Памятник футболисту (Скандал в благородном семействе)

Глава V. ЦЕПОЧКА

В стране было много клубов, много футболистов, тренеров, президентов, мелких посредников-жуликов вроде Тринко и Бручиани.

«Организация» была одна. Единственная.

Каждый день, почти весь год десятки команд дома и за рубежом встречались в товарищеских и официальных играх.

И миллионы людей подходили к киоскам, брали бланки, грызя карандаш, почесывая затылок, заполняли графы и сдавали свои прогнозы. Если угадывали, прогнозы оборачивались деньгами, не угадывали — оставались приятным воспоминанием.

Но выигрыши на официальном тотализаторе были все же ограниченными. А игра не столь азартной.

Поэтому наряду с официальным тото существовал подпольный, официально запрещенный.

Но все о нем знали, многие играли, включая полицейских. Для подпольного тото не существовало красивых киосков и изящных карточек. Там все строилось на доверии. Человек заходил в кафешку, бар, табачный киоск, а то и просто в подъезд. И здесь бармен, продавец, какой-нибудь шустрый усатенький мужчина в надвинутой на глаза кепке брали у него деньги, записав в книжечке, а то и на клочке газеты или грязной манжетке условный значок. После игры клиент приходил по тому же адресу и, если угадал победителя или разницу забитых и пропущенных мячей, получал свой выигрыш. Кто побогаче — сами не ходили, кого-нибудь посылали.

И ни разу никого не обманули. За этим бдительно следила «организация». Она не собиралась пилить сук, на котором сидит. А суком этим было доверие клиентов.

Если какой-либо мелкий жулик-посредник прикарманивал себе выигрыш, обманывал даже самого захудалого клиента, то «организация» из своего кармана возвращала потерпевшему долг, а неудачливого обманщика находили где-нибудь на пустыре с перерезанным горлом или на дне залива в мешке с камнем, привязанным к ногам.

Так что вся система работала безотказно.

Она держалась на доверии, но и на страхе. На страхе перед жестоким, беспощадным наказанием каждому, кто посмел бы хоть в чем-либо обмануть «организацию».

Поэтому, если возникало подозрение, что кое-кто из посредников посолиднее, организаторов подставных матчей, завербованных тренеров или игроков начинает «грести под себя», нанося финансовый урон «организации», такие вещи следовало немедленно и любыми (любыми!) способами пресекать.

Когда удавалось, проверяли, когда не было такой возможности, предпочитали думать худшее.

Прошла неделя после матча «Рапид» — «Милано», и в очередной встрече клуба — с очень сильной «Форвент», у которой «Рапид» по указанию «организации» должен был выиграть 2 : 1, он выиграл 3 : 0. Во-первых, как ни старался Корунья, как ни выкрикивал свои указания за воротами, Виктор превзошел себя и не пропустил ни одного мяча. Во-вторых, опять отличился Лонг.

После того как в первом тайме было забито два мяча (оба Каспи), тренер приказал перейти в глухую защиту.

— Почему? — спросил Лонг.

Корунья внимательно посмотрел на него пронзительным взглядом и отрезал:

— Потому что я даю такое указание. Ясно?

Лонг пожал плечами и ничего не ответил.

Тренер переглянулся с капитаном.

Во втором тайме рапидовцы редко пересекали центровую линию. Олафссон, несмотря на все призывы Лонга, не отпасовал ему ни одного мяча, он словно не замечал его. Поступи он потоньше, может быть, ничего бы и не произошло. Не рвался же никуда Каспи, игрок номер один. Но Лонг был молод, горяч и самолюбив. «Ах так, меня нет на поле! Ах так, капитан меня игнорирует! Ну что ж, посмотрим!»

И, как в прошлый раз, один из его самостоятельных прорывов завершился голом. 3 : 0. Не тот результат, и это уже второй раз за неделю.

Надо было принимать меры.

В тот же вечер в роскошной вилле, стоявшей в глубине парка, уступами спускавшегося к морю, на террасе собрались трое немолодых мужчин. Всех их роднила благообразная внешность, изысканность манер, тихая, неторопливая речь. Эдакие священнослужители в штатском.

Но то были не священнослужители, хотя своему богу, золотому тельцу, они служили преданно и рьяно.

Горели электрические свечи, звенел хрусталь. Здесь любили и ценили роскошь и комфорт.

Внизу в парке, прохаживаясь между деревьями, шуршали гравием телохранители, метрдотель, похожий на министра, периодически возникал из небытия с уставленным бокалами подносом и так же внезапно растворялся.

— Так что будем делать? — спросил старший из троих и после паузы добавил: — И с кем?

— Что это за тренер, который не может приказать игрокам? И что за президент клуба, который не может приказать тренеру? — пожал плечами второй.

Вопрос был явно риторический. На пего никто не ответил.

— Какое нам дело до тренеров и игроков, — заговорил третий, перед ним единственным, в отличие от других, стоял не стакан виски, а стакан йогурта, — мы не им платим, а этим двум бездельникам. Пусть они и обеспечивают результат, а как — это их дело.

— Так, может, они результат и обеспечивают, — проворчал второй со зловещей улыбкой.

— На что ты намекаешь? — насторожился Старший.

— Я ни на что не намекаю. Я выдвигаю гипотезу, — он с явным удовольствием произнес это слово, — гипотезу. Что, если, скажем, счет 3 : 0 нас не устраивает, но очень даже устраивает кое-кого другого!

— Кого именно? — Старший или не понимал или делал вид, что не понимает.

