Падение Хана

Хотелось сорваться с места и бежать как можно дальше, выпрыгнуть в окно, скатиться по лестнице. Но я, как и на свадьбе, смотрела на него и не могла отвести взгляд, как завороженная, как под гипнозом. Я не знаю, зачем встала с постели и сделала несколько шагов по направлению к нему. Совершенно неожиданно Хан обернулся, схватил меня за горло, поднял на вытянутой руке и силой тряхнул. Бездна сверкнула огненной магмой, обожгла до мяса, вызвав панический ужас. Он пронес меня через всю комнату и опрокинул на постель навзничь. Скованная страхом, не понимающая, чем сейчас вызвала такую ярость, я молча смотрела ему в глаза.

– Никогда не подходи ко мне сзади!

Совершенно спокойным голосом, хрипловато-тихим. И жуткие глаза, кажется, совершенно без зрачков. От них становится так холодно и так тоскливо. В них появляется какое-то безумие… он смотрит, и, кажется, я умру только от одного этого взгляда.

Смотрел-смотрел. Склоняя голову то к одному плечу, то к другому, и вдруг схватил меня за волосы, заставив запрокинуть голову.

– Сука! Я же убил тебя! Ты еще живая?

Дернулась, пытаясь вырваться, но его пальцы сдавили мое тело так сильно, что мне стало страшно пошевелиться. Рука сжала горло с такой силой, что казалось он меня сейчас раздавит. Я все же начала вырываться, и из глаз потекли непроизвольно слезы.

– Не… надо… вы… обещали… не убивать…

Смотрит остекленевшим взглядом, сдавливая, обездвижив сильными ногами, зажав мое тело между ними. И мне жутко от того, что он не в себе. Я это вижу.

– Сукаааа! Продажная, грязная сука!

Вот и все. Я сейчас умру. Он меня раздавит или задушит.

– Ос…та…но..ви…тесь…. Та…мер…лан!

Не знаю, что его остановило. Не знаю, что заставило разжать руки и не сломать мне шею. Возможно, его собственное имя. Голова зверя дернулась, и взгляд вдруг начал меняться, становиться осмысленным. Волосы, упавшие ему на влажный лоб, прилипли к коже, а губы дрожали. Руки на моей шее начали постепенно разжиматься, а я закашлялась до истерики, согнулась пополам, отползая от него в сторону, глядя, как он опустился обессиленно на пол и обхватил огромными руками голову.

Потом вдруг встал и вышел из спальни, дверь захлопнулась, а я стояла по другую сторону постели и дрожала всем телом, обхватив шею руками, пытаясь отдышаться и все еще ощущая его руки на своем горле.

Глава 7

Особняк Батыра Дугур-Намаева походил на ханский дворец и выделялся рядом с соседними домами вычурным массивным забором и куполами на крыше. По всему периметру видны глазки видеокамер, со двора слышен низкий лай собак. У особняка остановился джип, ворота медленно открылись и пропустили машину во двор. Видно было, как засуетились люди в черных национальных монгольских костюмах (очередной выбрык старого хозяина) и молчаливо склонили головы, встречая гостя. Со стороны можно было подумать, что все они немые роботы, готовые простоять в неудобных позах часами. Им запрещено разговаривать без надлежащего указания хозяев дома.

Внук Батыра – Тамерлан Дугур-Намаев вальяжно прошел мимо вольеров с рычащими и бросающимися на решетки ротвейлерами. Когда один из массивных кобелей буквально повис на прутьях ограды, скалясь и захлебываясь лаем, гость повернулся к псам и, остановившись, внимательно посмотрел в глаза кобелю. Какие-то доли секунд, и вожак, поджав хвост, отступил вглубь вольера, а за ним смолкли и все остальные. Слуги с тревогой переглянулись. Но головы так и не подняли до тех пор, пока мужчина не вошел в дом и за ним не захлопнулась дверь.

Один из таких же молчаливых и покорных слуг хотел провести гостя к хозяину в комнату, но Тамерлан приподнял руку и решительно направился сам в покои деда. Он не осматривался по сторонам, словно ему было неинтересно и совершенно безразлично произошли ли изменения за те десять лет с его последнего визита в родовой особняк. Когда-то он знал здесь каждый угол, изучил каждую мелкую царапину, ему не нужно было снова осматривать этот дом, чтобы убедиться – здесь ничего не изменилось за время его отсутствия, и дело не в интерьере, а фотографическая память с выверенной точностью подбрасывала изображения даже самого потаенного уголка в берлоге старого скорпиона.

Перед Ханом распахнули дверь, впуская его в комнату Батыра, в которой собралась многочисленная родня, скорее, напоминающая стаю стервятников, готовую разодрать здесь все на мелкие ошметки, едва самый старый из них отдаст душу дьяволу.

К нему все повернули головы, и на лицах отразилось недоумение, непонимание, страх и ненависть.

– Что ты здесь делаешь? – взвизгнула одна из дочерей Батыра и наткнулась на угрюмый, мрачный взгляд своего племянника, ее рот слегка дернулся, как от нервного тика.

– Кто тебя сюда звал? Как ты смел прийти в этот дом? – выступая вперед, нагло рявкнул Данзан – старший зять Батыра. – После всего, что сделал!

Хан исподлобья посмотрел на Данзана, и тот едва заметно отпрянул назад. С диким тигром сцепиться никто не решился бы даже вдвоем, даже вчетвером или вдесятером. Тигр. Так его здесь называли с ненавистью с самого детства. С тех пор ничего не изменилось.

– Я его позвал, – послышался скрипучий голос Батыра, и все обернулись к умирающему Скорпиону. Старик был настолько бледен, что сливался с подушкой, а его седые, всклокоченные волосы казались похожими на насыпи из талого снега, разметавшегося вокруг его головы.

Это было неожиданным заявлением для всех присутствующих… Десять лет назад в этом доме Батыр Дугур-Намаев проклял своего внука, лишил наследства и права называться его фамилией, которая была одинаковой с фамилией отца Тамерлана, приходившегося Батыру троюродным племянником. – Подойди, Лан… я хочу тебя видеть.

– Убедиться, что я все еще жив после твоих проклятий? – ухмыльнулся внук и, не обращая внимание на родню, сделал шаг к постели.

– То, что ты жив, я знал и так. Хочу… хочу увидеть своего единственного внука перед тем, как сдохнуть.

***

Она прятала его в подвале, когда отец приходил домой и бил ее ногами. Спрятала и в этот раз, закрыв на засов, чтоб он не выбежал и не бросился на ее мужа. Чтобы не впился ему в лодыжку зубами, как в прошлый раз, и не получил удар кулаком по голове. А маленький девятилетний мальчик пытался сломать дверь и бился в нее всем своим худым телом, тряс ее, ломал ногти, выл, пока там наверху кричала единственная женщина, которую он любил, а вместе с криками раздавались глухие удары. Он будет их слышать долгие годы во сне и, просыпаясь, молча смотреть в потолок, сжимая кулаки и ожидая своего часа. Тигр умеет ждать. Тигр разорвет обидчика… потом… когда окрепнет и наточит когти с клыками, когда научится нести в себе смерть.

Его не выпустили, даже когда все стихло. Он просидел там несколько дней, пока засов не отодвинули, и бабка Сугар с печальным вытянутым лицом, в черном платке на седой голове, обвязанным вокруг шеи, не выпустила его, пытаясь поймать и обнять, но мальчишка вырвался и бросился наверх с диким криком «мамаааааа».

Он ее так и не увидел. Гроб не открыли. Всем сказали, что ее сбила машина. Не было следствия, допросов, разбирательств. Менты к ним даже не пришли. Да и не придут. Дугур-Намаевы неприкосновенны. У них слишком много денег, чтобы закрыть рот каждому, слишком много власти, чтобы уничтожить любую, даже самую породистую шавку, посмевшую тявкнуть в их сторону. Мафиозный клан, существующий уже несколько десятилетий, внушал страх даже сильным мира сего и имел обширные связи по всему миру. За глаза их называли – синдикат «Красный лотос», именно этот торговый знак красовался на всем золоте, принадлежавшем клану Дугур-Намаевых, основным источником его дохода была добыча золота в Монголии. Легальная и нелегальная. А там, где золото, там и наркотики с оружием.

Но девятилетнему ребёнку было наплевать на клан. Он слушал ложь о смерти матери и стискивал челюсти до хруста, глядя с ненавистью на убийцу, пустившего лживую слезу, и на свою семью, покрывающую этого проклятого ублюдка. И понимал, что еще не время… он слишком мал, чтобы перегрызть ему глотку, слишком мал, чтобы наброситься на своего дядю, деда, бабку, на многочисленную родню, фальшиво оплакивающую Сарнай. Красивую, хрупкую, молчаливую Сарнай, которая умерла в страшных муках, и никто из этих мразей за нее не заступился. Никому из них он никогда этого не простит.

Той ночью он сбежал из дома. Они могли его искать сколько угодно, но никогда бы не нашли, уже тогда Лан был живучей маленькой тварью, способной приспособиться к любым условиям. Три года жизни на улице изменили его до неузнаваемости. Если Дугур-Намаевы еще и искали пропавшего внука самого Батыра, то теперь его сложно было узнать в уличном звереныше, нападающем на людей, чтобы отобрать кошелек, роющемся в помойке и мало похожем на человека. Разве что раздеть его донага и обнаружить на бедре клеймо клана – лотос. Его выжигали каждому ребенку мужского пола сразу после рождения. Подменить, украсть или убить безнаказанно члена клана было практически невозможно.

Ему было двенадцать, когда он угодил в колонию с агрессивными и отмороженными несовершеннолетними преступниками. Он был самым маленьким из них. Но это никого не волновало – ни начальника колонии, ни зверье, которое там обитало. За малейшую провинность пацанов избивали плетками. Жесткая дисциплина, каждое неповиновение – адское наказание, после которого можно было выблевать собственные кишки.

Его избили в первый же день. Мелкого, худого, нерусского новенького, ослабевшего от жажды, голода и побоев ментов, никто не пожалел. Ему устроили первую встречу. Радушную и кровавую. Маленький Тигр давно прославился своим отвратительным характером, наглостью и хитростью. Он уводил добычу из-под носа старших и бывалых уличных карманников. Его давно ненавидели, но не могли поймать. А теперь он сам пришел ко многим в руки и казался совершенно беззащитным. Они били его вдесятером ногами, кулаками, локтями и топтали коленями, выдирали ему волосы, ломали ребра, оборвали ухо.

Он не сопротивлялся и не давал сдачи, сгруппировался и смотрел в одну точку, глухо постанывая. Когда его перестали бить, сплюнул кровь и, посмотрев на зачинщика, прошипел:

– Ты первый!

И он действительно был первым убитым зэком в колонии. Спустя месяц его нашли в туалете с ложкой, застрявшей в горле. Кто-то забил ее ему в самую глотку так, что пацан захлебнулся собственной кровью. Виновника не нашли.

Но после этого к Тигру никто никогда не подходил, его считали психопатом. Через несколько месяцев в колонии появился еще один новенький небольшого роста, поджарый, весь забитый татуировками. Китаец. Ему попытались устроить такой же прием, как и Тигру, но отмороженный ублюдок владел какими-то заковыристыми приемами и раскидал всех, кто к нему приблизились.

Они подружились: два мальчишки с раскосыми глазами. Один с сильно узкими, прикрытыми набухшими веками, а второй с более открытыми, миндалевидной формы. Но всем было на это наплевать, их называли «узкожопыми обезьянами» и кривлялись, растягивая глаза к вискам и подсовывая язык под нижнюю губу.

В карцере с Тигром они сидели на пару после того, как ломали кости обидчикам. Чаще это делал Китаец, легко и непринужденно, играючи, а Тигр наблюдал и пытался повторить — чаще всего безуспешно.

– Научи меня. Я хочу это делать так же хорошо, как ты.

– Ты не готов. Ты слишком слаб.

– Я выше и сильнее тебя!

– Физически, да… но это ничего не значит.

– Научи меня. Я буду стараться.

– Сомневаюсь, что ты сможешь. В тебе живет слишком много злобы.

– Я отправлю ее в спячку.

Вскоре Лан овладел всеми приемами, которым его научил новый друг. Из колонии вышел только Тигр – Китаец умер от заражения крови, когда один из зэков пырнул его длинным ржавым гвоздем в бедро.

Через несколько дней полиция нашла неподдающееся опознанию тело без кожного покрова, с полностью раздробленными костями. Медэксперт написал в заключении, что на момент пыток несчастный был жив. Его опознали не сразу… а когда опознали, СМИ взорвала новость о том, что был зверски убит зять самого Батыра Дугур-Намаева. Убийцу не нашли, несмотря на могущество, власть и связи Золотого Скорпиона.

***

Больше никто не смел приблизиться к Хану, он превратился в неумолимую машину смерти. В его жизни появились уличные бои без правил, алкоголь и шлюхи разных мастей. Но он всегда был одиночкой. На вид совершенно спокойным, а на самом деле смертоносным зверем. Он выходил на бой и превращался в животное опасное, дикое, желающее только одного – смерти соперника. Он бил, ломал кости, выворачивал наружу мясо и получал за это деньги и самых красивых шлюх.

Он трахал их пачками. Его тренер и импресарио находил для него самых дорогих и красивых девочек. Хану нравились русские блондинки. Слабость. Белая кожа, розовые соски, нежная плоть. Им платили достаточно, чтоб они и исправно под ним стонали, сосали его большой член, и бесследно исчезали, не надоедая и не рассчитывая на нечто большее, чем быть дыркой для его спермы.

С каждым боем Хан становился все известней в своих кругах. Одиночество, боль от воспоминаний о жуткой смерти матери, отчужденность от всех превратили его в равнодушного, безжалостного и хладнокровного убийцу. В каждом из своих противников он видел отца. Он убивал его снова и снова. И не было ни одного боя, который он бы не выиграл. Хан богател. Его состояние росло пропорционально поверженным соперникам. Никто не знал, откуда в нем столько силы. Ему устраивали проверки на допинг, на наркотики, и он оставался неизменно чист. То, что Хан вытворял на ринге, приводило всех в замешательство. Он наносил такие сокрушительные и выверенные удары, от которых противник сразу же вырубался или отказывался биться дальше. Никто не знал, какими приемами владел монгол. Особенно никто не мог повторить коронный удар Хана, который моментально отправлял противника в нокаут. Так теперь его называли — Хан. Мало кто соглашался выходить с ним на бой. Только самые сильные и борзые. Начались поездки за границу, турниры, ему предлагали бешеные деньги за выход на ринг, и он сам мог решать – с кем драться, а с кем нет. Ему было насрать, кто готов оплатить его кулаки и жизнь. Хан сам выбирал себе хозяина. Мог отказать драться. Его невозможно было купить, если он этого не хотел.

