Память и желание. Книга 2

24

Ранней весной 1980 года Катрин Жардин сидела в одном из ист-сайдских ресторанов и нервно поглядывала то на часы, то на меню.

Собственная нервозность угнетала ее, но Катрин утешала себя тем, что времена сейчас такие – все нервничают. Эпоха близится к концу. Столетие состарилось, его конец не за горами. Приближается новое тысячелетие, пока еще окутанное мрачными химерами научной фантастики. Времени остается немного, и от этого ценность каждой секунды возрастает. Все спешат, торопятся покупать, работать, добиваться успеха, получать наслаждение. Скорей, скорей, пока не кончилось тысячелетие.

Вот и она такая же, как все.

Катрин нетерпеливо топнула ногой и еще раз просмотрела меню. Оно было исполнено в стиле прошедшей эпохи – с виньетками и миниатюрами, похожими на гравюры и литографии, развешанные на стенах заведения. Всюду одно и то же, думала Катрин. Все цепляются за культурное наследие, за традиции – страшатся будущего, потому что будущее несет в себе смерть. Вот чем объясняется пресловутая романтика старины, вот почему человек так дорожит своими корнями – национальными, культурными, расовыми, семейными. История и память нужны для того, чтобы устраниться от реальной жизни, ибо жизнь эта слишком тяжела.

Катрин вздохнула, раздраженная ходом своих мыслей, а также тем, что Жакоб опаздывал.

Вообще-то это было для него несвойственно, а уж сегодня ему тем более опаздывать не следовало – у Катрин совсем нет времени. Но Жакоб зачем-то попросил о встрече именно сегодня.

– Принесите бутылку минеральной воды, пожалуйста, Пьер, – попросила она официанта.

– Сейчас, мисс Жардин.

Официант бросился выполнять ее просьбу, а Катрин откинулась на спинку кресла. Ей нравилось здесь, в «Жераре». Всякий раз, когда нужно было пригласить кого-то из клиентов на обед, Катрин заказывала столик именно здесь. В «Жераре» было всегда уютно, спокойно, этакий мирный оазис средь хаоса и сутолоки Манхэттен.

Да, атмосфера ресторана действует успокаивающе, с улыбкой подумала Катрин. За соседним столиком официант Пьер уже в третий раз спрашивал рассеянного клиента, что тот будет заказывать. Наконец посетитель – молодой мужчина с темными вьющимися волосами – встрепенулся и смущенно поднял глаза на Пьера.

Интересно, о чем это он так глубоко задумался, лениво подумала Катрин. О потерянной любви? О банкротстве? Лицо у мужчины было интересное – узкое, с резкими чертами, с характерными морщинами на лбу. С такого лица хорошо писать портрет – чувствуется присутствие некой тайны.

Внезапно прямо на нее взглянули пронзительно-синие глаза. У Катрин возникло неприятное чувство, что незнакомец читает ее мысли. Она отвернулась, поднесла к губам бокал и вновь взглянула на часы.

– Извини, Кэт. – Жакоб расцеловал ее в обе щеки. – Никак не мог найти такси. Этот чертов дождь. Я знаю, как у тебя мало времени.

Катрин улыбнулась, обрадованная тем, что отец наконец появился.

– Да, времени у меня мало. Но я очень рада тебя видеть.

– Значит, в следующий четверг?

Она кивнула.

– Да, дом Томаса готов для приема посетителей. Ты ведь приедешь?

– Обязательно. Даже конгресс по психоанализу меня не остановит, – улыбнулся Жакоб. – Я знаю, сколько сил ты потратила на этот проект.

Да, подумала Катрин, сил было потрачено немало.

Превратить частный дом в музей оказалось гораздо труднее, чем она поначалу предполагала. Пришлось получать всевозможные разрешения в государственных органах, доказывать городским и федеральным властям необходимость учреждения специального фонда, заполнять сотни бланков, писать множество заявок на получение субсидий и пожертвований. На покрытие первых расходов ушли все деньги, оставшиеся у Катрин после того, как она продала картину Пикассо, некогда принадлежавшую ее матери. Ранее Катрин использовала часть этих денег на открытие собственной галереи – ей нравилась мысль, что искусство субсидирует само себя.

Очень непросто было переоборудовать дом Томаса в соответствии с его новым предназначением. Картины пришлось перевесить, понадобились объяснительные тексты и каталоги, а ведь у Катрин хватало работы в собственной галерее. Она и не подозревала, что в ней таятся такие запасы энергии. Однако все эти заботы ей нравились. Они наполняли жизнь смыслом, не казались тщетными, ибо должны были привести к конкретному результату. А главное, Катрин знала, что Томас был бы ею доволен.

– Да, поработать пришлось немало, – сказала она вслух. – Но я надеюсь, ты сам увидишь, что дело того стоило.

– Ни секунды в этом не сомневаюсь, – уверил ее Жакоб.

– Натали вела себя как ангел. Помогала мне, обсуждала со мной всякие детали – она была почти как мой партнер. Если ей казалось, что подпись под картиной или текст «муровые», она немедленно мне об этом сообщала. – Катрин рассмеялась. – По-моему, ты должен гордиться своей внучкой.

– Да, я ею горжусь. – Жакоб намазал на тост паштет. – Именно о Натали я и хотел с тобой поговорить. – Он перешел на французский. – Ты знаешь, я не люблю вмешиваться в твои дела, но когда речь заходит о внучке…

– Ну что там еще? – кисло спросила Катрин.

Жакоб увидел на ее лице страдание и опустил глаза.

– Пора тебе отвезти девочку к бабушке, в Рим. Я хочу, чтобы ты назначила день отъезда.

– Так вот в чем дело? Уверена, что это Мэт тебя подговорила, – сердито сказала Катрин.

– Кэт, я уже достиг столь зрелого возраста, что могу додуматься до чего-то без помощи Матильды. – Жакоб помолчал. – Натали говорила со мной. Для нее эта поездка очень важна, а ты с ней на эту тему говорить не желаешь. Натали показала мне письма, которые ей пишет графиня.

– Письма? – нахмурилась Катрин. – Я думала, что письмо было только одно.

Она очень хорошо помнила день, когда пришло это письмо. У Натали как раз был день рождения. Графиня присылала открытки по случаю этого семейного праздника и раньше, но обычно там было всего несколько строчек по-итальянски. Однако на сей раз конверт был толще, и когда Натали его вскрыла, оттуда выпал билет на самолет. Письмо было написано по-английски, и девочка сначала прочитала его сама, а уже потом показала матери:

«Милая Натали, я очень хочу тебя увидеть, а то будет уже поздно. Ты теперь достаточно большая, чтобы слетать в Рим одна, даже если твоя мама не захочет тебя сопровождать. Посылаю тебе билет на самолет. Сообщи, пожалуйста, когда ты приедешь, и я все приготовлю. Жду тебя с нетерпением. Твоя бабушка».

Натали посмотрела матери прямо в глаза и резко сказала:

– Я поеду.

– Конечно, деточка, – ответила Катрин и отвернулась.

Потом ей удалось увести разговор в сторону, но взгляд дочери – одновременно обвиняющий и обиженный – не на шутку ее встревожил. Казалось, девочка поняла, что Катрин во что бы то ни стало хочет помешать этой поездке.

– Значит, писем было несколько? – спросила она Жакоба.

Тот пожал плечами, кивнул.

– Да, судя по всему, Натали стала переписываться с бабушкой более или менее регулярно.

У Катрин упало сердце. Впервые в жизни дочь что-то от нее утаила. Правда, она говорила, что напишет бабушке и пообещает приехать в Рим во время каникул.

– Да, может быть, летом, – ответила тогда Катрин.

– А почему не на Рождество? – заупрямилась Натали.

– Ну посмотрим, посмотрим, – отмахнулась от нее Катрин.

– Понимаешь, Кэт, – сказал Жакоб. – Не кажется ли тебе, что ты слишком эгоистична в этом вопросе? Ты совсем не думаешь о Натали. По-моему, ты боишься, что она примет сторону отца, уйдет от тебя в его мир. Но если ты будешь упрямиться, эта опасность еще более усилится. Очень часто человек становится жертвой именно того, чего больше всего боялся. В нашей профессии это называется «реваншем подавляемого».

– Но это неправда! – сердито воскликнула Катрин.

– Неужели? Почему же ты тогда не отвезешь ее в Рим? Давай назначим день прямо сейчас. Кроме того, я уверен, что Натали предпочтет совершить это путешествие не одна, а с тобой. Да и тебе поездка пошла бы на пользу.

– Нет, ноги моей больше не будет в Италии!

Катрин сама удивилась панической интонации, прозвучавшей в ее голосе.

– Но это безответственно, Кэт. И жестоко. Ты слишком подминаешь под себя Натали. Подумай, какой вред девочке это причиняет. Ты запрещаешь ей хранить даже память об отце. В результате может получиться так, что фантазия окажется для нее более важной, чем реальность. – Жакоб печально смотрел на дочь. – Но если ты настроена так решительно, я могу отвезти Натали сам.

Жестоко? Катрин мысленно повторила это слово. Отвернулась от Жакоба и вновь встретилась глазами с синеглазым мужчиной. Интересно, кажусь ли я ему жестокой, рассеянно подумала она. Странно – слово «жестокость» всегда ассоциировалось у нее с Сильви. Вот мать – та действительно была с ней жестока, очень жестока. А она, Катрин, относится к своей дочери совсем иначе. Они – настоящие подруги, у них нет друг от друга секретов.

Хотя, кажется, появились. Неужели Натали и в самом деле считает ее жестокой? И это после того, как Катрин изо всех сил старалась ни в чем не походить на свою мать. Та была холодной, бесчувственной, мстительной. Нет, только не это! В горле у Катрин заклокотал нервный смешок. Она вспомнила слова Оскара Уайльда: «Трагедия женщин в том, что со временем они делаются похожи на своих матерей».

– Прости, Кэт. Я не хотел сделать тебе больно, – мягко сказал Жакоб.

Катрин заставила себя взглянуть на отца.

– Я подумаю об этом, ладно? На следующей неделе, после открытия музея. Тогда и решим.

– Я напомню тебе, – негромко, но строго сказал Жакоб, погладив ее по руке.

Два дня спустя у Катрин была назначена встреча с новым клиентом, которого звали Алексей Джисмонди. В кабинет вошел высокий, темноволосый мужчина, лицо которого показалось ей знакомым. Она мысленно перебрала возможные варианты и вдруг вспомнила – ресторан «Жерар». Тот самый мужчина.

Он тоже явно ее узнал. Катрин улыбнулась.

– Алексей Джисмонди. Да-да. Вы – тот самый человек, которого не может добудиться даже настырный нью-йоркский официант.

Она протянула ему руку для приветствия. Этой встречи Катрин ждала с не совсем приятным чувством – итальянские имена действовали ей на нервы. Но о мистере Джисмонди она слышала и раньше, видела один из его фильмов. Кроме того, в Риме они не встречались – иначе Катрин наверняка запомнила бы это лицо, усталое и немного грустное, с ярко-синими глазами, глядящими так прямо и пытливо.

Его рукопожатие и пристальный взгляд немного смутили ее. Странно – обычно знакомство с мужчинами не производило на Катрин такого впечатления. В душе шевельнулся старый полузабытый страх. А вдруг он видел ее в Италии? Вдруг видел ее с Карло или, того ужаснее, был свидетелем ее позора? Катрин на миг вспомнила отвратительную сцену в ночном клубе, когда она в последний раз видела мужа живым. Усилием воли Катрин отогнала кошмарное воспоминание прочь.

– Чем я могу быть полезна вам, мистер Джисмонди? – спросила она деловитым профессиональным тоном.

– Несколько месяцев назад я видел на выставке одну картину, которую очень хотел бы приобрести. Это работа Мишеля Сен-Лу. Портрет Сильви Ковальской, – сказал он по-английски с запинкой.

Эти слова так поразили Катрин, что она утратила дар речи. Какое странное совпадение – после разговора с Жакобом она все время думала о Сильви, а тут еще неизвестно откуда появляется этот клиент и спрашивает о портрете матери!

– Эта картина не продается, – отрезала она.

Синие глаза смотрели на нее испытующе, казалось, проникая в самую душу.

– Понимаете, я – поклонник творчества Сен-Лу. Стоимость меня не интересует…

Какой звучный и теплый голос, подумала Катрин.

– Меня она тоже не интересует, мистер Джисмонди, – произнесла она вслух.

– Правда? – На его лице появилось ироническое выражение. – А мне казалось, что у вас в Нью-Йорке искусство и деньги неотделимы друг от друга.

– Иногда это так, но не в данном случае, – пробормотала Катрин, вспыхнув. Ей не нравилось, как он на нее смотрит – дерзко, оценивающе. – Сильви Ковальская – моя мать, – повысила она голос. – Портрет матери я не продаю.

Ей самой показалось, что это прозвучало слишком эмоционально, и Катрин поспешно изобразила на лице холодную, вежливую улыбку.

– Впрочем, вы можете посмотреть другие картины. У нас нет обыкновения отпугивать клиентов, которых «цена не интересует».

Она передразнила его интонацию.

– Ах вот как? Извините, я не знал, что Сильви Ковальская – ваша мать, – задумчиво произнес он. – Очень глупо с моей стороны.

Он смотрел на Катрин как-то по-другому, словно заново приглядывался к ее лицу.

Она слегка поежилась под этим взглядом.

– Естественно. Откуда вы могли это знать? Ведь мы с матерью не похожи. Между нами нет и никогда не было ничего общего.

Он встретил эти слова открытой и дружелюбной улыбкой. Катрин почувствовала, что ее против воли тянет к этому человеку. Она отвела глаза, сделала вид, что роется в бумагах на столе, давая тем самым понять: разговор окончен.

Но посетитель не уходил.

– Однако, даже если вы не хотите продавать картину, может быть, вы позволите мне взглянуть на нее еще раз?

В его голосе, таком приятном и ласковом, звучала едва различимая насмешливая нотка.

Катрин собиралась ответить, что это совершенно невозможно, но в эту минуту в кабинет ворвалась Натали и скороговоркой выпалила:

– Мамочка, я получила «отлично» за эту ужасную контрольную по математике!

Катрин поздравила ее, поцеловала и на миг забыла об Алексее Джисмонди, но тут же опомнилась и сказала:

– Боюсь, мистер Джисмонди, у меня не осталось времени. Если хотите, я попрошу одного из своих помощников показать вам выставку.

– Но я действительно хотел бы еще раз взглянуть на портрет Сильви Ковальской, – не сдавался он. – Ради этого я проделал большой путь.

– Не может быть, чтобы такой занятой человек, как вы, отправился через океан лишь ради того, чтобы взглянуть на картину, – недоверчиво рассмеялась Катрин, думая, что в этом мужчине бездна обаяния.

Если бы портрет Сильви находился в галерее, она, разумеется, немедленно отвела бы его туда, и пусть любуется сколько хочет.

Но тут в разговор вмешалась Натали, которую очень интересовало все, связанное с бабушкой. Она улыбнулась Алексею Джисмонди и предложила отвезти его домой. Кажется, девочка решила с ним подружиться.

Мужчина из Рима и Натали! Катрин с трудом справилась с безотчетным страхом.

– Мистер Джисмонди, как вы сами понимаете, я не могу допустить, чтобы совершенно незнакомый человек проникал в мой дом, – нервно улыбнулась она. – Здесь ведь Нью-Йорк.

– Конечно-конечно.

Он явно смутился, но в следующий миг настала ее очередь смущаться: Джисмонди извлек из кармана паспорт и бумажник и положил их на стол в качестве залога. В его страстном желании увидеть портрет было что-то трогательное. Катрин дрогнула.

– Ладно. Я попрошу Джо – это мой помощник, – чтобы он показал вам дом. Нельзя разочаровывать столь страстного поклонника искусства.

Она вернула ему паспорт и бумажник, их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Катрин ощутила на себе взгляд его теплых, лучистых глаз.

