Папуля

Мэнло-Парк

Он думал о том, как живописен город из окна самолета – будто вышит на скатерти, и можно его свернуть, стряхнув крошки. Удачный вышел образ, Бен был доволен, но тут самолет угодил в воздушную яму, горизонт за окном накренился, два бокала водки с содовой, выпитые перед полетом, запросились обратно. В душе зашевелился бездонный, темный ужас – неужели он умрет, уставившись в экран, вделанный в спинку кресла, под повтор «Фрейзера»?

Приземлились в конце концов благополучно – подумаешь, чуточку взмок да порвал от волнения салфетку. До чего же быстро забылась смертельная угроза – соседка Бена уже отстегнула ремень, готовая вскочить и потянуться к багажной полке.

Бен не торопился отстегиваться. Спешить некуда, к багажной вертушке бежать не надо: Бен всегда с собой берет только ручную кладь и этим гордится, да и летит он всего на пять дней. В самолете он успел поработать – прочитал свежий черновик, что прислала автор-«невидимка». Девушка она славная и пишет неплохо, хотя книга, разумеется, дрянь. Воспоминания Артура: детство в Канзасе, Стэнфорд, Мэнло-Парк, основание компании, небывалый успех в восьмидесятых. Закончить книгу Артур хотел длинной нудной главой о своем несправедливом изгнании, о захвате компании советом директоров. Артур считал себя жертвой судьбы, винил в своем крахе происки хитроумных врагов, а не утечку информации. Может быть, потому он и нанял редактором Бена – решил, что оба они жертвы, мученики, пусть Артур, возможно, все-таки будущий миллиардер, чего не скажешь о Бене.

Книгу Артур задумал как одиссею, просьбу эту он не раз повторял в письмах – длинных, зачастую ночных, без знаков препинания, и чем дальше, тем больше в них было надрыва, и никаких восклицательных знаков не надо. Читал ли Бен Кастанеду? – вопрошал Артур. А Роберта Макки? Знает ли он, что такое темная ночь души?

Бен затолкал рваную салфетку в карман на сиденье, откинулся на спинку, включил телефон. Дурное предчувствие, только и всего. И все-таки хорошо, что он в другом часовом поясе – отстал на три часа от Нью-Йорка, будто выпал из времени. Элинор больше не отвечала на сообщения, даже если Бен писал, что совсем пропадает, намекал на самоубийство. Последнее его сообщение было: Умоляю тебя! Она молчала уже несколько месяцев – с тех пор как узнала о начале служебного расследования.

С недавних пор знаменитости повадились убивать себя по-новомодному – вешаются на дверных ручках. У Бена своя теория, чем этот способ хорош: просто, без боли и не так позорно, как другими средствами, он читал, что даже со стула вставать не нужно. Куда проще, чем сигануть с крыши или с моста, не так театрально. Он однажды звонил по телефону доверия для самоубийц – после ухода Элинор, но до того, как его официально уволили. Звонил в основном ради того, чтобы рассказать потом Элинор, – и сразу пожалел, хотел от унижения повесить трубку, но не смог, а стал машинально, как робот, объяснять дежурному, что с ним происходит, а тот с навязчивым любопытством расспрашивал, что и кому Бен сделал.

Пришло сообщение от помощницы Артура, что его будет ждать машина (черная «сузуки кидзаси», 7780). И знакомый Стивена все-таки объявился, адрес прислал. Бен посмотрел, где это – не так уж и далеко, совсем небольшой крюк. Водитель наверняка не откажет. Бен успокоился.

Пассажирка в соседнем кресле вздохнула, глянула на табло, не пора ли уже. Едва раздался сигнал, она вскочила, хотя с места было не сдвинуться, пока толпа в проходе не потянется к трапу.

Неудачный выдался у него год. На самом-то деле времени прошло больше, но проще это считать годом, по-школьному, – отгородиться от этого кошмара, расценивать его как обособленный отрезок времени, ни с чем больше не связанный. Бен сутками просиживал перед телевизором, хоть и не мог больше смотреть передачу Элинор, где звезды узнавали о своих корнях. Сколько бы ни повторяла Элинор мягким западным говорком, что передача дурацкая, зрителям все равно она нравилась – люди с радостью смотрели часовой выпуск лишь ради того, чтобы узнать, что Гарри Конник Младший – дальний потомок Буффало Билла.[2]

Он снова начал курить, глотать всякую химию – исключительно таблетки, ничего запрещенного, он же взрослый, ответственный человек. А все Стивен – светловолосый, с детской мордашкой, зачастил к нему с пламенными речами против преемницы Бена, с уверениями, что без него все разваливается. С идеями новых совместных проектов: подкаст, интернет-сериал, богатенький парниша, к которому можно обратиться за деньгами, хоть Стивен и не уточнял когда. «После фестивалей», – говорил он уклончиво.

