Падшие в небеса.1937

Глава седьмая

Павел потерял сознание. Очнулся лишь в автомобиле. Он сидел на заднем сиденье. На коленях лежал сверток. Клюфт попытался поднять руки, чтобы стереть с губ кровь. Но не смог пошевелиться. Рядом развалился лейтенант. Он посмотрел на Павла и зло сказал старлею, который ехал на переднем сиденье:

– Он пришел в себя. Очухался.

– Это хорошо. Уже к тюрьме подъезжаем. Не нести же его до камеры на руках. Пусть сам топает. И осторожно там, не запачкайся. Кровь потом не отстираешь. А я с тобой чумазым ездить не буду.

– Да не запачкаюсь, вот только сапоги придется чистить. Я об его рожу весь крем стер!

В разговор вмешался водитель:

– Ага! Сапоги вон запачкали! А сиденья? А обшивку? Вы же мне весь салон завозили! Я на вас вон рапорт напишу! Всю машину загадили! Не могли его в тюрьме отдубасить? Нет, надо было по земле валять!

– Да замолчи ты, Савченко! Не можем мы в тюрьме бить! Не можем! А тут вот, пожалуйста! Да и кто докажет, что это мы его били? А? А сиденья свои вымоешь!

– Ага, вымоешь! – не унимался водитель. – А завтра мне товарища Свиридова везти утром. Что он скажет? А?

– Ага! Свиридов! Так пусть нам отдельную машину выделяют! Пусть! Как мы можем вот так работать? Днем она возит Свиридова, а ночью вот по арестам пускают! Пусть выберут уж! Мы-то причем? Да и следователи жалуются, если мы неподготовленных к допросу привозим! Говорят, возиться долго приходится! А нас премии лишат! Так что и скажи вот так Свиридову!

– Я-то скажу, а вот салон все равно чистить мне! Мне! Берите тогда с собой тряпки, какие и кладите их! Чтобы кровь мне тут не оттирать потом!

«Эмка» надрывно урчала, словно поддерживая водителя. Строптивые звуки мотора заставили старлея и лейтенанта замолчать. Павел застонал. Но он старался это делать как можно тише. Этот разговор. Страшные рассуждения! Залитый кровью салон и премия за подготовку к допросам. «Вот они – справедливые органы НКВД! Вот они – соколы Ежова! Ими так гордится страна?! Неужели они все такие? Нет, не может быть! Неужели товарищ Сталин не знает, что творят эти холуи в Красноярске? А может, они творят это по всей стране? Нет! Нет! Товарищ Сталин просто не знает! Он не может знать! А если он узнает, то наверняка эти подонки попадут сами в тюрьму! – с ужасом думал Павел. – Что будет со мной? А Вера? А ребенок, который должен родиться? Неужели вот так, ни за что? Нет! Они должны разобраться! Неужели в НКВД работают только изверги? Неужели там нет справедливых и честных людей? Есть, конечно, есть! И они разберутся и отпустят! И потом накажут этих сволочей! Дайте только срок!»

Машину качало на поворотах. Павел краем глаза увидел, что они подъезжают к зданию городской тюрьмы. Издалека оно напоминало крепость. Высокие ворота и толстые стены. Конусообразная крыша и, словно бойницы, окна, заделанные железными листами. Тюрьму в Красноярске построили еще при правлении Екатерины второй. За двести лет через ее казематы прошли тысячи заключенных, каторжников, декабристов и революционеров. Тюрьма долго была самым высоким зданием в городе. Стены этого мрачного заведения почему-то во времена всех правлений царей и императриц белили в белый цвет. От этого темница выглядела как-то нелепо. Не были исключением и большевики. Коммунисты не стали ничего мудрить, а отдали дань исторической традиции и менять цвет, на стенах, тоже не решились. Вот поэтому местные жители и обитатели называли тюрьму «Белым лебедем». То ли за стремление к свободе, которой постоянно не хватало на земле многострадальной матушки России, то ли в издевательстве над властью, сажавшей за стены этого сооружения людей. Ведь «Белый лебедь» – это воплощение чего-то светлого и непорочного. Лебедя нельзя лишить свободы, даже если посадить в клетку. Лебедь просто умрет в неволе!

«Эмка» подъехала к большим кованым воротам. Старлей выскочил из машины и подбежал к маленькой дверке в стене. В отрытое окошко сунул какие-то бумаги. Дверь скрипнула и открылась, старлей исчез внутри.

Минуты тянулись долго. Водитель нервничал и ругался:

– Да что они там?! Каждую ночь по три раза ездим! Неужели не могут запомнить? Завтра ночью опять, что ли, документы будут смотреть? А? Непорядок это!