Когда Катрин осталась одна, ею овладело непонятное смятение. В этом мужчине было нечто такое, что разбередило ей душу. Может быть, все дело в том, что он из Рима? Или на нее произвела впечатление настойчивость, с которой он добивался разрешения посмотреть на портрет Сильви? Катрин вернулась к письменному столу, коснулась пальцами лиловых гроздей сирени, стоявшей в белой вазе, вдохнула густой аромат весны. Ей вспомнились строчки:

Это мои корни, подумала она и закрыла лицо руками.

Домой Катрин вернулась раньше, чем обычно, и увидела, что Алексей Джисмонди, Натали, ее подружка Сэнди и Джо пьют молочный коктейль и, судя по всему, отлично проводят время. Римлянин держался совершенно свободно, словно прожил здесь много лет. Его естественная манера и улыбающиеся лица всех остальных смутили Катрин еще больше; ее сердце забилось учащенно.

– Мама, ты знаешь, Алексей из Рима! – радостно сообщила Натали. – Он рассказал нам много чудесных историй. И еще он приглашает приехать к нему в гости.

Катрин прочла в глазах дочери явный вызов.

– Да, я знаю, что мистер Джисмонди из Рима, – ответила она, отводя взгляд. – Натали, ты сделала уроки? Уже седьмой час.

Девочка не ответила. Она посмотрела на Алексея Джисмонди и ясным, отчетливым голосом объявила:

– Я вам не говорила, но мой отец тоже из Рима. Вы его не встречали? Он умер. А звали его Карло Негри делла Буонатерра.

Казалось, она заранее готовилась к этой минуте. Имя отца Натали произнесла с гордостью, а затем бросила на мать многозначительный взгляд.

Катрин вспомнила слова Жакоба и внутренне содрогнулась. Что ответит Алексей?

Его голос прозвучал мягко и негромко:

– Нет, я не знал твоего отца. Мне жаль, что он умер.

– Мне тоже жаль.

Натали смотрела на него темными грустными глазами.

Катрин внутренне вся сжалась. По этому взгляду она поняла, насколько велико у девочки чувство утраты. Значит, Жакоб прав… Она обессиленно прислонилась к стене, кое-как попрощалась с Джо.

Натали улыбнулась матери обычной безоблачной улыбкой и, дернув подружку за рукав, потащила ее наверх, в свою комнату. Однако через несколько секунд девочки, хихикая, сбежали вниз по лестнице и объявили, что господин из Рима настоящий красавчик, после чего с хохотом тут же исчезли.

Алексей стоял рядом с Катрин. Она видела, что он все понял без слов. Возможно, даже понял больше, чем нужно.

– Извините, я не имел намерения вмешиваться в вашу домашнюю жизнь. – Он коснулся ее руки. – Спасибо, что разрешили мне прийти, полюбоваться на картину.

Катрин догадалась, что он собирается уходить. Внезапно она поняла, что ей хочется отдалить этот момент. Только бы не оставаться одной. Да, я совсем одна, вдруг подумала она. Наедине со своей работой, книгами, картинами. Она посмотрела в синие глаза, глядевшие на нее с нежностью и пониманием.

– Может быть, я могу чем-то вас отблагодарить? – очень серьезно сказал он. – Позвольте пригласить вас поужинать со мной.

– Хорошо, мистер Джисмонди. Почему бы и нет? – Катрин попробовала улыбнуться. – Думаю, моя дочь будет счастлива, если мы все вместе поужинаем.

– Надеюсь, мы с вами тоже будем счастливы, – прошептал он.

Услышав эти слова, Катрин вздрогнула. Нет, к такому она не готова.

– Подождите, пока я приму душ и переоденусь, – бесстрастным тоном сказала Катрин. – Посидите пока в гостиной. Я принесу вам выпить. Что-нибудь более крепкое, чем молочный коктейль. – Она рассмеялась.

Как все это странно, думала Катрин, переодеваясь. На душе почему-то стало легко и беззаботно. Она посмотрела на себя в зеркало – как бы со стороны. Увидела усталое лицо, добавила немного румян. Выбрала легкое платье из переливчатого изумрудного шелка. Это был наряд для отдыха и развлечений.

Кто этот человек, проникший в ее дом и ожидающий сейчас в гостиной? Незнакомец, которого привел к ней дух Сильви. Энергично работая щеткой для волос, Катрин размышляла над этим удивительным поворотом судьбы.

Когда она вернулась в гостиную, Алексей поднялся ей навстречу. Высокий, смуглый мужчина с волевым, привлекательным лицом. Сколько в его движениях сдерживаемой стремительности.

– Надеюсь, я не заставила вас ждать слишком долго.

– Вы очень красивая, – восхищенно сказал он.

Катрин так растерялась, словно ей никогда раньше не говорили комплиментов.

– Пожалуй, нужно попрощаться с Натали, – прошептала она, уже не вспоминая об ужине втроем.

– Разумеется, – улыбнулся Алексей. – Тем более что удовольствием провести с вами вечер я в значительной степени обязан ей.

Натали лежала на полу, читая учебник.

– Я обязательно навещу вас в Риме, – сказала она Алексею, вскочив на ноги. Голос ее звучал одновременно жалобно и вызывающе.

– Буду с нетерпением ждать встречи.

Алексей пожал ей руку.

– Спокойной ночи, мамочка. Повеселитесь как следует.

Натали обняла и поцеловала Катрин.

– Спокойной ночи, солнышко, не читай допоздна.

Катрин тоже поцеловала ее, пытаясь понять, что происходит у ребенка в голове.

– У вас есть дети, мистер Джисмонди? – спросила она, когда они выходили из подъезда.

Ответа она ждала с замиранием сердца.

– Зовите меня по имени, пожалуйста, – попросил он. Потом отрицательно покачал головой. – Нет, детей у меня нет.

Ей показалось, что он произнес эти слова не без горечи.

– Извините, я вовсе не хотела влезать в вашу личную жизнь.

И все же на душе у нее сделалось радостно.

– Может быть, поужинаем у меня в отеле? – Он жестом остановил такси. – Там спокойно, уютно, всегда есть свободные столики.

Катрин охотно согласилась. Меньше всего ей хотелось встретиться в кафе или ресторане с какими-нибудь знакомыми. Она предпочла бы провести вечер наедине с этим удивительным мужчиной, который появился в ее жизни так внезапно и тут же превратился в центр Вселенной. У Катрин возникло необъяснимое чувство, что городские улицы выглядят как-то иначе, что Нью-Йорк вдруг стал другим, да и она сама тоже. Нахлынуло ощущение свободы и беззаботности.

Они сидели в гостиничном ресторане, разделенные белоснежной полосой накрахмаленной скатерти. Атмосфера близости возникла сразу же, сама собой. Никогда еще Катрин не разговаривала с другим человеком так откровенно, так смело. Свежие, интересные мысли приходили ей в голову как бы сами собой и без труда облекались в слова. Говорить было легко, потому что Алексей слушал очень внимательно и заинтересованно.

Катрин рассказала ему то немногое, что знала о знакомстве Мишеля Сен-Лу с ее матерью.

– Вам лучше поговорить с моим отцом. Он знает об этом гораздо больше. Все это происходило задолго до моего рождения. – Катрин улыбнулась, но тут же нахмурилась. – У нас с матерью были довольно сложные отношения. Она умерла, когда я была совсем девчонкой. – Посмотрев в синие глаза Алексея, Катрин добавила. – Она покончила с собой.

Алексей сжал ей руку и тихо произнес:

– Я не знал этого.

Его прикосновение обожгло ее огнем, пробудило в сердце полузабытую истому. На миг Катрин представила смятую постель в гостиничном номере. Не в силах пошевелиться, она смотрела ему в глаза.

Алексей отнял руку, и Катрин опечаленно пожала плечами:

– Все это было много лет назад.

– Расскажите мне о себе, – попросил он. – Вы не носите фамилию мужа?

– Достаточно того, что я выносила его ребенка, – с неожиданной злостью произнесла Катрин и, взяв себя в руки, продолжила уже спокойнее. – Понимаете… Я не любила своего мужа. Нет, это неправда.

Она вертела в руках вилку и думала о том, что когда-то любила Карло, просто это было очень, очень давно. Любовь погибла, погребенная под грузом чувств совсем иного рода. Но ведь когда-то любовь действительно была. Как можно было об этом забыть?

Взгляд Алексея вернул ее к реальности.

– Не хотел бы я, чтобы вы относились со столь страстной неприязнью ко мне, – шутливо сказал он.

Катрин посмотрела на него. Чувство, которое вызывал в ней этот мужчина, никак нельзя было назвать неприязнью.

Разговор продолжался долго. Катрин рассказывала Алексею о своей работе, о своих пристрастиях в искусстве, о себе. Он задавал все новые и новые вопросы. Однако когда Катрин пыталась выяснить что-то о нем, Алексей отвечал уклончиво.

Когда принесли кофе, Катрин не выдержала и рассмеялась:

– Ну вот, я рассказала вам о себе почти все, а о вас так ничего и не узнала.

– В следующий раз, – полувопросительно сказал он.

– Долго ли вы намерены пробыть в Нью-Йорке? – спросила Катрин с замиранием сердца.

– Некоторое время еще пробуду, – неопределенно ответил он.

Наступило молчание. Именно в этот момент Катрин вдруг ясно, совершенно отчетливо поняла, что хочет его. Желание охватило ее с неодолимой силой. Не выдержав, она отвела взгляд. Испытывает ли он то же самое? Если да, то не подает виду. Катрин поспешно отхлебнула кофе. Каким-то странным, непохожим на свой голосом, она сказала:

– Может быть, вы захотите присутствовать на торжественном открытии коллекции Томаса Закса в Бостоне? Это будет на следующей неделе. Если, конечно, у вас есть время…

– Я бы с удовольствием, – ответил он. – Постараюсь выбраться.

Катрин поднялась, поняв, что он не предложил ей остаться. Да и с какой стати? Ведь они едва знакомы. Очевидно, все дело в отеле – он слишком похож на европейские гостиницы, в которых происходили все ее случайные встречи. Нет, поправила себя Катрин, дело совсем не в этом. Ведь он был и у нее в доме, видел Натали, то есть переступил порог ее настоящего, реального мира. И все равно она хотела его…

Катрин протянула руку и чопорно сказала:

– Спасибо за чудесный вечер. Мне очень жаль, что я не могу уступить вам картину Мишеля Сен-Лу. Надеюсь, вы понимаете…

– Разумеется. – Он тоже встал. – Позвольте, я провожу вас домой.

– В этом нет никакой необходимости.

– Но я настаиваю, – улыбнулся он. – Как-никак я итальянец.

В такси они сидели рядом. Мы так близки друг к другу, думал Алексей, и в то же время сохраняем дистанцию. Он был уверен, что нарушать эту дистанцию не имеет права. Однако его так тянуло обнять ее и прижать к себе, что он сжал пальцы в кулаки.

Во что он ввязывается? Отправляясь на поиски в Америку, он не рассчитывал ни на что подобное. Хотел повидать Катрин Жардин и ее отца, узнать побольше о Сильви Ковальской.

В Нью-Йорк его привело неудержимое желание разгадать тайну. Теперь неудержимых желаний было сразу два: выяснить, кто такая Сильви Ковальская, и еще – поцеловать ее дочь. Интересно, какова она в постели, эта Катрин Жардин. Давно уже Алексей не испытывал такого жгучего интереса к женщине.

Во всей этой ситуации присутствовала некая зловещая ирония, и Алексей мрачно улыбнулся. В мире психики не бывает ничего случайного. Он так много думал в последнее время о Катрин, что при встрече неминуемо испытал к ней влечение. Моральная невозможность этой любви, нравственное табу, очевидно, еще более обострили это чувство.

Алексей тайком взглянул на ее профиль, одновременно такой уверенный и такой беззащитный. Мысленно он провел пальцами по ее шее, по обнаженным плечам. Она была прекрасна, по-настоящему прекрасна.

Катрин обернулась к нему, и он увидел, что ее серые глаза затуманены. В них поблескивали диковатые искорки. Должно быть, в постели она забывает обо всем на свете, подумал он. Алексей непроизвольно потянулся к ней, но тут же отдернул руку и стал смотреть в окно. Он достаточно хорошо знал женщин, чтобы понимать: она тоже его хочет. От этого ситуация делалась просто невыносимой. Мысли начинали путаться.

А что, если сказать ей прямо сейчас: «Катрин, ваша мать однажды прислала мне письмо, в котором называла меня своим сыном. Я знаю, это звучит нелепо. Но я действительно родился в Польше. Я никогда не видел свою родную мать, поэтому все может быть…»

На ее лице, должно быть, появится замешательство, недоверие. Что она почувствует? Головокружение? Ощутит себя обманутой? Примерно то же самое испытывал и он. Нет, нельзя поступить с ней подобным образом – ворваться в чужую жизнь и перевернуть ее вверх дном.

Хуже всего то, что Катрин, судя по всему, терпеть не могла свою мать. Кажется, даже ненавидела ее. Может ли она спокойно рассуждать о том, были ли у Сильви другие дети, кроме нее? За ужином Алексей так и не осмелился, даже косвенно, затронуть эту тему. А ведь ему очень хотелось выяснить, ходили ли в семье какие-либо слухи о возможном внебрачном ребенке.

Нет, ничего не получится. Лучше действовать через Жакоба Жардина. Катрин дала ему отличную подсказку: завести разговор о Мишеле Сен-Лу. Но доктор Жардин очень умен, одурачить его не удастся. Короткой беседы, состоявшейся два дня назад, было совершенно достаточно для того, чтобы Алексей в этом убедился. Может быть, Катрин может как-то облегчить задачу? В конец концов, что удивительного, если приезжий итальянец интересуется не только психоанализом, но и французским художником тридцатых годов. Два эти составляющие еще не образуют уравнения.

Такси остановилось. Алексей помог Катрин выйти из машины, для чего ему все-таки пришлось ее коснуться. Но он опять поспешно отдернул руку.

– Надеюсь, вы приедете в Бостон, – тихо сказала она. – Я пришлю приглашение вам в отель.

– Я постараюсь. – Алексей переминался с ноги на ногу, как застенчивый школьник. – Спасибо вам. Спасибо за то, что провели со мной вечер.

Он сел в такси, и автомобиль отъехал. Катрин прислонилась к двери, не в силах унять бешеное биение сердца. Надо же, он даже не попытался ее поцеловать. Мужчины нередко провожали ее до дома, но ни разу она не испытывала и тени желания, а тут… Она невесело рассмеялась. С чего это вдруг такое разочарование? Он наверняка женат или кого-то любит. Ну конечно! Как это раньше не пришло ей в голову? Какая же она дура. Есть еще на свете мужчины, для которых верность – не пустое слово. Однако чувство разочарования от этой мысли стало еще сильнее. И потом, он ни словом не намекнул на какие-то супружеские узы. Не похоже, что он женат…

Катрин попробовала выкинуть все это из головы, но, раздеваясь перед сном, с новой силой ощутила приступ желания. Должно быть, все дело в том, что он итальянец, римлянин. Это каким-то образом связано с Карло, воссоздает забытую атмосферу страсти. В последнее время призрак покойного мужа что-то стал досаждать ей слишком часто: сначала Жакоб, потом Натали. Катрин попыталась рассуждать хладнокровно. Нет, решила она. Алексей на Карло совсем не похож. Он не так разговаривает, не так себя ведет, не так слушает.

На следующий день он позвонил ей на работу.

– Это Алексей Джисмонди, – сказала Амелия, прикрыв трубку ладонью. – Поговоришь с ним?

Катрин кивнула и внутренне собралась.

– Может быть, сходим в бар, когда вы закончите работу? – очень вежливо спросил он.

– Сейчас посмотрю по ежедневнику, – озабоченно ответила Катрин, зная, что ради встречи с ним отменит все на свете, даже вечер наедине с Натали. – Может быть, в семь?

– Отлично. – Он помолчал, потом усмехнулся. – Попробую еще раз убедить вас расстаться с картиной Сен-Лу.

– Попробуйте, но вряд ли у вас что-нибудь получится, – сердито бросила Катрин, несколько разочарованная направлением его мыслей.

