Теперь уже известно, каким мощным рубежом был укрепленный район «Ильменхорст», особенно на инстербургском направлении. Инженерные сооружения в сочетании с рельефом местности давали основания немецкому командованию считать его неприступным.
Здесь находилась третья танковая армия врага. Разведгруппа «Джек» действовала главным образом в этом районе. С каждым днем нам все очевиднее становилось направление и характер оборонительных полос, которые тянулись от города Рагнита, что на литовской границе, на юг, через Гумбинен, Гольдап к озеру Шпирдинг-Зее, и от Тильзита через Велау, вдоль Мазурского канала к озеру Доргайнен-Зее. Из показаний пленных нам стало известно, что весь район к западу от реки Дайме, за которой лежал Кенигсберг, тоже сильно укреплен.
Мы вновь взяли направление на юг, в сторону ставки Гитлера. По пути сделали крюк, чтобы спрятать одну радиостанцию в облюбованном Шпаковым месте — у «Трех кайзеровских дубов». Аня нехотя отдала Николаю Андреевичу свою рацию. Она немного огорчилась, хотя и понимала, что наиболее правильно было держать один передатчик в запасе, в тайнике.
На одном из хуторов я взял у какого-то бауэра сапоги: громоздкие, с широкими носами, но на подъеме они оказались малы — пришлось сделать надрезы.
— Это ты для вентиляции, что ли? — съехидничал Целиков.
В жизни людей случаются самые невероятные случаи, к тому же — они повторяются. В пути мы снова встретились с группой майора Максимова и с новой группой разведчиков Первого прибалтийского фронта, которой командовал капитан Денисов. Их маршрут совпадал с нашим. Решили идти все вместе. И хотя наша огневая мощь возросла, все же двигаться такой большой группой по насыщенной войсками территории было сложнее.
Мы шли навстречу фронту. По пути все больше отмечалось передвижение войск. Большие и малые дороги были запружены беженцами. Создавалась ситуация, которую мы переживали в 1941 году. Когда группа «Джек» начинала действовать, прусские леса были пустыми, безлюдными — только солдаты прочесывали их. Теперь прифронтовые леса наполнились толпами. Было труднее нам, но стало труднее и преследовать нас. Иногда мы вливались ночью в толпу и шли некоторое время, если это соответствовало нашему маршруту, вместе с неизвестными нам людьми. На нас не всегда обращали внимание, ибо среди разношерстного людского потока трудно было разобраться где кто, тем более ночью.
По пути мы фиксировали обнаруженные новые оборонительные точки. В пойме реки Инстер, которую нам нужно было форсировать, встретили большой обоз беженцев, поднятых с прифронтовой полосы. Невдалеке у огня лежали трое мужчин, очевидно, погонщики коров. Тяжело посапывая, жуя жвачку, крупные рябые животные, сбившись в кучу, стояли или лежали недалеко от костра.
Шпаков и Максимов решили поговорить с этими людьми. Группы остановились, а нас четверо — Максимов с переводчиком и я со Шлаковым — подошли к огню. Люди молчали, видимо дремали. Нас они не видели, ибо мы подходили сзади. Когда мы заговорили, они только повернули головы в нашу сторону. Один из них бросил взгляд в ту сторону, где на земле лежала двустволка. Помня о случае со стариком на хуторе, который едва не выстрелил в меня, я подошел и поднял ружье.
— Оно не заряжено, — сказал по-немецки тот, возле кого оно лежало.
— Мы — литовцы, — опустившись на колено и опершись на автомат, первым начал Шпаков. — Служим в немецкой армии. Большевики захватили наши земли, вот мы и очутились здесь. А вы кто будете?
— Мы из-под Шиллена, что на границе с вами. Теперь там фронт.
— А почему вас не эвакуировали по железной дороге или на автомашинах?
— Войска нужно перевозить. Разве наберешься вагонов, чтобы столько беженцев да еще со скотом перевозить? Русские же наседают, — говорил один из них, по виду старший. На нем была кожаная потертая шапка, суконная черная куртка. — Всю жизнь я прожил на одном месте. Говорят, русские никого живым не оставят. Оно и понятно — мстить им есть за что.
— А может, в Сибирь сослали бы, да и только, — вмешался в разговор тот, что посматривал на ружье.