Лейтенант тяжело вздохнул и ответил:

– Да они должны проверить каждую бумагу. Каждую! Им тоже по шапке попадет, если что не так. Режимный объект как-никак!

Из двери выскочил старлей. Торопливым шагом вернулся к машине. Сел на переднее сидение. От офицера повеяло холодом.

– Сейчас откроют. Спят как хорьки. Вот мать их! – рассмеялся энкавэдэшник.

Он обернулся и посмотрел на Павла. С сарказмом добавил:

– Ну, приехали! Вот твой дом! Новый! Правда, надолго ли…

Ворота заскрипели. Писк ржавого железа звучал так противно, что у Павла по спине побежали мурашки. Огромная воротина, окрашенная в темно-зеленый цвет, медленно отъехала в сторону. Где-то в глубине, в темном чреве этой пасти светился фонарь. Павел с замиранием сердца смотрел, как один из охранников лениво ковыряется в запоре.

«Это ворота в никуда!» – мысли ударили Павлу по темечку. Клюфт вдруг вспомнил свое детство. Он, совсем маленький, и старенькая соседка – набожная женщина – ему читает сказку. Она говорит – это страшная сказка. Про ворота «в никуда». Ее слова надолго отложились в памяти. Павел боялся этого страшного рассказа. Но время шло. Соседка давно умерла. Ее страшилки стали какими-то милыми и смешными. А вскоре Павел, повзрослев, и вовсе забыл их. И вот он вспомнил ту сказку, прочитанную соседкой на ночь!

«Эмка» напряглась, заурчав, медленно въехала в ворота. Опять скрип. Это печальный скрип по свободе! Сзади наползла тяжелая тень. Все!..

…Некоторое время машина стояла в полной темноте. Вновь послышался металлический скрежет, и впереди открылась вторая гигантская створка. Двойные ворота! Павел с ужасом смотрел на это мрачное сооружение. Даже если захотеть – убежать отсюда невозможно! Да и куда бежать? От кого? Бесполезно! Машина проехала еще метров пятьдесят и остановилась у крыльца. Старлей вышел из «Эмки» первым. Вслед за ним лейтенант. Он оставил дверку открытой. Офицер нагнулся и как-то вежливо, с сожалением в голосе, сказал Павлу:

– Ну, все, приехали. Выходите гражданин Клюфт.

Павел с трудом вылез из машины. Болело все тело. Конвоиры постарались на славу. Каждое движение давалось с трудом. Клюфт прикусил губу, чтобы не застонать. Но он почувствовал, что его бережно под локоть поддерживает лейтенант! Энкавэдэшник заботливо помог Павлу собрать в руки скатерть с книгами и бумагами.

– Осторожно, там ступеньки крутые, – буркнул офицер.

Павел зло посмотрел на этого циничного человека. Еще пятнадцать минут назад он пинал своими сапогами Клюфта по голове, а теперь так бережно, словно медбрат в госпитале, заботится об арестанте. Лейтенант словно уловил мысли Павла, невозмутимым голосом ответил:

– Ты поймешь. Ты все поймешь. Это работа. Работа такая.

Старлей распахнул перед Клюфтом тяжелую железную дверь. В небольшом тамбуре их встретил солдат. Сержант, одетый в форму сотрудника НКВД. Синие галифе и оливкового цвета гимнастерка. Только вот в петлицах вместо кубиков три треугольника. Но сержант держал себя со старшими по званию нагло и вызывающе. Он не стал церемониться и прикладывать руку к шапке, отдавая честь, а лениво, взметнув связкой ключей, оглядел с ног до головы Павла со скатертью и недовольно прикрикнул:

– Вы что, его по помойке таскали? Что он у вас такой грязный? И морда вон вся в царапинах! Фельдшер может не принять! Учтите, не примет фельдшер, я его тут до утра держать не буду! Поведете обратно! И куда вы его будете пристраивать, меня не касается!

Старлей виновато развел руками и заискивающим голосом, пропищал в ответ:

– Анатолий, ну ты что, не человек? Он вот нажрался, наверное, и валялся. А мы его просто взяли. Он такой был. Куда ж мы его? Мы назад уже и бумаги на выезд не выпишем. Не сидеть же нам с ним во внутреннем дворе? Да и нам еще две ходки надо сделать!

– А это уже ваши дела! – сержант лениво зевнул.

Он вставил ключ в замок решетки и, громыхнув связкой, открыл дверь в коридор. Оттуда пахнуло сыростью и гнилью. Павел со страхом сделал шаг вперед. Лейтенант тихонько, почти ласково толкнул его в плечо:

– Ну, смелее. Смелее. Иди. Иди.

