Падение звезды

1

Денек выдался что надо. Не жарко, не холодно. Ну а что ветер, так это даже хорошо — физиономия будет не такой красной. Как многие мужчины, Рэм Борисович Мамотюк любил пропустить за ужином граммов сто — сто пятьдесят беленькой. Сегодня он сделал это, не дожидаясь ужина, так ведь и причина была нешуточная. Две недели он брал на абордаж эту неприступную цацу — и две недели слышал в ответ: «даже не знаю», «только не сегодня», «нужно подумать» и тому подобные неуклюжие отговорки, изрядно утомившие Рэма Борисовича.

Но сегодня, около трех часов дня, он наконец получил в ответ на свои увещевания твердое и недвусмысленное — «приезжайте, я буду ждать». И уж конечно после такого приглашения грех было не выпить. Одно плохо — после ста граммов водки у Рэма Борисовича краснело лицо. И не просто розовело, а прямо-таки наливалось кровью. Рэм Борисович знал, что за эту неприятную особенность коллеги (и даже жены коллег) за глаза называют его не иначе как «вождь краснорожих». Впрочем, генерал-лейтенант МВД Рэм Борисович Ма-мотюк давно уже вышел из того нежного возраста, когда колкая фраза, небрежно брошенная в спину, вызывает прилив нестерпимой злости и обиды. Двое-трое из тех острословов, которых так смешила красная физиономия Мамотюка, даже не подозревали, что в разное время он спал с их женами. Так что если говорить о мщении, то Рэм Борисович считал, что уже всем отомстил, а потому нечего беспокоиться по пустякам.

Для полноты впечатления следует обрисовать внешность генерал-лейтенанта. Это был высокий, широкоплечий мужчина, очень плотного телосложения, но отнюдь не толстяк. Лицо у Мамотюка было широкое, взгляд властный, а губы красные и выпуклые, как у древнегреческого бога Бахуса. Круглую голову генерал-лейтенанта венчал жесткий ежик седых волос. Сам себе Рэм Борисович казался похожим на римского патриция, окружающим — на помещика Троекурова из фильма «Дубровский»: Оба сравнения льстили самолюбию Мамотюка.

С красавицей, покорившей его суровое сердце, Мамотюк встретился две недели назад. Огромные синие глаза, белокурая маленькая головка, капризный изгиб губ и этот голос… Господи, что у нее был за голос! Как только она заговорила, Рэм Борисович окончательно потерял голову.

— Я хочу с вами встретиться! В конфиденциальной обстановке, — сразу же взял быка за рога Мамотюк.

Белокурая красавица глянула на него из-под полуопущенных ресниц и робко проворковала:

— А зачем?

— Отвечу вам стихами поэта Маяковского. «Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, женское…» — И Рэм Борисович игриво улыбнулся.

Вероятно, в глазах девушки эта улыбка не выглядела такой уж игривой. (Возможно, что даже и просто похабной.) Она потупила взгляд и сказала:

— Не знаю… Я… У меня на этой неделе много дел.

— Нет таких дел, которые нельзя было бы отложить ради нашей встречи, — заметил Мамотюк, имея на это все основания.

— Да, но… — Красавица нервно прикусила нижнюю губку жемчужными зубами.

— Возражения не принимаются, — отчеканил Мамотюк. — Дайте мне ваш телефон. И запишите мой.

Так и произошло их знакомство. Если бы Рэм Борисович знал тогда, к каким страшным последствиям приведет его жажда плотских утех, он бы завязал свой «звон» крепким морским узлом. Но, на его беду, поблизости не оказалось ни пророка, ни оракула, ни даже задрипанного хироманта, чтобы открыть Мамотюку глаза на его мрачное будущее.

Встретиться договорились в одной из конспиративных милицейских квартир. Впрочем, белокурой красавице Мамотюк сказал, что квартира принадлежит лично ему — так, на всякий случай. Чтобы знала, с кем имеет дело.

При первой встрече с очередной любовницей генерал Мамотюк всегда напускал на себя солидно-загадочный вид. Он старался заинтриговать юную прелестницу, пробудить в ее душе любопытство, поскольку был твердо уверен, что от любопытства до симпатии всего один шаг. Чаще всего так и получалось. Девушки находили Рэма Борисовича импозантным, и он изо всех сил старался поддерживать этот имидж.

В квартире Рэм Борисович оказался за полчаса до намеченного времени. Ожидая прелестницу, он залез в бар и налил себе еще полстакана виски. Потом принялся нетерпеливо ходить по квартире, то и дело прикладываясь к стакану красными, выпуклыми губами. Генерала так и подмывало позвонить красотке на мобильник, однако он удерживался от этого опрометчивого шага. Ник чему проявлять юношеское нетерпение. Девчонка должна знать, что имеет дело с человеком рассудительным и достойным — короче говоря, с мужчиной, знающим себе цену. На молодых девушек эти качества действуют безотказно. А генерал хотел ей понравиться, очень хотел. Как знать, возможно, их связь будет продолжаться долго. Может, даже дольше, чем с той красоткой, как бишь ее звали… Мамотюк наморщил лоб, вспоминая имя одной из своих бывших любовниц, но тут в прихожей задребезжал звонок.

Рэм Борисович выплеснул в рот остатки виски, поставил стакан на стол и быстро зашагал в прихожую. Замок он открывал дрожащими от нетерпения руками. Распахнув дверь, Мамотюк едва не зажмурился — на какое-то мгновение ему показалось, что у порога квартиры стоит маленькое солнце в ореоле пушистых, сияющих, светлых волос.

— Я не опоздала? — спросила красавица.

Рэм Борисович улыбнулся и качнул головой:

— Нет. Хотя я уже успел соскучиться. Ну здравствуй, золотце! — Он посторонился, впуская девушку в прихожую.

Два часа спустя, когда генерал-лейтенант Мамотюк мирно посапывал в постели, ублаженный красавицей — как он сам бы выразился — «по самому высшему разряду», белокурая прелестница бесшумно выбралась из-под одеяла, накинула на плечи кофточку и, оглянувшись на Мамотюка (спит ли?), на цыпочках вышла из спальни. В гостиной она, действуя так же бесшумно и осторожно, достала из сумочки мобильный телефон, нажала на кнопку связи и приложила трубку к уху. Когда на том конце отозвались, она шепнула в трубку всего одно слово:

— Спит.

Затем отключила связь и, опасливо поглядывая на дверь спальни, убрала телефон обратно в сумочку.

Затем она направилась в прихожую. Минут через пять в дверь тихонько поскреблись. Белокурая прелестница повернула ручку замка и открыла дверь. Высокая, темная фигура скользнула в квартиру.

Рэму Борисовичу снился прекрасный сон. Он лежал в гамаке, на берегу голубого моря и смотрел на желтую пляжную полосу. Над ним мерно покачивались широкие листья пальмы. Легкий, прохладный ветер легонько шевелил его волосы.

В руке у Рэма Борисовича был длинный тонкий стакан с коктейлем. Рэм Борисович пил его через соломинку, и вкус у коктейля был просто неземной!

Из моря вышла гибкая, тоненькая фигура. Она тряхнула белокурыми волосами и двинулась к Рэму Борисовичу. На лице у прелестницы сверкала приветливая улыбка. Она была совершенно нагая. Крепкая грудь с маленькими, розоватыми сосками, плоский, загорелый живот, длинные стройные ноги. Рэм Борисович почувствовал, как возбуждается. Блондинка подошла к Мамотюку и присела возле гамака. Волосы у девушки были влажные, как у русалки, на плечах и обнаженной груди сверкали капельки морской воды. На губах ее по-прежнему играла лучезарная улыбка. Она протянула руку и обхватила тонкими пальцами плечо Рэма Борисовича. Затем вдруг сильно его тряхнула и хрипло шепнула:

— Пора просыпаться!

Рэм Борисович изумленно завертел головой. Тут красавица тряхнула его еще сильнее.

— Пора просыпаться, кому говорю! — требовательно повторила она.

Мамотюк раскрыл рот:

— Чего?

— Встать! — рявкнула вдруг прелестница, злобно сверкая глазами.

Рэм Борисович резко подался вперед и… проснулся.

Над ним нависла черная фигура. Мамотюк ясно видел ее очертания на фоне синего окна.

— Что такое? — сонно спросил он. — Кто вы та…

Тут что-то твердое и железное резко воткнулось ему в рот, разрывая небо. Мамотюк захрипел от боли и хотел отпрянуть, но в этот момент что-то звонко лопнуло у него в голове, и он погрузился в вечную темноту.

2

Тремя днями раньше известный московский режиссер Виктор Янович Ханов, глава народного театра «Глобус», известного своими смелыми и новаторскими инсценировками, сидел в гримерке своего друга, артиста Пригова, и, подняв палец, в который уже раз наставлял:

— Запомни, Дима, никакой самодеятельности. Импровизация — это не твой конек. И не мямли на сцене. Произноси слова четко, но без пафоса.

Актер Пригов, придирчиво разглядывавший свое отражение в зеркале, кивнул и небрежно ответил:

— Да я помню, Вить. Да не волнуйся ты так. Все пройдет как по маслу. Не в первый раз.

Ханов достал из кармана пачку «Парламента», выбил одну сигарету на ладонь, вставил ее в рот и сердито проворчал:

— Черт знает что такое. Пятнадцать лет в театре, — казалось бы, давно уже пора привыкнуть. Ан нет, перед каждой премьерой волнуюсь как новичок.

— Со всеми так, — вновь поддержал нервного режиссера флегматичный актер Пригов. — Думаешь, у меня поджилки не трясутся? — Он повернулся в профиль, скосил глаза на свое отражение и спросил: — Как думаешь, не сильно длинный?

— Кто? — не понял Ханов.

— Нос.

Ханов оценивающе посмотрел на нос Пригова — тот был длинный, толстый и слегка желтоватый — сделанный из дорогого тонкого полимера.

— Нормальный нос, — сказал Ханов. — Между прочим, он нам обошелся дороже, чем весь твой наряд. Кстати, я тебе уже говорил, но еще раз повторю: когда читаешь стихи под балконом Роксаны, не завывай так на окончаниях. А то у тебя получается плохой Высоцкий. И четче проговаривай слова. Помнишь, как молодой Евтушенко читал?

— Вить, я все помню, — терпеливо ответил актер Пригов.

— Ну молодец. — Ханов закурил, махнул перед лицом рукой, отгоняя дым, и поднялся со стула. — Ладно, настраивайся. Через двадцать минут начинаем.

Он еще раз оглядел Пригова, вздохнул, повернулся и вышел из гримерки.

Виктору Яновичу Ханову было сорок лет, однако выглядел он на тридцать с небольшим. Это был высокий и красивый молодой человеке породистым лицом, тонким носом, черными волосами и слегка выдвинутым вперед подбородком с ямочкой посередине, что делало его похожим на всех голливудских звезд сразу — от Грегори Пека и Керка Дугласа до Джорджа Клуни и Виго Мортенсена. Женщин эта ямочка просто сводила с ума. Улыбка у Ханова была обворожительной, манеры изящными. А когда он общался с женщинами, в каждом его движении было столько галантности, словно он родился четыреста лет назад и в пору своей ранней молодости был не режиссером, а странствующим рыцарем и поэтом.

Так или иначе, но дамы находили Виктора Ханова чертовски обаятельным. И кстати, не только из-за внешности. Когда. Виктор Янович говорил о театре или об искусстве вообще, глаза его начинали сверкать, подъем головы становился гордым и одухотворенным, а слова слетали с губ звонко и веско, как у оракула. Глядя на него в эти минуты, все окружающие ясно и недвусмысленно понимали — передними настоящий гений. Если уж не Станиславский, то Немирович-Данченко точно.

Выйдя из гримерки, Ханов хотел было пройти к исполнительнице главной роли — Нине Зориной, однако передумал. Нина была девушкой нервной и, когда он повышал на нее голос, ужасно этого пугалась. А не повышать голос в такой ответственный час Виктор Янович не мои Это получалось как-то само собой.

Ханов подошел к окну и стал нервно курить, то и дело поглядывая на часы. До начала спектакля оставались считанные минуты.

В то самое время, когда Ханов курил у окна, в театр — наряду с прочей публикой — вошли двое ничем не примечательных людей. Одеты они были просто и неброско. В холле остановились и стали тихо о чем-то переговариваться.

Если бы Ханов мог услышать, о чем говорят эти люди, он бы занервничал еще больше. Однако они стояли в холле, у входа в театр, а он — совсем с другой стороны. Сейчас между ничем не примечательной парочкой и Виктором Яновичем Хановым было около пятидесяти метров, но полчаса спустя им предстояло встретиться лицом к лицу. И встреча эта не предвещала Ханову ничего хорошего. Однако не будем забегать вперед.

Ровно через двадцать пять минут после началаспек-такля Виктор Янович вышел из зала и двинулся к туалету. Выглядел он уже не таким бледным и взволнованным, как полчаса назад. Спектакль шел успешно. Актеры играли почти безупречно, публика реагировала вполне адекватно: когда нужно — смеялась, когда нужно — затихала, внимая трогательным монологам Сираноде Бержерака, длинный нос которого давно уже никого не смущал. В общем, все шло «как по маслу».

Только на двадцатой минуте спектакля Виктор Янович вспомнил, что давно не курил. А вспомнив, тут же почувствовал непреодолимое желание. Тут и мочевой пузырь подоспел, ясно и недвусмысленно давая понять, что неплохо было бы посетить мужскую комнату. Короче говоря, Виктор Янович вышел из зала.

В туалете было пусто, если не считать молодого человека, пытающегося выдавить на свои ладони жидкое мыло из фарфорового флакона, стоявшего на полочке у раковины.

— Там есть специальный рычажок, — с улыбкой подсказал незнакомцу Ханов.

Тот кивнул в ответ и перестал мучить флакон.

Ханов прошел в кабинку. Первым делом нужно было воздать должное природе, а сигареты могли и подождать.

Едва Виктор Янович расстегнул ширинку, как дверца кабинки тихо скрипнула у него за спиной.

— Занято, — не оборачиваясь, буркнул Ханов и приготовился «дать залп».

В то самое мгновение, когда он нацелился в белоснежный желоб унитаза, в затылок Ханову ударила пуля тридцать восьмого калибра. Пройдя череп насквозь, пуля вылетела через правую глазницу Ханова и, дзинькнув о голубую плитку стены, отлетела в сторону и упала в мусорную корзину с использованной туалетной бумагой. Впрочем, Виктор Янович ничего этого уже не видел. По одной простой причине — он был мертв.

3

Светлана недовольно скривила губы и поправила пальцем дужку очков.

«О господи! Интересно, здесь хоть когда-нибудь не бывает очереди?»

На этот раз покупателей в магазине оказалось немного, как это обычно бывает вечерами, но пять или шесть пенсионеров терпеливо топтались у кассы. Светлана встала в конец очереди и уже через несколько секунд, по своей обычной привычке, впала в задумчивость. Когда необходимо было убить время, она всегда начинала о чем-нибудь думать или просто вспоминать.

Это у Светланы было с детства. Бывало, еще в школе, во время, химии или физики, пока учитель разъяснял новую тему, Светлана поворачивала голову к окну и «улетала в небеса» (так это называла ее тогдашняя подружка Ирка). И сидела так, пока стук указки об стол не возвращал ее с небес на землю.

— Перова, что с тобой? Ворон считаешь?

Светлана нехотя отворачивалась от окна и меланхолично смотрела на учителя.

— Я вас слушаю, Владимир Андреич.

Учитель с усмешкой качал головой — в том смысле, что «у девчонки еще хватает наглости!».

— Нет, Перова, это я тебя слушаю. Может, поведаешь классу, о чем ты задумалась?

— Я обдумывала ваши слова о втором законе термодинамики.

— Ага, значит, ты можешь повторить все, что я рассказывал?

Светлана пожимала плечами:

— Если хотите.

Затем выходила к доске и безошибочно (что называется, близко к тексту) повторяла монолог учителя о втором законе термодинамики.

— Хорошо, Перова, садись, — слышался смущенный голос педагога. И через секунду: — Ставлю тебе четверку. Впредь будь внимательнее.

Светлана возвращалась на свое место и уже через полминуты вновь погружалась в свои мысли.

Неудивительно, что такие казусы случались только с новыми учителями. После первой же экзекуции они переставали обращать внимания на Светланину «задумчивость», понимая, что в голове у этой странной девушки — при всей ее видимой рассеянности — работает настоящий компьютер, ничего не упускающий из виду.

Однажды у двоюродной сестры Светы украли в магазине сумочку. На следующий день Светлана пришла в этот магазин, обвела зал взглядом и указала на вора. Выяснилось, что она уже давно обратила внимание на этого странного парня, который постоянно терся в очередях во всех магазинах их района, но никогда не отдавала себе в этом отчет, поскольку… Да просто речь об этом никогда не заходила. И вот сейчас все ее подозрения, накапливавшиеся по капле, переполнили чашу и выплеснулись наружу.

Парня задержал и для выяснения личности. Он оказался карманником-рецидивистом. После обыска в кармане у него нашли колечко Светиной сестры. Колечко очень приглянулось вору, и он решил подарить его своей любовнице. Поддавшись сантиментам, вор проявил оплошность, за что и поплатился.

Впрочем, справедливости ради заметим, что в тот день Светлана так и не смогла толком объяснить милиционерам, почему она указала именно на этого парня. Она упрямо повторяла:

— Он вел себя как вор. Смотрел как вор. Ходил как вор.

— А откуда ты знаешь, как ведут себя воры? — с интересом спросил следователь.

На что Света вполне резонно ответила:

— По телевизору видела. Их в кино постоянно показывают.

— В кино, говоришь? Хм… Вот что, милая, вырастешь взрослой, приходи к нам работать. Нам такие наблюдательные нужны!

— Приду, — пообещала Света — и обещание свое сдержала.

Сейчас, будучи взрослой, двадцатишестилетней, женщиной и стоя в очереди, Светлана принялась прокручивать в голове свою жизнь за последние два года. То, что для других было «слезливым самокопанием», для Светланы было скорей своеобразным анализом. Что я сделала правильно? Какие ошибки и промахи допустила? Чего достигла?

А событий в последнее время было много. Не так давно Светлану прикомандировали в Генпрокуратуру из прокуратуры Гагаринского района Москвы. «Временно» — так звучала официальная формулировка. По этой причине Светлана Перова не была «важняком», как многие ее молодые коллеги.

Светлана довольно сложно сходилась с людьми. И тем более — плохо ладила с начальством. Эта худощавая, стройная шатенка имела не только острый язычок, но и обладала острым носом, который она вечно совала не в свои дела. Про таких, как Светлана, обычно говорят что-нибудь вроде: «Когда-нибудь с ней будет то же, что с той кошкой… Помните? Которую сгубило любопытство». Или: «Конечно, не красавица, но умна. Поэтому везде и суется. Надо ведь хоть чем-то выделиться».

На эти и подобные «подколки» следователь Генпрокуратуры, юрист второго класса Светлана Марковна Перова отвечала:

— Спасибо за сравнение. У кошки, между прочим, девять жизней, и вообще это очень милое создание. А насчет «выделиться»;..

Далее следовала шутка, от которой лица хулителей розовели, а рты открывались и пребывали в этом состоянии не меньше минуты. Светлана же как ни в чем не бывало бралась за прерванную работу и через несколько секунд уходила в нее с головой.

На личном фронте у Светланы Перовой тоже было не все в порядке. Вернее сказать — ее вообще не было, этой личной жизни. Года два назад у нее завязались вполне романтические отношения с одним футболистом. Он был высок, силен, носил длинные рыжеватые волосы и очень громко смеялся, рассказывая анекдоты. Анекдоты же он рассказывал так же громко, размахивая длинными руками и поглядывая по сторонам, словно хотел удостовериться — всем ли хорошо слышно?

Не сказать, чтобы Светлану приводили в восторг его манеры — это были повадки наглого верзилы из провинциального городка или выпущенной на прогулку в город гориллы. Однако, оставаясь со Светланой наедине, футболист делался мягким и беспомощным как ребенок. К этому следует добавить, что мать-природа наградила рыжего верзилу таким большим «мужским достоинством», что, увидев его в первый раз, Светлана даже испугалась. «Ну и что я теперь с этим буду делать?» — пронеслось у нее в голове. Однако со своим «хозяйством» футбол ист управлялся мастерски. Лучше, чем с мячом на футбольном поле.

Этот неожиданный контраст — детской, наивной беспомощности и грубой, животной силы — совершенно очаровал Светлану «Мой рыжий мальчик», — называла она его про себя.

Однако очарованность Светланы улетучилась в тот миг, когда она увидела своего «рыжего мальчика» в объятиях высокой блондинки с формами Памелы Андерсон. Дело было в парке Горького. С того дня Светлана терпеть не могла блондинок, рыжих мужчин и парк Горького. Что касается футбола, то ему повезло еще меньше. Как-то раз подружка поделилась со Светланой:

— Ты знаешь, Свет, мой Ленчик целые вечера просиживает в кресле с пивом в руке и таращится на футбол. Не знаю, нормально ли это?

На что последовал ответ:

— Наташ, я на прошлой неделе была в зоопарке и видела там орангутанга. Я простояла у клетки минут десять или даже больше. И все это время орангутанг сидел на полу вольера с бананом в руке и тупо смотрел на картонную коробку. Так что с твоим Ленчиком все в порядке.

— Но ведь футбол и коробка — это разные вещи, — возразила подруга.

Светлана снисходительно улыбнулась:

— Ты права. В коробке смысла побольше. Двадцать здоровых мужиков бегают в трусах по полю и пинают мяч! Что может быть тупее!

Вот таким человеком была следователь Генпрокуратуры, юрист второго класса Светлана Марковна Перова к тому моменту, когда в сумочке у нее зазвонил телефон и бравый голос Александра Борисовича Турецкого произнес:

— Жду вас через полчаса в своем кабинете. Постарайтесь не опаздывать.

4

Часом раньше Александр Борисович Турецкий сидел в кабинете у Меркулова и пил только что принесенный секретаршей кофе. А Константин Дмитриевич, задумчиво постукивая по столу карандашом, говорил:

— Ты слышал про убийство одного из заместителей главы московской милиции?

— Про Мамотюка? — Турецкий кивнул: — Да, слышал. Еще сегодня утром по телевизору показывали. Тяжелый, говорят, случай. Кажется, его застрелили на конспиративной квартире?

— Это тебе тоже по телевизору сказали? — прищурился Меркулов.

— Угу. Ты знаешь, по этому ящику говорят много интересного. Тебе стоит его посмотреть — хотя бы раз. Что, наши «друзья с Олимпа» сильно взволнованы?

Турецкий красноречиво кивнул и поднял глаза к потолку.

Меркулов посмотрел в том же направлении и угрюмо ответил:

— Само собой. Убийство громкое. Президент лично звонил генпрокурору. Осведомлялся, кому будет поручено раскрытие этого дела.

По губам Турецкого скользнула усмешка:

— Так-так, продолжай.

— Генеральный позвонил мне. Я сказал, что все квалифицированные кадры у меня заняты. И тогда выбор пал на тебя.

— Спасибо на добром слове, Константин Дмитриевич. Такая честь! Право не знаю, достоин ли я.

Меркулов иронично склонил голову:

— Достоин, Саня, достоин. Впрочем, не обольщайся. Все «важняки» загружены работой на месяц вперед. Более-менее свободен Поремский, но он еще до конца не развязался с этим делом олигархов. Так что даже не знаю, как ты будешь укомплектовывать следственно-оперативную группу.

Турецкий хмуро почесал подбородок и изрек:

— Чем больше я тебя, Костя, слушаю, тем радостнее мне становится. Значит, Елагина, Курбатова и Левина ты мне не дашь, Поремский загружен работой, а про остальных и спрашивать не стоит.

— Именно. Впрочем… Помнишь, Светлану Перову?

— Это прикомандированная? Востроглазая и в очках?

— Угу. Она как раз сдала дело в производство, и с завтрашнего дня будет свободна. Я уже звонил в Гагаринскую прокуратуру. Они не спешат ее забирать. Видно, она там здорово кому-то насолила.

Александр Борисович усмехнулся:

— Эта может. Что ж, девчонка в принципе неглупая. Но на язык действительно невоздержанна.

— Это ты так говоришь, потому что себя со стороны никогда не слышал.

— Да ну? Неужели тоже острю с начальством в обход субординации?

— Случается, — хмыкнул Меркулов.

— Ну тогда мыс ней точно сработаемся. Значит, так. Беру в группу Перову и Поремского. Со Славой Гряз-новым и его операми я договорюсь.

Меркулов облегченно вздохнул:

— Я знал, что ты не будешь возражать.

— А разве это что-нибудь изменило бы?

Константин Дмитриевич вновь вздохнул и качнул седой гривой:

— Нет.

— Ну тогда не стоило и пробовать.

— Только, Саня, я тебя прошу: не затягивай с расследованием. Генпрокурор взял это дело под личный контроль. Сам понимаешь, что это значит. Если что, по шапке буду получать я.

— Не переживай. Шапку я тебе куплю. С премии. Если, конечно, ты мне ее выпишешь.

— На том и порешим, — кивнул Меркулов и положил наконец карандаш в стаканчик.

— В тот вечер он явно встречался с женщиной. Испачканные простыни, запах духов и…

— Не продолжайте, — поморщился Александр Борисович. — Она не оставила что-нибудь из одежды?

— Нет.

— А как насчет отпечатков пальцев?

— Отпечатков там море. Но какие из них принадлежат любовнице Мамотюка — сказать сейчас сложно. Эксперты работают.

— Ясно.

Александр Борисович снова уткнулся взглядом в протокол осмотра места преступления и в отчет экспертов-балл истов.

— Выстрелили в рот, — задумчиво проговорил он. — Причем один раз. Странная манера для профессионала.

— Следов борьбы нет, — вновь заговорил капитан Звягинцев. — Видимо, он не ожидал, что в него выстрелят.

— Ил и не успел понять, потому что только проснулся, — сказал Турецкий. — Думал, что все это продолжение сна. Не успел сообразить. Вряд ли это сделала та женщина… Ну в смысле, с которой он… резвился. Я слышал, генерал был очень осторожен. И с инстинктами у него все было в порядке. Хотя… — Александр Борисович перевел задумчивый взгляд на Звягинцева. — Из некоторых, даже самых сильных, мужчин женщины способны вить веревки.

— Ваша правда, — вздохнул Звягинцев и задумался о чем-то.

— Не принимайте близко к сердцу, капитан, — усмехнулся Турецкий. — Что обо всем этом говорят свидетели? Да, и есть ли они вообще? Консьержа в доме, как я успел заметить, нет.

— Нет, и никогда не было. Одна из соседок утверждает, что видела возле подъезда вечером молодую девушку — блондинку лет двадцати — двадцати пяти. Но лица ее не запомнила. Да и вообще, мало ли тут бродит блондинок.

— Н-да, с блондинками в Москве проблем никогда не возникало. Все хотят быть блондинками. Кстати, капитан, а вам кто больше нравится: блондинки или брюнетки?

Звягинцев усмехнулся:

— Я рыженьких люблю. А вы?

— Я-то? Я, капитан, люблю свою жену. Значится, так, как говаривал ГлебЖеглов: генерал Мамотюк был убит около полуночи. Ему выстрелили в рот. Пулю баллисты сейчас пробивают. Явных следов преступник не оставил. Однако известно, что в постели Мамотюка была женщина. Предположительно блондинка. Во сколько она ушла, нам не известно. Если убийцей была наша блондинка, то она явно профессионалка. Если же нет… — Турецкий пожал плечами. — Что ж, тогда убийцу нужно искать среди ближайшего окружения генерала. Во-первых, люди из его окружения умеют обращаться с оружием и заметать следы. Во-вторых, дверь квартиры была не взломана, а открыта. Аккуратно, без грубого подбора ключей. Отсюда следует вывод: либо генерал сам открыл убийце дверь, либо у них были ключи от квартиры. Ну как, капитан, я ничего не пропустил?