– Я упрямый человек, Катрин, – снова рассмеялся он.

– Я тоже. Итак, до семи. – Она повесила трубку.

– У кого это ничего не получится? – с любопытством спросила Нора Харпер, подруга Катрин. – У тебя что, новый поклонник?

– Это совсем не то, что ты думаешь, Нора, – отмахнулась Катрин. – Речь идет об одной картине.

– Правда? Так я тебе и поверила. Больно уж вид у тебя загадочный.

Катрин пожала плечами.

– А у тебя слишком богатое воображение. Ну, хватит болтать, нужно, работать.

Нора вздохнула и сняла телефонную трубку.

Катрин слушала, как Нора рассказывает очередному журналисту про предстоящее открытие картинной галереи Томаса Закса. Они стали подругами еще когда Катрин работала в музее. Нора была замужем за одним из членов опекунского совета (с тех пор она успела с ним развестись). Высокая пышная блондинка, обожавшая экстравагантные туалеты и шикарных мужчин, Нора стала для нее, пожалуй, все-таки не подругой, а доброй приятельницей. Нора знала в мире искусства всех на свете, была знакома и с представителями крупного капитала, поэтому, когда она предложила Катрин свои услуги в качестве агента по общественным связям, Катрин охотно согласилась. Нора Харпер подходила для этой должности как нельзя лучше.

Между ними существовала негласная договоренность: если Катрин хотела избавиться от ухажера, чьи домогательства становились слишком навязчивы, но ссориться с которым не следовало, на помощь приходила Нора. Она компенсировала кокетливостью и игривостью холодность Катрин, переключала внимание мужчины на себя, врачевала его уязвленное самолюбие. Катрин не уставала удивляться тому, как Нора вертит представителями мужского пола. Должно быть, проглатывает их живьем, думала она. Причем аппетит у нее, очевидно, был поистине ненасытный – в поклонниках недостатка никогда не ощущалось.

Когда приехал Алексей, Нора Харпер еще не ушла. Впервые в жизни Катрин пожалела о том, что у нее такая соблазнительная подруга. От этого на душе стало тревожно. Еще сильнее на нее подействовало само появление Алексея, который со вчерашнего дня занимал все ее мысли. После смерти Карло ни один мужчина не волновал ее воображение до такой степени.

Катрин старалась не смотреть ему в глаза, делая вид, что разглядывает его темную рубашку, светлый льняной костюм. Голос ее звучал немного сдавленно.

– Алексей Джисмонди? – переспросила Нора и сладко улыбнулась, глядя на посетителя с нескрываемым восхищением. – Тот самый, кинорежиссер?

Алексей неохотно кивнул.

– Как я счастлива с вами познакомиться! В Вест-Сайде показывают ваш фильм, я видела его на прошлой неделе. Это просто чудо! – проворковала Нора, придвигаясь поближе.

Алексей слегка поклонился в знак благодарности.

Катрин мысленно выругалась. Почему она ничего не знала об этом фильме? Вот Нора – та осведомлена решительно обо всем на свете.

– Мы можем идти, Алексей, – сказала она вслух. – Только сегодня вечером я буду вынуждена расстаться с вами пораньше – мне рано утром лететь в Бостон.

– Конечно-конечно, – сказал он и стал прощаться с Норой.

Катрин вдруг стало стыдно. Может быть, он не хочет расставаться с ее подругой. Нельзя же уводить его насильно.

– Может быть, Нора, присоединишься к нам? – вяло предложила она.

– С удовольствием! – тут же согласилась Нора.

Алексей покосился на нее и решительно заявил:

– Извините, мисс Харпер, не хочу показаться вам грубым, но мне хотелось бы обсудить с Катрин кое-какие вопросы наедине.

Нора вопросительно взглянула на Катрин.

– Ах да, я совсем забыла, – дрогнувшим голосом пролепетала Катрин. – Нора, закрой, пожалуйста, галерею. Поговорим завтра.

Та кивнула.

– Но мы ведь увидимся с вами в Бостоне, мистер Джисмонди? – И протянула ему приглашение.

Алексей вежливо улыбнулся:

– Это не исключено.

Когда они вышли на улицу, он слегка коснулся плеча Катрин.

– Знаете, мне было показалось, что вы не хотите оставаться со мной наедине.

Катрин улыбнулась:

– Если вы собираетесь уговаривать меня отдать вам ту картину… Знаю я вас, римлян. Вы умеете убеждать.

Уже произнеся эти слова, Катрин поразилась тому, что может так спокойно рассуждать о «римлянах». Это ее даже испугало.

Во взгляде Алексея промелькнуло нечто не вполне понятное.

– Можете не тревожиться, – сказал он. – Я отлично знаю разницу между убедительностью и навязчивостью. В свое время мне были преподаны кое-какие уроки по части женской свободы.

Это сообщение очень заинтересовало Катрин.

– Ну-ка, расскажите поподробнее. Что это были за уроки?

Алексей ответил не сразу. Лицо его сделалось печальным.

Они шли по Манхэттену и сами не замечали, что ступают шаг в шаг. Каждый думал о своем, но ни на секунду не забывал о спутнике.

– Может быть, вон туда? – указала Катрин на ближайший бар. – Там не очень шумно.

– Не очень шумно? Значит, вам придется выслушать мои доводы, – рассмеялся он.

– Так и быть, выслушаю. Но сначала вы расскажете мне об уроках женской свободы.

Они сели за столик на втором этаже, подальше от шума.

– Я пытался пошутить, – серьезно ответил он. – Шутка получилась не слишком удачной.

Ей неудержимо захотелось провести рукой по его лицу, стереть с него грусть и усталость.

– И все-таки расскажите, – попросила она.

Алексей пожал плечами, задумчиво отпил из бокала.

– У меня была знакомая, которая любила говорить, что мужчина очень легко может перейти от убеждения к тирании, когда имеет дело с женщиной.

– Понятно. – Катрин немного подумала и все же спросила: – Это была ваша хорошая знакомая?

– Больше, чем знакомая.

Катрин впилась в него глазами:

– Вы говорите про нее в прошедшем времени?

Ей было необходимо во что бы то ни стало получить ответ на этот вопрос.

– Она умерла, – просто сказал он. – Покончила с собой. В тюрьме.

Ну вот, впервые он сказал об этом другому человеку, вслух. Алексей смотрел на Катрин. Ее серые глаза приоткрылись еще шире, уголки губ чуть дрогнули.

– Совсем как ваша мать. Та ведь тоже покончила с собой? – добавил он.

– Это не одно и то же. Я не любила свою мать, – вырвалось у нее. Зачем она сказала это человеку, которого почти не знает?

– И потом, к тому времени я уже не жила дома. Ее смерть не произвела на меня большого впечатления.

Алексей представил ее девочкой – обиженной, упрямой, решительной. Огромного труда стоило ему удержаться от того, чтобы не взять ее за руку.

– Почему она это сделала? – спросил он после паузы.

– Не знаю. Я вообще мало ее знала. Она была нездорова, у нее часто бывали депрессии.

Алексей попытался сопоставить слова Катрин с лицом, которое видел на картине и на фотографии. Но черты Катрин вытесняли лицо Сильви Ковальской.

– Что ж, мы редко знаем по-настоящему даже близких людей, – сказал он вслух. – Лишь какие-то отдельные стороны их характера – те стороны, с которыми нам приходится сталкиваться.

– Я хотела бы узнать вас получше, – без малейшей тени кокетства сказала Катрин.

Его глаза сверкнули.

– Боюсь, вам не слишком нравится то, что вы обо мне узнаете.

Он рассмеялся.

Катрин тоже улыбнулась.

– Ничего, рискну.

Неужели эти легкомысленные слова произнесла она? Невероятно! Но на душе почему-то было очень легко. Катрин улыбнулась.

– Знаете что, давайте сходим в кино, посмотрим ваш фильм? Я его еще не видела.

Да, именно этого она хотела бы больше всего: сидеть рядом с ним в темноте и смотреть, как на экране разворачивается действие, порожденное его воображением.

– Это мой самый первый фильм, – засомневался Алексей. – Он снят много лет назад. И потом, вы ведь собирались вернуться пораньше.

Улыбка на ее лице угасла.

– Я могла бы позвонить домой и предупредить. Конечно, если вы не…

Он не дал ей договорить:

– Тогда пойдем.

Они взяли такси, едва успели к сеансу. Катрин не отрываясь смотрела на экран. Южная Италия, темная, зловещая атмосфера клаустрофобии. Юная девушка с прекрасным, одухотворенным лицом, на миг вырывающаяся на свободу и вновь оказывающаяся взаперти. Это было не кино, а сама жизнь. Достоверное повествование, пронизанное щедрой чувственностью.

Катрин была поглощена фильмом, все время помня о том, что это произведение создал человек, сидящий рядом с ней. Он рассказывает историю девушки, он знает и понимает все. Безотчетно Катрин коснулась его руки, однако, опомнившись, отстранилась. Но Алексей сам обнял ее за плечи, и, ощутив тепло его руки, Катрин заплакала – о героине фильма и о себе.

– Спасибо вам, – сказала она, когда фильм закончился. – Спасибо.

Других слов в этот миг у нее не было.

Когда такси доставило их к ее дому, Катрин предложила:

– Может быть, хотите подняться и еще раз посмотреть на картину Сен-Лу?

Но Алексей остановился у порога и, взяв ее за руку, сказал сдавленным голосом:

– Катрин… Вам нужно понять, что я человек ненадежный. Полагаться на меня нельзя.

Когда-то то же самое сказала ему Роза. Как мало была она похожа на эту женщину, которая смотрела на него с мягкой улыбкой.

– Мой многоуважаемый отец-психоаналитик с раннего детства твердит мне, что надежных людей на свете вообще не бывает. И меньше всего можно полагаться на самого себя.

Катрин хотела произнести эти слова шутливо, но внезапно охрипший голос выдал ее.

Алексей вошел за ней следом в квартиру, подождал, пока Катрин отправит горничную домой и проведает спящую Натали.

– А теперь, пока я сооружу что-нибудь перекусить, можете идти любоваться на Сильви Ковальскую, – улыбнулась она. – Только смотрите, не сбегите с картиной. Этот номер у вас не пройдет.

Алексей стоял в кабинете Катрин перед портретом и думал, что он совсем спятил. На картину он взглянул лишь мельком и тут же опустился в кресло. Нужно немедленно обо всем рассказать Катрин. Она сильнее, чем показалось ему вначале. Можно рассказать ей о своих подозрениях – она выдержит. В конце концов, возможно, все это чушь. Ведь нет никаких фактов, подтверждающих, что Сильви Ковальская – его мать.

Но глаза на портрете манили и притягивали. Алексей взглянул на картину, потом увидел в зеркале собственные глаза. Сходство было несомненным. Ему показалось, что лицо на портрете глумится над ним, и, не выдержав, он спустился по лестнице вниз.

Из гостиной доносились легкие шаги Катрин. Алексей остановился у двери, зорким взглядом кинематографиста стал наблюдать за ней. Как грациозно ставит она поднос на кофейный столик. Его профессиональный глаз отметил и стройность длинных ног, и плавный изгиб талии, и беззащитность шеи над высоко поднятыми волосами. Еще можно было остановиться, но не хватило сил. Прижать ее к себе – хотя бы один раз. Когда Катрин обернулась, Алексей сделал шаг ей навстречу.

Поцелуй показался ему вечностью. Их тела, их губы соединились. Алексей ощущал неистовый голод и аромат – больше ничего.

А затем издали донесся детский голосок:

– Мама! Мамочка!

Алексей разжал объятия, их взгляды встретились. Оба поняли друг друга без слов. Длинные тонкие пальцы нежно коснулись его щеки. Он ответил ей тем же жестом. Катрин казалась ему самой прекрасной из всех женщин.

Им овладела невыразимая грусть.

– Не провожай меня, я выйду сам, – прошептал он.

Он боялся, нет, надеялся, что Катрин его остановит, но детский голос позвал вновь.

– В Бостоне, да? – прошептала Катрин.

Алексей кивнул.

– И еще одна просьба, – сказал он. – Ты не могла бы попросить отца, чтобы он показал мне картины из его коллекции? Это тебя не затруднит?

– Ничуть, – улыбнулась Катрин.

Жакоб Жардин протянул Алексею бокал и вопросительно взглянул на него:

– Итак, мистер Джисмонди, мы встречаемся вновь.

– Да, и надеюсь, что еще не успел вам надоесть. – Алексей откинулся на спинку кресла и обвел взглядом стены гостиной. – Во время нашей первой встречи я понятия не имел, что вы были дружны с Мишелем Сен-Лу и что Сильви Ковальская – ваша жена.

Ну вот, эти слова произнесены вслух, подумал он и посмотрел в глаза собеседнику.

– Я увидел портрет вашей жены, ныне принадлежащий мисс Жардин, на выставке в Риме. Это потрясающая картина. Она очень меня заинтересовала.

– Да, картина хорошая. – По лицу Жакоба пробежала легкая тень, но тут же исчезла, сменившись обычным ироническим выражением. – Как и все по-настоящему талантливые произведения, эта картина имеет не слишком веселую историю.

Алексей выжидательно смотрел на хозяина, но тот молчал.

– Я заметил, когда разглядывал картину вблизи, что холст в одном месте надрезан.

– Вы очень наблюдательны, мистер Джисмонди. Моя жена, которая тогда, собственно, еще не являлась моей женой, не слишком любила эту картину. Однажды она даже попыталась ее изрезать.

Жакоб вспомнил сцену в Руссильоне, и она, выплыв из прошлого, предстала перед ним во всей яркости и полноте. Искаженное мукой лицо Сильви, острота чувств, собственный гнев и смятение.

Голос молодого человека вернул его в настоящее.

– Извините за нескромность, но не было ли в то время у Сильви Ковальской романа с Мишелем Сен-Лу?

– Думаю, вряд ли, – пожал плечами Жакоб. – Да и что такое «роман»? Разве можно разобраться в подобных вещах? В особенности, если речь идет о такой женщине, как Сильви. В юности Сильви Ковальская была весьма своеобразной особой. – Он улыбнулся. – Тому осталось множество свидетельств. Я знаю лишь, что сам Мишель этот факт отрицал. – Жакоб снова хмыкнул. – Но портреты, которые он писал с нее в ту пору, относятся к числу лучших его работ. В них явно ощущается сильная эмоциональная связь между художником и моделью. Вы не стесняйтесь, мистер Джисмонди, рассматривайте картины сколько хотите.

Алексей прошелся по комнате.

– Да, необыкновенная женщина, очень красивая. – Он обернулся к Жакобу. – Мне кажется, я один раз с ней встречался, – нарочито небрежным тоном заметил он. – Но я не уверен, я был тогда очень юн. И все же, мне кажется, это была она. Одна женщина приходила брать у меня интервью для книги. У нее был псевдоним…

Алексей сделал паузу, с нетерпением дожидаясь ответа.

Жакоб встал, сделал несколько шагов.

– Это возможно. Я знаю, что перед смертью Сильви работала над книгой. Мне она рукопись не показывала, а после ее смерти ничего не нашли – возможно, Сильви ее уничтожила.

– Извините, – пробормотал Алексей, видя, как расстроен Жакоб. – Я вовсе не хотел влезать в вашу личную жизнь.

Жакоб нервно рассмеялся:

– Не беспокойтесь, мистер Джисмонди. Такова жизнь. Для одних – история искусства, для других – собственное прошлое. Пойдемте ко мне в кабинет, там есть и другие работы.

Он включил в кабинете свет.

– Вот, наслаждайтесь. В старости созерцание – одна из немногих радостей, остающихся у человека. Постепенно превращаешься в ходячую историю века. Приходят молодые, задают невинные вопросы. – Он покачал головой. – Тут, кстати, есть и работы моей жены. Правда, она никогда и никому их не показывала – предпочитала уничтожать собственноручно. – Он порылся в каких-то папках, положил одну на стол. – Можете посмотреть. Может быть, они вдохновят вас. Мне самому эти рисунки очень нравятся, а мою дочь от них с души воротит.

