Папина дочка

6

Мою сестру Андреа убили почти двадцать три года назад, но мне все время кажется, что это случилось вчера.

Роба Вестерфилда арестовали через два дня после похорон. Ему предъявили обвинение в убийстве первой степени тяжести. Главным образом благодаря моим показаниям полиции удалось получить ордер на обыск дома Вестерфилдов и автомобиля Роба. В доме обнаружили одежду, которая была на Вестерфилде-младшем в тот вечер, когда он лишил жизни мою сестру. Несмотря на то что Роб ее тщательно выстирал с отбеливателем, экспертизе удалось выявить на ней следы крови. В багажнике автомобиля нашли орудие убийства — домкрат. Роб вымыл и его, но на домкрате все же осталась крошечная частица волос Андреа.

По официальной версии защиты, в вечер убийства Вестерфилд-младший поехал в кинотеатр. Парковка была забита, и он оставил автомобиль на соседней заправке. Сама станция уже закрылась, но во внутреннем гараже, как утверждал Роб, еще работал Пол Штройбел. Роб заглянул к нему и сказал, что оставит машину здесь и заберет после сеанса.

Вестерфилд заявил, что, пока он смотрел кино, Пол Штройбел, должно быть, взял его машину, доехал до «убежища», убил Андреа и поставил автомобиль обратно на стоянку. Роб утверждал, что до этого как минимум пять раз оставлял там машину, когда ходил к стоматологу — устранить мелкие неисправности. Так что в любой из этих дней Пол мог сделать к автомобилю запасные ключи.

Кровь на одежде и подошвах кроссовок Роб объяснял тем, что Андреа попросила его встретиться в гараже. Он утверждал, что она постоянно ему названивала, в том числе в день убийства, в обед. В тот раз Андреа сообщила ему, что идет на дискотеку с Полом Штройбелом и не хочет, чтобы Роб на нее злился.

— Мне было все равно, с кем она там идет, — заявил на суде Роб. — Очередная запавшая на меня девчонка. Она преследовала меня повсюду. Если я гулял по городу — она «случайно» проходила мимо. Если я шел в боулинг — оказывалось, что она играет на соседней дорожке. Однажды я застал ее с подругами в гараже бабушки — они там курили. Я решил сделать широкий жест и разрешил им там сидеть. Она все время просила меня покатать ее на машине и названивала мне с утра до вечера.

Почему он тем вечером оказался в гараже, Роб объяснил следующим образом:

— Я вышел из кино, — рассказывал он в суде, — и поехал домой. И тут я забеспокоился о ней. Я сказал ей, что не смогу сегодня встретиться, но она заявила, что все равно будет меня там ждать. Так что я решил туда заглянуть и проконтролировать, чтобы она вернулась домой, пока ее отец не разозлился. В гараже перегорела лампочка. Я на ощупь дошел до противоположного конца гаража и обогнул машину. Как правило, Андреа с друзьями сидели на одеялах и курили именно там. Я наступил на одно из одеял. Я различил в темноте, что на нем кто-то лежит. Я решил, что Андреа решила дождаться меня и заснула. Я опустился на колени, прикоснулся к ее лицу и почувствовал под пальцами кровь. И убежал.

Его спросили, почему.

— Я испугался, что решат, что это сделал я.

— Как вам тогда показалось, что с ней случилось?

— Я не понял. Мне стало страшно. Но потом я заметил кровь на домкрате в багажнике моей машины и понял, что ее убил Пол.

Роб говорил очень гладко, все его показания были прекрасно отрепетированы. Молодой и симпатичный, он производил хорошее впечатление. Но его Немезидой[4] оказалась я.

Я помню, как стояла в суде и отвечала на вопросы прокурора:

— Элли, Андреа звонила Робу Вестерфилду перед тем, как пойти делать уроки к Джоан?

— Да.

— А сам он иногда ей звонил?

— Иногда, но если отвечали мама или папа, всегда вешал трубку. Он просил Андреа звонить ему самой, потому что у него телефон в спальне.

— Андреа звонила ему в вечер своей смерти по какой-то определенной причине?

— Да.

— Ты слышала их разговор?

— Немного. Я зашла к ней в комнату. Она чуть ли не плакала. Она объясняла Робу, что ничего не может поделать и что ей придется пойти с Полом на дискотеку, что по-другому никак. Она не хотела, чтобы Пол разболтал папе, что иногда они встречаются с Робом в «убежище».

— И что потом?

— Она сказала Робу, что идет к Джоан делать уроки, и он попросил ее увидеться в «убежище».

— Ты слышала, как он ей это говорил?

— Нет, но я слышала, как она ответила ему: «Я постараюсь, Роб». А потом она повесила трубку и пояснила мне: «Роб хочет, чтобы я пораньше ушла от Джоан и встретилась с ним в „убежище“. Он очень зол на меня. Он заявил, что не хочет, чтобы я ходила на танцы с кем-то, кроме него».

— Это тебе сказала Андреа?

— Да.

— И что дальше?

И тогда там, на суде, я выдала последний секрет Андреа и нарушила самую страшную из данных ей клятв — «Клянусь своей жизнью» — обещание, что я никому и никогда не расскажу о медальоне, который ей подарил Роб. Золотой, в форме сердечка, с маленькими голубыми камушками. Андреа показывала мне инициалы, которые выгравировал на нем Роб. К этому моменту я уже рыдала. Мне так не хватало сестры, что даже говорить о ней было больно. Тем не менее я продолжила:

— Когда Андреа уходила, она надела медальон, поэтому я была уверена, что она встречается с Робом.

— Медальон?

— Роб подарил ей медальон. Андреа носила его под одеждой, чтобы никто не увидел. Он был на ней, когда я нашла ее в гараже.

Я помню, как давала показания, стараясь не смотреть на Роба Вестерфилда. Он буравил меня взглядом, я чувствовала исходящую от него ненависть. И я могла поклясться, что слышала мысли папы и мамы, которые сидят позади прокурора: «Элли, ты должна была нам об этом рассказать, ты должна была…»

Мои слова тут же опротестовали адвокаты защиты. Они заявили, что Андреа часто носила медальон, но его подарил ей отец, и, когда нашли тело, медальон лежал на ее туалетном столике. Я же все это либо выдумала, либо наслушалась от Андреа небылиц про Роба, которые сейчас и повторяю.

— На Андреа был медальон, когда я ее нашла, — упиралась я. — Я на него наткнулась. — И тут я взорвалась. — И я знаю, что это Роб Вестерфилд прятался в «убежище», когда я нашла Андреа. Он вернулся туда за медальоном.

Адвокаты Роба пришли в неописуемую ярость, и мое заявление постановили вычеркнуть из протокола. Судья повернулся к присяжным и попросил их не учитывать мою реплику при вынесении вердикта.

Поверил ли кто-нибудь из них в то, что я рассказала о медальоне, подаренном Робом Андреа?

Не знаю.

Затем дело передали на рассмотрение присяжным. Они совещались около недели. Потом мы узнали, что всего пара человек склонялась к версии непредумышленного убийства, но большинство все же настояло на том, что убийство — умышленное. Присяжные пришли к выводу, что Роб пошел в гараж с домкратом потому, что хотел убить Андреа.

Я перечитывала протокол заседания первые несколько раз, когда Вестерфилд подавал на досрочное освобождение, и отправляла яростные письма протеста. Но с тех пор Роб уже отсидел двадцать два года, и на этот раз его вполне могли выпустить. Поэтому я и вернулась в Оддхэм-на-Гудзоне.

Мне тридцать лет. Я живу в Атланте и занимаюсь журналистскими расследованиями для газеты «Атланта Ньюз». Наш главный редактор, Пит Лорел, считает личным оскорблением даже уход в ежегодный отпуск. Поэтому я ожидала, когда заявлю, что мне нужно два дня отгула, а может, и больше, он придет в настоящее бешенство.

— Замуж выходишь?

Я объяснила ему, что об этом я пока даже не думаю.

— Тогда что?

Я никогда не рассказывала никому из редакции ничего о своей личной жизни, но Пит Лорел — из тех, кто, похоже, и так знает все обо всех. В свои тридцать один уже начавший лысеть и вечно пытающийся сбросить лишнюю пару килограммов, Пит, наверное, самый умный мужчина из тех, кого я встречала за свою жизнь. На шестом месяце работы в «Ньюз», когда я писала статью об убийстве подростка, он подошел ко мне и, как будто между прочим, заявил: «Наверное, нелегко тебе над ней работать. Я знаю, что случилось с твоей сестрой». Пит не ждал от меня ответа, да и я ему ничего не сказала, но в тот момент я ощутила его сочувствие. И это сработало. Задание перестало казаться мне таким угнетающим.

— Убийца Андреа подпадает под досрочное освобождение. Боюсь, на этот раз его все-таки выпустят, вот я и хочу попробовать как-нибудь этому помешать.

Пит откинулся в кресле. Как всегда, на нем был свитер и рубашка с расстегнутым воротником. Иногда я даже сомневалась, что у него вообще есть пиджак.

— А сколько он уже отсидел?

— Почти двадцать два года.

— И сколько раз он уже подавал на досрочное освобождение?

— Дважды.

— Какие-нибудь проблемы в тюрьме?

Я почувствовала себя школьницей на экзамене.

— Никаких, насколько мне известно.

— Похоже, он все-таки выйдет.

— Думаю, да.

— Тогда зачем напрягаться?

— Потому что я должна.

Пит Лорел не любил тратить впустую слова и время. Поэтому он не стал больше задавать вопросов, а просто кивнул.

— Ладно. Когда слушание?

— На следующей неделе. Хочу поговорить в понедельник кое с кем из комиссии по досрочному освобождению.

Пит снова зарылся в бумаги, явно давая мне понять, что разговор окончен.

— Езжай, — только и сказал он.

Но когда я уже развернулась к двери, Пит добавил:

— Элли, ты не такая сильная, как думаешь.

— Нет, такая.

Я даже не поблагодарила его за отпуск.

Все это было еще вчера. А на следующий день, в субботу, я прилетела из Атланты в аэропорт округа Вестчестер и взяла напрокат автомобиль. Я могла бы остановиться в каком-нибудь мотеле в Оссининге, возле Синг-Синг — тюрьмы, где отбывал срок убийца Андреа. Вместо этого я проехала еще пятнадцать миль до нашего старого города, Олдхэма, и отыскала там уютную гостиницу «Паркинсон Инн», в которой, как я смутно помнила, мы иногда устраивали семейные обеды и ужины.

Гостиница явно процветала. В эту промозглую октябрьскую субботу ресторан был заполнен скромно одетой публикой — главным образом парами и семьями. Меня охватила ностальгия. Именно так, как я помнила из детства, обедали здесь по субботам и мы вчетвером. А потом папа отвозил нас с Андреа в кино. Там ее уже ждали подруги, но она никогда не возражала, если я увязывалась за ней.

«Элли — хороший ребенок. Она не ябеда», — говорила Андреа. Если фильм заканчивался рано, мы все добегали до гаража-«убежища», где Андреа, Джоан, Марджи и Дотти выкуривали по-быстрому одну сигарету на всех и расходились по домам.

На случай, если папа чувствовал запах дыма от одежды Андреа, у нее всегда был наготове ответ: «Так получилось. После кино мы пошли есть пиццу, а там было накурено». И она подмигивала мне.

В «Паркинсон Инн» всего восемь номеров, но сейчас свободным оказался только один: спартанского вида комната с железной кроватью, бюро с двумя ящиками, ночным столиком и стулом. Окна выходили на восток, в сторону нашего старого дома. В этот день солнце все время то выныривало из-за облаков, ослепительно сверкая, то в одно мгновенье полностью пропадало за ними.

Я смотрела в окно, и казалось, что мне снова семь лет, и я вижу, как отец держит в руках музыкальную шкатулку.

7

Я хорошо помню тот день, ставший переломным в моей жизни. Святой Игнатий Лойола[5] сказал: «Дайте мне ребенка, которому еще нет семи лет, и я покажу вам человека». Думаю, он имел в виду не только мужчину, но и женщину.

Я стояла тихо, как мышь, и смотрела, как мой отец, которого я боготворила, рыдает, прижимая к груди фотографию моей покойной сестры, а из музыкальной шкатулки струилась нежная мелодия.

Вспоминая об этом, я всегда удивлялась, почему мне тогда не пришло в голову броситься к нему на шею и забрать всю его скорбь, смешав со своей собственной болью. Но, думаю, я уже тогда понимала, что в своем горе он одинок, и, что бы я ни сделала, я все равно не смогла бы облегчить его страдания.

Лейтенант Эдвард Кавано, заслуженный офицер полиции штата Нью-Йорк, герой десятка смертельно опасных заданий, не сумел предотвратить убийство своей красивой, но своевольной пятнадцатилетней дочери. И его муки не мог разделить никто — даже самый близкий человек.

С годами я поняла, что, если горе остается неразделенным, все начинают перекидывать вину друг другу, как горячую картошку, пока она не достается самому слабому, тому, кто хуже всех умеет от нее уходить.

В данном случае это оказалась я.

Детектив Лонго быстро сделал выводы из моих откровений. Я нарушила обещание Андреа и дала ему две ниточки, двух подозреваемых: повесу Роба Вестерфилда, благодаря своей внешности, распущенности и богатству вскружившему голову Андреа, и Пола Штройбела, тихого застенчивого подростка, влюбившегося в красавицу-флейтистку из школьного оркестра, которая с таким энтузиазмом приветствовала его успехи на футбольном поле.

«Ура, ура, ура, вперед, наша команда!» — кто мог сравниться в этом с Андреа!

Пока в лаборатории исследовали результаты вскрытия тела девушки, а на кладбище «Небесные Врата» шли приготовления к ее погребению (рядом с родителями отца, которых я почти не помнила), детектив Лонго уже допрашивал Роба Вестерфилда и Пола Штройбела. Оба они уверяли, что не видели Андреа в четверг вечером и не собирались с ней встречаться.

Пол работал в тот день на заправке. Станция закрывалась в семь, но, как утверждал Пол, он задержался в мастерской, чтобы доделать кое-что по мелочи на паре автомобилей. Роб Вестерфилд заявил, что в это время сидел в кинотеатре, и в качестве доказательства предъявил корешок билета.

Я помню, как стояла возле могилы Андреа, сжимая в руке одинокую розу с длинным стеблем. Пастор закончил читать молитву, и мне велели положить цветок на гроб сестры. Мне казалось, что внутри я тоже умерла, что я — такая же неживая, как Андреа, когда я склонилась над ней в «убежище».

Помню, мне хотелось сказать ей, как мне стыдно, что я выдала их с Робом секрет, и в то же время жаль, что я не рассказала об их встречах сразу, едва мы узнали, что она ушла от Джоан, но не вернулась домой. Но, конечно же, я молчала. Я бросила розу, и та соскользнула с гроба. Я хотела ее поднять, но тут мимо меня со своим цветком к гробу прошла бабушка и, наступив на мою розу, вдавила ее в грязь…

Через несколько минут мы вышли с кладбища, и в этой веренице скорбных лиц я ловила на себе мрачные взгляды. Вестерфилды так и не пришли, но Штройбелы стояли там, плечом плечу по обе стороны от Пола.

Я помню, как чувство вины окружало, захлестывало, душило меня. И это ощущение осталось со мной навсегда.

Я пыталась объяснить, что, склонившись над телом Андреа, слышала чье-то дыхание, но мне никто не верил: я была слишком взволнована и напугана. Когда я выбежала из леса, то сама дышала так громко и с таким трудом, будто у меня случился приступ астмы. Тем не менее даже годы спустя я часто просыпаюсь от одного и того же кошмара: я склоняюсь над телом Андреа, поскальзываюсь в ее крови и слышу это хриплое звериное дыхание и высокий хищный смех.

И теперь мое чувство опасности, то, которое не раз спасало человечество от полного истребления, подсказывало мне, что в Робе Вестерфилде притаился зверь. И если его выпустить на свободу, он нанесет новый удар.

8

На глаза навернулись слезы, и я отошла от окна, взяла рюкзак и бросила его на кровать. Распаковывая вещи, я улыбалась: и у меня еще хватило наглости критиковать — пусть даже мысленно — скудный гардероб Пита Лорела?! На мне сейчас джинсы и водолазка. В сумке, не считая ночной рубашки и нижнего белья, только длинная шерстяная юбка и еще два свитера. И это при том, что моя любимая обувь — сандалии: при моем росте сто семьдесят пять сантиметров, только они мне и подходят! Волосы у меня все такие же светлые, цвета песка, и длинные, поэтому обычно я либо закручиваю их наверх, либо скрепляю на затылке заколкой. Красивая, женственная Андреа была похожа на мать. Мне же достались резкие, скорее мужские, чем женские, черты отца. Да, рождественской звездочкой на елке меня точно не назовешь!

Из ресторана доносился дразнящий запах еды. И тут я поняла, что проголодалась. Сегодня нужно было успеть взять билеты на утренний рейс в Атланту, поэтому в аэропорт пришлось ехать пораньше, задолго до посадки, а все включенное в стоимость билета питание, — простите, напитки, — ограничивалось чашкой скверного кофе.

В тринадцать тридцать, когда я спустилась в ресторан, обеденный наплыв посетителей уже шел на спад. Столик я нашла без труда — маленькую кабинку прямо у горящего камина. Я и не думала, что так замерзла, пока тепло огня не начало согревать мои ноги и руки.

— Не желаете что-нибудь выпить? — поинтересовалась у меня официантка с приятной улыбкой, седыми волосами и бэйджем с надписью «Лиз».

Почему бы нет, подумала я и заказала бокал красного вина.

Когда она вернулась, я сказала, что остановилась на луковом супе. Тут же выяснилось, что и у Лиз этот суп — одно из любимых блюд.

— Вы здесь давно работаете, Лиз? — спросила я.

— Двадцать пять лет. Самой не верится.

Может, когда-то она обслуживала нас.

— А у вас все еще подают арахисовое масло и бутерброды с вареньем? — поинтересовалась я.

— Да, конечно. Вы их любили заказывать?

— Да. — Я тут же пожалела, что упомянула об этом. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь из старожилов понял, что я «сестра девочки, которую убили двадцать три года назад».

К счастью, Лиз, судя по всему, уже привыкла, что кто-нибудь из посетителей нет-нет да и вспомнит, как ужинал здесь несколько лет назад. Так ничего и не ответив, Лиз отошла к другим столам.

Потягивая вино, я вспоминала, как мы сидели в этом ресторане, когда еще были семьей. Обычно мы отмечали здесь дни рождения или заезжали пообедать, возвращаясь с очередной поездки. Последний раз мы собрались здесь, если мне не изменяет память, когда, прожив год во Флориде, к нам наконец-то добралась бабушка. Отец забрал ее из аэропорта и поехал к нам сюда. Мы заказали для нее торт с надписью розовыми буквами по белой глазури: «Бабушка, добро пожаловать домой». Она заплакала от счастья. Последние слезы радости в нашей семье!

Это резко напомнила мне о слезах, пролитых в день похорон Андреа, и о последовавшей затем ужасной ссоре между отцом и матерью.

9

После похорон мы вернулись домой. Женщины накрыли стол. Кто только к нам не пришел! Наши старые соседи из Ирвингтона, новые друзья матери из прихода, члены ее бридж-клуба, собиравшегося по четвергам, волонтеры, помогавшие, как и мать, в больнице. Приехало и много друзей и сослуживцев отца — некоторые прямо в форме и при исполнении — всего на несколько минут, чтобы выразить свое сочувствие и соболезнования.

В углу, все в слезах, кучкой сидели пять близких подруг Андреа. Самой расстроенной из всех выглядела Джоан, у которой гостила Андреа в день убийства, и остальные ее утешали.

Я оказалась отдельно от всех.

Мать, очень печальная в своем черном платье, расположилась на диване в гостиной в окружении подруг. Одна из них держала ее за руку, а другая уговаривала выпить чашку чая.

— Хотя бы согреешься, а то руки совсем холодные.

Мама держалась достойно — разве что по щекам у нее продолжали медленно течь слезы, да пару раз я слышала, как она повторила:

— Я не верю, что Андреа больше нет.

На кладбище они стояли вместе, а теперь разошлись по разным углам: мама сидела в гостиной, а отец — на задней крытой веранде, где у него было что-то вроде кабинета.

Бабушка и ее друзья из Ирвингтона уединились на кухне и вспоминали добрые старые времена.

Я ходила между ними и, хотя со мной говорили и называли храброй девочкой, чувствовала себя невообразимо одинокой. Мне не хватало Андреа. Как бы я хотела сейчас взбежать наверх и застать сестру в ее комнате! Я бы свернулась калачиком в углу ее кровати, а Андреа бы говорила по телефону с кем-нибудь из подруг или с Робом Вестерфилдом.

Перед тем как позвонить ему, она бы спросила: «Я могу тебе доверять, Элли?»

Конечно, она могла мне доверять.

Вестерфилд почти никогда не звонил ей сам, потому что Андреа запретили с ним общаться, и, даже если она разговаривала по телефону в спальне, отец или мать всегда могли случайно снять трубку внизу и услышать голос Роба.

Отец или мать? Или только отец? Расстроилась бы мать? Все-таки, Роб — Вестерфилд, а обе миссис Вестерфилды, и младшая, и старшая, время от времени бывали на собраниях Женского Клуба, членом которого являлась и моя мама.

Домой мы вернулись в полдень, и часа в два гости уже начали намекать, что «после всего, что вы пережили, вам, конечно, нужен отдых». Выразив соболезнования семье погибшей и искренне погоревав, друзья и соседи торопились домой. Все и так у нас задержались — и то, главным образом, из любопытства: вдруг сообщат что-нибудь новое об убийце Андреа.

К этому времени все уже знали о странном срыве Пола Штройбела в школе, и что, когда Роба Вестерфилда в прошлом месяце остановили за превышение на автостраде, Андреа сидела с ним в машине.

Пол Штройбел. Кто бы мог подумать, что этот тихий, замкнутый мальчик влюбится в девушку вроде Андреа и что она согласится пойти с ним на танцы в день Благодарения?

Роб Вестерфилд. Он год проучился в колледже, и, несомненно, умный парень — это все знали. Хотя ходили слухи, что его попросили забрать документы из колледжа. Наверное, потому, что весь первый год он провалял дурака. Когда он положил глаз на мою сестру, ему было девятнадцать. С чего он решил приударить за Андреа, ученицей десятого класса средней школы?

— Говорят, он как-то причастен к тому, что случилось в доме его бабушки?

На этой фразе раздался звонок, и миссис Стори, подруга мамы из бридж-клуба, которая как раз оказалась в прихожей, пошла открывать дверь. На крыльце стояла миссис Дороти Вестерфилд, бабушка Роба и хозяйка гаража, в котором убили Андреа.

Миссис Дороти Вестерфилд — приятная широкоплечая женщина, с высокой грудью и запоминающейся внешностью. Держалась она очень прямо, отчего казалась выше своего роста. Ее серо-стальные волосы были зачесаны за уши и спускались на спину естественной волной. В семьдесят три ее все еще черные брови эффектно подчеркивали светло-карие глаза, светившиеся умом. Из-за тяжелой челюсти Вестерфилд-старшую вряд ли когда-либо считали красавицей, зато эта черта придавала ей еще более уверенный и волевой вид.

Она стояла без шляпки, в идеально скроенном темно-сером зимнем пальто. Зайдя в прихожую, миссис Вестерфилд огляделась, ища глазами мою мать. Мама освободилась от дружеских объятий подруг и попыталась встать.

Миссис Вестерфилд направилась прямо к ней.

— Я была в Калифорнии и смогла приехать только сейчас, но мне бы хотелось, чтобы вы знали, Дженин, я всем сердцем сочувствую вам и вашей семье. Много лет назад я сама потеряла сына. Несчастный случай. Мальчик погиб, катаясь на лыжах, так что я понимаю, как вам сейчас тяжело.

Мама благодарно закивала, и тут в комнате загремел голос моего отца:

— Но это не несчастный случай, миссис Вестерфилд, — с горечью бросил он. — Мою дочь убили. Ей проломили голову, возможно даже, именно ваш внук. Думаю, зная его репутацию, вы догадываетесь, что Роб — наш главный подозреваемый. Так что убирайтесь отсюда и радуйтесь, что сами живы до сих пор. Или вы все еще не верите, что он причастен к тому ограблению, когда в вас выстрелили и, сочтя мертвой, ушли?

— Тед, как ты можешь такое говорить? — Мать умоляюще посмотрела на отца. — Миссис Вестерфилд, простите меня. Мой муж…

Казалось, что, не считая их троих, весь дом вымер. Гости застыли на своих местах, как в игре «море волнуется», в которую я так часто играла в детстве.

Отец сейчас напоминал грозного пророка из Ветхого Завета. Он стоял без галстука, в расстегнутой рубашке, с белым как простыня лицом. Его синие глаза стали почти черными, а и без того густые волосы казались настоящей гривой, через которую, почти осязаемо, проносились разряды электричества — мощи его праведного гнева.

— Не смей извиняться за меня, Дженин, — взревел он. — В этом доме каждый коп знает, что этот дрянной парень Роб Вестерфилд — негодяй до мозга костей. Моя дочь — наша дочь — мертва. А вы, — он подошел к миссис Вестерфилд, — вы со своими крокодильими слезами убирайтесь вон из моего дома!

Миссис Вестерфилд стала такой же бледной, как отец. Ничего не ответив, она пожала руку матери и быстро вышла за дверь.

Моя мать заговорила тихо, но каждое ее слово звучало как удар хлыста:

— Ты хочешь, чтобы Роб Вестерфилд оказался убийцей Андреа, ведь так, Тед? Ты знал, что Андреа в него влюблена, и не мог это принять. Знаешь что? Ты просто ревновал! Если бы ты вел себя разумно и разрешил ей встречаться с ним или хоть с каким-нибудь парнем, между прочим, ей бы не пришлось устраивать тайные свидания… — Она изобразила голос отца: — Андреа, ты можешь пойти на школьную вечеринку только с мальчиком из школы. И ты не поедешь в его машине. Я заберу тебя и отвезу туда сам.

То ли от стыда, то ли от гнева — я сама так и не поняла — щеки отца побагровели.

— Если бы она меня послушала, она бы сейчас была жива, — тихо, но с горечью произнес он. — А если бы ты не падала в ноги каждого по фамилии Вестерфилд…

— Как хорошо, что не ты расследуешь это дело, — перебила его мать. — А как же Штройбел? Или этот мастер, Уилл Небелз? Или тот коммивояжер? Его уже нашли?

— Или цветочная фея? — с презрением продолжил отец. Затем он развернулся и, хлопнув дверью, пошел обратно к друзьям в кабинет. Наступила полная тишина.

10

Эту ночь бабушка планировала провести у нас, но, почувствовав, что родителям нужно побыть вдвоем, собрала чемоданы и уехала с подругой в Ирвингтон. Она решила переночевать там, а утром уже поехать в аэропорт. Но ее надеждам, что после обмена «любезностями» мать и отец помирятся, не суждено было сбыться. Ту ночь и следующие десять месяцев до окончания суда, на котором ни все деньги Вестерфилдов, ни сильнейшая команда адвокатов не спасли Роба Вестерфилда от признания виновным в убийстве, мама спала в комнате Андреа.

Потом дом продали. Отец вернулся в Ирвингтон, а мы с мамой поселились недалеко от бабушки во Флориде. Так началась наша кочевая жизнь. Мать, до свадьбы работавшая секретарем, устроилась в компанию, владевшую национальной сетью гостиниц. Всегда очень привлекательная и к тому же умная и старательная, мама быстро поднялась по служебной лестнице и стала менеджером по оптимизации работы и устранению проблем в филиалах компании. Таким образом, каждые года полтора ей приходилось по работе переезжать в новый отель и новый город.

К сожалению, с такой же точно старательностью мать умудрялась скрывать ото всех — кроме меня — и то, что она пристрастилась к алкоголю. Она пила постоянно, каждый день, как только приходила домой. При этом долгие годы ей удавалось неплохо держать себя в руках, ходить на работу и лишь иногда брать отгул «из-за простуды» — когда ей нужно было пару дней просохнуть.

Выпив, мать иногда замыкалась в себе, а иногда, наоборот, начинала болтать без умолку. В моменты таких откровений я понимала, как сильно она любит отца.

— Элли, я схожу по нему с ума с того момента, как увидела в первый раз. Я не рассказывала тебе, как мы познакомились?

Рассказывала, и не раз, мама.

— Мне было девятнадцать, и я уже шестой месяц работала секретарем. Я купила себе машину — оранжевое корыто на колесах с бензобаком — и решила проверить, сколько смогу выжать из нее на скоростной автостраде. Вдруг раздался вой сирены, в зеркале заднего вида показалась полицейская мигалка, и чей-то голос из громкоговорителя попросил меня подъехать к обочине. Потом твой отец выписал мне штраф и прочитал такую лекцию, что я разрыдалась. А на нашем первом свидании он объявил, что будет давать мне уроки вождения.

Иногда она принималась сокрушаться по прошлому.

— У него столько талантов и достоинств. Он закончил колледж. Он умен, у него потрясающая внешность. Но ему всегда хорошо только в кругу друзей, и с этим ничего не поделаешь. Поэтому он и не хотел переезжать в Олдхэм. Но дело даже не в том, где мы жили. Он был слишком строг с Андреа. Останься мы в Ирвингтоне, она все равно бегала бы на тайные свидания.

Эти разговоры о прошлом всегда заканчивались одним и тем же:

— Если бы только мы знали, где ее искать, когда она не пришла домой.

То есть если бы только я рассказала им об «убежище».

Третий класс во Флориде. Четвертый и пятый в Луизиане. Шестой в Колорадо. Седьмой в Калифорнии. Восьмой в Нью-Мексико.

Отец присылал мне чеки с алиментами без опозданий, первого числа каждого месяца, но встречались мы с ним первые несколько лет достаточно редко, а потом он и совсем пропал. Андреа, его золотой девочки, не стало, и между ним и матерью не осталось ничего, кроме горького сожаления и разбитой любви. Того же, что отец чувствовал ко мне, оказалось недостаточно даже чтобы захотеть меня увидеть. Мое присутствие, похоже, бередило все старые раны, которые он с таким трудом пытался вылечить.

Если бы только я рассказала об «убежище»…

Я росла, и вскоре мое преклонение перед отцом сменилось негодованием. А спросил ли он хоть раз сам себя: «Что, если бы я тогда попытался поговорить с Элли, вместо того чтобы отправить ее спать?» Как насчет этого, папа?

К счастью, к моему поступлению в колледж мы с матерью уже прожили в Калифорнии достаточно долго, чтобы получить статус «постоянного жителя»,[6] и я пошла в Университет Лос-Анджелеса изучать журналистику.

Мать умерла от цирроза печени через шесть месяцев после того, как я получила диплом специалиста. Решив начать все сначала, я устроилась на работу в Атланту.

В ту ночь в ноябре, двадцать два года назад, Роб Вестерфилд не только убил мою сестру. Я сидела в гостинице, смотрела, как Лиз ставит передо мной горячий луковый суп, и размышляла о том, какой бы была наша жизнь, останься Андреа в живых.

Мать с отцом до сих пор жили бы здесь вместе. Мама бы все так же строила планы по усовершенствованию дома, а папа, в конце концов, ей уступал. Проезжая по городу, я видела, как разрослась та деревушка, которую я помнила. Как и предсказывала мама, Олдхэм превратился в один из элитных городков Вестчестера. Теперь отцу не пришлось бы ехать пять миль, чтобы купить литр молока. И, конечно же, независимо от того, останься мы здесь или нет, если бы Андреа не убили, мама была бы жива до сих пор — ей бы не пришлось искать утешения и забытья в алкоголе. Отец, возможно, когда-нибудь заметил бы мое преклонение перед ним, и, может, когда Андреа пошла в колледж, даже стал бы уделять мне немного внимания, которого я так жаждала.

Я съела ложку супа.

Именно таким я и помнила этот вкус.

11

Лиз вернулась к моему столу с корзинкой хрустящего хлеба. На секунду она замешкалась.

— Вы упомянули арахисовое масло и бутерброды с вареньем. Наверное, вы у нас раньше бывали?

Все-таки я задела ее любопытство.

— Очень давно, — как бы между прочим ответила я. — Мы уехали отсюда, когда я была еще ребенком. Сейчас я живу в Атланте.

— Я туда как-то заезжала. Красивый город.

И она ушла.

Атланта, Ворота на Юг. Поехав туда, я сделала правильный выбор. В то время как большинство моих однокурсников, изучавших, как и я, журналистику, мечтали устроиться на телевидение, меня, по какой-то неясной причине, всегда больше привлекал мир печатного слова. Наконец-то я хоть в чем-то стала проявлять постоянство!

Только что закончившим колледж журналистам в газетах платят немного, но мать всегда была экономной и жила скромно, так что я даже смогла обставить небольшую трехкомнатную квартиру. Всю мебель я тщательно подбирала в комиссионных магазинах и на распродажах уцененных товаров. Каково же было мое удивление, когда я, закончив меблировку, вдруг поняла, что подсознательно повторила обстановку нашей гостиной в Олдхэме: сине-красный ковер, обитый синей тканью диван, мягкое кресло со спинкой. Даже маленький пуфик!

Сколько со всем этим связано воспоминаний! Вот в кресле дремлет отец, вытянув на пуфик свои длинные ноги. Вот Андреа бесцеремонно сбрасывает их на пол и плюхается на пуфик сама. Отец открывает глаза и приветливо улыбается своей очаровательной дерзкой золотой девочке…

Я, когда отец дремал, всегда ходила на цыпочках, боясь потревожить его сон.

А после обеда, когда мы с Андреа убирали со стола посуду, я любила слушать, как отец, расслабившись за второй чашкой кофе, рассказывал матери, что случилось у него в этот день на работе. Как я им восхищалась! Мой отец, с гордостью повторяла я сама себе, спасает людям жизни.

Через три года после развода с матерью он снова женился. Незадолго до этого я второй и последний раз наведалась в Ирвингтон. На свадьбу к нему я ехать не захотела, и даже письмо отца, в котором он сообщил, что у меня родился брат, оставило меня безучастной. От второго брака у моего отца на свет появился сын — сын, которым должна была быть я. Эдвард Джеймс Кавано-младший. Сейчас ему около семнадцати.

Последний раз я пересеклась с отцом, уведомив его о смерти матери. Я написала, что хочу отправить ее прах на кладбище «Небесные Врата» и предать земле в могиле Андреа, но, если он против, могу похоронить ее на семейном участке кладбища, где покоятся ее родители.

В ответном письме отец выразил мне глубокое сочувствие и сказал, что договорился обо всем, о чем я просила. Он приглашал меня приехать к ним в Ирвингтон.

Я отослала прах и отказалась от приглашения.

Согревшись луковым супом и разбередив душу воспоминаниями, я решила подняться в комнату, взять куртку и покататься по городу. Было всего два тридцать, и я уже начинала сомневаться, не стоило ли мне подождать и приехать сюда утром.

В понедельник, в десять утра, у меня назначена встреча с неким Мартином Брэндом в офисе комиссии по досрочному освобождению. Что ж, там я совершу отчаянную попытку убедить его не выпускать Роба Вестерфилда, но, как сказал Пит Лорел, скорее всего, толку от этого не будет.

На телефоне в номере светился огонек автоответчика. Меня ждало сообщение — срочно связаться с Питом Лорелом.

Он сразу взял трубку:

— Кажется, у тебя талант оказываться в нужное время в нужном месте, Элли, — начал он. — По радио как раз сообщили, что через пятнадцать минут Вестерфилды дают пресс-конференцию. Можешь посмотреть по «Си-Эн-Эн». Уилл Небелз, тот мастер, один из подозреваемых в убийстве твоей сестры, только что сделал заявление, что видел Пола Штройбела в машине Роба Вестерфилда в вечер гибели Андреа. Он утверждает, что тот с каким-то предметом в руке зашел в гараж, через десять минут выбежал оттуда, сел обратно в машину и уехал.

— А почему Небелз молчал об этом десять лет назад? — резко бросила я.

— Говорит, что не хотел, чтобы его обвинили в смерти твоей сестры.

— И откуда он все это видел?

— Он находился в доме бабушки Вестерфилда. В свое время он там что-то чинил и знал код отключения сигнализации. Он помнил, что старушка любила рассовывать мелочь по ящикам в доме. Он сидел на мели, и ему были нужны деньги. Он как раз залез в хозяйскую спальню, окна которой выходили на гараж, поэтому, когда ворота гаража открылись, он хорошо рассмотрел лицо Штройбела.

— Он лжет, — отрезала я.

— Посмотри пресс-конференцию, — продолжил Пит, — и напиши статью. Это как раз по твоей части, — он сделал паузу. — Если, конечно, это не слишком личное.

— Нет, — бросила я. — Свяжусь с тобой позже.

12

Пресс-конференция состоялась в Уайт-Плейнс в офисе эсквайра Уильяма Гамильтона, адвоката по уголовным делам, нанятого семьей Вестерфилдов, чтобы доказать невиновность Робсона Парка Вестерфилда.

Представившись, Гамильтон начал собрание. По бокам от него стояли двое мужчин. Одного я узнала по фотографиям. Винсент Вестерфилд, отец Роба. В свои шестьдесят с лишним — видный и представительный мужчина, с седыми волосами и аристократическими чертами. По другую руку от Гамильтона стоял какой-то тип с мутным взглядом, от шестидесяти до семидесяти лет на вид, и, явно нервничая, сцеплял и расцеплял пальцы.

Его назвали Уиллом Небелзом. Гамильтон кратко пересказал его историю.

— Уилл Небелз уже много лет работает в Олдхэме мастером. Он часто выполнял разные работы в летнем имении миссис Дороти Вестерфилд, на территории которого, в гараже, было обнаружено тело Андреа Кавано. Как и многих других, мистера Небелза допросили, чтобы установить его местонахождение в четверг вечером, во время убийства Андреа. Тогда мистер Небелз заявил, что ужинал в местной закусочной, а потом сразу направился домой. Его действительно видели там тем вечером, так что его история не вызвала сомнений. Однако когда Джейк Берн, известный автор бестселлеров о реальных преступлениях, который сейчас пишет книгу о смерти Андреа Кавано и непричастности к этому убийству Роба Вестерфилда, поговорил с мистером Небелзом, вскрылись новые факты.

Гамильтон повернулся к Уиллу Небелзу.

— Уилл, не могли бы вы повторить перед журналистами то же, что рассказали мистеру Берну?

Небелз нервно переступил с ноги на ногу. Ему было явно неуютно в галстуке, рубашке и костюме, которые на него надели — в этом я не сомневалась — специально для конференции. Старый трюк защиты, который я уже сотни раз видела на суде. Одеть подзащитного как можно приличней, подстричь, убедиться, что он гладко выбрит, выдать галстук и рубашку, пусть даже ваш клиент никогда в жизни не застегивал на ней верхней пуговицы. Тот же фокус срабатывал и со свидетелями защиты.

— Мне очень тяжело, — начал хриплым голосом Небелз.

Я отметила, какой он худой и бледный, и подумала, не болен ли он. Я его помнила очень смутно, но когда он ремонтировал что-нибудь у нас в доме, то всегда казался мне крепким и здоровым.

— Я жил с этим очень долго, и когда писатель заговорил со мной об этом деле, я понял, что не могу больше молчать.

Затем Небелз выдал ту же историю, что передавали по радио. Он видел, как Пол Штройбел на машине Роба Вестерфилда подъехал к гаражу-«убежищу» и вошел внутрь с каким-то тяжелым предметом в руке. Конечно же, Уилл намекал на домкрат, найденный в багажнике машины Вестерфилда, тот самый, которым проломили голову Андреа.

Затем заговорил Винсент Вестерфилд.

— Двадцать два года мой сын провел в тюремной камере с самыми закоренелыми преступниками. И все это время он отрицал свою причастность к этому ужасному убийству. В тот вечер он поехал в кино. Он припарковался на заправке неподалеку от кинотеатра. На этой заправке всегда обслуживались автомобили нашей семьи, так что изготовить запасной ключ к машине Роба было несложно. В этот сервисный центр за последние несколько месяцев мой сын обращался как минимум три раза, чтобы устранить мелкие неисправности. Тем вечером там работал Пол Штройбел. Заправка закрывалась в семь, но он все еще ремонтировал какую-то машину во внутреннем гараже. Роб попросил у Пола разрешения оставить автомобиль на стоянке, пока он будет в кино. Мы знаем, что Пол всегда отрицал такой ход событий, но теперь у нас есть доказательства того, что он лгал. Пока мой сын смотрел фильм, Штройбел взял его машину, поехал в так называемое «убежище» и убил девушку.

Винсент выпрямился, его голос зазвучал громче и глубже.

— Мой сын подпадает под досрочное освобождение. Судя по всему, его выпустят из тюрьмы. Но этого мало. На основании только что полученной информации мы будем требовать пересмотра дела. И мы верим, что на этот раз Роб будет признан невиновным, а Пол Штройбел, настоящий убийца, предстанет перед судом и сядет за решетку до конца своих дней.

Я смотрела пресс-конференцию по телевизору, который стоял в небольшой гостиной на первом этаже отеля. Весь этот фарс привел меня в такое бешенство, что я хотела уже запустить чем-нибудь в экран. Роб Вестерфилд в беспроигрышной позиции. Даже если его опять признают виновным, то уже не посадят — он отбыл свой срок. Если же оправдают, то штат вряд ли начнет дело против Пола Штройбела на основании показаний такого сомнительного свидетеля, как Уилл Небелз. Однако в глазах общественности Пол станет убийцей.

Наверное, не одна я слышала об этой конференции — стоило мне включить телевизор, как все стали подтягиваться в гостиную.

Первым прервал молчание администратор:

— Пол Штройбел? Что за чушь, бедный парень и мухи не обидит!

— Не знаю, многие уверены, что он сделал кое-что похуже, — возразила одна из официанток, работавших в столовой. — Меня здесь не было, когда все это произошло, но слухами земля полнится. Знали бы вы, сколько людей считают, что Роб Вестерфилд невиновен.

Тем временем участники пресс-конференции засыпали Уилла Небелза вопросами:

— Вы понимаете, что можете сесть в тюрьму за взлом и дачу ложных показаний? — спросил один из репортеров.

— Разрешите я отвечу на ваш вопрос, — вмешался Гамильтон. — Срок давности преступления уже истек. Тюремное заключение мистеру Небелзу не грозит, и сейчас он хочет одного — восстановить справедливость. Он не знал, что Андреа Кавано в ту ночь была в гараже. Не знал он и что с ней произошло. И когда мистер Небелз понял, что из-за своих показаний может стать одним из подозреваемых в убийстве, то, к сожалению, запаниковал и решил промолчать.

— Вам пообещали денег за это свидетельство, мистер Небелз? — вставил другой журналист.

Ну прямо мой вопрос, подумала я. И снова вмешался Гамильтон:

— Конечно, нет.

Решится ли мистер Небелз играть в этом спектакле до конца?

— Мистер Небелз уже сделал заявление в прокуратуру?

— Еще нет. Мы решили ознакомить с показаниями мистера Небелза беспристрастно настроенных граждан до того, как его слова будут рассмотрены в прокуратуре. Дело в том, что — страшно и сказать — если бы Андреа Кавано подверглась сексуальному надругательству, то Роба Вестерфилда давным-давно бы выпустили из тюрьмы на основе анализа ДНК. Без сомнений, он стал жертвой собственной ответственности. Андреа умоляла его встретиться в «убежище». Она рассказала Робу по телефону, что согласилась пойти на танцы с Полом Штройбелом, только потому, что не сомневалась, что такой видный молодой человек, как Роб Вестерфилд, точно не станет ревновать к какому-то Полу. Андреа Кавано буквально преследовала Роба. Она постоянно ему названивала. Но ему было все равно, с кем она встречается. Андреа была доступной девушкой, особой легкого поведения, которую интересовали только мальчики.

Какая грязная ложь! Меня передернуло от возмущения.

— Единственная ошибка Роба — что он поддался панике, когда нашел тело Андреа Кавано. Он поехал домой, даже не подозревая о том, что в его машине лежит орудие убийства, а кровь Андреа уже впиталась в багажник. Роб был настолько испуган, что в ту же ночь сунул брюки, рубашку и пиджак в стиральную машину.

Но не настолько, чтобы положить туда гору отбеливателя, в надежде вывести пятна крови, подумала я.

Камеру перевели на журналиста Си-эн-эн.

— Вместе с нами из своего дома в Олдхэме эту трансляцию смотрит детектив в отставке Маркус Лонго. Мистер Лонго, что вы думаете о заявлении мистера Небелза?

— Это чистая фальсификация. Роба Вестерфилда признали виновным в убийстве, потому что он виновен в убийстве. Я понимаю горе его семьи, но подобная попытка свалить всю ответственность на невинного человека с умственными проблемами просто отвратительна.

Браво, подумала я, живо вспоминая, как много лет назад мы с детективом Лонго сидели в гостиной и он объяснял мне, почему я должна выдать секрет Андреа.

Сейчас этому мужчине с вытянутым лицом, тяжелыми темными бровями, римским носом и остатками волос, серо-пепельной дымкой обрамляющих голову, перевалило уже за шестьдесят. При этом весь его внешний вид исполнен такого чувства собственного достоинства, что весь разыгранный перед нами цирк казался еще более нелепым.

Лонго все еще жил в Оддхэме. Я решила, что как-нибудь обязательно ему позвоню.

Пресс-конференция закончилась, и люди стали расходиться. Ко мне подошел администратор, серьезный молодой человек, по виду только что закончивший колледж:

— Вас устраивает номер, мисс Кавано?

В это время мимо дивана, на котором я сидела, как раз проплывала официантка. Развернувшись, она окинула меня пристальным взглядом, как будто спрашивая, не родственница ли я той самой убитой девушки, фигурировавшей в деле Вестерфилда. Первое предвестие того, что, если я решу задержаться в Оддхэме, остаться в тени мне не удастся.

Что ж, пусть будет так, подумала я. Долг прежде всего.

13

Миссис Хилмер жила все в том же коттедже дальше по улице. Теперь между ним и домом, в котором мы прожили несколько лет, стояло еще четыре постройки. Похоже, нынешние владельцы нашего старого жилища воплотили в жизнь мечту моей матери. Коттедж расширили с торца и в стороны. Если и раньше это был внушительный фермерский дом, то теперь передо мной возвышалось поистине великолепное здание, вместительное, но не лишенное определенной красоты, с белоснежными досками обшивки и темно-зелеными ставнями.

Проезжая мимо него, я снизила скорость и, решив, что в это тихое воскресное утро меня вряд ли кто заметит, остановилась.

Деревья заметно выросли. В этом году на северо-востоке выдалась теплая осень, и, несмотря на то что уже похолодало, на ветвях все еще пестрели золотые и пурпурные листья.

Нашу гостиную расширили. Любопытно, а что со столовой, задумалась я. И вдруг снова очутилась там с коробкой столового серебра в руках — или это было серебряное блюдо? — рядом с Андреа, которая аккуратно сервировала стол. «Сегодня у нас почетный гость — лорд Малькольм Бигботтом».

Меня заметила миссис Хилмер. Не успела я выйти из машины, как дверь ее дома открылась, и через пару секунд меня уже заключили в горячие крепкие объятия. Миссис Хилмер осталась все той же маленькой миловидной толстушкой с материнским выражением лица и живыми карими глазами. Теперь ее русые волосы стали совсем седыми, а вокруг глаз и рта появилась сеточка морщин. Но в общем она не изменилась. На протяжении долгих лет миссис Хилмер присылала матери открытки на Рождество, подробно рассказывая обо всех новостях, а мама, которая никогда не любила открытки, писала ей ответные письма, в которых выставляла в лучшем свете наш очередной переезд и расхваливала мои успехи в школе.

Я сообщила миссис Хилмер о смерти матери и получила теплый ответ с соболезнованиями. После переезда в Атланту я не написала ей ни строчки, а если сама она и посылала мне какие-то письма или праздничные открытки, то все они возвращались. В наше время почта не слишком усердно разыскивает адресата.

— Элли, какая ты высокая, — улыбнулась, почти смеясь, миссис Хилмер. — А была совсем крошка.

— Я подросла в старших классах, — объяснила я.

Вскоре на плите уже закипал кофе, а на столе лежали горячие булочки с черникой. По моей просьбе мы остались на кухне и уселись за стол. Следующие несколько минут миссис Хилмер рассказывала мне о своей семье. Ее сына и дочь я почти не знала. Когда мы переехали в Олдхэм, у обоих уже были свои семьи.

— Восемь внуков, — с гордостью сообщила наша бывшая соседка. — Жаль, что все они живут далеко отсюда, но все равно, многих из них я часто навещаю. — Насколько я помнила, миссис Хилмер давно овдовела. — Дети говорят, что этот коттедж для меня слишком велик, но это мой дом, и он мне нравится. Когда я перестану справляться с хозяйством, наверное, я его продам, но пока — нет.

Я вкратце рассказала ей о своей работе, а потом мы принялись обсуждать причину моего возвращения в Олдхэм.

— Элли, с того дня, как Роба вывели из зала суда в наручниках, Вестерфилды пытались убедить всех в его невиновности и делали все возможное, чтобы его освободить. И многих им удалось привлечь на свою сторону. — У нее на лице появилось обеспокоенное выражение. — Элли, честно говоря, я должна тебе кое-что сказать. Я уже сама сомневаюсь, а не признали ли Роба виновным отчасти из-за его репутации бездельника и хулигана. Все считали его плохим парнем и были заранее готовы поверить в самое худшее.

