когда мы, партизаны, соединимся с победоносно наступающими советскими войсками. А чтобы приблизить тот день - крепче удары по врагу, выше знамя партизанской борьбы!

Конференция избрала партийную комиссию. Секретарем ее единодушно выдвинули Богатыря.

...Это было в суровую зиму 1942 года, в глубоком тылу врага. Партизанская партийная конференция заканчивала свою работу, и как клятва, как призыв к новым боевым делам во славу Родины под сводами маленького, занесенного снегом дома звучал «Интернационал».

Новые испытания

К встрече нового, 1943 года мы готовились по-партизански. Многие грозные признаки говорили о том, что фашисты вот-вот двинут против нас крупные силы. Штаб хорошо понимал, что вряд ли удастся отстоять от врага Селизовку: слишком мало оставалось у нас боеприпасов, даже патронов для пулеметов и автоматов было, что называется, в обрез, а о снарядах для орудий и минометов и говорить не приходилось. Чтобы не тащить с собой пушки и минометы, ставшие теперь лишним грузом, мы закопали их до лучших времен в укромных местах. Так же поступили и с большинством пулеметов.

С тяжелым сердцем зарывали партизаны свое боевое оружие. Однако иного выхода не было. Только так могли мы сохранить его. Люди верили: это ненадолго. Раздобудем на каком-нибудь гитлеровском складе снаряды, патроны, и тогда...

План предстоящего боя был разработан во всех деталях. На окраине деревни построили дзоты - небольшие блиндажи, накрытые грибообразной крышей из земли и бревен. Из «гриба» выглядывали один-два пулемета. Такие точки, опоясавшие деревню, представляли довольно внушительную силу. Все пространство между дзотами заминировали.

Чтобы прорваться в Селизовку, гитлеровцам необходимо сначала проделать проходы в минном поле и обезвредить несколько десятков мин. Не так-то просто будет сделать это под огнем наших пулеметчиков! Пока немецкие минеры справятся с работой, пройдет немало времени. Это и предусматривал наш план: продержать врагов на морозе (а морозы в то время стояли лютые), вывести из строя как можно больше гитлеровцев, а потом ударить по ним с тыла. Сделают это отряды Ревы и Иванова, скрытые в засаде. Удар с тыла обязательно заставит фашистов временно прекратить атаку деревни. Это позволит ее защитникам уйти в лес. В результате гитлеровцы потеряют убитыми, ранеными и обмороженными большое количество солдат, а получат пустую Селизовку, скорее даже не деревню, а пепелище.

Таков был план. Для его успешного осуществления нам было важно абсолютно точно знать дату наступления противника. В этом взялся помочь Налепка. И он сдержал слово. Накануне Нового года Рудольф привез письмо. Налепка сообщал, что наступление назначено на 31 декабря. Наступать на Селизовку будут шесть батальонов гитлеровцев. Словацкой дивизии поручено прикрывать тылы. В письме перечислялись населенные пункты, через которые должны отходить наши отряды. В конце Налепка заверял, что, если фашисты станут преследовать партизан, словаки дадут бой, после чего всем полком перейдут на нашу сторону. К посланию была приложена схема наступления.

Из письма Налепки мы узнали, что в результате событий в районе Волги гитлеровцы не получили обещанных машин. Это означало, что двадцать километров, отделяющие противника от Селизовки, он пройдет пешком, по трудным лесным дорогам...

- По моим подсчетам, гитлеровцы появятся только к вечеру, - резюмирует Бородачев, оторвавшись от полученной схемы. - Неужели решатся наступать ночью!

- Это было бы замечательно! - откликнулся я.

Мы принимаем решение немедленно вывести в тыл наступающим фашистским частям отряды Ревы (с восточной стороны Селизовки) и Иванову (с юга).

- Вы, Илья Иванович, - говорю Бородачеву, - займитесь вместе с Петрушенко разведкой. Я с комиссаром пойду на передовые позиции.

Едва мы с Богатырем вышли на улицу, к нам подбежал автоматчик Пономарев.

- Шпиона поймали!

Он ведет нас в дом. Посреди комнаты стоит человек.

- Ну, покажи свою галерею! - Автоматчик Уваров задирает на арестованном рубаху. Все тело незнакомца по крыто замысловатой татуировкой.

- Я знаю этого разрисованного хлюста, - выступает вперед Пономарев, - Мы вместе в армии были, в одном взводе. Под Харьковом его послали в разведку. Он предал нас, а потом выступал по радио, чтобы мы сдавались в плен. По картинкам на шкуре я и признал его.

Шпион даже не пытается оправдываться. Заикаясь и плача, он рассказывает, как был завербован.

- Ты лучше повтори, подлюга, что успел донести фашистам, - требует Пономарев.

Мы поняли, что партизаны уже допросили предателя. Оказалось, что он успел передать немцам план нашей обороны, сообщил о численности отрядов и вооружении.

Видимо, поэтому противник частично изменил план наступления. Под вечер на западной опушке леса перед Селизовкой появился небольшой передовой отряд врага. Заняв деревню Руднище, он отрезал нас от северных дорог. Однако гитлеровцы почему-то медлили с началом боя.

- Руднище занято жандармскими войсками силами до батальона. Все дороги в северной части контролируются противником, - докладывает командир взвода Лаборев.

- Рудня-Сырница занята словаками. На дорогах южнее Селизовки выставлены заставы - доносит разведчик отряда Таратуты Теренин.

Не успел Бородачей нанести на карту эти данные, как Петрушенко принес новые сообщения:

- Разведкой установлено: сто первый словацкий полк занял восточную часть леса. Передовые отряды залегли на опушке в полукилометре от Селизовки.

- Значит, немцы готовят нам окружение, - задумчиво протянул Бородачев.

- Хорошо, что госпиталь и обозы в безопасном месте, - добавил Богатырь.

В прошлую ночь, под прикрытием одного отряда, мы отправили хозяйственную часть со всеми обозами и госпиталем в урочище Симоновичи. На обороне Селизовки остались отряды имени Щорса и «За Родину». Отряды Ревы и Иванова уже находились в тылу врага, но телефонная связь с ними работала пока бесперебойно.

- Отряд залег в урочище Можарец. Кругом словаки... Что делать? - спрашивает по телефону Рева.

- Веди наблюдение, - отвечаю я. - Первым не завязывай бой.

- Слухай, Александр, - вскоре возобновляет разговор Рева, - Вот докладывают мне: словаки устанавливают вблизи нас артиллерию. Рудольф говорит, что слышал голос Налепки.

В наш разговор с Ревой вклинивается звонок Иванова.

- Подожди, Павел, перехожу на Иванова

- Отряд окружают войска СС. Разрешите отойти на отметку «Перекоп»?

Быстро отыскиваем с Бородачевым возвышенность 154. Приказываю Иванову:

- Незаметно для врага выведите отряд в квадрат семнадцать-двадцать два...

За стенами нашей землянки слышится частая трескотня. Мы с Богатырем почти одновременно выбегаем за дверь. Из леса, восточнее Селизовки, там. где. по нашим данным, находятся словаки, кто-то бесшабашно запускает десятки ракет. Яркие вспышки следуют одна за другой...

- Ну, хлопцы, теперь держись! - говорю я.

- Там же словаки... - Богатырь еще не договорил, как раздался басовитый артиллерийский залп.

Мы прижались к стене дома, ожидая взрыва. Снаряды пронеслись над Селизовкой и начали рваться в западной стороне деревни в расположении эсэсовских войск.

Бегу к телефону.

- Чья артиллерия бьет по немцам? - спрашиваю Реву.

- Словацкая, та, что выстроилась напротив нас. Дай приказ, я ее живо приберу к рукам!

- Пока нельзя этого делать. Следи за боем в Селизовке. Как только противник ввяжется в бой со всех направлений, наноси удар с тыла по эсэсовцам...

Разговор оборвался. Телефонисты пытаются восстановить связь, но безуспешно. Значит, повреждены провода.

Минут через тридцать завязывается бой в расположении словацких частей. Длинными очередями бьют пулеметы, строчат автоматы, рвутся гранаты...

- Неужели Рева все-таки ввязался в бой со словаками? вырывается у меня.

- Почему Рева, - поправляет меня Бородачев, - может, словаки «по дружбе» подсыпали Реве?

Грохот артиллерийской подготовки смолкает, а гитлеровцы все еще не идут в наступление.

В заснеженном полушубке появляется раскрасневшийся, возбужденный Рудольф.

- Командир Рева приказал рассказать вам: сто первый полк ведет бой с германами.

- Значит, Налепка нас не подвел! - радостно кричит Богатырь.

- Налепка там, - продолжает Рудольф - Я лежал в густых елочках, совсем близко от того места. То мне добре слышно было. Он приказ давал артиллеристам: «По врагам славян - огонь!» Поверьте, товарищ командир, Налепка наш человек...

- Ну вот, Илья Иванович, все правильно, - обнимаю я Бородачева.

Рудольф отправляется обратно. Перед уходом он несколько раз повторяет наш краткий приказ Реве:

«Связаться с Налепкой. Действовать по обстановке. Информировать регулярно».

После ухода Рудольфа мы долгое время сидим в неведении. Противник молчит. Никаких известий ни от Иванова, ни от Ревы. Это продолжается мучительно долго...

В 24.00 мы, едва ощущая вкус, принялись жевать замерзшие бутерброды. Так, в ожидании боя, в холодной землянке на окраине Селизовки, я и мои друзья встретили новый, 1943 год.

Но вот, словно добрый новогодний вестник, зазуммерил полевой телефон. Мы плотно окружили аппарат. Но радость была преждевременной: к нашему проводу подключились немцы.

- Сволочи! Предлагают сдаваться в плен, - едва сдерживая ярость, сказал Бородачев.

Настало время принимать решение. На всякий случай приказываю зажечь костры, приготовленные еще днем у каждого «дзота» и на подходах к линии обороны

Выхожу на улицу. Село словно вымерло. Голое поле вокруг Селизовки освещено полыхающими кострами. Они бросают на снег неровный, но яркий свет. От этой картины тревожно становится на сердце, и я не столько понял, сколько почувствовал, а ведь до рассвета нам не удержаться здесь. И тогда можем лишиться единственного выхода на юго-восток. В памяти всплывают воспоминания, сохранившиеся с тех времен, когда я с батальоном выходил из киевского окружения. Там, в Харьковцах, мы тоже всю ночь провели в большом напряжении, вблизи вражеских войск. А с рассветом оказались в огненном котле. Счастье, что нам удалось на короткое время оторваться от врага... Но тогда я не знал партизанских методов борьбы в современной войне. Теперь за нашими плечами немалый опыт удачных оборонительных боев на Брянщине, опыт вождения отрядов в сложных и даже очень опасных условиях. Это окрыляло, вселяло уверенность.

В конце улицы одиноко чернела наша «татра». В ней сидел Лесин и на слабых оборотах прогревал мотор.

Меня почему-то потянуло на КП командира отряда «За Родину» Ивана Филипповича Федорова. Нет ли у него чего-нибудь нового? В глубине души я понимал, что это пустая надежда: связные Ревы могли прибыть только сразу на наш КП. Но я понимал и другое - им вообще не пробиться через освещенную кострами полосу на глазах у врага. И все же направился к Федорову.

По пути столкнулся с Кизей. Он шел к левофланговому дзоту, где, по его словам, что-то случилось. На подступах к дзоту мы услышали приказ наружной охраны залечь.

Лежа выслушивали сообщение командира роты Кузьмина:

- Из леса, от дороги, связывающей Селизовку с Красноселкой, ползут вражеские цепи.

Тут же к нам открыто подошел командир роты Санков.

- Товарищ командир, фрицы пошли в наступление.

- Местность хорошо пристреляна?

- Видите пни? - показал Санков. - По ним установлена наша прицельная линия. Пулеметчики откроют огонь, как только враг появится у этих пней.

- Действуйте! - одобрил я.

- Началось наступление со всех направлений, - сообщил Бородачев, когда я вернулся на свой КП.

Я посмотрел на него: то ли от тусклого света, то ли от волнения он показался мне очень бледным. Но голос начальника штаба звучал по-прежнему спокойно и уверенно.

- Как, товарищи, не прорвется противник? - спросил я.

- Не думаю, - отрицательно покачал головой Бородачев.

- Сумеют ли теперь своевременно ударить с тыла Иванов и Рева? - задал вопрос Богатырь.

- Сумеют, - ответил я. - Мы можем продержаться здесь несколько часов. А противник на снегу в такой мороз будет себя чувствовать не совсем уютно...

Внимательно вслушиваюсь в звуки, которые просачиваются в землянку. Гуще становится трескотня автоматов, длиннее пулеметные очереди. «Ползут на сближение», - подумал я. И тут послышались взрывы.

Вбегает связной от Федорова:

- Противник разбил левофланговый дзот!

За ним появляется связной от Таратуты:

- Немцы продвинулись за дом лесника...

На КП остаются Бородачев и Петрушенко. Я направляюсь к Таратуте. Богатырь - к Федорову.

На северо-западной окраине деревни, где находился правый фланг отряда Таратуты, горит дом лесника. В балке рвутся мины: это гитлеровцы напоролись на нашу минную полосу.

Я приказываю Таратуте обстрелять балку, но противник уже оставляет ее и двигается в нашу сторону.

Ближе и ближе видны на снегу черные точки. Гитлеровцы обходят дзот, стоящий на возвышенности, а мы... мы не можем даже предупредить Ковалева, командира взвода, занимающего дзот, об опасности окружения. Хорошо, что наблюдение оказалось у Ковалева на высоте. Бойцы заметили подкрадывающегося врага и плотным огнем заставили его залечь. Видно, как мечутся гитлеровцы, доносятся крики их раненых...

Не прошло и двадцати минут, как противник начал терять инициативу. Бой на этом участке стал ослабевать.

Зато на участке Федорова грохот перестрелки все усиливался. Первая цепь противника была уничтожена, но следующие, переползая через своих убитых, не обращая внимания на раненых, упрямо разгребали руками глубокий снег и ползли, ползли.

«Почему молчит Рева? Где он?»

Под утро противнику удалось зацепиться за окраину Селизовки. Связи с отрядами Ревы и Иванова не было. Их непонятное бездействие ставило под угрозу отряды, оборонявшие Селизовку. Чего-то мы недодумали в нашем плане...

С большой внутренней болью отдаю приказ об отходе.

Трудная и очень опасная задача встала перед нашими минерами. Не дожидаясь рассвета, они начали прокладывать дорогу для наших отрядов, уходивших на восток...

С той незабываемой ночи прошло много лет. Но и сейчас с глубоким волнением и благодарностью вспоминаю я героический труд партизанских минеров. Под непрерывным вражеским обстрелом они разгребали голыми руками промерзлый снег, нащупывали детонаторы, бесстрашно обезвреживали один за другим смертоносные заряды.

В Селизовке уже вела бой только одна рота из отряда Таратуты, прикрывавшая наш отход. В седом мареве зимнего рассвета молча двигались партизаны. Неожиданно вспыхнул яркий огонь. Это Лесин поджег «татру». Степан добыл ее в бою, относился к машине бережно, словно это было живое существо. И вот своими руками поджег ее.

Оглушительный взрыв потряс землю. На улице, по которой только что прошли сотни людей, в момент, когда должен был проходить наш штаб, кто-то заложил мину. Взрывной волной убило ездового и двух лошадей. Оказавшегося неподалеку Петрушенко отбросило на несколько метров в сторону и контузило.

Да, невеселым было для нас первое морозное утро 1943 года.

А что с Налепкой? Как он? Чем закончился бой словаков с жандармским полком? Эти вопросы пока оставались без ответа

Лесные деревни снова оказались в руках оккупантов. Но, несмотря на это, нам удалось собрать все отряды, госпиталь и обозы в одно место - в урочище Войтековское.

После трудных боев и опасного перехода изнуренные партизаны повалились где кто мог, не обращая внимания на мороз и снег. Люди с минуты на минуту ждали команды двигаться дальше, хотя никто не знал, можно ли вообще идти вперед и в какую сторону идти.

В заброшенном одиноком домике собрались командиры и комиссары отрядов. Здесь было шумно.

Иванов доказывал, что его отряд был скован противником и не мог пробиться к Селизовке. Но это не спасло его от справедливых обвинений товарищей.

- Зачем ссылаетесь на расстояние? - возбужденно говорил Богатырь. - Достаточно было ночью в лесу открыть огонь по противнику. Независимо от расстояния это вызвало бы общую панику...

- К чему оправдываться, товарищ Иванов, - уже без всякой дипломатии нажимал Бородачев. - Скажите прямо: малость сдрейфили.

- Чего тут было дрейфить? - басил Иванов. - Говорю вам, не мог развернуться, вот и все.

Тут снова поднялся невообразимый шум.

- Вообще, товарищи, - заявил Рева, - я должен сказать, словаки запутали нам всю операцию. Будь на восточной стороне не они, я бы забрал всю артиллерию.

- Словаки и без тебя неплохо ударили по эсэсовцам из орудий, - вставил реплику Бородачев.

- А як же сложилось потом? - не поддавался Рева. - Словаки стали между нами и фрицами. Фашисты, получив порцию артиллерийского огня, полезли на словаков. Те дали отпор. А я оказался у них за спиной. Послал Рудольфа на связь к Налепке. И что? У них там началось, как в той басне с лебедем, раком и щукой. Чембалык с батальоном драпанул к Буйновичам. Второй батальон рванул на Лядо, а артиллерия откатилась назад - на Красноселку.

- А Налепка?

- Налепка пошел с извинением к немцам и прекратил бой. У них там начался разбор. В это время застрелился их командир-артиллерист. Видно, этот офицер ценой своей жизни решил спасти словаков от расплаты. И что тогда делают немцы? Словаков оставляют у себя в прикрытии, а сами наступают на Селизовку. А я с отрядом снова остаюсь за спиной у словаков...

- Ты говоришь так уверенно. Павел, словно побывал у них на КП, - поддел Реву Бородачев.

- Я говорю правильно. Зачем же мне тогда дали Рудольфа?

- Кстати, где он? - тихо спросил Петрушенко. При этом он неловко повернулся, и лицо его сразу исказила гримаса. Костя еще не пришел в себя после контузии, и каждое движение причиняло ему боль.

- Когда в Селизовке начался пожар, я послал Рудольфа к Налепке, чтобы согласовать наши действия. С тех пор его нет...

- Панькаемся со словаками и попадаем в нелепое положение. Ох уж эта мне дипломатия на войне, - проворчал Бородачев. Он, по-видимому, никак не мог определить своего отношения словакам и всякий раз шарахался из одной крайности в другую. Я с трудом сдерживал резкие слова в адрес Ревы и Иванова. Но страсти все же разгорелись. Продолжать дальше в том же духе было не время.

- Давайте, товарищи, спокойно оценим обстановку, - предложил я. - Несмотря на отступление, нам удалось многое сделать. Мы завлекли в глубь лесов три вражеские дивизии. В боях за Селизовку враг понес внушительные потери, оставив на поле боя наверняка не одну сотню убитых солдат и офицеров. Мы при этом потеряли шесть человек убитыми, и пять партизан ранено. А главное, мы узнали в действии организацию Налепки...

Командиры слушали молча. Никто не спорил, но я чувствовал, что мои доводы не разгоняют их мрачных дум.

Отступление есть отступление, и я понимал состояние товарищей. Они считали себя ответственными за неудавшийся разгром подразделений противника, наступавших на Селизовку. Я тоже считал себя ответственным за неудачу, ко сейчас не время было предаваться переживаниям: более двух тысяч партизан на морозе, под открытым небом, ждали нашего решения.

Я взглянул на карту. Отыскал место на железной дороге Сарны - Костополь, где с двумя отрядами действовал Шитов. Необходимо повернуть ход событий. Надо радировать Шитову, чтобы усилил удары по железнодорожным станциям, а мы в это время сделаем бросок на полторы сотни километров на северо-запад понанесем внезапный удар в новых местах - на коммуникациях врага Сарны Лунинец. Это заставит гитлеровцев перейти к обороне.

- Время идет, - услышал я спокойный голос Богатыря, - надо уходить, пока нас снова не окружили.

Мы склоняемся над разостланной на столе картой. Бородачев карандашом отмечает новый маршрут, минуя населенные пункты и дороги. Вот уже красная линия отметила тридцатикилометровое расстояние на северо-запад через реку Уборть, пересекла дорогу Олевск – Лельчицы, устремилась к Турову на Припять и на полпути оборвалась у бывшей границы с Польшей в лесном массиве у деревни Рубеж.

- Смелее, Илья Иванович, поторапливаю я Бородачева, - выходите на речку Льва, а отсюда - на Мерлинские хутора. Здесь поставьте флажок.

- Дывысь! Хутора разбросаны на целый район. Может, там и зазимуем? - улыбаясь, заговорил Рева, словно путь уже был открыт и он приглашал нас к себе в гости.

- Нет, Павел, - возразил я. - Оттуда ты со своим отрядом ударишь сначала по городу Столин, а потом по Домбровице. - Показываю ему на карте города на железной дороге Сарны - Лунинец. И, сделав небольшую паузу, добавляю: - А товарищ Иванов оттуда уйдет к Шитову, чтобы разгромить гарнизоны в Людвиполе, Городнице, Бережно.

- А может, выйти на железную дорогу Сарны - Ковель? - вступил в разговор Федоров.

- Правильно! Туда вы и пойдете со своим отрядом. Было бы хорошо, - говорю ему, - если бы вы взяли райцентры Городно и Морочно. Противник не скоро выведет свои силы из леса, а мы тем временем, сманеврировав, выйдем на железную дорогу.

- Можете не беспокоиться, - отозвался Федоров. - Задача будет выполнена. Эти районы на Ровенщине мне хорошо известны.

- А вы, товарищ Мирковский, попробуйте со своим отрядом пробиться к Селивоненко. Обоснуйтесь в Малинских лесах, чтобы распространить свои действия на Киевскую область и связаться с настоящим киевским подпольем.

Офицер пограничник Мирковский был выброшен в тыл врага во главе оперативной группы. Перед рейдом он присоединился к нам. Бугров из его группы стал комиссаром в отряде Таратуты, Яковенко - комиссаром у Селивоненко, а самого Мирковского, после гибели Боровика, мы назначили командиром отряда.

Отряд Таратуты был оставлен в резерве, при штабе.

Прошло немного времени, и соединение двинулось в новый путь.

Проделав за ночь тридцать километров, утром в деревне Рубеж мы снова столкнулись с врагом. Головной отряд Федорова с ходу завязал бой. Видно, фашисты были застигнуты врасплох, но зацепились за дома и упорно сопротивлялись. Противник мог получить подкрепление: дороги свободны... Нельзя было медлить ни минуты.

- Ты расправляйся с гарнизоном, - приказал я Федорову, - а мы поведем колонну в обход деревни. Когда пройдет тыловое прикрытие, оставляй Рубеж и следуй за нами.

Вскоре я уже был на восточной опушке леса и торопил колонну.

Партизаны огибали деревню полем и уходили в лес на хутор Шугалей. В лесных зарослях с треском прокладывал себе дорогу наш обоз: более семисот подвод ломились по бездорожью.

Сквозь хаос звуков я услышал перестрелку позади колонны. Потом донеслись пулеметные очереди от хутора Шугалей, к которому мы двигались.

- Все! Не успели оторваться! - с отчаянием сказал я Богатырю.

- Я поехал к тыловому прикрытию, - сразу определил свое место комиссар.

- Ну, а я в Шугалей...

Чердаш промчался через поле и вынес меня к окраине хутора, где уже образовался затор. Рядом шла бешеная стрельба.

Вскоре я увидел Реву, в распахнутом полушубке, с неизменной трубкой во рту.

- Понимаешь, Александр, напоролись на доты. Тут проходит бывшая совете ко-польская граница. Засели фашистские гады и поджидали нас...

- Сколько дотов?

- Три, но обстреливают весь хутор.

- Давай сюда роту Смирнова, пусть атакует доты, а отряды пойдут лесом, - сказал я, направляясь к колонне.

Заметив приближающийся походный КП, на облучке которого восседал ездовой Петлах, я прокричал:

- Следуй за мной, прокладывай дорогу обозу!

Вместе с ротой Свиридова, я направился в обход хутора.

Следом ринулась вся партизанская громада.

Мы уже пересекли безымянную речушку и входили в Дремучий лес, когда резко усилилась стрельба в Шугалее.

Я помчался обратно: там остались наши бойцы, остался Смирнов...

У самого хутора меня заставил спешиться свист пуль. В нескольких шагах гремел гневный голос Богатыря. У высокой сосны раскрасневшийся комиссар изо всех сил тряс какого-то человека. Я бросился на помощь.

- Понимаешь, он стрелял в Таратуту!. - ошарашил меня Богатырь. Я сразу узнал того самого бывшего полицая, который пришел к нам с группой подпольщиков под Аврамовской...

Подоспел наш комендант Колыбеев.

- Смотрите, чтобы не сбежал! - строго предупредил его Богатырь.

Я поспешил в хутор, где продолжалась ожесточенная стрельба.

- Рота по-прежнему пытается атаковать доты, - доложил Смирнов.

- Особенно не вылезайте вперед! Берегите людей! Как только пройдут отряды, отходите по нашим следам. За собой оставляйте минные заграждения.

Вечерело. Все гуще становились тени. Повалил мокрый снег. В наступавшей темноте наши отряды сумели скрыться в лесу за хутором Шугалей. Стрельба прекратилась.

Людей до предела вымотал многокилометровый переход.

Мы решили устроить привал до утра в Темном бору, неподалеку от дороги Олевск - Туров.

Трудным был и этот привал. Партизаны лежали в снегу, нельзя было ни громко разговаривать, ни жечь костры. Только для оперативной части наспех соорудили шалаш: надо было срочно допросить предателя, чтобы обезвредить его соучастников.

Этим и занялся Петрушенко. Когда стало совсем светло, он разыскал меня на снегу.

- Разоблачены еще трое террористов. - Петрушенко назвал фамилии. - Я приказал разоружить и взять пока под стражу...

Костя рассказал, что четверо разоблаченных террористов ранее работали в полиции, но поддерживали активную связь с подпольщиками. С целью провокации эти предатели перестреляли словацкий конвой, освободили арестованных подпольщиков и по заданию немецкого коменданта всей группой перешли в соединение...

Как мы, и в первую очередь я, оплошали! Ведь вызывал же этот полицай с самого начала наше недоверие. Почему позволили мерзавцу пролезть к нам, дали возможность вершить черные дела? Да, к партизанам приходили сотни людей, честных советских людей, но среди них могли быть и такие. Не оскорбить подозрением друга, распознать врага - это и есть большевистская бдительность, которой учит нас партия. Поздно было признаваться, что в данном случае не хватило у меня бдительности!

Но главной заботой в тот момент было другое. Шпион получит по заслугам! С ним покончено. Надо спасать жизнь тысяч партизан. Вот уже трое суток люди находятся в смертельной опасности, лишены сна, пищи, отдыха. После тяжелых боев и переходов они вынуждены спать на земле, под снегом. Да и этот сон лишен покоя. Нет уверенности, что нас ждет передышка и рассвет избавит от вражеского преследования.

Пока кругом тихо. Даже снег перестал падать.

Я подошел к повозкам, на которых безмолвно лежали раненые, еще вчера метавшиеся в горячечном бреду. Неужели замерзли?

Осторожно смел снег с ватного одеяла.. Нерешительно приоткрыл Колбасина и Паршина и отшатнулся: передо мной бледные лица с закрытыми глазами. Но вот у Колбасина дрогнули веки, он внимательно посмотрел на меня.

- Живы?

- Не беспокойтесь, товарищ командир, мы выживем, - с усилием проговорил раненый. И уже совсем тихо добавил: - Мы не будем стонать, нам ничего не надо... Только не оставляйте на расправу фашистам...

- Как вы могли подумать такое!

Словно не расслышав моего возгласа, Колбасин продолжал:

- Мы уж решили, что нас оставили... Положение трудное... Надо, конечно, спасать здоровых...

- Сейчас пересечем дорогу Олевск - Туров и снова выйдем на партизанский простор!

На лицах Колбасина и Паршина появилась усталая, благодарная улыбка.

Я обошел все повозки с ранеными и больными, задавая один и тот же (Вопрос: «Вы живы?» К величайшей радости, все откликнулись.

А из-под снега, будто из-под земли, вылезали партизаны, непобедимые, дорогие мои товарищи...

Оживал лагерь... Начались сборы. Мы готовились к новому походу.

