Гасанов Эльчин Палачи и жертвы

Эльчин Гасанов

Палачи и жертвы

Посвящается моим учителям, которые взяли то, что было им дано, и которые дали то, что могло быть им взято.

Содержание:

1-Предисловие

2-1892-й год. Иосип Броз Тито

3-1908-й год. Тюремная жизнь Иосифа Сталина.

4-1920-й год. Покушение на Кирова.

5-1932-й год. Янош Кадар

6- 1941-й год. О Ленине

7-1943-й год. О Жукове

8-1948-й год. Сапармурат Ниязов

9-1951-йгод. Тайна Фиделя Кастро.

10- 1960-й год. О Хрущеве

11- 1966-й год. О Королеве Елизавете

12-1968-й год. О Гагарине

13-1975-й год. Эдвард Герек

14-1980-й год. О супруге иранского шаха.

15-1982-й год. Поминки Брежнева

16- 1989-й год. Крах Николае Чаушеску.

17- 1997-й год. Интервью с Горбачевым.

18-2000-й год. Эксперимент Тура Хейердала.

Детям до 16 лет читать не рекомендуется.

Предисловие

Ваши высокородия, дамы, господа, граждане, братья!

Буду краток. Один вопрос: что такое история? Что вообще это такое? Кто сказал, что история состоялась? Да и состоялась ли она? Разумеется, нет! Каждый ее понимает, разукрашивает и преподносит по-своему, как его это устраивает, как ему это будет выгодно.

И все бесполезно, ибо все это байки и басни. Есть в жизни только одна истина: это - борьба за власть. Все! История является лишь хрупкой ширмой, тонкой занавеской. Все историки описывают историю согласно капризам действующего правительства, руководства. Это не справедливо, это далеко от истины.

Да и зачем вам история? Неужели для вас она так важна? Опять - таки я спрашиваю, ЗАЧЕМ? Все равно ничему она вас не научит. Она не может учить, она плохой педагог. История ни на что не пригодна, не способна, но она увлекательна. Я прошу у историков прощения и снисхождения к себе, ибо мои аранжировки в этой книге, мое беспардонное обращение с историей являются исключительно писательской привилегией. Это мое право, право автора. Без богатой фантазии хороших мемуаров не написать, так как чаще всего выдумывают именно действительность.

Я еще прошу прощения у всех читателей за нецензурные выражения и слова в этой книге. Я не виноват, просто пришлось. И заранее "сорри", так как многие сцены, возможно, изложены слишком подробно, размашисто.

По-моему история, это игра ума. История подобна гвоздю, на который можно вешать все что угодно. Она изучает останки заблуждений. Ведь сравнительно недавно выяснилось, что оказывается, Шекспир часто принимал наркотики, известный физик Ландау был задубевшим алкоголиком, а Иисус Христос был надменной задирой. Все это неоспоримые факты, выявленные относительно недавно. Кто может знать о жизни Македонского или пророка Мухаммеда? Никто!!! Но об их жизни со всеми подробностями написано сотни книг и снимались фильмы. Разве это не игра писателя, сценариста?

Кто знает, что говорил Наполеон своей жене, или о чем думал Цезарь? Этого не может знать никто, это противоречит законам физики, законам времени. И все же историки с умным и серьезным видом уже полностью "составили" схему их жизни со всеми мелкими деталями. И что главное, все им верят, по крайней мере, стараются, хотят им верить. Одно ясно, что люди хотят во что-то верить, на что-то опираться, ссылаться, надеяться.

Все это - утоление интеллектуального голода, не БОЛЕЕ! Мне не нравятся идеальные портреты, изображенные историками в своих книгах. Чему они служат, непонятно. Для меня это пустой звук, детское бормотание.

История не полноценна, если она не помогает нам улучшить свою жизнь. Так не лучше ли описывать историю более реально, жизненно, а не создавать мифические образы, далекие от действительности. Это лишь полу - вопрос на настойчивые возражения здравого смысла.

Нет в мире плохих книг, нет плохих писателей. Это - несомненно. Те книги, которые не имеют успеха, сосредотачивают в себе светлое и блаженное, доброе и ласковое, т.е. нереальное. Читатель жаждет истину, а она соприкасаема лишь с реальностью, с жестокой реальностью. Когда ребенок умирает при рождении, становится жертвой аборта или выкидыша, это означает, что этот младенец чист, он совершенен, и Бог не советует впускать его в жизнь, в этот грязный мир. Поэтому ребенок умирает не родившись, не раскрыв глаз. Его место в раю. Так же и книги. Книга должна гореть правдой, а не писать о любви и гуманности. Иначе эта книга не будет читаться, т.е. не увидит свет, не найдет своего читателя. Так что, читайте книги! Некоторые из них специально для этого пишутся.

Однако буду я с читателями осторожным и честным. Ибо история не только наука. Это наука, переживающая детство, чьим предметом является человеческий дух. Это ребенок, который хочет развлечения и внимания.

Не историк я, и не хочу им быть. От того, что коммерсант ежедневно на своем калькуляторе просчитывает свою прибыль, вычисляет нули, он не станет математиком. Всего лишь цифры это.

То, что сейчас прочтете вы, опирается на реальные исторические факты, основывается на автобиографических "дрожжах". Это быль, налитая свинцом фактов. Многие события по праву имеют свое отражение в анналах истории, в которых мне и пришлось покопаться, прежде чем написать все это. Остальное является моей версией, причем версией правдоподобной, обоснованной (а быть может это чистая правда!!!), ибо все люди, будь они хоть короли или слуги, все-таки люди, и им не чужды чувства земные, людские, даже животные.

Само название книги "Палачи и жертвы" говорит о многом. Там, где есть палачи, обязательно бывают и жертвы. И наоборот, иначе невозможно. А в целом, палачи - это уже герои, они вершат судьбы, отнимают жизни, меняют карму. Это не раздельные понятия. И разумеется, все они являются знаменитостями, ибо их знают все, даже дети. Их приход к власти, к славе, обуславливается исключительно их везением, их ведет к трону сам Бог, так как обычному черному люду, серой толпе, это не по плечу. Не каждый рождается с задом, годным для трона. Выражаясь компьютерным языком, в их судьбе, точнее судьбе простых смертных нет этого счастливого файла, или сайта. Выбор пал на других.

Короче говоря, приступим к делу.

"Мы о весне давно мечтали

И вот когда сбылась мечта,

Мы насладимся ей едва ли

Поняв, узнав: она - не та''.

''Если на две прямые падает третья прямая и делает углы внутренние и по ту же сторону меньше двух прямых, то оные две прямые линии, продолженные беспредельно, взаимно встретятся по ту сторону, по которую углы меньше двух прямых''

ЭВКЛИД

Глава 1

1892-й год

Иосип Броз Тито

В Хорватии, в селе Кумровец (40 км к северу от Загреба, село, имеющее уникальный этнографический музей под открытым небом), около полудня, когда еще было жарко, на улице играли дети, прямо перед домом. До их ушей из открытых окон дома, сквозь тонкую светлую занавеску, доносились стоны молодой женщины.

Это была Мария, молодая хорватская женщина. Сладостные стоны то усиливались, то прекращались, но дети не могли толком понять, в чем дело. Хотя это была их мать. Они просто чувствовали, что маме хорошо, она же не кричит и не ругается.

Она стонет, она охает и ахает от удовольствия, которое ей доставлял мужчина. Его порывистое дыхание также не осталось без их внимания. Изредка дети улыбались, смотрели друг на друга, и опять игрались. Они в подсознании понимали, что с мамой все хорошо, все в порядке, она мол, отдыхает, но толком ничего понять не могли. Да и не хотели. Им было не до этого, впереди целая жизнь.

В 1995-м году в Югославии побывал мой земляк, археолог из Баку.

Точнее сказать, он не совсем археолог, а если честно, то вообще не археолог. Но это не важно. Какая разница? Суть ни в этом. Так вот он, будучи в Загребе наткнулся на уникальный по своей сути дневник, принадлежащий одной женщине. Звали эту женщину Мария.

Я не мог пройти мимо этих записей 100 летней давности, ну не мог, и все. Предлагаю вашему вниманию некоторые отрывки из этого дневника.

''Я Мария, моего мужа зовут Франьо, у нас щас четверо детей. Я типичная деревенская женщина, но, тем не менее, со вкусом одеваюсь, слежу за собой, конечно, в соответствии по нынешним меркам. Урядник, священник, тракторист, все зырят на мои пухлые ножки, пышную грудь, на томную мою улыбку (я это могу, ха-ха-ха), на длинную мою косу, длиною до самой моей попы, которой я обвиваю все свое тело. Э... Я раньше была верна своему Франьо, но что-то в последнее время он стал занудой, чрезмерно ревнивым. Это не могло меня не раздражать. Он ворчал на меня, нередко даже бил, иногда ногами, а я плакала, проклинала все на свете. Измена сама по себе приближалась, тем более что Франьо часто стал уезжать в Загреб на заработки. Крестьянское житье-бытье трудное, особенно в эти годы. Измена же это не просто слово, это сам господь Бог, сам всевышний. Вообще слово измена надо писать с большой буквой: ИЗМЕНА!!!!!!

Но все началось после того странного сна. Иногда такое присниться, не дай Бог проснуться. Я во сне увидела себя на радуге, я гуляла по ней, все кругом было светло, ярко, сладостно. Мне навстречу шел маленький мальчик с короной на голове. Он был красив, но в то же время лицо у него было взрослое, даже старое, хотя это был всего на всего младенец. Этот мальчик потом сел на трон, и я поцеловала ему руку. Все, сон закончился. Но проснувшись я почувствовала внутреннее изменение. И я уже была другая, иная. Будто мне сделали укол в мозг или в сердце. На меня налетела похоть, у меня началось хотение. Ведь плоть она исторична, она не подвластна человеческому времени. Все меняется в жизни каждую минуту, но мы это не замечаем. Одна лишь похоть остается неугомонной, она как сладкий остров улыбаясь манит всех к себе, а потом продолжает радовать, но не редко и огорчает, даже убивает.

Секс-это экзамен совести, души. Человек всегда спрашивает себя, сомневается в себе, прав ли он в этом или нет? Секс-это орудие в руках всевышнего, который тестирует людей многие века на предмет чистоты души. Редко кто этот экзамен выдерживает. Все в этом мире сводится к тому, чтобы обеспечить себе удовольствие и вечный спор лишь о том, каким образом его достигнуть. Не страданья же являются целью человека? И секс здесь главное, ибо в природе противоположности, сталкиваясь, вливают друг в друга новую жизнь.

В отсутствии Франьо я как бы раскрывалась вся в своей красе. Мне было скучно. ''Хотя бы письмо какое-то получить от кого-то. Пусть даже пустое. Просто письмо', говорила сама с собой. Надоело предаваться сладким грезам в постели перед сном. Я часто смотрела по ночам из окна и видела в глухой темноте свое прошлое, прожитые дни. Днем я выходила гулять, и вся деревенская округа, преимущественно мужики, приближались к моему дому и затягивали со мной во дворе задушевную беседу. Губная гармошка, баян, печки-лавочки, ля-ля-тополя, и т.д. Так как Франьо долго отсутствовал, где-то месяца четыре, а то и шесть, и я подумала, ''да ну его, погуляю всласть. Тоже мне, козел, надоел уже своим занудством''. И пошло поехало. Все в жизни зависит от этой первой реакции. Если сдержал первый порыв, то молодец, если поддался, то тебе конец, ты завязнешь, как муха в паутине. Судьба готовила мне невероятный сюрприз.

Первым моим посетителем стал тракторист Бранко, темноволосый 25-ти летний парень из Кумровца, с интересным и необычным лицом, недостойным даже пощечины. Я была старше его на 5 лет, но это не остановило Бранко, это наоборот его возбуждало. Он решительно вошел к нам в дом, якобы попить водицы. Мол, остановка на развилке, отдых, а потом в путь дорогу. Но не тут то было. Свой трактор он остановил прямо у моего дома. Дети играли во дворе, а я, э! а я как будто ожидала его уже много лет. Зайдя в дом, он прижался ко мне, крепко поцеловал меня в губы, и потянул в теплую постель. Вот и все дела. Через пол часа Бранко вышел на крыльцо, размял свои мышцы, как бы только проснулся. ''Хорошо, ох!', сказав это Бранко сел в свой трактор и громко тарахтя и пуская черный дым, уехал прочь. Со стороны незнакомому человеку показалось бы, будто Бранко является хозяином дома. Уж слишком по хозяйски, по отечески он себя повел. Я проводила его взглядом из окна. В ту же ночь несколько часов кряду гремел гром (причем такой страшной силы, что пугал всю округу), полил до самого утра сильный обильный дождь. На утро вся деревня была в вязкой грязи.

Моим следующим посетителем был местный священник, его звали отец Драган. Ему было лет 50, он вечно ходил в длинной черной сутане, с крестом на груди, и бородой, длиною по самый хрен. Отец Драган пришел ко мне буквально на следующий день после Бранко. Вы не поверите, но я как будто ждала и его, я кажется не полностью была удовлетворена от Бранко, поэтому ходила какая-то злая. Лиха беда начало. Увидев на пороге сельского священника, я пригласила его к себе в дом.

- Добрый день святой отец. Молока не хотите?

- Да не плохо было бы. Что известно о Франьо? Когда приедет? Ничего не слышно?

- Да пока не скоро наверное. Дети уже скучают.

- Да, дети... А вот ты нет, не скучаешь по нему, разве не так?

- С чего вы это взяли, святой отец (деланно удивляясь)?

- Не прикидывайся. Молчи Мария, молчи. Побольше дела...Возможно, этим и отличается Бог от человека. Человек много говорит.

- О чем вы, святой отец.

- Вчера к тебе Бранко приходил. Все село это обсуждает. И не боишься ты гореть в аду, Мария? Ни стыда у тебя, ни совести. Побойся Бога! Это ты так верна Франьо?

Я, опустив голову, слушала нотации отца Драгана, а тот в свою очередь поглядывал на мои красивые, еще не старые ножки. Они были такие пухлые и белые. Ой, щас я заплачу!

- Ну что, рассказать мне все Франьо? А? Я заставлю всю деревню молчать, при одном моем слове все умолкнут. И Франьо ничего не узнает. Хочешь ты этого, дитя мое?

- Да конечно, святой отец (еле вымолвила).

- Но при одном условии. Я тебя должен осветить.

При этих словах он подошел ко мне вплотную, обнял меня за плечи и поцеловал в губы. Поцелуй длился минут пять. Домашний кот с любопытством наблюдал за нами, а в соседней комнатушке мирно посапывала моя 2- летняя дочь. Святой отец повел меня в свободную комнату, снял свой крест, церковную шапку и тихо мне сказал:

- Раздевайся, дочь моя, так надо.

Сутану свою он не стал снимать, только закинув руки под свой черный балахон, стал расстегивать ширинку. Я, беспокойно поглядывая в сторону окна, стала снимать с себя платье, потом нижнее белье и т.д. Все как надо. Отец Драган перекрестился и начал свое дело, т.е. начал меня "освещать". Мы занимались любовью тихо, спокойно, даже мирно, будто молились Богу. Иногда доносились порывистые слова святого отца ''тебе хорошо, дочь моя?', на что я отвечала "конечно, святой отец, только прошу вас, кончайте быстрее''.

