Паразиты не нападали. Они наблюдали за мной, словно за корчащимся в муках отравленным животным. Я пытался собраться с силами, чтобы подготовиться к нападению, но был совершенно парализован и истощён. Это казалось бессмысленным — сила моего разума была против меня. Он созерцал эту пустоту не как в прежние дни, рассеянно моргая, но вперившись в неё немигающим взглядом.

Они совершили ошибку, не атаковав тогда. Они могли бы победить меня, так как я был почти полностью обессилен, и у меня не было времени на восстановление. Именно так они убили Карела Вейсмана — теперь я знал это точно: этот образ пустоты, полнейшего Ничто, ещё и вызывает мысль, что смерть просто не может быть хуже этого. Чувствуешь, что жизнь — всего лишь цепляние за тело со всеми его иллюзиями, взираешь на него, словно смотришь на Землю с космического корабля — только в этом случае знаешь, что возвращаться некуда.

Да, им следовало напасть именно тогда. Возможно, смерть Карела убедила их, что и я умру точно также — совершив самоубийство. Но у меня такого искушения не было, ведь мой разум был свободен от навязчивых идей, которые заставляли бы меня мечтать об освобождении. Только невротичная женщина падает в обморок, когда на неё кто-то нападает, решительная же понимает, что это никак не выход из положения.

И мне в голову пришла мысль, которая помогла переломить весь ход событий. Я подумал: ведь если эти создания намеренно навязывали чувство бессмысленности всего сущего, то они должны были быть каким-то образом вне этого чувства. И как только я это понял, силы сразу же начали возвращаться. Я понял, что Паразиты вводили меня в это состояние с той же целью, с какой охотники переворачивают черепах на спины — они знали, что здесь человек совершенно беспомощен. Но, если их манёвр именно в этом и заключался, тогда, вероятно, самим-то им было известно, что это чувство пустоты было некой иллюзией. Мой разум делал всё возможное — и одновременно совершал ошибку. Взрослый легко может запугать ребёнка, воспользовавшись его незнанием. Он может, например, свести его с ума, забивая его голову страшными сказками — о Дракуле или Франкенштейне — и затем переходя на Бухенвальд и Бельзен[113], доказывая этим, что наш мир даже страшнее сказок. В некотором смысле, это было бы правдой, но взрослый человек легко увидел бы ошибку: Бухенвальд и Бельзен не есть непреложные ужасы нашей Вселенной, и они могут быть побеждены здравым смыслом. Может быть, эти создания точно также и воспользовались моим невежеством? Мои давнишние рассуждения казались достаточно точными: наша способность продолжать жить зависит от ряда поддержек, которые по своей природе есть иллюзия. Но ведь ребёнок может продолжать любить своих родителей, уже перестав верить в их непогрешимость. Другими словами, когда все иллюзии исчезают, реальность, чтобы любить её, по прежнему остаётся. Может быть, и эта ужасная агония — или, скорее, эта ужасная нехватка агонии, это чувство полнейшего холода и действительности происходящего — не более опасна, чем боль ребёнка при падении?

Я ухватился за эту возможность. Тогда мне пришла другая мысль, придавшая ещё больше сил. Я понял, что, размышляя над этой чуждой "вселенной" и воспринимая её как случайную и абсурдную, я совершал старейшую из человеческих ошибок, полагая, что слово "вселенная" подразумевает "внешнюю вселенную". Разум же, как я уже хорошо знал, сам по себе был Вселенной.

Паразиты сделали свою первую ошибку, не напав на меня, когда мои силы были подорваны, и я был истощён. Сейчас же они допустили ещё большую. Они увидели, что я каким-то образом оправился и атаковали в полную силу.

Я впал в панику, так как знал, что у меня не было сил, чтобы дать им отпор. Взгляд в бездну истощил всё моё мужество, восстанавливалось же оно крайне медленно.

И в этот момент до меня дошёл полный смысл моей идеи насчёт ребенка. Ребёнок может быть запуган из-за своего незнания потому, что он недооценивает свои силы. Он не осознаёт, что потенциально он уже взрослый — возможно, учёный, поэт или какой-нибудь важный деятель.

Я тут же понял, что, возможно, делаю то же самое. И неожиданно мне вспомнились слова Карела о его первом сражении с Паразитами — о том, как собрались его собственные глубинные жизненные силы, чтобы ударить по ним. Существуют ли какие-то более глубокие источники силы, к которым я ещё не взывал? Я сразу же вспомнил своё частое за последние месяцы чувство, что на нашей стороне была какая-то странная удача — которую я называл "богом археологии", некая благотворная сила, защищавшая жизнь.

Несомненно, верующий человек отождествил бы эту силу с Богом. Для меня же это было неприемлемо. Я лишь внезапно понял, что у меня, должно быть, есть неожиданный союзник в этой битве. И когда я подумал об этом, то словно услышал трубы армии, идущей мне на выручку. Меня охватило самое неистовое возбуждение, какого я не испытывал никогда прежде, и никакая эмоция не смогла бы выразить это чувство облегчения и торжества — плач, смех или вопль были бы бессмысленны, словно попытка осушить море напёрстком. И как только эта сила пришла, она разнеслась подобно атомному взрыву. Я боялся её почти больше, чем Паразитов. И в то же время я знал, что она высвобождалась именно мною. В действительности это не была "третья сила", вне меня и Паразитов. Я вошёл в контакт с некой пассивной благотворностью, которая сама по себе не обладала силой действия — её нужно было достигнуть и использовать.

Я преодолел страх, схватил эту силу и, стиснув зубы, подчинил её своей воле. К моему изумлению, я мог ею управлять. Я направил луч своего внимания на врагов и ударил по ним, ослеплённый и опьянённый этой силой, видя смысл там, где я едва ли когда-нибудь ожидал увидеть его, и совершенно никак не мог его ухватить. Все мои слова, идеи, представления были словно листья, подхваченные ураганом. Паразиты увидели опасность слишком поздно. Очевидно, в некотором смысле они были также неопытны, как и я — это была борьба слепого со слепым. Неописуемо обжигающий порыв ударил по ним, как гигантский огнемет, уничтожая их словно уховёрток. У меня не было желания использовать эту силу больше нескольких секунд, мне показалось это даже не совсем честным — словно стрелять из пулемёта по детям. И я намеренно отвернул её и почувствовал, как она проносится сквозь меня волна за волной, треща вокруг моей головы подобно электрическим искрам. Я видел сине-зелёный свет, исходящий из моей груди. Она всё продолжала и продолжала накатываться, подобно громовым раскатам, но я больше не применял её — это уже было ненужно. Я закрыл глаза и принял её всем телом, зная, что она могла уничтожить меня. Постепенно она пошла на убыль, и, несмотря на своё исступление и признательность, я был рад видеть, что она уходит. Слишком уж невероятной она была.

Затем я снова оказался в своей комнате — ведь в течение многих часов я был где-то в другом месте. Снизу доносились звуки с улицы. Электрические часы показывали половину десятого. Кровать была насквозь пропитана потом — она была такой мокрой, что, казалось, на неё вылили целое ведро воды. Моё зрение было поражено — всё слегка раздваивалось, и было как будто окружено кругами света. Цвета казались неправдоподобно чёткими и яркими, и я наконец-то понял, какие зрительные эффекты произвёл мескалин на Олдоса Хаксли.

Я также знал, что теперь нахожусь в другой опасности: я не должен пытаться осмыслить произошедшее, потому как только безнадёжно запутаюсь и впаду в депрессию. По сути эта опасность была даже больше, чем около получаса назад, когда я заглянул в бездну. Поэтому я решительно направил свои мысли в другое русло, обратившись к повседневным вещам. Я не хотел задаваться вопросом, зачем я сражаюсь с Паразитами разума, если обладаю такой силой, и зачем люди так страдают, если могут мгновенно разрешить любую проблему; не хотел и думать о том, а не было ли всё это просто игрой. Я поспешил в ванную умыть лицо и даже испугался, увидев себя в зеркале совершенно нормальным и свежим — никаких следов схватки не было, если только я казался несколько похудевшим. Когда же я встал на весы, меня поджидал ещё один сюрприз: я потерял почти тридцать фунтов.

Зазвонил видеофон — это был директор ЕУК. Я посмотрел на него, словно он был из другого мира, но заметил, что он почувствовал облегчение, увидев меня. Он сказал, что репортёры пытаются связаться со мной с восьми часов, поскольку за эту ночь погибли двадцать моих коллег: Гиоберти, Кёртис, Ремизов, Шлеф, Херзог, Хлебников, Эмис, Томсон, Дидринг, Ласкаратос, Спенсфильд, Зигрид Элгстрём — в общем, практически все, за исключением братьев Грау, Флейшмана, Райха, меня и — Жоржа Рибо. Первые четверо, очевидно, умерли от паралича сердца. Зигрид Элгстрём перерезала себе запястья, а затем горло. Хлебников и Ласкаратос выпрыгнули из окон высотных домов. Томсон, судя по всему, сломал шею в припадке сродни эпилептическому. Херзог застрелил всю свою семью, а затем себя. Остальные приняли яд или смертельную дозу наркотиков. Двое скончались от поражения головного мозга.