Дорога Олевск - Туров засыпана снегом: до нашего прихода никто не проложил по ней ни единого следа. Но разведка головного отряда нашей колонны все же не решалась пересекать дорогу по голой широкой просеке.

Движение колонны внезапно приостановилось. Мы с Богатырем, пришпорив коней, подскакали к густой заросли ельника, где сгрудились разведчики и командиры отрядов. Рева и Федоров в бинокли рассматривали ровную заснеженную даль:

- Немцы! - проговорил Рева, когда мы подошли к ним вплотную.

Взяв бинокль, я рассмотрел еле заметное движение немецкого обоза со стороны Олевска.

Не успели мы еще принять решение, как на противоположной опушке леса появилась растянувшаяся цепь эсэсовцев.

«Передовой отряд!» - подумал я. И сказал Реве:

- Выходи с двумя ротами навстречу обозу. Засады должны перехватить его на мосту. Бой веди до тех пор, пока мы не пересечем дорогу.

Рева тут же поспешил к своему отряду, а мы, притаившись, пропустили мимо себя без единого выстрела эсэсовцев, которые едва брели по глубокому снегу.

Минуты казались вечностью. Противник двигался медленно и осторожно. Нам пришлось долго лежать на опушке.

Только убедившись, что прошел последний солдат с огромной овчаркой, я приказал подтянуть колонну к дороге.

Через некоторое время на мосту завязался короткий и жестокий бой. Воспользовавшись паникой, охватившей врага, мы сразу оседлали дорогу, через нее ринулись партизаны и обозы. Никто и ничто не смогло бы уже удержать такую лавину.

Это было 5 января 1943 года. Переход через дорогу Олевск - Туров был благополучно завершен. Фашисты оставили у моста более сорока трупов.

Небольшая по масштабу, но важная для нас операция позволила соединению вырваться из окружения и выйти на оперативный простор...

Вот и деревня Дроздынь. Зная данные разведки, я был убежден, что здесь, вблизи Альманских болот, мы дадим нашим людям по-настоящему отдохнуть, чтобы потом снова развернуть боевые действия. Наш штаб немедленно начал разрабатывать новые планы, исходя из девиза: противник за партизанами в лес, а партизаны в это время бьют оккупантов в городах и на станциях железных дорог...

Чтобы обсудить с товарищами наши дела, и задачи, я немедленно разослал связных за командирами отрядов, которые расположились в прилегающих хуторах.

Первым вернулся связной из отряда. Таратуты. Он был очень взволнован и едва смог выговорить:

- За Дроздынью, в лесу, лежат немцы!

По нашим расчетам, немцы могли быть здесь только через двое-трос суток. Неужели еще завелись провокаторы?!

Связного я оставил при штабе. В таком состоянии его нельзя было отпускать. На проверку полученных сведений отправил Лаборева.

Возвращение Лаборева не принесло радости.

- В лесу притаились фашисты. Одеты в белые маскировочные халаты. Обнаружены груды парашютов. Полагаю, что на этом участке был высажен парашютный десант противника.

- Надеются захватить нас спящими, - предположил Бородачев.

- Вот что, друзья. Будем поротно тихо уходить из деревни, - приказываю я Бородачеву. - Вперемешку пропускайте обозы. На улице разожгите костры. Пусть думают, что мы готовим ужин. После нашего ухода отряду Ревы окружить Дроздынь. Полагаю, что, как только погаснут костры, противник постарается войти в деревню, чтобы застать нас врасплох. Задача. Ревы - уничтожить врага.

- Хватит им нас гонять! Пора проучить фашистов и заодно отвадить их от десантных операций против партизан, - горячо поддержал Богатырь.

- А зачем мне морозить весь отряд? - спрашивает Рева. - Предлагаю другой план. Половину отряда оставлю здесь в деревне, в сараях для засады. Эти хлопцы добре встретят небесных чертей в белых халатах и трошки почешут им спины. А когда чертяки побегут звидсиля, то за деревней их подкараулит вторая половина отряда. Там на просторе мы окончательно и поцоломкаемся. Рева не даст им далеко уйти... Кто с неба пришел, пусть туда и отправляется...

Предложение Ревы оправдало себя. Когда в Дроздыни погас последний костер, фашисты начали вползать в деревню, но сразу попали в огневое кольцо партизан. Вражеский десант был полностью уничтожен.

Под Дроздынью нашли могилу более ста фашистских молодчиков, брошенных специально на уничтожение штаба соединения.

Но обстановка по-прежнему оставалась тревожной. Мы не знали, чем ответит враг на потерю десанта. Пока же нам удалось оторваться от противника. Через Альманские болота все отряды вышли к Мерлинским хуторам.

Это были дни, полные неожиданностей и больших переживаний. Ценой невероятных усилий, выдержки, самоотверженности партизаны вытянули врага из леса, а сами снова вернулись к месту, определенному Ставкой, - на Житомирщину. Часть отрядов осталась на отдыхе в Белоруссии, на Мерлинских хуторах.

Все это время нервы у меня были натянуты до предела. Теперь дало себя знать пережитое. Я затемпературил, свалился, а когда пришел в себя, то сквозь дрему услышал громкие голоса.

- Будить не буду, - раздраженно говорил Степан Лесин. - Врач не разрешает!

- Тогда сам доложи, - упрашивал кто-то. - Скажи, что получили радиограмму, но погода паршивая...

- А тебе что, командир погоду исправит? - огрызнулся Лесин.

Я так и не понял, о чем шел разговор. Голоса смолкли. Остался только шум леса. Неужели опять поднялась пурга? Где я нахожусь? И вдруг вереницей всплыли воспоминания: Галя, Налепка, Рудольф... Упорные бои в Селизовке, огненное кольцо... Прорыв... Выход с боями к Пинским болотам... Кровавые схватки в Рубеже, Шугалее, на переходе дороги Олевск - Туров. Десант... Шайка террористов...

Снова и снова перебирая в памяти события, я думал о страшной ночи на Мерлинских хуторах.

Там на нашем пути попался еще один шпион.

Я забыл его фамилию, но помню все остальное... Бурное совещание командиров и комиссаров. В штабной кухне в это время готовили ужин. Через стенку доносился голос коменданта Колыбеева:

- Воду берите только из бочки!

Я тогда еще сказал Косте:

- Почему Колыбеев думает, что именно во дворе штаба отравлен колодец?

А через несколько часов случилось несчастье. Возвращаясь с задания, перед штабом остановился взвод партизан из отряда Федорова. Ребята бросилась к колодцу. Вода в нем оказалась отравленной... Погибли двадцать семь бойцов!

Слово «шпион» стало слишком часто звучать в отрядах. Вспыхнули взаимные подозрения. Кое-кто из командиров растерялся и стал настаивать на переходе в глубь Белоруссии к партизанам Козлова, куда еще в декабре ушел со своим соединением Ковпак.

Требовалось срочно очистить наши ряды от паникеров и на глазах у всех расправиться со шпионами.

Морозной лунной ночью партизаны соединения, затаив дыхание, слушали приговор группе шпионов, с которыми мы терпеливо возились до сих пор. Короткие залпы бойцов комендантского взвода слились с тысячеголосым единодушным криком: «Смерть предателям!»

...А потом комиссар Богатырь по списку вызывал тех, кто был замечен в малодушии и трусости. Один за другим выходили эти люди из строя, складывали перед нами оружие, боеприпасы... Им приказали в течение часа оставить отряды. Некоторые пытались уговаривать нас, просили простить, поверить...

После этой ночи началась обычная боевая жизнь. Утром мы получили новые донесения из разных районов. В них подтвердились наши предположения о ходе событий. Сбывалось то, о чем мы мечтали, отступая от Селизовки: оккупанты ослабили охрану городов и железнодорожных станций. Все склады и железнодорожное хозяйство они оставили на попечение полиции. Даже дом отдыха старших фашистских офицеров в городе Столин охранялся только полицией. Все силы в этом районе были брошены в леса против партизан.

Что же было дальше, после 14 января? Было что-то важное, но память отказывала мне. Неужели я так тяжело болел?

Рывком сбросив одеяло, я вскочил с постели и тут же с радостью почувствовал: я почти здоров. Очевидно, ночью был кризис: температуры нет, голова ясная.

Я потянулся к сумке, лежавшей рядом на табурете, вынул итоговую сводку за двенадцать дней боевых действий и карту. На карте - там, где расположены Мерлинские хутора, - густо встали красные флажки: так обозначались наши отряды. Среди них - флажок отряда имени Котовского! Этот отряд организован недавно из жителей западных областей Украины. Возглавляет его Годунко.

Годунко в прошлом - один из руководителей бандеровских банд. Вопреки категорическому запрещению своих атаманов он начал истреблять фашистских оккупантов. Бандеровский суд приговорил его за это к четвертованию. Годунко ушел в лес и долго был на распутье. Мы вышли ему навстречу. Годунко поклялся, что будет верным сыном Советской Украины. Мы поверили, и вскоре назначили его командиром отряда.

Забегая вперед, могу сказать, что мы не ошиблись. Годунко оказался очень отважным, волевым командиром. Отряд под его командованием прошел славный боевой путь борьбы с фашистами и их наймитами. Смертельно раненный в бою с бандеровцами, Годунко передал личное боевое оружие своему шестнадцатилетнему сыну и, умирая, сказал: «Завещаю тебе довести до конца то большое дело, которое не успел завершить твой батька. Докажи, что ты верный сын своей советской Родины...»

Рядом с флажком отряда Годунко - флажок польского отряда под командованием Роберта Сатановского. Сатановский пришел к нам из Польши с пятью товарищами. Они просили помочь организовать польский партизанский отряд, включить его в состав соединения и принять под наше командование.

В ходе дружеских переговоров, протекавших без особой дипломатии, мы условились: отряд будет бороться с фашистами под своим национальным флагом, личный состав может носить форму польской армии.

За короткий срок такой отряд был создан. В совместных боевых операциях он завоевал добрую славу, стал притягательным центром для многих польских патриотов.

Роберт Сатановский! Кто мог тогда предполагать, что наш польский друг прославится не только отвагой в боях и командирским талантом! После войны он стал всемирно известным дирижером. Ныне Роберт Сатановский - директор и главный дирижер Познаньского театра оперы и балета. Недавно в Москве состоялся большой концерт оркестра под его руководством. В зале находились сотни бывших партизан. Они слушали волшебную музыку и у многих на глазах были слезы, слезы радости и гордости...

...А вот флажок отряда, организованного недавно из жителей Клесувского района Ровенской области.

От Мерлинских хуторов красные флажки веером разбегались по территории пяти областей.

В обобщенной сводке боевых действий отрядов подводились итоги выполнения разработанного нами плана.

Отряд Ревы занял город Столин. Взято в плен 112 полицейских. Уничтожен спиртзавод и 20 автомашин. В доме отдыха убито 17 фашистских офицеров. Захвачено много валюты. Отгружено 10 подвод хромовой кожи и мануфактуры.

Отряд «За Родину» под командованием Федорова занял города Городно и Морочно. Уничтожен спиртзавод. Захвачено 300 тонн хлеба, 280 велосипедов, 10 радиоприемников.

Отряды Иванова и Шитова отбили у оккупантов города Людвиполь, Городница, Бережно. Захвачены склады с мукой, мясом, сахаром.

Затем снова упоминается отряд Ревы. Вместе с отрядом имени Щорса и вновь организованными отрядами (имени Ворошилова, Котовского и польским) они взяли город и железнодорожную станцию Домбровица Ровенской области. Уничтожено два паровоза, 12 платформ с техникой, подорван мост через реку Случ, уничтожены склад горючего, два склада с запасными частями к автомашинам и тракторам.

Среди трофеев тысяча тонн зерна. Уничтожено все станционное оборудование и на протяжении пяти километров выведено из строя железнодорожное полотно.

Отряды Селивоненко и Мирковского разгромили под Киевом три гарнизона оккупантов. Пущены под откос четыре эшелона противника.

Внизу крупным шрифтом указывалось: убито 575 оккупантов; потери партизан - 8 человек убито и 18 ранено.

Я включил приемник. Комната наполнилась мрачными аккордами траурных симфоний. Это гитлеровская Германия оплакивала свою трехсоттысячную группировку, разгромленную нашими героическими войсками под Сталинградом.

Невольно снова бросил взгляд на сводку наших боевых операций. Партизаны шли в едином строю с родной армией.

Наша армия! Она мужественно приняла на себя первый страшный удар фашистских полчищ. Тогда мы не знали всего, но понимали: бой идет не на жизнь, а на смерть, решается судьба советского народа, каждого из нас. Это вызывало у людей, небывалое ощущение собственной ответственности за судьбы Родины. Поэтому в первые же месяцы врагу был нанесен сокрушительный моральный удар: вдребезги была разбита идея «молниеносной» войны.

- И вот теперь наша армия учинила противнику разгром, невиданный в военной истории по своим масштабам. Она уверенно шла на Запад. И хотя это был нелегкий путь, он вел к победе... А, мы, партизаны, в тылу врага верно помогали войскам. Великим счастьем было сознавать это.

Всю ночь жгли костры, но так и не дождались обещанных самолетов с боеприпасами.

Опасность снова подкрадывалась к соединению. На рассвете к нам добралась Галя. Она принесла недобрые вести.

«У нас после Селизовки все уладилось, - писал Налепка. - Нашу дивизию нацисты снова пробовали послать на акцию против вас. Нам с начальником штаба дивизии удалось отбрехаться. С Югославии прибыла дивизия германов, расквартировываются в Славуте и Шепетовке. Боюсь, могут ее бросить против вас. Если это случится, то будет плохо, что мы отказались».

Нетрудно было догадаться, к чему сведется новый план наступления фашистов. Сначала оттеснят соединение Шитова с Каменец-Подольщины. Потом такая же участь постигнет отряд Иванова. Все отряды сгонят в одно место и зажмут в Сарненской низине, навязав нам оборонительные бои.

Галя у печки отогревала ноги.

- Если уж эти гады решили покончить с нашим соединением, то будут добиваться своего, - словно продолжая прерванный разговор, произнесла она. - А я, как злой гений, приношу вам одни неприятные вести. Беда, да и только...

Переживания разведчицы были понятны нам. Галя видела только одну сторону дела: вот она пришла, и мы узнали о новом наступлении гитлеровцев. Пройдет совсем немного времени, она вернется на свою спокойную работу. А нашему партизанскому войску надо снова искать выход из опасной ситуации. Ей, естественно, было страшно за нас.

- Послушай, Галя, - подсел я к печке. - Что, если попробовать уговорить Налепку? Пусть в случае наступления на нас примет участие в нем и откроет нам дорогу на Житомирщину...

- Не забывайте, Александр Николаевич, что Налепка сейчас в большой опале.

- Но он пишет, что «все уладилось».

- Уладилось?.. Там такое творится!.. - И, помолчав, Галя продолжает: - Налепка мне сам рассказывал. После событий в Селизовке командир полка Чани даже заболел от страха. Собрал всех офицеров, страшно кричал. Но особенно возмутительно вел себя Чембалык. Он обвинил Налепку в национальной измене. Теперь Налепке не доверяют... Он никуда не может выехать из Ельска. Даже в штаб дивизии его сопровождает кто-нибудь из офицеров.

- Значит, бенешевская офицерня на что-то надеется!

Чем больше осложнялась обстановка у словаков, тем значительнее было все то, что делали в этих условиях Ян Налепка и его товарищи. Раньше им угрожал огонь с двух сторон. С одной стороны фашисты, с другой - партизаны. Сейчас возникла третья открыто выступили офицеры буржуазной ориентации. Мы понимали, что этот взрыв изнутри может оказаться для сочувствующих партизанам словаков куда опаснее, чем открытое наступление озлобленных неудачами фашистов.

Как никогда раньше, возникла прямая необходимость сократить расстояние между нами и словаками, чтобы в опасный момент быть рядом.

Мы с Галей обсуждали у карты возможности выхода отрядов в районы Олевска, Словении и Овруча, когда появился Бородачев.

Он передал мне радиограмму. Украинский штаб партизанского движения сообщал, чтобы в ближайшее время самолетов не ждали...

Как не вовремя пришло это известие! Предстоит большое наступление фашистов, а мы остаемся без боеприпасов!

Мы, конечно, понимали, почему генерал Строкач не мог помочь в тот момент. После ликвидации армии Паулюса фронт советских войск продвинулся далеко вперед по территории с разрушенными коммуникациями. Авиация временно заменяла железнодорожный и автомобильный транспорт, необходимый для переброски войск и боевого снаряжения. В общем, все было понятно, но от этого не становилось легче...

Мы с Бородачевым сели за карту: начали прокладывать маршрут к словацким друзьям.

- Подождите, Александр Николаевич! Насчет Олевска у меня есть новые данные! - спохватился Бородачев. - Сейчас принесу.

Через несколько минут наш невозмутимый начальник штаба дорвался в комнату, как ураган:

- Калашников вернулся! Да с какой армией!!!

...По дороге через снежное поле двигался обоз, облепленный людьми.

Захлопали двери домов. Радостная весть птицей облетела хутора: «Калашников идет!», «Калашников воскрес!», «Калашников вернулся!»...

Через толпу с трудом протиснулся удалой минер и пулеметчик, прекрасный музыкант Илья Наценко с аккордеоном в руках. Когда обоз Ивана Калашникова сомкнулся с партизанской толпой, грянул боевой марш.

Было забавно наблюдать, как играет Наценко. До войны он был пианистом. В Давид-городке ему в руки попался трофейный аккордеон. Долго он возился с ним. Правой клавиатурой овладел мастерски, искусно вел любую мелодию, а вот игра левой рукой никак не получалась. Тогда создался своеобразный дуэт. Играли вдвоем: Наценко правой рукой вел основную мелодию, а левой аккомпанировал ему боец из артгруппы Картузова Попков - тоже незаурядный музыкант. Получалось неплохо.

...Калашников с трудом добрался до крыльца, где стояли мы с Бородачевым. В наступившей тишине четко прозвучал его торжественный рапорт:

- Товарищ командир! Двадцать пять суток нас преследовал противник. За это время взвод с боями прошел через Полесскую, Гомельскую, Могилевскую области Белоруссии и вышел в Минскую - к партизанам соединения Козлова. Имеем сто двадцать человек пополнения. Трофеи: девять пулеметов, одно орудие, пять минометов, двести винтовок, десять тысяч патронов.

- Ну, Иван Иванович, порадовал! Воскрес из мертвых! - Мы не выпускали Калашникова из объятий. А он, скрывая смущение, растерянно теребил шапку.

- Товарищ командир, - вдруг тихо сказал Калашников. - С нами пришел депутат Верховного Совета СССР секретарь Ровенского обкома партии...

- Ну хватит, хватит, а то задушишь! От немцев Калашников ушел, а свои на радостях до смерти затискают, - послышался рядом добродушный голос.

Ко мне подходил моложавый, но уже полнеющий мужчина. Глаза его радостно блестели:

- Будем знакомы. Бегма Василий Андреевич, - крепкое рукопожатие скрепило наше знакомство.

Вместе с Бегмой уже в штабе мы еще раз выслушали Ивана Калашникова, который подробно рассказал о провокационной затее киевского гестапо. Дело обстояло так. Узнав, что мы постоянно ищем связей с подпольем, гестапо организовало лжеподполье во главе с вымышленным секретарем Киевского обкома партии Калашниковым. Пермяков, являвшийся агентом гестапо, под видом советского разведчика старательно втирался в доверие к подпольщикам и партизанам. Оказывая «услуги», провокатор «связывал» их с «руководящим подпольным центром». Начинались массовые аресты, отважные патриоты погибали в фашистских застенках...

Так, по гестаповским планам, должны были выйти на связь и мы...

Много пришлось пережить Ивану Калашникову и его бойцам, пока они добрались до партизан Козлова. Зато здесь нашим повезло. К белорусским партизанам прилетел товарищ Бегма, чтобы вручить ордена ковпаковцам, которые находились в тс время на базе соединения Козлова. Оказалось, что товарищ Бегма рассчитывал побывать с той же целью и в нашем соединении. Так прибыл Василий Андреевич со взводом Калашникова на Мерлинские хутора. Этот день был наполнен тревогой и радостью - сочетание, характерное для нашей хлопотливой партизанской жизни.

...Получив новое задание, Галя ушла к Налепке.

К вечеру возвратился со своим отрядом из города Столин Павел Рева и сразу зашел ко мне. Я в это время просматривал радиограммы Шитова, Иванова, Федорова и был так поглощен известиями о новом наступлении фашистов, что не заметил прихода Павла.

- Что с тобой, Александр? - тихо спросил Рева.

- Тяжело... Через три дня мы можем снова оказаться в окружении... А я так надеялся на передышку!

Рева, несомненно, шел ко мне с каким-то разговором, но, увидя мою озабоченность, долго не решался заговорить.

- Три дня... Як будто время достаточно... - нарушил он наконец тягостное молчание.

- Плохо, Павел! - перебил я, - Шитов с соединением ушел с Каменец-Подольщины. Иванов выводит отряд из Людвипольского района к нам. Отряд Федорова оставил райцентр Морочно и тоже прибудет сюда. Следом за ними придут полки СС. Где возьмем боеприпасы? У нас триста повозок раненых и больных. Самолетов ожидать пока не приходится...

Рева подошел к столу, оценивающе посмотрел на карту, ткнул пальцем в зеленое пятно Альманских болот. Болота считались непроходимыми. Была, правда, одна тропа, но пробираться по ней можно было рискнуть только с хорошим проводником. Мы ничего не говорили, понимая друг друга без слов. Если пройдем через Альманские болота на юг, то упремся в район железных дорог Сарны - Лунинец, Сарны - Коростень. Завтра или послезавтра противник надежно прикроет этот участок своими войсками. Да и опасно оставлять у себя в тылу незамерзающую болотную топь. Можно потерять обоз и всю конницу. Тогда раненых и больных придется нести на руках... Но и это не все. Уйдя в болота, мы отрывались от партийных и подпольных связей, от населения. А это могло иметь гибельные последствия.

Северная часть этого заболотья, где находилось соединение, представляла собой открытую местность. Необходимо любыми средствами выбираться отсюда до появления фашистских войск.

Оставался юг. Видимо, Рева сразу понял, что я наметил выводить отряды в этом направлении. Он внимательно рассмотрел все мои метины на карте и перешел к деревням, округленным красным карандашом. Дроздынь, Бежица, Озеры лежали между болотами и железной дорогой Сарны - Коростень.

Оторвавшись от карты, Рева не спеша снял шапку и медленно прошелся по комнате, стягивая полушубок. Потом резко вернулся к карте, молча взял карандаш и... начал расставлять свои роты на обороне отмеченных мной деревень, словно это дело было уже решено и осталось только уточнить детали.

Сердце наполнилось огромной благодарностью к этому родному человеку. Как просто готов он принять на себя, на плечи своего отряда всю тяжесть основного удара врага!

- Не в этом проблема, Павел, - с трудом скрывая охватившее меня чувство, сказал я и опять склонился над картой. - Я, конечно, понимаю, что ты задумал. Хочешь стянуть немцев в этот угол, создать иллюзию мнимого окружения соединения, а потом тайно улизнуть. Ведь так? Но при таком решении придется за одну ночь пройти восемьдесят пять километров. Это первый отрезок пути. А через несколько часов отдыха нужно сделать второй бросок и покрыть еще пятьдесят километров. В зимних условиях мы не одолеем больше тридцати. А дневать под самым Столиным - безумие...

- Зачем нам ногами топать? - оживился Рева. - Я пригнал со Столика двести пар волов. В деревнях одолжим у добрых людей сани и упряжь: у них все равно нема никакого тягла... Впряжем волов и коней, посадим хлопцев в сани - и аллюр три креста!..

Это была находка! А Рева уже делил, общее число партизан на четыре: определял, сколько потребуется саней.

- Всего четыреста двадцать шесть! Совсем немного! Добудем!

- Что ж, быть по-твоему, - обнял я Павла. - Давай на этом остановимся. Сейчас придет секретарь Ровенского обкома партии товарищ Бегма. Будет вручать награды.

В центре комнаты на столике разложены коробочки с орденами, которые товарищ Бегма должен вручить Богатырю, Бородачеву, Реве и мне.

С добрыми, проникновенными словами обратился к нам Василий Андреевич Бегма:

- Я - счастливый человек, - сказал он. - Мне выпала честь вручить вам высокие правительственные награды здесь, в глубоком тылу врага, далеко за линией фронта. Это ли не свидетельство того, что советские люди в любых условиях находят достойное место в борьбе за свободу и независимость любимой Родины. Еще несколько дней назад я был в Москве. Родина знает о боевых делах своих сынов, знает и гордится подвигами партизан во имя победы...

Бегма начал читать Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР. Мы стояли рядом, сомкнув наш маленький, но дружный строй.

Награды вручены. Бегма поздравил нас и сразу приступил к другим делам. Попросил познакомить его с обстановкой.

Мы рассказали Василию Андреевичу все, что знали, и, в свою очередь, спросили: останется он у нас или же вернется в Москву?

Бегма ответил не сразу:

- Зачем мне сейчас возвращаться в Москву? Я на Ровенщину пойду, к своим избирателям. Организую партизанский отряд. А там вырастем, окрепнем, будет соединение...

Василий Андреевич сказал это удивительно просто. В тоне его не было и тени сомнения.

Товарищи начали наперебой давать советы. Потом кто-то из них сказал:

- А вообще-то, тебе, Василий Андреевич, не позавидуешь. Много времени придется затратить на организацию соединения...

- Почему? - насторожился Бегма.

- Кто добыл оружие, давно воюет, - значит, уже в отряде... - начал Бородачев. - Мы накопили опыт. Знаем тактику развития партизанского движения на примере многих областей...

- Об этом и расскажите подробней, - попросил Бегма.

- Приведу пример, - сказал я. - В Каменец-Подольскую область мы направили отряд Шитова. За месяц-полтора он разросся в крупное соединение. Сейчас насчитывает три отряда...

- Но новых людей требуется вооружить. А чтобы взять у врага оружие, нужно иметь силу, - добавил Богатырь.

Бегму наши замечания не смутили. Он иронически заметил:

- Вы же не выделите мне отряд из своего соединения? Значит, придется начинать сначала... Ничего не поделаешь...

- А почему бы и нет? - . невольно вырвалось у меня. - В Ровенской области уже действует наш крупный отряд под командованием Ивана Филипповича Федорова. Он имеет большой опыт организации партизанского движения в Середино-Будском районе, Сумской области. Отряд показал свою боеспособность и в трудном, полном опасностей рейде.

- Кстати, - заметил Бородачев, - товарищ Федоров до войны работал в Ровенской области.

- Подождите, товарищи! Вы что же, выделяете Федоровский отряд нашему обкому? Тогда меня не надо агитировать... - И, будто ловя нас на слове, воскликнул: - Так что, по рукам?

Мы замялись, но Василий Андреевич оказался человеком напористым, и решение состоялось. Я попросил начальника штаба Бородачева подготовить приказ. Тогда Бегма широко улыбнулся, вынул из кармана конверт, извлек из него какую-то бумагу и протянул мне. Это была выписка из решения ЦК КП(б)У. Решение обязывало нас выделить из состава соединения отряд в распоряжение Ровенского обкома партии.

Мы дружно рассмеялись.

- Я хотел, дорогие хлопцы, выяснить ваше настроение, - рассмеялся вместе с нами и Бегма. - Поэтому не сразу показал решение ЦК. А теперь вижу, что вы правильно понимаете задачи...

- Ну и дипломат, - протянул Бородачев.

- Дипломат не дипломат, а секретарь обкома с довоенным стажем, - весело откликнулся Бегма.

И начались «текущие дела». Предстоящее наступление немцев и вопросы снабжения, условия жизни населения и положение раненых - все интересовало Василия Андреевича. С интересом отнесся он и к нашим сообщениям о связях со словаками.

В соответствии с планом соединение сконцентрировалось южнее Альманских болот. Отряд Ревы занял оборону у деревни Дроздынь.

А в Бежицах в это время проходил митинг, посвященный вручению орденов партизанам отряда Иванова.

Василий Андреевич Бегма под громкие одобрительные возгласы партизан заканчивал свою речь, когда прибыл гонец из отряда Федорова.

- Рота Санкова оставила деревню Храпунь. Немцы двигаются на Дроздынь, - взволнованно доложил он. Меня словно ударило током. По нашим данным, с востока могли наступать только словаки. Откуда взялись немцы? Почему молчит Рева?

Мы поспешно закончили митинг и отдали приказ: командира со своими подразделениями, согласно плану, занять оборону и усилить разведку.