Сержант недовольно посмотрел на Павла и сказал:

– Ну чего он у вас плетется?! Давайте быстрей! Мне что, его самому волочь?

Клюфта удивило, что младший по званию так ведет себя с офицерами. Но Павел догадался: здесь, в тюрьме, звания не играют никаких ролей! Здесь главное – твоя должность! И те права, которыми ты обладаешь! Вот сержант, например, судя по его тону, может просто не принять у конвоиров арестованного. И все! А это упущение по их службе, а это может вылиться в наказание. И офицеры вынуждены лебезить перед сержантом, а иначе им не поздоровится. «Интересно, а как себя тут ведут майоры?» – подумал Павел и содрогнулся.

Они шли по длинному коридору. Высокие потолки и тусклый свет. Полукруглые перекрытия, стальные решетки и перегородки. Вдоль стены двери с глазками и замками на них. Это были камеры. Гулкий звук шагов по каменному полу и запах! Кошмарный и удручающий запах! Запах гнили, плесени, пота и пережаренного лука. Тюремный запах заточения! Он угнетал даже сильнее, чем обстановка. Павел непроизвольно поморщился. Шаг, еще шаг. Они подошли к двери. Сержант оглянулся и, ехидно улыбнувшись энкавэдэшникам, ласково сказал:

– Ладно, завтра я выходной, так что думайте. Думайте, ребятки!

Старлей и лейтенант замотали головами. Павел, опустил глаза. Было противно смотреть на эту троицу. Сержант вставил ключ в замок двери. Гулкий щелчок – и Павла втолкнули в очередную комнату. На этот раз небольшое помещение, больше похожее на кладовку. Посредине стоял стол. Над ним висел железный абажур, тусклая лампочка слегка покачивалась. За столом на высоком стуле сидел человек в белом халате. На носу пенсне. Седые волосы. И маленькая, словно у козла, бородка. Но выглядел этот медик не старо. Морщин на лице нет. Темные глаза внимательно изучали Павла. Горбатый нос. Тонкие брови. Рядом с фельдшером стоял высоченный старшина. Рыжий великан с веснушчатым лицом и совершенно глупым выражением глаз. Наивные складки на лбу и румяные щеки. Этот «подросток-переросток» в форме энкавэдэшника больше смахивал на сказочного Иванушку-дурачка. Павел остановился в нерешительности посреди комнаты. Он как-то нелепо сжимал скатерть с завернутыми в нее книгами и бумагами. Старлей подошел к столу и положил перед рыжим старшиной бумаги. Тот склонился и посмотрел на листы. Проведя толстым пальцем по строчкам, хмыкнул и посмотрел на Павла.

Фельдшер молчал. Он ждал, когда громила прочитает документы. Но «Иванушка-дурачок» делал это медленно. Наконец медик не выдержал:

– Иваненко! Ну что? Знакомые буквы ищешь?

– Товарищ лейтенант, тут написано больно много.

– Эх, Иваненко, Иваненко. Сколько у тебя классов?

– Пять…

– Чего так?

– Ну, вы же знаете, что каждый раз-то… – обиженно буркнул верзила в старшинской форме.

Фельдшер вздохнул и, подняв руку, как дирижер плавно взмахнул кистью. Павел даже успел рассмотреть его чистые и отполированные ногти, ухоженные, словно у женщины. Медик тихо и лениво, но твердым тоном, давая понять, что это приказ, сказал:

– Положить вещи. Раздеваться.

Павел нагнулся. Острая боль отдалась в пояснице. В глазах потемнело. Клюфт непроизвольно застонал. Фельдшер снял с носа пенсне и, достав из кармана халата платок, терпеливо ждал, когда Павел разденется. Старлей и лейтенант, молча, стояли в углу. Они волновались, переминаясь с ноги на ногу. Шутка ли, сейчас решался вопрос о качестве их работы. Примут или нет арестанта?! Если нет, выговора не избежать! Фельдшер, понимая это, смаковал и растягивал, как мог процедуру. Павел остался в одних трусах.

«Значит, здесь каждый старается издеваться друг над другом. Вот местечко. Ад кромешный!» – подумал Павел.

Он стоял и дрожал. Было холодно. Ноги моментально озябли. Кожа покрылась пупырышками. Губы посинели. Фельдшер надел пенсне и внимательно осмотрел голое тело Павла.

– Вы, наверное, не поняли, арестованный, я сказал раздеться. Если вам говорят раздеться, надо снимать все! Ясно вам?