Но Алексей не торопился подходить к столу. Он медленно рассматривал картины, висевшие на стенах, ощущая, что пульс бьется все чаще и чаще. Папка притягивала его с таинственной силой. Казалось, голова вот-вот лопнет от множества накопившихся вопросов. Не выдержав, Алексей спросил, стараясь говорить спокойно:

– Ваша жена полька. Я тоже родился в Польше. Насколько я понимаю, именно этим обстоятельством был вызван ее визит ко мне.

– Очень может быть. – Жакоб откинулся на спинку кресла. – Она провела у себя на родине ранее детство, и еще один раз наведывалась туда вскоре после окончания войны. – Он откашлялся. – Но детство, как учит моя профессия, – самая важная пора в формировании личности. Поэтому Сильви всегда испытывала необычайный интерес ко всему польскому. – Он замолчал, увидев, с каким выражением лица Алексей рассматривал рисунки. – Правда, в этих работах что-то есть?

Алексей молча кивнул, боясь, что у него сорвется голос. Среди рисунков с персонажами фантастического бестиария он внезапно наткнулся на собственный портрет: мальчик рядом с кинопроектором и экраном. Скоро ему попался еще один набросок: тот же самый мальчик, со всех сторон окруженный скорпионами, единорогами, фениксами и русалками. Но больше всего Алексея потряс рисунок, на котором была изображена комната с больничными койками, человек в военной форме, а внизу два слова: «Макаров» и «Люблин».

Алексей чуть не выронил сигарету. Макаров! Сильви знала его отца! Мысль заработала с лихорадочной быстротой. Может быть, дядя? Нет, от дяди Сильви не могла узнать эту фамилию, Джанджакомо никому и никогда не рассказывал о прошлом своего приемного сына. Значит, Сильви Ковальская знала его отца. Кроме того, она была в Люблине, где Алексей родился. Воображение моментально создало легко угадываемый сюжет, контуры романтической истории. В руках у Алексея, можно сказать, оказались неопровержимые доказательства правдоподобия этой версии. Но что с ними делать?

– Эти рисунки вселяют в душу тревогу, не правда ли? – послышался откуда-то издалека голос Жакоба.

– Да, вы правы, – кивнул Алексей.

Он закрыл папку и внимательно посмотрел на хозяина. Можно ли спросить этого любезного господина с такими добрыми глазами о любовной связи между его покойной женой и человеком, которого звали Иван Макаров? Нет, это невозможно. Алексей вообразил себя на месте Жакоба, представил чувство горечи, гнева, обиды.

– Да, эти рисунки впечатляют, – медленно произнес он вслух. – Может быть, когда-нибудь в будущем вы позволите мне взглянуть на них вновь. А сейчас, с вашего позволения, я пойду – и так я отнял у вас слишком много времени. – Он поднялся. – Большое вам спасибо.

– Не стоит благодарности, мистер Джисмонди. Я всегда рад услужить другу моей дочери, – улыбнулся Жакоб. – Надеюсь, мы еще увидимся в Бостоне. Если вы любите искусство, коллекция Томаса Закса вас заинтересует.

Алексей поклонился.

Дом Томаса Закса был переполнен людьми, жизнью, весельем. Хлопали пробки шампанского, звучали возбужденные голоса. Здесь собрались все – бостонская элита: богачи из фешенебельных кварталов Бакс-каунти (этих сразу можно было узнать по громких голосам и ослепительному сиянию бриллиантов), представители городских властей, снисходительно-скучающие художники, надменные журналисты и художественные критики, которым предстояло описать выдающиеся события в своих статьях. Успех, полный успех, думала Катрин, пробираясь через толпу из приемной в бывший кабинет, из кабинета – в библиотеку. Она улыбалась, здоровалась со знакомыми, принимала поздравления. Некоторые гости – главным образом студенты и школьники, которых она тоже пригласила, – не только глазели по сторонам, но – о чудо! – даже рассматривали картины. Катрин подумала, что Томас был бы доволен. Она очень устала, но находилась в приподнятом настроении.

Не было лишь одного человека, которого она хотела увидеть больше всех. От этого ее радостная улыбка постепенно блекла. Алексей Джисмонди не приехал. Светская болтовня, многочисленные поцелуи и рукопожатия не давали ей расслабиться, но разочарование с каждой минутой все нарастало.

К девяти вечера бутылки шампанского и комнаты особняка понемногу опустели. Гостей осталось совсем немного. Уставшая от поздравлений Катрин бродила по комнатам в поисках Жакоба и Натали. Они оказались в кабинете. А рядом с ними стоял Алексей – высокий, стройный, внимательно слушающий Жакоба. У Катрин учащенно забилось сердце.

– Мамочка, смотри, кто приехал! – закричала Натали. – Это Алексей. Я хотела познакомить его с дедушкой, а они, оказывается, и так знакомы. Дедушка пригласил его поужинать с нами.

Голосок Натали звучал торжествующе.

Вот и отлично, подумала Катрин. Все устроилось само собой. Она погладила дочку по плечу:

– Вот и отлично, детка.

Натали искоса взглянула на мать:

– Ты не расстроишься, если Алексей с нами поужинает?

– Нет. С какой стати? Наоборот, я очень рада.

Катрин обняла отца, пожала Алексею руку.

– Очень хорошо, что ты приехал, – тихо сказала она, вновь околдованная магнетической силой, исходившей от этого смуглого лица, в котором ощущалась некая тайна. Внезапно Катрин почувствовала, как тесно облегает ее тело новый элегантный костюм.

– Да, Кэт, я пригласил мистера Джисмонди отужинать с нами. Оказывается, он интересуется не только творчеством Мишеля Сен-Лу, но и психоанализом, – усмехнулся Жакоб. – Это вряд ли понравится моей дочери, мистер Джисмонди. Если бы вы побеседовали с ней на эту тему, вы бы сразу поняли, что она терпеть не может психоанализ. Спорить с ней по этому поводу бесполезно.

– Дедушка, мама никогда не спорит. Она просто смотрит неодобрительно, – ясным голоском вставила Натали.

Катрин покраснела:

– Ну вот, Алексей, они выложили тебе сразу все наши семейный секреты. Таков уж обычай в нью-йоркских семьях.

Алексею показалось, что цвет ее серо-голубых глаз омывает и очищает ему душу.

– Полагаю, что мне известны еще не все ваши секреты.

– Не было бы секретов, сидел бы я без работы, – засмеялся Жакоб.

– О каких это секретах вы тут говорите? – подошла к ним Нора Харпер.

– О самых что ни на есть неприличных, – шутливо ответил Жакоб.

Катрин с подозрением наблюдала, как ее подруга и Алексей жмут друг другу руки. Оказывается, Нора тоже была приглашена на ужин. Она немедленно монополизировала Алексея, стала расспрашивать, что он думает о коллекции Закса. Катрин растерялась, почувствовала себя неопытной девочкой. Она совершенно не представляла, как вести себя в подобной ситуации. Но, когда ее глаза встретились с глазами Алексея, она прочла в них явное и несомненное желание. В ней немедленно шевельнулось ответное чувство. Незримое пламя вспыхнуло, объединив их обоих. И происходило это в присутствии ее отца, ее дочери!

К тому времени, когда вся компания добралась до ресторана морской кухни, расположенного в одном из старейших кварталов Бостона, Жакоб Жардин мысленно пересмотрел свое отношение к Алексею Джисмонди. Пожалуй, этот долговязый молодой человек ему нравился. Да и Катрин он подошел бы. Хорошо воспитан, откровенен в суждениях, а кроме того, чем-то неуловимо похож на Катрин. Мощный заряд энергии, сдерживаемый стальной волей.

Жакоб посмотрел на свою дочь. Катрин сегодня была не такой, как обычно; от нее буквально исходило сияние. Открытие картинной галереи явно пошло ей на пользу. Может быть, теперь она переменится. Не исключено также, что дело не в галерее, а в этом молодом человеке. Жакоб покосился на Алексея. Надо будет поскорее оставить их наедине.

Несмотря на сопротивление Жакоба, главной темой разговоров за столом был психоанализ. За ассорти из устриц обсуждался Фрейд и роль отца в семье. Когда подали омаров, беседа переключилась на Мелани Клейн и примат материнства. Шоколадный мусс сопровождался спором о Лакане, о теории языка и символической сферы. В конце концов Натали не выдержала:

– Я не понимаю, о чем вы все тут разговариваете, но, по-моему, папа – это всегда важно, хоть мама думает, что мамы куда важнее. А дедушка не умолкает ни на минуту, и значит, он считает, что важнее всего язык.

Жакоб расхохотался, а Катрин несколько смущенно поправила дочке слегка растрепавшиеся волосы. Но девочка увернулась от ее руки и спросила:

– А что вы думаете, Алексей?

– Не знаю. Я недостаточно стар для таких мудрых разговоров. Или, пожалуй, слишком стар. – Он улыбнулся и взглянул на Катрин. – Во всяком случае, роль твоей матери мне представляется необычайно важной.

У Катрин задрожали руки, и она, извинившись, вышла. Нора последовала за ней.

– Ну и кому же достанется этот расчудесный Алексей – тебе или мне? – спросила она, как только подруги оказались в туалете перед зеркалом.

Катрин изобразила крайнее изумление.

– Мне и в голову подобное не приходило, – процедила она, но тут же, отбросив обычную сдержанность, прошипела: – Надеюсь, что мне.

Нора деланно рассмеялась:

– Я уж не чаяла услышать от тебя эту фразу.

Когда они вернулись к столу, выяснилось, что Алексей собирается уходить.

– К сожалению, я должен вылететь сегодня последним рейсом в Нью-Йорк. Огромное вам спасибо за доставленное удовольствие.

Он пожал руку Жакобу, Натали и Норе, а пальцы Катрин надолго задержал в своей ладони. Прочтя в ее глазах боль и смятение, он шепнул:

– Извини, но я должен уехать. Это очень важно.

Она отвернулась.

– Значит, в Нью-Йорк?

– Да, Катрин, да.

Он стиснул ей руку и грустно улыбнулся.

Не следовало сюда приезжать – все стало еще хуже. Бежать, немедленно скрыться.

Катрин проводила его взглядом, чувствуя, как все внутри тает от истомы.

Следующим вечером она уже была в Нью-Йорке. Уложила Натали в постель, побродила по дому, не зная, чем себя занять. Все валилось из рук. Что с ней происходит? Она взяла трубку, уже готовая позвонить Алексею в отель. Нет, невозможно! Нельзя так навязываться. Невероятно, до чего изменилась ее жизнь за какие-то две недели. Просто сумасшествие какое-то. Очевидно, все дело в том, что энергия, ранее расходовавшаяся на устройство галереи Томаса Закса, теперь не находит выхода. Ну конечно, именно этим все и объясняется, подумала Катрин.

Нет, ничего этим не объясняется, поправила себя она. А поцелуй?

Она легла и попыталась уснуть. Она и сама не знала, было посетившее ее видение сном или мыслью: Катрин увидела длинный извилистый туннель, едва освещаемый тусклым светом. Огромная, мощная Сильви схватила дочь и затолкнула ее в эту узкую щель. Дышать в туннеле было трудно, ноги вязли в грязи, одежда цеплялась за лианы. Проход делался все у́же, а сама Катрин все больше и больше. Конец туннеля был уже близок и там сиял свет, в котором исчезали все тени. Оставалось совсем чуть-чуть. Протолкнуться, протиснуться…

Катрин очнулась обессиленная, но улыбающаяся.

Когда она выходила из душа, в дверь позвонили. Рассыльный принес огромный букет цветов. Внутри у Катрин все запело. Алексей! Букет мог быть только от него.

Она зарылась лицом в весенние цветы и тихонечко запела. Значит, все в порядке. Сегодня они обязательно увидятся. Катрин прижала букет к сердцу, потом развернула бумагу. На пол упала маленькая коробочка и записка.

Первым делом Катрин прочла записку. Она была на итальянском. «Mia cara» – так начиналось это короткое письмо. Пальцы Катрин задрожали, глаза быстро пробежали по строчкам. Лицо покрылось мертвенной бледностью.

Он уехал, вернулся в Рим. Разочарование было столь сильным, что его горький привкус начисто заглушил аромат цветов.

А коробочка? Катрин открыла непослушными пальцами бархатную крышечку. Внутри оказалось кольцо. Старинный изумруд в оправе из белого золота. Катрин замерла, похолодела. Не может быть! Кольцо Сильви! Она повернула его и прочла знакомые инициалы: С.К. Кольцо, звякнув, упало на пол. Сколько раз Сильви обвиняла свою маленькую дочь в том, что та украла этот изумруд! Несправедливые наказания, гнев, обида, стыд – все эти чувства всколыхнулись в памяти Катрин.

Она долго смотрела на кольцо.

Откуда оно у Алексея Джисмонди? Зачем он прислал кольцо ей и почему так внезапно уехал?

В записке говорилось: «Постарайся меня понять». Что именно она должна понять?

А ведь он приезжал не просто так, а ради портрета Сильви. Как она могла об этом забыть? Сама Катрин для него ровным счетом ничего не значит – обычное знакомство в чужом городе. А тут еще это кольцо… Катрин вспомнила, что среди драгоценностей, оставшихся после Сильви, этого перстня не было.

Неужели ей так никогда и не выбраться из паутины, которой оплела ее Сильви?

Катрин долго сидела не двигаясь. Думала о матери, об Алексее. Тело ее содрогалось от рыданий.

Потом, охваченная недобрым предчувствием, она схватила телефонную трубку и позвонила в отель.

– Мистер Джисмонди съехал, – жизнерадостным голосом сообщил ей портье.

– Он не оставил адрес? – спросила Катрин с замиранием сердца.

– Минуточку.

Катрин ждала, изо всех сил вцепившись пальцами в трубку.

– Да, мистер Джисмонди вернулся в Рим. – И портье по буквам произнес адрес.

– Спасибо, – слабым голосом ответила Катрин.

Внутри у нее все сжалось. Она с трудом встала, подошла к окну, посмотрела на безмятежную улицу, а затем, резко развернувшись, поднялась в спальню дочери.

– Ну все, солнышко, твоя мечта осуществилась, – с искусственной веселостью объявила она. – Собирай вещи, мы едем в Рим.

Натали смотрела на нее, словно на божьего ангела, спустившегося с небес.

25

Рим. Яркое солнце, лепные фонтаны, узкие переулки, величественные площади, потрескавшиеся фрески. Все здесь дышало стариной, повсюду людские толпы, оживленные лица, гудение автомобильных клаксонов.

Натали пребывала в постоянном возбуждении – трещала без умолку, то и дело бросалась обнимать мать, восторженно сжимала ей руку. Девочка влюбилась в Рим с первого взгляда.

А Катрин никак не могла понять, почему ее так долго пугал этот город.

Они остановились в отеле «Вилла Медичи» на площади Тринита-деи-Монти. Позавтракали в ресторане на крыше, любуясь панорамой города.

Затем Катрин спустилась в номер и, глубоко вздохнув, позвонила графине. Ей пришлось немного подождать, потом в трубке раздался постаревший, но очень знакомый голос. Графиня чуть не задохнулась от счастья. Сказала, что немедленно вышлет шофера.

Катрин поблагодарила, но попросила отложить встречу до завтра. Трубку схватила Натали и стала разговаривать с бабушкой. Сначала она явно стеснялась, потом просияла от удовольствия. Катрин уже сама плохо понимала, почему так долго тянула с этой поездкой.

Следующий звонок был еще труднее. Что она скажет Алексею, да еще в присутствии Натали? Нет, лучше подождать до вечера.

Вдвоем с дочерью они отправились на прогулку – спустились по Испанским ступенькам в лабиринт старинных улочек. Катрин сама не заметила, как они оказались перед ночным клубом, где она в последний раз видела Карло. Непроизвольно передернувшись, она отвернулась и посмотрела на освещенную ярким солнцем улицу. В сияющей витрине отразилось ее лицо. Это была уже не прежняя Катрин, испуганная девочка, страшащаяся собственного желания, не понимающая, в какой роковой зависимости она оказалась от мужчины, пробудившего в ней эти желания. Она тогда боялась и голоса своего тела, и того, что этот голос не будет услышан. Это был кошмарный капкан, в котором жажда любви сливалась с жаждой наказания.