— Все обойдется. Только время переждать. Пробовали и в прошлую войну сунуться сюда к нам в Восточную Пруссию — наши их вдребезги разнесли. Я сам участвовал в боях под Танненбергом, — не без гордости вспомнил третий, что был в сером полупальто с накладными карманами. — Будет так и сейчас: войск у нас много, да еще сверхмощное новое оружие.
Было видно, что остальные немцы не разделяют мнения своего третьего спутника по несчастью. Нам же разводить дискуссию не имело смысла. Мы пошли дальше. Остановились на дневку в лесу северо-восточнее Инстербурга. В следующую ночь вели разведку в окрестностях этого города, обходя его с востока и двигаясь к югу. Город лежал как на ладони. В небо взметнулись стрельчатые кирхи. Несколько одинаковых огромных красных зданий в восточной части города, несомненно, были казармами. И вообще большинство домов были красными — стены и черепичные крыши одного цвета.
Работы здесь нам хватало. Кроме того, что мы выявляли систему укреплений, не менее важно «Центру» было знать, какие воинские части держит здесь Гитлер, как они маневрируют. Хорошие данные мы получили от «языка» — танкиста из дивизии «Герман Геринг», которого прихватили на правом берегу реки Ангерапп, под Гумбиненом.
Под Гольдапом, как и в прошлый раз, почти ежедневно приходилось ввязываться в перестрелку с гитлеровцами. Здесь они, как говорится, наступали нам на пятки. Тогда мы связывали это с тем, что часто брали «языков», выходили на связь. Теперь же я считаю, что близость главной гитлеровской ставки «Вольфшанце», а также ставок командующего авиацией и сухопутными войсками была причиной усиленной охраны прилегающих территорий.
Только мы появились в районе Гольдапа и остановились на дневку, как вновь попали под проческу леса. На сей раз мы заметили гитлеровцев раньше и своевременно начали маневр. Шли, как всегда в таких случаях, цепью, с большой осторожностью. По пути встретили высохшее болото с высоким тростником. Думали, чем дальше в болото, тем надежнее убежище. Но на одной из просек попали на засаду. Перед нами раздались выстрелы.
— Вперед! — подал команду Максимов — он был старшим объединенной группы. Это было единственно правильным решением, ибо сзади на нас наседали другие вражеские цепи. Дружным огнем мы заставили замолчать засаду, сбили ее, перескочили через просеку. Подсчитали людей. Из группы Максимова погиб любимец всех разведчиков, отчаянный парень Миша Удалов. Пуля сразила его наповал. Не стало и врача из группы прибалтийцев. Никто не видел, что с ним случилось. Но исчезновение его насторожило нас. Он был немец по национальности, врач из Риги. Ходил он без оружия и, кажется, был рад, что ему его не предлагают. Носил через плечо сумку с медикаментами с нашивкой красного креста. Не берусь утверждать, насколько подозрение, что он мог изменить нам, имело основание — для меня это осталось загадкой, но тогда мы решили изменить известный ему наш первоначальный маршрут. Мы круто повернули на север. Может, в этом и было наше спасение. Если бы мы продолжали идти на юг, то наверное напоролись бы на минные поля, окружавшие «Волчье логово».
Твердо помню только одно, что во время маневра, еще до боя с засадой, где погиб Михаил Удалов, я оказался рядом с этим пропавшим без вести врачом, а может, он умышленно подошел ко мне.
— Нам здесь несдобровать, — сказал он мне на ходу по-немецки, — а немцев нам нечего бояться: мы же с тобой интеллигенты, и работы у них для нас всегда хватит.
В тот момент я не мог ему ответить и сделал вид, что не понял его намека. «Болтает черт знает что», — подумал про себя. Помню хорошо серое бескровное лицо, водянистые глаза под очками, черный непромокаемый плащ и длинный серый шарф, которым он постоянно кутал шею. Погиб он или ушел от нас — неизвестно.
Мы продолжали выполнять свой долг. По содержанию задания, что поступали из «Центра», по обстановке, которую мы наблюдали сами, мы предчувствовали, что на этом участке назревали важные события. Нам было предложено усилить наблюдение за перемещением и концентрацией вражеских войск, подтягиванием резервов. Мы установили, что оборону здесь занимали части 41-го танкового корпуса. Мощный бронированный кулак был расположен к востоку от Мазурских озер.