Я, Бегма и Богатырь в санях помчались к Реве в Дроздынь.

Павла мы застали на улице у дверей штаба. Я быстро сообщил ему о донесении, рассказал о своем недоумении.

Рева прямо-таки взорвался:

- Это же безобразие, - закричал он. - Конечно там словаки! Так якого ж биса Санков оставил Храпунь без ведома командира...

Я приказал Реве немедленно поднять отряд по тревоге и двигаться к Храпуни. Как всегда, Реве не понадобилось много времени на сборы. Не прошло и тридцати минут, как его отряд выступил из Дроздыни. Мы, опередив Реву, выехали к Федорову. Встретились с ним у небольшого хутора Движки. Федоров утверждал, что в Храпуни не словаки, а немцы, и что туда прибывают все новые силы.

- Почему ваша рота оставила Храпунь? - напустился я на него. - Почему не донесли вовремя, чтобы мы могли подбросить подкрепления?

Федоров доказывал, что враг незаметно подошел к Храпуни и неожиданно навалился на роту Санкова.

Я все еще не мог понять: откуда взялись немцы? Мы ждали их на «хвосте» у соединения Шитова. А о появлении Шитова в этих краях еще не было никаких сведений.

Пока мы разговаривали, подъехал Рева.

- Отряд на подходе. Махнем, не теряя времени, к Храпуни. На месте будет виднее! - предложил он.

Я пересел в его сани. Проехав около километра, оставили лошадей на дороге, а сами пошли на опушку леса, которая возвышалась над местностью.

От Храпуни нас отделяла только розная голая низменность. Мы залегли в снегу и нацелили на деревню бинокли.

- Ей-богу, Александр, там самые настоящие немцы, - сказал Рева.

Я и сам в этом убедился. В бинокль все было видно. На улицах деревни суетились фигуры в немецких шинелях.

На дороге за нашей спиной вскоре показался отряд Ревы, с которым шел В. А. Бегма, а мы все еще рассматривали подходы к деревне, чтобы точнее определить задачу отряда.

- Все ясно, - возбужденно произнес Павел и начал отползать с возвышенности, на которой мы лежали. Потом неожиданно поднялся во весь рост.

Со стороны Храпуни ударила короткая пулеметная очередь. И тут же с дороги послышались громкие голоса: «Реву ранило...»

Я не помню, как сорвался с места, как сломя голову бросился к дороге. Реву несли на руках.

- Павел, что с тобой!

Как побелело лицо моего самого близкого, самого дорогого друга!

- Ты ранен?

- Не, Александр. На этот раз, кажется, все...

А из Храпуни открыли шквальный пулеметный огонь. Надо было срочно разворачивать и вводить в бой отряд.

- Немедленно доставьте Реву в госпиталь! Пусть сделают все для его спасения!..

С тяжелым сердцем повел я в бой отряд Ревы. Вместе с нами пошел в наступление на левом фланге и товарищ Бегма. Не успели мы выдвинуться на луг, как нас заставил залечь исключительно меткий огонь. Такая точная стрельба возможна только с помощью оптических приборов. Вот почему первая же очередь сразила Павла.

Подразделения партизан уже зашли во фланг противнику, но он обстреливал нас с той же убийственной силой.

Я снова выбрался на возвышенность, чтобы оттуда управлять боем. Враг, очевидно, заметил это и взял высотку под перекрестный огонь трех пулеметов. Пули ложились кучно, почти рядом. Если бы не смекалка моих боевых друзей партизан Ларионова, Лаборева, Лесина, Заики и не их самоотверженная преданность, вряд ли я остался бы жив. Это они, буквально под огневым дождем, голыми руками разгребли снег, вырыли узкий ров и стащили меня со злополучной высотки.

Выбравшись из этого рва, я увидел у леса Шитова и комиссара его отряда Скубко. Они доложили о прибытии своего соединения и сообщили, что от самого Олевска их преследует дивизия СС.

То, чего мы ждали, случилось значительно раньше. Обстановка складывалась не в нашу пользу. А в голове неотступно стучало: «Рева ранен...» Надо было запутать врага, обмануть его нашим движением в разные стороны, и я приказал Шитову идти обратно - на Каменец-Подольщину, пока враг не успел перекрыть все дороги. Тут же мы условились с Бегмой, что он с отрядом Федорова направится в глубь Ровенской области. Всю тяжесть удара приняли на себя оставшиеся отряды.

Бой продолжался до позднего вечера. И хотя Храпунь мы не взяли, но и немцам не удалось продвинуться вперед, а нам необходимо было выиграть время, чтобы дать уйти Бегме и соединению Шитова.

В Дроздынь я примчался поздней ночью. Там узнал: нет больше Ревы...

Как подкошенный свалился я на кровать, никого не мог видеть, ничего не хотел слышать. Мне и сегодня не стыдно признаться в том, что это были минуты страшного отчаяния, тупого тяжелого забытья...

К действительности меня вернули новые недобрые вести. Из Клесува враг тоже двинулся в наступление, теперь уже на Дроздынь.

Срочно собрались командиры. Решено было осуществить тот самый план, который так просто и самоотверженно предложил Павел Рева.

А обстановка усложнялась с каждой минутой. У нас даже не было возможности собрать всех партизан, чтобы отдать последние воинские почести любимому товарищу. Хоронили Реву тайно, чтобы враг не узнал, где находится могила славного партизана, и не мог над ней надругаться. Мы тогда поклялись сразу же после войны перенести останки Павла на родную Днепропетровщину, которую он горячо любил. И эту клятву сдержали.

Но партизаны все же в долгу перед памятью боевого друга. Мы до сих пор не добились, чтобы огромные заслуги Павла Ревы в развитии партизанского движения получили достойное признание. Всей своей жизнью и самой гибелью он заслужил право называться Героем.

...Когда тело Ревы увезли в лес, в Дроздыне уже начались бои. Но они не застали нас врасплох. Спокойно и уверенно встретили наши отряды бешеный натиск врага.

Словаки так и не появились. Как выяснилось позже, в последнюю минуту фашистское командование отстранило их от участия в этой акции, заменив отборными эсэсовскими частями.

Через трое суток гитлеровцы, увязавшись за нами, сконцентрировались в Сарненском узле.

И когда фашистское командование, уверенное в успешном завершении операции, готовило последний удар по соединению, партизаны совершили заранее предусмотренный маневр вокруг Альманских болот и вышли на Житомирщину.

Соединение вырвалось из петли. Это было так неожиданно, что сбило с толку гитлеровцев. В результате в течение двух часов они вели бой... со своими.

Да, наши отважные люди выдержали еще одно грозное испытание. Они обманули врага, нанесли ему значительный урон и при этом сохранили свои силы, свою боеспособность. Но победа досталась дорогой ценой!

И хотя говорят, что на войне без потерь невозможно, даже на войне к ним невозможно привыкнуть...

У друзей одни дороги

Неужели весна? Так рано?

Из окна маленького штабного домика видно, как низко нависли над лесом дождевые тучи. По стволу мощной разлапистой сосны весело бегут струйки воды, и только в глубоких складках коры кое-где упрямо держится изморозь. Кажется, еще недавно кругом лежал ноздреватый снег. Но густая дождевая пелена плотно закрыла лес, и он за одну ночь сбросил зимний наряд.

В комнату тихо входит Свиридов - командир роты из отряда Ревы.

- Товарищ командир, - необычным, просительным тоном говорит он, - ночью должны прибыть самолеты. А погода нелетная, и, видать, скоро не установится... Сколько мне еще сидеть на этом аэродроме? Другие подразделения действуют на железных дорогах, а моя рота за две недели не уничтожила ни одного фашиста.

С возвращением на берега реки Уборть мы сразу взялись сооружать аэродром. Строили с таким расчетом, чтобы принимать самолеты с посадкой. Но до сих пор на него не приземлилась ни одна машина.

Я пытаюсь втолковать расстроенному Свиридову, как важно нам обеспечить постоянную работу партизанского аэродрома. А он горячо доказывает, что сейчас прием самолетов может обеспечить любая группа самообороны.

Наш разговор прерывает появление Бородачева.

- Почему вы не уехали на аэродром? - набрасывается Илья Иванович на Свиридова.

- Есть, уехать на аэродром! - Свиридов вскакивает и пулей вылетает за дверь.

- Получены письма от Налепки и Чембалыка.

- Молодец Налепка, снова пробился к нам. И очень своевременно... - говорю я, прочитав письмо от Яна.

Налепка писал об охране железных дорог и сообщал график движения поездов. Он даже указал, где и когда надо минировать дороги, что было очень кстати. Наши отряды, рассредоточенные по вражеским коммуникациям, начали осваивать новые районы: налаживали связи с населением, изучали подходы к железнодорожным путям. Теперь мы уже не новички в этих областях.

Налепка не ограничился передачей нам необходимых данных. Он договорился с Чембалыком, что тот передаст партизанам взрывчатку, которую гитлеровцы предназначали для подрыва дотов на бывшей советско-польской границе. (Это делалось для того, чтобы партизаны не использовали сооружений.)

Еще раз перечитываю концовку письма:

«В главной квартире фюрера после разгрома армии Паулюса замышляется новый план...

Думаю, что скоро усилится движение транспорта. Рвите главным образом локомотивы. Все локомотивные заводы Германии перестроены на танковые. Офицеры службы перевозок жалуются на нехватку локомотивов. Играю с офицерами в дружбу. Некоторые помаленьку проговариваются - ожидается большая переброска на восточный фронт техники и живой силы. Полагаю, что в апреле начнется новая операция против Красной Армии. Надеюсь узнать подробно место и план наступления».

- А что пишет Чембалык?

- По-прежнему чудит, - откликается Бородачев. - Вместо ответа на вопрос: где и когда будут переданы аммонал и обещанные пулеметы, Чембалык спрашивает: не разрешим ли мы принять на своем аэродроме самолеты из Лондона?

- Откуда он знает, что у нас готов аэродром?

- В том-то и вопрос! А чего стоит продолжение его письма! Можем ли мы обеспечить продовольствием батальон, полк, дивизию, спрашивает Чембалык. Затем ставит нас в известность, что собирается начать самостоятельные боевые действия против фашистов по соседству с нами на Западной Украине. Интересуется, дадим ли мы свое согласие.

- Знает об этом Налепка?

- Кто их разберет... Выяснилось, что именно Чембалык сорвал переход к нам словаков в Селизовке. Как же, спрашивается, совместить все это с какими-то «самостоятельными боевыми действиями на Западной Украине»? Чембалык не впервой увиливает от взятых обязательств. И каждый раз преподносит новые выдумки. Прямо не знаю, что с ним делать?..

Илья Иванович расстилает на столе карту. Он уже успел, пользуясь данными Налепки, разбить железные и шоссейные дороги на секторы для отрядов. Маленькие красивые треугольники плотной россыпью обложили дороги от Сарн до Киева, от Житомира до Мозыря. Особенно густо стоят треугольники на участках Славута - Шепетовка, Казатин - Бердичев.

- Боюсь, сорвет нам план эта проклятая погода, - задумчиво говорит Бородачев. - Заполучить бы два-три самолета взрывчатки. Тогда по-другому заговорим с гитлеровцами!

- Может, еще прояснится к вечеру...

- Не похоже… Я решил, Александр Николаевич, послать Рудольфа к этому щеголю Чембалыку. Его надо малость припугнуть, чтобы отдал наш аммонал.

Начальник штаба так уверенно сказал «наш аммонал», словно эта взрывчатка была собственностью партизан, а Чембалык незаконно присвоил ее.

Выясняется, что еще во время моей болезни Бородачев с комиссаром решили вопрос о поездке Рудольфа. Не хватало только моего согласия. Я про себя улыбнулся этой наивной хитрости.

- Кстати, Рудольф здесь. Может быть, вы с ним поговорите?

Илья Иванович выходит и сразу же возвращается с Рудольфом. Сначала беседа не клеится... Все мысли вертятся вокруг одного: как Чембалык отнесется к приезду Рудольфа? Ведь он запретил Меченцу появляться в своем батальоне.

- Чембалык? Он, конечно, хлюст, - рассуждает Бородачев. - Но ведь без него, я так понимаю, мы не сможем взять аммонал. Правильно, Рудольф?

- Господин Чембалык, если будет иметь желание, все сделает, - уклончиво отвечает Рудольф. - Но я хочу сделать вопрос. Зачем вам, чтобы Чембалык отдавал аммонал? Пусть стотник ничего про то не знает. Нужен аммонал, Рудольф привезет...

Оказывается, на складе, где хранится взрывчатка, работают друзья Рудольфа. Если он возьмет их с собой к партизанам, они захватят весь аммонал.

Рудольф говорит горячо, убежденно, он не сомневается в успехе. И его дерзкий, рискованный план начинает казаться мне заманчивым и вполне осуществимым.

В конце концов решаем так. Рудольф едет к Чембалыку с запиской о передаче аммонала. Если стотник не выполнит наше требование, Рудольф заберет взрывчатку с помощью своих земляков.

Все было оговорено, согласовано, уточнено, но мы еще и еще раз напоминаем Рудольфу об осторожности.

- Не могу я быть очень осторожным, - задумчиво говорит он. - Когда я много осторожный, то сам себя боюсь. Рудольф добре знает, что он может сделать и чего не может... О, уже десять годин... - смотрит он на часы. - Разрешите ехать, товарищ командир?

- Не торопись, - останавливает Меченца Бородачев. - У нас, у русских, есть обычай малость посидеть перед дорогой. - И Бородачев усаживает партизана.

Едва прикоснувшись к стулу, Рудольф тут же встает. Проверяет свои документы, прощается с нами и быстро выходит из комнаты.

Выходим и мы с Бородачевым. Рудольф уже надел на плечи солдатский походный ранец и садится в сани. В этот момент откуда-то выбегает его закадычный дружок Степан Лесин. Они перебрасываются несколькими фразами, и я слышу голос Рудольфа:

- Не навсегда уезжаю. Не надо провожать! Завтра буду возвращаться. Пока...

Сани трогаются. Из-под копыт лошади далеко разлетаются комья мокрого снега. Несколько мгновений еще виден силуэт Рудольфа, потом все растворяется в пелене первого весеннего дождя.

Мы все же дождались на свой аэродром самолетов с Большой земли. Пилоты Лунц и Слепов доставили нам из Подмосковья несколько тонн взрывчатки.

Великая радость охватила партизан!.. Самыми горячими словами благодарили мы боевых друзей - авиаторов полка, которым командовала Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова. Очень хотелось сделать летчикам что-нибудь приятное. И мы погрузили в самолет Слепова несколько кабанов, сопроводив эту живую посылку просьбой на имя командира: не зачислять наш подарок в строгие военные нормы питания...

Необъяснимое чувство переполняло сердце, когда я в ту ночь возвращался с аэродрома.

Крылья Родины! В глубоком тылу противника эти слова имели особый смысл.

Было около пяти часов утра. В лесу забрезжил рассвет. День начинался ясной зарей. Снег почти сошел. Размокла оттаявшая земля, и полые воды Полесья шумными потоками устремились в узкое русло Уборти. Тихая река забурлила, поднялась, вышла из берегов. Одну за другой заливало лесные низины вокруг лагеря. Если не прекратится дождь, мы окажемся на острове.

Добираться к нам можно теперь только по единственной узкой дороге или верхом на лошадях по мелководью. Но если не знаешь эти места, непременно угодишь в непроходимую заросль или в глубокий омут.

Рудольф еще не вернулся, и это очень беспокоило меня. Он плохо знал наши леса. Может, решил переждать, пока спадут воды? Нет! Не такой характер у этого человека, чтобы заставлять кого-нибудь волноваться.

У штабного домика нас встречает Степан Лесин. Все спят. Но вот тишину разрывает далекий взрыв. Звук доносится со стороны железной дороги Сарны - Коростень.

Вот так же, возвращаясь на днях с совещания в польском отряде, я услышал неожиданный взрыв, за ним другой. А через несколько часов стало известно, что наши отважные диверсанты пустили под откос два воинских эшелона врага.

Докладывая тогда, Бородачев сказал:

- Рвут в такую непогодь, когда добрый хозяин и собаку из дому не выпускает. Но ведь не только приказ заставляет партизан идти на задание... В такой дождище могли отсидеться. Да и трудно проконтролировать каждый шаг подрывников. А они идут. Я помню первую империалистическую войну. Не раз и тогда удивлял меня героизм русских солдат. Но то, что происходит сейчас, ни с чем не сравнимо. Это небывалый массовый порыв к подвигу...

И в этот раз я инстинктивно ждал второго взрыва, но он не последовал. Что же, пусть будет один - и это неплохо, если вражеский эшелон полетел под откос!

На пороге штаба сталкиваюсь с Бородачевым.

- Хорошо, что вы приехали! - говорит он, отходя в глубь комнаты.

У горящей печки сидит незнакомая девушка лет восемнадцати. Лицо бледное, мокрые волосы слипшимися прядями падают на плечи. Она кутается в полушубок, протянув чуть не к самому огню босые ноги. Увидев меня, девушка вздрагивает, как испуганная птаха, и еще плотнее натягивает на плечи полушубок. Рядом на скамейке задумчиво сидит Богатырь. Он словно не замечает меня. Молчит и Бородачев.

В их позах и молчании подавленность, но я не решаюсь задавать вопросы при постороннем человеке.

- Откуда к нам пожаловала такая гостья? - будто ничего не замечая, спрашиваю товарищей.

Девушка вскакивает и говорит глухим, простуженным голосом:

- Меня зовут Ольгой. Я дочь Антона. Пришла передать: Рудольф Меченец арестован...

В комнате становится тихо. Слышно только, как весело потрескивают дрова в печке да журчит вода за окном.

- Теперь надо ждать новых событий, - мрачно произносит Богатырь.

- Непременно! - откликается Бородачев.

- А главное, не знаешь, кто следующий пойдет за Рудольфом, - продолжает Богатырь. - Надо быть готовыми ко всему. И даже к самому страшному...

Я хорошо понял комиссара: арест Рудольфа может стать началом трагедии словацкого подполья. Выдержит ли Меченец? Сдержит ли клятву? Кто предал? Как спасти его? Да и можно ли спасти?

Богатырь перебрасывается короткими фразами с Бородачевым, но я уже не слышу их. Перед глазами встает отъезд Рудольфа...

С каким радостным волнением спешил он в Буйновичи, чтобы успеть вернуться с аммоналом по зимней дороге!.. Теперь у нас есть взрывчатка, а Рудольфа нет...

У девушки глаза слипаются от усталости.

- Отведите нашу гостью в землянку, хорошо накормите и дайте выспаться, - приказываю я вызванному Колыбееву.

В комнате остаемся я, комиссар и начальник штаба.

- Надо заставить Чембалыка любой ценой спасти Рудольфа. Другого выхода нет, - говорит после раздумья Богатырь.

Я соглашаюсь с ним.

- Заставить? - удивленно переспрашивает Бородачев. - Черта с два вы заставите этого хлюста? Он опять начнет волынку тянуть.

- И все же надо нажать на Чембалыка и даже припугнуть его. Ведь он был связан с Рудольфом...

Опять становится тихо. Мы сидим по разным углам, но думаем об одном.

- Вот она, жизнь партизанская, - тихо говорит наконец Бородачев. - Кажется, все учтено, все предусмотрено и осечка исключена. И вдруг из-за ерунды, из-за пустякового просчета все летит в тартарары... Кончится война, и народ будет судить о партизанских делах только по сводкам: столько, дескать, убито фашистов, столько поездов пушено под откос, столько взято трофеев, а как это далось, какой ценой - никто и не узнает.

Что-то ты, Илья Иванович, в лирику ударился, - прерывает начальника штаба Богатырь. - Сейчас надо спасать Рудольфа. А времени у нас - в обрез.

- Надо... Но что будем делать?.. Подождите, друзья, - вдруг оживляется Бородачев. - Что, если предложить Чембалыку ускорить переход его батальона к партизанам? При этом поставим непременное условие: он должен захватить с собой Рудольфа. Немцам Чембалык может сказать, что решил предпринять акцию против нас, а Рудольф ему нужен в качестве проводника.

- Идея стоящая, - поддержали мы Бородачева.

Мы тут же засели за письмо.

- Чембалык верен себе! - с досадой говорит Бородачев. - В ответ на наше письмо просит подогнать к деревне Локнице десять буренок...

- А почему вы удивляетесь? - возразил я. - По нашему предложению он и должен с батальоном перейти из Буйновичей в Локницу.

- Не похоже, Александр Николаевич, что стотник принял это предложение, - многозначительно произносит Бородачев.

- Откуда вы знаете? Может быть, он из осторожности написал, что будет в Локнице ждать коров. А сам надеется, что мы поймем это как согласие на переход батальона?

- Не думаю. Я уже установил: Чембалык вывел к Локнице не батальон, а роту. Председателю сельсовета тоже приказал приготовить десять голов скота. Сам же собирается вернуться в Буйновичи.

- Очень хорошо...

- Ничего хорошего не вижу. С таким самодуром каши не сваришь. Не о Рудольфе он беспокоится, а о своей шкуре! А в общем, я пришел узнать, какое будет решение. Петрушенко сказал, что вы уезжаете на встречу с Галей...

- Это так, Галя прислала срочный вызов. А вы, Илья Иванович, распорядитесь, чтобы выполнили просьбу Чембалыка. Пусть подгонят к Локнице десять голов скота и одновременно подтянут туда роту партизан.

После ухода Бородачева отправляюсь посмотреть хозяйство.

Наш домик, запрятанный в лесных зарослях вблизи реки Уборть, теперь не одинок. Появились мастерские, склады с боеприпасами, навесы для скота, увеличилось количество землянок.

Добраться к нам нелегко. Единственная лесная дорога из Картеничей подходит к месту нашего расположения. Но она обрывается на берегу реки Уборть. А за рекой, между двумя заливами на полуострове, в утепленном шалаше, живет рыбак. Круглые сутки он жжет небольшой костер, который служит маяком.

Против этого шалаша, на нашем берегу, проложена тайная тропа к штабу. Сюда не могут проникнуть случайные люди: для того и живет за рекой рыбак. Кто не знает, для чего горит костер, наверняка забредет к нему. А наша охрана, не обнаруживая себя, сразу задержит неизвестного...

Услышав стук топора, я сказал Лесину:

- Узнай, кто пришел к рыбаку.

Удар топора был сигналом для нашей комендатуры. Сейчас в ожидании вестей от Чембалыка я был так нетерпелив, что не стал ждать сообщения охраны и послал для выяснения своего ординарца.

Из полуоткрытой двери мастерской вырывался резкий скрежет напильника. Ко мне подошел с рапортом инженер-конструктор Григорьев.

- Спецгруппа занята изготовлением заводных мин.

Я иду с Григорьевым в мастерскую. Старик столяр сбивает на верстаке деревянными гвоздями маленькие фанерные ящики. Готовые ящики штабелем сложены вдоль стены. Это футляры для новых мин. Чтобы их не обнаружил миноискатель, в них нет ни капли металла. Другой партизан за тисками мастерит шестеренку из гильзы снаряда.

Григорьев важно ставит на верстак ящик с готовой миной.

- Видите рычажок? Если его поставить, скажем, на десятый зуб, то по мине благополучно пройдут девять танков. Взорвется только десятый.

Он нажимает на рычажок. Шестерня послушно поворачивается на один зуб. При десятом нажатии раздается слабый щелчок. Это ударяет о капсюль освобожденный пружиной боек.

- От такого удара мгновенно последует взрыв, - торжественно объясняет Григорьев.

Об руку с Григорьевым трудится такой же изобретатель - слесарь Васильев. Оба не гонятся ни за титулами, ни за должностями. Не разберешь, кто начальник, кто подчиненный. И Васильев и Григорьев трудолюбивы, талантливы, увлечены своей работой. Кто-то из партизан в шутку окрестил друзей инженерами-конструкторами. С тех пор их иначе не называют.

- А где Васильев? - спрашиваю я.

- Пошел в Боровое за часами-ходиками. Надоело нам выпиливать шестерни из латунных пластинок. Хотим часовую шестерню приспособить. Тогда быстрее будем ладить мины...

- Значит, у вас все отработано? Когда же испытания?

- Когда прикажете. Мы готовы.

Я уже собирался уходить, но от Григорьева быстро не вырвешься.

- Прошу маленько погодить, товарищ командир. - Инженер-конструктор снова подходит к мине. - О танках я вам доложил, а об автомашинах нет. Но здесь есть разница. Если при той же установке механизма на десятый зубец по мине пойдут грузовики, взорвется не десятая, а пятая машина.

- Почему? - не улавливая сути, спросил я.

- Очень просто. Каждая машина нажмет на рычажок дважды: передними и задними колесами. И рычажок сработает дважды. Это. мне думается, еще больше собьет с толку фашистов.

Дело в том. что гитлеровцы уже обожглись на партизанских минах и придумали такой трюк. В начале колонны они пускали тягач. Если тягач подрывался, фашисты внимательно прощупывали участок дороги впереди взрыва или просто обходили его. Дорогу же позади взрыва они справедливо считали безопасной и без особого риска пользовались ею. Это нас не устраивало... Теперь трюк с тягачом не спасет оккупантов: мины будут рваться бессистемно - и в середине и в конце колонны.

- А, пожалуй, этот секрет не скоро разгадает противник, - с удовольствием говорю я. - Молодцы!

В мастерскую вошел наш опытный диверсант Мишин. Я сразу понял: Мишин здесь свой человек. Дружески поздоровавшись с мастерами, он заметил меня и немного смутился.

- Как дела, герой? - попытался я подбодрить партизана.

- Спасибо, товарищ командир. Дела - ничего.

- Что нового?

- И новое тоже есть. Гитлерюги все на хитрости пускаются, хотят заморочить нам голову. Только не на таких напали... Не помогут им и собаки!

- Собаки? - удивился я. - Это действительно новинка. Расскажите.

- Что придумали твари... Были мы недавно на железной дороге Сарны - Коростень. Так они туда со всех окрестных деревень собак согнали. Привязали к телеграфным столбам. Куда ни сунешься, везде на пустолайку нарвешься.

- И что же?

- Они дураков искали! Думали нас запугать, а сами решили на станциях отсиживаться. Ну мы собак быстренько поотвязывали и спокойно заминировали полотно... Теперь бы еще между собой порядок на дорогах навести.

- Не понимаю, о чем вы говорите?

- Как бы это лучше объяснить... В общем, товарищ командир, сейчас на железные дороги выходит столько диверсионных групп из разных отрядов, просто ужас. Каждый норовит первым взорвать поезд. И что получается? Только выберешь хорошее место для минировки, смотришь, приходит другая группа. Как узнают, что мы уже тут, уходят навстречу поезду к минируют впереди. А мы сидим и ждем... Так и обманываем друг друга. Не война, а смешное кино: кто кого опередит...

- Например?

- За примером ходить недалеко. Вот хотя бы вчера ночью. Подрывники соседнего подразделения оторвали у состава четыре вагона с хвоста и кричат нам: «Рвите голову, хвост оторван!» Я рванул. Шесть вагонов свалилось, а остальные уволок паровоз. Тут уже мы завопили: «Рвите голову!» Несколько взрывов было, пока доконали паровоз... В общем, на линии тесно стало от наших диверсантов...

Я невольно засмеялся:

- Это же здорово! Благодаря взаимной помощи вы и свалили состав.

- Оно, может, и так товарищ командир. А я хочу проситься на Козятинскую дорогу. Там партизан поменьше. Буду рвать эшелоны и с головой, и с хвостом...

На дороге, невдалеке от мастерских, показались артиллеристы. Они тянули два новеньких 76‑миллиметровых противотанковых орудия. Только ночью получили мы их из Москвы. И вот уже орудия собраны, приведены в боевую готовность, и ребята спешат провести пристрелку. С артиллеристами почему-то радист Павел Бурый.

Я быстро вышел из помещения и окликнул его:

- А вы чего разъезжаете?

- Старший радист Хабло мне сегодня весь график перепутал, - недовольным тоном отвечает Бурый. - Он принимает длиннющую радиограмму от генерала Строкача, а мы рядом одновременно работать не можем. Вот и приходится мотаться со своим хозяйством.

За последнее время действительно стало тесновато в эфире. Да это и понятно. При штабе соединения пять радиостанций. Одна держала связь с Центральным штабом партизанского движения, вторая - с Украинским штабом, третья - с нашими отрядами, четвертой безраздельно владел Петрушенко, пятая была запасной. Каждая из них имела солидную нагрузку, которая увеличивалась изо дня в день. Вот и мотались наши радисты в поисках места, где можно было бы работать без помех.