Пресс-конференцию она смотрела.

— Из всего того, что сказал Уилл Небелз, правда только одно, — отрезала она, — то, что он лазил в дом старухи Вестерфилд за деньгами. Был ли он там в тот вечер? Возможно. С одной стороны, мне интересно, что ему пообещали за этот рассказ, но с другой, я помню, как сорвался Пол тогда, в классе, когда объявили о смерти Андреа. Я видела, как эта учительница давала показания. Более сдержанного свидетеля сложно и представить. Помнишь, как она старалась защитить Пола? Тем не менее даже она была вынуждена признать, когда Пол выбежал из класса, он, как ей показалось, произнес: «Я не думал, что она мертва».

— Кстати, как поживает Пол Штройбел? — поинтересовалась я.

— Сейчас — просто замечательно. Первые десять-двенадцать лет после суда он ни с кем не общался. Пол знал, что некоторые считают его виновным в смерти Андреа, и эта мысль его убивала. Он стал работать в бакалейной лавке с родителями и, насколько я поняла, замкнулся в себе. Но после смерти отца ему пришлось все больше и больше самому заниматься делами, и сейчас он словно расцвел. Надеюсь, заявление Уилла Небелза не выбьет его из колеи.

— Если Роб Вестерфилд добьется повторного слушания и его оправдают, это все равно что признать Пола виновным, — заметила я.

— Пола арестуют и будут судить?

— Я не юрист, но, думаю, нет. Новых показаний Небелза достаточно, чтобы пересмотреть дело Роба Вестерфилда и вынести оправдательный приговор, но Уилла никогда не сочтут достаточно надежным свидетелем, чтобы обвинить Пола Штройбела. Но дело будет сделано, и Пол станет очередной жертвой Вестерфилда.

— Может, да, а может, и нет. И от этого еще тяжелее. — Миссис Хилмер помолчала, а потом выдала: — Элли, ко мне приходил парень, который пишет книгу об этом деле. Кто-то сказал ему, что я была близким другом вашей семьи.

Ее слова прозвучали предупреждением.

— И как он себя вел?

— Вежливо. Задавал много вопросов. Я следила за каждым своим словом. Послушай, Элли, у этого Берна своя точка зрения на случившееся, и он будет подгонять под нее факты. Он спрашивал, правда ли, что Андреа встречалась с парнями тайком из-за того, что отец был с ней слишком строг.

— Это не так.

— Он выставит это как факт.

— Да, Андреа любила Роба Вестерфилда, но вскоре она стала бояться его. — Эти слова вырвались у меня непроизвольно, и вдруг я поняла, что это правда. — А я — за нее, — прошептала я. — Роб так разозлился на нее из-за Пола.

— Элли, я была у вас дома. И я помню, как ты давала показания на суде. Но ты никогда раньше не говорила, что ты или Андреа боялись Вестерфилда.

Неужели миссис Хилмер полагала, что память меня подводит и я пытаюсь оправдать свои детские показания?

Вдруг наша бывшая соседка добавила:

— Элли, будь осторожна. Этот писатель намекал мне, что ты была эмоционально неуравновешенным ребенком. В своей книге он собирается развить эту мысль.

Значит вот какой он выбрал путь, подумала я. Андреа была шлюхой, я — психически неуравновешенным ребенком, а Пол Штройбел — убийцей. Если раньше у меня и оставались какие-то сомнения, то теперь я поняла, что это — мое расследование.

— Может, Роба Вестерфилда и выпустят из тюрьмы, миссис Хилмер, — тихо сказала я, а потом добавила уже тверже, — но к тому времени, когда я закончу расследование и распишу в подробностях всю его грязную жизнь, никто не захочет рядом с ним и шагу по улице пройти, ни днем, ни ночью. И, даже если он и добьется пересмотра дела, ни один присяжный его не оправдает.

14

В понедельник в десять утра я приехала в Олбани на встречу с Мартином Брэндом, членом комиссии по досрочному освобождению. Он оказался уставшим мужчиной лет шестидесяти, с мешками под глазами и густой копной седых волос, которым, судя по всему, слишком давно не уделял внимание его парикмахер. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, а узел галстука болтался где-то на груди. Судя по раскрасневшемуся лицу, у него явно проблемы с высоким давлением.

Без сомнения, за этот год он уже слышал не одно подобное заявление.

— Мисс Кавано, мы и так уже два раза отклоняли прошение о досрочном освобождении Вестерфилда. Думаю, на этот раз мы его выпустим.

— Он может убить еще кого-нибудь.

— Вы в этом уверены?

— А вы уверены в обратном?

— Два года назад Вестерфилду предложили досрочное освобождение, если он признается в убийстве вашей сестры и чистосердечно раскается. Он отказался.

— Да ладно вам, мистер Брэнд. Вестерфилду есть что терять — честность ему не на руку. К тому же он знал, что вы и так его скоро выпустите.

Он пожал плечами.

— Я и забыл, что вы журналистка.

— Я — сестра пятнадцатилетней девочки, которая так и не дожила до радостного дня своего шестнадцатилетия.

Усталое выражение на секунду слетело с его лица.

— Мисс Кавано, у меня есть некоторые сомнения относительно виновности Роба Вестерфилда, а вам, я думаю, придется свыкнуться с мыслью о том, что он отбыл свой срок и все это время вел себя, не считая пары происшествий в первые годы, как образцовый заключенный.

Хотела бы я знать, что это за пара происшествий! К сожалению, я понимала, что Мартин Брэнд мне о них не расскажет.

— И еще, — продолжил он. — Даже если Вестерфилд и виновен, на это преступление его толкнула любовная страсть к вашей сестре, и шансы, что подобное повторится, почти равны нулю. По нашей статистике, вероятность совершения лицом повторного преступления снижается после достижения им тридцати лет и почти сходит на нет после сорока.

— Но у некоторых «лиц» мораль отсутствует с самого рождения, и, выйдя из тюрьмы, они превращаются в ходячие бомбы замедленного действия.

Я отодвинула стул и встала. Брэнд поднялся за мной.

— Мисс Кавано, хоть вы об этом и не просили, я дам вам один совет. Мне кажется, вы до сих пор живете с памятью о жестоком убийстве вашей сестры. Но вам ее не вернуть, так же, как и не удержать Роба Вестерфилда за решеткой. А если он добьется пересмотра дела и его оправдают, вам придется смириться и с этим. Вы молодая женщина. Езжайте домой в Атланту и постарайтесь оставить эту трагедию в прошлом.

— Это хороший совет, мистер Брэнд, и я, скорее всего, когда-нибудь им обязательно воспользуюсь, — улыбнулась я. — Только не сейчас.

15

Три года назад, после того, как я написала серию статей о Джейсоне Ламберте, серийном убийце из Атланты, мне позвонила Мэгги Рейнольдс, нью-йоркский книгоиздатель, с которой я познакомилась на одном судебном заседании, и предложила мне объединить эти статьи в книгу и издать их.

Ламберт — серийный убийца типа Теда Банди.[7] Он появлялся на территории колледжей, выдавая себя за студента, и заманивал какую-нибудь девушку к себе в машину. Как и жертвы Банди, девушки затем просто исчезали. К счастью, он не успел избавиться от последней жертвы, когда его поймали. Теперь он отбывает свои сто сорок девять лет в тюрьме в Джорджии без права досрочного освобождения.

К моему удивлению, книга имела неожиданный успех. На пару недель она даже попала в конец списка бестселлеров «Нью-Йорк Таймс».

Выйдя из офиса Брэнда, я позвонила Мэгги. После того как я описала ей все обстоятельства дела и наметки моего текущего расследования, она с радостью согласилась подписать контракт на мою будущую книгу об убийстве Андреа, где, как я обещала, будет убедительно доказана виновность Роба Вестерфилда.

— Вокруг той, что сейчас пишет Джейк Берн, раздули такую шумиху, — добавила Мэгги. — Я хочу, чтобы мы с твоей книгой шли за ними по пятам. Берн разорвал с нами контракт, и это после того, как мы потратили целое состояние на его последний роман и раскрутку!

Я подумала, что на расследование и само написание проекта мне понадобится месяца три усердной работы, и еще пара месяцев, если Роб Вестерфилд все же добьется пересмотра дела. Решив, что проживание в гостинице такой долгий срок станет для меня слишком обременительным, я поинтересовалась у миссис Хилмер, где здесь поблизости можно снять квартиру. Она резко отмела эту идею и предложила остановиться у нее, в комнатах для гостей над гаражом.

— Я обустроила их несколько лет назад на случай, если мне понадобится, чтобы кто-то постоянно был рядом, — объяснила она. — Элли, там удобно и тихо. Я — соседка нешумная, и мне все равно, кто к тебе приходит и уходит.

— Да, вы всегда были хорошей соседкой. Отличное решение!

Пожалуй, меня смущало только одно — что придется все время ездить мимо нашего старого дома. Правда, думаю, со временем боль, которую я ощутила при виде нашего участка, пройдет.

«Акр Господа Бога», как в шутку называла его мама. Как ее радовала мысль о том, что вся эта земля — наша собственность, и как страстно она желала, чтобы наш участок стал «гвоздем» программы весеннего обзора Клуба Любителей Садоводства Олдхэма.

Я съехала из гостиницы, перевезла вещи в комнаты над гаражом миссис Хилмер, а в четверг вылетела обратно в Атланту. В четверть шестого я уже добралась до редакции. Я знала, что Пит наверняка еще там. Работа всегда была ему и домом, и семьей.

Пит поднял глаза, увидел меня, сдержанно улыбнулся и сказал:

— Давай все обсудим за тарелкой спагетти.

— А как же лишние килограммы?

— Я решил забыть о них на несколько ближайших часов.

У Пита такое мощное энергетическое поле, что его воздействие, похоже, распространяется на всех окружающих. Он пришел в «Дэйли Ньюз», частную ежедневную газету, сразу после школы, и уже через два года стал главным редактором. К двадцати восьми Пит занял два руководящих поста — главного редактора и директора издательства, и «умирающая Дэйли», как ее когда-то окрестили, неожиданно для всех пережила второе рождение.

Чтобы увеличить тираж издания, Пит решил нанять штатного репортера по уголовным делам. На это место мне и повезло попасть шесть лет назад. Меня взяли в газету простым стажером. В последний момент парень, которому Пит предложил заниматься журналистскими расследованиями, отказался, и меня попросили поработать на этой должности, пока не найдут другого кандидата. А потом в один прекрасный день, без лишних слов, Пит перестал искать мне замену. Так я получила работу.

«Наполи» — один из тех маленьких ресторанчиков, которые встречаются в Италии на каждом шагу. Пит заказал нам бутылку «Кьянти» и сгреб ломоть теплого хлеба, который поставили перед нами на стол.

Воспоминания унесли меня в то время, когда я проучилась семестр в Риме, — один из тех редких периодов моей взрослой жизни, когда я была по-настоящему счастлива.

Мама в очередной раз пыталась бросить пить, и дела у нее шли очень даже неплохо. Она приехала ко мне на весенние каникулы, и мы вдвоем чудесно провели время. Мы облазили весь Рим, объездили за неделю Флоренцию и горные города Тосканы, и в завершение посетили Венецию. Мама выглядела просто великолепно, и когда во время нашей поездки она улыбалась, то казалась прежней. По негласному соглашению ни она, ни я ни разу не упомянули Андреа и отца.

Я рада, что помню маму такой.

Принесли вино. Пит его одобрил, и бутылку открыли. Я сделала глоток, и принялась за отчет:

— Я неплохо поработала и много чего узнала. У них есть все шансы отбелить репутацию Вестерфилда. Джейк Берн хороший писатель. Он уже закончил первую статью об этом деле, ее опубликуют в следующем месяце в «Вэнити Фэйр».

Пит взял очередной кусок теплого хлеба.

— И что ты можешь сделать в этой ситуации?

— Я пишу книгу, которая выйдет в тираж весной, на той же неделе, что и монография Берна. — Я пересказала Питу мой разговор с Мэгги Рейнольдс. Он встречался с ней на презентации моего бестселлера, которую Мэгги устроила для меня в Атланте. — Этим займется Мэгги, так что с публикацией я не задержусь. Но пока что мне нужно как-то реагировать на статьи Берна и пресс-релизы Вестерфилдов.

Пит молчал. Такой уж у него характер — Пит никогда не спешит с ответом и не пытается заполнить паузы в разговоре.

— Только, боюсь, серия статей об убийстве, совершенном двадцать два года назад в округе Вестчестер штата Нью-Йорк, вряд ли заинтересует читателя в Джорджии. К тому же лучше всего их было бы публиковать не здесь. Вестерфилды — это Нью-Йорк.

— Согласен. И что ты предлагаешь?

— Если ты разрешишь, я возьму отпуск. Если нет — уволюсь, напишу книгу, а когда закончу, снова попытаю счастья.

К столу подошел официант. Мы оба заказали макаронные трубочки каннелони и салат из свежих овощей. После минуты тягостных раздумий Пит остановился на соусе горгонзола.

— Элли, я буду держать за тобой это место, пока могу.

— То есть?

— Возможно, я сам здесь проработаю недолго. Мне сделали пару интересных предложений, и сейчас я в раздумьях.

Я была в шоке.

— Но «Ньюз» — твое детище.

— Мы стали слишком крупным изданием — с нами сложно конкурировать. Ходят разговоры, что скоро нас продадут за большие деньги. В этом заинтересованы хозяева. Нынешнему поколению нет никакого дела до печати, им важна только прибыль.

— И куда ты хочешь податься?

— Похоже, меня хотят пригласить в «Лос-Анджелес Таймс». Второй вариант — Хьюстон.

— И что тебе больше нравится?

— Если мне поднесут предложение на блюдечке с голубой каемочкой, я его приму. Какой смысл терять время и гоняться за журавлями в небе? — Пит не стал дожидаться моей реакции и продолжил. — Элли, я тоже провел собственное небольшое расследование по этому делу. Вестерфилды неплохо продумали стратегию защиты. Их впечатляющая команда адвокатов сделает все, чтобы урвать денег. У них есть этот Небелз, и хотя он еще тот проходимец, многие поверят в его историю. Делай что знаешь, но, прошу тебя, пообещай себе: если Вестерфилд добьется суда и его оправдают, ты бросишь эту затею. — Он посмотрел мне в глаза. — Элли, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. «Ни за что». Но, постарайся понять — неважно, насколько хорошие книги напишите ты и Берн. Кто-то до самой могилы так и будет уверен, что на Вестерфилда повесили это дело, а кто-то будет всегда считать его виновным.

Пит просто хотел дать мне добрый совет, но в тот вечер, когда я упаковывала вещи, которые понадобятся мне во время длительного пребывания в Олдхэме, я кое-что поняла. Даже Пит считает, что, виновный или нет, Роб Вестерфилд уже отбыл свой срок, каждый все равно останется при своем мнении, а мне пора завязывать с этим расследованием.

Нет ничего плохого в праведном гневе. Если он не застилает тебе глаза слишком долго.

Я вернулась в Олдхэм, а на следующей неделе состоялось слушание о досрочном освобождении Роба Вестерфилда. Как я и ожидала, решение вынесли в его пользу. Было объявлено, что Роб выходит 31 октября.

Хэллоуин, подумала я. Прямо в точку. Ночь, в которую демоны блуждают по земле.

16

Я открыла дверь магазинчика под звон привязанного над входом колокольчика. Пол Штройбел стоял за прилавком. В моих смутных воспоминаниях образ Пола связан со старой заправочной станцией, на которой он работал много лет назад. Юноша заправлял бензобак нашей машины, натирал до блеска лобовое стекло, и мама всегда повторяла: «Какой Пол хороший мальчик». Но после того как на него пало подозрение в убийстве Андреа, мама больше так не говорила.

Думаю, внешность Пола я частично, если не целиком, помнила по фотографиям из газетных вырезок, хранившихся у матери. Газеты тогда во всех подробностях описывали убийство Андреа и суд. Ничто так не привлекает читательскую аудиторию, как красивый парень из богатой и влиятельной семьи, обвиняемый в убийстве симпатичной девушки-подростка.

Ясное дело, текст статей сопровождали фотографии: вот тело Андреа вытаскивают из гаража-«убежища». Вот ее гроб несут из церкви. Вот моя мать в отчаянии заламывает руки, ее лицо искажено горем. Отец с выражением безысходности и боли на лице. Вот я сама, маленькая и потерянная. Пол Штройбел, весь на нервах и в смятении. Роб Вестерфилд, как всегда, красивый, самоуверенный и ироничный. Уилл Небелз, с неуместной заискивающей улыбкой.

У фотографов, так обожающих запечатлевать человеческие эмоции, явно выдался удачный день.

Мама никогда не рассказывала мне о своей коллекции газетных вырезок и копии протокола суда. Как я была поражена, когда, уже после ее смерти, оказалось, что громоздкий чемодан, сопровождавший нас во всех переездах, — настоящий ящик Пандоры, полный боли и горя. Наверное, когда мама выпивала и погружалась в пучину тягостных воспоминаний, она открывала этот чемодан и заново обрекала себя на муки личного распятия.

Я предполагала, что Пол и миссис Штройбел уже слышали, что я в городе, но, когда Пол поднял глаза и увидел меня, на его лице промелькнуло удивление, быстро сменившееся настороженностью.

Я вдыхала потрясающий букет ароматов окорока, бекона и специй — традиционные запахи немецкой кухни. Мы с Полом стояли и разглядывали друг друга.

Флегматичная внешность Пола больше подходила взрослому мужчине, чем подростку с газетных фотографий. Лицо утратило детскую пухлость, а в глазах уже не было того смятения и неуверенности, что двадцать три года назад.

Скоро магазинчик закрывался — уже почти шесть. Как я и надеялась, никаких запоздалых покупателей, желающих что-то приобрести в последнюю минуту, не оказалось.

— Пол, это я, Элли Кавано.

Я подошла к нему и протянула руку через прилавок. Пол крепко, даже слишком сильно, стиснул мою ладонь.

— Я слышал, что ты вернулась. Уилл Небелз лжет. Меня не было в гараже в ту ночь, — с болью в голосе запротестовал он.

— Я знаю.

— Нечестно, что он так говорит.

Тут дверь, отделяющая кухню от зала магазина, открылась, и к нам вышла миссис Штройбел. Похоже, она всегда готова броситься на защиту сына от малейшей опасности.

Конечно, миссис Штройбел постарела. Она похудела и уже не выглядела той розовощекой толстушкой, которую я помнила. Волосы ее, не считая пары прежних ярко-соломенных прядей, стали совсем седыми, а в походке появилась легкая хромота. Увидев меня, она проронила:

— Элли?

Я кивнула, и озабоченное выражение на ее лице сменилось приветливой улыбкой. Обогнув прилавок, миссис Штройбел заключила меня в объятия.

Тогда, после моих показаний в суде, миссис Штройбел подошла ко мне, взяла за руки и, чуть ли не плача, стала меня благодарить. Адвокат защиты пытался выудить из меня, что Андреа боялась Пола, но, стоя перед присяжными, я объяснялась на редкость четко:

— Я не сказала, что Андреа боялась Поли, потому что она его не боялась. Она переживала, что Пол может рассказать папе, что иногда она встречается с Робом в «убежище».

— Как я рада тебя видеть, Элли. Ты стала настоящей красавицей. А вот я совсем одряхлела, — вздохнула миссис Штройбел, касаясь губами моей щеки. Ее родной акцент струился в словах, словно мед.

— Нет, что вы, — запротестовала я. Теплота этой встречи, как и радушный прием миссис Хилмер, показались мне лучиками света в непроницаемой темноте печали, которая сопровождала меня каждый миг моего сознательного существования. Я вдруг почувствовала, что вернулась домой, к людям, которые меня любят. И здесь, рядом с ними, даже после стольких долгих лет я не чужой человек, и я не одинока.

— Повесь на дверь табличку «Закрыто», Поли, — бодро решила миссис Хилмер. — Элли, может, зайдешь к нам пообедать?

— С удовольствием.

Я ехала за ними на своей машине. Штройбелы жили где-то в миле от магазина, в одном из старых районов города. Дома здесь небольшие, конца девятнадцатого века. Тем не менее выглядят они уютными и ухоженными. Наверное, не одно поколение семей сидело летом на этих крылечках.

Наш приезд с энтузиазмом встретил желтый лабрадор, собака Штройбелов. Пол тут же взял поводок и отправился выгуливать пса.

Дом Штройбелов оказался таким, как я и представляла — гостеприимным, чистым и уютным. Я отказалась от предложения матери Пола устроиться в одном из мягких кресел в гостиной и посмотреть телевизионный выпуск новостей, пока она будет готовить обед на кухне. Вместо этого я пошла с ней и уселась на табуретку за кухонный стол. Не особо надеясь на согласие, я предложила свою помощь и, получив отказ, стала наблюдать, как миссис Штройбел хлопочет по хозяйству.

— Ничего особенного, — предупредила она. — Вчера я потушила говядину. Я всегда готовлю ее два дня подряд. Так лучше. И намного вкуснее.

Ее руки двигались быстро и ловко, пассируя последние овощи для жаркого, раскатывая тесто для печенья и нарезая зелень в салат. Я сидела тихо. Я поняла, что миссис Штройбел сначала хочет разобраться с обедом, а потом уже пойдут разговоры.

Я оказалось права.

Прошло минут пятнадцать. Миссис Штройбел удовлетворенно кивнула и выдала:

— Отлично. Теперь, пока не вернулся Поли, ты должна мне сказать. Вестерфилды способны на такое? Смогут ли они двадцать три года спустя снова попытаться выставить моего сына убийцей?

— Попытаться — да, но у них ничего не получится.

Плечи миссис Штройбел опустились.

— Элли, Пол столько всего перенес. Ты знаешь, еще мальчиком ему приходилось нелегко. Он не из тех, кому хорошо дается учеба. Науки не для него. Мы с отцом всегда за него беспокоились. Пол очень добрый, хороший мальчик. Но в школе он всегда был один, кроме как на футбольном поле. Только тогда он чувствовал, что кому-то нужен. — Слова явно давались ей с трудом. — Пол был в запасном составе, так что играл он нечасто. Но однажды его выпустили на поле. Вторая команда вела в счете — я не все понимаю в этих играх, если бы отец Пола был жив, он объяснил бы лучше, — но в последнюю минуту Пол перехватил мяч, сделал бросок и принес школе победу. Как сейчас помню, твоя сестра была самой красивой девушкой в оркестре. Это она тогда схватила мегафон и выбежала на поле. Сколько раз Пол пересказывал мне слова, которые посвятила ему Андреа. — Миссис Штройбел замолчала и подняла голову, как будто к чему-то прислушиваясь, а затем тихим и полным восторга голосом пропела. — «Слава Полу Штройбелу, лучшему из всех! Мы все любим Поли, он — супер на поле. Слава Полу Штройбелу, лучшему из всех!» — Глаза ее засверкали, и она продолжила. — Элли, это самый чудесный момент в жизни Поли. Ты не представляешь, как ему пришлось тяжело, когда Андреа погибла, а Вестерфилды попытались обвинить его в ее смерти. Я знаю, он бы и себя не пожалел, чтобы ее спасти. Наш доктор очень беспокоился, что Пол что-нибудь с собой сделает. Когда ты немного не такой как все и медленнее соображаешь, очень легко впасть в депрессию. Последние несколько лет дела у Пола идут все лучше и лучше. Он все больше сам принимает решения в магазине. Понимаете, о чем я? Например, в прошлом году он предложил поставить у нас столики и нанять официантку. Ничего особенного — просто завтрак и бутерброды днем. Людям нравится.

— Да, столики я видела.

— Полу никогда ничего не давалось легко. Ему всегда приходилось работать упорнее, чем остальным. Но у него все будет в порядке, если только…

— Если только люди не станут снова тыкать в него пальцами и обсуждать, не он ли должен был отсидеть двадцать два года в тюрьме, — перебила ее я.

Миссис Штройбел кивнула:

— Да, это я и имела в виду.

Скрипнула входная дверь, и мы услышали шаги Пола и отрывистый лай лабрадора. Они вернулись с прогулки.

Пол заглянул на кухню.

— Нечестно, что этот человек говорит, будто я сделал это с Андреа, — бросил он и быстро пошел наверх.

— Он снова разнервничался, — печально вздохнула миссис Штройбел.

17

На следующий день после визита к Штройбелам я попыталась дозвониться до Маркуса Лонго, детектива, расследовавшего убийство Андреа. На том конце провода включился автоответчик, и я оставила сообщение с именем и номером своего сотового. Прошло несколько дней, но Лонго мне так и не перезвонил. Я была ужасно разочарована. Помня, с каким жаром Лонго заявлял по телевидению о виновности Роба Вестерфилда, я надеялась, что он тут же свяжется со мной. Я уже почти не верила в чудо, когда, тридцатого октября, зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала чей-то тихий голос:

— Элли, твои волосы все еще цвета песка, искрящегося на солнце?

— Здравствуйте, мистер Лонго.

— Я только что вернулся из Колорадо, поэтому не мог связаться с тобой раньше, — пояснил он. — Во вторник родился наш первый внук. Моя жена пока еще там. Можно пригласить тебя сегодня на ужин?

— Конечно. — Я рассказала ему, что остановилась у миссис Хилмер.

— Я знаю, где она живет.

Повисла короткая пауза. Как он может не знать, подумали мы оба. Это же рядом с нашим старым домом.

— Я заеду за тобой в семь, Элли.

Я заметила его машину, и, пока он сворачивал с улицы на подъездную аллею, сбежала вниз по лестнице. Дорожка разделялась надвое, и здание гаража с комнатами для гостей располагалось в самом конце справа. В свое время здесь находилась конюшня. До дома отсюда далековато, и я не хотела, чтобы детектив Лонго заехал не туда.

Есть на свете такие люди, рядом с которыми сразу чувствуешь себя уютно. Как только я уселась в пассажирское кресло, я поняла, что Лонго — один из них.

— Я часто вспоминал тебя за эти годы, — сказал он, разворачивая машину. — Ты уже успела заглянуть в Колд-Спринг после приезда?

— Я проезжала его вчера днем, но из машины так и не вышла. Я помню, мы там часто гуляли, когда я была ребенком, и мама каждый раз бродила по антикварным магазинчикам.

— Их там хватает и до сих пор, зато теперь в Колд-Спринге появилась еще и пара неплохих ресторанов.

Олдхэм — самый северный из крупных населенных пунктов Вестчестера — расположился прямо на границе округа — на реке Гудзон. Колд-Спринг находится в округе Патнэм, прямо за этой водной границей, если ехать из Вест-Пойнта. Колд-Спринг — очень красивый городок, в особенности из-за главной улицы — Мэйн-стрит, до сих пор сохранившей дух и колорит девятнадцатого века.

Я и впрямь хорошо помнила, как мы ездили туда с матерью. Да и она, даже годы спустя, нет-нет да и начинала говорить о Колд-Спринге: «Помнишь, как по субботам мы с тобой ездили по Мэйн-стрит, не пропуская ни одной антикварной лавочки? Я всегда учила вас, девочек, ценить красивые вещи. Правда, было здорово?»

Подобные разговоры, как правило, начинались у нее после двух-трех рюмок виски. Годам к десяти я стала разбавлять «Деворс» водой, в надежде, что мама будет меньше напиваться, но и это не слишком помогало.

Лонго заказал стол в уютном гриль-баре в тосканском стиле «У Катрин», находившемся в одном из двориков Мэйн-стрит. Здесь, за столом в углу, мы наконец-то разглядели друг друга.

Как ни странно, вживую Лонго выглядел старше, чем по телевизору. Вокруг глаз и рта его лицо избороздили глубокие морщины, и, несмотря на все еще мощное телосложение, физической силы уже не ощущалось. Не болен ли он, задумалась я.

— Не знаю, почему, но мне казалось, ты будешь не выше метра шестидесяти, — выдал он. — В детстве ты была маловата даже для своего возраста.

— Я сильно вытянулась в старших классах.

— Знаешь, ты очень похожа на своего отца. Ты у него бываешь?

Этого вопроса я не ожидала.

— Нет. И не собираюсь. — Я не хотела продолжать эту тему, но любопытство пересилило. — А вы видитесь с отцом, мистер Лонго?

— Называй меня Маркус. Мы с ним давно не встречались, а вот его сына — твоего сводного брата и отличного спортсмена — знает вся округа. О нем много говорит местная пресса. Твой отец ушел в отставку из полиции в пятьдесят девять, восемь лет назад. Про него написали пару лестных статей в газетах округа. У твоего отца внушительный послужной список.

— Думаю, в этих статьях упоминали и о смерти Андреа?

— Да, они напечатали много фотографий, как новых, так и из архивов. По ним я и сужу, насколько ты похожа на отца.

Я промолчала.

Лонго удивленно поднял бровь.

— Это был комплимент. Ладно, как говорила моя мать, главное, ты выросла хорошим человеком. — Вдруг он решил сменить тему. — Элли, я прочел твою книгу, и она мне очень понравилась. Я не встречал автора, который бы лучше, чем ты, смог передать ту душераздирающую боль, через которую проходят семьи жертв убийств. Я вижу, откуда это у тебя.

— Догадываюсь.

— Зачем ты здесь, Элли?

— Я приехала, чтобы опротестовать досрочное освобождение Роба Вестерфилда.

— Ты понимаешь, что только попусту потеряешь время и деньги?

— Да, я знаю, что ничего не выйдет.

— Тебе так хочется стать гласом вопиющего в пустыне?[8]

— Но я не призываю готовить путь Господу. Я хочу донести до людей: «Берегитесь! Вы выпускаете убийцу».

— Это тоже глас вопиющего в пустыне. Завтра двери тюрьмы откроются, и Роб Вестерфилд выйдет на свободу. Послушай меня внимательно, Элли. Можешь не сомневаться, он добьется пересмотра дела. И показаний Уилла Небелза будет достаточно, чтобы зародить сомнение в сердцах присяжных — Роба признают невиновным. Его досье снова станет чистым, и Вестерфилды будут жить долго и счастливо.

— Этому не бывать.

— Элли, попытайся понять одно: Вестерфилды сделают все, чтобы так было. Робсон Парк Вестерфилд — последний из некогда известного и влиятельного рода. И пусть тебя не обманывает общепринятый имидж его отца. За внешностью филантропа Винсента Вестерфилда скрывается жадный барон-разбойник, настоящий отец Роба, и он сделает все, чтобы у его сына была чистая репутация. К тому же этого требует старшая миссис Вестерфилд.

— О чем вы?

— В свои девяносто два эта женщина тверже стали — в ее руках состояние семьи. И если Роба не оправдают, она все завещает на благотворительность.

— Но и у самого Винсента Вестерфилда денег немало.

— Конечно. Но это — ничто по сравнению с богатством его матери. Миссис Дороти Вестерфилд — настоящая леди, и она уже не верит слепо в невиновность внука. Я слышал, твой отец выгнал ее из вашего дома в день похорон Андреа?

— Да. Моя мать все время об этом сокрушалась.

— Похоже, как и миссис Дороти Вестерфилд — ведь твой отец публично ткнул ее носом в тот факт, что парень, ограбивший ее дом, утверждал, что его нанял Роб.

— Да, я помню, как отец кричал об этом.

— Судя по всему, миссис Вестерфилд тоже. Ясное дело, ей хотелось верить, что Роба посадили по ошибке, но, похоже, с годами сомнения, и так коренившиеся где-то в глубине ее сердца, стали только сильнее. Ее время уже на исходе, вот она и решила заставить сына решить эту проблему. Если Роб невиновен, пусть его оправдают, а пятно позора будет смыто с семьи. Если нет — то ее деньги и все состояние Вестерфилдов уйдет на благотворительность.

— Я поражаюсь ее благоразумию.

— Думаю, еще ее муж, отец Винсента, разглядел в своем сыне что-то такое, что заставило его передать все дела жене. Ему повезло, что он не дожил до того, как его внука обвинили в убийстве.

— От Винсента Вестерфилда потребовали доказать невиновность Роба — и тут же появляется свидетель, видевший, как Пол Штройбел заходил в гараж. Неужели старая миссис Вестерфилд на это купится?

— Элли, все, что ей необходимо — это другие присяжные, которые пересмотрят дело и вынесут нужный ей вердикт.

— И Винсент Вестерфилд за этим проследит?

— Давай я расскажу тебе о Винсенте Вестерфилде. Долгие годы он был одержим идеей раз и навсегда уничтожить дух старого Гудзона. Он скупал землю в жилых районах под бизнес-центры. Винсент бы и посреди реки с удовольствием воткнул универмаг, если бы знал, как. Ты думаешь, ему есть дело до судьбы какого-то там Пола Штройбела?

Принесли меню. Я остановилась на фирменном блюде из ягненка. Маркус заказал лосося.

За едой я принялась рассказывать ему о своих планах:

— Когда я увидела по телевизору интервью с Уиллом Небелзом, я сначала хотела опубликовать хотя бы пару статей с моим собственным расследованием. В результате я заключила контракт на целую книгу, в которой я опровергну все, что сейчас пишет Джейк Берн.

— У них в запасе не только Джейк Берн. В распоряжении Вестерфилдов — целая система пропаганды и рекламы, готовая в любую минуту воспользоваться любыми средствами массовой информации. То, что ты видела по телевизору, — только начало, — предупредил меня Лонго. — Не удивлюсь, если скоро они выпустят фотографию Роба в форме скаута-орла.[9]

— Я помню, отец говорил мне, что Роб — негодяй до мозга костей. Но что это за история с ограблением дома его бабушки?

Маркус работал полицейским и обладал отличной памятью на преступления.

— Бабушка Роба переехала на лето в свой дом в Олдхэме. Однажды посреди ночи она проснулась от какого-то странного шума. С ней постоянно жила служанка, но ее комната в другом крыле. Миссис Вестерфилд открыла дверь и получила выстрел в упор. Нападавшего она не разглядела, но несколько дней спустя его задержали. Он заявил, что его нанял Роб. Сказал, тот пообещал ему десять тысяч долларов, если он прикончит старуху. Ясное дело, никаких доказательств причастности Роба к этому так и не нашли. А что могли значить слова какого-то двадцатилетнего парня, вылетевшего в старших классах из школы и вот с таким вот списком подростковых правонарушений, против Вестерфилда?

— А что толкнуло на это Роба?

— Деньги. Бабушка завещала непосредственно ему сто тысяч долларов. Миссис Вестерфилд считала, шестнадцать лет — вполне достаточно, чтобы начать разумно распоряжаться деньгами. Она не знала, что Роб сидел на наркотиках.

— И она поверила, что Роб непричастен к ограблению?

— Да. Тем не менее завещание она изменила и вычеркнула оттуда эту сумму.

— Значит, некоторые сомнения зародились у нее уже тогда?

Лонго кивнул:

— И они, вместе с подозрениями, возникшими после убийства твоей сестры, дали свои результаты. Фактически миссис Вестерфилд-старшая попросила своих сына и внука либо спасти честь семьи, либо заткнуться.

— А мать Роба?

— Еще одна очень милая женщина. Все свое время проводит во Флориде. Занимается дизайном интерьера в Палм-Бич. Хочу заметить, под девичьей фамилией. Причем весьма успешно. Можешь почитать о ней в Интернете.

— Я сделала себе сайт, — выдала я. Лонго удивленно поднял брови. — Это самый быстрый способ распространения информации. Начиная с завтрашнего дня я каждый божий день буду писать по статье об убийстве Андреа и виновности Роба Вестерфилда и выкладывать их в сети. Я соберу о нем все самые грязные слухи и попытаюсь найти подтверждение каждому из них. Я возьму интервью у преподавателей и одноклассников из его первых двух частных средних школ и колледжа Виллоу, в котором он проучился год. Из школ так просто не выгоняют. И пусть даже на это потребуется уйма времени, но я приложу все возможные усилия, чтобы отыскать медальон, который Роб подарил Андреа.

— Ты хорошо его помнишь?

— Сейчас, конечно, уже не очень. Но я достаточно точно описала его на суде. Копия протокола у меня есть, так что я знаю, что именно я тогда говорила: золотой, в форме сердечка, с тремя синими камушками посередине и выгравированными буквами «Р» и «А» сзади.

— Я присутствовал в зале суда, когда ты это рассказывала. Я помню, по твоим словам выходило, что медальон дорогой. Но мне показалось, скорее всего, это одна из тех безделушек, которую можно купить за двадцать пять баксов на любой распродаже в универмаге. А еще за пару зеленых тебе на ней сделают гравировку.

— Но вы так и не поверили ни в то, что я нащупала его, когда нашла тело Андреа в гараже, ни в то, что я слышала там чье-то дыханье, ни в то, что медальон исчез до приезда полиции.

— Элли, ты находилась между шоком и истерикой. По твоим показаниям, ты склонилась над телом сестры, поскользнулась и упала на него. Не думаю, что в полной темноте, да еще вся на нервах, ты могла на ощупь опознать медальон. К тому же ты сама говорила, Андреа носила его под блузкой или свитером.

— Тем вечером она надела его. В этом я уверена на все сто. Тогда почему его не было на Андреа, когда приехала полиция?

— Логично предположить, что Роб снял медальон после того, как ее убил. Вся его защита строилась лишь на том, что Андреа — обыкновенная влюбленная в него по уши девчонка, которая его абсолютно не интересовала.

— Ладно, хватит об этом на сегодня, — решила я. — Давайте, поговорим о чем-нибудь другом. Расскажите лучше о вашем новорожденном внуке. Думаю, он — это нечто особенное.

— Так и есть. — Похоже, Лонго был рад сменить тему не меньше меня.

Подали обед, и детектив принялся рассказывать о своей семьей.

— Марк твой ровесник. Он адвокат. Женился на девушке из Колорадо и сейчас работает там в одной фирме. Ему нравится. Я ушел в отставку два года назад, а прошлой зимой у меня случился сердечный приступ. Теперь самые холодные месяцы мы проводим во Флориде. Подумываем, не продать ли нам коттедж здесь и не прикупить ли домишко где-нибудь в Денвере, чтобы почаще видеть детей, но не сидеть у них на шее.

— Мы с матерью прожили в Денвере около года.

— Ты довольно долго живешь в Атланте, Элли. Она стала для тебя домом?

— Атланта — большой город. У меня там много хороших друзей. Мне нравится моя работа. Правда, если нашу газету все-таки продадут — есть такие разговоры, — не факт, что я там останусь. Может, когда-нибудь мне наконец захочется пустить корни и остановиться на одном месте. Но пока что нет. Мне все время кажется, что у меня есть какое-то незаконченное дело. Вы когда-нибудь в детстве сбегали в кино, не доделав домашнюю работу?

— Бывало.

— А вы получали удовольствие от фильма?

— Давно это было, но, думаю, нет.

— Вот и мне нужно доделать домашнее задание, чтобы фильм мне понравился, — пояснила я.

Уезжая, я выключила свет, поэтому, когда мы вернулись к миссис Хилмер, здание гаража выглядело мрачным и покинутым. Несмотря на мои протесты, Маркус проводил меня до двери. Он подождал, пока я найду ключ, открою дверь и войду внутрь, а потом строго сказал мне:

— Закрывай дверь на два оборота.

— Это так необходимо? — недоуменно спросила я.

— Элли, цитируя тебя же: «Берегитесь! Вы выпускаете убийцу».

— Верно.

— Тогда послушай хотя бы сама себя. Я не прошу тебя оставить Вестерфилда в покое, я лишь хочу, чтобы ты соблюдала осторожность.

Я вернулась домой как раз к десятичасовому выпуску новостей. Одним из главных сообщений было то, что Роба Вестерфилда выпускают утром из тюрьмы и что днем он даст интервью журналистам в доме своей семьи в Оддхэме.

Ни за что на свете не пропущу это событие, подумала я.

18

В ту ночь я долго не могла заснуть. Я дремала и снова просыпалась, зная, что с каждым щелчком часовой стрелки приближается миг, когда Роб Вестерфилд выйдет на свободу.

Я не могла заставить себя не думать о нем и о том событии, из-за которого Роб на двадцать два года отправился за решетку. Чем ближе он был к свободе, тем живее вставали передо мной мать и Андреа. Если бы только… Если бы только… Если бы…

Хватит, кричала часть меня. Иди дальше, оставь все это в прошлом. Я знала, во что превращаю свою жизнь, знала и не хотела этого.

Часа в два ночи я встала, заварила чашку какао и уселась его пить возле окна.

Лес, отделявший наш дом от поместья старой Вестерфилд, протянулся и мимо владений миссис Хилмер. Там он стоит и по сей день, служа надежной защитой ее спокойствия. Я подумала, что могла бы сейчас пробраться через лес, как тем вечером Андреа, и выйти на другую сторону, к гаражу-«убежищу».

Теперь несколько акров земли вокруг дома Вестерфилдов отделял высокий забор, а на территории наверняка установили сигнализацию, извещавшую хозяйку о любом постороннем — пусть даже пятнадцатилетней девочке. Да и в девяносто два, как правило, люди много не спят. Любопытно, бодрствовала ли сейчас миссис Вестерфилд, с нетерпением ожидая, когда ее родная кровиночка выйдет на свободу, и вздрагивая в преддверии всей будущей шумихи? Бабушка Роба жаждала отбелить и спасти честь семьи, не меньше чем я стремилась не дать затоптать в грязь Пола Штройбела и доброе имя Андреа.

Андреа была невинной влюбленной девушкой, чья страсть к Робу Вестерфилду быстро обернулась страхом. Именно этот страх и вынудил ее сбежать тем вечером в «убежище». Она боялась не встретиться с Робом, когда он приказал ей прийти.

Чем больше я думала в эти предрассветные часы, тем яснее понимала, что где-то в глубине подсознания я всегда знала, что сестра боится Роба, и, в свою очередь, опасалась за нее. Я снова увидела Андреа в тот самый вечер и вспомнила, как, скрывая слезы, она застегивала на шее медальон.

Она не хотела встречаться с ним, но ее приперли к стенке. В моем списке появилось еще одно «если бы только»: если бы только Андреа пошла к родителям и призналась им, что встречается с Робом. В этот момент мы поменялись ролями, и я почувствовала себя старшей сестрой.

Я снова легла в кровать и, то засыпая, то просыпаясь, провалялась до семи утра. К тому времени как по телевизору показали отъезд Роба из тюрьмы Синг-Синг на ожидавшем его у выхода лимузине, я уже сидела перед экраном. Репортер телеканала, который я смотрела, сделал акцент на том, что Вестерфилд всегда отрицал свою вину в этом преступлении.

В полдень я снова включила телевизор, чтобы не пропустить явление Робсона миру.

Он давал интервью в библиотеке родового поместья Вестерфилдов в Олдхэме.

Диван, на котором сидел Роб, стоял перед стеллажом с книгами в кожаных переплетах, которые, как я понимала, должны подчеркнуть ум и образованность Вестерфилда-младшего. На нем был желтовато-коричневый кашемировый пиджак, рубашка-поло с открытым воротом, темные брюки и мягкие кожаные туфли. Роба и раньше считали симпатичным, а с годами его красота стала более зрелой. Ему достались аристократические черты отца, которые больше не портила презрительная усмешка, проскальзывавшая на всех ранних фотографиях — Роб научился ее скрывать. В корнях его темных волос кое-где уже проглядывала седина. Роб сидел, сложив руки перед собой и слегка наклонившись вперед. Его поза выражала расслабленное спокойствие и внимание.

— Отличные декорации, — прокомментировала я вслух. — Не хватает только лежащей в ногах собаки.

Глядя на Роба, я ощутила прилив злости.

Интервью брала Коринн Сомерс, ведущая «Невыдуманных историй», популярной телепередачи, идущей сразу по нескольким телеканалам вечером в пятницу. Коринн начала с небольшого вступления:

— Только что вышедший на свободу после двадцати двух лет тюрьмы… который всегда заявлял о своей невиновности… будет пытаться отстоять свое доброе имя…

Давай дальше, подумала я.

— Роб Вестерфилд, вопрос, конечно, банален, но каково чувствовать себя свободным человеком?

На его губах играла теплая улыбка. Темные глаза под красиво очерченными бровями буквально светились от удовольствия и радости.

— Невероятно, чудесно. Я уже слишком взрослый, чтобы плакать, но я с трудом сдерживаю слезы. Хожу по дому и радуюсь. Это так здорово, когда ты можешь делать самые обыкновенные вещи. Например, пойти на кухню и налить вторую чашку кофе.

— Как я понимаю, какое-то время вы поживете здесь?

— Без сомнения. Отец обустроил для меня роскошную квартиру неподалеку от своего дома. К тому же я хочу работать с нашими адвокатами, чтобы как можно скорее добиться пересмотра дела. — Роб посмотрел в камеру. Его глаза выражали честность и искренность. — Коринн, меня могли досрочно освободить еще два года назад, если бы я признался, что убил Андреа Кавано и сожалею об этом ужасном поступке.

— Вас не одолевало искушение так поступить?

— Ни на минуту, — отрезал он. — Я всегда настаивал на том, что невиновен, и теперь, благодаря Уиллу Небелзу, у меня наконец-то появился шанс это доказать.

Слишком многое было поставлено на карту, но об этом ты им не скажешь, подумала я. Бабушка лишила бы тебя наследства.

— В вечер, когда убили Андреа Кавано, вы ездили в кино.

— Да, именно, и я сидел там до окончания фильма в девять тридцать. Моя машина стояла на парковке сервисной станции больше двух часов, а из центра города до дома моей бабушки — минут двенадцать езды. У Пола Штройбела был доступ к моей машине, а с Андреа он глаз не сводил. Даже ее сестра признала это на суде.

— Билетерша из кинотеатра помнит, как вы покупали билет.

— Верно. В качестве доказательства у меня есть даже корешок.

— Тем не менее никто не видел, как вы выходили из кинотеатра после сеанса.

— Никто этого не помнит, — поправил Роб. — Так точнее.

На секунду я заметила раздражение, промелькнувшее за его дружелюбной улыбкой. Я опустилась на стул.

Остаток передачи напоминал интервью с только что освобожденным заложником.

— Мы знаем, что вы хотите спасти свое доброе имя, а чем еще вы планируете заняться?

— Съездить в Нью-Йорк. Поужинать в ресторане, которого, скорее всего, двадцать два года назад не было и в помине. Конечно же, путешествовать. Найти работу. — Его лицо озарила теплая улыбка. — Встретить свою единственную. Жениться. Завести семью, детей.

Завести семью, детей. Всего этого у Андреа уже не будет.

— Что у вас сегодня на обед, и кто соберется за вашим столом?

— Только мы четверо — мать, отец, бабушка и я. Мы снова хотим ощутить себя одной семьей. По моей просьбе обед будет самым простым — салат из креветок, грудинка, жареный картофель, брокколи.

А как же яблочный пирог, удивилась я.

— И яблочный пирог, — добавил Роб.

— И, наверное, шампанское.

— Конечно.

— Как я вижу, у вас много замечательных планов на будущее, Роб Вестерфилд. Мы все желаем вам удачи и надеемся, что на следующем слушании вы сможете доказать свою невиновность.

И это журналистка? Я стукнула по кнопке на телевизионном пульте и пошла к кухонному столу, на котором меня ждал ноутбук. Я вышла в сеть на свой сайт и принялась писать:

Неплохо для начала, решила я.

19

Каждый день из исправительного учреждения Синг-Синг выпускают заключенных, закончивших отбывать свой срок или получивших досрочное освобождение. На выходе им выдают джинсы, ботинки, куртку и сорок долларов, и, если их не забирает кто-то из друзей или членов семьи, подвозят до автобусной остановки или вручают билет на поезд.

Железнодорожная станция расположена в кварталах четырех от тюрьмы. Вышедший на свободу доходит до нее пешком и садится на поезд, едущий на север или на юг.

Конечный пункт в южном направлении — Манхэттен. В северном можно доехать до штата Нью-Йорк и Буффало.

Я подумала и решила, что любой заключенный, выпущенный в эти дни из Синг-Синг, наверняка знает что-то о Робе Вестерфилде. Поэтому с утра пораньше я оделась потеплее, припарковалась у железнодорожной станции и зашагала к тюрьме.

У ворот Синг-Синг царит постоянное оживление. Я заглядывала в статистику и знала — здесь содержатся около двадцати трех сотен человек. К сожалению, не только они носят джинсы, ботинки и куртки. Смогу ли я отличить работника тюрьмы, идущего домой после смены, от недавно освобожденного заключенного? Вряд ли.

Предугадав эту проблему, я сделала табличку из картона и встала с ней у ворот. На табличке я написала: «Журналистка ищет любую информацию о только что вышедшем на свободу Робсоне Вестерфилде. Вознаграждение гарантировано». Затем мне пришло в голову, что человеку, выезжающему из тюрьмы на машине или такси, или просто не желающему, чтобы кто-то видел его со мной, будет проще связаться со мной по телефону. Поэтому в последнюю минуту я добавила к надписи большими крупными цифрами номер своего сотового — 918-555-1261.

Стояло холодное ветряное утро. Первое ноября. День Всех Святых. С тех пор как умерла моя мать, я ходила к мессе разве что по большим праздникам, вроде Рождества или Пасхи, когда даже нерадивые католики вроде меня, заслышав колокола, с неохотой плетутся в церковь.