Однажды ему предложили драться в одном из особняков, развлечь богатого магната. Ему был обещан гонорар такой величины, что за него можно было купить кусок участка в Раю или самый красивый котел в преисподней. Тамерлану предлагали проиграть. Впервые слить бой в угоду заказчику. Тот хотел, чтобы его протеже выиграл у самого Хана. Были сделаны огромные ставки.

Хан было отказался, пока импресарио не озвучил имя заказчика. Батыр Дугур-Намаев. И Лан согласился. А потом с дичайшим наслаждением нанес свой коронный смертельный удар противнику, глядя Золотому Скорпиону прямо в глаза и понимая, какие чудовищные убытки тот сейчас понес, а помимо них еще и опозорился ставкой на слабака.

– Тебя просто пристрелят, – дрожащим голосом шептал Леня и бегал вокруг Хана, – просто снесут голову. Ты не представляешь, кому перешел дорогу. Я же говорил тебе проиграть! Какого хера, Хан?

– Насрать.

Притянул к себе шлюху и откинул голову на спинку кожаного кресла. Со стороны он выглядел огромной, расслабленной черной кошкой. Ручьи пота стекают по мощной, мускулистой груди, двигающейся ходуном, дергается кадык, когда в рот льется ледяной напиток с мятой и лаймом. Раскосые глаза прикрыты, и длинные ресницы слегка подрагивают. В профиль видно горбинку на переносице. Притянул девку за затылок, распахивая полотенце, и нагнул над своим пахом.

– Соси.

Двери комнаты распахнулись, и Скорпион в кипельно-белом костюме вошел в помещение вместе с тремя накачанными типами, помахивая белоснежной тростью. Леня от неожиданности потерял дар речи, начал суетиться, попытался вывести шлюху, но Тамерлан удержал ее за затылок, снова нагнул над своим членом и даже не повернул голову в сторону деда.

– Ты нарушил договор.

– Пришел взять проигранное лично, какая честь, – поглаживая девку по голове, как собачку.

– Я обычно беру штраф не деньгами.

Скорпион кивнул одному из своих людей, и тот направил на Хана пушку.

– Подожди пару минут, пока я кончу, – произнес хрипло, закатывая глаза, запрокинул голову и толкнулся в рот блондинке, полотенце сдвинулось со смуглого бедра, и обнажился белесый шрам в виде цветка лотоса.

Батыр вздрогнул, и седые косматые брови сошлись на переносице. Ладонь старика легла на ствол пистолета, стиснутого в руке одного из головорезов, и опустила его вниз.

– Вот я и нашел тебя, Лан.

– Потому что я этого захотел! – прохрипел с наслаждением и обильно кончил в рот шлюхе, оттолкнул от себя, сделал глоток напитка и прикрыл глаза. – Называй меня Хан. Лан уже давно сдох.

Глава 8

Сон был тревожным и очень поверхностным, уснула я только под утро и открыла широко глаза, когда солнце начало щекотать мои голые ноги выпорхнувшими тонкими лучами из-за темных штор. Приподнялась на постели, оглядываясь лихорадочно по сторонам в поисках своего мучителя, но я была в комнате совершенно одна. Встала и подошла к окну, слегка раздвинула шторы и тут же замерла – увидела его внизу на площадке, полуголого, в черных спортивных штанах, босиком.

Хан тренировался. Даже несмотря на мой страх и ненависть к этому зверю, эта необычная картинка заворожила. Он делал резкие выпады руками, ногами, невероятные кувырки, сражаясь с невидимым противником. Я видела издалека, как лоснится его темная кожа, как блестит в лучах солнца от пота. Звериная быстрота, грация, я словно наблюдаю за диким хищником, и это восхищает и в то же время заставляет цепенеть от понимания, насколько он силен, натренирован и опасен. Я словно слышу, как рассекают воздух его руки, как наносят глухие удары сильные ноги, пряди волос колышутся и падают на лицо, татуировки вздымаются волнами на бугристой спине, перекатываются по накачанным бицепсам. При всей его массе каждый прыжок кажется настолько легким, невесомым, словно он летает, а не двигается, словно он умеет бежать по воздуху. Гибкий, стремительный, мощный.

Двое слуг принесли кирпичи, выложили из них своеобразную конструкцию, и я, затаив дыхание, смотрела, как Хан одним ударом ребра ладони раскрошил их на осколки. А потом сбивал мелкие предметы с головы своего помощника или тренера и ни разу не задел его лицо или голову. И я вдруг представила себе, что было бы, если бы он ударил этой своей рукой человека, как раскололась бы голова на части, лопнула, как арбуз. И от страха снова пошли мурашки по коже.

Внезапно он почувствовал мой взгляд и резко повернул голову в мою сторону. Даже издалека я видела, насколько черные и мрачно-пронзительные у него глаза. В них нет ни намека на какую-либо радость.

Ощутила боль в шее и накрыла ее пальцами. Отпрянула от окна и пошла в ванную. Посмотрела в зеркало и всхлипнула, увидев на шее следы от его пальцев, и сердце забилось быстро и гулко. Разве это я? Та девушка в зеркале без улыбки, с опущенными уголками губ, с потухшим взглядом и синяками под глазами. Неужели все, что происходит, действительно правда? И я в рабстве у этого жуткого человека…? Неужели все это может происходить в наше время? Ведь меня должны искать. Хоть кто-нибудь.

«Не будут. Раньше, чем пройдут проклятые тридцать дней, никто не будет тебя искать».

Колени подкосились, но я удержалась за раковину, не сводя глаз со своего отражения, потом закрыла лицо обеими руками. Одну ночь я пережила, как пережить еще двадцать девять? Наклонилась, чтобы плеснуть в лицо холодной воды, а когда подняла голову, то чуть не заорала от ужаса – он стоял у меня за спиной и смотрел мне в глаза. Как он вошел так бесшумно? Он же такой огромный, такой… мощный.

Забрал у меня расческу, спустил халат с плеч, и он соскользнул на пол. Нет… только не это. Не надо опять. Я не хочу. Пожалуйстааа. Потрогал мою грудь, покрутил соски, как он это делал и раньше. Сильно, больно, так, что они тут же заныли, засаднили и сжались в камушки. Удовлетворенно потер их большими пальцами и тут же развернул меня лицом к ванной.

– Наклонись и прогнись.

Без эмоций, обыденным тоном, как если бы попросил меня подать ему полотенце. Помедлила и тут же меня нагнули грубо и насильно, раздвинул ноги коленом, опуская мою голову ниже.

– Не дергайся, второй раз уже не так больно. Но порвать могу. Поэтому спокойно и не сжимайся.

Накрыл мою промежность пальцами и едва дотронулся, у меня от ужаса все тело передернулось, и я не просто сжалась, а сдавилась так, что казалось, я стала каменная. Ощутила, как с трудом протиснул в меня палец и выдохнул с раздражением.

– Не расслабишься — покалечу.

Больно было, как и в первый раз. Особенно с первым толчком из глаз искры посыпались и слезы потекли по щекам, зажмурилась, вцепилась в край ванной.

А он пристроился сзади, поставил ногу на бортик и принялся насаживать меня на свой член, который представлялся мне огромной дубиной с узлами вен, и я чувствовала каждую из них, как будто у меня внутри все раскалилось и жгло, и от боли сводило бедра. Он толкался куда-то очень глубоко, и мне казалось, порвет меня насквозь. Каждый толчок сопровождался рыком и сопением. Дыхание жгло мне затылок, с которого он убрал мои волосы и, удерживая одной рукой за плечо, а другой за бедро, мощно входил в меня, ускоряя темп.

Пока не толкнулся очень глубоко и не вытащил член, извергаясь мне на спину и на ягодицы. Отошел от меня, и я услышала, как он моется над раковиной.

А я так и стояла над ванной не в силах разогнуться, смотрела на черный кафель и на свое отражение в нем. Смазанное, еле различимое. Вот так вот меня стирает этот человек. Я уже не я, а какое-то блеклое подобие. Разве секс должен приносить такую боль и отвращение? Разве это не должны быть объятия и ласки, а не вот так вот… Или ему наплевать, что я чувствую, совершенно? Разве мужчина не хочет, чтоб его желали? Почему он так со мной?

Неожиданно Хан вдруг взял меня под руку и развернул к себе, внимательно посмотрел мне в глаза, и в его зрачках промелькнуло какое-то недоумение и даже раздражение.

– Смирись. Просто смирись, иначе сломаю. Я хочу – ты радостно даешь. Это все.

Можно подумать, я сопротивляюсь, или он хочет, чтоб я ему улыбалась и изображала страсть? Не дождется. Мне страшно и больно. И если он хочет трахать меня… пусть трахает, как есть. Пусть видит, как мне плохо с ним. Если это имеет хоть какое-то значение для этого животного.

– Таблетки сегодня получишь. В тебя кончать буду.

И вдруг обхватил мое лицо ладонью и приподнял, разглядывая шею. Никаких изменений во взгляде, скорее, задумчивость. Как будто увидел поцарапанную полированную поверхность. Тронул, и я вздрогнула от боли.

Хан тут же отпустил мою шею и вышел из ванной. У меня еще не было сил идти или двигаться. Болел низ живота и ноги. Его член я словно ещё ощущала у себя внутри. Протянула руку, открутила кран, набрала в ладонь холодной воды и приложила к промежности — жжение стало стихать.

Когда почувствовала, что могу двигаться, забралась в ванну и вымылась, замоталась в полотенце и чуть неуверенной походкой вышла в комнату. Захотелось громко закричать… но я не смогла, только со слезами осмотреться по сторонам и зайтись от безысходности.

Дверь осторожно открылась, и в комнату вошла молодая женщина. Тоже из обслуги, в длинном черном платье чуть ниже колен, с покрытой головой. У нее было миловидное лицо и походка с короткими, едва слышными шагами. Она принесла платье, две коробки и какую-то баночку. Поставила ее на стол, а потом положила платье из голубого трикотажа на постель, нижнее белье, а рядом с ними поставила обувь.

Потом повернулась и подошла ко мне, держа в руках баночку. Я отшатнулась, когда она слишком приблизилась.

– Твой синяки… Хозяин сказаль мазать, переодеться и завтракать.

– Нет.

Качнула головой. Никаких завтракать. При мысли о еде начало тошнить и скрутило желудок.

– Хозяин сказаль.

– Не хочу завтракать. Уходите.

– Хозяин злиться. Очень-очень злиться. Нельзя не хочу.

Подошла и заглянула мне в глаза, протянула руку, а я отпрянула еще дальше.

– Намазать синяк и не будет вечером. Я помогать Ангаахай*1 одеться.

– Пусть злится. Я не хочу есть. Я не голодная.

Легла на постель и отвернулась к стене, чтобы не видеть ее.

– Если Ангаахай все делать, как сказаль господин, все будет хорошо. Надо быть покорная Ангаахай и покладистая, надо угождать, и будет Ангаахай целая и довольная.

– Ангаахай? – не оборачиваясь спросила я.

– Ангаахай…так назвать Хан.

И меня вдруг прорвало, я вскочила с постели и отшвырнула платье, выбила из ее рук мазь.

– Я не Ангаахай! Я Вера! Верааааа! Не надо мне давать собачьи клички. Я Верааа. Я — человек. Это мое имя! Меня мама так назвала! Вера! Вы знаете, что означает это слово! Оно мне сейчас дорого!

Зарыдала и сползла на ковер, свернулась клубком, заходясь от слез. Ощутила, как мягкие руки женщины легли мне на голову и тихонько гладят.

– Только смириться. Иначе умрет Ангаахай. Жить надо… Хан – это хорошо.

– Это ужасноооо… божеее… как же это ужасно… – рыдала я, а она все гладила и гладила, примостила мою голову к себе на колени и гладила. Потом все же намазала мне шею и, пока мазала, тихо приговаривала:

– Если домой хотеть, надо смириться. Надо. Хан еще никого сюда не приводить. Только Ангаахай.

Когда стихла истерика, Зимбага… так звали эту женщину, все же помогла мне одеться, потом расчесала и уложила мои волосы в красивые косы, которые она плела быстро и ловко по всей поверхности моей головы и вплетала в них ленточки, перевязывала в узоры. Ее руки были мягкими и заботливыми… А я думала о том, что мне надо успокоиться и придумать, как связаться с тетей и бежать отсюда. Я должна выбраться из этого ада, иначе он, и правда, меня покалечит. Я не выдержу принимать его в себя еще двадцать девять дней, я просто умру.

Он завтракал молча, агрессивно, отрывая куски мяса руками, макая баранину в соус. Даже ест, как животное. Внутри меня все противилось этому пожиранию пищи, иначе я это назвать не могла. Хан запивал еду каким-то сильно пахнущим напитком, налитым в широкую полукруглую чашку.

Такие понятия, как вилка, нож ему явно были незнакомы или чужды. Вспомнилась моя мама Света, которая аккуратно резала мясо на кусочки перед тем, как положить в рот. Чистые руки, салфетки. Вилка в левой и нож в правой. Учила меня культуре поведения за столом, вежливости, тактичности… Балет, рисование, стихи. Кому это надо теперь? Точно не вот этому зверю. Примитивному и страшному. Если бы смерть можно было изобразить, я бы нарисовала его портрет. Он смотрелся бы для меня намного гармоничней, чем скелет с косой.

Тяжело дыша, я смотрела, как он ест, и внутренне содрогалась. Мне казалось, что точно так же этот человек поглощает и меня саму. Раздирает на ошметки и смачно, жадно проглатывает, а соус – это моя кровь. К горлу подступила тошнота.

– Ешь! – кивнул на мою тарелку.

Я отрицательно качнула головой. Он больше ничего не сказал. Доел свое мясо, допил напиток, вытер пальцы и рот салфеткой, смял ее и положил рядом с тарелкой. Ему позвонили, и Хан ответил на своем гортанном чужом языке, перекатывая и растягивая гласные. Он возвышался над столом скалой, сжимая пальцами спинку стула. Несмотря на дикий страх, который Хан внушал мне, его облик все равно притягивал взгляд, так же, как манит красота хищника за решетками вольера. Под конец разговора его сильные пальцы сжали спинку стула так сильно, что та затрещала, но его голос звучал на одной и той же ноте, и выражение лица совершенно не изменилось. Он вдруг схватил мою тарелку и вывернул ее содержимое на пол, отключил звонок и, посмотрев на меня, мрачно сказал:

– Пока не съешь – останешься здесь.

И вышел пружинистой походкой атлета. Я поковыряла вилкой по пустой тарелке и посмотрела на баранину, рассыпанную на полу вместе с рисом. Это не завтрак. Это обед. И как собака есть с пола я не стану. Он напрасно считает меня настолько ничтожной и трусливой.