Как стало позже известно, он прикрывал ставку Гитлера — «Вольфшанце». В лесах, которые являлись хорошей маскировкой от воздушной разведки, мы встречали скопления танков, бронетранспортеров, штурмовых орудий, автомашин. Меняя позиции, мы передавали сведения в «Центр».
Это было 16 октября. Мы услыхали ночью, как задрожала, ходуном заходила прусская земля. Настала долгожданная пора. По очереди припадали к наушникам, слушали сводки Совинформбюро, и радостью наполнялись наши сердца. Войска 3-го Белорусского фронта атаковали позиции врага в направлении города Гольдапа. Преодолевая отчаянное сопротивление противника, наши войска перешли границу Третьего рейха. Завязались тяжелые кровопролитные бои. Вводя в бой все новые и новые части, гитлеровское командование прилагало все силы к тому, чтобы не допустить прорыва Красной Армии в Германии. И все же эхо этих боев под Гольдапом быстро отразилось на внутреннем положении Восточной Прусии. Среди населения прилегающих к месту боев районов поднялась паника. Началось беспорядочное бегство. Повозки, ручные тележки запрудили дороги, мешая передвижению войск.
По ночам нам видны были вспышки артиллерийской канонады. А однажды отчетливо было слышно, как разыгрались во фронтовом бою пулеметы. Мы жили надеждой, что вот-вот произойдет наша встреча с Красной Армией.
Раньше никто из нас не говорил вслух о своем доме, о родных, хотя эти мысли всегда жили с нами. А сейчас мы начали уже рисовать картины встреч. Первыми заговорили девушки.
— Моя мама и не знает, где я так долго пропадаю. Глаза проглядела, ожидая. Приеду в Москву, стану на своей Берсеневской набережной — там есть у меня любимое местечко — и буду стоять, пока не увижу, как из дому выйдет мама. Я там всегда ждала ее, когда была маленькой, — мечтала Зина Бардышева.
А я почему-то все время смотрел на ее руки. С каждым днем ее пальцы становились все менее и менее послушными, кожа шелушилась, суставы набухли.
Тощий, с заостренными коленями — Иван Овчаров совсем сделался как призрак с того света. Кашель изводил его. Остальные выглядели лучше, были крепче здоровьем.
Грохотала канонада, ревели моторы, захлебывались длинными очередями пулеметы, но проходили дни, а фронт на запад не продвигался. Постепенно вновь стало тихо. Немецкие газеты на все лады начали трубить о провале наступления русских под Гольдапом, печатать фотоснимки исковерканных, перевернутых гусеницами вверх наших «тридцатьчетверок».
«Вот чем окончилась их атака!» — прочли мы подпись под одним из таких снимков. «Немецкая оборона несокрушима!», «Сто лет не ступал вражеский солдат на нашу землю!», «Повторим Танненберг!» — кричали заглавия с газетных полос. Фашисты объявили Германию крепостью, внушали мысль о ее неприступности.
Конечно, мы тогда не могли знать, что командование Красной Армии осенью 1944 года наступлением под Гольдапом ставило своей целью не генеральный штурм прусской цитадели, а стремилось оттянуть сюда часть вражеских сил с берлинского направления. Это был всего лишь отвлекающий удар. И он, как известно, достиг цели. Гитлеровское командование перебросило тогда в Восточную Пруссию шесть танковых дивизий из двадцати четырех, которыми оно располагало. В Восточной Пруссии в то время действовала группа армий «Центр» под командованием генерал-полковника Ганса Рейнгардта. Оборону занимали 3-я танковая, 4 и 2-я армии. Противник имел 41 хорошо укомплектованную дивизию — 580 тысяч солдат и офицеров, 8200 орудий и минометов, около 700 танков и штурмовых орудий, свыше 500 самолетов.
В немецких газетах мы увидели указ о призыве в фольксштурм — народное ополчение. Фашистские главари рассматривали создание этих формирований как важный элемент обороны германской империи. Печать даже изображала фольксштурм важнейшим средством защиты Германии. Гитлер, Кейтель, Геббельс, обманывая немецкий народ, в розовых красках рисовали перспективу. Демагогическими уверениями они хотели убедить немцев, что Германия может не только предотвратить разгром, но и задержать наступление союзнических армий вдали от империи до тех пор, пока не будет достигнут мир, обеспечивающий будущее Германии, ее союзников и тем самым Европы.