Там я автоматически выполняю ритуал. Послушно опускаюсь на колени и стою среди остальных, но никогда не присоединяюсь к молитвам. Я люблю петь, и иногда, когда голоса прихожан сливаются с хором, у меня в горле сжимается болезненный комок. На Рождество звучат радостные гимны — «Слушайте, как поют ангелы» или «Далеко в яслях». На Пасху — победные песнопения — «Иисус Христос сегодня воскрес». Но мои губы всегда сжаты. Пусть другие славят Господа в экстазе!

Раньше я злилась на Бога. Теперь осталась одна усталость. Так или иначе, ты забрал их всех, Господь. Ну что, теперь ты доволен? Когда по телевизору показывают, как бомбардировки сметают с лица земли тысячи людей, как сотни семей погибают от голода в лагерях для беженцев, я знаю, что должна радоваться — ведь мне повезло больше, чем им, и у меня есть то, о чем они даже не мечтали. Я понимаю это разумом, но не сердцем. Господи, давай заключим сделку. Оставим друг друга в покое.

Я простояла с табличкой часа два. Большинство входящих и выходящих через ворота провожали ее любопытным взглядом, но лишь пара человек подошли ко мне поговорить. Один из них — большой неуклюжий мужчина лет сорока в кепке с опущенными для тепла ушами — раздраженно бросил:

— Леди, вам что, больше делать нечего, как расследовать дело этого подонка? Время девать некуда?

Из него удалось выудить только то, что он работал в тюрьме. Сообщить мне свое имя он отказался.

Тем не менее я заметила, что некоторые прохожие, в том числе и, судя по виду, персонал, внимательно изучают мою табличку, как будто пытаясь запомнить номер телефона.

В десять часов, продрогнув до костей, я наконец сдалась и побрела обратно на стоянку к железнодорожной станции. Я уже стояла у передней дверцы своего автомобиля, когда ко мне подошел какой-то мужчина — на вид лет тридцати, костлявый, с узкими губами и нездоровым взглядом.

— Что ты пристала к Вестерфилду? — выпалил он. — Что он тебе сделал?

На мужчине были джинсы, куртка и ботинки. Неужели его только что выпустили из тюрьмы, и он пошел за мной?

— Вы его друг? — спросила я наконец.

— А тебе что?

У любого нормального человека, когда к нему подходят слишком близко — буквально «нос к носу» — срабатывает защитная реакция, и он инстинктивно отступает. Я уперлась спиной в машину, и этот парень навис надо мной. Краем глаза я с облегчением заметила въезжающий на парковку фургон. В голове промелькнуло, случись что, мне хотя бы есть к кому бежать за помощью.

— Я хочу сесть в свой автомобиль, а вы мне мешаете, — попыталась образумить его я.

— Роб Вестерфилд был образцовым заключенным. Мы все равнялись на него. Ну, и сколько ты мне заплатишь за эту информацию?

— Пусть он вам платит. — Я развернулась и, отодвинув парня плечом, быстро нажала на брелок, открыла замок и рванула за ручку.

Мужчина даже не попытался меня остановить, но, прежде чем я захлопнула дверь, бросил:

— Разреши я дам тебе бесплатный совет. Сожги свою табличку.

20

Вернувшись в гостевой домик миссис Хилмер, я с головой зарылась в старые газеты матери. Для моего расследования жизни Роба Вестерфилда они оказались просто бесценным кладезем информации. В нескольких статьях я откопала упоминание двух частных средних школ, в которых учился Роб. Первая, Арбинджер Припэратори, Массачусетс, — одно из самых элитных учебных заведений страны. Любопытно, что в ней Роб задержался всего полтора года, а потом его перевели в Кэррингтон, Род-Айленд.

Так как я ничего не знала о Кэррингтоне, я залезла в Интернет. Судя по их сайту, академия Кэррингтон являлась частным загородным школой-пансионом, настоящим раем, благодаря гармоничному симбиозу занятий, спортивных мероприятий и дружественной атмосферы. Но за привлекательными описаниями всех прелестей этого заведения, проглядывала грустная правда жизни: это школа для «учеников, которые пока еще не раскрыли свой академический и социальный потенциал», для «тех, у кого возникают некоторые трудности с адаптацией к дисциплине и учебе». Другими словами, для трудных подростков.

Прежде чем разместить на своем сайте запрос, что я ищу одноклассников или бывших сотрудников Кэррингтона, которые могут предоставить информацию о школьных днях Роба, я решила лично заехать в оба заведения. Я позвонила в школы и объяснила, что я журналистка, которая пишет книгу об их бывшем ученике, Робсоне Вестерфилде. И там, и там я попала в кабинет директора. В Арбинджере меня тут же перевели в отдел по связи со СМИ и соединили с Крейгом Паршеллом.

Мистер Паршелл сразу сообщил, что не в их правилах обсуждать бывших или нынешних учащихся с прессой.

Я пошла напролом:

— Но ведь вы дали интервью о Робсоне Вестерфилде Джейку Берну?

Повисла долгая пауза, и я убедилась, что права.

— Все было на законных основаниях, — снисходительно, но безапелляционно пояснил Паршелл. — Если семья нашего бывшего или нынешнего учащегося дает разрешение на интервью, мы, без сомнения, идем навстречу. Поймите, мисс Кавано, все наши воспитанники — дети известных семей, в том числе президентов и королевских особ. В некоторых случаях мы можем допустить сюда прессу. Разумеется, под нашим тщательным контролем.

— Конечно, такие интервью только укрепляют авторитет и имя вашего заведения, — продолжила я. — Наверное, если бы вдруг на каком-нибудь сайте каждый день стали трубить о том, что убийца пятнадцатилетней девочки водил дружбу со многими из ваших выдающихся учеников, они и их родственники не слишком бы обрадовались. А другие семьи подумали бы трижды, прежде чем посылать к вам своих наследников и отпрысков. Я права, мистер Паршелл? — Ответить ему я не дала. — Мне кажется, вашей школе выгоднее сотрудничество. Вы согласны?

Когда, после долгой затянутой паузы, Паршелл заговорил, голос у него был не самый счастливый:

— Мисс Кавано, я выдам вам разрешение на интервью. Тем не менее хочу вас предупредить — здесь вам сообщат только даты поступления и отчисления Робсона Вестерфилда и то, что его перевели в другую школу по собственному желанию.

— О, я и не ожидала от вас признания, что вы выкинули его отсюда пинком под зад, — пренебрежительно фыркнула я. — Уверена, у вас найдется еще, что мне сказать, мистер Паршелл.

Мы договорились, что я подъеду к нему в офис завтра утром в одиннадцать.

Арбинджер находится где-то в сорока милях к северу от Бостона. Я нашла городок на карте и просчитала, как мне туда лучше доехать, и сколько это займет времени.

Затем я позвонила в академию Кэррингтон. На этот раз меня соединили с Джейн Бостром, директором приемного отделения. Она сразу признала, что Джейку Берну дали интервью по просьбе Вестерфилдов, и тут же добавила, что без разрешения семьи помочь мне она не может.

— Миссис Бостром, для многих частная школа Кэррингтон — последняя надежда, — жестко повела я. — Я не сомневаюсь в ее хорошей репутации, но основной целью этого заведения является работа с трудными детьми. Я права?

Мне понравилась, что она не стала ничего скрывать.

— Существует много причин, почему у ребят появляются проблемы, мисс Кавано. И по большей части истоки этих проблем — в их семьях. «Трудные» дети — это дети распавшихся браков, наследники влиятельных родителей, у которых нет на них времени, просто одиночки или объекты насмешек сверстников. Это не значит, что они не способны преуспевать в учебе и социуме. Просто им тяжело, и им нужна помощь.

— Помощь, которую иногда не можете дать им даже вы, как бы вы ни старались?

— Я могу показать вам список наших выпускников, которые добились в жизни больших успехов.

— А я могу назвать одного, который вполне успешно совершил свое первое убийство — по крайней мере, первое из известных нам, — продолжила я. — Я не хочу копаться в грязном белье Кэррингтона. Меня интересует только то, каким был Роб Вестерфилд в подростковом возрасте, до того, как он убил мою сестру. Джейк Берн получил от вас информацию и сможет теперь выделить из нее хорошее, выкинув все остальное. Мне тоже нужны эти сведенья.

Так как утром я собиралась в Арбинджер, а завтра пятница, я договорилась с миссис Бостром из Кэррингтона на понедельник.

Я задумалась, не объездить ли мне окрестности этих школ завтра утром и в понедельник, перед встречами. Насколько я могла судить, оба эти заведения расположены в маленьких городках. Значит, где-то там любят собираться дети — например, в какой-нибудь пиццерии или ресторанчике быстрого обслуживания. В свое время, посидев в одной из таких забегаловок возле территории школы, я собрала весьма ценный материал для моей предыдущей статьи о ребенке, пытавшемся убить своих родителей.

С миссис Хилмер я не виделась уже несколько дней. Во второй половине дня она позвонила мне сама:

— Элли, не хочу тебя обременять, но у меня для тебя предложение. Мне тут захотелось что-нибудь приготовить. В результате в моей духовке лежит цыпленок-гриль. Если у тебя нет других планов, может, зайдешь ко мне на ужин? Только, пожалуйста, не говори «да», если на самом деле тебе хочется побыть одной.

Утром мне было не дойти до магазина, так что дома меня ждали только сэндвичи с сыром по-американски или сэндвичи с сыром по-американски. К тому же, насколько я помнила, готовила миссис Хилмер просто великолепно.

— Во сколько? — быстро спросила я.

— Часов в семь.

— Я не просто приду к вам. Я приду пораньше.

— Отлично.

Вешая трубку, я подумала, что миссис Хилмер, наверное, считает меня замкнутой и нелюдимой. Конечно, частично она права. Но несмотря на мою любовь к одиночеству, или, может, благодаря ей, я в меру общительный человек. Мне нравится бывать среди людей. Так, после тяжелого дня в редакции, я часто выбираюсь поужинать с друзьями. Когда я работаю допоздна, то вечером обычно отправляюсь с кем-нибудь съесть по гамбургеру или спагетти. Всегда находится два-три человека, которым, дописав статью или закончив колонку, не нужно нестись сломя голову домой к жене или кому-то еще.

Очень часто среди них оказываемся Пит и я. Умываясь, расчесывая и собирая в пучок волосы, я размышляла, сообщит ли он мне, куда пойдет работать. Уверена, даже если газету пока оставят, Пит там долго не задержится. Одного того, что семья пытается ее продать, для него уже достаточно. Где он теперь бросит якорь? В Хьюстоне? В Лос-Анджелесе? В любом случае, после переезда наши пути, скорее всего, больше не пересекутся.

К моему удивлению, эта мысль привела меня в уныние.

Уютные апартаменты для гостей состояли из большой гостиной с крошечной кухонькой в одном углу и среднего размера спальни. Из короткого коридора, соединявшего комнаты, дверь вела в ванную.

Свой компьютер и принтер я разместила на обеденном столе возле кухни. Работаю я неаккуратно, поэтому, вешая пальто, я вдруг остановилась и огляделась по сторонам с позиции миссис Хилмер.

Газеты, которые я просматривала, в беспорядке валялись на полу в нише, вокруг моего стула. Декоративная ваза для фруктов и подсвечники из латуни, некогда гордо возвышавшиеся в центре старинного столика колониального периода, теперь свалены в кучу на буфете. Мой ежедневник лежал открытым сбоку от ноутбука, а ручка — сверху на крышке. Рядом с принтером громоздилась переплетенная вручную копия протокола суда, вся исписанная желтым маркером.

А вдруг миссис Хилмер решит проводить меня до гаража и увидит этот беспорядок? Какова будет ее реакция? Зная, что у моей хозяйки в доме всегда все на своих местах, в результате я не сомневалась.

Наклонившись, я сгребла все бумаги и сложила их в подобие аккуратной стопки. Затем, подумав еще немного, я вытащила большую спортивную сумку, в которой возила их с собой, и бросила кипу внутрь. Туда же отправилась и копия протокола. Решив, что ноутбук, ручка, записная книжка и принтер не особо ранят эстетическое чувство миссис Хилмер, я принялась расставлять на столе по местам подсвечники и вазу для фруктов. Я уже хотела убрать сумку в шкаф, когда меня вдруг осенило, что, случись пожар, я потеряю весь материал. Отмахнувшись от столь нелепого предположения, я все-таки решила взять сумку с собой. Не знаю уж, почему, но я это сделала. Можете назвать это интуицией, тем самым предчувствием, которое у вас иногда просто появляется, и все тут, как говаривала моя бабушка.

На улице было все так же холодно. К счастью, хотя бы ветер стих. Несмотря на это, дорога от гостевого домика до коттеджа показалась мне неимоверно долгой. Миссис Хилмер рассказывала мне, что после смерти мужа она пристроила к дому новый гараж, чтобы не ходить к старому. Теперь гараж под гостевыми комнатами опустел — там хранились только садовые принадлежности и летняя мебель.

Бредя к большому коттеджу в полной темноте и тишине, я поняла, почему миссис Хилмер так не любит ходить одна ночью по этой дорожке.

— Только не подумайте, что я решила поселиться еще и здесь, — сразу уточнила я, когда хозяйка открыла дверь и увидела мою спортивную сумку. — В последнее время я почти никогда с ней не расстаюсь.

За стаканчиком хереса я объяснила, что у меня в сумке. И тут меня осенило. Миссис Хилмер живет в Олдхэме уже лет пятьдесят. Она — постоянная прихожанка церкви и принимает активное участие в общественной жизни города. То есть здесь она знает всех и каждого. А в моих газетных вырезках упоминается кое-кто из жителей, чьи имена мне ничего не говорят, но наверняка знакомы миссис Хилмер.

— Я тут подумала, не согласитесь ли вы разобрать со мной эти газеты, — обратилась я к ней. — Кое с кем из тех, кто давал тогда интервью, мне бы очень хотелось пообщаться. Конечно, если они все еще живут здесь. Например, с некоторыми из друзей Андреа, старыми соседями Уилла Небелза и приятелями Роба Вестерфилда. Конечно, большинство одноклассников Андреа, скорее всего, давно обзавелись семьями и уехали отсюда. Если вас не затруднит, не могли бы вы перечитать эти старые статьи и составить для меня список тех, кто говорил тогда с журналистами и все еще живет в округе. Возможно, они знают что-то, что не всплыло в свое время.

— Одно имя я могу назвать сразу, — улыбнулась миссис Хилмер. — Джоан Лэшли. Ее родители уехали, а она вышла замуж за Лео Мартина и сейчас живет в Гаррисоне.

Джоан Лэшли, та девочка, с которой Андреа делала уроки в тот вечер! Гаррисон находится недалеко от Колд-Спринга, всего в пятнадцати минутах езды отсюда. Мне стало ясно, что миссис Хилмер действительно неоценимый источник информации о людях, с которыми я хотела бы встретиться.

Пока мы пили кофе, я открыла спортивную сумку и выложила на стол несколько газет. Миссис Хилмер взяла одну из них, и ее лицо исказилось от боли. Крупный заголовок гласил: «Пятнадцатилетней девочке размозжили голову». Всю первую страницу занимала фотография Андреа. На ней была форма школьного оркестра — красный жакет с медными пуговицами и короткая юбка в тон. Волосы разметались по плечам, на губах сияет улыбка. Такая счастливая, живая, юная!

Эту фотографию сделали на первом матче сезона, в конце сентября. А через несколько недель Андреа впервые встретилась с Робом Вестерфилдом в городском спортивном клубе, где играла с друзьями в боулинг. Буквально на следующей неделе она поехала кататься с ним на машине, и их остановил полицейский за превышение скорости.

— Миссис Хилмер, хочу вас предупредить, — вмешалась я. — Вам будет нелегко читать весь этот материал, и если для вас это слишком тяжело…

— Нет, Элли, я хочу тебе помочь, — перебила она меня.

— Ладно. — Я достала остальные газеты. В сумке оставался один протокол. Я выложила и его. — И помните, это не самое приятное чтиво.

— Оставь это мне, — твердо сказала она.

Когда я собиралась домой, миссис Хилмер настояла, чтобы я взяла маленький фонарик, и, честно говоря, теперь я была этому очень рада. К ночи небо начало проясняться, из-за туч показалась серебристая луна. Наверное, у меня разыгралось воображение — в голову постоянно лез День Всех Святых и картинки с черными кошками, сидящими на полумесяцах и улыбающимися так, как будто им открыто некое тайное мистическое знание.

В домике горел только маленький ночник на лестнице — я пыталась хоть как-то заботиться о моей радушной хозяйке. Например, не расходуя электричество. Поднимаясь по ступенькам, я уже начинала сомневаться в целесообразности такой бережливости. На лестнице было темно, ступеньки скрипели под ногами. Внезапно мне стало страшно — ведь Андреа убили в похожем гараже. Этот гараж, как и тот, тоже когда-то был сараем. Здесь, правда, старый сеновал переделали под гостевые комнаты, но ощущение все равно схожее.

Я добралась до площадки уже с ключом наготове, быстро открыла замок, юркнула внутрь и забаррикадировала за собой дверь. Резко перестав волноваться из-за счетов за электричество, я бросилась включать весь свет, который только был в доме — лампы по обеим сторонам дивана, бра над обеденным столом, люстры в коридоре и спальнях. Наконец острое чувство тревоги стало проходить, и я с облегчением вздохнула.

Стол с ноутбуком, принтером, ручкой и ежедневником, сложенными с одной стороны, и вазой для фруктов и подсвечниками посередине выглядел непривычно аккуратным. И тут я поняла, что что-то здесь не так. Я положила ручку справа от записной книжки, рядом с компьютером, а теперь она лежала далеко от него, слева от ежедневника. По спине пробежал холодок. Кто-то заходил сюда и передвинул ее. Но зачем? Ответ напрашивался один — чтобы порыться в моих записях и выяснить, чем я занимаюсь. Куда еще они залезли?

Я включила ноутбук и бросилась проверять файлы с информацией на Роба Вестерфилда. Буквально днем я черкнула заметку с описанием мужчины, который остановил меня на стоянке у железнодорожной станции. Файл оказался на месте, только в нем появилось еще одно предложение. Я описала этого парня, как человека среднего роста, худого, с небольшими глазами и узким ртом. Теперь в конце было приписано: «Очень опасен, соблюдать осторожность».

У меня задрожали колени. Мало того что кто-то сюда залез, пока я находилась у миссис Хилмер, так он еще и не скрывал своего присутствия! Это пугало еще больше. Я точно помнила, что, уходя, закрыла дверь. Правда, замок простой и дешевый, так что взломать его для профессионала не составило бы труда. Может, что-то пропало?

Я кинулась в спальню и увидела, что дверца шкафа приоткрыта. Тем не менее одежда и туфли лежали точно так же, как я их и оставила. Кожаный футляр с драгоценностями я прятала в верхнем ящике комода. Там у меня хранилось то немногое, чем я обзавелась, — сережки, золотая цепочка, простая длинная нитка жемчуга, и, что намного важнее, — кольца матери, обручальное и с помолвки, и бриллиантовые серьги, которые ей подарил отец на пятнадцатую годовщину их свадьбы, за год до смерти Андреа.

Все драгоценности оказались на месте. Стало ясно, что кем бы ни был загадочный посетитель, это не простой вор. Он приходил за информацией. Тут я поняла, насколько же мне повезло, что я взяла с собой копию протокола и старые газеты. Не сомневаюсь, все это уничтожили бы. И если протокол еще можно восстановить, пусть даже потратив уйму времени, потеря статей была бы невосполнима, ведь в них — не только отчет о ходе суда, но и интервью, и множество другой полезной информации. И все это могло кануть в Лету, если бы газеты пропали.

Я решила не беспокоить сейчас миссис Хилмер. Мне не хотелось, чтобы она, узнав, что ко мне кто-то вломился, не спала всю ночь.

Утром нужно обязательно взять газеты с протоколом и сделать ксерокопии, подумала я. Работа утомительная, но она того стоит. Я просто не могла себе позволить так рисковать.

Я еще раз проверила дверь. Засов задвинут, но на всякий случай я подперла его тяжелым стулом, затем закрыла все окна, кроме одного в спальне, — мне нужен свежий воздух. Я люблю спать в прохладной комнате и не собиралась лишать себя такого удовольствия из-за неизвестного визитера. К тому же гостевые апартаменты все равно располагаются на втором этаже, и попасть в окно можно только по приставной лестнице. Уверена, если кто-то и захочет причинить мне вред, он найдет более простой способ, чем тащить к окну лестницу, опасаясь, что я его услышу. Тем не менее когда я легла спать, то и дело просыпалась, напряженно вслушиваясь в ночь. Но за окном только завывал ветер, срывавший последние листья с деревьев за гаражом.

Уже на рассвете, проснувшись в четвертый или пятый раз, я поняла, о чем я сразу не подумала: кто бы ни рылся в моей записной книжке, он теперь знал, что этим утром я еду в Арбинджер, а в понедельник — в академию Кэррингтон.

Я планировала выехать в Арбинджер в семь. Зная, что миссис Хилмер — ранняя пташка, я позвонила ей в десять минут седьмого и поинтересовалась, нельзя ли мне заглянуть к ней на пару минут. За чашкой превосходного кофе я рассказала ей о взломщике и о том, что собираюсь отксерокопировать газеты и протокол.

— Нет, зачем тебе тратить на это время? — перебила меня миссис Хилмер. — Мне все равно нечего делать. К тому же я добровольно помогаю в библиотеке и могу в любое время воспользоваться нашим копировальным аппаратом. Никто и не узнает, чем я занимаюсь. Конечно, кроме Руди Шелла. Но он работает там все эти годы, и ему можно доверять. Он никому ни слова не скажет. — Затем, после секундного колебания, она добавила. — Элли, давай ты переедешь ко мне. Я не хочу, чтобы ты жила там одна. Кто бы ни приходил к тебе прошлой ночью, он может вернуться. К тому же, думаю, нам стоит обратиться в полицию.

— Нет, я останусь в гостевом домике, — отрезала я. — Если что, мне проще съехать. — Миссис Хилмер отрицательно затрясла головой, и я тут же добавила. — Но я этого не сделаю. Мне слишком уютно рядом с вами. О полиции я тоже подумала, и решила, что это плохая идея. Никаких следов проникновения и взлома нет. Мои драгоценности на месте. Если я заявлю копам, что кто-то влез ко мне, чтобы сдвинуть ручку и добавить пару слов к файлу, какой они сделают вывод? — Я не стала ждать ответа. — Вестерфилды уже и так пытаются убедить всех, что я была слишком впечатлительным и неуравновешенным ребенком и что мои показания — сомнительны. Представляете, что они раздуют из подобной истории? Меня выставят одной из тех особ, которые посылают сами себе письма с угрозами, чтобы привлечь к себе внимание. — Я допила последний глоток кофе. — Но кое в чем, если хотите, вы можете мне помочь. Позвоните Джоан Лэшли и спросите у нее, не могли бы мы с ней завтра встретиться.

К моему облегчению, миссис Хилмер сказала:

— Езжай осторожно, — и чмокнула меня в щеку.

В районе Бостона я попала в пробку, так что, когда я миновала тщательно охраняемые ворота частной старшей средней школы Арбинджер, было уже почти одиннадцать. Вживую это учебное заведение выглядело даже более впечатляюще, чем на фотографиях с сайта. Симпатичные здания из розового кирпича казались легкими и умиротворенными на фоне ноябрьского неба. Вдоль длинной подъездной аллеи, через всю территорию школы тянулись два ряда старых деревьев, которые, наверное, весной и летом смыкались над дорогой густым и пышным зеленым сводом. Мне сразу стало ясно, почему у большинства детей, заканчивающих такие школы, вместе с дипломом появляется чувство избранности и ощущение собственной уникальности и превосходства над окружающими.

Паркуя машину на стоянке для посетителей, я перебирала те школы, в которых училась я. Первый год в старших классах средней школы в Луисвилле. Второй год в Лос-Анджелесе. Нет, там я задержалась до середины третьего года. Что дальше? Да, точно. Портленд, штат Орегон. И, наконец, снова Лос-Анджелес, где я проучилась еще год в школе и четыре в колледже. Хоть какая-то стабильность. Мама продолжала ездить из города в город по своим гостиницам до моего последнего года в колледже. Затем ее печень перестала справляться с алкоголем, и она прожила до самой смерти в моей маленькой квартирке.

«Я всегда хотела, чтобы у вас, девочек, были хорошие манеры, Элли. Чтобы вы, встретившись с образованным человеком из знатной семьи, могли держаться на высоте».

Спасибо, мама, подумала я, когда меня наконец-то впустили в главное здание и направили в офис Крейга Паршелла. По стенам вдоль коридора висели портреты людей с хмурыми лицами. Насколько я успела рассмотреть, большинство из них когда-то являлись президентами школы.

Крейг Паршелл выглядел гораздо менее впечатляюще, чем можно было предположить по его интеллигентному голосу. В свои почти шестьдесят он все еще носил школьное кольцо.[10] Его редеющие волосы были безупречно уложены, но это не могло скрыть намечавшуюся лысину. Вдобавок, несмотря на все его старания, я заметила, что он определенно нервничает.

Его кабинет оказался большим и не лишенным вкуса. Обшитые деревом стены, уютные кожаные кресла, строгие классические шторы, персидский ковер, потертый ровно настолько, чтобы никто не усомнился в его старинности, и стол из красного дерева, за который мистер Паршелл спрятался сразу, как только поздоровался со мной.

— Как я уже сказал вам по телефону, мисс Кавано… — начал он.

— Мистер Паршелл, зачем нам с вами напрасно терять время? — быстро перебила его я. — Я прекрасно понимаю, вы — человек несвободный, и я это уважаю. Ответьте всего на пару моих вопросов, и я исчезну.

— Я могу дать вам только дату поступления Робсона Вестерфилда и…

— Я и так знаю, когда он здесь учился. Это упоминалось на суде, где ему предъявили обвинение в убийстве моей сестры.

Паршелл поморщился.

— Мистер Паршелл, семья Вестерфилдов поставила себе цель — любой ценой отбелить репутацию Робсона и добиться пересмотра дела и оправдательного приговора. В случае успеха многие de facto[11] поверят, что в смерти моей сестры виновен другой молодой человек — у которого, хочу заметить, не хватило бы ни интеллекта, ни денег, чтобы даже войти в это заведение. И моя задача сделать все, чтобы помешать Вестерфилдам.

— Вы должны понять… — попытался возразить Паршелл.

— Я понимаю, что на вас нельзя будет сослаться в моей книге, но вы можете дать мне пару наметок. Все, что мне нужно, — это список одноклассников Роба. Я хочу знать, с кем из них он дружил, и, что еще важнее, кто из них его недолюбливал. С кем он делил комнату? И — обещаю, это останется между нами и только между нами — за что вы его отсюда выгнали?

Несколько минут мы, не моргая, молча смотрели друг на друга.

— На своем сайте я вполне могу упомянуть эту школу Робсона Вестерфилда, не называя ее, — предложила я. — Или написать о ней в таком духе: частная средняя школа Арбинджер, alma mater[12] Его Королевского Высочества Принца Бельгии Грегори, Его Светлости Принца…

Договорить мне Паршелл не дал:

— Только между нами?

— Да.

— Без упоминаний школы и меня?

— Точно.

Он облегченно вздохнул, и мне стало его почти жаль.

— Вы когда-нибудь слышали высказывание «Не надейтесь на князей»,[13] мисс Кавано?

— Конечно, я его знаю. Причем не только библейский вариант, но и уже перефразированный — «Не надейтесь на журналистов».

— Это предупреждение, мисс Кавано?

— Если у журналиста есть хоть какое-то понятие о честности, то нет.

— То есть я могу положиться на вас и вашу честность? И наш разговор останется между нами?

— На все сто.

— Мы взяли Робсона Вестерфилда только по одной причине — его отец предложил отремонтировать нам здание научной лаборатории. Причем, хочу заметить, без какой-либо огласки. Роба нам отрекомендовали, как трудного ребенка, которому всегда было нелегко найти общий язык со своими сверстниками в младших классах.

— Он восемь лет учился в Болдуине, в Манхэттене, — прокомментировала я. — А что, там были какие-то проблемы?

— Нам о них ничего не сообщили. Настораживает только странное отсутствие одобрительных отзывов со стороны учителей и завуча.

— А ремонт научной лаборатории был настолько необходим?

Паршелла это явно задело.

— Робсон из хорошей семьи. И у него незаурядные способности.

— Ясно, — выдала я. — А теперь давайте перейдем к делу. И как вел себя этот парень, находясь здесь на столь привилегированном положении?

— Как раз тогда я начинал здесь преподавать, так что я все видел своими глазами. Это было хуже некуда, — честно признался Паршелл. — Надеюсь, вы знаете, что такое социопат? — Он нетерпеливо махнул рукой. — Простите. Как любит повторять моя жена, мои учительские привычки в жизни часто раздражают. Под социопатом я подразумеваю человека, у которого с рождения нет совести и который не уважает и нарушает те социальные нормы, которые признаем мы с вами. Робсон Вестерфилд — классический пример подобного случая.

— Значит, проблемы возникли с самого начала?

— Как и многие, подобные ему, Робсон необычайно одарен физически и умственно. Вдобавок он — последний из влиятельного и уважаемого рода. Здесь учились его отец и дед. Мы надеялись раскрыть то немногое хорошее, что в нем есть.

— Большинство не слишком высокого мнения о его отце, Винсенте Вестерфилде. Как он учился?

— Я просматривал его личное дело. Весьма посредственно. Не то что дед, насколько я могу судить. Пирсон Вестерфилд все-таки стал сенатором США.

— Почему Робсон ушел из школы в середине второго года обучения?

— Произошел неприятный инцидент. Робу не дали место в основном составе школьной футбольной команды, и он напал на другого учащегося. Вестерфилды убедили семью пострадавшего не подавать в суд, выплатив сразу всю требуемую сумму. Может, даже больше, — точно не знаю.

Мне показалось странным, что Крейг Паршелл пустился в такие откровения. Я высказала это вслух.

— Я не люблю, когда мне угрожают, мисс Кавано.

— Угрожают?

— Этим утром, незадолго до вашего приезда, мне позвонил мистер Гамильтон, адвокат, представляющий интересы семьи Вестерфилдов, и предупредил меня, что мне не стоит сообщать вам какие-либо негативные сведения о Робсоне.

Быстро они работают, подумала я.

— Можно поинтересоваться, какую информацию о Вестерфилде вы дали Джейку Берну?

— Я рассказал ему чистую правду о спортивных достижениях Вестерфилда. Робсон оказался физически развитым молодым человеком. Уже в тринадцать он был выше ста восьмидесяти. Он играл за нашу команду в сквош, теннис и регби, посещал театральную студию. Я не стал отрицать, что как актер Вестерфилд — по-настоящему гениален. Именно такую информацию Берн и искал. Он записал пару моих высказываний. На бумаге они будут смотреться весьма одобрительно.

Могу представить, как опишет Берн учебу Робсона в Арбинджере. Его изобразят одаренным и прилежным учеником элитной частной школы, воспитавшей три поколения Вестерфилдов!

— А как Берн собирается объяснять его отчисление?

— Робсон поехал учиться последний семестр второго года за рубеж, а потом решил перевестись в другую школу.

— Я понимаю, что это было почти тридцать лет назад, но не могли бы вы дать мне список его одноклассников?

— Вы получили его не от меня.

— Конечно.

Уезжая из Арбинджера через час, я держала в руках перечень учащихся первого и второго года обучения, посещавших занятия с Робом. Паршелл сверил его со списком бывающих в школе выпускников и нашел мне десять человек, живущих в районе от Массачусетса до Манхэттена. Одним из них оказался Кристофер Кассиди — тот самый футболист, которого жестоко избил Роб. Кассиди поселился в Бостоне, где у него теперь собственная инвестиционная компания.

— Крис учился здесь бесплатно, за счет гранта, — объяснил Паршелл, — и до сих пор благодарен нам за то, что у него была такая возможность. Теперь Крис — один из наших самых щедрых спонсоров. Ему я могу даже позвонить лично. Крис никогда не скрывал своей неприязни по отношению к Вестерфилду. Но, опять же, если я свяжу вас с ним, это должно остаться между нами.

— Конечно.

Паршелл проводил меня до двери.

Начиналась перемена. За мягким гулом звонка из многочисленных классов ручейками потянулись группки учащихся. Вот они, нынешние воспитанники Арбинджера, думала я, пристально вглядываясь в юные лица. Многим из них предначертано стать выдающимися лидерами. Но кто знает, не растет ли в этих привилегированных стенах очередной социопат вроде Робсона Вестерфилда?

Я выехала за территорию школы и поехала по начинавшейся от нее главной улице. Судя по карте, эта улица образует прямую линию от Арбинджера до женской академии Дженна Кэлиш. Нью-Котсуолд — один из тех очаровательных городков Новой Англии, которые строились вокруг школ. Здесь есть огромный книжный магазин, кинотеатр, библиотека, магазины готовой одежды и несколько маленьких ресторанчиков. Но смысла колесить по городу в надежде что-нибудь узнать у школьников уже нет — Крейг Паршелл снабдил меня всей интересующей информацией, так что лучше заняться поиском одноклассников Роба Вестерфилда.

Близился поддень, и у меня начинала болеть голова — я успела проголодаться, да и ночью мне не удалось толком поспать.

В трех кварталах от школы я обнаружила ресторанчик под названием «Библиотека». Мое внимание привлекла необычная, нарисованная вручную вывеска, и я заподозрила, что здесь вполне могут готовить домашний суп. Решив проверить свои подозрения, я зарулила на парковку.

Так как не было еще и двенадцати, я оказалась первым посетителем. Хозяйка, бойкая женщина лет сорока пяти — пятидесяти, с радостью не только предложила мне выбрать любой из десятка маленьких столиков, но и рассказала всю историю основания их заведения.

— Наша семья владеет этим рестораном уже пятьдесят лет, — заверила меня она. — Его открыла моя мать, Антуанетта Дюваль. Готовила она прекрасно, и мой отец решил ее поддержать и дал денег. Дело пошло успешно. В конце концов отец бросил работу и взял на себя финансовую сторону. Сейчас они уже ушли на покой, теперь всем занимаемся мы с сестрой. Правда, мама заезжает сюда пару дней в неделю и готовит свои фирменные блюда. Сегодня она на кухне, только что закончила варить луковый суп. Не желаете?

Я заказала суп, и он полностью оправдал все мои ожидания. Хозяйка пришла лично поинтересоваться, понравилось ли мне блюдо. Я заверила ее, что суп просто божественный, и она буквально засияла от радости. Посетителей пока было немного, и женщина задержалась у моего столика.

— Вы здесь живете или просто проездом? — спросила она.

Я решила быть честной.

— Я — журналистка. Пишу книгу о Робе Вестерфилде. Его только что выпустили из тюрьмы Синг-Синг. Слышали о нем?

Вдруг с нее слетела вся дружелюбность — выражение лица стало жестким, губы сжались. Хозяйка резко развернулась и пошла от меня прочь.

Ничего себе, подумала я. Хорошо, что я почти успела доесть суп. Еще немного — и она меня выставит.

Через минуту она вернулась назад, на этот раз — таща за собой какую-то полную женщину с седыми волосами и в поварском фартуке, о который та вытирала руки.

— Мама, — обратилась к ней хозяйка, — эта мисс пишет книгу о Робе Вестерфилде. Не хочешь ей кое-что рассказать?

— Роб Вестерфилд, — миссис Дюваль почти что выплюнула это имя, — плохой человек. И зачем его выпустили из тюрьмы?

Уговаривать ее не пришлось — она поведала все сама.

— Вестерфилд заезжал сюда с отцом и матерью, когда они приезжали к нему на выходные. Сколько ему тогда было? Наверное, лет пятнадцать. Он поругался с отцом. Не знаю, что там у них случилось, но вдруг он вскочил со стула и бросился к выходу. Мимо него проходила официантка, он врезался в ее поднос и опрокинул на себя тарелки. Сколько лет работаю, мисс, но такого я никогда не видела. Он схватил девушку и вывернул ей руку так, что та закричала. Настоящее чудовище.

— Вы вызвали полицию?

— Я хотела, но его мать попросила подождать. Затем отец открыл кошелек и дал официантке пятьсот долларов. Она была еще ребенком. Конечно, она их взяла и сказала, что не будет подавать в суд. А его отец попросил меня записать стоимость опрокинутых блюд на их счет.

— И что сделал Роб Вестерфилд?

— Гордо удалился за дверь и оставил родителей со всем разбираться. Матери было так стыдно за него. А отец, расплатившись с официанткой, сказал мне, что такое поведение сына — его вина, потому что это он затеял ссору. И еще, что мне нужно сначала обучать официанток, а потом уже давать им в руки подносы.

— И как вы среагировали?

— Я объяснила ему, что мы их больше не обслуживаем, и попросила уйти из моего ресторана.

— Вы не видели маму в гневе, — вмешалась ее дочь. — Она просто забрала стоявшие перед ними тарелки и унесла их на кухню.

— Хотя мне было очень жаль мать Вестерфилда, — добавила миссис Дюваль. — Все это так ее расстроило. Она даже написала мне очень вежливое письмо с извинениями. Оно все еще лежит у меня в бумагах.

Полчаса спустя я уехала из «Библиотеки», получив разрешение выложить эту историю на сайте и обещание переслать мне копию письма миссис Вестерфилд к миссис Дюваль. Вдобавок я договорилась встретиться с Маргарет Фишер, той самой официанткой, которой Роб вывернул руку. Теперь она работала психологом и жила через два городка отсюда. Она с удовольствием согласилась со мной пообщаться. Она очень хорошо помнила Роба Вестерфилда.

— Я копила деньги на колледж, — объяснила мне доктор Фишер, — и пятьсот долларов, которые дал мне его отец, показались тогда целым состоянием. Оглядываясь назад, я жалею, что не подала на него в суд. Этот парень очень агрессивен, и, если я хоть что-то понимаю в психике человека, двадцать два года тюрьмы его ни капли не изменили.

В сорок с небольшим доктор Фишер оставалась весьма привлекательной женщиной, со слишком рано поседевшими волосами, но все еще юным лицом. Как выяснилось, я позвонила ей, как раз когда она собиралась уходить из офиса — в пятницу доктор принимала клиентов лишь до полудня.

— Я смотрела интервью с ним позавчера, — продолжала она. — Его бы устами да мед пить. Даже мне стало противно, так что понимаю, каково было вам.

Я рассказала ей о своем сайте и о том, как стояла с табличкой у тюрьмы Синг-Синг, надеясь выяснить хоть что-нибудь о поведении Роба в тюрьме.

— Я не удивлюсь, если и там были какие-то инциденты, о которых можно что-то узнать, — согласилась она. — А что насчет периода между учебой Вестерфилда здесь и арестом за убийство вашей сестры? Во сколько его упрятали за решетку?

— В двадцать.

— Зная его биографию, я почти уверена, что моя история — не единственное происшествие, которое попросту замяли. Элли, а вы не боитесь, что Роб скоро станет воспринимать вас как угрозу? Вы говорили, его бабушка уже и так нервничает. А что, если она узнает о вашем сайте и будет посещать его сама, или наймет кого-то просматривать его каждый день? Если она прочтет о своем внуке достаточно плохого, что помешает ей изменить завещание до того, как Вестерфилд добьется пересмотра дела?

— Но это же замечательно! — возликовала я. — Я буду счастлива, если благодаря мне деньга Вестерфилдов пойдут на благотворительность.

— На вашем месте я была бы очень осторожна, — тихо заметила доктор Фишер.

По дороге в Оддхэм я размышляла над ее советом. Кто-то проник в мою комнату, после чего на моем компьютере появилась фраза, очень похожая на угрозу. Следовало ли мне сообщить об этом в полицию? Я еще раз обдумала этот вопрос и решила, что поступила правильно — по той же причине, о которой я говорила миссис Хилмер, — я не хотела, чтобы меня сочли чокнутой. С другой стороны, я не имела права подвергать опасности мою хозяйку. Что ж, значит, придется искать другую квартиру.

Доктор Фишер разрешила мне использовать ее имя в рассказе о том случае в ресторане. Все это натолкнуло меня на очередную идею для сайта: я решила предложить всем желающим поделиться своим грустным опытом общения с Робом Вестерфилдом за те годы, пока он еще не сел в тюрьму.

Когда я свернула на подъездную дорогу и припарковалась перед гостевым домом, было уже далеко за полдень. По дороге я заглянула в Олдхэме в супермаркет и набрала там самого необходимого. Я хотела приготовить простой ужин — бифштекс в панировке, жареный картофель и салат, посмотреть телевизор и пораньше лечь спать. А ведь нужно еще начать писать обещанную книгу о Вестерфилде. В ней я, конечно, могу использовать материалы с сайта, но и их придется представить по-другому.

В доме миссис Хилмер было темно — возможно, она еще не вернулась. С другой стороны, она могла поставить машину в гараж, но пока еще не включить в доме свет. Поэтому, как только я зашла к себе, я набрала ее номер.

Миссис Хилмер подняла трубку на первом гудке, в ее голосе звучала тревога.

— Элли, это звучит дико, но мне показалось, за мной следили, когда я ездила в библиотеку.

— С чего вы это взяли?

— Ты знаешь, у нас улица тихая. Но стоило мне выехать с дорожки от дома, как в зеркале заднего вида появилась машина. Она следовала за мной на некотором расстоянии и отстала, только когда я зарулила на стоянку к библиотеке. А потом, похоже, тот же автомобиль провожал меня до дома.

— Когда вы свернули к дому, он поехал дальше?

— Да.

— Можете описать автомобиль?

— Небольшой, темный — черный или синий. Он ехал достаточно далеко, так что водителя я не разглядела, но по моим ощущениям, это был мужчина. Элли, может, тот, кто влез к тебе вчера ночью, все еще неподалеку?

— Я не знаю.

— Я звоню в полицию. Мне придется рассказать им и о вчерашнем происшествии.

— Да, конечно. — Я начинала ненавидеть себя за то, что заставила миссис Хилмер нервничать до дрожи в голосе. До сих пор она чувствовала себя в безопасности в своем доме. Теперь я, вечно притягивавшая к себе несчастья, надеялась хотя бы не разрушить ее покой окончательно.

Десять минут спустя к дому подъехала патрульная машина. Поколебавшись пару секунд, я все-таки решилась переступить через себя и пообщаться с правоохранительными органами. Офицер — судя по виду, старый бывалый полицейский — явно не воспринял всерьез подозрения миссис Хилмер.

— Тот, кто ехал в этой машине, не пытался вас остановить или как-то связаться с вами? — спрашивал он у нее, когда я подошла.

— Нет. — Миссис Хилмер представила нас друг другу. — Элли, офицер Уайт — мой старый знакомый.

У него было грубое, обветренное лицо человека, привыкшего много бывать на свежем воздухе.

— Так что там насчет вторжения в вашу комнату, мисс Кавано?

К моей истории про ручку и добавленную к файлу строку он отнесся с явным скептицизмом.

— То есть все ваши драгоценности на месте, и вы считаете, что в доме был посторонний, только потому, что, как вам показалось, кто-то переложил вашу ручку с одной стороны от вашего ноутбука на другую, а в файле на вашем компьютере появилась пара слов, которых вы не помните?

— Которых я не писала, — поправила я.

Он оказался достаточно вежлив, чтобы не возражать мне прямо, поэтому просто сказал:

— Миссис Хилмер, мы будем приглядывать за вашим домом следующие несколько месяцев, но, боюсь, этим утром вы просто слегка перенервничали после россказней мисс Кавано, вот и забеспокоились из-за этой машины. Возможно, вам просто показалось.

Мои «россказни», подумала я. Спасибо за «помощь».

Затем офицер Уайт выразил желание осмотреть замок на двери. Пообещав миссис Хилмер потом позвонить, я пошла с полицейским обратно к домику. Осмотрев дверь, Уайт пришел к тем же выводам, что и я: замок явно никто не ломал.

На секунду он задумался, принимая для себя какое-то решение, а потом проговорил:

— Мы слышали, вы вчера были в Синг-Синг, мисс Кавано.

Я молчала. Мы стояли в коридоре у входа в мои комнаты. Офицер Уайт даже не попросил меня показать ему файл — ясно, насколько он верит в мои «россказни». Я больше не собиралась давать ему повод меня высмеивать.

— Мисс Кавано, я жил здесь, когда убили вашу сестру, и я понимаю все горе вашей семьи. Но если Роб Вестерфилд даже и совершил это преступление, он уже отбыл свой срок. И знаете что, мисс Кавано? Многие в нашем городке предпочитают считать его не убийцей и негодяем, а жертвой ложного обвинения.

— Это и ваше мнение, офицер?

— Честно признаться, да. Я всегда считал виновным Пола Штройбела. На суде о нем рассказали далеко не все.

— То есть?

— Штройбел многим хвастался в школе, что идет на вечеринку в честь Дня благодарения с вашей сестрой. Она же вполне могла сказать кому-нибудь — например, из близких друзей, — что согласилась только потому, что Роб точно не приревнует к какому-то Полу. Если это дошло до Штройбела, он мог прийти в бешенство. Машина Вестерфилда стояла на заправке. Вы сами говорили в суде: Пол признался, что следил за Андреа до «убежища». Да и школьный психолог клялась на процессе, что Пол произнес «Я не думал, что она мертва», когда узнал, что нашли тело Андреа.

— А его сосед по классу клялся, что Пол сказал: «Я не верю, что она мертва». Большая разница, офицер.

— Что там было на самом деле, мы, конечно, уже не узнаем, но разрешите вас предостеречь. — Уайт понял, что я не намерена отступать, и просто добавил: — Послушайте. Вы не понимаете, как рискуете, разгуливая с табличками вокруг Синг-Синг. Оттуда выходят закоренелые преступники. И тут стоите вы — молодая привлекательная женщина, держите плакат с номером телефона и просите их вам позвонить. Половина этих мерзавцев через год-другой снова вернется за решетку. Как вы думаете, какие мысли лезут им в голову при виде такой вот женщины, буквально напрашивающейся на неприятности?

Я пристально посмотрела на него. Лицо его выражало искреннее беспокойство. Кое в чем он, конечно, прав.

— Офицер Уайт, я хочу переубедить именно вас и других таких же, как вы, — поделилась я. — Теперь я знаю, что моя сестра боялась Роба Вестерфилда, и, после всего того, что я выяснила о нем сегодня, понимаю, почему. И пусть я подвергаю себя опасности, но я все равно хочу пообщаться с людьми, видевшими мою табличку — конечно, если они имеют хоть какое-то отношение к Вестерфилду и его семье.

Тут я решила поделиться с офицером описанием мужчины, с которым я говорила на стоянке у железнодорожной станции. Я спросила, не мог бы Уайт выяснить, не выпускали ли кого-то, подходящего под это описание, вчера из тюрьмы.

— А что вы будете делать с этой информацией? — тут же возразил он.

— Ладно. Забудем об этом, офицер, — решила я.

Наверное, миссис Хилмер следила, когда Уайт уедет. Не успели задние огни его машины скрыться за поворотом на главную дорогу, как зазвонил мой сотовый.

— Элли, — начала она, — я сделала копии твоих газет и протокола. Тебе очень нужен сегодня вечером оригинал? Я встречаюсь с друзьями, и мы идем в кино и ресторан, так что домой я вернусь не раньше десяти.

Я не хотела признавать, что попросту боюсь оставлять и копии, и оригиналы под одной крышей, но так оно и было.

— Сейчас прибегу, — решила я.

— Нет, я позвоню, когда буду выходить. Я загляну к тебе, и ты просто спустишься и заберешь у меня сумку.

Миссис Хилмер подъехала через пару минут. Было всего четыре тридцать, но на улице уже стемнело. Тем не менее когда она приоткрыла окно машины, чтобы со мной поговорить, я заметила ее напряжение.

— Что-нибудь еще случилось? — настороженно спросила я.

— Буквально минуту назад мне позвонили. Кто, не знаю. У него стоял антиопределитель.

— Продолжайте.

— Это звучит ненормально, но этот кто-то заявил, что мне нужно быть поосторожней, потому что я живу рядом с психом. Он утверждал, что ты лежала в психиатрической клинике за поджог класса.

— Полная чушь. Господи, да я с рождения и в обычной больнице-то не лежала, не то что в психиатрической.

По выражению облегчения на лице миссис Хилмер я поняла, что она мне поверила. Правда, это не означало, что моя хозяйка тут же отмела все, что сказал незнакомец. Все-таки в первую нашу встречу она сама предположила, что Вестерфилд может быть невиновен, а я просто слишком зациклилась на смерти Андреа.

— Но, Элли, зачем кому-то говорить о тебе такие ужасные вещи? — запротестовала она. — И как ему помешать, чтобы он не заявил такое кому-нибудь еще?

— Кое-кто пытается меня дискредитировать, и я не могу ничего с этим поделать. — Я открыла заднюю дверцу машины и вытащила спортивную сумку. Я старалась подбирать слова как можно осторожнее. — Миссис Хилмер, думаю, будет лучше, если завтра утром я перееду обратно в гостиницу. Офицер Уайт считает, что своим походом с табличкой к Синг-Синг я могла привлечь к себе внимание не самых приятных людей, и я не могу гарантировать, что они не найдут сюда дорогу. Мне будет безопаснее в гостинице, да и у вас станет снова намного спокойнее.