- Что нового от Строкача?

- Я сегодня только на передаче сидел. - И, отозвав меня в сторону, Бурый шепотом добавил: - Передавал донесение о подготовке Гитлером нового наступления. Уж больно длинно пишет наш начштаба. В эфире и без того толкотня, а центр не увеличивает количество сеансов.

- Ничего не поделаешь...

- А что, если одного из радистов перевести в Картеничи?

- Дело серьезное. Срочно посоветуюсь с вашим старшим.

Я тут же направляюсь к радистам. Саша Хабло сидит в землянке спиной к двери. На голове наушники. Он ведет прием и, очевидно, не замечает меня. За расшифровкой - Майя Вовчик. Тут же Аня: она держит связь с Центральным штабом. Всегда веселая, улыбчивая, неунывающая, Аня на этот раз тоже горько сетует на тесноту в эфире...

Через несколько минут Саша Хабло снимает наушники и здоровается со мной.

- От кого принимали?

Радист берет со стола несколько листков радиограммы и начинает докладывать:

- Шитов взял райцентр Эмильчино.

В длинном списке захваченных трофеев меня смущают некоторые цифры. После того как перечислено внушительное количество боеприпасов, вооружения, продовольствия, скромно указано: «Сто килограммов аммонала, сто пятьдесят метров бикфордова шнура, до тысячи детонаторов».

- Тут Шитов, видимо, нулики забыл приписать? - спрашиваю я.

- Боятся, как бы вы не заставили сдать взрывчатку на центральную базу... А операция была удачная. Вот бы отличившихся хлопцев - к орденам. Как-никак соединение, можно сказать, новорожденное, ребят не мешает подбодрить, да они и заслужили, - осторожно намекает радист и лукаво смотрит на меня.

Совсем недавно мы действительно передали Шитову еще два вновь сформированных отряда. Теперь Иван Иванович командует молодым соединением. И хорошо командует. Слава о его партизанах гремит на Подолии - в районах Славуты и Шепетовки. Но в воспитательных целях я оставляю без ответа реплику Саши Хабло.

- От Петрушенко и Иванова есть что-нибудь?

- Они не отзываются уже второй день. Вот Селивоненко прорвался. Больше десяти дней молчал. Передал, что взорвано и сожжено пять мостов, пущен под откос эшелон с техникой, уничтожено двадцать пять автомашин. Есть радиограмма и из Дымерского района Киевской области, - продолжает Хабло. - Мирковский сообщает скромно: сдались шестьдесят шесть полицейских с оружием, устанавливает связь с киевским подпольем.

- Киевское подполье - это очень важно! - замечаю я.

Полистав свою тетрадь, Хабло продолжает:

- Отряд Калинниченко в Овручском районе взорвал эшелон. Партизаны из отряда имени Буденного расстреляли под Мозырем семь автомашин с эсэсовцами. Отряд имени Котовского пустил под откос воинский эшелон. Теперь бандеровцы совсем озвереют против Годунко. А он, видно, мужик правильный, - комментирует радист.

- Давай дальше, не отвлекайся!

- Есть еще сообщение Олевского отряда. Тоже ведь только родился отряд, а уже успел сократить армию Гитлера на тридцать пять солдат. Радиограмму от Таратуты я передал Бородачеву. Жалуется старик: другие отряды мешают ему работать на железной дороге. Просит или запретить им переступать границу его сектора или выделить ему другой участок. - И вдруг по-озорному улыбнувшись, Саша говорит: - С вас причитается, товарищ командир, - и протягивает мне радиограмму.

«КОВПАКУ, ФЕДОРОВУ, САБУРОВУ.

Боевой приказ № 00171

1. Товарищ Сабуров в результате правильной оценки обстановки в районе действия умело рассредоточил отряды по важнейшим объектам и районам. Его отряды, особенно маневрируя, находятся не только в Житомирской области, но и в Каменец-Подольской области. Сабуров оказал большую помощь штабу Ровенской области, выделив свой крупный отряд Федорова в распоряжение Бегмы. Отряды Сабурова значительно активизировали свою боевую деятельность, достигли хороших результатов, увеличились численно и вооружаются трофейным оружием.

2. В настоящее время обстановка требует от всех отрядов активизировать свои действия. Больше пускать под откос эшелонов, взрывать крупные железнодорожные мосты, громить гарнизоны, сжигать склады.

3. Всеми способами добывать оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, не ожидая привоза из Москвы.

4. Создавать в каждом районе новые отряды, высылать туда организаторов и командиров и вооружать трофейным оружием.

5. За достигнутые успехи в деле развития партизанского движения Сабурову, Богатырю, Бородачеву объявляю благодарность и представляю к правительственной награде. Объявляю благодарность всему нач. составу.

Начальник Украинского штаба партизанского движения

генерал Строкач».

Очень приятно было получить такую весть. Но я даже не успел перечитать приказ. В землянку вбежал Лесин и сообщил, что меня ждет Антон.

Короткое энергичное рукопожатие, и вот я уже слышу глуховатый голос связного:

- Вам пакет от Чембалыка.

Волнуясь, вскрываю конверт. В нем маленькая, словно наспех набросанная записка:

«Получилась большая шкода с Рудольфом Меченном. Потому прошу ваше командование, помогите мне в этом деле - выслать своих хлопцев за Буду-Софиевскую, к деревне Весновое. Надо не меньше тридцати пяти солдат. Будет идти машина и будет ехать Рудольф Меченец в Мозырь. Надо снять его с машины. А остальные нехай едут дальше. В Локницу нельзя приехать. Я получил от Репкина слово по телефону. Як только Рудольф будет брехать на меня, то Репкин позвонит, чтобы я удирал до штаба красных.

Богданович»

Послание явно сумбурное, но тревожное. А времени в обрез. Из разговора с Антоном выяснилось, что Рудольфа отправят в Мозырь завтра вечером или послезавтра утром. Кого послать в засаду? Здесь не должно быть осечки, следует действовать только наверняка. Пожалуй, лучше всего поручить это дело роте Свиридова. Но ее надо снять с аэродрома. А в последние дни как раз установилась летная погода, могут прибыть самолеты. Кто их примет? Остальные роты на ответственных заданиях. Чтобы отозвать их, нужно время...

Я еще прикидывал и раздумывал, когда Лесин доложил о возвращении из рейда отряда Иванова. С ним прибыл и Петрушенко. Это было как нельзя кстати.

Операцию по освобождению Рудольфа Меченца решено было поручить роте Терешина из отряда Иванова. Возглавил бойцов Костя Петрушенко.

Я распорядился, чтобы партизаны немедленно отправлялись к месту засады, а сам выехал на встречу с Галей.

Нелегким оказался путь от Картеничей до хутора Гостова. Заболоченные равнины превратились в большие, хотя и неглубокие озера. Под ослепительным солнцем далеко кругом простирается водная гладь.

Вместе со взводом Лаборева мы верхом пробираемся сквозь лесную чащу, стараясь держаться сухих мест. Возле Локницы я и мои спутники стали свидетелями волнующего события: в соответствии с договоренностью партизаны передавали словакам скот.

Видим, вдалеке по водному разливу медленно передвигаются люди. Поднимаю бинокль. Словацкие солдаты. Их человек двадцать. Навстречу им от леса идут партизаны. На клочке земли, окруженном водой, происходит встреча. В бинокль видно, как люди приветственно машут руками, затем сближаются, помогают друг другу выбраться из воды. До нас доносится гул ликующих голосов, слышатся крики «ура», «дружба», вверх летят шапки и даже гремят выстрелы: друзья салютуют долгожданной встрече, но мы спешим.

Домик, где должна состояться наша встреча, удалось разыскать только на следующее утро. Но Гали здесь не оказалось. Хозяйка домика, пожилая болезненная женщина, передала нам крохотное письмецо.

Одним взглядом я охватил всю записку: «Уехала к Богдановичу. Там беда. Ждите, вернусь. Привет от Петро». Внизу неразборчивая подпись Гали - «Верная».

Прочитав записку, я тут же приказал Лабореву взять автоматчиков и скакать в Ромезы.

- Найдете учителя Подольского и скажете: пусть немедленно свяжется с Налепкой. Необходимо узнать, что произошло в Буйновичах...

Галя появилась через несколько часов. Вид у нее был такой измученный и подавленный, что я просто испугался.

- Все рухнуло... - с трудом выговорила она, тяжело опускаясь на табурет. - Чембалык застрелил Рудольфа...

Она попыталась добавить еще что-то, но не выдержала и разрыдалась.

- Успокойся и расскажи толком, как это случилось.

- Чембалык убил его у себя в кабинете... Теперь хвастает, что вырвал Меченца из рук гестапо и уничтожил ключ от замка к Репкину...

- Ты была при этом?

- Нет. Рассказали солдаты. Они находились рядом и слышали, как Рудольф крикнул: «Стреляйте в сердце... В нем вся ненависть к предателю!» А потом загремели выстрелы...

Я слушал Галю, а мысленно был там, где в засаде затаилась рота Терешина. Партизаны ждали, когда покажется машина с конвоем. И я еще ждал вместе с ними. Я не успел привыкнуть к мысли, что Рудольф мертв...

- Почему ты уезжала в Буйновичи? - наконец спросил я.

- Налепка послал туда Петро - своего помощника по разведке. Он должен был сопровождать Рудольфа в Ельск. Петро взял меня с собой, чтобы я из Буйновичей могла передать вам, где удобней перехватить машины на пути к Ельску...

- Но Чембалык сообщил, что по распоряжению Репнина он направляет Рудольфа в Мозырь.

- Это ложь! Налепка только вчера узнал об аресте Рудольфа. И то - не от Чембалыка...

- А мы получили записку от Чембалыка и устроили засаду...

- Я знаю, - отозвалась Галя. - Он действительно направил в Мозырь две машины. В первой были словаки, во второй - эсэсовцы... Петро рассказал, что в последний момент эсэсовцы пересадили Рудольфа к себе. Машина со словаками нарвалась на наших партизан. Тогда эсэсовцы, охранявшие Рудольфа, вернулись в Буйновичи. Партизаны ранили несколько словаков, перевязали их и отпустили. Это тоже плохо получилось! В Буйновичах их сразу арестовали. Там сейчас большой переполох... Словацкий гарнизон возмущен поведением Чембалыка. Немцы подозревают заговор. Началось следствие...

Да, Чембалык сыграл с нами злую шутку! Но теперь мы хоть знаем его истинный облик... Это хитрый, решительный враг. Какой еще удар готовит он партизанам?

- Не говорил ли тебе Петро, что они думают предпринять?

- Налепка приказал Чембалыку срочно прибыть с батальоном в Ельск и привезти всех арестованных словаков.

- Чембалык расправится с ними, как с Рудольфом...

- Налепка решил любой ценой вырвать их из рук гестапо... А при Чембалыке теперь неотлучно будет находиться Петро. Он не допустит расправы.

- Как же все-таки Чембалык объяснил причину расстрела Рудольфа?

Эсэсовцам он сообщил, что Рудольф собирался бежать. А Лысаку заявил в разговоре, будто спасал от гестапо Репнина и его подполье...

Галя умолкла, думая о чем-то своем, и медленно произнесла:

- Смерть Рудольфа дорого обойдется Чембалыку. Я уверена, Налепка ему не простит!

- А ведь Налепка считал Чембалыка своим близким другом... - невольно вырвалось у меня. - Вот что, Галя, срочно возвращайся в Ельск. Связь будем держать через Содольского. О своем решении мы сообщим.

Серая, грязноватая вода хлюпала под копытами наших коней. Уныло хмурилось затянутое тучами небо... Под стать погоде было и мое настроение...

...Лаборев вернулся от Содольского к вечеру следующего дня. Он доставил донесение от Налепки, которое заставило наш штаб напряженно работать всю ночь. Мы тщательно разбирались в деталях нового плана наступления противника на восточном фронте. Это наступление, задуманное ставкой Гитлера, было названо секретным шифром «Цитадель».

Заработали радиостанции. Мы спешили подробно, ничего не упуская, информировать Москву о новых коварных замыслах врага. К тому же необходимо было срочно пересмотреть и наш собственный план боевых действий, сделать перестановку сил с учетом надвигающихся событий.

Особенно много времени пришлось потратить на обработку статистических данных, подготовленных гитлеровцами для своего командования. В их рапорте сообщалось:

«Сосредоточение войск и техники для наступления на Курск становится проблемой. Сроки операции «Цитадель» подвергаются большой опасности. Партизаны на всех коммуникациях перехватывают движение транспортов... В ночь на 21 марта партизаны взорвали мост через реку Десну, юго-западнее Брянска. На дороге Сарны - Лунинец взорван мост через реку Случ. Взорван мост через реку Беседь. По сравнению с январем диверсий стало вдвое больше. Общее число их равняется 765. Приведено в негодность 54 паровоза, 2170 вагонов, 50 километров рельсов выведено из строя. Паровозное и вагонное хозяйство становится уязвимым местом. Перебрасываемые десять дивизий не могут обеспечить себе полную безопасность продвижения на восток...»

Признаться, до этих пор мы сами не представляли в полной мере причиненного врагу ущерба. Это была первая подробная и, очевидно, точная оценка противником партизанских действий. Оценка давалась на основе анализа боевых операций на коммуникациях общей протяженностью в восемь тысяч километров.

Далее гитлеровцы писали, что для охраны каждого километра пути необходимо не менее восьми солдат. Для охраны каждого большого и малого моста - в среднем не менее взвода. Каждая станция или разъезд требуют для охраны не менее роты.

Мы подсчитали, что оккупантам необходимо иметь 141 тысячу солдат охранных войск. Гитлер выделил 50 тысяч. Причем большинство их составляли не кадровые солдаты, а пожилые резервисты, бывшие железнодорожники, полицейские, фронтовики, уже искалеченные войной. Словом, в охранные войска направляли тех, кого удалось собрать в результате тотальной мобилизации.

В документе также указывалось, что основными артериями передвижения войск и техники являются дороги Минск - Смоленск - Брянск, Минск - Гомель - Брянск, Ковель - Киев, Львов - Киев.

Пока мы с Бородачевым занимались расстановкой своих сил на этих главных маршрутах врага, пришло новое сообщение.

В 101-м словацком полку вспыхнуло возмущение, вызванное убийством Рудольфа Меченца. Открытые выступления словаков обратили на себя внимание фашистского командования. В штабе дивизии решили разоружить полк. Налепка сообщал, что готовит переход полка к партизанам.

Я срочно созвал всех руководителей штаба. Пока мы ждали Богатыря, Бородачев побывал на радиостанции и сообщил:

- Ставка требует, чтобы человек, давший сведения о новом наступлении фашистских войск, был представлен к правительственной награде.

- Но ведь Налепка - иностранный подданный... - напомнил Костя Петрушенко.

- Не беспокойтесь, там знают... - многозначительно ответил Бородачев. - Это не первое его донесение... И как некстати сейчас его переход к нам. Лишимся такого источника информации! Неизвестно еще, как на это посмотрит Ставка?..

- Да, неожиданно все случилось, - поддержал начальника штаба Костя, - преждевременно...

- По-моему, тоже, - согласился Бородачев. - Но ничего не поделаешь. Кто знает, сколько там таких Чембалыков? Рудольф уже стал их жертвой...

Я не слушал дальнейшего разговора Бородачева с Петрушенко. Я заканчивал ответ Налепке.

«Только сейчас получил ваше письмо, на которое спешу ответить, не теряя времени.

1. При переходе добровольно на нашу сторону мы предоставляем полное право иметь самостоятельный отряд для борьбы с немецкими захватчиками за свою независимость и свободу, причем берем на себя заботы об оказании практической помощи этому отряду.

2. Офицерский состав и их слуги, желающие воевать против фашистов, безусловно, остаются со своими людьми в отряде. Не желающие находиться в партизанских отрядах по тем или иным причинам - офицерский состав и их слуги будут направлены в Москву в распоряжение командующего чехословацкими войсками генерала Свободы. Один из ваших офицеров со своим слугой уже направлен в Москву.

3. Из вашего письма видно, что вам угрожает опасность, и оставаться там вы дальше не можете. Следовательно, терять время или медлить с переходом к нам - это значит подвергать себя и людей еще большей опасности. Этого допустить нельзя. Поэтому советую поторопиться с переходом к нам.

4. Местом сбора при переходе к нам назначено село Ромезы. Встречу вас и ваших людей организуем, а вы со своей стороны заранее поставьте нас в известность (конечно, если позволит вам время).

5. При переходе к нам заберите с собой все имеющиеся у вас оружие и боеприпасы, необходимость в которых вам не следует объяснять, так как вы сами понимаете это.

Вот все! Желаю счастливого успеха и крепко жму вашу руку.

С приветом к вам и вашим офицерам и солдатам

Сабуров»

- Какие будут мнения? - спросил я, прочитав письмо вслух.

- Видимо, другого выхода нет, - отозвался Петрушенко.

- Все верно, - перебил его Богатырь. - Мы не имеем права подставлять словаков под удар гестапо.

- А ты что скажешь, Илья Иванович? - обратился я к Бородачеву. Но начальник штаба не ответил на мой вопрос.

Мы задумались, и было над чем. Как реагировать на массовое желание словаков перейти к партизанам?

Прямых указаний мы не имели, но обстоятельства заставляли решать судьбу словаков. Я снова - в который раз! - мысленно взвесил все «за» и «против» и после долгого раздумья сказал:

- Давайте не терять времени. Коль у них там беда на пороге, надо скорей отправлять письмо.

Весна полностью вступила в свои права. Весело зазеленела молодая листва, небо сделалось нежно-голубым, и первые грозы напомнили нам, что бывает и такой, совсем мирный, гром.

Апрель приближался к концу. Дела наши шли неплохо, только тревожило молчание Налепки. Правда, дел было очень много, и они отвлекали от тревожных мыслей. К нам прилетел из Москвы секретарь Каменец-Подольского обкома партии депутат Верховного Совета СССР Олексенко. Согласно решению ЦК КП(б)У мы передали ему все отряды, бывшие под командованием Шитова, и Олексенко развернул на Подолии деятельность подпольного обкома партии.

Партизаны по-боевому отметили первомайский праздник: взрывы на железных дорогах вполне заменили нам праздничный салют. Беспокоило только молчание наших словацких друзей. Долгожданное письмо от Налепки пришло лишь 10 мая.

«Уважаемый товарищ Сабуров, - писал Налепка. - В знамение III Всеславянского съезда в Москве - 9 мая 1943 года - вас и всех других поздравляем и провозглашаем, что мы начинаем вторую часть борьбы против ненавидимых немцев. Эта часть уже активная. Мы слышим голос своей крови и не хотим никаким способом ни помогать, ни смотреть на зверские вычины немцев на наших русских братах. Оставляем наши семьи, чтобы дать все - ум и жизнь - на службу своей родине и своего народа. Включаемся в борьбу за освобождение всех славя неких братов.

Сразу представляем план перехода к вам словенских бойцов и офицеров. Мы просим помогать нам при этом деле точно для наших желаний, чтобы дело получилось успешно.

1. Ночью на 15 мая 1943 года сделаем переход наших подразделений и материальной части в направлении Ельск - Движки - Ромезы. Выйдем из Ельска в 23.15 нашего времени. Штаб будет на тяжелой автомашине. Как помощь мы себе желаем - в 23.30 нашего времени подминировать мосты у хутора Коммуна при Ельске после нашего проезда. То же делаем мы. Подминировать дорогу у Острова в 23.00 нашего времени.

После выхода нашего полка из Ельска будет сигнал, что это мы едем. Будет сигнал два раза трубой в этих местах. Нас должна ожидать ваша большая группа и тридцать штук подвод для боеприпасов. Сигнал: два раза трубою к пароль «Репкин». Ответ - «Катин». Два человека должны быть одеты в немецкой форме. Это ваша группа, она должна нас сразу привести в ваш штаб.

2. Этой же самой ночью 14-15 мая в 21.00 нашего времени должны ожидать в одном километре за Пильщиками по направлению Богутичи ваших тридцать людей, которые заберут охрану номер два. Пароль: «Богданович». Эти солдаты должны быть приведены в ваш штаб, где будем мы. Место и час просим поддерживать точно.

3. С 14 по 15 мая третья ваша группа должна ожидать наших бойцов и офицеров из Ельска в деревне Слободка, западнее Козинки, в 22.00 нашего времени. Эта группа ждет наш полк, и кто бы ни пришел, приводить их тоже в ваш штаб. Пароль: «Богданович».

Так же само сделать с бойцами нашими, которые будут в группах самостийно до вас утекать.

Об этом должны знать только вы и заинтересованные командиры. Будет ваша вина, как не получится по-хорошему.

Ждем встречи с вами и радуемся. С первою дня желаем счастья.

Репкин».

Тщательно изучали мы этот документ, стараясь как можно точнее расставить свои силы, чтобы исключить всякую случайность и максимально обезопасить переход. Все делалось втайне. Никто из партизан даже не догадывался, что идут встречать переходящий к нам словацкий полк.

В последнюю минуту перед нашим выходом на операцию появился запыхавшийся кинооператор Центральной студии документальных фильмов Владимир Анисимович Фроленко, прилетевший вместе с секретарем обкома партии Олексенко. По первому впечатлению, Фроленко показался мне сугубо штатским человеком. Но сейчас его словно подменили: подтянутый, энергичный, взволнованный предстоящей работой, он настойчиво просил разрешить ему идти вместе с партизанами. Фроленко был буквально обвешан аппаратами, а из-за спины выглядывал автомат. Да, он был снаряжен и для съемок, и для боя...

- Поймите, операция не представляет для вас никакого интереса, - ответил я, пытаясь смягчить отказ.

- Я, конечно, только кинооператор, - парировал Фроленко, - но тоже умею делать выводы. На маловажные дела не выезжает все командование...

Против его проницательности трудно было возразить, и» Фроленко поехал с нами...

Путь лежал на Ромезы.

Партизаны уже заняли деревни Ромезы и Движки. В небольшой деревушке Будки нас встретил Содольский.

- Будет гроза, - сказал он, протягивая мне руку. - Я предлагал Репкину начать переход с утра. Он не согласился. Теперь может все сорваться.

- Ничего! Обойдется, - ответил я, и мы направились к ближайшему дому. Я извинился перед хозяином и попросил впустить нас ненадолго в комнату.

Как только мы остались вдвоем с Содольским, он сказал:

- В поселке Коммуна расположилась эсэсовская часть с танками. По-моему, немцы узнали о переходе полка...

- Может быть, совпадение?

- Это, пожалуй, исключено. Налепка объявил о переходе полка к партизанам. На сборе словацких офицеров Чембалык выступил против. Налепка назвал его предателем, а Чембалык обвинил Налепку в том, что он одним приказом хочет всех словаков зачислить в большевики. Петро передал, будто бы Чембалык поклялся, что не допустят этого, и ни один словак к партизанам не перейдет. Командир полка Чани растерялся и доложил в штаб дивизии о волнениях в полку.

Я развернул карту. Отметил расположение эсэсовской части и повел карандашом по дороге от Ельска через Конопели - Шароны на Ромезы.

- Чембалык с батальоном, - добавил Содольский, - находится в Богутичах.

Я отметил и эту деревню, расположенную вблизи железной дороги, километрах в десяти южнее Ельска.

- Как чувствует себя Налепка?

- Хорошо. Бодрый. Смеется... Просил передать, что все будет делаться так, как сказано в письме. Петро рассказывал. что Чембалык отказался выходить из Богутичей в Ельск.

А Налепка сказал ему, что очень сожалеет об участи тех, кто окажется потом в плену у партизан. В общем, разговор у них состоялся серьезный...

«Трудно будет Налепке вывести полк к нам, очень уж разные люди окружают его», - подумал я, но не решился поделиться своими опасениями с Содольским. Он и без того был настроен довольно мрачно.

Наступила ночь. И хотя давно прошла гроза, на небе все еще ни одной звездочки. От реки Чертень тянет прохладой. На заставе тишина. Говорить громко запрещено, да никто и не решился бы нарушить сторожкое молчание. Время перевалило за полночь, а мы все еще ждем... С той стороны, где поселок Коммуна, занятый эсэсовцами, показалось зарево, заигравшее тревожными отсветами на низких тяжелых тучах. Донесся гул моторов. Протарахтело несколько пулеметных очередей, но вскоре все стихло.

- Ну и тьма, - неожиданно раздается приглушенный голос Лаборева.

Он знает, что мы где-то здесь. Наши негромко откликаются. И вот уже он рядом со мной.

- Отряды заняли оборону, - шепчет Лаборев. - Пока никто не перешел... В Ельске спокойно, но по-прежнему кидают в небо ракеты.

Впервые за эту ночь я вдруг осознал безнадежность ожидания. Значит, Чембалык раскрыл врагу наши планы, предал своих офицеров и солдат.

Что еще говорил Лаборев, - я не слышал. Передо мной возник образ Яна Налепки - ясный, чистый, мужественный. Что с Яном? Убит? Арестован?

Мучительно медленно тянется время. Под утро возвращаются из Ромезов измученные бессонницей и волнением Богатырь и Бородачев. И почти тут же мы явственно слышим перестук лошадиных подков.

Напрягая слух, улавливаем неразборчивый говор. Подбегает кинооператор Фроленко:

- Садитесь, скорее садитесь... - не то приказывает, не то умоляет он. - Я уже сделал первые кадры! Словацкие офицеры приехали... - И он нацеливает киноаппарат на опушку леса.

- Из-за кустов появляются всадники. Впереди на буром высоком коне Налепка, в кожаном пальто, при полной амуниции. Он наклонился к идущему рядом с его конем командиру заставы Чижову, о чем-то говорит. За ним на конях еще трое.

Заметив нас, Налепка остановил коня, ловко соскочил на землю, передал поводья Чижову. Спешились и остальные всадники. Щелкнули каблуки, звякнули шпоры, и раздался торжественный голос Яна Налепки:

- Товарищ командир соединения, прошу вашего дозволения представить группу словацких офицеров. Капитан Налепка - Репкин прибыл в полное ваше распоряжение. – Он снова щелкнул каблуками, будто поставил точку в конце официальной речи, и заговорил взволнованно, сердечно: - Прежде всего мне хотелось бы выполнить поручение оставшихся в Ельске солдат и офицеров. Они просили передать большой привет партизанам, пожелание нашей искренней дружбы и полного понимания...

- Сердечно благодарю вас, солдат и офицеров за большую помощь, оказанную советским партизанам и нашей армии. Приветствую вас в нашей партизанской семье.

Не помню, что я еще говорил тогда. Но твердо помню: наши крепкие дружеские объятия были выразительнее любых слов.

- Просим извинить нас, - заговорил Налепка, когда мы уселись кружком на густой, еще не просохшей траве. - Мы не уложились в указанное время. Наш полк оказался за закрытыми воротами. Мы вот с товарищами уходили через подворотню...

- По-партизански... - улыбаясь, сдержанно добавил офицер с круглым, полным лицом в таких же, как у Налепки, очках. При знакомстве он назвал себя Катиным. - Прорыв через германские заставы и патрули был для нас хорошим экзаменом.

Я заметил, как подернулись грустью глаза Налепки. Он пристально посмотрел на товарища, но ничего не сказал.

Зато третий офицер - Имрих Лысак (Петро) поправил Катина.

- То был плохой экзамен... Плохой потому, что его уже нельзя пересдать...

- Чем вы объясняете неудачу? - спросил я. нарочно не обращаясь ни к кому персонально.

- Для нас был очень неожиданным приход эсэсовской части, - быстро заговорил Катин. - Настроение у офицеров и солдат сразу упало. И охоты уходить у многих поубавилось...

- Нас подвел один командир батальона, - резко оборвав Катина, прямо сказал Лысак.

- Его фамилия Чембалык? - не удержался Бородачев.

- Мы хорошо знаем Чембалыка, - добавил Богатырь. - Он расстрелял замечательного человека Рудольфа Меченца. И это нам известно...

- Но вам не известно, - резко бросил Лысак, - что Чембалык именно сегодня объявил об отводе полка на отдых в Словакию. Многие захотели поехать на родину.

Налепку передернуло. Он долго протирал очки, словно успокаивал себя этим занятием, и наконец сказал:

- То во всем виноват я. У меня не было в голове мысли, что те, кто ненавидит нацизм, будут против активной борьбы...

Перед нами сидели три словацких офицера, и каждый из них по-своему объяснял случившееся. Лысак говорил прямо, без обиняков. Катин хотел дипломатично сгладить острые углы. Налепка пытался держаться бодро, но, видимо, понимал свою ошибку.