Ройбке очень нервничал, думая о плохой рекламе для ЕУК, так как за несколько прошедших недель почти все жертвы были моими гостями — и, естественно, гостями ЕУК, — и Ройбке лично встречал большинство из них. Я успокаивал его, как мог — хотя сам был потрясён, — и велел ему, чтобы он не давал журналистам связаться со мной. Когда же он сказал, что пытался дозвониться до Райха, но не получил ответа, я весь похолодел. Медленно начала наступать реакция на произошедшее. Я бы предпочёл лечь спать, но позвонил Райху по специальному личному коду. Невозможно передать моё облегчение, когда его лицо наконец появилось на экране. Его первые слова были:

— Слава Богу, ты в порядке.

— Да, всё нормально, с тобой что? Ты ужасно выглядишь.

— Они приходили к тебе ночью?

— Они были у меня всю ночь. Они пришли ко всем нам.

Через пять минут я был у него, мне только пришлось задержаться, чтобы сообщить Ройбке, что с Райхом всё в порядке. Но, когда я увидел его, я понял, что это было преувеличением. Он выглядел словно человек, только начинающий оправляться после полугодовой болезни. Он весь потемнел и выглядел постаревшим.

Райх пережил примерно то же самое, что и я, лишь с одним примечательным отличием. Паразиты не применяли к нему технику "полного разрушения", они просто мощно давили на него всю ночь, насылая на него волну за волной. Ближе к утру они сделали трещину в его ментальной броне, вызвав утечку его сил — именно после этого он так и истощился. И когда он уже начал думать, что поражение неминуемо, атаки прекратились.

Я без труда догадался, когда именно это произошло: когда я ударил по ним "энергетическим взрывом". Райх подтвердил это: всё прекратилось примерно за полчаса до моего звонка. До этого он слышал, как звонит видеофон, но был слишком измучен, чтобы отвечать.

Известие о других повергло его в жесточайшее уныние, но затем мой рассказ вновь вернул ему надежду и мужество. Я постарался объяснить ему как можно понятнее, как Паразитам удалось подкопаться под меня, и как я вызвал божественную силу, разгромившую их. Большего ему и не надо было: он понял, что ошибался, полагая нас беспомощными против Паразитов. Особенность "инициированных" в феноменологический метод заключается в том, что они могут оправляться после физических или умственных потрясений с огромной скоростью — и это вполне понятно, ведь они находятся в непосредственном контакте с источниками силы, управляющими всеми людьми. Через полчаса Райх уже совсем не выглядел больным и говорил так же взволнованно, как и я.

Почти всё утро я подробно объяснял ему, как действовали Паразиты, и как с ними нужно бороться. Для этого Райху пришлось научиться добровольно "подкапываться" под самого себя — чтобы изучить основы собственной личности. Я выяснил, что его характер очень сильно отличается от моего. В одних отношениях он был сильнее, в других — слабее.

В полдень наши занятия были прерваны навестившим нас Ройбке. К этому времени все газеты мира кричали о "ночи самоубийств" и строили догадки о нашей с Райхом роли в этом. Ройбке сказал, что вся территория ЕУК, покрывающая восемьсот акров, стала неприступной из-за поджидающих снаружи тысяч вертолётов журналистов.

Быстрое ментальное зондирование подсказало мне, что Ройбке недостаточно силён, чтобы знать всю правду. У меня было искушение взять полный контроль над его разумом — я понял ещё с раннего утра, что теперь могу это делать, но меня сдерживало чувство "уважения к личности". Поэтому мы поведали ему историю, которую ему было легче понять — впрочем, довольно близкую к истине.

Мы сказали ему, что Анти-кадафское Общество было право: наши раскопки на Каратепе потревожили неописуемые и опасные силы — самих Великих Старейших. Остальное было более-менее правдоподобным: эти создания обладают психической силой, которая может свести человека с ума; их цель — уничтожить человеческую расу или, по крайней мере, поработить её, чтобы раса Старейших снова могла править Солнечной системой. Но пока они ещё недостаточно сильны, и, если мы сможем вовремя разгромить их, они будут наконец изгнаны из нашей галактики или, возможно, даже полностью уничтожены.

Таким образом, мы превратили правду о Паразитах в детскую сказку, которую люди могли легко понять и которая не была слишком страшной. Мы даже дали этим созданиям имя — Тсатхоггуа[114], позаимствовав его из мифологии Лавкрафта.

Мы закончили, поставив перед ним очень серьёзный вопрос: следует ли уведомлять человеческую расу о грозящей ей опасности, или же это создаст панику, которая может оказаться ещё большей опасностью? Ройбке весь посерел и принялся расхаживать туда-сюда по комнате, задыхаясь — он пытался сдержать приступ астмы, в чём я ему помогал, — и, наконец, сказал, что мы должны обо всём рассказать миру. Интересно, что с его стороны не возникло никаких сомнений в нашей истории: два наших разума имели полную власть над ним.

Но Тсатхоггуа всё ещё были на шаг впереди нас, как мы выяснили это часом позже. Жорж Рибо сделал заявление "Юнайтед Пресс", в котором назвал меня и Райха убийцами и мошенниками. Вот часть этого заявления:

"Месяц назад ко мне обратился Винсент Гиоберти, ассистент профессора Зигмунда Флейшмана из Берлинского Университета, и сказал мне, что небольшая группа ученых основала Лигу Мировой Безопасности, и предложил мне вступить в неё. Должным образом меня представили другим членам (список прилагается) и основателям Лиги — Вольфгангу Райху и Гилберту Остину, которые обнаружили Кадаф. Их открытие подало им идею спасения мира: они решили, что весь мир должен объединиться против некоего общего врага. Этим общим врагом были бы "Великие Старейшие" Кадафа... Мы все были вынуждены согласиться поддержать это мошенничество, чтобы ни случилось. Райх и Остин считали, что только группа хорошо известных учёных сможет убедить мир в истинности их фантастической истории... Меня, как и остальных, попросили подвергнуться гипнозу. Я отказался, но под угрозой смерти мне пришлось согласился на один сеанс. Благодаря собственным гипнотическим возможностям мне удалось убедить их, что я стал их рабом..."

Вкратце, Рибо заявил, что всё произошедшее ночью было результатом одностороннего договора о самоубийстве, внушённого мною и Райхом. Целью этого договора было не оставить у мира ни тени сомнения, что ему угрожает опаснейший враг. Мы с Райхом обещали умереть вместе с остальными, а наши открытия о Великих Старейших были бы опубликованы после нашей смерти.

Это было полнейшей чушью, но поданной весьма искусно. Всё здесь звучало неправдоподобно, но ведь и самоубийство двадцати ведущих учёных мира также казалось невозможным, да и наше ответное объяснение было таким же фантастичным и невероятным.

Если бы не моя личная победа над Паразитами, это был бы самый тяжёлый момент. Ещё только сутки назад нам казалось, что всё идёт наилучшим образом; мы полагали, что где-то через месяц, когда у нас уже будет внушительная команда, мы сможем сделать наше заявление всему миру. Теперь же практически всё было разрушено, а Рибо оказался союзником — или жертвой — Паразитов, повернув наши собственные тщательно продуманные планы против нас самих же. Что касается того, кому поверит мир, то и здесь Паразиты определённо были впереди нас. У нас не было доказательств их существования, и они позаботятся о том, чтобы таких фактов и не появилось. Если мы теперь расскажем свою историю о Тсатхоггуа, Рибо просто потребует, чтобы мы доказали, что мы их не выдумали. Единственными людьми, которые нам поверят, будут члены Анти-кадафского Общества!

Неожиданно Райх сказал:

— Бессмысленно сидеть здесь и ломать над этим голову. Мы действуем слишком медленно, и эти твари идут впереди нас. Скорость — вот что важно.

— Что ты предлагаешь?

— Мы должны встретиться с Флейшманом и братьями Грау и выяснить, насколько они пострадали. Если они также истощены, как и я четыре часа назад, Паразиты смогут их уничтожить.

Мы попытались связаться с Берлином по видеофону, но это оказалось невозможным: невероятное количество звонков из и в Диярбакыр блокировало дальнюю связь. Мы позвонили Ройбке и сказали, что нам срочно нужен ракетоплан для полёта в Берлин, и при этом должна соблюдаться строжайшая секретность. Было видно, что Ройбке был весьма обеспокоен "признанием" Рибо, поэтому нам пришлось потратить десять минут, чтобы "подзарядить" его. Результат был неутешительный: он был настолько слаб ментально, что это было всё равно что наполнять ведро с дырой в днище. Однако нам удалось это сделать, воззвав к его жадности и стремлению к славе: мы сказали ему, что его имя, как нашего главного союзника, войдёт в историю, и при этом его фирма ничего не потеряет. Мы договорились с Ройбке о маленьком жульничестве, чтобы направить журналистов по ложному следу. Я и Райх сделали видеозапись, где Райх отвечал по видеофону, а я был виден за ним, затем Райх раздражённо крикнул оператору, чтобы нас не соединяли ни с кем снаружи. Мы договорились, чтобы эта запись была показана примерно через полчаса после нашего отлёта — а какие-нибудь репортёры "случайно" засекут её.