Угроза, что я останусь в столовой до какого-то неизвестного времени, меня не напугала. Какая разница где. Я могу сидеть где угодно, суть от этого не изменится. Этот дом огромный, траурный склеп, и мне некомфортно в каждом его углу. Отодвинула тарелку и отпила травяной чай, который мне, как ни странно, понравился. В доме царила гробовая тишина. Я еще какое-то время посидела, подождала неизвестно чего и встала из-за большого и длинного стола, подошла к двери и дернула ручку – заперто снаружи. Побродила по зале, накрыла мясо тарелкой – мне не нравилось, как оно выглядело на полу, и подошла к окну, выходящему в сад. В нависающих над деревьями сиреневых сумерках я видела искусственное озеро и плывущего по нему черного лебедя, и немного дальше детскую горку. Зачем здесь качели и детская площадка, я так и не поняла. Такие, как Хан, вряд ли вообще имеют хоть отдаленное представление о детях. Но сад был красивым и ухоженным. Весь в цветах с продуманным дизайном. Вернулась за стол. Долго рассматривала узоры на скатерти, тарелки, чашки, вензель на вилках. Села на узкий диван у стены, потом прилегла и задремала. Отключилась. Я теперь не погружалась в сон и не просыпалась медленно, а словно проваливалась в темноту и выныривала из нее без всяких прелюдий. Проснулась от ощущения тревоги. Подскочила, оглядываясь по сторонам, и с облегчением выдохнула – я все в той же обеденной зале, совершенно одна. И сюда, судя по всему, никто не заходил. Посередине комнаты перевернутая тарелка. Тогда откуда они знают – съела я завтрак или нет?

«В камеры смотрят. За каждым твоим шагом следят».

Я снова прошлась по зале и вернулась к окну. Прислонилась к нему лицом, наблюдая за плавающим вдалеке лебедем. Красивая, гордая птица с подрезанными крыльями, чтобы не улетела. Такая же узница, как и я. И вдруг мое внимание привлекла калитка, спрятанная за розовыми кустами вдалеке. Она была витой, высокой, но я вдруг отчетливо представила, как перелезаю через нее. Тронула ручку, надавила вниз, и сердце радостно подпрыгнуло – не заперто.

И как в детстве, когда действие опережает мысль, я обнаружила себя на улице, стоящую на заднем дворе, окруженную розовыми кустами, статуями из черного мрамора, в полном одиночестве. Я бросила взгляд на стены в поисках видеокамер – в таком доме они непременно должны быть. Но ничего не увидела. Скорее всего, глазки спрятаны так, чтоб их было не видно. Обернулась к ограде, прикидывая – смогу ли действительно вскарабкаться на калитку – смогу. А куда потом? Потом мчать к дороге и ловить попутку… По крайней мере именно так я себе это представляла, так было в кино и в книгах. И самое главное, мне казалось, что это просто.

Выдохнула, осмотрелась по сторонам и быстро побежала к калитке. Казалось, она так близко и в тоже время так далеко. Когда поравнялась с витыми, железными прутьями, украшенными литыми головами тигров с разинутыми пастями, уже хотела поставить ногу на перекладину снизу и вдруг услышала странный звук. Он напоминал низкий рокот, как будто что-то тарахтит рядом со мной, какой-то мотор или.... Обернулась… и от страха чуть не заорала, но голос пропал… потому что меня преследовал зверь. Черная тварь со сверкающими глазами неторопливо принюхивалась к воздуху и, чуть пригнув массивную голову, шла на меня, виляя из стороны в сторону длинным бархатным хвостом. Выброс адреналина был такой силы, что у меня зашлось сердце и я чуть не сползла на землю. Прислонилась спиной к ограде и, быстро и рвано дыша, смотрела, как неторопливо на меня идет сама смерть.

И сейчас счет на секунды, кто быстрее – я залезу на калитку или она меня сцапает. Это было стремительно и совершенно безрассудно. Перед глазами пронеслись картинки, в которых Хан душит меня, толкает к ванной, трогает за лицо… Я вскарабкалась на калитку, поранилась о завитки, проколола ладонь, перепрыгнула на другую сторону и теперь уже побежала сломя голову, куда глаза глядят по лесопосадке…, но все же обернулась еще раз – тигр стоял на задних лапах и принюхивался, а потом легко перепрыгнул через ограждение.

Такого сумасшедшего ужаса я не испытывала никогда в своей жизни, я бежала так быстро, как могла, ветки рвали мне платье, хлестали по ногам, несколько раз я упала, раздирая колени в кровь. Проклятая кошка где-то рядом, идет по пятам. Я буквально слышала ее дыхание, шипение, но остановка означала смерть, а лесополоса не кончалась, узкая тропинка вилась и вилась между деревьями. Я окончательно выбилась из сил, но едва останавливалась, слышала рокот у себя за спиной. Уже стемнело, а я все бежала и грудь раздирало, а горло словно сгорело, из него вырывалось сиплое дыхание. Когда вместо дороги я наткнулась на еще одно заграждение, на этот раз высокое с закрученными витками колючей проволоки, я громко застонала вслух.

А потом застыла на месте – тигр выпрыгнул в нескольких метрах от меня и сверкнул ярко-желтыми глазами. Бежать больше некуда. Загнанная, окровавленная, уставшая я смотрела, как зверина идет на меня, разинув пасть. Она довольна, загнала добычу и теперь может всласть полакомиться.

Подошла вплотную ко мне, и на меня пахнуло запахом зверя из открытой пасти, а обнаженные клыки были настолько близко, что казалось, вот-вот вопьются в мою плоть. Хищник принюхался, щекоча мне кожу длинными усами, облизал свою жуткую морду длинным языком.

Мамааааааа. Мамоооооочкаааа. Как же страшно.

– Молодец, Киара, хорошая девочка, поигралась и хватит, домой иди, – голос Хана впервые обрадовал, если можно так выразиться в данной ситуации, у меня подкосились ноги, и я чуть не упала, но меня схватила сильная рука, и я распахнула веки. Узкие глаза впились в мои, и по моему телу прошла судорога всепоглощающего ужаса. Нет, это что угодно, только не спасение. Мне кажется, он бы смаковал, как его домашняя кошка обгладывает мои кости, но по какой-то причине не дал ей этого сделать.

– Торопишься сдохнуть уже сегодня?

А потом вдруг ударил меня наотмашь по щеке так, что я отлетела назад к ограде и ощутила, как рот наполнился кровью. Я тут же сгруппировалась и закрылась от него руками в ожидании неминуемого продолжения наказания, но он что-то сказал кому-то на своем языке, и я услышала, как удаляются его шаги, а меня схватили под руки и поволокли в сторону дома его молчаливые тени, готовые выполнить любой приказ беспрекословно.

____________________________________________________

Ангаахай*1 – Птенец. Цыпленок (монгольский, прим. автора)

Глава 9

Я сидела на коленях в спальне Хана и, закрыв глаза, раскачивалась из стороны в сторону. Он вернется. Я точно знала. Вернется и накажет меня уже по-другому. И в ответ на эти мысли свернулись все внутренности.

– Ангаахай…

Приоткрыла веки, удерживая саднящую щеку, и тут же встретилась взглядом с раскосыми глазами Зимбаги, она приложила к моей щеке лед. Еще одна ходит неслышно, как призрак.

– Собираться надо.

– Куда? – спросила тихо и обреченно.

– Не знать. Хозяин не докладывает Зимбаге. Наказать тебя, может, хочет или избавиться. Он злой очень. На тебя. Сказал умыть и одеть, вывести к машине.

– Избавиться?

Она пожала плечами, а у меня все внутри похолодело. Почему-то показалось, что она может быть права, и монгол решил убить меня. Я ему не понравилась и разозлила его. Не надо было убегать. Боже! Неужели он вывезет меня куда-то и… живьем закопает или разрежет на куски в лесу. Воображение рисовало самые жуткие способы убийства, и ни один из них не казался мне киношным. Хан животное и способен на любые зверства.

– Могла надоесть. Хан любит покорных. А ты нет, ты не покорная. Одевайся и не зли его больше.

Протянула мне мое же белое свадебное платье, и я истерически рассмеялась. Опять? Это платье? Откуда оно у нее? Это такое издевательство?

– Нееет… нееет. Я его не надену.

Отрицательно качая головой и пятясь назад.

– Хан сказал, это надеть.

Теперь мне стало не просто страшно, а мною овладела самая настоящая паника. Почему снова это платье? Куда мы поедем? Пока Зимбага затягивала корсет, поправляла рукава, надевала на меня перчатки и фату, я в оцепенении смотрела перед собой. Нет, он не может меня вот так убить. Я же…же понравилась ему, я же живая, я…. Я ничего такого не сделала. Просто хотела на свободу.

Она замазала след от удара тональным кремом, подвела мне глаза и накрасила губы, а я смотрела в зеркало и цепенела от жуткого ощущения необратимости. Это конец. Он меня уничтожит. Подстроит мою смерть…Таким, как Хан, это не составит труда. Вот и наигрался. Или я доигралась.

Вниз к машине я шла, как на заклание, на негнущихся ногах, сцепив руки замком и чувствуя, как самообладание покидает меня, и я готова на коленях просить его не убивать. Пощадить. Я ведь ни в чем не виновата. Я случайная пешка в какой-то игре Паши или ведущего, или не знаю кого.

На улице меня встретили все те же молчаливые слуги, помогли сесть в машину. Хан сидел рядом с водителем, и едва я подалась вперед, чтобы что-то сказать, между нами поднялась затемненная перегородка.

***

Я не видела, куда именно мы приехали. Все произошло стремительно. Машина остановилась, меня вытащили под руку, и я оказалась в полутемном коридоре напротив своего мучителя. Наверное, здесь все и произойдет… Здесь я останусь навечно. Хан повернулся ко мне и пронизал меня страшным взглядом, а мне захотелось закричать от этого выражения лица, как будто он сейчас вынесет мне смертный приговор. Черты заострённые, выдающиеся, словно прорисованные черным грифелем, такие четкие, грубые и все же притягательные. Сверкнул взглядом, и я инстинктивно сжалась, приготовилась к тому, что он меня снова ударит. Отступила, а Хан пошел на меня. Небрежно, как всегда легко, как та черная кошка на улице. Загоняет свою жертву, чтобы потом сцапать в углу. И так и есть. Я для него жертва. Он отловил меня, приволок обратно в свою клетку, и я не знаю, каким будет наказание. Хан был в ярости, но сдерживался, и эта сдержанность пугала и заставляла паниковать. Когда человек полностью себя контролирует, он опасней в тысячи раз, чем тот, из кого выплескиваются эмоции.

– Только не убивайте меня… Я хотела домой.

Хан схватил меня за волосы, прижал спиной к шершавой стене коридора. И я не отрываясь смотрела ему в глаза, с мольбой и надеждой, пусть только не делает мне больно. А зрачки Хана в ответ стали широкими, поглощая всю радужку и затягивая меня в черноту.

– Ты знаешь, зачем я привез тебя сюда, Ангаахай?

Отрицательно качнула головой.

– Ты сейчас станешь моей женой. Здесь. За этой дверью.

В ушах зазвенело, и стало нечем дышать. Я не понимала совершенно, что происходит. Он просто надо мной издевается.

– Зачем? – тихо выдохнула.

– Мне надо!

И во взгляде, скорее, неприязнь, и мне от этого еще страшнее. Зачем… если он меня почти ненавидит.

– А…а Паша? Я же замужем!

Пожал огромными плечами.

– Ты уже несколько часов, как вдова.

***

Ранее...

– Выйдите все вон, я хочу остаться с ним наедине.

Едва слышный голос Батыра с властными, не терпящими возражения нотками всегда имел свое действие над всеми членами клана. Они будут его бояться даже мертвого. Одного взгляда короля клана было достаточно, чтобы самые борзые прикусили свои языки.

– Отец! – тетя Тамерлана посмотрела на племянника с нескрываемой ненавистью, а потом прижалась губами к руке старика. – Подумайте… зачем он нам? Он же убийца! Он… не достоин переступить порог нашего дома!

– Я сказал, ВОН пошла! – шепотом, но она побледнела, отпустила старческую руку и выскочила из спальни, успев бросить Тамерлану:

– Будь ты проклят!

Он триумфально оскалился ей вслед и подошел вплотную к постели деда.

– Сядь.

Постучал морщинистой рукой по атласному покрывалу.

– Я постою.

– Упрямый сукин сын.

– Соскучился по мне?

– Сядь, мне тяжело на тебя смотреть.

– Так не смотри, – пожал плечами, – во мне мало что изменилось с нашей последней встречи. Зачем я здесь? Решил исповедаться?

Дед сухо засмеялся и, закашлявшись, потянулся за стаканом с водой. Внук и не подумал ему помочь. Стоял напротив постели, сцепив руки за спиной и смотрел на старика разве что с любопытством.

– Я умираю.

– Не факт.

– Врачи говорят, мне осталось жить считанные месяцы, а то и дни.

– Я солгу, если скажу, что мне жаль.

– И я буду знать, что ты лжешь… – и снова сухой, лающий кашель до хрипоты и легких судорог. Тамерлан подождал, пока приступ окончится, и дед прикрыл глаза, отдыхая, набираясь сил.

В кармане штанов затрещал сотовый, и Хан достал смартфон, посмотрел на дисплей потом на тяжело дышащего деда и ответил на звонок:

– Да.

– Она сбежала. Открыла окно в столовой и…и ушла.

– Так поймайте.

Посмотрел на вычурные позолоченные часы, тикающие на стенке.

– Киара… мы уже выпустили ее из вольера, как вы велели. Я не знал, что ОНА сбежала. Я могу объявить тревогу и…

Хан остановился и сдавил сотовый, сжимая челюсти и чувствуя, как его наполняет ярость. Дикая, первобытная. Маленькая русская дрянь таки решила поиграть с ним в прятки. Нежная, белая сучка, которую он собирался трахать еще не один день. Он получил ее за бешеные деньги. На них можно было накормить целый город, купить три яхты или личный самолет. Хан не планировал такие растраты… Но он привык получать все, что хочет, и захотел монгол именно ее.

На то шоу заявился лично к слизняку Паше, который задолжал Хану огромную сумму и явно решил, что долг ему простился, судя по выражению его смазливой пидорской рожи. Ему понравился эффект от его появления. Их испуганные взгляды и запах дерьма. Их трусы промокли от экскрементов, когда все они поняли, что он жив. А монгол вдруг заметил блондинку. Рядом с Пашей. Овечка в белом платье с невинными глазами. На самом деле продажная дырка. Каждая из этих шлюшек стремится получить как можно больше. Им плевать как. Им насрать, перед кем раздвигать ноги. И Хан хотел задрать ее свадебное платье, навалиться сверху и спустить в нее свой голод. После краткосрочной отсидки у него еще не было секса. А секс он любил. Разный, много-много грязного секса.