Миссис Хилмер была слишком искренней, чтобы что-то возразить. Когда наконец она ответила, в ее голосе звучало облегчение:

— Думаю, тебе и впрямь будет так безопасней, Элли. — Она помолчала, а потом честно добавила. — Да и мне тоже.

Затем она уехала.

С сумкой в руке я вернулась в комнату, чувствуя себя ужасно одинокой и потерянной. В былые времена прокаженных заставляли носить на шее колокольчики и кричать «Нечистый, нечистый», если кто-то оказывался поблизости. В этот момент я ощутила себя прокаженной.

Я бросила сумку и пошла в спальню переодеться. Вместо пиджака я надела свободный свитер, сбросила туфли и сунула ноги в старые тапочки, обшитые мехом. Затем добрела до гостиной, налила себе бокал вина и плюхнулась в большое кресло, уложив ноги на подушечку.

Свитер и тапочки всегда дают мне ощущение уюта и покоя. И тут я вспомнила еще одного своего старого приятеля, который всегда меня утешал, — Боунза, мягкую плюшевую собачку, делившую со мной подушку в детстве. Теперь она лежала в коробке с воспоминаниями о прошлом моей матери — рядом со свадебным альбомом, фотографиями всех нас четверых и формой Андреа для оркестра. На секунду я почувствовала, как в детстве, возмущение и обиду — почему Боунза нет сейчас со мной?

Я потягивала вино и вспоминала, как часто мы с Питом подолгу сидели за бокалом, прежде чем заказать ужин.

Два таких разных воспоминания: вот моя мать ищет забвенья в алкоголе, а вот мы с Питом расслабляемся и перекидываемся шутками о рабочем дне, порой весьма нелегком и полном разочарований.

Я ничего не слышала о Пите с того нашего ужина в Атланте. С глаз долой — из сердца вон, решила я. Наверное, ищет другую работу. «Преследует другие интересы», как обычно говорят у нас, когда директора просят освободить стол. Или когда он сам решает уволиться. И порвать все связи.

21

Час спустя погода начала портиться. По скрипу незапертого окна над умывальником я поняла, что ветер меняется. Я встала, увеличила мощность обогревателя и вернулась к ноутбуку. Почувствовав, что еще немного, и у меня начнется острый приступ жалости к самой себе, я села за работу над тем, что должно стать вступлением к моей книге.

После нескольких безуспешных попыток я решила начать с моего последнего воспоминания об Андреа. По мере того как я писала, память прояснялась. Я четко увидела спальню сестры, белое кисейное покрывало на кровати, занавески с рюшем. Я представила каждую деталь комода, который мама так тщательно отделывала под старину, фотографию Андреа с подругами, приклеенную к раме зеркала…

Вот Андреа, вся в слезах, говорит по телефону с Робом Вестерфилдом. Вот она надевает медальон…

Набирая строчки, я вдруг поняла — что-то в этом медальоне до сих пор не дает мне покоя. Конечно, сейчас я вряд ли опознала бы его, но в свое время я дала точное описание полиции — описание, которое в то далекое время приняли за детскую фантазию. Но я знала, что когда нашла Андреа, медальон был на ней, и это Роба Вестерфилда я слышала тогда в гараже. Мама рассказывала мне потом, что они с отцом успокаивали меня минут десять, пока я смогла хоть как-то вразумительно объяснить, где нашла тело Андреа. Этого времени Робу хватило с лихвой, чтобы скрыться. И забрать медальон.

На даче показаний Вестерфилд заявил, что в это время бегал далеко от гаража. Тем не менее свой утренний костюм он выстирал с отбеливателем вместе с окровавленной одеждой, которая была на нем предыдущим вечером.

И опять я удивилась, зачем он так рисковал, возвращаясь в гараж? И зачем он забрал медальон? Может, Роб боялся, что этой вещицы будет достаточно, чтобы доказать, что Андреа была не просто влюбленной в него девчонкой? Даже сейчас, вспоминая то утро, хриплое дыхание и нервный смех Вестерфилда по другую сторону машины, я чувствовала, как мои руки на клавиатуре покрываются холодным липким потом.

А что, если бы я не сбежала одна тайком в лес, а взяла с собою отца? Тогда Роба поймали бы в гараже. Неужели он вернулся потому, что запаниковал? Или ему нужно было убедиться, что то, что он сделал, не просто ночной кошмар? Или, что еще хуже, Роб хотел удостовериться, что Андреа мертва?

В семь часов я включила духовку, поставила туда картошку и вернулась к работе. Вскоре зазвонил телефон. Это оказался Пит Лорел.

— Привет, Элли.

Что-то в его голосе заставило меня насторожиться.

— Что случилось, Пит?

— Не хочешь тратить время на пустую болтовню?

— Мы всегда обходимся без этого. Помнишь наш уговор?

— Ладно. Элли, газету продают. Это уже факт. В понедельник будет официальное заявление. Штат урежут до минимума.

— И как ты?

— Они предложили мне работу. Я отказался.

— Как и собирался.

— Я поинтересовался по поводу тебя, и, между нами, они собираются закрыть рубрику журналистских расследований.

Я ожидала услышать эту новость, но все равно внезапно почувствовала себя потерянной и ненужной.

— Ты уже определился, куда пойдешь, Пит?

— Не совсем. Хочу сначала увидеться с ребятами из Нью-Йорка, а потом уже решать. Может, когда все утрясется, возьму машину и приеду к тебе. Или ты заглянешь ко мне.

— Мне нравится эта идея. А я-то надеялась в лучшем случае на открытку из Хьюстона или Лос-Анджелеса.

— Я никогда их не шлю. Элли, я слежу за твоим сайтом.

— Там еще почти ничего нет. Скорее, пока это просто временная вывеска. Ну, знаешь, вроде тех, что вешают на новых магазинах. Понимаешь, о чем я? «Не пропустите грандиозное открытие». Но скоро я много чего накопаю на Вестерфилда. Даже если Берн и изобразит Робсона Мистером Америка, его книга выйдет разве что в разделе «фантастика».

— Элли, я не люблю…

Договорить ему я не дала.

— Да ладно тебе, Пит. Ты что, тоже хочешь призвать меня к осторожности? Мне уже сделали предупреждение моя соседка, психолог и полицейский. И это только за сегодняшний день.

— Тогда я к ним присоединяюсь.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом. Ну что, сбросил лишнюю пару килограммов?

— Я сделал кое-что получше. Решил, что и так неплохо выгляжу. Ладно, свяжусь с тобой, когда соберусь приехать. Если что, звони мне в любое время, ты знаешь. Ночью междугородние звонки стоят копейки.

И он повесил трубку. Я даже не успела попрощаться.

Я нажала на сотовом кнопку «конец разговора», положила телефон рядом с компьютером и пошла делать салат. Только теперь до меня начало доходить, что я потеряла работу. Конечно, на какое-то время мне хватит денег за будущую книгу, но что я стану делать потом, когда закончу ее и нанесу сокрушительный удар по Робу Вестерфилду и его попытке оправдать себя? Вернусь в Атланту? А все мои друзья из редакции разъедутся по стране. Еще один повод для раздумий — найти работу в газете сейчас нелегко. Слишком много печатных изданий поглотили корпорации или прикрыли. Кстати, а где я сама хочу жить, когда закончу писать книгу, оставив все это позади? Над этим я и размышляла весь ужин и даже потом, пытаясь читать приобретенный в магазине журнал с новостями.

Когда я убирала со стола, опять зазвонил телефон.

— Это вы та женщина, которая стояла вчера у тюрьмы с табличкой? — раздался хриплый мужской голос.

— Да, это я. — Мысленно, я скрестила пальцы. Номер звонившего не определился.

— Я могу вам рассказать кое-что о Вестерфилде. Сколько вы мне заплатите?

— Смотря что у вас за информация.

— Сначала деньги, потом разговоры.

— Сколько?

— Пять тысяч баксов.

— У меня нет таких денег.

— Тогда забудьте об этом. Но то, что я знаю, поможет вам упрятать Вестерфилда в Синг-Синг до конца дней.

Он блефует? Непонятно. Тем не менее я не могла упустить такой шанс. Я вспомнила об авансе за книгу.

— У меня будут деньги через неделю-две. Намекните хотя бы, что именно вы знаете.

— Как вам это? Когда Вестерфилд был под кайфом от кокаина в прошлом году, он признался мне, что в восемнадцать прихлопнул какого-то парня. Стоит ли имя этого парня пять тысяч баксов? Решайте. Я позвоню на следующей неделе.

В трубке раздался щелчок. Буквально сегодня Маргарет Фишер высказала мне свое профессиональное мнение, что Роб Вестерфилд мог совершить еще какое-нибудь преступление до убийства Андреа. Я вспомнила те инциденты, о которых услышала утром — в школе и в ресторане. Но если Роб и впрямь убил еще кого-то… Дело могло принять совершенно другой оборот. Если звонивший парень не блефовал и на самом деле мог сообщить имя жертвы, будет несложно все проверить и уточнить обстоятельства этого преступления. Конечно, парень может оказаться простым мошенником, который хочет по-быстрому сорвать пять тысяч. Стоит ли так рисковать?

Я стояла возле компьютера и смотрела в открытый файл. Дочитав описание Андреа в последние минуты, проведенные нами вместе, я уже знала, что готова потратить любые деньги, заработанные мною в этой жизни, лишь бы засадить Роба Вестерфилда за решетку.

Сбоку от компьютера стоял стакан с водой. Я взяла его и подняла вверх, произнеся про себя тост за Андреа и за то, чтобы Вестерфилд снова сел в тюрьму.

Я убралась на кухне и включила местные новости. Спортивный комментатор обсуждал эпизоды какого-то баскетбольного матча. Победный мяч забросил Тед Кавано. Я удивленно уставилась в экран и увидела лицо сводного брата, с которым никогда не встречалась.

Он очень напоминал мое отражение в зеркале, разве что чуть помоложе и помужественней. Те же самые глаза, нос, губы, скулы. Тед бросил взгляд в камеру, и мне показалось, что мы удивленно смотрим друг на друга. Я уже хотела переключить на другой канал, и тут девушки из группы поддержки — словно в насмешку — стали скандировать его имя.

22

Миссис Хилмер объяснила мне, что Джоан Лэшли Мартин теперь живет дальше по шоссе недалеко за Греймуром, монастырем и прибежищем монахов-францисканцев ордена Святого Искупления. Проносясь мимо живописного аббатства Греймур, я думала о том, как в свое время мы с родителями и Андреа ездили по извилистой дороге к главной часовне на мессу.

Мама периодически вспоминала наш последний визит сюда, незадолго до смерти Андреа. В тот день сестра была в прекрасном настроении, все время рассказывала мне на ухо шутки и анекдоты. Во время проповеди я даже рассмеялась вслух. Мать сразу нас рассадила, а после мессы сказала отцу ехать прямо домой, и мы остались без долгожданного обеда в ресторанчике «Беар Маунтин Инн».

— Даже обаяние Андреа не подействовало на отца в тот раз, — говорила мать. — Конечно, когда через несколько недель случилось все это, я очень жалела, что мы так и не устроили тогда последний счастливый семейный обед.

За день до… в последний раз… Избавлюсь ли я когда-нибудь от всех этих фраз? Если и да, то явно не сегодня, подумала я, снижая скорость, чтобы сверить адрес.

Джоан жила в трехэтажном каркасном доме, приютившемся в колоритной лесистой местности. Белые доски обшивки сияли на солнце, гармонируя с темно-зелеными оконными рамами. Я припарковалась на полукруглой подъездной площадке, поднялась по ступенькам на крыльцо и нажала кнопку звонка.

Дверь открыла Джоан. Она всегда казалась мне очень высокой, но тут я поняла, что за эти двадцать два года она не выросла ни на сантиметр. Ее длинные каштановые волосы теперь были обрезаны чуть выше плеч, а тоненькая фигурка располнела. Раньше Джоан считалась весьма привлекательной, и это определение все еще ей подходило — по крайней мере, когда она улыбалась. У некоторых людей улыбка настолько живая и теплая, что все лицо кажется необычайно красивым. Мы посмотрели друг на друга. На секунду глаза Джоан увлажнились, и она схватила меня за руки.

— Малышка Элли! — воскликнула она. — Господи, а я думала, ты ниже меня. В детстве ты была такой крошкой.

Я рассмеялась.

— Знаю. Мне это говорят все, кто меня помнит.

Она взяла меня под руку.

— Заходи, я как раз поставила кофе и сунула в духовку булочки из кулинарии. Правда, никогда не известно, что из них получится. Иногда вкусно, а иногда — ну просто как камень.

Мы миновали гостиную, раскинувшуюся от входной двери и до самого торца дома. Мне всегда нравились такие комнаты — широкие диваны, мягкие кресла, стеллажи с книгами, камин и большие окна с видом на окрестные холмы.

У нас одинаковые вкусы, подумала я. Затем я заметила, что сходство присутствовало и в стиле: мы обе одевались просто и незамысловато — джинсы и свитер. Я ожидала встретить модную женщину с длинными волосами. Джоан же, могу поспорить, предполагала, что я буду не только маленького роста, но и в чем-нибудь с кружавчиками. Мама всегда одевала нас с Андреа очень женственно.

— Лео ушел гулять с мальчишками, — сказала Джоан. — Для этих троих сорванцов вся жизнь — сплошная игра в баскетбол.

Стол был уже накрыт на двоих. На буфете булькала кофеварка. Из огромного венецианского окна столовой открывался потрясающий вид на береговые скалы и реку Гудзон.

— Я могла бы смотреть в это окно целую вечность, — выдохнула я, опускаясь на стул.

— Точно. Сколько народа уехало в большие города, и знаешь что? Большинство теперь возвращается. До Манхэттена отсюда всего час, и оно того стоит, — рассказывала Джоан, наливая кофе. Вдруг она резко поставила кофеварку обратно на буфет. — Господи, нужно срочно спасать булочки! — И она исчезла на кухне.

Может, я представляла Джоан немного иначе, но кое в чем она совсем не изменилась! С ней не соскучишься. Она была лучшей подругой Андреа и поэтому все время крутилась у нас дома. Конечно, у меня хватало и своих друзей, но, если я сидела одна, Андреа и Джоан всегда пускали меня к себе. Как правило, слушать музыку в комнате Андреа. Иногда, когда они делали домашнюю работу, мне разрешали заниматься с ними своей, если я им, конечно, не мешала.

Джоан торжественно вернулась в столовую с подносом булочек из кукурузной муки.

— Можешь меня поздравить, Элли, — заявила она. — Я успела их снять до того, как они подгорели.

Я взяла одну. Джоан уселась за стол, разрезала другую булочку, намазала ее маслом, попробовала и наконец вынесла вердикт:

— Господи, это съедобно!

Мы посмеялись и продолжили разговор. Джоан интересовало, чем я занималась все это время. Я выдала ей краткое описание своей жизни от семи лет и до настоящего момента. О смерти моей матери она уже слышала.

— Твой отец опубликовал некролог в местной газете, — сказала она. — Очень теплый. Ты не знала?

— Мне он его не прислал.

— Он у меня где-то лежит. Если хочешь, я найду. Правда, это займет время. С бумагами у меня ненамного лучше, чем с выпечкой.

Я хотела попросить ее не беспокоиться, но мне стало слишком любопытно, что написал отец.

— Если вдруг найдешь, покажешь, — сказала я как бы между прочим. — Если что, не утруждайся.

Джоан явно интересовало, общаюсь ли я с отцом, но, кажется, она почувствовала, что я не хочу говорить на эту тему. Вместо этого она проронила:

— Твоя мама была замечательной женщиной. А отец — просто красавцем. Помню, я его очень боялась, и при этом, похоже, была в него влюблена. Мне стало так грустно, когда я узнала, что после суда они расстались. Вы четверо всегда казались такими счастливыми. А куда вы только вместе не ездили! Я всегда мечтала, чтобы моя семья обедала по воскресеньям в «Беар Маунтин Инн», так же, как вы.

— Всего час назад я вспоминала об обеде, на который мы туда не поехали, — вставила я.

Я рассказала Джоан о том, как Андреа смешила меня в церкви. Джоан улыбнулась.

— Она иногда проделывала такое со мной на школьных собраниях. Андреа всегда умела изобразить серьезное лицо, а у меня бывали неприятности, когда я начинала смеяться под речь директора, — размышляла Джоан, попивая кофе. — У меня хорошие родители, но, честно признаться, с ними не слишком весело. Мы никогда не обедали в ресторане, потому что отец всегда заявлял, что дома — вкуснее и дешевле. К счастью, когда они переехали во Флориду, он перестал быть таким скупердяем. — Она рассмеялась. — Но даже если родители идут в ресторан, то до пяти часов, чтобы попасть на цены для ранних посетителей. А коктейль они делают дома, и пьют в машине на стоянке у ресторана, перед едой. Как тебе? — продолжала она. — Я понимаю, если бы отец не мог себе этого позволить, но ведь может. Просто он — закоренелый скряга. Мама говорит, он все еще хранит деньги, подаренные ему родителями на первое причастие. — Джоан налила нам по второй чашке кофе. — Элли, как и все здесь, я видела по телевизору интервью Роба. Мой кузен, судья, говорит, что Вестерфилды так давят по поводу этого пересмотра, что удивительно, как до сих пор еще не выбраны присяжные. Ты не представляешь, сколько связей у отца Роба. К тому же Дороти Вестерфилд, его бабушка, пожертвовала просто огромную сумму денег местным больницам, библиотекам и школам. Она хочет повторного суда, и многие влиятельные лица не против, чтобы она его получила.

— Тебя снова вызовут свидетелем, Джоан, — кивнула я.

— Знаю. Я последняя видела Андреа живой. — Поколебавшись, Джоан добавила: — Конечно, не считая убийцы.

На минуту мы замолчали. Потом заговорила я:

— Джоан, я хочу знать все, что ты помнишь о том вечере. Я несколько раз перечитывала протокол, и меня очень удивило, насколько краткими были твои показания.

Джоан поставила локти на стол и, сцепив ладони, опустила на них подбородок.

— Они были краткими, потому что ни прокурор, ни адвокат не задали мне вопросы, которые, как я теперь вижу, они должны были задать.

— Какие вопросы?

— Например, об Уилле Небелзе, — ответила Джоан. — Помнишь, какое-то время он подрабатывал почти у каждого в городе. Вам он помогал класть крыльцо, верно?

— Да.

— Нам чинил дверь гаража, в которую задом въехала на машине мама. Мой отец всегда говорил: когда Уилл не напивается как сапожник, он — хороший плотник. Ну, конечно, если вообще приходит.

— Я помню.

— Зато ты не знаешь, что мы с Андреа часто обсуждали излишнюю дружелюбность Небелза.

— Излишнюю дружелюбность?

Джоан пожала плечами.

— Теперь, понимая что к чему, я бы сказала, что он педофил. Конечно, мы все его знали — ведь он у всех работал. Но каждый раз, когда мы, девочки, сталкивались с ним на улице, он заключал нас в крепкие объятия — конечно, если поблизости не было никого из взрослых.

Я недоверчиво посмотрела на Джоан.

— Послушай, даже в том возрасте я бы узнала об этом, если бы Андреа жаловалась на него отцу. Когда папа приказал Андреа держаться от Вестерфилда подальше, я была в курсе.

— Элли, двадцать два года назад, мы, дети, не воспринимали Уилла всерьез. В те времена мы столько обсуждали друг с другом, как это противно, когда Небелз лезет к нам обниматься и называет нас «своими девочками». «Как тебе крылечко, которое мы построили с твоим папой, Андреа?» — любил повторять Уилл с дружелюбной улыбкой. «Я хорошо сделал вам гараж, Джои?» — плакался он. Пойми, не то чтобы он к нам сильно приставал, просто теперь я понимаю, что этот не в меру наглый пьянчуга положил глаз на Андреа. В этом я не сомневаюсь. Помню, я как-то в шутку заявила твоим маме и папе, что Андреа хочет пригласить Уилла Небелза на рождественскую дискотеку, но они даже не заподозрили, что за моими словами может что-то скрываться.

— Папа упустил это из виду?!

— Андреа любила изображать, как Уилл Небелз тайком вытаскивает бутылку из ящика с инструментами и надирается во время работы. Откуда твоему отцу было знать, что за юмором прячется настоящая проблема?

— Джоан, не понимаю, почему ты мне это рассказываешь сейчас. Ты думаешь, вся эта новая история Уилла — откровенная ложь, за которую ему заплатили Вестерфилды?

— Элли, с тех пор, как я увидела по телевизору Небелза с Вестерфилдом и это интервью, я все думаю, а можно ли верить хоть чему-то из его рассказа? Был ли он тем вечером в доме старой миссис Вестерфилд? Видел ли он, как Андреа заходит в гараж? Кстати, когда в тот вечер Андреа уходила от нас, мне показалось, что я заметила кого-то на дороге. Но я так запуталась, когда давала показания полицейским и прокурору, что это приняли за подростковую истерию.

— А мои слова назвали детскими фантазиями.

— Я точно знаю, что в то время Уилл Небелз потерял свои водительские права и все время ходил по городу пешком. Еще я знаю, что ему нравилась Андреа. Предположим, она договорилась встретиться с Робом Вестерфилдом в гараже-«убежище» и пришла туда чуть раньше. Предположим, что Уилл последовал за ней и начал к ней приставать. Что если она попыталась сопротивляться и упала назад? А ведь пол там цементный. На затылке у нее была рана. Судмедэксперты решили, что Андреа могла стукнуться о пол, когда ее ударили домкратом. Но что если она сначала упала, а только потом ей нанесли удар?

— Падение ее только оглушило бы, — возразила я. — Я читала в результатах экспертизы.

— Дослушай меня. Давай на секунду представим, что, хотя Роб Вестерфилд и подонок, он говорит правду. Он припарковал машину на заправке, пошел в кино, а после сеанса поехал в «убежище» проверить, не ждет ли его там Андреа.

— И нашел труп?

— Да. И запаниковал, как он заявил. — Увидев, что я собираюсь возразить, Джоан предостерегающе подняла руку. — Элли, прошу тебя, дослушай меня до конца. Вполне возможно, что каждый из них частично прав. Предположим, Небелз напал на Андреа, она упала, ударилась головой и потеряла сознание. Предположим, он, не зная, что делать, побежал в дом Дороти Вестерфилд. Уилл что-то там ремонтировал и знал код сигнализации. А затем он увидел, как приехал Пол.

— А зачем Полу брать с собой из машины домкрат?

— Может быть, для самообороны, если он вдруг столкнется с Вестерфилдом. Помнишь, мисс Уоткинс, наш школьный психолог, клялась, что Пол произнес: «Я не думал, что она мертва».

— Джоан, к чему ты клонишь?

— Представим следующий сценарий: Уилл Небелз заходит в гараж и начинает приставать к Андреа. Они дерутся. Андреа падает и теряет сознание. Небелз проникает в дом и видит, как к гаражу подъезжает Пол, достает домкрат и идет с ним внутрь. Через минуту Пол садится в машину и уезжает. Испугавшись, что парень может вызвать полицию, Небелз возвращается в гараж. Там он замечает домкрат, который обронил Пол. Уилл понимает, что если Андреа расскажет обо всем случившемся, его посадят за решетку. Он убивает ее, забирает домкрат и уходит из гаража. После кино Роб едет в «убежище», находит мертвую Андреа и в панике убегает.

— Джоан, тебе не кажется, что ты упустила кое-что важное? — Я надеялась, что произнесла это не с таким же скептицизмом, с каким отнеслась к ее теории. — А как домкрат попал обратно в багажник Вестерфилда?

— Элли, Андреа убили в четверг вечером. Ты нашла ее тело в пятницу утром. Роба Вестерфилда допросили только в субботу днем. Этого нет в протоколе, но в пятницу Уилл Небелз работал у Вестерфилдов — что-то чинил. Автомобиль Роба стоял возле дома. Ключи он всегда оставлял в машине. Уиллу не составило бы труда вернуть домкрат на место в тот день.

— Откуда ты знаешь все эти подробности, Джоан?

— Мой кузен Эндрю — тот самый судья, в свое время работал в окружной прокуратуре. В том числе тогда, когда шел суд над Вестерфилдом. Так что он хорошо знает детали этого дела. Он всегда считал Роба агрессивным подонком и недостойным представителем человеческого рода, но при этом он уверен, что Роб не убивал Андреа.

Офицер Уайт полагал, что Андреа убил Пол. Миссис Хилмер тоже сомневалась в невиновности Штройбела. А Джоан заявляла, что убийца — Уилл Небелз. Но я была уверена на все сто — это Роб Вестерфилд лишил жизни мою сестру.

— Элли, ты заранее отметаешь все, что я говорю, — тихо упрекнула меня Джоан.

— Нет, что ты. Ничего я не отметаю. Честное слово. Теоретически у тебя все сходится. Но, Джоан, когда в то утро я склонилась над телом Андреа, Роб Вестерфилд был в гараже. Я слышала его дыхание и еще что-то… Сложно описать. Больше всего, пожалуй, это походило на смех. Некий странный прерывистый звук. Я слышала его раньше. Когда встречалась с Робом.

— А ты часто с ним встречалась, Элли?

— Несколько раз. Когда мы с Андреа гуляли по городу после школы или в субботу, иногда мы его встречали. Андреа много тебе о нем рассказывала?

— Не очень. Первый раз я увидела Роба на каком-то из школьных матчей. Андреа играла в оркестре, и, как всегда, выделялась — выглядела она просто потрясающе. Я помню, как Вестерфилд подошел к ней после игры в начале октября. Я стояла с Андреа. Он начал с ней откровенно заигрывать, говорить, какая она красивая, как он не может отвести от нее глаз, и все в таком роде. Он был старше нас и очень симпатичный. Конечно, Андреа это польстило. Плюс, думаю, твоя мать не раз упоминала при ней, насколько влиятельна семья Вестерфилдов.

— Да.

— Роб знал, что мы любим по-тихому лазить в гараж его бабушки и курить. Не травку — обычные сигареты. Мы изображали из себя крутых, но ничем противозаконным не занимались. Роб Вестерфилд разрешил нам считать гараж своим клубом и попросил лишь сообщать ему, когда мы там собираемся. Мы его предупреждали, и он договаривался с Андреа, чтобы она приходила туда чуть пораньше. Ты же понимаешь, они с ним «дружили» — если это можно так назвать — всего около месяца до ее смерти.

— Тебе никогда не казалось, что Андреа боится Роба?

— Я чувствовала, что у них что-то пошло не так, но Андреа не хотела мне ничего говорить. В тот вечер она позвонила мне и спросила, нельзя ли прийти ко мне делать уроки. Честно говоря, моя мама была не в восторге. Я отставала по алгебре, и она хотела, чтобы я много занималась. Мама знала, что мы с Андреа больше времени тратим на болтовню, чем на учебу. К тому же мама уезжала в бридж-клуб и не могла проверить, будем ли мы работать.

— Вы с Андреа рано закончили делать уроки или все это сразу было только предлогом сбежать из дома на встречу с Робом?

— Думаю, она хотела уйти пораньше с самого начала. Так что, да. Визит ко мне был только предлогом.

И тут я задала Джоан самый главный вопрос:

— Ты не знаешь, дарил ли Роб Андреа какой-нибудь медальон?

— Нет, при мне она об этом ни разу не упоминала. А даже если и дарил, я этот медальон не видела. Правда, какой-то кулон ей дал отец. Этот она носила довольно часто.

В тот вечер на Андреа был толстый с глубоким вырезом свитер. Поэтому я так хорошо помнила, как она застегивает медальон на шее. Он висел на длинной цепочке где-то у основания выреза.

— Значит, если тебе не изменяет память, на Андреа не было никаких украшений, когда она от тебя уходила?

— Я этого не говорила. На ней была тонкая золотая цепочка. Короткая, прямо по шее.

Вот оно, подумала я, вспомнив наконец остальные события того вечера.

Пальто Андреа висело внизу. Там же ее ждала мама. Поэтому прежде чем выйти из комнаты Андреа перевернула медальон и спустила его на спину, между лопаток. Спереди выглядело, что на ней просто короткая цепочка.

Через несколько минут я уехала от Джоан, пообещав позвонить. Я не стала объяснять ей, что, сама того не желая, она подтвердила, что медальон был в тот вечер на Андреа.

Вестерфилд вернулся за ним на следующее утро после убийства. Теперь я не сомневалась, что медальон был слишком важен, и Роб не мог оставить его на теле. Завтра я вывешу описание этой безделушки на сайте — то самое, которое я дала Маркусу Лонго двадцать два года назад.

Эту ниточку тоже нужно распутать, думала я, проезжая монастырь в Греймуре. Если Робу Вестерфилду было настолько важно вернуться за медальоном, возможно, кто-нибудь в этом мире и расскажет мне за вознаграждение, почему.

В церкви зазвонили колокола. Наступил полдень.

Средняя школа. «Ангелюс», полуденная молитва Богородице. И сказал Ей Ангел: не бойся, Мария… Когда Елисавета услышала приветствие Марии… Величит душа Моя Господа… И возрадовался дух Мой…

Может, когда-нибудь и мой дух снова возрадуется, подумала я, выключая радио.

Но не сейчас.

23

От стола администратора гостиницы «Паркинсон Инн» просматривался ресторан, как обычно, в выходной день полный посетителей. Сегодня вся эта толпа выглядела особенно празднично. Может, потому, что после мрачных будней в начале недели сегодня наконец-то выглянуло солнце?

— Боюсь, что все наши восемь комнат на выходные забронированы, мисс Кавано, — расстроил меня администратор. — Этой осенью здесь каждые выходные так. Думаю, это продлится где-то до Рождества.

Понятно, и этим все сказано. Какой смысл снимать номер до конца недели, если на выходные снова съезжать? Придется искать другое пристанище. Перспектива колесить от одной гостиницы к другой в поисках свободных мест меня определенно не прельщала. Намного эффективней просто вернуться домой, открыть записную книжку и начать обзванивать все места, где я могу найти приют на следующие несколько месяцев. И желательно не за целое состояние.

Весь мой сегодняшний рацион ограничивался утренней булочкой. Было уже двадцать минут первого, и меня не слишком прельщал сэндвич по-американски с сыром, помидорами и листьями салата — если мне не изменяет память, единственная еда у меня дома.

Я зашла в ресторан, и мне тут же нашли место. Вообще-то стол был для двоих, но на второе кресло мог втиснуться разве что дистрофик — стул упирался спинкой в острый угол ниши, в которую посадили меня, почти не оставляя свободного пространства. Рядом стоял стол на шестерых с табличкой «Заказан» между солонкой и перечницей.

Во время моих кочевых странствий как-то раз очередное журналистское расследование занесло меня в Бостон. За этот короткий визит я успела проникнуться горячей любовью к похлебке из моллюсков с сухарями, как ее готовят в Новой Англии, — согласно меню этого ресторана, блюду дня.

Я заказала его вместе с салатом из свежих овощей и бутылкой минеральной воды «Перье».

— Пожалуйста, суп должен быть очень горячим, — уточнила я официантке.

Дожидаясь, когда меня обслужат, я грызла хрустящий хлеб и размышляла, почему в последнее время я такая нервная и подавленная.

Все предельно просто. Несколько недель назад я примчалась сюда — женщина-дон-кихот, скачущая на битву с ветряными мельницами. И столкнулась с отрезвляющей действительностью: даже те люди, которые, как я считала, не меньше меня уверены в виновности Роба Вестерфилда, оказались не на моей стороне. Они его знали. Прекрасно понимали, какой он. И тем не менее все равно допускали, что свои двадцать два года Роб отсидел ни за что, став жертвой ошибки. Несмотря на сочувственное и доброжелательное отношение ко мне, они все равно в лучшем случае воспринимали меня не оправившейся от потери и не в меру упрямой сестрой погибшей, а в худшем — неуравновешенной одержимой истеричкой.

Признаю, иногда я слишком упряма. Когда я уверена в своей правоте, меня не остановить даже всем силам Рая и Ада. Может, благодаря этому качеству я и стала журналисткой. Меня уважают за умение пробиться через все хитросплетения дела, найти то, что я считаю истиной, и доказать свою точку зрения. Но сейчас я сидела в ресторанчике, в котором мы так часто собирались еще большой дружной семьей, и пыталась быть честной сама с собой. Что, если и впрямь это упрямство, благодаря которому я стала хорошим репортером, теперь — пусть даже частично — работает против меня? Не оказываю ли я сейчас медвежью услугу не только людям вроде миссис Хилмер и Джоан Лэшли, но и человеку, которого я так презирала — Робу Вестерфилду?

Я так погрузилась в свои мысли, что даже испугалась, увидев перед собой чью-то руку. Это официантка принесла мне похлебку. Как я и просила, от тарелки поднимался густой пар.

— Осторожно, — предупредила меня девушка. — Он очень горячий.

Мама всегда учила нас, что благодарить официантов не принято, но этот урок я так и не усвоила. Поблагодарить за то, что тебе принесли заказанное блюдо, никогда не казалось мне чем-то неприличным и до сих пор не кажется.

Я взяла ложку. Не успела я погрузить ее в суп, как зарезервированный стол заняли посетители. Я встретила их взглядом. Во рту у меня пересохло — возле моего стула стоял Роб Вестерфилд.

Я отложила ложку. Он протянул мне руку, но я его проигнорировала. Вживую Роб выглядел еще красивее, чем по телевизору. В нем ощущался какой-то звериный магнетизм, та сила и уверенность, которая всегда отличала большинство сильных мира сего, у которых я брала интервью.

У Роба были потрясающие синие глаза, темные волосы, слегка тронутые у висков сединой, и на удивление красивый загар. Никакой тебе тюремной бледности! Наверное, выйдя на свободу, он не один час провел в солярии, подумала я.

— Хозяйка доложила, что ты здесь, Элли, — обратился он ко мне с таким теплом, как будто мы с ним старые добрые знакомые и нередко так вот встречаемся.

— Неужели?

— Она тебя узнала и очень расстроилась. У нее всего один стол на шестерых, и она боялась, что я не захочу сидеть рядом с тобой.

Краем глаза я наблюдала, как рассаживаются его приятели. Двоих из них я определила по тому интервью — его отца, Винсента Вестерфилда, и адвоката, Уильяма Гамильтона. Они злобно пялились на меня.

— А ей не пришло в голову, что я не захочу сидеть рядом с тобой? — тихо спросила я.

— Элли, зря ты ко мне так относишься. Я хочу отыскать убийцу твоей сестры и заставить его предстать перед законом не меньше, чем ты. Может, нам стоит встретиться и все спокойно обсудить? — Он выдержал паузу, а потом с улыбкой добавил. — Прошу тебя, Элли.

Только тут я заметила, что в зале повисла гробовая тишина — все хотели послушать нашу перепалку. Я решила дать им такую возможность и намеренно повысила голос.

— Я бы с удовольствием с тобой встретилась, Роб, — громко сказала я. — Может, в гараже-«убежище»? Это ведь твое любимое место для свиданий. Или воспоминания о зверском убийстве пятнадцатилетней девочки неприятны даже такому закоренелому лицемеру, как ты?

Я бросила на стол двадцатидолларовую банкноту и отодвинула стул.

Внешне никак не прореагировав на мои слова, Роб поднял купюру и вложил ее в карман моего пиджака.

— Для меня здесь все — за счет заведения. Так что заходи в любое время, будь моим гостем. Можешь захватить с собой друзей. — Он выдержал еще одну паузу, на этот раз слегка прищурив глаза. — Конечно, если они у тебя есть, — тихо добавил он.

Я вынула купюру из кармана, отыскала официантку, отдала ей деньги и вышла.

Через полчаса я сидела в гостевом домике. Засвистел чайник, я достала так и не съеденный сэндвич. Дрожь, которая охватила меня в машине, уже прошла, и единственным напоминанием о шоке от встречи с Робом Вестерфилдом лицом к лицу были липкие холодные руки.

Все это время я снова и снова проигрывала в голове одну и ту же сцену: я стою в зале суда. Роб сидит на скамье подсудимых в окружении адвокатов, буравя меня злобным, насмешливым взглядом, и мне кажется, что вот-вот он вскочит и бросится на меня.

В ресторане, когда Роб стоял в нескольких сантиметрах от меня, я испытала точно такое же напряжение — за этими холодными синими глазами и вежливым тоном бурлила все та же неослабевающая ненависть.

Хотя нет, кое-что изменилось, напоминала я себе, пытаясь успокоиться. Мне теперь двадцать девять, а не семь. Так или иначе, на этот раз Роб от меня так просто не отделается.

После суда какой-то журналист написал: «Эта печальная и искренняя девочка, рассказавшая суду, что ее старшая сестра очень боялась Роба Вестерфилда, произвела сильное впечатление на присяжных».

Я уселась с чаем и сэндвичем за стол, достала из ящика телефонный справочник и включила сотовый. Жуя бутерброд, я решила для начала просмотреть Желтые Страницы и отметить гостиницы и мотели, где можно снять комнату на месяц. Но не успела. Мне позвонила миссис Хилмер.

Я было принялась объяснять ей, что ищу себе новое жилище, но она перебила:

— Элли, мне только что позвонила моя старшая внучка, Джейни. Помнишь, я говорила тебе, что в прошлом месяце у нее родился первенец?

Голос миссис Хилмер звучал напряженно.

— Надеюсь, с малышом все в порядке? — быстро спросила я.

— С ним — да, но Джейни сломала запястье, и ей нужна помощь. Сегодня я уезжаю в Лонг-Айленд. Пробуду там несколько дней. Ну как, ты перебираешься в «Паркинсон Инн»? После всего, что было, я боюсь оставлять тебя здесь одну.

— Я заглянула в «Паркинсон», но на эти выходные у них все забито, так же, как и на следующие шесть-семь. Я как раз собиралась обзванивать местные гостиницы и пансионы.

— Элли, пойми, я беспокоюсь только за тебя. Живи у меня, пока не найдешь что-то более подходящее. Только, ради Бога, закрывай двери.

— Хорошо, я обещаю. Не волнуйтесь.

— Я возьму с собой копии протокола и газет. Почитаю, пока буду гостить в Гарден-Сити у Джейни. Запиши ее телефон, вдруг я тебе понадоблюсь.

Я записала номер на бумажке, а вскоре услышала, как машина миссис Хилмер едет в сторону шоссе. Честно признаться, после всех переживаний и встречи с Вестерфилдом ее отъезд меня совсем не радовал.

«Зайчишка-трусишка, зайчишка-трусишка», — любила дразнить меня Андреа, когда в отсутствие родителей мы с ней на пару смотрели по телевизору фильмы вроде «Пятница, 13-е». В самые страшные моменты я всегда закрывала глаза и прижималась к сестре.

Помню, однажды ночью я решила ей отомстить. Я спряталась под кровать и, когда Андреа вошла в комнату, схватила ее за ногу. «Зайчишка-трусишка, зайчишка-трусишка», — смеялась я, когда она закричала.

Но теперь Андреа рядом нет и прижиматься не к кому. Я взрослая девочка и привыкла сама заботиться о себе. Я вздохнула и принялась отмечать в справочнике окрестные гостиницы и мотели, потом начала обзванивать самые подходящие, но этот процесс быстро привел меня в уныние. Все более-менее приемлемые варианты оказывались слишком дорогими, если снимать комнату на месяц, особенно когда я прибавляла стоимость питания.

Где-то часа через два передо мной лежал короткий список из четырех названий, и я переключилась на газету и рубрику «дома в аренду». Олдхэм — из тех городов, где живут круглый год. Тем не менее в данном разделе я нашла несколько приличных вариантов.

В три тридцать я повесила трубку. Завтра мне предстояло проехаться по шести адресам. Наконец-то, порадовалась я. Мне уже не терпелось усесться за компьютер и записать мою встречу с Вестерфилдом.

В любой гостинице я могла снять комнату временно. В одной-двух неподалеку отсюда мне предлагали въехать хоть сейчас. Но меньше всего на свете в данный момент мне хотелось собирать вещи. Тем более размораживать холодильник и делать генеральную уборку.

Миссис Хилмер явно дала мне понять, что беспокоится обо мне только из соображений моей же безопасности, и что я могу пожить у нее, пока не найду себе что-нибудь приемлемое. Уехала она дня на три-четыре, так что, после недолгого колебания, я решила пока остаться здесь — хотя бы на выходные до понедельника.

Включив компьютер, я принялась набрасывать описание встречи с Вестерфилдом и вдруг поняла, что мне трудно сосредоточиться. Напрашивалось простое решение — прогуляться в кино на утренний сеанс, а потом пойти пообедать где-нибудь неподалеку.

Я глянула репертуар кинотеатров и с иронией увидела, что фильм, который я хочу посмотреть, идет в «Глоуб». Именно там, по словам Вестерфилда, он находился в вечер убийства Андреа.

Со времен моего детства «Глоуб» заметно расширили и модернизировали. Теперь здесь — семь отдельных кинозалов, а в вестибюле — огромный круглый буфет, где продаются конфеты, попкорн и газировка.

Первые зрители еще только подъезжали, но на полу уже кое-где валялись хлопья кукурузы, выпавшие из забитых доверху бумажных стаканчиков.

Я купила себе арахисовых тянучек — моих любимых конфет — и прошла в зал № 3, где демонстрировали мой фильм. Картина оказалась далеко не той сенсацией — (Наконец-то! Фильм, который вы все так долго ждали!), которую я ожидала увидеть. Весьма посредственная история о женщине, которая бросает вызов миру, становится жертвой клеветы и, конечно же, победив всех и вся, обретает любовь и счастье с мужем, которого она бросила три года назад.

Если у них настолько не хватает идей, может, продать им историю моей жизни, думала я, все больше и больше отвлекаясь. Правда, в ней не хватает любви.

Справа от меня сидела пожилая пара, слева — молодая. Подростки все время передавали друг другу стакан с попкорном, а девочка без умолку комментировала фильм: «Я считала ее любимой актрисой, но теперь я уже не уверена…» Следить за происходящим на экране никак не получалось. Дело было не в детях, попкорне и подробных пояснениях к фильму. И даже не в тихом храпе пожилого соседа, который к тому времени уже задремал. Мне не давал покоя тот факт, что двадцать два года назад Роб Вестерфилд заявил, что сидел в этом кинотеатре, когда убили Андреа. При этом никто не мог подтвердить, что он действительно смотрел здесь фильм. Несмотря на раздутую вокруг дела шумиху, почему-то никто не объявился и не сказал: «Он сидел рядом со мной».

В то время Олдхэм был еще совсем маленьким городком, и Вестерфилдов все знали. Естественно, Роб с его неординарной внешностью и репутацией парня из богатой семьи пользовался в городе достаточной известностью. Я сидела в темном зале кинотеатра и представляла, как он паркует автомобиль на соседней автозаправке.

Роб заявил, что зашел к Полу Штройбелу и сказал, что ставит там машину. Пол категорично отрицал этот разговор. Затем Роб подчеркнул, что общался с кассиршей и билетершей и говорил им что-то про то, как хочет посмотреть этот фильм. «Такой дружелюбный», — несколько удивленно рассказывали они обе в суде. Вестерфилд обычно не вел себя «дружелюбно», особенно по отношению к обслуживающему персоналу.

Роб мог с легкостью отметиться в кинотеатре, а потом тихонько ускользнуть. Я брала на кассете «Повелителя лесных партизан» — фильм, который, по словам Вестерфилда, он смотрел в тот вечер. Там хватало сцен с затемненным экраном, когда кто-то, сидя в конце ряда, мог тихо и незаметно покинуть зал. Я огляделась по сторонам: по бокам виднелось несколько запасных — аварийных — выходов, — и решила провести эксперимент.

Я встала, бормоча извинения, разбудила соседа, перелезла через его жену и направилась к запасному выходу в конце зала.

Дверь открылась бесшумно, и я оказалась в узком проходе между банком и кинотеатром. В свое время здесь стоял не банк, а заправочная станция. У меня были копии чертежей и фотографии из газет времен суда, так что план автозаправки я знала.

Закрытый гараж, где в тот вечер работал Пол, располагался за бензоколонкой и выходил на главную улицу. Парковка, на которой держали неисправные машины, находилась за сервисной станцией. Теперь там стоянка для клиентов банка.

Я шла по проходу, мысленно заменяя банк автозаправкой. Я уже ясно видела то место, где, по словам Роба, должна была стоять его машина до окончания сеанса в девять тридцать.

Мои шаги превратились в его шаги, мои мысли стали его мыслями…

У него плохое настроение. Он злится. Как смела эта девочка, которую он считал своей собственностью, звонить ему и заявлять, что идет на танцы с кем-то другим!

Пусть даже этот другой Пол Штройбел.

Нужно встретиться с Андреа. Показать ей, кто здесь главный.

Но зачем Вестерфилд взял с собой домкрат?

Причин могло быть две.

Первая: Роб боялся, что мой отец узнает об их встречах с Андреа. Я не сомневалась, что для Вестерфилда он был страшной и грозной фигурой.

Вторая: Роб взял домкрат, потому что хотел убить Андреа.

Зайчишка-трусишка. Зайчишка-трусишка… Господи, как, должно быть, испугалась бедная девочка, когда увидела, как он приближается к ней и поднимает руку, замахиваясь своим оружием…

Я развернулась и в буквальном смысле вихрем пронеслась по проходу и вылетела с другой стороны на улицу. Хватая ртом воздух — у меня перехватило дыхание — и пытаясь успокоиться, я побрела к машине. Свою машину я оставила на стоянке с другой стороны от кинотеатра. На небе не было ни облачка, но, как и прошлой ночью, дул сильный, порывистый ветер, и температура стремительно падала. Поежившись, я ускорила шаг.

Изучая киноафишу, я наткнулась на рекламу местного ресторана — «Вилла Цезаря», находившегося неподалеку от кинотеатра. Судя по многообещающему объявлению, мне должно там понравиться, и я решила туда заглянуть и заказать спагетти. Чем острее, тем лучше. И, может, еще креветок fra diavolo.[14] Я хотела избавиться от ужасного внутреннего холода, пробиравшего меня до костей.

В девять пятнадцать, поев и почувствовав себя намного лучше, я свернула на машине с главной дороги на участок миссис Хилмер. Дом был погружен в темноту, и только лампочка на двери гаража сияла, как слабое приветствие.

Я резко вжала педаль тормоза. Острое чувство беспокойства подталкивало меня развернуть машину, доехать до ближайшего мотеля и провести ночь там. Я и не предполагала, что этим вечером мне здесь будет так страшно. Ничего, уеду завтра, подумала я. Одной ночью больше — одной меньше. Главное — попасть внутрь, и все будет в порядке.

Я пыталась мыслить рационально, но и это не помогало. Позавчера, когда я ужинала у миссис Хилмер, кто-то забрался ко мне в комнату. Но сейчас я боялась не того, что в доме кто-то есть. Меня намного больше беспокоило, что я одна на улице, так близко от леса, пусть даже всего на пару минут.

Я включила фары и медленно поехала по дорожке. Весь день я возила спортивную сумку с протоколом суда, газетами и мамиными драгоценностями с собой в багажнике. Выйдя из ресторана, я переложила ее на переднее сиденье, чтобы, вернувшись к дому, не задерживаться у машины на улице.

Я внимательно осмотрела территорию вокруг гаража. Никого.

Сделав глубокий вдох, я сгребла спортивную сумку, вылезла наружу и бегом пронеслась к двери.

Не успела я вставить ключ в замок, как со стороны дороги раздался рев машины. Скрипнули тормоза, и какой-то мужчина выпрыгнул и бросился ко мне.

Я застыла на месте, с ужасом ожидая увидеть лицо Роба и услышать его пронзительный смех, такой же, как тогда, когда я склонилась над телом Андреа.

На меня упал луч фонарика, и, когда мужчина подошел ближе, я разглядела полицейскую форму. Это был детектив Уайт.

— Мне объяснили, что вы отсюда съехали, мисс Кавано, — не очень дружелюбно заявил мне он. — Что вы здесь делаете?

24

Неловко объяснившись, почему я все еще не съехала, я настояла, чтобы офицер поднялся со мной и позвонил внучке миссис Хилмер. Бумажка с ее телефоном лежала возле компьютера. Уайт связался с моей хозяйкой, затем передал трубку мне.

— Мне так неловко перед тобой, Элли, — извинялась добрая женщина. — Я попросила офицера Уайта присмотреть за домом, пока я в отъезде, и сказала, что ты уезжаешь. Прости, что он не поверил тебе на слово.

Да уж, подумала я. Однако вслух я произнесла:

— Он прав. Осторожность никогда не помешает.

Я не стала пояснять, что, несмотря на хамство полицейского, я была счастлива, что он оказался здесь. Все-таки мне не пришлось заходить в дом одной, а когда он уйдет, я просто запру дверь.

Я поинтересовалась, как там ее дочь, проронила «пока» и повесила трубку.

— Значит, вы уезжаете завтра, мисс Кавано? — спросил Уайт таким тоном, как будто хотел сказать: «Вот ваша шляпа. Очень спешите?»

— Да, офицер. Не беспокойтесь. Завтра меня здесь не будет.

— Ну что, прогулка с табличкой у тюрьмы Синг-Синг дала результаты?

— Знаете, да, — и я одарила его, как говорит Пит Лорел, «своей загадочной самодовольной улыбкой».

Уайт нахмурился. Я задела его любопытство. Этого я, собственно, и добивалась.