В фольксштурм призывались все немцы, способные носить оружие, в возрасте от 16 до 60 лет. Его создание возлагалось на гауляйтеров и крайсляйтеров. Командирами подразделений назначались фашистские партийные функционеры. Общее руководство осуществлял Гиммлер как командующий резервной армией. Фольксштурмистов обмундировали в светло-коричневую форму нацистской партии с пауком фашистской свастики на красных нарукавных повязках. Это был один из способов переложить ответственность за развязанную нацистами войну на всю немецкую нацию. Будто коричневая чума заполнила Восточную Пруссию.
Угасающая надежда на скорую встречу с Красной Армией, создание фольксштурма, что еще более насыщало войсками район нашего действия, приближение зимы — все это не могло не отразиться на нашем настроении.
Кажется, нельзя было перенести такие условия, в которых находились мы, если не иметь перед собой цели. Но мы понимали ту ответственность, которая была возложена на нас. От нашей разведки зависело многое — успех наступления, жизнь тысяч советских воинов. Эта высокая ответственность, сознание долга придавали нам силы, помогали сохранить высокий моральный дух разведчиков от начала до конца.
Нужно было продолжать жить и бороться. Перед очередным ночным переходом мы еще засветло продвинулись по лесу к опушке, чтобы, дожидаясь сумерек, понаблюдать за околицей. Здоровенный парень, несомненно, угнанный на работу в Германию, какой-нибудь восточный «унтермэнш» — «недочеловек», как презрительно называли нацисты людей славянского происхождения, на паре короткохвостых битюгов поднимал зябь. Пора была уже поздняя, и лошади и человек устали.
— Пся крев! — так и срывалось с уст пахаря, который то и дело понукал лошадей. Он хотел, видимо, закончить вспашку полосы.
— Поляк! — оживилась Аня. Она хорошо знала польский язык, которому научилась от своих друзей — подпольщиков-поляков на Сещинской авиабазе, где она работала до засылки в Восточную Пруссию.
— Пашут, значит думают урожай собирать, — заметил Овчаров.
— Знаешь, есть такая белорусская пословица: умирать собрался, а жито сей, — ответил ему Шпаков.
— Эх, а я-то надеялся к этому времени тоже землю пахать в своей родной Ручаевке на Гомелыцине, — простонал Иван Мельников. — Хоть и непривычно на лошадях — я все на тракторе работал.
— А ты пройди пару борозд — отведи душу, — подзадорил Овчаров.
— Но-но, шутки в сторону, — насторожился Шпаков. — Окончим войну, всем работы хватит — и пахать и строить.
— А мне хочется учительницей стать, — разоткровенничалась Аня. — Теперь столько детей-сирот, их надо поставить на ноги, дать образование. Учила бы я их…
— Не знаю, за что мне браться с моими руками, — пожаловалась Зина. — Она подняла кисти рук кверху и пошевелила негнущимися, непослушными пальцами. Лицо ее, круглое, бескровное, с глубоко посаженными узкими глазами, искривилось от боли.
— Болят? — участливо спросила Аня.
— Да, милая, день ото дня хуже.
Зина замолчала. Затем неясная внутренняя улыбка вдруг озарила ее лицо.
— Когда я еще в школе училась, мечтала стать радисткой на большом белом корабле. Хотелось романтики: плывешь в безбрежном океане — небо да вода. Но женщин-то не берут на флот.
— Что ты, Зина, кто тебя не возьмет. Тебя всегда возьмут. Ты ведь радистка что надо! — с участием сказала Аня.
Охватив ладонью рыжеватую бородку, Николай Андреевич сидел молча. По всему было видно, что устал и он от войны. О чем он мечтал в эту минуту, не сказал. Очевидно, уж очень хотелось ему вернуться в Москву, в авиатехнический институт, доучиться, стать инженером. Но уже было получено указание вновь идти на север, туда, где течет не изведанная нами еще Дайме, где расположен новый укрепленный район, за которым, огражденный фортами, лежит Кенигсберг. Три-четыре ночных перехода требовалось группе, чтобы достичь указанной зоны. Продуктов нет. А придя на место, их тоже не добудешь — нельзя выдавать себя, пока не осмотришься. Так что командиру есть над чем подумать.