Паприка (Papurika)

27

Через несколько секунд Ацуко пришла в себя, но Осанай успел стянуть ее трусы до щиколоток.

– Ах ты негодяй! Ты что себе позволяешь? – отчаянно выкрикнула Ацуко.- И кто ты после этого, а?

Ацуко попыталась встать, но получила толчок в грудь и снова осела на пол. Ей было трудно дышать, болела челюсть. Придерживая Ацуко одной рукой, Осанай стягивал с себя брюки. Он лишь молча сопел. Ему нечего было сказать. Нет таких слов, чтобы оправдать насилие. А если бы и нашлись, их вряд ли хватило бы, чтобы объяснить, зачем он унизил Ацуко. Что бы та ни говорила, у него не оставалось иного выбора – только взять ее силой.

Какое-то время Ацуко сопротивлялась. Осанай успел порвать на ней платье и локтем разбил губу до крови.

– Сиди тихо,- чуть ли не плача взмолился он. Ацуко удивилась: «Что это? Неужели врача шокировала кровь?» – Я не хочу делать тебе больно. Ты мне нравишься. Я тебя люблю. Прошу тебя.

Ацуко показалось, что Осанай не обманывает ее. Однако его любовь мало чем отличалась от угрозы хулигана: «Ша, а то сделаю больно». Она оценила абсурдность ситуации – и понимала: ничто не удержит Осаная, ни травмы, ни обморок. Он доведет дело до конца – хотя бы из гордости. Платье было не жалко. Однако новых увечий " она не хотела. «Пусть насилует,- решила она.- Все же не мужлан, просто юнец. Стерплю. Надеюсь, он не заразный. Изо рта не воняет, вроде чистоплотный. Да, он враг. Была бы мужчиной – наверняка стояла бы насмерть. Но я женщина и уподобляться этим баранам не собираюсь. Пусть зарубаются сами».

– Хорошо, твоя взяла.- Она похлопала Осаная по спине.- Ты получишь меня. Только успокойся.

– Неужели…- Отчаяние загнанного зверя тут же сменилось умилением. Осанай улыбнулся сквозь слезы.- Неужели ты меня наконец-то поняла?

– Да, но ты пообещай сделать мне приятно.

– Все будет нормально,- ответил Осанай, однако по лицу было видно, он в себе не уверен. И Ацуко стало смешно.

Если забыть о соитиях в снах пациентов, в объятиях мужчины она оказалась впервые за несколько лет. Ацуко целиком и полностью отдавалась своей работе, но временами и ее охватывало желание. И теперь она могла выплеснуть все накопившееся.

Пока Ацуко, сбросив одежду, снимала белье, ей начало казаться, будто она сама соблазнила и затащила в постель этого красавца. К тому же нельзя сказать, что он ее не любит. Другое дело – как. И в самом деле, возвысить себя над ней как-то иначе он и не собирался. Как она и просила, он лишь старался, чтобы ей было приятно. Такова истина мужчины в порыве соития, но это, бесспорно, его истина.

Ацуко, не сопротивляясь, улеглась на диван. Глядя на нее, Осанай опять поймал себя на мысли, что настал тот миг, о котором он так долго мечтал. В предвкушении близости его тело содрогнулось, будто от озноба. Приняв это за «дрожь самурая», он подумал: что же с моим «дружком», который поник и никак не может взбодриться? Прямо перед его взором откровенно раздвинулись бедра. "Не может быть«,- мелькнула мысль, и Осанай занервничал. Сжав «дружка» в руке, старался его укрепить. Видя, что это тщетно, он прильнул всем телом к Ацуко. Однако понял: взглянув ей в лицо, он еще сильнее оробеет,- поэтому целовать не стал, а лишь пару раз назвал ее по имени. Сэйдзиро Инуи не мог слышать его голос – он лишь отслеживал происходящее через МКД и поносил Осаная на чем свет стоит:

– Что ты с ней возишься? Остолоп! Не можешь справиться? Или дело не в ней?

Как ни старался Осанай, у него ничего не получалось. Время уходило, ее выделения густели и неприятно слипались лобковые волосы.

Ацуко разбирала злость – она знала, что происходит с Осанаем. Ей и раньше приходилось слышать, что у мужчин при первой близости с очень любимой женщиной зачастую ничего не получается. К тому же – если она красивая. Пожалуй, Осанай по-настоящему любил Ацуко и попросту робел в ее присутствии. Это лишний раз доказывало, что он признавал ее достоинства, но, с другой стороны, заводился от одной мысли о близости. И в этом смысле его беспомощность в постели с Ацуко можно было истолковать как нанесенное оскорбление.

– Ну и к чему это все? – закричала она.- Собрался – так делай. Чего сдрейфил?

– Прости,- робко сказал Осанай,- я перегорел. Оттолкнув Осаная, Ацуко оделась – душ она решила

принять потом.

– Только и можешь любить марионеток. Сосунок! У Осаная взыграло самолюбие, и он с гневом выпалил:

– Сама хороша! То строит из себя саму невинность, то указывает, что ей да как.

– И кто это говорит? Терапевт, не владеющий собственным телом? Мало того что мерзавец, оказывается, и мужик из тебя никакой.

– Прямо моими словами заговорила! – Осанай злился.- Что с того, что красивая? Разве можно назвать женщиной ту, кто может любить лишь уродов-подкаблучников да пациентов-психов?