Куда исчезла та, былая Катрин? Когда это произошло? Наверное, не сразу, а постепенно. И последним этапом избавления было решение приехать в Рим, разыскать мужчину, которого Катрин почти не знала, но во что бы то ни стало хотела узнать как можно лучше. И будь что будет.

Катрин смотрела на свое отражение в стекле и думала, что французы сказали бы про нее со свойственной им деликатностью: une femme d'un rerfain age. Да, она уже не юна, но зато достигла полного расцвета. Ее волосы вспыхивали на солнце золотистыми искорками. Линии лица стали тоньше и четче, и от этого глубоко посаженные глаза казались еще крупнее. Женщина в бледно-розовом платье, раздуваемом легким ветерком. Рядом с женщиной – темноглазая девочка. Нет, Катрин десятилетней давности была совсем не такой.

– Здесь я видела твоего отца в последний раз, – сказала она вслух.

– И что он здесь делал?

Катрин засмеялась:

– Развлекался. Играл в рулетку.

Она произнесла эти слова без малейшего затруднения.

– Как он выглядел?

– Был очень возбужден и очень красив. Прямо как ты сейчас. – Помолчав, она добавила: – Он вообще был очень хорош собой.

Натали искоса взглянула на мать.

– Значит, вы были великолепной парой, – с важным видом произнесла она слова, явно вычитанные в каком-нибудь журнале. – Я очень рада, мамочка, что ты приехала со мной сюда.

– Я тоже рада. – Катрин обняла дочь за плечи. – Пойдем посмотрим на дом, где мы жили.

Она привела Натали к дому, находившемуся неподалеку от Капитолия – тому самому дому, где прошли первые пять лет жизни девочки. Катрин рассказывала ей о первых няньках, о прогулках, о том, как Карло возился и играл со своей маленькой дочуркой. Они сидели в кафе на Пьяцца Навона, ели мороженое и разговаривали. Натали заплакала, и Катрин обняла ее. Жакоб мог бы гордиться своей дочерью. Как я могла так долго мучить ребенка, думала она. Ведь я сама так любила своего отца…

В Риме все выглядело иначе – яснее, отчетливее и проще. Воспоминания, окутанные мстительными тенями, утрачивали тут свою зловещую силу.

Вечером Катрин позвонила из гостиницы к Алексею домой. Когда в трубке раздался женский голос, она судорожно сглотнула и, собрав все свое мужество, попросила синьора Джисмонди. Женщина ответила, что хозяина нет в Риме, он вернется через день, а то и через два. Катрин не стала называться – не хотела изводить себя ожиданием звонка, которого может и не последовать.

На следующий день мать и дочь отправились в палаццо Буанатерра, находившийся в 90 километрах от города. Натали ужасно нервничала.

– А что я ей скажу? В жизни не разговаривала с настоящей графиней.

Взволнованно накручивая на палец прядь волос, она жалобно посмотрела на Катрин.

Та рассмеялась:

– Что-то я не заметила, чтобы ты стеснялась разговаривать с принцессой.

– Мама, но Матильда – это совсем другое дело, – укоризненно сказала Натали.

Катрин попробовала ее успокоить – переключить внимание девочки на живописные пейзажи, горы, деревья, цветы, синеву Средиземного моря.

Заодно это помогло и ей самой подавить тревогу. В конце концов чего ей опасаться? Графиня – всего лишь одинокая старая женщина, которая хочет повидаться с единственной внучкой. Она не монстр, не привидение и не тень своего покойного сына. Все это Катрин напридумывала когда-то себе сама.

И она была права. Палаццо выглядел точно так же – обширный дворец в стиле барокко с великолепными фонтанами и садами. Но хозяйка всего этого богатства, окруженная целым сонмом слуг, оказалась обычной сморщенной старушкой, которая, увидев Натали, сразу же залилась слезами.

– Che bella. Bellissima.

Она расцеловала внучку в обе щеки. Катрин тоже удостоилась поцелуя, но старушку интересовала только Натали. С ней графиня говорила на английском, тщательно подбирая каждое слово; в честь девочки была устроена обзорная экскурсия по дворцу; для Натали здесь была приготовлена специальная комната, все заваленная игрушками, куклами и книжками. Казалось, графиня собирала все это для своей внучки год за годом. В саду подавали самое разнообразное мороженое, в траве резвились очаровательные щенки.

Натали вовсю наслаждалась жизнью, а графиня и Катрин наблюдали за ее восторгами.

– Спасибо тебе, что привезла ее, – сказала графиня, чуть наморщив крючковатый породистый нос. – Спасибо.

– Простите, что не сделала этого раньше, – смущенно пробормотала Катрин.

Графиня бросила на нее проницательный взгляд.

– Знаешь, Катрин, я ведь никогда не испытывала иллюзий по поводу того, каким Карло был мужем.

Катрин удивленно приподняла брови. Неужели свекровь обо всем догадывалась?

– Мужчины рода Буонатерра… – продолжила графиня и неопределенно взмахнула рукой. – Как бы тебе сказать… Впрочем, Карло всегда был примерным сыном. И он очень любил Натали. Как бы я хотела, чтобы он увидел ее сейчас. Я до сих пор скорблю о нем. – На глазах у нее выступили слезы. – Я надеюсь, что ты позволишь девочке немного пожить у меня?

Она умоляюще посмотрела на Катрин и, не дав ей времени ответить, окликнула внучку по-английски:

– Натали, иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать. Думаю, твоей маме это тоже будет интересно.

Они поднялись по просторной лестнице на второй этаж. Графиня ступала плавно и величественно, постукивая тростью; спину она держала очень прямо.

На втором этаже находилась библиотека, где Катрин доводилось бывать и раньше. Здесь ничего не изменилось: тяжелые фолианты выглядели так, словно их никто не раскрывал сотню лет, из высоких окон открывался умопомрачительный вид на горы и море.

Графиня усадила мать и дочь в кресла и положила на стол четыре альбома в кожаном переплете. В первом оказались старинные фотографии. Медленно переворачивая страницы, графиня рассказывала внучке о ее предках из рода Буонатерра. Она говорила о придворных интригах, о борьбе за власть; девочка слушала затаив дыхание. На душе у Катрин сделалось тревожно – магия истории древней Европы явно действовала на ребенка. Этого-то Катрин и боялась.

Ощутив приступ паники, она уже готова была схватить Натали за руку и броситься бежать. Бежать, скрыться, исчезнуть – как это однажды уже произошло.

Тут Натали вдруг рассмеялась.

– Какой смешной!

Она показала на маленького человечка в военной форме, сидевшего верхом на коне.

Катрин удивленно взглянула на дочь и расслабленно откинулась на спинку кресла. Судя по всему, она недооценивала Натали, недостаточно верила в нее. У девочки вполне сформировался характер, она судит обо всем сама и очень мало похожа на свою мать.

Она – это не я, она совсем другая, мысленно повторяла Катрин.

Во втором альбоме были собраны фотографии Карло. Вот он – маленький мальчик рядом с элегантной молодой графиней. Натали смотрела во все глаза. Катрин тоже затаила дыхание, разглядывая запечатленную в снимках историю жизни своего мужа. Карло на пляже, у него длинные вьющиеся волосы до плеч. Карло верхом на пони. А вот ему уже двенадцать, он в школьной форме и очень похож на Натали.

На следующей странице – и это застало Катрин врасплох – были свадебные фотографии. Юная сияющая невеста в сказочном платье с улыбкой смотрит в объектив. Рядом – Карло, темноволосый красавец. Его рука у нее на плече. А вот они кружатся в танце, на его губах играет ироническая улыбка.

– Великолепная пара, – прошептала Натали.

– О да! – охотно подхватила графиня. – Самая красивая пара на свете.

Она улыбнулась невестке.

Катрин отвела глаза, но тут же вновь стала рассматривать фотографии. Матильда, Лео, Порция, Жакоб. Крошечная Натали на руках у отца. Хохочущий Карло подбрасывает дочку в воздух – это ее первый день рождения. Настоящая семейная идиллия.

Фотографии так обманчивы, думала Катрин.

И все же они говорили о многом – о том, что она совсем забыла. Роковой финал окрасил всю предшествующую историю в мрачные краски.

Зато Натали воспринимала эту историю совсем иначе.

– А почему у нас нет этих фотографий? – сварливо спросила она.

– Мы обязательно сделаем себе копии, деточка, – успокоила ее Катрин.

– Обещаешь?

Катрин кивнула.

Натали просияла довольной улыбкой.

Ночевать они остались в палаццо.

На следующий день после завтрака Катрин повела дочку в маленькую часовню – прогуляться.

– Сфотографируй меня здесь, – попросила Натали, протягивая матери фотоаппарат.

Катрин щелкнула затвором, улыбнулась.

– Ты рада, что мы сюда приехали?

Девочка кивнула.

– Знаешь, графиня попросила меня остаться здесь на несколько дней, а то и на неделю. Говорит, что мы съездим к морю.

Она смотрела на мать вопросительно.

Катрин глубоко вздохнула.

– А ты хочешь остаться?

– Не знаю, – нерешительно ответила Натали, по-прежнему глядя на мать.

– Если хочешь – оставайся.

Катрин попыталась улыбнуться, и это получилось у нее неплохо.

– Ну ладно, на несколько дней. Познакомлюсь с ней поближе. Она такая забавная старушка.

Катрин засмеялась:

– Твоя бабушка будет в восторге.

– А ты останешься?

– Пожалуй, нет. У меня в Риме кое-какие дела. Нужно походить по галереям, осмотреться. Я заеду за тобой, как только тебе тут надоест.

Натали хитро прищурилась:

– И наверняка ты увидишься с сеньором Джисмонди.

Катрин вспыхнула:

– Очень может быть.

– Замечательная идея, – хихикнула Натали.

– Ну, если ты меня благословляешь… – лукаво произнесла Катрин.

Вернувшись в Рим, она немедленно позвонила Алексею. Тот же женский голос ответил, что синьора Джисмонди дома нет. Он придет вечером, около девяти.

Катрин повесила трубку. До вечера оставалось много времени. Она приняла душ, надела платье с элегантным черно-белым узором, короткий пиджак. Ее одолевало нетерпение. Нужно увидеться с ним как можно скорее, увидеться и все выяснить. Что именно выяснить, она и сама не знала. Пусть объяснит все толком – и про себя, и про кольцо.

Она посетила несколько галерей: в палаццо Барберини, где выставлены картины Липпи и Рафаэля идти было уже поздно, поэтому она отправилась к Капитолию, погуляла по площади, чувствуя себя обычной туристкой. Хотя, пожалуй, не совсем – римские достопримечательности были ей хорошо знакомы, но она как бы видела их иными глазами. Она долго блуждала по лабиринту кривых улочек, вышла на Пьяцца Навона, посидела в кафе над Фонтаном Четырех Рек. Церковные колокола отзвонили восемь раз. Пора возвращаться в отель, снова звонить Алексею.

Она вышла на улицу, рассеянно посмотрела на табличку с названием. Оно показалось ей знакомым. Кто же живет на этой улице?

И вдруг Катрин вспомнила, что где-то неподалеку живет Алексей. Она оказалась здесь совершенно случайно. Возникло неловкое чувство, словно она пришла сюда шпионить. А в следующую минуту Катрин увидела его. Алексей выходил из красной спортивной машины. На нем были светлые брюки, синяя рубашка; темные волосы растрепаны, и он характерным жестом отбросил их назад. Катрин показалось, что она издалека видит синий огонь его глаз.

Она непроизвольно нырнула в ближайшую подворотню. Нельзя, чтобы он увидел ее вот так, неожиданно. Еще подумает, что она его выслеживала.

За рулем красного автомобиля сидела женщина. Катрин разглядела длинные волосы, красную помаду на губах. Алексей помахал женщине рукой, и машина отъехала.

Катрин вылезла из своего укрытия, когда Алексей уже скрылся в подъезде. Учащенно дыша, она зашла в первый попавшийся бар, заказала коктейль, но не допила его – испугалась, что он опять куда-нибудь выйдет, и набрала номер телефона.

Алексей взволнованно расхаживал по комнате. Катрин Жардин здесь, в Риме! Через несколько минут она войдет в его квартиру. Все последнее время он думал только об этой женщине, и вот она явилась к нему. Что он может ей сказать?

В последний день-два он пришел к выводу, что следствие, которое он затеял в связи с Сильви Ковальской, – полная чушь и ерунда. По сути дела, он пытается искусственно воссоздать прошлое, тем самым заполнив вакуум настоящего. Романтическое бегство в тайну, окутывавшую его рождение, – не более чем уловка сознания, не желающего смотреть в глаза реальности.

Он клюнул на соблазнительный сюжет, на сходство глаз, на польское имя, на загадочное письмо. Но тут распахнулась новая дверь, и в мир фантазии вторглась реальность – таков был излюбленный прием Джисмонди-кинорежиссера. Реальность, которую звали Катрин, перевернула все химеры вверх дном. Она олицетворяла собой жизнь, настоящее, будущее. Никаких привидений, никаких призраков, никаких поисков утраченной матери. Когда-то он сказал в шутку Жакобу Жардину, что его привела в Нью-Йорк «проблема матерей». Но никакой проблемы нет – все эти муки и страдания ни к чему, бесполезно пытаться восстановить пуповину истории.

Все эти дни в Алексее шла внутренняя борьба: желание вело войну с мрачными призраками и постепенно оттеснило их на второй план. Катрин значит для него гораздо больше, чем все эти фантазии, решил он. Ему было стыдно, что он так позорно сбежал из Нью-Йорка, уполз в свою нору, чтобы спокойно все обдумать. Доказательство того, что Сильви Ковальская действительно знала его отца, казалось ему необычайно важным. Теперь же Алексей говорил себе: ну и что такого? Разве это что-нибудь доказывает? Отец никогда не бывал во Франции, а Жакоб сказал, что его жена приезжала в Польшу всего на несколько месяцев. Она просто не успела бы выносить и родить там ребенка. И все, нечего больше ломать над этим голову. Письмо Сильви Ковальской? Не стоит задумываться и о нем – слишком многие могут в результате пострадать. Пусть прошлое хранит свои тайны, есть дела и поважнее.

Сегодня утром Алексей проснулся и решил, что нужно вернуться в Нью-Йорк, к Катрин.

Но Катрин приехала сама.

Он слышал, как Джина открывает входную дверь. Раздались шаги, и в дверях появилась Катрин. Их отделяло друг от друга всего несколько метров. Она была еще прекраснее, чем ему запомнилась. Лицо ее раскраснелось, словно она не шла, а бежала. Катрин была похожа на дикого лесного зверька, зорко озирающегося и принюхивающегося – нет ли опасности.

Алексей взял ее за обе руки.

– Как чудесно, что ты приехала. Какой замечательный сюрприз!

– Я должна была приехать, – прошептала Катрин, ободренная его взглядом.

Да, я правильно сделала, подумала она. Магнетизм, исходивший от него, был слишком силен, и она высвободила руки. Итак, вот как выглядит его жилище. Она осмотрелась по сторонам. Большая, почти пустая комната. Все выдержано в мягких тонах, никаких острых углов, лишь закругленные линии. Диваны серо-голубого оттенка, бледные обои, поблекшие краски недореставрированной фрески, белые пирамидальные лампы. Это комната аскета, мыслителя.

Она опустилась на краешек дивана, взяла предложенный бокал. Алексей сел рядом, почти вплотную. Катрин взглянула на него и быстро отвела глаза. Слова давались ей с трудом.

– Я должна была выяснить, – сказала она. – Должна.

– Что выяснить?

Ее лицо казалось таким испуганным, таким ранимым.

– Выяснить про тебя…

Она робко, неуверенно подняла глаза.

Алексей поцеловал ее. Слова сейчас могли лишь помешать, все испортить. Слишком много было разговоров, они больше не нужны.