Да, он слишком замкнулся в своем подполье и упустил главное: повседневную работу с солдатами и офицерами. Не добившись четкой организации, не имея хорошо продуманной программы действий, должной дисциплины, Налепка не сумел добиться единства в решении судьбы полка. В последнюю минуту многие офицеры оказались на стороне Чембалыка.

Мне не хотелось сразу давать разбор событий. Это было неуместно.

- Как вы решили, - обратился я к офицерам, - останетесь у партизан или хотите отправиться в Москву?

Первым отозвался Катин:

- Нас Москва лучше устраивает.

- Почему «нас»? - сразу оборвал его Налепка. - Я желаю рядовым пройти здесь школу партизана.

- А вы, товарищ Лысак?

- Я буду там, где будет мой начальник капитан Налепка.

- Значит, только один из вас летит в Москву? - спросил Бородачев.

- Нет, никто не летит! - решительно заявил Катин. - Я тоже остаюсь с Налепкой.

- Тогда поедем в Чапаевку. Там нас ждут.

Когда мы тронулись, что-то защелкало в ближних кустах: кинооператор Фроленко вел съемку.

Улица деревни Чапаевка была запружена народом. Сюда собрались жители со всех окрестных сел. Они уже знали о переходе к партизанам Яна Налепки и его товарищей. Мы едва пробирались сквозь плотную толпу. Ян то и дело поднимался на стременах и низко кланялся народу. Сотни людей отвечали ему дружескими улыбками.

В середине деревни - две пулеметные тачанки. Вскочив на одну из них, Богатырь открыл митинг:

- Наша партизанская семья пополнилась друзьями из Чехословакии. Мы верим, что общая борьба с ненавистным врагом принесет радостную победу. Сегодняшняя наша встреча - еще одно свидетельство крепости братских уз славянских народов. А там, где торжествует братство, победа будет завоевана...

Я смотрел на Налепку. Его взгляд был устремлен на товарищей - словацких офицеров, окруженных плотным кольцом партизан и местных жителей. Люди стояли в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, словно никогда между ними не было трудных, залитых кровью дорог... Много хлебнули они горя и слез. Но сейчас, когда руки сплелись в мощном рукопожатии, им уже ничто не страшно. Они навсегда вместе!..

Глаза Налепки светлели с каждой секундой, и наконец широкая радостная улыбка озарила его лицо. Да, он был счастлив! И это ощущение счастья звенело в каждом слове его взволнованного, проникнутого огромной сердечной теплотой выступления.

Появление Яна Налепки на тачанке вызвало бурю восторженных приветствий. Он долго не мог начать. Но вот над притихшей толпой раздался его громкий, чистый голос:

- Великодушные браты! Мы, словаки, сыны небольшого чехословацкого народа, пришли к великому старшему брату. Пришли учиться у него борьбе за свободу и счастье народное. Пришли исполнить наказ дедов и прадедов наших. Словами народного поэта Словакии Колэра они завещали нам идти к русским, у вас искать защиты и помощи:

Ты, бедный сын Татра,

К сему приклонись величавому, старому дубу...

...Мы пришли к вам по своей воле. Фашистское правительство вырвало нас из народа и бросило в пучину войны. Мы не ведали, что будет. Но знали, кто наш враг и кто друг. И сейчас выполняем зов своего сердца. Встаем вместе с советскими партизанами под одно победное знамя и будем бороться с врагами за свободу до последней капли крови. Можете верить нам, как своим сынам, как своим верным братам!

Окончился митинг, но еще долго не расходился народ. Давно не видела такого веселья лесная деревня Чапаевка...

Пока продолжалось гуляние, я успел посоветоваться с Богатырем и Бородачевым. Решили вызвать из всех отрядов словаков, которые ранее перешли к партизанам.

А тем временем начальник хозяйственной части соединения Федор Сергеевич Коротченко пригласил нас к столу.

...Обед затянулся. Обмену мнениями, казалось, не будет конца. Шли оживленные воспоминания.

- У меня есть одно желание, - сказал в конце обеда Налепка. - Хочу скорее встретиться с тем командиром, у которого мы будем служить...

Я посмотрел на часы. Бородачев, отправившийся собирать словацких солдат, должен был появиться минут через тридцать.

- Придется немного подождать, - ответил я. - Начальник штаба скоро принесет приказ. И все будет ясно.

Но нам не пришлось ждать. Илья Иванович справился со своей задачей раньше...

- Товарищ генерал, - голос начальника штаба звучал, как никогда, строго и официально, - разрешите доложить?.. Чехословацкий отряд в сборе и прибыл в Чапаевку. В составе отряда сорок восемь словацких солдат и сержантов.

Налепка весь засветился и, быстро поднявшись, воскликнул:

- У вас есть такой отряд?

- Да! Сейчас уже есть! - ответил я. - Остается лишь согласовать некоторые вопросы. Штаб соединения намерен назначить командиром чехословацкого отряда вас, капитан Налепка.

- О, то великое доверие... Постараюсь оправдать его перед советскими партизанами!

Слова Налепки были наполнены громадным внутренним волнением, и оно невольно передалось нам.

Мы горячо обнялись.

- А теперь за работу, товарищ капитан! Подберите из своих подчиненных начальника штаба и комиссара, представьте их командованию для назначения...

В тот день все мои товарищи испытывали чувство торжественной приподнятости. Мы понимали, что сделан серьезный вклад в великое дело.

Фашизм пытался разобщить народы Европы, натравить их друг на друга. Ложью и террором нацисты хотели сломить волю простых люден к единению. Но ленинские идеи пролетарского интернационализма покорили сознание масс. Народы Европы на горьком опыте убедились, что победа над коричневой чумой немыслима без сплочения фронта бойцов антифашистов, что ее можно добыть, только сражаясь плечом к плечу с советским народом, с его героической армией. Уже тогда в далекой Чехословакии словацкие и чешские коммунисты поднимали народ на борьбу, готовились достойно встретить Советскую Армию-освободительницу. А на земле Советской Украины в наш партизанский строй встали сыны братского славянского народа, чтобы вместе идти на Запад, к победе, к светлому будущему...

Когда я на следующий день приехал в Ромезы, чтобы встретиться у Содольского с Галей, меня поразила необычная тишина и полное безлюдье.

- Куда девались жители? Неужели их успели угнать?

- Не похоже, - ответил Лаборев, поворачивая к дому Содольского. - По-моему, после ухода партизан они подались в леса...

- Я тоже так думаю, товарищ генерал, - поддержал Лаборева Волчков. - В деревне погоду угадывают лучше, чем в Институте прогнозов!

Двери в доме Содольского были раскрыты настежь. В комнатах осталась только мебель. На столе вверх пружинами лежало сиденье от дивана. Лаборев и Волчков, не говоря ни слова, сняли его и положили на место.

- Садитесь, товарищ командир. Подождем, может, кто появится... - сказал Волчков.

Опытный разведчик был нрав. Не прошло и часу, как к дому осторожно подошел хозяин.

- Я прямо из Ельска, - сказал он, протягивая мне руку, - очень спешил!

Куда девались жители? - нетерпеливо перебил я.

- Председатель сельсовета эвакуировал всех в лес к Заболотью. Опасаются облавы на словацких офицеров.

- Ясно... Ну, рассказывайте, что делается в Ельске? Почему не пришла Галя?

- Галя решила задержаться и понаблюдать... Чембалык запил и что-то сделал с ногой: не то прострелил, не то сломал. Словом, уехал в Братиславу лечиться...

- Сволочь! - вырвалось у меня. - Подвел товарищей под удар и сбежал!

- Не спешите, - остановил меня Содольский. - Есть слухи, что его арестовали по приказу генерала Канариса и увезли в Берлин... Галя должна уточнить это.

Тяжелое раздумье охватило меня. Чембалык тоже был антифашистом, но придерживался лондонской ориентации. Сколько он натворил бед...

- Уход Налепки ошеломил всех, - продолжал Содольский. - Офицеры уже сутки заседают в столовой. Солдаты закрылись в казармах. На улицах только эсэсовские патрули. Вчера зачитывали приказ командира: каждый, кто попытается уйти к партизанам, будет расстрелян на месте.

- Полковник Чани решил этим приказом замести следы?

- Может быть... В его приказе также говорится, что родственники тех, кто ушел к партизанам, уже арестованы. Думаю, что об этом не надо сообщать Налепке... Кстати, о нем - ни слова в приказе. Чани распустил слух, будто Налепку и двух офицеров украли партизаны.

- Неплохой слух. Такую версию следует поддерживать до поры до времени. Может быть, это приостановит гестаповский террор против словаков.

- Мне кажется, что расправы с полком не будет, - заключил Содольский. - Войск у гитлеровцев мало, а партизан вокруг много... Для них не секрет, что между Днепром и Припятью находится соединение Ковпака... Есть разговоры, что в эти края движутся еще два крупных соединения: Героя Советского Союза Федорова с Черниговщины и полковника Мельника. Немцы сейчас поспешно собирают войска. Похоже, что туда же бросят и словаков, чтобы хоть так столкнуть их с партизанами.

- Понимают ли это словаки? - взволнованно спросил я. И подумал: нужно срочно выпустить листовку. Еще раз разъясним словакам, в какой обстановке они находятся. И прямо скажем, что их промедление с переходом к партизанам равносильно смерти...

До нас донесся мощный гул. Выскочили во двор. Три самолета неистово пикировали на болото.

- Смотрите, смотрите, - закричал Лаборев, - к реке идет танк. - Я вытащил бинокль. По заболоченному лугу бешено крутился танк. Вокруг него вздымались фонтаны взрывов. Самолеты методично заходили на бомбежку, и всякий раз казалось - это последний для танка заход. Но машина продолжала упрямо двигаться по болоту, а самолеты пикировали снова и снова. Неожиданно танк остановился.

- Словацкий танк! - горячо убеждал нас Содольский. И было похоже, что это так.

Я приказал Волчкову подобраться к танку, выяснить, в чем дело, и, если надо, помочь танкистам.

Волчков выехал на дорогу, ведущую к Ельску. Самолеты, видимо, уже израсходовали весь запас бомб и теперь с небольшой высоты обстреливали танк из пулеметов.

Чтобы лучше видеть происходящее, я взобрался на крышу сарая. Вот открылся люк башни. Из него выскочил человек в кожаной тужурке и шлеме. Он быстро установил пулемет и длинными очередями начал бить по самолетам.

Дуэль продолжалась до тех пор, пока одни из самолетов не задымился и не стал уходить в сторону Овруча. За ним, дав еще несколько очередей, повернули и остальные. А танкист все стрелял им вдогонку...

Потом он взвалил на спину пулемет, взял еще какие-то вещи и направился к лесу.

Я послал наперехват Лаборева.

Вскоре Лаборев и Волчков вместе с водителем вернулись к танку. Они долго суетились вокруг машины, залезали внутрь, что-то вытаскивали. Потом разбежались в разные стороны и залегли. Раздался сильный взрыв. На месте, где стоял танк, остались только темные развороченные глыбы.

Мы вскочили на лошадей и помчались к лесу. Там и произошла встреча с танкистом.

- Командир танка сержант Мартин Корбеля, - представился мне коренастый темноволосый словак двадцати - двадцати двух лет.

- Здорово вам досталось!

- Ничего. Солдатские кости оказались крепче железа... А машину жалко... - Корбеля грустно посмотрел туда, где остался его танк.

- Что происходит в Ельске?

- Командование опасается бунта. А после моего ухода даже не знаю, что там начнется...

- Как же вам удалось уйти, товарищ Корбеля?

- Позавчера под вечер вызвал к себе всех танкистов начальник штаба полка капитан Налепка и заявил: ночью выходим всем полком на акцию. Я понял, что будем действовать против партизан. Сказал, что у меня неисправен танк, хотя он был, конечно, в полком порядке. Я решил, как только уйдет полк, двину на танке до вас. Со мной хотели идти еще несколько танкистов.

- Потом, - продолжал Корбеля, - мы всю ночь просидели в машинах. А утром узнали, что Налепка со штабом ушел к партизанам. Решили махнуть и мы. Я собрал боеприпасы, захватил самые необходимые вещи и вот ружье. Договорился с экипажем. Но вдруг всех неожиданно собрали и выстроили на плацу. Зачитали приказ: за попытку перейти к партизанам - смерть. И родным тоже!.. Хлопцы приуныли, заколебались. А я подумал и решил - уходить немедленно. Добре пообедал перед дорогой, завел машину да вперед...

- И вас никто не остановил?

- Понимаете, повезло. У шлагбаума - часовой. Я мчу мимо. Часовой, конечно, начал стрелять. Но что для танка та винтовочная пуля?.. Проехал несколько километров лесом. Вижу: луг и речка. Мост на дороге разобран. Свернул на луг, а тут налетели самолеты. И остался танкист без своего танка...

- Главное, сам жив! - подбодрил я Корбелю. И, подозвав Лаборева, приказал: - Проводите товарища в Чапаевку к командиру чехословацкого партизанского отряда. Будь здоров, танкист, - тепло попрощался я со словаком, - желаю тебе доброй партизанской славы...

О подвиге Мартина Корбеля вскоре узнали все. 20 июня о нем напечатала наша газета «Партизанская правда». Она сообщила, что за проявленную храбрость и мужество чехословацкий патриот представлен к высокой правительственной награде. Словацкий танкист стал одним из самых популярных людей в соединении.

По дороге на хутор Шуты, где стоял штаб отряда Таратуты, веселый разговор завел наш балагур Вася Волчков.

- А знаете, старик, что в Будках живет, подобрел. Начал исправляться...

Я знал этого деда, явного кулака и скопидома. Однажды он отказался дать овес для наших коней.

- Могила его исправит! - думая о своем, резко оборвал я Волчкова.

- Не скажите, товарищ командир. Он занятный старик. Помните, когда мы просили овес, Уваров заприметил у него в конюшне симпатичного бычка. Мы еще тогда в шутку пытались купить этого бычка, а дед запросил тысячу целковых.

- Что же, он советскими деньгами потребовал?

- Так точно, советскими. Он человек с мозгой. Видит, чья берет, - отозвался Васька, очень довольный тем, что заинтересовал меня. - Доложили об этом мы уважаемому начхозу Коротченко. Ну а Федор Сергеевич - человек рассудительный. Прикинул, что к чему, выдал нам деньги, послал за телком. И знаете, что приключилось дальше? Этот кулацкий элемент расчувствовался, отдал бычка и денег не взял. Сколько я его ни уговаривал, он свое твердит: «С партизан денег не возьму...»

Я от неожиданности даже придержал коня. Внимательно посмотрел на Ваську и спросил:

- А деньги при вас?

- Нет. Зачем государственный капитал при себе возить? Все, до копеечки, мы чин по чину вернули в кассу хозяйственной части.

Этот разговор происходил как раз на развилке дороги, и я, не говоря ни слова, повернул на Будки.

- Товарищ командир, нам не сюда! - попытался остановить меня Волчков.

- Почему не сюда? Правильно едем...

- Извините, нам надо на Загатье, а эта дорога на Будки.

- Вот через Будки и поедем.

Волчков заметно сник и как бы невзначай заметил:

- Нам, конечно, все равно... Только, во-первых, - дальний крюк, а во-вторых, лишние люди про нас выведать могут...

Я ни в чем не подозревал Волчкова, просто решил воспользоваться знакомством с этим старикашкой, в перевоспитание которого, честно говоря, не верил. Хотел поговорить с ним о том, что партизаны украли Налепку и словацких офицеров. Нам было выгодно, чтобы такой слух дошел до немцев.

Но, к моему удивлению, как только мы въехали в Будки и повернули к дому старика, Волчков начал усиленно отговаривать меня от встречи.

- И зачем вам понадобился этот сивый дед с темным прошлым? Население может истолковать ваш приезд неправильно, мол, партизаны с бывшим кулачьем возятся, даже сам командир к старику пожаловал...

- А ты не беспокойся о моей репутации, - уже понимая, что здесь что-то нечисто, сказал я.

Подъехали к дому. Волчков первым соскочил с коня:

- Мне подождать здесь? - видимо желая остаться на улице, спросил он.

- Всем остаться. А вы пойдете со мной!

Хозяин встретил нас довольно дружелюбно. Поговорили о том о сем, я ввернул ему слушок о краже Налепки. Он как будто поверил и сокрушенно заметил: «До чего дошло, живых людей воруют...» Собираясь уезжать, я начал благодарить его за подарок. Старик ничего не мог понять. Тогда я спросил напрямик:

- Почему вы не взяли деньги за бычка?

Волчков крякнул. Хозяин дома посмотрел на него и начал юлить.

- Пусть партизаны едят и добрым словом меня вспоминают...

Но тут из-за занавески появилась его сноха.

- И чего крутите? - набросилась она на деда. - Боитесь правду сказать командиру? - Старик цыкнул на женщину, но не так-то легко было заставить ее умолкнуть. - Мой свекор из ума выжил, - обратилась она ко мне. - Приехали ваши хлопцы. Отсчитали нам за бычка тысячу рублей. А потом свекор вытащил самогон и начали они сделку обмывать...

- Пьянствовали? - строго косясь на Волчкова, спросил я.

- Ни боже мой! Только обмывали, - невнятно пробормотал он.

- А дальше затеяли игру в карты. Ну ваши хлопцы у моего свекра обратно ту тыщу рубликов и выиграли...

Я обернулся к Волчкову.

- Вы, товарищ командир, спросите хозяина. Мы ему все деньги отдавали, а он не брал. Так я говорю? Подтверди, дед, командиру.

- Верно. Игра - дело серьезное. А я человек самостоятельный, - забасил старик. - С воза упало - пиши пропало. Те деньги не мои. И не бабье занятие в серьезные мужские дела соваться, - грозно прикрикнул он на сноху.

- Завтра же вы получите свои деньги. Этот человек, - указал я на Волчкова, - вам их и доставит.

- Так этот парень не виноватый. Не карайте его... Игра есть игра! Выиграл, - значит, деньги его, - примирительно сказал старик.

- И что вы городите? - взъелся вдруг на старика Волчков. - Какие там мои? Все выигранные деньги я в кассу партизанскую сдал.

- Как это «сдал»? - ахнул старик.

- Так просто: сдал, и все тут. Только неправда моя - не признался, что отыграл их в карты. Сказал, будто ты ничего не взял за телка и партизанам подарок сделал...

- Такие деньги ни за что ни про что вернуть в казну? Да еще по собственной воле?

Старик был ошеломлен.

- Эх ты... Кулак ты был, кулак и остался. Гнилая твоя душа, - так Василий Волчков попрощался с хозяином дома.

Мы уже было тронулись в путь, когда услышали ставший почему-то робким голос старика:

- Вы сейчас на Кузьмичи пожалуете?

- Да, на Кузьмичи, - ответил я, собираясь в противоположную сторону.

- Там прошлой ночью партизаны мост взорвали, поезда уже не ходят... - словно не заметив моего сердитого голоса, тихо произнес старик.

- Знаю, - буркнул я, пряча радость. На самом деле я еще не знал, что отряду Таратуты удалось взорвать мост через реку Словения.

Как только выехали из деревни, Волчков сразу пристроился рядом.

- Дошлый старик, все знает, даже про взрыв моста уже пронюхал. Не мешало бы ему мозги прочистить.

- И кое-кому заодно тоже, - многозначительно сказал я Волчкову.

В штаб Таратуты я приехал в то время, когда допрашивали пойманного наконец махрового шпиона Пермякова.

- Ну что? - спросил я Таратуту, показывая глазами на шпиона.

- Дает показания. И знаете, даже предлагает свои услуги...

- Его услуги нам и так памятны, - резко сказал я, вспомнив чудовищную провокацию, затеянную этим мерзавцем. Это он «организовал встречу» с так называемым киевским подпольным обкомом партии.

Взяв со стола протокол допроса, я бегло просмотрел его. Показания Пермякова были явно неполными.

- Это все? - сурово спросил я арестованного.

- А вам что... известно больше?

- Да. Больше! Может, соизволите сказать, кого инструктировали и обучали стрелять в спину словакам?

- Каким словакам? - лицо Пермякова выразило полнейшее недоумение.

- Не знаете?.. Может, вы и Калашникова из киевского гестапо не знаете?

- Об этом я уже говорил... Меня самого запутал Калашников. Первое время я ему верил, потом уже было поздно...

- А с какой целью вы создавали подпольную группу под Калинковичами?

- Создавал не я, а комендант Калинковичей... Зачем приписывать мне чужие заслуги? - Пермяков пытался иронизировать, но кривая улыбка только еще сильней исказила его мрачное, обезображенное испугом лицо.

- Может, вспомните, для чего потребовалось арестовывать лжеподполье? Не для того ли, чтобы оправдать расстрел словаков?.. Теперь поняли, о каких словаках идет речь?

- Мне словаки не мешали. Я их не убивал...

- Перестаньте играть в прятки! Четыре террориста, засланные в наше соединение, разоблачены. Кто подбирал их?.. Молчите? Тогда скажу я. Вы заверяли коменданта, что если лжеподпольщики перебьют словацкий конвой, то партизаны наверняка примут их как настоящих подпольщиков? Для этого вы пролили кровь словаков?

- Не помню такого случая... Этим занимался комендант. Его инструктировал немецкий генерал. Он и дал директиву не жалеть словацкой крови: дескать, чем больше погибнет словаков, тем скорее их соотечественники начнут по-настоящему воевать против партизан.

- А чью кровь должны были пролить подобранные вами террористы?

- Вы знаете больше меня, раз они разоблачены, - голос Пермякова звучал глухо.

- Помните, Александр Николаевич, - сказал Таратуто, когда увели арестованного, - в Брянских лесах по нашим партизанским местам бродил шпион по кличке Золотозуб? Мы за ним долго охотились. Тогда еще к нам перешла большая группа бывших полицейских, и они подробно о нем рассказывали... Через несколько дней Золотозуб напоролся на нашу заставу. А в секрете находились те самые хлопцы. Они его опознали. Но шпиону удалось скрыться... Так вот: это был Пермяков.

- Да, это матерый хищник! Хорошо, что его удалось задержать. Устроим открытый партизанский суд... А сейчас поговорим о другом. Как идут дела?

- От моста через Словению остались рожки да ножки. Немцы теперь не скоро его восстановят.

- Значит, задание выполнено раньше срока? Как это вам удалось сделать?

- Очень помогли словаки, - вступил в разговор молчавший до этого комиссар отряда Бугров. - У нас с ними здесь давняя дружба. Вместе заминировали мост. Вместе и взорвали...

- Вы не беседовали с ними о переходе к партизанам?

- Словаки хотят этого. Только очень боятся за судьбу близких, оставшихся на родине. А солдаты, которые помогали минировать мост, уже у нас.

Я рассказал Таратуте и Бугрову о Налепке, о чехословацком отряде и попросил их отправить перешедших к ним солдат в распоряжение Налепки.

- Возникает новый вопрос, товарищ командир, - обратился ко мне Таратуто. - Мост восстановят не скоро, движение на дороге прекратилось. Что теперь делать нашему отряду?

- Поэтому я и приехал. Как вы смотрите на перспективу выхода отряда на Волынь? Предполагается, что вы должны развернуться в соединение. Представьте ваши планы: сколько думаете создать отрядов, кого рекомендуете командирами и комиссарами. Для непосредственной связи с Украинским штабом партизанского движения будете иметь радиостанцию...

- Значит, переходить на свои хлеба? - не то радуясь, не то сомневаясь в целесообразности задуманного, спросил осторожный Таратуто.

- Ваш отряд давно действует самостоятельно.

- Задача большая. Тут надо продумать все до мелочей.

Таратуто говорил медленно, взвешивая каждое слово. И я понял: он уже прикидывает, как действовать в новых условиях.

Практика выделения отрядов в самостоятельные соединения вполне себя оправдывала. Выделенные раньше отряды Шитова, Федорова, Мирковского успешно действовали, росли, мужали буквально на глазах. Теперь настала очередь отряда Таратуты. Это была серьезная боевая единица, и нам нелегко было отпускать ее из соединения, но это было необходимо:

Любому командиру всегда трудно расставаться с людьми, которые выросли у него на глазах, вместе с ним обретали боевое мастерство. А тут речь шла о целых отрядах.

Но мы каждый раз без колебаний принимали такое решение, сокращали свои собственные резервы и возможности ради одной цели - дальнейшего развития партизанского движения на оккупированной врагом территории. Мы гордимся тем, что на базе нашего соединения выросли новые соединения С. А. Олексенко, И. И. Шитова, В. А. Бегмы, И. Ф. Федорова, сумевшие в короткий срок обрасти пополнением, закрепиться в своих районах и развернуть успешные боевые действия.

Центральный Комитет партии неоднократно указывал партизанам, что задача каждого соединения, каждого отряда не только расширять сферу боевых действий, но расширять и масштабы народного движения в тылу врага. Не только множить боевые успехи, но множить и ряды народных мстителей.

Отправляя нас в рейд на правый берег Днепра, ЦК прозорливо предполагал, что приход соединения включит в борьбу против врага новые мощные силы, что к нам вольются тысячи местных жителей. Так и было. Борьба в тылу врага стала подлинно всенародной. Земля пылала под ногами захватчиков.

Яна Налепку я нашел на берегу реки Уборть. Он стоял над крутым обрывом и задумчиво смотрел на речную гладь.

Из-за леса поднималось солнце. Дымчато-серый туман плыл над водой, занавешивая поросшие кустарником берега. По ту сторону реки, в глубине заболоченного залива, по-прежнему горел неугасимый костер деда-рыбака. Кругом неутомимо перекликалась птичьи мелюзга.

Картина рождающегося утра делала еще ярче те чувства, которые переполняли мое сердце. Нас ждали большие дела. А недаром говорят в народе: хорошие дела хорошо начинать с утра. Утро наступало ясное, погожее...

Я очень обрадовался, заметив Налепку, но не хотелось прерывать его раздумье. Может быть, сейчас, глядя на уходящую вдаль реку, он мысленно перенесся к себе - в родные Татры, на милую свою родину, по которой всегда тосковал.

Я понимал его. Нам было куда легче. Даже здесь, в глубоком тылу противника, партизаны находились у себя дома: с нами были народ, партия. Мы постоянно получали действенную помощь и моральную поддержку...

Под ногами у меня хрустнула ветка. Налепка обернулся.

- О, товарищ генерал! Здравствуйте! Я еще вчера имел ожидание встречи.

Мы уселись на поваленных деревьях у самого обрыва.

- Да, вчера я действительно задержался... Зато послал к вам Мартина Корбелю.

- Так точно, он прибыл. Рассказал мне историю с танком. Жаль, что я раньше не знал Корбелю...

- К сожалению, многого раньше мы с вами, капитан, не знали...

Я не хотел упрекнуть Налепку или напомнить ему о неудаче с переходом полка. Но его, видимо, мучили те же мысли. Он взволнованно произнес:

- Да, у наших солдат ненависть к нацизму и стремление к борьбе с ним - огромные. Но мы, офицеры, не смогли их организовать... У нас в народе есть легенда о герое Яношике. Он боролся с помещиками против кривды. Яношик был такой сильный, что его не могли побороть враги. Но злые люди в час борьбы подсыпали под ноги Яношику гороху, и он свалился... Вот я и думаю: кто подсыпал нам того гороху?

- Вы слишком доверились таким, как Чембалык...

- Я доверял ему столько, сколько понимал, что можно доверять, - запальчиво ответил Налепка. - Я знал, что за таким Чембалыком стоит антифашистский союз офицеров под названием «Флора». Товарищ генерал не мог про то знать...

- «Флора»? - переспросил я. - Та самая «Флора», которую организовал секретарь эмигрантского правительства генерал Вест?

Точная информация, полученная от Петрушенко, попала в цель.

Мой собеседник на мгновение опешил.

- Значит, вы знаете и про «Флору»?.. То есть антифашистская организация. А Чембалык имеет еще добрую поддержку у начальника штаба сухопутных войск Словакии подполковника Гальяна и у начальника разведки жандармерии капитана Петерки. Про то мне нельзя было забывать...

- Простите, капитан, - перебил я, - ваше решение о переходе полка к партизанам, как мы поняли, выражало стремление к активной борьбе с фашизмом. Почему же ваша так называемая антифашистская организация «Флора» не поддержала этого решения?

- Помешала разная ориентация, - после мучительной паузы произнес Ян. - То я сейчас добре понял, только поздно... Хотел бы встретить того Чембалыка, отвести душу...

- Это тоже поздно! - Ия рассказал о поспешном отъезде Чембалыка в Братиславу, о том, что он арестован в пути. - Видите, - добавил я, - он и здесь пытался уйти в сторону...