После посещения отца Драгана, я как бы повеселела, успокоилась, пришла в себя. Такое умиротворенное состояние души я еще не ощущала у себя никогда. Еще бы! Меня "осветил" сам отец Драган, а он плохого не пожелает никому. У меня на следующий день было чудесное настроение. Такое чувство, будто я потрахалась, поснашалась с самим Богом. Я была вся пудренная, нарумяненная, набеленная. С открытой шеей и грудью, и с улыбкой на лице, полила цветы в саду, надела белое платье, приготовила белградские голубцы с фаршированной телятиной, и вдруг подняв голову, увидела урядника Зорана. Он грозно стоял на пороге. Как он вошел внутрь, я не слышала.

- Добрый день, Мария! Как жизнь твоя, как детишки поживают?

- Хорошо, господин урядник, слава Богу не плохо.

- Хорошо говоришь, значит! Ты знаешь, Мария, я многое хочу тебе сказать, но в моих словах ты должна заметить и молчание. Молчание о многом тебе скажет.

- А что вы хотели мне сказать?

- Шлюха ты, вот что! Вся деревня только об этом и говорит, что с тобой и Бранко переспал, и святой отец. Шлюха ты, шлюха! А ну снимай трусы, живо!

- Вы что, господин Зоран! Не надо, прошу вас.

- Что, они у тебя прилипли что ли? А ну давай снимай сука!

Урядник подойдя ко мне, дал мне крепкую пощечину, и хотел было уйти, по крайней мере он сделал пол - шага в сторону двери, но увидел, как я стала раздеваться, через голову снимать нарядное свое платье, подняв руки, обвязывать голову косой. Закончив, я заявила:

- Двери закройте, господин Зоран.

С Зораном я была долго, где-то два часа. Может боялась его, а может хотела закрепить свои государственные позиции, или хотя бы приобрести их. Через 2 часа жители Кумровца видели, как урядник Зоран украдкой открыв двери в моем доме, вышел на крыльцо, украдкой посмотрел по сторонам и поспешно стал удаляться. Зоран вел себя как вор, причем вор дешевый.

В моем поведении после Зорана произошло изменение. Я стала какая то слишком уж возбужденная, ненасытная. После урядника я уже сама искала мужчину, как бы с цепи сорвалась. Выйдя во двор, повела глазами по сторонам, и заметила грязного батрака Златко, который сидя на коленях, руками вырывал из земли бурьян. Ему было около 60-ти лет, и всю свою жизнь он копался в земле, мыл и чистил лошадей, корчевал пень, вспахивал лесную целину, валил буки. Я окликнула его и поманила пальчиком в дом. Батрак Златко не привык к такому ласковому обращению, поэтому он ничего не соображая, с грязными и вонючими руками вошел в мой дом. Войдя внутрь, он услышал мой голос:

- Златко, проходи сюда, не бойся, я здесь!

Златко направился в сторону голоса, вошел в комнату, и остолбенел перед моей кроватью. То была сказочная картина. Наверное, он такое видел только во сне. Видимо и батракам когда - то тоже должно повезти. Раз в год и дуракам везет. На кровати я лежала полу голая, улыбаясь, сказала ему:

- Ну что Златко, я нравлюсь тебе? Иди ко мне, мой милый сыночек.

Я назвала сыночком Златко, который по возрасту годился мне в отцы, и от такого обращения он чуть не кончил сразу, я это почувствовала. Короче говоря, и с ним я переспала. Правда, находясь под ним, я часто зажимала свой нос, от него дико воняло. Лошадиный запах, смешанный с запахом другой неизвестной скотины, плюс запах копоти, пота, нагара, грязи, короче, сплошная вонь. Но, тем не менее, Златко меня отделал далеко не хуже остальных доселе моих любовников.

Прошел день. Близкие друзья батрака Златко поздравили его с такой удачей в постели. До моих ушей это дошло. Это несомненно, а то батраки в последнее время с горя трахают только лошадей. Ничто так не воспламеняет прошлое чувство, как ободрительное замечание посторонних. Батрак Златко как бы раздраконил меня еще больше, поверьте, я не могла себе найти места, ходила по комнате как львица в клетке, искала новые ощущения, и нашла. К вечеру, я услышала стук в дверь. На пороге стоял галантный мужчина. Это был немец, его звали Карл, и попал он в Кумровец совершенно случайно. Я начала облизываться, как дикая кошка. По специальности Карл был энтомологом, и искал он в Хорватии новые виды бабочек. Но по дороге он устал, и постучался в первую же попавшуюся дверь. Открыла ему дверь я сама. Надо же а! Дети уже спали, поэтому все было тихо. Карл был мною принят очень гостеприимно. Выпил горилки, закусил моим сыром и зеленым хорватским луком, длиною в швабру, покушал миндальный хлеб, и взглянул сквозь пенсне на меня.

- Госпожа Мария, не скажете ли вы, где тут у вас водятся знаменитые загребские бабочки? Как мне их найти?

- Слушай ты, пидор в очках! Давай отделай меня и поди прочь, понял! Что глупости говорить! Давай быстро!

С этими словами я перед изумленным Карлом полностью оголилась. Немец абсолютно не соображал что происходит, но все-таки ему было приятно, он со мной переспал до утра. Утром, надев свои очки, и поблагодарив меня за хлеб-соль, Карл уехал отсюда прочь.

После Карла я завела к себе в постель еще одного мужчину. Вернее, это был молодой паренек, лет 17-ти отроду, его звали Вячеслав. Он был на половину русским, и жил в Хорватии давно. Вячеслав слыл в деревне колдуном. Поговаривали, что по ночам парень перевоплощался в оборотня, в огромного человека ростом в 3 метра, и надев длинный плащ ходил по деревне, пугая людей. Ночью все боялись выходить на улицу, а утром Вячеслав превращался в обычного сельского паренька. И все же его все боялись, кроме меня. Я и с ним переспала, зарыв его к себе в тело, облизывала его как котенка. А через три дня я забеременела. Пуза моя росла как дикая крапива, т.е. очень быстро. Будто роды спешили, боялись куда то опоздать. Если честно, мне стало неприятно. Я ждала ребенка, и кто был отцом будущего моего дитя, я не могла понять. Да и кто мог бы это знать? Один Бог это знает, наверное, впрочем, и это под большим вопросом, знает ли это Бог? Бог тоже иногда беспомощен. Я переживала, волновалась, ночами не спала. Да, мне было совестно, мне был отвратителен даже этот мой будущий ребенок, который упорно постукивал у меня в животе. Так кто же отец моего несчастного малыша?

Прошло 9 месяцев, и я родила мальчика и назвала его Иосипом. Кстати, во время родов, Иосип несколько секунд не дышал, задыхался, и чуть было не умер. Но, о Боже!!! И тут произошло великое! В эту секунду в Кумровце произошло сильное землятресение силой в 7 балов. Все пошло кругами, дома начали дрожать, трястись, и малыш задергался, потом захныкал, взревел. Мало кому удается оправиться после рождения. Было множество разрушений во время толчков, но жертв к счастью не было. Я благословила Иосипа своею дрожащею рукою''.

Вот и все.

Так, на свет появился будущий отец югославского народа Иосип Броз Тито. Он более сорока лет был Президентом Югославии. Во время 2-й мировой войны Тито был партизаном, даже в 43-м году имел тайный контакт с Гитлером. Эта была легендарнейшая личность, кумир и идол народов Балканского полуострова. Югославский народ до сих пор преклоняется перед ним. Тито для Югославии, это нечто большее, чем Ким Ир Сен для Кореи, или Неру для Индии. И возможно этому способствовала неизвестная смесь в его текущей крови. Ведь этот непонятный кровяной коктейль привел к рождению неординарного человека. Комплекс и сумма неизвестного сперматозоида, комбинация генов создали первичную матрицу, которая видимо, преодолела барьер однобокой системы. Наверное, это единственно возможный отправной пункт для достижения индивидуально-эгоистического самоудовлетворения, который порождает пиршество мысли и олицетворяет из себя Прометея воли. Это очень существенный пункт в этом рассказе. Так кто же был отцом Иосипа Броз Тито?

Главное: после его рождения, Мария, его мать, успокоилась, часто стала поститься, была до конца жизни верна своему мужу Франьо. Даже сам Иосип, впоследствии узнав про похотливые похождения своей матери, ничуть на нее не обиделся. Он, обнадежив себя подобным историческим фактом, даже в душе был рад тому, что его настоящий отец неизвестен. В этом деле неопределенность и таинственность лучше всего. Мол, крути и верти своим происхождением как хочешь. Если бы дети выбирали себе родителей сами, то многие взрослые навсегда остались бы бездетными.

И все же, что за сексуальный ураган пронесся тогда по сердцу Марии, матери Иосипа Броз Тито, она сама так и не поняла до конца своих дней. Она, молча и грустно вспоминала минувшую бурю, но так и ничего не поняла. И никто это не понял. Это выше человеческого разума.

Когда все становится на свои места, выясняется, что это-памятник.

Глава 2

1908-й год. Тюремная жизнь Иосифа Сталина.

На прогулке СИЗО - распределителя московской Бутырки, взад вперед ходили двое узников.

- Ну что, Мешади, скоро на мокруху пойдешь, на дело святое так сказать, нет?

- Посмотрим, не знаю еще, как решат, так и будет.

- Тебя ждет хорошее дело, грузина там какого-то по - моему кончить надо. Я слышал об этом. Тем более у себя на Родине, в Баку. Это же жизнь, красота. Расскажешь потом, лады?

- Хорошо.

Сзади них перешептывались молодые каторжники:

- Смотрите, скорее, сюда, взгляните на него! Вот он идет. Это сам Мешади. Постарайтесь запомнить его внешность.

Вы слышали о том, как Сталин сидел в бакинской тюрьме? Ведь это история, это было, это не моя фантазия. Сталин отбывал срок в бакинской тюряге, это факт. И слухи об этом до сих пор ползут в Баку. Он вообще любил Баку, часто приезжал в этот город. Однажды на вопрос царского инспектора, ''что тебе нужно здесь, в Баку?', Иосиф Джугашвили ответил: ''мне полезен нефтяной воздух''. Но существует еще одно предание, которое возможно заставит нас уважать Сталина еще больше. Кто знает?

Эти подробности служат лишь введением к предлагаемому произведению, к самой истории, которую я сейчас опишу. Хотите послушать?

Баку, 1908-й год. Баиловская тюрьма в Баку в то время снаружи утопала в олеандрах, эти цветы окружали ее со всех сторон. Романтичный запах распространялся уже на расстоянии. Аромат приятный, да еще смешанный с морским воздухом, и вид такой необычный. Все кругом такое душевное, старинное, розовое. Когда на кровь упадет немного слез, каким все становится розовым. А внутри тюрьма пахнет тюрьмой. Наверное, во всех тюрьмах планеты запах один и тот же: запах печали, страданий, горя и разлук. Будь хоть это Венсенский замок или Лефортово. И вот в этой тюрьме работал в те годы полковник городской жандармерии, начальник оперативной части тюрьмы Виктор Степанович Крылюк. Он был бакинец, с Кишлов (бакинский пригородный поселок). Ему было около 50-ти лет, был женат, имел взрослую дочь, и глухонемого от рождения сына. Это было для него страшным горем. Больной сынишка часто грустил, как, наверное, такие же глухонемые, которым не нужны слова, которые все понимали взглядом. Сердце Виктора Крылюка обливалось кровью. Поэтому он весь погружался в работу, чтобы хоть как-то забыться, затеряться, отвлечься. Говорил и думал только о работе, о службе.

Его кабинет размещался на первом этаже, отсюда открывался вид во двор тюрьмы. Сам он был человеком очень скромным, до неприязни простым, и, как я уже сказал, до пошлости любящим свою работу. Он считал, что работа-это я сам и есть, т.е. это нечто нераздельное со мной. За короткий период он достиг на службе высоких почестей. По его словам, всего этого он добился только благодаря сильному чувству ответственности. Он даже к маленькой бородавке, выскочившей у него на носу, относился очень серьезно. В общем, давайте приступим к делу.

В тот майский день в его кабинете сидел заключенный Николай Тарасов. Он был агентом царской жандармерии, внедренным в камеру политзаключенных.

-Ну что, Тарасов, что ты сегодня нам расскажешь?

- (Посмотрел по сторонам) Они что-то замышляют, что-то готовят. Не исключено, что это будет побег, господин полковник.

- А кто конкретно, ты уточнил?

- Да, узнал. Этот, как его, Коба, и Сулейман (сказал очень тихо и опустил голову). И еще с ними за одно Губанов.

- Этот грузин, я чувствую, становится для нас проблемой. Короче, Тарасов, будешь докладывать о каждом его шаге, это очень серьезно. Про Сулеймана мы знаем почти все, он отъявленный уголовник. Но все же и за ним тоже присмотри. Ты меня понял, милейший?

- Как изволите, господин полковник.

- О своей семье не беспокойся, они в порядке. Слово военного.

- Благодарствую.

- Кстати, Коля (задумавшись, спросил), семья сейчас в Киеве?

- Да-с, в Киеве.

- А ты родом, значит, будешь из Киева, да?

- Оттуда-с, верно.

- Хороший город я слышал этот Киев, правда?

- О, Киев-это жизнь. Вечные туманы над Днепром, Подол, золотые купола видны из под густых деревьев. Особенно Киев хорош в мае, когда цветут каштаны. По городу такой запах, а ты в это время на плоту с хорошей девкой по Днепру... Сердце обливается

кровью. Эх! Киев... Все люди гуляют, на лицах улыбка, все хорошо.

- Да?

- Конечно, можете не сомневаться.

- Теперь учти, если не выполнишь мое задание, ты свой Киев можешь и не увидеть. Останешься навсегда здесь, в Баку. В этом можешь не сомневаться. Понял? Сей слух надо выяснить до конца, понял ты? Теперь, ступай.

Камера-распределитель. В накуренном и пропахшем парашей помещении взад вперед, как лев в клетке, ходит, точнее очень тихо, как кот, передвигается Иосиф Джугашвили по кличке Коба. Он был маленького роста (165 см), на нем был френч серого цвета. Его практически не было слышно. Он не вмешивался ни в какие блатные разговоры, разборки, раскрутки. В карты тоже не играл. Улыбался очень редко, да и то с расчетом. К нему обратился его сокамерник и хлебник, Сулейман.

- Коба, это он, Тарасов. Я стукачей по запаху чую. Надо кончить его, иначе этот сучара заложит нас.

- На днях решим, не кипятись, Сулико.

- Как на счет наших товарищей на воле? Они ждут нашего сигнала.

- Не торопись, успокойся, скоро сюда переведут Мамедика. Вот с ним будет легче. Он

идейный, с ним этот вопрос будет легче решить.

- Какой такой Мамедик? Ему можно довериться?

- Да Мамедэмин. Ну, Расул-заде этот. Я его знаю давно.

- А, да, я о нем тоже кажется слышал. Он идейный, да?

- Ну, не в ладах с Россией.

- Понятно...

Москва. Бутырская тюрьма. По темному коридору со связкой больших ключей шел надзиратель. Стояла полночь, в камерах тихо посапывали узники. Надзиратель осторожно, но с небольшим шумом отпер дверь одной из одиночных камер, и вошел внутрь. Там внутри, на корточках сидел молодой темненький парень лет 30-ти, с огромным шрамом на щеке. Его звали Мешади Кязым. Он как бы ожидал визита надзирателя.