Хитрость удалась. По прибытии в Берлин мы увидели самих себя по бортовому телевизору. Журналист, раздобывший эту "сенсацию", записал её до самого конца, и не позднее чем через двадцать минут запись уже транслировалась из диярбакырской телевизионной станции. Несмотря на заявление Ройбке для прессы, о нашей участи всё равно много гадали, поэтому эта новость распространилась повсеместно. Как следствие, один-два человека, узнавшие нас в берлинском аэропорту, решили, что они ошиблись.

У дома же Флейшмана нам ничего не оставалось, кроме как обнаружить себя. Место было окружено журналистами, и попасть внутрь просто не было возможности. Но здесь мы оба открыли практичную сторону своих психокинетических возможностей: в некотором смысле мы смогли сделать себя "невидимыми", то есть смогли заслониться от направленного на нас внимания и направить его в другую сторону, так что люди нас просто не заметили. Нам удалось добраться до звонка у парадного входа, прежде чем нас узнали. Толпа сразу же ринулась к нам. К счастью, в интеркоме раздался голос Флейшмана, и дверь открылась, лишь только мы назвали себя. Секундой позже мы уже были внутри, а репортёры грохотали в дверь и выкрикивали свои вопросы через прорезь для почты.

Флейшман выглядел лучше, чем мы ожидали, но явно был измотан. Спустя несколько минут мы уже знали, что его история была аналогична истории Райха: долгая ночь сражения и неожиданное избавление точно в восемь двадцать пять утра — учитывая два часа разницы во времени между Берлином и Диярбакыром. Это сильно подняло мой дух: всё-таки я спас жизни по меньшей мере двух своих коллег и уберёг нас от полнейшего разгрома.

Флейшман также смог рассказать нам о братьях Грау, которые были у себя дома в Потсдаме. Ему удалось связаться с ними ещё утром, до того как репортёры стали глушить все выходящие звонки. Они были обязаны своим спасением тому, что были телепатически связаны. Они поддерживали друг друга в этом ночном сражении так же, как и использовали разумы друг друга для увеличения своих психокинетических сил. Флейшман сделал вывод, что Паразиты пытались разрушить их так же, как и меня, но и здесь их телепатическая связь оказалась их силой. Позже я узнал, что, в отличие от меня, они не противостояли проблеме обезличивания. Они ободряли друг друга, отказываясь принимать её, просто отворачиваясь от неё. Успех использования этой техники разрушения личности очень сильно зависит от того, находится ли жертва в одиночестве.

Следующая задача представлялась совершенно неразрешимой: как добраться до Потсдама и встретиться с Грау, или же как им суметь немедленно приехать в Диярбакыр. Дом был окружён журналистами, и над ним постоянно висел десяток вертолётов. Когда же распространилась весть о нашем присутствии здесь, их число увеличилось чуть ли не до сотни. Любая попытка связаться с Потсдамом вынудит репортёров помчаться туда, так как местные звонки перехватить гораздо легче, чем междугородные. Насколько нам было известно, имя братьев Грау ещё не всплывало в этой истории, так что, вероятно, у них пока сохранялась какая-то свобода передвижения.

Выход нашёл Флейшман. После часа, проведённого с нами, он чувствовал себя намного лучше, процесс восстановления его разума проходил гораздо легче, чем в случае с Ройбке. История моей победы повлияла на него так же, как и на Райха — к нему вернулись прежние оптимизм и решительность. И вот Флейшман неожиданно заметил:

— Мы узнали о Паразитах одну интересную вещь. Ошибочно считать, что они существуют в каком-то пространстве. Толпа, атаковавшая меня здесь, должна была быть более-менее той же самой, что и нападала на вас в Диярбакыре — в противном случае их атаки не прекратились бы одновременно.

Я и Райх задумывались об этом и раньше, но Флейшман сделал из этого ещё один вывод:

— Тогда мы здорово заблуждаемся, рассматривая разум в терминах физического пространства. В ментальном смысле всё пространство вселенной каким-то образом стянуто в одну точку. Паразитам не пришлось путешествовать, чтобы добраться от сюда до Диярбакыра. Они уже были в двух местах одновременно.

— И в Потсдаме тоже, — заметил Райх.

Следующий вывод мы сделали все одновременно: если Паразиты сейчас были, в некотором смысле, в Потсдаме, тогда и мы были там.

Ну конечно, ведь это очевидно! Люди существуют в физическом мире только потому, что недостаточно сильны, чтобы войти в собственный разум. Человек, который может надолго уйти в себя, вырывается из пространства и времени, в то время как человек, пялящийся в окно и зевающий от скуки, вынужден проживать каждую минуту и каждую милю. Наша сила против Паразитов основана на точно такой же способности погрузиться в самих себя и громить их на их же территории. Человек, плавающий на поверхности, лёгкая добыча для акул — но человек в акваланге и с гарпуном находится уже в равных с ними условиях. А значит, если мы могли проникнуть в свой разум, то могли и войти в то же царство беспространственности и безвременья, что и Паразиты. Братья могли телепатически связываться друг с другом — почему тогда мы не можем связаться с ними?

Однако на это был простой ответ: мы понятия не имели, как это делается. Мы знали, что телепатическая связь основана на способности разума того же рода, что и телекинез, но это нам совсем ничего не говорило. Поэтому мы выключили свет и начали экспериментировать, сидя за столом. Войди кто-нибудь в комнату, он бы решил, что мы проводим спиритический сеанс: головы склонены, руки соединены в замкнутый круг.

Я предпринял попытку первым. Как только мы расселись, я послал им ментальный сигнал: "Вы готовы?" Никакого результата. И вдруг внезапно, к своей неописуемой радости, я, казалось, услышал в своей груди голос Райха: "Вы готовы?" Я отозвался: "Да, ты слышишь меня?" "Не очень ясно," — ответил он.

Флейшман подключился к нашей игре только через десять минут, к этому времени мы с Райхом наладили между собой отчётливую связь. Очевидно, это произошло потому, что мы, подобно братьям Грау, привыкли друг к другу. Но через некоторое время мы могли принимать и мысленные волны Флейшмана, звучавшие словно далёкий голос. Теперь мы знали, что можем связаться друг с другом. Но сможем ли мы войти в контакт с Грау?

Прошёл долгий и изнурительный час, и я чувствовал себя, словно потерявшийся в горах, отчаянно зовущий на помощь. Я продолжал слать ментальные сигналы Луису и Генриху Грау, но они оборачивались обыкновенными словами, как если бы я просто выкрикивал их имена. Но, чтобы связаться с ними, надо было послать чистый порыв, без всяких слов.

И тут Райх сказал: "Кажется, я что-то получил". Мы все напряглись, стараясь отослать назад сигнал "Послание принято". Вдруг, с поразительной ясностью, заставившей нас подпрыгнуть, мы услышали голос, казалось, кричавший нам в ухо: "Я слышу вас. Чего вы хотите?" Мы переглянулись в изумлении, смешанном с торжеством, затем снова закрыли глаза и удвоили свои усилия. Громкий, ясный голос сказал: "Не все сразу. Кто-нибудь один. Райх, давайте вы, ваш сигнал кажется самым чётким".

Получилось, словно в односторонней связи между Берлином и Потсдамом наладился второй канал связи. Мы чувствовали, как разум Райха выбрасывает послания подобно вспышкам энергии: "Вы можете приехать в Диярбакыр?" Ему пришлось повторить это около десяти раз. Слушая его, мы сами собой принялись помогать ему. В ответ Грау сначала запротестовали: "Кто-нибудь один", и тогда, совершенно неожиданно, мы как будто попали в ногу с Райхом, просто используя свои ментальные передатчики для усиления и отправки его сигнала. Грау немедленно отозвались: "Вот так лучше. Теперь вас слышно отчётливо". С этого момента исчезли все трудности. Мы даже смогли описать им своё положение, как если бы разговаривали по телефону. В течение всего этого времени мы были не в комнате, мы полностью ушли в себя, словно в молитве. Я понял, что причиной плохого усиления было то, что я недостаточно глубоко вошёл в свой разум, был слишком близок к поверхности. Препятствие этому было довольно простым: стоило мне погрузиться слишком глубоко, как меня сразу же начинало клонить ко сну. Язык, значения слов принадлежат царству тела, и внести их в глубины разума так же тяжело, как и внести в сон логичную мысль. Я упомянул об этом, потому что именно тогда впервые осознал, насколько всё-таки велико наше незнание. Эти глубокие пространства разума в основном населены воспоминаниями и снами, плывущими по течению подобно огромным рыбам. Здесь крайне тяжело сохранять какое-либо чувство направления, отличать реальность от иллюзии. И всё-таки для действительно эффективной телепатии "отсылать" сообщения приходится именно с этой глубины.

Впрочем, в данном случае это не имело значения. Райх, Флейшман и я поддерживали друг друга — только в таком опыте можно понять полный смысл фразы "мы члены друг другу"[115].