— Устраивает Тринко и Бручиани. Для нас делают ставки и якобы обеспечивают один счет, а в действительности для себя и еще кого-то другого. Перед нами разводят руками — не получилось, мол, а сами снимают пенку...

— Делают свой, так сказать, личный бизнес внутри нашего? Ты это имеешь в виду? — спросил Третий.

— Именно.

— Но это же свинство! — возмутился Старший. — Это жульничество. Так порядочные люди не поступают.

Его собеседники усмехнулись, но промолчали.

— Может быть, они работают еще на кого-то? — предположил Старший. — Мы, конечно, монополисты, но вы же знаете, к лакомому пирогу многие тянутся. Этих мы прибрали к рукам, да многих прибрали. Но ведь знаем: в столице уже серьезные конкуренты появились, на Севере...

— Пока справляемся, — сказал Третий.

— Пока справляемся, — подтвердил Старший, — но уже без драк не обходимся. Может, они теперь методы изменили — наших людей перекупать стали? Хоть этих двух, например.

— Все может быть, — пожал плечами Второй.

— Надо бы, конечно, проследить, — предложил Третий, — проверить.

— Некогда нам проверять, — сурово сказал Старший, — всех не проверишь. Перевелись честные люди, — он горестно вздохнул и заключил: — Будем действовать как всегда: предупредим, а не поможет — накажем. И надо, чтоб остальным стало известно. Чтобы примером послужило.

— Ну что ж, — подвел итоги Второй, — значит, их предупреждаем, но не слишком, чтоб не вышли надолго из игры; других оповещаем, не по телевидению, конечно, — он улыбнулся, — но чтоб кому следует знали. Посмотрим, как дальше.

— Может, последить, — Третий явно не хотел расставаться с этой мыслью.

— Последим, последим, — отмахнулся Второй. — Ладно, пойду распоряжусь.

Он допил стакан, не спеша встал и покинул террасу. Оставшиеся еще долго сидели, наслаждаясь ночной тишиной, нарушаемой лишь скрипом гравия под ногами прохаживавшихся в парке телохранителей.

И Бручиани, и Тринко имели достаточно жизненного опыта, чтобы опасаться последствий злополучного матча. Однако время шло, и ничего не происходило. Через две недели они решили, что все обошлось.

В течение этих двух недель они не раз встречались: Бручиани с доктором Заном, а Тринко с тренером Корунья, применяя кнут и пряник, напоминая о высоких гонорарах и грозя неприятностями. Президент и тренер обещали все сделать, уговорить строптивого Лонга, обеспечить надежность их тайного соглашения.

... В тот вечер Бручиани и Джина были на концерте. О нет, они не были ни театралами, ни меломанами. Но в город приехала иностранная джазовая суперзвезда, попасть на концерт было трудно, значит, престижно, и они отправились. Большого удовольствия от таких походов Бручиани никогда не испытывал (он любил только неаполитанские песни), но, как обычно, ему были приятны зависть и восхищение, которые он читал в глазах мужчин, пялившихся на его жену.

Скрывая удовлетворение от того, что этот дурацкий концерт наконец кончился, они вышли на улицу и с наслаждением вдохнули напоенный запахами цветов и моря воздух.

Сели в белый «мерседес», парадную машину, выводимую из гаража лишь для таких случаев, и медленно покатили домой.

— Лучше бы посмотрели какой-нибудь детектив по телевизору, — зевая, сказала Джина. Она не отличалась изяществом вкусов.

Бручиани молчал. У пего вдруг испортилось настроение. Он проклинал загубленный вечер, крикливую и шумную джазовую звезду, его раздражал заполнивший машину аромат духов, которые Джина употребляла чрезмерно, к тому же он испытывал странное чувство тревоги. Он ускорил ход, и «мерседес», подобно белой птице, стремительно понесся в ночи по шоссе.

Черная огромная машина с незажженными фарами без труда обогнала их на лесной дороге. Обогнала, замедлила ход и прижала «мерседес» к обочине.

Из машины не спеша вышли четверо молодых парней в кожаных куртках и мотоциклетных шлемах, скрывавших лица, подошли к «мерседесу» и, открыв дверцу, жестом предложили Бручиани выйти.

Они молчали, молчал и Бручиани. Он лишь тяжело вздохнул, хорошо зная, что его ждет. Были времена, когда в роли таких кожаных мальчиков выступал он сам. Только одевались они тогда иначе, и не было у них роскошных лимузинов.

Слегка ссутулившись, он покорно вылез из машины и последовал за парнями в лес. Джина расширенными от ужаса глазами смотрела вслед, приложив руку к губам, чтобы не закричать. Один из парней остался возле «мерседеса», не спуская с нее глаз. Когда из леса раздался вопль, он захлопнул тяжелую дверцу, чтобы Джина ничего не слышала. Но даже через закрытые окна проникали в машину крики, звуки глухих ударов. Джина заткнула уши и громко зарыдала.

Казалось, это длилось вечность. В действительности не прошло и десяти минут, как из леса вышли трое парней. Они несли безжизненное тело Бручиани. Подойдя к «мерседесу», бросили его на заднее сиденье, вернулись в свою машину и умчались в ночь.

Как только рубиновые огоньки скрылись вдали, Джина бросилась к мужу. Бручиани тяжело дышал — жив! Лицо его стало серым.

Джина пересела за руль и на предельной скорости повела «мерседес» к дому.