— Весь город обсуждает, что вы сегодня наговорили гадостей Робу Вестерфилду в «Паркинсон Инн».

— Закон не запрещает быть честными, так же как и не предписывает тактично вести себя с убийцами.

Уайт стоял, вцепившись в дверную ручку, его щеки побагровели.

— Мисс Кавано, разрешите дать вам совет. Вернитесь с небес на землю. Я уверен, что с такими деньгами, как у его семьи, Роб Вестерфилд обзавелся в тюрьме достаточно преданным окружением. И некоторые из этих парней теперь на свободе. Кто-нибудь из них, даже без ведома самого Вестерфилда, может решить оказать ему небольшую услугу и убрать лишний раздражающий фактор. Ожидая ответной благодарности, конечно.

— «Кто избавит меня от этого несносного священника»? — выдала я.

— О чем вы?

— Это риторический вопрос, офицер. В двенадцатом веке Генрих II произнес эту фразу при своих придворных, и вскоре архиепископа Томаса Беккета[15] убили прямо в соборе. Знаете что, офицер Уайт? Я не поняла только одно: это предупреждение или угроза?

— Журналист, занимающийся расследованиями преступлений, должен сам понимать разницу, мисс Кавано.

С этими словами он удалился, и шаги его раздавались на лестнице как-то по-театральному тяжело, как будто он хотел подчеркнуть, что это — его финальный выход.

Я закрыла на засов дверь, и, подойдя к окну, проследила, как он сел в патрульную машину и уехал.

Как правило, я принимаю душ утром и, если день выдался особенно напряженным, еще раз перед сном. Замечательный способ расслабить мышцы плеч и шеи! Сегодня я решила пойти дальше. Я набрала воды и налила туда ароматического масла. По тому, что за шесть месяцев бутылочка осталась почти полной, можно судить, как часто я позволяю себе нежиться в ванной. Но сегодня это не роскошь, а необходимость. Как я и думала, это оказалось действительно здорово — просто лежать в воде и мокнуть. Я проторчала в ванной, пока вода не начала остывать.

Меня всегда забавляет реклама обольстительных и вызывающих ночных комбинаций и сорочек, но свои пижамы я всегда заказываю по каталогу «Л. Л. Бин». Они просторные и комфортные и отлично сочетаются с фланелевым халатом. Лучший аксессуар к такому изысканному ансамблю — мягкие обшитые мехом тапочки.

Двустворчатый комод с зеркалом в спальне напоминал мне наш шкаф, который мама так старательно красила белым и отделывала под старину. Расчесывая волосы перед зеркалом, я лениво размышляла о его судьбе. Когда мы с мамой переезжали во Флориду, мы увезли с собой мало что из мебели и ничего не взяли из уютной комнаты Андреа — в этом я уверена. В свое время и у меня была милая комната — очаровательный уголок маленькой девочки, обои с картинками из Золушки. Как-то однажды я заявила маме, что эти обои слишком детские, но та возразила: «У Андреа в твоем возрасте в спальне были почти такие же. Ей нравилось».

Думаю, уже тогда я понимала, насколько мы с сестрой разные. Мне не нравились все эти девчачьи штучки, меня никогда не привлекали тряпки и шмотки. Андреа же, как и мама, была очень женственной.

«…Ты папина дочка, которую нужно хранить и оберегать. Ты — дух Рождества, моя звездочка на елке… И ты — папина дочка».

Сама того не желая, я услышала слова той самой песни, и перед глазами снова встала комната Андреа, и папа в слезах, держащий в руках музыкальную шкатулку.

Такие воспоминания я предпочитала пресекать сразу.

— Ну, все, детка, хватит расчесываться, ложись спать, — произнесла я вслух.

Я критично окинула взглядом свое отражение в зеркале. Я всегда закалывала волосы гребнем наверх, поэтому только сейчас, хорошенько приглядевшись, я заметила, как сильно обросла. Летом мои волосы выгорают почти добела, и, хотя сейчас эта белизна уже сходила, светлых прядей еще хватало.

Я часто вспоминала слова детектива Лонго, когда он допрашивал меня после того, как нашли тело Андреа. Он сказал, что у меня волосы такие же, как у его сына — цвета песка, искрящегося на солнце. Такое теплое и милое сравнение! И теперь, выгоревшие за лето, они снова под него подходили. Это не могло не радовать.

Я включила одиннадцатичасовой выпуск новостей, ненадолго, лишь для того, чтобы удостовериться, что мир за пределами Олдхэма все еще существует. Затем проверила замки на ставнях в гостиной и пошла спать.

Ветер дул изо всех сил, а я приоткрыла оба окна в спальне на добрые пять сантиметров. По комнате гулял такой сквозняк, что я, швырнув халат на спинку кровати и сбросив на ходу тапочки, быстро юркнула под одеяло.

У себя в Атланте я всегда легко засыпаю. Но там все по-другому. С улицы доносятся неясные звуки, а в соседней квартире какой-то любитель тяжелой музыки периодически врубает на полную катушку свои диски. Правда, дружеский стук по смежной стенке быстро приводит его в чувство, но все равно время от времени я засыпаю под вибрацию басов.

Сегодня я была бы даже не против этой вибрации — хоть какого-то знака присутствия поблизости другого человека, размышляла я, взбивая подушку. Я пребывала в каком-то тревожном напряжении — наверное, из-за этой слишком ранней встречи с Вестерфилдом.

Сестра Пита, Джейн, живет неподалеку от Атланты в маленьком городке под названием Пичтри. Иногда в субботу Пит звонит мне с предложением: «Давай съездим в гости к Джейн, Биллу и детям». У них есть немецкая овчарка — Роки — отличный сторожевой пес. Как только мы начинаем вылезать из машины, он уже лает — тут как тут, предупреждая семейство о нашем приезде.

Жаль, что ты не можешь оказаться у меня прямо сейчас, Роки, дружище.

Наконец я погрузилась в тяжелый сон, такой, от которого хочется сразу проснуться.

Мне снилось, что я должна куда-то дойти и найти кого-то, пока не поздно. Вокруг темно, а мой фонарик не работает. Затем я очутилась в лесу. В воздухе пахнет костром, и мне нужно отыскать тропу через лес. Она здесь есть, в этом я уверена. Я уже ходила по ней.

Становится жарко. Я начинаю кашлять…

Это же не сон! Я открыла глаза. В комнате царила кромешная тьма, висел густой запах дыма. Я задыхалась. Откинув одеяло, я села на кровати, чувствуя, как вокруг нарастает жар. Я же сгорю, если не выберусь отсюда! Где я? Первые пару секунд я ничего не понимала.

Прежде чем слезть с кровати, я заставила себя думать. Я в домике миссис Хилмер. Дверь из спальни — слева, четко по прямой от изголовья. За ней — маленький коридор. Дверь наружу — налево, в конце коридора.

Все это заняло у меня секунд десять. Затем я выскочила из кровати и закричала, коснувшись ступнями горячего пола. Сверху раздался треск. Огонь перекинулся на крышу. Еще пару секунд — и здание рухнет.

Спотыкаясь, я побрела вперед, пытаясь на ощупь отыскать дверь. Слава богу, я оставила ее открытой. Двигаясь вдоль стены коридора, я миновала темную дыру — проход в ванную. Здесь дыма было поменьше, зато стоило мне оказаться в гостиной, как со стороны кухни взметнулась целая стена пламени. В его отблесках я разглядела стол, свой компьютер, принтер и сотовый. Рядом на полу валялась спортивная сумка. Я не хотела их терять.

Буквально за секунду я отодвинула засов и открыла дверь на лестницу. Затем, кусая губы, чтобы хоть как-то заглушить боль от ожогов на ногах, кашляя и задыхаясь, я бросилась к столу, сгребла ноутбук, принтер и сотовый в одну руку, спортивную сумку в другую, и помчалась обратно к двери.

За моей спиной огонь уже перекинулся на мебель, и спуск вниз застилал черный тяжелый дым. К счастью, лестница была прямая, и я, кое-как ковыляя, умудрилась по ней спуститься.

Похоже, ручку входной двери заклинило. Я бросила на пол компьютер, телефон и сумку, налегла на нее и попыталась повернуть ручку двумя руками.

Я в ловушке, в ловушке, думала я, чувствуя, как начинают тлеть волосы. В отчаянии я дернула за ручку еще раз, и она повернулась. Я открыла дверь, наклонилась, нащупала ноутбук, телефон и сумку и выбралась наружу. Когда я наконец очутилась на улице, по дорожке уже бежал какой-то мужчина. Бросившись ко мне, он подхватил меня, чтобы я не упала, и закричал:

— Там больше никого нет?

Задыхаясь от жара и одновременно дрожа от холода, я отрицательно покачала головой.

— Жена вызвала пожарных, — сообщил он, уводя меня от пылающего здания.

По подъездной аллее к нам прошуршала машина. В каком-то полубреду я поняла, что это его жена, потому что он сказал ей:

— Линн, отвези ее домой. Ей нужно согреться и успокоиться. Я дождусь пожарных. — А потом добавил, уже мне: — Езжайте с моей женой. Мы живем чуть дальше по дороге.

Пять минут спустя, впервые более чем за двадцать лет, закутанная в одеяло и с чашкой чая, я снова сидела на кухне нашего старого дома. Через застекленные двери в столовую я видела любимый мамин подсвечник, все так же стоявший на своем законном месте.

Вот мы с Андреа накрываем на стол к воскресному обеду.

«Сегодня у нас почетный гость — лорд Малькольм Бигботтом».

Я закрыла глаза.

— Ничего страшного, давайте, выплачьтесь, — тепло подбодрила меня Линн, новая хозяйка нашего старого дома. — Вам выпало нелегкое испытание.

Но я не позволила себе разрыдаться. Я знала, что если заплачу, то уже не смогу остановиться.

25

Бригадир пожарников заглянул к Кельтонам и настоял, чтобы они вызвали «скорую помощь», и меня отвезли в больницу.

— Вы наглотались дыма, мисс Кавано, — пояснил он. — Вам стоит провериться. Хотя бы из предосторожности.

В окружной больнице Олдхэма меня продержали всю ночь. Впрочем, это не так уж и плохо — идти мне все равно было некуда. Наконец я легла в кровать — после того как с меня смыли всю сажу и копоть и перевязали мои обожженные ноги — и с радостью согласилась на таблетку снотворного. Меня поместили в палату возле сестринской, откуда доносились мягкие, тихие голоса и звуки шагов. Засыпая, я вспоминала, как несколько часов назад мечтала о компании. Не думала, что это желание исполнится таким странным образом.

Когда в семь утра меня разбудила сиделка, у меня болело буквально все. Измерив мне пульс и давление, она удалилась. Я вылезла из-под одеяла, свесила ноги с кровати, и, не зная, что из этого выйдет, попробовала подняться. На ступнях у меня красовались бинты, так что стоять было ужасно неудобно, но в остальном я чувствовала себя неплохо.

И тут я поняла, как мне повезло. Еще пара минут — и я бы наверняка задохнулась от дыма. К приезду Кельтонов меня было бы уже не спасти, даже знай они, что я там.

Был ли этот пожар случайностью? Думаю, нет. Хотя я сама в гараж никогда не заглядывала, со слов миссис Хилмер я знала, что там почти ничего не было, кроме сельскохозяйственных инструментов. А инструменты просто так не загораются.

Офицер Уайт предупреждал меня, что кто-нибудь из друзей Вестерфилда по тюрьме может решить оказать Робу небольшую услугу и убрать меня. Правда, кое-что Уайт напутал. Я ни капли не сомневалась, что за пожаром стоял сам Вестерфилд. Это он поручил такое задание кому-то из своих бывших шестерок в Синг-Синг. Не удивлюсь, если даже тому самому парню, с которым мы говорили на стоянке.

Я была уверена, что миссис Хилмер уже знает о пожаре от офицера Уайта — я дала ему номер ее внучки в Лонг-Айленде. Представляю, как она расстроилась, услышав, что ее гаража с комнатами для гостей больше нет. Раньше там располагался сарай, и здание представляло определенную историческую ценность.

Миссис Хилмер уже семьдесят три. И гостевой домик был для нее гарантией того, что, если ей понадобится постоянная помощь, у нее под боком всегда есть отдельное жилье. А после происшествия с внучкой моя хозяйка наверняка еще острее почувствовала, как легко оказаться беспомощной. Хватит ли ей страховки, чтобы заново все отстроить? И нужна ли ей такая головная боль? Уверена, сейчас миссис Хилмер размышляет, что добро всегда наказуемо. Нужно обязательно ей позвонить. Только не сейчас — я не знала, как извиняться за такое.

Затем я вспомнила о спортивной сумке, ноутбуке, принтере и телефоне. Все это точно оказалось со мной в палате, а затем сестра что-то говорила мне о том, что хочет их убрать. Где они?

В палате имелся шкафчик — такие обычно стоят в раздевалках. Я доковыляла до него, молясь, чтобы сумка и ноутбук лежали там, открыла дверцу и с радостью обнаружила все свои вещи, аккуратно сложенные внизу. С не меньшим восторгом я заметила на крючке больничный халат из флока. На мне сейчас красовалась выданная здесь же ужасная ночная рубашка, на кого-то размером с куклу Барби. И это при том, что я — метр семьдесят пять.

Первым делом я расстегнула спортивную сумку и заглянула внутрь. Мятая первая страница «Нью-Йорк Пост» с заголовком «ВИНОВЕН» лежала наверху, точно так же, как и в последний раз. Затем я сунула руку в сумку сбоку от газет и стала прощупывать дно. Наконец я нашла то, что искала, — кожаный футляр. Я с облегчением выдохнула.

Вчера утром я уже собиралась сесть в машину и поехать к Джоан, как вдруг меня посетила неприятная мысль. Что, если следующий нежданный «гость» решит порыться в домике в поисках чего-нибудь ценного? Я взбежала по лестнице, взяла футляр из ящика и спрятала его в спортивную сумку, уже лежавшую в багажнике.

Я вытащила футляр и открыла его. Все на месте: обручальное кольцо и кольцо невесты моей матери, бриллиантовые серьги и моя скромная коллекция. Успокоившись, я положила футляр обратно в сумку и застегнула молнию.

Затем я достала ноутбук и дотащила его до единственного стула у окна. Раз уж я сегодня в больнице, буду работать здесь. Задержав дыхание, я включила компьютер. Раздался характерный писк, зажегся экран, я убедилась, что все материалы в целости и сохранности, и только после этого выдохнула.

Наконец немного придя в себя, я проковыляла к шкафчику, взяла халат и отправилась в ванную. На полочке над умывальником я обнаружила маленький тюбик пасты, запакованную зубную щетку, расческу и решила попытаться привести себя в порядок.

Шок, пережитый мною во время пожара, начинал проходить. По мере того как мое сознание прояснялось, я все больше и больше понимала, насколько мне повезло. Я не только осталась в живых, но даже не получила серьезных ожогов. Впредь буду осторожнее. Не думаю, что это — последнее покушение на мою жизнь. Теперь я не сомневалась: нужно переселяться в место, где всегда есть администратор и другие служащие.

Бросив жалкие попытки продрать малюсеньким гребешком спутанные волосы, я вернулась в палату, плюхнулась на стул и, за неимением бумаги и ручки, открыла компьютер и стала составлять список вещей первой необходимости.

У меня нет ни наличных, ни одежды, ни кредитных карточек, ни водительского удостоверения — все погибло при пожаре. Придется занять у кого-то денег, пока я не обзаведусь дубликатами карточек и прав. Кто же окажется этим счастливцем?

У меня есть приятели в Атланте и школьные друзья, разъехавшиеся по всей стране, которым я могу позвонить и обратиться за помощью когда угодно. Но их всех я отмела сразу: не хотелось пускаться в долгие объяснения, почему я вдруг временно обнищала.

Из всей Атланты об Андреа и о том, почему я здесь, знал один Пит. Когда я брала отпуск, чтобы сюда уехать, друзьям и сослуживцам я сообщила только, что «это личное, ребята». Наверняка, все подумали: Элли, которая всегда слишком занята для каких-то там свиданий, познакомилась с кем-то особенным и пытается с ним встречаться.

Пит? Разве что в самом крайнем случае. Меня раздражала сама мысль о роли беззащитной женщины, бегущей за помощью к нашему герою. Конечно, можно позвонить Джоан Лэшли, но из-за ее уверенности в невиновности Вестерфилда обращаться к ней мне что-то не хотелось.

Маркус Лонго? Точно! Он даст мне в долг, и я верну ему деньги через неделю.

Принесли поднос с завтраком. Через час еду забрали почти нетронутой. И почему не бывает больниц, где подают горячий кофе?

Затем заглянул доктор, осмотрел волдыри на ногах, сказал, что я могу ехать домой в любое время, и вышел. Я тут же представила, как я хромаю по улицам Олдхэма в больничном халате и прошу подаяние. И в этот самый что ни на есть трагический момент в палате возник офицер Уайт в сопровождении некоего мужчины с острым лицом, которого он представил детективом Чарльзом Баннистером из городского полицейского департамента. За ними вошел санитар со складными стульями. Все ясно — они явились сюда не с кратким дружеским визитом.

Баннистер поинтересовался моим самочувствием и выразил надежду, что после всего случившегося я чувствую себя относительно хорошо. Я сразу почувствовала, что за его маской радушия и беспокойства скрывается некий план. Причем не самый дружелюбный.

Я ответила, что мне уже лучше и я очень рада, что осталась в живых.

Последнюю мою фразу детектив сопроводил легким кивком головы, и мне сразу вспомнился наш профессор философии в колледже. Тот всегда точно так же мрачно кивал, когда кто-то из студентов выдавал особенно невероятную чушь. Это означало: «С вами все ясно».

Очень скоро я поняла, к чему клонит детектив Баннистер: он задался целью доказать, что я все выдумываю с самого начала — с той первой истории с проникновением в мою квартиру. Конечно, прямо он мне это не сказал, но в целом его версия звучала примерно так: услышав мой рассказ о «визитере», миссис Хилмер разволновалась. Ей показалось, что кто-то ехал за ней до библиотеки и обратно. Затем, изменив голос, я сама позвонила ей и предупредила о том, что у меня неуравновешенная психика. На этом моменте я удивленно подняла бровь, но ничего не возразила.

По мнению детектива Баннистера, это я устроила поджог, чтобы привлечь к себе внимание и сочувствие и публично обвинить Роба Вестерфилда в покушении на мою жизнь.

— Вы же могли сгореть заживо. Тем не менее, по словам вашего соседа, который видел, как вы выходили из здания, у вас в руках был компьютер, принтер, сотовый телефон и большая тяжелая сумка. Оказавшись в аду, нормальные люди не задерживаются, чтобы собрать вещи, мисс Кавано.

— Когда я добежала до двери на лестницу, в гостиной вспыхнула дальняя стена, осветив стол, на котором я оставила все эти вещи. Они очень важны для меня, вот я и решила пожертвовать парой секунд, чтобы их спасти.

— И чем же они так важны, мисс Кавано?

— Сейчас я все объясню, детектив. — Так как ноутбук все еще лежал у меня на коленях, я начала с него. — На этом компьютере — первая глава моей книги о Робе Вестерфилде. Еще здесь — сотни и сотни страниц моих примечаний к протоколу суда по делу «Штаты против Робсона Вестерфилда». Других копий у меня нет.

Лицо Баннистера оставалось беспристрастным, зато у офицера Уайта возле рта появилась тонкая недовольная складка.

— Я написала номер своего телефона на табличке, с которой стояла возле тюрьмы Синг-Синг. Думаю, об этом вы уже слышали от него. — Я кивнула в сторону Уайта. — Мне уже поступил интересный звонок от одного знакомого Вестерфилда по тюрьме, и этот телефон — мой единственный способ с ним связаться, пока я не дошла до магазина, не купила новую трубку и не перевела на нее старый номер. А насчет моей сумки — она вон в том шкафу. Хотите посмотреть, что в ней?

— Да, с удовольствием.

Я поставила ноутбук на пол и встала.

— Я сейчас ее вам принесу, — предложил детектив.

— Я предпочитаю никогда не выпускать ее из рук.

Стараясь не хромать, я пересекла палату. Рывком открыв дверь шкафчика, я достала сумку, вернулась с ней, плюхнула ее на пол перед собой и, опустившись на стул, расстегнула молнию.

Я почти физически почувствовала изумление этих двоих, когда они прочитали заголовок «ВИНОВЕН».

— Я бы предпочла никогда не показывать вам это, — сказала я, быстро вынимая из сумки газету за газетой и бросая их на пол. — Моя мать хранила их всю жизнь. — Я уже не скрывала раздражения. — Здесь — подборка газетных статей с того момента, как нашли тело моей сестры и до вынесения приговора Вестерфилду. Чтиво не самое приятное, но интересное. И я не хочу их потерять.

Последняя газета упала на пол, и я двумя руками вытащила тяжелый протокол. Я открыла первую страницу, демонстрируя им, что это такое.

— Тоже очень интересная книга, детектив Баннистер, — пояснила я.

— Не сомневаюсь, — все так же бесстрастно согласился он. — Что там еще, мисс Кавано?

— Если вы думаете найти там канистру бензина и спички, то извините. — Я достала кожаный футляр и открыла его. — Посмотрите еще вот здесь, пожалуйста.

Он бросил взгляд на содержимое футляра и вернул его мне.

— Вы всегда храните драгоценности в сумке с газетами, мисс Кавано, или только когда ожидаете пожар? — Баннистер поднялся. Вслед за ним вскочил офицер Уайт. — Мы еще свяжемся с вами, мисс. Вы возвращаетесь в Атланту или планируете задержаться здесь?

— Я остаюсь здесь. С удовольствием сообщу вам адрес своего нового места жительства. Может, полиция станет приглядывать за ним получше, чем за домом миссис Хилмер? Думаете, это возможно?

Щеки офицера Уайта пошли багровыми пятнами. Он в бешенстве. Я понимала, что, возможно, поступаю неразумно, но в тот момент мне было на это плевать.

Так и не удостоив меня ответом, Баннистер резко развернулся и вышел из палаты. Уайт проследовал за ним. Я проводила их взглядом.

В комнату заглянул санитар — он хотел собрать стулья. При виде меня с протоколом на коленях, коробкой с драгоценностями в руке, а также сумки и газет, разбросанных по полу, глаза его удивленно расширились.

— Мисс, может, помочь вам все это собрать? — предложил он. — Или принести вам чего-нибудь? Вы расстроены?

— Да, расстроена, — согласилась я. — Но вы можете мне помочь. В этой больнице есть кафе?

— Да, и неплохой.

— Не могли бы вы… — я запнулась, чувствуя, что еще чуть-чуть, и у меня начнется истерика. — Не могли бы вы угостить меня чашечкой крепкого горячего кофе?

26

Через тридцать минут я уже смаковала последний глоток превосходного кофе, которым меня так любезно угостил санитар. И тут ко мне заглянул еще один, даже более неожиданный посетитель. Отец.

Дверь в палату была приоткрыта. Он постучал по ней и, не дождавшись ответа, зашел внутрь. Мы внимательно посмотрели друг на друга. В горле у меня пересохло.

Его некогда темные волосы стали серебристо-белыми. Он немного похудел, но держался, как всегда, прямо. Очки только подчеркивали пронзительную голубизну глаз, а лоб избороздили глубокие морщины.

«Тед, я понимаю, ты этого не замечаешь, но тебе нужно перестать хмуриться, когда ты пытаешься сосредоточиться. А то с годами ты станешь похож на зануду», — ворчала на него моя мать.

Конечно, на зануду он похож не стал. Все такой же красивый мужчина, от которого все так же веяло несгибаемой внутренней мощью.

— Привет, Элли, — проронил он.

— Привет, папа.

Не знаю, о чем он думал, разглядывая меня, мой дешевый больничный халат, спутанные волосы и забинтованные ноги. Да уж, это вам не звездочка на елке из песни с музыкальной шкатулки!

— Как ты, Элли?

Я и забыла, какой у отца глубокий голос. В нем звучала все та же спокойная сила, которую мы с Андреа так уважали в детстве. Мы чувствовали себя всегда под ее защитой и, по крайней мере, я, всегда перед ней преклонялись.

— У меня все замечательно, спасибо.

— Я примчался сюда, как только услышал о пожаре в доме миссис Хилмер и что там была ты.

— Мог и не волноваться.

Отец все еще стоял на пороге. Затем закрыл дверь и подошел ко мне. Опустившись рядом со мной на колени, он попытался взять меня за руки.

— Элли, господи, ты же моя дочь. Как я мог не волноваться, узнав, что ты чудом выбралась оттуда живой?

Я отдернула руки.

— Ну, эту историю еще сто раз переврут. Копы считают, что это я подожгла дом «на публику». По их словам, я просто пытаюсь привлечь к себе внимание и сочувствие.

Он был в шоке.

— Какая чушь!

Отец сидел так близко, что я ощущала слабый аромат его крема для бритья. Неужели это все тот же запах из моих воспоминаний? Или я ошибаюсь? На отце была рубашка с галстуком, серые брюки и синий пиджак. Конечно, сегодня же воскресенье. Вполне возможно, он собирался в церковь, когда услышал о пожаре.

— Я понимаю, ты приехал из лучших побуждений, — согласилась я. — Но лучше — просто оставь меня в покое. Мне от тебя ничего не нужно, и я от тебя ничего не хочу.

— Элли, я видел твой сайт. Вестерфилд опасен, и я за тебя очень беспокоюсь.

По крайней мере, у нас с отцом осталось хоть что-то общее. Мы оба знали, что Роб Вестерфилд — убийца.

— Я могу о себе позаботиться. Я уже давно занимаюсь этим сама.

Он встал.

— Это не моя вина, Элли. Ты сама не хотела ко мне приезжать.

— В этом ты прав: твоя совесть чиста. Что ж, не смею тебя задерживать.

— Вообще-то я приехал пригласить тебя — вернее, попросить — пожить у нас. Чтобы я мог тебя защитить. Если помнишь, я проработал в полиции тридцать пять лет.

— Помню. В форме ты выглядел просто потрясающе. Кстати, я поблагодарила тебя за то, что ты согласился похоронить прах мамы в могиле Андреа?

— Да.

— По результатам вскрытия, мама умерла из-за «цирроза печени», хотя более точный диагноз — из-за «разбитого сердца». И дело не только в смерти моей сестры.

— Элли, твоя мать меня бросила.

— Моя мать тебя обожала. Ты мог бы подождать, поехать за ней во Флориду и увезти ее домой — увести нас домой. Но ты не захотел.

Мой отец достал из кармана кошелек. Я испугалась, что сейчас он попробует сунуть мне денег, но, к счастью, этого не произошло. Он вынул визитку и положил ее мне на кровать.

— Звони мне в любое время суток, Элли.

И он ушел, но в воздухе еще долго висел слабый аромат его крема для бритья.

А я уже и забыла, как раньше любила сидеть на бортике ванны и разговаривать с отцом, пока он брился! Иногда еще он разворачивался, сгребал меня в охапку и терся мыльной щекой о мою щеку.

Воспоминание оказалось настолько ярким, что я даже подняла руку и коснулась щеки, ожидая почувствовать мокрую пену. Щека оказалась и впрямь мокрой, но не от пены, а от слез, которые, по крайней мере, на секунду, я так и не сумела сдержать.

27

В течение следующего часа я два раза пыталась дозвониться до Маркуса Лонго. Потом я вспомнила — он что-то говорил насчет того, что его жена не любит летать одна. Так что вполне возможно, он улетел в Денвер, чтобы забрать ее домой, и заодно еще раз проведать внука.

В палату заглянула медсестра и напомнила, что я должна съехать до полудня из палаты. К одиннадцати тридцати я уже хотела поинтересоваться, а нет ли у них в больнице службы социальной помощи, когда мне позвонила Джоан.

— Элли, я слышала о том, что случилось. Господи, как ты? Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Вся гордость, с которой я хотела отказаться от ее помощи, потому что она не считала Роба Вестерфилда убийцей и чудовищем, вдруг резко испарилась. Джоан мне нужна. К тому же я слишком хорошо понимала, что она столь же искренне верит в его невиновность, как я — в его вину.

— Да, еще как, — согласилась я. Я была так рада услышать дружелюбный голос, что мой собственный даже задрожал. — Ты можешь найти мне что-нибудь из одежды. Ты можешь приехать и забрать меня отсюда. Ты можешь помочь мне найти гостиницу. И еще — ты можешь одолжить мне денег.

— Оставайся у нас, — начала она.

— Нет. Ни в коем случае. Это не безопасно ни для тебя, ни для меня. Ты же не хочешь, чтобы из-за меня тебе спалили дом?

— Элли, неужели ты думаешь, кто-то специально устроил поджог, чтобы тебя убить?!

— Да, именно.

Пару секунд она размышляла над моими словами, вспомнив, судя по всему, о своих трех детях.

— А где тебе будет спокойнее, Элли?

— Лучше в какой-нибудь гостинице. Только не в мотеле, где номера выходят прямо на улицу. — Мне в голову пришла еще одна мысль. — И не в «Паркинсон Инн». Там нет мест. — И там часто ошивается Вестерфилд, добавила я про себя.

— Я знаю одно место. Думаю, можно попробовать, — хмыкнула Джоан. — И у меня есть подруга примерно твоей комплекции. Я позвоню ей и одолжу что-нибудь из одежды. Какой у тебя размер обуви?

— Сорок первый, только учти — у меня на ногах еще пока что бинты.

— У Лео сорок третий. Если не возражаешь, могу привезти его пару кроссовок. Пока сойдет.

Я не возражала.

Через час Джоан приехала ко мне с чемоданом. В нем я обнаружила нижнее белье, пижаму, колготки, штаны, свитер с высоким воротом, теплую куртку, перчатки, кроссовки и кое-какие туалетные принадлежности. Я оделась, и медсестра принесла мне трость, чтобы мне было удобнее ходить, пока не заживут обожженные ноги. На выходе женщина-клерк с неохотой согласилась подождать, пока я смогу выслать ей по факсу копию медицинской страховки.

Наконец мы уселись во внедорожник «форд» Джоан. Волосы я зачесала назад и перехватила позаимствованной у медсестры резинкой. Бросив любопытный взгляд в зеркальце, я убедилась, что прическа смотрится вполне аккуратно. Одежда, одолженная Джоан, пришлась впору, а кроссовки хоть и смотрелись немного нелепо, зато хорошо защищали мои больные ноги.

— Я зарезервировала для тебя номер в гостинице «Гудзон Вэлли Инн», — сообщила Джоан. — Это в миле езды отсюда.

— Если не возражаешь, я бы хотела заглянуть к миссис Хилмер. Там осталась моя машина. По крайне мере, я на это надеюсь.

— Кому она нужна?

— Может, и никому, но я припарковала ее буквально в метре от гаража, так что, надеюсь, на нее не упала какая-нибудь балка или обломок.

От милого домика, радушно одолженного мне миссис Хилмер, теперь не осталось и камня на камне. Все пепелище было огорожено и охранялось полицейскими. Трое мужчин в тяжелых ботинках на резиновой подошве старательно прочесывали остатки фундамента, пытаясь установить причину возгорания. Посмотрев на нас, они снова вернулись к поискам.

Я с облегчением увидела, что мою машину передвинули метров на семь в сторону коттеджа миссис Хилмер. Мы с Джоан вылезли из «форда» и пошли осматривать мой автомобиль.

Эту подержанную «БМВ» — первую приличную машину в моей жизни — я купила два года назад. Теперь ее покрывал слой черной сажи, а со стороны пассажирского сиденья краска кое-где вздулась пузырями. Тем не менее мне повезло: у меня остались колеса, пусть даже пока я и не могла ими воспользоваться: свою сумочку я забыла в спальне. В ней, кроме всего прочего, лежали и ключи от машины.

К нам подошел один из копов — очень молодой и вежливый. Когда я объяснила ему, что лишилась ключей и теперь мне придется заказывать через компанию «БМВ» другие, он заверил меня, что с моим автомобилем ничего не случится:

— Ближайшие несколько дней мы будем дежурить на участке.

И пытаться найти что-нибудь, чтобы повесить на меня это дело, подумала я, поблагодарив его вслух.

К тому времени, когда мы с Джоан снова сели в «форд», все мое хорошее настроение — появившееся, когда я наконец оделась и выбралась из больницы — окончательно улетучилось. На улице стоял погожий осенний день, но вокруг нас в воздухе висел лишь запах гари. Оставалось надеяться, что к приезду миссис Хилмер он все-таки рассосется. Да, и еще: раньше или позже мне все равно придется ей звонить и объясняться.

Я уже в красках представляла этот разговор: «Мне так жаль, что из-за меня сгорел ваш гостевой домик. Обещаю, второй раз я такого не допущу».

Вдалеке послышался колокольный звон. Любопытно, отец все-таки поехал на мессу с женой и сыном, этой звездой баскетбола, после визита ко мне? Я выбросила его визитку, уходя из палаты. Правда, я успела прочесть, что он все еще живет в Ирвингтоне. Значит, скорее всего, он до сих пор ходит в церковь Непорочного Зачатия — храм, где меня когда-то крестили.

Моими крестными, которые должны были помогать моим родителям в моем религиозном воспитании и духовном становлении, стали близкие друзья отца — Баррисы. Дэйв Баррис, как и отец, работал в полиции, и, скорее всего, уже тоже ушел на пенсию. Интересно, он и его жена хоть иногда вспоминают обо мне? «Кстати, Тед, от Элли ничего не слышно?» Или предпочитают избегать столь неприятную тему, покачивая головой и тяжело вздыхая? «Иногда в жизни случаются довольно грустные вещи. Нужно просто оставить их в прошлом и идти вперед».

— Что-то ты все время молчишь, Элли, — забеспокоилась Джоан. — Как ты себя чувствуешь?

— Намного лучше, чем могло бы быть, — заверила ее я. — Ты просто ангел, и я хочу угостить тебя ланчем — с тех денег, которые ты мне так великодушно одолжила.

Я сразу поняла, что «Гудзон Вэлли Инн» — то, что мне нужно. Большое трехэтажное здание в викторианском стиле с широкой мраморной лестницей, позолоченными перилами и пожилой женщиной-администратором, которая, как только мы вошли в вестибюль, встретила нас из-за стола пристальным, изучающим взглядом.

Джоан объяснила, что я потеряла сумочку и получу новые кредитные карты только через пару дней, и мне оформили номер на карточку Джоан, за что я по гроб жизни благодарна администратору — миссис Уиллис. Представившись, добрая женщина рассказала нам, что семь лет назад сама потеряла сумочку на вокзале, положив ее рядом с собой на скамейку.

— Я отвернулась перелистнуть газету, — объяснила она, — а буквально через долю секунды сумочка испарилась. Так глупо. Я осталась без копейки. Я так расстроилась. Когда я пришла в себя и позвонила в банк, с моей карточки уже потратили триста долларов, и…

Наверное, понимая и разделяя мое горе, миссис Уиллис проявила ко мне особое внимание и дала комнату, как нельзя лучше соответствовавшую моим требованиям.

— По цене это обычный номер, но на самом деле — почти люкс. Там даже есть отдельная гостиная с маленькой кухней. Вдобавок оттуда великолепный вид на реку.

Если что-то и нравится мне в этом мире, так это речные пейзажи. Сама не знаю почему. Меня зачали в доме с видом на реку Гудзон, в котором я прожила первые пять лет своей жизни. Помню, когда я была совсем маленькой, я часто пододвигала стул к окну и залезала на него, пытаясь разглядеть отблеск реки внизу.

Мы с Джоан медленно поднялись на два этажа к моему номеру, согласились, что это именно то, что мне нужно, и так же медленно спустились вниз в симпатичный ресторан в дальней части гостиницы. К тому времени мне уже начало казаться, что количество волдырей у меня на ногах увеличилось раз в десять.

«Кровавая Мэри» и огромный гамбургер сотворили чудо и привели меня в норму.

Мы пили кофе, и вдруг Джоан нахмурилась и выдала:

— Элли, мне неприятно заводить этот разговор, но придется. Вчера вечером мы с Лео были на фуршете. Все говорят о твоем сайте.

— И что?

— Многие считают это возмутительным. Я понимаю, ты зарегистрировала сайт под названием «Роб Вестерфилд» вполне легально, но многие думают, что это — уже слишком, — нервно призналась она.

— Не волнуйся, — успокоила ее я. — Вестников я не убиваю. Вдобавок мне самой интересна реакция окружающих. Что еще говорят?

— Что тебе не стоило выкладывать фотографии из дела Роба в Интернете и что результаты медицинской экспертизы с описанием ударов, нанесенных Андреа, — просто страшно читать.

— Это было жестокое убийство.

— Элли, ты сама спросила, что говорят люди!

Джоан выглядела такой несчастной, что мне стало за себя стыдно.

— Прости. Я понимаю, как тебе тяжело.

Джоан пожала плечами.

— Элли, я уверена, что Андреа убил Уилл Небелз. Половина нашего города считает преступником Пола Штройбела. А большинство остальных если и признают Роба Вестерфилда виновным, то полагают, что он отсидел свой срок и заслужил досрочное освобождение. И с этим ты ничего не поделаешь.

— Джоан, если бы Роб Вестерфилд признал себя виновным и чистосердечно раскаялся, я бы все равно ненавидела этого урода, но сайта бы не завела. Я понимаю их точку зрения, но мне уже не остановиться.

Джоан протянула руку через стол, и мы сцепили пальцы.

— Элли, может, ты все-таки проявишь жалость? Хотя бы к старой миссис Вестерфилд. Ее экономка ходит и сетует, как та расстроилась из-за твоего сайта. Старая женщина хочет, чтобы ты его прикрыла хотя бы на время, пока новый состав присяжных не выслушает показания Небелза.

Я вспомнила Дороти Вестерфилд, элегантную женщину, которая пришла в день похорон выразить соболезнования моей матери и которую отец выгнал из нашего дома. Он не принял ее сочувствия тогда, а я не имела права проявить его сейчас.

— Давай сменим тему, — предложила я. — Боюсь, мы не сойдемся.

Джоан одолжила мне триста долларов, и мы обе искренне улыбались, когда я платила за ланч.

— Чисто символически, — согласилась я, — но мне так приятней.

Перед дверьми в вестибюле мы попрощались.

— Я не могла смотреть, как ты карабкаешься наверх по этой лестнице.

— Вид из окна того стоит. К тому же у меня есть клюка, — в качестве подтверждения я постучала тросточкой по полу.

— Если что — звони. В любом случае, завтра я сама с тобою свяжусь.

Я подумала, не стоит ли закончить на этом разговор, но мне хотелось задать Джоан еще один вопрос.

— Джоан, я знаю, ты ни разу не видела медальон, который носила Андреа, но скажи, ты все еще общаешься с кем-нибудь из ваших школьных подруг?

— Конечно. И теперь, после всего, они точно мне скоро позвонят.

— А не могла бы ты спросить, не видел ли кто-нибудь из них на Андреа тот самый медальон? Золотой, в форме сердечка, выпуклый по краям, с маленькими синими камушками посередине и выгравированными буквами «А» и «Р» — инициалами Андреа и Роба — сзади.

— Элли…

— Джоан, чем больше я об этом думаю, тем больше я убеждаюсь, что Роб вернулся в гараж только потому, что не хотел, чтобы медальон нашли на теле Андреа. Мне нужно знать, почему он был так важен Вестерфилду. И не помешало бы, если бы кто-то подтвердил факт его существования.

Джоан решила не спорить. Пообещав навести справки, она уехала домой к обыденной жизни, детям и мужу.

Тяжело опираясь на трость, я прохромала наверх в номер, закрыла дверь, заперла щеколду, аккуратно сняла кроссовки и плюхнулась в кровать.

Я проснулась от телефонного звонка и с удивлением отметила, что в комнате все еще темно. Опершись на локоть, я нащупала выключатель и, поднимая телефон со столика у изголовья, бросила быстрый взгляд на часы.

Восемь. Я проспала шесть часов.

— Алло, — мой голос звучал, словно с похмелья.

— Элли, это Джоан. У меня для тебя ужасная новость. Сегодня днем экономка старой миссис Вестерфилд заявилась в магазин Штройбелов и накричала на Пола. Она вопила, что он должен признаться в убийстве Андреа и что это он виновен во всех несчастьях Вестерфилдов. Элли, час назад Пол закрылся у себя дома в ванной и перерезал вены. Сейчас он в больнице, в реанимации. Он потерял много крови. Врачи говорят, он не выживет.

28

Я нашла миссис Штройбел в приемном покое у реанимации. Женщина плакала беззвучно — только по щекам текли слезы. Губы плотно сжаты, как будто она боялась, что через них наружу хлынет всесокрушающая волна боли. На плечи накинуто пальто, а на кардигане и юбке, хоть они и были темно-синего цвета, виднелись темные пятна — могу поспорить — крови Пола. Рядом с ней, словно охрана, сидела крупная, скромно одетая женщина лет пятидесяти. Она враждебно посмотрела на меня.

Я не знала, чего ожидать от миссис Штройбел. Это ведь из-за моего сайта экономка миссис Вестерфилд устроила скандал, вызвавший такую отчаянную реакцию Пола. Но тут миссис Штройбел встала и подошла ко мне.

— Видишь, Элли, — заплакала она, — видишь, что они сделали с моим сыном.

Я заключила ее в объятия.

— Вижу, миссис Штройбел.

Через ее плечо я бросила взгляд на вторую женщину. Она поняла мой молчаливый вопрос и махнула рукой, поясняя, что с Полом пока еще ничего неясно.

— Я — Грета Бергнер, — представилась она. — Я работаю в магазине миссис Штройбел и Пола. Я приняла вас за журналистку.

Следующие двенадцать часов мы просидели там вместе, время от времени вставая и подходя ко входу в бокс, где под кислородной маской лежал Пол, весь в трубках и проводах, с туго забинтованными запястьями.

Всю эту долгую ночь я видела искаженное страданием лицо миссис Штройбел и ее губы, шевелящиеся в беззвучной молитве, и вскоре я тоже обратилась к Богу. Сначала чисто интуитивно, а потом все более и более осознанно. «Господи, если ты спасешь Пола ради нее, я попробую принять все, что случилось. Не знаю, насколько получится, но, клянусь, я попытаюсь».

Первые лучи солнца начали пробиваться сквозь царивший на улице сумрак.

В девять пятнадцать в приемный покой вошел врач.

— Состояние Пола стабилизировалось, — сообщил он. — Он выкарабкается. Думаю, вам стоит поехать домой и отдохнуть.

Из больницы я уехала на такси. По дороге я попросила водителя остановиться и купила утреннюю газету. Бросив взгляд на первую страницу «Вестчестер Пост» я порадовалась, что у Пола в реанимации нет газет.

«Подозреваемый в убийстве пытается покончить с собой», — кричал заголовок.

На оставшейся части первой страницы поместили фотографии трех человек. Слева — Уилла Небелза, с выражением уверенности в собственной правоте на слабовольном лице. Справа — женщины лет шестидесяти с озабоченным взглядом, только усиливавшим и без того жесткие черты лица. А в центре — Пола Штройбела за прилавком с хлебным ножом в руке. Его фотографию обрезали так, чтобы была видна только рука с ножом: никакого французского батона, который Пол нарезает для бутербродов. Взгляд устремлен в камеру, брови сдвинуты на переносице — похоже, его сфотографировали неожиданно. В общем, в результате со страницы глядел мрачный тип с грозным оружием в руке.

Под каждой из фотографий вместо подписи стояло по цитате. Под Небелзом — «Я знал, что это сделал он». Под суровой женщиной — «Он в этом признался». Под Полом — «Простите, простите».

Сама статья располагалась на третьей странице, но ее я отложила на потом — такси подъехало к гостинице. Вернувшись в номер, я снова села за газету.

Женщина с первой страницы оказалась Лилиан Бекерсон, экономкой, проработавшей у миссис Вестерфилд тридцать один год.

«Миссис Вестерфилд — одна из самых замечательных людей, когда-либо рождавшихся в этом мире, — цитировала ее слова газета. — Ее муж был сенатором США, а дед — губернатором Нью-Йорка. Более двадцати лет она прожила с пятном позора на чести семьи. А теперь, когда ее внук пытается доказать свою невиновность, эта женщина, которая лгала в суде еще ребенком, снова хочет его уничтожить через свой сайт».

Похоже, это про меня.

«После того как миссис Вестерфилд заглянула вчера на этот сайт, она проплакала весь день. И я не выдержала. Я дошла до магазина и закричала этому человеку, чтобы он сказал правду и признался в своем преступлении. Знаете, что он мне повторял? „Простите, простите“. Вот вы бы стали так извиняться, если бы были невиновны? Не думаю».

Стали бы, если бы были Полом Штройбелом. Я заставила себя читать дальше. Я сама журналист, и я поняла, что Колин Марш, автор этой статейки, — один из тех любителей сенсаций, которые умеют подбирать и правильно вставлять броские цитаты.

Он разыскал и Эмму Уоткинс, школьного психолога. Женщину, которая когда-то в суде заявила, что, когда она сообщила в классе об Андреа, Пол пробормотал: «Я не думал, что она мертва». Миссис Уоткинс рассказала Маршу, что все эти годы она сомневалась в приговоре Роба Вестерфилда. По ее словам, Пол был легко возбудимым мальчиком, и узнай он, что Андреа только в шутку согласилась пойти с ним на танцы в День благодарения, он мог очень расстроиться и сорваться.

Сорваться. Какая тактичность!

Уилла Небелза, это жалкое подобие человека, этого пьянчугу-любителя девочек-подростков, цитировали на полстатьи. Он еще более красочно, чем по телевизору, расписал Маршу, как Пол зашел в гараж-«убежище» с домкратом в руке. В конце Уилл жалко сетовал, что всегда будет чувствовать вину перед Вестерфилдами за то, что не рассказал эту историю раньше.

Я дочитала заметку и швырнула газету на кровать. Во мне кипела смесь ярости и беспокойства. К делу подключили прессу, и теперь все больше и больше людей будут убеждаться в непричастности Вестерфилда. Не знай я сути дела, даже я могла бы поверить, что за решетку упрятали невинного человека. Но если миссис Вестерфилд расстроилась, почитав мой сайт, значит, несомненно, и он оказывает определенное влияние на окружающих.

Я открыла ноутбук и села за работу:

Неплохо, подумала я, загружая текст на сайт.

Я закрыла ноутбук, и тут зазвонил телефон.

— Почитал я газетки. — Я сразу узнала голос: это тот самый мужчина, который сидел с Вестерфилдом и которому Роб признался в еще одном убийстве!

— Я ждала вашего звонка. — Я старалась говорить как можно более отстраненно.

— Я смотрю, Вестерфилд неплохо выставил этого дебила, Штройбела, плохим парнем.

— Он не дебил, — резко поправила его я.

— Как знаете. Ближе к делу. Пять тысяч баксов, и с меня имя того парня, которого пришил Вестерфилд.

— А фамилия?

— Я знаю только имя. Не хотите — не ешьте.

— А еще вы что-нибудь знаете? Когда и где это произошло?

— Больше ничего. Деньги мне нужны к пятнице.

Сегодня понедельник. У меня три тысячи долларов на счету в Атланте. Если до пятницы не получу аванс, остальное — как ни противна эта мысль — придется одолжить у Пита.

— Ну? — нетерпеливо переспросил он.

Я знала, что рискую остаться в дураках, но попробовать стоило.

— К пятнице я достану деньги, — пообещала я.

29

В среду к вечеру моя жизнь уже более-менее вернулась в нормальное русло. У меня имелись кредитные карточки, водительское удостоверение и деньги. Аванс за книгу автоматически перевели в банк возле гостиницы. Жена моего управдома в Атланте заглянула ко мне в квартиру, упаковала кое-что из одежды и отправила мне. Ожоги на ногах постепенно заживали. Я даже успела подровнять волосы.

И, главное, я договорилась на четверг о встрече с Кристофером Кассиди, учащимся из Арбинджера, которого в четырнадцать лет жестоко избил Роб Вестерфилд.

Я успела разместить на сайте историю доктора Маргарет Фишер о том, как Роб вывернул ей руку, а его отец заплатил ей пятьсот долларов, чтобы она не подавала в суд.

Прежде чем выкладывать текст в Интернет, я переслала его Маргарет. Доктор Фишер не только все одобрила, но и добавила свое профессиональное мнение. По ее словам, вспыльчивость и жестокость Роба, которые она испытала на себе, могли стать причиной убийства Андреа.

Из плохих новостей: Джоан связалась со школьными подругами Андреа, и никто из них не видел на моей сестре никакого кулона, не считая подарка отца.

Сколько дней на моем сайте висело описание медальона с просьбой сообщить о нем любую информацию, и пока — никаких результатов.

Мой электронный ящик завалили письмами. Одни поддерживали мои начинания. Другие — резко осуждали.

Психов тоже хватало. Двое признались в убийстве Андреа. Один заявил, что она все еще жива и я должна ее спасти. В некоторых письмах мне откровенно угрожали. В одном, показавшемся мне слишком правдоподобным, автор написал, что был разочарован, когда увидел, как я выбралась из горящего дома. «Клевая ночнушка. „Л. Л. Бин“, я прав?» — добавил он.

Неужели он наблюдал за пожаром из леса? Или это тот «визитер» заметил ночную рубашку на крючке в шкафчике спальни? В любом случае, обе эти возможности меня определенно пугали.