— Да вроде нет.

— Ну, значится, так и запишем. По осмотру места преступления больше ничего не имеем. Глаза могут отдыхать, а ноги и мозги, наоборот, вступают в работу. Куришь?

— Нет.

— А я, с твоего разрешения, закурю. — Александр Борисович взял сигарету и меланхолично закурил.

В тот же день Турецкий встретился с генерал-майором Грязновым. Тот внимательно выслушал старого друга и задумчиво нахмурился.

— Саня, дело нешуточное. Тут нужно… как в таких случаях говорят… полное погружение. А я нынче человек занятой. Как-никак заместитель директора Департамента угро МВД. Я нынче спец по решению административных проблем. А оперативно-розыскной работой занимаюсь постольку-поскольку.

— Ничего страшного. Я тоже большую часть времени занят бумаготворчеством. У тебя же есть на подхвате талантливые и бойкие оперативники?

Вячеслав Иванович пригладил ладонью волосы и задумчиво сказал:

— Это да. Но нужно подумать, кого на это дело отрядить. Тут нужен первоклассный специалист. А таких везде нехватка.

— Знакомая ситуация, — усмехнулся Турецкий.

— Погоди… Говоришь, у генерала в тот вечер была любовница? То есть шерше ля фам?

— Что-то вроде этого, — кивнул Александр Борисович.

— Отряжу-ка я тебе для Этой работы Галю Романову. А? Как считаешь?

Турецкий уставился на Грязнова, затем хлопнул себя ладонью по колену и рассмеялся.

— Что такое? — не понял Грязнов. — Не веришь, что женщина может быть хорошим сыщиком?

Турецкий смахнул с глаза слезу, выступившую от смеха:

— Да нет, как раз наоборот. Я себе в помощницы тоже взял женщину — Светлану Перову.

— Это такая чопорная девчонка с бойким язычком?

— Угу. У нас получается женская команда!

— Ну и отлично! Вдвоем они твою подозреваемую живо отыщут. Под нашим-то с тобой чутким руководством.

— Представляю, как отреагируют на эту новость журналисты, — продолжал улыбаться Турецкий. — Даже название будущей статьи вижу — «Женское дело»!

Или еще что-нибудь в этом роде. Слушай, а может, мне к этому делу жену подключить, а? Интуиции ей не занимать. Да и аналитик она хороший. А мы с тобой сложим в авоську все наши бумажные дела и махнем на Волгу! Будем сочетать приятное с полезным.

— Мечтай, мечтай, Манилов, — буркнув в ответ Грязнов, однако от улыбки тоже не удержался. — Стало быть, так и запишем: основную часть оперативно-розыскной работы поручаю Галине Романовой. Кандидатура утверждена. Возражений нет?

— Нет.

— Ну тогда с Богом.

5

Совещание проходило в кабинете Александра Борисовича Турецкого. Скорей даже не совещание, а беседа двух профессионалов.

— В принципе я с вашими выводами согласна. Но у меня есть еще одно предположение. Если вы позволите, я его выскажу.

— Мы позволим, — кивнул Турецкий.

— Девушка могла не быть убийцей, но действовать с убийцей заодно. Допустим, пока генерал спал, утомленный эротическими шалостями, она подала сообщнику знак, а затем открыла ему дверь.

— Резонно, — кивнул Александр Борисович. — В таком случае именно сообщник, будучи профессионалом и просто хладнокровным парнем, помог девушке замести следы. В смысле — проследил, чтобы она не оставила на постели какой-нибудь предмет своего интимного гардероба. Ну или еще что-нибудь, что помогло бы в будущем идентифицировать ее личность.

— Согласна с вами. Хотя… Ее могли и обмануть. Она могла не знать, что замыслил убийца.

— Как это?

— Ну помните «Пиковую даму» Пушкина? Германн проник в дом старой графини под предлогом свидания с ее воспитанницей. Она, дурочка, и оставила ему ключи.

— Гм… Начитанная у нас пошла молодежь.

Светлана прищурилась:

— А разве это плохо?

— Это великолепно. Надеюсь, великая русская литература поможет тебе найти таинственную блондинку. Думаю, прежде всего следует поискать среди дорогих путан.

— Александр Борисович, вряд ли это была путана.

— Почему?

— Мамотюк волновался перед встречей с ней. Судя по протоколу осмотра, он перед ее приходом пил виски, расхаживая по комнате. Бутылка открыта возле бара, а стакан стоял на другом конце комнаты, на журнальном столике. А со своей гостьей он пил итальянское вино «Бруно ди Монтепульчиано». Про виски с ее приходом было забыто.

Александр Борисович пристально посмотрел на Перову:

— А ты молодец. Хотя перед встречей с продажной женщиной мужчина тоже может волноваться.

— Вам виднее, — без тени усмешки произнесла Светлана и поправила пальцем очки.

«Она похожа на кролика из мультфильма про Винни-Пуха, — подумал, глядя на Перову, Александр Борисович. — Разве что посимпатичней. Да и дерзости побольше».

— Есть какие-нибудь идеи?

Светлана задумалась.

— Либо эта девушка очень хороша собой, — медленно произнесла она, — либо это была их первая встреча. Либо и то и другое вместе.

— На чем основывается данный вывод?

— На презервативах.

Турецкий слегка порозовел и крякнул, а Перова продолжила, не обращая внимания на его смущение:

— Под кроватью валялись два презерватива со свежей спермой. Выходит, генерал успел сделать два захода и все это еще до полуночи. А ведь Мамотюк был далеко не мальчик. В его годы для некоторых и один раз за неделю — подвиг.

Турецкий неопределенно хмыкнул. Перехватив его взгляд, Светлана вспыхнула до корней волос.

— Только не думайте, что это мой богатый личный опыт!

— Я и не думаю, — пожал плечами Александр Борисович.

— Вот и хорошо. Я все это к тому говорю, что нужно искать девушку не из обычного окружения Мамотюка. Нужно протрясти его недавние знакомства. Не-деля-две — не больше. Таким людям, как Мамотюк, девушка уже через месяц бы надоела. Поверьте мне, я таких типов знаю. Чтобы возбудиться, им постоянно нужно что-нибудь новенькое.

На этот раз Александр Борисович улыбнулся:

— С таким богатым воображением и знанием людей нужно детективные романы писать.

Светлана небрежно дернула острым плечиком:

— Меня и моя работа устраивает.

— Можно вопрос?

— Запросто.

— Что там у тебя стряслось в твоем Гагаринском районе?

— Ничего. Не сошлись взглядами с прокурором. Я больше люблю арбузы, а он — свиной хрящик.

Пока Александр Борисович переваривает слова Перовой, мы позволим себе сделать маленькое отступление, дабы раз и навсегда расставить все точки над «и». Дело было так. Прокурор Москвы Анатолий Зверев попросил прокурора Гагаринского района Владимира Маслова выделить «какого-нибудь не слишком даровитого» следователя и отправить его «в ссылку» — то бишь в распоряжение Генпрокуратуры.

Маслов, будучи человеком — как он сам себя называл — веселым (на деле это проявлялось в постоянном волокитстве за молодыми сотрудницами и склонности к ежевечерним возлияниям), с самого начала невзлюбил правдолюбку Перову.

Отдав Светлану «во временное пользование» Генпрокуратуре, прокурор Маслов ловко избавился от «неугодного человечка». Перова не лезла за словом в карман, давая характеристику своему шефу, за что он искренне считал ее потенциальной стукачкой. Поэтому и вздохнул облегченно, когда представился случай безболезненно от нее избавиться.

Генпрокуратура же, а конкретно Меркулов и его зам Турецкий, приобрели в лице Перовой способного и трудолюбивого следователя, о чем никогда потом не пожалели.

Поглядывая на непримиримое личико Светланы Перовой, Турецкий не спеша закурил и, рубанув в воздухе горящей сигаретой, веско произнес:

— Значит, так…

Перова вся обратилась в слух, однако что же означало это «значит, так», понять не успела, поскольку в кармане у Александра Борисовича запиликал телефон. Досадливо поморщившись, он достал трубку и приложил к уху:

— Слушаю!

Слушал он довольно долго. И с каждой последующей секундой лицо его делалось все мрачнее и мрачнее. После долгой паузы он сказал:

— Хорошо. Минут через пятнадцать буду у тебя.

Убрав телефон в карман он глянул на любопытноеличико Перовой и сказал:

— Я должен срочно войти в работу по составлению доклада Генпрокурора на коллегии. Большую часть работы тебе придется проделать самостоятельно. Сегодня, ближе к вечеру, к тебе подключится Володя Поремский. Ваша ближайшая цель — найти любовницу Мамотюка. Опросите родных и близких генерала. Сделайте упор на его друзей. На тех, с кем он ездил на рыбалку и играл по субботам в преферанс. Думаю, они знают о личной жизни покойного больше, чем его жена и дети.

— Знают-то знают. Но расскажут ли? — с сомнением произнесла Перова.

— Нужно, чтобы рассказали. Ты изучала психологию?

— Такточно.

— Ну вот и примени свои знания на практике. К тому же ты так лихо обрисовала мне душевное состояние пожилого генерала, что…

— Знать душу человека и уметь ею манипулировать — разные вещи, — нахмурив бровки, перебила Турецкого Светлана.

Турецкий усмехнулся и глянул на часы:

— Извини, но у меня нет времени на дискуссию. Будут проблемы — звоните. Все.

Вопрос, таким образом, был закрыт.

6

Будучи девушкой энергичной и не имея привычки откладывать дела в долгий ящик, Светлана Перова немедленно принялась за дело.

Уже через час после беседы с Александром Борисовичем Турецким она сидела в шикарной квартире генерала Мамотюка и беседовала с его женой.

Жена Мамотюка была толстой, пожилой женщиной с отечным лицом и слезливыми, выцветшими голубоватыми глазами. Она сидела перед Светланой в накинутой на плечи черной шали и время от времени подносила к глазам платок. Света говорила с ней, боясь расстроить женщину неосторожным словом или намеком.

— Нина Ивановна, примите мои искренние соболезнования. Я не знала Рэма Борисовича лично, но слышала о нем много хорошего.

— Спасибо, деточка.

Она всхлипнула и промокнула платком глаза.

— Нина Ивановна, — негромко сказала Света, — если вы не можете сейчас разговаривать, я пойму.

Однако женщина покачала головой:

— Нет-нет. Я могу. Спрашивайте.

Устав ходить вокруг да около, Света спросила напрямик:

— У вас есть предположения — кому могла быть выгодна смерть Рэма Борисовича?

Женщина задумалась. Ее толстые пальцы нервно теребили голубой платок, и смотреть на это Свете было неприятно. Подумав, Нина Ивановна покачала тяжелой головой и сказала:

— Нет, деточка. Никаких предположений у меня нет. Я ведь никогда не входила в курс его дел. Но думаю, все это из-за его работы. Он вывел на чистую воду стольких мерзавцев… Неудивительно, если кто-то из них решил ему о-томспЛъ.

Света вздохнула:

— Да, понимаю. Скажите, а может, было в последние дни что-нибудь странное? Что-нибудь… необычное. Может, Рэм Борисович вам что-нибудь рассказывал?

— О чем?

Света пожала плечами:

— Ну я не знаю. Может, ему кто-нибудь угрожал?

И вновь женщина погрузилась в раздумье. И вновьпокачала головой:

— Нет, ничего такого. Хотя… — В ее тусклых глазах что-то затеплилось. — Вы знаете, за несколько дней до смерти Рэма я достала из почтового ящика листок бумаги. На нем было напечатано только одно слово — «Мамотюк». И оно было перечеркнуто. Помню, я немного удивилась, хотела спросить у Рэма, что это такое. Но потом совершенно об этом забыла.

Светлана подалась вперед как гончая, почуявшая добычу:

— У вас сохранилась эта записка?

Нина Ивановна разочарованно вздохнула:

— Нет. Я ее прямо тогда и выбросила, вместе со всей рекламной макулатурой.

Светлана не смогла скрыть досады:

— Жаль. Высказали, что это слово было напечатано?

— Да. На компьютере. Крупными такими буквами. А поперек слова — полоска. Тоже компьютерная.

— Странно, — задумчиво проговорила Светлана, поправляя очки.

— Вы думаете, это связано со смертью Рэма?

— Не знаю, Нина Ивановна. Может, в ходе расследования что-нибудь прояснится.

Из глаз Нины Ивановны вытекло несколько слезинок. Она вытерла их платком и с чувством сказала:

— Рэм Борисович был очень… очень хорошим человеком. Но самые лучшие люди уходят раньше других, правда?

— Правда, — вынуждена была признать Светлана.

Полутора часами позже Света вошла в кабинет одного чиновника средней руки, который вот уже двадцать лет дружил с покойным генералом Мамотюком. Чиновника звали Петр Иванович Славский. Он был невысок, плешив и имел животик, туго обтянутый белой рубашкой, серебристые волосы на висках и не слишком приветливое лицо с крупными чертами. На левой щеке — тонкий, длинный шрам, начинающийся от виска и спускающийся зигзагом к скуле.

— Ну-с, милая моя, — начал беседу Славский, сцепив пальцы и деловито сложив руки на круглом животе, — чем обязан посещению столь приятной особы?

Светлана обворожительно (насколько вообще была способна) улыбнулась пожилому чиновнику:

— Я хочу поговорить с вами о Мамотюке. Вы ведь дружили?

Чиновник сложил брови домиком и скорбно вздохнул:

— Да, милая. Именно, дружили. Увы, в прошедшем времени. Хороший он был человек, Рэм Борисович Мамотюк. Ума не приложу, какой сволочи пришло в голову убить его.

— Нашлась какая-то… Петр Иванович, вы часто встречались с Мамотюком?

— Не так часто, как хотелось бы. По субботам мы собирались, чтобы поиграть в преферанс. Иногда у меня дома, иногда дома у кого-нибудь из наших общих друзей. Вы, кстати, сами-то пулькой не балуетесь?

Светлана робко улыбнулась:

— Так, иногда. Со мной не любят играть, говорят, я зануда.

— То есть не любите рисковать?

Светлана покачала головой:

— Не очень. А если и рискую, то всегда обдуманно.

— И как? Выигрываете?

— Когда как. Но чаще всего — выигрываю.

— Вот и Рэм выигрывал. Он вообще был везунчиком, но при этом, в отличие от вас, любил риск.

— А на фотографии это он?

— Да. Здесь мы на рыбалке. Этого сома… видите, какой гигант?., мы водили полчаса.

— Как у Хемингуэя! В «Старике и море»!

Петр Иванович улыбнулся:

— Именно!

Светлана с любопытством взглянула на фотографию:

— Вот это да! А сколько в нем?

— Почти сорок килограмм.

— Ва-ау! — тихо охнула Светлана.

Петр Иванович прищурился:

— А вы и рыбачите, милая девушка?

Светлана удрученно вздохнула:

— Рада бы, да не с кем. Мужчины с собой не берут, а женщины… У них на уме совсем другая рыбалка. Хотя когда-то в детстве я рыбачила с дядей. Но на такую серьезную рыбалку я никогда не ходила. Дядя говорил, что ходить на сома — это все равно что на медведя. Так же тяжело и опасно, но если случится выловить — с этим удовольствием ничто не сравнится.

— Что ж, ваш дядя знал толк в рыбалке.

— Да, я тоже так думаю. — Светлана вновь посмотрела на фотографию. — А генерал был красивый мужчина.

— Вы находите?

Светлана кивнула:

— Да. Думаю, на его удочку клевали не только рыбы. Я могла бы в такого влюбиться!

Петр Иванович посмотрел на Светлану, затем перевел взгляд на фотографию, облизнул сухие губы и сказал:

— Да, женщин он любил.

— Думаю, это чувство было взаимным. У меня когда-то был парень, похожий на него. Тоже высокий и сильный, но вот взгляд… Это, наверно, приходите возрастом?

— Наверно. — Петр Иваныч покосился на Светлану. — А вы, я вижу, знаете толк в мужчинах.

— Хотелось бы так думать. В любом случае мужчина, который долго жил и много испытал, интереснее двадцатилетних сопляков. Цезарь тоже был далеко не мальчик, когда его полюбила Клеопатра. Одно плохо… силы у мужчин в шестьдесят лет уже, наверно, не те, что прежде.

— Ну это у кого как. У Рэма с силами все было в порядке. По крайней мере, ни одна из его пассий на это не жаловалась.

— Но его пассиям тоже, наверно, было не по двадцать лет, — небрежно пожала плечами Светлана.

Глаза Петра Иваныча воинственно сверкнули:

— Как раз-таки наоборот! Именно что по двадцать!

— В таком случае Рэму Борисовичу мог позавидовать любой мужчина. — Светлана глянула на Петра Иваныча и недоверчиво прищурилась: — А вы меня не разыгрываете? Рэм Борисович ведь был страшно занятой человек. Откуда он мог взять время на романы? Это ж нужно присмотреться, познакомиться, поговорить. Обаять, в конце концов! Хотя, конечно, в шестьдесят лет любая двадцатилетняя дурнушка покажется красавицей. — Светлана осеклась и, испуганно глянув на Петра Ивановича, инстинктивно прикрыла пальчиками рот. — Ой, простите! Я, наверно, сказала глупость.

— Может, и глупость. А может, и нет. Могу вам сказать, милая девушка, что Рэм тоже клевал не на всякую молодку. Он был большой эстет. Даже принимал участие в работе жюри на конкурсах красоты. Да-да, не удивляйтесь.

— Да что вы!

— Именно так.

Светлана посмотрела еще более недоверчиво и тонко усмехнулась: дескать, знаю я вас, старых хвастунов. От Петра Ивановича не укрылась эта усмешка.

— Вижу, не доверяете? — сухо и с достоинством поинтересовался он.

— Отчего же? Доверяю. Как я могу вам не дове… Ой! — Светлана уставилась на шкафчик. — А что это у вас там за фотография? Вон там, за стеклянной дверцей! Это ведь тоже Рэм Борисович, да?

Славский проследил за взглядом Светланы и кивнул:

— Да. — Лицо старого чиновника при этом сделалось недовольным. И его можно было понять.

На этой фотографии были изображены трое: Славский, Мамотюк и какая-то блондинка весьма эффектного вида. Из одежды на ней были только белые джинсы и бирюзовый купальный лифчик. Все трое были изображены на фоне лодки, серой, сверкающей на солнце реки и пологого берега, заросшего ядовито зеленой травкой. Они стояли в обнимку (причем женщина стояла посередине, аккурат между довольно улыбающимися Славским и Мамртюком) и весело смотрели в камеру.

— Это мы на пикнике, — неохотно прокомментировал Славский. — Ничего интересного.

— А кто эта женщина?

— Так… одна знакомая.

Светлана, не дожидаясь приглашения, встала со стула и подошла к шкафчику.

— Прошу прощения, — услышала она у себя заспи-ной недовольный голос Славского, — ноу меня сегодня еще много дел. К сожалению, нам с вами пора прощаться.

— Да-да, — сказала Светлана, однако, вместо того чтобы раскланяться и выйти из кабинета, быстро открыла дверцу шкафчика, взяла с полки фотографию и перевернула ее.

— Что вы себе позволяете, девушка? — резко сказал Славский.

Светлана быстро поставила фотографию на место и закрыла дверцу (она успела увидеть все, что хотела). Затем повернулась к чиновнику и виновато улыбнулась:

— Простите, не удержалась. Женское любопытство. Если можно, я хотела бы занять у вас еще пять минут.

Петр Иванович сердито мотнул головой:

— Ни минуты. Вы и так злоупотребили моим доверием. Мне нужно работать.

— Что ж… — Светлана поправила пальцем очки и вздохнула. — Очень жаль. Мы с вами так славно беседовали. Мне даже показалось, что мы подружились…

Славский слегка смягчился:

— Дружба, милая девушка, — это то, что происходит за пределами этого кабинета. Я никогда не смешиваю личную жизнь со служебными функциями. Я не хочу показать грубым, но… — Славский вновь красноречиво посмотрел на чары и развел руками.

— Понимаю, понимаю, — поспешно кивнула Светлана. Она робко и вместе с тем лучезарно улыбнулась Славскому: — Петр Иванович, а вы не дадите мне ваш домашний телефон? Вдруг у меня появится какой-нибудь важный вопрос.

Чиновник на несколько мгновений задумался, затем улыбнулся и кивнул:

— Я дам вам номер своего сотового. Записывайте.

7

Сразу же после разговора со Славским Светлана позвонила Турецкому:

— Александр Борисович, я кое-что выяснила!

— Ну!

— В кабинете у Славского… друга генерала Мамотюка… я увидела фотографию. На ней Мамотюк и Славский изображены в компании светловолосой красотки.

— Да что ты! И как это прокомментировал Славский?

— В том-то и дело, что никак. Он сразу напрягся. Видимо, когда к нему приходили следователи из угро, он прятал эту фотографию куда-нибудь в стол. А теперь расслабился и… Ну, в общем, я перевернула фотографию и на обороте прочла следующее: «Моим любимым мужчинам от Аллы Б.». Представляете?

— Гм. А…

— Вот только не надо шутить насчет Аллы Пугачевой! — вспыхнула Светлана.

— А я и не собирался. Значит, говоришь, блондинка. Молодая или как?

Светлана замялась:

— Ну… Возможно, чуть постарше меня.

— Прекрасный ответ, — насмешливо заметил Турецкий. — И главное — очень емкий. Мне остается только спросить: сколько тебе лет.

— Мне…

— Ладно, не отвечай. Твоей блондинке лет тридцать — тридцать пять. Так?

— Примерно.

— И по возрасту она не подходит под твою схему.

— Да, не совсем, — нехотя призналась Перова.

Турецкий помедлил.

— Это и не важно. Узнай, кто она, и как можно быстрее. Знаешь, как действовать?

— Да. Все о'кей.

— Что?

— Я говорю: так точно.

— Ох, молодежь… — шутливо проворчал Турецкий. — Ладно, если что-то узнаешь — докладывай немедленно. Ну пока!

Он положил трубку.

Светлана была возбуждена, так, что у нее даже слегка подрагивали пальцы. С ней всегда так было, когда она чувствовала, что подошла совсем близко к разгадке тайны. Она не сомневалась, что женщина, изображенная на фотографии (таинственная Алла Б.), и есть та самая «роковая блондинка», с которой встречался генерал Мамотюк незадолго до своей смерти.

…Следующим в списке Светланы Перовой был Иван Павлович Рогов, полковник в отставке. В настоящее время возглавлял какой-то отдел в МПС.

Едва завидев Перову на пороге своего кабинета, Иван Павлович вскочил с кресла, ослепительно улыбнулся и простер руки ей навстречу, словно они были старыми и закадычными друзьями.

— Ну входите же скорей, королева! — воскликнул Рогов.

Светлана слегка опешила. Затем сглотнула слюну и сказала:

— Здравствуйте, Иван Павлович.

Рогов зажмурился как кот и покачал головой:

— Рад, что в Генпрокуратуре работают такие интересные девушки! Знаете такую песню?

И, не дожидаясь ответа, напел:

Затем указал на стул рядом с собой и усмехнулся:

— Хорошее начало для знакомства. Здесь жарко. Не хотите снять жакет?

— Спасибо, мне и так хорошо, — сказала Светлана, присаживаясь.

— Ну как знаете. Чай, кофе?.. Коньяк, вино, сигареты?

— Кофе, если можно.

— Айн момент! — Иван Павлович нажал на кнопку коммутатора: — Деточка, чашку кофе со сливками для нашей гостьи. Для меня — как всегда.

— Сделаю, Иван Павлович, — отозвался женским голосом динамик.

Рогов убрал палец с кнопки, затем сладко улыбнулся, сел и, откинувшись на спинку кресла, уставился на Светлану таким взглядом, словно она была куском торта, который он собирался съесть.

— Итак, милая гостья, с чем пожаловали?

— Иван Павлович, я хочу…

— Хорошее начало! — с улыбкой воскликнул Рогов. — Вы смелая девушка. Вот так сразу, от порога, признаваться в своих тайных желаниях — на это нужно мужество!

Светлана улыбнулась в знак того, что оценила юмор собеседника, затем вновь заговорила:

— Я хотела…

— Вот как? — вновь воскликнул Рогов и всплеснул руками. — Минуту назад вы сказали «хочу». А теперь — «хотела». Что же случилось? Передумали?

Светлана поняла, что пора кончать с этим балаганом, и сурово нахмурилась. Затем поправила пальцем очки и сказала деловым голосом:

— Послушайте, Иван Павлович, я не совсем понимаю, чем вызвано столь игривое настроение. Я пришла поговорить на очень серьезную тему.

Рогов сложил ладони домиком у груди.

— Простите великодушно! — проблеял он голосом раскаявшегося грешника. — Бес попутал!

Светлана вгляделась в лицо Рогова, в блестящие, шальные глаза, в алые пятна на его щеках — и только тут поняла причину столь буйного приема: Рогов попросту был пьян. В четыре часа дня, на рабочем месте!

— Не желаете по двадцать капель, пока дожидаемся кофе? — словно в подтверждение ее мыслей спросил Рогов.

— Я на работе не пью.

— А кто пьет, деточка? Кто пьет? — саркастически спросил Иван Павлович. Затем наклонился, извлек откуда-то длинную бутылку и жестом фокусника поставил ее на стол: — Вуа-ля!

— Пожалуй, я зайду в другой раз, — сказала Светлана.

— Стойте! — Рогов сделал умильное лицо и жалобно посмотрел на Перову. — Не уходите, деточка, прошу вас… Мне так тоскливо последние дни.

— И в чем причина вашей тоски?

— Я бы сказал, но вы все равно не поверите.

— А вы попытайтесь.

Иван Павлович вздохнул:

— От меня ушла жена. Да-да, не удивляйтесь. Ушла, оставив пошлую записку.

— Вероятно, вы это заслужили?

— Кто? Я?! — воскликнул Рогов, но тут же сник и кивнул: — Ода, заслужил. Вы правы, деточка, вы абсолютно правы. Если не возражаете, я дерну рюмашку? Это итальянская граппа. Дерет горло не хуже нашей водки. — Он вновь наклонился к ящику, и на столе появились два граненых стограммовых стаканчика. Рогов взял бутылку и, перед тем как налить, снова поинтересовался: — Уверены, что не хотите?

— Уверена.

— Ну тогда… — Он плеснул в стакан граппы, отсалютовал стаканом Светлане: — Ваше здоровье, деточка! — И лихо влил напиток в рот.

Поставил стакан на стол и поморщился:

< — Ух, зараза. Обыкновенная чача, а туда же — граппа, граппа. — Он, морщась, облизнул губы, посмотрел на Светлану и сказал: — Итак, деточка. За каким… счастьем Генпрокуратура вас ко мне прислала?

— Мы ведем расследование убийства генерала Мамотюка.

— Да-да, — грустно покивал Рогов. — Он убит. Я слышал, что какой-то мерзавец выстрелил Рэму в рот. — Иван Павлович усмехнулся и повторил, прислушиваясь к звучанию фразы: — «Рэму в рот». Жуть какая!

— Вы дружили с Мамотюком, — полуутвердительно-полувопросительно сказала Светлана. — Играли с ним по субботам в преферанс.

— Кто? Я? Э-э… Ну да, дружил. Если можно так выразиться. А вообще мы с Рэмом виделись не слишком часто… «Мыс Рэмом», — вновь повторил Рогов. — Прямо как «Мыс Рэма». Красивое имя было у стервеца.

— У стервеца? — удивилась Светлана.

Иван Павлович кивнул:

— Ну да. Он ведь был порядочный стервец, этот Рэм… Не удивляйтесь, моя дорогая. Я могу его так называть, потому что я этого сукина сына любил. Любил искренне… как Кастор любил Поллукса— перед тем как обратился в дерево. Ну или в камень — точно не помню.