- Ты готов к завтрашнему дню, Мешади?

- Я всегда готов, Аким. Всю свою жизнь я готов на все ради своего Баку, ради того, чтобы увидеть его хотя бы одним глазом.

- Ну все, тогда жди. Завтра все решится.

Оперчасть тюрьмы. Беседа Крылюка с заключенным Юрием Горстковым по кличке "Рижанин". Крылюк готовился сказать ему нечто особенно любопытное.

- Как дела, Рижанин? Как поживаешь? Ты же ведь у нас здесь авторитет.

- Да (довольно), хотя бы здесь, в неволе, я царь.

- Окрестили тебя, или еще ждешь маляву из Москвы?

- Так точно-с, жду не дождусь. Ведь как оно бывает, ваше благородие, одно дело царь не окрещенный, другое уже законный. Так сказать, в натуре (сказал шутя).

- Какой ты царь! Мразь ты, вот ты кто! Царь он видите ли...

- Что с вами, господин начальник. Вы что, нынче не в духе?

- Да ты хоть знаешь зачем я тебя сюда позвал?

- Да нет вроде бы-с.

- Братец у тебя нашелся, понял ты, царь!

- Какой брат, ваше благородие...неужто Василий...

- Он, он, Васенька. Вы с ним расстались в далеком детстве, не правда? Ну то, что я про тебя знаю, да и ты сам рассказал все это мне. Вот я и нашел его.

- Это правда?

- Вот тебе истинный крест (перекрестился). Я все знаю, вы искали друг друга, и не виделись уже 23 года. А вам то уже сегодня 34 года. Нет?

- А чем он сейчас занимается? Кто он по жизни?

- Успокойся, не уголовник он. Ни чета он тебе. Госслужащий твой брат Василий.

- ...Н-да, Виктор Степанович, а вы часом не обманываете меня?

- Сынок, я же ведь все понимаю. Только вот что, Юра (сказал серьезно), ты же сам знаешь, так просто ничего не бывает. У меня есть одно условие.

- Говорите, Виктор Степанович, я готов на все.

- Ты должен кончить Кобу. Ты понял меня? Окажи милость такую.

- Этого грузина?

- (Молча кивнул головой).

- (Задумчиво) Кончить - то его не грех и не беда. Только вот как будет со мной? Дело это стремное. Это же все узнают.

- Ни мне тебя учить Рижанин, не первый раз ты это делаешь. Если откажешься, не видать тебе своего долгожданного братана, да и с малявой я постараюсь, чтобы тебя окрестили не вором, а кем -то другим. Теперь ты понял? Так что, не взыщи.

- (Кусая губы) Я говорю, убрать Кобу, раз плюнуть. Только друг у него есть там, Сулейман. Это жиган высшей когорты, какой-то психованный, не умеренный что ли...И тем более, он местный.

- Знаю, знаю (раздраженно). В общем, сам решай.

- Хорошо, я что нибудь придумаю.

- Ну, ступай, подумай. Я тоже здесь кое о чем подумаю за тебя

Рижанин вышел из кабинета. Крылюк остался один. Вдруг он, повернувшись к

шифоньеру, громко сказал, "выходи Вася, он уже ушел". Двери раскрылись, вышел высокий крепкий мужчина лет 35-ти, в военном кителе.

- Присядь, Василий. Ну что, как тебе твой брат? Интересная получается картина, нет? Один брат уголовник, причем убийца, а другой надзиратель тюрьмы. Прямо как в лучших английских романах.

- Виктор Степанович, я совсем голову потерял. Не знаю, что делать (надрываясь говорит). Он с детства был шубутной. А если он исполнит ваш заказ, вы точно его отпустите, или...

- Вася! Я просто так ничего не обещаю.

- А можно с ним при встрече я ему ничего не скажу про Кобу? Ведь поймите же, он мне кто? Почти всю жизнь я его не видел. И могу за него еще проколоться. А тут еще буду его подстрекать на убийство.

- Нет и нет. Я же уже говорил тебе. Вас сведу лично я, и ты тоже очень сильно попросишь, даже потребуешь ликвидировать Кобу. Пущай решает сам. Только после этого я походатайствую руководству о твоем повышении. И еще кое о чем подумаю... Сам понимаешь, о чем.

- Ну и сдался же вам этот Иосиф. Он же маленький каратыш, чем он вам не угодил то, Виктор Степанович?

- Не угодил, ох как не угодил. Ты смотри, нежели иначе, то об этом узнает высшее руководство, даже его светлость. Тогда уж прощайся со своей карьерой военного. У вас же с Юрой разные фамилии, вы воспитывались в разных семьях, вот поэтому - то никто об этом не знает. Пока не знает. А на этих фотках (рассматривая фотографии) вы вместе, в детстве. Кстати, он был посимпатичнее тебя. В анкете - то написано, что твой брат пропал без вести. Вот он твой брат! (Показал рукой в сторону камер). Никуда он не пропал!

- Тише вы, Виктор Степанович. А то услышат.

- А! Когда у одного ферзя спросили о его происхождении, он ответил: из пешек мы. Это про тебя, Вася (улыбаясь). Ты вышел в люди, но человеком так и не стал пока. Ты, Вася, не умеешь производить ничего, разве что немного впечатления. Помни, Вася, нельзя хлопнуть в ладоши одной рукой. Ну, все, ступай.

Полковник Крылюк думал про себя, разговаривал с самим собой. "Да, возможно я старый негодяй, подлая тварь, но у меня нет выхода. До сих пор у меня нет служебных взысканий, даже устного упрека. И теперь я из-за этого сраного грузина, от которого

власти хотят сами избавиться, должен страдать, что ли? Нет уж! В моем королевстве я не допущу промашки. Эх!!!! И все - таки, на какую гадость и мерзость способно мое сердце, а? И я это уже столько дней в уме своем вычисляю. Да пошли все к чертовой матери. Что тут оправдываться перед собой или перед Богом? Я же ведь не боюсь попасть в ад. Я вообще не верю в ад. Глупости все это. Мне кажется, настоящий человек не должен умереть вообще. Соседа Алешку, церковного служащего, месяц назад похоронили. Его собаки загрызли ночью, когда он возвращался с церкви домой. А ведь он был полубогом. Однажды нечаянно наступил на яблоко, раздавил его, потом месяц из-за этого переживал и постился. Спрашивается, зачем он родился, зачем? Чтобы умереть? Причем, быть съеденным псами? Неужели надо быть собакой, чтобы стать другом человека? Глупо. Не может такого быть. Религия не может полностью сделать человека счастливым, иначе и сынок мой, Степка, не был бы больным (оборачиваясь по сторонам, тихо заплакал). Ох, грехи наши. А ведь я всю жизнь верил и молился. Хотя Бог никого не обидел, на долю каждого он дал греха поровну, чтобы никто не залупался. У всех в жизни, в семье, есть то, чего все стесняются, не хотят об этом думать. У кого сын больной, у кого сестра старая дева, у кого отец сумасшедший, а у кого родители разведенные. У всех что-то есть, чего они стесняются. Тьфу, я опять че то оправдываюсь. Нет, конечно, нет. Мне не в чем оправдываться перед собой, да и перед Богом. Да и в Бога - то я уже не верю по большому счету. Зачем я должен в него верить. Все люди склонны верить чему-то, или кому-то, но никто не склонен знать, или думать. Помимо веры нужно знать, знать истину, правду. Я верю в себя, в свои силы, в свои чувства. Я работаю. Только благодаря работе, я могу подняться, быть на плаву, входить в общество, чтобы мои дети мною гордились. Главное мой бедный сыночек, моя жена и дочь. Ради них я пожертвую всякими там Рижанинами, всякими исковерканными и убогими семьями. Так что, пошли они все в задницу. Прав я, и все тут, все дела".

Кабинет надзора тюрьмы. Друг против друга сидели два брата, Юра и Вася, которых судьба разлучила много лет назад. Теперь они беседовали приватно. Это были выходцы из несчастной семьи, где мать была уличной шлюхой, а отец алкоголик. Семья разбилась как стеклянная банка. Мать умерла от сифилиса, а отец однажды выйдя из дома пьяным, больше не вернулся. Никто его не видел. Старшего сына Василия, взяла на воспитание семья ученого - биолога, в дальнейшем переехавшего из Риги в Москву. А Юрка остался в Риге, иногда ночевал у соседей, нередко жил в подворотне. Когда как. Его воспитала улица.

Они долго смотрели друг другу в лицо, просто иногда Василий убирал взгляд, прятал глаза. Рижанин начал вести с братом очень нежную и ласкающую душу беседу:

- Ну че, брат, встретились, наконец.

- Н-да...(сухо вымолвил).

- Мое почтение. А ты не изменился. Хорошее было время, помнишь (сказал, грустно улыбаясь)?

- Н-да...

- А помнишь (оживленно), как мы разбили стекло булочной, и потом ты попался. Помнишь?

- Помню, помню (чуть зевнул).

- Брат, давай обнимемся.

Он подошел к ошеломленному Василию и по - мальчишески набросился ему на шею, обхватил его обеими руками, начал сжимать его крепко - крепко. Рижанин всхлипывал, потом пустил слезу, но быстро пришел в себя. Вытер платком глаза и сел. Его брат Василий только смущенно улыбался, опустив голову. Родной брат раздражал его. Рижанин продолжил:

- Ну, говори, что я должен сделать, там, убить кого-то, или там еще чего нибудь. (Увидев протестующий вид брата) Пойми Вася, я же не дурак. И если бы не эти глаза, и ни этот родной запах, запах детства, исходящий от тебя, я бы вообще усомнился в том, что ты мой брат. Я горжусь тобой, брат, будь счастлив. А я гожусь только для этого, для убийства. Ради тебя я готов отдать жизнь. Да че готов. Дам. Так что не томи.

- Ты...это...Извини, брат,... просто ради меня надо убрать этого грузина, Кобу... Сделай это ради меня, ну хотя бы порань его,...и все (выдохнул, не поднимая глаз)...

- Об чем речь, брат? Сделаем!

- Только, брат,...я прошу тебя, ...о том, что мы братья, никто не знает, ...ты...прости меня... чтоб там никаких...то бишь...это...

- Да ради Бога. Но все равно я тобой горжусь, ты хороший. Вась, в дни своего счастья, просто вспомни обо мне, лады? Просто вспомни, это уже моя просьба к тебе.

Василий после этих слов буквально выбежал из кабинета, даже не попрощавшись.

Город Коломна, Подмосковье. В зеленом фаэтоне у тротуара рано утром (примерно в 5 утра), в черной телогрейке и арестантской шапке сидел узник. Из под телогрейки была видна полосатая роба. Рядом сидел полковник царской жандармерии Васильев.

- Мешади, полагаемся на твое честное слово. Ты все понял?

- Да, полковник, все.

- Тебе предстоит нелегкая работа в Баку, так что сам смотри, красавец. Дело не простое, хотя тебе ни в первой это. Ну, в общем, желаю тебе счастья и всех благ.

- Чтоб вы все сдохли (улыбаясь)!

Прошло три дня. Камера Баиловской тюрьмы. На нарах сидят и беседуют будущие лидеры и активисты революционного движения: Губанов, Красин и Чураев. Рядом, чуть в стороне, сидели Иосиф Джугашвили и Сулейман. Они говорили о побеге. Как же все-таки отсюда урвать когти? Ведь будущее слишком пасмурное, если вообще не темное. Привыкнуть к этому немыслимо. Прервал молчание Сулейман:

- Эх Коба, Коба, что то мне не нравится здесь в последнее время. Я все чувствую по запаху. Тарасов раскалывается на глазах, и Рижанин этот че - то косится на нас в последнее время.

- Да ты не обращай на него внимания. Сдался он тебе. Не кипятись, решим.

- Быстро надо все решать, а то нас всех здесь порешат.

- Верно говорит Сулейман (поддержал беседу Губанов). Я вот давеча слышал, как Рижанин с Артистом о чем-то шушукались. Как меня увидали, сразу же застыли. Видно,

о нас говорят.

- О нас говорят, значит (спросил задумавшись)?

- Ну да...

- Ничего, я сейчас все выясню (сказал Сулейман и отошел в сторону).

Губанов (в будущем, один из активных членов организации, под именем 26-ти бакинских комиссаров) хотел остановить Сулеймана, но Коба схватив его за руку тихо прошептал: "спокойно, не дергайся, это нам на руку, пусть выясняет с ними отношения". Губанов только глазами застучал и, глотнув слюну, вымолвил, "а, понимаю".

"Ничего ты не понимаешь, рабочая твоя душа", почти крикнул на него Коба и закурил

папиросу. Губанов действительно ничего не понял. Ему было трудно понять хитрый маневр будущего диктатора.

У решетчатых окон камеры стояли Рижанин и Артист. Последний был обычным бакинским вором, специализировался исключительно на квартирных кражах.

Артистом его окрестили потому, что он окончил московское театральное училище, причем с отличием.

Они с Рижанином стояли у окна, пригибаясь и вглядываясь в кусочек неба, видневшийся через стальные решетки. Затем, затягиваясь папиросами, они обсуждали погоду. Погода из окна виделась какая-то мрачная, надвигались тучи, даже был слышен гром. В камеру проникал морской воздух, смешанный с нефтью. Артист красноречиво рассказывал о московских дождях, сказал, что мол, надо через это вот окошко прорубить окно в Европу, причем с парашей под подоконником. Но вдруг он резко умолк. В этот момент к ним потихоньку приближался Сулейман. Они оба повернулись в его сторону. Они с Сулейманом практически здесь не общались. "Что же ему нужно от нас?", подумал Рижанин. Этот вопрос был запечатлен

на его лице.

- Что обсуждаем?

- ...Да так, ничего особенного.

- Но я же видел, что вы о чем-то говорите.

- Не волнуйся, не о тебе.

- А что ты можешь обо мне сказать, а, Рижанин? Что? Отвечай!

- ...Да что ты пристал. Погоду мы обсуждаем, погоду, вот и все.

- Ну и что, с погодой-то? Что? (Прищурив глаза, взглянул в окно)

- А ничего, мне кажется, дождь собирается.

- Что, дождь, дождь, значит, говоришь?

- Ну?

- Так вот что, Рижанин. Вот ты и попался. Слушай меня внимательно. Если до вечера дождь не пойдет, за слова будешь отвечать. Ты понял?

- Да пошел ты на х...!

Этого Сулейман и ждал. Вытащив, вернее выхватив финку из-за пазухи (она уже была наготове), он сделал резкий выпад в сторону Рижанина, и правой рукой вонзил лезвие ножа в его лицо. Артист, испугавшись и убегая в сторону дверей камеры, начал кричать, "убивают, убивают!" Рижанин, вздрагивая, лежал на холодном полу, схватившись руками за окровавленное горло. Кровь хлестала мощной

струей, раненый дергался, уже умирал. Смерть не страшна, если ее лишить всякой загадочности, надо просто прислониться к ней, подружиться с ней. Люди должны учиться умирать, только тогда они разучатся быть рабами. Что возможно в любой день, возможно и сегодня.