Хан знал, как здесь все работает. Обычно после съемок их везут к Ломбарди или Казаху, е***т там во все щели, а потом выплачивают гонорар и отпускают домой. Здесь все было иначе. Паша действительно женился, и это был грандиозный проект. За тридцатидневное шоу были уплачены огромные деньги, все серии феерического шоу выкупили телеканалы.

Но Хану было насрать. Он ее хотел. Наблюдал за ней полночи. Сжав широкие челюсти, смотрел на длинную шею, на тонкие руки в перчатках, на золотые локоны, голубые глаза, на пухлые губы… он тут же представил их на своем члене и мысленно уже выкупил ее у певуна, и со всей дури трахал в рот, вцепившись в светлые локоны.

А потом эта сука высокомерно растоптала его розу. Этого не смел бы сделать никто. Но она посмела. В эту секунду Хан уже точно знал, что получит ее и вые***т так, что маленькая шлюха пожалеет о том, что посмела его унизить. Как грациозно она играла влюбленную невесту, как изящно и красиво продавала свое совершенное тело и точеное кукольное лицо, как лезла целовать слизняка Пашу под вспышками фотокамер. А Хану почему-то хотелось свернуть ей шею. Она его раздражала и в то же время будила в нем адскую похоть. У него яйца наливались от одного взгляда на ее грудь под белым атласом, и пульсировал член от мысли, что она целка. Когда Паша, трусливо заикаясь, сказал, что ему нечем отдать долг, Хан кивнул на девчонку:

– На нее сыграем в покер. Выиграешь – прощу тебе долг. Проиграешь – возьму ее себе на тридцать дней вместо денег.

– Хан… Я не могу. Тут… шоу. Тут все спланировано наперед. Съемки, бабло такое, что тебе и не снилось. Хочешь, трахни ее, да и все. Она целочка. Тебе понравится. Только потом отдать надо.

– Я сказал, на месяц хочу. Или возвращай долг сейчас!

– Я… у меня сейчас нет. Но после шоу будут новые концерты, новый спонсор и…

– Мне пох*й на твои концерты. Не вернешь долг, я вытащу тебе сердце и сожру у всех гостей на глазах. Я хочу эту девку. Садись за стол, Паша. Играть будем.

Тамерлан прижал сотовый к уху.

– Подстрелить тигрицу?

Секунда раздумий и резкий ответ:

– Нет. Киара мне дорога. Пусть играется.

Его девочка дороже русской шлюхи. Выключил звонок и услышал голос деда:

– Я мог бы простить тебя и принять обратно… внук.

– Слишком предсказуемо! Мне ничего не нужно от тебя! – с презрением и разочарованием сказал Хан и двинулся в сторону двери. – Я давно уже не являюсь частью твоего клана. Ты изгнал меня и лишил права носить твою фамилию. Не скажу, что я горевал по этому поводу.

– Стоять! Ты заслужил! Ты убил моего единственного сына!

Тамерлан молниеносно вернулся к постели и навис над стариком, крупные черты его лица исказились и выражение отрешенного, циничного равнодушия исчезло:

– Он насиловал мою мать! Годами трахал ее у всех вас под носом! А потом ты спихнул ее Тахиру!

– Она…она сама залезла к нему в штаны! Маленькая мерзкая шлюха опозорила нашу семью!

Задыхаясь выпалил дед и схватил внука за воротник рубашки.

– Ты лжешь! – заскрежетал челюстями Хан, и на его выдающихся, спрятанных под густой бородой, скулах заиграли желваки. – Это грязная ложь! Первый раз он взял ее, когда ей исполнилось двенадцать! Вряд ли она умела залезать кому-то в штаны! Ты позволил ему избивать ее!

– Он прикрыл позор нашей семьи. Он женился на этой… на этой дряни.

Ударил ладонями по подушке с обеих сторон от головы деда, но тот даже не вздрогнул. Напугать Батыра еще никогда и никому не удавалось, даже его психопату внуку.

– Не смей о ней так говорить! Не смей! Вы все убили ее! И ты не наказал убийцу!

Старик приоткрыл тяжелые веки и притянул внука ниже к себе.

– Он был твоим отцом…

– Очередная ложь! Ты знаешь, кто был моим отцом! Вы выдали ее за Тахира беременной! Я выблядок от кровосмесительной связи твоего старшего выродка с родной сестрой! Если бы я мог вытащить его с того света и убить снова, я бы это сделал!

Глава 10

Оттолкнулся от подушки и выпрямился. Все эмоции тут же исчезли с его лица, остался только убийственно-тяжелый, мрачный взгляд, направленный на венценосного родственника, не сводящего с внука лихорадочно горящих глаз.

– Знаешшшшшь… откуда?

– Зря я сюда пришел. Ты, как был старым подонком, так им и остался. И мне на хрен не нужно твое прощение. Но ты вряд ли позвал меня именно за этим. Давай. Вываливай правду, дед. Не тяни.

– Ты мой единственный единокровный наследник. Плоть от моей плоти! Я хочу все оставить тебе!

Тамерлан прошелся по спальне и налил себе в стакан воды, залпом осушил.

– И что я должен для этого сделать? Отсосать у дьявола?

Он был единственным, кто позволял себе так говорить с самим Батыром Дугур-Намаевым. И единственным, кому это сходило с рук.

– Ты должен жениться!

Хан раскатисто захохотал, запрокинув голову и расплескав воду из графина, какое-то время громко смеялся и качал головой, как от забавной шутки.

– Разве мы это уже не проходили? А?

– Тебе нужны наследники. Клану нужны наследники. Я умираю. Кровь Дугур-Намаевых должна возродиться.

Тамерлан посмотрел на деда, и в эту секунду их лица были невероятно похожи. Два острых взгляда, впившихся друг в друга, как клинки.

– Она гнилая – твоя кровь. И одну попытку ее возродить я уже сделал. Мы оба знаем, чем это закончилось.

– То была ошибка, и ты был слишком молод, а я просчитался. Ты женишься на Жаргал. Породнишься с Инджиевым. У меня с ним есть некоторые дела. Когда он сдохнет, унаследуешь и его империю.

– Какие далеко идущие у тебя планы, дед. Я не собираюсь жениться, и мне насрать на твое наследство.

Открыл стеклянные створки шкафа и достал хрустальную красную розу, покрутил ее в пальцах. Его отражение разбилось на миллионы осколков в зеркале за стеклом, сделанном в виде мозаики.

– Лжешь! Я видел, как только что загорелись твои глаза. В тебе моя кровь. Ты похож на меня больше, чем мой сын. Женись! И все это достанется тебе! Я даю тебе сутки! Ровно сутки! Через двадцать четыре часа я впишу в завещание мужа Сувдаа. Этот дом, эти земли, золото, моя империя – все достанется ему! Все, что по праву должно принадлежать тебе. Женись и дай мне внука, Тамерлан!

Тамерлан не оборачивался, он смотрел на свое разбитое на части отражение и крутил в пальцах хрустальный цветок. Прищурив глаза, он рассматривал все его грани.

– Дарственная там на полке, перед тобой. В ней поставлено твое имя. Все честно. Как только ты приведешь в мой дом свою женщину, все это станет твоим.

Хан сгреб бумаги и, развернув, пробежался по ним цепким взглядом. Потом снова посмотрел на деда.

– А знаешь… Я таки женюсь.

– Я знал, что ты меня не разочаруешь! – старик ударил радостно ладонью по покрывалу и прикрыл набухшие веки.

– Думаешь, не разочарую?

– Я в этом уверен. Ты же мой внук!

Прозвучало довольно-таки гордо, голос Батыра немного окреп и бледность отступила с лица. Он возбудился и был доволен. Он победил.

– О, да. Ты прав – я ТВОЙ внук. Завтра привезу в твой дом свою новую жену, дед. Надеюсь ты к тому времени еще будешь жив.

Сломав хрустальную розу, бросил ее осколки на полку и пошел к двери.

– Я любил Сарнай больше всех… я очень ее любил.

– Ты в это действительно веришь?

Он вышел из спальни и прошел мимо выстроенных в ряд родственников, когда поравнялся с Очиром, то подался в его сторону, и тот в ужасе отпрянул назад.

– Убирайся! – прошипела ему вслед его жена, а он, не оборачиваясь, пошел в сторону ворот.

Сел за руль, с ревом сорвался с места, вдавливая педаль газа и включая громкоговоритель на сотовом.

– Да, господин.

– Живая?

– Живая. Бегают по лабиринту.

– Я передумал. Девка нужна мне. Держи Киару под прицелом. Но без моей команды не стрелять.

– Да, Господин. У нас все под контролем.

Набрал еще чей-то номер и спросил:

– Что там у тебя?

– Все чисто. Можете включать новости. Все каналы разрываются от сенсации.

– Я тебе верю. Молодец. Получишь двойную оплату.

– Рад угодить тебе, Хан.

Ему нравилось выжимать педаль газа до упора, до точки невозврата, так, чтоб почувствовать ее под собой. Оседлать и сдавить коленями хребет этой худой суки с торчащими ребрами, пустыми глазницами и длинными пальцами с кривыми когтями. Ему казалось, он засадил ей по самые гланды и трахает на бешеной скорости саму Смерть. Она трясётся под ним, елозит задом, скребёт по асфальту покрышками, дымится, ревет под двигателем и содрогается в конвульсиях, а он давит и давит педаль. Ждет, когда дрянь сбросит его и, подмяв под себя, размозжит ему череп об асфальт, протащив под колесами его черное сердце. Но самая из дорогих в мире шлюх тащилась прогибаться под ним, а ему нравилось ее грязно драть. Это был самый честный и святой союз. Никакого предательства.

Но сейчас он давил педаль газа и не представлял под собой голые кости на четвереньках… он мысленно видел, как бродит по лабиринту его девочка Киара, как она заполучила себе игрушку намного интереснее кролика или курицы и будет играться до последнего, пока не надоест. Она сытая и не нападет быстро. Только на это и оставалось надеяться… Иначе… Хан не хотел думать о том, что случится, если тигрица нападет на девчонку, и ему придется отдать приказ стрелять по Киаре.

И этого он никогда ей не простит. Маленькой, белокожей сучке, которая как нельзя кстати оказалась у него в доме. В виде еще одного экзотического развлечения. Он любил развлекаться. Любил делать это на широкую ногу. Феерические эротические шоу с лесбиянками, групповой секс, дикие и грязные оргии. Травка в кальяне, самый дорогой в мире алкоголь, гонки и ринг. После боя трахать сразу двух сучек или смотреть, как они трахают друг друга, а потом обе отсасывают у него, причмокивая и давясь. Он перепробовал все, любую грязь, любую дикость. Привык потакать любому своему желанию. Если не он себя будет баловать, то кто? Сама Смерть преподносит ему подарки в виде немереного количества бабла, постоянных побед и раздвигает перед ним ноги… обычные девки готовы лизать ему пятки, лишь бы один раз засветиться перед камерой с самим Дугур-Намаевым.

Но всегда хочется большего. Всегда хочется нового, особенного, неиспробованного. Именно это ощущение появилось при взгляде на огромные глаза девчонки. Очень чистые, светлые, красивые, как у дорогой куклы в витрине магазина. Она напоминала ему лебедя. Белого, стройного, с длинной шеей и грациозным телом. Несмотря на то что Хан понимал, что девчонка продажная, ему все равно казалось, что в ней чисто. Что он впервые вбивает свой член в чистоту и не пачкает его после других, что в ней не было чьей-то спермы, языка, пальцев. Пломбу снял он сам. И это заводило. Сильно. Так заводило, что ему хотелось послать все на хер и трахать ее двадцать четыре на семь.

Нет, он не был героем-любовником и не причислял себя к таковым. Последнее, что волновало Хана – это как к нему относится та или иная «дырка», за которую он заплатил. Они могли выть и кончать, могли просто подставлять ему свои отверстия. Он не делал ничего для их удовольствия, потому что считал, что это ОНИ здесь для ЕГО удовольствия. А чьи-то радости волнуют в этой жизни меньше всего. Единственная женщина, за чью улыбку он мог умереть, была его мать. Она же была единственным человеком, который его любил. С тех пор Хан не знал и не понимал значения этого слова. Пока не появилась Киара…

Его одинаково возбуждал как женский оргазм, к которому он не прикладывал никаких усилий, так и скукоженные от боли лица, потому что его член редко куда вмещался без треска. Ему было тесно почти всегда и везде, а им… ему было насрать, каково им. Это все равно что думать, насколько бифштексу нравится, когда его пожирают.

С русской блондинкой каждый раз выходило иначе. Он сдерживался. Смотрел на ее наполненные слезами глаза, на дрожащие нежные губы и сдерживался. Ему не хотелось сломать ее раньше, чем она надоест. Не хотелось порвать или причинить адскую боль. Но ему невыносимо ХОТЕЛОСЬ. Словно вся похоть этого гнилого мира сконцентрировалась между ног этой голубоглазой малышки. Входил в узкую дырочку и матерился, грыз щеку, чтобы не заорать от заоблачного кайфа, смотрел на тоненькую талию, выпирающие позвонки, лопатки, округлую маленькую задницу и хотелось погладить, провести пальцами, приласкать. Впервые ему вообще чего-то хотелось, кроме как совершать фрикции. Она вызывала эти непонятные и чуждые зверю ощущения. И ее грудь небольшая, упругая с мелкими сосками, от вида которых он был готов по-звериному шипеть. Когда входил в нее в ванной, пристраиваясь сзади, раздвигая коралловую плоть своим ноющим от похоти членом, невольно любовался кукольностью и нежностью даже там, от вида, как его узловатый член втискивается в эту узкость, он готов был тут же спустить и залить всю ее спермой. Никогда раньше не присматривался к их плоти. А здесь возбудился до оргазмических спазмов.

Думал, вытрахает эту блондинку, и надоест. Как обычно. Сразу и с первого раза. Пресыщение до тошноты и коленом под зад. Не надоело. И во второй раз было фееричнее, чем в первый. Появилось ощущение, что он хочет возвращаться домой и всегда иметь возможность поставить русскую на колени, и долбиться в ее белую плоть, очищаться внутри самому и пачкать ее… Да. Она его птица. Белая лебедь. Руки-крылья. Сломать в локтях, чтоб не улетела, и клевать коршуном ее грудь, ее отверстия, погружать в них пальцы и член. Играться с ней. Трогать. Раздевать, одевать, кормить.

Еще до того, как дед позвал его к себе, Хан решил, что никаких тридцати дней не будет, а слизняк Паша слишком долго коптит это небо. Ему пора в ад в покрытый копотью котелок, где черти будут шпарить кочергой его раздолбаный зад. Заодно пусть прихватит с собой и одну из шалав, которая сыграет для публики новоиспеченную жену Звезды. Ангаахай будет только его. Хана. Новые документы, новая жизнь. В ней нет никого кроме Тамерлана. Он ее хозяин. А теперь милостью деда, гореть ему в аду, и муж. Пожалуй, выгоднее сделки не придумать. Потом, когда надоест, стать вдовцом проще простого.