Налепка нервно встал, несколько раз быстро прошелся и вернулся ко мне.

- Раз потянули в Берлин Чембалыка, значит, зацепились за «Флору». Теперь я понял и другое: «Флора» - это не народ... Но прошу верить, что тут, - он с силой ударил кулаком себя в грудь, - бьется честное словацкое сердце...

- Мы никогда не переставали верить вам, капитан, - твердо сказал я.

- И еще просьба. Пусть ваши командиры научат меня водить отряд, держать оборону, наступать на гарнизоны. Я прошу дать знания моим солдатам, как подрывать фашистские эшелоны... С теми знаниями мечтаю вернуться на свою землю, чтобы по-вашему, по-советски, воевать с нацистами и гнать их с моей родины!

Вы успели познакомиться с командирами?

- Со многими уже повстречался. Добрые вояки...

- Командира отряда Иванова знаете?

- Высокий такой, здоровый? Моряк?

Я рассмеялся.

- Какой же он моряк? Он артиллерист. А фуражка у него действительно морская... Так вот, что я хотел сказать: мы думаем послать Иванова с отрядом в район Новоград - Волынска - Шепетовки - Славуты. Это будет очень интересный рейд. Иванову предстоит действовать в весьма сложной обстановке. Он должен разгромить несколько немецких комендатур и провести ряд диверсий на железных дорогах. Как вы относитесь к тому, чтобы подключить к этому рейду и ваш отряд?

- То для нас добрый план, - сразу согласился Налепка.

Вот и отлично. Пойдем в штаб и там обо всем подробно договоримся.

...В штабе мы застали Богатыря и Петрушенко.

- Отзывают в Москву, - огорошил меня известием о своем отъезде Петрушенко. - Приказано забрать Станислава, Морского Кота и его спутницу. Вот радиограмма...

Мне сразу стало не по себе. Как не хотелось расставаться с Константином Петровичем Петрушенко! За время совместной боевой жизни он стал не только моим хорошим заместителем по разведке, но и настоящим другом.

- Может, пошлем кого-нибудь другого?

- Нет, этого сделать нельзя: ведь я вел следствие... И возможно, - уже совсем, тихо добавил Костя, - мне дадут новое задание.

Я воспринял последнее замечание Петрушенко как личную обиду:

- Ну, если вам здесь не нравится...

Костя рассмеялся и крепко обнял меня.

И тут же как-то нерешительно заговорил Богатырь:

- Не знаю, что и делать... Получен ответ на наш запрос. Мне тоже разрешен вылет в Москву...

- Только этого не хватало, - взорвался я. - Так всем сразу...

Я приводил какие-то доводы, пытаясь доказать право на задержку моих боевых друзей. Но в глубине души понимал: так нужно. Петрушенко обязан лететь по вызову. Богатырю предстоит решить в ЦК КП(б)У целый ряд вопросов, связанных с нашей дальнейшей боевой деятельностью.

Стараясь отогнать грустные мысли, я занялся неотложными делами.

- Иванов подготовился к рейду?

- Да, все сделано, - отозвался Богатырь.

- Когда думает выходить?

- Это осталось согласовать с тобой. - Комиссар говорил, как всегда, спокойно, ничем не выдавая своего волнения.

- Придется созвать заседание штаба. Пригласить Иванова. Вместе с ним, как мы с вами уже решили, пойдет в рейд чехословацкий отряд. Правильно я говорю, капитан?

- Так точно, - с радостью ответил Налепка.

Дежурный пошел разыскивать Бородачева и Иванова.

Штаб засел за работу. В ней принимал участие и капитан Ян Налепка.

Чехословацкий отряд был выстроен в центре деревни. Начальник штаба Бородачев объявил перед строем приказ по соединению:

«Назначить капитана Яка Налепку (Репкина) - командиром чехословацкого партизанского отряда.

Поручика Михаила Петро (Катина) - комиссаром чехословацкого отряда.

Сержанта Стефана Хованца - начальником штаба отряда.

Подпоручика Имриха Лысака (Петро)- заместителем командира отряда по разведке».

Затем Бородачев прочитал еще один пункт приказа. Этот пункт обязывал всех командиров отрядов откомандировать ранее перешедших к партизанам словацких солдат и сержантов в распоряжение командира чехословацкого партизанского отряда.

- С объявлением настоящего приказа, - замедлив чтение, торжественно закончил Бородачев, - командиру чехословацкого отряда капитану Яну Налепке приступить к исполнению своих обязанностей.

Налепка четким шагом вышел из строя и громко произнес:

- Есть, приступить к исполнению обязанностей!

Затем достал из планшета и огласил первый боевой приказ по отряду. В нем определялась структура отряда, а также приводились фамилии вновь назначенных командиров взводов и отделений.

Налепка обошел своих бойцов, знакомясь с ними. Побеседовал с каждым солдатом, расспросил, откуда родом, когда и при каких обстоятельствах перешел к партизанам. Придирчиво осмотрел оружие.

Вот он остановился возле высокого, чуть сутулившегося словака. Это был только что назначенный командир отделения Выло Шалгович.

- Значит, вам удалось тогда уйти к партизанам?

- Благополучно обошлось, товарищ капитан. Те ваши вояки, что тогда меня арестовали, конвоировали не до тюрьмы, а прямо... до партизан...

- Знаю, знаю, - дружески похлопал Шалговича по плечу Налепка. - Достойный арестованный. Правильную дал команду тому конвою.

Затем Налепка разговорился с другим солдатом.

- Моя фамилия Гудак, Андрей Гудак, - отозвался тот.

- A- а... Старый знакомый по мозырской тюрьме, - улыбнулся Налепка какому-то своему воспоминанию.

- Так точно, товарищ командир!

Меня заинтересовал этот разговор. Я попросил Гудака рассказать о том, что связано с тюрьмой.

- Меня посадили в тюрьму, товарищ генерал, за распространение партизанских листовок. А в ту недобрую ночь наш капитан Налепка был дежурным по дивизии. Осматривая тюрьму, он зашел в мою камеру. Спросил: «За что посадили?» Я честно сказал капитану: «Партизанскую листовку в кармане нашли». А он в ответ: «Не горюй. Иди погуляй ночью, а утром возвращайся, разберемся». Ну, я и ушел...

Познакомившись с личным составом, Ян Налепка произнес короткую, но яркую речь. Закончил он призывом:

- Словаки - к бою!

Единодушным «ура» ответили бойцы своему командиру. Отряд, чеканя шаг, двинулся в путь. Над колонной словаков, как набатный клич, загремела наша русская, рожденная в дни битвы с фашизмом, песня:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна,

Идет война народная,

Священная война!

Чехословацкий партизанский отряд начал действовать.

Я не заметил, откуда и в какой момент появился кинооператор Фроленко. Прижимая к себе аппарат, он бежал впереди отряда. Признаться, тогда это вызвало у меня раздражение: уж очень неуместна была его согнутая фигура впереди чеканящего шаг отряда.

Прошло много лет. Нет уже в живых кинооператора Владимира Фроленко. А и по сей день я с глубокой признательностью вспоминаю нашего товарища, его боевую работу в глубоком тылу врага. Только благодаря ему для истории навсегда сохранились живые образы Яна Налепки и его боевых друзей.

Подойдя к землянке начальника штаба Бородачева, я остановился, пораженный. Вокруг расположился многолюдный табор. В тени, под кустами, сидели вперемежку со стариками женщины и дети. Все их добро было разложено рядом. А чуть в стороне бродили лошади, коровы, свиньи, овцы...

- Откуда вы? - спросил я полную, средних лет женщину.

- Копищуки! - гордо ответила она.

Деревня Копище Олевского района стала партизанской сразу же после нашего прихода на Житомирщину. Только из этой деревни в наши отряды влилось около ста пятидесяти человек.

- От карателей убежали? - встревожился я.

- Сами, по своей волюшке пришли... - как-то загадочно ответила та же женщина. - Видите, сколько мы телков на мясо привели. Да и коровы все дойные. Будем молочком поить ваших партизан.

- Кто вас привел?

- Наши муженьки скомандовали, мы и явились. Они там в землянке. А нам не велено раскулдыкивать...

В землянке полно народу.

- Этого еще не хватало! - раздраженно говорил Бородачей. - Притащили сюда женщин, детей... Пожарище в деревне устроили... Черт знает что...

Я с трудом протолкался вперед.

Начальник штаба был очень расстроен. Рядом с ним сидел Налепка.

- Что случилось, Илья Иванович?

- Да вот натворили дел эти молодчики... - начал он, указывая на группу партизан. - Сами себя уполномочили от всех копищуков и вчера самовольно ушли в свою деревню...

- Мы знали, что нам не разрешат этого, - послышался робкий голос.

- Может, вы вместо меня будете докладывать командиру? - сердито оборвал говорившего Бородачев. Он строго оглядел притихших партизан и обратился ко мне: - Ума не приложу, что теперь делать? Пошли в Копище, зажгли дома, забрали семьи - и к нам. Куда мы денем этот табор?

- Так-то оно так, да не совсем, - выступил вперед невысокий усатый партизан. - И уж вы разрешите мне обо всем сказать...

Оказывается, староста обратился к немецкому коменданту Олевска с просьбой, чтобы он поставил в Копище гарнизон, поскольку «нет сладу с народом из-за партизан»... Комендант согласился, но потребовал, чтобы прежде всего в деревне построили казарму для солдат, пекарню и столовую. Столовую и пекарню построили. А солдат староста предложил разместить в домах партизанских семей, над которыми готовилась расправа.

Узнав об этом, партизаны-копищуки решили: старосту убить, дома сжечь, новостройки, возведенные для фашистского гарнизона, уничтожить, а семьи увести в лес.

- Пусть лучше все огнем займется, пусть пропадает нажитое добро! - закончил свою оправдательную речь усач. - Мы знаем: теперь в Копище не будет немецкого гарнизона, и на пост старосты желающих не найдется... А останемся живы, Советская власть вернется, - не пропадем!

- Значит, вашей вины тут нет? - перебивает его Бородачей.

Усач мнется и нехотя тянет:

- Вина есть... Ничего не скажешь, самовольная отлучка получилась... Это справедливо замечено...

Конечно, самовольный уход группы партизан из отрядов был серьезным нарушением дисциплины. Мало того, без согласия командования они сожгли деревню, привели в соединение семьи. Я внимательно смотрю на партизан, ожидающих решения, а сам думаю о детях, женщинах, стариках, которых только что видел. Ни одного хмурого лица. А ведь совсем недавно они своими руками сожгли дома, сожгли все добро, нажитое долгим упорным трудом. Сами себя лишили всего, только бы враг не явился в родную деревню. И к нам пришли не с пустыми руками: привели последнюю животину, с улыбкой предлагают своих буренок для партизанского котла... А у самих малые дети...

Какой мерой можно измерить глубину этого щедрого душевного порыва?

Я с трудом заставил себя сказать несколько нравоучительных фраз о дисциплине. Напомнил, что армейский устав живет в наших сердцах. Строго предупредил, что будем беспощадно наказывать нарушителей. Я говорил, а провинившиеся согласно кивали головой.

- И смотрите, чтобы подобное было первым и единственным случаем, - сказал я, отпуская партизан.

Люди облегченно вздохнули, громко заговорили, но ни один человек не тронулся с места. Мне понятно было их состояние в тот момент: ведь я ничего не сказал о семьях.

- О близких мы позаботимся. Направим пока в хозяйственную часть. Пусть помогут собирать овощи на распаханных полянах...

Землянка моментально опустела. Остались только Бородачев, я и Налепка. Нас было трое и... тишина. Никто не спешил начать разговор. Казалось, что здесь еще звучат взволнованные слова, еще обсуждается «проступок», который при других обстоятельствах следовало бы считать подвигом.

- Да... Трудно быть в наших условиях начальником штаба, - заговорил наконец Бородачев. - Вот призываешь людей к порядку... Ушли самовольно, - значит, допустили серьезное нарушение... Это - с одной стороны. А с другой? На такое дело поднялись, что каждому из них по справедливости не мешало бы объявить благодарность...

- Надо говорить «браво» тем людям, товарищ начальник штаба, - взволнованно сказал Налепка. - Я много читал книг и добре знаю, как было раньше, при царе. Брат шел на брата, если у них забирали корову, лошадь, дом... А теперь говорят: лучше все пожечь, чем отдавать врагу!.. Я хочу, чтобы и наш народ имел власть, в которую так же верил бы... А мой комиссар этого не уразумел, - неожиданно закончил Налепка.

- Я не совсем понимаю вас, Ян. Начали за здравие, а кончили за упокой?

- А тут и понимать нечего, Александр Николаевич, - откликнулся Бородачев. - Товарищ капитан тоже отколол номер: самовольно отстранил от должности своего комиссара, поручика Катина. И это перед выходом отряда в рейд!

- То я его и поспешил снять, бо идем в рейд! Мне нужен боевой комиссар, а этот не может с народом разговаривать. Как это сказать? Классового сознания еще не хватает. Товарищ начальник штаба подполковник Бородачев говорит, что на такое дело надо писать приказ по соединению... Пусть будет приказ. Но дайте мне советского комиссара!

- А как посмотрят на это ваши партизаны?

- Я уже заявил им, что буду просить командование дать советского комиссара. Солдаты остались тому рады и теперь ждут...

«Ну вот, - подумал я, - еще задача. Как быть? Правильно ли будет назначать на должность комиссара в чехословацкий отряд нашего советского человека?»

И, словно догадавшись о моих сомнениях, Налепка заговорил снова:

- Не думайте, товарищ генерал, что словаки того не поймут. Они верят советским людям, потому и пришли к вам...

- Богатырь об этом знает?

- Нет. Я только пришел до вашего начальника штаба.

- Захар Антонович собирает документы. Он ведь сегодня летит в Москву, - напомнил Бородачев.

- Ладно, пойдем к Богатырю.

...Захара Антоновича мы застали в политчасти. Он сидел над кипой документов, газет, листовок.

- Готовишься? - не без зависти спросил я.

- Есть такое дело! - радостно отозвался Богатырь.

- Ну так отвлекись на минутку, - И я коротко объяснил суть дела.

- А как же рейд? - озабоченно спросил Богатырь.

- В рейд пойдет с нами советский комиссар, - как о чем-то уже решенном твердо заявил Налепка.

- Для нас это новость. Разве он назначен?

- Нет, я и пришел про то просить.

- Ну раз так случилось, - уверенно заговорил Богатырь, - я думаю, для этого вполне подойдет Леонид Каллистратович Федоров. Он член партии с солидным стажем, горняк, до войны работал председателем Криворожского горисполкома. Простой, обходительный, но принципиальный человек.

- Тут бы надо еще и дипломатические способности иметь, - добавил Бородачев, - Как-никак иностранная воинская часть...

- Между словацкими и советскими партизанами нет дипломатии, - возразил Налепка. - Есть одна честная правда. Нам нужен такой человек, как сказал комиссар. Мы просим назначить товарища Федорова!

Приказываю вызвать Федорова. Когда он пришел, мы рассказали ему обо всем и спросили, согласен ли он занять нужную должность. Леонид Каллистратович некоторое время молчал, раздумывая. Потом не спеша сказал:

- Я согласен. И прошу, если нет возражений, назначить поручика Катина моим заместителем. Мы с ним поближе познакомимся и, надеюсь, договоримся.

- Мудрые слова, - поддержал Федорова Богатырь. - И не будем откладывать: отряду пора выходить в рейд. Стройте людей. Я принесу приказ...

Да, жизнь выдвигала новые вопросы, но она же подсказывала и решения. Так случилось, что в чехословацкий отряд пришел жить, работать и воевать советский человек - Леонид Федоров.

Солнце уже спускается за урочище Темного Бора, заметно спала жара, а взлетное поле нашего аэродрома еще завалено огромными деревьями, которые на день стаскивают сюда для маскировки. Правда, воловьи упряжки давно наготове, но комендант аэродрома Демьяненко никак не решается подать команду.

- Вот только перед вашим приездом шнырял над нами «мессер». Может заметить, что мы очищаем посадочную площадку...

- Ничего он не заметит, - поторапливает коменданта взволнованный предстоящим отъездом Богатырь. - Ночью они тут не летают, и этот стервятник наверняка ушел на свою базу.

- Не спеши, Захар, подождем малость, - поддерживаю я коменданта.

На опушке показывается всадник. Еще издали я узнаю Налепку.

- Что случилось, Ян?

- Все в порядке, товарищ генерал. Чехословацкий отряд движется по маршруту номер один, - докладывает Налепка, передавая поводья ординарцу. И только когда мы проводим несколько шагов, он тихо добавляет. - Получил сообщение из бывшего своего полка. В Мозырь приехали представители штаба словацкой армии. Волнуюсь: в полку могут начаться аресты...

- А чем вы можете их предотвратить? - спрашивает Богатырь.

- Думаю написать тем нацистским холопам ультимативное письмо...

- Не горячитесь, капитан. Посмотрим, что там предпримут. Отряд Таратуты следит за событиями в полку.

- То добре, - соглашается Налепка. - Я тоже передал, чтобы мой доверенный информировал вас обо всем через Галю или Содольского. Главное, чтобы вы были в курсе...

- Это я и хотел сказать. А теперь до свидания... - И Налепка протягивает мне руку.

- Не спешите, Ян. Маршрут номер один проходит недалеко от аэродрома. Дождемся, пока подойдет ваш отряд.

Налепка охотно соглашается и удивленно смотрит по сторонам. Его недоумение нам понятно: говорим об аэродроме, а кругом ничего похожего...

Но вот телефонисты подключились к проводам, связывающим аэродром с постами воздушного наблюдения. К аппарату подошел Демьяненко и тотчас доложил:

- В воздухе спокойно. Разрешите действовать?

В потемневшее небо взлетает ракета. И сейчас же оживает поле: трогаются волы, длинные ветвистые деревья начинают расползаться в разные стороны. Все больше раскрывается клеверное поле, все чище становится площадка.

Налепка по юношески задорно хохочет:

- Не зря существует выражение: «Не верь глазам своим!» Я и не знал, на чем стою...

Но вот запускают вторую ракету. По краям посадочной площадки загорается девять костров, и тут же из дубравы (вырываются яркие лучи прожекторов. На освещенную поляку медленно выползают восемь воздушных кораблей. Каждый из них тащит четверка волов.

Появление огромных самолетов на нашем партизанском аэродроме в фашистском тылу стало для нас уже привычным. Но Налепке это зрелище кажется фантастическим. Несколько секунд он молчит, озираясь по сторонам, потом растерянно бормочет:

- Не можно себе такого представить... Не можно... То есть еще одно советское чудо... днем... здесь... восемь самолетов... То есть чудо!!!

- Бывает и больше, - отвечаю я и объясняю, что за короткую летнюю ночь прилетевшие самолеты не успевают возвратиться за линию фронта.

С наступлением весны стало проблемой снабжение боеприпасами и медикаментами. Поэтому мы решили прорубить просеки, соорудить в лесу капониры и обеспечить надежную дневку для самолетов на Малой земле.

Первое время в Москве тоже не верили, что у нас смогут оставаться на день самолеты. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. К нам прилетел секретарь Каменец-Подольского обкома партии товарищ Олексенко. Во время посадки самолета пилот никак не мог выпустить шасси и вынужден был сесть на «брюхо». Обошлось без серьезной аварии, но винты, конечно, основательно погнулись. Экипажу пришлось здесь, в лесу, ждать другую машину, которая доставила запасные винты. С этого и началось...

- Ну что, кажется, пора прощаться? - оживленно говорит Богатырь.

Мы направляемся к машине,

Сверху из кабины самолета меня окликает летчик Слепов:

- Товарищ генерал, отметьте: пятнадцатая посадка.

- Жду двадцатой!

Окружающие рассмеялись. Дело было вот в чем. Среди прочего трофейного имущества партизаны захватили в городе Столин кортик, отделанный редчайшей художественной чеканкой и эмалью. Особенно восхищались кортиком партизанские летчики. Мы договорились, что он будет вручен тому, кто первым совершит двадцатую посадку на нашем аэродроме. Слепов буквально бредил этим кортиком и впоследствии действительно получил его...

Мы с комиссаром горячо обнялись. Через минуту самолет тронулся и помчался с такой скоростью, что ему хватило для разбега половины поля. За Слеповым так же мастерски взлетела машина, пилотируемая любимцем партизан Борисом Лунцом. С ним улетели больные женщины и дети. Немного погодя в воздух поднялись остальные машины, увозившие раненых партизан из отрядов Олексенко, Медведева, Бегмы.

Последний воздушный корабль еще шел на взлет, когда появилась встречная машина, прибывшая из Москвы с боевым грузом.

Налепка восхищенно смотрел на происходящее и горячо благодарил меня: он высоко оценил то, что ему доверили тайну нашего аэродрома.

Наступал ранний летний рассвет, а на аэродроме не прекращалась жизнь: работящие волы затащили в лес все одиннадцать прибывших самолетов. Аэродром снова стал покрываться зеленым маскировочным нарядом.

Подошли чехословацкий отряд и отряд под командованием Иванова.

- Сегодня я получил здесь еще и крылья, товарищ генерал, - Налепка, волнуясь, говорил несколько высокопарно и торжественно. - Наш отряд не есть очень большой, но рядом с советскими людьми мы чувствуем двойную силу...

Я крепко пожал ему руку. Четко отдав честь, Ян Налепка направился к своим воинам. И вот уже он во главе отряда, рядом с комиссаром Федоровым...

Я долго стоял на пригорке, провожая в рейд два боевых подразделения.

Великое братство рождалось в боях за великие цели.

Возвращение отряда Налепки с боевого задания совпало с приходом в наш партизанский край соединений Ковпака, Федорова, Бегмы и Мельника.

Леса были переполнены партизанами. Радостно было видеть эту грозную народную силу. На разных языках говорили бойцы. Слышалась русская, украинская, белорусская, польская, словацкая речь. Но люди отлично понимали друг друга. У них были одни мысли, одно желание: выполнять волю народов и скорее разгромить врага.

Этим же стремлением были проникнуты речи всех товарищей, выступавших на совещании руководителей партизанских отрядов, подпольных обкомов партии и членов подпольного ЦК КП(б)У, которое проходило в нашем соединении. В совещании принимали участие прилетевшие с Большой земли секретарь ЦК КП(б)У Демьян Сергеевич Коротченко и начальник штаба партизанского движения Украины генерал Строкач.

С большим вниманием слушали мы речь комиссара Ковпаковского соединения Семена Васильевича Руднева. И вдруг в комнату птицей влетела песня:

Словацкие матери,

У вас есть хорошие сыновья...

Все невольно прислушались, а товарищ Коротченко наклонился ко мне и тихо спросил:

- Почему так громко работает радио?

- Это не радио, Демьян Сергеевич. Сегодня прибыл с задания чехословацкий отряд...

- Пусть поют...

Комиссар Руднев так и закончил свой доклад под словацкую песню...

Во время перерыва в работе совещания Демьян Сергеевич вместе со мной решил навестить бойцов Налепки.

Мы застали их оживленно беседующими у костра. Увидев нас, Налепка вскочил и командой поднял партизан.

- Отставить, - улыбаясь сказал Демьян Сергеевич. - Настроение, вижу, у вас хорошее: значит, довольны результатами похода?

- То мало для нас быть довольными, - отозвался Налепка. - Мы получили большую школу... Я жду своего комиссара, чтобы вместе идти к вам с докладом.

- Вот и докладывайте. Для этого мы и явились с товарищем Коротченко, - представил я нашего гостя.

Налепка засуетился, нашел планшет, достал какие-то записи...

- А вы просто рассказывайте, без бумажек... - сказал ему Демьян Сергеевич.

- Можно и без бумажек, только прошу дозволения показать наш рейд. - Налепка разложил на коленях карту и поставил крест на участке железной дороги Шепетовка - Полонное.

- Что это за знак?

- Тут наше отделение пустило под откос воинский эшелон.

- Кто командир отделения? - спросил Коротченко.

- Сержант Шалгович.

Вот к попросим товарища Шалговича рассказать, как это удалось сделать.

Я понял Коротченко. Ему хотелось поговорить просто, непринужденно, разбить ту скованность в отношениях солдат и офицеров, которая присуща любой буржуазной армии.

- Не знаю, как вам докладывать? - смущенно начал знакомый мне высокий словак. - Могу только сказать, что много раз пришлось покрыться потом и набраться страхов, пока тот эшелон полетел вверх колесами...

- Это ничего, - подбодрил я, - у нас партизаны говорят: «Беда намучит, беда научит».

- То есть справедливая пословица, - отозвался Шалгович - Нам казалось, что на участке мало охраны. Не успели подойти, а оттуда огонь... Мы назад. И хоть можно было отбежать только с полкилометра, мы остановились много дальше... Тут посоветовались, погоревали и решили идти на другой участок. И тогда уже не пошли, а, прямо сказать, поползли... Только наш минер Юрий Пухкий забрался на насыпь, а оттуда пулемет опять шлет приветы. Снова пришлось не в ту сторону двигаться. Надо идти в третий раз. Охотников стало меньше. Получилась дискуссия. С одной стороны - страшно. С другой - как доложим командиру? В общем, уже начало светать, а мы все речи держим. Тут издалека послышался взрыв. Наши вскочили... Пойдем, и все!.. Верно говорю? - спросил он товарищей. Словаки дружно поддержали Шалговича, а Юрий Пухкий добавил:

- Рассказывай! Я потом...

- Ну, значит, мы опять отправились к железнице. Тихо, никого нет. В общем, наш Юра сработал, как великий минер. Умненько заложил мины. Но тут опять разгорелась дискуссия. Теперь уже никто не хотел уходить. Всем понадобилось собственными глазами видеть, что будет с эшелоном... Полежали часок на опушке. Слышим: идет и тяжко дыхает. А мы, наверно, и дыхать перестали, только смотрим. Потом так рвануло, что жуть. Вот и весь рассказ. Да, надо сказать: в том эшелоне ехало много германов. Такая была наша первая операция.

- Вы хотели что-то добавить, товарищ Пухкий? - обратился Коротченко к светловолосому коренастому минеру.

- Да. Хотел сказать, что наш Шалгович хоть и человек важный, но не всегда отважный... Нельзя нам было разбегаться после взрыва. Я до того добегался, что наскочил прямо на полицаев, чуть совсем не пропал, - раздраженно закончил минер.

- Вы не правы, товарищ Пухкий, - вмешался я в разговор. - Партизаны в случае необходимости прибегают и к такому маневру при отходе, чтобы не подставить под удар всю группу.

Но Пухкий стоял на своем.

- А почему у Корбели такого не было?

Я перевел взгляд на бывшего танкиста. Пухкий проследил за моим взглядом и обратился к Корбеле:

- Подтверди, Мартин, при всех командирах.

- Верно. У нас не было такой ситуации, - скромно заметил Корбеля. - Просто повезло...

- Сколько всего пущено под откос эшелонов? - спросил я Налепку.

- Три. Подорвано три паровоза и двадцать четыре вагона.

- Для начала хорошо! - похвалил Демьян Сергеевич.

В это время подошел комиссар отряда Леонид Федоров.

Он сердечно поздоровался с нами и скромно сказал:

- Мне очень приятна похвала товарища Коротченко. Народ в отряде действительно отважный. Только вот... - комиссар смущенно подыскивал нужное слово, - безрассудного риска не одобряю. А такие факты, к сожалению, есть...

- То была большая цель и притом малый риск. Стоило рисковать, - спокойно заметил Налепка, сразу понявший, на что намекает Федоров. - Разрешите отпустить бойцов на ужин, товарищ генерал?

Мы остаемся вчетвером у тлеющего костра.

- Я говорил о ненужном риске, - продолжает Федоров. - Хочу закончить эту мысль. Факт, с которым я столкнулся, не дает мне покоя... Судите сами: товарищ Налепка ездил на встречу к бандиту Тарасу Бульбе. Можно считать чудом, что он ушел оттуда живым...

О главаре одной из украинских националистических банд Боровце, по кличке Тарас Бульба, мы знали давно.

До войны он был германским шпионом. С приходом оккупантов стал начальником полиции Клесувского района. В этой должности завоевал большое доверие хозяев. В благодарность за кровавую службу они отдали Боровцу на откуп еще и Олевский район.

Почувствовав силу, предатель назначил парад полицейских гарнизонов, специально стянутых в Олевск. На этом сборище он объявил себя «гетманом всея Украины и батьком Тарасом Бульбой».

Фашистское командование переполошилось, узнав о властолюбивых замыслах своего выкормыша, и решило разделаться с новоявленным гетманом. Олевск окружили войска, но Боровец сумел вывести в лес небольшую группу полицейских.