Ацуко устала от ребяческой перебранки и принялась собирать разбросанную посуду. Осанай еще некоторое время возмущался, но вскоре ушел. Тогда она набрала ванну и, погрузив в нее нывшее от синяков и ссадин тело, принялась хладнокровно рассуждать. Как психотерапевт, она потерпела фиаско. Ей следовало бы утешить Осаная, ушедшего не солоно хлебавши. Причем утешить не из гуманных побуждений. Тут вопрос интересов – она могла бы сделать его своим сторонником. Однако, сорвав на Осанае злость, Ацуко ничуть не упрекнула себя за эту минутную слабость.

Ей не давало покоя одно – не нашлось выхода для вспыхнувшей страсти. Власть разума сдерживала плоть, и Ацуко нуждалась лишь во взрывном выплеске. Ее страсть могла бы улетучиться, точно семена бальзамина, которые разносятся ветром от легкого касания. И за этой страстью кроется столько сексуального вожделения, что его не в состоянии унять даже слабая женщина, податливая на ласки самоутешенья. Что говорить об интеллектуалке, которая обычно игнорирует и подавляет в себе такие «принципы удовольствия». Ацуко подумала о Токиде.

Если бы этой ночью Морио Осанай не сплоховал, ей пришлось бы пожалеть, что он опередил Косаку Токиду. Ацуко захотелось увидеться с Токидой, кинуться ему в объятья. Морального уродства Морио Осаная, у которого даже в гневе лицо оставалось красивым, ей хватило. Тянуло к чистоте Косаку Токиды – пусть даже он не красавец.

«Позвоню-ка я Токиде. Если мать по-прежнему в деревне, зайду к нему. Или он придет сюда. И мы проведем эту ночь вместе. Надеюсь, мое предложение не покажется ему странным, и он согласится. В конце концов, не я первая нарушила правило этого дома. Пусть предъявляют Осанаю». Ацуко поймала себя на мысли, что ради близости с Токидой лихорадочно придумывает несуразные доводы,- и рассмеялась, набирая номер Токиды.

– Минуту… Да. Слушаю. Токида у телефона,- ответила его мать. Почему-то очень взволнованная. Ацуко огорчилась.

– Матушка, что с вами? – поинтересовалась она.

– А, Тиба-сэнсэй! Сэнсэ-э-эй! – Мать Токиды узнала Ацуко и растерянно залепетала: – Сэнсэй, сэнсэй! Косаку… это… с ним… что-то странное. Что-то не так.

Она плакала. Ацуко вскочила в ванне:

– Что случилось?

– Странное. Очень странное.

Мать Токиды не могла объяснить, что случилось – заболел у нее сын или у него травма.

– Я сейчас приду.

Не успела Ацуко выйти из ванны, как от холода тело покрылось мурашками. Ее терзали вполне недобрые предчувствия. И они оправдались, едва она ступила на порог квартиры Токиды.

Мать Токиды, Макико, только что вернулась и даже еще не переоделась с дороги. Ацуко вошла вместе с ней в комнату сына. Обстановка здесь мало чем отличалась от лабораторной, только стояла большая кровать – как раз под массивное тело. Косаку сидел на этой кровати в пижаме, бесстрастно уставившись перед собой. На оклик Ацуко не отозвался.

Уложив Токиду на кровать, Ацуко отвела его мать в гостиную и там принялась расспрашивать.

– Я вернулась с полчаса назад,- плача, рассказывала та.- Косаку сидел такой же, как вы видели. Когда это с ним стряслось? Бедный мальчик.

Макико вытерла слезы. В отличие от сына, она была чересчур худой, а походили они друг на друга добрыми и спокойными глазами. Только ее теперь распухли от слез.

– Дверь была закрыта?

– Да, я позвонила, но он не открывал. Тогда подумала, что его нет дома, и открыла своим ключом.

– Выходит, изнутри дверь не закрыли на защелку?

– Да. Дверь закрывается сама, а защелку ни Косаку, ни я…

Ацуко поняла, что мать Токиды – такая же беспечная, как и он. А еще – что, пока матери не было, Косаку мог не захлопнуть дверь, и она оставалась приоткрытой. Ацуко полагала, здесь кто-то побывал без ведома хозяев. Она стояла перед Макико, но никакие причитания матери Косаку не могли сбить ее с мысли. Да и причитала Макико больше для самоуспокоения.

– Это все его исследования довели. Постоянно так ломать голову. Кто угодно спятит. А он такой наивный мальчик.

Ацуко еще раз заглянула в комнату Косаку. Там не было аппаратуры, пригодной для лечения. Такой, в которой разбиралась бы она сама. Лежали непонятные блоки электронных приборов, инструменты – все то, чему Вскоре предстояло стать последним словом техники в области психотерапии. На больших и малых мониторах светились чертежи и трехмерные изображения.

Здесь явно ничего не трогали, а довели Косаку до такого состояния при помощи МКД.

«По указке Инуи или нет – теперь неважно. Но к этому причастен Морио Осанай». Ацуко проверила шевелюру Токиды. МКД не нашла – значит, уже сняли. Если Осанай несколько раз беспрепятственно проникал в эту комнату, он мог сначала крепить, а позже снимать МКД с головы спящего Косаку. Он же вполне мог довести психику Косаку до аутизма, подключая психотерапевтическую аппаратуру из своей квартиры.

«Как они смеют! Косаку – сущий ангел!» От гнева у Ацуко защемило под ложечкой. Она еще раз осмотрела голову Косаку и обнаружила ранку на темени. К кончику пальца Ацуко прилип сгусток крови. Вполне вероятно, этот след оставили контакты конусообразного МКД. И если модуль крепили с такой силой, что оставались следы, когда его отрывали, даже мертвый бы проснулся.