Рогов вновь взялся за бутылку. Налил себе граппы, быстро проговорив «чтоб они все сдохли» и одним залпом опустошил стакан. Поставил стакан на стол, мрачно усмехнулся и вдруг сказал:

— Он спал с моей женой.

Светлана вытаращила на него глаза:

— То есть… как это?

— Как все, — сказал Иван Павлович. Затем сложил из пальцев левой руки колечко и подвигал внутри него указательным пальцем правой руки. — Примерно так, — прокомментировал он свои действия. — Хотя… возможно, были и какие-нибудь особые извращения.

Светлана почувствовала, как краснеет. Ей стало жутко неуютно.

— И вы… так спокойно об этом говорите? — тихо, почти шепотом, спросила она.

— Нуда, — кивнул седой гривой Рогов. — А что тут такого? Все мы люди, правильно? А Рэм был мне… ну как брат. — Он мрачно усмехнулся. — Да мы с ним и породнились через…

' — Не продолжайте, — предостерегающе сказала Светлана, пораженная скабрезностями Рогова.

«Пожилой человек, голова уже седая, а все туда же», — удивленно и неприязненно думала Светлана.

— Ну вы меня поняли, — договорю! Иван Павлович. Ухмылка его стала злобной и кривой. — Он знал, что я об этом знаю. Но мы никогда это не обсуждали. Я почти и не ревновал… Ну то есть… так, иногда… когда позволял себе стаканчик-другой. Напрасно хмурите свои бровки, деточка. Я Рэма не убивал. Доказывать вам это не буду по одной простой причине: у меня есть железное, пуленепробиваемое алиби. Вдень, когда прикончили Рэма, меня не было в городе. Я отдыхал с семьей в Доме отдыха в Отрадном. Можете позвонить, поинтересоваться. Более того, чтобы облегчить вам задачу, сразу скажу: я весь вечер и полночи был на виду. Сидел в баре и накачивался граппой, как какой-нибудь итальянский поросенок. Что? Не верите?

— Нет, почему же. Просто… — Светлана замялась. — То, что вы сказали, резко отличается от всего того, что я слышала о Мамотюке раньше. И кстати — вы не говорили об этом следователю из угро.

— Не говорил, — согласился Рогов. — А знаете почему?

Светлана отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Да потому, что тогда она еще не ушла от меня. И я готов был забыть все и ни словом ее не упрекнул. Что, не верите?

Иван Павлович был изрядно пьян. Блеск в его глазах сменился мутью, голова медленно покачивалась.

— Верю, — поспешно сказала Светлана. — Иван Павлович, я думаю, вам больше не стоит пить. Если ваши коллеги увидят вас в таком состоянии, вы…

— А, бросьте! — небрежно махнул рукой Рогов. — Ничего со мной не случится. Как говорится, не впервой.

Он вновь потянулся за бутылкой. «Еще одна порция граппы — и он будет совершенно невменяем», — подумала Светлана и поспешно спросила:

— Иван Павлович, кто такая Алла Б.? Я видела ее на фотографии вместе с Мамотюком.

Бутылка замерла в руке» Рогов.

— Алла Б.? Ну… я знаю двух Аллочек Б. — Улыбка Рогова стала игривой, и Светлана поняла, что сейчас он будет шутить. — Первая…

— Только не надо про Пугачеву, — опередила Светлана.

— Хорошо, не буду. Тогда перейду сразу ко второй. Это страшная женщина. Ну то есть… Не в том смысле, что страшная физиономия. С физиономией у нее как раз все в порядке. Я имею в виду… душу. Душа у нее черная. В ней царит полный хаос, как в вертепе. Одним словом, р-роковая женщина!

Иван Павлович налил-таки себе граппы и отставил бутылку в сторону.

— Скажите мне фамилию этой женщины.

— А зачем вам?

— Я хочу с ней поговорить.

— О Рэме?

— Да.

— Что ж… Это будет вполне уместно. Рэм частенько к ней захаживал. Впрочем, не он один. Ваше здоровье, деточка! — Рогов осушил стакан и вытер губы ладонью. — Так говорите, хотите знать ее фамилию?

Светлана кивнула:

— Да. Очень.

— Боровская. Алла Петровна Боровская. Проживает в Марьиной Роще. По адресу…

Рогов продиктовал адрес. Светлана записала его в блокнот.

— Иван Павлович, вы назвали Боровскую роковой женщиной. Могу я узнать, что вы имели в виду?

— Ох, деточка. Я вижу, любопытства вам не занимать.

— Это не праздный интерес. Я делаю свою работу.

— Я понимаю, понимаю, — покивал Рогов. — Что ж, видимо, истина, и впрямь, достигается путем многочисленных расспросов. Видите ли, я назвал Боровскую роковой женщиной, потому что на ее счету немало разбитых мужских сердец. Даже ваш покорный слуга чуть было не потерял из-за нее голову.

— Вы? — удивленно вскинула брови Перова.

Иван Павлович кивнул:

— Я. Я даже жениться на ней хотел. Давно. Лет пять назад.

— А как же…

— Моя жена? — Рогов грустно улыбнулся. — Представьте себе, в тот момент мне было абсолютно не до жены. Эта роковая барышня вскружила мне башку. Черт подери, у нее настоящий дар кружить мужчинам головы!

Перова нахмурилась. Пока что она абсолютно ничего не понимала.

— Чем же занимается эта женщина? — сухо спросила Светлана. И добавила: — Разумеется, в свободное от адюльтера время.

— Точно не знаю. Во времена наших с ней отношений она пыталась стать певицей. Что-то даже записывала в студии… Погодите, как же там?.. — Рогов повертел в воздухе растопыренной ладонью и вдруг запел — красивым, чистым баритоном:

— Вертинский, — узнала Светлана.

Рогов кивнул:

— Совершенно верно. Александр Вертинский, царство ему небесное. Хороший был артист. Пел не трахеями, а сердцем.

— Значит, она пела песни Вертинского? Экзотический выбор.

— Никогда не знаешь, где спрятана золотая жила, — философски заметил Иван Павлович. — Мы надеялись, что ниша романсов на нашей эстраде еще не занята. -

— «Мы»? — переспросила Светлана.

Рогов качнул седой гривой:

— О да. Мы! Я ведь вроде как спонсировал Аллочку. Был на студии, когда она записывала свои песенки. Пытался через знакомых пристроить их на радио. Но… Как говорят в таких случаях, мы потерпели полное фиаско. То ли вокальные данные у Аллочки были не на высоте, то ли романсы давно и безнадежно вышли из моды… — Иван Павлович посмотрел на почти пустую бутылку и мрачно закончил: — Так или иначе, но после этого мы расстались.

— Ясно. А что, генерал Мамотюк тоже был ее любовником?

Рогов пристально посмотрел на Перову. Усмехнулся:

— Я вижу, деточка, вы любите называть вещи своими именами. Это хорошее качество. Да, Рэм спал с ней. Правда, у них это было не так серьезно, как у нас. В отличие от меня, Рэм был железным парнем, он никогда бы не бросил жену ради красивой шалавы.

— А она? — поинтересовалась Светлана.

— А что — она?

— У нее были серьезные виды на генерала?

Рогов задумался. Потом сказал, пожав плечами:

— А черт ее знает. Аллочка всегда была себе на уме. Знаете, этакая хитрая, зубастая лиса, которая пришила к голове заячьи ушки. По крайней мере, мне никогда не удавалось угадать, какие мысли прячутся в ее прекрасной маленькой головке.

— Рэм Борисович говорил с вами о ней?

Рогов покачал головой:

— Со мной — нет. А вот с Пьером… С Пьером, должно быть, говорил.

— С Пьером, — повторила Светлана, как бы для того, чтобы зафиксировать в голове это имя. — А это кто?

— Пьер Славский. Наш с Рэмом общий друг.

— Петр Иванович Славский?

Рогов прищурился:

— Я вижу, вы и о нем слышали. Может быть, даже встречались, а?

— Может быть, — кивнула Светлана.

— Вот, значит, откуда вы знаете об Алле. Интересно, что он вам о ней рассказал?

— Ничего. Он сказал, что Алла — его знакомая.

— И все?

Светлана кивнула:

— И все.

— Что ж… Он неболтлив. — Рогов задумался. Потом покосился на Перову и тихо пробормотал: — Может, зря я это вам?.. Про Аллу и остальное?

— Нет, — твердо сказала Светлана. — Не зря. Мамотюк был вашим другом. И его убили. Я ищу убийцу генерала. И для вас, как для его друга, дело чести помочь мне в этом.

— Все верно, все верно, — уныло покивал Рогов. — И все же некрасиво как-то получается. Пьер ничего вам не сказал, а я… я все выложил. Н-да, партизан из меня никакой.

— При чем тут «партизан»? — обиделась Светлана. — Если Славский что-то скрыл от меня — ему же хуже. Возможно, тем самым он помогает убийце остаться на свободе.

— О как! — усмехнулся Рогов. — Много вы понимаете, деточка. А если он хотел уберечь его честь? Честь погибшего друга! Допускаете вы такое развитие событий?

— Ну вообще-то… — неопределенно произнесла Перова. Затем уверенно мотнула головой: — Нет. Он обязан рассказать все следствию. А вообще, чем больше я вас слушаю, тем сильнее мне хочется встретиться с этой роковой красавицей.

— В чем же дело? Адрес у вас есть, — пожал плечами Рогов. — И знаете что, деточка… я вам больше ничего говорить не буду. Все, что касается отношений Аллы и Рэма — это их, сугубо частное и конфиденциальное дело. Поговорите с Аллой. Если она сочтет нужным рассказать вам об отношениях с Рэмом… — Тут Рогов вновь пожал плечами. — Значит, вам повезло. А нет, так докапывайтесь сами. Засим мы с вами попрощаемся.

Он взял со стола бутылку.

— Она почти пустая, — напомнила Светлана, вставая.

Рогов осклабился в улыбке:

— Ничего. У меня в шкафчике дожидается ее сестричка-близнец. Покончу с этой, возьмусь за сестренку.

Светлана вышла из кабинета.

8

Двор дома номер девять, расположенного на одной из улиц Марьиной Рощи, был небольшим и уютным. Качели, маленькая механическая карусель, деревянная горка — и все это обсажено невысокими каштанами.

Полчаса назад Светлана звонила Алле Боровской и договорилась встретиться с ней ровно в шесть часов вечера. Сейчас было без десяти шесть. В запасе у Светланы было десять минут, и, оглядев двор, она решила провести их с пользой для дела.

На дворе, напротив первого подъезда, под сенью каштана стоял деревянный стол, рядом с ним — две скамейки. На одной из скамеек сидела старушка в бежевом плаще и зеленом платке и подозрительно смотрела на Светлану.

В доме четыре подъезда, таблички с указанием квартир отбиты. Этим Светлана и решила воспользоваться. Она улыбнулась и подошла к старушке:

— Бабушка, извините. Не подскажете, в каком подъезде квартира номер одиннадцать?

Старушка подозрительно ее оглядела. Затем кивнула на дверь ближайшего подъезда:

— А вот он, прямо перед тобой.

— Спасибо. — Светлана двинулась было к подъезду, но остановилась. Обернулась: — Бабушка, а вы знаете женщину, которая там живет?

— В одиннадцатой-то? — Взгляд старушки стал еще подозрительней. — Ну, допустим, знаю. А ты, милая, кто ей будешь?

— Я? Э-э… — Светлана замялась. Представляться первой встречной старушке не входило в ее планы. — Я так, знакомая.

— Подруга ее, что ли? — прищурилась старушка.

Перова кивнула:

— Да. Подруга. Учились вместе.

— Ну, если подруга, то и иди своей дорогой, — неожиданно холодно ответила старушка и демонстративно отвернулась.

— Не очень-то вы ласковы, — удивленно заметила Светлана.

Старушка повернулась и раздраженно посмотрела на Перову:

— Неласкова, говоришь? Интересно. А чего мне с тобой ласковой быть?

Светлана помолчала.

— Видимо, у вас не очень хорошие отношения с Аллой Боровской? — предположила она.

— Никаких у меня сей отношений нет. Ясно? Нет, не было и не будет.

Светлана несколько секунд поразмышляла, затем решительно достала из сумочки удостоверение, раскрыла его и протянула старушке:

— Вот. Это мое удостоверение. Я не подруга Боровской.

Старушка, близоруко прищурившись, глянула на удостоверение, затем перевела взгляд на Светлану, и лицо ее слегка вытянулось от удивления.

— Ишь ты! Из милиции, что ли?

Светлана кивнула:

— Да.

— А к Алке тебе зачем?

— Она у нас проходит свидетелем по одному делу.

Старушка прищурилась еще больше. Ее морщинистый нос прямо-таки заострился от любопытства.

— Так ты ее не знаешь, Алку-то?

— Нет, бабушка. Я с ней никогда не виделась. Только по телефону говорила.

— Вот оно что… Не советую тебе с ей встречаться, милая. Ой не советую.

— Почему же, бабушка?

Старушка поманила Светлану пальцем, затем быстро огляделась по сторонам, приблизила к Светлане морщинистое лицо и тихо сказала:

— Да потому, что она ведьма! Вот почему.

— В каком смысле — ведьма?

— В прямом. Вот послушай-ка. У нас на первом этаже, в третьей квартире, жила семья — муж с жёной. Муж был архитектор, богатый мужик, да и собой хорош. Жена… Про жену тоже ничего плохого не скажу. Красивая, добрая, слова дурного от нее никогда не слыхала. Врачом работала в нашей больнице. И тут к нам в подъезд переехала эта… Боровская.

— Когда это было?

— Э-э… Да, почитай, лет шесть назад. У Алки тут бабка жила. Бабка померла, и Алка в ее квартиру въехала.

— И что было дальше?

— А дальше случилась у них с этим архитектором любовь.

— У Аллы Боровской?

Старушка кивнула:

— У ее. В открытую они, конечно, не ходили. Все ж таки какие-то понятия о приличии у них были. Но весь двор знал, что они того… Ну ты понимаешь…

— Вы хотите сказать, что они были любовниками?

Старушка осклабила в усмешке гниловатые зубы:

— Во-во. Именно что любовники. Как жена за дверь, так Алка к нему.

— А что, жена часто отсутствовала?

— А как же! Она ведь врачом работала. Случалось, что и на ночные дежурства уходила. А этот кобель и пользовался… То есть про него-то я ничего плохого сказать не могу. Мягкий он был, вот в чем дело. Не смог противостоять. Вот Алка из него веревки-то и вила.

Светлана была заинтригована.

— И что было дальше? — с любопытством спросила она.

— А дальше было как в итальянском кино. Как-то раз вернулась жена с работы раньше обычного и застукала обоих в постели. В чем мать родила! — Старушка обхватила щеки ладонями и покачала головой. — Ой, милая, и что тут началось! Словами не расскажешь. Крики, плач… Вещи его стала в окно выбрасывать!

— А Алла?

— А что ей станется? Встала, улыбнулась, оделась да домой пошла. Но только на этом все не закончилось. Видать, крепко Ал ка к архитектору прицепилась. Как клещ. Известное дело — мужик красивый, положительный. Да и заказы ему в ту пору богатые пошли: стал «новым русским» дома загородные строить. Вот Алка-то и смекнула, что к чему.

Старушка замолчала, погруженная в невеселые воспоминания. Светлана глянула на часики и быстро спросила:

— Ну и чем все кончилось?

— Трагедией, — со вздохом ответила старушка. — Архитектор переехал жить к Алке, а жена его через пару дней удавилась полотенцем.

Светлана раскрыла рот.

— Как это — полотенцем? — ошеломленно сказала она.

— Атак. Привязала полотенце в ванной к змеевику, поставила рядом табуреточку и того… Прямо сидя.

Светлана побледнела.

— А разве такое возможно? Чтобы сидя?

— Возможно, милая. В этой жизни все возможно.

Старушка задумчиво и горестно вздохнула. Светлана — тоже. Затем нетерпеливо спросила:

— А дальше-то… Что было дальше, бабушка?

— Дальше-то? А дальше похоронил архитектор жену да и уехал. Куда — одному Богу известно. Хоть и слаб душой, а с совестью оказался мужик. Так-то вот.

— Грустная история, — сказала Светлана. — И как Боровская поживает сейчас? Много мужчин к ней в гости ходят?

— Ой, и не говори, милая. Ходили. Еще как ходили. Они тут все примелькались. Хоть и стараются в подъезд незамеченными прошмыгнуть.

— Хм… — Светлана откинула со лба прядь волос. — Вы хотите сказать, что Боровская занимается проституцией?

Старушка покачала головой:

— Господь с тобой, милая, такого я не говорила. Тут другое. Проститутка — это по нынешним временам почти профессия. А эта… даже не знаю, как назвать…

Мужиков она любит — вот что. Ну и поиметь от них кое-что: кольца, сережки, а иной раз и чего подороже. Ходил тут к ней один представительный мужчина. Так тот машину ей подарил. Эту, как ее… «девятку».

— Откуда вы знаете? — усомнилась Светлана.

— Да как не знать — в одном подъезде ведь живем! Подруга моя, Марь Петровна, та, что из пятой квартиры, видела в окошко, как он ей ключи от машины в ладошку положил. Она ему на шею бросилась — и давай целовать.

— Хм… — вновь задумалась Светлана. — А как он выглядел, этот мужчина?

— Высокий такой. Импозантный. Лицо как у большого начальника. Седой, и волосы такие… — Старушка пошевелила пальцами у себя над головой. — Коротко-коротко.

— Ежиком, что ли?

Старушка кивнула:

— Ага. И фамилия у него редкая была… Вроде как иностранная… — Старушка мучительно поморщилась, припоминая фамилию «импозантного мужчины». — Не то Рэй, не Рейн…

— Рэм?

Морщины старушки разгладились. Она радостно кивнула:

— Вот-вот. А что, никак, знаешь его?

Светлана, не отвечая, вновь посмотрела на часики:

— Вот что, бабушка, сейчас мне нужно идти. Дайте свой телефон, а я вам вечерком перезвоню. Тогда и закончим наш разговор, хорошо?

— Да как скажешь. Ты — власть. Кстати, а про второго-то узнать не хочешь?

Светлана, собравшаяся уж было идти, остановилась:

— Про какого второго?

— Ну как'же. К ей и второй приходил. А в последние дни только он и приходит. Тоже пожилой. Но на морду пострашней.

— Пострашней?

— Ага. Хотя… Это кому как. Некоторым бабам нравится, когда у мужика лицо изуродовано.

— Так у него изуродовано лицо?

— Господи, милая, да что ж ты все переспрашиваешь-то? Или со слухом у тебя что? Говорю ж тебе — страшный он, со шрамом во всю щеку. Вот от сих… — старушка ткнула себя пальцем в висок, — и до сих. — Она прочертила ногтем линию до скулы.

— И что, часто он к ней приходит?

Старушка пожала плечами:

— Приходит. А часто, нет — этого сказать не могу. Я вообще про него ничего сказать не могу. Тот, с ежиком, хоть здоровался, когда мимо скамейки проходил. А этот, со шрамом, проскользнет ужом в подъезд — и только его и видели. Да и приходил он всегда под ночь, когда темно уже во дворе. Так что ничего больше про него не скажу, бо не знаю.

— Спасибо за информацию.

— Нема за що.

На том и распрощались.

9

Поднявшись на третий этаж, Светлана остановилась перед одиннадцатой квартирой и прислушалась. Ничего. Тогда она подняла руку и нажала на черную кнопку электрического звонка. Где-то в глубине квартиры прозвенела мелодичная трель.

Светлана опустила руку и стала ждать. Прошло секунд десять, однако дверь открывать никто не спешил.

Нахмурив брови, Светлана вновь нажала на кнопку звонка.

На этот раз усилия ее оказались вознаграждены. За дверью послышались легкие шаги. Затем женский голос спросил:

— Кто там?

— Светлана Перова. Мыс вами договаривались о встрече.

— Секундочку.

Замок сочно щелкнул, и дверь приоткрылась. Светлана подняла глаза и, тихо вскрикнув, отшатнулась. Из дверного проема на нее смотрело нечто страшное. Зеленое (прямо как у «болотной твари» из американского фильма ужасов!) лицо. Бледные губы и красноватые глаза. На голове у чудовища было что-то вроде высокого белого тюрбана. Но это еще не все. Дело в том, что чудовище было абсолютно голым. И надо сказать, что тело у него было совершенным. Высокая грудь, покрытая мелкими капельками воды, плоский животик, изящные руки и ноги. В паху — аккуратная интимная стрижка в виде распростертых крыльев чайки.

Прежде чем Светлана догадалась, что — а вернее, кто — стоит перед ней, страшное существо улыбнулось, обнажив весьма неплохие зубки, и произнесло глубоким, слегка хрипловатым голосом:

— Простите, дорогая. Я совсем забыла о нашей встрече и решила сделать маску.

Вслед за тем дверь широко распахнулась — и чудовище приветливо проговорило:

— Проходите!

Алла Петровна изящным движением опустила сигарету на бортик хрустальной пепельницы, сделанной в виде раковины гребешка, и постучала по ней указательным пальцем. Столбик серого пепла упал на дно раковины.

— Вот уж не думала, что мое имя всплывет в связи с этим делом. Мужчины совершенно не умеют хранить тайны. — Она усмехнулась и презрительно добавила: — Такие трепачи…

Боровская сидела в кресле, поджав под себя стройные длинные ноги. На ней был белый пушистый халатик, перевязанный поясом. Когда Алла Петровна наклонялась к пепельнице, ее высокая, упругая грудь просматривалась до самых сосков, и Светлана неуютно поеживалась. Боровская не замечала ее смущения или делала вид, что не замечает.

В жизни Алла Петровна была еще красивей, чем на фотографии. Светлана даже испытала что-то вроде укола ревности, вслед за которым проснулся и почти забытый комплекс неполноценности — везет же некоторым! Светлана с детства завидовала красивым девочкам, даже тем, у которых в голове было не больше двух извилин. Ей стоило немалых трудов научить себя смотреть на этих размалеванных, безмозглых дур свысока. И вот теперь Светлана — в присутствии этой беззастенчивой, вальяжной королевы — вновь почувствовала себя маленькой, близорукой девочкой с оттопыренными ушами, маленькой грудью и тощими ключицами.

В детстве она презрительно отзывалась о красивых одноклассницах. Но дома, оставаясь одна, она часто воображала себя одной из них — высокой, красивой, пышноволосой.

С тех пор утекло много воды, и Светлана была искренне уверена, что с детскими комплексами покончено. Но, однако…

Боровская смотрела на Перову синими, насмешливыми глазами и молчала, предоставляя Светлане заго-воритьо деле первой. Продолжая улыбаться, Алла Петровна вновь нагнулась к пепельнице, выставляя на показ свои прелести. Светлана нахмурилась и сказала (не без язвительности в голосе):

— Алла Петровна, а вам не холодно?

Ресницы Боровской дрогнули.

— Холодно? — хрипло переспросила она. И покачала головой: — Нет. А что, вы зябнете?

— Я тепло одета, — сказала Светлана.

— Я тоже, — улыбнулась Алла Петровна. — Простите, я забыла, как вас зовут.

— Светлана Марковна Перова.

— Светлана Марковна, я вижу, вы не знаете, с чего начать. Давайте я вам помогу.

— Попробуйте.

— Итак, кто-то наплел вам, что у меня были отношения с Рэмом Борисовичем Мамотюком. Возможно, вам даже сказали, что мы с ним собирались пожениться или что-нибудь в этом роде. Так вот, все это полная чушь. Мы с Рэмом были просто друзьями. Он приходил ко мне, чтобы отдохнуть душой. Так обычно мужчины приходят в бар или даже ездят на рыбалку — Она пожала плечами. — Только и всего.

«Знаю я вашу рыбалку», — подумала Светлана. А вслух сказала:

— Я слышала, Мамотюк подарил вам машину.

— Вы и об этом знаете, — спокойно отреагировала Боровская и стряхнула пепел. — Впрочем, это несложно. Я тут самая заметная персона. Старушки и тетки по углам только обо мне и судачат. Это неудивительно. На фоне обшей серости я, наверно, кажусь им какой-то необыкновенной жар-птицей. Я права?

Перова покачала головой:

— Не совсем. Они считают вас шлюхой.

Глаза Боровской заблестели, она с любопытством посмотрела на Светлану так, словно увидела перед собой не совсем обычный человеческий экземпляр.

— Хм… Как сказал мой любимый Станислав Ежи Ленц, проще обозвать кого-то шлюхой, чем быть ею. Вот возьмем, например, вас. Увас много было мужчин?

— Это не имеет значения, — насупилась Светлана.

Алла Петровна улыбнулась:

— Ошибаетесь. Жизнь такая штука, что в ней все имеет значение. — Она сощурила свои красивые синие глаза и проницательно посмотрела на Перову. — Готова поспорить, что у вас было всего два… ну от силы три мужчины. Я права?

Светлана промолчала.

— И вы по этому поводу немножко комплексуете, — продолжила Боровская мягким, дружелюбным голосом. — Вам кажется, что вы неинтересны мужчинам. Что они хотят видеть в вас только друга, ну и так далее. Но ведь это все неправда. Вы сами, бессознательно конечно, запихиваете себя в эту скромную шкурку. Вместо того чтобы распушить яркие перышки, которые у вас, безусловно, имеются. — Алла Пет-ровналегкимдвижением коснуласьруки Светланы. — Вы простите, что я так резко взяла вас в оборот. Это у меня от моей бывшей профессии.

— А какая у вас бывшая профессия?

— Я психолог. Закончила МГУ. Правда, это было настолько давно, что теперь уже и не верится.

Светлана с изумлением посмотрела на Боровскую. Вот эта женщина закончила МГУ? Эта женщина — дипломированный психолог?

— Знаю, о чем вы думаете, — улыбнулась Боровская. — Я не слишком похожа на интеллектуалку. Для вас интеллектуалка — это скромно одетая, очкастая дылда с устаревшим макияжем, обкусанными ногтями и желчным взглядом. Я под этот портрет не сильно подхожу.

— Зато я на все сто, — иронично сказала Светлана.

Боровская запрокинула белокурую голову и рассмеялась:

— Ода! Но все это лишь потому, что вы сами избрали себе этот образ. А зачем? Неужели он помогает вам в жизни? Может, так вам легче общаться с мужчинами? — Алла Петровна покачала головой. — Ведь нет, не легче. Даже наоборот. Вы девушка вспыльчивая, и вас не может не раздражать, когда мужчины не обращают на вас внимания. Я права? Займитесь собой, Светочка! Одевайтесь поярче, сделайте модную прическу, подберите себе оправу поизящнее. И вы сами увидите, как мужчины затанцуют вокруг вас. Они будут ловить каждое ваше слово! Обещаю!

Перова сдержанно улыбнулась:

— Спасибо за бесплатный сеанс психотерапии, Алла Петровна. Но я пришла к вам не за советами. Кстати, вы упомянули о своей первой профессии. Могу я узнать, какая профессия у вас сейчас?

— Я гейша, — просто и даже как-то обыденно ответила Боровская.

На лице Перовой отобразилось недоумение. Это что, розыгрыш?

— Понимаю, что это звучит немножко смешно, — продолжила Алла Петровна. — Но что поделать, другого слова никто еще не придумал. Мне нравится, когда мужчины приходят ко мне бледненькие от свалившихся на их плечи забот, а уходят со светящимися от счастья лицами. Я чувствую профессиональное удовлетворение.

— У вас что, и тарифная сетка имеется? — съязвила Светлана.

— Постоянного тарифа у меня нет. Мужчины дарят мне подарки. Этого достаточно.

Боровская ответила спокойно и с достоинством, словно не заметила ернического тона Светланы.

— Значит, с генералом Мамотюком вас связывали чисто профессиональные отношения?

— Отчего же? Я ведь вам уже сказала — мы с Рэмом были друзьями. Мне нравилось, когда он приходил в гости. Я встречала его как старого друга. И он был абсолютно адекватен.

— В каком смысле?