Ее губы были мягкими и нежными. Алексей притянул ее к себе, для чего ему пришлось преодолеть легкое сопротивление. Но в следующий миг ее руки скользнули по его волосам, и он ощутил гибкое, податливое тело совсем рядом. Алексей заставил ее взглянуть себе прямо в глаза. Прочел в ее взгляде сумбур и тайну. Как ему хотелось проникнуть в эту тайну, превратить сумбур в неистовство страсти. После стольких лет колебаний и сомнений Алексей впервые знал нечто совершенно ясно и определенно: он хочет эту женщину.

– Пойдем, выясним друг о друге все, – сказал он. В его словах были и просьба, и обещание.

Катрин последовала за Алексеем. Они прошли коридором и оказались в другой комнате, выдержанной в тех же серо-голубых тонах. В сводчатом алькове стояла белая кровать. Ваза с алыми и светло-розовыми тюльпанами. Сознание Катрин, словно во сне, выхватывало из окружающего лишь отдельные детали. Она чувствовала на себе его взгляд – ярко-синие глаза с черными точками зрачков. Эти глаза, казалось, пытались разглядеть нечто в ее душе. В памяти Катрин колыхнулось что-то полузабытое, но тут же исчезло, вытесненное прикосновением его рук и губ. Катрин всецело погрузилась в море ощущений, где явь пересекалась с вымыслом. Теплая волна желания соединила воображение и реальность воедино.

Они рухнули на прохладные простыни. Глаза, губы, руки, ноги – каждая частица их тел участвовала в этом акте взаимного познания. Они обнажились друг перед другом – скинули не только одежду, но, казалось, и кожу. Весь мир, все воспоминания ничего больше не значили. Он проникал в нее, она в него. Они стали двуедины. Познанное и неведомое, рождение нового…

Катрин вся отдалась ощущениям, начисто отключив работу мыслей. Это была как бы она и в то же время не она. Каждое движение немедленно преобразовывалось в чистейшее наслаждение. Катрин впервые была сама собой, ничего не стеснялась, доверяла своему желанию.

Алексею же казалось, что время раздвинулось, стало безмерным, вещественным, статичным. Он тоже раскачивался на теплых волнах, видя перед собой ее раскрытые глаза. Они звали его и притягивали. Алексей покрывал поцелуями губы, с которых срывались стоны, погружался все глубже и глубже в бездну времени. Центр Вселенной распахнулся ему навстречу, охватил его, поглотил, убаюкал. Потом – судорога и совместное погружение в темные воды.

Когда все было кончено, Алексей нежно улыбнулся и провел рукой по ее бедру.

– Ну вот, теперь мы узнали друг друга лучше.

– Совсем чуть-чуть, – полушутливо-полусерьезно ответила Катрин.

– Ты хочешь узнать меня еще лучше? – поддразнил ее он.

Она кивнула.

– Ох уж эти современные женщины, – простонал Алексей.

– Какой ты глупый, – надулась Катрин.

Он встал, накинул на плечи белый халат.

Высокий загорелый мужчина с поразительными глазами. Он направлялся к двери, уходил от нее, и Катрин сама удивилась силе своего отчаяния – она не хотела, чтобы между ними было расстояние. Катрин закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.

– Ты что? – обернулся он.

Катрин подняла заплаканное лицо, увидела, что он вернулся с подносом в руках. На подносе стояла бутылка шампанского. Какая же я дура, подумала Катрин и улыбнулась.

– Не плачь, не надо. – Он бросился к ней, стал покрывать поцелуями ее лицо. – Я так счастлив, что ты здесь, со мной.

Катрин испытующе взглянула на него:

– Но ведь ты уехал из Нью-Йорка, бросил меня?

– Да, – просто сказал он и погладил ее по волосам.

Он не хотел ничего объяснять. Вместо этого прижал к себе ее стройное тело, которое даже в своей наготе казалось одетым. Она погладила его – робко, словно между ними еще ничего не произошло. Ее грусть ранила ему сердце. Всем своим телом, всем своим существом он говорил: я здесь, я люблю тебя. Как возбуждала его робость, сочетавшаяся в ней с безудержной страстностью.

Его нежность, деликатность его движений волновали и трогали ее. Она и не представляла, что такое возможно – во всяком случае, что это может произойти с ней. Катрин хотелось крикнуть ему: я люблю тебя, не бросай меня!

Но когда они разомкнули объятия, Катрин вновь ощутила безотчетный страх – ей не хотелось, чтобы Алексей от нее отрывался, чтобы он выходил из комнаты. Пусть их тела всегда будут сплетены на этой белоснежной постели. И еще в ее душе пробудилось угасшее было желание знать всю правду.

Она взяла бокал с шампанским, отпила.

– И все-таки я хочу знать, – прошептала она. – Объясни мне смысл твоей записки. Что я должна была понять? Откуда у тебя кольцо матери? Почему ты послал его мне?

Алексей растерялся. Правда? Что такое правда?

– Мне кажется, что я в тебя влюбился, Катрин, – хрипло сказал он.

Она улыбнулась, погладила его по щеке.

– Я в тебя тоже.

Они молча смотрели друг другу в глаза, а потом, засмеявшись, она спросила:

– Но откуда все-таки у тебя кольцо? Ты что, купил его в антикварном магазине? Вряд ли. Сильви ни за что не продала бы его. Да и в любом случае, ты не мог знать, что оно принадлежит ей. Кто дал тебе это кольцо?

Солгать было так легко – она сама предложила вполне правдоподобную версию. Да, он случайно купил это кольцо в антикварном магазине, увидел инициалы, провел небольшое расследование… Но нет, лгать ей он не будет. Невозможно лгать, когда смотришь в эти доверчивые, искренние глаза.

– Она сама дала мне кольцо, – наконец вымолвил он.

– Она сама? – переспросила Катрин и почему-то ощутила укол ревности. – Так ты знал ее?

Алексей покачал головой. Но тут же, передумав, кивнул. Придется все ей рассказать. Ничего, они вместе посмеются над его фантазиями. И все же ему было страшно.

– Да, я один раз видел Сильви Ковальскую. Она брала у меня интервью.

– Интервью? Какое интервью? Она никогда не занималась журналистикой.

Катрин совсем растерялась и непроизвольно прикрыла тело простыней.

Алексей пожал плечами, встал с кровати и опустился в кресло.

– Я сам толком не знаю. Потом, в шестьдесят восьмом году, я получил письмо. К письму было приложено кольцо. – Он глубоко вздохнул и ровным голосом закончил: – В письме говорилось, что Сильви – моя мать.

– Что?!

Катрин дернулась и выпрямилась.

Сердце Алексея сжалось от страха. Теперь она его возненавидит. Она так враждебно относится к своей матери, что ее зловещая тень ляжет и на него.

– Все это глупости, разумеется. Полная чушь. Моя мать умерла в момент моего рождения. Но в прошлом году, когда я увидел на выставке портрет Сильви Ковальской, я был заинтригован. С чего вдруг эта женщина написала мне такое письмо? Ломал себе голову, не мог сообразить. Специально отправился в Нью-Йорк, чтобы хоть что-то разузнать. Узнать ничего не удалось, но зато я встретил тебя. – Он взял ее за руку. – Сильви привела меня к тебе, – настойчиво повторил он.

Но ей этого было недостаточно, Катрин хотела знать больше.

– Сильви умерла еще в шестьдесят первому году. И почему ты мне не рассказал все это в Нью-Йорке?

Нет, ей никогда не вырваться из паутины Сильви. Взгляд Катрин стал обвиняющим.

– Не знаю, – грустно покачал он головой. – Не знаю. Я был растерян, думал, что, может быть, все это правда. – Он хрипло рассмеялся. – Глупо, конечно. Я боялся, что ты окажешься моей сестрой, единоутробной сестрой. В общем, полная ерунда. Но мне всегда было свойственно чересчур увлекаться фантазиями. Я чувствовал, что совсем запутался. – Он говорил все быстрее, встревоженный выражением ее лица. – Поэтому я и уехал. Уехал, хотя больше всего хотел остаться. Остаться с тобой. Катрин, ты меня слышишь?

Она резко поднялась, стала натягивать одежду. Движения ее были порывистыми, нервными.

– Катрин, – позвал Алексей.

Она обернулась к нему уже одетая и отстраненная.

– Ты и в самом деле можешь оказаться моим братом, – проговорила она с искаженным лицом. – Сильви вечно трахалась с кем придется. Это очень на нее похоже. Она вечно все портила, всем делала больно. Даже после смерти. Все мои несчастья из-за нее.

Катрин, задыхаясь от рыданий, выбежала из комнаты.

Алексей догнал ее, схватил за руку.

– Куда ты?

– Я не могу здесь больше оставаться. – Она рывком высвободилась. – Мне нужно подумать. И я еще должна позвонить Жакобу.

– Катрин, но ведь все это ерунда. – Он обнял ее. – Забудь об этом.

– Не могу. – В ее взгляде читались боль и ужас. – Ты ведь совсем ее не знал. Это очень похоже на правду. Сильви всегда была коварной и жестокой.

Алексей пытался успокоить ее:

– Жестокой? Но почему жестокой? Ведь она же не могла предположить, что мы встретимся. Тут нет никакого заговора против тебя.

Катрин отвернулась.

– Я позвоню Жакобу, – упрямо повторила она.

– Зачем? – повысил голос Алексей. – Ты хочешь сделать ему больно? Если бы он что-то об этом знал, то сказал бы мне еще в Нью-Йорке.

Катрин заколебалась, и Алексей воспользовался этим, чтобы усадить ее.

– Да, но ведь отец считает, что «Джисмонди» – твоя настоящая фамилия, – возразила Катрин. – Откуда он мог знать?

– Тоже верно, – пробормотал Алексей.

Он и не предполагал, что Катрин воспримет все это так близко к сердцу. Зря он признался ей. Сам во всем виноват. Лучше бы соврал. А теперь она уйдет, и все кончится. Эта мысль приводила его в отчаяние.

– Катрин, ты сейчас расстроена, тебе трудно собраться с мыслями. Скажи, приходилось ли тебе слышать от отца историю о пропавшем ребенке? Или о том, что у твоей матери мог быть еще один ребенок? Слышала ли ты когда-нибудь имя Иван Макаров?

Катрин покачала головой.

– Ну вот видишь. Если бы что-то было, до тебя наверняка дошли бы хоть какие-то отрывочные сведения, намеки. Забудь ты всю эту историю. Мне не следовало тебя в нее посвящать. Если бы я знал, что ненависть к матери стала для тебя навязчивой идеей…

Удар пришелся в цель.

– Навязчивой идеей? – дрогнувшим голосом повторила Катрин. – Если бы ты ее знал, то мне не пришлось бы тебе объяснять, что для нее не было ничего невозможного. – Внезапно взгляд ее переменился. – Ну вот, я все время это чувствовала. У тебя ее глаза!

– Ладно, поступай как знаешь! – разозлился он и протянул ей телефонный аппарат. – Звони отцу. Уж он-то должен знать, что его жена вынашивала девять месяцев чужого ребенка, а затем этот ребенок исчез.

Катрин диковато рассмеялась:

– Это ты так думаешь. Сильви могло сойти с рук даже такое. Жакоб был слеп во всем, что ее касалось.

Ее лицо было искажено лютой, безудержной ненавистью. Алексей хотел обнять Катрин, избавить ее от этой злой страсти. Он видел перед собой маленькую страдающую девочку и хотел обнять ее, утешить.

– Нет! – крикнула она и тише добавила. – Я должна это выяснить, Алексей. Если мы хотим, чтобы у нас было будущее… Да и Натали… – У нее на глазах вновь выступили слезы. – До свидания.

У самой двери Катрин оглянулась, внезапно поняв, что может больше никогда его не увидеть.

Катрин не помнила, как добралась до гостиницы, как рухнула на кровать. Ей мерещился лабиринт каких-то пыльных коридоров, опасно пересекающихся тоннелей, которые вели в никуда. Средь глухих стен звучал жестокий, безжалостный смех, а в центре этого кошмарного места затаился зверь – нет, не зверь, а гигантский мохнатый паук, плетущий свою паутину.

Очнувшись, Катрин не сразу избавилась от этих сумрачных видений. Постепенно мысли прояснились, и она вспомнила: Алексей – ее брат. Нет, в бледном свете утра это казалось совершенно невозможным. Она занималась любовью с собственным братом? Нет! Какая нелепица!

Но зачем тогда Сильви написала ему письмо и послала кольцо? Нужно позвонить Жакобу. Катрин взглянула на часы. В Нью-Йорке сейчас поздняя ночь. Звонить отцу в это время нельзя. Да и потом, что она ему скажет? «Папа, был ли у Сильви роман с русским, которого звали Иван Макаров?»

Нет, по телефону такое не спросишь. Нужно поговорить с глазу на глаз. А вдруг Жакоб ничего не знает? Нервный, злой смех стал распирать ее изнутри, и Катрин с трудом подавила этот приступ.

По крайней мере Жакоб наверняка знает, когда именно Сильви ездила в Польшу и сколько времени она там провела. Как глупо – она забыла спросить, когда Алексей родился. Ничего, это еще не поздно выяснить. В конце концов, можно отправиться в Польшу, порыться в регистрационных книгах. Но где искать регистрационные книги за сорок пятый год? Да и будет ли в них вся правда?

Вопросы, вопросы, вопросы, от которых никакого проку. Это было похоже на безумный заколдованный круг. У Катрин возникло чувство, словно она тонет. Подступили слезы.

Когда она наконец встала с постели, решение созрело. Нужно возвращаться домой, в Нью-Йорк. Нужно забыть об Алексее, обо всей этой истории. Это было не более, чем зигзаг судьбы. Не следовало ей сюда приезжать. Больше ноги ее здесь не будет.

Ничего не видя от слез, Катрин кое-как уложила в чемодан вещи.

Зазвонил телефон.

Она машинально подняла трубку и услышала голос Алексея:

– Катрин, дорогая, я обзвонил все римские отели. Я сейчас приеду. Дождись меня.

У нее подкосились ноги. Катрин опустилась на кровать.

– Нет, не нужно, – хрипло сказала она и повесила трубку.

Встречаться с ним нельзя. Она не выдержит, вновь упадет в его объятия. Только не это.

Катрин выбежала из гостиницы, взяла напрокат автомобиль. Потом долго гнала машину по шоссе – подальше от этого города. Скорей бы увидеть Натали.

Но улицы с односторонним движением никак не желали выпускать ее из своего плена, и вскоре Катрин поняла, что едет не в ту сторону. Она попробовала исправить ошибку и запуталась еще больше. Какая разница? Все равно никто ее не ждет. Главное, что она уехала.

Ею завладел монотонный ритм движения. Мысли путались, всплывали какие-то разрозненные воспоминания. Катрин пыталась восстановить в памяти все, что ей было известно о жизни Сильви. Алексей сказал, что она могла слышать в детстве какие-то намеки… Катрин стала думать о самом раннем детстве. Польша? Нет, в семье никогда не говорили об этом. Да и не могла маленькая девочка такое запомнить. Катрин напрягала память, воскрешая эпизоды, слова, лица.

Но это может помнить Лео, внезапно подумала она. Ведь он старше на целых восемь лет. Знал же он про Фиалку задолго до того, как об этом узнала Катрин. Сразу же после возвращения в Нью-Йорк надо будет встретиться с братом.

Катрин вела машину как во сне. Точнее, как в кошмаре. В миг просветления она взглянула на дорожный указатель и увидела, что движется по направлению к Пизе. Она ехала в противоположную сторону от Натали. Это неважно, сказала себе Катрин. Все равно в таком состоянии появляться перед Натали нельзя. Встречу придется отложить на завтра.

У первой же закусочной она остановилась, выпила три чашки кофе подряд, покрутила в руках булочку, а потом позвонила дочери. К счастью, ни графини, ни Натали дома не оказалось – горничная сказала, что они отправились к морю. Катрин просила передать, что позвонит завтра.

Внезапно она подумала, что рассталась с Натали только вчера. Один день, и вся ее жизнь перевернулась. Катрин снова затряслась в приступе истерического смеха.