С помощью старого слуги перетащила мужа в спальню, раздела, удивляясь, что нигде па теле или лице не было никаких следов побоев. Подала ему виски, позвонила домашнему врачу.

Тот приехал очень быстро, благо жил недалеко, заперся с Бручиани в кабинете.

Когда он вышел к ожидавшей его в тревоге Джипе, лицо его выражало удовлетворение.

— Ничего страшного. Через недельку встанет, через две придет в себя окончательно. Ну, а все последствия минуют не так скоро — тут месяцем-двумя пахнет. Главное, жив и не изувечен.

— Но у него даже нет ни одного синяка, — недоверчиво сказала Джина.

— Эх, девочка, — усмехнулся врач, — когда бьют мешочками с песком по животу, по почкам, по низу живота, следов снаружи никогда не остается...

— И что делать дальше? — теперь уже деловито спросила Джина.

— Не связываться с кем не надо, вот что следует делать! — неожиданно зло сказал врач и направился к двери.

Джина, разумеется, знала о подпольном бизнесе мужа, но лишь в общих чертах — это был не ее «сектор». О деталях, конкретных матчах, условиях, в частности о провале последней комбинации с «Рапидом», она не ведала. Поэтому все происшедшее явилось для нее неожиданностью.

Но теперь Бручиани пришлось все рассказать жене. Возможно, другая, даже очень деловая, подруга и стала бы заклинать мужа бросить столь опасное дело, отойти. Но Джина была не просто деловая, она была хищница. Молодая, а потому особо азартная хищница. И хотя она по-своему любила мужа, но в конечном счете Бручиани, его ресторан, его сомнительные дополнительные статьи) дохода, включая и подпольный тотализатор, — все это было лишь трамплином.

Через какое-то время, через несколько лет, придет другой человек, прекрасный принц, с которым она, красивая и уже богатая, умчится в далекие края, где ее ждет сказочная жизнь. О том, куда при этом денется ее нынешний супруг, мечты почему-то умалчивали.

Но это в будущем. А пока следовало заниматься делом, множить капитал, заводить знакомства, приобретать новых друзей (среди которых может оказаться и прекрасный принц, кто знает...).

Успокоившись относительно здоровья мужа, Джина приступила к очередным делам. Поправившись через пару недель, как и предсказал врач, приступил к делам и Бручиани.

Первый его выезд был к Тринко.

К тому времени тот тоже поправился...

Он был рангом помельче, и с ним обошлись соответственно.

В тот вечер, когда избили Бручиани, Тринко, закончив в четыре часа работу в «Осьминоге», вышел на улицу. Когда он подошел к своей машине, около него из воздуха возникли все те же (или другие, какая разница) затянутые в кожу молодые люди. Он не успел опомниться, как его сбили с ног, и по спине, по плечам, по животу (по всему телу, кроме головы) забарабанили дубинки, велосипедные цепи, железные пруты, каблуки тяжелых ботинок. Он потерял сознание. Когда пришел в себя, то увидел, что находится в своем «элегантном кабинете» и около него суетится врач.

Хозяина подобрал случайно задержавшийся ночной швейцар «Осьминога». Он перенес его в кабинет и, не зная что делать дальше, вызвал по привычке «ребят». Те примчались, позвали врача и теперь сидели в баре и выпивали, воинственно грозя обидчикам, ожидая дальнейших распоряжений.

Тринко обладал не меньшим опытом, чем Бручиани. Он отлично все понял. Поблагодарил «ребят» и, ничего не понявших, отпустил их домой (куда его мелкой шпане было тягаться с молодчиками «организации»).

Прощупав себя — кости целы — и расспросив врача, решил, что легко отделался.

Однако встреча партнеров проходила в мрачной атмосфере. Что делать дальше? Из «организации» поступило обычное распоряжение (никаких изменений во взаимоотношениях с ней у Бручиани и Тринко не произошло, хотя все знали что к чему — и побитые, и побившие): «Рапид» должен на этот раз проиграть. Хотя встреча предстояла с прошлогодним олимпийским чемпионом страны «Лазурией», сильнейшей на сегодняшний день, и проиграть разрешалось с любым счетом — пари шли только на результат, — все же задание было непростое. Впервые надо было проигрывать.

Как этого добиться? Совещались всю ночь. Наутро начали действовать.

Бручиани, как обычно, взял на себя президента клуба. В час дня доктор Зан прибыл в «Сети» позавтракать, к счастью, один. Бручиани велел накрыть столик на двоих в дальнем углу террасы и, не дав Зану опомниться, приступил к разговору.

— А вы знаете, доктор, — сказал он, вперив в собеседника многозначительный взгляд, — на меня недавно совершили нападение.

— Да, да, — сочувствуя закивал Зан, — мне говорили. Что за времена, господи, что за времена...

Но Бручиани наметил «шоковую операцию» — хватит изящных разговоров, они не на дипломатическом рауте. Пусть этот любитель таскать каштаны из огня чужими руками все-таки спустится на землю и поймет, наконец, что задаром никто деньги не платит.

— Вы знаете, за что эти негодяи меня избили? — спросил он.

— Наверное, грабители...

— Да нет, — перебил Бручиани и зло рассмеялся. — Представьте, футбольные болельщики. Наверное, «Милано». Во всяком случае, они мне прямо сказали, что если б «Рапид» выиграл у их команды 2 : 1, еще куда ни шло, а вот 3 : 0 они простить не могут, — он сделал паузу и угрожающе закончил: — И что все, кто виновен в таком разгромном счете, должны понести наказание. Вот так!