Павел медленно стянул трусы. Ему было стыдно. И хотя в помещении не было женщин, оголяться перед этими мужиками было противно. Павел никогда не раздевался вот так, перед посторонними людьми. Лишь на медицинском осмотре в военкомате, да и то, там была совсем другая обстановка. Там все были дружелюбны. Даже в бане! Хотя даже там Клюфт старался побыстрее замотаться в простыню, чтобы посторонние глаза не буравили взглядом его гениталии.

Но Клюфт понял – тут церемониться не будут и лучше подчиниться. «Иванушка-дурачок» в старшинской форме пристально, исподлобья, зло смотрел на Павла. Клюфт покосился на его огромные кулаки. Перевел взгляд на фельдшера. Тот ему улыбнулся:

– Вы, я слышу, стонете. У вас проблемы со здоровьем? Что болит? На что жалуетесь? Я вижу, у вас множественные ссадины и гематомы.

Павел покосился на старлея и лейтенанта. Они вытянулись по струнке и напряглись. Клюфт грустно ухмыльнулся:

– Я был избит. Вот этими офицерами при аресте. Били ногами. По голове и телу. Вот отсюда и синяки. Я хочу, чтобы вы зафиксировали это в протоколе задержания или аресте! Я не знаю, как он точно у вас называется, товарищ фельдшер.

Но этот ответ на фельдшера не произвел впечатления. Никаких эмоций. Медик взял листы и, макнув в чернильницу перо, что-то записал в бланке. Через минуту он оторвался и, вздохнув, с ехидной улыбкой на лице ответил:

– Во-первых, я не товарищ. Я вам не товарищ, и вы это должны запомнить. Я отныне вам – гражданин. Просто гражданин. Так обращайтесь. А во-вторых, ваше заявление я не могу вписать в протокол. Нет свидетелей. Никто не может подтвердить ваши слова. Поэтому я считаю это голословным заявлением. Конечно, я впишу ваше заявление, но в том случае, если эти офицеры согласятся, что вы оказывали сопротивление и к вам применили силу. Поэтому я им задам вопрос в вашем присутствии. Товарищи офицеры, вы били арестованного?

Старлей и лейтенант словно ждали вопроса и в один голос гаркнули:

– Нет, мы не видели, кто избивал его. Арестованный был уже в таком состоянии.

– Он был одет неопрятно. Это есть в протоколе задержания.

– Это отражено. И под этими поставили свои подписи понятые.

– Так что арестованный пытается нас оговорить, – они перебивали друг друга.

Павел понял – это были сплошь заученные фразы. Это делали уже не раз! Протокол с подписями. Они пришли в его дом с протоколом, в который уже на всякий случай внесли записи: «арестованный выглядел неряшливо и уже был с синяками». И дальше. Они не стали бить его при понятых.

А старики Скворцовы просто подписали в страхе эту чертову бумагу, не глядя в ее содержание. Да и зачем глядеть? Зачем эти лишние формальности? Не доверять энкавэдэшникам себе дороже будет! Нет, лучше подписать, что дают, чтобы отделаться. Только бы отстали! Только бы не трогали! И все. Подпись. Протокол. Избитый и неряшливый задержанный. Тем более люди в форме говорят – он «враг народа»!

Эти «ежовские соколы» не стали бить его при соседях. Зачем?! Простые люди не должны видеть, что в суровых, но справедливых внутренних органах советской страны бьют человека, пусть и врага. Нет! У них чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Они не будут мараться о какую-то «троцкистскую шваль»!

Но везти в тюрьму без синяков было бы нарушением. Как так? В протоколе указано, что синяки есть, одежда грязная и рваная! А привезли совершенно здорового и опрятного человека! Не порядок! Поэтому Павла и избили возле «Эмки». Били так, чтобы не нарушать отчетность. Били, чтобы все совпадало с заранее записанным протоколом!

«Бред! Фарс вперемешку с нелепицей и абсурдом! Зачем?! Зачем все это им нужно? Весь этот страшный спектакль? Почему?» – Павел закрыл глаза. Ему стало противно даже от своих мыслей. Фельдшер встал. Он подошел к Клюфту и посмотрел ему в глаза, потом осмотрел его тело:

– Откройте рот, – приказал медик.

Павел повиновался.

– Повернитесь.