Увеличил звук на приемнике: «Ужасная смерть… жуткая потеря и катастрофа. Разбился самолет с молодоженами. Павел Звезда и его юная жена Верочка погибли. А ведь всего лишь несколько дней назад мы радовались выбору… радовались счастью нашего любимого…»

Вырубил на хер лицемерное соплепускание и включил на всю громкость Менсона, газ до упора. Бросил машину возле ворот и ловко, как пантера, перелез через ограждение, приземлился на ноги.

Прислушался к тишине и стрекотанию кузнечиков. Шорох в стороне, и он представил себе, как девчонка бежит босиком по узким коридорам его любимого лабиринта, который с высоты птичьего полета выглядел, как цветок. Еще одно творение Тамерлана. Лабиринт красной розы. Созданный в честь матери. Такой же жуткий и сложный, как и ее жизнь.

Тигрица бежала за девчонкой, преследовала, загоняла жертву. Хан увидел, как мелькнула сбоку огромная тень, сжал в ладони кинжал и стиснул челюсти. Киара заманивает добычу в тупик. Она наигралась. Теперь можно устроить пиршество. И если он не успеет, от маленького лебедя останутся одни перья. Он бежал по следам Киары, что есть мочи, бежал так быстро, как не бегал с времен изнуряющих тренировок. И в этот момент не знал точно, что именно им движет – желание насолить деду или вид окровавленных перьев, валяющихся на зеленом газоне. Он сам себе не хотел признаваться, что с лебедем расставаться не хочет… Не сейчас.

Выскочил на участок перед ограждением и увидел, как Киара склонила голову перед прыжком. У него будет ровно секунда на то, чтобы вонзить кинжал ей в артерию. Убить одним ударом и… разорвать тишину собственным воем.

– Псс, – кошка обернулась. Глаза горят фосфором, пасть вот-вот раскроется в оскале перед броском. Выпрямился во весь рост и отрицательно качнул головой, не отпуская взгляд зверя.

– Нет, Киара.

Позади нее девчонка. Бледная, как смерть. С изодранными в кровь коленками. Взгляд застыл. Смотрит перед собой и ничего не видит. Глупая… такая глупая невинность. Таких сейчас нет. То ли грандиозная дура, то ли… то ли не повезло ей. Таких безжалостно крошат в пыль. И он бы раскрошил. Но пока что она нужна ему. Может быть, потом. Когда придёт время стать вдовцом.

Сдавил нож сильнее, понимая, что, если Киара не остановится, ему придется убить свою любимую девочку, разбережённую запахом крови и охотой.

– Иди к папочке, – сказал по-монгольски и поманил к себе ударом ладони по ноге. Тигрица повернула морду к девчонке, повела носом, потом снова посмотрела на хозяина. Тряхнула головой и, развернувшись спиной к насмерть перепуганной жертве, подошла к Хану. Потерлась блестящими боками о его ноги, ткнулась холодным носом в руку. Он выдохнул с облегчением.

– Домой иди. Все. Поигралась, и хватит.

Потрепал по бархатной шерсти между ушами, скупо потрепал, не особо балуя, а тигрица довольно заурчала, облизала пальцы хозяина и пошла в сторону дома. В два шага преодолел расстояние между собой и девчонкой. Сдавив кулаки, на секунду ошалел от желания свернуть этому глупому лебедю голову. Луна осветила красивое женское лицо, застывшее в гримасе ужаса с мольбой в глазах. Замахнулся, ударил по бледной щеке, развернулся на пятках и пошел к дому.

Навстречу ему вышла Зимбага и склонила в почтении голову.

– Что?

– Сегодня плохо ела и плакала. Рисовать больше не хочет. Скучает.

– Я зайду к ней. Позже. Приготовь все к отъезду.

– Передала это вам.

Протянула лист бумаги. Хан изменился в лице на какие-то доли секунд. Забрал лист, свернул вчетверо и сунул, не глядя, в карман.

Глава 11

– Нет, не надо!

Бесит. Это ее «не надо». Бесит и заводит. Они никогда не говорили ему «нет». Ни одна. У всех были притворно-счастливые лица и увлажненные лубрикантами дырки, открытые рты и вываленные языки, ждущие его член и яйца, готовые их отполировать по первому щелчку пальцев. А она плакала и просила, вызывая внутри этого мерзкого червяка, щекочущего внутренности, заставляющего сомневаться, останавливаться. Это злило. Он не привык себя останавливать, не привык медлить. Трахаться – это почти так же, как есть. Хочется – бери, насыщайся. Но эти трепыхания, эти слезы. Ему хотелось, чтоб их не было. Чтоб как с другими… И в то же время именно это и отличало ее от всех других. Ведь ее тело для него не такое. Оно сладкое, оно манит, оно будоражит, и чем – он сам не знал. Но у него вставал от одной мысли о ее гладком лобке и расселине чуть ниже. Ее плоть напоминала ему цветок с закрытыми лепестками.

– Открой рот.

Приоткрыла розовые губы очень мягкие, по-детски припухлые. Он повел по ним двумя пальцами, окунул их внутрь, касаясь маленького языка.

– Оближи мои пальцы.

Смотрит на него этим загнанным взглядом, и там ненависть вперемешку со страхом. Ему когда-то нравились обе эмоции. Яркие, сочные, то, что надо. Пока не надоело. Но отчего-то сейчас они его даже раздражали. Она должна себя вести иначе. Как угодно, иначе. Она умеет. Он знал, что умеет. Видел, как они блестели эти глаза, когда на Пашу своего смотрела, жалась к нему, висела на его руке и преданно в рот заглядывала. Если б он ее разложил, то точно не ныла бы, а раздвинула ноги. И радостно отдала ему свою целку. Стонала бы с ним и кончала. С красавчиком своим гребаным.

Проводит языком между его пальцами, по фалангам, щекочет их, и Хан ощущает мощный прилив крови к паху. Яйца налились, набухли до пульсации. Головка члена мучительно упирается в штаны. Наблюдая, как девчонка старается и при этом все равно дрожит.

– Соси их. Обхвати губами и соси.

Втянула в себя, создавая вакуум, и он чуть не зарычал вслух. Вся в белом. В том самом платье, в котором он увидел ее впервые, в фате и цветах, с его пальцами во рту. Смуглая рука на фоне белой кожи кажется грязной. Просунул пальцы дальше, еще дальше. К горлу. Она останавливается и злит его еще больше своими мокрыми ресницами и выражением страдания на лице.

Резко поднял за талию и усадил на обеденный стол, предварительно столкнув тарелки с праздничным ужином.

– Подними платье и сними трусы. Отметим первую брачную ночь.

– У меня…у меня там очень болит. – опустив ресницы, и с румянцем на бледных щеках.

Передернул плечами, сам стянул трусики и раскидал ее ноги в стороны, поставив их пятками на стол, раскрывая ее для себя. Обожгло раскаленным железом, когда увидел аккуратные розовые складки, очень светлые и нежные. Потянул корсаж ее свадебного платья с треском вниз, так, чтоб вытащить грудь. Дернулся от вида маленьких сосков. Ему всегда нравилась женская грудь, но ее небольшие и округлые полушария буквально заставляли взвиваться от похоти. Как будто нарисовали нарочно для него. Под заказ. Точно по вкусу. Снова погрузил пальцы ей в рот.

– Намочи их. Сильно. – засмотрелся на ее старания, на впадающие от усилий скулы и выпяченные губы.

Провел дорожку по груди вниз и коснулся плоти, потер, глядя в голубые глаза с дрожащими слезами на длиннющих кукольных ресницах. Обычно он никогда этого не делал. Не стремился доставить им удовольствие. Но сейчас захотелось. Захотелось увидеть, как из ее глаз исчезнет страх, захотелось, чтоб там появилось иное выражение. Отыскал клитор между складками. Очень маленький, розовый, как и она вся. Потер вкруговую, вверх-вниз. Давно он так не прикасался к женщине. С тех пор как… Передернулся всем телом, отгоняя все мысли и сосредотачиваясь на плоти блондинки. Рассматривая, изучая, сканируя и возбуждаясь все сильнее.

– Не надо. – застонала, когда он раздвинул нижние губы широко в стороны, наклоняясь и с хриплым дыханием пожирая взглядом ее естество. Она красивая даже там. Похожа на розу.

– Замолчи! – рыкнул на нее и посмотрел на свои пальцы, двигающиеся по нежной коже. Ему нравилось то, что он делает, нравилось перекатывать клитор между подушечками, опускаясь вниз к узкой дырочке, раздвигая ее, погружать кончик пальца внутрь и возвращаться к твердеющему узелку. Но влажно там не становилось, и он с трудом протискивался в горячую тесноту. Хан заставил девчонку снова облизать его пальцы и вернулся к своему занятию. Сам он никогда их на вкус не пробовал. Брезговал. Отлизывать всяким шалавам.

Она молчала, и он молчал. Трогал ее влагалище, ощупывал его, растирал, погружал в нее опять смоченный ее же слюной палец и смотрел, как он исчезает внутри, крепко зажатый мышцами. Бл*дь, какая же она узкая, тесная, крошечная. Его член болел и ныл, дергался и разрывался от возбуждения. Поднял голову и увидел отрешенный взгляд, направленный в одну точку. Внутри что-то дернулось и затопило черной яростью.

Нет, ей не нравилось. Ничего не нравилось из того, что он делал. Чертовая дрянь. Брезгует им. С самого первого дня брезгует. Ну и на хер все. Резко толкнул ее вперед, опрокинул на спину, развел ноги в стороны и с ревом вонзил в нее свой закаменевший и готовый разорваться адскими струями член. Дернулся несколько раз и бурно кончил, мотая головой из стороны в сторону. Потом какое-то время смотрел на ее лицо, накрытое от мощных толчков вспенившейся и растрепанной белой прозрачной вуалью. Кукла… красивая, безжизненная, идеальная. Хочется одновременно и сломать, и играться. Второе перевешивает первое.

– Завтра с семьей своей познакомлю. И поедем в путешествие. Ты же хотела путешествовать с тем недоноском?

– Мне все равно.

Отвернулась, смотрит в никуда.

– А мне нет. Будем веселиться.

– Мне не весело.

– Какая мне разница, каково тебе.

Слез с нее, застегнул ширинку, поправил штаны и снова сел за стол, жадно вгрызся в мясо, наблюдая, как девчонка слезла со стола, поправила платье и пошла в сторону двери.

– Сядь. Я не хочу есть один.

Так же молча вернулась и села за стол. Сидела, пока он не доел. Бледная, истонченная, дрожащая. Ему вдруг показалось, что она как будто вся просвечивает и сжатая какая-то. Напряженная до предела. Неужели, и правда, настолько больно? Он же ее не драл, как обычно дерет своих любовниц. Давал к себе привыкнуть. И аналом с ней не занимался. Пожалел, можно сказать.

– Что? Так сильно болит?

– Какая вам разница?

Так же глядя в одну точку.

– Никакой. Я буду брать тебя, даже если болит. Начни привыкать или подстраиваться.

– Как?

– Как-нибудь.

– Вы меня теперь никогда не отпустите?

Снова ее «шарманка» про отпустить. Отчего-то это тоже ужасно бесило. Можно подумать, ей будет лучше в ее вонючей квартирке с тараканами, старой теткой и дырами в карманах. Да, он все о ней узнал. Это труда не составило. Информации на полстраницы. Ничего интересного. Но проверить стоило перед тем, как назвать своей женой. Хотя по документам за него вышла замуж совсем другая женщина, правда, с ее фотографией со студенческого билета.

– Никогда. Ты ведь моя жена, Ангаахай. Теперь только смерть тебя от меня освободит.

Тонкие пальцы сжали вилку, и он усмехнулся. Она его ненавидит и скорее предпочла бы смерть. И это даже было бы интересно, если бы не было настолько безразлично. Скучно. Ненависть ему прискучила, страх прискучил, все насточертело. Ей тоже нечем его удивить. Только своим телом и красотой, которая пока что не надоедает. И… слезами. Но и они уже начинают слишком горчить.

– Зачем вам это надо?

– Меньше знаешь – дольше живешь. Выучи наизусть.

Вытер рот салфеткой, положил на стол.

– Пошли спать. Я устал.

Увидел ужас на ее лице и зло засмеялся.

– Да, я буду тебя трахать еще и еще. Утром, днем и вечером. Скоро привыкнешь. А не привыкнешь – значит, не повезло. Придется терпеть.

Отодвинул стул и направился к двери. Он не видел, как девчонка медленно встала со стула и наклонилась, чтобы поднять с пола клочок бумаги, который он обронил.

Развернула его и застыла с широко распахнутыми глазами – на белом тетрадном листе была нарисована семья: мужчина, женщина и девочка. На первый взгляд совершенно обычный и нормальный рисунок. Но если присмотреться, то по коже расползаются ледяные мурашки. У девочки нет ног и лица. А женщина без головы. Вместо нее из шеи торчит стебель с цветком. Возле девочки мужчина… Огромный, страшный. Держит девочку за руку. Чем-то похож на Хана. И рядом большая черная кошка.

***

Не было никакой свадьбы. Нас просто расписали. Какой-то мужчина в темном костюме молчаливый, с непроницаемым выражением лица. Не было никаких «вы согласны?» или «поцелуйте невесту». Хан молча поставил подпись, потом дернул меня под руку и наклонил над столом.

– Подписывай.

– Не... могу.

– Я сказал, подписывай! Жить хочешь?

– Нет! – и посмотрела ему в глаза. На секунду они стали черного цвета, как деготь. Без зрачков.

– Думаю, у тебя есть те, кого бы ты не хотела похоронить уже сегодня.

Я тут же представила любимое и родное лицо мамы Светы и ни на секунду не усомнилась в том, что этот зверь не задумываясь лишит ее жизни. Он бы лишил ее и меня. Только я оказалась ему нужна. Зачем? Известно одному дьяволу и Хану, которого наверняка боится сам ангел смерти.

Пробежалась взглядом по бумаге и дернулась, когда увидела имя, под которым мне надо было поставить подпись – Вера Сергеевна Игнатьева.

– Это не мое...

– Твое! – оборвал, не дав договорить, и сжал руку так, что у меня потемнело перед глазами. – Молча поставила подпись. Без комментариев!

Я поставила свою подпись и послала ему про себя проклятия. Страшные. Черные. Во мне было столько ненависти, сколько никогда и ни к кому раньше. Я не представляла, что вообще способна на такие ужасные эмоции.

– Ты будешь в очереди под номером бесконечность.