Бен всегда умел найти подход к богачам. Этого требовала его прежняя работа – умения очаровать, подольститься к толстосумам, чьи дома появляются на страницах журнала: твоя задача – придать их жизни глубину, утонченность, а они в долгу не останутся – или денег пожертвуют, или вступят в совет директоров, упрочив вашу связь. Богатые внушают чувство, что ничего невозможного нет, ведь для них это так и есть. Если крутишься с ними рядом, то проникаешься верой в изначальную доброту мира, чувствуешь себя избранным, неуязвимым. Бен тоже поддался магии денег – верил, даже после всего, что ему не дадут пропасть. Но все эти люди куда-то делись, лишь один член совета директоров замолвил Артуру словечко за Бена, порекомендовал его как редактора – из чувства справедливости. Или жалости.

Встречи со Стивеном воодушевляли Бена – они строили планы, а в пепельнице потихоньку росла гора окурков. А после ухода Стивена наваливалась тоска. Нельзя ему курить, не стоит водиться с юнцами чуть за двадцать. Голова гудела, будто стянутая обручем, всплывали обрывки песен, Бен напевал вслух и улыбался.

Однажды он ездил вечерним экспрессом на встречу с другом юности, пропустить по стаканчику. Друг якобы предлагал ему работу, но Бен знал, что это всего лишь видимость, у работодателей он в черном списке. Надолго ли? Кто-то наверняка знает, держит в уме определенный срок, в зависимости от того, насколько серьезны его прегрешения, – но, так или иначе, ему ничего не говорят.

Он опаздывал, бежал задыхаясь, перепрыгивая через две ступеньки. Миновав турникет, он облегченно вздохнул: поезд еще стоял у платформы. Двери были закрыты – черт! – но вдруг открылись, издав что-то вроде натужного вздоха. Отлично! Но тут Бен понял: он на платформе один и вагон пустой. Его охватил ужас. Бен решил уехать следующим, вот и все. Но поезд не отправлялся, так и стоял с открытыми дверьми у перрона. Бен смутно чувствовал: садиться в вагон нельзя. Поезд ждет только его одного. Сесть на него – значит покинуть этот мир и очутиться в другом, чуждом. Бред, конечно, – мало ли почему он задерживается, – но поезд стоял очень долго, не трогался, и страх в душе Бена нарастал с каждой секундой. Поезд не тронется, пока он не сядет. Бен точно это знал. Оранжевые кресла были ярко освещены, кондуктор стоял к Бену спиной, это и было почему-то страшнее всего, кондуктор без лица.

– Как долетели, хорошо? – спросил водитель.

– Да, спасибо.

Сумку Бен поставил рядом с собой на заднее сиденье.

– Повезло нам с вами, – сказал водитель, вырулив на дорогу, по которой машины выезжали из аэропорта. – В сторону юга пробок сейчас нет.

– Вот что, – Бен подался вперед, – вы не против сначала в другое место заехать? Недалеко, я проверял. Можно сказать, на секундочку.

Водитель пожал плечами – то ли не против был сделать крюк, то ли так выражал недовольство. Протянул Бену свой телефон в толстом камуфляжном чехле:

– Вбивайте адрес.

Навигатор привел их в квартал близ океана – бежевые домики, двери в испанском стиле, дощатые настилы в морском тумане. Улицы шире нью-йоркских, людей на тротуарах меньше, одни студенты, ждут поезда. Все в куртках и вязаных шапочках, поеживаются от сырости. Две девушки, застегнутые в одну фуфайку, смеясь, ковыляют по платформе, будто шестилапый диковинный зверь.

– Припарковаться? – спросил водитель, подъехав к оштукатуренному зданию.

– Не надо, я на минутку в самом деле.

Дверь открыл заспанный парень – босиком, глаза закрываются на ходу, а все равно строит из себя делового. Взгляд он направил мимо Бена, в пустой коридор.