После окончания разговора с Грау мы чувствовали себя необычайно счастливыми и освежёнными, словно пробудившись после глубокого и спокойного сна. Флейшман снова выглядел по-прежнему. Его жена, принёсшая нам кофе, до этого явно с трудом сдерживавшая враждебное отношение к Райху и ко мне, смотрела на него в изумлении и, очевидно, изменила своё отношение к нам. Между прочим, интересно отметить, что нескрываемая нежность Флейшмана к ней — она была на тридцать лет моложе его, и они поженились всего год назад — как-то сама передалась нам с Райхом, и мы смотрели на неё с любовью — как к своей собственной женщине, — смешанной со страстью и интимным знанием её тела. Она просто попала в наш телепатический круг и по существу стала женой всех нас троих. Следует также отметить, что страсть, которую испытывали Райх и я, не была обыкновенным мужским желанием овладеть незнакомой женщиной, так как мы, так сказать, уже овладели ей — через Флейшмана.

К трём часам ночи репортёры в вертолётах устали нас караулить, кроме того, их число было гораздо больше разрешённого Нормами городской воздушной безопасности. Но толпа на улице не уменьшилась, и улица была забита машинами со спящими журналистами. Мы поднялись на чердак и подставили лестницу к световому люку. В три двадцать над домом раздался звук вертолёта, и мы быстро открыли люк. Вертолёт завис, и оттуда нам сбросили верёвочную лестницу, по которой Флейшман, я и затем Райх залезли быстро, как только могли — прежде чем репортёры внизу смогли понять, что происходит. Братья Грау помогли нам забраться в машину, втянули лестницу, и вертолёт отлетел с максимальной взлётной скоростью. Операция была проведена без сучка и задоринки. Журналисты были уверены, что мы никак не могли вызвать вертолёт, поскольку у них в машинах были перехватывающие устройства (конечно же, строго запрещённые). Поэтому, если кто-то из них и заметил летящую машину, то они скорее всего решили, что это ещё один репортёр или же патруль Службы воздушной безопасности. Во всяком случае, мы добрались до аэропорта без признаков преследования. Пилот предварительно радировал на ракету, и к трём тридцати пяти мы уже были на пути в Париж. Мы решили, что нашим следующим делом будет разговор с Жоржем Рибо.

С рассветом мы приземлились на Ле-Бурже. Конечно, мы могли бы сесть в более удобном воздушном аэропорту над Елисейскими Полями, но там надо было посылать запрос на посадку, а это могло привлечь репортёров. Поэтому мы взяли воздушное такси от Ле-Бурже до центра Парижа, и уже через двадцать минут были на месте.

Теперь нас было пятеро, и мы были почти неуязвимы — до тех пор, пока кто-нибудь случайно нас не узнает. Но с нашими разумами, "соединёнными последовательно", мы могли создать нечто вроде стены, чтобы отклонить внимание любого, кому случится взглянуть на нас. Естественно, люди "видели" нас, но воспринимать нас они не могли. Способность к пониманию или усвоению зависит от способности к восприятию (что иллюстрируется, например, случаем, когда вы читаете что-нибудь, а ваши мысли при этом где-то далеко). Большинство предметов, на которые мы смотрим, не воспринимаются нами должным образом просто потому, что они не заслуживают нашего внимания. Вот и мы не допускали "замыкания внимания" на нас какого-нибудь зеваки — по тому же принципу, что и давать собаке палку в пасть, чтобы она не кусалась. Идя по Парижу, мы были фактически невидимы.

Наша единственная надежда возлагалась на внезапность. Если Паразиты следили за нами, то нам уже ничто не могло помочь встретиться с Жоржем Рибо, поскольку они могли предупредить его ещё за несколько часов до нашего появления. Но, с другой стороны, предыдущей ночью они потерпели сокрушительное поражение, и вполне могли потерять свою бдительность. На это-то мы и надеялись.

Нам пришлось подобрать газету, чтобы выяснить, где находится Рибо — сейчас он был известен, как никогда прежде. Оставленный кем-то экземпляр "Пари Суар" поведал нам, что Рибо был в клинике "Кьюрел" на бульваре Гаусмана, где оправлялся от какого-то нервного потрясения — мы знали, что это означает.

Теперь необходимо было применить силу, хотя мы всё ещё противились самой мысли об этом. Клиника была слишком мала, чтобы проникнуть в неё незамеченными. Но время — пять утра — гарантировало, что народу там будет мало. Заспанный дежурный, возмущаясь, выглянул из своей комнаты, и пять разумов схватили его, сжав его намного сильнее, чем это могли бы сделать пять пар наших рук. Он глазел на нас, не понимая, что происходит. Флейшман мягко спросил его: "Вы знаете, в какой палате находится Рибо?" Он полубессознательно кивнул — нам пришлось ослабить свою хватку, чтобы позволить сделать ему даже это. "Отведите нас к нему," — велел Флейшман. Человек открыл автоматическую дверь и повёл нас внутрь. Появившаяся медсестра поспешила было к нам навстречу со словами: "И куда это вы собираетесь идти?" — но секундой позже она уже также энергично вела нас по коридорам. Мы спросили её, почему здесь нет журналистов.

— В девять мсье Рибо даёт пресс-конференцию, — ответила она. У неё хватило воли добавить: — Думаю, вы могли бы подождать до тех пор.

Мы встретили двух ночных нянь, но они, должно быть, сочли наш визит вполне естественным. Палата Рибо находилась на самом верхнем этаже здания — это была специальная отдельная палата. Двери в эту секцию открывались только специальным кодом, но, к счастью, ночной дежурный знал его. Флейшман сказал спокойно:

— Теперь, мадам, нам придётся попросить вас подождать снаружи, и не пытайтесь уйти. Мы не причиним пациенту вреда. — В этом, конечно, мы не были совсем уверены, Флейшман сказал это, чтобы успокоить её.

Райх отодвинул занавеску, и шум разбудил Рибо. Он был небрит и выглядел очень больным. Увидев нас, он на какой-то миг безучастно уставился на нас, затем произнёс: "А, это вы, господа. Я знал, что вы можете прийти."

Я заглянул в его мозг, и увиденное ужаснуло меня. Он выглядел словно город, все жители которого были вырезаны, а на их месте расположились солдаты. В нём не было Паразитов — в этом просто не было необходимости. Рибо в ужасе сдался им, и они проникли в его мозг и захватили все его центры привычек. Разрушив их, они фактически сделали его беспомощным, так как теперь каждое действие ему приходилось делать с невероятным усилием, через напряжение своей воли. Мы совершаем большинство своих жизненных актов посредством этих центров: дышим, едим, перевариваем пищу, читаем, отвечаем другим людям. В некоторых случаях — у актёра, например — эти центры по существу являются результатом усилий всей его жизни. Чем замечательнее актёр, тем больше он полагается на свои привычки, и только высшие пики проявления его искусства обязаны его свободной воле. Уничтожить на глазах человека его центры привычек гораздо более жестоко, чем убить его жену и детей. Это его совершенно оголяет, делает его жизнь такой же невозможной, как если бы с него содрали кожу. И Паразиты сделали это, а затем быстро заменили старые центры новыми. Некоторые из них были сохранены: отвечающие за дыхание, речь, манеру поведения (которые наиболее важны, чтобы убедить людей, что он тот же самый Рибо и находится в здравом уме). Другие же были устранены полностью — например, привычка к глубокомыслию. Также был установлен ряд новых реакций. Мы стали "врагами" и возбуждали в нём безграничную ненависть и отвращение. По существу, он чувствовал это по своей собственной воле, но если бы он не сделал такой выбор, половина его центров снова была бы уничтожена. Другими словами, сдавшись Паразитам, он остался "свободным человеком" — в том смысле, что был жив и мог сам определять свои поступки. Но его сознание было на их условиях: либо такое, либо вообще никакого. Он был полным рабом, как человек с приставленным к виску пистолетом.

Поэтому, стоя вокруг его кровати, мы не смотрели на него как мстители. Мы чувствовали жалость и ужас. Это было всё равно что смотреть на изуродованный труп.

Мы молчали. Четверо держали его — с помощью психокинеза, разумеется, — пока Флейшман быстро обследовал его мозг. Мы не знали, можно ли было его вернуть к прежнему состоянию — это прежде всего зависело от его собственных сил и мужества. Всё, что было ясно — это то, что ему придётся проявить огромную силу воли, гораздо большую, чем ту, которую он проявил в схватке с Паразитами перед своей капитуляцией.

На размышления времени больше не было. Наша сила убедила его, что ему придется бояться нас также, как и Паразитов. Мы вошли в центры его мозга, контролировавшие его двигательные функции, и запомнили их комбинации. (Трудно объяснить это нетелепатам, но связь с другим мозгом зависит от знания определённой "комбинации", являющейся его ментальной "длиной волны" — это делает возможным дистанционное управление.) Флейшман говорил с Рибо мягко, убеждая его, что мы остались его друзьями, и что мы понимаем, что он не виноват в "промывке мозгов". Если бы он доверился нам, он бы освободился от Паразитов.

Затем мы ушли. Сестра и дежурный проводили нас вниз. Мы поблагодарили дежурного и дали ему чаевые в долларах (к тому времени доллар стал мировой валютой). Менее чем через час мы были на полпути в Диярбакыр.

