Пахлеваны

ПАХЛЕВАНЫ

— Пахлеваны! Пахлеваны приехали! — разнеслось в один прекрасный летний день, когда в село, поскрипывая, въехала арба с бродячими циркачами-канатоходцами.

— Мец-Майрик, пахлеваны приехали! — заорал и я, пулей влетев во двор. — Пошли скорей, они сейчас там, за виноградниками, на пустыре! Скорей, Мец-Майрик!

Бабушка чесала шерсть для тюфяка.

— Да что ты говоришь, Геворг-джан! — оторвавшись от работы, спросила она. — Когда? Давно?

— Не знаю. Идем скорей — все уже побежали туда.

Что тут было! Сбежалось, ну кажется, все село, чтобы поглазеть на пахлеванов.

На утоптанном, ровном пустыре пахлеваны врыли в землю два толстых суковатых бревна, а между ними на высоте трех метров туго натянули веревку. Чуть поодаль двое зурначей пронзительно дудели в зурну. Молодой пахлеван с усиками, в широченных атласных шароварах черного цвета, подпоясанных красным кушаком, с длинным шестом в руках, приплясывая, скользил по натянутой веревке. Под ним по кругу бегал бритоголовый яланчи — клоун, тоже в шароварах. Он бил в бубен, выкрикивая шуточные куплеты. Громкий смех и хлопки сельчан, стоявших вокруг плотным кольцом, сопровождали каждый куплет яланчи.

Мы с Мец-Майрик пробрались в первые ряды. Я заметил в толпе Лопоухого Тутуша и Вагана, моих приятелей. Задрав головы и разинув рты, они не спускали глаз с пахлевана.

Через некоторое время прибежала и нани, бабушка по отцу, с моим братом Грантиком. Они встали рядом со мной и Мец-Майрик.

— Ух ты! — только и сказал Грантик, увидев кувыркавшегося в воздухе пахлевана.

Вы бы посмотрели, что он выделывал! Едва касаясь ногами, обутыми в мягкие, из сыромятной кожи трехи, скользил по веревке, кувыркался, переворачиваясь в воздухе. И все время с шестом в руках. И ни капельки не боялся упасть с высоты, честное слово! Даже когда ему закрывали глаза черной косынкой. Это было видно сразу. Потом пахлеван насадил большое яблоко на острый конец шеста, а второй конец взял в зубы и, задрав голову и раскинув широко руки, заскользил по веревке. А яланчи из настоящего ружья пальнул в это яблоко, и оно разлетелось вдребезги.

— Вай, ты посмотри, какой меткий глаз у этого собачьего сына! — громко заметил седобородый старик рядом с нами.

— Подумаешь, — сказала нани, — удивил! Да я с закрытыми глазами попаду в яблоко!

Нани в молодости охотилась вместе с мужчинами. И она не упускала случая напомнить об этом. Услышав ее слова, все оглянулись.

Грантик тоже посмотрел на нее, потом взял нани за худую, жилистую руку и с победным видом взглянул на меня. Я пожал плечами.

— Не знаю, Сона, попадешь ли ты с закрытыми глазами в яблоко или нет, — сказала Мец-Майрик, хитро взглянув на нани, — а то, что ты не попадешь в птицу на лету, за это я голову даю на отсечение.

— Может быть, — ядовито заметила нани, — хочешь сказать, что ты попадешь в летящую птицу, а? Ха-ха-ха! Да ведь ты сроду ружья не держала. — И смеясь, она как-то свысока посмотрела на Мец-Майрик.

— Это я-то не держала в руках ружья? — с обидой в голосе спросила Мец-Майрик. Видно было, что насмешка нани задела ее за живое. — Давай поспорим на чувал зерна, что я подстрелю на лету птицу, а ты — нет!

Все теперь внимательно слушали наших бабушек, даже пахлеваны и зурначи, прервавшие свое выступление.

— Эй, люди, вы слышали? — воскликнула нани, и вдруг как затрясется вся от смеха. Даже монеты на ее лбу зазвенели. — Это Машок-то, Машок хочет подстрелить птицу, да еще на лету! Ха-ха-ха!

Мне стало обидно за Мец-Майрик.

Я ничего не говорю, все знали, что нани умеет стрелять из винтовки, и ездить на лошади, и ничего не боится, и все такое. Но зачем так смеяться над Мец-Майрик, да еще при всех?