— Безобразие, — пробормотал Зан, он слегка побледнел.

— Конечно, безобразие, — хрипло рассмеялся Бручиани, — я это чувствую всеми боками, а вы-то пока нет. — Он сделал ударение на слове «пока».— Но знаете, эти болельщики страшные люди. Сегодня они взялись за меня, зная мою любовь к «Рапиду», а завтра, глядишь, возьмутся и за самого президента. Они ведь такие...

— При чем тут президент? — вяло промямлил Зан. Он отложил вилку и нож — у него пропал аппетит.

— Они страшный народ, — повторил Бручиани, — их не всегда поймешь. Они не любят, когда их прогнозы не сбываются. Вот решили они, что в следующей встрече, я имею в виду с «Лазурией», «Рапид» проиграет, — и все тут! Не проиграет — они придут в неистовство и кто знает что могут натворить.

— «Рапид» должен проиграть? — испуганно спросил Зап. Он забыл о внешних формах. — Но это невозможно!

— Все возможно, — философски заметил Бручиани, — за большие деньги все возможно. А нам с вами (он опять подчеркнул эти слова) жаловаться не приходится. Вот если «Рапид» не проиграет, тогда уж нам крышка.

Зан сосредоточенно смотрел в окно. Он уже взял себя в руки. Черт знает что! Расслабился, потерял контроль над собой, да еще при ком, при этом мелком жулике.

— Ну что ж, — сказал он уже своим обычным спокойным голосом. — Конечно, и «Рапиду» случается проигрывать. Но тому, кто за это молится, надо не жалеть даров в церковную кассу. Чем тяжелей труд, тем достойней награда.

«Старый торгаш, — подумал Бручиани, — да он весь свой клуб со всеми потрохами в ломбард снесет, лишь бы хорошо заплатили».

Вслух сказал:

— Дорогой доктор, ничего нет приятней па свете, чем посидеть за хорошим обедом с умным человеком.

Впрочем, обед не удался. Ели без аппетита. Доктор Зан вспомнил, что в клубе ждут срочные дела, Бручиани его не удерживал.

Тринко проводил «переговоры» на своем уровне. Он долго гонялся за скрывавшимся от него тренером Корунья. Наконец отчаявшись, поздно вечером поехал в тренировочный центр и постучал в номер, где, как он заранее узнал, жил тренер.

— Вы? — жмурясь на яркий свет, спросил толком не проснувшийся Корунья.

— Я, я, — раздраженно сказал Тринко и, оттолкнув тренера, прошел в комнату. Не снимая плаща сел в кресло, дождался, пока Корунья накинет халат. Заговорил резким тоном.

— Слушайте, так дело не пойдет. Вы будете класть деньги в карман, а морду будут бить мне. Был бы я тренером, я б уж нашел управу на ваших сосунков. Но тренер вы, а не я. Разбирайтесь сами. Мое дело — тото. До сих пор я свои обязательства выполнял. Вы не можете меня ни в чем упрекнуть. Подвели вы! И чем это для меня и моего партнера кончилось, вы знаете. Мы приняли удар на себя. Но следующая очередь будет ваша. Учтите. Это не детективный фильм. Это жизнь. А уж поверьте мне, жизнь страшней любого фильма...

— Я тоже вас не подводил, — перебил Корунья, — один раз...

— Вот именно, — в свою очередь, не дал ему договорить Тринко, — один раз. И вы видели, чем это кончилось. Так постарайтесь, чтобы не было второго. Потому что третьего пе будет. Это я вам говорю.

— Да пожалуйста, — отбивался Корунья, — я же не возражаю, один раз это...

— Во встрече с «Лазурией» «Рапид» должен проиграть. С любым счетом, хоть 0 : 1, ради бога, с любым счетом, — объяснял Тринко, словно делал тренеру бесценный подарок. — И не думайте спорить.

— Проиграть? — вытаращил глаза Корунья. Остальное он пропустил мимо ушей. — Как проиграть?!

— В футбол проиграть! Ясно? В футбол! — заорал Тринко, он окончательно вышел из себя. — Слышали, есть такая игра? Футбол называется. Вот в эту игру команда «Рапид» должна проиграть «Лазурии». Ясно? Я вас спрашиваю, ясно?

Некоторое время оба молчали. Потом Тринко заговорил уже спокойно.

— Послушайте, Корунья, мы ведь взрослые люди и кое-что в жизни понимаем. Давайте без эмоций. Вы тренер, я хозяин бара, но прежде всего мы оба бизнесмены. Мы держим тотализатор. Да, да, — он остановил рукой протестующий жест Корунья, — да, да, оба. Просто я ведаю одной стороной этого бизнеса, вы — другой. Но деньги-то зашибаем оба. Так что давайте уж и работать оба. Проигрыш «Рапида» сулит жирный куш. «Лазурия» на сегодня лучшая команда страны, ей не стыдно проиграть. Тем более что практически положения «Рапида» в таблице розыгрыша это не меняет. Был вторым, вторым и остается.

— Да, по как объяснить ребятам, черт возьми?! — воскликнул Корунья. — Вы соображаете, что говорите? Одно дело выигрывать — ладно уж там со счетом, что-нибудь придумаю. Но давать установку на проигрыш...

— Это ваша забота, — отмахнулся Тринко. — Но учтите: не проиграет «Рапид» — скажу, по вашей вине.

— Кому скажете? — насторожился тренер.

— Кому надо, словом, теперь дело за вами.