Наш ментальный контакт с Рибо позволил нам узнать, что случилось после нашего ухода. Ни дежурный, ни медсестра никак не могли понять, как нам удалось заставить их проводить нас к Рибо — они не могли поверить, что это произошло не по их воле. Поэтому они не стали поднимать шума. Сестра вернулась к Рибо и увидела, что он проснулся. Ему явно не причинили вреда, и она решила никому ничего не рассказывать.

Когда мы совершили посадку в Диярбакыре, Райх сказал:

— Семь часов. До его пресс-конференции осталось два часа. Будем надеяться, что они не... — его прервал крик Флейшмана, согласившегося поддерживать постоянный телепатический контакт с Рибо. Он сказал:

— Они всё знают... Они атакуют во всю мощь.

— Что мы можем сделать? — спросил я. Затем попытался сконцентрироваться и использовать полученные сведения о мозге Рибо, чтобы восстановить контакт, но безрезультатно. Словно крутишь настройку приёмника, забыв включить его в сеть. Я спросил Флейшмана:

— Ты всё ещё связан с ним? — Он покачал головой. Мы попробовали все по очереди. Бесполезно.

Часом позже мы узнали, почему. По телевизионным новостям объявили, что Рибо покончил с собой, выпрыгнув из окна больничной палаты.

Было ли это поражением или нет? Мы не могли сказать. Самоубийство Рибо не дало ему сказать правду на пресс-конференции, отказавшись от собственного "признания", но в то же время и помешало причинить нам ещё больший вред. С другой стороны, если наше посещение больницы обнаружилось, нас определённо обвинят в его убийстве...

Случилось так, что об этом так никогда и не узнали. Возможно, медсестра продолжала считать, что мы были просто назойливыми репортёрами. Ведь она видела Рибо после нашего ухода, и он был в порядке. Вот она и промолчала.

В одиннадцать утра Райх и я созвали прессу в зал заседаний совета директоров, специально предоставленный нам для этой цели. Флейшман, Райх и Грау стояли по обеим сторонам двери, зондируя каждого входящего. Наша предосторожность была вознаграждена. Одним из последних вошедших был большой лысый человек, Килбрайд из "Вашингтон Экзаминер". Райх кивнул одному из охранников компании, и тот подошёл к Килбрайду и спросил его, не возражает ли он, чтобы его обыскали. Репортёр тут же начал горячо и шумно протестовать, крича, что это оскорбление. Вдруг он высвободился и ринулся ко мне, пытаясь достать что-то из внутреннего кармана. Я собрал все свои ментальные силы и резко остановил его. Три охранника набросились на него и выволокли из зала. У него нашли пистолет Вальтера с шестью пулями, и ещё одна была в стволе. Килбрайд заявил, что всегда носит с собой пистолет для самообороны, но его попытку застрелить меня видели все. (Позже мы прозондировали его мозг и обнаружили, что Паразиты захватили его за день до этого, когда он был пьян — он был известен как алкоголик.)

Это происшествие установило в зале сильнейшую атмосферу предвкушения сенсации. Присутствовало около пятисот журналистов — сколько мог вместить зал. Остальные следили за происходящим снаружи по местному телевидению компании. Райх, Флейшман и братья Грау присоединились ко мне в президиуме — их задачей было сканировать зал, чтобы убедиться, что там больше не было потенциальных убийц, я же громко читал следующее заявление:

"Мы собрали вас здесь сегодня, чтобы предупредить всех жителей Земли о величайшей угрозе, с которой они когда-либо сталкивались. В данное время наша планета находится под наблюдением огромного числа созданий чуждого разума, чьей целью является либо уничтожить человеческую расу, либо поработить её.

Несколько месяцев назад, когда мы проводили наши первые археологические исследования на Чёрной Горе, Каратепе, профессор Райх и я обнаружили, что на нас действуют некая дестабилизирующая сила, активно препятствующая нам открыть тайну холма. Тогда мы полагали, что эта сила по природе может быть некоторым психическим силовым полем, установленным там давно уже умершими жителями для защиты своих захоронений. И я, и Райх долгое время были убеждены, что такие вещи вполне возможны, и они объясняют, например, возникшие трудности при первых раскопках гробницы Тутанхамона. Мы были готовы рискнуть вызвать на себя это проклятье, если оно было таковым по природе, и продолжали свои исследования.

Но за последние недели мы поняли, что стоим перед чем-то гораздо более опасным, нежели проклятье. Мы убеждены в том, что потревожили сон сил, некогда владевших Землёй, и которые полны решимости добиться этого вновь. Из всех когда-либо известных, эти силы наиболее опасны для человеческой расы, ибо они невидимы и обладают возможностью атаковать непосредственно человеческий разум. Они способны разрушить рассудок любого, на кого нападают, и вынудить его покончить с собой. Они также способны поработить личность и использовать её в своих целях.

В то же время мы полагаем, что оснований для паники у человечества нет. Их число по сравнению с нами мало, и мы уже знаем о грозящей опасности. Борьба может быть тяжёлой, но, я думаю, у нас есть все шансы победить.

Теперь я попытаюсь подытожить, чего мы добились в изучении этих Паразитов разума..."

Я говорил около получаса, кратко описав большую часть событий, изложенных здесь. Я рассказал о гибели наших коллег, и как Паразиты вынудили Рибо предать нас. Затем я объяснил, как, зная о существовании Паразитов, можно их уничтожить. Я взял на себя ответственность и заявил, что эти силы ещё не активны, что они слепы и инстинктивны — важно было предотвратить панику. Большинство людей ничего не могли сделать против Паразитов, и поэтому лучшим выходом было, чтобы они просто чувствовали себя совершенно уверенными в неминуемой победе. Я провёл последнюю четверть часа своей речи, выделяя оптимистическую сторону вещей: поскольку человек уже предостережён, уничтожение Паразитов остаётся вопросом только времени.

Мы закончили пресс-конференцию, предложив задавать вопросы, но большинство журналистов были обеспокоены, как бы побыстрее добраться до ближайшего видеофона, так что на это не ушло много времени. Спустя два часа новость была на первых страницах всех газет мира.

Сказать по правде, всё это изрядно надоело мне. Мы, пятеро, были исследователями, готовящимся к открытиям в новом захватывающем мире, и нам было слишком утомительно тратить время на журналистов. Но мы решили, что это лучший способ обеспечить нашу собственную безопасность. Если мы погибнем теперь, то это предупредит весь мир. Поэтому лучшим выходом для Паразитов было бы попытаться дискредитировать нас, позволив идти событиям своим чередом около месяца — а может, даже и год — пока все не решат, что мы их обманули. Сделав это заявление, мы выигрывали время — по крайней мере, таково было наше убеждение. Но прошло довольно много времени, прежде чем мы наконец поняли, что Паразиты обошли нас практически по всем пунктам.

Причина этому была очевидна. Мы не хотели тратить время на Паразитов. Представьте себе любителя книг, только что получившего посылку с книгой, которую он хотел достать всю свою жизнь, и представьте себе, что перед самым её открытием к нему наведывается какой-нибудь зануда, с которым ему явно придётся проговорить несколько часов... Может, Паразиты и были величайшей за все времена опасностью для человечества, но для нас они были величайшей скукой.

Люди привыкли к ограниченности своих ментальных возможностей точно так же, как три столетия назад они принимали за само собой разумеющееся огромные неудобства путешествий. Как бы себя почувствовал Моцарт, если бы после утомительного недельного путешествия кто-нибудь сказал ему, что люди двадцать первого столетия будут проделывать этот путь всего лишь за четверть часа? Вот и мы были как Моцарт, перенесённый в двадцать первый век. Эти ментальные путешествия, которые мы когда-то считали такими изнурительными и болезненными, теперь были делом нескольких минут. Мы наконец-то ясно поняли смысл замечания Телхарда де Шардена[116], что человек стоит в преддверии новой фазы своей эволюции — потому что теперь мы и были в этой новой фазе. Разум был словно страна, куда не ступала нога человека, словно земля обетованная евреев. Всё, что нам надо было сделать — это занять её... и, конечно же, изгнать её нынешних обитателей. Поэтому, несмотря на все тревоги и заботы, наше настроение в эти дни было близко к исступлённому счастью.

Перед нами стояли две задачи. Первая: найти новых "учеников", которые помогали бы нам в борьбе. И вторая: найти возможность, как перехватить инициативу и самим вести наступательные действия. На данный момент мы не могли добраться до тех нижних областей разума, в которых обитали Паразиты. В то же время моё ночное сражение показало, что я способен вызвать силу из очень глубокого источника. Можем ли мы подойти к нему достаточно близко, чтобы перенести битву во вражеский лагерь?

Реакции мировой прессы я уделил не очень много внимания. Для нас не явилось неожиданностью, что большинство откликов были скептическими и враждебными. Венская "Уорлд Фри Пресс" открыто заявила, что мы все должны быть посажены под строгий арест, пока не будет расследовано дело о самоубийствах. С другой стороны, лондонская "Дейли Экспресс" предложила поставить нас во главе Военного Департамента ООН, предоставив нам для борьбы с Паразитами все возможности, какие только мы сочтём эффективными.