В камере начался настоящий бунт. Вокруг высоких нар стоял раздражающий нервы шум, топот, непонятные и испуганные крики заключенных. Во дворе тюрьмы выла сирена. В камеру ворвались надзиратели и поволокли за собой растерянного Сулеймана. Было такое ощущение, будто это было его первое убийство, хотя ему конечно не привыкать. Он убил столько людей, сколько примерно выкурил папирос. И тем не менее он в тот момент почему-то приуныл. Выходя в коридор, Сулейман в последний момент посмотрел в камеру, вернее, в сторону двухярусных нар, где должен был быть Коба. Он искал его, вглядываясь сквозь частокол ног, рук и голов, висевших со второго яруса. Но его там не было. Коба, поглаживая свои пышные усы, стоял в углу камеры и по - кошачьи смотрел в сторону бушующей толпы заключенных. По его глазам было видно, что он доволен таким оборотом событий.

Начальство было сильно встревожено таким убийством. Это был настоящий удар по имиджу данного режимного учреждения, где не могут установить элементарную дисциплину. Разузнав об этом убийстве все досконально, полковник Крылюк лично допрашивал многих очевидцев этого конфликта. Но более конкретно рассказал обо всем заключенный Николай Тарасов. По его словам, перед тем как

Сулейман подошел к Рижанину, он некоторое время стоял рядом с Кобой. Ну, как обычно. И видимо Коба его и послал на "мокруху". Имя Кобы фигурировало только в показаниях Тарасова. Даже Артист, близкий друг Рижанина, умолчал об этом факте, хотя прекрасно видел всю сцену от начала до конца. А Коля Тарасов все рассказал об этом

начальству, за что и поплатился. Его труп нашли на следующий день, рано утром. Он лежал мертвый, с заточкой заколотой в сердце. Пронзительный крик дежурного, первым увидевшего труп на кровати, разбудил камеру. Холодное тело Тарасова утопало в застывшей и липкой как клей крови. И естественно, никто об этом убийстве ничего не сказал. Это дерзкое убийство потрясло, взбесило все руководство тюрьмы. Все Баилово стояло на ушах. Весь персонал тюрьмы с утра до вечера бегал взад вперед, кругом топот, пыль и непонятная спешка. Все прекрасно понимали, что это подстроил Коба, но никакой зацепки не было.

Кабинет Крылюка. В связи с последними событиями, он сидел за столом весь такой измученный, потресканный. Схватившись за голову двумя руками, склонившись над бумагами, он говорил своему заместителю подполковнику Петру Борисенко: "Нет, Петя, я уже вынужден позвать сюда Мешади Кязыма. У меня нет выхода. Этот Джугашвили делает здесь все что хочет. Тем более, что я получил устное указание сверху, его надо убрать" (при этом слове он, приподняв голову, моргнул Борисенко).

- Как убрать? А вы уверены, что Мешади Кязым с этим делом справиться? Нет, я, конечно, понимаю, ему не привыкать. И все же...

- Ты прав, Петя. Но я почему-то уверен в нем. Это убийца убийц. Сулейман простой жиган, а этот Мешади Кязым - проверенный уркаган. Не курит, не ругается. Он оставил свой след даже в Бутырке, в Крестах. Это тебе о чем-то говорит или нет?

- Да, это уже уровень.

- Его боялся сам Василь Потоцкий, патриарх русского криминалитета. Помнишь его слова: "Мешади всегда прав''. Это он про него сказал. И еще я верю в его гороскоп, у него он счастливый. И к тому же у меня нет другого выхода. Времечко - то идет, оно не терпит.

Уже заведомо было ясно, что такое дело поручат супер "ликвидатору", который просто не знает что такое страх. Крылюк понимал, как будет сложно прикончить Кобу. У последнего было слишком много сподвижников, подручных, товарищей.

В таких тяжелых раздумьях Виктор Крылюк каждый вечер медленно направлялся домой. И однажды, поздно ночью, его дочь Надежда, находясь в своей комнатке, стала свидетелем беседы между отцом и матерью, вернее, подслушала их разговор. Маленький Степка молча игрался рядом, все равно он ничего не слышал.

Жена Крылюка ворчала на мужа, что он совсем потерял голову в этой проклятой тюрьме, и что он думает только о своих узниках, и абсолютно забросил свою семью. Мол, не уделяет время дому, детям, особенно сыну, и вообще стал каким-то пассивным мужчиной. Так нельзя, уж не болен ли? Она его пилила и пилила, клевала и мучила, и наконец, чуть не загрызла полностью, когда Виктор Степанович не выдержал, ударил по -русски сухоньким кулаком по столу, и изрек: "Да что ты понимаешь, мать твою. Дура ты, тупая ты рыба. Не понять тебе мужского сердца, не поймешь ты мою душу. Все ворчишь, ворчишь. Далека ты от всего, хоть и окончила университет. Безмозглая ты креветка, не ощущаешь ты меня! Не интересен я тебе, я для тебя как прочитанный роман. Ты даже не интересуешься, что у меня происходит на службе, в голове. Тебе это не нужно, сука подколодная". Жена после этого захныкала, а он вышел во двор подышать воздухом.

Вновь камера. Только что туда перебросили Мамедэмина Расул-заде (первый Президент Азербайджана). Это имя тогда еще ни о чем ни говорило. Он был соратником Кобы, они вместе кушали, курили, отходили в сторонку, и долгое время вместе болтали.

- Ну как ты, Коба? Я слышал, здесь было не совсем спокойно?

- Да это уже в прошлом. Как там в городе? Что с листовками? Печать уже готова, или еще нет? Говори, не молчи.

- Готовим потихоньку. Да это все образуется. Главное отсюда выйти целым, а там все будет под контролем.

- Царицын че-то слишком медлит. Он уже давно сигнал получил, а все молчит (зыдымил

папиросой).

- Не волнуйся Коба, главное отсюда выйти.

- Да знаю, поэтому и тороплюсь. Я здесь все равно никого не боюсь, меня больше интересуют дела партии. Какие-то оборванцы мне не помеха.

- Так - то оно так, нам не привыкать. Эх, хорошее раньше было время, нет?

- Да уж, были дни...

- А помнишь, Коба, как мы удирали в прошлом году от полиции, помнишь? Ну это -типография "Нина", там еще что-то.

- Да, как это забыть - то?

- Ну а дальше помнишь? Как на Хребтовой улице мы с тобой столкнулись с хулиганами, и они мало того, что нам морду набили, они еще нас раздели, точнее, стянули с нас брюки и заставили бежать по ночному Баку в одних трусах. Ха-ха.

- Тсс, да тише ты (стал озираться по сторонам), че это ты такую херню еще не забыл? Ну и город у вас, Мамед, одни хулиганы и оборванцы. Контраст дикий.

- Коба, запомни, Восток - дело тонкое. Не все тут оборванцы. Тем более что у меня есть одна информация...

- Какая такая информация? Говори же (приблизился к нему).

- Да переводят скоро сюда одного гагаша (блатного парня). Такого, задубевшего рецидивиста.

- Ну и что? Тебе страшно?

- А то нет. Для него ничего не стоит кого-то прирезать. Это ты понимаешь или нет?

- А как его зовут?

- Некий Мешади Кязым. Я это тайком узнал, через надзор.

- Ну и что же?

- А то, что он не просто так будет отсиживать здесь свой срок. Это все не просто так, Коба, поверь. Он получил заказ. Кто его клиент, я могу только догадываться.

После этих предостережений Иосиф Джугашвили приуныл не на шутку. Он весь вечер просидел рядом с МамедЭмином Расул-заде (чего раньше никогда не делал даже на воле), и пытался собрать подробную информацию про этого таинственного Мешади Кязыма. Но по большому счету, ему мало что удалось узнать, ибо Расул-заде ничего определенного сказать не смог. Он говорил много, но ничего конкретного. Но Коба был хитер. Он к тому времени прошел большую школу жизни, повидал уже тюрьмы, побеги, обыски и слежки. Так что, он нутром, животным инстинктом своим чувствовал опасность. Коба прекрасно понимал, что этот Мешади Кязым, которого он не знал, не какой-то там Рижанин, на которого можно спокойно натравить полоумного Сулеймана. Хотя Рижанин сам по себе тоже не шавка. От этих раздумий Кобе становилось жутко, даже холодно. Его пятки затряслись, а руки похолодели, когда в камеру вошел тот самый Мешади Кязым. Этот момент я хотел бы подчеркнуть особо. Такое было ощущение, будто дворецкий на балу, под звуки клавесина или органа объявил о визите высокого гостя, мол, граф Сангалов пожаловал. Камера-распределитель замычала, а ее жильцы приветствовали почетным гулом авторитета, который мощными шагами вошел в камеру и занял свое, уже заранее отведенное место в самом углу камеры. Это был высокий парень лет 30-ти, с прямыми черными волосами на голове. На щеке был огромный шрам. Сразу было видно, что он здесь завсегдатай. Многие из заключенных даже не знали его в лицо. А это и не важно было по тюремным меркам, главное все о нем слышали. Молва о небезызвестном "уркагане", атамане преступного мира Мешади Кязыме, стабильно господствовала в мозгах людей, хотя бы немного связанных с уголовщиной. В камере сразу же стало страшно. Какой-то другой, то ли тяжелый, то ли свободный (черт его знает) воздух наполнил помещение. В тюрьме пошло движение. От этого Мешади Кязым оказывался в еще большем выигрышном положении. При виде Мешади Кязыма Иосифа Джугашвили охватил ужас.

Вы знаете, что такое ужас? Ужас и страх-это разные понятия. Когда вы находитесь на приеме у министра или короля и у вас от волнения коленки подкашиваются, то это страх, обычный страх. Он проходит, и вы знаете (и даже чувствуете) это во время аудиенции. Когда вы на фронте с оружием в руках идете в бой и не знаете, выживете или нет, то это тоже страх. Так как вы подсознательно уже готовы умереть от пули врага (хотя и надеетесь на лучшее), даже рисуя в уме возможную сцену своей

гибели. Когда человек теряет своего ребенка, он попадает в депрессию, его охватывает отчаянное равнодушие ко всему окружающему. Это все не связано с ужасом. Ужас-это то, чего ты еще не знаешь, но предвкушаешь. Этот ужас, стоит, как бы над тобой с огромным ножом в руке, и спокойно улыбается. А ты мечешься под ним, или под его тенью, и никак не можешь высвободиться оттуда. Это как кролик, убегая по лужайке от коршуна или грифа, с ужасом ощущает сверху грозную тень хищной птицы, которая не упускает из виду свою добычу. Вот это самое чувство в полной мере ощутил на себе будущий Генералиссимус. Он не знал, что ему делать. Ему вдруг стало

очень одиноко. Он вспомнил Гори, родную Грузию, Кахетию, даже Москву, своих соратников по партии. Он возненавидел Баку. В тот момент Расул-заде услышал, что он один раз даже заныл от тоски. На Кобу надвигалась серьезная угроза. И в принципе это ощущали в камере почти все, ну, за исключением может быть, камерных "шнурков".

"Помоги, Мамед, я уже не могу. Нервы сдают", услышал за спиной Мамедэмин Расул-заде умоляющий голос Кобы. Это было ночью, когда все спали, или должны были спать. В темноте виднелись только усы Иосифа. Будто эти слова произнесли именно усы, а не он сам, так как его тело проглатывал непроницаемый мрак. Хоть и стояла глубокая ночь, но тишины не было, кругом сильно храпели, а на улице приглушенно лаяли тюремные

собаки. А в перерыве между этими звуками до Расул-заде доносился из дали слабый голос моллы. Он пел на улице, на свободе, молитву. Коба надрывался, даже задыхался. Он боялся, возможно впервые, по крайней мере таким его никто не видел. На него было жалко смотреть, и положение становилось катастрофичным еще и оттого, что Коба по своему характеру был человеком сильным, храбрым, но и он не мог устоять перед таким диким и смертоносным прессом. Это было выше его сил. Расул-заде дал ему ценный совет.

- Возьми себя в руки, Коба, хотя бы по частям. Докажи всем, что ты не брезглив.

Стыд и ужас, неопределенность и, такое, холодное одиночество (к обычному одиночеству Коба уже привык, сидя в одиночных камерах) давили на него тяжелейшим грузом. Уже многим было ясно, что Мешади Кязым пришел по его душу. Прелюдия смерти витала в потолках камеры.

Так прошли три дня. Мешади Кязым особо не рисовался. Сидел у себя на нарах, отдыхал себе, или как теперь говорят, загорал. За ним ухаживали зеки, приносили пищу и выпивку, чтобы он не утруждался вставать. Мешади Кязым постоянно лежал. Если заключенные в тюрьмах сидят, как это принято говорить, то Мешади именно лежал. Какой-то старый узник, стоя, у его изголовья, развлекал его, читая ему стихи неизвестного поэта.

''Когда в цепях, во тьме сырого свода,

Твоих сынов томят за годом год,

В их муке зреет для врагов невзгода,

И слава их во всех ветрах поет''.

Иосиф Джугашвили за эти дни почти поседел. Он уже не гулял по камере взад вперед, как раньше, он старался не высовываться, не показываться в лишний раз ему на глаза. Один раз они встретились взглядами с Мешади Кязымом. Это было мельком, даже случайно, когда надзор делал проверку, но и этого было достаточно для Кобы. Он от этого взгляда вздрогнул, его он потом даже вспоминал во время второй мировой войны. Дело в том, что Мешади Кязым, посмотрев на него мимолетом, улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Это был взгляд зверя. Эту улыбку Йоська потом уже расшифровал так, мол, театральное приведение мигнуло мне со словами "жди своего часа, ты уже заговоренный". Все, это финиш. И вновь Коба начал замышлять о побеге, о единственном пока средстве, который может спасти его от горя, имя которому - Мешади Кязым.

Кабинет Крылюка. Виктор Степанович подписывал дежурные бумаги. Напротив него сидел один из надзирателей тюрьмы Василий Буланов. Через пару минут Крылюк заговорил:

- Ну, Вася, как тебе твой брат. Жаль конечно его, чисто по человечески. Сам он виноват, имел авторитет, но совершенно им не пользовался. Да и не справился с элементарным делом. Так что, не видать тебе пока повышения, не заслужил ты его еще.

- Да не брат он мне Виктор Степанович, пошел он! Сказал бы я отцу, чтобы впредь предохранялся!

- А, уже пахнет отречением? Че - то ты, милок, быстро родную кровь забывать стал.

- Для меня, Виктор Степанович, главное - карьера военного. А то, какой-то там брат, уголовщина... Моя цель - получить орден Святого Александра. Достичь хотя бы того, чего достигли вы.

- Это будет сложно, мил человек. А знаешь почему? Дело не в том, что ты не способный, нет. Ты имеешь желание достичь в жизни многого, но твои поступки не соответствуют твоему желанию. Ну, просто, у тебя много друзей, ты любишь посиделки, выпивку, в карты поиграть там. ... А карьерист не должен иметь друзей вообще. Карьерист должен уметь отвечать на многое отказом, говорить слово - нет. Он обязан увиливать от многих увеселительных и заманчивых сцен. Ты знаешь, кто мой самый близкий друг? Вот оно (указал на зеркало), мое отражение в зеркале. Это мой

самый близкий друг, он меня всегда поймет, не обманет. А что дружба? Поверь мне, Василий, нет на этом белом свете дружбы. Любая дружба имеет предел, никакой друг не пожертвует собой, своим здоровьем и благом ради дружбы. Тогда на хрена мне такая дружба, которая не выдерживает мелкого экзамена. Запомни старик, друзей надо держать на расстоянии, лучше на расстоянии выстрела, иначе они влезут в твою жизнь и будут всячески ее менять. А сами не поменяются. А ты попадешь под их влияние. Я всегда стремлюсь к чему-то вечному, постоянному, коими являются мой род, моя семья, моя душа и здоровье.