Несколько раз в день я звонила миссис Штройбел. Пол шел на поправку, и с каждым звонком в ее голосе все больше и больше звучало облегчение. Правда, и беспокойство тоже:

— Элли, если будет повторное слушание и Полу придется давать показания, боюсь, он снова что-нибудь с собой сделает. Он сказал мне: «Мама, я не смогу объяснить на суде все так, чтобы они поняли. Я переживал, что Андреа встречается с Вестерфилдом. Но я не угрожал ей». — Затем она добавила. — Мне звонят друзья. Они читают твой сайт. Всем бы, говорят, такого защитника. Я рассказала об этом Поли. Он хочет с тобой увидеться.

Я пообещала заглянуть в пятницу. Не считая всего вышеперечисленного, я сидела у себя и работала над книгой. Еду я заказывала прямо в номер. В семь вечера в четверг я решила спуститься поужинать внизу.

Ресторан сильно отличался от «Паркинсон Инн» — обстановка здесь казалась намного более официальной. Столы стояли дальше друг от друга, скатерти чисто белые, а не в красно-белую клетку, на каждом — небольшая свечка и строгая вазочка с цветами. Да и публика заметно старше — степенные пожилые горожане, а не шумные группки молодежи, любящие собираться в «Паркинсоне». При этом кухня здесь ничуть не хуже.

После долгих метаний между бараниной и меч-рыбой я не выдержала и заказала свое любимое блюдо — ягненка.

Я достала из сумки новую книгу и на ближайший час погрузилась в обожаемое занятие — читать хорошую книгу за хорошим обедом. Я так увлеклась сюжетом, что даже не заметила, как официантка убрала со стола. И тут она обратилась ко мне. От неожиданности я удивленно уставилась на нее.

Я согласилась на кофе и отказалась от десерта.

— Господин за соседним столиком хочет угостить вас дижестивом.[16]

Даже не повернувшись, я поняла, что это — Роб Вестерфилд. Он сидел в паре метров от меня, держа бокал вина. Затем иронично поднял бокал и улыбнулся.

— Он спросил у меня, кто вы, мисс. Я сказала, и он передал вам записку.

Девушка вручила мне визитку с тиснением с полным именем моего старого знакомого — Робсон Парк Вестерфилд. Господи, он пустил в ход все свое очарование! — подумала я, переворачивая карточку. Сзади оказалась приписка: «Андреа была симпатичной, но ты — просто красавица».

Я встала, подошла к нему, разорвала карточку на мелкие кусочки и бросила ему в бокал.

— Может, ты хочешь вернуть мне медальон, который забрал после того, как ее убил? — предложила я.

Его зрачки расширились, и игривое выражение исчезло из синих глаз. На секунду я испугалась, что сейчас он бросится на меня, как тогда в ресторане на доктора Фишер.

— Это украшение было для тебя очень важным. Я права, мой дорогой убийца? — поинтересовалась у него я. — И важно до сих пор. И скоро я выясню, почему.

Официантка озадаченно стояла между нашими столами. Она определенно не узнала Вестерфилда. Любопытно, давно ли она в Оддхэме?

Я слегка кивнула в сторону Роба.

— Пожалуйста, принесите мистеру Вестерфилду другой бокал вина. За мой счет.

Одной прекрасной ночью кто-то отключил сигнализацию на моей машине и вскрыл бензобак. Если вы хотите сломать кому-нибудь машину — просто насыпьте в бензобак песка.

Я позвонила с жалобой об испорченной «БМВ» в полицию. Мне ответил детектив Уайт. Так и не поинтересовавшись, откуда у меня в бензобаке песок, он заявил, что гараж миссис Хилмер, определенно, подожгли. Он также упомянул, что остатки пропитанных бензином полотенец, с которых началось возгорание, идентичны полотенцам, хранившимся в бельевом шкафу у миссис Хилмер.

— Странное совпадение, мисс Кавано, — прокомментировал он. — Или это не совпадение?

30

Я взяла машину напрокат и поехала в Бостон на встречу с Кристофером Кассиди. Мою «БМВ» превратили в кучу мусора. Я была в ярости. При этом я не переставала беспокоиться, что это — только начало. Я думала, что «визитер» ищет материалы для сайта. А ведь вполне возможно, он собирался украсть что-нибудь из моих вещей, чтобы потом разжечь пожар, который чуть не стоил мне жизни.

Ясно, что за этим стоит Роб. Для грязной работы у него всегда найдутся бандиты, типа того, что подходил ко мне на стоянке у Синг-Синг. И моя цель — доказать всему миру, что Вестерфилд проявлял насилие всю свою жизнь. Агрессию, из-за которой погибла Андреа и следующей жертвой которой, как я все больше и больше убеждалась, скоро стану я. Тем не менее все это, как и пять тысяч долларов за имя еще одной предполагаемой жертвы Роба, — тот риск, на который мне придется пойти.

Хороший журналист должен быть крайне пунктуален. Я осталась без автомобиля. Вдобавок мне пришлось дожидаться, пока полиция составит отчет, а потом еще и ехать в агентство по прокату. Тем не менее я все равно успевала на встречу с солидным запасом времени. И тут разыгралась непогода.

Синоптики обещали облачность и, возможно, небольшой снегопад к вечеру. Небольшой снегопад начался за пятьдесят миль от Бостона. В результате — скользкая дорога и затрудненное движение. Время тикало. Поглядывая на часы на приборной доске, я мучительно ползла в пробке. Секретарша Кристофера Кассиди попросила меня не опаздывать: он и так выкроил для меня время в очень напряженный день, а вечером он уезжал на переговоры в Европу.

На часах было без четырех минут два, когда я, запыхавшись, вбежала в его офис на встречу, назначенную на два часа дня. Несколько оставшихся минут, сидя в уютной приемной, я пыталась собраться с мыслями. В голове царил полный кавардак. Вдобавок у меня начиналась мигрень.

Ровно в два вышла секретарша Кассиди проводить меня в его личный кабинет. Я проследовала за ней, перебирая все, что я знала о Кристофере. Во-первых, он учился в академии Арбинджер на бесплатной основе. Во-вторых, у него своя фирма. Еще я посмотрела на него информацию в Интернете и была в курсе, что он закончил Йель с лучшими оценками в группе и получил диплом магистра в Школе Бизнеса в Гарварде. Его имя упоминали многочисленные благотворительные организации — похоже, он щедрый спонсор. Ему сорок два года. Женат. Пятнадцатилетняя дочь. Заядлый спортсмен.

В общем, образцовый мужчина.

Я вошла в кабинет. Кассиди тут же поднялся из-за стола, приблизился ко мне и протянул руку.

— Рад вас видеть, мисс Кавано. Можно называть вас Элли? Мне кажется, мы знакомы всю жизнь. Может быть, присядем вон там? — Он махнул рукой в сторону кресел у окна.

Я устроилась на диване. Он опустился напротив меня на край кресла.

— Чай, кофе? — предложил он.

— Кофе, пожалуйста. Черный, — с благодарностью выдохнула я. Может быть, после чашки кофе у меня немного прояснится в голове, и я смогу нормально думать?

Он взял телефон со столика под рукой. Пока он недолго говорил с секретаршей, я смогла его получше рассмотреть.

То, что я увидела, мне понравилось.

Классический темно-синий хорошо скроенный костюм и консервативную белую рубашку дополнял красный галстук с рисунком клюшек для гольфа, свидетельствовавший о том, что Кристофер не лишен оригинальности. Широкие плечи. Крупная спортивная фигура. Роскошная шевелюра темно-русых волос и светло-карие глаза.

В нем ощущался огромный заряд энергии: Кристофер Кассиди явно времени зря не терял.

Он сразу перешел к делу.

— Мне позвонил Крейг Паршелл. Сказал, вы хотите со мной поговорить.

— Думаю, вы уже знаете, что Роб Вестерфилд вышел из тюрьмы и добивается пересмотра дела.

— Пытаясь повесить смерть вашей сестры на кого-то другого. Да, я это слышал. Свалить вину на кого-то еще — его старый прием. Он пользовался им уже в четырнадцать.

— Именно такую информацию я и собираю для своего сайта. Вестерфилды наняли так называемого «свидетеля», который говорит то, что нужно им. Все идет к тому, что они выиграют повторный суд, и репутация Роба будет спасена. Вестерфилд станет мучеником, отсидевшим двадцать лет в тюрьме за чужое преступление. Я не могу этого допустить.

— Что вы хотите от меня узнать?

— Мистер Кассиди… — начала я.

— Для врагов Вестерфилда я — просто Крис.

— Крис, Крейг Паршелл упоминал, что Роб жестоко избил вас, когда вы учились второй год в Арбинджере.

— Мы с ним были хорошими спортсменами. А в основном составе футбольной команды школы появилось вакантное место заднего бегущего. Мы соревновались за него с Вестерфилдом, и я выиграл. Похоже, Роб затаил на меня злобу. Где-то день спустя я шел из библиотеки в общежитие с огромной стопкой книг в руках. А он подкрался сзади и ударил меня по шее. Не успел я среагировать, как он навалился на меня всей массой. В результате Роб сломал мне челюсть и нос.

— И никто его не остановил?

— Он удачно выбрал время. Он напал на меня, когда рядом никого не было, а потом еще и заявил, что я начал первым. К счастью, один парень из выпускного класса видел в окно, что случилось. Ясное дело, школа попыталась замять скандал. Вестерфилды десятилетиями щедро спонсировали Арбинджер. Мой отец собирался подать в суд, но ему предложили бесплатный грант для моего младшего брата, который учился тогда в восьмом классе.[17] Уверен, это Вестерфилды оплатили этот так называемый «грант».

Подали кофе. Никогда не пробовала ничего более потрясающего!

Кассиди задумчиво поднял чашку к губам и добавил:

— К чести школы, в конце семестра Роба попросили забрать документы.

— Можно, я выложу вашу историю на сайте? Думаю, ваше имя придаст вес и значимость моей работе.

— Конечно. Я помню убийство вашей сестры. Я читал все статьи об этом деле, потому что подозреваемым был Вестерфилд. И тогда мне очень хотелось выступить в суде и рассказать, какое он чудовище. Моей дочери сейчас столько же, сколько было вашей сестре. Могу представить, как тяжело пришлось вашему отцу и всей вашей семье.

Я кивнула.

— Это разрушило нашу семью.

— Неудивительно.

— Вы много общались с Робом в школе до того, как он на вас напал?

— Я сын повара. Он Вестерфилд. Ему не было до меня дела, пока я не встал у него на пути.

Кассиди бросил взгляд на часы. Пора уже благодарить его и прощаться. Но у меня оставался еще один вопрос:

— А в первый год учебы? Вы с ним пересекались?

— Не особо. У нас были разные интересы. Вестерфилд ходил в театральную студию, участвовал в постановках. Я их видел, и, честно признаться, играл он прекрасно. Не то чтобы всегда главные роли, но в каком-то спектакле его даже выбрали лучшим актером. Думаю, какое-то время это тешило его самолюбие.

Кассиди поднялся. Я нехотя встала за ним.

— Вы были так добры… — начала я, но он меня перебил.

— Знаете, я кое-что вспомнил. Вестерфилд любил сцену и обожал быть в центре внимания. В той пьесе он играл в светло-русом парике, и иногда, когда все забывали, какой он замечательный, Роб надевал парик и начинал подражать манерам персонажа. Помню, он даже подписывался его именем, когда передавал в классе записки.

Я вспомнила появление Роба Вестерфилда вчера в ресторане, когда он изображал перед официанткой, что флиртует со мной.

— Он и сейчас играет, — мрачно заметила я.

Я быстро перекусила и уже в три тридцать снова сидела за рулем. Снег продолжал падать, и поездка в Бостон постепенно начинала казаться мне легкой прогулкой по сравнению с обратной дорогой в Олдхэм. Сотовый я положила рядом на переднее сиденье, чтобы не пропустить звонок парня, сидевшего с Вестерфилдом. Он сказал, деньги нужны ему к пятнице. К этому моменту мое чутье уже подсказывало мне, что его информация будет полезна, и я опасалась, как бы он не передумал.

В гостиницу я вернулась поздно вечером, в половине двенадцатого. Едва я зашла в номер, как зазвонил телефон. Звонил тот самый парень, только на этот раз его голос звучал как-то нервно.

— Кажется, меня засекли. Возможно, я отсюда не выберусь.

— Где вы?

— Послушайте, если я скажу вам это имя, вы мне точно потом заплатите?

— Да, конечно.

— Похоже, Вестерфилд просек, что я могу его подставить. У этого парня до фига денег с самого рождения. У меня ни цента. Если я выкручусь и вы мне заплатите, будет хоть что-то. Если нет, может, вы хотя бы упрячете Вестерфилда за убийство.

Теперь я верила в его искренность — он и впрямь располагал информацией.

— Клянусь, я заплачу вам. И я прищучу Роба ради вас.

— Вестерфилд сказал мне: «Я забил Филли насмерть, и это было круто». Слышали? Имя парня — Филли.

Линия разъединилась.

31

Робу Вестерфилду было девятнадцать, когда он убил Андреа. За восемь месяцев его арестовали, предъявили объявление, судили, вынесли приговор и отправили в тюрьму. Несмотря на то что до приговора его выпустили под залог, вряд ли за это время он бы рискнул убить кого-нибудь еще.

Значит, второе преступление он совершил где-то двадцать два — двадцать семь лет назад. Нужно выяснить, что он делал эти пять-шесть лет, и найти связь между Робом и его жертвой — парнем по имени Филли.

Вряд ли Роб совершил убийство в тринадцать-четырнадцать. Или нет? Ему ведь было всего четырнадцать, когда он зверски избил Кристофера Кассиди.

Значит так. Полтора года он провел в Арбинджере, штат Массачусетс, затем шесть месяцев в частной школе Баф в Англии, два года в академии Кэррингтон, штат Мэн, и семестр или около того в Виллоу, ничем не примечательном колледже возле Буффало. У Вестерфилдов есть дом в Вэйле и еще один в Палм-Бич. Думаю, за это время Роб бывал и там, и там. Также он мог ездить с классом за границу.

Да, территория немаленькая. Без помощи мне не обойтись.

Маркус Лонго проработал детективом в прокуратуре округа Вестчестер двадцать пять лет. Если кто-то и может отследить убийство мужчины, о котором известно только имя, я бы поставила на Лонго.

К счастью, на этот раз я дозвонилась до Маркуса, а не до его автоответчика. Как я и подозревала, он летал в Колорадо за женой.

— Мы задержались там еще на пару дней — присматривали дом, — пояснил он. — И кажется, кое-что нашли. — И уже другим тоном добавил. — Хотелось бы рассказать тебе о малыше, но это подождет. Я понимаю, пока меня не было, здесь много чего произошло.

— Это точно, Маркус. Можно я угощу вас ланчем? Мне нужен совет.

— Совет я тебе дам и так. Ланч с меня.

Мы встретились в ресторанчике «Депо» в Колд-Спринг. Там, за большим гамбургером и кофе, я посвятила Маркуса в результаты недели. Время от времени он перебивал меня, задавая вопросы.

— Думаешь, этот пожар устроили, чтобы тебя напугать или убить?

— Мне не просто стало страшно. Я боялась, что не выберусь оттуда живой.

— Ясно. Ты говоришь, полиция Олдхэма считает, что это ты устроила поджог?

— Офицер Уайт разве что наручники на меня не надел.

— Его двоюродный брат какое-то время работал со мной в прокуратуре. Теперь он судья и член того же загородного клуба, что и отец Роба. Честно говоря, он всегда считал, что Андреа убил Пол Штройбел. Могу поспорить, это он натравил на тебя Уайта. Этот сайт — кость в горле для тех, кто трется с Вестерфилдами.

— Значит, я добилась успеха! — Я огляделась по сторонам, убеждаясь, что нас никто не подслушивает. — Маркус…

— Элли, ты все время смотришь по сторонам. Кого — или что — ты ждешь?

Я описала ему визит Роба Вестерфилда в ресторан.

— Он появился тогда, когда я уже почти поужинала, — заметила я. — Кто-то позвонил ему и настучал. Я уверена.

Я поняла, что сейчас Маркус попросит меня либо быть осторожней, либо не выкладывать такие скандальные материалы на сайт, и быстро продолжила:

— Маркус, мне позвонил парень, который сидел в тюрьме с Вестерфилдом.

И я рассказала ему о предложении купить информацию и о сделке, а потом о звонке вчера ночью.

Маркус тихо слушал, внимательно изучая мое лицо. А когда я закончила, спросил:

— И ты поверила этому парню?

— Маркус, я знала, что меня могут запросто развести на пять тысяч баксов. Но это не то. Он боялся за свою жизнь. Он рассказал мне о Филли, потому что хотел отомстить Вестерфилду.

— Говоришь, он сослался на табличку, с которой ты стояла у тюрьмы?

— Да.

— Если ты права и он — бывший заключенный, то его, скорее всего, выпустили в тот же день. Ты ведь ходила туда один раз?

— Верно.

— Элли, этот парень может быть и кем-то из персонала, кто заходил или выходил из тюрьмы, пока ты стояла с табличкой. Некоторым охранникам деньги нужны не меньше.

Об этом я не подумала.

— Я хотела попросить вас достать список заключенных, освобожденных через день после Вестерфилда, и проверить, не случилось ли что-нибудь с кем-то из них.

— Это я могу. Элли, ты понимаешь, что это может быть и просто какой-нибудь псих?

— Да, но я так не думаю. — Я открыла сумочку. — Я составила список школ, в которых учился Вестерфилд здесь и в Англии, и домов их семьи. Хранят ли в полиции базы нераскрытых убийств давностью от двадцати двух до двадцати семи лет?

— Конечно.

— И в Вестчестере?

— Да.

— У вас или у кого-нибудь из ваших друзей имеется к ним доступ?

— Имеется.

— Тогда, наверное, несложно узнать, значится ли среди жертв парень по имени Филли?

— Думаю, нет.

— А реально посмотреть базы нераскрытых преступлений по районам школ и домов, где бывал Вестерфилд?

Маркус посмотрел на список.

— Массачусетс, Мэн, Флорида, Колорадо, Нью-Йорк и Англия. — Он присвистнул. — Территория не маленькая. Посмотрим, что с этим можно сделать.

— И еще. Зная любимый трюк Вестерфилда, нельзя ли посмотреть базу данных раскрытых преступлений? Нет ли там жертвы по имени Филли? И того, кого посадили за это убийство, хоть он и заявлял, что невиновен?

— Элли, девять из десяти подсудимых и заключенных утверждают, что они невиновны. Давай начнем с нераскрытых убийств. Посмотрим, что получится.

— Завтра я выложу на сайте историю о Робе Кристофера Кассиди. Его честность ни у кого сомнений не вызовет, так что его слова будут иметь вес. А до Кэррингтона я так и не доехала. Попробую договориться на понедельник или вторник.

— Проверь списки учащихся за годы обучения Роба, — посоветовал Маркус, подписывая чек.

— Я об этом подумала. В одной из школ вполне может найтись какой-нибудь Филли, который не поладил с Вестерфилдом.

— Это расширит территорию поиска, — предупредил Маркус. — Учащиеся приезжают в элитные школы со всей страны. Вестерфилд вполне мог заехать домой к кому-нибудь из них, чтобы отомстить за обиду.

«Я забил Филли насмерть, и это было круто».

Кто родные и близкие этого Филли? Неужели они все еще горюют? Конечно, да…

Официантка положила перед Маркусом чек. Подождав, пока она уйдет, я продолжила:

— Позвоню своему знакомому из Арбинджера. Он всегда рад мне помочь. А доеду до Кэррингтона и Виллоу — порасспрашиваю и там. Филли — достаточно редкое имя.

— Элли, ты говорила, что Робу Вестерфилду сообщили, где ты позавчера ужинала?

— Да.

— А твой осведомитель боялся за свою жизнь?

— Да.

— Элли, Роб Вестерфилд беспокоится, что из-за твоего сайта его бабушка завещает все деньги на благотворительность. А теперь он вдобавок может опасаться, что ты раскроешь еще одно его преступление и упрячешь обратно за решетку. Представляешь, как ты рискуешь?

— Да. Но ничего не могу с этим поделать.

— Черт возьми, Элли, можешь! Твой отец работал в полиции. Он на пенсии. Ты можешь пожить у него. Он будет твоим телохранителем. Поверь, по-другому нельзя. И еще: если этот парень не соврал, твоему отцу станет намного легче, если он поможет тебе снова посадить Вестерфилда. Ты не представляешь, как тяжело ему пришлось.

— Он вам звонил?

— Да.

— Маркус, вы желаете мне добра, — сказала я, поднимаясь вместе с ним из-за стола, — но вы многого не понимаете. Мой отец не думал о нас, когда отпустил меня и мать и даже не попытался вернуть. Мать так его ждала — он был ей нужен. Но он ничего не сделал. В следующий раз, если отец вам позвонит, передайте ему, пусть любуется, как его сын играет в баскетбол, а меня оставит в покое.

На стоянке Маркус меня обнял, и мы расстались.

— Свяжусь с тобой, как только что-нибудь выясню, — пообещал он.

Я вернулась в гостиницу. Миссис Уиллис сидела за столом.

— В вашем номере вас ждет брат, — сообщила она.

32

Он стоял ко мне спиной и смотрел в окно. В жизни он оказался даже выше, чем по телевизору, — под два метра. Брюки цвета хаки, кроссовки и школьная куртка. Он держал руки в карманах и притоптывал правой ногой. Похоже, нервничал.

Услышав мои шаги, он обернулся. Мы посмотрели друг на друга.

«Ты никогда не сможешь отречься от нее, — любила шутить бабушка по поводу мамы и Андреа. — Когда она подрастет, то станет просто копией тебя».

Будь бабушка здесь, про нас с братом она сказала бы то же самое. Как минимум из-за внешности нам сложно друг друга не признать.

— Привет, Элли. Я твой брат, Тед.

Он подошел и протянул руку.

Я не пошевелилась.

— Можно с тобой поговорить пять минут? — Его голос еще не стал по-взрослому глубоким, но уже вполне сформировался. Парень волновался, но был полон решимости.

Я покачала головой и развернулась к выходу.

— Ты же моя сестра, — запротестовал он. — Удели мне хотя бы пять минут. Ты меня совсем не знаешь. Может, я тебе понравлюсь.

Я повернулась к нему.

— Тед, ты неплохой парень. Неужели у тебя нет дел поважнее, чем бегать за мной? Я знаю, тебя подослал твой отец. Он никак не может понять одно. Я больше не желаю его ни видеть, ни слышать.

— Но он и твой отец. И, хочешь ты или нет, он не перестанет им быть. И он меня не подсылал. Он не знает, что я здесь. Я пришел, потому что хотел встретиться с тобой. Я всегда мечтал тебя увидеть. — В его голосе звучала мольба. — Давай выпьем газировки?

Я покачала головой.

— Пожалуйста, Элли.

Может, на меня повлияло то, что он произнес мое имя. Или я просто устала быть грубой — этот ребенок мне ничего не сделал.

— В коридоре стоит автомат с газировкой, — сказала я и принялась искать кошелек.

— Я куплю. Что будешь?

— Просто воду.

— Я тоже. Сейчас вернусь. — Его улыбка одновременно отражала смущение и облегчение.

Я присела на яркий плетеный диванчик и стала думать, как отделаться от братика. Мне не хотелось слушать все эти разговоры: какой у нас замечательный отец и что я должна забыть старые обиды. Может, он и был замечательным отцом для двух своих детей, тебя и Андреа, но я осталась не у дел!

Вернулся Тед с двумя бутылками воды. Он поколебался, глядя на диванчик и на стул, и выбрал стул. Мудрое решение. Я не хотела, чтобы он сидел рядом. Кость от костей моих и плоть от плоти моей… Нет, это про Адама и Еву, а не про брата и сестру.

Сводных брата и сестру.

— Элли, не хочешь посмотреть, как я играю в баскетбол?

Этого я не ожидала.

— Может, будем хотя бы друзьями? Я все еще надеюсь, что ты как-нибудь к нам заедешь. Но если не хочешь, давай хотя бы иногда встречаться? В прошлом году я прочитал твою книгу о делах, над которыми ты работала. Здорово. Хотелось бы их с тобой обсудить.

— Тед, я сейчас ужасно занята и…

Он перебил:

— Я каждый день просматриваю твой сайт. Вестерфилд, наверное, просто с ума сходит от того, что ты о нем пишешь. Элли, ты моя сестра. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Я хотела уже гаркнуть «И не называй меня сестрой», но фраза застряла в горле. Вместо этого я проговорила:

— Пожалуйста, не беспокойся. Я могу о себе позаботиться.

— Может, тебе как-то помочь? Я читал в утренней газете, что случилось с твоей машиной. А что, если кто-нибудь раскрутит колесо или тормоза на той, на которой ты ездишь сейчас? Я в этом соображаю. Хочешь, я буду проверять твою машину, когда ты соберешься куда-нибудь, или буду возить тебя на своей?

Он говорил с такой искренностью и заботой, что я невольно улыбнулась.

— Тед, у тебя же школа, да еще и баскетбольные тренировки. Ладно. Мне и впрямь пора за работу.

Мы встали.

— А мы похожи, — решил он.

— Знаю.

— Я так рад, Элли. Ладно, я пошел. Но еще вернусь.

Если бы мой отец был таким же настойчивым! И тут я поняла, что тогда этот мальчик бы так и не родился на свет.

Я просидела за компьютером несколько часов, обрабатывая историю Кристофера Кассиди для сайта. Наконец довела ее до ума и отправила по электронной почте к нему в офис.

В четыре часа позвонил Маркус Лонго.

— Элли, Вестерфилды содрали идею из твоей статьи. Посмотри их сайт — comjus-rob.com.

— Дай угадаю. Общество «В защиту Роба» — COMmittee for JUStice for ROB?

— Точно. Его рекламируют во всех газетах Вестерфилдов. Их основная стратегия — привести как можно больше трогательных рассказов о людях, которых осудили по ошибке.

— И связать их с историей Роба — самого невиновного из всех.

— В точку. Еще они начали копать под тебя и, к несчастью, кое-что нашли.

— Например?

— Психиатрическая клиника «Фромм-Центр».

— Я писала про нее разоблачительную статью. Полная липа. На эту клинику выделяли целое состояние из бюджета штата Джорджия. При этом на весь персонал — ни одного квалифицированного психиатра или психолога.

— Ты там лечилась?

— Маркус, вы с ума сошли? Конечно, нет!

— А что это за фотография из «Фромм-Центра», где ты лежишь на больничной койке, привязанная за руки и за ноги?

— Да, есть такая. Мы ее сняли, чтобы проиллюстрировать, что там творится. После того как штат закрыл клинику и распределил пациентов по другим учреждениям, мы опубликовали продолжение о том, как там иногда неделями держали людей привязанными. А что?

— Эта фотография лежит на сайте Вестерфилдов.

— Без пояснений?

— С намеком на то, что ты там проходила принудительное лечение. — Маркус выдержал паузу. — Элли, тебя удивляет, что эти люди ведут грязную игру?

— Меня бы удивило, если бы они вели себя по-другому. Я размещу на своем сайте полный текст статей с иллюстрациями. Под заголовком «Последняя ложь Вестерфилдов». Хотя, конечно, многие из тех, кто посещает их сайт, даже не знают про мой.

— И наоборот. Да, о твоем сайте. Элли, ты планируешь выкладывать в сеть что-нибудь о втором предполагаемом убийстве?

— Не знаю. С одной стороны, это может помочь найти информацию о жертве. С другой стороны — спугнуть Вестерфилда и дать ему время замести следы.

— Или избавиться от того, кто может свидетельствовать против него. Будь очень осторожна.

— Может быть, уже поздно.

— Именно. Дай знать, когда примешь решение.

Я вышла в сеть и отыскала их новый сайт — общества «В защиту Робсона Вестерфилда».

Симпатичный дизайн!

Под названием — цитата из Вольтера:[18] «Лучше рискнуть и оправдать виновного, нежели осудить невинного». Прямо под ней — серьезный и задумчивый Роб Вестерфилд. Далее — истории людей, которых на самом деле посадили за чужие преступления. Все рассказы прекрасно написаны и задевают за живое. Сразу чувствуется рука Джейка Берна.

На личной страничке сайта Вестерфилды выглядели просто американской королевской семьей. Вот фотографии крошечного Роба с дедом, сенатором США. А вот Роб лет в девять-десять с бабушкой — помогает разрезать ленточку на открытии нового детского центра Вестерфилдов. Вот он с родителями всходит на лайнер «Королева Елизавета II» — все они в белых футболках клуба «Эверглэйдз»…

Судя по всему, идея подборки такова: отнять человеческую жизнь — ниже достоинства этого благородного молодого человека.

Звездой следующей страницы сайта оказалась я — привязанная за руки и за ноги к больничной койке психиатрического центра «Фромм», прикрытая лишь тонкой ветхой простынкой и в нелепой безразмерной ночной рубашке, обязательной для всех пациентов. И подпись — «свидетельница, на основании показаний которой обвинили Робсона Вестерфилда».

Я закрыла сайт.

Некоторые привычки я унаследовала от отца. Когда его что-то приводит в ярость, он начинает покусывать правый уголок губы. Я делала то же самое.

Следующие полчаса я пыталась успокоиться, оценить все «за» и «против» и решить, как вывесить на сайте предполагаемое признание Вестерфилда в еще одном убийстве.

Маркус Лонго говорил, что будет сложно отследить убийство, возможно, совершенное Вестерфилдом, на слишком большой территории?

Интернет — средство международное.

Но если я выложу на сайте имя предполагаемой жертвы, не поставлю ли я кого-нибудь под удар?

Мой анонимный осведомитель рисковал, но осознанно.

В конце концов, я составила простое объявление:

Я просмотрела сообщение. Ясно, что Роб это прочитает. Но что, если он знает еще кого-то, кроме моего осведомителя, кто располагает опасной для него информацией?

У каждого репортера есть два табу: никогда не раскрывать свои источники и не подвергать невинных людей опасности.

Я не стала отправлять запись.

33

В пятницу вечером я не выдержала и позвонила Питу Лорелу.

— Вы можете оставить сообщение на автоответчик…

— Тебя беспокоит бывшая коллега, которая очень интересуется твоим благополучием, умонастроением, перспективами работы и здоровьем, — выдала я. — Заранее выражаю благодарность за ответный звонок.

Через полчаса Пит перезвонил.

— Похоже, тебе крайне необходимо с кем-нибудь потрепаться.

— Именно. И я вспомнила о тебе.

— Спасибо.

— Ну, и где ты теперь?

— В Атланте. Собираю вещи.

— Значит, решение принято?

— Да. Не работа — сказка. В Нью-Йорке, но с кучей командировок. Репортажи из горячих точек по всему миру.

— Какая газета?

— Не угадала. Теперь я — телезвезда.

— Прежде чем взять на работу, тебя заставили сбросить лишнюю пару килограммов?

— Откуда такая жестокость?

Я рассмеялась. Разговоры с Питом всегда приносили радость и ощущение реальности в мою все более и более невероятную жизнь.

— Ты шутишь? Или правда ушел на телевидение?

— Честно. На кабельный канал «Паккард».

— «Паккард»? Здорово.

— Одна из новейших кабельных телесетей, и быстро расширяется. Я уже почти согласился ехать в Лос-Анджелес, хоть это и не совсем то, что нужно. И тут со мной связались телевизионщики.

— Когда начинаешь?

— В четверг. Сейчас я пока что освобождаю квартиру и собираю вещи в кучу, чтобы засунуть в машину. Выезжаю в воскресенье днем. Поужинаем во вторник?

— С удовольствием. Была рада услышать твой приятный голос…

— Не вешай трубку, Элли. Я слежу за твоим сайтом.

— Правда, мило?

— Если этот парень действительно такой — ты играешь с огнем.

Уже поиграла.

— Пообещай, что хотя бы ты не будешь советовать мне быть осторожной.

— Ладно. Поговорим во вторник.

Я вернулась за компьютер. Почти восемь, и все это время я упорно работала. Я заказала ужин в номер. Дожидаясь, пока его принесут, я несколько раз потянулась и крепко задумалась.

В разговоре с Питом у меня словно открылись глаза. Последние несколько недель я живу в мире, где все закручено вокруг Роба Вестерфилда. И вдруг на секунду заглянула в будущее, туда, за второй судебный процесс, за все свои попытки показать миру зверскую и жестокую сущность этого человека.

Я раскопаю и опубликую все грязные, отвратительные поступки, которые совершил Роб. Может, даже раскрою это неизвестное убийство. Напишу в книге историю о жалком грязном существовании этого подонка. А потом придется начинать новую жизнь.

Пит уже начал свою — новая квартира в Нью-Йорке, новая работа на новом журналистском поприще.

Я сцепила руки на затылке и покрутила головой. Как хорошо размять затекшие мышцы шеи! Плохо другое: я вдруг с тревогой поняла, что ужасно скучаю по Питу Лорелу и что незачем возвращаться в Атланту, если там нет его.

В субботу вечером я созвонилась с миссис Штройбел. Она сказала, что Пола уже перевели из реанимации и, скорее всего, выпишут после выходных.

Я пообещала заглянуть к нему чуть позже, часа в три.

Когда я приехала, миссис Штройбел сидела возле кровати Пола. Она бросила на меня обеспокоенный взгляд. Ее явно что-то тревожило.

— Около полудня у него резко поднялась температура. Какая-то инфекция в руке. Доктор говорит, все будет хорошо, но я волнуюсь. Элли, я так переживаю.

Я посмотрела на Пола. Он лежал под капельницами. Запястья все так же туго забинтованы. Он выглядел очень бледным и все время вертел головой.

— Ему колют антибиотики и еще что-то успокаивающее, — пояснила миссис Штройбел. — Но из-за жара он не может уснуть.

Я подвинула стул и села рядом.

Пол что-то пробормотал и резко открыл глаза.

— Я здесь, Поли, — успокоила его миссис Штройбел. — Здесь Элли Кавано. Она пришла тебя навестить.

— Привет, Пол.

Я встала и склонилась над кроватью, чтобы он меня видел.

Его глаза лихорадочно блестели. Он попытался улыбнуться.

— Элли. Ты мой друг.

— Не сомневайся.

Пол снова закрыл глаза и через секунду зашептал что-то неразборчивое. Я услышала имя Андреа.

Миссис Штройбел сжимала и разжимала пальцы рук.

— Он только о ней и говорит. Его это так мучает. Пол боится, что его опять заставят идти в суд. Знала бы ты, как его там напугали в последний раз.

Она заговорила громче, и Пол снова разволновался. Я сжала ее руку и кивнула в сторону кровати. Миссис Штройбел все поняла.

— Да, конечно, Элли, спасибо. Все будет хорошо, — с надеждой произнесла она. — Пол это знает. В наш магазин заходят люди, говорят, что читают твой сайт. Где ты рассказываешь, какой плохой человек этот Роб Вестерфилд. Мы с Полом заглянули туда на прошлой неделе. Ты молодец.

Пол немного успокоился. И вдруг зашептал:

— Но, мама… а если я забуду…

Миссис Штройбел снова занервничала.

— Тише, Поли, — прервала она. — Давай, спи. Тебе скоро станет лучше.

— Мама…

— Поли, молчи. — Она мягко, но решительно прикрыла рукой его рот.

Я почувствовала, что миссис Штройбел неудобно, и мне лучше уйти. Я встала.

— Мама…

Миссис Штройбел вскочила со стула и загородила кровать, словно боясь, что я подойду к Полу. Не понимаю, что ее так расстроило?

— Попрощайтесь за меня с Полом, миссис Штройбел, — заторопилась я. — Позвоню завтра узнать, как дела.

Пол снова беспокойно заворочался и забормотал.

— Спасибо, Элли. До свиданья. — Миссис Штройбел повела меня к двери.

— Андреа… — закричал Пол. — Не ходи с ним!

Я развернулась.

Голос Пола обрел четкость, но стал каким-то испуганным и умоляющим.

— Мама, а вдруг я забуду, что им нельзя говорить о ее медальоне? Я постараюсь молчать, но если забуду, ты не дашь посадить меня в тюрьму? Правда?

34

— Я все объясню. Поверь, это не то, что ты думаешь, — рыдала миссис Штройбел, когда мы стояли в коридоре возле палаты.

— Нам нужно поговорить. И на этот раз вам придется быть со мной откровенной, — отрезала я.

Разговор пришлось отложить — по коридору шел лечащий врач Пола.

— Элли, я позвоню завтра, — пообещала миссис Штройбел. — Сейчас я слишком волнуюсь.

Пожав мне руку, она отвернулась, пытаясь прийти в себя.

К гостинице я ехала на автопилоте. Могла ли я все это время ошибаться? А вдруг — пусть даже шанс этот мизерный — Роб Вестерфилд и вся его семья — жертвы ужасной ошибки правосудия?

Он вывернул мне руку… Он подкрался сзади и ударил меня по шее… Он сказал: «Я забил Филли насмерть, и это было круто».

Пол в ответ на оскорбления экономки миссис Вестерфилд попытался убить себя, а не кого-то другого.

Я не верила, что Пол — убийца. Но миссис Штройбел явно запретила ему рассказывать то, что он знал.

О медальоне.

Подъезжая к парковке гостиницы, я поражалась такой иронии судьбы. Ни одна живая душа не верила, что Роб Вестерфилд подарил Андреа медальон, который она надела в вечер убийства. Наконец факт существования этого украшения подтвердился. Человеком, который настолько запуган, что никогда не признается в открытую.

Оглядевшись по сторонам, я вылезла из машины. Часы показывали четверть пятого, тени удлинились. Жалкое подобие солнца то исчезало, то появлялось из-за облаков. Легкий ветерок срывал последние листья с деревьев, и они шуршали вдоль дорожки, словно чьи-то шаги.

Стоянка была забита: когда я уезжала днем, в ресторане шли приготовления к чьей-то свадьбе. Чтобы поставить машину, мне пришлось завернуть в самый дальний угол парковки, откуда гостиницы не видно. Это уже смахивало на паранойю, но мне все время казалось, что за мной кто-то следит.

Еще не бегом, но как можно быстрее, я пробиралась между рядов автомобилей в сторону спасительной гостиницы. Я проходила мимо старого фургончика, когда вдруг его дверца распахнулась. Наружу выскочил мужчина и попытался схватить меня за руку.

Я увернулась и пробежала метра три-четыре, но тут меня подвели огромные мокасины, купленные специально для забинтованных ног. Один из них слетел, и я поняла, что падаю. Я попыталась удержать равновесие, но — слишком поздно. Мои руки, а затем все тело, сотряс мощный удар, и у меня буквально перехватило дыхание.

Мужчина тут же опустился возле меня на колено.

— Не кричи, — упорно повторял он. — Я ничего тебе не сделаю. Пожалуйста, не кричи!

Закричать я и не могла. Тем более вырваться от него и добежать до гостиницы. Меня трясло после жесткого столкновения с землей. Открыв рот, я судорожно глотала воздух.

— Что… вам… нужно? — наконец выдавила я.

— Поговорить. Я хотел отправить письмо тебе на мэйл, но побоялся, что его увидит кто-нибудь еще. Я могу продать информацию о Робе Вестерфилде.

Я посмотрела на него. Его лицо было совсем рядом. Мой преследователь оказался мужчиной лет сорока, в джинсах и потертой шерстяной клетчатой куртке и с тонкими, не слишком чистыми волосами. Он нервно оглядывался по сторонам, как будто готовясь убежать в любую минуту.

Пока я поднималась на ноги, он принес мокасин и протянул его мне.

— Я ничего тебе не сделаю, — повторил мужчина. — Я ужасно рискую, встречаясь с тобой. Послушай. Если тебе неинтересно, я пошел.

Не знаю, почему, но я ему поверила. Если бы он хотел меня убить, у него уже был шанс.

— Так что? — нетерпеливо переспросил он.

— Говорите.

— Может, зайдем на пару минут в мой фургончик? Не хочу, чтобы кто-то меня увидел. Люди Вестерфилда здесь повсюду.

В этом я не сомневалась, но в фургончик мне лезть что-то не хотелось.

— Говорите здесь.

— У меня есть вещь, с которой Вестерфилду можно пришить одно старое дело.

— Сколько?

— Тысяча баксов.

— Что это?

— Помните, в старуху Вестерфилд стреляли двадцать пять лет назад? Вы писали об этом на своем сайте.

— Да, помню.

— Мой брат, Скип, сел за это в тюрьму. Ему дали двадцатник. Не протянув и половины срока, он умер. Не выдержал. Он всегда был хилым.

— Это ваш брат выстрелил в миссис Вестерфилд и ограбил ее дом?

— Да, но все состряпал ее внук. Это он нанял меня со Скипом.

— Но зачем?

— Вестерфилд сидел на игле. Поэтому и из колледжа вылетел. И кое-кому он был очень много должен. Он видел завещание бабки. Она отваливала лично ему сто тысяч баксов. Только она скопытится — и деньги в кармане. Он обещал нам за работу десять штук.

— Тем вечером он был вместе с вами?

— Шутите? В Нью-Йорке, на ужине с матерью и отцом. Он всегда умел прикрыть свою задницу.

— Он заплатил вам или брату?

— В качестве задатка он дал Скипу свой «Ролекс». Потом заявил, что часы стащили.

— Зачем?

— Чтобы замести следы, когда моего брата взяли. Вестерфилд заявил копам, что видел нас в боулинг-клубе за день до покушения на старуху. Сказал, что Скип с его часов взгляда не сводил, так что он их даже в сумку положил, когда пошел играть. А потом полез за часами, а их и нету. И нас тоже. Вестерфилд клялся, что видел нас тогда первый и последний раз.

— Откуда вы знали о его бабушке, если вы с ним не общались?

— О ней была большая статья в газетенке. Она подарила здание какой-то больнице или что-то вроде того.

— А как вас с братом поймали?

— Меня не поймали. А брата взяли на следующий день. У него уже были приводы, и он очень нервничал из-за того, что придется пришить старуху. Для этого Роб его и нанял. Вестерфилд хотел, чтобы все выглядело, как ограбление. Комбинацию от сейфа он нам не сказал — ее знали только члены семьи, и это могло его выдать. Зато попросил Скипа взять нож и стамеску и поцарапать сейф. Будто его пытались взломать, но не вышло. А Скип порезал руку и снял перчатку, чтоб вытереть кровь. И, видать, задел сейф. Копы нашли там его отпечатки.

— А потом он поднялся наверх и выстрелил в миссис Вестерфилд?

— Да. А на меня у них ничего не было. Я стоял на стреме и вел машину. Скип велел мне держать рот на замке. В общем, ему дали срок, а Вестерфилд остался чистеньким.

— Как и вы.

Он пожал плечами.

— Да, знаю.

— Сколько вам было?

— Шестнадцать.

— А Вестерфилду?

— Семнадцать.

— Ваш брат сослался на Вестерфилда?

— Конечно. Но ему никто не поверил.

— Не уверена. Его бабушка изменила завещание. И вычеркнула оттуда те сто тысяч.

— Круто. Скипу скостили срок до двадцати лет, за чистосердечное признание в покушении на убийство. Ему хотели дать все тридцать, но он согласился взять это на себя не больше чем за двадцатник. Прокурор пошел на сделку, и старухе не понадобилось выступать в суде.

Последние лучи солнца исчезли за облаками. Меня все еще трясло после падения. Вдобавок теперь я еще и мерзла.

— Как вас зовут?

— Алфи. Алфи Лидз.

— Алфи, я вам верю, — начала я. — Но зачем вы рассказываете об этом мне сейчас? Все равно доказательств причастности Роба Вестерфилда к делу так и не нашли.

— Они у меня есть. — Алфи порылся в кармане и достал оттуда сложенный листок бумаги. — Это ксерокс чертежа, который дал Вестерфилд нам с братом, чтобы мы могли проникнуть в дом и не поднять тревогу.

Из другого кармана он извлек ручку-фонарик.

Продуваемая ветром парковка — не лучшее место для изучения чертежей. Я еще раз посмотрела на парня. Он на пару сантиметров ниже меня, да и сильным особо не выглядит. Я решила рискнуть.

— Ладно, залезем в фургончик, только я — в кресло водителя, — заявила я.

— Как знаешь.

Я открыла дверцу и заглянула внутрь. Больше никого. Заднее сиденье сломано, на полу — какие-то банки с краской, кусок ткани и лестница. Алфи обошел фургончик. Оставив дверцу приоткрытой, я опустилась за руль. Если это ловушка, я быстро отсюда выберусь.

В ходе журналистских расследований мне не раз приходилось встречаться с неприятными ребятами в местах, в которые просто так я бы ни за что не заглянула. В результате инстинкт самосохранения у меня отточен до предела. Не считая того, что я сидела в маленькой кабинке с человеком, принимавшим участие в покушении на убийство, я была в полной безопасности.

Наконец мы оба оказались внутри, и он протянул мне бумагу. Тонкого лучика фонарика хватило, чтобы разглядеть особняк Вестерфилдов и подъездную дорожку. На чертеже был отмечен даже гараж-«убежище». Под общим планом зданий располагалась подробная карта внутренних помещений усадьбы.

— Вот, здесь даже нарисована сигнализация и написан код отключения. Роб не боялся, что его заподозрят, если мы рубанем сигнализацию. Код знали рабочие и другие служащие. А вот план первого этажа. Библиотека с сейфом, лестница в спальню старухи и комната служанки за кухней.

Внизу страницы стояло имя.

— А кто такой Джим? — удивилась я.

— Парень, который это рисовал. Вестерфилд сказал нам со Скипом, он у них что-то чинил дома. Мы его не видели.

— Твой брат не показывал это полиции?

— Он хотел, но его адвокат предупредил: «Забудь об этом». Сказал, Скипу все равно не доказать, что чертеж ему дал Вестерфилд. То, что у него есть чертеж, уже покажет, что Скип — плохой парень. А то, что на плане сейф нарисован внизу, а лестница в спальню старухи четко обозначена, только убедит присяжных, что Скип сразу хотел ее пришить.

— Джим мог бы подтвердить историю твоего брата. Его пытались найти?

— Думаю, нет. Я хранил чертеж все эти годы. Когда увидел твой сайт, то смекнул, что ты можешь разобраться в этом деле и прищучить Вестерфилда. Ну что, по рукам? Тысячу баксов за план?

— Как мне проверить, что вы его сами не нарисовали, чтобы получить деньги?

— Никак. Отдавай.

— Алфи, если бы адвокат вашего брата нашел этого парня, Джима, сообщил о нем прокурору и показал чертеж, им бы пришлось серьезно пересмотреть показания Скипа. За сотрудничество вашему брату могли бы смягчить приговор, а Вестерфилду бы пришлось ответить за преступление.

— Да, но была еще одна проблемка. Вестерфилд нанял на дело двоих — меня и брата. Адвокат сказал Скипу, что, арестуй копы Вестерфилда, тот может заключить другую сделку и выдать меня. Скип меня на пять лет старше. Он считал себя виноватым в том, что втянул меня в это.

— В любом случае, срок давности преступления истек и для вас, и для Роба. Но, постойте… Вы упомянули, что это ксерокопия. А где оригинал?

— Его порвал адвокат. Сказал, что не хочет, чтобы чертеж попал кому не надо.

— Он порвал его?!

— Он не знал, что Скип сделал копию и отдал ее мне.

— Я хочу это, — решила я. — К завтрашнему утру я достану для вас тысячу наличными.

Мы пожали руки. Его ладонь оказалась на ощупь шершавой и жесткой. Похоже, Алфи зарабатывал себе на жизнь тяжелым физическим трудом.

Когда он аккуратно складывал вчетверо бумагу и засовывал ее во внутренний карман, я не удержалась и спросила:

— Почему с такими доказательствами адвокат вашего брата не попытался договориться с прокурором? Было бы несложно разыскать рабочего по имени Джим, который нарисовал этот чертеж. Копы заставили бы его выдать Роба. А вас бы судили как несовершеннолетнего. Не понимаю, неужели его адвокат продался Вестерфилдам?

Алфи улыбнулся, показав желтые зубы.

— Он теперь работает на них. Этот тот самый Гамильтон, парень, который говорил по телевизору, что добьется пересмотра дела и оправдательного приговора для Роба.

35

Вернувшись в номер, я обнаружила сообщение миссис Хилмер. После пожара мы созванивались с ней несколько раз и чудесно общались. Она переживала только о моем здоровье и о том, что я чуть не погибла в горящем доме. Можно подумать, я оказала ей услугу, спалив гараж и квартиру дотла! Я согласилась поужинать с ней в воскресенье.

Только я повесила трубку, как мне позвонила Джоан. Мы с ней тоже время от времени висели на телефоне. А вот доехать до нее я не могла уже неделю. Мне не терпелось вернуть ей деньги и одежду. Я уже выстирала, вычистила и упаковала в чемодан штаны, свитер, куртку и белье, купила бутылку шампанского Джоан и Лео и еще одну — ее подруге с моим размером.

Но Джоан звонила не за этим. Они с Лео и детьми собирались на ужин в «Иль Палаццо» и хотели прихватить меня с собой.

— Отличные спагетти, вкуснейшая пицца. Замечательное место, — пообещала она. — Думаю, тебе понравится.

— Не пытайся меня подкупить. Я и так согласна.