Однако один отклик нас встревожил — статья Феликса Хазарда в "Берлинер Тагесблатт". Против нашего ожидания, он не высмеивал наше заявление и не поддерживал "разоблачений" Рибо. Казалось, он не подвергал сомнению, что мир стоял перед угрозой этого нового врага. Но, писал Хазард, если этот враг способен подчинять себе умы индивидуумов, то где гарантия, что мы не были рабами этих Паразитов? Мы сделали заявление об их существовании, но ничего не доказали. Нам пришлось сделать его из самозащиты — после признания Рибо, мы, вероятно, решили, что нам не миновать судебного разбирательства... Тон статьи не был полностью серьёзным — Хазард, казалось, оставлял читателю возможность понять его так, что он подсмеивался над всем этим. Тем не менее, заметка всё равно нас насторожила. У нас не было никаких сомнений, что Хазард был вражеским агентом.

Было ещё одно дело, требовавшее немедленного обсуждения. До сих пор репортёрам не позволялось посещать раскопки на Чёрной горе. Но, понятное дело, им не составит труда поговорить с рабочими или солдатами, и по возможности это надо было предотвратить. Поэтому Райх и я предложили показать вечером место раскопок выбранной группе журналистов, согласившись даже с присутствием телекамер. Мы потребовали, чтобы до нашего прибытия соблюдались меры строжайшей секретности, и чтобы вблизи не было ни одного журналиста.

В десять часов того же вечера в двух транспортных вертолётах нас ждали пятьдесят журналистов. На таких громоздких машинах полёт до Каратепе занял у нас целый час. Когда мы прибыли, место раскопок было ярко освещено прожекторами; переносные телекамеры были установлены за десять минут до нашей посадки.

Наш план был прост. Мы провели бы репортёров вниз до Блока Абхота, который уже был полностью расчищен, и с помощью психокинетических сил создали бы угнетённую и напряжённую атмосферу. Затем мы бы выбрали в группе самых нервных и восприимчивых и навели на них полнейшую панику. Вот почему в интервью мы не упомянули о своих возможностях ПК — мы понимали, что они могут быть использованы для "имитации" Паразитов.

Но мы не принимали в расчёт Паразитов. Перед самой посадкой на Каратепе я заметил, что репортёры в одном из вертолётов поют (братья Грау, Флейшман, Райх и я были в другом). Нам показалось это странным. Мы предположили, что они во всю пьянствуют, но затем, лишь только приземлившись, мы почувствовали присутствие Паразитов и сразу поняли, что произошло. Свой обычный метод они поменяли на противоположный: вместо высасывания энергии из своих жертв, они её им давали. Большинство из этих людей были заядлыми алкоголиками и, как и большинство журналистов, не особенно умными, поэтому в силу их привычного образа жизни этот "подарок" ментальной энергии и произвёл на них эффект употребления алкоголя. Как только репортёры из нашего вертолёта присоединились к ним, они тоже заразились духом пьяной оргии. Я услышал, как один телевизионный комментатор сказал: "Да, определенно эти парни не беспокоятся насчёт Паразитов. Похоже, они принимают это всё за шутку."

Я сказал продюсеру программы, что произошла непредвиденная задержка, и кивком головы отозвал остальных в подсобку мастеров в стороне от входа в тоннель. Мы заперлись и стали думать, что можно сделать в сложившейся ситуации. Мы легко установили между собой связь и смогли проникнуть в мозг некоторых репортёров. Поначалу было трудно понять, что же именно происходит — прежде с подобным мы никогда не сталкивались. К счастью, мы нашли репортёра с такой же "длиной волны", как у Рибо, и это позволило нам провести тщательное исследование его мозговых процессов. В мозге как таковом есть около десятка главных центров, отвечающих за удовольствие, наиболее хорошо из которых известны сексуальный, эмоциональный и социальный. Есть также и центр интеллектуального удовольствия, равно как и высокоинтеллектуального, они связаны с человеческими силами самоконтроля и самопознания. Наконец, ещё пять центров в мозге человека, практически неразвитые, связаны с энергиями, которые мы называем поэтической, религиозной или мистической.

У большинства журналистов Паразиты повышали энергию социального и эмоционального центров. Всё остальное делало их количество — пятьдесят человек, — то есть их удовольствие усиливал "эффект толпы". Мы все сконцентрировались на репортёре, которого изучали. Без особого труда мы отрезали его центры и тем самым повергли его во внезапную депрессию. Но стоило нам лишь снять давление, как он вернулся в прежнее состояние.

Мы предприняли прямую атаку на Паразитов — но это было безнадёжно. Они были вне всякой досягаемости и твёрдо оставались на месте. У нас было чувство, что энергия, направляемая против них, тратилась совершенно впустую, и что Паразиты просто насмехались над нами. Ситуация была опасной. Мы решили всецело положиться на свои силы ПК, чтобы держать всё под контролем. Это означало, что нам предстоит работать в непосредственной близости от репортёров.

Кто-то забарабанил в дверь и крикнул: "Эй, сколько нам ещё ждать?" Мы вышли и сказали, что уже готовы.

Я с Райхом шли впереди, за нами, весело смеясь, следовали журналисты. Из всего шума выделялся несмолкающий голос телекомментатора. Флейшман и братья Грау, которые шли позади толпы, сосредоточились на нём, и мы услышали, как он сказал встревожено: "Да, все кажутся совершенно беспечными, но я не могу не задаться вопросом, искренни ли они. Ночью здесь царит какая-то странная напряжённость..." В ответ на это репортёры рассмеялись. Тогда мы впятером "последовательно" соединили свою волю и, надавив на журналистов, вызвали у них чувство опасности и смутного страха. Смех тут же прекратился, и я громко сказал: "Не беспокойтесь. Воздух на этой глубине не такой чистый, как мог бы быть, но он не ядовит."

Тоннель был высотой семь футов, и имел наклон порядка двадцати градусов. Сотней ярдов ниже мы взобрались в несколько маленьких железнодорожных вагончиков. В течение всего десятимильного путешествия из-за грохота колёс ничего не было слышно, и во время этого спуска нам даже не требовалось давить на репортёров, чтобы понизить их настроение. Тоннель был сделан в форме грубой спирали — иначе пришлось бы расположить его вход на расстоянии нескольких миль от Чёрной Горы, то есть создать ещё один лагерь, что несомненно удвоило бы наши заботы о безопасности. И каждый раз, когда вагонетки кренились на повороте, мы чувствовали, что журналисты начинают тревожиться. Они также опасались, что вибрация от поезда может обрушить часть тоннеля.

Примерно через полчаса мы добрались до Блока Абхота. Впечатлял уже один только его вид: огромные, мрачные чёрные грани возвышались над нами подобно исполинским утёсам.

Теперь мы создали атмосферу угнетённости. Конечно, было бы лучше, если бы нам удалось заставить работать воображение репортёров, просто стимулировав его касанием страха, но Паразиты вливали в них энергию, и нам приходилось частично парализовывать их мозг, вызывая страх и отвращение в полную силу. Телекомментатору явно было трудно говорить в гнетущей тишине, он почти шептал в микрофон: "Здесь, внизу, какое-то неприятное удушающее ощущение. И дело вовсе не в воздухе."

Затем Паразиты начали атаку. И на этот раз не в полную силу, а по одному или по двое — их очевидным намерением было измотать нас и заставить ослабить хватку. Лишь только мы обратили на них внимание и начали отбиваться, как атмосфера сразу же прояснилась, все повеселели. Мы пали духом, так как мало что можно было поделать. В таком малом количестве Паразиты были практически неуязвимы — словно сражаешься с тенью. Лучшим было бы просто не обращать на них внимания, но это было также трудно, как игнорировать дворняжку, кусающую вас за лодыжку.

Решение пришло ко всем нам одновременно: ведь мы были связаны так крепко, что невозможно было даже сказать, кто до этого додумался первый. Мы посмотрели на Блок Абхота и на потолок в тридцати футах над ним. Блок весил три тысячи тонн. В Британском Музее Грау вдвоём подняли тридцатитонный блок, и мы решили, что стоит попытаться. Накатив на журналистов волну страха, мы начали в унисон напрягать свою волю, чтобы оторвать от земли эту громаду.

Поначалу это казалось безнадёжным — с тем же успехом его можно было бы поднимать и голыми руками. Но затем Грау подсказали, как это нужно делать: вместо того, чтобы прикладывать усилия в унисон, они делали это поочерёдно, сначала медленно, затем с всё возрастающей скоростью. Мы поняли, что они делают, и немедленно присоединились к ним. И сразу же всё дело стало лёгким просто до смешного. Мощь, которую мы впятером выделяли, была столь огромна, что её хватило бы, чтобы поднять целых две мили крыши из земли над нами. Блок неожиданно оторвался от земли и двинулся кверху. Замерцал свет — он задел силовой кабель. Немедленно поднялась паника, и какие-то идиоты вбежали под Блок — или же их туда втолкнули. Мы сдвинули его в сторону — и тут всё погрузилось во тьму: силовой кабель порвался. Его конец волочился по земле, и мы слышали как кто-то, наткнувшись на него, дико закричал. Вонь опалённой плоти наполнила зал, отчего сразу стало дурно.