Расстались холодно. Тринко, бормоча про себя ругательства, вел машину на предельной скорости и чуть не врезался в столб.

А Корунья всю ночь проворочался в постели и заснул лишь под утро.

Он все-таки нашел выход.

На матч с «Лазурией» «Рапид» вышел, к изумлению своих болельщиков, без лучших игроков. У Каспи врач команды, находившийся в рабской зависимости от президента клуба, обнаружил легкий, бестемпературный грипп, которого сам Каспи не замечал, зато заметил врач. Такую звезду надо беречь, так что ни-ни! Одну игру можно пропустить.

Не играл и Лонг. Президент доктор Зан вызвал его к себе на виллу представить очень важным гостям (в интересах клуба, а следовательно, и всей команды). Прием так затянулся, что Лонг уже не успевал па матч, и его пришлось заменить.

Какие-то болезни нашел врач и у вратаря Виктора, он дал ему лекарства. Но после их принятия Виктор почувствовал себя неважно — по-видимому, не принимал организм (такое бывает, объяснил врач, очень редко, но бывает), него заменили совсем молодым. Прежний основной вратарь, поскольку на эту игру не планировался, был срочно откомандирован на базу отдыха.

Произвел Корунья и некоторые другие «экспериментальные» перестановки...

Короче говоря, игра закончилась со счетом 2 : 0 в пользу «Лазурии». Болельщики «Рапида» возмущались, в газетах появились не очень лестные для Корунья комментарии.

Однако, прикидывая в конце недели свои подпольные заработки, и доктор Зан, и тренер Корунья подумали, что слава «Рапида», конечно, великое дело, по на одной славе дома не построить и бриллиантов не купить. А вот на деньги, которые, души их хоть самыми дорогими духами, как известно, все равно не пахнут, все это сделать можно. Так что вывод напрашивается сам собой...

Спортивная жизнь вошла в свою колею.

Однако странное поведение тренера вызвало в команде немало разговоров. Они дошли до Корунья, и он встревожился: в конце концов, небольшое пятно на его репутации — и клуб выгонит его в два счета. Послушных тренеров много, безупречных не очень.

Надо было как-то воздействовать на команду. Олафссон делал все, что полагалось, точно и безупречно, но «общественной атмосферы» создать не мог. Другие тем более.

Каспи был слишком большой фигурой, чтобы его куда-нибудь вовлечь, Виктор — слишком молод — его удавалось легко обмануть. Камнем преткновения оставался Лонг. Восходящая звезда, пользующийся любовью у товарищей и необыкновенной популярностью у болельщиков, Лонг обладал крайне независимым характером.

Насколько он скрупулезно выполнял все спортивные указания тренера, настолько же критически он относился к его указаниям административным. К тому же Лонг отличался сообразительностью.

Повторные указания тренера не забивать мяч, переходить к обороне, изменение состава, как в матче с «Лазурией», и некоторые другие детали вызывали в его голове смутные ассоциации, да и кое-какие слухи начали носиться в воздухе.

Однажды у него состоялись две беседы, абсолютно противоположные по духу и с очень разными людьми, но обе заставившие его задуматься.

Одна с капитаном команды Олафссоном. Само по себе понятие «разговор» применительно к Олафссону выглядело странным. Редко кто слышал от него фразу, содержащую больше двух-трех слов, и тираду, состоящую более чем из двух-трех фраз, но на этот раз он «разболтался».

В перерыве между тренировками они лежали на траве, устремив взгляд в высокое синее небо, по которому неторопливо и настойчиво тянулись куда-то белые облака.

Лонг горячо доказывал, что ничего пет на свете прекрасней, чище, величественней спорта, что спортсмен — счастливый человек, хотя и спортивная дорога не гладкое шоссе, что хватает и здесь своих трудностей, невзгод, даже опасностей...

— Именно, — перебил его в этом месте Олафссон.

Такое было столь необычно, что Лонг поперхнулся на половине слова. Помолчав, он продолжал развивать свою пе очень ясную мысль о том, как это здорово — спорт.

— А потом? — спросил Олафссон.

— Что потом? Потом, когда кончил заниматься, стал стар или еще почему, живи как хочешь, — несколько неуверенно ответил Лонг.

Глубоким знанием жизни он не отличался.

— На что? — спросил Олафссон усмехнувшись.

— Ну как. — Лонг не знал, что ответить, — неужели первоклассный футболист не найдет себе работы? Тренером, преподавателем физкультуры, руководителем в спортивной организации, наконец. А потом кое-что мы все же скапливаем...

— Ты-то много скопил? — Олафссон смотрел с нескрываемой насмешкой.

— Ну я не очень, так еще есть время, мне не завтра из спорта уходить, — ехидно ответил Лонг.

Олафссон пожал плечами.

— Такие, как ты, конечно, не накопят.

— Почему? — спросил Лонг. — Я знаю кто...

— Потому что игрой не заработаешь.

— А чем?

— Сам соображай.

— Что ж мне, на тотализаторе играть?

— Сообразил наконец, — опять усмехнулся Олафссон.

— Ты серьезно? — Лонг даже привстал. — Ты считаешь, что футболист может играть на тотализаторе? А почему бы тогда не на подпольном? Может, вообще ставить на свою команду, а потом подыграть сопернику?

— Сообразил наконец, — повторил Олафссон.

— Да ты понимаешь, что говоришь! — Лонг вскочил на ноги. — Сам-то, небось, так не поступаешь, а мне, значит, советуешь! Хорош!