Наверное, я все же сказала это вслух. Судя по выражению лица моего новоиспеченного мужа-палача. Но даже не испугалась. Мне было лишь жаль маму Свету. Я больше никогда не вернусь к ней и не увижу ее. А она... вряд ли она сможет пережить разлуку со мной. Хан дал мужчине деньги, и тот протянул ему свидетельство. Мне почему-то показалось, что это свидетельство о моей смерти.

Дальше мы молча ехали обратно в дом Хана. Для меня это был не дом, а тюрьма. Жуткое место, где меня ждала только боль, насилие и тоска. Вряд ли этот страшный человек будет долго моим мужем. Здесь нет любви. Здесь вообще ничего нет. Только безразличная звериная похоть. Но ради нее не женятся. Ему есть с кем ее удовлетворять. Я ему нужна. И скорее всего, ненадолго. Мне даже страшно представить, насколько мучительной будет моя смерть, когда Хан решит избавиться от меня. Если только я не умру под ним от очередного болезненного проникновения. Как только я думала о его члене во мне, то тут же начинала дрожать от панического ужаса и от ожидания страданий. Как я могла раньше представлять, что секс — это прекрасно. Как могла вообще думать, что женщина может получить от этого удовольствие. Это мука. Это жуткая и самая ужасная пытка.

Когда мы вернулись домой, не было цветов, не было гостей и поздравлений. Такая же черная мрачность и тишина с тиканьем настенных часов. Только на столе букеты бордовых роз и праздничная сервировка. Когда Хан приказал мне раздеться, я ощутила, как сердце замерло и сковырнулось страхом, неприязнью и ожиданием адской боли.

Но в этот раз мой мучитель решил разнообразить наш секс и превратил его еще в более худшую пытку. Вместо быстрого соития он растянул мои мучения на долгие и бесконечные минуты стыда и неприятных, отталкивающих, вызывающих дрожь отвращения ощущений. Его пальцы, теребящие мой клитор, вторгающиеся в сухое влагалище невозможно долго, до раздражения кожи и болезненной чувствительности, когда кажется – вся плоть покрыта микротрещинами и щиплет от трения. И клитору больно. Никаких приятных ощущений. Как будто наждачкой по оголенному мясу. А потом этот самый страшный ад. И никаких изменений. Внутри долбится дубина огромных размеров, которая кажется раздерет меня на куски. Все так же больно, все так же неприятно, и никогда мне к этому не привыкнуть. Я чувствую, как он толкается мне в низ живота и, кажется, достает до кишок. Рычит по-звериному, скалится. А мне хочется умереть под ним. Хочется, чтоб это быстрее закончилось навсегда.

Когда Хан слез с меня, а потом, поев, вышел из обеденной залы, я думала только об одном – что еще раз я просто не выдержу и сойду с ума. Сжимала руки в кулаки, а по дрожащим ногам течет его сперма, я смотрела на выпавший из его кармана клочок бумаги и думала о том, что так больше не может продолжаться.

Может быть, я бы пережила тридцать дней. Постаралась бы как-то справиться. Но больше нет сроков. Это пожизненное. И я слишком слабая. Я не выдержу. Не умею. Не могу. Я хочу к маме Свете. Я хочу спрятаться, закрыться. Я хочу, чтоб он больше никогда меня не трогал.

И этот рисунок... Не знаю, кто его нарисовал. Не знаю, кто настолько прочувствовал мою внутреннюю боль. Мне показалось, что эта женщина с цветком вместо головы – это я. Я не видела больше никого кроме нее. Ни Хана, ни странную безногую и безликую девочку, ни жуткую черную тварь, которая гоняла меня по лабиринтам. Я видела только ее – обезглавленную несчастную жертву. Может быть, это намек? Может, я должна умереть прямо сейчас?

Рука протянулась за ножом, лежащим возле тарелки. Я схватила его скрюченными пальцами и сдавила, продолжая смотреть на рисунок и ощущать саднящую боль между ног. Пусть все закончится. Отодвинула манжет платья, обнажая вены и всматриваясь в синие, тонкие извилистые ниточки, задыхаясь от ужаса и понимания какой-то неизбежности. Замахнулась, и запястье вдруг сжала чья-то сильная рука. Я вскинула голову и встретилась взглядом с темными глазами Зимбаги.

– Дура! – она выдернула из моей ладони нож и дала мне пощечину.

И это было спусковым крючком, по моим щекам потекли градом слезы. Меня словно разорвало, и я содрогалась от рыданий, взахлеб, в голос.

– Ты что творишь? Это проще простого! Это выбор слабаков! Неудачников! От тебя только это и могло бы ожидаться! Все…все змеи в серпентарии обрадовались бы твоей смерти и его поражению.

Не знаю, о чем она, и мне все равно.

– Я не могу…не могу больше, – рыдая и всхлипывая, не видя ничего перед собой даже ее лица и не понимая, что она говорит сейчас без малейшего акцента.

– Смоги. Не будь идиоткой. Ты знаешь, чьей женой ты стала? Знаешь, кто ты теперь? Ты – Дугур-Намаева. Ты жена наследника золотой империи. За твое место многие отрезали бы себе руки и ноги, пили бы дерьмо и мочу, вылизывали пол и жрали грязь. Стать женой внука самого Батыра…

– Мне все равно…. он ужасен. Он жуткий. Я… его ненавижу.

– Ты можешь его ненавидеть. Ты можешь сейчас перерезать вены и сдохнуть. Никто не станет горевать о тебе, а он найдет другую дуру и женится на ней.

– Пусть…пусть найдет. Я не могу… мне больно, мне ужасно больно и мерзко.

Она тряхнула меня за плечи и заставила смотреть на себя, вытирая мне слезы.

– Да. Твоя свадьба не такая, о какой мечтают маленькие девочки, и муж далеко не принц. Но ты…ты можешь стать королевой, царицей таких несметных богатств, что тебе и не снились. Ты можешь владеть самым сильным и могущественным мужчиной, которого боятся даже те, чья власть неоспорима. Ты женщина, Ангаахай. Красивая, молодая женщина, у которой есть все, чтобы свести мужчину с ума. Роскошное тело, лицо диковинной красоты… если добавить сюда хитрость и мозги – ты сможешь быть не просто счастливой, а купаться в самом невиданном счастье во Вселенной.

– Нееет. Какое счастье? Ты с ума сошла? Он же зверь. Он же чудовище дикое, и нет в нем ничего человеческого.

– Он мужчина. И он выбрал тебя… Ты здесь, и ты его жена. Приручи зверя.

– Как? Боже, как? Я до смерти боюсь его…

– Это он тебя должен бояться.

– Нееет!

– Да. Будет бояться тебя. У женщины есть такое оружие, против которого бессилен мужчина. Любой. Самый сильный, страшный и безжалостный. Все они в душе дети, и каждый ребенок хочет ласку и нежность. Каждый. Заставь его ощутить эту нужду в твоей ласке, в любви и заботе, и все будет брошено к твоим ногам.

Я смотрела на нее, и слезы все текли и текли. А пальцы сжимали рисунок.

– Я не смогу… он причиняет мне боль. Когда он… когда я с ним, мне так больно, что хочется умереть.

Она усмехнулась и сжала мои дрожащие руки.

– Потому что ты жертва. Потому что ты бежишь от хищника и заставляешь его схватить и драть добычу. А ты не беги…не беги от него. Пойди навстречу. Попробуй. Соблазни, завлеки, измени правила.

– Что это значит?

– Если ты умная, то поймешь. А если дура… то так тебе и надо. Больше останавливать не стану. Умирай. Зачем мне госпожа ничтожество? Я подожду другую… которая сможет стать царицей возле него.

– Ты…ты предана ему. Но почему? Он же чудовище!

Я не могла понять и принять этой фанатичной преданности в ее глазах.

– Для тебя. А для меня мой Бог и спаситель. Жизнь за него отдам.

Она развернулась, чтобы уйти, а я протянула ей рисунок и тихо спросила.

– Что это?

Зимбага тут же изменилась в лице и отобрала у меня лист бумаги.

– Где ты это взяла? – спросила она, округлив раскосые глаза и глядя то на меня, то на рисунок.

– Он обронил…

Она судорожно сглотнула и осмотрелась по сторонам.

– Забудь об этом рисунке, поняла? Никогда не спрашивай у него о нем. Я верну. А ты сделай вид, что никогда не видела.

– Кто это нарисовал?

– Тебе не надо этого знать. Поверь. Так лучше для тебя. Подумай о том, что я сказала… Или завершай начатое. Сюда больше никто не войдет. Твое тело обнаружат через час или два, когда Хан войдет в спальню и не найдет тебя там.

Глава 12

Я чувствовала себя пешкой в его игре. У меня было такое ощущение, что это кратковременная роль, после которой будет феерическое окончание спектакля без хэппи-энда для меня. Но с момента, как я положила нож на стол и надела великолепный дорогой наряд, стоимость которого имела шестизначное число на бирке, прошло целое столетие… И я постоянно думала о словах Зимбаги. Но не в том ракурсе, как она хотела… Я думала о том, что легче бежать от прирученного зверя, чем от обозленного и натасканного. Пока одевалась, Хан сидел в кресле и оценивающе смотрел на наряды, которые надевала на меня Зимбага. Коротко и отрицательно. Каждое из платьев было вышвырнуто на пол. Пока он не кивнул и не встал с совершенно равнодушным видом, и не покинул комнату, а меня расчесали, наложили легкий макияж и наконец-то позволили посмотреть на себя в зеркало. Я испытала шок.

Ничего более вульгарного на мне никогда не было надето. Вызывающее короткое платье серебристого цвета, алая помада на губах, распущенные волосы и туфли на каблуке. Я, скорее, походила на проститутку или стриптизершу в дешевом клубе. В недоумении смотрела на свое отражение. Разве Хан не монгол, и его семья одобрит такой вычурный наряд? Или я продолжаю быть игрушкой, и теперь мною будут маячить, как красной тряпкой? Но зачем? Я попросила Зимбагу замазать засос у меня на шее, но она сказала, что не велено. После нашего последнего разговора она делала вид, что мы ни о чем не говорили, и держала от меня дистанцию. А я смотрела на нее и не понимала, кто она такая на самом деле? Молодая и довольно привлекательная. В услужении Хана, и при этом между ними ничего нет… Или было? Эта мысль промелькнула и исчезла. Вызвав ненадолго неприятное ощущение.

Дом, в который мы приехали, напоминал восточный дворец, и я, потрясенная, какое-то время его рассматривала, раскрыв рот. На несколько секунд позабыв, зачем я здесь.

– Нравится?

Голос Хана вывел из оцепенения. Он, как всегда, во всем черном, как на похоронах. Ни одной вещи другого цвета. Но это несомненно его цвет, он и есть сама чернота.

– Красиво. – неохотно ответила и опустила глаза. Никогда не могла долго смотреть ему в глаза и не хотела. Душу выкручивают его бездны мрака.

– Переедем сюда на днях. Будешь хозяйкой.

Сказал, как отрезал, а я судорожно сглотнула. Меня не покидало ощущение, что я проживаю какую-то не свою жизнь в чужом теле. А он так сказал, как будто меня это должно было обрадовать.

– Идем, – подставил мне локоть, приглашая опереться, и я невольно подчинилась, под пальцами тут же ощутилось железо его мышц. Кажется, сожму пальцы, и они сломаются. В этом человеке нет ничего мягкого. Ни в характере, ни физически. Запахло барбекю и пряностями. Хан ступал по газону вместе со мной, приближаясь к расставленным на улице столам. Я с трудом поспевала за ним. Его шаг – моих три. Создавалось ощущение, что он идет, а я бегу. И чем ближе мы подходили к толпе гостей, тем сильнее билось мое сердце от страха и холодели руки.

– Боишься? – спросил мой новоиспеченный муж, не глядя на меня, но с раздражением накрывая мою руку своей лапой, чтобы заставить перестать дрожать.

– Да.

– Никогда не лжешь. – не вопрос, а скорее утверждение, и меня немного задевает, что он не смотрит, когда говорит со мной. – Не бойся. Если кто-то из них посмеет тебя обидеть, я выверну ему кишки наизнанку. Ты – моя жена. А значит, в твою сторону нельзя дышать.

Ничего утешительного в его словах я для себя не обнаружила. Но… надо отдать ему должное, когда идешь рядом с самым жутким человеком во вселенной, уже как-то странно бояться еще кого-то.

Столы были выставлены буквой «п» и накрыты белыми скатертями. Повсюду сновали официанты, прямо на улице расставлены мангалы, чаны с кипящим маслом, столы для нарезки овощей, бар и огромные колонки, в которых играет восточная музыка. На деревьях гирлянды. Неужели здесь собрались праздновать нашу с Ханом свадьбу? Я видела людей, столпившихся возле скрюченного пожилого человека в инвалидном кресле. Один из слуг махал на старика огромным пестрым веером на палке, а второй застыл с подносом возле него и буквально заглядывал ему в рот, стараясь предугадать каждое желание. Сразу было видно, кто хозяин этого дома. Кем он приходится Хану?

Нас заметили, едва мы вышли на открытую местность. Все обернулись в нашу сторону, и разговоры смолкли. Как внезапно выключенное радио. Потявкивала чья-то маленькая собачка, но даже она замолчала, когда нога Хана ступила рядом с ней, и он смерил ее страшным взглядом, от которого она поджала хвост и тут же запросилась на руки к хозяйке. Роскошной брюнетке в белом костюме, похожей на модель с обложки журнала. Ее вспыхнувший было взгляд погас, едва она меня заметила. Аккуратные брови сошлись на переносице. Хан на нее даже не посмотрел. Он шел мимо них, как будто мимо пустого места, и я буквально физически ощущала его превосходство над ними. Как будто все эти люди – невзрачные мелкие сошки. Дворняжки. По сравнению с ним.

Я смотрела на этих людей и буквально каждой порой ощутила исходящую от них неприязнь, даже ненависть, направленную на моего спутника. Они смотрели на него с нескрываемым страхом и в то же время с ненавистью настолько лютой, что казалось, от нее разогрелся и без того горячий воздух. Но в них было еще что-то… что-то, неподдающееся определению. Я бы назвала это удивлением и… ожиданием. Их взгляды метались от меня к Хану и обратно, рты презрительно кривились. Одна из женщин даже плюнула себе под ноги. А девушка с собачкой, стоявшая рядом с молодым мужчиной и пожилым седым человеком с тростью, казалось, сейчас сожжет меня заживо.

Но Хан на них не смотрел и даже не здоровался. Он направлялся к старику, сидящему в инвалидном кресле. И если вначале тот улыбался, завидев гостя, то теперь улыбка медленно сползала с его бледного морщинистого лица, на котором узкие глаза походили на две прорези, под которыми скрывается темнота.

– Ты мог заказать себе шлюху после церемонии обручения. Зачем было тащить ее сюда?

Когда я поняла, что старик имеет в виду меня, я захлебнулась воздухом, а Хан сдавил мою руку сильнее.

