Паника в Борках

Глава V На месте катастрофы

Не погасли огни на даче Потехина.

По-прежнему благоухают цветы на богато сервированном столе, но странный вид имеет эта сервировка.

Все более легкие предметы если не снесены, то опрокинуты на столе. По серебру рассыпаны осколки хрусталя.

Окна зияют пустыми рамами, со стен повисли декоративные гирлянды.

В доме ни души. Где же хозяева? Где прислуга? Куда девался их суетливый рой?.. В доме нет никого!

Все бросились навстречу молодым или, вернее, тому, что было ими.

Впереди всех старик-отец. Идет быстро, почти бежит. Путем не ошибается: дорога ярко, празднично освещена…

Гомон, шум толпы, окрики городовых: «Подайся, осади!».

Вдруг, как один человек, толпа раздвинулась, притихла. Перед отцом расступились.

Эх, лучше бы еще плотней сомкнулись!

Среди широкой, усыпанной гравием дороги Майского проспекта зияет громадная воронка.

Исковерканный передок кареты, ставший из белого красным, и остатки лошадей. Именно остатки.

От одной валяется только голова да какая-то кровавая масса. Другая…

Боже, да ведь это из ее странно-оскаленной пасти несутся эти дикие звуки.

Это она не то ржет, не то плачет, не то стоном кричит… Передние ноги судорожно бьются; задние неподвижны.

Вывалившиеся внутренности трепещут, дымятся.

Выстрел прорезал воздух; благодетельный выстрел пристава, прекративший мучения лошади.

В воздухе повисла жуткая тишина. Ее нарушило глухое рыдание склонившегося над роковой воронкой старика, которому вдруг завторил смех.

Да, это смех: звонкий, веселый, беззаботный.

Расталкивая толпу, небрежно волоча по камням и пыли трен дорогого шелкового платья, с букетом в руках и любезной улыбкой на лице подошла к Потехину красивая молодая дама.

— Вот вам цветы, как знак внимания и любви от вашей новой дочери Зои. Прошу Вас быть ласковым и добрым к ней, а ваш Сережа мне уже бесконечно дорог и мил. Не правда ли, как обворожительно хороша сегодня Зоя… Как весела, мила и любезна! Что же вы молчите? Или считаете меня пристрастной матерью? Какой вы странный! Пойдемте вместе занимать гостей!

Вокруг раздался тревожный шепот: кто это?.. Что с ней?

Дама обернулась. Чуть прищурившись, вгляделась в ближайшие лица и сердечно, радостно улыбнулась.

— А, подруги Зои! Ну, конечно! Простите, я близорука и не сразу узнала вас, Софи, и вас, Надин! Хотите цветов из подвенечного букета? Какая я рассеянная! В суете совсем забыла, что Зоя просила передать их вам.

Поспешно отделила часть своего букета и протянула цветы прижавшимся пугливо друг к другу девочкам-подрост-кам; одна из них, недоумевая, приняла цветы…

Дама уже далеко…

Трен платья выпачкан в крови. Нагнулась, говорит с конем… ласкает…

— Снежок, вставай! Не спи на свадьбе Зои! Послушай! Она освободится от гостей и обязательно придет кормить вас сахаром. Тебя и Беляка.

Поднялась… Звонко и весело смеется, разбрасывая цветы направо и налево. К ней торопливо приближается живущий здесь же в Борках известный врач Сергей Сергеевич Карпов.

— А, дорогой доктор, — узнала его Лярская. — Как бесконечно рада видеть вас на свадьбе Зои, я не забыла, что в детстве вы спасли ее своими знаниями и искусством и буквально вырвали из когтей смерти. Ах, как сегодня душно… страшно!

Лярская провела рукой по лбу и с недоумением оглянулась.

— Как много красного! Зоя не любит этого цвета и свадебный пир… Кто это плачет? Почему? И эта яма? Для кого? Ах, да… «Вырыта заступом яма глубокая…» Конечно… Это так затрепано… Не плачьте же… Кто это? Боже, да это Зоя… Няня… няня!