— Откуда ты знаешь? — теперь Олафссон говорил зло. — Мне год остался, потом на свалку, что, нищим уходить?

Лонг стоял пораженный. Нет, он что-то не понял. Они говорят на разных языках.

— Чего уставился? — сказал Олафссон, поднимаясь в свою очередь. — Серьезный больно, шуток не понимаешь. — И не оборачиваясь пошел к тренировочному полю.

Лонг проводил его взглядом.

На следующее утро он лежал на пляже с Марией. Стоял яркий голубой и золотой воскресный день, какие бывают только на побережье. Море слепило серебристой чешуей, набегало, отбегало, словно играя, солнце грело вовсю. Даже чайки сменили свой обычно грустный призыв на радостный клич.

У «футбольных девушек» был «сеанс загорания», и они ушли на свой укромный пляж, чтобы загорать совершенно обнаженными. Мария тоже сняла с себя купальник и тоже выбрала укромный уголок, но соседствовали там с ней не ее подруги, а Лонг, которого она ничуть не стеснялась. Здесь был тонкий нюанс — она не развлекалась, не отдыхала с милым па пляже, она работала, то был «служебный» загар, и, раз, полагалось загорать обнаженной, она так и делала, независимо от того, лежит рядом с ней Лонг или нет.

Лонга это тоже не особенно смущало. В конце концов, в этом году на побережье большая часть женщин приходила на пляж в одних трусиках, да и те можно было разглядеть лишь в микроскоп.

Кроме того, его мысли были далеки от фривольностей. Он горячо пересказывал подруге свой разговор с Олафссоном.

— Ты представляешь, что мне сказал этот бирюк? Шуток я, видите ли, не понимаю! Ничего себе шуточки! Между прочим, я бы не удивился, если бы он действительно играл па тотализаторе.

— Я тоже, — заметила Мария, — так ведь многие делают.

— Ты имеешь в виду футболистов?

— Конечно, даже из юниорской команды. Я у них сама видела карточки.

— Невероятно, — сказал Лонг. — Я всегда считал, что для футболиста это неэтично.

— Почему? — удивилась на этот раз Мария, она отбросила с лица густые волны золотых волос и уставилась на Лонга. — Скажи, ты бы мог, например, играть на скачках?

— На скачках другое дело, но...

— А делать ставки в тото, скажем, на игры других команд, не твоей?

— Не знаю... — задумчиво протянул Лонг.

— А отсюда до ставок и на свою команду один шаг.

— Ну хорошо, — опять загорячился Лонг, — пусть официальный тотализатор, но подпольный! Это же черт знает что!

— Какая разница, — возразила Мария и повернулась на живот, подставив дневному светилу великолепную, и без того шоколадную, спину, — только в официальном тото львиная доля идет олимпийскому комитету, а в подпольном — самим играющим, ну и букмекерам, конечно.

Загнанный за последнюю линию обороны, Лонг прибег к помощи тяжелой артиллерии.

— Хорошо. Ставят на выигрыш «Рапида» у «Ювентуса» 3 : 2. А Виктор тайно поставит на «Ювентус» и пропустит парочку голов. Загребет кучу денег.

— Загребет, — согласилась Мария.

— Но это же предательство! Подлость. Он предает свое знамя, цвета родного клуба!

— Да, в общем-то, это, конечно, свинство, — Мария снова повернулась на спину и закрыла глаза. — Но, с другой стороны, не свинство выставлять за дверь Олафссона? Он же не виноват, что ему за тридцать, что он старик. Сколько лет он служил верой и правдой клубу, сколько на нем заработали! Или Каспи. Мало, что ли, «Рапид» уплатил за него «Арсеналу», а до этого «Арсенал» «Викингам»; перепродают, как вещь. Деньги огромные, а что сами-то вы, футболисты, от этого имеете? Ничего. Ты говоришь — знамя клуба, цвета. Слушай, если тебя завтра продадут в «Лазурию», ты чьи цвета будешь защищать в матче с «Рапидом»? А? Вот то-то и оно.

— Так что ж, ты считаешь, что Олафссон прав? — прибег к последнему аргументу Лонг.

— Да нет, конечно, — после долгой паузы ответила Мария, в голосе ее не было убежденности. — Не прав. Но понять его можно, — закончила она решительно.

Оба этих разговора Лонг еще долго пережевывал, осмысливал. Какой же он все-таки еще дурак. Мария, девчонка, и то лучше него разбирается в современном мире. А он все живет какими-то давно устаревшими понятиями: «знамя клуба», «долг», «честность». Болтовня все это. Но как могут люди идти на обман, на сделку с собственной совестью?.. А почему на сделку, если их совесть не протестует?

Лонг пребывал в растерянности, в сомнениях.

Как это иногда случается в жизни, конец сомнениям положило событие, задуманное с целью склонить Лонга к одному решению, а склонившее к прямо противоположному.

Однажды утром он обнаружил у себя в ящике официальное письмо. Так он решил, потому что письмо было напечатано на машинке. Но, едва начав читать, Лонг понял, что письмо частное и даже сугубо доверительное. Начиналось оно довольно интимно: «Слушай, щенок!»

Далее шло следующее:

«Не строй из себя. Если не хочешь зарабатывать честные деньги, то не валяй дурака и не мешай зарабатывать другим. Ты, конечно, звезда, и тебе платят побольше, но подумай о товарищах, они получают гроши. И если хотят немного подработать, не порть им игру. Не высовывайся. Играй так, как тебе велят. Кто велит? Сам поймешь. А не поймешь и будешь ребятам подножки делать, смотри, и сам без ног останешься, и у подруги твоей отрежем что у нее самое выдающееся и пришлем тебе вместо шоколадных пирожных. И учти: больше предупреждать не будем». Письмо было подписано так: «Умные люди».