Главное было не запаниковать самим. Одному из нас надо было высвободить свою волю и оттолкать репортёров к стене, тогда Блок можно было бы тут же опустить. Однако это трудно было сделать, поскольку мы были "сцеплены" вместе, поддерживая Блок. Мы были, условно говоря, соединены "параллельно", а не "последовательно", и держали его чередуясь.

И именно этот момент Паразиты выбрали для нападения — конечно, ведь мы были беспомощны. Ситуация была бы смешна, не будь она столь опасна, и если бы она уже не стоила одной жизни.

Но тут Райх сказал: "Можем ли мы его распылить?" Какой-то момент, находясь в замешательстве, мы не понимали его — Паразиты окружали нас подобно армии теней. Но когда мы поняли, нам стало ясно, что это наша единственная надежда. Вырабатываемой нами силы хватило бы, чтобы поднять тысячу таких блоков — но хватит ли её, чтобы уничтожить этот? Мы попытались сделать это, ментально обхватив его и генерируя сокрушительное давление. Автоматически мы стали чередоваться быстрее, едва замечая напор Паразитов вокруг нас — столь велико было наше возбуждение. И наконец мы почувствовали, как Блок крошится, словно огромный кусок мела, зажатый в тиски. Через несколько секунд он превратился в огромную массу мелкого порошка, которую мы держали в воздухе. В таком виде его можно было загнать в тоннель, что мы и стали делать — с такой скоростью, что тяга засосала в тоннель и нас, а воздух в миг наполнился пылью.

Как только Блок был удалён, мы с нетерпением человека, раздавливающего блоху, ударили накопленной энергией по Паразитам. Результат был превосходный: у них снова не было времени отступить, и мы почувствовали, что наш удар оказался сродни выстрелу из огнемёта по сухим листьям. Затем Райх высвободился, поднял силовой кабель и соединил его с другим концом. Вспыхнул свет, и перед нами предстал полнейший хаос. Социальный центр был раздавлен у всех журналистов, они были в полнейшем ужасе, и каждый чувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Мы задыхались от чёрной пыли, наполнившей воздух. (Прежде чем удалить её наружу, нам пришлось подождать, пока она осядет в тоннеле, чтобы свежий воздух проник в зал.) Погибший человек был проткнут кабелем и висел над нами, продолжая источать вонь обугленной плоти. Наши лица были черны, как у шахтёров. Царившая паника просто ужасала — каждый думал, что уже никогда не увидит дневного света.

Мы смогли унять панику, снова соединившись "последовательно". Затем мы приказали журналистам встать в две шеренги и возвращаться к вагонеткам. Райх сосредоточился на трёх телевизионщиках, убедившись, что они снова включают свои камеры (электрический удар, конечно же, сказался и на них). Тем временем оставшиеся из нас очистили тоннель от пыли, медленно подняв её к поверхности, где она взвилась до самых небес — к счастью, была тёмная ночь — и затем осела на огромной площади.

Когда мы поднялись наружу, мы знали, что одержали значительную победу над Паразитами — главным образом, благодаря случайности. Конечно, они не оставили нас и продолжали вливать в репортёров энергию и на поверхности. Мы могли полностью блокировать этот процесс, но только лишь до того момента, когда журналисты разъедутся. Впрочем, весь мир видел по телевидению, что произошло, как исчез Блок Абхота, и едва ли имело значение, что они напишут. Кроме того, был и другой фактор. Это искусственное подпитывание социальных и эмоциональных центров впоследствии неизбежно обернётся в крайнюю усталость, нечто вроде похмелья. Паразиты не смогут держать этих людей в состоянии полуопьянения целую вечность. И грядущая реакция нам послужит весьма хорошо.

После полуночи в специальной комнате, предоставленной нам ЕУК, мы принялись за поздний ужин. Мы решили, что впредь нам надо будет денно и нощно держаться вместе. Каждый в отдельности, мы обладали некоторой силой, но, когда мы были вместе, впятером, она, как показал этот вечер, умножалась в тысячу раз.

Мы не обманывали себя, полагая, что отныне неуязвимы. Возможно, нам больше не грозили прямые атаки Паразитов, но они знали, как использовать против нас других людей, и реальная опасность заключалась именно в этом.

Увидев на следующее утро газеты, мы не могли удержаться и не поздравить друг друга с несомненной победой. Почти все в мире смотрели телевизор, и это было всё равно что они присутствовали в зале, когда исчез Блок. Мы думали, что некоторые газеты заподозрят обман — в конце концов, сделанное нами было не более, чем грандиозный фокус, — но этого не случилось. Многие нас истерично поносили, но лишь за нашу глупость — что бы освободили эти "ужасающие силы". Все полагали, что Тсатхоггуа — это имя предложил американский знаток Лавкрафта — разрушили Блок, чтобы помешать нам узнать ещё больше их секретов. Особенно всех напугало то, что если Тсатхоггуа смогли уничтожить блок весом три тысячи тонн, то с такой же лёгкостью они смогут уничтожить и современный город. Через день страх возрос ещё больше, когда учёные обнаружили слой базальтовой пыли, покрывающей кустарник на многие мили вокруг места раскопок, и сделали вывод, что Блок каким-то образом был распылён. Это их озадачило. Можно было, конечно, сделать это с помощью атомного бластера, но высвободившаяся в результате этого энергия уничтожила бы всех в подземном зале. Учёные никак не могли понять, как можно было так измельчить Блок без повышения температуры.

Гуннар Фэнген, президент ООН, направил нам послание, в котором спрашивал, какие, на наш взгляд, шаги ему следует предпринять против Паразитов. Не думаем ли мы, что дело можно разрешить, уничтожив Кадаф атомными зарядами? Какое, по-нашему, оружие наиболее эффективно против Паразитов? Мы ответили ему, прося приехать к нам, что он и сделал спустя двое суток.

Тем временем, у ЕУК возникли некоторые трудности: конечно, с точки зрения рекламы им лучшего и желать было нельзя, но, пока сотни репортёров несли постоянное дежурство у стен компании, она в прямом смысле находилась в осаде, из-за чего практически весь бизнес встал. Нам необходимо было найти новую штаб-квартиру. Поэтому я связался непосредственно с президентом Соединённых Штатов Ллойдом К. Мелвиллом и спросил его, не может ли он предоставить нам какое-нибудь совершенно безопасное место, где нам была бы гарантирована полнейшая секретность. Он отреагировал быстро и уже через час известил нас, что мы можем перебраться на американскую ракетную Базу 91, Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк. На следующий день, 17 октября, мы переехали туда.

Наше новое место имело массу преимуществ. У нас всё ещё был список около десятка американцев, которых в своё время мы намеревались посвятить в наш секрет; этими именами нас снабдили Ремизов и Спенсфильд из Йельского университета. Пятеро из списка как раз проживали в штате Нью-Йорк. Мы попросили президента Мелвилла, чтобы он устроил, чтобы эти люди встретили нас на Базе 91. Это были Оливер Флеминг и Меррил Филипс из Лаборатории психологии Колумбийского Университета[117], Рассел Холкрофт из Сиракузского Университета, Эдвард Лиф и Виктор Эбнер из исследовательского института в Олбани.

Вечером накануне нашего отъезда из ЕУК Флейшман записал выступление для телевидения, в котором он ещё раз подчеркнул, что у Земли нет оснований для паники. Он не верит, что Паразиты обладают достаточной силой, чтобы причинить ощутимый вред человеческой расе, и наша задача не допустить, чтобы они стали достаточно сильны для этого.

Для нас эта "публичная" сторона работы была наименее важной, она была слишком утомительной, и пользы от неё не было никакой. Мы хотели заняться реальным делом — исследованием наших собственных сил и сил Паразитов.

ЕУК организовали для нас ракету до Базы 91, и уже через час мы были там. О нашем прибытии в тот же день объявили по телевидению. Президент выступил лично, объяснив свои основания для разрешения нашего присутствия на Базе 91 (которая была самым охраняемым объектом США — шутили, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем проникнуть на Базу 91). Он сказал, что наша безопасность — дело мировой важности, и что любые попытки репортёров связаться с нами будут трактоваться как нарушение правил безопасности, в соответствии с чем и будут наказываться. Определённо, это разрешило одну из наших главнейших трудностей, и с тех пор мы могли передвигаться без преследования десятком вертолётов.

База 91 едва ли могла своей комфортностью сравниться с директорским корпусом ЕУК. Нашим жилищем здесь стала постройка разборного типа, воздвигнутая за сутки до нашего приезда, и она мало отличалась от меблированной казармы.

Нас ждали пять человек: Флеминг, Филипс, Холкрофт, Лиф и Эбнер. Все они были моложе сорока. Холкрофт даже не походил на учёного — больше шести футов росту, розовые щёки и ясные голубые глаза; я даже почувствовал некоторые опасения, увидев его. Остальные произвели на меня превосходное впечатление: умные, сдержанные, с чувством юмора. После встречи мы все пили чай с командиром базы и старшим офицером безопасности. Они оба показались мне типичными военными: достаточно умны, но как-то чересчур педантично. (Офицер безопасности хотел знать, какие меры он может предпринять против шпионов Тсатхоггуа.) Я решил попытаться заставить их понять точно, против кого мы боролись: не против врага, нападающего на нас спереди или сзади, но против врага, уже находящегося внутри нас всех. У них был весьма озадаченный вид, пока генерал Винслов, командир базы, не сказал: "Вы имеете в виду, что эти создания сходны с микробами в нашей крови?" Я ответил, что да, действительно сходны, и с тех пор чувствовал, что они вполне счастливы от этой идеи, а офицер безопасности стал думать терминами дезинфекции.