- Но здоровье же тоже не постоянно, Виктор Степанович (сказал потрясенно)?

- Э нет, братец, это тебе так кажется. Ничто на земле не проходит просто так. Кому больше дано, тот дольше сидит. Ведь когда мы умрем, Бог, ну или там какое-то существо, контролирующее жизнь, спросит меня. Ну, мол, отвечай, я с неба доверил и подарил тебе здоровье, причем хорошее здоровье, а ты его берег аль нет? А? Можно ли тебе доверить следующую жизнь? И что ты ему ответишь, а, Василий? Скажешь, что прости меня Господь, я много пил и курил, по бабам ходил, прожигал жизнь. И что, он тебя простит? Не простит он тебя, и не думай. Он не такой добрый, как многим кажется. А то не допустил бы он большого горя на земле. В чем виновны дети, а, Василий, в чем? Вот видишь, ни в чем. А он это допускает. Жизнь братец, очень серьезная штуковина. Я вообще не понимаю, почему люди иногда даже шутят. Малейшая промашка ведет к большому потрясению. А они шутят, пьют. А вообще то, здоровье равносильно деньгам. Все мы любим тратить деньги, если они у нас конечно имеются. Вот и здоровье, те же деньги. А ты знай и помни, что главное в жизни, это быть мудрым, но параллельно с этим ломать и уничтожать все, что есть перед тобой, помогать всем, но не быть добрым и милосердным. И еще. На службе, на любой службе, сотрудники делятся на три категории. В 1-ю входят перспективные, у них все впереди так сказать. Во 2-ю входят люди, у которых нет никакой перспективы, но они считаются хорошими работниками, они у руководства на хорошем счету. Но не более того. Они работяги, смелые и трудолюбивые, но у них нет перспективы. Ее просто нет, и все тут. А в 3-ю категорию входят сотрудники, которые находятся в черном списке у руководства. Они ходят на грани, рано или поздно их уволят. Так вот Вася, с третьей категорией все понятно, все ясно. Главное определиться с первыми двумя. Многие люди путают. Они думают, что входят в 1-ю категорию, а на самом деле, их место во второй. Ну, вот так, мил - человек, такие вот дела. А теперь иди. Иди и подумай над моими словами. Иди, а то я че - то устал.

Надзиратель Василий собирался уходить, когда услышал за спиной слова Крылюка: "и еще, Вася, запомни, никогда не иди против своей семьи, ты понял? Никогда! Чтобы там не случилось. Это говорю тебе я, старый полковник".

В то утро ничего особенного не должно было произойти. Все в камере спокойно занимались своими делами, так сказать, тянули срок. Ровно в 11 часов всех

вывели на прогулку. Коба давно уже стал осторожным, поэтому прежде чем отойти от группы узников, осмотрелся по сторонам, прислушивался пению птиц. Привычка каторжника. И в тот день, на прогулке, он захотел остаться со своими мыслями наедине. Чуть отойдя от Губанова, который ему о чем-то говорил, вернее бурчал, Коба шмыгнул направо, в сторону высокого забора. Здесь было тихо, и воздух был какой-то другой, и небо ярко голубое. Вдалеке, где-то в камере, кто-то играл на свирели. Мелодия была очень грустной, будто сама свирель тосковала о разлуке. Зачем ее, т.е. свирель отделили, оторвали от камыша, тростника, разлучили с другими родными стебельками. Теперь свирель находилась в руках людей, вдали от растений и фауны. Иосиф Джугашвили вспомнил грузинский хор, который гортанно пел древний кахетинский фольклор. Какой-то весенне-морской аромат царил... И вдруг прямо перед Кобой появился он, Мешади Кязым. Как будто вырос из - под земли. Ростом он был на две головы выше Кобы. И опять эта страшная улыбка, в руках был зажат нож, который блестел от солнечных лучей. Густые черные волосы Кобы стали дыбом, на это даже обратил внимание Мешади Кязым, так как арестантская шапка Кобы несколько раз приподнялась. И опять Мешади Кязым улыбнулся, но наконец-то вымолвил (Коба впервые услышал его голос): "На коленях будешь умирать или стоя?"

В тот момент Коба почему-то вспомнил свое детство, потом юность, гимназию, родителей своих. Все за секунду промелькнуло перед глазами как слайд. Потом он ощутил холодное прикосновение большого ножа (таким страшным нож ему никогда еще не казался) к своей шее. Кожа стала гусиная, а по ноге пошла горячая струя мочи. Он смирился с участью, он не сопротивлялся, он уже ждал своей смерти. Мешади Кязыму даже показалось, что он прошептал что-то вроде, все, давай, кончай быстрей. Коба, обессилевший, прислонился спиной к тюремной стене, и потихоньку сел, точнее сполз на корточки. Ему показалось, что он уже в раю. Он думал про себя, "неужели все. Хм, все как-то безболезненно прошло. Чик-чирик, и я уже на небе, в раю. Вот он, оказывается, какой рай". Ему опять мерещилась Грузия, родственника он увидел своего, который уже

умер давно. Привет, сказал он ему. А тот куда - то уходил - Коба. "Коба, Коба, очнись, это я, Мамедэмин", услышал он голос своего соратника по революции. Что?! Что такое?! Где я? "Где, где, в пи-де. Вставай уже, отлежался", зло произнес Расул-заде. Оказывается, Иосиф Джугашвили минут десять, как валялся в грязной луже в тюремном дворе. Потом он услышал голос Красина: "Ну Коба, благодари Мамедэмина, это он попросил Мешади, чтобы тот тебя не тронул. Заново родился, значит..."

А дело было вот как. Увидев издали, что Мешади Кязым прижал Кобу к стене, и собирался резать как барана, Расул-заде поспешил туда, на помощь своему другу. Он сзади слегка коснулся плеча Мешади, и тот обернулся, будто его обругали, мол, кто посмел ко мне притронуться. Но увидев будущего основателя первого азербайджанского демократического государства, немного остыл. Мешади Кязым слышал о Расул-заде, как о принципиальном политическом бойце, но непосредственно с ним общаться ему не доводилось. Между ними разговор происходил на родном азербайджанском языке.

- Что тебе надо, у меня к тебе нет дела.

- Зато у меня есть дело к тебе, только спрячь, пожалуйста, на минуту нож.

Такая дерзость забавляла именитого бандита. Он опять улыбнулся, но нож спрятал. Они отошли чуть в сторону.

- Мешади, зачем тебе этот грузин? Я понимаю, может быть его заказали. Но тебе, такому авторитету, не подобает же связываться с каким-то разбойником, у которого отец сапожник, и все его детство прошло в обувной мастерской. Он же тварь, мразь, низший червь. Не видишь, как он обоссался. Нечего о него руки марать.

- А ты что, его адвокат?

- Нет конечно, просто мне обидно, когда мой земляк, причем - какой земляк, опускается на уровень какого-то засранца. Это стыдно, Мешади.

- Слушай, что ты мне тут сказку рассказываешь. Ты с ним вместе кушаешь, а как же так?

- Э, Мешади, ничего ты не понимаешь. Это тебе так кажется, что я с ним близок. Он нужен нашей партии, он хорошие деньги добывает для наших революционных дел. Поэтому мы его и используем. Я знаю, тебе тоже нужны деньги. Если ты не против (засунул руку в карман), я могу тебе дать 200 рублей. Это пока. Потом еще дам, не беспокойся. Мне даже не очень приятно, что я тебе предлагаю деньги. Ведь упоминая одно твое имя, моих соратников по партии в Бутырках, оставляли в покое. Никто с ними не связывался, иначе они имели бы дело с тобой. Так что, прости, что не так. Ради меня, ради тех грядущих дел, которые нас ожидают в Баку, не трогай его. Не трогай говно, вонять не будет. Это не твой уровень.

- Да, говорить ты можешь. Но деньги я у тебя не возьму. Не знаю, хороший ты или плохой, мне без разницы, но ты образованный. Мне это нравится. Я тебе тоже кое - что скажу. (Засучил рукава) Не пара он тебе, этот сукин сын (плюнул в его сторону, и кажется попал). В тебе порода чувствуется, а от него грязью несет. Я ненавижу христиан, от них плохо пахнет. И руки у тебя благородные, белые, видно, что пишешь много. Но запомни! Я могу уступить один раз, даже ради тебя. Но чтоб это было в последний раз. В следующий раз никаких просьб. Ты понял? (В его голосе зазвенела сталь).

- Да, понял, Мешади, тяжело вздохнул Расул-заде.

Повернувшись, он исчез. Именно исчез, так как Мамедэмин захотел посмотреть ему

вслед, но ничего не увидел. "Призрак он, что ли?", подумал про себя. В общем, Сталин остался жив. Странно, убийца был, а трупа нет. И такое бывает.

На этом бакинская тюремная эпопея Иосифа Джугашвили закончилась. Через пару месяцев его этапировали в Вологодскую губернию. Правда, в марте 1910-года судьба его опять вернула в Баку, в баиловский каземат. Но то ли он стал более матерый, то ли побег Мешади Кязыма из колонии, обеспечила Кобе спокойную жизнь бакинского политического узника. След Мешади Кязыма простыл. Иногда бумеранги не возвращаются, они выбирают свободу.

ЭПИЛОГ

Во дворе, на лавочке перед домом сидел полковник Крылюк. Он тихо, мирно сидел на скамеечке со своей женой, и также спокойно и умиротворенно о чем-то с ней говорил. И жена тоже с ним мило беседовала. Они даже не говорили, а ворковали между собой, как голуби. Оба разголубились. Иногда у Крылюка появлялась отрыжка, сопровождаемая мерзким запахом изо рта. Жена на это реагировала привычно сдержанно. Перед ними играл маленький Степан. Он иногда поглядывал в сторону родителей и улыбался. Он ничего не слышал. Он не мог слышать, как недалеко от них проехала бакинская конка, был слышен конский топот и небольшой гул ее пассажиров. Были слабо слышны гудки кораблей. В соседнем дворе устало лаяла собака. Было все тихо, гладко. Нарушил тишину Крылюк, тихо, почти шепотом произнес:

- Надоело, на пенсию хочу.

- Правильно, давно пора.

- Мать, сделай милость, когда я умру, напиши на моей могиле всего два слова: ''Он старался''. И все, больше ничего. Лады?

- Заткнись и отстань. Урод!

В этот момент к ним подошла их дочь со своим женихом, Василием Булановым. Вася давно уже приударил за дочерью своего начальника. Он строил карьеру. Жена Крылюка быстренько вбежала домой ставить самовар, за ней в дом вошли дочь с Василием. А Виктор Степанович хотел остаться один. Он тихо и спокойно посмотрел вслед своему будущему зятю, заговорил сам с собой, причем заговорил не совсем тихо, губы его заработали, и сын Степка начал смотреть на отца, потом по сторонам, мол, с кем это отец тут говорит. А отец говорил: "эх, молодость, молодость. Дети вы еще. Живите, работайте. Жизнь становится лучше, вам будет гораздо легче, чем нам. А благословение наше вы обязательно получите. (Он говорил без горечи в душе, без обиды). Где она, моя молодость? А, где? Да я и не огорчаюсь, я прожил хорошую жизнь. Повидал и радость и счастье. Хотя тюрьма, конечно, выжала все мои соки. Тюрьма, это ж как открытый саркофаг или гробница без крыши. Это стеклянная могила, где все видно. Но не это я хочу сказать, нет. Просто я уже устал, от жизни устал. Хочу просто подышать и посидеть на лавочке. И все, более ничего не желаю. Как говориться, здравствуйте пожалуйста, госпожа старость, прощайте пожалуйста, госпожа бессмысленная жизнь. Какой-то поэт хорошо сказал:

Или гибелью вас осчастливили,

и оставив меня одного,

не хотите вы знать ничего?

Как мне трудно!!! Вы живы ли, ЖИВЫ ЛИ?"

- Витя, иди в дом, чай пить. И Степку забери с собой, услышал он голос жены.

Перешагнем через несколько лет. 1932-й год. Сталин беседует с Кагановичем.

- Товарищ Каганович, кого мы назначаем главой Азербайджана? Багирова?

- Так точно-с, товарищ Сталин, Багирова.

- А у нас что, нет другого кадра? Ну, какого нибудь русского, или татарина?

- Никак нет, товарищ Сталин.

- ...Хорошо. Только не люблю я этих азербайджанцев.

- Как? У вас же друг был, Расул-заде! Вы же дружили с ним.

- Пошел он! Какой из него друг! Туркофил хренов! Ненавижу я их всех!

Уже давно не люблю я их. Еще с тех пор, когда сидел в Бакинской тюрьме в 8-м году.

Иосиф Сталин всегда отличался удивительным чутьем по отношению к людям. Его "надличный" интерес к окружающему миру полностью лишил его свободы как в действиях, так и в мыслях, что привело к полному диктату, деспотии. Диктат и ущемленность, деспотия и ущербность, это почти одно и тоже. И все же, не будет ли странным выглядеть то, как он не раз в общении с тем же Кагановичем приводил великий аргумент Эпикура:

"Пока мы существуем, смерти нет; когда смерть есть, нас нет''.

ГЛАВА 3

1920-й год. Покушении на Кирова.

Эту историю мне рассказали совершенно неожиданно, так сказать резко, с бухты барах ты, и я передаю ее почти без изменений, в оригинале.

В июне 1920-го года, в ВЧК Азербайджанской ССР поступил донос о том, что на Сергея Кирова готовится покушение. Кто должен был быть конкретным участником возможного террористического акта, чекистам было пока не известно.

Коренной житель Баку Виталий Керамиди (фамилия подлинная) по национальности был грек. Он не любил русских, он их, можно сказать, ненавидел. Парень был темпераментный, как и все греки, кровь горячая, густая. Работал Виталий на судоремонтном заводе простым рабочим. В то же время он был человеком достаточно образованным, читал много книг, что позволило ему каким-то образом оказаться в кругу меньшевиков-кадетов, среди которых были Харламов, Пападжанов, Ионесян, Аншелис, а также Ахмед Целиков из Дагестана (все указанные лица, точнее их фамилии, соответствуют документациям, хроникам событий того времени). Это была группа людей, которая несмотря ни на что продолжала бороться против Советской власти. Они были известные люди, отличавшиеся своей ненавистью к коммунистам. В этой группе были азербайджанцы, армяне, латыши, греки, аварцы, русские, и даже один негр. Последний хоть и был расистом, но черных мыслей не допускал. Главным их орудием против Советов был террор. Они были террористами, и Виталий Керамиди этим очень гордился. Они готовили теракт против самого Кирова.

Здесь то и начинается вся история.