— Голубушка, барыня! Ларинька моя разнесчастная, опомнись! Что ты!

К Лярской бросилась странно одетая старушка. На ее темном старинном сарафане тускло поблескивал дорогой позумент, из-под шитой золотом кики выбилась прядь седых волос; от нервной дрожи головы тихо побрякивал низанный жемчуг повязки. Из выцветших глаз старушки катились крупные слезы; они то застревали в глубоких морщинах лица, то падали в искривленный горькой гримасой беззубый рот.

В глазах Лярской мелькнуло выражение нежности.

— Нянюся, — обняла она старушку, — скорее одевай свою баловницу, и идем в лес собирать землянику. Смотри, от нее даже красно в бору!

Наклонилась, провела рукой по забрызганной кровью траве. Красные, еще теплые капли повисли на пальцах. Дикий ужас исказил лицо Лярской, и по лесу пронесся нечеловеческий вопль. Карпов торопливо схватил ее руки и заглянул в лицо.

— Тише, — властно прозвучал его голос. — Идите за мной, я проведу вас к вашей дочери. Она ждет вас, и мы должны торопиться, чтобы не причинить ей беспокойства опозданием к венчанию!

Больная послушно пошла с доктором, перед ними торопливо расступалась толпа. Услужливо поданный автомобиль умчал обратно в Москву несчастную мать новобрачной.

А где же другая мать?

Она осталась у входа в празднично освещенную дачу, одинокая, всеми забытая, под холмом благоухающих роз.

Потухли огни.

Восток побелел. На горизонте чуть наметилась светлая полоска, покраснели края; шире и шире расползается она по небу…

Сквозь пурпур пробивается золотистый цвет.

Вырвался и протянулся по небу золотой луч… другой… третий, рассыпался яркий сноп искр, и показалось лучезарное солнце. Бросило свои ласкающие лучи на величавые сосны; оживило, окрасило цветники, разбудило пташек, блеснуло серебром по росе на лужайках.

Оживился бор гомоном птиц, которые веселым щебетанием и звонкой трелью радостно встречают восход солнца.

Цветы высоко подняли свои головки и, качаясь под легким дуновением ветерка, точно кланяются восходящему светилу.

Ласкает глаз и омытая росой травка, и скромные незабудки, купающиеся в животворящих солнечных лучах. Спрятался в тень белоснежный ландыш, но и он шлет солнцу свое свежее благоухание.

Вся природа улыбается новому дню. Зажужжали, захлопотали проснувшиеся пчелы, звенят стрекозы, весело порхают бабочки.

В вышине заливаются песней жаворонки; чертят воздух ласточки. Небывалую картину представляет собой Майский проспект…

Не залетает туда ни птица, ни даже бабочка… Там люди!

Переговариваются полушепотом в отдаленных рядах; ближайшие — молчат и как-то жмутся друг к другу.

Среди дороги остатки кареты и лошадей. На краю страшной воронки сидит сжавшийся, как-то разом осунувшийся Потехин.

Толпа так и не расходилась с вечера. Ждали рассвета; весенняя ночь коротка. Переговаривались, обсуждали происшествие.

— Не иначе, как это он, пакостник, больше некому, — шепчет в толпе какая то бабенка.

— О ком ты? — оживляются настороженные соседи.

— Да об черном барине, об ком же? Слышь, он опять в наших лесах появился, ребятенок пужает и молодайку Печ-никову чуть было не сцапал!

— Мамонька родимая, — почти до земли присела растрепанная старушонка. — Уж не он ли, окаянный, мою корову спортил? Зачнешь доить, а у ней из титек заместо молока кровь!

— Ой, да и у меня овца пропала и поросеночек сдох. А мы с бабушкой свекровью гадаем, с чего бы это он.

— Тише вы! Раскаркались, вороны, — зыкнул степенный мужик. — Тут, можно сказать, жистей сколько решилось, миллионщика такого в час время к земле пригнуло, а они — корову спортили, поросенок сдох! Тьфу, дуры!