— Рэм очень любил свою семью. Семья была для него всем. А я… — Алла Петровна пожала плечами. — Со мной он просто проводил время. Вот и все.

— Так же как Славский и Рогов, — задумчиво проговорила Светлана. Она быстро посмотрела на Боровскую, ожидая увидеть на ее лице хотя бы тень смущения, однако Алла Петровна была абсолютно спокойна. На ее губах по-прежнему играла задумчивая полуулыбка.

— Рэм был самым адекватным из них. Ему бы и в голову не взбрело свататься ко мне, как это сделал Рогов.

— А Славский? — спросила Светлана.

— Пьер очень мил, — ответила Боровская.

Светлана помолчала, ожидая, не последует ли за этой фразой какого-нибудь продолжения. Однако продолжения не последовало, и тогда она спросила:

— Славский мог ревновать вас к Мамотюку?

Боровская посмотрела на Светлану так, словно не понимает, о чем та говорит.

— Ревновать? — удивленно повторила она. Затем плавно качнула головой: — Нет, что вы. Хотя… — Она дернула плечом. — Мужская душа — потемки. У мужчин тяжелая доля: изображать на лице хладнокровие, когда в душе у тебя дерутся тигры. Пьер очень горячий мужчина, он ведь по матери армянин. Возможно, ему не нравилось, что Рэм ходит ко мне. Ну так и что с того? Ведь не убил же он его из-за этого, в самом деле. Или… — Ресницы Аллы Петровны испуганно дрогнули. — Или убил? — тихо выдохнула она. — Постойте, Светочка, вы что, в самом деле думаете, что Пьер…

— Ничего я не думаю, — сердито сказала Светлана. — Меня интересуют только факты. Что Славский говорил о Мамотюке?

— Даже не знаю. Иногда в его речи проскальзывало что-то… этакое. Впрочем, я могу и ошибаться.

— Он высказывал какие-нибудь угрозы в адрес Мамотюка?

— Что вы! Как можно? Они ведь лучшие друзья!

— Но вы ведь сами сказали, что Славский ревновал вас к Мамотюку.

— Так ведь это совсем другое. Это… это как бы спортивная ревность. Мужчины же постоянно соперничают друг с другом. Например, когда Рэм подарил мне колечко с бриллиантом, Пьер преподнес мне кулон.

— А что Славский преподнес вам после того, как Мамотюк подарил вам машину?

Боровская вздохнула:

— Увы, он не успел сделать ответный ход. Когда я узнала о смерти Рэма, я проплакала весь вечер. Вы знаете, Светочка, возможно, причиной его смерти и стали шашни:.. Я даже уверена, что это так. Но меня сюда, пожалуйста, не впутывайте. Я говорю это вам не потому, что боюсь разоблачения, — о нет! Просто вы зря потеряете время, занимаясь моей скромной персоной.

Я не требую от мужчин многого и люблю их ровно до тех пор, пока они приходят ко мне в гости. Кстати, вне этих стен мы просто друзья. Так что никаких мотивов для убийства Рэма у меня просто не могло быть. С финансами у меня полный порядок. А что касается ревности — это чувство мне абсолютно не зна…

Переливчатая трель не дала ей закончить фразу.

— Ой! — всплеснула руками Боровская. — У меня ведь сейчас встреча! Боже мой, я такая забывчивая! — Она сделала жалобное лицо и мягко проговорила: — Светочка, мы не могли бы перенести нашу беседу на более удобное время? Мне кажется, я подробно обо всем вам рассказала. Но если у вас есть еще вопросы, я готова…

В дверь вновь позвонили, на этот раз еще настойчивее.

Алла Петровна выскользнула из кресла. Светлана поднялась следом за ней. Они вышли в прихожую.

— Кто там? — проворковала Боровская у двери.

— Это я, зая, — ответил мужской голос, — твой котик.

Светлана фыркнула и сунула ноги в туфельки. У нее не было никакого желания задерживаться здесь дальше.

— Уже открываю! — ласково сказала Боровская и повернула ручку замка.

Когда дверь открылась, Светлана готова была идти. Выходя из квартиры, она нос к носу столкнулась с Петром Ивановичем Славским.

— Э-э… Здравствуйте… — промямлил тот, заливаясь краской смущения. — Никак не ожидал вас здесь…

— Здравствуйте, — не дала ему развить эту тему Светлана. — И до свидания. Желаю хорошо развлечься!

Она проскользнула мимо Славского и зацокала каблучками вниз по ступенькам.

На улицу Перова вышла в глубокой задумчивости. Она даже остановилась посреди двора от мысли, которая неожиданно пришла ей в голову, однако сосредоточиться не удалось. В сумочке зазвонил мобильник.

— Алло, Светлана! — услышала она в трубке взволнованный голос Турецкого.

— Да, Александр Борисович.

— Ты сейчас занята?

— Да нет.

— Тогда слушай меня внимательно…

10

Модельер Вадим Федорович Лисин (для друзей просто Вадик) был человеком известным, модным и, следовательно, вполне состоятельным. По паспорту Вадику было тридцать девять лет, но в душе он чувствовал себя от силы лет на двадцать пять. Он и внешне выглядел намного моложе своего паспортного возраста — высокий, худощавый, рыжий, с острым носиком и блестящими зелеными глазами. Одевался Вадик Лисин изысканно и дорого, однако небрежно, как подобает настоящему художнику. Само собой, небрежность эта была нарочитой и тщательно продуманной — он, несмотря на внешность и повадки вертопраха, никогда и ничего не делал просто так.

До того как стать модным московским модельером, Вадик Лисин в полном смысле слова прошел все круги ада. Долгое время он был на подхвате у своего старшего товарища, затем основал свою маленькую фирму, однако бизнес не пошел — и фирму пришлось ликвидировать. Все было против Вадика Лисина, однако, будучи оптимистом, Вадик не опустил руки. Он вновь взялся за работу.

Со временем дела у Лисина наладились. Это произошло после одного маленького инцидента, который оказался для него судьбоносным. А дело было так. Вадик возвращался с работы домой. Вечер был теплый, поэтому он решил не пользоваться услугами общественного транспорта (другой вид транспорта был Лисину пока что не по карману) и пройтись до дома пешком. Небо было чистым, ветерок теплым, в кронах деревьев чирикали птицы — короче говоря, ничто не предвещало беды. Лисин шел по асфальтовой дорожке через небольшой сквер, вдыхая полной грудью теплый летний воздух — вместе с дымком сигареты, которую он держал в своих изящных пальцах. Как вдруг раздался чей-то вскрик. Вскрик этот совершенно не гармонировал с идиллической атмосферой вечера, и Вадик остановился от неожиданности как вкопанный. Вскрик повторился, на этот раз он прозвучал более сдавленно и быстро оборвался, словно кто-то плотно прикрыл кричащему рот.

Кто-то попал в беду — сомнений не было. Последующие секунды были для Лисина самыми мучительными в жизни. Вадик судорожно соображал, что же ему теперь делать? Бежать на крик? Но помилуйте — там ведь может подстерегать опасность! Да что там «может», наверняка подстерегает! Там кого-то грабят, бьют, а может, даже убивают!

Сделать вид, что ничего не произошло и пойти своей дорогой? Но это просто гадко! Это значит проявить трусость. А потом что? Всю жизнь чувствовать угрызения совести из-за этого случая?. Вадик никогда не был храбрецом, да и благородством особым не отличался, и все же он — по возможности, конечно, — всегда стремился согласовывать свои поступки с пионерско-комсомольским кодексом поведения, который ему некогда вдолбили в голову. Итак, Вадик Лисин оказался перед нелегким выбором.

В какое-то мгновение ему показалось, что выход найден.

«А что, если все это мне просто показалось? — подумал он. — Что, если никакого крика не было? Где-то заскулила собака — только и всего».

Вадик совсем уж было уверил себя в этом, но тут вскрик прозвучал в третий раз. Сомнений быть не могло: кто-то попал в беду. И Лисин принял решение. Он отшвырнул сигарету и быстро двинулся в ту сторону, откуда слышались крики. Пройдя шагов пять, он закричал:

— Кто там? Что происходит? — И на всякий случай громко добавил: — Я вызвал милицию! Сюда едет наряд!

Никакого наряда Вадик вызвать не мог по одной простой причине — в то время у него еще не было мобильного телефона.

В черных кустах неподалеку от асфальтовой дорожки что-то зашуршало. У Вадика упало сердце. Он почувствовал, как от страха рубашка пропиталась холодным потом и прилипла к спине.

— Милиция скоро будет тут! — визгливо крикнул Лисин, продолжая по инерции, а не от большой храбрости приближаться к кустам. — Они уже подъезжают!

Последняя реплика была абсолютно нелепой, но тут — на счастье и удачу Лисина — со стороны дороги раздались резкие звуки милицейской сирены.

Вадик увидел, как какая-то фигура, ломая ветки, продирается сквозь кусты в сторону железной оградки сквера. В кустах кто-то застонал. Черная тень выскочила из кустов и метнулась к ограде. Вадик не успел разглядеть злодея: тот ловко перемахнул через черную ограду — и был таков.

Вадик почувствовал, как с сердца у него упал камень, и облегченно вздохнул. В кустах снова застонали. Вадик вздрогнул и быстро зашагал к кустам.

— Эй! — громко окликнул он, подойдя к кустам. — Эй, кто там? С вами все в порядке?

— Помогите… — тихо проговорил голос. Вадик сразу не понял, женский это был голос или мужской.

— Вы можете выбраться сами?

— Я… Да… Я постараюсь.

Черные кусты вновь затрещали, и несколько секунд спустя на освещенный фонарем пятачок сквера вышел человек. Он был худ и растрепан. Лисин отступил на шаг, но потом подумал, что это невежливо, и с опаской подошел к незнакомцу. Тот стоял пошатываясь и оглядывал порванную одежду.

— Ч-черт… — проговорил он. — Этот ублюдок порвал мою любимую куртку. Вот сволочь.

Только сейчас Лисин увидел, что перед ним мужчина; впрочем, субтильный и узкоплечий, как женщина.

— С вами все в порядке? — вновь спросил Вадик.

Худой мужчина кивнул:

— Да. В отличие от куртки, я цел. Бумажника, конечно, нет. Нуда черт с ним.

Незнакомец перестал наконец любоваться порванным рукавом куртки и поднял взгляд на Вадика:

— А ты, вообще, кто?

— Я? Я никто, — растерянно ответил Лисин. — Ну то есть — прохожий.

— Прохожий, — повторил мужчина. — Отлично. Мне повезло, что ты проходил мимо, прохожий. Сколько я тебе должен?

— За что?

— За спасение, дурачок. Ведь ты меня спас. Если бы не ты, этот ублюдок выпустил бы мне кишки.

— А… А за что он вас?

— Ему показалось, что у меня в бумажнике мало денег Он решил стащить с меня одежду. Вот видишь? — Он показал Вадику порванный рукав. — Эту куртку я купил во Флоренции. Лучшая замша, какая только может быть! А рубашка! — Он отогнул ворот куртки. — Видишь? Настоящий шелк! Похоже, грабитель — парень не промах. Знает толк в хороших вещах.

— Да уж, — усмехнулся Вадик.

— У тебя есть сигареты?

Вадик достал из кармана пачки «Мальборо» и протянул незнакомцу.

— О! — похвалил тот. — Не хухры-мухры.

Незнакомец вынул из пачки сигарету длинными, худыми пальцами и сунул в рот. Вадик поднес к его лицу зажигалку и крутанул колесико.

— Похоже, ты хороший парень, — сказал незнакомец, дымя сигаретой. — Чем занимаешься?

— Я? Дизайном одежды.

— Да ты что! — иронично удивился худой мужчина. — Устраиваешь показы?

— Не так часто, как хотелось бы, — с грустной усмешкой ответил Лисин.

Незнакомец пристально на него посмотрел и сказал:

— Ничего. Если у тебя есть талант, будет и все остальное. Это я тебе обещаю. — Он протянул руку для рукопожатия и представился: — Иван Панин. Стилист.

Вадик открыл от удивления рот. Иван Панин? Тот самый стилист, который причесывает наших самых ярких звезд эстрады?

— Считай, что сегодня ты поймал жар-птицу, — с усмешкой сказал Панин, пожимая Вадику руку. И, видя растерянность Лисина, весело рассмеялся.

Стой памятной встречи прошло восемь лет.

Панин и впрямь помог Лисину встать на ноги. Он ввел его в высший круг, познакомил со своими друзьями, стал рекомендовать своим клиентам. Не прошло и полутора лет, как Вадик Лисин стал чрезвычайно модной в московских светских кругах личностью. Он сам удивлялся тому, как легко и просто это вышло. Панин научил Вадика всему, что умел сам: стильно одеваться, непринужденно общаться, шутить на грани остроумия и пошлости (именно этот зыбкий баланс интеллектуального аристократизма и пошловатого лоска пользовался в великосветской тусовке наибольшей популярностью). Одним словом, Панин сделал Вадика для этих людей своим. А это дорогого стоило.

Взамен Вадик платил Панину искренней преданностью и любовью. Дело в том, что Иван Панин был бисексуалом. И когда однажды он предложил Лисину «немножко развлечься», Вадик, не имевший к тому моменту гомосексуального опыта, почти не колеблясь, согласился. И никогда об этом не жалел, поскольку однополые отношения пришлись ему по вкусу.

Справедливости ради стоит сказать, что, став любовником Панина, Вадик не забывал и о девушках, коих у него теперь имелось в изобилии и с которыми он был нежен и заботлив, за что и получил в светских кругах прозвище «наш милый, добрый распутник». В его постели бывали и молодые певицы, только пробивающие себе путь на большую эстраду, и «матерые» звезды, женщины-матроны, многим из которых давно перевалило за сорок.

Однажды Вадик провел горячую ночь в компании трех прелестниц из русско-украинской поп-группы с возбуждающим названием. Причем инициатором этого веселого распутства был не он, а одна из участниц группы, пышногрудая брюнетка с большим, красивым ртом, которым она (как выяснилось в ту ночь) могла не только петь и есть. С этой девушкой у Вадика был долгий роман. Они встречались примерно три месяца, после чего надоели друг другу до смерти и мирно разошлись, оставшись, впрочем, друзьями.

Иван Панин друга никогда не ревновал. Но однажды заметил ему тоном старшего товарища и наставника:

— Ты бы немного угомонился, мальчик мой. Не доведет тебя до добра такое разгульное поведение. Попомни мое слово.

— А разве не все так живут? — пожав плечами, спросил Вадик.

Панин усмехнулся и покачал головой:

— Так — не все. Нужно знать меру, дружок. Ты тащишь в постель всех без разбору. А нужно действовать избирательно. И ни в коем случае не начинать знакомство с секса. Секс — это кульминация, а не завязка.

— По-моему, ты все усложняешь, — небрежно ответил Вадик. — Девчонки любят меня, я — их. И расстаемся мы без эксцессов.

— Тебе до сих пор везло с женщинами, — сказал на это Панин. — Но на сто нормальных девчонок одна обязательно будет ненормальной. И вот с ней-то ты из-за своей неразборчивости и хлебнешь горя.

Вадик заверил друга, что впредь будет осторожнее. Но все это были лишь слова. На деле Лисин как был безудержным бабником, так им и остался. Впрочем, и об этом ему никогда жалеть не приходилось.

Теперь, по прошествии восьми лет после той знаменательной встречи с Иваном Паниным, дизайнер-модельер Вадим Федорович Лисин мог с полной уверенностью сказать — жизнь его удалась!

У Вадика была активная жизненная позиция. Вечер, проведенный дома, он считал потерянным. Как сказал какой-то не то английский, не то американский поэт, «для работы есть утро и день, а вечер дан человеку для выпивки и общения». Взяв на вооружение этот простой и приятный принцип, по вечерам Лисин частенько захаживал в клуб-казино «Мельница», где проводил время в компании новых и старых знакомых, изредка переходя из ресторана д игровой зал и делая небольшие ставки. Вадик мог себе позволить и большие, но не был азартен и не хотел почем зря испытывать судьбу.

В тот вечер, о котором речь пойдет ниже, Вадик сидел за столиком в «Мельнице» в компании бутылки мартини и небрежно оглядывал зал в поисках человека, который помог бы ему скоротать время. Он только что расстался с приятелем, с которым весело провел последние полтора часа, и теперь скучал.

Никого из обычных приятелей Вадик не увидел. Попалось несколько знакомых пакостных физиономий, и он приветливо кивнул им, однако приглашать обладателей этих физиономий за свой столик у Лисина не было никакого желания.

Вадик зевнул и достал из кармана телефон, собираясь обзвонить друзей и «выцепить» кого-нибудь из них сюда, в «Мельницу». Но тут его рассеянный взгляд Упал на хорошенькую девушку в мини-юбке, сидящую на высоком и неудобном стуле возле барной стойки. Ее стройные, загорелые бедра, обнаженные почти до самых трусиков, произвели на Вадика неизгладимое впечатление. От захватывающего зрелища он почувствовал приятное томление внизу живота и отложил телефон.

Взяв бокал с мартини, Лисин встал из-за стола и двинулся к бару. Девушка никак не отреагировала на его приближение. Вадик поставил бокал на барную стойку и приветливо сказал:

— Здравствуйте, милая девушка!

Блондинка обернулась, окинула Лисина оценивающим взглядом и небрежно кивнула:

— Привет.

— Какой мерзавец посмел оставить вас здесь в полном одиночестве? — весело поинтересовался Лисин.

Девушка едва заметно усмехнулась:

— Он не мерзавец.

— Ну тогда глупец, — не растерялся Лисин. — Хотя бы потому, что заставил вас скучать. Покажите мне этого дурня, и я прочту ему лекцию о том, как нужно вести себя с такими обворожительными девушками, как вы.

Девушка сощурила красивые миндалевидные глаза:

— А вы в этом мастер?

— Я в этом чемпион! Хотите продемонстрирую?

Она покачала головой:

— Нет, не стоит. А вообще, хорошо поете. Наверно, каждый вечер тут тренируетесь?

— Случается иногда. А вот вас я здесь раньше не видел. Вы здесь впервые?

— Да.

— Ну и как?

— А вам? — ответила незнакомка вопросом на вопрос.

Лисин пожал плечами:

— Когда как. Например, сейчас я очень доволен. Где еще мы могли бы так легко и непринужденно болтать, даже не будучи знакомы? Кстати, меня зовут Вадим. А вас?

Девушка явно колебалась.

— Это всего лишь случайное знакомство, — улыбнулся ей Лисин. — Оно ни к чему вас не обязывает.

— Правда?

— Правда. Ну так как вас зовут?

— Инга.

— Великолепно! — воскликнул Лисин и отсалютовал блондинке бокалом. — У меня никогда не было знакомой с таким именем.

— Зато у меня в жизни было множество Вадиков и Вадюль.

Лисину не совсем понравилось это язвительное замечание, однако он решил пропустить его мимо ушей. Тем более что из динамиков заиграла его любимая мелодия — модернизированная обработка той песни, которой он восхищался еще в детстве.

— Не хотите потанцевать? — спросил Лисин.

Девушка пожала плечами:

— Даже не знаю. А здесь это принято?

— Еще как!

— Ну… Тогда, пожалуй, можно.

Вадик протянул Инге руку. Она положила на его широкую ладонь свои теплые, тонкие пальцы…

— Ну вот мы и приехали, — сказала Инга и зябко поежилась от необходимости выходить из теплой машины в прохладу ночи.

— Да, — с сожалением признал Вадик.

Его руки лежали на руле.

— Спасибо за приятный вечер, Вадим, — неуверенно произнесла Инга и улыбнулась Лисину такой ослепительной и призывной улыбкой, что у него чуть руки не затряслись от возбуждения.

Впрочем, в таком приподнятом состоянии он пребывал с того самого момента, как обхватил руками талию красавицы блондинки во время танца. Было это два часа назад. Возбуждение за это время не спало. Наоборот, Инга стала еще желаннее.

— Ты на каком этаже живешь? — поинтересовался Лисин.

— На пятом. А что?

— Я иду с тобой, — решительно произнес Лисин. — Не могу отпустить тебя в подъезд одну. Это слишком опасно.

— Хорошо, пойдем вместе до лифта, — улыбнулась девушка.

— В наше время лифты забиты маньяками, — твердо сказал Лисин.

Инга, казалось, задумалась. Затем легонько качнула головой, словно приняла важное для себя решение, и игриво сказала:

— В таком случае я не буду возражать, если ты проводишь меня до квартиры.

«Давно бы так», — удовлетворенно подумал Лисин. А вслух сказал:

— Умница!

Инга хотела открыть дверь, но Лисин быстрым и решительным движением взял ее за руку и притянул к себе. Веки Инги удивленно дрогнули, когда она глянула на его разгоряченное страстью лицо.

— Я хочу тебя! — сказал Вадик и, не дав девушке опомниться, крепко поцеловал ее в губы.

11

Это был приятный и необременительный роман. Они виделись только по вечерам, не досаждая друг другу. Инга была актрисой, играла в каком-то маленьком театре, подрабатывала в телевизионной рекламе, развлекала горожан на праздниках. Она никогда ни словом, ни намеком не показала Лисину, что рассчитывает на его помощь, хотя знала, что он может сделать многое, будучи влиятельным человеком в российском шоу-бизнесе.

Лисина это удивляло. Порой он даже чувствовал нечто похожее на угрызения совести из-за того, что «бесплатно» пользуется любовью этой красавицы. До сих пор за любовь ему всегда приходилось платить. Речь, конечно, шла не о деньгах. У такого человека, как Вадим Лисин, было множество способов отблагодарить девушку за то, что она доставила ему удовольствие в постели. И он никогда не отказывался «платить по счету».

С Ингой же все было иначе. Однажды, когда они — утомленные сексуальной игрой — лежали в постели и курили, Вадик не выдержал и сказал:

— Знаешь что, дорогая, мне кажется, ты замечательная актриса.

— Спасибо, — спокойно ответила Инга.

— Но в наше время мало быть просто талантливой актрисой, чтобы добиться успеха.

— Правда? А меня с детства учили, что талант всегда пробьет себе дорогу.

Лисин улыбнулся наивности девушки.

— Довольно часто в жизни выигрывают не умные, а хитрые, не талантливые, а пробивные. Конечно, ты слишком молода, чтобы это знать, но поверь мне на слово. Я мог бы свести тебя с нужными людьми. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— У тебя слишком мрачный взгляд на жизнь, малыш, — ответила Инга в своей обычной странноватой манере — с легким оттенком превосходства и презрения, словно она была королевой, которая из жалости разделила постель с конюхом.

Лисин поморщился:

— Я же просил, не называй меня «малышом».

— Хорошо, малыш, — последовал спокойный ответ.

Лисин вздохнул: с этой девушкой решительно ничего нельзя было поделать.

— Значит, ты не хочешь, чтобы я помог тебе? — прямо спросил он.

Инга равнодушно покачала головой:

— Нет. Я привыкла всего добиваться сама.

«Тогда что ты делаешь в моей постели?! — чуть не сорвалось с языка Вадика. Но он вовремя сдержался. Он покосился наточеный профиль Инги и подумал: — Неужели она влюбилась в меня?»

Лисин задумался. Бескорыстное чувство было ему в диковинку. Но никаких других причин Вадик найти не смог.

— Детка, прости, но я люблю определенность и должен знать наверняка… — Вадик взял Ингу за подбородок и повернул ее лицо к себе. — Ты что, и вправду любишь меня?

— А ты как думаешь?

Он пожал плечами:

— Не знаю.

В полумраке комнаты блеснули ее зубы.

— Знаешь что, — насмешливо сказала Инга, — не забивай себе голову всякой ерундой. Нам с тобой хорошо вместе, правда?

— Ну.

— Вот тебе и ответ. Вполне определенный.

— Да, ты права, — сказал Лисин и потерся небритой щекой о ее плечо.

Лисин обожал Ингу. Даже на работе, во время нечастых перерывов, когда Вадик оставался в одиночестве, он вспоминал о ней. Вспоминал ее улыбку, ее манеру запрокидывать в смехе голову, ее руки — длинные и гибкие, как у гимнастки. И еще — странный огонек, вспыхивавший время от времени в ее больших, раскосых глазах. Этот огонек завораживал Лисина больше всего. И именно этот огонек заставлял Вадика каждый вечер набирать ее номер.

Случилось нечто странное: Вадик и думать забыл о других женщинах. Его словно заворожили! Он даже с Паниным встречался настолько редко, что тот не на шутку обиделся.

— Дружок, это на тебя так непохоже, — назидательно бубнил Иван в телефонную трубку. — Сердцем чую, не к добру это.

— Здравствуй мама Новый год! Когда я не пропускаю мимо себя все, что движется, ты говоришь, что это опасно для здоровья. Когда я провожу вечера и ночи с одной и той же женщиной, это «не к добру». Так что же тогда «к добру»? Ты уж определись!

— Да, ты прав, — ответил Панин после паузы. —

Может, тебе и в самом деле повезло найти ту «единственную и неповторимую», о которой пищат с эстрады наши певцы. В таком случае желаю тебе удачи.

— Спасибо, старина. На днях заскочу к тебе.

Панин усмехнулся:

— Только не слишком тяни. Свято место пусто не бывает.

— Ты нашел мне замену?

Панин кокетливо хихикнул и положил трубку..

Так продолжалось чуть больше месяца. А потом случилось то, что случалось всегда. Вадик вдруг почувствовал, что встречи с Ингой утомляют его. Она заняла в его жизни слишком много места. И тут под его ногами разверзлась страшная бездна, от которой он всегда старался убежать как можно дальше — бездна будничного, унылого однообразия.

Не то чтобы Инга перестала ему нравиться — совсем нет. Но питаться изо дня в день одним и тем же блюдом (пусть даже самым вкусным на свете) — тяжелое испытание для настоящего гурмана. А в плане любовных приключений Лисин считал себя безусловным гурманом. Одним словом, Вадику захотелось разнообразия.

И вот в один из прекрасных весенних вечеров он привел домой жгучую брюнетку Азу, певицу из цыганского театра «Ролан». Лисин познакомился с ней на презентации своей новой коллекции одежды. Аза сама подошла к модельеру и в шутку предложила ему свои услуги… «в качестве модели». При этом молодая цыганка так красноречиво повела бровями и так завлека-юще дернула плечиком, что у Лисина не осталось никаких сомнений по поводу типа «услуг», которые девушка так беззастенчиво ему предлагала. Вадик задумался лишь на секунду. И в этот момент перед его мысленным взором возникли глаза Инги, раскосые, шальные, с загадочным и, чего уж греха таить, пугающим выражением. Но уже в следующую секунду Лисин приветливо улыбнулся цыганке и сказал:

— Заманчивое предложение. Что, если нам обсудить его за бокалом вина в каком-нибудь уютном ресторанчике?

— Я не против, — кокетливо ответила Аза.

Вопрос, таким образом, был решен.

В тот же вечер молодая певица Аза оказалась в постели Вадика. То, что она в этой постели вытворяла, не описать никакими словами. Занимаясь с ней любовью, Вадик совершенно забыл об Инге. Впервые за последние полтора месяца.

«Черт побери, вот это штучка! — восхищенно думал Вадик, взмокнув и разомлев от эротических ухищрений Азы. — Настоящая дикарка!»

После третьего захода и венчающего его «отстрела» (как сам Вадик это называл), Лисин лежал в постели утомленный и счастливый. Поясница слегка побаливала, как после хорошей физической работы. Во рту дымилась сигарета. Вот такие моменты Вадик любил больше всего. Кто-то из великих сказал, что после акта любви все звери чувствуют себя одинаково опустошенными и несчастными. Однако с Лисиным этого никогда не случалось. Он был абсолютно счастливым человеком.

Аза засобиралась домой.

— Останься, Аза. Ну куда тебе спешить? — огорченно спросил Вадик.

Однако цыганка покачала головой:

— Надо идти. Меня дома ждут.

— Кто?