А потом она опять гнала по шоссе машину, не видя ничего вокруг – ни моря, ни плавных холмов. Катрин рылась в прошлом, искала в нем полустертые следы. Вот парижская квартира в квартале Марэ. Жакоб, Сильви, Лео, маленькая Катрин. Иногда там появлялся Жак. Изредка – Фиалка…

Принцесса Мэт! Вот кто ей нужен. Катрин прибавила газу. Матильда знает Сильви с детства. Матильда, ее добрая мать Матильда, поможет.

26

Матильда закрыла потрепанный томик писем мадам де Севинье, сняла очки и откинулась на спинку шезлонга. На пышном газоне яркими пятнами выделялись полевые цветы. А еще дальше, за парком, возвышались массивные, надежные громады гор, увенчанные белыми конусами снега.

Жаль, что я не владею виртуозным пером мадам де Севинье, думала Матильда. Надо было бы написать письмо Фиалке, в котором неспешным слогом запечатлелись бы и материнская забота, и нежнейшие оттенки чувств, и красоты природы. Но эпоха писем осталась в прошлом. Теперь все контакты сводились к телефонному разговору. Поболтать о том, о сем и повесить трубку.

Принцесса вздохнула и тут же иронически улыбнулась. Ее долгая жизнь уходила корнями в далекое прошлое – казалось, оттуда не так уж далеко до века мадам де Севинье, века придворных интриг и сложнейшего этикета. Великий век эпистолярной культуры.

Но, пережив две мировые войны со всеми их утратами и потрясениями, Матильда была неразрывно связана с веком двадцатым, где темп задавали реактивные самолеты, компьютеры и телефоны. Мир стал меньше, насыщенней скоростью и информацией. Знания теперь накапливаются не в мозгу, а на дискете. Память внесена во внешнюю среду.

На прошлой неделе к принцессе приезжала молодая женщина, просила Матильду поделиться воспоминаниями, то есть овеществить память. Женщина была полна энтузиазма, она хотела написать биографию принцессы. Собиралась совать нос в частную переписку, мучить Матильду расспросами, встречаться с ее родственниками и друзьями. Принцесса удивленно выслушала свою гостью и вежливо, но твердо отказалась. Пусть уж воспоминания остаются ее собственным владением до конца дней, тем более что ждать этого конца осталось уже недолго. Нет, Матильда не хотела, чтобы ее память облеклась в чужие слова, чтобы публика оказалась посвящена в тайны ее жизни. Какая кошмарная идея!

Матильда задумчиво улыбнулась. Биографии деятелей современности, должно быть, будут выглядеть презабавно. В них не окажется длинных и подробных писем, лишь официальная корреспонденция да телефонные счета. «Из телефонного счета за июнь 1980 года мы видим, что принцесса Матильда в этом месяце общалась со своей дочерью крайне редко. Возможно, это означает период охлаждения в их отношениях…»

Матильда засмеялась. Теперь она писала длинные, подробные письма только Жакобу Жардину. Рассказывала о своих мыслях, о прочитанных книгах. Он отвечал ей тем же. Переписка возобновилась еще в тот год, когда Катрин стала учиться в швейцарском пансионе, и с тех пор не прекращалась. Благодаря почте Матильда и Жакоб как бы вели вторую жизнь, и иногда принцессе казалось, что именно эта жизнь и является настоящей реальностью. Матильда до сих пор волновалась, вскрывая конверт, адрес на котором был написал знакомым твердым почерком. Совсем как тогда, целую вечность назад.

Принцесса посмотрела вверх, на небо, по которому ползли облака. Пожалуй, пора идти в дом – становится прохладно. Она медленно поднялась. Проклятые суставы – совсем не слушаются, раздраженно подумала принцесса.

В это время в дальней конце парка раздался собачий лай. Гости? Но она никого не ждала.

В дальнем конце аллеи показалась высокая стройная женщина в белых брюках.

– Катрин, какой сюрприз! – Лицо принцессы просияло улыбкой. – Вот радость! Очень мило, что ты заехала ко мне так, запросто.

Они поцеловались.

– Надеюсь, я вам не помешала?

– Вовсе нет. Сейчас как раз будут подавать чай. Ты останешься на ночь? Куда ты едешь?

– Я ехала к вам.

Принцесса с любопытством посмотрела на нее и подумала, что у девочки усталый и расстроенный вид. Бедняжка – она так щедро одарена природой, а жизнь ей выпала нелегкая. Неудачный брак, смерть Карло.

– Здорова ли Натали?

– Да, и думаю, вам будет приятно узнать, что сейчас она находится у бабушки.

– Мне и в самом деле приятно это слышать, – медленно произнесла принцесса. – А теперь скажи, чем ты расстроена?

Катрин не ответила, и Матильда не стала настаивать. Она отвела свою гостью в оранжерею.

– По-моему, нашей поварихе уже известно о твоем приезде, – заметила Матильда, увидев, что в оранжерее накрыт стол для чая на двоих.

– Я не знаю дома, который обслуживался бы лучше, чем этот, – попыталась улыбнуться Катрин.

Матильда затеяла легкий разговор, поздравила Катрин с открытием галереи Томаса Закса – об этом писал в своем письме Жакоб. Письмо пришло только вчера. Принцесса говорила без умолку, отлично понимая, что Катрин ее почти не слушает.

– А как дела у Фиалки? – спросила та, сделав над собой усилие.

– Очевидно, с ее точки зрения, неплохо, – с улыбкой пожала плечами принцесса. – Она завела себе молодого любовника, всячески портит жизнь мужу. Если ты останешься на несколько дней, услышишь от нее обо всем сама. Послезавтра Фиалка должна приехать.

Катрин промолчала. Принцесса не была уверена, что молодая женщина вообще ее слышала. Катрин сидела, оцепенело уставившись на вазу с тюльпанами.

Внезапно она спросила тихим и решительным голосом:

– Мэт, Сильви когда-нибудь произносила при вас имена Алексея Джисмонди или Ивана Макарова?

В глазах Катрин читалось отчаяние.

Принцесса задумчиво помешала ложечкой в чашке. Итак, момент настал, думала она. Надежды не оправдались.

– Надо вспомнить, – медленно произнесла она. – Память у меня уже не та. Особенно на имена.

Катрин нервно комкала салфетку, расправляла ее, снова комкала. Девочка совсем вышла из колеи, подумала Матильда. Обычно она держится так спокойно, так уверенно.

– Попробуй пирожное, Кэт, оно восхитительно, – предложила принцесса.

Катрин лишь мотнула головой.

– Джисмонди, так-так. Это ведь итальянский промышленник, верно? – с невинным видом спросила Матильда.

– Да, – нетерпеливо кивнула Катрин. – Сильви когда-нибудь произносила при вас это имя? Говорила про его сына? Приемного сына? – уточнила она дрогнувшим голосом.

Матильда смотрела куда-то вдаль.

– А почему ты хочешь это знать?

– Мне это необходимо, – отрезала Катрин.

Потом вскочила, да так резко, что стул чуть не перевернулся. Принялась нервно расхаживать по комнате, подошла к вазе с тюльпанами, выдернула один из них, затем, опомнившись, сунула обратно.

– Мне необходимо это знать! – выкрикнула она. – Алексей Джисмонди сказал мне, что Сильви, возможно, его мать.

Матильда громко рассмеялась, чтобы ослабить напряжение.

– Это она ему такое сказала? Сильви обожала фантазировать. Вечно придумает что-нибудь несусветное. – Не в силах выдержать взгляд Катрин, она запнулась. – Послушай, какое это теперь имеет значение? Сильви давно умерла, все осталось в прошлом.

– Для меня это имеет значение, – глухо сказала Катрин.

Матильда хотела опять рассмеяться, но не смогла – слишком уж потерянным было лицо ее гостьи.

– Объясни мне, Катрин. Почему это для тебя так важно?

– Потому что я люблю Алексея, – выдохнула Катрин, и по ее лицу потоком потекли слезы. Она всхлипнула, закрыла лицо руками.

Матильда медленно поднялась, обняла за плечи:

– Ни о чем не беспокойся, девочка. Я пораскину мозгами, что-нибудь придумаю. А сейчас давай отдохнем, мне нужно собраться с мыслями.

Она проводила Катрин в ее комнату, а сама, тяжело ступая, вернулась к себе в спальню. Долго сидела в кресле у окна, смотрела на горы. Сильвии уже давно нет, а вот как теперь все складывается. Сильви продолжает влиять на судьбы ее близких. Невероятное стечение обстоятельств, возникшее по ее воле. А Матильда так надеялась, что эта старая история никогда не всплывет. Она вспомнила свою последнюю встречу с Сильви, постаралась припомнить детали. Сильви была сама не своя, то вскакивала, то садилась, не находила себе места от возбуждения.

– Я видела его! Я видела моего сына.

– Лео?

– Нет, не Лео. Моего второго сына. Моего потерянного сына. Алексея!

– Что за глупости, Сильви! О чем ты говоришь?

– Это не глупости.

Сильви бросила на Матильду торжествующий взгляд.

Теперь, много лет спустя, вспомнив этот взгляд, Матильда содрогнулась.

– У меня есть еще один сын, и я его люблю. Я нашла его. Катрин – не моя дочь, – произнесла она с отвращением. – Я сейчас все вам расскажу.

И она поведала принцессе свою историю – нелепую, запутанную, невероятную. Возбужденным голосом Сильви рассказывала о разоренной войной Польше, о подмене новорожденных младенцев, о женщине по имени Ганка, о русском офицере Иване Макарове. Принцесса слушала ее и не верила, считала, что Сильви выдумывает, фантазирует, пытается придумать оправдание той ненависти, которую вызывает в ней собственная дочь. Матильда так прямо и сказала:

– Сильви, вы все это напридумывали. Вы хотели бы, чтобы Катрин не была вашей дочерью.

– У меня нет дочерей, – ответила Сильви, глядя на нее лучистыми синими глазами. – Только сыновья.

И тут принцесса впервые засомневалась. Она не хотела, отказывалась верить. Рассказ Сильви пробуждал в ее памяти слишком мучительные воспоминания – дети военной поры, сироты, разрушенные семьи. В мирном швейцарском замке вновь пахнуло войной.

– А Жакобу вы об этом рассказывали? – тихо спросила Матильда.

Сильви решительно покачала головой, золотистые волосы рассыпались по плечам.

– Нет. Он недостоин того, чтобы знать.

– А мальчику вы говорили?

Сильви опять качнула головой, но уже не гневно, а мечтательно.

– Пока не говорила.

– Значит, кроме меня, никто не знает?

– Да, вы единственный человек на земле, которому я доверяю.

Эти слова были произнесены с вызовом, словно Сильви ставила на карту все свое достояние.

А вскоре после этого разговора она покончила с собой.

И вот принцесса сидела у окна и смотрела вдаль. Какое-то время спустя она поднялась и подошла к телефону. Ничего не поделаешь – придется все рассказать. Для этого нужно сначала всех собрать. Она вздохнула. Как воспримет эту весть Жакоб? А Катрин? Девочка и без того в тяжелом состоянии. У Лео хватает собственных проблем, важных дел и забот. И еще есть этот Алексей, которого она пока не знает. Но выбора нет. Придется рассказать им всем историю, в которую сама Матильда до конца так и не поверила.

Пять дней спустя все были в сборе. Все, кроме одного. Гости сидели в столовой. Все-таки от телефонов и реактивных самолетов есть своя польза, подумала Матильда. Жакоб и Лео прилетели так быстро, как только смогли. Натали играла с собаками в парке. Приехала Фиалка. А Катрин – та совсем иссохла от ожидания. Принцесса ничего ей не объяснила, сказала, что придется подождать, пока соберется вся семья. Каждый из них знал и помнил Сильви по-своему; каждому придется решать самостоятельно, верить ее рассказу или нет. Не прибыл лишь Алексей – до него Матильда сумела дозвониться только вчера.

Итак, все собрались в столовой за длинным столом орехового дерева. Блики послеполуденного солнца скользили по полированной поверхности. Лео рассказывал о Сальвадоре и Гватамале, о мире страданий и лишений, так не похожем на этот швейцарский рай. Но в его устах картины далекой жизни обретали реальность. Пожалуй, Лео Жардина принцесса знала меньше, чем остальных. Она смотрела на его худое, почти костлявое лицо, смуглое от тропического загара. Все слушали очень внимательно, но чувствовалось, что собравшиеся с нетерпением ждут дальнейшего развития событий. Матильда никому ничего не объяснила, даже Жакобу. Он совсем поседел, и Матильда иногда с трудом различала в его постаревшем лице знакомые черты. Когда она читала его письма, то видела его совсем другим, таким, как прежде. Должно быть, то же самое он думает и обо мне, мысленно вздохнула Матильда и грустно улыбнулась.

– Мэт, скажешь ты нам или нет, зачем ты всех нас собрала? – не выдержала Фиалка. – У меня уже терпения не хватает.

Принцесса взглянула на дочь, сидевшую в дальнем конце стола. Все те же порывистые жесты, живое, подвижное лицо. Похожа на мать и в то же время совсем другая.

– Чуточку терпения, детка, – покачала головой Матильда. – Ты уже достаточно взрослая.

Дверь открылась, и дворецкий объявил, что прибыл господин Джисмонди. Принцесса поднялась навстречу последнему гостю, внимательно посмотрела на него и внутренне ахнула. Неужели все они ослепли? Ведь это Жакоб – именно таким она увидела его впервые. Те же резкие черты лица, тот же поворот головы, такие же вьющиеся волосы. Лишь глаза другие – ярко-синие, как у Сильви. Может быть, она грезит? У принцессы на миг закружилась голова. Но она взяла себя в руки и представила гостя тем, кто видел его впервые.

Странная вещь, но они, казалось, не замечают его сходства с Жакобом.

Сам Жардин-старший взглянул на молодого человека с некоторым недоумением:

– Рад вас снова видеть, мистер Джисмонди. Признаться, не ожидал…

Матильда видела, что мысль Жакоба лихорадочно работает, но он явно был далеко от разгадки.

Так есть сходство или оно ей пригрезилось?

Фиалка, как всегда неравнодушная к красивым мужчинам, ласково пожала Алексею руку и вопросительно взглянула на мать.

Лео проявил к вновь прибывшему куда меньший интерес.

Принцесса попыталась сравнить обоих мужчин: один светловолосый, в мешковато сидящем костюме; второй – смуглый, энергичный, с живым, внимательным взглядом, но при этом очень сдержанный, хладнокровный.

Катрин единственная не встала, а лишь едва слышно прошептала:

– Привет.

Но Алексей смотрел только на нее, и в его взгляде явно читалось страдание.

Принцесса сразу почувствовала связь, существующую между ними. Древнюю магнетическую силу, которую люди называют любовью. Темное наваждение, разрушающее и преобразующее жизнь. Болезнь, именуемую желанием. Матильда поежилась – она и забыла всю силу этого волшебства. Но память напомнила о былом, обожгла жаром старое тело. Принцесса глубоко вздохнула и опустилась в кресло.

Слева от нее сидела Катрин, а Алексея она усадила справа. Напротив, под старинным гобеленом, на котором было изображено изгнание из рая, сидел Жакоб. Матильда специально усадила его так – чтобы видеть перед собой проницательные глаза старого друга и сочные краски старинного гобелена.

– Я собрала вас здесь, чтобы рассказать одну историю. Эта история касается каждого из вас, – медленно начала Матильда. Налила в стакан воды, отпила, неторопливо оглядела присутствующих. – Это история из прошлого. Не могу поручиться вам за ее достоверность, не знаю, можно ли ее проверить. Но я расскажу ее – расскажу так, как мне поведала ее женщина, которую все вы знали. Я имею в виду Сильви Жардин, или, как она предпочитала именовать себя, – Сильви Ковальскую.

Принцесса замолчала. Она видела, что Жакоб удивлен, Лео встревожен, а Фиалка заинтригована. Реакцию Алексея определить было труднее: напряженное внимание, нежелание услышать правду и еще сочувствие – сочувствие к Катрин, которая была похожа сейчас на испуганного ребенка, ожидающего наказания.