Сначала Лонг испытал чувство страха, потом растерянности. И вдруг пришла ярость. «Ах, вы меня хотите запугать, господин Олафссон (он почему-то решил, что письмо написал капитан, — за это говорил тот их разговор)? Не выйдет! Как бы вам самому не испугаться! Ишь, нашел кого пугать! Подлец».

Лонг хотел показать письмо Марии, потом раздумал: оно могло напугать девушку. «Ишь ты, — не уставал он возмущаться, — играй как велят! Интересно, кто велит, уж не капитан ли Олафссон? Или тренер?» Он вдруг начал вспоминать какой-то забытый эпизод с тренером, о чем-то ему говорил тогда вратарь Виктор. Но так и не вспомнил.

Письмо надолго испортило ему настроение. Но, в конце концов, он перестал о нем думать. Только иногда в досаде размышлял — какие же все-таки есть подлецы на свете...

И все же теперь Лонг стал внимательней прислушиваться к указаниям тренера, капитана. Он словно анализировал игру в свете своего разговора с Олафссоном и полученного анонимного письма.

Почему Корунья не выпустил на игру Виктора? Почему заменил во втором тайме Каспи? Почему приказывает всем уйти в защиту, перестать опекать особо опасного нападающего соперника? Он не мог не признавать опыта и педагогического умения старшего тренера «Рапида». Бывали и непонятные на первый взгляд указания. Но впоследствии выяснялось, что тренер был прав и просто он, Лонг, по неопытности не понял далеко идущего тактического замысла.

Порой, однако, его охватывали неясная тревога, мрачное предчувствие. Однажды он даже совершил поступок, вспоминая о котором краснел до сих пор. Вдруг непонятно почему именно в этот день (быть может, потому, что накануне Мария на час опоздала па свидание с ним), он отправился в частное сыскное агентство и попросил приставить к Марии телохранителя.

— Следить за ней? — не понял хозяин агентства, огромный мужчина, который густыми бакенбардами и бульдожьей челюстью должен был, видимо, внушать клиентам доверие.

— Да нет, — пояснил Лонг, — именно охранять. У меня есть основания полагать, что ее могут попытаться оскорбить, избить, может быть, похитить (на всякий случай он слегка преувеличивал). Словом, ей грозит опасность, и я хотел бы, чтоб ее незаметно для нее самой охраняли.

— Хорошо, — пожал плечами гигант, — платите в кассу.

Мария заметила на пятый день, в панике прибежала к Лонгу и была в таком страхе и отчаянии, что он тут же помчался в агентство и отменил свою нелепую затею. А потом долго успокаивал подругу, придумывая всякие невероятные объяснения, в первую очередь ссылаясь на робких влюбленных, преследующих на расстоянии предмет своей страсти.

В эти дни он сблизился с Каспи, «великим футболистом», не так давно приобретенным «Рапидом» за астрономическую сумму у английского клуба «Арсенал», который в свое время перекупил Каспи у другого клуба. Но в то время тот клуб нуждался в деньгах, а «Арсенал» был богат, потом деньги понадобились уже «Арсеналу», а богатым был «Рапид». Так вот и кочевал несравненный Каспи, поражая любителей футбола всех стран и городов виртуозной игрой.

Каспи был невысокого роста, казался па вид не очень спортивным, даже хрупким. Не было у него могучих ляжек с выпирающими мышцами, толстых, мускулистых икр. Парень как парень, часто улыбающийся, довольно скромный. Пройдешь и не заметишь. Двигался он неторопливо, как-то угловато. И никогда не торопился.

На поле же был неузнаваем.

Каспи обладал поразительной скоростью. Он пробегал стометровку за 10,6 секунды, 1000 метров за 2 минуты 40 секунд. Был неутомим, и, когда начинал выделывать свои финты, весь стадион вставал и ахал.

Иногда, только за счет своего дриблинга, Каспи умудрялся пройти двух, трех, а то и четырех защитников и полузащитников. Удары его не отличались силой, зато были удивительно точными; вратарь просто не мог достать мяч, пробитый неуловимым движением этого действительно редкого таланта футболиста.

Тактика Каспи была довольно несложной. Он начинал атаку на своей половине поля, в глубине. И, пользуясь присущей ему невероятной скоростью и искусной обводкой, добирался до ворот противника и с десяти-пятнадцати метров забивал неотразимый мяч.

Конечно, его стерегли, опекали, и ему было нелегко избавиться от этой опеки. Но уж если избавлялся, то, как правило, его дальние рейды заканчивались голом.

Каспи сильно поправил дела «Рапида», которые одно время пошатнулись. Но теперь с его приходом, с появлением Лонга и вратаря Виктора клуб снова пошел в гору, претендовал на чемпионские лавры.

С Каспи Лонг подружился на почве спортивного единомыслия. Каспи был старше лет на восемь, но узнавал в Лонге себя мальчишкой, а Лонг обещал в зрелости стать похожим на Каспи.

Каспи делился с Лонгом секретами своего мастерства. Он мог это делать не боясь. Чтобы играть, как он, надо было иметь его скорость, выносливость, быстроту реакции. А их имел только он. Лонг же был иного плана: очень сильный физически, он не боялся никаких столкновений, а удар его, казалось, мог перебить штангу.