Она усмехнулась и ответила:

— Муж. Он у меня очень ревнивый. Если что-нибудь заподозрит, может и убить.

По спине Лисина пробежал неприятный холодок.

— Ну это ты преувеличиваешь, — неуверенно сказал он.

— Может, да. А может, нет, — уклончиво ответила Цыганка. Натягивая юбку, она вдруг замерла и испуганно уставилась на Лисина.

— Почему ты так смотришь? — нахмурился Вадик. — У меня что, вырос третий глаз на лбу?

— Данет… Просто… показалось.

— Что показалось?

— Ничего. Разные глупости.

Аза начала подниматься с кровати, но Лисин схватил ее за руку и насильно усадил на место:

— Какие глупости? О чем ты?

Аза нахмурила смуглый лобик:

— Плохо тебе будет. Очень скоро. На твоем лице печать.

— Какая еще печать? — недовольно проворчал Лисин. — Ты можешь по-человечески сказать, без этих ваших цыганских штуковин? *

Аза нахмурилась еще больше и произнесла с ледяным спокойствием:

— Печать смерти.

— И что это значит? Я что, скоро умру? — Лисин хохотнул, но смешок получился вымученным и неприятным.

— Может, да. А может, нет, — вновь уклонилась от прямого ответа цыганка.

Она встала с кровати. Лисин ее больше не удерживал. Внезапно цыганка ему опротивела. Он был рад тому, что она одевается, и хотел лишь одного — чтобы проклятая ведьма поскорее убралась из его квартиры.

Когда Аза ушла, Вадик Лисин прошлепал на кухню. Там он достал из холодильника бутылку водки, налил полстакана и залпом выпил. Затем повторил эту процедуру. Подумал, не выпить ли еще, но решил, что на сегодня хватит.

— Все настроение испортила. Сука, — проворчал он себе под нос и пошлепал обратно в спальню.

Кряхтя и тихонько матерясь, он улегся в постель и вскоре, несмотря на мрачное расположение духа, заснул чистым и крепким сном младенца. Лисин считал себя абсолютно счастливым человеком еще и потому, что — в отличие от многих его друзей — его никогда не мучила бессонница. Когда бы и где бы он ни расположился на ночлег, засыпал Вадик быстро и спал до утра, не просыпаясь.

Но в эту ночь поспать до утра Вадику Лисину не удалось. Он проснулся в два часа ночи от дикой боли. Открыв глаза и еще не понимая толком, что произошло, он увидел перед собой искаженное злобой женское лицо. Растрепанные светлые волосы бесформенным облаком нависали над этим лицом. Миндалевидные, пылающие злобой глаза смотрели с яростным торжеством, словно это были глаза горгоны Медузы. Увидев, что Лисин открыл глаза, Медуза закричала нечеловеческим голосом и принялась трясти у него перед лицом окровавленным кулаком. Поняв, что она держит в кулаке, Лисин взвыл от ужаса — и потерял сознание.

12

— О господи! Какой кошмар! — Светлана Перова прижала ладони к щекам и испуганно покачала головой.

— Да уж, — невесело отозвался Турецкий. — Боюсь, что любовным похождениям господина Лисина пришел конец.

Александр Борисович закурил. Лицо его было суровым и желчным.

— Сейчас ею занимаются врачи, — сухо проговорил он. — Девчонка абсолютно ненормальная.

— А что она говорит?

— Говорит, что он это заслужил. В тот вечер он приволок домой певичку из цыганского театра. Инга Лаврова следила за ним. Она дождалась, когда певичка ушла, потом, когда погас свет в спальне, проникла в квартиру. Дверь она открыла своим ключом. Сначала эта мегера хотела задушить его подушкой. Потом решила перерезать мужику горло. Но пока ходила на кухню за ножом, ей пришел в голову другой блестящий план — лишить Лисина его мужского достоинства.

Турецкий замолчал и глубоко затянулся сигаретой.

— За последние три года Лаврова несколько раз проходила лечение в психиатрических клиниках, — продолжил он после паузы. — Врачи отмечали у нее склонность к самоубийству, а также к членовредительству. Однажды она уже пыталась оттяпать своему любовнику предмет его гордости, но тогда у нее не хватило решимости. Тем не менее живот она ему порезала. Любовник решил не подавать заявления. Сошлись на том, что это был несчастный случай. Но на лечение Лаврову все же направили. И вот теперь она своего добилась.

Александр Борисович саркастически хмыкнул.

— Он… будет жить? — робко спросила Светлана.

— Будет, — кивнул Турецкий. — Если это можно назвать жизнью.

— А как насчет операции? В наше время ведь… пришивают.

Турецкий махнул рукой.

— Там уже нечего пришивать. Посмотри в отчете эксперта — сама поймешь.

Перова пробежала взглядом по листку бумаги, который держала в руке, и слегка побледнела:

— Н-да, не повезло мужику. — Она убрала листок в папку — Александр Борисович, а почему вы думаете, что Инга Лаврова — та самая девушка, которую мы ищем?

Турецкий искоса посмотрел на Перову:

— Ты когда-нибудь слышала такое слово «интуиция»?

— Конечно.

— Ну вот. Считай, что это она самая и сеть. Интуиция. Хотя дело, конечно, не только в интуиции. Во-первых, я вспомнил, что ты мне говорила о генерале Мамотюке. Он любил хаживать по конкурсам красоты и даже принимал участие в работе жюри. Режиссер Виктор Ханов, которого застрелили в театральном туалете, тоже бывал на этих конкурсах. И тоже участвовал в жюри. Вот тебе и параллель.

— Если прибавить к этому, что Инга Лаврова — модель и актриса, — задумчиво подхватила Светлана, — то выстраивается вполне определенная версия… — Она поправила очки. — И Мамотюк, и Ханов, и модельер Лисин могли познакомиться с Ингой Лавровой на одном из таких конкурсов.

— Именно. — кивнул Турецкий. — Все трое были любителями «клубнички». Специализировались на девчонках с модельной внешностью. На конкурсы и кастинги они ходили как на охоту.

— Примем эту версию за основную? — поинтересовалась Светлана.

— В качестве одной из основных. Не стоит сбрасывать со счетов эту мутную дамочку… Эту гейшу московского разлива… Как там ее фамилия?

— Боровская.

— Вот-вот, — кивнул Александр Борисович. Он стряхнул с сигареты пепел и сказал: — Понимаешь, Света, тут есть одно большое «но»… Инга Лаврова психически больная женщина. Так?

— Так.

— Расправившись с Лисиным, она и не думала скрываться. Наоборот, она сама вызвала милицию и «скорую помощь». Оперативники рассказывают, что она просто торжествовала! Она считала, что совершила нечто великое и этого нельзя скрывать. К тому же сумасшедшие люди импульсивны, правильно?

— Вроде того.

— Ну вот. Не могу себе представить, чтобы Лаврова настолько обдуманно и безупречно… я имею в виду — с технической точки зрения… организовала и совершила убийство режиссера Ханова. Для этого нужен холодный, трезвый ум. Да и с генералом не все ясно. В его квартире нет отпечатков пальцев Лавровой. Там вообще нет никаких следов.

— Она могла их стереть, — предположила Светлана.

Однако Турецкий покачал головой:

— Мне так не кажется. Генерала и режиссера убили выстрелами в голову. С чего это вдруг Лаврова проявила милосердие, расправляясь с Лисиным?

— По-вашему, это милосердие — оттяпать мужику член? — хмыкнула Светлана.

— Но она оставила его в живых. И пистолета у нее никакого не было. Ребята уже обыскали квартиру — там пусто.

— Да и мелковато это как-то для генерала — погибнуть от руки сумасшедшей любовницы, — вставила свое слово Светлана. — Хотя… — Она озадаченно нахмурилась. — А может, у нее был напарник?

По выражению лица Турецкого было видно, что это предположение ему не по душе. Однако он кивнул:

— Может. быть. Я поручил Гале Романовой проверить. Завтра она расскажет все, что узнала о личной и профессиональной жизни Лавровой, а также о ее окружении. — Александр Борисович затушил сигарету, строго посмотрел на Перову и сказал: — А ты займись вот чем. Разузнай мне все о конкурсах красоты. В первую очередь о тех, в составе жюри которых трудились наши жертвы. Нанеси визит организаторам, поговори с участницами. Ну и так далее. И не забывай про Боровскую.

— Слушаюсь, — отчеканила Светлана.

— Если узнаешь что-то важное — звони немедленно.

13

Когда Светлана подошла к дому Боровской, на город опустился вечер. Перова решила навестить гейшу без предупреждения. Никакой особой цели она при этом не преследовала. Просто оказалась недалеко от Рижского вокзала и подумала, что было бы неплохо еще раз побеседовать с «роковой блондинкой».

Когда эта мысль пришла Светлане в голову, город погружался в сумерки. Но к тому моменту, как она дошла до дома Боровской (от поездки на троллейбусе Света отказалась, чтобы не застрять в вечной пробке под Рижской эстакадой), стало совсем темно. Настолько темно, что она даже не сразу отыскала нужный дом. Но все-таки отыскала.

Едва Светлана свернула с улицы во двор, как за спиной у нее послышались чьи-то дробные шаги. Погруженная в свои мысли, Света не слишком-то обратила на них внимание. И уже через минуту ей здорово пришлось об этом пожалеть.

Незнакомец набросился сзади. Сильная рука в воняющей новой кожей перчатке сдавила ей горло, а другая плотно легла на рот.

— Тихо, — прошелестел ей на ухо хриплый мужской голос. — Будешь кричать — порежу.

В свете фонаря блеснуло лезвие ножа. Светлана испуганно затихла в лапах незнакомца.

— Молодец. А теперь отойдем в сторонку.

Светлана не сопротивлялась, и незнакомец легко затащил ее в тень деревьев, туда, куда не доходил свет фонаря. Он по-прежнему был у Перовой за спиной, так что она не могла видеть его лица. Краем глаза Света заметила, что на голове у незнакомца что-то вроде черной вязаной шапочки, плотно надвинутой на глаза.

— Ты очень любопытная девочка, да? — прохрипел он Светлане на ухо. — Вот что, милая моя…

Светлана отчаянно мотнула головой, и вонючая перчатка соскользнула с ее губ.

— Я вам не ми…

Незнакомец вновь заткнул ей рот.

— Заткнись и слушай! Обходи этот дом стороной, если не хочешь, чтобы я оторвал тебе башку. Ясно?

Светлана замычала. Незнакомец убрал руку с ее рта.

— Я вас не боюсь! — тихо, но жестко сказала Светлана.

Незнакомец хмыкнул:

— Да ну? А что, если я наведаюсь к тебе домой? Или, скажем, к твоей лучшей подруге?

— К Алене! — выдохнула Светлана.

— К Алене, к Алене, — хрипло проговорил незнакомец. — Я с нее шкуру спущу! Живьем! Ты меня понимаешь?

Светлана испуганно молчала.

— Я спрашиваю: ты понимаешь, о чем я говорю? — сердито повторил незнакомец.

— Да, — кивнул Светлана, — я вас понимаю. Что я должна делать?

— Вопрос не в том, что ты должна делать, а в том — чего ты не должна делать. Я тебе уже сказал: не смей больше соваться в этот дом.

— Вы не хотите, чтобы я беседовала с Аллой Боровской?

— Правильно поняла, — отозвался незнакомец. — И еще: о нашей беседе никому. Иначе у тебя больше не будет подруги. Всосала?

— Что?

— Я говорю — поняла?

— Да. Примерно.

— Молодец. А теперь вали отсюда. И помни, я за тобой слежу. За каждым твоим шагом. А это тебе на память… — Лезвие ножа больно чиркнуло Светлану по щеке. Она вскрикнула, однако сильная ладонь мужчины заткнула ей рот. — Это чтобы ты помнила о нашей встрече. Пока!

Незнакомец сильно толкнул Светлану в спину — она пробежала пару шагов вперед, споткнулась о бордюр и рухнула на мусорный бачок, разодрав себе руку о ржавую консервную банку. Когда Светлана, постанывая от боли и потирая пораненное предплечье, поднялась с асфальта, рядом никого уже не было. -

14

Вопреки ожиданиям старшего лейтенанта милиции Гали Романовой, мать красавицы Инги Лавровой, Лидия Михайловна, оказалась женщиной толстой и некрасивой. Выщипанные брови, скверно и жирно накрашенные губы — одним словом, эта женщина была настоящим и стопроцентным воплощением пошлости. Да еще и это одутловатое лицо… Галя поморщилась, но тут же заставила себя приветливо улыбнуться. Слава богу, Лаврова-старшая не заметила этого мимолетного демарша.

— Инга была хорошей девочкой, — продолжала она свой рассказ, — пока не связалась с этими подонками.

— Кого вы имеете в виду?

— Да всех этих… которые конкурсы делают.

— Вы имеете в виду конкурсы красоты?

— «Красоты», — презрительно повторила Лаврова-старшая. — Знаем мы их красоту! Спереди — хороша, а сзади — ни шиша. Одни твари там продажные…

— Зря вы так. Конкурсы красоты есть во всем цивилизованном мире.

— Это точно. Там, где бабы передком работать умеют и где мужики до этого охочи, там и конкурсов не счесть.,

— Послушать вас, так мы не о конкурсах красоты, а о борделях говорим.

— Вот-вот, бордели и есть! Где еще голых девок напоказ перед мужиками выставляют? Да еще и номерочки к их задницам пришпиливают. Чтобы, значит, мужики не ошиблись, когда выбирать станут.

— Если фигура у девушки красивая, то почему бы ее не показать? Что ей, паранджу на голову натягивать, что ли? Мы ведь с вами не в мусульманской стране живем.

— Вот и зря, что не в мусульманской. Там бы Инге и в голову не пришло сиськи наружу прилюдно выставлять. Господи, стыд-то какой… И чем все кончилось, спрашиваю? Тюрьмой! Потому что от греха до греха один шаг. Стоит только начать, а продолжение само тебя найдет.

— Хорошо, — примирительно произнесла Галя. — У вас есть доказательства того, что на конкурсах красоты происходит…

— Разврат? — Женщина едко засмеялась. — А то как же! Мое доказательство второй день у тебя в тюрьме сидит. Дочка моя, Инга! Как в конкурсах участвовать начала, так дома перестала ночевать. А к утру подвозили ее к подъезду машины всякие. Все больше «мерседесы» и джипы. Денежные, значит, мужички ее телом баловались.

Галя начала злиться.

— Зачем вы так говорите о родной дочери? — резко спросила она.

— А как мне о ней говорить? — подняла выщипанные брови Лаврова-старшая. — Ты ведь хочешь, чтобы я тебе правду рассказывала, так? Ну так и не указывай. Думаешь, чем она в гостях у этих мужиков по ночам занималась? В шашки с ними играла? — Женщина покачала головой: — Не-ет, милая. Эта игра с одной фигуркой. Той самой, что на статуях листком закрывают. Вот с этой клятой фигуркой Инга и играла. И доигралась, дуреха!

— То, что вы мне рассказали, это не доказательства, а лишь ваши домыслы, — сказала Галина. — Хотя, не спорю, у вас были некоторые основания подозревать Ингу в нечистоплотности отношений. Но мне^-этого мало. Вспомните, может, Инга рассказывала вам о ком-нибудь из своих… любовников? Может, кто-нибудь из них принуждал ее к сожительству? Возможно, она ревновала кого-то из них?

Лаврова-старшая сдвинула толстые надбровные дуги и задумалась. Думала она полминуты, затем сказала:

— Да, кое-что припоминаю… Однажды я не выдержала и назвала ее шлюхой. А Инга в ответ усмехнулась и сказала: «Будешь тут шлюхой, когда вокруг одни педики!»

— Так и сказала?

Лидия Михайловна кивнула:

— Так и сказала. А потом еще добавила: «Мужики как зайцы. Подергаются пару минут, потом натягивают штаны — и в кусты. Только вы их и видели».

— Гм… — Галя откинула со лба прядь волос и задумчиво потерла пальцем высокий лоб. — Получается, Инга была недовольна своими ухажерами.

— Конечно, недовольна! — поддакнула Лаврова-старшая. — А ты своими, что ли, довольна? Перевелись мужики, это Инга точно подметила. Были мужики, а стали тряпки. На один раз их кое-как хватает, а во второй раз им уже чего-нибудь новенького подавай. Иначе у них механизм не работает. Вот и скачут от девки к девке. А мы — рыдай! Ох, была б моя воля, я бы сама по их яйцам с косой прошлась!

— Ну это вы тоже преувеличиваете… — смущенно проговорила Галина.

— Да не бойся, шучу я, — усмехнулась Лидия Михайловна. — Хватит на них и одной Инги. — Женщина вздохнула. — Сидеть ей теперь, моей доченьке, в тюрьме… Много, поди, дадут, а?

— Немало, — ответила Галина. — Но Лисину больше досталось.

— Да уж, — вновь усмехнулась Лаврова-старшая. — У него за эти годы новый хрен не отрастет. И то хорошо. Хоть какая-то справедливость в мире есть.

Она тонко захихикала, потирая пухлые ладони.

15

Глава кастингового агентства «Шарм» Константин Сергеевич Чернов был еще молодым человеком с изящными манерами, гривой черных волос и бледной, словно мраморной, кожей. На пальцах у Чернова поблескивали перстни. В левом ухе висела золотая серьга с маленьким бриллиантиком. На нем был дорогой костюм и модные туфли.

Чернов радужно улыбнулся Гале Романовой и сказал:

— Да будет вам известно, гражданин старший лейтенант, что наше агентство пользуется большой известностью. Мы не можем себе позволить участие в чем-то незаконном. Вы понимаете? Мы бережно относимся к авторитету, который приобрели за эти годы. Так сказать, блюдем свое реноме.

— Инга Лаврова принимала участие в кастингах, организованных вашим агентством?

— Ну и вопрос. Откуда же я знаю? Нужно посмотреть в архивах, и вообще.

— Атак не вспомните? Инга Лаврова.

— Гражданин старший лейтенант, через наше агентство прошли сотни девушек. Лишь единицам из них удалось стать высокооплачиваемыми моделями. А кому не удалось… Те, что поумнее, навсегда расстались с мечтой о подиуме и фотосессиях, но большинство продолжает мыкаться по агентствам в поисках своего более чем сомнительного счастья. Пока физиономия морщинами не покроется.

— Вы, я вижу, любите называть вещи своими именами.

— А как иначе? Я ведь не художник — я бизнесмен. Романтический флер мне ни к чему.

— Значит, имя Инга Лаврова вы раньше не встречали. Правильно я поняла?

— Неправильно. Я встречал много имен. Настолько много, что большинство из них стерлись из моей памяти.

— Хорошо. А как насчет Рэма Борисовича Мамотюка? Это имя вам известно?

Галина ожидала, что Чернов смутится, услышав это имя, однако тот и глазом не повел:

— А как же! Генерал Мамотюк был нашим большим другом.

— В каком смысле?

— В прямом. Он помогал нам. Например, решил вопрос об обеспечении должной охраны во время проведения конкурсов. И вообще, часто захаживал в наше агентство. Генерал ценил женскую красоту. Однажды наше агентство подверглось атаке рэкетиров. Если бы не генерал, я вообще не знаю, как бы мы от них отбились.

— А как он помог вам от них _Ло тбиться?

— Вот этого я уже не знаю. Я просто рассказал Рэму Борисовичу о наших проблемах. Он пообещал помочь. И помог. Вскоре бандиты от нас отстали.

— Он был членом жюри на двух ваших конкурсах красоты.

— Совершенно верно.

— Так же как Ханов.

— И тут в точку. Ханов был не только членом жюри. Он был и режиссером этих конкурсов. Мы с ним знакомы еще с начала девяностых. Учились вместе на режиссерских курсах во ВГИКе. Его смерть — огромная утрата для российской культуры.

— А что вы скажете о Вадиме Лисине? Он тоже работал с вами, не правда ли?

— Работал. Большинство участниц конкурсов красоты выходили на сцену в его платьях и костюмах.

— Это было для него хорошей рекламой.

— Да, наверное.

— Он платил вам за нее?

— М-м… А вы как думаете?

— Сколько?

— Это коммерческая тайна. Уверяю вас, мы сотрудничали на взаимовыгодных условиях.

— Константин Сергеевичу вас не насторожило, что люди, с которыми вы работали и дружили, погибли? Причем один за другим?

— Ну что за вопрос. Насторожило, конечно! Я несколько ночей ломал голову над всем этим… безобразием.

— И к какому выводу пришли?

— Ни к какому. Мне кажется, что все это простое совпадение. Ведь и генерал, и Ханов, и Лисин жили не только интересами нашего агентства. Помимо кастингов, модных показов и конкурсов красоты у них было много других дел. Вот там-то и нужно искать причины их гибели. Хотя вы, конечно, считаете, что все три убийства — звенья одной цепочки и цепочка эта ведет прямиком в наше агентство. Я угадал?

— Это одна из версий. И мы обязаны ее проверить.

— Понимаю, понимаю. И рад буду вам помочь. Чем смогу.

— Константин Сергеевич, скажите, а у вас — много конкурентов?

— Среди других кастинговых агентств? Не много, но есть. Это ведь бизнес.

— Дело когда-нибудь доходило до открытой конфронтации?

— Ну я бы, конечно, так не сказал. Определенные проблемы у нас возникали, но все это… — Он улыбнулся и развел руками. — Это конкуренция, только и всего. Как в любом бизнесе.

— В отношениях с конкурентами вы тоже прибегали к помощи генерала Мамотюка?

Глаза у Чернова забегали. Однако ответил он твердо и даже слегка обиженно:

— Нет, что вы. Никогда. Сейчас не девяностые годы. Российский бизнес научился решать проблемы цивилизованным путем.

— Правда? — невинно вскинула брови Галина.

— Правда, — в тон ей ответил Константин Сергеевич. Затем слегка наклонился вперед и, улыбнувшись, проговорил сальным голоском: — А знаете, товарищ старший лейтенант, у вас были бы все шансы дойти до конкурса «Мисс Вселенная». Правда-правда! И даже занять там почетное место! Это я вам как профессионал говорю. Никогда об этом не думали?

Галина тоже наклонилась к Чернову и, так же мило улыбнувшись, сказала:

— Не поверите, но только об этом и думаю! Долгими, бессонными ночами. И слезами горькими обливаюсь. Где там, думаю, господин Чернов, почему он мне не звонит? А господин Чернов здесь! Сидит себе и в ус не дует!

Чернов слегка смутился:

— Ну почему же не дует… Никогда не поздно начать.

— Да ну? Если дело за мной, то я согласна. Мне прямо здесь раздеваться или как?

Глаза Чернова сердито заблестели, на скулах проступили красные пятна. Он через силу улыбнулся и процедил сквозь зубы:

— Хорошая шутка.

— Вы еще не знаете, как я умею шутить, — обнадежила его Галина. — Это так, разминка.

Константин Сергеевич явно не ожидал такого поворота. Он привык беседовать с красивыми женщинами игриво, перемежая речь сладкими и пошловатыми полунамеками. Но тут он нарвался на нечто совершенно ему незнакомое. И не на шутку смутился.

— Зачем же пугать? — спросил он подрагивающим голосом, все еще натянуто улыбаясь.

— Затем, — прошелестела Галина. — Затем, что мне не нравитесь ни вы, ни ваш бизнес. И если я узнаю, что вы замешаны в чем-то незаконном, я сама — лично! — приеду и надену на вас наручники. Не поленюсь.

Голос Галины звучал тихо и холодно. Она буравила Константина Сергеевича ненавидящим, змеиным взглядом, отцеживая слова через ледяную усмешку. Чернов невольно поежился.

— Полагаю, что наша беседа закончена, — сказал он, стараясь говорить спокойно и уверенно. — Я больше ничем не смогу вам помочь.

— А уж это решать буду я, — сухо ответила Галина. — Вот вам мой телефон. — Она положила на стол визитную карточку — Если что-нибудь вспомните — звоните. В свою очередь я тоже про вас не забуду. И уж будьте любезны — берите трубку, когда я буду звонить. Иначе мне придется нанести вам еще один визит.

Покидая кабинет Чернова, Галина не попрощалась, лишь передернула плечами от омерзения, которое вызвал в ней этот человек.

— Алло, Александр Борисович, я только что говорила с Черновым.

— И как?

— Темная личность. Мне кажется, Мамотюк прикрывал их. Когда я заговорила об этом, Чернов явно встревожился. Глазки так и забегали! Генерал мог обеспечивать им «крышу» во время разборок с конкурентами. И получал за это определенную мзду. Или деньгами, или натурой.

— Какой натурой? — не сразу сообразил Турецкий.

— Генерал был любителем молоденьких и красивых девочек, — сказала Галина.

— Ах нуда. — Турецкий помолчал. — Свинство какое. Представляешь, какой скандал разразится, если это окажется правдой и попадет в газеты?

— Да, Александр Борисович, приятного мало.

— Наведи мне справки о кастинговых агентствах. Если ты права и между ними была грызня, значит, дело тут нечисто. Пахнет большим криминалом.

— Почему вы так решили?

— Во-первых, ты сама сказала, что Чернов сильно смутился, когда вы заговорили о конкурентах и о роли Мамотюка в решении спорных вопросов. Чернову есть что скрывать — это очевидно. Во-вторых, если генерала Мамотюка и впрямь ликвидировали конкуренты… а мы с тобой обязаны допустить и такой ход событий… Так вот, если они ликвидировали его, значит, в этом бизнесе крутятся очень большие деньги.

— Да уж это само собой, — усмехнулась Галина. — Убийство генерала МВД — дело серьезное. Из-за мелочовки на это никто не пойдет.

— Молодец, соображаешь, — похвал ил Александр Борисович. — А где у нас крутятся самые большие деньги?

— Наркотики, нелегальная торговля оружием, проституция… Стоп. Вы думаете, что…

— Да, Галина Михайловна. Кастинговое агентство может быть только прикрытием. Приличной обложкой неприличной книги. А что скрывается за этой обложкой — одному Богу известно. И еще генералу Мамотюку, но его с нами нет.

— А ведь и вправду дело может оказаться серьезнее, чем мы предполагали. Я-то с самого начала уверовала в версию о мести ревнивой любовницы.

— И про это забывать не следует. Но пока — копай в указанном направлении. К сожалению, я вам со Светланой помочь не могу. Совсем зашиваюсь с бумажной работой. И на Поремского свалилось новое дело. Но я всегда на связи. Если что — звони, не задумываясь. Вы уж, девчонки, не подведите.

— Хорошо, Александр Борисович. Постараемся.

Галина хмыкнула и отключила связь.

Легко сказать — не подведите. Это ж сколько работы ждет их со Светланой! Сколько людей нужно опросить, сколько версий проработать! Легко Турецкому распоряжаться, сидя у себя в кабинете. Заставить бы его самого…

Тут Галина наморщила носик и обругала себя дурой. Уж кто-кто, а Турецкий прекрасно знает, что значит носиться по городу высунув язык. Он тоже не от хорошей жизни с бумажками этими возится. Положение обязывает. Все-таки старший помощник генпрокурора! Следовательно, много сил, энергии и времени Турецкий вынужден уделять организационным вопросам. Поэтому он и не может полностью посвятить себя практическому следствию.

Романова вздохнула.

И все-таки как хорошо было бы, если бы он занялся этим делом вплотную.

Галя (как и все, кто знал Турецкого лично) свято верила в необыкновенную интуицию Александра Борисовича. Поэтому ей было немного досадно, что следствие фактически ведут она и Света Перова. Нет, они, конечно, девушки неглупые, да и опыта им не занимать. И преступление они рано или поздно раскроют. Но сколько напрасной работы придется проделать, сколько тупиковых версий перелопатить!

Галя вновь вздохнула и покачала головой. Это все нервы, сказала она себе. Интересно, как там Светлана? Все ли гладко у нее прошло?..

16

Секретарша обеспокоенно тряхнула белокурыми кудряшками:

— Вы к кому?