— Ну давай поспорим, — не обращая внимания на смех нани, сказала Мец-Майрик. — Если я попаду из ружья в птицу на лету, ты отдашь мне чувал зерна, а если нет, то я тебе. Что вы на это скажете, эй, люди, а?

— Что мы можем сказать? Правильно говоришь! Правильно! — раздалось со всех сторон.

— Эй, братец, дай-ка сюда твою винтовку! — крикнула Мец-Майрик бритоголовому яланчи, с винтовкой в руках наблюдавшему за спором наших бабушек. — На, возьми, Сона. Сначала ты, а потом — я, — сказала Мец-Майрик, протягивая ружье нани.

Я прямо-таки обалдел от всего этого. Вот так петрушка! Оказывается, Мец-Майрик умеет стрелять из винтовки, да еще как! Теперь я на нее смотрел совсем другими глазами, и не только я, но и все присутствующие.

Но тут… тут нани вдруг ткнула себе в глаз сухим кулачком и стала отчаянно тереть его.

— Вай, что-то попало мне в глаз! Тьфу, будь оно неладно, наверное, какая-нибудь проклятая мошка. Вай, как больно! — бормотала она. — Как же я теперь буду из ружья целиться?..

И нани, не отнимая рук от глаз, терла их до тех пор, покуда они не покраснели и не начали слезиться по-настоящему.

— Нет, не мошка попала, а та самая птица, которую ты должна была подстрелить! — крикнул яланчи, громко ударив в бубен.

Последние его слова потонули в оглушительном хохоте сельчан. А лицо нани стало красное-красное, ну прямо как ее красная длинная сатиновая рубашка, которую она носила под зеленым трехполым архалуком.

Лишь один Грантик не участвовал в общем веселье. Он стоял, исподлобья сердито уставившись на нани…

Тут Мец-Майрик повернулась к пахлевану, сидевшему на веревке, свесив ноги в одну сторону, и крикнула:

— Ну, сынок, покажи-ка еще что-нибудь, и мы разойдемся по домам.

— Да, да, покажи еще, на что ты способен, — поддержали ее голоса с задних рядов.

И все стали смотреть на приезжих циркачей. Сразу было видно, что Мец-Майрик и всем остальным стало немножечко жаль нани, и потому они сделали вид, что не замечают, как она смутилась.

Снова заиграли зурначи, и снова взвился в воздухе пахлеван, раздувая свои широченные атласные шаровары, то вскакивая на ноги, то с размаху боком опускаясь на канат. Когда же он поставил полный стакан воды на лоб и медленно, на ощупь пошел по веревке, не пролив ни одной капельки, восторгу нашему не было предела.

А потом яланчи с шутками и прибаутками обошел народ, собирая в переметную суму плату: яйца, сыр и связанных за ноги цыплят.

Солнце уже готовилось нырнуть за высокий хребет, и синеватые тени протянулись по равнине от ближних отрогов, когда пахлеваны стали собираться в путь.

Я шел рядом с Мец-Майрик, крепко держа ее за руку. Меня все еще распирало от гордости за недавний бабушкин триумф. По правде говоря, я не ожидал от нее такой прыти.

— Мец-Майрик, а жалко все-таки, что нани отказалась от спора. Вот было бы здорово, если бы ты подстрелила птицу на лету, а? Мы бы им всем показали.

— И хорошо, что она отказалась.

— Почему? — я даже придержал шаг от удивления.

— А потому, что нани права: в жизни я не держала в руках винтовки и не умею стрелять из нее.

Я резко остановился, бросив ее руку. Злость и досада вдруг переполнили меня:

— Зачем… Зачем, зачем ты сказала?

— А затем, чтобы нани не задирала передо мной нос. А то все время похваляется: она и стрелять умеет, и на медведя охотилась, и никого и ничего не боится… Э-э, да что тут говорить. Знаю я ее — никогда не рискнула бы чувалом пшеницы…

— Нет, — прервал я ее, топнув ногой. — Зачем ты рассказала об этом мне, мне… Зачем? Лучше бы я не знал!..

И в страшном горе я бросился прочь от Мец-Майрик, оставив ее растерянную на дороге.

— Геворг! Геворг! — услышал я вдогонку. — Вернись, вернись, тебе говорю!

Но я, не обращая внимания на ее зов, бежал, размазывая по лицу слезы…

В ту ночь я не вернулся к Мец-Майрик, а остался ночевать с Грантиком, у нани.