Дружили, болтали, в поездках жили в одной комнате, делились мыслями.

После долгих раздумий Лонг решил рассказать другу о своих подозрениях, поделиться сомнениями.

Тем более что во время очередной игры произошел случай, наведший Лонга на новые мысли.

Играли «Рапид» и «Борусия-2». Это была хорошая команда, но особенно знаменитым слыл вратарь «Борусии». За сезон он пропустил мячей в пять раз меньше любого другого высококлассного вратаря. Длинный, худой, как хлыст, обладавший фантастической реакцией, он «выхлестывал», по выражению одного журналиста, любые мячи, летевшие в его ворота.

Игра протекала спокойно. Первая половина закончилась вничью. Вратарь «Борусии-2» взял несколько трудных мячей, в том числе и два пробитых Лонгом (Каспи в этом матче не играл). В середине второго тайма Корунья стал нервничать. Он подгонял своих игроков, беспрестанно смотрел на часы. Лонгу потом, когда он вспоминал эти минуты, даже показалось, что Корунья обменялся какими-то знаками с тренером «Борусии-2», но, быть может, только показалось.

— Вперед, Лонг, вперед! — понукал он молодого футболиста.

Во время вбрасывания Лонг оказался недалеко от тренера, и, как всегда сложив ладони рупором, Корунья негромко, по четко крикнул ему:

— Доберись до ворот и бей, бей, любой забьешь!

Что значит «любой»? Лонг и так старался. Да попробуй забей такому вратарю.

За пять минут до конца игры Лонг сделал еще одну отчаянную попытку: пройдя по краю, он с двадцати пяти метров ударил по воротам. Но удар не получился — он не сумел вложить в него и половины своей обычной силы. Лишь с тоской проводил еле двигавшийся, как ему казалось, мяч глазами.

И вдруг замер, пораженный. Вратарь в броске попытался отбить мяч, но не сумел. Удар разомкнул его ладони, и мяч влетел в ворота. Так бывает иной раз при ударе невероятной силы или при неверном расчете голкипера. Но здесь не было ни того, ни другого. Если б Лонг мог в это поверить, он бы подумал, что вратарь нарочно пропустил мяч. Но этого же не могло быть! Взять такие мячи в первом тайме и за пять минут до конца упустить столь важную для «Борусии-2» ничью! Как это могло случиться?

И внезапно, без всякой связи, он вспомнил тот эпизод, о котором рассказал ему Виктор. Тот эпизод, когда тренер приказал своему вратарю сбить нападающего. И последующий за этим пенальти. И гол. Неужели?..

Неужели и тренер «Борусии-2» дал указание своему вратарю? Значит, матч должен был закончиться победой «Рапида». И это необходимо было не только тренеру «Рапида», но и тренеру «Борусии-2». И, наверное, вратарю. А может, и еще кому-нибудь из игроков обеих команд...

Лонг стоял, не в силах сделать шага. Конечно, не будь он насторожен всем ходом предшествующих событий, он, на верное, не обратил бы на происшедшее внимания.

Но теперь он вспоминал разные детали игры, разные мелочи. Истолковывал их, преувеличивал...

Значит, это не один Олафссон, быть может, Корунья (ему не хотелось в это верить), «Рапид». Значит, это все! Все команды, клубы, игроки, тренеры! Все! Кроме него, наивного болвана!

Надо что-то делать. Кому-то сказать. Может быть, честно и откровенно поговорить с господином Корунья, если надо, с президентом клуба? Не идти же в полицию со своими нелепыми подозрениями? Над ним просто посмеются, да и доказательств у пего пет, одни предположения.

Вот тогда-то он и решил поделиться со своим новым другом. Каспи опытен, он давно подвизается в футбольных конюшнях. Честность его не подлежит сомнению. С его именем, с его заработками — он бы никогда не стал влезать в эти грязные дела.

Однажды, когда они были в поездке и готовились ко сну в номере отеля уже погасив свет, Лонг неожиданно сказал:

— Слушай, Каспи, мне нужен твой совет. Вернее, не совет. Но мне не дает покоя один вопрос, я хочу получить на него ответ. Я ни с кем не могу поговорить об этом, кроме тебя.

— Давай выкладывай! — весело сказал Каспи. Он всегда был веселый и всегда готов был дать совет.

Тогда не спеша, стараясь не дать волю эмоциям, подробно останавливаясь на деталях, все время оговариваясь — мол, ему «так показалось», «возможно, было не совсем так», он поведал другу все.

— Как ты считаешь, Каспи, скажи, тебе я верю, это все игра моего воображения? Куда мне надо пойти — в полицию или к психиатру?

Каспи так долго молчал, что Лонг собрался обидеться; его друг, небось, уснул, не выдержав долгого рассказа. И вдруг он услышал странно напряженный, незнакомый ему голос Каспи:

— Ты хочешь моего совета, Лонг? Так вот, забудь обо всем, что ты мне сейчас сказал, и никогда больше не замечай того, что ты замечал. Это не игра воображения, а опасная игра. И не дай тебе бог впутаться в нее. Брось все это, Лонг, а иначе не в полиции ты окажешься и не у врача, а в морге. Послушай мой совет, раз уж ты его спросил: живи как все, плыви по течению, не гонись за правдой. Только так можно уцелеть в нашем с тобой мире. Теперь спать.

Он замолчал, а Лонг долго не мог уснуть, без конца переворачивая в мозгу эти пришедшие из мрака слова.