— К Славскому, — последовал ответ.

— Вам назначено?

— Еще бы!

Светлана Перова в сопровождении двоих оперативников двинулась к кабинету Петра Ивановича Славс-кого.

— Постойте! — взвизгнула секретарша, выскакивая из-за стола. — Подождите, куда вы?

Один из оперативников сунул ей под нос удостоверение, и она замерла с открытым ртом.

Петр Иванович Славский сидел за столом и читал бумаги. Он был так погружен в работу, что не сразу поднял взгляд, а подняв, несколько секунд растерянно глядел на вошедших.

Светлана Перова кивнула ему:

— Здравствуйте, Петр Иванович. Не возражаете, если я войду?

— Э-э… Здравствуйте. Я… То есть конечно! Конечно, входите!

Светлана повернулась и сказала двоим оперативникам, сопровождавшим ее:

— Ребята, подождите в приемной, хорошо?

Затем закрыла за собой дверь и прошла в кабинет.

— Не ожидали меня здесь увидеть? — сказала она, усевшись на стул и поправив очки.

Славский растерянно моргнул:

— Я? Ну почему же… Милости, как говорится, прошу. — Он тряхнул головой, словно прогоняя наваждение, и выдавил приветливую улыбку:

— Чай, кофе?

— Ни то ни другое, — ответила Светлана.

Славский вновь улыбнулся, на этот раз шире прежнего.

— Предпочитаете беседовать всухомятку? — неловко пошутил он.

Светлана в ответ усмехнулась:

— Боюсь, гражданин Славский, что беседовать нам с вами придется в другом месте.

— То есть в каком это? Я не понял.

— Прекрасно поняли. Собирайтесь, поедем в отделение.

— Но за что?

— За нападение.

— На кого же я напал?

— Хватит придуриваться, Петр Иванович. Вы же взрослый человек, а ведете себя как школьник.

Славский нахмурился — сравнение со школьником не слишком польстило его самолюбию.

— Ну хорошо, — сердито произнес он. — Про ордер вас спрашивать не стану, не разбираюсь в этих тонкостях. И все же могу, я узнать — за что конкретно вы меня задерживаете? Ну то есть, я на кого-то напал, да? Но, убей бог, не припомню — на кого.

— На меня. Вчера вечером. Во дворе дома, в котором живет Боровская.

Славский сделал возмущенное лицо и открыл рот для гневной тирады. Однако Светлана опередила его.

— Не надо, Петр Иванович, не унижайте себя враньем, — громко и спокойно произнесла она. — Я ведь вас сразу узнала. А до утра ждала в надежде, что вы сами мне позвоните. Хотя бы чтобы извиниться.

— Я… — Славекий осекся. Судя по выражению лица Петра Ивановича, некоторое время вегодуше шла мучительная борьба. Наконец он вздохнул и сказал, опустив глаза в стол: — Я сделал это не подумав. Сгоряча. У меня нервы не в порядке. — Он поднял глаза на Светлану и повысил голос: — Не верите? Я могу даже справку показать. Видите это? — Петр Иванович провел пальцем по шраму на щеке. — Это у меня после аварии. У меня было сильное сотрясение мозга с поражением центральной нервной системы. Знаете, как звучит мой диагноз? Психоневроз навязчивых состояний! Да-да, именно так. Ни один суд в мире не признает меня дееспособным!

Перова спокойно ждала, пока Славский закончит, а как только словесный поток прервался, спокойно спросила:

— Вы все сказали?

— Э-э…

Светлана усмехнулась и покачала головой:

— Просто театр одного актера какой-то. Если закончили, то позвольте и мне кое-что добавить.

— По… Пожалуйста, — сглотнув слюну, выговорил Славский.

— Собственно, у меня к вам только один вопрос. И звучит он так: зачем вы на меня напали?

Петр Иванович побледнел.

— Милая моя, — проговорил он подрагивающим от обиды голосом, — я понимаю, что вам позарез нужно найти виновного в убийстве Рэма Мамотюка. Это ваша работа, и если вы ее не сделаете — по головке вас не погладят. Я также понимаю, что виновного найти сложно… Может, даже невозможно. И что проще всего найти крайнего. Так сказать, козла отпущения, на которого можно повесить это убийство. Но я не позволю, чтобы вы сделали этим крайним женщину, которую я… с которой мы… Ну, в общем, я не позволю вам посадить невиновного! Вот.

Светлана тихо похлопала в ладоши:

— Замечательное выступление. Как, вы сказали, звучит ваш диагноз?

— Психоневроз навязчивых состояний.

Светлана кивнула, словно услышала то, что ожидала:

— Мне это нравится. Так вот, уважаемый психоневротик, никакого козла отпущения мы искать не собираемся. Мы расследуем убийство, а не в казаки-разбойники играем. Вы и ваша подружка Боровская были близко знакомы с Мамотюком. Он, как и вы, был любовником Боровской. И вы ревновали. Сильно ревновали!

— Я? — Петр Иванович сжал пальцы в кулаки. — Я никогда… Я вообще не…

— Прекратите отпираться, Славский! — холодно сказала Светлана. — Вы сгорали от ревности! Вы ненавидели Мамотюка лютой ненавистью. Это и неудивительно. Вы проигрывали в сравнении с ним. Он — генерал-лейтенант, большой начальник, а вы — чиновник средней руки. Вероятно, вы требовали от Боровской, чтобы она прекратила встречаться с Мамотюком, но ее это не устраивало. Ведь Мамотюк дарил ей щедрые подарки. Вы, с вашей зарплатой десять тысяч, были плохим конкурентом. И вы нашли способ расправиться с ним.

Петр Иванович едва не задохнулся от гнева.

— Что вы несете? — рявкнул он. — Это бред!

Светлана, не спуская холодного взгляда с чиновника, тихо покачала головой:

— Нет, не бред. Вы сами сказали, что вы — человек нервный, контуженый. Вы свели генерала с проституткой, которую заранее подкупили. Ночью она открыла вам дверь в Квартиру генерала, вы вошли и убили его.

— Я… Я… — Славский вскочил со стула, застонал и, сморщив лицо, схватился за сердце.

— Вы позаботились о том, чтобы не оставить после себя следов, — продолжала Перова. — Но когда увидели меня у Боровской, занервничали. Вы занервничали еще тогда, когда я впервые пришла в этот кабинет и увидела у вас на полке фотографию Боровской и Ма-мотюка. Вы решили, что, если меня как следует припугнуть, я оставлю вас и Боровскую в покое.

Лицо Славского стало бледным как полотно. Он захрипел.

— Петр Иванович! — испуганно проговорила Светлана. — С вами все в…

Славский неловко взмахнул руками и повалился на стол.

17

Александр Борисович сухо спросил:

— Как ты его вычислила-то?

— Да просто. — Светлана чувствовала себя виноватой, но показывать этого не хотела. — Во-первых, я сразу поняла, что все угрозы этого бандита — пустые. И что он вообще никакой не бандит. Начать с того, что у меня никогда не было подруги Алены, с которой он обещал спустить шкуру. После этого страх у меня прошел, и я стала внимательнее прислушиваться к его речи. И мне на ум сразу пришел Славский. Ведь он был прямо… можно даже сказать, лично заинтересован в том, чтобы мы отстали от Боровской. Во-вторых, он не слишком искусно умеет менять голос. Ну и это его обращение — «милая моя». Меня еще при первой встрече это покоробило. А в-третьих… — Тут Светлана тронула щеку с приклеенным кусочком пластыря телесного цвета. — Я где-то читала, что у людей с каким-то физическим изъяном есть комплекс… Ну то есть им приятно видеть тот же изъян у других людей.

— Врачи говорят, он очень плох. Если оклемается, то не скоро. Слушай, как ты умудрилась довести его до инсульта?

— Я же не специально его доводила. Просто нарисовала ему картину преступления. Думала, это его проймет.

Турецкий ухмыльнулся:

— И не ошиблась. Ты читаешь слишком много детективов.

— Я их совсем не читаю.

— Но телевизор-то смотришь?

— Смотрю.

— Вот то-то и оно. Это ж надо — довести мужика до удара. Не каждая женщина на это способна. Тебя, Перова, надо в Книгу рекордов Гиннесса внести. Ты что, не видела, что ему плохо?

— Я думала, он притворяется, — насупившись, ответила Светлана.

— Угу, — усмехнулся Александр Борисович. — Как в кино. В кино это сплошь и рядом бывает. — Он взял новую сигарету, закурил и сказал: — Показаний Слав-ский дать не сможет. Он двух слов сейчас связать не в состоянии. Ну и что нам теперь делать?

— Вести расследование так, как вели его до сих пор, — ответила Светлана.

Турецкий качнул головой:

— Вести, но не так. Если хочешь знать мое мнение, я вообще не уверен, что Славский причастен к убийству генерала Мамотюка.

— Факты говорят обратное, — упрямо сказала Светлана.

— Тебе говорят, а мне нет, — недовольно парировал Турецкий. — Ты ведь сама говорила, что в тот вечер, когда убили генерала, Боровская и Славский ужинали в ресторане. И официант это подтвердил.

— Они могли его подкупить, — пожала плечами Светлана. — Это очень просто делается. Других-то свидетелей нет.

Александр Борисович помолчал, потом сказал с ноткой укора в голосе:

— Ты очень упряма, Перова.

— Разве это плохо?

— Это ни хорошо ни плохо. Это факт. И мне приходится с ним считаться. Ладно, забыли. Будем работать дальше. — Турецкий выпустил облако дыма и задумчиво сказал: — Значит, так. Боровскую на время оставь. Галя Романова сейчас собирает информацию о кастинговых агентствах. Прорисовывается кое-что интересное. Созвонись с ней, и покопайте в этом направлении вместе. Завтра в два часа дня зайдете ко мне и отчитаетесь. А там подумаем, что нам делать дальше. Все поняла?

— Так точно.

— Выполняйте.

Светлана вышла и кабинета Турецкого сама не своя. Ей уже случалось в жизни получать нагоняй от начальства, и не раз, но такой оплеванной она себя еще никогда не чувствовала. Ведь раньше нагоняй ей устраивали люди, которых она — мягко говоря — не слишком уважала. А порой и в грош не ставила. Что же касается Турецкого, то Светлана видела, как он умеет работать и даже (чего уж тут скрывать) была немного влюблена в него. Она считала его не только начальником, но и близким по духу человеком. Коллегой с большой буквы. И вдруг такоё. И за что?! За то, что она попыталась немного прижать негодяя и убийцу.

А ведь этот негодяй Славский угрожал ей и даже порезал ей лицо. «Порезал» — это, конечно, слишком громко сказано. Это был не порез, а скорее маленькая царапина, от которой через неделю и следа не останется. Но все равно.

Светлана делала свою работу, и не ее вина, что у преступника оказалось слишком слабое здоровье. В конце концов, Чикатило тоже мог упасть в суде в обморок. И никто бы и не подумал за него заступаться.

Разве это справедливо? И главное, что поплакаться некому. Хотя…

Света достала мобильник и набрала номер Гали Романовой.

18

Воспитанница студии «Юная модель» при агентстве «Шарм» Даша Иванцова была высокой и симпатичной девочкой. Правда, ее немного портила худоба, но с возрастом это должно стать не так заметно. Внешность у нее, пожалуй, была тоже пока не слишком «глянцевая»: крупный нос, широко расставленные синие глаза и далеко не роскошные волосы.

Она скорее напоминал а гадкого утенка, который то ль-ко-только начал превращаться в прекрасного лебедя.

Девочка сидела прямо, как балерина, и отстранен-но смотрела куда-то поверх Галиной головы. Во всей ее фигуре было что-то презрительно-вызывающее. Она словно замкнулась в невидимый кокон (Гале был хорошо знаком этот тип защиты молодой души от окружающих невзгод). Мать девочки, напротив, являла собой расхожий в России тип розовощекой матрешки — волоокая, широколицая и добродушная — таких обычно называют русскими красавицами.

Она пожала руку 1али мягкими, пухлыми пальцами, улыбнулась и сказала:

— Очень приятно. Меня зовут Елена Аркадьевна. Можно просто «тетя Лена», меня все так зовут.

Познакомившись с «тетей Леной» и ее дочкой Дашей, Галя Романова приступила к беседе:

— Даша, для начала расскажи немного о себе.

— Я… — начала девочка, но договорить не успела, поскольку ее перебила мать.

— Даша у меня очень хорошая девочка, — с чувством сказала она, поглядывая на дочку любящим взглядом. — В школе всегда была отличницей. И спортом с детства занимается. Правда, Дашенька?

Девочка усмехнулась и неожиданно сухо ответила:

— Правда, мама.

Воспользовавшись паузой, Галя вновь обратилась к девочке:

— Даша, расскажи, пожалуйста, как ты попала в агентство «Шарм»?

Даша пожала плечами:

— Просто. Я шла по у..

— Она встретила свою судьбу на улице, — улыбаясь, ответила за дочку «тетя Лена». — Она шла по улице, и к ней подошел молодой человек. Он дал ей визитную карточку агентства. Все верно, Даша?

Даша кивнула:

— Да..

— И что было потом? — спросила Галя.

— Потом мама сказала, что я должна позвонить в агентство. Что это мой шанс и что я должна его использовать.

— Вот именно! — подхватила «тетя Лена». — Такой шанс выпадает не каждому в жизни. К тому же у Дашеньки великолепные данные для этой работы. Высокий рост, прекрасная фигура. А посмотрите на ее личико! Настоящая куколка. Вы знаете, Дашенька очень похожа на меня в юности. Я тоже была долговязой блондинкой. В наше время высокие девочки сильно комплексовали. Это только сейчас высокий рост считается для девушки большим достоинством. А когда я была молоденькой, мальчишки дразнили меня дылдой! Представляете?

— Представляю. — Галя повернулась к девочке. — Даша, мы можем поговорить с тобой откровенно?

— Конечно, можете! — вновь влезла в беседу «тетя Лена».

— Наедине, — твердо сказала Галина.

Тетя Лена открыла рот, но тут до нее дошел смысл Галиных слов, и она выпучила глаза:

— То есть… я не поняла. Вы намекаете на то, чтобы я вышла?

— Да, — так же твердо произнесла Галина.

Розовые щеки «тети Лены» затряслись от возмущения.

— Ну знаете ли… Я обязана присутствовать на беседе моей дочери с представителем милиции. Это мой долг и мое право!

«Тетя Лена» сложила под грудью пухлые руки и дерзко посмотрела на Романову.

Даша посмотрела на мать исподлобья, разлепила розовые губы и тихо сказала:

— Мама, выйди, пожалуйста.

— Но, доченька…

— Выйди. Иначе я перестану с тобой разговаривать.

«Тетя Лена» растерянно заморгала и беспомощно развела руками:

— Ну вы видите? Вот вам современные детки. Я в ее возрасте и думать не могла перечить матери…

— Мама! — повысила голос Даша.

— Ухожу, ухожу, — обиженно сказала «тетя Лена». Она поднялась со стула и с вызовом посмотрела на Галю Романову: — Только не больше пяти минут, слышите? Я не хочу, чтобы вы травмировали ее психику.

Тут Даша бросила на мать такой испепеляющий взгляд, что та стушевалась и поспешно вышла из кабинета. Даша посмотрела на закрывшуюся дверь и зло процедила сквозь зубы:

— Вот дура… Видеть ее не могу.

Галя Романова небрежно пожала плечами — в ее компетенцию не входила воспитательная работа с молодежью (тем более что и сама Галя не так уж давно вышла из взрывоопасного восемнадцатилетнего возраста). Даше, впрочем, было шестнадцать с половиной.

Даша, прищурившись, посмотрела на Галину и спросила:

— Вы не знаете, это у всех так бывает или только у нас с ней?

— У всех, — сказала Галя.

Даша хрустнула пальцами.

— Иногда мне кажется, что я способна ее убить, — тихо проговорила она.

— Это пройдет, — сказала Галя. Подумала и поправилась: — Должно пройти. — Она подождала, не скажет ли чего-нибудь девочка, и, поскольку та молчала, заговорила снова: — Я заметила, что тебе не очень приятно говорить об агентстве.

— А что там может быть приятного? — удивленно отозвалась Даша.

— Все девочки мечтают стать манекенщицами, — осторожно сказала Галя.

— Может, кто-то и мечтает, да только не я. В гробу я их видела, этих манекенщиц.

— Зачем же тогда пошла?

— Мать заставила. Ей что в голову втемяшится — топором не вырубишь. Как говорит одна моя подруга: легче отдаться, чем объяснять, почему не хочешь.

— Что, неужели там так плохо?

— А вам нравится надевать лифчик в комнате, где полно противных, старых мужиков?

— Мне? Э-э… Вообще-то не очень.

— Вот и мне тоже. А там без этого нельзя. Нужно быстро переодеться и снова выйти на подиум.

— А что там за мужики?

— Обслуживающий персонал. Костюмеры, парикмахеры, их друзья, просто уборщики. Да полно всяких… Торчат там как будто бы по делу, а сами пожирают тебя глазами. А некоторые незаметно на мобильники фотографируют. А потом друзьям показывают.

— Ты говорила об этом матери?

Даша покачала головой:

— Нет. Зачем? Тем более она все равно не поверит. А даже если поверит, скажет: доченька, это у них такая работа, не обращай внимания.

— Да, приятного мало, — сочувственно вздохнула Галя. — Наверное, приставали со всякими скотскими предложениями, да?

Даша внимательно посмотрела на Романову:

— Что вы имеете в виду?

Галя нахмурилась:

— Сама знаешь что.

По розовым губам девочки пробежала усмешка. Зрачки ее хищно сузились.

— Думаете, я дура и ничего не понимаю, да? Думаете, начну сейчас рассказывать, как эти старые ублюдки старались затащить меня в постель? — Даша покачала головой. — Нет. Я ведь знаю, что это подсудное дело. Ляпнешь лишнее, потом хлопот не оберешься. Вы же сами меня потом по судам и экспертизам затаскаете! А доказать я все равно ничего не смогу. Только опозорюсь перед друзьями. Все будут пальцем тыкать и шлюхой обзывать.

Даша замолчала, чтобы перевести дыхание. Глаза ее блестели, щеки покрыл румянец. 1аля подождала, пока девочка слегка успокоится, затем тихо сказала:

— Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы. И никогда не сделаю ничего, что могло бы принести тебе вред. Ноя хочу знать — заставляли они тебя делать что-то неприличное или нет? Обещаю, это останется между нами.

— Вы обещаете? — недоверчиво переспросила Даша.

— Даю слово, — твердо сказала Галя.

Девочка вздохнула:

— Ну хорошо. Да, они заставляли меня делать разные… вещи. Они говорили, что иначе карьеру не сделаешь. Что все через это проходят. И что в этом нет ничего страшного. Потому что… Потому что все так поступают.

— Поступают как?

— Делают ради карьеры то, что им самим не слишком нравится, — уклончиво ответила Даша.

— Например?

— Например? Например, актрисы! Они ведь тоже выставляют напоказ свое тело! В кино показывают много эротических сцен, и они… — Девочка осеклась.

— Какие «вещи» они заставляли тебя делать? — прямо спросила Галя.

Даша покачала головой:

— Этого я вам не скажу.

— Ну хорошо. Скажи хотя бы, кто тебе это говорил? Назови мне их имена.

Даша подумала, затем решительно покачала головой:

— Нет. Я и так слишком много рассказала. И запомните: вы дали мне слово.

И девочка снова замкнулась. Больше Галя, как ни билась, ничего узнать не смогла.

Расставаясь с Дашей и ее «тетей Леной», Галина шепнула на ухо матери:

— Советую вам забрать Дашу из студии. И чем скорее, тем лучше.

Та с деланным изумлением округлила глаза:

— Почему?

— Это не то место, куда следует ходить молодой девушке. Впрочем, вам решать. До свидания.

19

Кабинет Валентины Дмитриевны Кравцовой был обставлен роскошно. Мебель красного дерева, восточный ковер на полу, на стенах пейзажи, написанные маслом. Да и сама хозяйка кабинета вполне соответствовала имиджу «self-та1(1 \штап», который приписывали ей подчиненные (по крайней мере, те из них, с кем Галина успела поговорить). Это была сухощавая, широкоплечая, смуглая женщина со строгим и дерзким лицом и с черными, отливающими синевой волосами. («Шемаханская царица после десяти лет брака с Черномором» — так про себя определила Кравцову Галя Романова.)

Одета Кравцова была в странноватый костюм, который представлял собой гремучую (но нельзя сказать, что некрасивую или вульгарную) смесь делового стиля и вечернего платья. На запястьях у нее поблескивали изящные золотые браслеты, в ушах — скромные, но элегантные золотые серьги.

На полке в шкафу стояла ополовиненная бутылка красного мартини и початая бутылка водки «Абсолют». Видимо, Валентина Дмитриевна была любительницей крепких коктейлей, которые смешивала себе сама. Шальной, нагловатый и властный взгляд карих глаз подтверждал это предположение.

Кравцова посмотрела на золотые часики и сказала:

— Только имейте в виду, моя милая, я женщина занятая.

— Не беспокойтесь, я не отниму у вас много времени, — успокоила «занятую женщину» Галя Романова.

Кравцова смерила Галю презрительно-насмешливым взглядом и неприятно усмехнулась:

— Ну это уж само собой. Своим временем я, слава богу, распоряжаюсь сама. Чего о вас наверняка не скажешь.

Галя пропустила этот укол мимо ушей. Секретарша Кравцовой предупредила Галю, что Валентина Дмитриевна «не питает большой любви к милиции; так что вы уж с ней поосторожнее, ладно?».

Галина решила «быть поосторожнее», а потому спокойно спросила:

— Валентина Дмитриевна, вы — президент благотворительного фонда «Русская краса». Так?

— Ну, — нетерпеливо произнесла Кравцова.

— Вы также председатель жюри на конкурсах красоты, которые вы устраиваете совместно с кастинго-вым агентством «Шарм».

— Это что, вопрос?

Галина кивнула:

— Вроде того.

— Ну тогда получите ответ: да, я председатель жюри. А что вас, собственно, интересует?

— Я…

Кравцова сделала останавливающий жест рукой:

— Постойте. Я закурю.

— Хорошо, ноя…

Два холодных карих глаза уставились на Галю.

— Девушка, у вас что, проблемы со слухом? — резко спросила Валентина Дмитриевна. — Я же сказал: помолчите, пока я закурю. Вы же не хотите, чтобы я отвлеклась на ваши никчемные реплики и обожгла себе нос?

Галина вспыхнула.

— Не слишком-то вы вежливы, — сказала она. — Напомню, что я не одна из ваших моделей — я представитель власти.

— «Власти», — усмехнулась Кравцова, прикуривая сигарету от изящной золотой зажигалки. — Где она, ваша власть? В прошлом году мою квартиру обнесли на тридцать тысяч баксов. И что сделала ваша власть? Хотя бы доллар из украденного вы мне вернули? «Власть»!.

Гагся насупилась:

— Я полагаю, сейчас не время и не место это обсуж…

— А у вас все время не время, — махнула рукой Кравцова. — Что тогда, что сейчас. Только и можете, что хачиков в переходах трясти. Этому вас, наверное, в милицейских школах и обучают. Слава богу, что вы не одна из моих девочек. Я бы удавилась, если бы хоть одна из моих девочек пошла работать в милицию. Это значило бы, что у девочки плохой вкус и я плохо с ней поработала.

Галя была слегка ошарашена таким откровенным наездом. Однако справилась с раздражением и сказала:

— Да, я вижу, вы не любите милицию.

Кравцова сверкнула белоснежной улыбкой:

— Что вы, я ее пр-росто обожаю! Помню, был у меня один милиционер. Бравый, подтянутый. А какой у него был «пистолет»! — Кравцова прикрыла глаза и покачала головой. — Просто закачаешься. Без малого двадцать пять сантиметров. Видели когда-нибудь такой?

— Валентина Дмитриевна, я…

— Простите, а сколько вам лет?

— Какое это имеет значение?

Кравцова пожала плечами:

— Мне сорок шесть, и я не стесняюсь говорить о таких вещах. Нет ничего более естественного для женщины, чем думать о сексе, говорить о сексе и заниматься сексом. Природа создала нас именно для этого. Вы не находите?

Галя решила больше не сдерживаться:

— Недавно мне рассказывали про одну женщину… она примерно ваша ровесница или немного моложе… Так вот, эта ненормальная искренне считает себя гейшей. Дарит мужчинам секс в обмен на подарки. Этакий бартер! Вот я и думаю: может, после определенного возраста такие вещи начинают восприниматься иначе? Говорят же про мужчин — «бес в ребро». Или, как говорится в пословице, «что имеем, не храним; потерявши — плачем».

Валентина Дмитриевна посмотрела на Романову с сожалением.

— Ох, деточка, — спокойно и где-то даже сочувственно проговорила она, — если бы вы были окружены таким же пристальным мужским вниманием, как я, вы бы наверняка избрали себе другую профессию. Нет, в самом деле, деточка, зачем вам милиция? Неужели нет других, менее диких и более приятных способов обратить на себя внимание сильной половины человечества?

Галя проглотила эту пилюлю молча. А Кравцова продолжила:

— Думаю, не ошибусь, если скажу, что гожусь вам в матери. На правах старшей и умудренной опытом женщины я имею полное моральное право давать вам рекомендации. И мой вам совет, деточка: не подстригайте челку. Пусть растет, пока вы не сможете откидывать ее назад. У вас красивый лоб, и не нужно его скрывать.

Гале стоило немалых усилий взять себя в руки, и это не укрылось от внимательного взгляда Кравцовой. Она усмехнулась и хотела отпустить какую-то колкую реплику, но на этот раз Галя ее опередила:

— Валентина Дмитриевна, я вижу, вы женщина резкая и предпочитаете резать правду-матку, не взирая на лица. И, видимо, любите, когда с вами общаются на таком же языке. Поэтому говорю прямо и откровенно: закройте, пожалуйста, рот и послушайте меня..

Вопреки ожиданиям Гали, Валентина Дмитриевна не удивилась. Она улыбнулась и развела руками:

— Пожалуйста, деточка. Говорите что хотите, но не увлекайтесь. Я не могу уделить вам больше десяти минут.

— Я уже встречалась с вашим коллегой — руководителем агентства «Шарм» Черновым. И он произвел на меня отталкивающее впечатление. Я шла и думала: неужели все люди, занимающиеся модельным бизнесом, такие неприятные личности?

— Ну и?

— Боюсь, что встреча с вами укрепила меня в этом мнении, — холодно добавила Галина. — Тем не менее я обязана с вами поговорить. Вы возглавляли жюри, в которое входили Мамотюк, Ханов и Лисин. Все трое мертвы, и умерли они насильственной смертью.

— Деточка, если вы намекаете на то, что их убили из-за связи с модельным бизнесом, вы сильно ошибаетесь.

— Чем занимается ваш фонд?

— Много чем. — Кравцова стала загибать пальцы. — Мы организуем конкурсы красоты. Мы ищем красивых девушек и помогаем им сделать карьеру. Мы способствуем созданию положительного имиджа нашей страны на мировой арене. Этого вам достаточно? Если нет, я могу продолжить.

— Где вы находите девушек?

— Везде. Даже на улице. Некоторых приводят родители, некоторые приходят сами.

— Какую помощь вы им оказываете?

— Подбираем кастинговое агентство, учим правильно себя вести, сводим с нужными людьми. Приглашаем на конкурсы красоты, в конце концов! И не улыбайтесь, пожалуйста. Для многих девушек участие в конкурсах — это порой единственная возможность сделать карьеру. Для других — хороший старт, помогающий им обрести уверенность в себе.

— Инге Лавровой вы тоже помогали «обрести уверенность»?

— Лавровой? — Кравцова озадаченно нахмурилась. — Э-э… Что-то я не припоминаю девушку с такой фамилией. И вообще…

Договорить Кравцова не успела. Дверь кабинета со скрипом распахнулась, и в образовавшийся проем просунулась белокурая, слегка растрепанная головка с конопатым лицом.