С января по март 1920-го года, глава МИД России Чичерин три раза посылал ноту в Азербайджан с предложением о военном сотрудничестве. Все три раза ему отказом ответил Фаталихан Хойский, председатель исполнительного комитета Азербайджана. О четвертом послании Чичерина история умалчивает. Правда, это было неофициально, но в первых числах апреля парламентарий Чичерина Бушметов, приехав в Баку, лично вручил Хойскому большой бумажный пакет, скрюченный сургучом. Хойский недовольным видом, прямо перед Бушметовым разорвал сургуч, раскрыл данный документ, где было большими буквами написано: ''И что же?'' Сначала Хойский не понял, чтобы это значило, но затем узнав, что Чичерин просит, если можно, ответить быстрее, взяв чистый лист бумаги, он своим знаменитым золотистым пером, скрипя по бумаге, размашисто написал: "Если". Хотя Бушметов и не увидел ответа, но понял, что и Хойский написал очень коротко. Он стоял чуть в стороне и наблюдал за Хойским. Нахмурившись, взял пакет и отправился прочь из Азербайджана.

В те дни над бедным Азербайджаном действительно сгущались черные тучи. Как будто маленькая мышь попала в страну злых котов. Временный Национальный совет под председательством Мамедэмина Расул-заде, можно сказать разлагался. Творился хаос и бардак. Военный министр Хосроф Султанов целыми днями не выходил из своего кабинета, покуривал папиросу, задавая своему секретарю стандартный вопрос: "Ну как там, ничего еще не слышно?" Министр торговли Рашид Капланов в этот момент пил пиво с бывшим комиссаром бакинской полиции, английским полковником Коккерелем. Тот ему передавал привет от генерала Шатерворта, заменившего в декабре 18-го года своего предшественника, генерала Томсона. Хотя англичане уже несколько месяцев как укатили из Азербайджана, все же они поддерживали отношения с добрыми и гостеприимными азербайджанскими чиновниками. Микоян, Анашкин и Губанов пропадали в Бакинском порту. Они открыто, не таясь, организовывали прием боеприпасов, оружий, денег, а также всяких директив, которые тайно на кораблях переправлялись из Астрахани в Баку. Склады размещались в "Черном городе", и на Баилово (районы Баку). Местные товарищи под командованием Анастаса Микояна четко претворяли здесь в жизнь идеи коммунизма, диктуемые с Москвы. Даже один раз, сидя за столом в "Караван сарае'' (старая часть города), Микоян, выпив водки, и закусив ее шашлыком, сказал Анашкину: "ара, Анашка, вот это мы живем э, клянусь э, дорогой. Никто нас не контролирует, не проверяет. Я вообще - то думаю, что это Москва медлила с захватом Баку, а, Анашка. Э..., э...что с тобой, ... Э! Что э с тобой говорить, русская пьянь", заявил Микоян Анашкину, который в этот момент, повернувшись корпусом к стене, наклонил голову вниз и вырывал. Он был на самом деле слишком пьян.

А 28-го апреля Министр обороны Азербайджанской республики Самед Мехмандаров, увидев в Баку русские войска, официально, отдал приказ своим солдатам подчиниться новой власти, власти Советов. Как известно, 11-я Красная Армия под командованием Левандовского вошла в Баку и свергла местную власть.

Витя Керамиди сидел на совещании боевой террористической организации. Шло совещание. Они считали, что без террора бороться против властей невозможно. В принципе, они были близки к истине. Пападжанов говорил как-то Керамиди:

- Ты знаешь, Витя, я верю в террор, без него никак. Ну скажи, как можно еще устрашить власть, как?

- Знаю, переговорами и дипломатией этого не достичь.

- Вот именно. Власть должна бояться, страшиться нас физически. Иначе все ни к чему.

- Согласен, папа (это было его прозвище), только террор. Я по совести указу готов ходить с бомбовой загрузкой. Если погибать, так за идею.

На заре установления в Азербайджане Советской власти, боевая организация решила претворить в жизнь два теракта. Первый, против Левандовского, второй против Кирова. Сергей Миронович Киров уже приступил здесь, в Баку, к обязанностям 1-го секретаря. Почти каждый вечер боевая организация, под руководством Харламова собиралась в доме Ионесяна, в крепости, в старой части города. Керосиновая лампа горела до утра, и в комнате от накуренных папирос дым стоял такой, что порой даже они не могли увидеть друг друга. Вглядывались внимательно на кого-то, мол, он нас слушает, или нет. В душной комнатушке парил запах горящего керосина, папирос, крепкого чая, а также витал дух террора. Здесь разрабатывался план физической ликвидации Левандовского и Кирова. Первым объектом для устранения был выбран Левандовский, так как у него фактически не было охраны. Он часто ходил вместе со своим начальником штаба, Пугачевым. На второй план был отодвинут Киров.

Харламов разрабатывал программу терактов и своей организации, методы их действий и акций. Он составил устав своей организации, где основными правилами являлись нижеследующие:

1-е: быть верным и преданным делу своей боевой группы.

2-е: ненавидеть нынешний государственный строй.

3-е: о делах своей организации говорить только с членами данной организации.

Харламов еще больше старался усовершенствовать программу своей организации. Для этого он даже выехал в Варшаву и тайком встретился с Борисом Савинковым. Это имя являлось живой легендой среди террористов. Кто не слышал о Савинкове, который в 1903-м году организовал убийство великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы, а также подорвал Плеве, главу российской жандармерии. После приезда Харламова из Петербурга, он проводил совещания, где делился своими впечатлениями о работе других террористических групп, в частности, о Савинкове. Пападжанов в это время присаживался рядом с Харламовым, и демонстративно его нюхал, чтобы учуять и запомнить запах Савинкова, с которым Харламов общался все эти дни.

За деньги Харламову с Ростова прислали бомбу, единственный компонент и символ террора. Точнее, часто он посылал в Ростов Аншелиса, и тот непосредственно сам принимал участие в изготовлении бомбы, а потом на поезде приезжал с адской игрушкой в Баку.

Пападжанов, Керамиди, Ионесян и Аншелис тщательно изучали маршрут Левандовского. Командарм жил тогда в старом доме офицеров, и почти был не разлучен с Пугачевым. Этот факт впоследствии был отмечен Харламовым, и на совете боевой группы было решено метнуть в Левандовского не одну бомбу, как это было задумано, а две. ''Все может быть, первый взрыв может принять на себя Пугачев, а от второго Левандовскому уже не уйти', говорил Харламов. Бросить первую бомбу, как и планировалось с самого начала, было поручено Пападжанову. Он горел желанием это сделать ''Он труп, этот Левандовский, я уже вижу его труп. Ха ха', злостно выговаривал Пападжанов с армянским акцентом. Вторую бомбу решил бросить Керамиди. Он изъявил об этом сам. ''Я хочу быть полезен вам, я хочу доказать, что я умею вершить судьбы, а не только закручивать гайки и болты на корабле. ''Я террорист от рождения', с бахвальством заявлял он. На его эти высказывания только Пападжанов реагировал с горящими глазами. А Харламов только хмурился и отворачивался.

В группе чувствовался энтузиазм. Каждый боевик двигался по своему маршруту, и делал свои наблюдения; проверял всевозможные упущения и лазейки, которые могут выскочить на их пути во время физического устранения Левандовского. Они знакомились с дворниками, продавцами, кучерами, городовыми, со всеми, кто жил недалеко от дома офицеров, и имел хоть малейшую информацию о Левандовском. Иногда даже Аншелис сам одевался во всякое тряпье, перевоплощался в дворника или фаэтонщика. В таком виде он бывало, приходил на собрании боевой организации. Вся информация, добытая террористами, докладывалась Харламову. Он все отмечал на бумаге, потом долго курил и думал. Бомбы хранил у себя Аншелис. Он был по образованию техник, окончил рижскую техническую семинарию. Аншелис спокойно собирал и разбирал бомбы, откладывал в сторону запалы, порох, тротил, потом опять собирал их, и получал удовольствие от одного вида смертельного орудия. Даже посмотрев на бомбу со стороны, он тихо и холодно, по-прибалтийски произносил: '' это же великое изобретение человечества. Без него бедный человек - ничто, а с ним его даже будет бояться король. Я ее люблю не меньше, чем женщину''. Подойдя к бомбе, Аншелис садился рядом, затем целовал и гладил эту холодную и мрачную, железную штукенцию, похожую на маленькое серое ведро. Но тем не менее, день убийства Левандовского откладывался, затягивался, без особой на то причины.

Вечерами Керамиди с Пападжановым гуляли по Баку. Они, направлялись к прибрежной части города, и вдыхая морской воздух тихо и мирно шли пить пиво. Морской воздух обостряет ум, накатывает на мозг приятные волны. Со стороны казалось, что два уставших рабочих после работы шли отдыхать. Мимо них скакали на красивых конях красноармейцы с буденовками на головах. Почти везде стояли патрулирующие воины с красными повязками на голове и с винтовками в руках. Отряды красных солдат топали мимо этих двух террористов с песней "Так пусть же крас-ная, сжимает власт-но...''. ''Ничего, пока ваша взяла, но мало осталось, я вам тут устрою карабахский вальс', с кавказским темпераментом процедил сквозь зубы Пападжанов.

Они направились на Телефонную улицу, что в центре города. Там находилась эта пивнушка, которую "нашел '' Витя Керамиди. Он уже долгое время всем прожужжал уши про нее. Она называлась ''Баксовет', своим видом похожая на вокзальный буфет. Здесь, в этой пивной, к напитку подавали горячий горох. Это было чем-то новым. По крайней мере, Пападжанову такая закуска нравилась. После глотка холодного пива, горячий горох, такой горячий, что пальцы обжигало, придавал новые ощущения. ''Ара, Виталик, ты молодец э, матах. Откуда ты узнал, что я люблю горячий горох!', смакуя пиво, говорил Пападжанов. Здесь собиралось много людей. На стене висел плакат, где корявыми буквами, точно ребенок написал, была накалякана фраза: "Власть Советам''. И красные офицеры, и педагоги, писатели и спортсмены, приходили сюда поболтать, поговорить о чем-то наболевшем, разузнать что-то новое. Ведь в те дни в Баку ужас что творилось. Даже находясь в пивной, были слышны на улице выстрелы, крики людей. Потом опять наступала относительная тишина. И чуть погодя все заново: стрельба, пальба, конский топот и ржание, крики детей, мать ищет своего сына, кто-то потерял своего друга. И так постоянно. После такого шума даже море волновалось, штормило. Керамиди и Пападжанов, сидя в темном углу, угрюмо, но спокойно потягивали пивко. Несколько раз они вздрагивали, когда пара воинов, громко пыхтя, с карабинами входили в пивную, и приставив оружия к столу, прямо стоя выпивали граммов 200 или 300 водки, потом запивали сверху пивом, при этом злостно вглядываясь в лица присутствующих, и что-то бормоча под нос с шумом выходили из этого заведения. Естественно, не платили. "Тьфу, кунане перан", на армянском выругался Пападжанов. '' Ничего, скоро от наших бомб шалахо будете танцевать, паскуды', тихо проговорил он.

После пива они, немного побродив на воздухе, прощались, при этом обязательно целовались (особый почерк террористов), и направлялись каждый к себе. Виталий любил гулять один, ему нравилось размышлять про себя, часто даже вслух. Одиночество - порой лучшее общество. Он даже бывало один, без кого- либо, шел в пивную ''Баксовет', брал пиво и горох, и уткнувшись в окно, думал, анализировал, рассуждал. Это было для него в порядке вещей, как бы определенным нормативом. Чтобы услышать свое сердце, необходимо уединение.

В Баку стояло лето, конечно жаркое. Как тут не выпить холодного пивка, а?

Вот и Виталий, гуляя один, решил направиться в ''Баксовет', пропустить пару бокалов свеженького пива. Хотя сначала он должен был заглянуть к Милене, своей еврейской девушке. Что-то давно он к ней не захаживал. Все дела, дела, дела. Милена была высокая, красивая и беленькая, она работала в почтовом отделении. Он ее любил, да и она кажется тоже. Девушка была дочерью еврея-ювелира, известного на весь Баку как дядя Славик. Он прикарманил много денег, но при обыске у него дома полиция так ничего и не нашла. Это еще было при царе, где- то в 14-м году. И после этого дядя Славик скончался от сердечного приступа. Но денежки своей семье он, разумеется, оставил, не был бы он евреем иначе. Милена часто давала в долг Виталию, притом давала немало денег, и заранее зная, что он их не вернет. Хотя и обещал. Она ему покупала штиблеты, галстук, одеколон. Это смущало Виталия, но он подарки принимал. Она чувствовала, что Виталий ведет двойную жизнь, не смахивает на чернорабочего. А это ей даже нравилось. Она в тайных лабиринтах сердца была польщена тем, что ее Витька занят чем - то иным, более высоким дельцем. Она засматривалась на его уверенную походку, короткую и твердую речь, и вообще ее увлекала его независимость. Он был какой-то такой независимый, автономный, сильный. На рабочего завода он точно не похож. Все бы хорошо, только не знала бедная Милена, что те деньги, которые она ему давала, исправно направлялись в город Ростов на покупку и изготовление бомб. Если бы дядя Славик. знал бы про это, то его гроб перешел бы в вертикальное положение.

"Лишь бы не гулял с другими', говорила она своим подружкам, когда они, вечерами, сидя на лавочке в старых бакинских "итальянских" двориках, обсуждали Виталия Керамиди, будущего и реального жениха Милены. Был конец рабочего дня, поэтому Милена, увидев Виталия, ласково и томно произнесла: ''ты меня проводишь''? ''Конечно', прозвучал твердый ответ. Они вместе спустились по 40-лестницам, что в Чемберикенде, вниз, к морю. У нее было хорошее настроение, она почти плавала, летала, подпрыгивала, порхала перед ним, как бабочка. А он изредка и коротко улыбался, и довольный шел рядом. Мимо них опять прошел отряд солдат с песней "Кап кап кап, из черных глаз Ма-ру-си, падают слезы на ...'' ''Да, это агрессия', изрек Виталий. Его слова услышала Милена. Между ними начался диалог.

- Что, агрессия ты сказал?

- Ну?

- Не знаю...

- Подожди, ты считаешь, что русские не агрессоры? Ты запомни, любая власть-это агрессия. Какая бы она ни была.

- Да пусть даже и агрессия, мне то что, да и тебе то что, Витя.

- Как? Так нельзя. Тебе может и все равно, но я имею свою политическую позицию.

- Ну, оттого что ты ее, эту позицию имеешь, что нибудь меняется? Лучше ты поимел бы что другое. Тебе что, нечего иметь (с улыбкой)?

- (Как бы не слушая ее) Ведь они, эти русские, свели в могилу твоего отца, а ты говоришь мне все равно.

- Витя, мой отец вел такой образ жизни, что его задушили бы при всех властях. Даже англичане, этот генерал Томсон, тоже был у нас дома, и отец ему тоже платил. Хотя не знаю зачем.

- А Мамеду Расул-заде или там Хойскому, отец платил, или нет?

- Нет, конечно. Про них вообще ничего не было слышно. За что им платить - то. Слушай, а что это за фамилия, Хойский, смешная до пошлости...

- Будь серьезной. Что за намеки...

- Кстати, Витя, скажи честно. Ты же ведь на стороне занимаешься чем-то еще, нет?

- (Вздрогнув) Чем,... чем это я могу...(немного растерялся).

- (Это не ускользнуло от хитреньких еврейских глаз) Но я же вижу.

Она остановилась, взяла его за рукав, чуть повернула к себе, и пальцами правой руки подняла его подбородок кверху, чтобы взглянуть ему в глаза. Он упрямо отводил глаза. В этот момент она казалась ростом выше него.

- Витька, только честно, я не обижусь. Ты кто? Ты же ведь не рабочий?