Мне и впрямь стоило прогуляться. После встречи с Алфи на парковке я только и думала, что о тех людях, чьи жизни сломал и уничтожил Роб и богатство Вестерфилдов.

Во-первых, конечно, Андреа. Затем мама. Пол, который боялся даже признаться, что знает о медальоне. Что бы он ни скрывал, могу поспорить на что угодно, это никак не связывало его с убийством Андреа.

Миссис Штройбел трудолюбивая и честная женщина. И на нее благодаря Вестерфилдам обрушилась куча несчастий. Насколько тяжело, наверное, ей было наблюдать, как Пол дает показания в суде! Что, если бы мне поверили, что Роб подарил Андреа медальон, и об этом спросили бы Пола? Он бы с легкостью мог наговорить сам на себя!

Я полностью поверила рассказу Алфи Лидза и не сомневалась, что его брат был потенциальным убийцей. Он планировал лишить жизни миссис Вестерфилд и оставил ее в живых только потому, что счел мертвой. Но он доверился своему адвокату, который должен был представлять его интересы. А тот продал его Вестерфилдам.

Я представила Уильяма Гамильтона, доктора юридических наук, который усмотрел в этом деле возможность выбиться в элиту. Думаю, он просто отправился к отцу Роба, показал чертеж и получил за сотрудничество соответствующее вознаграждение.

Алфи — тоже жертва. Его спас старший брат, и все это время Алфи чувствовал вину перед ним за то, что не сумел прижать Роба. И провел все эти годы, сидя на доказательстве, которое боялся показать кому бы то ни было!

Но больнее всего для меня оказалось то, что если бы Вестерфилда осудили тогда за организацию покушения на убийство собственной бабушки, они с Андреа не встретились бы.

Теперь в моем списке появился еще один человек, которого нужно вывести на чистую воду: Уильям Гамильтон, эсквайр.

Вот такие грустные и яростные мысли и бурлили у меня в голове, когда мне позвонила Джоан. Мне явно требовался перерыв. Мы договорились встретиться в семь в «Иль Палаццо».

Я сражаюсь с ветряными мельницами, сказала я себе по дороге в центр города.

Мне казалось, что за мной следят. Может, позвонить офицеру Уайту, с сарказмом подумала я. Он же так обо мне беспокоится! Примчится в одну минуту под вой сирен!

Ладно, дай ему передышку, оборвала я себя. Он искренне убежден, что я вернулась в город мутить воду и мне просто не дает покоя освобождение Роба Вестерфилда.

Ладно, офицер Уайт, может, в этом вы и не ошиблись, но я не поджигала себе ноги и не ломала машину, чтобы доказать свою правоту!

Когда я приехала в «Иль Палаццо», Джоан, Лео и трое их мальчишек уже сидели за угловым столом. Лео я помнила смутно. Он заканчивал старшую среднюю школу Олдхэма, когда Джоан и Андреа учились там в десятом классе.

Почему-то, когда мне встречаются люди, которые знали меня в то время, первое, о чем они думают — о смерти Андреа. А затем они непременно либо упоминают об этом, либо слишком явно пытаются избежать этой темы.

Мне понравилось, как со мной поздоровался Лео:

— Конечно, я помню тебя, Элли, — начал он. — Несколько раз, когда я заходил к Джоан, ты сидела там вместе с Андреа. Маленький серьезный ребенок.

— А теперь я большой серьезный ребенок, — улыбнулась я.

Лео мне сразу понравился. Ростом — около метра восьмидесяти, крепкого сложения, с русыми волосами и проницательными карими глазами. И улыбка, как у Джоан, — теплая и всеобъемлющая. От него веяло надежностью. Зная, что он — брокер, я сразу взяла на заметку, что, появись у меня деньги, я обращусь к нему. С ним я буду спокойна за свои инвестиции.

Мальчикам было десять, четырнадцать и шестнадцать. Старший — Билли, который в этом году оканчивал школу, тут же сообщил, что его баскетбольная команда играла против команды Теда.

— Мы с Тедом обсуждали, в какие колледжи собираемся поступать, Элли, — рассказывал он. — И мы оба подаем документы в Дартмаус и Браун. Надеюсь, окажемся вместе. Он классный парень.

— Точно, — согласилась я.

— А мне ты не говорила, что его видела, — быстро вставила Джоан.

— Он заглянул ко мне в гостиницу буквально на пару минут.

В ее взгляде промелькнуло удовлетворение. Я уже собиралась попросить ее не слишком надеяться на скорое примирение семьи Кавано, но в это время принесли меню, и Лео мудро сменил тему.

Подростком я часто подрабатывала приходящей няней. Я любила сидеть с детьми, но, работая в Атланте, я, конечно, почти их не видела, а если и видела, то давно. Так что от этих троих мальчишек я получала удовольствие. Очень скоро, за моллюсками и спагетти, они уже рассказывали мне о своих увлечениях, и я пообещала Сину — десятилетнему парнишке — сыграть в шахматы.

— Я играю хорошо, — предупредила его я.

— Я лучше, — заверил меня он.

— Посмотрим.

— Давай завтра? Это воскресенье. Мы будем дома.

— Прости, но на завтра у меня планы. Но скоро я заеду. — Тут я кое-что вспомнила и посмотрела на Джоан. — Я хотела вернуть тебе вещи и забыла положить в машину чемодан.

— Привози завтра. Заодно поиграем в шахматы, — предложил Син.

— И перекусишь, — поддержала его Джоан. — Давай к завтраку, в одиннадцать тридцать?

— Звучит неплохо, — согласилась я.

Бар в «Иль Палаццо» отделен стеклянными панелями от остальной части зала и расположен сразу у входа. Когда я приехала, я не обратила внимания на посетителей в баре. Но вскоре я заметила, что весь обед Джоан бросает мимо меня обеспокоенные взгляды. Мы уже пили кофе, когда я поняла причину ее волнения.

— Элли, когда ты пришла, в баре сидел Уилл Небелз. А сейчас, наверное, кто-то показал ему тебя. Он идет сюда. И, похоже, он пьян.

Предупреждение немного запоздало: я почувствовала, как Уилл обнял меня за шею и запечатлел слюнявый поцелуй на моей щеке.

— Крошка Элли! Господи, маленькая Элли Кавано. Помнишь, как я починил тебе качельки, дорогая? Из твоего отца мастер был неважный, и твоя мама все время звала меня. «Уилл, нужно сделать это. Уилл».

Он обслюнявил мне ухо и затылок.

— Убери от нее руки, — резко вскричал Лео, вскакивая на ноги.

Меня буквально пригвоздило к стулу: теперь Небелз навалился на меня всем весом. Свесив руки с моих плеч, он полез мне под свитер.

— А маленькая красавица Андреа! Я своими глазами видел, как этот слабоумный зашел в гараж с домкратом…

Официант тянул его в одну сторону. Лео и Билли в другую. Я пыталась оттолкнуть его лицо, но тщетно. Уилл принялся целовать мои глаза, а затем его влажный, воняющий пивом рот коснулся моих губ. От всей этой борьбы мой стул накренился назад. Я испугалась, что сейчас треснусь головой об пол, а Уилл растянется на мне сверху.

К счастью, от соседних столов подбежали мужчины, и сильные руки поймали стул прежде, чем он упал.

Наконец Небелза оттащили от меня, а стул поставили на место. Я закрыла лицо руками. Второй раз за последние шесть часов меня трясло так сильно, что я не могла даже отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Шпильки, скреплявшие прическу, выпали, волосы рассыпались по плечам. Я почувствовала, как Джоан гладит меня по голове. Лучше бы она этого не делала — сострадание сейчас меня только раздражало. Словно почувствовав мой протест, Джоан отдернула руку.

Администратор бормотал какие-то извинения. Тебе должно быть стыдно. Вам стоило прекратить обслуживать этого алкоголика давным-давно.

Гнев тут же привел меня в чувство. Подняв голову, я стала приглаживать волосы. Затем, заметив людей вокруг стола и обеспокоенные взгляды, я пожала плечами и бросила:

— Я в порядке.

Посмотрев на Джоан, я сразу поняла, о чем она думает. Ее молчание было красноречивей любых слов.

«Эми, теперь ты веришь в то, что я сказала тебе про Уилла Небелза? Он признался, что в тот вечер залез в дом миссис Вестерфилд. Скорее всего, он был пьян. А теперь представь, что бы он сделал, если бы увидел, как Андреа идет в гараж одна?»

Где-то через полчаса, после чашки крепкого кофе, я заявила, что доберусь в гостиницу сама. Правда, уже по дороге я начала об этом жалеть. Теперь я была уверена, что за мной точно следят, и не хотела снова оказаться одна на стоянке. В общем, вместо того чтобы свернуть к парковке, я проехала мимо гостиницы и позвонила с сотового в полицию.

— Мы вышлем машину, — пообещал диспетчер. — Где вы?

Я объяснила.

— Хорошо. Разворачивайтесь и выезжайте на подъездную аллею. Мы будем прямо за тем, кто следует за вами. И ни при каких обстоятельствах не выходите из машины, пока мы к вам не подойдем.

Я сбавила скорость — автомобиль сзади тоже поехал тише. Теперь, зная, что полиция уже близко, я даже радовалась, что машина все еще висит у меня на хвосте. Пусть они выяснят, кто за рулем и почему следит за мной.

Я снова приближалась к гостинице, свернула на подъездную аллею. Машина не отставала. Буквально через несколько секунд я заметила отблески полицейской мигалки и услышала вой сирены.

Я подъехала к бордюру и остановилась. Через две минуты, уже с выключенной мигалкой, сзади меня припарковалась патрульная машина. Из нее вылез полицейский и подошел к моей дверце. Приоткрыв окно, я увидела, что он улыбается.

— За вами и впрямь следили, мисс Кавано. Парень сказал, он ваш брат. Хотел убедиться, что вы нормально добрались.

— О господи, передайте ему, пусть возвращается домой! — выдохнула я и добавила: — И пожалуйста, поблагодарите его от меня.

36

Я планировала связаться с Маркусом Лонго в воскресенье утром, но он меня опередил. Когда в девять раздался телефонный звонок, я сидела за компьютером. Рядом на столе стояла вторая чашка кофе.

— Мне показалось, ты у нас жаворонок, Элли, — начал Маркус. — Надеюсь, я не ошибся?

— На самом деле сегодня я встала даже поздно, — сказала я. — В семь.

— Другого от тебя я и не ожидал. Я связался с дирекцией Синг-Синг.

— Выяснить, не происходило ли несчастных случаев с кем-нибудь из недавно вышедших заключенных или охранников?

— Именно.

— И как?

— Элли, ты стояла у Синг-Синг первого ноября. В это утро был освобожден из-под стражи Херб Корил, сидевший какое-то время в том же тюремном блоке, что и Вестерфилд. Он остановился во временном общежитии для бывших заключенных в нижнем Манхэттене. С вечера пятницы его никто не видел.

— Последний раз мне звонили в пятницу вечером около десяти тридцати, — кивнула я. — И этот человек явно опасался за свою жизнь.

— Конечно, не факт, что это именно он. Возможно, Корил просто нарушил условия освобождения и ударился в бега.

— Что думаешь ты?

— Я никогда не верил в совпадения. Особенно такие.

— Я тоже.

Я рассказала Маркусу о встрече с Алфи.

— Остается надеяться, что с Алфи ничего не случится, пока ты не получишь чертеж, — мрачно заметил Маркус. — Твой рассказ меня не удивил. Мы все знали, что дело состряпал Вестерфилд. Понимаю, как тебе тяжело.

— Ты о том, что Роб еще тогда мог оказаться в тюрьме и не встретиться с Андреа? Эта мысль не дает мне покоя.

— Надеюсь, ты понимаешь, что даже с чертежом и с признанием Алфи в прокуратуре Роба тебе не посадить. Алфи сам участвовал в деле, а на плане — вообще подпись какого-то Джима, которого никто никогда не видел.

— Знаю.

— Да и срок давности преступления давно истек для всех них — и для Вестерфилда, и для Алфи, и для этого Джима, кем бы он ни был.

— Не забывай о Гамильтоне. Если я докажу, что он уничтожил доказательство, которое могло смягчить приговор его клиента, но вывело бы на Вестерфилда, комитет по этике встретит Гамильтона с распростертыми объятиями.

Пообещав показать Маркусу чертеж Алфи, я попрощалась и постаралась вернуться к книге. Работа шла медленно. Буквально выдавив из себя пару страниц, я поняла, что уже пора ехать на завтрак к Джоан.

На этот раз я не забыла захватить чемодан и пакет из химчистки с брюками, курткой и свитером.

Еще не доехав до францисканского монастыря, я уже решила туда заглянуть. Всю неделю в моей голове всплывали все новые и новые воспоминания.

После смерти Андреа я заходила туда с матерью. Она позвонила своему знакомому священнику, отцу Эмилю. В тот день он собирался в «Сент-Кристофер Инн», и они договорились встретиться там.

«Сент-Кристофер Инн» располагается на территории монастыря. Это — францисканский приют для бедных — алкоголиков и наркоманов. Я смутно помню, как сидела там с какой-то женщиной — кажется, секретарем, — пока мама заходила к отцу Эмилю в офис. А затем тот отвел нас в часовню. Помню, сбоку в часовне еще лежала книга, в которой можно было писать просьбы к Господу. Мама в ней что-то черкнула, а потом передала ручку мне.

Я хотела побывать там еще раз.

Впустивший меня внутрь монах представился братом Бобом. Он не стал задавать лишних вопросов. Часовня оказалась пустой. Те пару минут, которые я молилась, он постоял у двери. Затем я огляделась и нашла стойку с той самой огромной книгой. Подойдя к ней, я взяла ручку.

И вдруг я вспомнила, что написала здесь тогда: Пожалуйста, верни нам Андреа. На этот раз я не удержалась и заплакала.

— В этой часовне пролито много слез.

Возле меня стоял брат Боб. Мы говорили с ним около часа, и когда я поехала к Джоан, я опять примирилась с Богом.

Понятно, что мы с Джоан так и не сошлись во мнениях о вчерашней выходке Небелза.

— Элли, он напился в стельку. Люди часто начинают трепать языком, когда перепьют. Причем не лгать. Наоборот, в таком состоянии чаще всего они говорят правду.

В этом Джоан права. Я сама проводила расследование, а потом писала о двух убийцах, которых удалось поймать лишь потому, что они перебрали спиртного и излили душу первому встречному. А тот сразу позвонил в полицию.

— И все-таки я с вами не согласна, — объяснила я им с Лео. — По-моему, Уилл Небелз — просто бесхребетный неудачник. Желатин. Решаешь, в какую форму залить — и готово. Уилл был не так уж и пьян. Он помнил, что чинил мне качели и что у моего отца руки отнюдь не золотые.

— Я согласен с Элли, — кивнул Лео. — Небелз не так прост, как кажется. — А потом добавил: — Но это не значит, что Джоан ошибается. Может, Небелз действительно видел, как Пол зашел тем вечером в гараж. А теперь Уилл смекнул, что срок давности за взлом уже истек, и можно спокойно нагреть руки.

— Только «смекнул» он это не без помощи, — хмыкнула я. — К нему пришли. Он согласился выдать нужную им историю, и ему заплатили. — Я отодвинула стул. — Чудесный завтрак. А теперь можно выиграть в шахматы у Сина.

На секунду я замолчала и выглянула в окно. Второй раз я сидела в этой комнате в то же самое время, и второй раз на дворе стояло прекрасное воскресное утро. И снова я залюбовалась восхитительным видом на реку и гору.

В моем мире, далеко не спокойном, такая красота казалась оазисом в пустыне.

Первую партию в шахматы выиграла я. Вторую Син. В «ближайшем будущем» мы решили устроить матч-реванш.

Прежде чем поехать в гостиницу, я позвонила в госпиталь и поговорила с миссис Штройбел. У Пола спала температура, и ему стало намного лучше.

— Он хочет поговорить с тобой, Элли.

Через сорок минут я сидела у его кровати.

— Ты выглядишь намного лучше, чем вчера, — сказала я.

Все еще очень бледный, но уже с ясным взглядом, Пол сидел, опираясь на подушку. Он застенчиво улыбнулся:

— Элли, мама сказала, ты теперь тоже знаешь, что я видел медальон.

— Когда ты его видел, Поли?

— Я работал на заправке. Сначала я там просто мыл отремонтированные машины. Как-то я чистил машину Роба и нашел на переднем сиденье медальон на порванной цепочке.

— В день, когда нашли тело Андреа?

Как-то это не вязалось. Роб ведь специально утром вернулся за медальоном. Как он мог забыть его в машине? Или он настолько глуп? Пол бросил взгляд на мать.

— Мама? — спросил он.

— Все в порядке, Поли, — успокоила его она. — Ты выпил много лекарств, и тебе сложно ничего не упустить. Ты говорил, что видел медальон дважды.

Я пристально посмотрела на миссис Штройбел. Не суфлирует ли она его? Но Пол кивнул.

— Верно, мама. Я нашел его в машине. Цепочка была порвана. Я отдал его Робу, а он вручил мне десять долларов на чай. Я положил их к деньгам, которые копил тебе на подарок к пятидесятилетию.

— Помню, Поли.

— А когда вам исполнилось пятьдесят, миссис Штройбел? — поинтересовалась я.

— Первого мая. За полгода до смерти Андреа.

— За полгода до смерти Андреа?!

Я была поражена. Значит, медальон Вестерфилд не покупал. Какая-то девушка обронила кулон в его машине, а Роб сделал на нем гравировку и подарил Андреа.

— Поли, ты хорошо помнишь медальон? — уточнила я.

— Да. Очень красивый. В форме сердца. Золотой, с синими камушками.

В точности мое описание на суде.

— Поли, ты еще его видел?

— Да. Андреа хорошо относилась ко мне. Она подбежала ко мне и сказала, что я отлично играю в футбол. Что это я выиграл матч для команды. И я решил пригласить ее на танцы. Я подходил к вашему дому и увидел ее. Она шагала к лесу. Я догнал ее у дома миссис Вестерфилд. На Андреа был медальон. Я понял, что Роб отдал ей медальон. Роб плохой. Он дал мне хорошие чаевые, но он плохой. На его машине всегда были вмятины, потому что он быстро ездил.

— Ты видел его в тот день?

— Я сказал Андреа, что хочу с ней поговорить. Она ответила, что не сейчас, потому что спешит. Я ушел в лес. Оттуда я видел, как она зашла в гараж. А через несколько минут туда зашел Роб Вестерфилд.

— Скажи Элли, когда это было.

— За неделю до того, как Андреа погибла в гараже.

За неделю.

— Потом, за несколько дней до ее смерти, я снова говорил с Андреа. Я сказал ей, что Роб плохой человек. Что ей нельзя с ним встречаться в гараже. Что ее отец очень разозлится, если узнает, что она ходит туда с Робом. — Пол посмотрел мне в глаза. — Твой отец всегда был ко мне добр, Элли. Он всегда давал чаевые, когда я заправлял его машину, и разговаривал со мной про футбол. Он очень хороший.

— Ты попросил Андреа пойти с тобой на танцы после этого предупреждения?

— Да. Она согласилась. И попросила меня пообещать ничего не рассказывать ее отцу про Роба.

— И больше медальон ты не видел?

— Нет, Элли.

— И в гараж не ходил?

— Нет, Элли.

Пол закрыл глаза. Похоже, он начинал уставать. Я накрыла его руку своей.

— Поли, не стану больше тебя беспокоить. Все будет хорошо. Обещаю. Я сделаю все, чтобы люди узнали, какой ты добрый и милый. И умный тоже. Уже ребенком ты понял, какой дурной человек Роб Вестерфилд. А многие не видят этого до сих пор.

— Пол смотрит сердцем, — мягко сказала миссис Штройбел.

Пол открыл глаза.

— Я засыпаю. Я рассказал про медальон?

— Да, рассказал.

Миссис Штройбел проводила меня до лифта.

— Элли, уже на первом суде Пола попытались обвинить в убийстве Андреа. Я так испугалась. Поэтому и запретила ему рассказывать про медальон.

— Я понимаю.

— Надеюсь. Особенному ребенку всегда нужна защита. Даже когда он уже взрослый. Ты слышала, как адвокат Вестерфилда заявил по телевизору, что на следующем суде докажет, что Пол — убийца? Ты можешь представить Пола на скамье подсудимых, да еще и под напором этого человека?

Этого человека. Уильяма Гамильтона. Эсквайра.

— Нет, не могу.

Я поцеловала ее в щеку.

— Полу повезло, что у него есть вы, миссис Штройбел.

Она заглянула мне в глаза.

— Ему повезло, что у него есть ты, Элли.

37

В семь часов я уже ехала на обед к миссис Хилмер. И, конечно же, мимо нашего старого жилища.

Сегодня в нашем бывшем коттедже ярко горел свет. Позади над лесом сияла луна, и сам дом выглядел, словно с обложки журнала. Мечта моей матери. Образцовый пример с любовью отреставрированного и расширенного фермерского жилища.

Окна моей комнаты располагались над входом, и мне было видно, как от окна к окну перемещается темный силуэт. Кельтоны — новые владельцы дома — пожилая пара лет пятидесяти. Никаких других обитателей я в ночь пожара в доме не видела. Хотя у Кельтонов вполне могли быть дети, которых не разбудили завывания пожарных машин и полицейских сирен. Интересно, нынешний хозяин моей комнаты любит вставать пораньше и ложиться, глядя на закат, как и я?

В доме миссис Хилмер тоже светились окна. Я свернула на подъездную аллею, которая теперь вела только к дому. Фары машины высветили обугленные останки гаража. И вдруг, совсем не к месту, я вспомнила подсвечники и декоративную вазочку для фруктов, украшавшие обеденный стол в гостиной. Стоили они немного, но миссис Хилмер их выбирала со вкусом и заботой.

Все в квартирке было куплено с заботой. И если миссис Хилмер решит снова отстраивать домик, заменить все эти вещи будет не так-то просто.

С такими мыслями я вошла к миссис Хилмер. Я уже хотела извиниться, но она меня остановила.

— Может, хватит беспокоиться о гараже? — вздохнула она, поцеловав меня в щеку. — Элли, его подожгли.

— Знаю. Надеюсь, вы не думаете, что я?

— Господи, нет! Элли, стоило мне вернуться, сюда ввалился Брайан Уайт и заявил, что ты чуть ли не пироманьячка! Я высказала ему все, что думаю об этом. Если тебе будет легче, он и мне сообщил, что я все выдумала, и никто тогда не следил за мной до библиотеки и обратно. И по этому поводу он у меня получил. Элли, страшно подумать: пока ты сидела в тот вечер у меня, кто-то воровал из домика полотенца, чтобы обвинить тебя в поджоге!

— Я каждый день доставала полотенца из шкафчика для белья, но так и не заметила, что пять или шесть пропали.

— Неудивительно. Полки были ими просто забиты. Какое-то время я не могла пропустить ни одной распродажи. Так что теперь полотенец мне хватит как минимум до второго пришествия. Ладно. Обед уже готов, да и ты, наверное, проголодалась. Давай садиться за стол.

На обед меня ждали креветки по-креольски и салат-латук. Пальчики оближешь.

— Два раза за день — и такое объедение, — не сдержалась я. — Вы все меня избалуете.

Я спросила, как дела у ее внучки, и узнала, что запястье уже заживает.

— У Джейни так здорово, а малыш — настоящее чудо. Но, Элли, признаюсь честно: через неделю я хотела домой. Все хорошо, но вставать в пять утра, чтобы подогреть бутылочку молока, я уже отвыкла.

Миссис Хилмер упомянула, что бывает на моем сайте. С нашей последней встречи жалости к Вестерфилду у нее заметно поубавилось.

— Когда я прочитала историю психолога о том, как Роб вывернул ей руку в ресторане, то была в шоке. Джейни подрабатывала официанткой, когда училась в колледже. Я представила, что и с ней мог так поступить какой-нибудь ублюдок, и просто взорвалась!

— Ничего, вот прочитаете следующую историю, и узнаете, что он сделал со своим одноклассником, когда учился еще в средней школе!

— Все хуже и хуже. Я так расстроилась, услышав о Поле Штройбеле. Как он?

— Поправляется. Я заезжала к нему сегодня.

Я сомневалась, стоит ли мне делиться с ней откровениями Пола о медальоне, но решила, что стоит. Миссис Хилмер — человек надежный. К тому же — барометр местного общественного мнения. Она всегда свято верила, что медальон — плод моего воображения. Ее реакция будет мне и интересна, и полезна.

Чай остывал. Миссис Хилмер слушала мой рассказ. Лицо ее помрачнело.

— Элли, неудивительно, что миссис Штройбел не хотела, чтобы Пол распространялся о медальоне. Эту историю могли с легкостью повернуть против него.

— Знаю. Пол признается, что нашел медальон, отдал его Робу, и очень расстроился, когда увидел кулон на Андреа, поэтому и пошел за ней до гаража. — Я сделала паузу и посмотрела на собеседницу. — Миссис Хилмер, вы верите, что все так и было?

— Я верю, что, несмотря на все деньги Вестерфилдов, Роб негодяй и дешевка. Он подарил Андреа медальон, потерянный в его машине другой девушкой. Спорю, он отвез его в один из этих огромных супермаркетов, сделал гравировку за несколько долларов, а потом устроил из этого настоящее шоу.

— Я хотела попробовать найти того гравера. Но прошло столько лет… Думаю, это невозможно. В ювелирных отделах универмагов такие гравировки заказывают постоянно.

— Значит, пока ты не знаешь, что делать с информацией о медальоне?

— Нет, не знаю. Я была так счастлива, что мои воспоминания подтвердились, что пока еще все тщательно не взвесила. Медальон — палка о двух концах, и на втором суде Пол может пострадать.

Я рассказала миссис Хилмер об Алфи и чертеже.

— Мы все поняли, что за покушением на миссис Вестерфилд стоит кто-то из близких, — сказала она со смесью жалости и отвращения. — Миссис Дороти Вестерфилд — добрая, утонченная и щедрая женщина. Только подумать, ее внук планировал ее убить! Я несколько раз встречала ее в городе с Робом, до того, как его арестовали. Он проявлял к бабушке такую заботу и внимание. Сама любезность!

— Если Алфи согласится, я выложу историю с чертежом в Интернет, — заверила я миссис Хилмер. — Если миссис Вестерфилд увидит все своими глазами, может, это ее и убедит.

Услышав, как пьяный Уилл Небелз лапал меня в ресторане, миссис Хилмер возмутилась до глубины души.

— И на повторном суде этого пьяницу могут посчитать надежным свидетелем?

— Не обязательно надежным, но он вполне может настроить общественное мнение против Пола.

Несмотря на протесты миссис Хилмер, мы вместе убрали со стола и навели порядок на кухне.

— Вы собираетесь перестраивать гараж и гостевые апартаменты? — спросила я.

Ставя тарелки в посудомоечную машину, она улыбнулась:

— Элли, я бы предпочла, чтобы страховая компания так обо мне и не услышала, но пожар оказался мне даже на руку. Мне должны выплатить круглую сумму. А на месте гаража у меня теперь пустой земельный участок. Джейни с удовольствием там поселится. Она считает, у нас хорошо растить ребенка. Если я отдам участок ей, они с мужем построят там дом, и моя семья будет жить по соседству.

Я рассмеялась.

— Мне стало намного легче. — Я свернула полотенце для посуды. — Ладно, мне пора. Завтра я еду в Мэн, в академию Кэррингтон, копать дальше прошлое Вестерфилда.

— Мы с Джейни почитали протокол и газеты. Сразу вспоминается, как тогда всем вам было нелегко.

Миссис Хилмер дошла со мной до стенного шкафа и сняла мою кожаную куртку. Застегивая пуговицы, я подумала, а не спросить ли нашу бывшую соседку о Филли. Вдруг ей что-то скажет это имя?

— Миссис Хилмер, в тюрьме, судя по всему, под кайфом, Роб Вестерфилд признался, что избил до смерти некоего Филли. Вы случайно не слышали о парне с таким именем в округе? Который бы пропал или стал жертвой убийства?

— Филли, — повторила она, напряженно нахмурившись и глядя мимо меня. — Был Фил Оливер. Он еще ужасно повздорил с Вестерфилдами, когда они не захотели продлить ему аренду. Но он переехал.

— А что с ним стало?

— Не знаю, но могу выяснить. У него и его семьи здесь остались хорошие друзья. Возможно, они все еще общаются.

— Проверите?

— Конечно.

Миссис Хилмер открыла дверь и вдруг в нерешительности остановилась.

— Я что-то слышала или читала о ком-то по имени Филли, погибшем много лет назад… Не помню, где именно. Какая-то очень грустная история.

— Миссис Хилмер, подумайте. Это очень важно.

— Филли… Филли… Нет, Элли, что-то совсем не припомню.

Пришлось остановиться на этом. Правда, уходя от миссис Хилмер пару минут спустя, я попросила ее не ломать голову и положиться на подсознание.

Я все ближе и ближе подбиралась к Робу. В этом я не сомневалась.

Водитель, который следовал за мной в этот вечер, оказался гораздо опытнее Теда. Он ехал с выключенными фарами. Я заметила его, только когда притормозила, чтобы пропустить транспорт на повороте к гостинице, и ему пришлось остановиться за мной.

Я обернулась, пытаясь разглядеть водителя. Машина крупнее и темная. Точно не Тед.

Встречный автомобиль промчался по аллее от гостиницы, осветив лицо сидящего за рулем преследователя.

На этот раз мой отец хотел убедиться, что я доберусь до отеля в целости и сохранности. На долю секунды наши взгляды встретились, а потом я свернула на аллею и продолжила путь.

38

В семь утра в понедельник мне позвонил Алфи.

— Все еще хотите купить чертеж?

— Да. Мой банк «Олдхэм-Гудзон» на Мэйн-стрит. Я буду там в девять. Можно встретиться в пять минут десятого на парковке.

— Заметано.

Когда я выходила из банка, подъехал Алфи и припарковался возле моей машины. Увидеть нас с улицы здесь было невозможно.

Он открыл окно.

— Бабки вперед.

Я передала ему деньги.

Он пересчитал их и произнес:

— Порядок. Вот чертеж.

Я внимательно рассмотрела рисунок. При свете дня то, что его заказал семнадцатилетний внук потенциальной жертвы, показалось мне еще более страшным. Я поняла, что заплачу Алфи еще сколько угодно, лишь бы выложить его историю в Интернете.

— Алфи, вы знаете, срок давности вашего преступления уже истек. Даже если о нем узнают копы, у вас проблем не будет. Но если я вывешу чертеж в Интернете и напишу вашу историю, это может повлиять на миссис Вестерфилд. На то, отдаст она свои деньги Робу или на благотворительность.

Я стояла возле фургончика. Алфи сидел внутри, положив руку на руль. Такой, каким стал: работящий парень, который не привык расслабляться.

— Послушай, пусть лучше я рискну и наживу проблем с Вестерфилдом, чем он будет купаться в бабках. Давай.

— Вы уверены?

— Да. Верну должок Скипу.

После неудачной поездки в Бостон и пробок я, планируя встречу с Джейн Востром, директором приемного отделения академии Кэррингтон, предусмотрительно выделила на дорогу побольше времени. Так что в Рокпорт я приехала так рано, что успела перехватить горячий бутерброд с сыром и кока-колу в кофейне в миле от школы. Теперь я была готова к разговору.

Меня проводили в кабинет доктора Востром. Она встретила меня приветливо, но достаточно сдержанно. Стало ясно, что особым желанием поделиться со мной информацией она не горит. Миссис Востром сидела за столом и предложила мне стул напротив. Как у многих директоров, у нее имелся уютный уголок с диваном и парой кресел для посетителей, но туда меня не пригласили.

Доктор оказалась моложе, чем я ожидала, лет тридцати пяти, с темными волосами и огромными, немного настороженными серыми глазами. Судя по нашему краткому телефонному разговору, она гордится академией Кэррингтон и не позволит какой-то там журналистке поливать ее школу грязью из-за одного учащегося.

— Доктор Востром, — начала я, — открою вам карты. Роб Вестерфилд проучился в Кэррингтоне два последних класса. Его исключили из предыдущей школы за то, что он жестоко избил другого учащегося. Когда произошел инцидент, Робу было всего четырнадцать. В семнадцать он организовал покушение на свою бабушку. В нее выстрелили три раза, и она чудом осталась в живых. В девятнадцать он убил мою сестру. А сейчас я проверяю информацию о том, что Роб мог лишить жизни еще одного человека.

Выражение лица доктора становилось все более и более обеспокоенным и печальным. После долгой паузы она заговорила:

— Мисс Кавано, то, что вы рассказываете про Вестерфилда, ужасно. Но, пожалуйста, послушайте. Передо мной сейчас лежит его досье, и в нем нет абсолютно никаких упоминаний, что у Роба были какие-то серьезные поведенческие проблемы.

— Не верится, что с таким бурным прошлым он мог проучиться два года и не совершить никаких нарушений. Можно поинтересоваться, сколько вы работаете в Кэррингтоне, миссис Востром?

— Пять лет.

— Значит, вы опираетесь только на записи, которые вполне могли подчистить?

— Я опираюсь на лежащее передо мной досье.

— Скажите, а Вестерфилды делали академии Кэррингтон какие-нибудь значительные пожертвования?

— За время обучения Роба они помогли отремонтировать и переоборудовать наш спортивный центр.

— Ясно.

— Что вам ясно, мисс Кавано? Поймите, многие наши ученики пережили серьезные эмоциональные потрясения, им нужны помощь и сострадание. Некоторые дети — жертвы грязных разводов. У других — один из родителей просто ушел из их жизни. Вы не представляете, как такие вещи влияют на самооценку ребенка.

Нет, почему же, это я представляю. Прекрасно представляю.

— Кое-кто — молодые люди, которым сложно найти общий язык со взрослыми или сверстниками, или и с теми и другими.

— Похоже, Роб Вестерфилд относится к последним, — заметила я. — Но, к сожалению для всех нас, его семья всегда старалась замолчать или закрыть деньгами его проблемы.

— Поймите, мы здесь проводим огромную работу. Мы полагаем, что главный шаг в решении эмоциональных проблем ребенка — это формирование у него чувства собственного достоинства. Мы нацелены на то, чтобы наши воспитанники не отставали в учебе, посещали спортивные и другие секции и по желанию принимали участие в общественных программах нашей школы.

— И Роб Вестерфилд занимался всем этим охотно и с удовольствием?

Я готова была грызть локти. Джейн Востром любезно согласилась дать мне интервью и даже отвечала на мои вопросы. Но, к сожалению, даже если у школы и имелись проблемы с Вестерфилдом, никаких записей об этом не сохранилось.

— Очевидно, что Роб Вестерфилд к радости школы добился больших успехов.

— У вас есть список учащихся за период, когда он здесь занимался?

— Конечно.

— Можно взглянуть?

— Зачем?

— Доктор Востром, когда Роб Вестерфилд находился в тюрьме в состоянии наркотического опьянения, он признался другому заключенному: «Я забил Филли насмерть, и это было круто». Учитывая, что он напал на одноклассника в предыдущей школе, вполне возможно, что здесь у него могло произойти столкновение со студентом по имени Фил или Филипп.

До нее постепенно доходил мой намек, и взгляд доктора становился все более и более обеспокоенным и мрачным. Она встала.

— Мисс Кавано, доктор Дуглас Диттрик работает в Кэррингтоне сорок лет. Я приглашу его к нам. И попрошу принести список учащихся за нужные годы. Думаю, нам лучше перебраться в конференц-зал. Там будет проще разложить на столе документы и тщательно их изучить.

Доктор Диттрик передал, что у него урок и что он присоединится к нам через пятнадцать минут.

— Превосходный учитель, — прокомментировала Джейн Востром, открывая документы. — Он с места не сдвинется, пока не закончит урок, даже если школа будет рушиться. — К этому времени она уже свыклась с моим присутствием и была готова к сотрудничеству. — «Филипп» может быть как первым, так и одним из имен, — предупредила она. — Многих наших воспитанников зовут по средним именам, если первое совпадает с именем отца или деда.

В списке за годы обучения Роба Вестерфилда значилось всего около шестисот учащихся. Я сразу заметила, что Филипп — не самое распространенное имя. Всякие Джеймсы, Джоны, Марки и Майклы встречались на каждом шагу. Так же, как и уйма других: Уильям, Хьюго, Чарльз, Ричард, Генри, Уолтер, Говард, Ли, Питер, Джордж, Пол, Лестер, Эзикиел, Френсис, Дональд, Александр…

И, наконец, Филипп.

— Вот один, — обрадовалась я. — Поступил к вам, когда Вестерфилд учился в десятом классе.

Джейн Востром поднялась и заглянула мне через плечо.

— Он в попечительском совете школы, — объяснила она.

Я продолжила поиски. К нам, все еще в учительской мантии, присоединился профессор Диттрик.

— Что случилось, Джейн? — удивился он. Доктор Востром объяснила ситуацию и представила меня.

Диттрик оказался мужчиной лет семидесяти, среднего роста, с лицом ученого и крепким рукопожатием.

— Да, конечно, я помню Вестерфилда. Он окончил школу, а всего через два года убил эту девочку…

— Эта девочка — сестра мисс Кавано, — быстро перебила его доктор Востром.

— Мне очень жаль, мисс. Какая ужасная трагедия! А теперь, значит, вы ищете некоего Филли, который мог учиться у нас вместе с Вестерфилдом и стать жертвой убийства?

— Да. Понимаю, это кажется притянутым за уши, но я должна проверить и такой вариант.

— Конечно. — Он повернулся к доктору Востром. — Джейн, может, узнаешь, освободилась ли Корин, и позовешь ее сюда? Двадцать пять лет назад она еще не руководила школьным театром, но уже там работала. И пусть захватит афиши спектаклей, в которых играл Вестерфилд. Кажется, его еще как-то забавно указывали в программке.

Корин Барски — энергичная, стройная женщина лет шестидесяти с темными живыми глазами и богатым теплым голосом — подошла через двадцать минут. В руках она держала афиши.

В результате мы вместе выделили двух бывших воспитанников Кэррингтона с первым именем Филипп и одного — со средним.

Первый из них, как уже сообщила мне доктор Востром, состоял в попечительском совете школы.

Учащегося со средним именем Филипп вспомнил доктор Диттрик. Два года назад он приезжал на двадцатилетие выпуска класса. Оставалось проверить всего одного. Секретарь доктора Востром прогнала имя и фамилию через компьютер. Оказалось, он живет в Портленде, штат Орегон, и перечисляет ежегодные взносы в фонд выпускников школы. Последний — в этом июне.

— Боюсь, я только зря потратила ваше время, — извинилась я. — Разрешите, я просмотрю афиши и уйду.

Во всех спектаклях Роб Вестерфилд играл главную мужскую роль.

— Я его помню, — сказала Корин Барски. — Настоящий талант. Очень самодовольный, высокомерный с другими ребятами, зато какой актер!

— Значит, у вас с ним проблем не возникало? — поинтересовалась я.

— Помню, он поругался с директором. Роб попросил разрешения выступать — как он это называл — под «своим сценическим именем», а директор запретил.

— А какое его сценическое имя?

— Минуточку. Сейчас вспомню…

— Корин, а что там была за шумиха из-за Роба Вестерфилда и его парика? — вмешался доктор Диттрик. — Я что-то такое помню.

— Он хотел носить парик, который использовал в каком-то спектакле в предыдущей школе. Но директор и этого ему не позволил. Поэтому на спектаклях Роб выходил из гримерной в своем парике, а в самую последнюю минуту переодевал нужный. Кажется, он его носил и на территории школы. Несколько раз ему делали из-за этого замечания, но безрезультатно.

Доктор Востром подняла на меня глаза.

— Этого нет в его деле, — удивилась она.

— Конечно, досье отредактировали, — с нетерпением прокомментировал Диттрик. — А как еще в то время могли полностью переоборудовать спортивный центр? Просто президент Иган намекнул отцу Вестерфилда, что Робу будет намного лучше в другой школе.

Доктор Востром с тревогой посмотрела на меня.

— Не беспокойтесь. Этого я не напишу, — успокоила ее я. Я огляделась, ища свою сумку, и выудила из нее сотовый. — Все, я вас покидаю, — заверила их я. — Вот только сделаю один звонок. Я вышла на Кристофера Кассиди. Он учился с Вестерфилдом в Арбинджере. Это как раз его избил Роб. Мистер Кассиди рассказывал мне, что Вестерфилд иногда использовал имя своего персонажа из спектакля. Он обещал, что попытается его вспомнить.

Я нашла телефон и набрала номер.

— «Инвестиционная компания Кассиди», — быстро проговорил оператор.

Мне повезло. Кристофер уже вернулся из поездки, и меня с ним сразу соединили.

— Я нашел его, — с триумфом произнес он. — У меня есть имя, которым пользовался Вестерфилд. Это герой пьесы, в которой он играл.

— Я вспомнила имя, — возбужденно проронила Корин Барски.

Кассиди находился в Бостоне. Барски — в Мэне, в метре от меня. И они произнесли одновременно:

— Джим Уилдинг.

Джим! Роб сам нарисовал этот чертеж.

— Элли, мне звонят, — извинился Кассиди.

— Хорошо. Я узнала все, что меня интересовало.

— Ваша статья обо мне для сайта просто великолепна. Выкладывайте. Я поддерживаю вас на все двести.

И он отключился.

Корин Барски развернула одну из афиш.

— Может, вам будет интересно на это взглянуть, мисс Кавано, — сказала она. — Наш руководитель просил всех актеров труппы расписываться на афише в списке действующих лиц напротив своих имен.

Она подняла афишу и показала нам. С вызывающим упрямством Роб Вестерфилд поставил не свое имя, а «Джим Уилдинг».

Целую минуту я пялилась на афишу.

— Мне нужна ксерокопия, — сказала я. — И, пожалуйста, берегите оригинал. Лучше — спрячьте его в сейф.

Двадцать минут спустя я сидела в своей машине, сравнивая подпись на чертеже и на афише.

Конечно, я не графолог, но слово «Джим» на обоих документах выглядело идентичным.

Мне еще предстояла долгая дорога в Оддхэм, а я уже с нетерпением предвкушала, как выложу эти копии бок о бок в Интернете.

Миссис Дороти Вестерфилд придется принять правду. Внук хотел ее убить.

И, честно признаться, я искренне радовалась, что вскоре осчастливлю не один благотворительный фонд, медицинский центр, библиотеку и университет.

39

На ночь я всегда кладу телефон рядом на подушку. И во вторник утром он-то и разбудил меня звонком. Я пробормотала сонное «Привет», бросила взгляд на часы и с ужасом поняла, что уже девять.

— Всю ночь развлекалась?

Пит.

— Конечно, — подтвердила я. — Ездой от Мэна до Массачусетса, через штат Нью-Йорк. Самая веселая ночка в моей жизни.

— Устала? Может, тебе не стоит тащиться в Манхэттен?

— Может, тебе не стоит пытаться увильнуть от приглашения встретиться? — заявила я. К этому моменту я уже окончательно проснулась и начинала злиться.

— Я предлагаю заехать за тобой в Олдхэм и найти там местечко поужинать.

— Так-то лучше, — согласилась я. — Я знаю отличный ресторан всего в пятнадцати минутах езды от гостиницы.

— Тогда объясняй, как доехать.

Я объяснила, и Пит меня поздравил:

— Элли, ты — одна из тех редких женщин, которые умеют понятно объяснить, как и куда добраться. Это я тебя научил? Можешь не отвечать. Буду около семи.

Гудки.

Я заказала завтрак в номер, приняла душ, вымыла голову, позвонила в ближайший маникюрный салон и записалась на четыре. Когда я упала на парковке, то сломала пару ногтей: нужно что-то с этим сделать.

Какое-то время я изучала свой гардероб и наконец остановилась на коричневом брючном костюме с каракулевой оторочкой на воротнике и манжетах. Этот костюм я необдуманно купила на сезонной распродаже в прошлом году за огромные деньги — пусть за полцены — и так ни разу не надела.

Отличная идея! Наряжусь для Пита.

Я радовалась, что в конце дня меня ожидает хоть что-то хорошее. Сегодня утром мне предстояло нелегкое дело — написать историю Алфи об ограблении и связать доказательство, чертеж, с любовью Роба Вестерфилда называть себя в школе «Джим».

Говоря «нелегкое», я имею в виду эмоциональное состояние. Если бы Роба посадили за это преступление, Андреа бы точно с ним не встретилась. От этой мысли мне становилось невыносимо.

Роб сидел бы в тюрьме. Андреа выросла бы и пошла в колледж. Затем, наверное, как и Джоан, вышла бы замуж и завела пару детей. А мама и папа так бы и жили в нашем чудесном фермерском доме. Папа когда-нибудь полюбил бы его так же, как мама, и вскоре понял бы, какое это чудесное приобретение.

Я бы выросла в счастливой семье и пошла в колледж. Мое желание стать журналисткой не имело ничего общего со смертью Андреа, поэтому, скорее всего, я выбрала бы ту же профессию. Это работа всегда меня привлекала. Я бы все еще не вышла замуж. Я всегда ставила карьеру выше брака.

Если бы Роба посадили, мне не пришлось бы всю жизнь страдать по сестре и тому, что я потеряла.

А теперь, даже докажи я старой миссис Вестерфилд и всему миру его вину, Роб все равно останется на свободе. Срок давности преступления уже истек.

И даже если бабушка изменит завещание, у отца Вестерфилда достаточно денег — по крайней мере, по общепринятым понятиям, — чтобы Роб жил припеваючи.

Пусть даже Вестерфилд — обманщик и лгун, на втором суде история Уилла Небелза может повлиять на присяжных, и они могут вынести Робу оправдательный приговор. И пятно позора будет смыто с его биографии.

«Я забил Филли насмерть, и это было круто».

Есть лишь один способ засадить Вестерфилда обратно за решетку — отыскать этого Филли, еще одного человека, жизнь которого забрал Вестерфилд. К счастью, для убийств срока давности не существует.

К половине четвертого я была готова выложить все в Интернет: историю Кристофера Кассиди о том, как его избил Вестерфилд; рассказ о желании Роба, чтобы его называли Джим — как персонажа, которого он играл в спектакле; описание роли Роба в покушении на убийство бабушки.

Я упомянула и о Уильяме Гамильтоне, эсквайре, назначенном судом адвокате, который уничтожил оригинал доказательства причастности к преступлению Роба Вестерфилда. В конце я разместила друг возле друга афишу и чертеж. На экране две подписи «Джим» смотрелись поразительно похоже.

Поцеловав кончики пальцев, я нажала на компьютере клавишу, и через секунду весь текст уже лежал на моем сайте.

40

В четверть пятого я добралась до гостиницы. Мультимиллионная косметическая индустрия разорилась бы, если бы рассчитывала на таких, как я. Весь свой небольшой набор косметики я потеряла в огне. День или два спустя я прикупила в аптеке пудру и губную помаду. Оставалось потратить еще полчаса, чтобы заменить тени и тушь.

Несмотря на то что я встала в девять, мне все равно хотелось спать. Я даже подумывала, не вздремнуть ли мне пару часиков перед тем, как начать одеваться на свидание?

Любопытно, всегда ли так на финишной прямой?

Спортсмен бежит марафон и видит, что победа уже близка. Говорят, за несколько секунд до финиша он снижает скорость, группируется и только потом делает рывок к победе.

Сейчас я ощущала себя спортсменом. Роб у меня на крючке. Скоро я узнаю, что он сделал с Филли и где это произошло — в этом я не сомневалась. И если я права, отправлю его обратно в тюрьму.

«Я забил Филли насмерть, и это было круто». И только тогда, после того, как он ответит за все по заслугам, когда общество «В защиту Роба Вестерфилда» будет расформировано и канет в Лету, тогда и только тогда, как вылупившийся из скорлупки цыпленок, я сделаю первый неуверенный шаг в будущее.

А сегодня я встречаюсь с человеком, которого очень хочу видеть и который хочет видеть меня. Что нас ждет? Я не знала. Так далеко я не заглядывала. Первый раз в жизни я начинала задумываться о будущем — ведь долги прошлому скоро будут отданы. И это наполняло меня радостью и надеждой.

Я миновала двери гостиницы. У входа меня ждал сводный брат Тед.

В этот раз он не улыбался. Тед выглядел обеспокоенным, но полным решимости.

Приветствие вышло каким-то скомканным:

— Элли, давай зайдем. Нужно поговорить.

— Я пригласила вашего брата подождать на террасе, но он побоялся вас пропустить, — объяснила миссис Уиллис.

Да, именно. И пропустил бы. Знай я, что он меня ждет, я бы взлетела наверх пулей.

Я не хотела, чтобы миссис Уиллис услышала наш разговор, поэтому направилась с ним на террасу. Мой брат закрыл дверь, и мы остались наедине.

— Тед, — начала я, — послушай. Я знаю, ты желаешь мне добра. И твой отец тоже. Но хватит ходить за мной по пятам! Я сама могу о себе позаботиться.

— Нет, не можешь! — Его глаза засверкали, и на секунду он так напомнил мне отца, что я перенеслась снова домой в столовую, когда отец кричал Андреа, что категорически запрещает ей иметь дело с Робом Вестерфилдом.

— Элли, мы видели, что ты сегодня выложила на сайт. Папа весь на нервах. Он сказал, что теперь Вестерфилдам придется тебя остановить, и они тебя остановят. Ты стала для них угрозой, и теперь ты в большой опасности. Элли, ты не должна так поступать с собой и отцом. И со мной.