— Валентина Дмитриевна, вам звонил Константин Сергеевич насчет видеокассет Спрашивает, можно ли отгру..

— Какого черта ты врываешься ко мне без стука?! — взвизглула вдруг Кравцова.

Галина даже подскочила на месте. На секретаршу этот окрик подействовал еще более ужасающе. Она побледнела и стала заикаться:

— Я… я…

— Что — я! — вновь крикнула Кравцова. — Ну-ка вышла отсюда! Вон, я сказала!

Секретарша испуганно ретировалась, и дверь захлопнулась. Валентина Дмитриевна повернулась к Галине.

— Это новенькая сотрудница, — с натянутой улыбкой объяснила она. — Похоже, родители не научили ее правилам хорошего тона.

«Так, как будто ничего и не произошло», — удивленно подумала Галя. А вслух спросила:

— Константин Сергеевич — это ведь Чернов?

Кравцова небрежно кивнула, доставая из пачки сигарету:

— Угу. Так о чем мы с вами говорили?

Однако Галя не дала ей так просто замять тему (а тема эта, очевидно, была очень важна для Кравцовой, раз она так взбесилась).

— Могу я узнать, о каких видеокассетах шла речь? — вежливо поинтересовалась Галина.

Кравцова закурила сигарету и холодно ответила:

— Это не относится к делу.

Галя заметила, как подрагивали у нее пальцы, когда она прикуривала.

— И все-таки? — не унималась она.

Валентина Дмитриевна пристально посмотрела Романовой в глаза и с ледяным спокойствием произнесла:

— Я давала ему кое-какие кассеты. С фильмами. Мы иногда обмениваемся новинками. Что-нибудь еще?

— Любите кино? — улыбнулась Галя.

— Обожаю, — мрачно отозвалась Кравцова.

— Я тоже. А какие жанры предпочитаете?

На мгновение во взгляде Кравцовой промелькнуло бешенство, но она тут же взяла себя в руки и спокойно ответила:

— Боевики. Со Шварценеггером.

— И эти фильмы Чернову давали? — удивилась Галина.

— Угу.

— И как вам последний фильм со Шварценеггером? Кстати, я забыла — как он называется?

Валентина Дмитриевна усмехнулась:

— Я, вы знаете, тоже запамятовала.

Галина вздохнула:

— Сложное название, да?

— Именно, — кивнула Кравцова. — И потом, у меня на названия вообще плохая память. — Она вновь посмотрела на часики. — Вы меня извините, но…

Она замолчала и многозначительно посмотрела на Галину.

— Да-да, понимаю, — кивнула та. — Мне и самой пора. Приятно было познакомиться.

— Взаимно.

На том они и расстались.

20

— Итак, подытожим нашу информацию. — Турецкий задумчиво нахмурил лоб и пристукнул карандашом об стол (он и не заметил, как перенял эту вредную привычку у Меркулова). — Все потерпевшие были связаны между собой модельным бизнесом. Так или иначе, они сотрудничали с кастинговым агентством «Шарм» и с благотворительным фондом «Русская краса». Это первое. Почти все они являлись членами жюри конкурсов, которые организовывали все то же агентство «Шарм» и фонд «Русская краса». Это второе. И третье — есть подозрение, что агентство «Шарм» занимается нелегальным бизнесом. Предположительно это связано с производством… или распространением… порнографической продукции. Так?

Галя Романова кивнула:

— Так. Я в этом уверена! Чернов звонил Кравцовой по поводу отгрузки видеокассет. Видели бы вы, как забегали у нее глаза! И к тому же, Александр Борисович, я поговорила с тремя девочками, занимающимися в студии при агентстве «Шарм». И все они намекали на какие-то фильмы. Хотя прямо ничего не говорили.

— Это понятно, — кивнул Турецкий. — Их наверняка запугали. Кстати, ты сказала, что девочкам еще нет восемнадцати?

— Да. В студии занимаются девочки и мальчики в возрасте от двенадцати до семнадцати лет.

Турецкий озабоченно потер пальцем подбородок.

— Черт… Если это так, то…

— То этих негодяев кастрировать мало, — резко сказала Светлана Перова.

— Не могу с тобой не согласиться.

Турецкий достал сигарету и закурил.

— В общем, так, — сказал он, отогнав от лица дым. — Наша первоочередная задача — вникнуть в суть «мероприятий», которые проводят руководители агентства «Шарм» и их партнеры. Выявить всю цепочку их преступных деяний. Если таковые имеются, конечно.

Думаю, лишь прищучив этих негодяев, мы выйдем на след убийц генерала Мамотюка, режиссера Ханина и дизайнера Лисина.

Светлана Перова откашлялась в кулак.

— Хочешь что-то добавить? — прищурился на нее Турецкий.

— Александр Борисович, а вы уверены, что все три преступления — из одного ряда?

Турецкий улыбнулся. Он понимал, что Светлана — будучи упрямой и амбициозной девушкой — не собирается так просто отказываться от версии «Боровская — Славский». Но он был уже почти уверен, что эта версия тупиковая. А потому сказал:

— Я уверен в том, что связь между ними есть. И на данном этапе следствия мы обязаны это учитывать. Что будет дальше… — Турецкий пожал плечами, — посмотрим. Кстати, есть у меня одна идейка — по поводу генерала Мамотюка и его предполагаемого участия в аферах, которые устраивало агентство «Шарм».

— Поделитесь с нами? — спросила Галина.

Турецкий усмехнулся и кивнул:

— Обязательно. За долгую практику у меня, как вы сами понимаете, сложились довольно доверительные отношения с некоторыми представителями преступного мира. Я имею в виду элиту этого мира, негодяев с большой буквы. Людей, которые творят зло чужими руками и поэтому практически недосягаемы для закона. Так вот, я попытаюсь узнать, под кем ходят… А в том, что такой человек существует, я не сомневаюсь. У меня есть на примете один колоритнейший экземпляр.

Светлана поправила очки и спросила:

— А это не опасно?

— Смотря как себя вести. Эти люди любят чувствовать себя аристократами преступного мира, поэтому не выносят грубого обращения. Они хладнокровны и бесстрашны, и ни за что не будут сотрудничать с милицией. Для них это как… — Турецкий замялся, подыскивая нужное слово. — Ну как потерять собственное лицо. Но и у этих железобетонных граждан есть свои слабые места. На этом же и сыграем.

21

Когда Турецкий подошел к серой, невзрачной пятиэтажке, начало смеркаться. Дом был крайним на этой улице, дальше следовали лишь гаражи. Настоящее захолустье. Обогнув пятиэтажку, Александр Борисович увидел прилепившуюся к ее торцу небольшую кирпичную пристройку. Железная дверь пристройки была закрыта (Турецкий для проформы подергал ее за ручку). Витрины занавешены непроницаемыми шторами. Над самой дверью, под бетонным козырьком висела неприметная маленькая табличка с надписью «Кафе «Квартал». Табличка не была освещена, и надпись можно было разобрать лишь с большим трудом.

Турецкий подошел к двери и нажал на черную кнопку звонка. Ни звука. Он нажал еще раз. В маленьком динамике послышалось тихое потрескивание, и вслед за тем грубый голос спросил:

— Вам кого?

— Я к Сергею Ивановичу. Моя фамилия Турецкий.

Последовала небольшая пауза, после которой грубый голос сказал:

— Входите. Дверь открыта.

Александр Борисович взялся за ручку двери и потянул на себя. Тяжелая железная дверь беззвучно распахнулась.

«Вот черт!» — изумленный, подумал Турецкий, не услышав характерного щелчка. Замок двери открылся совершенно беззвучно.

За дверью Турецкий обнаружил небольшой холл, освещенный двумя тусклыми настенными лампами, расположенными над обитой коричневой кожей дверью. Александр Борисович закрыл за собой дверь. На всякий случай толкнул ее — замок уже успел закрыться, так же беззвучно, как и прежде.

Дверь, обитая коричневой кожей, распахнулась, и в холл вошел высокий мужчина с непримечательным лицом. На нем был серый костюм и белая рубашка.

— Я должен вас обыскать, — сказал мужчина бесстрастным голосом. — Поднимите, пожалуйста, руки.

Турецкий повиновался, мужчина принялся за работу. Обыскивал он со знанием дела, словно всю жизнь только этим и занимался. Александр Борисович усмехнулся:

— Не трудитесь. Я пришел без оружия.

— Верю, — сказал мужчина. — Но я должен сделать свою работу.

Наконец обыск был закончен — и Турецкий опустил руки.

— Можете войти в зал. Босс ждет вас, — сказал мужчина и кивнул на коричневую дверь.

Небольшой зал был пуст и погружен в полумрак. Турецкий не сразу заметил, что за крайним столиком сидит пожилой человек. В руках у старика были вилка и нож, которыми он ловко орудовал, не обращая на вошедшего никакого внимания. Когда Александр Борисович подошел к столику, стари к оторвался от тарелки, отложил нож и небрежно протянул Турецкому руку.

— Сергей Иванович Белый, — представился он хрипловатым, негромким голосом.

— Турецкий. Александр Борисович.

Турецкий пожал протянутую руку, немного удивившись крепкому рукопожатию.

— Хотите бифштекс с кровью — по-флорентийски. Самая вкусное блюдо на свете.

Турецкий отрицательно покачал головой:

— Спасибо, я уже ужинал.

— Ну тогда присаживайтесь.

Александр Борисович сел в кресло. Старик снова взял в руку нож и вежливо осведомился:

— Вы не против, если я продолжу трапезу?

— Нет.

Старик отрезал кусок от пластика полусырой говядины, лежащего у него на тарелке, и отправил в рот.

— Ну, — спросил он, усердно работая челюстями, — и чем я заслужил визит такого уважаемого гостя?

— Я пришел поговорить о генерале Мамотюке.

Морщинистый рот старика изобразил улыбку:

— Вот как? А вы уверены, что я тот человек, с которым стоит об этом говорить?

— Я на это надеюсь, — сказал Турецкий.

— Гм… — Старик отправил в рот еще один кусок говядины. Тщательно разжевал, запил мясо вином и вновь заговорил: — Не думаю, что могу вам помочь, Александр Борисович. Но раз уж вы пришли… Может, вы расскажете мне об этом человеке и о том, что с ним случилось? Я люблю слушать разные истории, особенно за ужином. Это способствует пищеварению.

— Генерал Мамотюк крышевал кастинговое агентство «Шарм», — сказал Турецкий. — Вы, насколько я слышал, покровительствовали конкурентам «Шарма». То есть не вы лично, а ваши люди.

Белый поднял брови:

— У вас есть доказательства?

— У меня есть все, что нужно, — сказал Турецкий.

— Гм… Пожалуйста, продолжайте.

Турецкий проследил затем, как еще один кусок мяса исчез во рту старика, и сказал:

— Не думаю, что приказ о ликвидации генерала Мамотюка исходил от вас лично. Вы слишком искушенный человек и знаете, какими последствиями грозит убийство такого человека. Думаю, что генерал повздорил с кем-то из ваших молодых, горячих и неопытных друзей. За что и поплатился.

Белый промокнул рот салфеткой и вежливо улыбнулся Турецкому:

— Так-так. Продолжайте, я вас внимательно слушаю.

— Вы знаете, что дело об убийстве Мамотюка не закроют до тех пор, пока убийцы не будут найдены. Это для милиции — дело чести. — Александр Борисович грустно усмехнулся. — Хотя не думаю, что самому Мамотюку это слово было так уж знакомо.

— Не слишком-то лестно вы отзываетесь о погибшем коллеге, — заметил Белый.

— Он мне не коллега, — сухо возразил Турецкий. — Но это я с вами обсуждать не стану.

Старик пожал сутулыми плечами:

— Не хотите — не надо. Может, налить вам вина, Александр Борисович? Вино хорошее, мне привозят прямо из Франции.

— Нет, спасибо.

Белый поморщился:

— Ну что вы заладили — «нет» да «нет». Вы у меня в гостях. А в гостях от угощения отказываться невежливо. — Он поднял сухую руку и тихо щелкнул пальцами.

Не прошло и десяти секунд, как перед столиком возник официант в белой рубашке и галстуке бабочкой. Турецкий даже не успел проследить, откуда он вышел. Ни слова не говоря, официант поставил перед Турецким бокал. Затем повернулся и удалился — молниеносно и беззвучно.

— Здорово они у вас натасканы, — сказал Александр Борисович, кивнув вслед удаляющемуся официанту.

— Вы находите? — Старик тоже посмотрел вслед официанту, как будто только сейчас обратил на него внимание. — Да, в самом деле, — кивнул он затем. — В наше время сервис — это все. Кто умеет услужить, тот владеет миром. Кстати, лет пятьдесят назад я и сам работал официантом. Вас тогда, должно быть, и насве-те-то еще не было. Дайте-ка я вам налью!

Белый взял бутылку и разлил вино по бокалам. Затем поставил бутылку, взял свой бокал, шевельнул седыми бровями и с пафосом произнес:

— За тех, кто уже не с нами.

Мужчины отпили не чокаясь. Старик вновь взялся за мясо. Видя, как ловко он расправляется с полусырой говядиной, Турецкий усмехнулся и сказал:

— Видимо, с пищеварением у вас проблем нет.

— Вы правы. У меня вообще нет проблем со здоровьем. Сам не пойму, почему так. Знали бы вы, через какие неприятные вещи мне пришлось пройти за мою долгую жизнь. Другому хватило бы и половины, чтобы к шестидесяти годам рассыпаться на части. А мне уже семьдесят, и я здоров как бык. Так на чем мы остановились, Александр Борисович?

— Мы говорили о генерале Мамотюке. О том, что его убили. И о том, что раскрыть это преступление для коллег генерала — вопрос профессиональной чести.

— Да-да, я понимаю, — кивнул старик. — Чего же вы от меня хотите, уважаемый? Чем я-то могу помочь?

Александр Борисович пристально посмотрел старику в глаза и сказал:

— Сдайте того, кто организовал убийство генерала. Вы поможете мне закрыть дело. Я сделаю так, чтобы вас не беспокоили.

Белый усмехнулся:

— А вы думаете, что способны доставить мне серьезное беспокойство?

— Вы даже не представляете, насколько серьезное, — усмехнулся в ответ Турецкий. — Генерал Грязное… вы наверняка о нем слышали… намерен серьезно потрепать вам нервы. Вы ведь не хотите терпеть убытки из-за того, что кто-то из подчиненных вам людей сделал глупость?

— Я вообще не люблю терпеть, убытки, — сказал Белый. — По любой причине.

— И я вас понимаю. — Турецкий выдержал паузу, сверля старика холодными глазами, затем резко произнес: — Сдайте мне убийцу. И мы разойдемся с миром.

Белый отложил нож и вилку, взял салфетку и аккуратно вытер морщинистые губы. Затем смял салфетку в руке и швырнул в пепельницу.

— Вот что я вам скажу, господин старший следователь по особо важным делам, — холодно произнес он. — Я понятия не имею, о чем вы тут мне говорили.

— Что ж, очень жаль. Я думал, мы договоримся. — Турецкий начал подниматься из кресла.

Белый сделал рукой успокаивающий жест и сказал:

— Я еще не закончил. Так вот, я понятия не имею ни о каком генерале. Но тем не менее я сознаю, что нам лучше жить с вами в мире. Иначе может пострадать мой бизнес. Поэтому я… оставаясь в недоумении по поводу причины, которая привела вас сюда… постараюсь уладить наши разногласия э-э… всеми доступными мне способами.

— Витиевато выражаетесь, — усмехнулся Александр Борисович.

— Но ведь вы меня поняли?

— Я — да.

— А это главное! На этом нашу встречу буду считать законченной. Всего вам доброго.

Белый проводил Турецкого взглядом, а как только дверь за ним закрылась, презрительно процедил сквозь зубы:

— Волчина позорный, — и смачно сплюнул.

22

В тот же вечер, но часом позже, к столику Сергея Ивановича Белого подошел высокий, широкоплечий парень с лысой, шишковатой головой. На вид парню было лет двадцать восемь. Звали его Костя Штырев, но друзья-товарищи предпочитали называть его просто Штырь. Он и сам себя так называл, и сильно бы удивился, если бы кто-нибудь обратился к нему по отчеству — Константин Вячеславович.

Поздоровавшись со стариком, парень пододвинул к себе ногой стул, уселся и вальяжно закинул ногу на ногу.

После ухода Турецкого Белый допил бутылку сухого вина и десять минут назад приказал распечатать вторую — красного, полусладкого.

Некоторое время старик молчал, разглядывая бокал с вином на свет. Затем сказал:

— Говорят, что вино по цвету сильно похоже на кровь. По-моему, это полный бред. В сравнении с вином кровь мерзкая, вонючая подливка. Ты согласен?

Штырь посмотрел на бокал и небрежно пожал плечами:

— Не знаю. Я вино не пью.

Старик слегка прищурился:

— Вот как? Что же ты пьешь, Штырь?

— Водку, вискарь, — ответил тот. — Иногда джин. Но после него привкус поганый, как будто елочных иголок нахавался.

Штырь поморщился, видимо вспомнив привкус, который оставлял в его рту славный голландский напиток.

— Что ж, водка тоже неплохо, — признал Белый. — Огненная вода. Напиток настоящих мужчин, мать его. Ты ведь настоящий мужчина, Штырь?

Лицо парня вытянулось.

— Че за базар, Иваныч? — настороженно спросил он.

— Настоящий мужик должен сам принимать решения. Так ведь, Штырь? Он никого не спрашивает, как ему поступать, потому что имел он чужие советы. Так?

— Ну, — недоуменно отозвался Штырь.

Белый вновь повертел в руках бокал с вином. Лицо его помрачнело. Когда старик вновь перевел взгляд на Штыря, во взгляде его появилось что-то волчье.

— Кстати, Штырь, ты знаешь, что сорокаградусную водку изобрел Менделеев?

Штырь нахмурился — вопросы старика начали его доставать.

— Это который таблицу нарисовал, что ли?

Белый кивнул:

.— Он самый.

Штырь знал отвратительную привычку Белого начинать разговор издалека и изъясняться недомолвками и намеками, однако на этот раз чаша его терпения была переполнена. Штырь нетерпеливо посмотрел на часы. Белый перехватил его взгляд.

— Что, торопишься? — спокойно спросил он.

— Да. Дела.

— Ну раз так, не буду тебя томить. Перейду прямо к делу. Че там у тебя за терки с подольскими были, не напомнишь?

Штырь дернул уголком губ и недовольно ответил:

— Сам же знаешь, по какому поводу перетирали.

— Знаю, — кивнул Белый старческой головой. — Знаю и то, что генерала они ментовского для «крыши» привлекли. И что он твоим ковбоям вывески чуток попортил на тех терках, что ты в прошлом месяце устроил.

— Ну?

— Чего — ну!

— Не понимаю, к чему ты клонишь, Иваныч?

— К тому, что умер генерал! — Белый повысил голос. — Свинцовой пилюлей подавился!

— Правда? — Штырь скривился. — И че мне теперь, венок ему на могилу принести?

Белый побарабанил пальцами по ручке кресла.

— Ты знаешь, что ментов просто так не мочат? Ты знаешь, что на такое дело совет тебя подписать должен?

— А-а, вот ты про че, — догадался наконец Штырь. — Сукой буду, Иваныч. Ты сам знаешь, я просто так никого не мочу. Тем более ментов. А если бы собрался замочить, то перво-наперво с тобой бы посоветовался. Я законы знаю.

Белый прищурил морщинистые глаза:

— Посоветовался бы, значит. Ой ли?

— Чего? — не понял Штырь.

Белый снисходительно улыбнулся:

— Это такое выражение литературное — «ой ли?». Выражает легкую степень сомнения и недоверия.

Штырь криво ухмыльнулся и облизнул сухим языком сухие же губы:

— К чему этот базар, Иваныч? Ты меня не первый год знаешь.

Белый кивнул:

— Вот-вот. Потому и говорю ой ли? В прошлом году, на Страстную, ты со своими сявками чего учудил?

— А чего?

— Вот видишь, уже не помнишь. А я тебе напомню: девку ту из налоговой кто завалил? Пушкин?

— Девку-то? — Штырь раздраженно пожал плечами. — Ну я завалил. Сам знаешь, выхода у меня тогда другого не было.

Белый пригладил ладонью плешивую голову и холодно произнес:

— Это ты так говоришь. А я не знаю, что там промеж вами произошло. Может, ты заранее ее замочить решил, а потом мне все по-своему объяснил?

Штырь угрюмо посмотрел на Белого:

— Значит, ты мне не веришь?

Белый вздохнул:

— Ох, Штырь, хотел бы я тебе верить, но… — Внезапно Белый переменил тактику. Он слегка подался вперед и заговорил доверительным, доброжелательным голосом: — Слушай сюда, Штырь. Я не сержусь, понял? Если замочил генерала, то туда ему и дорога, менту поганому. Я в защитники к легавым не нанимался. Но мне другое не нравится. А не нравится мне, Штырек, когда меня за лоха держат. Это оскорбляет мой разум. Когда кто-то в обход меня дела свои вершит, понимаешь?

Штырь сглотнул слюну:

— Ну.

— Но я и это простить могу. Если ко мне придут и скажут: так, мол, и так, Белый, канитель вышла — но ты уж извини, иначе никак нельзя было. Вот если мне так скажут — то и обиды за мной никакой не будет. Потому что всякое в жизни случается. Понимаешь, Штырь?

— Ну.

— Молодец. Ну так как? Твои ребятки легавого замочили?

Штырь слегка набычил массивную голову и глянул на Белого исподлобья. На скулах его заходили желваки.

— Ты, Белый, на понт меня не бери, понял? — глухо и даже немного угрожающе (так, по крайней мере, показалось Белому) проговорил Штырь. — Ты че думаешь: развел меня своим базаром лисьим, так я тут же на спину упаду и ножками сучить стану? Говорю: не трогал мента — значит не трогал. А не веришь — твои проблемы.

— Чего? Я не расслышал — проблемы?

— Проблемы, проблемы, — кивнул Штырь. — У тебя, вижу, на старости лет слух совсем никакой стал. Лечиться надо.

— Как сказал? По старости лет? — Белый слегка пристукнул по ручкам кресла сухими ладонями, затем закинул голову и весело рассмеялся.

Насупленное лицо Штыря потемнело.

— В твоем возрасте, между прочим, уже на пенсию отправляют, — тихо проговорил Штырь.

— Интересно говоришь, Штырь! — сказал Белый, вытирая слезящиеся от смеха глаза. — И кто же это меня на пенсию отправить собирается? Уж не ты ли?

— Может, и я, — так же глухо пророкотал Штырь.

Белый оборвал смех.

— Что ты сказал? — прошипел он.

Штырь слегка поежился; он понял, что его слегка занесло на повороте, но остановиться уже не мог.

— Я говорю, идти мне пора; — сухо сказал он. — Пацаны ждут, дел по горло, а я тут с тобой по пустому тру. В следующий раз, если захочешь со мной о пустяках поговорить, по телефону говори. Мое время дорого стоит.

Белый откинулся в кресле, внимательно и холодно посмотрел на парня:

— Не живется тебе по-тихому, Штырь. Все проблем на задницу ищешь.

— Я-то хоть ищу, а твои проблемы сами твою задницу находят, — пошутил Штырь и усмехнулся собственной шутке. — Это вам, старикам, по-тихому пора жить. А я тихориться не собираюсь. А если кому-то не нравится, то…

Штырь угрожающе замолчал.

— То что? — полюбопытствовал Белый.

— То пусть они свое мнение в одно место себе запихают, — договорил Штырь. — Пока!

Он повернулся и направился к двери. Штырь не видел, как у него за спиной Белый сделал знак официантку — и тот едва заметно кивнул в ответ.

23

Спустя без малого час белый «мерседес» Штыря припарковался возле двухэтажного загородного особняка. Перед тем как выйти из машины, Штырь закурил.

То, что Белый зарвался, — это факт. Штырь знал его пару лет (или что-то около того), и за все это время старик никогда и ничего не делал зря. Каждое его слово что-то значило. Да что там слово — каждый взгляд, каждое движение. Нет, не зря он заговорил о вине и крови. Тот, кто знал Белого, мог без особого труда разглядеть за этой невинной репликой вполне определенный намек. Штырь воспринял слова о вине как недвусмысленную угрозу.

А когда Белый с улыбкой заговорил о водке, Штырь понял, что Белый просто в бешенстве. Белый терпеть не мог водку. Он считал любителей водки быдлом. Старик любил корчить из себя аристократа (похоже, он и в самом деле верил в свой «утонченный вкус» — хотя, на взгляд Штыря, вкуса у Белого было не больше, чем волос на его плешивой голове).

Когда Штырь сказал, что любит водку, он знал, на что идет. И Белый это понял. Сразу. Он понял, что это был вызов. Но отвечать на него не стал. Вместо этого вновь по-лисьи завилял хвостом, шифруя свои истинные намерения.

Конечно, история с дохлым ментом — это всего лишь предлог В какой-то миг Штырь увидел, как в глазах старика блеснуло скрытое торжество. И в этот миг Штырь понял, что старик подписал ему смертный приговор. Однако Штыря это не напугало. Он давно был готов к схватке и сам давно уже ждал подходящего случая, чтобы поквитаться со старым козлом.

Но прежде чем решиться на такое крутое дело, Штырь провел тщательную разведку и узнал, что большие боссы, которые посадили Белого смотрящим, не слишком довольны тем, как старик справляется с делами. Боссам не нравилось как то, что многие дела решаются в обход их, так и то, что он не умеет ладить с молодыми. Старику не хватало гибкости, и авторитет его трещал и расползался по швам, как старая рубаха.

Узнав о таком отношении боссов к старику, Штырь решил, что они не будут особо возражать, если кто-нибудь из молодых сделает за них работу То есть — избавит блатной мир от нежелательной персоны.

«Из него уже песок сыплется, а все воображает себя бессмертным, — со злостью подумал Штырь, дымя сигаретой. — Ну ничего. Эту проблему мы решим».

Поначалу, конечно, боссы вскинутся: все-таки убийство авторитета — это тебе не хрен собачий. Но потом, подумав и прикинув, что к чему, смягчатся. Возможно, даже передадут «территорию» ему, Штырю. В благодарность за его «труды».

Нужно только опередить старого пердуна, не дать ему возможности нанести удар первым. Иначе — хана. Нужно действовать осторожно и быстро, чтобы старик не успел опомниться.

Штырь загасил сигарету, внимательно, по-волчьи, оглядел окрестности и лишь затем взялся за ручку дверцы.

В гостиной его поджидали два друга. Один — приземистый и коренастый, с глуповатым лицом, на котором злобно поблескивали два маленьких черных глаза. Второй — тощий и длиннорукий, с острым лицом хорька. Парни пили пиво, развалившись на диване перед мерцающим телевизором.

Завидев Штыря, коренастый взял пульт, направил его на телевизор и отключил звук. Длиннорукий нагнулся, вынул из маленького холодильника, стоявшего тут же, у дивана, банку пива и брякнул ее на стол.

— Давай, Штырь. Прими микстуру от кашля, — весело предложил он.

Штырь уселся в кресло и взял банку. Щелкнул скобкой, приложился и долго пил. Потом вытер рот ладонью и сказал:

— Хорошо.

— Ну че там Белый? — нетерпеливо спросил коренастый. — Зачем звал?

— Чего он там втирал-то? — поддержал друга длиннорукий. — Может, дело какое новое?

Штырь отхлебнул из банки и мрачно изрек:

— Короче, как я и говорил. Зарвался Белый. Залу-пу на нас кидает из-за того дохлого мента.

— Из-за «мента? — Длиннорукий посмотрел на коренастого, тот в ответ пожал плечами. Длиннорукий вновь перевел взгляд на Штыря. — Чего-то я не понял, Штырь. Мент-то тут при чем?