– Обручения? Ты опоздал, дед. Разве я не обещал тебе привести сюда свою жену? Познакомься – это Ангаахай. Моя женщина, и называя ее шлюхой, ты оскорбляешь свою венценосную фамилию.

Пальцы старика сдавили бокал, тот треснул на мелкие осколки, и он отшвырнул его в сторону. Сзади послышался сдавленный стон. И быстрые удаляющиеся шаги.

– Жаргал, Жаргаааал, – кричал кто-то. Я обернулась и увидела, как брюнетка бежит в сторону ворот, придерживая собаку под рукой, а за ней следом две женщины.

– Батыр! – рявкнул кто-то, и я тут же обернулась в другую сторону. Пожилой мужчина, стоявший рядом с брюнеткой, с яростью смотрел то на Хана, то на старика. – Я тебе не прощу этого унижения! Ноги нашей не будет в твоем доме! И о сделке забудь!

Развернулся и, стуча тростью, последовал за девушкой с ее свитой. Но старику, казалось, было глубоко плевать на них обоих, он смотрел на Хана, и его левый глаз слегка подергивался.

– Значит, это твой выбор? Русская шалава?

– Не смей называть так мою жену, дед. Ты хотел, чтоб я женился – я это сделал. В своей дарственной ты забыл уточнить на ком.

Дед какое-то время смотрел исподлобья, а потом расхохотался. Он смеялся так взахлеб, что закашлялся, и ему немедленно подали платок, который окрасился кровавыми пятнами.

– Ты стоишь того, чтоб у тебя была именно такая… – кивнул в мою сторону, – ничего другого ты не заслужил.

Я с трудом сдерживалась, чтобы не плюнуть этому сморчку в лицо, но меня сдерживала сильная рука Хана, продолжающая сжимать мои пальцы.

– Все же намного лучше той бл*ди, которую подсунул мне ты. Продолжай праздник, дед. Я исполнил твою волю. И хочу, чтоб ты исполнил то, что обещал…

Старик поднял голову и посмотрел на Хана таким же страшным взглядом, как и у внука. Два мрака, скрестившихся в ударе. Я даже услышала раскаты грома.

– Батыр Дугур-Намаев никогда не нарушает данное им слово. Все здесь принадлежит теперь тебе.

– Ппаааааа! – закричала женщина лет сорока пяти, в темно-зеленом наряде с покрытой головой. – Кааак? Каааак же так? Ты же говорил… ты же не можешь… Он брата… он же…

– Замолчи! Такова моя воля! Смирись!

Не глядя на нее, ответил старик и протянул руку за новой порцией виски. Залпом выпил, и в его пальцы вложили сигарету с мундштуком.

– Тебе нельзя, папа, – другая женщина, помоложе, схватила старика за руку, но он отпихнул ее в сторону.

– Поди прочь. Какая разница. Все равно скоро сдохну.

Женщина в зеленом прошла мимо меня и, когда поравнялась со мной, прошипела мне в лицо:

– Чтоб ты камни рожала, проститутка, или уродов, как и его бывшая! Он тебя все равно убьет, как и ее! Голову оторвет и кошке своей скормит! Долго не протянешь!

От ее слов внутри все похолодело, я посмотрела ей вслед, чувствуя, как сильно сдавило грудную клетку еще непонятным мне сильным страхом. Нет, я не боялась их… я еще сильнее начала бояться того, кого теперь называю своим мужем. Отчего-то мне не казались ее слова пустыми… они повергли меня в ужас.

– Пусть она переоденется. В моем доме не принято ходить полуголой.

Старик бросил на меня уничижительный взгляд, а Хан усмехнулся и прижал меня к себе.

– Мне нравится. Я сам выбирал. Пусть все оценят, какую красивую женщину я привел в твой дом, дед.

– У тебя ужасный вкус. Просто отвратительный.

– Неужели? Я ведь так похож на тебя. – потом обернулся к гостям. – Что все замолчали? Празднуйте! Давайте, веселитесь! У вас есть повод – скоро ни одного из вас в этом доме не будет. Он теперь принадлежит мне.

И, повернувшись к деду, отсалютовал ему бокалом и так же осушил залпом… А я вдруг поняла, зачем он на мне женился – насолить своему деду и получить наследство. И я не знала, что ужаснее: быть его игрушкой для плотских утех или стать женой и потом исчезнуть. Если игрушку могут выкинуть… то жену, скорее всего, закопают, чем отпустят.

– Мне все равно, кого ты привел в мой дом… но одно из условий дарственной – правнук. Если в течение назначенного срока она не родит от тебя, все обнулится!

Хан с рычанием обернулся к деду и схватил его за шиворот:

– Что значит правнук? Такого не было в договоре!

– Было. Внизу приписка о дополнении к дарственной под названием «условие один точка четыре». Там сказано, что в случае невыполнения данного пункта, все мое имущество отойдет к мужу моей старшей дочери. Ты всегда слишком тороплив, Тамерлан.

– Тыыыыыыыы! Тыыыы же знаешь… мне нельзяяяяя! Тыыыыыыы….

– Старый сукин сын. Я знаю. Но как иначе я бы мог поймать тебя за яйца? Или ты считаешь меня идиотом? – схватил Хана в ответ за воротник. – Решил обдурить самого черта? Хера с два. Или наследник, или останешься ни с чем.

Они смотрели друг другу в глаза, а у меня выступил холодный пот на спине и задрожали колени.

За обедом все молчали. Стучали вилками и ложками и максимум шептались. Мне казалось, что обо мне. Я ловила на себе их взгляды. Так смотрят собаки из подворотни, когда кто-то украл их кусок тухлого мяса. Внезапно свалившееся на меня «счастье» назвать иначе я не могла. Хан сидел рядом со мной, развалившись на стуле и презрев все правила этикета, как всегда ел жадно руками. Официант приносил ему добавку, подливал в стакан темно-бордовый напиток и стоял за спиной, готовый выполнить малейшую прихоть.

А я ежилась, как от змеиных кусов, и буквально кожей ощущала взгляды его семейки. Особенно пристально на меня смотрел глава семьи. И мне было страшно. Этот человек меня возненавидел с первого взгляда. Если и есть кто опаснее самого Тамерлана – это его дед. Особенно при том, что он рассчитывал женить внука на другой женщине.

– Ешь, – уже привычный приказ возле уха, а я ковыряю вилкой, и кусок в горло не лезет. В голове крутятся слова деда насчет наследника.

– Ешь, мне не нравится, что ты худеешь. Скоро не за что будет держаться.

Это звучало, как путь к спасению. Перестать ему нравиться и больше никогда не чувствовать на себе его мерзких ласк, и не ложиться под него, стиснув от боли зубы.

– Перестанешь меня возбуждать – откручу голову и выкину.

Судорожно сглотнула и вилка дрогнула в руке.

– Пока я хочу тебя трахать – ты жива. Так что старайся мне нравиться.

Я насильно впихнула в себя кусок мяса и запила соком. Мясо оказалось на удивление вкусным и тающим во рту. Аппетит пришел во время еды, и я почти все доела.

– Молодец. Мне нравится, когда ты послушная.

И положил руку мне на колено, заставив сжать бокал пальцами. Погладил ногу и потянул материю вверх. Я отодвинулась и резко встала.

– Куда? – глядя на меня исподлобья, сжимая вилку мощными пальцами.

– Мне надо.

– В туалет? Называй вещи своими именами, и станет жить проще.

Кивнула и вышла из-за стола. На самом деле не зная куда идти, но везде дышалось легче, чем рядом с ним. Я пошла в сторону дома, наивно надеясь, что сразу же найду нужное мне помещение. Но оказавшись в доме, я словно попала в средневековую крепость. Все двери похожи одна на другую. Направилась по коридору вперед, стараясь не смотреть на головы животных с оскаленными пастями и на висящие на стенах мечи и ружья.

– Вы видели эту… эту белобрысую шлюшку? Как он посмел привести ее в наш дом?

Отшатнулась назад и прижалась спиной к стене. Дверь в одну из комнат была приоткрыта, и там явно говорили обо мне.

– Отец Жаргал не простит. Идиот Тамерлан. Променять такую женщину на убожество. Во что одел ее. Привел бы голой.

– Плевать. Он ее вышвырнет через месяц-два. Она ни о чем. Тупая и молчаливая моль. Смотрит, как загнанная телка, своими глазами и хлопает ресницами. Он заскучает с ней.

– Думаешь? Видала, как смотрел на нее? Как будто сожрать готов и кости обглодать. Даже на Чимэг не смотрел так…

– Чимэг мертва. Ее смерть была жуткой, и эту русскую рано или поздно ждет то же самое.

– По завещанию Тамерлан должен вернуться в этот дом.

– Только этого не хватало. Я не стану жить с белой пигалицей под одной крышей. И дети мои с ней за один стол не сядут.

– Уже сидят. Она же здесь на ужине.

– Интересно, он свою убогую привезет? Покажет наконец-то людям? Или так и будет держать, как чудище, взаперти?

– Спрячет снова. Стыдится ее. Позор, выставленный напоказ. Исчадие ада породило такое же исчадие, и все пороки видны налицо.

– Где он откопал эту шлюшку? В каком притоне нашел? Она хорошенькая.

– В какой-то очередной подворотне, куда наведывался постоянно. Денег дал. Кто согласится за него выйти? Он же жуткий и мерзкий! Только ради бабла! Да и чудище его безногое никому не сдалось.

Я не вытерпела. Меня вдруг накрыло. Произошло замыкание внутри, и я в ярости распахнула дверь настежь. Увидела двух женщин, стоящих на балконе с дымящимися чашками.

– Говорит за спиной только тот, кто до смерти боится сказать всю лживую мерзость в глаза.

Они в удивлении уставились на меня.

– А теперь можете повторить. Давайте. Что замолчали?

Но они молчали, их рты чуть приоткрылись, и в глазах промелькнул искренний ужас. Что, сучки злобные, не ожидали? Давайте, скажите мне в глаза свои мерзости!

– Мои тетушки любят поливать грязью только шепотом и только втихаря. – раздался голос Хана за спиной, и его руки легли мне на плечи, – потому что сказать мне это в лицо кишка тонка и памперсы слишком дешевые – протекают. Да, Цэцэг?

Молодая женщина в сиреневом наряде судорожно сглотнула и опустила взгляд.

– А ты, Оюун, так же красноречива была, когда при тебе невинную убивали, или язык в зад заткнула и молчала, как трусливая ослица?

– Я не виновата в смерти Сарнай! Не смей меня обвинять!

Пальцы на моих плечах, как клешни, сдавили меня.

– Одно неверное слово в ее сторону, один неверный взгляд, и я вас не пощажу. Теперь в этом доме все принадлежит мне.

Та, кого он назвал Оюун, поморщилась и выплюнула, как каркнула.

– Сначала пусть твоя родит, а потом своим все называй. Одна уже родила тебе!

– Молчать! – тихий рокот заставил ее замолчать и прикусить язык. – Если хочешь оставаться в этом доме, а не разделить судьбу Чимэг.

– Ты не посмеешь!

– А кто меня остановит?

Как же люто его в этом доме ненавидели. От этой ненависти стало не по себе.

– Пошли вон обе. Вы мне действуете на нервы. Отправляйтесь на улицу или на свою половину. Завтра в этом доме будут иные законы.

– Отец еще жив!

– Мне это не помешает вышвырнуть вас обеих к такой-то матери. Теперь я здесь хозяин!

– Сначала выполни условия!

– Считай, они уже выполнены! – и клацнул на нее зубами так, что она подпрыгнула и шарахнулась в сторону. – Брысь!

Сестры Дугур-Намаевы выскочили с балкона, а Хан оставил мои плечи и отошел к перилам. Мое сердце тревожно билось. Я не знала, как он отреагирует на то, что я дерзко говорила с его тетками. Может быть, меня ожидает трепка.

– Смело напасть на змей у них же в гнезде.

– Я не боюсь змей.

Резко обернулся ко мне, и без того узкие глаза сузились еще больше.

– А кого боишься? Меня?

Дернул за руку к себе.

– Да. Вас боюсь.

Уголок его рта слегка дернулся вверх. Жуткое подобие улыбки. Иногда мне казалось, что этот человек не умеет улыбаться.

– Люблю твою откровенность. Только до сих пор не понял – это недостаток или достоинство.

Отпустил мою руку и провел ладонью по моим волосам, убрал их назад за ухо, грубо провел пятерней по лицу, сжал шею, спустился ниже, сдавил грудь. Его ноздри раздулись и сжались, затрепетали, а глаза почернели.

– Закрой дверь на балконе и иди сюда.

Внутри все взметнулось в протесте, но я заставила себя огромным усилием воли подавить этот всплеск и подчиниться. Закрыть дверь. Вернуться к нему. Тяжело дыша. Пытаясь приготовиться к тому, что сейчас последует.

– Развернись ко мне спиной, держись за поручни. Я войду сзади. Прогнись.

Но я не пошевелилась.

– Я сказал, развернись и наклонись.

– Поцелуйте меня.

Он в недоумении тряхнул головой.

– Что?

– Поцелуйте меня… вначале.

– Зачем?

Двинулся ко мне, нависая скалой, отодвигая назад к поручням.

– Не знаю… так положено… целовать свою женщину.

– Кому положено? – спросил и оперся руками на поручни, зажимая меня в капкан.

– Мужу… – подняла голову и осмелилась посмотреть ему прямо в глаза. Чернота была настолько черной, что в ней потерялось даже мое отражение. А лихорадочный блеск ослеплял меня своей лихорадочностью. Мне вдруг стало страшно, что он ударит меня за наглость и неповиновение, особенно когда он наклонился ко мне.

– Кто-то это делал с тобой раньше? Целовал тебя?

– Нет, – отрицательно качнула головой и почему-то посмотрела на его губы. Они были алыми, красиво очерченными, сочными. Самыми красивыми на его грубом с резкими чертами лице.

– Твой Паша… разве не целовал?

Буквально сжимая меня в кольцо, выкачивая весь кислород вокруг нас, и хочется судорожно ловить губами воздух.

– Нет… никто не целовал.

И, приподнявшись на носочки, ткнулась губами в его губы, мысленно помолившись и попрощавшись с мамой Светой. Но он вдруг отшатнулся от меня, как от ядовитой, и сдавив мне лицо ладонью, толкнул назад. Тяжело дыша, глядя мне то в один глаз, то в другой.

– Никогда…ничего…не…делай…пока…я…не …приказал! Поняла?!

Испуганно кивнула, и слезы навернулись на глаза. Схватил за руку и потащил к двери, распахнул ее и поволок меня по коридору.

– Куда? – испуганно спросила.