- Хорошо, Мила (выдохнул), я тебе скажу. Я занимаюсь политикой.

- Чем?

- Политикой, а что?

- Серьезно?

- Ну да, да!

Она потихоньку и уныло отпустила его рукав, где-то даже разочаровалась от этой новости.

- Как, ты - политик?

- Да, да! А что, это тебя пугает?

- Да не пугает это меня, меня это смешит. Ты же ведь взрослый человек, зачем тебе быть посмешищем бездушной толпы. Скажи, зачем? Ведь какой из тебя политик, а, какой? Политики же напоминают собачьи бои, а народ, и умные и тупые, смотрят на это и развлекаются.

- А что ты мне предлагаешь делать? Чем мне заниматься?

- Витенька, милый, читай книги, займись чем-то серьезным.

- А зачем мне читать? В книге написаны слова, которые выражают умные мысли. Книги ценятся только за это. А мысли заставляют человека думать.

- Ну и что? Так думай, разве это плохо?

- Нет уж. Энциклопедии обычно пишут энциклопедики (улыбаясь).

- Тебе только хихиньки да хаханьки. Хорошо, тогда хотя бы сам напиши что-то.

- Э! Я глазами могу выразиться лучше, чем написав что-то. Ладно, а что написать - то?

- Ну, о том, о чем ты часто думаешь. Хотя бы маленькую статейку, или трактат какой, эти же мысли тебя часто мучают. Вот и освободи себя от них. Стихи хотя бы напиши. Ведь ты же образованный человек, окончил гимназию, учился в университете, хоть и не доучился. Ну и что? Потом потихоньку перейди на что-то серьезное, ну, книгу напиши например. Запомнись как-то! А то, политика. Ты Витя, пойми, ведь здесь, в Азербайджане, политики, как таковой, нет. Здесь все мельтешат перед царем, ой..., ну, перед высшими чинами, или перед сильными соседями. В слабой стране не может быть иной политики, опомнись, Виталий.

- Я тебя люблю, Милена. Все будет нормально, не волнуйся.

Они уже подошли к дому Милены, и он поклонился перед ней почти до земли. Даже была видна его лысеющая макушка. Попрощавшись, он ушел. Она ошарашенно смотрела вслед.

По пути он размышлял: '' А ведь она, Милена, права. Не мог же я ей сказать, что собираюсь угрохать Левандовского и Кирова. Конечно, какая здесь политика. Вот поэтому и надо их всех, этих гадов, кончать. Кто я? Да, я террорист, и я этим горжусь. Я не какой нибудь там сраный и грязный рабочий, или студент, у которого черное будущее. И не служаший, который смотрит в рот своему начальству. В гробу я видел этих начальников. Я теперь парень огневой, я смертоносен для сук и негодяев. Вот, проходят мимо меня офицеры, чины там всякие, вот, вот, улыбаются. Ух, блин... Кланяются друг другу. Вот еще другие люди прошли мимо меня. Возможно это из ЧК. Да срать я на вас хотел. Для меня ничего не стоит оставить ваших детей сиротами. Вот она, настоящая власть!!! Я несу с собой смерть, я меняю жизнь, переставляю роковые карты. Иначе нельзя... Моя цель в прицеле. Мне взрываться за других есть резон. Вынуть душу из кого-то, и в кого-то свою душу вложить!!! Просто потому что остальным надо жить!!!!! Ублюдки, твари, уроды!!!''

В таком расположении духа Виталий вошел в пивную ''Баксовет''. Как обычно заказал пиво и горох, и уселся в самом углу. К его столу, как правило, подходил улыбчивый директор заведения дядя Акиф, и расспросив о том о сем, удалялся. Хоть это заведение было шумным, все же свою марку держало. Но еще больше акции ''Баксовета'' поднялись потом, спустя много лет, когда выяснилось, что сам Киров посещал ее, в 20-м году. Он приходил сюда под псевдонимом товарищ Бабатов. И чтобы его не узнали, напяливал себе усы и приклеивал на лоб большую родинку. Сергей Миронович, как истинный коммунист, хотел таким образом непосредственно пообщаться с массами, поближе узнать их психологию, их мнение о молодой азербайджанской советской республике. Вот и в тот день, Виталий, пропустив парочку бокалов свежего пивка, услышал, как дядя Акиф, подойдя к соседнему столу, произнес: милости просим, товарищ Бабатов, всегда рады вам. Никто тогда не знал, кто скрывается под этим псевдонимом, кто сидел в туго натянутой на голову кепке, и пил пиво. Поэтому и никто так особо не смотрел на него. Единожды взгляды Виталия и товарища Бабатова все-таки встретились. Бабатов со своего стола улыбнулся ему и моргнул, а Виталий очень хмуро отвернулся. ''На кого-то похож этот хмырь, вот на кого только, не знаю', мучался про себя Виталий, постукивая глазами.

Прошел месяц. На совещании боевой группы Харламов почти до ниточки разработал план устранения Левандовского. Даже был учтен комар, случайно пролетающий мимо. Последние сборы проходили при участии Ахмеда Целикова, известного меньшевика-диверсанта из Махачкалы. Одно его присутствие придавало оптимизм всей группе. От него веяло спокойствием и уверенностью. Все нуждались в этом, тем более сейчас, в преддверии покушения на Тухачевского. Значит, все должно было быть так. Жил Левандовский совсем рядом с домом офицеров. Поэтому, метнуть бомбу в него нужно было или около его дома, или рядом с его работой, куда он приезжал, точнее прискакивал на своем коне, или же на фаэтоне. Так вот, Пападжанов должен стоять рядом с домом офицеров, а Керамиди у подъезда жилого дома, где оставался Левандовский. Посредине довольно короткого пути от дома до работы должен стоять Ионесян. По улице Морской, где пролегал основной маршрут Левандовского, стоял трехэтажный дом, на крыше которого прятался бы Аншелис. Сверху, как считал Харламов, видно лучше, поэтому Аншелис подаст знак, если что не так. Он зажжет огонь прямо на крыше, это означает, что все готово. Т.е., Левандовского могли бы взорвать как у дома, так и у своей резиденции. Шансов у Левандовского практически не было. Против него действовали серьезные и решительные люди.

Пападжанов, Ионесян и Керамиди, выйдя из дома, прошлись по набережной, потом сели на скамейке у большого фонтана. Фонтан не работал. Они молча сидели. Никто не хотел ни о чем говорить. До убийства Левандовского оставалось всего три дня. Несмотря на отчаянность ребят, внутренняя напряженность чувствовалась. Все были в ожидании предстоящего дня. Харламов дал всем день отдыха, для расслабления. Все трое, увидев издали Ахмед Целикова, встали, поздоровались и опять сели. Целиков был человеком очень скромным, и это бросалось в глаза. Иначе эту скромность никто не заметил бы.

Молчали, никто не хотел тревожить чей-то слух.

Вдруг Керамиди резко обернулся к Целикову:

- Ахмед, как вы думаете, все пройдет хорошо?

- Конечно! Иначе не бывает (мило улыбаясь).

- А,...это..., Ахмед,...после убийства Левандовского мы будем спать спокойно? А совесть? Ведь все-таки это же убийство?

- Это не убийство, Витек. Это освобождение, это свобода. Это душевный протест, это плач души и сердца. Ты сам знаешь, что стачками и пикетами ничего не достичь. Это несерьезно, это пахнет студенчеством. А мы не студенты, мы слишком серьезные люди. И тем более, что Левандовский-это всего лишь подготовка перед покушением на Кирова. Прежде чем сесть на коня, надо научиться садиться на осла. Вот после этого я буду спать спокойно, я вздохну облегченно.

- Я тоже. Только зачем мы медлим с этим. Пора кончать уже Левандовского. Что-то очень долго тянется его жизнь.

- Не спеши. Это тебе не гайки закручивать на заводе.

- Терпеть не могу терпеть.

Пападжанов предложил для расслабления пойти в ''Баксовет'' и нажраться. Все хором согласились, кроме Керамиди. Он хотел повидать Милену. Что-то его потянуло к ней, давно он с ней не виделся. После последней и непростой их беседы Милена немного изменилась. Или ему так показалось? Черт его знает. Попрощавшись с друзьями, он направился к дому Милены. Так как уже поздно, Милена должна была быть дома. Он ее любил, любил всем сердцем. Даже на совещаниях боевой группы, при очень серьезных беседах, он часто вспоминал ее лицо, ее образ. Ему становилось легко и приятно от этого. Почему-то сейчас он это ощутил больше всего. ''Что это со мной, брр', говорил он себе, подходя к ее дому. Потом он решил еще разок сделать маленький круг. Он размышлял: '' Она, Милена, должна гордиться тем, что у нее такой парень. Я ей, конечно, о моей страшной стороне жизни ничего не скажу. Возможно, скажу потом, спустя годы она сама может об этом узнает, или услышит. А может сказать ей это прямо сейчас? А, Витек? А то она в тот раз подумала, что я политик. Нет уж, какая там политика. Идет она ко всем чертям, эта политика. Взорву я скоро всю политику вашу сраную. А может, она все-таки права? Может, написать мне какую нибудь книжку, или эссе, ну, о своей жизни, например. Хотя бы. А хули? У меня блин жизнь ой-ой-ой, ни хрен собачий. Набросаю эскизы, отмечу задумки, у меня они есть. А там видно будет. Одно другому не мешает. Эх:

''Когда восторг лирический

В себе я пробужу,

Я вам биографический

Портрет свой напишу''.

Я блин такую книгу напишу, которая разбудит не только мысли человека, но и его самого. Ух, евреечка моя, умная, голова варит, блин''. Такими раздумьями он начал подыматься к ней, на второй этаж. И вдруг он услышал шум... Что за херня? Он остановился, прислушался. Такое ощущение, будто маленький ребенок плакал. Ему стало интересно, что это такое. Ведь здесь, на втором этаже, не жили дети. И крадучись, благо, он это мог, Виталий прополз через веранду под лестницу и шмыгнул к окну Милены. Вдруг он замер, замер от голосов. Он услышал, боже, нет...ее голос... Это она, Милена... Она...сто-на-ла?! Это похоже на сексуальные охи и ахи. Он, чуть приподнявшись, прильнул к окну носом и увидел ЭТО. Милену в постели трахал, причем очень грубо, мужчина лет сорока. Он входил в нее с такой силой, что стекла на окнах дребезжали, керосинка на столе подпрыгивала, а в комнате стояла пыль. А главное, и Милена получала удовольствие от него. Она, находясь под ним, обвила его шею руками, закинула ноги на его спину, и ловко подмахивала ему снизу. Виталик не выдержал, он заорал. Н-ЕЕЕ-Т!!! Милена и ее хахарь услышали это. Обернувшись к окну, они оба заметили его физиономию, приклеенную к стеклу. Блин, что там началось! Она вытолкнула этого мужчину с постели как маленького кота, и он отлетел прямо к тому окну, за которым наблюдал Виталий Керамиди. А сама, обернувшись в простыню, выбежала из комнаты. Потом все для Виталия происходило как во сне. По крайней мере, он не понял, как оказался в комнате Милены. Ее любовник уже успел исчезнуть. Да его Виталий и не заметил так особо, настолько все его потрясло, ибо в этой гадкой сцене он обвинил только Милену, а не его. Он сидел один, в ее комнате, и смотрел на взбившуюся постель, где только что происходило ЭТО... Нет, он этого не выдержит. Зачем, зачем она так с ним поступила? Пока для него это был сон. Потом появилась она, Милена. Она молча, опустив голову, прошла в комнату, и начала убирать постель. Виталий исподлобья за ней наблюдал, потом все же тихо выговорил:

- Милена, зачем ты это сделала?

Она накрыла розовым покрывалом кровать, села напротив него:

- Виталий, я не люблю тебя. Я не хочу тебя видеть, так что, извини меня.

- А зачем?

- Что зачем? Не люблю и все. Я не люблю политику и политиков. И не хочу вообще иметь с ними дело.

- Поэтому ты отдалась этому?...

- (Привстала) Извини Витя, но мне некогда, у меня голова болит.

- Конечно, так как он тебя здесь еб..., не только голова, тут бля, все заболит...

- Что ж, бери пример.

Последние слова она сказала очень тихо, почти шепотом, собираясь выйти из комнаты. Но все же Виталий их услышал, и они его взбесили. Он встал и преградил ей путь:

- Что ты сказала?

- Ничего...(испуганно)

- Значит у него х... больше моего, да? Значит он еб...я лучше меня, да? Поэтому ты на это пошла? Отвечай, сука! (заорал)

При этих словах он схватил ее за руку и приблизился к ней вплотную. Она задрожала. Ей стало страшно, когда она увидела его глаза. Это были отчаянные и сумасшедшие глаза. Начав тяжело дышать, она порывистым голосом заявила:

- Уходи, убирайся отсюда немедленно. И чтобы я тебя здесь больше не видела, понял?

Он молча стоял. И все дальше она овладевала собой, и высвободившись от него, продолжала:

- И еще. Я тебе даю всего неделю. Ты за этот срок вернешь мне те деньги, которые у меня брал. Если нет, то я напишу в исполнительный комитет, пожалуюсь на тебя.

Она из комода достала бумажку. ''Вот, здесь указана сумма''. И посмотрев внутрь бумажки, сказала: "600 рублей. Хотя я тебе давала больше, но ничего, на этом ограничимся''. Милена уже полностью владела ситуацией. Даже шаркая своими туфлями, она прошлась по комнате, и обалдевший Виталий наблюдал за ней. Он опять спросил ее: "Послушай Милена, а что ты напишешь про меня в исполнительный комитет? Что? Мне просто интересно.'' Она подняла свою голову. Пышные волосы распустились по белым плечам. ''Я напишу, что ты меня изнасиловал. И тебе, будущему и неудачливому политику, который настроен против властей реакционно, этого не простят''.

Виталий направился к выходу. Ему стало больно, все перекосилось перед глазами. У двери он последний раз обернулся в ее сторону, и сказал: ''Какая ты шлюха, Милена. У меня к тебе все упало''. Она очень быстро ответила ему: ''А у тебя и не стояло''.

Опять у него в глазах сверкнула молния, и он едва не нажал на свой внутренний спусковой курок. Милена это тоже заметила, отвернулась к окну. Виталий почти уже вышел из комнаты, и, не выдержав, спросил ее напоследок:

- Милена, а кто был этот молодой мужик?

- Он музыкант, композитор. Он здесь в творческой командировке, и любит сочинять музыку, глядя на море, ответила она, как бы дразня его.

- А как его зовут-то, или это секрет?

- Нет, почему же. Федор Шаляпин его зовут, ответила Милена. Он эти ее последние слова уже слышал на лестнице.