— Вот и я о том же, — непонятно ответил Штырь и вновь отхлебнул пива. — Короче, пацаны, — облизнувшись, сказал он, — у деда в башке полный маразм. Он теперь лучшим другом ментов заделался. Видели бы вы его рожу. Думал, порвет меня, как Тузик грелку! Зуб даю, он теперь с нас просто так не слезет.

— Ни фига себе! — возмутился коренастый. — Он че, крайних нашел? Слышь, Хорь, он нас типа козлами отпущения сделать хочет! Нормально, да?

Длиннорукий нахмурил лоб.

— Слышь, брателла, — обратился он к Штырю, понизив голос, — надо че-то с этим решать.

— Надо, — согласился Штырь.

— В натуре, а то он нас сам в асфальт закатает, — продолжил длиннорукий. — Белый хоть и в законе, а отморозок почище нашего.

— А че решать-то? — встрял в диалог коренастый. — Если не он нас, то мы его! Ну то есть наоборот. Лично я не хочу из-за его наездов червям в зад с обратной стороны глядеть. Если ему нравится, пусть он сам и смотрит.

Штырь и Хорь переглянулись. Хорь усмехнулся:

— Нормально ты про червей, Вол. Сам придумал или прочитал где?

— Я все книжки еще в школе прочитал, — дернув губой, ответил Вол.

— Ладно гнать-то, — сказал Штырь. — Ты в сортир постоянно книжонки таскаешь.

— Не книжки, а журналы. Че я, виноват, если мне без журналов там скучно.

Штырь и Хорь заржали. Вол обиженно надулся.

— Ладно, — сказал Штырь, отсмеявшись. — Тянуть нельзя. Сегодня решаем, а завтра делаем. Белый, когда к дому подъезжает, охрану у подъезда отпускает, а дальше один идет.

— Там у него в подъезде консьержка сидит, — напомнил Вол.

— Сидит, — согласился Штырь. — А нам-то че с того? Сядем рядом, а будет вякать, хлебало стволом заткнем.

Вол почмокал губами и с сомнением сказал:

— Бабки упрямые. Они от упрямства страха не знают. Может поднять вой на весь дом.

— Не поднимет. Если че, скажем, что знаем, где она живет. И что внуков ее замочим, если слушаться не будет.

— А че, хорошее пугалово, — одобрил Хорь. — Бабуля в портки наложит от страха. Втроем пойдем или как?

— Втроем. Вол, у тебя сколько глушителей в загашнике?

— Два нормальных и два самодельных, одноразовых.

— Самодельные-то надежные?

Вол пожал плечами:

— Поди знай, я ж их не опробовал.

— Тогда нормальные глушаки мы с Хорем навинтим. А ты на подстраховке будешь.

Хорь отхлебнул пива, посмотрел на мерцающий экран телевизора и спросил:

— Уходить как будем — уже придумал? Я понапрасну подставляться не хочу.

Штырь допил пиво, с треском сжал банку в пальцах и швырнул ее в угол комнаты, туда, где уже громоздилась горка блестящих алюминиевых банок.

— У них сразу за лифтом комната для уборщиц; есть, — сказал Штырь. — Окна на другую сторону выходят. Сразу за окнами кусты всякие растут. По ним можно до гаражей добраться. Две минуты, не больше. За гаражами машину можно поставить. Выедем на шоссе, а там быстро затеряемся. Главное — не нашуметь. Чтобы охрана не вскинулась.

— А бабку куда? — поинтересовался Вол. — Она же завопит. К стулу привязывать времени не будет.

— А че ее привязывать? — холодно усмехнулся Штырь. — Там ее и положим.

Вол нахмурился:

— Нехорошо это. Стариков мочить — грех.

— Почему?

— Они на войне были.

— Че ты мелешь, криволапый? С войны шестьдесят лет прошло. А бабкам, которые там сидят, всего по шестьдесят будет.

Для Вола это было откровением.

— Че, правда, так много уже прошло? — удивленно переспросил он.

— У Хоря спроси.

— Хорь, правда, да?

— Правда, — кивнул Хорь. — У меня дед на войне был. Пацаном еще. А сейчас ему за восемьдесят.

— Да? — Вол поскреб затылок. — Ну тогда ладно. Тогда нет проблем. А то я здорово ветеранов уважаю. Они в рукопашных саперными лопатками фрицев на колбасу рубили.

— Ты-то откуда знаешь?

Вол фыркнул:

— «Откуда»… Кино видел — вот откуда.

— Ты у нас, оказывается, не только книжки читаешь, — усмехнулся Штырь.

— Не то слово, — подтвердил Хорь. — Если бы в сортире телик был, Вол бы оттуда неделями не вылезал.

— Пока бы весь на кучу не изошел!

Штырь и Хорь вновь засмеялись. Вол некоторое время хмурился, но друзья смеялись так заразительно, что он не выдержал и тоже стал подхихикивать тонким смехом, совсем неподходящим к его крепко сбитой, по-воловьи крепкой и основательной внешности.

24

— Час назад в подъезде одного из домов на Тимирязевской улице прогремели выстрелы. По сообщениям милиции, жертвой преступников стал крупный московский предприниматель Сергей Иванович Белый. От полученных ран предприниматель скончался на месте. Кроме него пострадала консьержка дома — шестидесятипятилетняя Ирина Дмитриевна Коржан. По имеющейся информации, нападавших было трое. В бизнесмена они стреляли из пистолетов, оснащенных глушителями. Однако один из глушителей оказался неисправным, из-за чего выстрел прозвучал в полную силу. Охранники бизнесмена открыли стрельбу по убегавшим преступникам и серьезно ранили одного из них. Двум другим удалось скрыться. Задержанный киллер находится в больнице. Нам удалось узнать имя преступника. Им оказался известный уголовный авторитет Константин Вячеславович Штырев. О причинах, побудивших Штырева и его подельников взяться за оружие, пока ничего не известно. По версии следствия, убийство бизнесмена могло быть связано с его профессиональной деятельностью. Однако следствие не исключает и других версий…

— Алло, Виктория Сергеевна?

— Да.

— Александр Борисович Турецкий вас беспокоит. Вам передавали, что я звонил?

— Да-да. Что вы хотите узнать?

— Вы занимаетесь делом бизнесмена Белого, не так ли?

— Совершенно верно.

— Я бы хотел встретиться с задержанным Штыревым, если возможно.

— Почему бы и нет? Правда, врачи запрещают общаться с ним больше пяти минут. Вам хватит пяти минут?

— Надеюсь, что да.

— Тогда можете подъехать прямо сейчас. Я как раз в холле больницы. Только имейте в виду, Штырев — крепкий орешек. Он до сих пор не назвал нам имена своих подельников. Вряд ли он станете вами общаться.

— Ничего, я попытаюсь его разговорить. До встречи', Виктория Сергеевна!

— До встречи!

— Ну вот и я. Рад приветствовать коллегу!

Старший лейтенант Филиппова обернулась, и Турецкий так и замер с открытым ртом. Виктория Сергеевна улыбнулась и протянула руку:

— Здравствуйте, Александр Борисович! Быстро вы добрались.

— Я? Э-э…

— Что?

Турецкий закрыл наконец рот и покачал головой:

— Ничего. Просто я вас себе немного по-другому представлял.

— Ширококостной теткой с мужской выправкой и челюстью боксера?

— Ну не такой страхолюдиной, но все-таки…

— Вас ввел в заблуждение мой голос, — объяснила Филиппова. — Он у меня с юности низкий и хриплый. Когда я была школьницей, мама даже думала, что я втайне от нее курю и пью. Пыталась даже провести расследование. Видимо, страсть к сыскной работе я получила от нее по наследству.

Что касается голоса, то он у старшего лейтенанта Филипповой был замечательным — глубокий, сильный, с этакой волнующей хрипотцой. Такой голос особенно хорошо звучит в полумраке спальни. И еще — таким голосом хорошо петь джаз. Впрочем, эти соображения Турецкий оставил при себе.

Девушка и впрямь была чрезвычайно симпатичной. Высокая, стройная. Темно-каштановые волосы она гладко зачесывала и стягивала в конский хвост. Однако это ее совсем не портило. Что касается очков в круглой оправе, которые можно было назвать слегка старомодными, то они только добавляли ей шарма.

— Ну как там ваш подопечный? — поинтересовался Александр Борисович. — По-прежнему молчит?

— Да.

— Он очень плох?

Филиппова оправила ладонью лацкан пиджака и, нахмурившись, произнесла:

— Одна пуля угодила ему в плечо. Вторая — застряла в спинном позвонке. Врачи говорят, что Штыре-ву предстоит очень сложная операция. Скорей всего, он на всю жизнь останется калекой.

— Н-да… — сказал Турецкий. — Мрачная перспектива.

— Он ее заслужил, — негромко заметила Филиппова.

Турецкий посмотрел на нее с некоторым удивлением. Такую жесткую фразу можно было услышать он мужчины, но от женщины… Хотя, конечно, Филиппова не просто женщина — она старший лейтенант милиции. И, как ни крути, профессия накладывает свой неприятный отпечаток на всех, включая и таких вот милых девушек.

— Ну что ж, ведите меня к своему фигуранту.

Тут к Турецкому и Филипповой подошла пожилая женщина в белом халате.

— Это вы приехали к Штыреву? — строго спросила она Александра Борисовича.

Он кивнул:

— Да.

— Я его лечащий врач. Запомните, не больше пяти минут. И следите, чтобы он не волновался. Иначе пуля может сдвинуться с места — и тогда… Впрочем, надеюсь, что этого не случится. Вы будете осторожны, правда?

— Конечно. Это в моих же интересах.

Женщина кивнула.

— Пять минут, — вновь повторила она, повернулась и пошла по своим делам.

Турецкий и Филиппова подошли кдвери палаты, в которой лежал Штырев. Перед дверью Александр Борисович повернулся к Виктории Сергеевне и сказал:

— Я бы хотел поговорить с ним наедине.

— Да, конечно, — поспешно кивнула девушка.

Александр Борисович толкнул дверь палаты.

25

Константин Штырев лежал на высокой железной кровати. Одеяло было натянуто до груди. Руки с присоединенными к ним проводками вяло лежали вдоль тела. Он смотрел в потолок и никак не отреагировал на появление Турецкого.

Александр Борисович подошел к кровати и сел на табуретку. Штырев посмотрел на него, затем снова уставил равнодушный взгляд в потолок.

— Здравствуйте, Штырев, — негромко и спокойно поприветствовал бандита Турецкий. — Меня зовут Александр Борисович Турецкий. Я следователь.

Штырев продолжал смотреть в потолок.

— Я знаю, что вы и ваши люди работали на Белого. Знаю и причину вашего нападения на него.

Штырев перевел взгляд на Турецкого. Теперь он смотрел на Александра Борисовича с удивлением.

— У вас был конфликте генералом Мамотюком, — продолжил Турецкий. — Вы не смогли разрешить тот конфликт мирным путем, и вашему боссу, Белому, это не понравилось.

Штырев разлепил сухие губы и тихо проговорил:

— Он мне не босс.

— Возможно, я не так выразился, — согласился Александр Борисович. — Возможно, вы с Белым были партнерами. Так будет правильней?

Штырев едва заметно кивнул.

— Позавчера вечером Белый вызвал вас на беседу в свой ресторанчик. Беседа была жесткой. И именно после нее вы решили, что Белого необходимо убрать. Что он зарвался. Что он слишком много на себя берет. Так?

Во взгляде парня стояло изумление.

— Вы… все знаете, — пробормотал Он.

— Не все, но кое-что, — ответил Турецкий.

Несколько секунд Штырев молчал, затем сказал:

— Откуда?

— Не важно. У меня свои источники информации. Итак, вы решили, что от Белого нужно избавиться. Но решили так только потому, что почувствовали угрозу. По большому счету, это было не покушение, а самозащита. Вы убили его, чтобы он не убил вас. Так?

Штырев закрыл глаза. Полежал так немного, снова открыл. Затем сглотнул слюну и сказал — медленно, словно каждое слово доставляло ему мучительную боль (возможно, так оно и было):

— Он хотел замочить меня. Меня и моих ребят. Я должен был принять меры.

— Конфликт вышел из-за модельного бизнеса, который вы контролировали?

— Да. Вы… и сами знаете.

— Знаю, — кивнул Турецкий. — Знаю и то, что вы не сумели договориться с генералом Мамотюком, который крышевал агентство «Шарм». Он вел переговоры слишком жестко, не считаясь с вашими интересами.

Штырев ухмыльнулся, затем процедил:

— Мент… позорный… Все хотел себе… сука.

— Не сумев договориться с Мамотюком, вы решили его ликвидировать, — веско продолжил Александр Борисович. — И наняли для этих целей девушку. Она легла с Мамотюком в постель, а ночью открыла вам дверь квартиры. Вы вошли в квартиру и прикончили генерала.

Усмешка сошла с обескровленных губ Штырева. Он сдвинул брови и злобно посмотрел на Турецкого.

— А вот это ты пи…шь, мент, — медленно, но отчетливо проговорил он. — Не было этого.

— Чего не было?

— Ничего не было… Не трогал я генерал… И парни мои не трогали… Козла, думаешь, нашел… Не навешаешь, ее… Выйду отсюда — порву… Всех порву…

Штырев мучительно поморщился. Его лицо стало бледным.

— Тогда за что Белый решил тебя убить? — резко спросил Турецкий.

— Много на себя брал… Крайним сделать хотел, гад… Но я его опередил… Опередил…

Бледное лицо Штырева исказила болезненная усмешка. Внезапно лицо его оцепенело — и он громко застонал.

Александр Борисович быстро поднялся с табуретки. Выйдя в коридор, он громко позвал:

— Сестра! Позовите врача!

26

Совещание в кабинете Турецкого длилось уже полчаса. Перова и Романова сидели мрачные, притихшие и какие-то отстраненные. Вячеслав Иванович Грязное, отложивший по такому случаю все дела, напротив, с нескрываемым интересом следил за словами Турецкого.

— Мы занимаемся этим делом уже пятый день, — сурово говорил Александр Борисович. — И теперь можно обсудить некоторые результаты. Версию «Славский — Боровская» я серьезно не рассматриваю. Факты говорят о том, что убийства Мамотюка, Лисина и Ханова — звенья одной цепочки. И связаны они с модельным бизнесом. Штырев, по всей вероятности, к убийству генерала непричастен. Он уверен, что Белый подставил его, убрав генерала сам.

— Это вряд ли, — заметил Грязное. — Я знал Белого. Он бандит старой закваски и никогда бы не пошел на убийство генерала милиции.

— Я тоже так считаю, — кивнул Александр Борисович.

— Да и насчет Штыря я с тобой согласен. Штырь не полный отморозок. Я навел кое-какие справки через свою агентуру. Беспредела он себе никогда не позволял. А его конфликт с Белым — это, скорей всего, простая борьба за власть. Штырь — парень честолюбивый и гордый. Он считал, что Белый давно уже выжил из ума. Да и не он один. Молодые бандиты давно не довольны стариком. Но Белый был смотрящим, и они ему подчинялись. Белый и Штырь ненавидели друг друга. Случай с убийством генерала был Белому на руку. Пользуясь случаем, он решил избавиться от молодого конкурента, — Вячеслав Иванович пожал плечами. — Нет ничего странного, что Штырь решился-таки его убрать.

Турецкий нахмурил брови.

— Ну и чего мы добились? — недовольно спросил он присутствующих. — Два наших главных подозреваемых находятся в больнице. Оба в крайне тяжелом состоянии.

Светлана поправила пальцем очки и улыбнулась.

— Что, Перова, смешно? — немедленно отреагировал Александр Борисович. — А вот мне это веселым не кажется.

— Мне тоже, Александр Борисович. Но и переживать из-за этого я не собираюсь. Помните, как говорил Глеб Жеглов? Вор должен сидеть в тюрьме. А пока мы еще не доказали его вину, ничего страшного, если он немного поваляется в больнице. Что касается Штырева, то мы здесь вообще ни при чем. Бандиты как крысы в бочке. Не сегодня, так завтра перегрызли бы друг другу глотки.

— А ты что скажешь, Галина?

Романова откинула со лба непослушную прядь волос и сказала:

— Я согласна со Светланой. По-женски мне их, конечно, немного жаль. Но чувства вины у меня нет. Даже если это не Славский убил Мамотюка, все равно — он порезал Свете лицо. У нее вон до сих пор пластырь на щеке, видите? Разве можно хорошо относиться к такому человеку? Я считаю — нет.

Александр Борисович закурил сигарету, обвел девушек сердитым взглядом и высказал все, что думает по поводу последнего замечания Романовой. Затем сухо спросил:

— Света, что там по связям Чернова?

Светлана подобралась, как спортсмен перед стартом, поправила очки и спокойно сказала:

— Я проверила связи руководителя агентства «Шарм» Чернова. Среди его окружения есть один компьютерщик-программист — некий Сергей Гирин. В прошлом году он проходил по делу о детской порнографии, но сумел отвертеться. Я встретилась со следователем, который вел это дело.

— Ну и?

— По мнению следователя, Гирин принимал заказы на порновидео и пересылал фильмы по электронной почте. У него была налаженная сеть. Причем не только в России. Заказы приходили даже из-за границы. Но прищучить мерзавца тогда не удалось. У него был очень хороший адвокат.

— Гм… — Турецкий раздумчиво потер подбородок. — Если прибавить к этому рассказы подростков, занимающихся в модельной студии, то картина получается более чем интересная.

— Пакостная получается картина, — сказал Грязное, поморщившись. — Не понятно только, каким боком Мамотюк мог быть в этом замешан? Я ведь его знал. Рэм лютой ненавистью ненавидел дельцов, которые развращают детей. Он бы не стал в этом участвовать. Скорее, сам бы вывел мерзавцев на чистую воду. Он обожал своих внучек.

— А то, что он крышевал мерзавцев, — это ты допускаешь?

— Это — да, — признал Вячеслав Иванович. — Увы, у нас в конторе встречаются персонажи, которые — при всех своих достоинствах и заслугах — не считают зазорным брать у бандитов деньги. Но что касается наркотиков и детской порнографии… — Грязное покачал седой головой. — Это абсолютно невозможно. Даже для самого распродажного мента.

— Товарищ генерал-лейтенант, извините, но мне кажется, что вы несколько идеализируете своих коллег, — сухо заметила Светлана Перова. — Криминальная дорожка всегда ведет под уклон. Только сверни на нее, дальше запросто кубарем покатишься. Платили бы только деньги. А деньги, насколько я понимаю, в порнобизнесе крутятся немалые.

Грязнов и Турецкий переглянулись. Грязнов недовольно нахмурил брови.

— В общем, так, коллеги, — заговорил Александр Борисович. — Работаем мы плохо. Генеральной версии у нас с вами нет. Топчемся на месте. Ни доказательств, ни улик. Одни только предположения. Я уже говорил, что генпрокурор взял это дело под особый контроль. Если до конца недели у нас ничего не появится, то можно смело класть головы на плаху. — Турецкий усмехнулся. — В метафорическом смысле, конечно.

После совещания Перова и Романова покидали кабинет Турецкого, понурив головы.

Грязнов остался в кабинете. Когда девушки вышли, он сказал:

— Сурово ты с ними, Саня. Нормально ведь работают. Две хрупкие девочки перелопатили огромный массив работы.

Турецкий кивнул:

— Знаю. Но так лучше. Им только дай поблажку.

Вячеслав Иванович посмотрел на него с укором, вздохнул и покачал головой.

— Стареем мы с тобой, Саня. Превращаемся в ворчливых, вечно недовольных стариков.

Турецкий усмехнулся:

— Может быть. Но кто сказал, что это плохо?

27

Вечером жена Ирина устроила Турецкому скандал. В тысячный раз за их долгую совместную жизнь Александр Борисович услышал о себе череду «низких истин»: что работа ему дороже семьи, что жена у него только в качестве прислуги, что неизвестно еще, где он проводит время по вечерам, и что вообще Александру Борисовичу давно уже пора переселиться на работу. И она, Ирина, согласна ему в этом помочь.

— Ир, у тебя что, плохое настроение? — стараясь сохранить спокойствие, спросил Турецкий. — Может, что-то случилось?

— Ты — вот то плохое, что со мной случилось! — услышал он в ответ.

Турецкий свирепо прищурился:

— Вот как?

— Именно!

— Может, мне вообще уйти?

— Прекрасная мысль!

Турецкий развернулся и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Ирина бросилась за ним, но на полпути остановилась, медленно опустилась на стул и залилась слезами.

Александр Борисович долго шел по ночному городу, свирепо дымя сигаретой. Когда тротуар с шумно проносящимися мимо машинами ему надоел, он свернул в какой-то скверик. Час назад пошел дождь, и теперь скамейки и асфальт влажно поблескивали в лучах желтых фонарей. Впереди, шагах в десяти от Турецкого, шла по аллее женщина.

«Вот ведь глупые существа! — гневно подумал Александр Борисович. — Шляются по ночному городу в одиночку, а потом жалуются, что их насилуют и грабят! Одно хорошо: пока на свете столько дур, я без работы не останусь!»

Обгоняя женщину, он покосился на ее лицо и вдруг остановился.

— Виктория Сергеевна, вы? — удивленно воскликнул Турецкий.

Женщина тоже остановилась.

— Александр Борисович? — так же удивленно проговорила она. — Добрый вечер!

— Здравствуйте!

Неизвестно почему, но Турецкий был рад встретить на улице знакомого. А то, что «знакомый» оказался «знакомой», было еще приятнее.

— Гуляете? — с улыбкой спросила Виктория Сергеевна.

— Да вот, решил подышать свежим воздухом на сон грядущий. А вы?

— Я тоже. Я часто гуляю по вечерам. Когда темнеет, все вокруг делается каким-то… другим. Особенно люблю сумерки.

— О, да вы романтик!

— Все люди романтики. Вернее — иногда они романтики, иногда сухие рационалисты. Смотря по обстоятельствам и настроению.

— Ваша правда, — согласился Александр Борисович. — А не боитесь гулять одна? Все-таки Москва не самый безопасный город в мире.

Виктория Сергеевна качнула головой:

— Нет, не боюсь. Я могу за себя постоять.

— Гм… — Турецкий с сомнением оглядел хрупкую фигурку Виктории Сергеевны. — И все-таки это опасно. Вы не против, если я к вам присоединюсь?

Она слегка прищурилась сквозь стекла очков и едва заметно усмехнулась:

— Вы уверены?

— На все сто! — бодро сказал Александр Борисович.

— Ну что ж. Тогда пошли. — Она решительно взяла Турецкого под руку. — Только о работе ни слова. Договорились?

Они неспешно двинулись по улице, вдыхая запах влажных деревьев и поглядывая на отражения фонарей, полощущиеся в лужах.

— А вас дома никто не ждет? — поинтересовался Турецкий.

— Нет. А вас?

Турецкий хотел ответить отрицательно, но осекся.

— Сегодня нет, — глухо проговорил он.

Виктория Сергеевна уловила сомнение в голосе Турецкого и проницательно на него посмотрела.

— Поссорились с женой? — прозорливо предположила она.

— Что-то вроде этого, — кивнул Турецкий.

— Ничего страшного — помиритесь. Такие, как вы, всегда мирятся.

— Как это понимать?

— Вы из тех, кто сначала горячится и кричит, а потом — спустя час или два — начинает во всем винить одного себя.

— Гм… — Турецкий усмехнулся. — Не уверен, что это лестная характеристика.

— Напротив, — возразила Виктория Сергеевна. — Это значит, что вы хороший человек. Хоть и вспыльчивый.

— Ну вот, от вас ничего не скроешь! — засмеялся Александр Борисович. — Ну а вы? Вы были замужем?

Виктория Сергеевна покачала головой:

— Нет, никогда.

Турецкий покосился на ее точеный профиль и сказал:

— Никак не можете выбрать, да? Мужики, наверно, за вами толпами ходят?

Виктория Сергеевна улыбнулась, но ничего не ответила.

Некоторое время они шли молча. Турецкий вспомнил колючий взгляд жены, когда она указала ему на дверь, вспомнил неприятные, клокочущие нотки в ее голосе — и вдруг подумал, что они с женою, по сути, совершенно чужие люди. «Ведь то, что мы встретились, — это абсолютная случайность, — подумал он. — На ее месте могла быть и другая женщина. И я бы любил ее точно так же, как Ирину. Или думал бы, что любил. Почему я должен идти на поводу у глупого случая?»

Он снова покосился на Викторию Сергеевну Отблеск фонаря упал не ее бархатистую щеку, очертил ее полные, свежие губы, и ему вдруг до смерти захотелось ее поцеловать. Турецкий резко остановился и повернул Викторию Сергеевну к себе. Она замерла, удивленно глядя на Турецкого.

— Я хочу вас поцеловать, — сказал Турецкий. — Не знаете, с чего бы это?

Виктория Сергеевна улыбнулась:

— С мужчинами такое случается. И довольно часто.

Расценив это как согласие, Турецкий обнял Викторию Сергеевну за талию, привлек к себе и поцеловал. Однако она успела отстранить лицо, и поцелуй получился скользящий, Турецкий лишь коснулся ее губ своими.

— Александр Борисович, идите домой, — мягко произнесла Виктория Сергеевна. — Ваша жена, должно быть, уже волнуется.

— Но…

— Идите, — мягко, но настойчиво повторила она.

Александр Борисович разжал объятия. Подумал и вздохнул:

— Да… Наверное, вы правы. Но знаете что — я все-таки провожу вас до дома.

— Я могу и сама…

— Нет, — решительно сказал Турецкий. — Даю слово, что больше не буду к вам приставать. Я сам не знаю, что на меня нашло. Обычно я не такой.

— Верю, — улыбнулась Виктория Сергеевна. — Просто у вас плохой вечер.

— После встречи с вами я в этом не уверен. Ну что, идем?

— Идем.

Виктория Сергеевна вновь взяла Турецкого под руку, и они продолжили путь.

Спустя полчаса они подошли к дому Виктории Сергеевны. Прощаясь, Турецкий пожал ей руку и сказал:

— По-моему, сегодня вечером у меня появился новый друг.

— Дай-то бог, — ответила она. Затем быстро поцеловала Турецкого в щеку, махнула ему ладошкой, повернулась и через мгновение скрылась в подъезде.

Расставшись с Викторией Сергеевной, Турецкий достал сигареты и закурил. Затем посмотрел на освещенные окна дома и пробормотал:

— Сегодня я был близок к тому, чтобы изменить жене. Но этого не случилось.

Если бы кто-то спросил Турецкого, рад он этому или нет, — он бы не смог ответить твердо.

К тому моменту, когда Александр Борисович пришел домой, Ирина уже спала. Утром они не разговаривали, но по смягчившемуся взгляду жены и по тому, как вздрагивали ее веки, когда они встречались глазами, Турецкий понял, что прощен. Однако делать первый шаг к примирению он не спешил. В конце концов, не он первый это начал!

Виктории Сергеевне Турецкий позвонил с работы.

— Старший лейтенант Филиппова, — услышал он в ответ.

— Виктория Сергеевна, это Турецкий. Я…

— А, Александр Борисович! Как добрались до дома?

— Благополучно. Я…

— С женой помирились?

— Почти.

— Ну и славно!

Александр Борисович набрался духу и сказал:

— Виктория Сергеевна, я хотел перед вами извиниться. Не знаю, что на меня нашло. Просто наваждение какое-то…

— Не стоит, — перебила его Виктория Сергеевна. — Но если это для вас так важно — считайте, что извинения приняты.

— Спасибо!

— Не за что. Это все, что вы хотели мне сказать?

— В принципе да.

— Ну тогда всего вам хорошего. Если что — звоните! Пока!

Все, короткие гудки. Некоторое время Турецкий держал трубку в руке, рассеянно глядя на телефон. Затем с едва заметной мужской горечью пробормотал «все-таки жаль…» и решительно брякнул трубку на рычаг.

Жизнь продолжалась.