– Незадолго перед смертью Сильви была у меня, – продолжила принцесса. – Она была возбуждена, взволнована. Хотела поведать мне одну тайну. Это была тайна из прошлого, из военных лет, запутанная, темная, невероятная. Долгое время тайна оставалась сокрытой, но в конце концов ей суждено было открыться. Место действия – Польша. Сюжет достаточно смутен, как вся история этой несчастной страны. – Принцесса слегка улыбнулась, и увидела на устах Жакоба ответную улыбку. – Как вам, должно быть, известно, в сорок пятом году Сильви отправилась в Польшу. Она уже была беременна, и в Люблине родила ребенка. Все мы считали, что этот ребенок – Катрин. Но сама Сильви говорила мне совсем о другом.

По комнате пронесся общий вздох. Матильда стала говорить быстрее:

– Сильви сказала, что Катрин – не ее ребенок. Она родила мальчика, а потом поменяла двух новорожденных младенцев. Я так и не поняла, зачем она это сделала. По-моему, и сама Сильви толком в этом не разобралась. Она говорила что-то про смерть маленькой дочери ее подруги Каролин, о женщине, лежавшей на соседней койке. Та во что бы то ни стало хотела мальчика. В общем, если верить Сильви, она взяла себе девочку, а сына оставила той женщине и ее мужу, которого звали Иван Макаров. Мальчик вырос и теперь его зовут Алексей Джисмонди.

Все обернулись к Алексею. Воцарилась наряженная тишина.

У Катрин все завертелось перед глазами. Она – не дочь Сильви? Не дочь Жакоба? Так вот почему мать так ее ненавидела. Но если я не их дочь, то чья же?

Ну вот, теперь она меня возненавидит, думал Алексей. Я лишил ее родителей.

А Лео думал так: да подите вы к черту с вашими древними историями. Вокруг столько сирот, столько несчастных детей, которые нуждаются в помощи. А мы сидим и болтаем бог знает о чем.

Ох уж эта Сильви, думала Фиалка. Даже после смерти не перестает делать нам сюрпризы.

А Жакоб ни о чем не думал – он вспоминал Сильви. Она вечно витала где-то за гранью яви, в царстве своего воображения. Жакоб представил себе госпиталь, который когда-то был ее отчим домом. Она так долго, так страстно стремилась туда попасть. А когда попала, то увидела, что дом мертв, умер, как и ее родители. Осиротевшая Сильви хотела искупить свою вину перед мертвыми. Да, именно так все и было. Эта история – чистейшая правда. Сильви решила сделать Каролин подарок – привезти ей девочку. Она ведь сама говорила об этом. А Каролин предала ее – предпочла уйти из жизни. Предала так же, как прежде предали ее погибшие родители. В отместку Сильви возненавидела Катрин. А он, Жакоб, ничего не понимал. Он тоже предал ее. Бедная Сильви.

Принцесса Матильда обвела взглядом всех собравшихся, мысленно ведя отсчет секундам молчания. История была похожа на правду – она почти поверила в это, убежденная собственными словами. Матильда вспомнила бездомных детей, некогда бродивших по этим комнатам. Вспомнила смятение и ужас, фантастические перипетии войны, которым не нашлось бы места в размеренном и спокойном течении мирной жизни.

Молчание нарушил Жакоб. Он прошептал: – Наследие Сильви. Чего еще можно было ожидать?

Все зашевелились. Катрин стала белой как мел. Она так дрожала, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Жакоб наклонился к ней, но Алексей опередил его – обхватил Катрин за плечи, прижался губами к ее щеке. Жакоб принес стакан воды, Катрин выпила и стиснула пальцами руку отца.

– Я – это не я, – прошептала она, обращаясь к ним обоим. – Это вообще никто.

– Ты все равно моя дочь, Кэт, – твердо сказал Жакоб. – Я уже слишком стар, чтобы верить во всемогущество биологии. История важнее. – Он печально покачал головой, все еще находясь под грузом воспоминаний. – Сильви всегда испытывала страсть к сверхъестественному. Но ты – это ты, и никто больше.

– Ты – это та, кого я люблю, – взволнованно произнес Алексей. – А главное, ты – не моя сестра.

Его взгляд горел таким огнем, что щеки Катрин начали розоветь.

Она перевела взгляд с Алексея на Жакоба, потом обратно. Если он – сын Сильви, то уже за одно это ей можно многое простить, подумала Катрин. Даже не многое, а все.

Видя, как решительно Алексей обнимает Катрин за плечи, Жакоб окончательно уверился, что лучшего избранника для дочери не найти. И дело вовсе не в том, что этот молодой человек, кажется, является его сыном. Главное – Катрин специально отправилась в Европу, чтобы его найти. Европа – плавильный котел воспоминаний. Что ж, удивляться тут нечему.

Лео подошел к Алексею, немного смущенно улыбнулся.

– Не знаю, братья мы или нет, но в любом случае не помешало бы познакомиться получше.

– И не забудьте про старшую сестренку, – рассмеялась Фиалка, желая снять напряжение. – Видишь, Жакоб, теперь у тебя два сына и две дочери.

Жакоб поцеловал ее:

– Я всегда был везучим.

– Дедушка, почему ты говоришь, что ты везучий? – вбежала в комнату раскрасневшаяся Натали, за которой мчались жизнерадостные псы.

– Не только я везучий, но и ты, – наклонился к ней Жакоб.

Тогда девочка бросилась на шею матери и лукаво посмотрела на Алексея:

– Правда, я умная, что оставила вас двоих в Риме?

Лицо Катрин просияло улыбкой.

– Да, деточка. Ты не дочь, а просто ангел.

Катрин смущенно оглянулась на Алексея, вспомнив жар его страсти.

И тогда он поцеловал ее прямо при всех, подбросил Натали в воздух. Псы возбужденно залаяли.

– Натали, пойдем-ка со мной. – Лео положил девочке руку на плечо. – Нам с тобой есть о чем поговорить.

Он подмигнул Катрин и увел племянницу из столовой. Фиалка последовала за ними.

Жакоб, довольный тактичностью сына, в который уже раз подумал, что может им гордиться. Лео сам выбрал свой путь в жизни. Он пошел по стопам отца, врача, который всю жизнь помогал бедным и обездоленным. А теперь на старости лет у Жакоба появился еще один сын. Сколько событий для пожилого человека, насмешливо подумал он. Алексей по-прежнему стоял рядом с Катрин, бережно обнимая ее за плечи; глаза молодой женщины светились счастьем. Как подступиться к этому незнакомцу? С чего начать? Жакоб усмехнулся. Ядовитое жало скорпиона, которого Сильви нарисовала перед смертью, оказалось не столь уж смертоносным.

– Матильда, я полагаю, сейчас как раз подходящий случай, чтобы достать бутылку из погреба. Самого лучшего вина. Желательно урожая 1945 года.

– Постараюсь, – весело ответила принцесса. – И, думаю, лучше принести не одну бутылку, а две.

Жакоб, Алексей и Катрин перешли в салон и устроились в углу: Жакоб в кресле, Алексей и Катрин на диване.

– Значит, Алексей, ты явился ко мне в связи с «проблемой твоих матерей», как ты выразился, – начал Жардин-старший.

Алексей кивнул, со смущением вспоминая их первый разговор.

Жакоб заметил в глазах дочери удивление и пояснил:

– Очевидно, ты об этом еще не знаешь. Дело в том, что Алексей явился ко мне в кабинет в качестве потенциального клиента, якобы на консультацию. – Жакоб засмеялся. – Я выставил его за дверь, сказал, что ему нужен не психоаналитик, а философ.

Алексей почувствовал, как Катрин сжимает ему пальцы, и ответил на пожатие. Он хотел дать ей понять, что думает сейчас только о ней, но взглянул на Жакоба, и ход его мыслей изменился. Еще один отец. Вот уж чего он никак не ожидал. Алексей попытался разобраться в своих чувствах. Ощущение было довольно странным. Пожалуй, для нового отца он уже слишком стар, но Жакоб ему нравился.

– Вы ведь понимаете, что я не мог просто так заявиться к вам и сказать, что, по всей вероятности, ваша жена имела роман с моим отцом. В письме Сильви говорилось лишь, что она моя мать, поэтому, естественно, я предположил…

Жакоб рассмеялся:

– Это очень похоже на Сильви. Мужчины – будь то мужья или любовники – всегда казались ей чем-то второстепенным. Необходимая, но не слишком важная деталь.

Почему-то теперь он мог думать и говорить об этом спокойно, без боли.

– А потом, – продолжал Алексей, – когда вы показали мне ее рисунки и я увидел там самого себя, русского офицера по фамилии Макаров, название «Люблин», я решил, что все сходится, и сбежал. – Он содрогнулся и опустил глаза. – Потому что к этому времени я уже был знаком с Катрин. И мне никак не хотелось, чтобы она оказалась моей сестрой.

Он еще крепче обнял Катрин и прижал ее к себе, желая убедиться, что она действительно здесь, рядом.

– И ты никогда об этом не подозревал? – спросила она у отца.

Тот покачал головой.

– Как мне могло прийти такое в голову? Когда я приехал в Польшу, чтобы увезти Сильви домой, она показала мне чудесную дочурку.

Его взгляд затуманился. Жакоб вспомнил крошечную девочку, которую впервые взял на руки много лет назад в Кракове. Он обернулся к Алексею:

– А что тебе рассказывала Сильви?

– Ничего. Во всяком случае, я ничего такого не помню. Я встречался с ней всего один раз, а потом пришло это письмо. Шел шестьдесят восьмой год, я и мой дядя Джанджакомо получали в ту пору массу безумных посланий. Мы решили, что это еще одна чокнутая. – Алексей смутился. – Извините, я вовсе не хотел…

Жакоб отмахнулся:

– Что ж, Сильви никак нельзя было назвать нормальной. Она была необычной, экстравагантной и весьма далекой от психической нормы. – Он задумчиво добавил: – Поэтому, наверное, все мы так ее любили. – Жакоб искоса взглянул на Катрин. – А иногда и ненавидели.

Катрин как бы впервые увидела Сильви глазами Жакоба. Это была совсем другая женщина, не имевшая ничего общего с ее матерью. И все же обе столь разные Сильви сливались в один образ. Катрин глубоко вздохнула, почувствовав, что опутывавшие ее тяжелые цепи упали. Она обрела свободу и теперь могла думать о той, кого считала своей матерью, безо всякой ненависти, с живейшим любопытством.

– Я вот чего не могу понять. Если Сильви не была моей матерью, почему она ни разу не намекнула на это?

– Теперь мы никогда этого уже не узнаем, – пожал плечами Жакоб. – Может быть, она сама не была в этом уверена, не доверяла своей памяти. Не исключено также, что виноват был я. Очень часто человек оказывается в капкане, из которого невозможно выбраться. В капкан тебя может загнать окружающий мир, семья, а нередко и ты сам. Сильви обожала тайны, секреты, сюрпризы. – В его глазах зажглись лукавые искорки. – Однако отныне, моя малышка Кэт, ты не сможешь держать на Сильви зла. Тебе придется ее простить, потому что без нее ты никогда не встретилась бы с Алексеем.

Катрин посмотрела сначала на одного, потом на другого и прошептала:

– Я ее уже простила…

– Ну и хватит об этом. – Жакоб встал. – Думаю, Матильда уже приготовила свои коллекционные вина. Хочу устроить праздник со всеми моими детьми.

Он обнял одной рукой Катрин, другой – Алексея, и они присоединились к остальным. Жакоб отметил, что, стоило ему отпустить Алексея и Катрин, как они тут же потянулись друг к другу. Жакоб улыбнулся, подошел к Матильде и взял бокал, взглянув на этикетку бутылки. «Шато-латур» урожая 1945 года. Принцесса с невинным видом улыбалась.

– Ведь это псевдоним, который взяла себе Сильви во время войны, – шепнул ей Жакоб. – Помнишь?

Она бросила на него заговорщицкий взгляд – совсем как в старые времена.

В комнате было шумно – смех, возбужденные голоса. Жакоб откашлялся, чтобы привлечь всеобщее внимание, и поднял бокал.

– Думаю, самое время поднять тост. Пью за всех сыновей и дочерей, собравшихся здесь.

Он взглянул в глаза каждому – маленькой Натали, Фиалке, Лео, Алексею, Катрин.

Потом осушил бокал, вдохнув густой и терпкий аромат напитка, облагороженного временем. Сверкнув глазами, Жакоб провозгласил:

– А теперь тост за матерей. Я пью за Сильви, за ее чудесное наследие.

– За Сильви! – повторили все хором.

Жакоб выдержал паузу и продолжил, тщательно подбирая слова:

– А теперь давайте выпьем за Матильду, которая всегда знала обо всем на свете больше, чем любой из нас. За Матильду, которая еще со времен своей парижской педагогической деятельности умела находить подход к детям-сиротам. – Он нежно улыбнулся принцессе. – И еще за ее особый дар с необычайным мастерством делать такие вот сногсшибательные объявления.

Он поднес ее руку к губам. В комнате опять стало шумно.

Катрин думала, что Жакоб всегда любил Матильду, не переставая любить Сильви. Обе эти женщины были ему одинаково дороги. И ее, Катрин, он тоже любил. Мать, которая не была матерью, и дочь, которая не была дочерью. Кто же я на самом деле – сирота или не сирота? Не важно, я – это я. И я люблю Алексея. Их бокалы зазвенели, ударившись друг о друга. Катрин дотронулась до Алексея и подумала: я счастлива, так счастлива.

– Алексей, – шепнула она, робко коснувшись его руки. – Я хочу задать Жакобу еще один вопрос.

– Всего один? – поддразнил ее он.

– Ну, по меньшей мере один, – улыбнулась она и дернула Жакоба за рукав. – Скажи, а кто такая Каролина? Почему я никогда про нее не слышала?

– Все-все, никаких больше вопросов, – замахал на нее руками Жакоб. – Уведи ее отсюда, Алексей. Молодежь нам надоела. Правда, Матильда? – Он сделал свирепое лицо. – Оставьте нас в прошлом.

Он взял Матильду под руку, а она прильнула к нему и лукаво улыбнулась:

– Да, достаточно. Отдайте нам память, а себе оставьте желания.

Матильда и Жакоб рука об руку гуляли по парку. Заходящее солнце окрашивало заснеженные вершины гор в палевые тона. Опустившись на скамью чугунного литья, они какое-то время сидели молча, любуясь открывающимся видом.

– Значит, все эти годы ты была хранительницей нашей семейной тайны, – задумчиво произнес Жакоб. – И ни слова мне не сказала.

Он искоса взглянул на нее.

Принцесса по-прежнему смотрела вдаль. В ее голосе зазвучали мечтательные нотки, когда она сказала:

– Бесконечные пертурбации семейной истории – главная моя тема. – Она улыбнулась. – И отличная концовка – на радость Фрейду. Ты ведь заметил, до чего Алексей на тебя похож?

– Значит, ты действительно считаешь, что он мой сын? Сильви и в самом деле сделала это? Подняла руку на материнство, священнейший закон бытия?

– Очень может быть. Но что есть истина? – шутливо ответила она вопросом на вопрос.

– Да, – повторил Жакоб. – Что есть истина?

Глядя вдаль, на горы, он прошептал, как бы обращаясь к самому себе:

– Мы ищем истину, роясь в своей памяти, искажаем ее фантазиями, выдумываем для себя сладостные сказки…

Матильда рассмеялась звонким девичьим смехом, совсем как в молодости:

– А что нам еще остается, старым развалинам – лишь рыться в памяти да рассуждать.

– Это верно, – вздохнул Жакоб, нежно обнимая ее за плечи. – Мы с тобой, как птички Йетса, «поем о прошлом, нынешнем, грядущем».

– И мы уже свободны от желаний.

Жакоб кивнул.

– Да, Мэт, я рад, что ты меня понимаешь. Мне очень хорошо с тобой.

– Мне тоже хорошо с тобой, друг мой, – ответила она.