Он попытался установить связи с партизанами. Долго, но безрезультатно возился с ним полковник Медведев. Зимой Боровец присылал своего офицера к нам и просил, чтобы мы послали к нему представителя.

Но к тому времени мы располагали исчерпывающими сведениями об этом махровом бандите и отказали ему в установлении контакта.

Налепка знал о нашем непримиримом отношении к Бульбе. Что же заставило нашего командира отряда поехать к бандиту?

- Как прикажете все это понимать? - резко спросил я.

- О, тут целая история, товарищ генерал. Если разрешите, я расскажу. Связной от Тараса Бульбы привез письмо. Меня приглашали в его штаб. Признаюсь, комиссар не советовал ехать. А я считал, что такой случай упускать нельзя. Ведь неспроста бандит искал встречи именно со словаками?

- С кем вы были у Бульбы? - спросил Демьян Сергеевич.

- Мне предложили прибыть одному. Я не должен был показать трусость и выехал один. Встретились. Разговор был длинный, а, сводился к одному, главному, Бульба предложил переходить к нему. «Будем вместе формировать антибольшевистские легионы: ты - словацкие, а я - украинские». Так и сказал.

Налепка умолк, собираясь с мыслями, и с улыбкой продолжал:

- Решил я вести с тем гетманом некоторую игру. Прикинулся простачком. «Против кого же мы с вами воевать будем? - спрашиваю, - и каковы наши силы?» Растолковал он мне, что воевать будем против большевиков, а силы у него есть, да помощи ожидает великой... Намекнул на того парашютиста из Лондона, который еще с Чембалыком дружбу водил...

Лицо Налепки нахмурилось. Мы с нетерпением ждали, что было дальше, но рассказчик сосредоточенно молчал. Никто из нас не нарушил этой паузы: Налепка, видимо, мысленно переживал все события еще раз, и мы понимали это.

- А дальше, правда, чуть не попал я в ловушку. Гетман потребовал дать письменное распоряжение отряду, чтобы немедленно прибыл к нему... Ох, трудно мне было выкрутиться из того положения. И все же моя взяла! Послал он со мной девять своих бандитов...

- Тут, на месте, мы их и разоружили, - закончил за Налепку комиссар Федоров.

Возвращаясь в штаб, мы обсуждали с Коротченко попытку Бульбы перетащить словаков и организовать антибольшевистские легионы, говорили о помощи, обещанной из-за рубежа этому врагу нашего народа.

Визит к Бульбе был сопряжен со смертельной опасностью. Но Налепка сообщил ценные сведения. И об этом мы немедленно доложили в Москву.

...На аэродроме творится что-то невероятное. Ночью село двенадцать самолетов, двадцать выбросили груз на парашютах и улетели обратно. Посадочная площадка завалена парашютами, мешками с оружием, боеприпасами, взрывчаткой...

Прилетел Захар Антонович Богатырь! - донесся до меня радостный голос Демьяненко.

И действительно, на летном поле показался Богатырь с группой незнакомых людей.

- Дозвольте представиться письменникам, - обратился ко мне невысокий мужчина в лихо заломленной пилотке. - Писатель Анатолий Шиян, - сказал он уже по-русски, с мягким, присущим украинцам акцентом, - А это Яков Баш.

Вслед за писателями придвинулся высокий, чуть сутулившийся человек:

- Лектор ЦК КП(б)У Кузьма Дубина.

Вместе с Богатырем прилетела и группа комсомольских работников. Радостной была эта встреча.

Подвели лошадей.

- Ну что, поехали?

- В самолете кое-что осталось, - озабоченно проговорил Богатырь. - Привез звуковой киноаппарат и фильмы.

- Это как раз то, чего нам не хватало! - обрадовался я.

Пока Богатырь доставал свой груз, гости оживленно рассказывали о последних событиях на фронте, о жизни в тылу.

- Война еще продолжается, - говорил Дубина, - а в освобожденных от врага районах уже налаживается мирная жизнь...

Веселый, общительный Анатолий Шиян забрасывал меня вопросами о нашем партизанском житье-бытье.

- Вот видите, - отшучивался я, - дождались мы такой жизни, что у нас есть даже кинооператор. А теперь будет и свой лектор с Большой земли, и свои писатели, и своя киноустановка.

Гости уселись в повозки, а мы с Богатырем на коней, и отправились на базу.

- Тебе привет от московских товарищей, - сказал комиссар. - ЦК партии и штаб партизанского движения довольны деятельностью нашего соединения. Обещают помочь всем необходимым.

- А ты не забыл упомянуть о наших польском и чехословацком отрядах?

- Еще бы! ЦК придает им серьезное значение. Нам советуют сделать все возможное, чтобы польский отряд скорее перешел действовать на территорию Польши. Товарищ Хрущев подробно расспрашивал меня о делах чехословацкого отряда и охранной словацкой дивизии. О них будет сообщено ЦК компартии Чехословакии. Рекомендовано усилить агитацию среди солдат и офицеров словацкого полка. Звать их к нам, в чехословацкий отряд...

- Приехал ты вовремя. Готовится новое крупное наступление на наш партизанский край...

Об этом же подробно заговорил Бородачев, как только мы вошли в штаб. За время моего отсутствия он получил дополнительные сведения.

- Противник накапливает силы на левом берегу Припяти, - говорил Илья Иванович, водя карандашом по карте. - Танковая дивизия расположилась в Петрикове и Турове. Ночью туда подвозили понтоны. В Мозыре и Ельске наблюдается большое скопление пехоты. В Овруч, Белокоровичи и Олевск прибыли мотомехчасти.

- Тонко задумано, - сказал я. - Хотят вклиниться в лес на дороге Ельск - Туров и ударить по нашим отрядам, стоящим на правом берегу Уборти... Нужно срочно вывести основные силы за реку, чтобы удар противника пришелся по пустому месту!

- Нацисты убеждены, что партизаны не ведают об их намерениях, - заметил присутствовавший при разговоре Налепка. - Они распространяют слухи, что немецкие части прибыли вовсе не для борьбы с партизанами. Что они двигаются к фронту. Но поскольку партизаны перерезали все дороги, они вынуждены расположиться ка отдых...

- Ссылка на дороги, товарищ капитан, не лишена оснований, - откликнулся Бородачев. - Ночью мне передали секретное донесение, найденное у убитого спецкурьера. Послушайте, что пишут об этом сами гитлеровцы:

«В результате усиленных действий партизан во многих местах приостановилось железнодорожное движение. Быстрое передвижение воинских соединений к техники к фронту стало проблемой. Наступление русских очень стремительно, а действия партизан очень эффективны, что может привести к катастрофе. В июне подорвано 372 паровоза, 2293 вагона, 22 моста. Движение прерывалось до 12 часов 558 раз, до 24 часов - 114 раз, свыше 24 часов - 44 раза. В среднем нападения партизан вызывали ежедневно 24 перерыва в работе транспорта.»

- Приятные цифры, ничего не скажешь! - улыбнулся Богатырь. - Прямо ласкают слух...

- А еще приятней, что в этих цифрах есть и наша доля! - Бородачев, порывшись в сумке, достал квартальный отчет о диверсионной деятельности соединения. - Вот, товарищ комиссар, вам надлежит подписать.

Богатырь быстро просмотрел отчет.

- Люблю такую арифметику... - И он, словно декламируя, прочитал: «Подорвано за три месяца 98 паровозов, вагонов с живой силой - 572, с боеприпасами - 390, с боевой техникой - 83, с продовольствием - 199, с горючим - 77». - Такое не грех и подписать!

С задания вернулась группа подрывников лейтенанта Василия Лаборева. Лейтенант доложил, что еще один вражеский эшелон пущен под откос.

Нашим диверсантам приходится много думать, как перехитрить гитлеровцев. Раньше достаточно было закопать мину под шпалу и хорошо ее замаскировать, и мина срабатывала под весом паровоза. Но теперь фашисты впереди паровоза пускают восемь - десять платформ, груженных балластом. Мина взрывается, пустые платформы сходят с рельсов, а состав остается невредимым. Тогда партизаны стали привязывать к запалу мины длинный шнур. Подрывник держит конец шнура в руке и дергает его, когда паровоз оказывается над миной. Способ рискованный, но верный.

Так и поступила группа, в которой находились Илья Наценко, Иван Нода, Владимир Шаповалов, Владимир Павленок, Михаил Буйневич и Петр Мардусевич. Подойдя под утро к железной дороге, они несколько часов наблюдали за движением поездов. Прошло два эшелона с солдатами и техникой. Вечером, уже почти в сумерках, проскочила дрезина с пулеметчиками. Вскоре она проехала обратно, и наступила мертвая тишина.

Подрывники приступили к делу. Было решено для верности заложить две мины на расстоянии семьдесят - восемьдесят метров одна от другой.

Лунная ночь. Участок великолепно просматривается. Нужно в считанные минуты отрыть ямы, выкопанную землю унести прочь, заложить мины, тщательно замаскировать их. Минировали втроем: Наценко, Нода и Павленок. Остальные - в охране. Шнуры от обеих мин протянули к двум толстым Дубам, за которым укрылись Наценко и Нода.

Рано утром послышалось приближение состава. Так и есть - впереди пустые платформы. Партизаны пропускают их.

Наконец Наценко сильно дергает шнур. Тотчас же раздается взрыв. Через мгновение грохнул второй - дернул свой шнур Нода. Паровоз свалился, за ним последовали вагоны. Все трещало, горело, взрывалось. Так был уничтожен эшелон с техникой и сотнями вражеских солдат.

Несколько слов об участниках этой диверсии. Володя Шаповалов вскоре погиб, когда наши подрывники наскочили на немецкую засаду. Михаил Буйневич после войны вернулся в свою деревню Омельковщина. Иван Нода трудится в родной Сибири. Володя Павленок - живет и работает в Белоруссии, в Хойниках. Он пережил большую трагедию. После ухода Володи в партизаны гестаповцы схватили его мать, выкололи ей глаза и живой закопали в землю. Володя Павленок всегда был исполнительным бойцом, примерным товарищем. Сейчас ведет неутомимую работу по увековечению памяти погибших партизан.

Демьян Сергеевич Коротченко побеседовал с каждым из подрывников. Илья Наценко пожаловался ему, что не может разыскать жену. До войны Ксения Михайловна была аспиранткой у академика Будникова в Украинской академии наук.

- Вернусь на Большую землю, - пообещал Коротченко, - свяжусь с академией, она сейчас находится в Уфе. Разыщем вашу супругу.

И действительно, вскоре Наценко получил радостное письмо от жены: она была счастлива, что муж ее жив, и они могут переписываться.

Илья Ефимович Наценко находился в нашем соединении до марта 1944 года. Потом был заместителем командира 1-й чехословацкой партизанской бригады им. Штефаника, а затем возглавил партизанский отряд, которым командовал до 15 апреля 1945 года - до прихода частей нашей Армии.

Ныне Илья Ефимович живет в Харькове. Он главный инженер Харьковского сантехпроекта.

Состоялась вторая встреча Яна Налепки с секретарем ЦК КП(б)У Коротченко и генералом Строкачем.

- Как вы себя чувствуете у нас, товарищ Репкин? - спросил Демьян Сергеевич, назвав Налепку его подпольным именем. - Наше командование высоко ценит ваши заслуги в оказании помощи Советской Армии.

- Хорошо себя чувствую. Благодарю вас, товарищ секретарь ЦК. - В голосе Налепки слышались взволнованные нотки.

- В прошлый раз у нас не было времени для подробного разговора...

- Для меня лучше, что разговор с вами будем иметь сейчас. Раньше я не мог говорить о том, что требуется решить сегодня.

Коротченко и Строкач сели на скамейку спиной к столу, мы додвинули к ним свои табуретки, и сразу все почувствовали себя непринужденно.

- Отряд расположился здесь? - спросил у Налепки Строкач.

- Да.

- Все ваши партизаны на месте?

- Кроме одного отделения. Я послал его к Ельску, - доложил Ян. - Нам стало известно, что полк, в котором я служил, получил отпуск и отправлен в Словакию. Решил выяснить. что это значит.

- Разве у вас практикуются подобные отпуска? - удивленно спросил Коротченко.

- На моей памяти это первый случай. Видите ли, ситуация такая сложилась: нацистам, видно, понадобилось срочно вывезти солдат. Меня очень тревожит их судьба.

- Нас тоже волнует трагедия словацкого народа, - задумчиво сказал Коротченко. И немного помолчав, обратился к Налепке: - Как величать вас по имени отчеству?

Лицо Налепки озарилось смущенной улыбкой:

- Зовут меня Яном. По-вашему, должно быть, это Иван. Отец - Михаил. Но у нас не принято называть по отчеству.

Коротченко прошелся по комнате, ласково взял Налепку за плечи:

- Как вы думаете, Ян Михайлович, словацкий народ поддерживает правительство Бенеша?

Налепка попытался встать, но Демьян Сергеевич усадил его. Ян пригладил волнистую шевелюру и, низко склонив голову, задумался.

- Знаете, - как-то несмело начал он, - у словаков теперь два правительства. Мы, словаки, говорим: выбор очень ограниченный, надо иметь третье... Мы говорим так потому, что правительство Тиссо - кукла в руках германского нацизма. Его формировали глинковцы. Правительственная машина Бенеша склепана чешскими промышленниками и никогда не была выразителем народных дум. К тому же бенешевцы скомпрометировали себя бегством в Лондон. Но надо иметь в виду, что Бенеш не сидит сложа руки. Он хорошо изучил союзников, знает их повадки и кое в чем действует не без успеха. Я имею в виду многочисленные обнадеживающие обещания, которые он шлет народу Чехословакии. Трудное время переживает сейчас моя родина. Страна брошена на растерзание Гитлеру. Туда забрасывают десятки представителей всех мастей и рангов, которые козыряют союзничеством с Советской Россией, как шулера в картежной игре. И в результате Бекеша начинают называть великим политическим стратегом. А почему? Для вас, может, то будет смешно. Но по-ихнему получается, что если бы Бенеш не сбежал в Лондон, то не было бы союза великих держав...

Налепка несколько раз возбужденно прошелся по комнате. Потом, собравшись с мыслями, оживленно продолжал:

- Может, я говорю непонятно, зло, но мои слова идут от тяжко страдающего сердца чехословацкого народа. Вы ведь знаете, что Бенеш предал чехов и словаков. Он испугался, что наш народ будет сражаться с германским нацизмом под руководством коммунистов. Он думал, что Гитлер в лице поповских бобиков Глинки и Тиссо заставит всю Чехословакию лаять на восток. Да, то была «великая стратегия»... Германы разоружили нашу дивизию потому, что словаки хотели бороться против нацизма вместе с советскими партизанами. В этом гнусном деле германам помогли сторонники Бенеша из среды нашего офицерства...

В комнату заглянул комиссар словацкого отряда Федоров. Извинившись, он попросил разрешения срочно вызвать своего командира.

Когда Налепка ушел, Строкач спросил у меня:

- Капитан состоит в какой-нибудь партии?

- Нет. Беспартийный. А говорит как настоящий коммунист.

- Он и действует как коммунист.

- Кстати, Налепка подал заявление о приеме в партию, - добавил Богатырь - Мы пока воздержались от решения этого вопроса, поскольку он иностранный подданный.

- Правильно, - подтвердил Коротченко. - Но Налепке нужно сказать, что если он пожелает вступить в ряды Коммунистической партии Чехословакии, то стаж ему могут засчитать с момента подачи заявления в вашу парторганизацию. Разумеется, если ваша партийная организация будет ходатайствовать об этом.

Через несколько минут Налепка вернулся к нам. По походке, ссутулившейся фигуре, растерянному выражению лица нетрудно было понять, что он сильно расстроен.

- Пришли солдаты из разведки. Галя тоже пришла, - добавил он, обратившись ко мне. - Рассказывают, что эшелоны со словаками ушли в Италию... Моих земляков угнали как военнопленных...

- Это значит в концлагеря? - хмуро спросил Богатырь.

- Думаю, так. Видно, Тиссо испугался даже обезоруженных солдат... Отказался принять их в Словакии. Продал итальянским промышленникам как рабочую силу... - Налепка резко повернулся к Коротченко: - Товарищ секретарь ЦК, наступил такой час, когда нам, словакам, надо быть у себя на родине. Если верите нам, помогите мне с отрядом перейти в Чехословакию!

- Мы доверяем вам, Ян Михайлович, - задушевно сказал Коротченко, - и глубоко ценим вашу отвагу и мужество. Не каждый решился бы на то, что сделали вы. И мы, конечно, не будем вас задерживать. Но прошу понять: дело не в одном вашем отряде, дело в усилиях всего вашего народа.

- О!.. Народ нас поддержит! - горячо воскликнул Налепка.

- Хорошо... Мы всячески поможем вам, - пообещал Демьян Сергеевич. - Только прошу не спешить. Ваш поход надо основательно подготовить.

- Благодарю вас, товарищ секретарь ЦК, - просиял Налепка. - Я не имею желания спешить. Я имею уже в жизни трудный опыт, но неудачи тоже учат, - грустно заметил он. - Прошу только поверить, что нам здесь с советскими партизанами очень хорошо. Мы прошли большую школу: научились любить друзей и ненавидеть врагов. Я стремлюсь сейчас на родину только по одной причине: там мы сможем сделать в борьбе с фашизмом еще больше... Вот у меня и все.

- А у нас еще не все, - улыбнулся Демьян Сергеевич. - По поручению нашего правительства мы должны вручить вам, вашему комиссару и группе партизан чехословацкого отряда заслуженные награды - медали «Партизану Отечественной войны»...

Велика была радость наших словацких друзей, получивших первые боевые награды. А мы, советские люди, искренне гордились своими верными товарищами по оружию.

Долго беседуем с генералом Строкачем. Глубоко, с превосходным знанием дела вникает он в нашу жизнь, оценивает действия соединения. Отмечает отдельные упущения, но вообще-то доволен.

Тимофея Амвросиевича Строкача я знаю давно. За его плечами большой и трудный путь. Уже в юности, в 1918 году он был разведчиком в партизанском отряде, в котором сражались его отец и четыре старших брата. А потом служба на границе. Начал рядовым, дорос до начальника погранзаставы, а дальше - еще более ответственные должности. Воина застала его на посту заместителя наркома внутренних дел Украины. Когда гитлеровцы подходили к Киеву, генерал Строкач принял непосредственное участие в обороне украинской столицы. Он формировал батальоны особого назначения. В частности и наш батальон был создан по его указанию, и все задания мы получали лично от Строкача. Много усилий Тимофей Амвросиевич вложил в организацию подполья и партизанских отрядов, которые оставались на Киевщине для борьбы во вражеском тылу.

Из Киева генерал Строкач уходил с последними подразделениями пограничников и чекистов. С трудом удалось прорваться через вражеское кольцо. Вскоре Тимофей Амвросиевич был назначен начальником штаба партизанского движения на Украине. Как известно читателю, уже с осени 1941 года нам удалось связаться с ним по радио. С тех пор мы постоянно получали его указания и советы.

Наша партизанская семья становилась все меньше по мере того, как росла, хотя это звучит парадоксально. Мы подготовили и проводили в новые районы для самостоятельных действий три отряда. На Волынь ушел Таратуто, на Львовщину - Иванов, по берегам Днепра на Киевщине начал действовать Ушаков.

Осень 1943 года была особенной. С Днепра день и ночь все явственнее доносился желанный гром наступления: Советская Армия громила ненавистного врага. Бои шли уже за столицу Украины - Киев.

В ночь на 16 ноября наш штаб стоял в деревне Песчаница, что в десяти километрах северо-западнее Овруча. Зажигать огни было запрещено - противник рядом, но деревня не спала. В переполненных домах партизаны и местные жители оживленно обсуждали последние новости, делились планами будущей мирной жизни. Наступающая армия была рядом, и перед людьми во весь рост уже вставали мирные заботы.

А штаб соединения был поглощен привычной работой. Мы готовили взятие Овруча.

Этот небольшой город был важным стратегическим пунктом. Здесь не только скрещивались и завязывались в тугой узел железнодорожные пути, по которым все еще подтягивал подкрепления противник. Овруч являлся тем пунктом, через который он надеялся отойти в случае неудачи. Вот почему гитлеровцы выставили вдоль дорог почти сплошной забор из солдат.

Но, несмотря на это, диверсии на дорогах становились с каждым днем все более дерзкими. Теперь мы готовились нанести завершающий удар...

Подготовка приняла такой размах, что враг не мог не знать о ней. Он лихорадочно укреплял подступы к Овручу. Нам необходимо было взять город как можно скорее. Но мы понимали, что малейший просчет повлечет за собой лишние жертвы.

Лихорадочно работал штаб. Напряженно трудились разведчики, еще и еще раз уточняя обстановку.

Важное место в партизанских планах отводилось созданию паники в рядах противника, которая должна была резко ослабить овручский гарнизон. С этой целью одному из отрядов поручалось скрытно и стремительно появиться на дороге, ведущей из Овруча в Мозырь. Мы не сомневались, что оккупанты любой ценой попытаются отбить эту жизненно важную для них артерию и бросят против отряда часть гарнизона. Придирчиво изучив по карте все возможные пути, по которым мог двигаться враг, мы разработали систему засад.

И вот темной ноябрьской ночью в деревне Песчаница мы с нетерпением ждали, как развернутся события. Ждали, ибо план уже был приведен в действие.

Под утро в штаб заглянул Налепка.

- Почему не спишь, Ян? - вместо приветствия спросил Богатырь.

- Не спится, товарищ комиссар... Когда будет дозволено делать подъем? - негромко спросил он, прежде чем подать руку. Голос его звучал спокойно. Можно было подумать, что его одолевала только эта забота.

- Подождем еще немного.

Через несколько минут появились связные:

- Все в порядке!.. Двусторонняя засада выставлена!

- Ну что же, будем поднимать людей? - обратился ко мне Богатырь. И тут же прозвучала команда:

- Командирам делать побудку отрядам!

Я посмотрел на Налепку - он весь сиял от радостного возбуждения. Наконец-то настает долгожданный час! Осталось несколько дней до встречи с частями Советской Армии. И тогда он уйдет со своим отрядом в далекие Татры. Осуществится его мечта: он обеспечит достойную встречу советским войскам, которые несут его народу счастье освобождения...

- Значит, будем пробиваться к фронту на соединение с нашей Советской Армией?.. - Глаза Яна задорно блестят за стеклами очков. Слова «с нашей Советской Армией» звучат сегодня в его устах особенно торжественно.

- Должны пробиться... - отвечает комиссар, уже целиком поглощенный заботами начавшегося боя. - Но для этого, Ян, нам еще надо взять Овруч...

- И тогда можно будет идти в Татры, капитан... А может, и вместе пойдем, - добавляю я.

- То будет очень хорошо, товарищ генерал... Разрешите выполнять ваш приказ? - и Налепка бегом направляется к отряду.

Глядя вслед Налепке, Богатырь высказал то, что было на уме и у меня:

- Не оставить ли нам чехословацкий отряд в резерве?

- Обидится! Ты ведь знаешь Яна.

- Да, парень рвется в бой.

А из дома уже выбегают связные. Они мчатся с приказанием к командирам, комиссарам и начальникам штабов отрядов: в 8.00 быть в штабе соединения.

Илья Иванович Бородачев стоит перед командирами, словно на кафедре в академик, и тонким прутиком, как указкой, водит по карте Овруча. Голос его, глухой от усталости, звучит сухо, буднично.

- Разведкой установлено: в Овруче восемь батальонов противника. Три из них расположены в этой части, за окраиной города, - рука с указкой останавливается на синей пометке аэродрома. - Узел железной дороги обороняет батальон. В городе много дзотов. Улицы и усадьбы изрыты окопами. Имеются проволочные заграждения, завалы, минные поля... Ставлю задачу.

- Смотрите сюда, товарищ Гриб, - обращается начальник штаба к командиру сарненского отряда. - Ваш отряд должен сосредоточиться на восточной окраине. В 12.00 начнете наступление на северную часть Овруча. Вот схема подхода к городу и продвижения к центру. Учтите - дороги минированы.

- Вы со своими бойцами, товарищ Артюхов, выходите юго-восточнее деревни Сташки. В 12.00 начинаете наступление на центральную часть города.

Товарищ Селивоненко, ваш отряд должен находиться южнее Рулевщины и прикрывать наше наступление с севера...

Бородачев продолжает вызывать командиров отрядов и указывает им цели. Вот он называет Налепку и объявляет, что чехословацкий отряд остается в резерве командования штаба соединения.

Видя сосредоточенные, деловые лица командиров, я с каждой минутой все отчетливее, почти физически, чувствую, как крепнет уверенность в успехе... Тревожит только состояние Налепки. На лице его грусть сменяется тревогой, недоумение - протестом...

Между тем Бородачев заканчивает речь. В заключение он указывает координаты командного пункта соединения и подчеркивает важность своевременных донесений о всех этапах боя.

Все уточнено. Дана команда выводить отряды. И тут раздался взволнованный голос Яна Налепки:

- Прошу, очень прошу исправить план! Чехословацкий отряд, мои вояки, не можут стоять в штабном резерве. Мы вместе прошли большой путь борьбы с нацистами... Може, то есть наш остатний общий бой. Наш отряд готов вместе с советскими партизанами выполнять новую задачу. Я сам добре знаю город Овруч и добре ориентируюсь...

Мы не смогли отказать Налепке. Чехословацкий отряд получил задачу: захватить мосты на реке Норынь и обеспечить их оборону.

Начался бой за Овруч...

С командного пункта было хорошо видно, как точно по плану развернулись наши отряды и пошли в наступление.

Но вот обстановка стала меняться. Фашистские части, брошенные для захвата перерезанной нами дороги, наткнулись на засады и стали отходить к городу. Перегруппировавшись, они навалились на отряд Селивоненко.

В это же время, не выдержав шквального огня противника, начал отступать и отряд Артюхова. Это грозило срывом всей операции.

- Давай, комиссар, к Селивоненко, а я к Артюхову, - бросил я на ходу...

Не сразу удалось остановить партизан Артюхова, над головами которых бушевал смертоносный ливень.

- Пробиться невозможно. Везде пулеметные гнезда, дзоты, проволочные заграждения... - тяжело дыша докладывал командир отряда.

С болью видел я, как мимо несут убитых и раненых.

Из-за ближайшего холма к нам, пригибаясь, бегут женщины, старики, дети.

Я останавливаю несколько человек.

- Что в городе?

- Паника. Часть фашистов ушла к Прилукам. Видимо, хотят прорваться в Ельск. Те, кто остались, бешено сопротивляются...

- Товарищ командир, - раздается громкий голос одного из партизан. - Пулеметчик Туровец захватил дзот. Получил тяжелое ранение, но ведет бой. Просит подкрепление...

- Разрешите пойти нам? - спрашивает стоящий рядом Шитов.

- Идите! - приказывает Артюхов.

Я советую командиру отряда пробиваться в город отделениями с разных сторон, чтобы захватить выгодные позиции для решающей атаки.

Артюховцы снова бросаются в наступление, а я лечу в сарновский отряд.

Гриб немного растерялся. Как только отряд Селивоненко завязал бой с отходящими со стороны Прилук частями противника, Гриб почувствовал, что отрезан от нашего тыла...

Прискакал связной из отряда Селивоненко. Богатырь сообщал, что отряд надежно удерживает позиции и не пропустит врага к Овручу.

Отряд Гриба немедленно возобновил атаки на северную часть города. Сарновский отряд несколько раз выходит на окраину города, но бойцам никак не удается зацепиться ни за одно из строений: здесь находятся главные огневые средства гитлеровцев. Я приказываю прекратить атаки, но продолжать тревожить врага ложными выпадами. Это отвлечет противника, а мы тем временем подтянем артиллерию и минометы.

Возвращаясь к Артюхову, я встретил Богатыря.

- Пять раз немцы атаковали Селивоненко, - рассказывает Захар. - Но там дело надежное: хлопцы дерутся. Отряд окопался.

У Артюхова нас ждали тоже радостные вести: взвод Ахраменко прорвался на окраину города.

- Заняты два дзота, - докладывает Артюхов. - Рота Плесанова, продвигаясь к центру, уничтожила три дзота, расстреляла несколько автомашин. Убито до сотни фашистов. Отделение Сивчука пробилось в парк, что в центре порода, и заняло дзот. На помощь Сивчуку направлен взвод Дорошенко.