Тед казался таким несчастным и отчаявшимся, что мне стало жаль его. Я положила руку ему на плечо.

— Тед, я не хочу расстраивать тебя или твоего отца. Я делаю то, что считаю нужным. Не знаю, сколько раз тебе повторять, но, прошу тебя, оставь меня в покое. Ты обходился без меня всю жизнь, а твой отец — с моего детства. Зачем все это? Я уже второй раз пытаюсь тебе объяснить — ты меня не знаешь. Тебе незачем обо мне беспокоиться. Ты — хороший парень, и давай на этом остановимся.

— Я не просто хороший парень. Я твой брат. Хочешь ты или нет. И хватить повторять «твой отец». Ты думаешь, что все знаешь. Но это не так, Элли. Папа не перестал быть и твоим отцом. Он все время рассказывает о тебе, и мне всегда интересно его слушать. Он говорил, ты была замечательной девочкой. Ты и не догадываешься, что, когда ты получала диплом, папа поехал к тебе в колледж и сидел в зале. Он подписался на «Атланта Ньюз», когда ты стала там работать. Он прочитал все твои статьи. Так что не говори, что он не твой отец.

Я не хотела этого слышать и замотала головой.

— Тед, ты ничего не понимаешь. Когда мы с мамой уехали во Флориду, он нас отпустил.

— Отец говорил, что ты так думаешь, но это неправда. Он не отпускал вас. Он хотел, чтобы вы вернулись. Он пытался вас вернуть. Но те несколько раз, когда ты его навещала после их разрыва с матерью, ты не сказала ему ни слова. Ты у него даже не ела. Что ему оставалось? Твоя мать заявила отцу, что ей слишком больно жить с ним под одной крышей, что она хочет оставить в памяти только хорошее и начать новую жизнь. Так она и сделала.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я его спрашивал. Я думал, отца удар хватит, когда он увидел, что́ ты выложила на сайте. Ему шестьдесят семь лет, Элли, и у него повышенное давление.

— Он знает, что ты здесь?

— Я его предупредил. Я здесь, чтобы попросить тебя поехать со мной домой. Или хотя бы выписаться отсюда и переселиться куда-нибудь, чтобы никто, кроме нас, не знал, где ты.

Он говорил так искренне и с таким беспокойством и заботой, что я была готова заключить его в объятия.

— Тед, ты кое-что не понимаешь. Я знала, что в тот вечер Андреа могла пойти на свидание с Робом. Но я ее не выдала. И с этим грузом я прожила всю жизнь. И сейчас, если Вестерфилд добьется пересмотра дела, он убедит многих, что Андреа убил Пол Штройбел. Я не спасла сестру, но я должна попытаться спасти Пола.

— Папа винит в смерти Андреа себя. Он поздно вернулся домой. Один из его коллег отмечал на работе помолвку, и они пошли пить пиво. Отец уже тогда заподозрил, что Андреа за его спиной все еще встречается с Вестерфилдом. Он говорил мне, что, приди он домой в тот вечер пораньше, он бы ни за что не отпустил Андреа к Джоан. И тогда Андреа не оказалась бы в гараже, а сидела бы дома — в безопасности.

Тед верил в свои слова. Неужели я все так плохо помнила? Не совсем. Но все оказалось непросто. Неужели мое постоянное чувство вины — «Если бы только Элли нам сказала» — только фрагмент целой картины? Мама отпустила Андреа одну после захода солнца. Отец подозревал, что Андреа все еще встречается с Робом, но так и не поговорил с ней. Мать настояла, чтобы мы переехали в тогда еще сельскую местность, на отшиб.

Отец был слишком строг с Андреа, и его попытки защитить ее привели лишь к тому, что она перестала его слушаться. А я — ее поверенная — знала о тайных встречах.

Неужели каждый из нас сам избрал горе и вину и спрятал их в глубине своего сердца? И был ли у нас выбор?

— Элли, моя мать — замечательная женщина. Они встретились с отцом после того, как она овдовела. Она знает, что такое потерять близкого человека. Мама хочет с тобой познакомиться. Она тебе понравится.

— Тед, обещаю тебе, как-нибудь я с ней встречусь.

— Надеюсь, скоро.

— Когда все закончится. Ждать осталось недолго.

— Ты поговоришь с отцом? Дашь ему шанс?

— Когда это завершится, мы сходим в ресторан. Честное слово. Послушай, я сегодня встречаюсь с Питом Лорелом, моим коллегой из Атланты. И я не хочу, чтобы ты или отец за мной следили. Пит заедет за мной сюда, а потом доставит обратно в целости и сохранности. Обещаю.

— Папа будет рад это услышать.

— Тед, мне нужно наверх. Я хочу сделать перед отъездом еще пару звонков.

— Я все сказал. Хотя нет, не все. Папа еще просил тебе кое-что передать: «Я потерял одну свою девочку. И не могу потерять другую».

41

Если я и ожидала от нашей встречи хоть какой-нибудь романтики, все мои надежды сразу развеялись. Вместо приветствия Пит выдал:

— Хорошо выглядишь, — и поцеловал меня в щеку.

— А ты, смотрю, разоделся. Что, выиграл бесплатную пятнадцатиминутную пробежку по универмагу «Блумингдэйл»? — усмехнулась я.

— Двадцатиминутную, — поправил Пит. — Я проголодался. А ты?

Я заказала столик «У Катрин». По дороге туда я сказала Питу:

— У меня к тебе большая просьба.

— Давай.

— Сегодня я не хотела бы обсуждать, чем я занималась последние недели. Ты просматриваешь мой сайт и знаешь, что происходит. А я хочу отвлечься от этого хотя бы на пару часов. Сегодня твой вечер. Расскажи мне, где ты побывал после нашей встречи в Атланте. Я хочу знать все о твоих собеседованиях с работодателями. И чем тебя так привлекает новая работа. Можешь мне даже поведать, долго ли ты выбирал этот очень красивый и, судя по всему, новый красный галстук.

Пит любит характерно поднимать одну бровь. Это он и сделал.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

— Как только я увидел этот галстук, то понял, что должен его купить.

— Отлично, — подбодрила я его. — Продолжай.

Приехав в ресторан, мы глянули в меню, заказали копченого лосося, спагетти с дарами моря и решили распить на двоих бутылочку белого вина «Пино Грижио».

— Удобно, что мы с тобой любим одни и те же главные блюда, — заметил Пит. — Проще выбирать вино.

— В прошлый раз я заказала баранину, — возразила ему я.

Пит с упреком посмотрел на меня.

— Мне нравится тебя злить, — призналась я.

— Это видно.

За ужином он пустился в откровения.

— Элли, я знал, что газете скоро конец. Такова судьба любого семейного бизнеса, если последнее поколение интересуют только деньги. Да и в любом случае, газета мне поднадоела. В издательском деле, если у тебя нет веской причины оставаться в компании, нужно искать другие возможности.

— Тогда почему ты не ушел раньше? — поинтересовалась я.

— Ждал подходящего варианта. Когда подтвердилось, что газету продадут, я знал две вещи наверняка. То, что я либо стану работать с солидным изданием — типа «Нью-Йорк Таймс», «Лос-Анджелес Таймс», «Чикаго Трибьюн» или «Хьюстон Кроникл», либо попробую что-нибудь совершенно иное. Работу в газетах мне предложили сразу, но тут мне подвернулось это «совершенно иное», и я согласился.

— Новая кабельная сеть.

— Именно. Мы пока только начинаем. Риск, конечно, есть, но солидные инвесторы твердо намерены добиться успеха.

— Ты говорил, нужно много путешествовать?

— Под «много» я подразумеваю, сколько приходится ездить журналисту-телеведущему, чтобы отснять крупный репортаж.

— Ты не упоминал, что будешь ведущим!

— Слишком громко сказано. Буду выступать в новостях. В наши дни — все предельно быстро, сжато и ярко. Может, получится. Может, нет.

Я задумалась. Пит энергичен, он хорошо и быстро соображает.

— Думаю, из тебя выйдет отличный ведущий, — заверила его я.

— Ты так трогательно меня расхваливаешь, Элли. Не переборщи, а то зазнаюсь.

Я пропустила его реплику мимо ушей.

— Значит, ты теперь обоснуешься в Нью-Йорке. Скоро переезжаешь?

— Уже. Я нашел квартиру в Сохо. Не супер, но для начала сойдет.

— Для тебя это не слишком резкая перемена? Вся твоя семья — в Атланте.

— Дедушка с бабушкой жили в Нью-Йорке. Я часто навещал их в детстве.

— Ясно.

Мы молча подождали, пока уберут со стола, и заказали эспрессо. Затем Пит продолжил:

— Ладно, Элли. По твоим правилам мы уже поиграли. А теперь я скажу. Я хочу знать все, чем ты занималась. Абсолютно все.

Теперь я была готова к разговору и рассказала Питу обо всем, включая визит Теда. Я замолчала, и Пит заявил:

— Твой отец прав. Тебе стоит переехать к нему или хотя бы не светиться в Олдхэме.

— В общем, верно, — с неохотой признала я.

— Утром я еду в Чикаго на встречу с дирекцией «Паккард». Там я проторчу до субботы. Элли, давай ты переберешься в Нью-Йорк и поживешь в моей квартире. Оттуда ты сможешь держать связь с Маркусом Лонго, миссис Хилмер и миссис Штройбел и вести свой сайт. И в то же время там ты будешь в безопасности. Что скажешь?

Он прав.

— Я согласна. На несколько дней, пока не решу, куда податься.

Мы вернулись к гостинице. Пит припарковал машину на стоянке и проводил меня в фойе. За столом сидела ночной администратор.

— Мисс Кавано никто не искал? — спросил у нее Пит.

— Нет, сэр.

— И никто ничего не передавал?

— Звонили мистер Лонго и миссис Хилмер.

— Спасибо.

У подножия лестницы Пит положил мне руки на плечи.

— Элли, я знаю, ты должна довести дело до конца. И я тебя понимаю. Но ты не можешь идти дальше одна. Мы нужны тебе.

— «Мы»?

— Твой отец, Тед и я.

— Ты общаешься с моим отцом, да?

Он потрепал меня по щеке.

— Конечно.

42

Всю ночь мне снились сны. Причем не самые спокойные.

…Андреа пробирается через лес. Я зову ее, но она меня не слышит. Я с отчаянием наблюдаю, как она проходит мимо дома старой миссис Вестерфилд и вбегает в гараж. Я снова кричу, пытаясь ее предупредить. Но тут появляется Роб Вестерфилд и машет рукой, чтобы я убиралась.

Я проснулась от собственного крика — я звала на помощь. Занимался рассвет. Похоже, сегодня нас ожидал очередной серый пасмурный холодный день, типичный для начала ноября.

Еще в детстве первые две недели ноября наводили на меня тоску и беспокойство. Правда, со второй половины месяца появлялось радостное предвкушение праздника — Дня благодарения. Но все равно, эти первые недели казались неимоверно долгими и скучными. А затем, после смерти Андреа, они навсегда стали связаны с теми последними днями, которые мы провели вместе. До годовщины ее гибели оставалось всего ничего.

Именно с такими мыслями я и легла в кровать, решив подремать еще часок-другой. Сон меня не удивил. Приближающийся день смерти Андреа и предчувствие того, что Вестерфилд придет в бешенство, узнав, какие материалы я выложила на сайте, не давали мне покоя. Нужно быть очень осторожной.

В семь часов я заказала завтрак в номер и села работать над книгой. В девять — приняла душ и позвонила миссис Хилмер.

Я отчаянно надеялась, что она вспомнит, откуда ей знакомо имя Филли. Но, задавая вопрос, я уже знала, что она вряд ли сообщит мне что-то, связанное со страшным заявлением Вестерфилда.

— Элли, я не могу ни о чем думать, кроме этого имени, — вздохнула миссис Хилмер. — Я звонила тебе вчера сказать, что связалась со знакомой. Она общается с Филом Оливером. Помнишь, я о нем говорила? Тот, который лишился аренды и крепко поругался с отцом Роба. Подруга сказала, он вполне здоров, живет во Флориде и очень злится на то, как с ним обошлись. Он видел твой сайт, и ему понравилось. Он сказал, если ты решишь завести другую страницу и показать миру истинное лицо отца Роба тоже, он с радостью с тобой пообщается.

Интересно, но на данный момент абсолютно бесполезно.

— Элли, я уверена, что слышала или читала об этом Филли совсем недавно. И — не знаю, как это тебе поможет, — но что-то очень грустное.

— Грустное?

— Элли, я понимаю, это звучит бессмысленно, но я еще подумаю. Как только вспомню, я с тобой свяжусь.

Миссис Хилмер звонила мне на номер гостиницы. Я не хотела объяснять ей, что съезжаю, или упоминать о Пите и его квартире в Нью-Йорке.

— У вас есть мой сотовый, миссис Хилмер?

— Да, ты мне давала.

— Я буду в разъездах. Так что звоните мне на него, если захотите со мной связаться, хорошо?

— Конечно.

Следующим в списке значился Маркус Лонго. Мне показалось, он чем-то удручен, и я не ошиблась.

— Элли, после того, что ты выложила вчера в Интернете, тебя ожидает крупный иск от Вестерфилда и его адвоката, Уильяма Гамильтона.

— Ладно. Пусть судятся. Я жду не дождусь дать показания против них.

— Элли, правота не всегда лучшая и самая легкая стратегия защиты ответчика. Закон — штука скользкая. Чертеж, который, как ты говоришь, доказывает причастность Роба к покушению на убийство его бабушки, получен тобой от брата стрелявшего в нее человека. И этот человек сам признает, что вел машину, на которой они скрылись. И он — твой главный свидетель? Сколько ты заплатила ему за информацию?

— Тысячу долларов.

— Понимаешь, как это воспримут в суде? Или объяснить? Ты вышла с табличкой к Синг-Синг. Ты вывесила призыв на сайте. Общий смысл всех этих объявлений примерно следующий: «Каждый, кто что-нибудь знает о возможных преступлениях Роба Вестерфилда, может зашибить хорошие бабки». Возможно, этот твой парень — отъявленный мошенник.

— Вы так считаете?

— Неважно, что я считаю.

— Нет, важно, Маркус. Вы верите, что покушение спланировал Роб Вестерфилд?

— Да, верю. Но я всегда это знал. И многомиллионный иск за клевету, который тебе грозит, здесь ни при чем.

— Ну и ладно. Пусть предъявят мне иск. У меня есть пара тысяч долларов в банке и машина с песком в бензобаке, на которой нужно менять двигатель. Может, еще получу какие-то жалкие гроши за книгу. Пусть попытаются их забрать через суд, я не против.

— Как знаешь, Элли.

— И еще две вещи, Маркус. Я сегодня уезжаю. Поживу в квартире у друга.

— Надеюсь, подальше отсюда?

— Да. В Манхэттене.

— Гора с плеч. Отец уже знает?

Если и нет, то, могу поспорить, вы ему передадите. Поразительно, сколько моих друзей в Олдхэме общаются с отцом!

— Не знаю, — честно призналась я. Не удивлюсь, если Пит позвонил ему вчера, как только мы расстались.

Я уже собиралась поинтересоваться у Маркуса, как его успехи в поисках жертвы убийства по имени Филли, но детектив меня опередил:

— Пока что ноль, пусто. Ничего, что могло бы связать Вестерфилда с еще одним преступлением, — прокомментировал он. — Но работы еще много. Мы также проверяем имя, которое Роб использовал в школе.

— Джим Уилдинг?

— Да.

Мы договорились держать связь.

Я не разговаривала с миссис Штройбел с субботы. Я дозвонилась до больницы в надежде, что Пола уже выписали, но он все еще лежал там. Миссис Штройбел сидела у него.

— Элли, ему намного лучше. Я захожу его проведать каждый день примерно в это время, потом иду в магазин и в полдень возвращаюсь сюда. Храни господь Грету! Ты видела ее, когда Поли попал в больницу. Она просто золото. Тянет на себе весь магазин.

— И когда Пол сможет уехать домой?

— Думаю, завтра. Но, Элли. Он снова хочет тебя видеть. Говорит, что-то из того, что ты ему сказала, — неправильно. Он не помнит, что именно, но хочет это выяснить. Ты же понимаешь — после стольких лекарств…

У меня дрогнуло сердце. Из того, что сказала я? Господи, Пол снова запутался или он хочет взять свои слова обратно? Как хорошо, что я еще не выложила на сайт его историю, связывающую Роба и медальон!

— Могу к нему заехать, — предложила я.

— Может, в час? Я уже вернусь сюда, так что Поли будет спокойнее.

Спокойнее? Или вы хотите проконтролировать, чтобы Пол не сказал ничего, что может его скомпрометировать? Нет, в это я не верю.

— Хорошо, миссис Штройбел, — согласилась я. — Если вдруг приеду раньше, я не буду заходить к Полу и дождусь вас.

— Спасибо, Элли, — проговорила она с такой благодарностью, что мне тут же стало стыдно. Как я могла подумать, что она хочет помешать Полу мне что-то рассказать! Она сама мне позвонила, а ведь сейчас миссис Штройбел буквально разрывается между магазином и больным сыном. Господь милосерден к сирым и убогим. Особенно когда посылает таким, как Пол, матерей, как Анна Штройбел.

Я умудрилась еще два часа поработать, и влезла на сайт Роба Вестерфилда.

Там все так же висела фотография меня, привязанной к кровати, а в списке членов общества «В защиту Роба» прибавилось имен. А вот никакого опровержения моей истории о причастности Вестерфилда к покушению на убийство его бабушки я не нашла.

Верный знак смятения в их рядах! Похоже, они так и не решили, что делать.

В одиннадцать часов позвонила Джоан.

— Не хочешь по-быстрому перекусить где-нибудь в час? — спросила она. — Мне нужно кое-куда заглянуть, и тут я поняла, что буду пробегать мимо тебя.

— Не могу. Я пообещала в час навестить Пола в больнице, — сказала я и, поколебавшись, добавила: — Джоан…

— Что, Элли? Ты в порядке?

— Да, вполне. Джоан, ты сказала, у тебя хранится некролог моей матери, напечатанный отцом в газете.

— Да, верно. Я предлагала тебе его показать.

— Тебе будет не сложно его найти?

— Нет, конечно.

— Тогда, если ты будешь пробегать мимо гостиницы, можешь оставить его у администратора? Я бы хотела взглянуть.

— Считай сделано.

Когда я зашла в больницу, в вестибюле царило необычное оживление. Заприметив в дальнем углу кучку репортеров и операторов, я быстро повернулась к ним спиной.

Моя соседка по очереди за гостевым пропуском объяснила мне, в чем дело. Миссис Дороти Вестерфилд, бабушку Роба, привезли в реанимацию с острым сердечным приступом.

Ее адвокат сделал официальное заявление прессе, что вчера вечером в память о своем покойном муже сенаторе США Пирсоне Вестерфилде миссис Дороти изменила завещание и передала все имущество благотворительной организации, которая должна будет распределить эти средства в течение десяти лет. В качестве исключения, миссис Вестерфилд завещала небольшие суммы сыну, друзьям и своим старым служащим. Внуку она оставила один доллар.

— Знаете, она оказалась очень умной женщиной, — заверила моя соседка. — Я слышала это из разговора журналистов. Кроме адвоката, она пригласила еще своего пастора, друга-судью и психиатра, чтобы они могли засвидетельствовать, что она находилась в трезвом уме и твердой памяти и понимала, что делает.

Любительница сплетен даже не догадывалась, что, скорее всего, это мой сайт послужил причиной изменения завещания и инфаркта. Чистая победа! Я вспомнила эту благородную и добрую женщину, которая пришла на похороны выразить свои соболезнования по поводу смерти Андреа.

Я вбежала в лифт, искренне радуясь, что успела исчезнуть до того, как репортеры узнали меня и связали с этим печальным происшествием.

Миссис Штройбел уже ждала меня в коридоре. Вместе мы зашли в палату Пола. Бинтов у него на руках поубавилось. Взгляд стал яснее, улыбка — мягче и добрее.

— Элли, ты мой друг, — сказал Пол. — Я могу на тебя положиться.

— Конечно, можешь.

— Я хочу домой. Я устал здесь лежать.

— Это хороший знак, Пол.

— Я хочу вернуться на работу. К нам на ланч пришло много посетителей, когда ты уходила, мама?

— Целая толпа, — успокоила его миссис Хилмер, удовлетворенно улыбаясь.

— Тебе не стоит здесь так долго сидеть.

— Больше и не придется, Поли. Скоро ты вернешься домой. — Она посмотрела на меня. — У нас в магазине за кухней есть маленькая комната. Грета поставила туда кровать и телевизор. Так что Поли сможет работать с нами, помогать, если захочет, на кухне и время от времени отдыхать.

— Отличная идея, — согласилась я.

— А теперь, Поли, объясни, чем тебя так беспокоит медальон, который ты нашел в машине Вестерфилда, — подбодрила его мать.

Я терялась в догадках.

— Я нашел медальон и отдал его Робу, — медленно начал Пол. — Я говорил тебе, Элли?

— Да, говорил.

— Цепочка была порвана.

— И это тоже, Поли.

— Роб вручил мне десять долларов на чай, и я положил их к деньгам, которые копил тебе на подарок к пятидесятилетию, мама.

— Верно, Поли. Это было в мае, за шесть месяцев до смерти Андреа.

— Да. Медальон напоминал сердце. Золотой, с красивыми синими камушками посередине.

— Точно, — попыталась подбодрить его я.

— Я заметил на Андреа медальон и проследил за ней до гаража. Я видел, как за ней туда зашел Роб. Я сказал Андреа, что ее отец разозлится. Потом пригласил ее на танцы.

— Все это ты мне уже говорил. Так оно и было, правда?

— Да, но не все. Ты что-то сказала неправильно, Элли.

— Сейчас вспомню. — Я попыталась восстановить наш разговор. — Ты не упомянул только, как я возмутилась, когда узнала, что Роб даже не купил Андреа этот медальон. Он просто выгравировал их инициалы на кулоне, забытом в его машине какой-то другой девушкой.

Пол улыбнулся.

— Вот оно, Элли. Это я и хотел вспомнить. Это не Роб выгравировал инициалы на медальоне. Они там уже были, когда я его нашел.

— Поли, не может быть. Андреа познакомилась с Вестерфилдом только в октябре. А медальон ты нашел в мае.

На его лице появилось упрямое выражение.

— Элли, я это помню. Я уверен. Я их видел. Инициалы уже на нем были. Причем, не «Р» и «А». Там было «А» и «Р». «А.Р.», очень красивыми буквами.

43

Я вышла из больницы с ощущением, что события развиваются сами по себе. История Алфи и чертеж, которые я выложила на сайте, дали ожидаемый эффект: бабушка вычеркнула Роба из завещания. Таким образом, миссис Вестерфилд все равно что заявила на весь мир: «Я верю, что мой единственный внук организовал покушение на мою жизнь».

Это осознание ужасной правды и принятие болезненного решения и стало причиной ее сердечного приступа. Бабушке Роба девяносто два, не думаю, что она его переживет.

И снова я вспомнила, с каким спокойствием и достоинством она уходила из нашего дома, когда отец приказал ей убираться. Он первый попрекнул ее внуком. Или не он? В Арбинджере учился ее муж, сенатор США. Вряд ли она не знала, почему Роба попросили оттуда уйти.

Миссис Вестерфилд изменила завещание и приняла все меры, чтобы его не смогли оспорить юридически. Это значило не только, что она поверила в причастность Роба к покушению. Возможно, в конце концов даже она поняла, что ее внук убил Андреа.

И снова я вернулась к медальону.

На медальоне были выгравированы инициалы «А» и «Р» еще до того, как Роб встретил Андреа.

Этот факт казался таким поразительным и настолько выбивался из общей картины, что, когда я вышла от Пола, мне понадобилось несколько минут, чтобы его осмыслить и принять.

Серое утро сменилось таким же серым днем. Моя машина стояла в дальнем конце больничной парковки. Я подняла воротник пальто, чтобы хоть как-то защититься от сырого холодного ветра, и быстро зашагала к автомобилю.

Я вырулила со стоянки. У меня начинала болеть голова — уже час тридцать, а я ничего не ела с семи утра!

Колеся по городу в поисках кофейни или ресторана, я пропустила несколько неплохих мест. Причину своей щепетильности я поняла, отвергнув очередное популярное кафе, — в Олдхэме я не чувствовала себя в безопасности на людях.

Я вернулась в гостиницу. Не знаю, что меня больше радовало: то, что я наконец-то в номере или то, что я скоро уеду в Манхэттен, где меня никто не будет узнавать.

Сидевшая в регистратуре миссис Уиллис вручила мне конверт. Я поняла, что это некролог, который мне оставила Джоан.

Я забрала его, позвонила в службу доставки, заказала в номер огромный гамбургер и чай, уселась на стул и стала любоваться видом на Гудзон. Маме наверняка понравился бы этот пейзаж: окутанные туманом береговые скалы и серые, беспокойные волны.

Конверт был запечатан. Я взяла ножницы и вскрыла его. Джоан вырезала некролог из «Вестчестер Ньюз».

Кавано Дженин (урожденная Рейд) скончалась в Лос-Анджелесе, Калифорния, в возрасте 51 года. Возлюбленная бывшая жена Эдварда и любящая мать Габриель (Элли) и покойной Андреа. Она принимала активное участие в жизни церкви и общины и создала прекрасный дом для своей семьи. Мы всегда будем по ней скучать, будем вечно ее любить и помнить.

Значит, не одна мама помнила добрые старые времена. А я черкнула отцу только холодную записку, сообщив, что она умерла, и спрашивая разрешения захоронить ее прах в могиле Андреа!

Я слишком глубоко замкнулась в своем горе. Мне и в голову не пришло, что отец так близко к сердцу воспримет известие о смерти матери. Я решила, что выберусь на обед с отцом, как и обещала Теду, и как можно скорее.

Я сунула вырезку в чемодан. Нужно собирать вещи и скорее уезжать отсюда. И тут зазвонил телефон. Это оказалась миссис Хилмер:

— Элли, не знаю, насколько это тебе поможет, но я вспомнила, где видела упоминание о Филли.

— Где, миссис Хилмер? Где вы его видели?

— В одной из твоих газет.

— Вы уверены?

— На все сто. Я читала ее, когда гостила у внучки. Малыш спал, а я просматривала газеты в поисках людей, которые все еще живут неподалеку и у которых ты могла бы взять интервью. И представляешь, когда мы сели обедать, я вспомнила обо всем, что прочитала, и разрыдалась. А потом я увидела заметку о Филли. Тоже очень грустную.

— Вы не помните, что там о нем говорилось?

— Понимаешь, Элли, я могу отыскать эту статью, но, боюсь, я нашла не то, что тебе нужно.

— Но почему?

— Потому что ты ищешь парня по имени Филли. А я читала статью о погибшей девушке, которую близкие называли Филли.

«Я забил Филли насмерть, и это было круто». Господи, неужели он говорил о девушке? Девушке, ставшей жертвой убийства.

— Миссис Хилмер, я просмотрю все газеты, строчку за строчкой.

— Этим я сейчас и занимаюсь. Если найду, позвоню.

— А я вам.

Я положила трубку, поставила телефон на столик и взяла спортивную сумку. Расстегнув молнию, я перевернула ее вверх дном и высыпала пожелтевшие газеты на кровать. Схватив первую попавшуюся, я села на стул лицом к реке и принялась читать.

Шли часы. Время от времени я вставала и потягивалась. В четыре я заказала чай. Заряд бодрости на целый день. Кажется, так звучит реклама одной из чайных компаний? Чай и впрямь бодрит. Мне он помог снова сконцентрироваться.

Я внимательно просматривала газеты, строчку за строчкой, вновь перечитывая во всех ужасающих подробностях историю убийства Андреа и суда над Робом Вестерфилдом.

«А.Р.». Неужели все-таки медальон совершенно не важен? Нет. Не может быть. Важен. Иначе Роб ни за что не вернулся бы за ним.

Может ли «А.Р.», хозяйка красивого золотого украшения, быть еще одной жертвой очередной вспышки безумной ярости Вестерфилда?

В шесть часов я сделала небольшой перерыв и включила новости. Миссис Дороти Вестерфилд скончалась в половине четвертого утра. Возле ее постели не сидел ни ее сын, ни внук.

Я вернулась к газетам. В семь часов я нашла заметку. Она размещалась в поминальной колонке страницы с некрологами номера, вышедшего в день похорон Андреа. Запись гласила:

«А.Р.». Неужели на медальоне — инициалы Ами Рэйберн?

Ее среднее имя начиналось на «Ф». Может быть, Филлис или Филомена, а сокращено — Филли?

Пол нашел медальон в начале мая. Андреа погибла двадцать три года назад. Если хозяйка медальона — Ами Рэйберн, значит, она умерла двадцать три с половиной года назад?

Я позвонила Маркусу Лонго, но у него дома никто не брал трубку. Я ужасно хотела, чтобы он посмотрел Ами Рэйберн в списке жертв убийств за тот год.

В ящике ночного столика лежала полная телефонная книга по Вестчестеру. Я вытащила ее, открыла и нашла раздел на букву «Р».

В книге значилось всего два Рэйберна. Один жил в Ларчмонте, а второй — в Рай-Бруке.

Я набрала номер Рэйберна из Ларчмонта. Мне ответил приятный голос пожилого мужчины. Смысла идти в обход я не видела.

— Меня зовут Элли Кавано, — представилась я. — Мне нужно связаться с семьей Ами Рэйберн, девушкой, погибшей двадцать три года назад.

— Зачем? — Голос резко стал ледяным, и я поняла, что вышла как минимум на кого-то из родственников погибшей.

— Пожалуйста, ответьте мне на один вопрос, — продолжила я, — а потом я отвечу на все ваши. Ами убили?

— Если вы об этом еще не знаете, это не повод звонить нашей семье.

Трубку со стуком положили. Я перезвонила, и на этот раз меня встретил автоответчик.

— Меня зовут Элли Кавано, — записала я. — Около двадцати трех лет назад убили мою пятнадцатилетнюю сестру. И у меня есть доказательства, что тот, кто это сделал, также виновен и в смерти Филли. Прошу вас, перезвоните мне, пожалуйста.

Я уже приготовилась надиктовать номер сотового, и тут на другом конце провода сняли трубку.

— Я дядя Ами Рэйберн, — представился мужчина. — Ее убийца уже отсидел свои восемнадцать лет. О чем, черт побери, вы говорите?

44

Мужчина, которому я дозвонилась, Дэвид Рэйберн, оказался дядей семнадцатилетней Ами Филлис Рэйберн, убитой за шесть месяцев до Андреа. Я рассказала ему о сестре; о признании, которое Роб Вестерфилд сделал сокамернику в тюрьме; и о медальоне, который Пол нашел у Роба в машине и который потом исчез с тела Андреа.

Мистер Рэйберн слушал, задавал вопросы и наконец решил:

— Мой брат — отец Филли. Так Ами называли родные и близкие друзья. Я позвоню ему сейчас и дам ваш номер. Думаю, он захочет с вами пообщаться. — Затем он добавил: — Филли заканчивала школу. Ее уже зачислили в колледж — в Браун. Ее парень, Дэн Мэйотт, всегда утверждал, что он ее не убивал. Но вместо Йеля он провел восемнадцать лет в тюрьме.

Через пятнадцать минут запищал мой сотовый. Звонил Майкл Рэйберн, отец Филли.

— Брат рассказал мне про ваш звонок, — заговорил он. — Вы не представляете, какую бурю эмоций пережили мы с женой в тот момент. Дэн Мэйотт бывал у нас с детского сада. Мы доверяли ему как сыну. Мы смирились со смертью нашей единственной дочери, но… Страшно подумать, что Дэна могли ложно обвинить в ее смерти! Я адвокат, мисс Кавано. У вас есть доказательства? Мой брат упоминал какой-то медальон.

— Мистер Рэйберн, у вашей дочери был золотой медальон в форме сердца с голубыми камушками спереди и ее инициалами сзади?

— Сейчас я дам вам жену.

С самой первой минуты нашего разговора меня поразило самообладание матери Филли.

— Элли, я помню гибель вашей сестры. Это произошло через шесть месяцев после того, как мы потеряли Филли.

Я описала медальон.

— Думаю, это медальон Ами. Одна из тех недорогих безделушек, которую можно купить в любом супермаркете. Филли любила такие украшения. У нее лежало несколько цепочек и куча кулонов, которые она меняла. Филли носила их по два-три сразу. Не знаю, надевала ли она медальон в тот вечер, когда ее убили. Я и не заметила, что он пропал.

— А у вас не может быть фотографии Филли с этим медальоном?

— Она — наш единственный ребенок, поэтому мы снимали ее всегда и везде, — со слезами в голосе объясняла миссис Рэйберн. — Этот медальон ей очень нравился. Поэтому она и заказала на нем гравировку. Думаю, я найду фотографию Филли с ним.

Трубку снова взял ее муж.

— Элли, насколько я понял со слов брата, заключенный, который слышал признание Вестерфилда в убийстве моей дочери, исчез.

— Да, это так.

— Я никогда не верил, что Дэн мог так поступить с Филли. Он парень не жестокий, и я знаю, он ее любил. Но, насколько я понял, у вас нет неопровержимых доказательств причастности Вестерфилда к смерти Филли?

— Нет. Пока нет. Может, с тем, что я знаю, еще и рано идти к окружному прокурору. Но если вы расскажете об обстоятельствах смерти вашей дочери и деталях суда над Дэном Мэйоттом, я выложу это на своем сайте. Возможно, так я выйду на новую информацию. Вы можете мне помочь?

— Элли, мы живем в этом кошмаре вот уже двадцать три года. Я могу рассказать вам все.

— Поверьте мне, я вас понимаю. Горе, выпавшее на долю моей семьи, разрушило брак моих родителей, свело в конце концов мою мать в могилу и не дает мне покоя вот уже более двадцати лет. Мне ли не знать, как вам тяжело.

— Я вам верю. Дэн и Филли поругались и не встречались целую неделю. Дэн — парень ревнивый. Как нам рассказывала Филли, они с Дэном покупали конфеты и газировку в вестибюле перед кино. С ней заговорил какой-то парень, и Дэн разозлился. Она никогда не упоминала ни как выглядел тот парень, ни как его звали. После этого они с Дэном неделю не общались. Затем как-то Филли пошла с подругами в местную пиццерию. Туда заглянул Дэн со своими друзьями. Он подошел к ней, они поговорили и, кажется, помирились. Эти дети были без ума друг от друга! И тут Дэн заметил того самого парня, который заигрывал с Филли в кино. Тот стоял у стойки.

— Дэн его описывал?

— Да. Симпатичный. Около двадцати лет. Светло-русые волосы. Дэн упоминал, что в кинотеатре он слышал, как парень представился Джимом.

Джим! Наверное, в этот раз Роб Вестерфилд опять надел свой светло-русый парик и называл себя Джимом.

— Увидев этого парня в пиццерии, Дэн снова приревновал. Он обвинил Филли, что она встречается здесь с Джимом. Она все отрицала. Сказала, что даже не заметила его здесь. Затем встала и вышла. Все видели, что они с Дэном друг на друга злились. В тот вечер Филли надела новый пиджак. Когда ее нашли, на нем обнаружили шерсть ирландского терьера Дэна. Конечно, Филли не раз ездила в его машине. Но пиджак был совершенно новый, и эти волоски доказали, что она находилась в его автомобиле уже после того, как вышла из пиццерии.

— Дэн отрицал, что Филли была в его машине?

— Нет. По его словам, Дэн убедил ее сесть в машину и все обсудить. Но, когда он заявил Филли, что не верит, что Джим очутился в пиццерии случайно, она снова обиделась и выскочила на улицу. Сказала, что возвращается к подругам и Дэн больше ее не увидит. Филли хлопнула дверью и пошла со стоянки обратно в ресторан. Дэн признался, что был в бешенстве. Затем он включил зажигание и уехал. В пиццерии Филли так и не появилась. Было уже поздно, а она не вернулась домой. Тогда мы стали обзванивать ее подруг, с которыми она сидела в ресторане.

Мама и папа стали обзванивать друзей Андреа…

— Нам сказали, она уехала с Дэном. Сначала мы, конечно, вздохнули с облегчением. Дэн нам очень нравился. Мы были рады, что дети встречаются. Но шло время. Наконец Дэн приехал домой и заявил, что оставил Филли на стоянке и она пошла обратно в ресторан. На следующий день нашли ее тело. — Голос Майкла Рэйберна задрожал. — Она умерла от множественных черепных травм. Ее лицо было невозможно узнать.

«Я забил Филли насмерть, и это было круто».

— Дэн признался, что был расстроен и зол, когда она вышла из машины. Он сказал, что около часа колесил по городу, потом доехал до озера и долго сидел там. Но никто не мог подтвердить его историю. Дэна там никто не видел, а тело Филли нашли в лесу, в миле от этого озера.

— Кто-нибудь еще видел Джима в пиццерии?

— Посетители помнили какого-то парня со светло-русыми волосами. Но он ни с кем не разговаривал, и никто не заметил, как он ушел. Дэну вынесли обвинительный приговор и посадили в тюрьму. Это разбило сердце его матери. Она растила его одна и, как ни грустно, скончалась совсем молодой, так и не дождавшись его освобождения.

Моя мать тоже умерла молодой.

— А где Дэн сейчас? — поинтересовалась я.

— Вместо Йеля он закончил колледж в тюрьме. Я слышал, он работает адвокатом для заключенных. В душе я никогда не верил, что он мог так поступить с Филли. Если ваша теория верна, я должен ему кучу извинений.

Роб Вестерфилд должен ему гораздо больше, подумала я. Целых восемнадцать лет жизни, которые Дэн потерял.

— Когда вы это выложите на своем сайте, Элли? — спросил Майкл Рэйберн.

— Как только запишу. Думаю, это займет не больше часа.

— Тогда не стану вас задерживать. Мы все будем с нетерпением ждать вашей статьи. И если что-то еще всплывет, дайте мне знать.

Я понимала, что и так ужасно рискую, а предъявляя новое обвинение Робу, поступаю совершенно безрассудно. Но мне на это плевать.

Я думала обо всех жертвах Вестерфилда, и меня охватывала ярость.

Филли — единственный ребенок в семье.

Дэн — его жизнь сломана.

Рэйберны.

Мать Дэна.

Миссис Дороти Вестерфилд.

Моя семья.

Историю Филли я начала с заголовка: «ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР ВЕСТЧЕСТЕРА, ВНИМАНИЕ!»

Мои пальцы порхали над клавиатурой. В девять я все закончила. Я прочитала текст еще раз и с мрачным удовлетворением отослала его на сайт.

Теперь нужно немедленно уезжать из гостиницы. Я закрыла компьютер, в пять минут уложила чемоданы и спустилась вниз.

Я уже стояла у стола администратора и оплачивала счет, когда зазвонил сотовый.

Я думала, это Маркус Лонго, но на мое быстрое приветствие ответила какая-то женщина с испанским акцентом.

— Мисс Кавано?

— Да.

— Я просматривала ваш сайт. Меня зовут Розита Хуарес. Я работала экономкой у родителей Роба Вестерфилда с тех пор, как ему было десять, и до того, как его посадили в тюрьму. Он очень плохой человек.

Я сжала трубку и придвинула ее поближе к уху. Эта женщина работал у них экономкой, когда Роб совершил оба убийства! Что она знает? Ее голос казался испуганным. Боже, не дай ей повесить трубку!

Я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

— Да, Роб очень плохой человек, Розита.

— Он презирал меня. И всегда смеялся над тем, как я говорю. Он всегда был таким злым и грубым со мной. Поэтому я хочу вам помочь.

— Ты можешь мне помочь, Розита?

— Верно. Роб любил носить светлый парик. Когда он надевал его, он говорил мне: «Меня зовут Джим, Розита. Это несложно запомнить даже тебе».

— Ты видела, как он надевал парик?

— Парик у меня. — В голосе женщины послышался легкий триумф. — Его мама очень расстраивалась, когда он его носил и называл себя Джим. И однажды она выбросила парик в мусор. Не знаю зачем, но я подняла его и унесла домой. Я думала, парик дорогой, и хотела его продать. Но затем я положила его в коробку и забыла о нем, пока вы не написали о парике на своем сайте.

— Я хочу этот парик, Розита. Я с радостью его у тебя куплю.

— Нет, вам не нужно его покупать. Этот парик поможет доказать людям, что Роб убил ту девочку, Филли?

— Думаю, да. Где ты живешь, Розита?

— В Филлипстауне.

Филлипстаун, фактически, пригород Колд-Спринг. Отсюда — не более десяти миль.

— Розита, можно я заеду сейчас и заберу у тебя парик?

— Не уверена.

В голосе появилось беспокойство.

— Почему, Розита?

— У меня квартира в двухэтажном доме, и моя хозяйка все видит. Я не хочу, чтобы кто-то заметил вас здесь. Я боюсь Роба Вестерфилда.

На данный момент меня интересовало одно — получить парик. Потом, если Роб предстанет перед судом за убийство Филли, я попытаюсь убедить Розиту выступить свидетелем.

Прежде чем я успела что-то вставить, женщина сама сделала мне предложение:

— Я живу всего в двух минутах езды от отеля «Филлипстаун». Если хотите, я могу подъехать туда и встретить вас у заднего входа.

— Буду через двадцать минут, — выпалила я. — Нет, давай через полчаса.

— Я вас жду. Парик поможет посадить Роба в тюрьму?

— Я в этом уверена.

— Отлично! — В голосе Розиты звучало удовлетворение. Наконец-то она сможет отомстить заносчивому подростку, чьи оскорбления терпела почти десять лет.

Я быстро оплатила счет и загрузила чемоданы в машину.

Через шесть минут я уже мчалась за вещественным доказательством того, что у Роба Вестерфилда был светло-русый парик, который он надевал. Надеюсь, на нем все еще сохранились образцы ДНК Роба. Это станет самым веским доказательством того, что парик принадлежал ему.

45

Вскоре после наступления темноты легкий туман превратился в холодный проливной дождь. Дворники на машине, взятой напрокат, нужно было менять. Так что не проехав и мили, я уже с трудом различала дорогу.

Чем дальше я ехала на север по трассе № 9, тем меньше попадалось машин. По датчику на приборной доске я видела, как снаружи падает температура. Буквально через несколько минут вместо дождя пошел мокрый снег, который налипал на лобовое стекло. Становилось все труднее различить хоть что-то дальше чем в паре метров. В конце концов мне пришлось перестроиться в правый ряд и снизить скорость.

Время шло, и я начинала волноваться, что упущу Розиту. Она и так нервничала. Вряд ли она станет меня ждать, если я не появлюсь вовремя.

Я изо всех сил старалась следить за дорогой, поэтому не сразу заметила, что ползу в горку. И тут я поняла, что уже давно не вижу фар встречных машин.

Я бросила взгляд на одометр. Отель «Филлипстаун» располагался милях в десяти от «Гудзон Вэлли». Я уже накрутила все двенадцать, и все еще ехала. Наверное, я где-то свернула с трассы № 9. Вдобавок дорога — явно не автомагистраль. И к тому же сужается.

Я бросила взгляд в зеркало заднего вида, высматривая, нет ли других машин. Ничего. Раздосадованная и злая сама на себя, я ударила по тормозам — полный идиотизм, потому что машину стало заносить. Я с трудом выровняла машину и начала аккуратно выполнять разворот. В этот момент сзади засверкали отсветы мигалки, и в глаза мне ударил ослепительный свет фар. Я остановилась. Какой-то — судя по всему патрульный — автомобиль припарковался возле меня.

Слава богу! Я опустила стекло и решила спросить у копов, как доехать до отеля «Филлипстаун».

Окно их машины тоже приоткрылось, и мужчина, сидевший на пассажирском сиденье, повернулся ко мне.

Его лицо не было освещено, но я сразу узнала Роба Вестерфилда в светло-русом парике. С безошибочным испанским акцентом высоким женским голосом он с издевкой произнес:

— Он всегда был таким злым и грубым со мной. И всегда смеялся над тем, как я говорю. Он велел называть себя Джим.

Сердце у меня замерло. Я с ужасом поняла, что это Роб позвонил мне и, представившись Розитой, выманил из гостиницы. За его спиной я с трудом разглядела лицо водителя — того самого человека, который угрожал мне на стоянке возле железнодорожной станции у Синг-Синг.

В отчаянии я огляделась вокруг, ища пути отступления. Из-за Вестерфилда мне не развернуться. Единственная надежда — выровнять машину, вдавить педаль газа и слепо помчаться вперед.

Я понятия не имела, куда ведет эта дорога. Я набирала скорость. По обе стороны от меня проносился лес, а проезжая часть продолжала сужаться. Колеса скользили, и машину заносило.

Мне от них не оторваться… Оставалось только молиться, чтобы дорога не закончилась тупиком и вывела меня хоть на какое-нибудь шоссе.

Эти двое выключили мигалку, но фары все так же светили мне в зеркало заднего вида.

И тут Вестерфилд начал со мной играть.

Они подъехали ко мне слева и ударили в бок моего автомобиля. Удар пришелся в заднюю дверь со стороны водителя. Я услышала скрежет металла, машина накренилась, и я стукнулась головой о руль.

Пока меня бросало из стороны в сторону, они отъехали назад, стараясь держаться центра дороги.

Из раны на лбу у меня лилась кровь, но я все-таки сумела удержать руль и не дать машине съехать на обочину.

Вдруг они пронеслись мимо, резко завернули прямо передо мной и снова ударили. Крыло машины оторвалось, проскребло по асфальту и отлетело в сторону. Я старалась удержаться на дороге, надеясь поскорее выехать хоть на какой-нибудь перекресток или увидеть встречную машину.

Но на дороге было пусто. Я почувствовала приближение третьей атаки. И, похоже, последней. На повороте Вестерфилд снизил скорость и перестроился в левый ряд. Я на секунду притормозила, а затем увеличила скорость, надеясь снова вырваться вперед. Но и на этот раз они быстро со мной поравнялись.

На долю секунды я бросила взгляд в их сторону. Салон машины был освещен, и я увидела, как Роб чем-то мне машет.

Домкрат!

Сделав последний рывок, их машина резко стала сдвигаться вправо, прямо на меня, сталкивая мой автомобиль с дороги. Я безуспешно пыталась повернуть руль, но колеса продолжали скользить. Машину закрутило, и она кувырком полетела вниз по склону обочины, в сторону стены деревьев метрах в десяти.

Пока машину переворачивало, я умудрилась не выпустить руль. Но вот автомобиль снова оказался правым бортом вверх, я закрыла лицо руками, и мы врезались в дерево. Треснуло лобовое стекло. Раздался оглушительный хруст стекла и металла.

А затем внезапно наступила зловещая тишина.

У меня болело плечо. Руки содраны в кровь. В голове стучало. Но каким-то чудом — никаких серьезных повреждений.

Последний удар распахнул дверь со стороны водителя, и мокрый снег налипал мне на лицо. Прикосновение ледяных хлопьев не давало упасть в обморок, и вдруг сознание прояснилось. Было совершенно темно, и на минуту я почувствовала огромное облегчение. Скорее всего, они увидели, как моя машина закувыркалась вниз по обочине, и, решив, что со мной покончено, уехали.

И тут я заметила, что не одна. Неподалеку раздалось тяжелое хриплое дыхание, переходящее в высокий прерывистый звук, который я в детстве описала как смех.

Там в темноте меня подстерегал Роб Вестерфилд, так же, как двадцать три года назад в темноте гаража он ждал Андреа.

Первый удар домкрата просвистел мимо меня и пришелся на подголовник. Вцепившись в крепление ремня безопасности, я с трудом расстегнула защелку и поползла на пассажирское сиденье. И тут на меня обрушился второй удар. Он прошел так близко, что даже задел мои волосы.

Андреа, Андреа, так было и с тобой. О Господи, пожалуйста… Прошу тебя, помоги мне…

И тут мы с Робом одновременно услышали рев автомобиля, вылетающего из-за поворота. Наверное, его фары выхватили из темноты обломки моей машины, потому что автомобиль развернулся и рванул вниз по склону, туда, где я оказалась в ловушке.

Блеск фар осветил Вестерфилда с домкратом в руках. Правда, и меня тоже — теперь Роб отчетливо видел, где я прячусь.

Зарычав, он обогнул машину и подошел ко мне. Он заглянул в салон, и его лицо оказалось в сантиметре от меня. Я попыталась его оттолкнуть, а он занес домкрат прямо над моей головой.

Воздух взорвался от воя сирен. Я закрыла голову руками, ожидая финального удара. Я пыталась зажмуриться, но почему-то не получалось.

Я услышала глухой удар, и вдруг лицо Вестерфилда исказилось от удивления и боли. Домкрат упал на соседнее сиденье. Роба бросило вперед, и он куда-то исчез.

На месте, где он только что стоял, теперь виднелся спустившийся со склона автомобиль. Водитель увидел, что происходит, и, чтобы спасти мою жизнь, сделал единственное, что мог: сбил Роба Вестерфилда.

Ослепительные фары полицейских машин буквально превратили ночь в день, и я разглядела лица моих спасителей.

За рулем машины, сбившей Роба, сидел мой отец, а рядом с ним — брат. На лице отца застыло то же выражение агонии, как и в тот день, когда он узнал, что потерял свою первую девочку.