Но он не ответил и втолкнул меня за одну из дверей, чуть ли не споткнувшись, я оказалась в туалете. Напротив своего отражения с глазами, наполненными отчаянным ужасом и слезами. Зимбага ошиблась. Ему не нужны шаги навстречу. Он животное. Дикое, страшное и равнодушное. За ласку загрызет.

Глава 13

Ранее...

Дед вернул его домой. В семью, из которой он сбежал и семьей никогда не считал. Батыр приложил максимум усилий, чтобы блудный внук согласился начать все сначала, но даже не предполагал, какого зверя пускает к кормушке и чем это аукнется всему клану потом. Жестокий, беспринципный, грубый и невоспитанный по законам семьи Тамерлан едва только переступил порог особняка Золотого Скорпиона, сломал всю систему. Но обратной дороги не было. Он нашелся, а значит, теперь являлся частью клана, и отказаться от него не могли.

Дед завел его в столовую и представил всем родственникам. Лживые, лицемерные суки сделали вид, что рады ему. Целовали и обнимали, сокрушались об исчезновении, смотрели в глаза и сладко улыбались, а он думал о том, что с удовольствием вспорол бы им всем горло, набрал полный бассейн их крови и утопил в ней тела, надев каждому золотую глыбу на шею.

Дядя подошел тогда к нему и, крепко обняв, похлопал по спине.

– Вымахал! Гладиатор! – захохотал и ударил кулаком в плечо, и тут же скорчился от боли. Племянник перехватил руку Алтана и сдавил его кулак пальцами с такой силой, что тот присел на полусогнутых. – Эй! Полегче!

Усмехнулся в ответ и тоже ударил дядю по плечу. Переводя все в шутку, но их взгляды скрестились, как два клинка. Единственный и любимый сын Батыра понял, что внук явно не войдет в число добрых родственников и не собирается уступать место в иерархической лестнице прямому наследнику. Дед забрал Хана в свой кабинет, налил виски и заставил выпить до дна.

– Дугур-Намаевы должны жить под одной крышей и быть одним целым. Мы – империя. Нас боится каждая тварь в этом городе и в этой стране. Золото правит миром, а все золото мира проходит через эти руки.

Он раскрыл ладони и показал их Тамерлану.

– Я хочу научить тебя, чтобы оно проходило и через твои. Бросай свою блажь. Намахался кулаками и хватит.

Если бы он мог бросить, если бы мог объяснить, что спорт — это та отдушина, в рамках которой он может выплескивать свой неконтролируемый гнев. Получая удары в грудь, в живот, в голову, по ребрам, подвергая свое тело насилию, он освобождается от демонов, которые сжирают его заживо. Боль не дает жажде мести поглотить Тигра и вырезать весь клан Дугур-Намаевых. И он держался, хоть это было и непросто. Но детские кошмары никуда не делись, они рвались наружу, они продирались сквозь сон и заставляли его вскакивать с мокрых простыней и, тяжело дыша, бежать к холодильнику, чтобы вылить на голову ледяную воду, отрезвляя себя, возвращая в мир реальности.

Она ему снилась – его мать. Мертвая, обезображенная, окровавленная тянула к нему руки и спрашивала: «Ты отомстил за меня, Тамерлан? Ты заставил их харкать кровью? Ты отрезал их обагрённые руки? Вырвал языки, которые не вступились за меня? Ты простил их… сынок… сыночеееек, ты их простил? За золото? Продал меня?». И ему казалось, он превращался в безумца. Кричал и бился в стены своей комнаты, колошматил по ним, сбивая руки в кровь. Все заканчивалось так же внезапно, как и начиналось. Он застывал. Смотрел в одну точку и осознание начинало возвращаться. Иногда ему казалось, что вместо стен он бьет своего отца, дубасит, как тряпичную куклу, убивает снова и снова.

Дед предложил подлечиться в клинике, не зная истинной причины, видя только последствия и ремонтируя комнату за комнатой. Но Хан отказался. Живо заинтересовался бизнесом деда. Настолько живо, что переплюнул в этом даже любимого Алтана, на которого Батыр возлагал все надежды.

Но внук оказался более способным, и Батыра распирало от гордости. Он видел, какой трепет в людях вызывал Тамерлан. Его боялись на первобытном уровне, подсознательно, совершенно неосознанно. Боялись без исключения все. Даже свои.

Его сила и властность произвели должное впечатление. Он был тем, кто мог дать отпор самому Батыру и не стеснялся указать на его промахи. Батыр давал ему свободу. Имея огромнейший капитал, связи по всему миру, надежную защиту в лице видных политиков и сильных мира всего, Дугур-Намаев старший мог себе позволить дать внуку совершить ошибки и набить свои шишки в семейном бизнесе. Но к удивлению старика, Тигр не только не набил шишки, он нашел новые лазейки для сбыта, пробил каналы и связи в Африке и в Израиле, куда раньше был закрыт ввоз золота, так как имелись свои источники.

Лишь один раз они схлестнулись, когда Тамерлан жестоко потопил конкурентов, скупил все активы, и все поняли, чьих рук это дело.

– Слишком грязно для нас.

– Бизнес – это изначально грязь. Или ты хочешь пожалеть их?

– Я хочу, чтобы ты действовал иначе, Лан.

– Иначе – это как? Я подсидел их, я нашел слабое место и месяцами ожидал, пока они оступятся. Я отжал для нас мелкое «датское королевство» с начальной стоимостью в миллиард.

– Адам Фон Бергольц застрелился, его жена в реанимации, а дочь пыталась наложить на себя руки. Кстати, он мечтал, что однажды ты на ней женишься.

Тамерлан расхохотался, глядя на деда.

– И что? Мне расплакаться от жалости и вернуть им их бизнес?

– Ничего. Можно было действовать благородней.

– Я готов взять себе их собаку. И один раз вые**ть его дочку, так уж и быть… Ладно – два раза. Она блондинка?

Дед какие-то доли секунд молчал, а потом хлопнул внука по плечу и тоже расхохотался.

– Сукин сын! На самом деле я горд. Ты их сделал. Отодрал красиво и больно, прямо в девственный зад. Я пошлю им венок от нашей семьи. И еще… ты должен жениться.

– Кажется, об этом мы не договаривались.

– Значит, пришло время договориться. Я нашел тебе жену.

– И кто это?

– Чимэг. Дочь одного из моих партнеров. Ее отец вчера сделал мне заманчивое предложение, и я не смог отказаться.

– И в чем подвох?

– Ни в чем. Говорит, дочь в девках засиделась. Предложил взять, и я согласился.

– Вместо меня?

– Вместо тебя. Брак – это тоже бизнес в какой-то мере.

***

Она ему понравилась. Насколько вообще могла нравиться женщина такому, как он, чей опыт ограничивался проститутками и шлюшками. Кто никогда не целовался, потому что брезговал дотрагиваться до продажных девок, а с нормальными отношений никогда не было. Чимэг – милая, молчаливая, невысокого роста, крашеная блондинка с раскосыми темными глазами, пышным телом и роскошным задом. Он лишил ее девственности в первую брачную ночь и уехал на сборы перед турниром. Не видел около месяца, а когда вернулся, решил, что будет хорошим мужем. Не таким, как его проклятый отец и даже дед. У него все иначе, как у людей.

Осыпал жену подарками, золотом, бижутерией, дорогими шмотками, подарил три тачки, меха, гаджеты. Хотел, чтоб она была счастлива. Чтоб ей было с ним хорошо. Но хорошо было только ему, и то условно. Она тратила его деньги налево и направо. А по ночам ложилась на спину и раздвигала ноги, молча позволяя ему себя трахать, или становилась на четвереньки и оттопыривала задницу. Без эмоций, без страсти. Иногда поскуливала, когда он злился на этот холод и намеренно натягивал ее яростно и жестоко, долбился по самую матку отбойным молотком, удерживая ее за волосы и оставляя синяки. Хоть какие-то эмоции. Все так же без поцелуев и ласк. Ничем не отличаясь от шалав.

У нее все было маленькое там, узкое. По началу он старался быть нежным, старался даже заставить ее испытывать удовольствие, но у него не получалось. Или ей это было не нужно. Впрочем, он привык. Быть им ненужным. Насрать. У него есть то, что нужно им всем – жирный кошелек, набитый золотом, и увесистая фамилия, под гнетом которой прогнется каждая тварь.

Да и секс можно получить где угодно и от кого угодно. Если он хотел, чтоб под ним выли и стонали, то шел к бл*дям. С Чимэг он выполнял долг и делал наследников. Но иногда, когда накрывало, брал ее с особой жестокостью, вгонял член по самые гланды, чтоб давилась до рвотных спазмов, и трахал часами во все дырки так, чтоб она потом сутками отлеживалась в постели и принимала у себя врача. Пару раз ей наложили швы, но он не расчувствовался, разве что дал ей перерыв от себя и не входил к ней в спальню. Ничего, она тратит предостаточно его денег, чтоб терпеть. Чимэг действительно ни на что не жаловалась. Она была прекрасной хозяйкой, гостеприимной, красивой, ухоженной.

И он постоянно думал о том, что это с ним, бл*дь, что-то не так. Он не такой. Уродливый, неотёсанный, огромный. Если бы не его бабло, то эта миниатюрная сучка с ним бы не жила и замуж не вышла. Никто бы по доброй воле не вышел. И по х*й.

Он перестал ее драть, когда она забеременела. Они ждали сына. Тамерлан мечтал о мальчике, представлял себе, как воспитает из него свое продолжение, мужчину. Он взрослел и вместе с возрастом пришла ответственность за себя, за семью, за будущее потомство. Уже самому захотелось осесть, и он оставил спорт. Дед радовался. Родственнички рвали и метали, но виду не подавали.

Хан купил огромный дворец. Шикарнейшее, громанднейшее, чудовищно красивое строение. Множество спален, три необъятных этажа, десятки комнат, которые никогда не станут жилыми, разве что наступит средневековье и дворец станет пристанищем самого царя и его двора. Хан украшал жилище, скупал антиквариат, красивые статуи, дорогущие картины, эксклюзивную мебель, дизайнерские ковры, сотканные лично для него, стоящие баснословных денег. Он даже приказал сделать искусственное озеро и запустил туда пару лебедей.

У него было все, что может пожелать человек. Свои тачки, три бассейна, четыре конюшни с самыми породистыми лошадьми, десять из которых неизменно участвовали в скачках. Но иногда он все же возвращался к боям. Чувствовал, что ему надо. Выпустить пар. Набить морду, сломать кости. Несколько дней в году он уезжал на один из турниров и дрался до полусмерти.

Перед родами решил, что уедет в последний раз. Родится сын, и с боями будет покончено. Тамерлану даже казалось, что его жена начала меняться и между ними появилось некое тепло. Нечто похожее на привязанность. Пару раз он приходил к ней в спальню, и она с удовольствием отсасывала ему так, как он любил, даже старалась. Иногда он клал руки к ней на живот и слушал, как бьется его сын внутри ее тела. Врач обещал им сына. Хан даже придумал ему имя и представлял, как научит драться.

Чимэг родила, пока он был на турнире в Тунисе. Без нормальной связи. Он даже не знал, что стал отцом… Не знал, что начался обратный отчет до того момента, пока человек в нем захлебнется в вонючем болоте из грязи и предательства, и возродится чудовище.

Почуял неладное еще в аэропорту, когда приземлился личный самолет, и начальник охраны, склонив голову, проблеял, что Чимэг исчезла из роддома.

Он мчался туда как бешеный, сломя голову, продрался в больничный покой, расшвырял врачей, втиснулся в отделение для младенцев и застыл возле кювеза, где лежала его дочь. Она родилась недоношенной с врожденной аномалией – у нее не было обеих ног чуть выше колен и пальцев на правой руке. Позже врач объяснит, что это генетическое заболевание, и чаще всего оно встречается в семьях с кровосмесительными браками.

Он еще не совсем понял, что происходит… понять не мог, куда исчезла его жена. И не сразу поверил, даже когда увидел своими глазами, как она собирает вещи, как лихорадочно одевается, звонит кому-то и удирает из больницы через черный ход, даже не попрощавшись с их новорожденной дочерью.

Потом Хан узнает, что она обнулила все свои счета еще до родов, вскрыла в доме сейф и забрала золотые слитки… а вместе с ней исчез и ее доктор, обещавший им здорового сына.

Он нашел их обоих через три месяца. В Таиланде на курорте. Она к тому времени сменила имя, как и ее доктор. Хан следил за ними сутки. В их номера поставили жучки и камеры, и он слушал, как она стонет, как орет, как кончает, как с упоением сосет член своего гребаного любовника и просит отодрать ее пожестче. Потом они разговаривали… о нем. Как специально, словно подписывая себе смертный приговор и пробуждая в нем зверя.

– Я ждал, пока это случится. Ждал, когда ты уйдешь от него ко мне!

– Я не смогла больше… Не смогла ждать, пока сдохнет его дед. Нам хватит и этих денег до конца жизни. Когда он выкупил эти слитки, я поняла, что это конец… что рожу эту… и сбегу с тобой, любимый.

– Не скучаешь по дочери?

– По этому уродцу? Нет. Я испугалась, когда увидела ее. На него похожа. Ничего моего. Волосатое чудище. От ублюдка могли родиться только уродцы.

– Я боялся, что в тебе проснутся материнские чувства.

– Только к твоим детям, любовь моя.

– Каждый день ненавидел его за то, что трахает тебя! Если бы мог – убил бы его!

– Брось. По-настоящему меня трахал только ты. Забыл? Кто лишил меня девственности? И кто потом ее восстанавливал?

– Мне хотелось тебя убить.

– Мммммм… помнишь, как мы сказали, что ты наложил мне швы, и я всю неделю ездила к тебе в клинику, и мы там…

– Хватит о нем!

– Лучше трахни меня… о дааа… да, мой лев! Он никогда не умел это делать, как ты. Вылижи меня… оооох… да…дааа, вот так. Войди, когда я буду кончать, ааааааааааа….

Их смерть была мучительной и жуткой. Их вывезли прямо из отеля и привезли в один из их ресторанов, который сука купила на деньги, вырученные с его слитков. Хан курил кальян и смотрел, как они оба варятся живьем в огромном чане для мяса. Их останки скормили бродячим псам одного из нищих районов Таиланда.

Когда вернулся домой, первым делом сделал тест ДНК, который показал, что отец ребенка – это он. Следующим шагом были анализы и проверки, поиски причин. И они были ему озвучены… генетические аномалии, сразу несколько хромосомных заболеваний.

Вспомнился бессвязный бред Тахира.

«Сука она… развратная дрянь. Извращенка. Да! Бил! Как думал, с кем она… и бил. Как видел рядом с этим… и бил… Любил ее. После всего любил. Никогда бы мне не сосватали. Никогда. Мечтать не смел. Думаешь, я виноват? Она заслужила! Чтоб не знал никто, мне ее спихнули… прикрылись мной… а она….она тварь… она со своим… с братом»