Мы с комиссаром вернулись на свой командный пункт. Отсюда отлично была видна вся картина боя. Вот в городе раздалось несколько сильных взрывов. В воздух поднялись высокие столбы дыма. Начались пожары.

Большая кутерьма царила в районе аэродрома, расположенного за Овручем. Самолеты врага то садились, то взмывали в небо, и мы долго не могли понять, какую боевую задачу они выполняют? Авиация не действовала против партизан. Но все же мы приказали Грибу овладеть аэродромом.

Прибыл связной от Налепки - Бенькович. «Мосты отрядом заняты, - говорилось в донесении. - Со стороны Новоград-Волынска подходили танки. Наши бронебойщики подбили два танка. Враг переходить через реку не осмелился, ушел в обратном направлении. Дороги нами заминированы».

- Передайте капитану, что командование довольно действиями чехословацкого отряда, - сказал я, отправляя связного.

Вскоре наш командный пункт перебрался на окраину Овруча.

А в центре города шел жестокий бой: рота Плесанова, потерявшая треть личного состава, продолжала мужественно атаковать. Начались жаркие схватки и в районе аэродрома.

Уже вечерело, когда прибыл Ульянов - комиссар отряда, перерезавшего дорогу из Овруча.

- Уничтожено более ста автомашин с живой силой противника, убито до восьмисот фашистов. Уцелевшие небольшими группами разбрелись по лесу. Пытаются, очевидно, пробиться на Мозырь, - доложил он.

- Это их не спасет - переловят белорусские партизаны... Теперь главная задача вашего отряда - очистить железную и шоссейную дороги до самого Ельска от мелких вражеских гарнизонов. При этом необходимо сохранить мост через реку Словению и железнодорожные станции!

Впервые за время войны я отдавал приказ о сохранении мостов и станционного оборудования. До сих пор мы только разрушали...

На КП появился усталый, забрызганный грязью Артюхов.

- Вы едва держитесь на ногах. Присядьте!

- Не могу, товарищ командир. Только сяду, не будет сил встать, - едва слышно говорит он. - Надо спешить... Спасать положение... В казармах, возле станции засели немцы... Гриб наступает на аэродром, а гитлеровцы отходят к станции и непрерывно контратакуют мой отряд... Люди очень устали... Несу большие потери...

Что делать? Резерва нет... Единственный выход - после захвата аэродрома и штурма казарм бросить на станцию отряды Гриба и Селивоненко. А пока - направить туда чехословацкий отряд, благо мостам, захваченным Налепкой, сейчас ничто не угрожает: бой переместился в другую сторону.

В это время, как бы предвещая победу, в штабе появляется делегация. Ее прислали освобожденные из тюрьмы узники, которых гитлеровцы готовились угнать в рабство: железнодорожники, рабочие предприятий, интеллигенция... Люди уверены в том, что навсегда кончилась проклятая фашистская оккупация. Они требуют немедленно создать местные органы Советской власти. Просят оружие, чтобы принять участие в боях с ненавистным врагом.

Входят Богатырь и Селивоненко.

- Группировка противника, засевшая в казармах, в основном разбита, - докладывает Селивоненко. - Остались одиночки...

Тут же влетает с докладом Гриб и уже с порога кричит на весь штаб:

- Аэродром наш! Взяты склады с боеприпасами и большое бензохранилище!..

- Итак, в руках немцев осталась только станция, - говорит Бородачев.

- Вот туда и направим сарновцев! Нужно помочь чехословацкому отряду. - и, показывая на карту, я приказал: - Заходите отсюда, с тыла. Только поставьте в известность капитана Налепку: его люди уже двинулись к станции.

И словно в ответ на мои слова, донеслась знакомая нам песня:

Словацкие матери,

У вас есть хорошие сыновья...

Это отряд Яна Налепки занимал исходные рубежи для последнего, решающего штурма...

На город опустилась ночь, но было светло от зарева пожаров. В разных концах города раздавалась автоматная и ружейная перестрелка. Однако на станции было тихо.

«Затишье перед бурей», - подумал я, направляясь к станции. И действительно, не успел свернуть на привокзальную улицу, как там разгорелся бой.

Резкий свист пуль заставил нас с Лесиным прижаться к домам и двигаться дальше короткими перебежками.

Чехословацкий отряд дважды штурмовал станцию и дважды откатывался назад под яростным огнем фашистов.

Я посмотрел на часы: с минуты на минуту должны подойти партизаны под командованием Гриба.

Но вот бойцы Яна Налепки поднялись снова. И тут же, перекрывая грохот боя, до меня долетели крики:

- Убили... Налепку убили... Капитан убит...

А с двух сторон одновременно грянуло яростное «ура»: на штурм станции ринулись чехословацкий и сарновский отряды.

Последний опорный пункт противника на нашем пути пал.

...Хмурый, осенний день. Моросит дождь. Давно облетела листва с деревьев. Поник, пригорюнился городской парк. Здесь, в парке, прощаемся мы с погибшими боевыми друзьями. Горько рыдает наша бесстрашная разведчица Галя. В суровом молчании застыли партизаны, слушая траурную речь Богатыря.

- Сегодня мы провожаем в последний путь верных боевых товарищей, отдавших жизнь за свободу и независимость Родины, - говорит комиссар. - Среди них есть и наши братья - словацкие солдаты и их командир капитан Ян Налепка... Дружба со словаками закалилась в тяжелое для наших народов время. Она скреплена кровью лучших сынов советского и чехословацкого народов. И поэтому - бессмертна.

Прощайте, дорогие друзья!

Прощай, дорогой Ян!

Дело, за которое вы боролись, находится в надежных руках! Фашизм будет разбит! Мы победим!

Мощный салют в память погибших слился с первыми мирными гудками паровозов. Начиналась новая жизнь города. На его оборону с песнями шли партизанские батальоны...

Солнце над Землей

Город и железнодорожный узел Овруч мы освободили от фашистских оккупантов 17 ноября. А затем в течение трех суток удерживали до подхода частей Советской Армии.

Я не в силах описать, каким ликованием были переполнены наши сердца. Сбылась мечта, навстречу которой шли партизаны через огонь и смерть! Нечеловечески трудным был этот путь, но каждый из нас, не задумываясь, снова прошел бы его по первому зову... И вот мы вместе, мы рядом - советские воины к партизаны, родные сыны великой Отчизны...

Как награду, восприняли партизаны приветственную радиограмму секретаря ЦК КП(б)У Н. С. Хрущева:

«Поздравляем Вас, всех командиров, комиссаров, партизан и партизанок вашего соединения с крупной победой - захватом города Овруч. Желаем боевых успехов в дальнейшей партизанской борьбе».

А мощное эхо артиллерийских залпов уже удалялось на запад. Наша героическая армия, сокрушая врага, пробивалась к логову фашистского зверя.

Итак, свершилось! Долгожданная встреча партизан родной Советской Армией состоялась.

Новые дела и заботы волновали теперь нас. Первым делом штаб начал собирать боевые резервы. Во всех районах, входивших в наш партизанский край, еще во время вражеской оккупации готовилось партизанское пополнение. Все, кто был способен носить оружие, занимались серьезной боевой учебой. Сейчас это очень пригодилось: девять тысяч вполне подготовленных, обученных бойцов влились в ряды Советской Армии.

Бурную деятельность развили наши хозяйственники во главе с неутомимым Федором Сергеевичем Коротченко. Они извлекали из складов и тайников запасы продовольствия, одежды и раздавали их местным жителям, возвращавшимся на родные пепелища. Из лесных чащоб, где были надежно укрыты партизанские стада, пригоняли скот и распределяли его по фермам возрожденных колхозов. Мастера-умельцы, которых было немало среди партизан, помогали жителям восстанавливать разрушенные врагом предприятия и дома. Бойцы старшего возраста, женщины-партизанки, все те, кто не мог продолжать боевую службу, горячо взялись за мирные трудовые дела, которые тогда имели, пожалуй, не меньшее значение, чем дела фронтовые. Мирное солнце засияло над украинской землей.

В те же дни представители партийных организаций отрядов во главе с секретарем парткома тов. Ципко от имени партизан нашего соединения написали письмо трудящимся Донбасса.

«Находясь еще в глубоком тылу врага, наши партизаны с большой радостью слушали сообщение Совинформбюро об освобождении частями Красной Армии родного Донбасса. Сейчас мы с большим интересом слушаем сообщения о восстановлении шахт и заводов Донбасса. Мы восхищаемся вашей героической работой, верим, что с каждым днем вы будете давать стране все больше угля и металла.

Из трофеев, захваченных у немецких фашистов, наши партизаны решили послать вам в подарок первый партизанский обоз с хлебом - 6394 пуда. Примите наш партизанский подарок. Желаем вам скорее пустить все шахты и заводы, восстановить былую славу Донбасса. Давайте стране больше угля и металла, чтобы скорее добить немецких захватчиков».

Это письмо положило начало сердечной дружбе партизан с замечательными тружениками тыла. Обоз с хлебом еще находился в пути, а в отрядах уже звучали взволнованные слова ответного письма донецких шахтеров:

«Дорогие наши друзья! - писали рабочие Донбасса. - Ваша братская помощь воодушевляет нас на еще более упорный и самоотверженный труд по возрождению шахт и заводов, разрушенных немецкими оккупантами. Заверяем вас, что отдадим все наши силы, всю энергию и знания для дела помощи нашей героической Красной Армии. И недалек тот день, когда из руин и пепла мы возродим наш родной угольно-металлургический Донбасс во всей его былой индустриальной мощи и славе».

Комиссара соединения Богатыря, секретаря подпольного Житомирского обкома партии Маликова и меня вызвали в Харьков. Предстояли новые бои за освобождение от захватчиков всей советской земли. Вместе с начальником Украинского штаба партизанского движения генералом Строкачем нам нужно было разработать планы дальнейших боевых операции в тылу врага, продумать четкую систему взаимодействия партизан с частями родной армии. В таких масштабах никогда еще не планировались совместные действия на фронте и за линией фронта. Эта задача, поставленная ЦК Компартии Украины, по существу своему была совершенно новой. Начинался новый этап партизанской жизни. Мы должны были пересечь линию фронта и громить врага в непосредственном взаимодействии с войсками Советской Армии. Нашему соединению, партизанам Ровенской области и житомирским партизанам под командованием тов. Маликова предстояло вместе с корпусом генерала Баранова освободить от врага железнодорожный узел Сарны, областные центры Ровно и Луцк.

В ЦК КП(б)У очень интересовались действиями словацкого отряда. Нам сообщили много интересного о Чехословацком корпусе генерала Людвига Свободы. Этот корпус сражался бок о бок с советскими войсками и принял боевое крещение на Воронежском фронте. Центральный комитет придавал большое значение совместной борьбе братских народов против общего врага. Нам сказали, что к советскому командованию обратились Клемент Готвальд и Болеслав Берут с просьбой помочь развитию партизанского движения в Чехословакии и Польше.

Много говорилось в тот вечер и о Яне Налепке. Руководители Компартии Украины внимательно слушали наши рассказы о таинственном капитане, который настойчиво искал дорогу к правде, нашел ее и отдал за нее жизнь.

Указом Президиума Верховного Совета СССР капитану Яну Налепке было присвоено звание Героя Советского Союза. А боевые друзья и соратники продолжили начатое им дело. Овруч, за освобождение которого отдал жизнь капитан Налепка, стал базой снабжения партизан. Здесь получали оружие и снаряжение отряды, отправлявшиеся в западные области Украины и Белоруссии, в Польшу, Чехословакию, Венгрию. Отсюда вместе с советскими партизанами уходили на борьбу за освобождение своих стран наши братья. Отсюда, из Овруча, мы проводили в новый поход и партизанский отряд Налепки. Путь словацких товарищей лежал в родные Татры, куда всем сердцем стремился их командир. С ними был светлый образ Яна, был яркий пример его замечательной жизни.

Партизаны-налепковцы совершили немало славных дел. Они героически боролись за освобождение своей Родины, оказали большую помощь Советской Армии, разгромившей гитлеровскую Германию. Их подвиги вошли в историю.

Чехословацкий народ свято хранит память о своем национальном герое. Имя Яна Налепки носят бригады социалистического труда, школы и пионерские отряды, воинские части. В сентябре 1962 года отмечалось пятидесятилетие со дня рождения Яна Налепки. Мне довелось побывать в то время на его родине. Это были незабываемые, волнующие дни. На митинг в город Спишска-Нова-Вес, где родился герой, собрались десятки тысяч людей.

Участники митинга были свидетелями церемонии, особенно взволновавшей всех присутствовавших. Еще в начале войны Ян Налепка, бывший тогда офицером тиссовской дивизии, увидел знамя одной из наших комсомольских организаций, попавшее в руки фашистов. Налепка сумел забрать и спрятать его. Но хранить знамя у себя было опасно. Поэтому он, поехав в отпуск домой, увез эту драгоценную реликвию и отдал на сохранение своему брату Ежи. Ян наказал брату сберечь знамя до того дня, когда советский и чехословацкий народы одержат победу над общим врагом. Он верил, что этот день наступит! Ежи выполнил наказ погибшего брата. И мне, бывшему командиру Яна Налепки, выпала честь вручить знамя комсомольцам учащимся города Спишска-Нова-Вес.

Затем состоялось возложение венков к памятнику героя.

У Яна Налепки было много друзей. Когда в 1945 году словаки подняли восстание против оккупантов, как боевой клич звучали над Татрами слова: «Словаки, к бою! Ян Налепка ведет нас! И в первых рядах бойцов были партизаны-налепковцы. После разгрома фашизма они стали активными борцами за новую народно-демократическую Чехословакию и сейчас успешно трудятся каждый на своем посту.

Доклад о жизни и подвиге Налепки сделал на митинге бывший партизан Шалгович, ныне член Центрального Комитета, заведующий отделом ЦК КПЧ.

Бывший сержант Мартин Корбеля, тот Корбеля, который из-под носа у фашистов увел свой танк к партизанам, сейчас занимает высокий пост в чехословацкой армии. Он окончил две академии, стал генералом, избран в ЦК КПЧ. Рядовой партизан Стефан Хованец, ставший впоследствии начальником штаба партизанского отряда, в настоящее время тоже служит в армии, окончил академию, получил звание полковника.

Карела Томащика, который пришел к нам в соединение на Припяти и затем сражался в отряде Налепки, после войны постигло тяжелое несчастье. В результате ранения и контузии он почти лишился зрения. Но несмотря на тяжкий недуг, Томащик написал несколько хороших, мужественных книг о словацких партизанах, о нашей боевой дружбе.

Крупным специалистом стал бывший подрывник Юрий Пухкий. Инженер-механик Пухкий трудится теперь на одном из заводов.

Я назвал лишь некоторых друзей Яна Налепки, но и все остальные так же, как Шалгович, Корбеля, Хованец, Томащик, Пухкий, идут широкой ясной дорогой. Их путь начался в дни войны, когда они поняли, что борьба против фашизма неразрывно связана с борьбой за новую Чехословакию.

А те, кто не понял или не захотел понять этого? Некоторые из них встали на путь предательства своего народа. В первую очередь здесь следует назвать Чембалыка.

В дни, когда отмечалось пятидесятилетие Налепки, в городе Жилине, где жил Рудольф Меченец, была открыта мемориальная доска. Вспоминая подвиги партизанского разведчика Меченца, который первым перешел на сторону советских партизан, выступавшие на митинге гневно клеймили его убийцу Чембалыка. Запятнав себя предательством 101-го полка и убийством Рудольфа, Чембалык навсегда порвал со своим антифашистским прошлым, с народом, с родиной. Чембалык пошел по скользкой дорожке, и она привела его в штаб НАТО.

Но никакие происки чембалыков и их хозяев не страшны социалистической Чехословакии, входящей в братскую семью стран социализма во главе с Советским Союзом.

...Вновь переходим линию фронта. Партизанские отряды пробиваются на север. 22 ноября 1943 года занимаем Ромезы, Вышенки, Шарины, Движки - населенные пункты вблизи Ельска. Разведчики наши проникают в город. По их донесениям, вражеский гарнизон насчитывает более 500 солдат и офицеров. И в город все прибывают войска, отступающие из района Наровли. Разведчики обнаружили тяжелые орудия, бронемашины, танкетки. В поселке Пильщик стоят танки.

Готовимся к наступлению. Вместе с партизанами будут действовать подошедшие к нам части 4-й гвардейской Овручской дивизии.

Отряд имени Ворошилова захватывает станцию Мытва севернее Ельска, чтобы не дать противнику подбрасывать подкрепления со стороны Мозыря. Отряд имени Буденного перерезает грунтовую дорогу Ельск - Санюки.

В ночь на 27 ноября отряды имени 24-й годовщины РККА и имени Жукова повели наступление на город. Вместе с ними шли армейские части. Бой длился пять часов. Вот мы и в городе. Но немцы бросили на нас танки и пехоту. Удар был настолько сильным, что удержать завоеванные позиции было невозможно. Город снова оказался в руках врага.

Подтягиваем силы, снова готовим атаку. 2 декабря партизаны стремительным броском захватили значительную часть города. Но дальше продвинуться не смогли: кончались боеприпасы.

Генерал Строкач приказал оставить Ельск, обойти его и, заняв лесные села, дождаться доставки боеприпасов. Вскоре мы их получили. Приказ двигаться на запад. Лесными дорогами идем к Домбровице, Колкам, Высоцку и Удрицку. Задача - захватить переправы через реки Случь и Горынь и удержать их до подхода наших войск. Партизанские подрывники минируют дороги, отрезая путь отступления вражеским частям. В декабре нашими отрядами было уничтожено 26 железнодорожных эшелонов и десятки автомашин противника. Взяли станции Томашгруд, Домбровицу, Колки. Главное - нам удалось захватить здесь мосты и удержать их до подхода армейских частей.

10 января 1944 года начались бои за районный центр Высоцк. Они длились двое суток. Пришлось поработать нашим артиллеристам. Прямой наводкой они разрушили 14 дзотов. В городе мы захватили много вооружения и продовольственных складов.

Бои каждый день. Враг бешено сопротивляется. Из каждого села его приходилось выбивать силой. И все-таки за январь и февраль мы освободили свыше трех десятков населенных пунктов. Мы знали, что совсем близко от нас наступают части Советской Армии. Это окрыляло партизан, утраивало их силы.

В марте мы получили радиограмму ЦК Компартии Украины. Она обязывала нас выйти в район Колки, установить связь с командиром корпуса генералом Барановым и общими усилиями занять областной центр Ровно. Сюда же подтягивались партизанские соединения Степана Федоровича Маликова и Ивана Ивановича Шитова.

Проселочными дорогами, в дождь и снег двигались вперед партизанские колонны. Ровно обошли стороной, обложили город с запада. В назначенном месте ждали офицеров генерала Борисова, наступавшего с востока. Их все не было. А гитлеровцы стали нажимать на нас крупными силами. По нескольку атак в день. Удары с воздуха, с земли. Мы держались из последних сил. Самое страшное было, когда на редкий лес, где оборонялись партизаны, противник бросил танки. Они двигались на широком фронте. Не впервые нам бороться с танками. Но раньше было проще: мы заранее выявляли танкоопасные направления, подрывники ставили там мины, в укрытиях располагалась противотанковая артиллерия, сюда же стягивались бронебойщики. А теперь местность была всюду проходима для танков, и редкие деревья не были им помехой. Наоборот, а таком лесу нам держаться еще труднее: не знаешь, откуда выползет на тебя стальное чудовище.

Вся наша артиллерия била по танкам. Прорвавшиеся сквозь ее огонь машины партизаны встречали гранатами, бутылками с горючей жидкостью. Даже минометы были использованы для борьбы с танками, хотя и эффект от этого был малый.

Гибли люди. Подходили к концу боеприпасы. А враг наседал со всех сторон. Бой в окружении...

Мне часто доводилось слышать: отряд попал в окружение и потому был разбит. Многие пытались так объяснить свои неудачи. Но это не оправдание! Партизаны всегда действуют во вражеском окружении. И опытный командир никогда не растеряется, оказавшись в кольце. Он всегда сумеет перехитрить врага, вырваться, запутать следы, укрыться в лесной чаще. Мы на своей земле, где каждый кустик знаком, где в каждом селе найдутся для нас самоотверженные помощники. И сейчас я смог бы вывести соединение из-под удара. Но это значило бы бросить артиллерию, обозы. А главное - не выполнить задачи. И мы дрались. Из последних сил дрались.

А противник все наращивал удары. Но вот мы заметили: с запада атаки ослабели. Зато с востока враг давил все более плотной массой. Это многозначительный симптом. И я жестко требую от командиров: держаться!

Утром приполз запыхавшийся разведчик.

- Нашими войсками заняты Ровно и Луцк!

Еще несколько часов длились бои с вражескими частями, пытавшимися пробиться на запад. Это уже было упорство отчаявшихся. Наконец, гитлеровцы начали сдаваться в плен.

В освобожденном городе генерал Борисов горячо жал нам руки.

- Благодаря вам мы так быстро взяли Ровно. Земной поклон вашим партизанам от всех солдат!

Мы получили возможность немного отдохнуть. Но тут поступила новая радиограмма ЦК Компартии Украины. Она гласила: соединение расформировать, на его основе создать новые партизанские соединения.

1. Соединение имени 24- й годовщины РККА - 534 человека - во главе с командиром Чижовым и комиссаром Ульяновым.

2. Соединение имени Жукова - 500 человек. Командир Мищенко, комиссар - Михайлов.

3. Соединение имени Буденного - 579 человек. Командир - Артюхов, комиссар - Михайлов.

Формирование новых соединений идет спешно. Уже через несколько дней мы провожали своих боевых друзей. Они отправлялись на территорию Польши, чтобы действовать рука об руку с польскими партизанами.

Оставшиеся отряды недолго пробыли в освобожденном Ровно. Опять бои. Неделя за неделей, месяц за месяцем. И вот настал День Победы - самый светлый день в нашей жизни.

Там, где только вчера еще все было окутано дымом сражения, вдруг наступила тишина - непривычная, удивительная, и мы впервые за четыре года вдохнули полной грудью аромат цветущих яблонь. В мире наступила весна - долгожданная, радостная, отвоеванная в жесточайших битвах.

Мысленно оглядываю пройденный нами путь. И счастьем, гордостью наполняется сердце.

Приведу несколько цифр. К 1 марта 1944 года количество отрядов в нашем соединении увеличилось до 32. В них насчитывалось 7700 человек. Это кроме 25 отрядов (4176 человек), в разное время выделившихся от нас и выросших в самостоятельные отряды и соединения.

С ноября 1941 года по март 1944 года партизаны нашего соединения разгромили 61 гарнизон противника, 29 его комендатур, 68 сельских и районных немецких управ, 10 железнодорожных станций. Пущено под откос 377 вражеских эшелонов. Разрушено 24 железнодорожных и 180 шоссейных мостов, до трех тысяч погонных метров железнодорожных путей. Убито 35 тысяч, ранено около 10 тысяч и взято о плен 560 фашистских солдат и офицеров.

В глубоком вражеском тылу сражались и побеждали тысячи и тысячи партизан. Это сражался народ. Непобедимый и бессмертный народ, силы которого неисчислимы, ибо они рождены великой любовью к Родине, неугасимой мечтой о счастье, светлом коммунистическом завтра.

Берясь за перо, я хотел прежде всего воздать должное всем моим товарищам - труженикам войны, их подвигу, их героизму, рассказать о тех, кого не сломила смертельная опасность, о коммунистах, цементировавших ряды партизан и укреплявших у них веру в нашу победу над ненавистным врагом. Многих из них уже кет среди нас. Сказались годы испытаний. Ушли из жизни замечательные советские патриоты, славные партизанские командиры С. А. Ковпак, А. Д. Бондаренко, Т. А. Строкач, В. А. Бегма, В. И. Козлов и многие другие товарищи, с именами которых связаны самые яркие страницы становления к размаха партизанской борьбы. Пусть будет вечной память о них|

Время идет. Сдало у многих здоровье, поседели головы, но сердца остались все такими же молодыми и неукротимыми. Бывшие партизаны по-прежнему в строю, но уже на мирном фронте. Они в могучих рядах строителей коммунизма, неутомимо трудятся в меру сил своих.

Радуюсь сотням писем, поступающим ко мне со всех концов страны. Радуюсь тому, что и сегодня могу встретиться со своими боевыми друзьями. В Москве живут и работают бывший комиссар соединения Захар Антонович Богатырь - ныне сотрудник Института марксизма-ленинизма, кандидат исторических наук, партизанские врачи Александр Николаевич Федоров и Эмма Хотина. Часто заглядывают ко мне бывший разведчик Василий Михайлович Волчков, чекисты Константин Петрович Петрушенко и Иван Сергеевич Борисов. В Киеве трудятся разведчица Мария Кенина и радист Александр Хабло, ныне он кандидат исторических наук. Недавно в Шостке я встретился с бывшими подпольщиками Трало и Савиным, партизанским конструктором Васильевым, а в Житомире - с бывшим моим заместителем по хозяйственной части Ф. С. Коротченко и начальником штаба И. И. Бородачевым. Из Харькова поступают вести о трудовых успехах бывших партизан - инженера Ильи Наценко и прекрасных педагогов братьев Ивана и Бориса Гудов...

Тесными узами связаны мы и с соратниками по общей борьбе - нашими дорогими друзьями из Чехословакии, Польши, Венгрии.

Партизанская дружба помогала нам в тяжелые годы войны. Она помогает и сейчас.

В своей книге я хотел поделиться с читателями мыслями о том, что в труднейшие годы военных испытаний мы воочию убедились в огромной притягательной силе идей ленинизма.

Фашистская пропаганда обрушивала на население оккупированных областей сотни тысяч тонн лживых листовок, газет, обращалась с угрозами и всякого рода посулами. Тщетно! Советские люди остались патриотами своей социалистической Родины.

После войны битые немецкие стратеги пытались объяснить всенародный характер партизанского движения тем, что якобы гестаповцы перестарались, беспощадные репрессии вызвали обратную реакцию: заставили советских людей - в страхе за свою жизнь - взяться за оружие.

Таким толкованием сути партизанского движения эти горе-историки пытаются обмануть мировое общественное мнение.

На самом деле все иначе.

Да, советские люди не хотели сидеть и ждать милости фашистов в виде концентрационных лагерей и виселиц. Спасаясь от верной смерти, они действительно пытались уйти туда, где сражалась наша армия, или искали партизан. Но еще задолго до того, как мир узнал о крематориях Освенцима и расстрелах в Бабьем Яру, по дорогам Украины и в лесах Прибалтики, под Ленинградом и на Кавказе шли наши люди, как тогда говорили, в партизаны, шли по велению сердца с одной мыслью: скорее сразиться с коварным врагом, чтобы отстоять свою родную Советскую власть.

Они с готовностью подхватили призыв партии: «Пусть горит земля под ногами оккупантов!» Они были готовы к этому с Октября 1917 года.

В сердцах наших людей, всегда бившихся в одном ключе с идеями партии, жило и будет жить сознание ответственности за судьбу Родины, первого в мире социалистического государства.

Так было. Так будет. На том стоим мы, советские люди, воспитанные Коммунистической партией.

Партизаны действовали по ту сторону фронта, но мы были частью доблестной Советской Армии, к которой я на протяжении всей этой книги, как ц всей моей жизни, обращался и обращаюсь со словами сыновней любви и преданности.

Мы, партизаны, ощущали и получали от армии помощь во всех сферах своей деятельности. И прежде всего мы благодарим армию за воспитанных ею офицеров и бойцов, которые, попав в сложнейшую обстановку вражеского окружения, не растерялись, не спасовали перед врагом и, найдя в партизанской борьбе достойное применение своим военным знаниям и опыту, остались, таким образом, в боевых порядках сражающегося народа.

Советская Армия может гордиться тем, что в целом ряде случаев, как это произошло и в нашем соединении, ее воспитанники были тем цементирующим звеном, вокруг которого сплачивались все новые и новые вооруженные партизанские группы, выросшие потом в грозную для врага силу.

Бойцы всех родов войск - пехотинцы, летчики, артиллеристы, танкисты, минометчики, пулеметчики, разведчики, минеры, - оказавшись на занятой врагом территории, по-прежнему считали себя на передовой линии огня и дрались до последней капли крови.

Каждый город, каждая деревня и хутор дали армии и партизанскому пополнению своих лучших сынов, которые по обе стороны линии фронта были объединены великой и святой целью - отстоять завоевания Октября, очистить свою землю от захватчиков, чтобы снова в единой семье советских народов вернуться к мирной созидательной жизни.

С именем партии, с Советской Армией связывают партизаны нашу историческую победу над врагом.