– Я вас ждал чуть позже. – Он сунул ноги в сандалии, стоявшие под дверью. – Проходите.

В комнате на диване сидела девушка в старомодном приталенном платье.

– Это друг Стивена, – объявил хозяин.

– Здрасте. – Девушка устроилась, поджав под себя ноги, натянув на колени юбку-колокол. Волосы у нее были цвета красного вина, Бену этот цвет напомнил начало девяностых.

– А вы откуда знаете Стивена? – спросил парень, достав коробку для рыболовной снасти, и поманил Бена к кухонному столу.

– Он мой помощник, – объяснил Бен. Вернее, бывший помощник, да какая теперь разница? – Он дал мне ваш телефон.

– Славный он малый, Стивен.

– Отличный малый.

Этот вымученный разговор должен был придать сделке видимость нормальности, обыденности.

– Да, надо бы проведать как-нибудь Стивена, – сказал парень.

– Ты же не любишь Нью-Йорк, – подала голос с дивана девушка. – Ты же говоришь, там… – она задумалась, захлопала глазами, – ужасно.

Она повернулась к столу, лучезарно улыбнулась Бену. А вдруг она знает, кто он такой? Слышала, в чем его обвиняют? Да ну, глупости, откуда ей знать? Когда Бен уходил, девушка, зевнув, помахала ему с дивана.

Обмен совершен, деньги перешли из рук в руки – все как надо. Как в компьютерной игре – все препятствия позади, награда завоевана, слышен радостный перезвон. На лестнице Бен попытался проглотить таблетку, но тут же закашлялся, пришлось остановиться, прижаться к стене. Он старался кашлять потише, но получалось лишь сильнее, пока наконец таблетка не раскрошилась в горле.

– Все в порядке? – встрепенулся водитель, когда Бен открыл дверцу.

– Нью-йоркский знакомый. Надо было зайти, кое-что передать.

– Прекрасный город Нью-Йорк, – сказал водитель. – Я там был… сколько же раз – пять?

– Да, – отозвался Бен, – прекрасный город.

Он откинулся на сиденье, в машине было тепло от печки. Он тоже когда-то думал, что Нью-Йорк – прекрасный город. Славный город. К Бену приезжал туда в гости брат, всего однажды. Бедняга Джуд, живет теперь в интернате в Лонг-Бич, думает, что вся его жизнь – телешоу, что на него смотрят зрители. Мать однажды водила вокруг головы Джуда металлоискателем, уверяла, что он заглушает голоса. Как ни странно, помогло. Хоть ненадолго.

Джуд приезжал к нему в Нью-Йорк еще до болезни, хотя звоночки, пожалуй, уже были. Даже если и были, Бен за своими заботами не замечал странностей в жизни брата. В тот год Бена повысили – журналисты брали у него интервью, угощали обедами, где вино лилось рекой, звонили его университетским преподавателям, расспрашивали о его успехах в науках; он получал по электронной почте поздравления от тех, кого когда-то боготворил, а на банкетах отмерял порциями свое внимание, как будто это ограниченный ресурс, – да так оно, собственно, и было. Предложения Элинор он еще не сделал, но все к тому шло. Это было время необычайного везения, пусть вслух об этом никто не говорил, даже думать не смели, – не было причин полагать, что это когда-нибудь кончится.

Бен не любил вспоминать тот единственный приезд Джуда – как между ними сгущалось молчание, как он нарочно прятал от брата Элинор.

– Может, сходим в клуб? – предложил в один из вечеров Джуд, стоя в новой рубашке, наглухо застегнутой.

На Восточном побережье Джуд был впервые. Старший брат – когда-то он казался Бену всезнающим; это он учил Бена пользоваться видеокамерой, а однажды, когда Бену было двенадцать, при всех двинул его под дых. Бен не пошел с Джудом в клуб, не водил его на Эмпайр-Стейт-билдинг, относился к нему с пренебрежением – за примерами далеко ходить не надо.

Город остался позади. Кругом зеленели холмы, вдоль каньонов стелился туман. Кое-где сквозь густую зелень проглядывала почва, ярко-рыжая.

– В отпуск? – спросил водитель.

– Нет, по работе, – ответил Бен, дав понять, что не настроен разговаривать, но водитель намека не уловил.

– Что за работа?

– Книга, – сказал Бен. – Работаю над книгой.