— Дуры и есть. Бабы — они уж завсегда бабы, волос долог, ум короток, — поддакнул ему другой мужичок. — А вот что барина этого черного нам укоротить следовает — это верно!

— А что он сделал? — добродушно спросил толкавшийся среди любопытных старший агент уголовного розыска Орловский.

Оба мужичка окинули подозрительным взглядом его городской костюм и молча отвернулись. Молчат и бабенки. Только старушонка с больной коровой небрежно бросила:

— А ты не замай! Мы, бабы, об своих бабьих делах говорим!

Орловский не настаивал. Он знал, что когда русский мужик насторожится, из него слова клещами не вытянешь, и медленно стал пробираться дальше.

В группе мастеровых тоже шепот:

— Нашел-таки Господь, и миллионами не загородишься, — злобно бурчит один из них.

— А что, дяденька, тебя, что ль, он донял? Чего злобствуешь? — лихо сдвинув на затылок шапку, не то с укоризной, не то с иронией спросил молодой парень.

— Меня, не меня, а около меня. Мы маляры, и я в соседнем с его доме карниз подправлял, когда в его конторе насмерть бабенку избивали; не без его это, чать, ведома. Сколько годов прошло, а я как сейчас вижу, — швейцар-то ее в морду, да под сердце, да головой об дверь; дубовая дверь распахнулась, а она грудью об камень, аж кровь из глотки хлынула. А тут городовик подскочил да в спину, в спину. Не приведи Бог!

— Дзык, — сплюнул через зубы третий.

— Поделом тогда ему, старому черту. Отливаются, значить, волку овечьи слезы!

Орловский, вытянув манжету, сделал отметку: искать в прошлом историю отношений Потехина с оскорбленной избитой бабенкой, — затем тихо двинулся к месту катастрофы.

Внутри дачи Потехиных производится расследование.

Все старые, знакомые лица. Холодно-спокойный следователь Зорин и озабоченный, подвижный агент уголовного розыска Зенин. Последний, уже успев потолкаться среди праздной публики и поразнюхать, привел к Зорину пожилую даму, мальчугана лет 12 и служащего из магазина Зингера.

Мало они могли рассказать, но все же бросили искру света на это жуткое дело. Они, как и многие другие, сидели на одной из боковых скамеек и ждали проезда свадебного поезда. К ним подошел и сел на край скамейки какой-то человек в темном пальто и широкополой шляпе, низко надвинутой на глаза. В руках у него был сверток, напоминающий коробку, обернутую бумагой; на сверток не обратили особого внимания. Когда взвилась ракета, человек этот встал и, не торопясь, пошел навстречу приближающимся молодым. Уже ясно слышался топот копыт, карета вот-вот должна была проехать. Человек в темном пальто вдруг выпрямился, напрягся весь и кошачьим прыжком бросился к показавшейся карете. Черно-желтой воронкой завился из-под нее дым; оглушительный грохот, звон стекла, камни, железо, клочки одежды и дождь из разорванных мышц, пальцев, клочков мяса, брызг крови…

Ночью не выяснили точного количества жертв и даже не искали останков. Теперь уже известно, что убитых трое, тяжело раненых — нет; много с легкими поранениями.

Больше всех пострадал шофер ближайшего за каретой новобрачных автомобиля. Выбитым толстым передним стеклом у него сильно изранено лицо и контужена вся голова. Пассажиры тоже пострадали; стекол в автомобиле не осталось; даже рамы погнулись. Ближайшие из зрителей попадали на землю, и некоторых ранило обломками кареты либо забрызгало кровью. У кучера разнесло череп и оторвало правую руку, а обезображенное туловище было отброшено на аллею, параллельную проспекту.

Ни тела убийцы, ни Сергея Потехина не нашли, а недалеко от роковой воронки лежит на разостланном платке поразительной красоты женская головка, увенчанная миртовым венком и обрывками кружевной вуали с запутавшимся в нем жемчужным ожерельем.

На прекрасном лице — ни царапинки.