Клюфт совсем смутился. Он медленно развернулся к фельдшеру спиной. В руке Павел держал свои трусы. Медик тяжело вздохнул и противным голосом проскрипел:

– Нет! Я уже устал. Почему они все меня не хотят слушать?! Я же не раз просил – привозите подготовленных! А этот, вновь гуттаперчевый. Что, не так уяснили ему его права? Плохо работаете! Плохо! Ладно. Черт с вами! Повезло вам, что я добрый сегодня. У меня вот-вот жена должна родить. Мальчика, надеюсь. Поэтому сегодня я не буду вам компостировать мозги. Но в будущем учтите! И не бейте так топорно! А если бьете, то с умом. А то, что за удары? Вон! – фельдшер ткнул пальцем в огромный синяк на пояснице у Павла.

Клюфт стоял и тяжело дышал. Этот осмотр – он больше похож на издевательство! Медик, который учит конвоиров, как правильно бить и показывает на арестанте, словно на учебном пособии, их ошибки! И что-то подсказывало Павлу, что это всего лишь начало его мучений! Фельдшер ткнул несколько раз пальцем под лопатку и провел ладонью по ребрам. Затем брезгливо пропищал:

– Повернуться ко мне лицом!

Павел, словно солдат на плацу, развернулся. Голый и беззащитный, он стоял, зажмурив глаза. Ему было стыдно! Ему так захотелось заплакать от стыда и обиды! Слезы комом подкатили к горлу. Но Клюфт сдержался. Он сглотнул слюну и тяжело вздохнул. Фельдшер потрогал его живот и вновь приказал:

– Повернуться спиной!

Клюфт вновь повиновался. Сколько вот так его будут заставлять крутиться на утеху этим мужикам! А может быть, не на утеху?! Может, они уже привыкли смотреть на голых и беззащитных людей в этой своей комнате, больше похожей на камеру пыток?! И наверняка тут осматривают женщин. Молодых и старых. «Господи, а тут-то как? Неужели этот седой человек с козлячей бородкой командует женщинам: «спиной, лицом»? Как страшно! Тут наверняка была и Самойлова?! И ей?! Неужели этой гордой и честолюбивой женщиной, всегда уважавшей свое достоинство и достоинство других, вот так командовали, заставляя оголяться перед незнакомыми людьми? До чего дошло! До чего все противно! Этот бред унижения! Ради чего?» – Павлу было противно думать и представлять, что происходило в этой комнате!

Фельдшер сделал несколько шагов назад и громко сказал:

– Я ничего не усмотрел. Он здоров. Может быть помещен. Ссадины и синяки старые и не представляют никакой опасности его здоровью. Иваненко, действуй! Твоя очередь.

Павел зажмурился. Он понял: сейчас произойдет что-то страшное. Где-то вдалеке зашипело «существо с рыжей шевелюрой» и огромными кулачищами. Павел услышал, как этот монстр в форме старшины приближается. Иваненко тяжело дышал. Его ноздри, словно конские, втягивали со свистом очередную порцию вонючего тюремного воздуха. Когда тяжелая ладонь легла на плечо, Павел почувствовал, что пальцы у рыжего старшины горячие:

– Бросьте трусы на пол. Нагнитесь и раздвиньте ягодицы!

Павел замер. Он готов был выполнять любые команды. Но эта! Нет! Он никогда не будет выполнять эту команду! Старшина ждал. Клюфт чувствовал на своем затылке его внимательный взгляд. Так длилось несколько секунд. Затем Иваненко разочарованным голосом буркнул:

– А ну нагнулся, мать твою! Команд что ли не понимаешь? – громила пробасил на самое ухо.

Удар гигантской силы в живот. Павел вскрикнул и согнулся пополам, выронив трусы. Они нелепой синей тряпкой упали к ногам на каменный пол. Клюфт с ужасом почувствовал, что огромная ладонь легла ему на ягодицу. Вторая рука гиганта хлопнула по спине.

– Задница чистая! Осмотр закончен! Вещи собирай и к столу! – скомандовал Клюфту старшина Иваненко.

Павел не мог восстановить дыхание. Он хватал воздух ртом, словно рыба. Рука с трудом нашарила на полу трусы и брюки. Клюфт опустился на колени и ползал по полу, собирая вещи. Старлей и лейтенант с усмешкой смотрели на него сверху. Павел поднял глаза. Они издевались даже взглядом! Никакой жалости, только презрение!

«За что? Что такого я им сделал? За что они меня так ненавидят? Почему? Почему они решили, что я плохой? Да, им дали команду арестовать меня! Но это еще не значит, что я плохой! Почему они зачислили меня в стан врагов? Так категорично. Без полутонов. Только черное и белое. Неужели при их страшной работе не попадались невиновные? Нет? Почему? Почему эти люди так себя ведут? Они же простые советские парни? Такие же, как я? Нет!»