– Ух ты, книгу написали! – Водитель восхищенно покосился на него в зеркало.

Бен тут же насторожился, ощетинился.

– Я только редактирую, а писал не я.

– Значит, кто-то другой пишет? – Бен не видел лица собеседника, но без труда мог представить. – А вы только причесываете? Неплохо устроились!

Да, его есть за что презирать. Знал бы этот человек, что Бену и так несладко, что он и без того наказан свыше. Да что толку об этом думать, разглядывать прошлое под разными углами, представлять, что все могло бы сложиться иначе. Бен в последнее время пристрастился к телевизору, вот и стал верить в счастливые повороты судьбы, считать жизнь гибкой, податливой – люди пекут кексы в форме цветов или щенят и выигрывают за это тысячи долларов, Гарри Конник Младший одной крови с Буффало Биллом. В Нью-Йорке уже сумерки, а здесь белый день – разве не чудо?

Красота за окном заставила Бена забыть, что его благодушие искусственное, – это начала действовать таблетка, дыхание перехватило, будто от нежданной радости, он вдруг расчувствовался, его захлестнула благодарность ко всем вокруг: и к водителю за то, что согласился изменить маршрут, и к Артуру – оплатил поездку, машину за ним прислал. И даже сейчас верит, что Бен чего-то стоит.

Как там сказано в последнем варианте книги? Любую мечту можно осуществить. Любую. До чего старомодно, в духе Нормана Винсента Пила! Но и сам Артур уже немолод – под шестьдесят? Бен, у[3] ткнувшись лбом в стекло, почувствовал, как машина поворачивает. Когда же они съехали с магистрали? Кругом зеленели влажные, мшистые холмы, как где-нибудь в Хоббитании, – мать читала им с Джудом Толкиена, когда они были маленькие. Она всегда читала им на ночь при свече – довольно странный воспитательный прием, если вдуматься. Бен поднял голову – водитель сверлил его взглядом. Машина стояла.

– Ну что? – Водитель откашлялся. – Готовы?

Бен понял, что стоят они уже давно. Хотел расплатиться, но денег шофер не взял.

– Уже оплачено, – сказал он, махнув рукой. Казалось, ему неловко.

Новомодная штука, сказал Бену Артур, жабий яд, похлеще аяуаски, и действует дольше, и, признаться, он, Артур, побаивается, слишком уж забористое зелье, но ведь затем и стоит принимать, разве нет? Знает ли Бен, что если официально зарегистрировать религиозную группу, то можно ввозить кое-какие вещества для церемоний беспошлинно и ничего за это не будет? Знает ли Бен, что Штаты могут отключить интернет в другой стране?

– В целом государстве, – Артур присвистнул, – чик – и нет связи! Вот бы здесь такое провернуть, уберечь нас от самих себя, да только никто на это не пойдет.

Артур был в рубашке поло и спортивных брюках, лицо морщинистое, как у комика, привыкшего улыбаться, а в огромных лапищах – металлическая фляга с водой, откуда он все время отхлебывал. Он показал Бену свое фото с Папой Римским, и это смахивало на шутку, как и то, когда Артур записал имя Бена на клочке бумаги и дважды подчеркнул. Они сидели в гостиной старого викторианского особняка, где Артур устроил зачем-то студию звукозаписи.

– Вы играете на чем-нибудь? – поинтересовался Бен.

Артур обвел ласковым взглядом микрофоны.

– Нет, пока не пробовал.

Артур хотел пройтись для начала по первой главе, страница за страницей – точнее, слово за словом. Наверняка у Артура нашлись бы и другие дела, каждая минута у него была на вес золота, но он, казалось, не спешил, готов был посвятить день кропотливой работе. Он заставлял Бена читать вслух предложение за предложением, а сам сидел с напряженным лицом, прикрыв глаза, вникая в каждое слово.

– Хорошо, – повторял Артур веско. – Очень хорошо.

Бену ни с кем еще не приходилось работать так тщательно, но ему, пожалуй, нравилось – так он и представлял труд редактора, когда учился в школе. Иногда Артур взбрыкивал неизвестно почему – настаивал на британской орфографии, возражал, когда Бен заменил «девушку» на «женщину». Оборвав Бена посреди предложения, он встал с кресла, потянулся к потолку, наклонился, постоял, слегка раскачиваясь вправо-влево.