Виталий вышел на воздух. Как назло начался ветер, причем он усиливался. Шум ветра напоминал нытье ребенка. Даже ветер не знал, куда ему дуть. Вите было противно и гадостно. Первым делом он решил выпить, это несомненно. Ну их всех на хер. "Водки хочу, водки!', почти кричал на улице Виталий. Некоторые прохожие даже обернулись в его сторону. Он почти летел в ''Баксовет', чтобы там, в уютном углу, затеряться, забыться. ''Сегодня буду пить исключительно водку', подумал он про себя. Зайдя в ''Баксовет', его приятно удивило то, что посетителей практически не было. Может, было поздно? Только в углу, вдали кто-то сидел, и потягивал пиво. К Виталию подбежал добрый дядя Акиф. '' Дядя Акиф, водки и закуски. Да побыстрее', на лету выпалил Виталий. "Будет исполнено, дорогой. А что, конкретно, желаем?', спросил дядя Акиф. ''На ваше усмотрение', ответил Виталий и уселся за стол. И опять он подумал о Милене. ''И все - таки, какая она потаскуха. Деньги ей, видите ли, надо вернуть. Пошла ты на хер. Может тебе еще яйца свои вырезать и подарить. Шалава еврейская''. Он даже не заметил, как стол был уже накрыт. У Виталия потекли слюнки, он только сейчас вспомнил, что держится только на завтраке. Целый день ничего не ел. Он увидел на столе большую жареную баранью ляжку, из которой сочилась свежая кровь, нарезанные большими кусками свежие огурцы и сыр, немного зелени, потом два очень горячих хлеба тендир (таких горячих, что обжигал небо), и, конечно же, здоровенный графин русской водки. Все это благо Виталий буквально разнес в пух и прах в течении каких-то 20-ти минут, ему стало очень хорошо. Такая, приятная хмель по всему телу, все как-то переменилось, перешло в равнодушные тона. Он повеселел и разошелся. Хоть он месяц как бросил курить, но ему страстно захотелось сейчас затянуться папироской. Подозвав дядю Акифа, он попросил у него закурить. Желание тут же было исполнено. Виталий сделав несколько затяжек, почувствовал, как у него приятно закружилась голова. Он только сейчас начал смотреть по сторонам, на полупустой зал. А где же посетители? И вдруг он заметил справа от себя (чего он это раньше - то не увидел) мужчину в кепке. Где-то он его видел. Кто же он? Прекрасная память Виталия не подвела, он его узнал. Это был товарищ Бабатов, который в прошлый раз ему моргнул. И вновь этот Бабатов дружелюбно посмотрел на Виталия, и опять, кажется, моргнул. На этот раз Виталий был более любезен, и ответил взаимностью. Через секунду товарищ Бабатов со своим бокалом пива, уселся рядом с Виталием со словами: ''Не помешаю вам, товарищ?'' "Валяй", тут же выстрелил Витя. Бабатов изучающе смотрел на Виталия, а тот в это время покуривал папироской и дымил как заводская труба.

- Моя фамилия Бабатов, честь имею. Простите, а вас как звать?

- А у меня нет фамилии. Я господин никто.

Бабатов уже серьезным тоном, спросил:

- Товарищ, а вы здешний будете, или как?

- Ну, допустим, здешний. И что?

- Да нет, вы знаете, просто я композитор, пишу песни, сочиняю музыку. И вот, хочу узнать местный фольклор, историю, мол, что творится в голове местного человека, о чем он думает, как он мыслит.

При упоминании слова композитор, Виталий чуть не протрезвел. Он так злостно посмотрел на Бабатова, что тот не понял причину перемены в его настроении.

И Виталий начал:

- Композитор говоришь! А баб наших когда имеете, то тоже сочиняете музыку, иль нет? А?

- Что с вами, товарищ?

- Да какой на хер я тебе товарищ. Ты посмотри в зеркало, на кого ты похож. Музыкант хренов.

- Но-но. Послушайте, если я вам скажу, кто я на самом деле, вы бы превратились сейчас в зайца.

- Да иди ты в жопу, пидор в кепке! Слышь, пошел на хер!

При этих словах Бабатов встал, и тут же за его спиной возникло трое молодых людей в темных костюмах. Бабатов мрачным видом продолжил: '' Вы сейчас очень сильно пожалеете о том, что вы мне здесь нагово...'' Виталий не дал ему договорить. Взяв со стола пустой графин, он швырнул его в Бабатова. И главное, попал прямо в голову. Тот схватился за голову, и присев, взвыл от боли. Те, трое его друзей, опешили, они явно не ожидали такого выпада со стороны Виталия. Через секунду Виталий подняв руками стол, опрокинул его на них. Все обглоданное на столе посыпалось на Бабатова, который еще ныл от боли, и на одного из его сподвижников, пытавшегося помочь ему встать. Виталий, воспользовавшись секундной паузой, выпрыгнул в окно. Оно было открыто, так как было лето. Он уже ничего не слышал за спиной, что есть мочи, бежал. Лишь один раз, когда бегом огибал поворот, он услышал сзади пронзительный свисток милицейского патруля, но через миг он скрылся в темноте.

Но на этом спокойная жизнь Виталия не завершилась. На следующий день он узнал дикую новость. Оказывается, Аншелис, находясь у себя дома, в очередной раз разбирая бомбу, подорвался. Он нечаянно перепутал какие-то провода, и бомба взорвалась. В результате Аншелис превратился в маленькую жареную котлету, его останки разбросало по сторонам. Виталий, как обычно, направляясь к дому Ионесяна, в крепость, увидел Пападжанова. Тот, обнявшись с ним, спросил, "ты где, Витя? Мы уже совсем здесь с ума сходим. Ты слышал, что случилось с бедным Аншелисом? Его фактически не нашли. Более того, Витя, сейчас у него в доме, и в округе там, рыскают чекисты. Они, как псы, обнюхивают все кругом. Три бомбы там были, представляешь? Все взорвалось. А взрыв был мощный". Эта новость потрясла Виталия, и он немного стал забывать о Милене. Они молча, даже крадучись, направились к дому Аншелиса, где он раньше жил. Уже издали была видна толпа, слышен был неразборчивый гул людей. Аншелис жил в одноэтажном домике, а сейчас, вместо домика, стояли одни почерневшие стены. Потолка не было. Дым еще не полностью затух. Рядом земля спеклась от огня и пожара, пахло гарью, чем-то неприятным. Даже кто-то рядом из любопытных уверял, что он нашел здесь оторванную руку. Вблизи дома на асфальте кровь еще не полностью засохла, она даже бурлила. Кровь как бы радовалась свету, солнцу, радовалась своему освобождению. Кругом шастали люди в штатском. Пападжанов и Керамиди решили уйти оттуда с глаз долой.

''А что же будет с покушением на Левандовского? Ведь завтра же намечалось покушение?', спросил полностью обалдевший Виталий у Пападжанова. ''Ара, Витя, не знаю, матах, не знаю''. И приблизившись вплотную к нему, очень тихо сказал: ''Витек, мне кажется этот взрыв кто-то подстроил из наших. Клянусь я говорю (перекрестился), Аншелис слишком опытный техник, чтобы подорваться как ребенок. Тут чья - то рука''. Виталий вздрогнул и внимательно посмотрел на него в упор. В этот момент глаза Пападжанова горели. ''И на кого же ты думаешь, Папа?', приблизился к нему Виталий. Пападжанов обернулся по сторонам: "Витя, это по - моему, Харя. Ты понял, это он, сука. Нутром чую''. ''Может, ты ошибаешься. Это простая версия, это не факт, Папа!', спокойно, но дрожащим голосом заявил Керамиди. "Драпать надо, Витя, когти рвать. Повесят нас всех', надрываясь, шептал Пападжанов.

Вечером того дня Харламов провел совещание боевой группы. Совещание проходило не как обычно, в доме Ионесяна, а на квартире Харламова. В целях конспирации. Присутствовали все члены группы. Все молча слушали Харламова, как он сообщил о нелепой случайности, которая закончилась для Аншелиса трагически. '' Случилась страшная трагедия, умер наш боевой товарищ. Но виноват он сам, надо быть более ответственным в работе с бомбами. Но ничего, это для всех будет уроком. Тем более, что после этого, мы поменяем свою дислокацию. Эти дни ничем не заниматься, вообще ничем. Собираться будем раз в месяц. Я дам знать. Плюс ко всему, Левандовский сегодня ночью уезжает в Москву, и возможно уже не вернется в Баку. Его там ждет новое назначение. Поэтому операция по его устранению, разумеется, откладывается. Да и бомбу новую надо заказать. А на это уйдет минимум три недели. Новым объектом покушения я предлагаю Кирова''. Все это он сказал на одном дыхании, быстро и четко, с подавленной миной. Пока он говорил, Керамиди и Пападжанов грустно переглядывались. Виталий был как в тумане, для него смысл жизни пропал вместе с бомбой Аншелиса. Он даже не совсем внимательно слушал Харламова, так как в голове звенели подозрения Пападжанова в отношении Харламова. Настолько Виталий увлекся этими раздумьями, что Харламов это заметил, и сделал ему замечание. После совещания, когда все разошлись, уже на улице, Пападжанов, подойдя к Керамиди, сказал, "пойдем в ''Баксовет', посидим, выпьем, обсудим обстановку.'' Виталий вспомнил вчерашнюю драку в "Баксовете", и решительно запротестовал, предложив другое место. Но Пападжанов начал настаивать, и Виталий, не выдержав, рассказал ему о вчерашнем инциденте, о Бабатове и его дружках. '' Ты пойми, просто там хорошо кормят, и там уютно. Честно скажи Витя, только это тебя удерживает, или еще есть причина, по которой ты не хочешь пойти в ''Баксовет', допытывался у него Пападжанов. ''Какая может быть причина. Естественно это, и все', невинно признался Виталий. ''Это же мелочь, Витек", спокойно сказал Пападжанов.

Они прошлись по Малой Крепостной улице, и Пападжанов, преградив путь Виталию, решительно заявил:

- Знаешь что, Витька, мы конечно выведем на чистую воду этого Харламова. Я этим займусь прямо сегодня. Но я тебе хочу сказать другое. Давай будем независимы. Ты понял? Мы вдвоем, и все. Ты и я. И Кирова замочим сами, без всяких там бомб и взрывов.

- А как?

- У меня есть наган и двадцать патронов к нему. Этого хватит.

- Но к Кирову же не подойдешь близко, его легче взорвать, Папа.

- Нам не дадут его взорвать, Витя. Такие, как Харламов, не дадут, поверь.

- Мне этот Харламов тоже не по душе, ежели честно. Но это надо выяснить. Ежели виновен, то я его убью. Пристрелю на хер. Ты же сказал, у тебя пистолет. Вот и дашь мне его. Я вижу, без пистолета уже никак, кругом одни гады. Только вот что, Папа. Айда завтра в ''Баксовет', не сегодня. У меня небольшие дела, да и устал я, хочу спать. Лады?

- Хорошо, брат, отдыхай.

Они расстались вечером, около 7-ми часов. А в этот момент в городском отделении ЧК, сотрудники контрразведки читали сообщение следующего содержания:

"Один уже готов. Процесс по откладыванию покушения на Левандовского прошел по точно намеченной инструкции. Левандовский вне опасности. Сегодняшнее совещание прошло также по плану. Новый объект покушения - Сергей Киров. Но это будет не скоро. В группе не очень здоровая обстановка. Начали подозревать меня. Я это чувствую. Я сильно рискую. Дайте знать, когда мне скрыться''.

ХАРЕК.

Прошла неделя. За это время Витя Керамиди думал только о Кирове. Гуляя по вечернему Баку он размышлял. ''Надо бы уже убрать Сергея Кирова. Уже пора. Иначе всем принципам и идеям грош цена.'' За эти дни Виталий взял у Пападжанова наган, и по городу гулял с ним. Наган с патронами в барабане был у него за пазухой. Виталий изменился за эти дни. Он осунулся, стал злым, его тянуло на подвиги. Он просто уже хотел кого-то убить, ощутить себя вершителем судеб. Не сказать, что он бегал за новыми ощущениями, нет. Но ему надоела такая жизнь, ему стало скучно, противно, он потерял веру, потерял главный маяк жизни, на который всегда ориентируется человек. Он хотел крови.

Как раньше, члены боевой группы уже не встречались. Но виделись только те, кто дружил друг с другом. Вот и Пападжанов, заранее договорившись с Керамиди, встретился с ним, и они пошли в ''Баксовет'' выпить пивка, и заодно обсудить план по устранению Кирова и всякие детали для подготовки к покушению. Они уже решили точно: Киров должен умереть. По дороге они купили газету ''Советский Баку''. Пападжанов жадно читал ее. На первой странице газеты был запечатлен Сергей Киров. У Керамиди вновь перед глазами появился его образ. ''Нет, он уже труп. Иначе я не смогу дышать на этом свете. Бог мне этого не простит', думал он про себя. Когда им принесли пива, только сейчас Виталий вспомнил, что произошло в прошлый раз в этом трактире. Он невольно засуетился, и начал озираться по сторонам. Он был спокоен, за спиной, засунутый за ремень, был тяжелый наган. Его холодное дуло прикасалось к его спине, и Виталий это чувствовал. Поэтому сейчас, в отличие от прошлого раза, он был уверен в себе. Тем более, рядом был Пападжанов. А это уже кое-что. И вдруг, о мой Бог, он увидел его, ну, этого, Бабатова. Он сидел опять вроде бы один. Керамиди машинально посмотрел по сторонам, но никого из его товарищей как - будто не было. Бабатов тоже заметил Виталия, но сделал вид, что не увидел, он почти отвернулся в сторону. На его лбу Витя заметил небольшое пятно. Видимо, это с прошлого раза осталось, от графина, но ничего особенного Бабатов сегодня не выкинул. Виталий показал Пападжанову этого Бабатова и тот крикнул в его сторону: ''Эй, шан тыга (по армянски), кунене перат" (ругательство). Бабатов поняв, что эти крики прозвучали в его адрес, испугавшись, вышел оттуда прочь. Виталий улыбнулся ему вслед. Так прошло еще некоторое время. Между прочим, они уже пропустили каждый по 5 бокалов, час был уже поздний. Вдруг его дернул за рукав Пападжанов. "Глянь Витя, Харя идет''. Виталий посмотрел в окно, и увидел, как на улице Харламов, беседуя с одним штатским, направлялся в сторону своего дома. Пападжанов шипел ему на ухо: '' Я знаю того. Он работает в ЧК. Ух, сучара, этот Харламов". Рука Керамиди непроизвольно направилась за спину. ''Не сейчас. Ты что, сдурел?', сказал ему Пападжанов. Они тут же вышли из ''Баксовета', и Керамиди решил сегодня же покончить с Харламовым. ''Я сделаю это сам, Папа, ты иди', сказал Витя своему другу. ''Витек, я волнуюсь за тебя, давай вместе пойдем', упрашивал его Пападжанов. ''Я сказал уходи. Ты мне будешь мешать, Папа, увидимся завтра. Уже поздно', сказав это, Виталий почти побежал за Харламовым. Витя волновался. Это нормальное явление, он шел на убийство. Но он собирался убить подлеца, а это уже дело святое, и тем более, надо перед Кировым набить руку, потренироваться, чтобы рука не дрожала. Но в тот день ему не удалось его прикончить, так как Харламов целый день крутился с этим чекистом, и только поздней ночью вернулся домой. Жил Харламов в районе Нижне - Нагорной улицы, около русской церкви. Двор у них ночью запирался на калитку, поэтому соваться туда в 2 часа ночи глупо, подумал про себя Виталий. Тем более, что выстрел наделает много шума. А утром или днем, когда все кругом трещит, гудит, выстрела могут и не услышать. Керамиди решил убить Харламова непосредственно у него дома. "Другого варианта просто нет, матах. Только дома, и все дела', твердил ему Пападжанов. Проследив до конца за Харламовым, Виталий пошел домой.

Загрузка...