После чая мы с пятью "новобранцами" удалились в своё жилище. Я прочёл в мозгу офицера безопасности, что под бетонным полом нашей постройки по его личному приказу было спрятано несколько вибрационных микрофонов, и, как только мы вошли туда, обнаружил и уничтожил их. Они были установлены непосредственно в самом бетоне, на глубине около дюйма, и теоретически их нельзя было уничтожить, не просверлив бетон. И когда бы на следующей неделе я не встречал офицера безопасности, я всегда ловил его недоумённый взгляд.

Весь вечер мы вводили новых союзников в курс дела. Прежде всего мы дали им почитать копии "Исторических размышлений". Затем я кратко рассказал им свою собственную историю, которая одновременно записывалась на магнитофон — позже её можно было снова воспроизвести, если бы у них остались вопросы. Я приведу здесь последние пять минут этой записи, поскольку здесь ясно обрисовывается проблема, перед которой мы тогда стояли:

"Итак, мы полагаем, что Паразиты могут быть побеждены человеком с помощью знаний феноменологии. Мы также знаем, что их главная сила основана на их способности выводить разум из равновесия (я уже рассказал, что Блок Абхота разрушили мы). Это означает, что мы должны научиться, как противостоять Паразитам на всех ментальных уровнях.

Но это уже само по себе ставит нас перед следующей проблемой, требующей немедленного разрешения: мы слишком мало знаем о человеческой душе. Мы не знаем, что происходит во время рождения и смерти человека. Мы не понимаем связи человека с пространством и временем.

Величайшей мечтой романтиков девятнадцатого века была идея богоподобия — "люди как боги". Теперь мы знаем, что это возможно. Потенциальная сила человека столь огромна, что постичь её умом мы просто не в силах. Быть подобным Богу означает управлять жизнью, а не быть жертвой обстоятельств. Однако необходимо подчеркнуть, что невозможно стать властителем своей судьбы, пока остаются неразрешённые вопросы. Если идти, обратив взор к небесам, то недолго и споткнуться. Пока мы не понимаем основ нашего существования, Паразиты могут подорвать их и уничтожить нас. Насколько я знаю, в этом отношении Паразиты также невежественны, как и мы, но мы не можем рисковать, оставляя это без внимания. Мы должны узнать секреты смерти, пространства и времени. Это единственная гарантия нашей победы в этой борьбе."

К моему удивлению — и огромному удовольствию — Холкрофт оказался одним из лучших учеников, которые когда-либо у меня были. Его по-детски невинный вид действительно точно отражал его природу. Он воспитывался в деревне двумя своими тётками, старыми девами, обожавшими его до невозможности, в школе он преуспевал по всем предметам. Холкрофт от природы был великодушным, жизнерадостным, напрочь лишённым всяких неврозов, и такое безоблачное детство помогло ему сохранить эти качества. Как экспериментирующий психолог он не особо блистал: ему недоставало той жизненной энергии, что создаёт первоклассных учёных. Но самым важным из всех его качеств была его естественная, инстинктивная приспособленность к природе. У него было нечто вроде духовного радара, значительно облегчавшего ему жизнь.

По сути он уже знал всё, что я ему сказал. Он схватывал это мгновенно. Остальные доходили до этого умом, медленно усваивая факты, как питон переваривает крысу, в состоянии интеллектуального возбуждения. Холкрофт знал всё это инстинктивно.

И такое его восприятие было намного важнее, чем это может показаться. Райх, Флейшман, братья Грау и я сам также являемся интеллектуалами. Мы не могли избавиться от привычки использовать интеллект для исследований вселенной разума, и это приводило к излишней трате времени — представьте себе, например, армию под командованием генерала, который отказывается действовать, пока не составит приказ в трёх экземплярах и не посоветуется о каждой мелочи со своим начальством. Холкрофт был своего рода "медиумом" — не в смысле спиритуализма, хотя две эти категории довольно близки. Его областью был не "дух", а инстинкты. В первый же вечер мы смогли включить его в наш телепатический круг, его внутренний слух был естественным образом приспособлен к этому. И среди нас появилась надежда: сможет ли этот человек погрузиться в разум глубже нас? Сможет ли он узнать, что замышляют Паразиты?

Следующие два или три дня большую часть времени мы проводили в своем блоке, обучая новых учеников всему, что знали сами. Эти занятия существенно облегчались нашими телепатическими возможностями. И в процессе обучения мы обнаружили, что упустили из виду одну из важнейших проблем феноменологии. Когда в результате полученных знаний человек осознаёт, что всю свою жизнь он совершенно заблуждался насчёт собственной природы, это полностью выбивает его из колеи — как будто он внезапно становится обладателем миллиона фунтов стерлингов, или же, по-другому, как будто сексуально несостоятельный мужчина получает в своё распоряжение целый гарем. Человек вдруг понимает, что может вызвать у себя поэтическое настроение так же легко, как повернуть кран, что по одному лишь своему желанию он может возбудить свои эмоции до "белого каления". Его повергает в шок, что всю свою жизнь он держал ключи к величию, а все эти так называемые "великие люди" мира имели лишь смутное представление об этих силах, которыми он теперь обладает в избытке. Но он провёл всю свою жизнь, будучи крайне ограниченного мнения о самом себе. За тридцать — сорок лет жизни привычками его старая личность достигает определённой силы, и она не желает просто так взять и исчезнуть. Но новая личность также исключительно сильна — в результате человек становится полем битвы двух личностей, и вынуждает тратить огромное количество своей энергии на этот внутренний конфликт.

Холкрофт, как я уже сказал, был превосходным учеником, но у остальных четверых личности были развиты гораздо сильнее, и они реально не осознавали опасности и необходимости в спешке: в конце концов, мы смогли перенести атаки Паразитов, так почему это не удастся им?

Я не виню их, ведь это было практически неизбежно. Каждый университет в том или ином виде сталкивается с такой же проблемой: студенты находят свою новую жизнь такой увлекательной, что не желают трать время на серьёзную работу.

Нам пятерым стоило значительных ментальных усилий, чтобы Флеминг, Филипс, Лиф и Эбнер уделяли серьёзное внимание дисциплине. Нам приходилось постоянно за ними наблюдать. Новые идеи их словно опьяняли, их разумы были так возбуждены, что они только и хотели, что плескаться и брызгаться, как счастливые школьники в речке. В то время как они должны были читать Гуссерля или Мерло-Понти[118], они, бывало, начинали вспоминать своё детство или последние любовные приключения. Эбнер был большой любитель музыки и знал все оперы Вагнера[119] наизусть, и стоило его только предоставить самому себе, как он тут же принимался напевать что-нибудь из "Кольца нибелунга", погружаясь в пассивный экстаз. Филипс был, что называется, дон-жуанского типа и иногда начинал вспоминать свои последние победы на любовном поприще, да так, что атмосфера начинала вибрировать от сексуального возбуждения, и это нас сильно отвлекало. Впрочем, в его оправдание я могу сказать, что его сексуальные приключения всегда были поисками нечто такого, что он никак не мог найти. Теперь же он это внезапно нашёл, но не мог остановиться от постоянного возвращения к прошлому.

На третий день после нашего прибытия на Базу 91 Холкрофт подошёл ко мне и сказал:

— Мне кажется, что мы дурачим сами себя.

У меня сразу же появилось дурное предчувствие, и я спросил, что он имеет в виду.

— Я сам до конца не понимаю. Но когда я пытаюсь поймать их длину волны, — он говорил о Паразитах, — то чувствую их высокую активность. Они что-то затевают.

Это не могло не вызывать раздражения: мы владели огромным секретом, мы предупредили весь мир, но до сих пор по существу были всё также невежественны, как и прежде. Что это за создания? Откуда они приходят? Какая их главная цель? Обладают ли они в действительности интеллектом, или же, наоборот, так же бездумны, как и черви в куске сыра?

Мы довольно часто задавали самим себе эти вопросы, и предположили несколько ответов. Интеллект человека является функцией его эволюционного побуждения. Учёные и философы испытывают такой голод до истины потому, что они устали быть просто людьми. Тогда, возможно ли, чтобы эти создания были разумны в таком же смысле? Поскольку они были нашими врагами, в это трудно было поверить. Но ведь история учит нас, что интеллект не подразумевает благодеяния. Во всяком случае, если они разумны, то можем ли мы найти признаки этого? И ещё, если они разумны, то, возможно, они понимают, что проиграли.

Но проиграли ли они?

Сразу же после того, как Холкрофт выложил свои подозрения, я позвал остальных. Стояло чистое, ясное утро, воздух был необычайно тёплым. До нас доносились приказы сержанта — несколькими сотнями ярдов в стороне от нас делали зарядку рядовые в белых спортивных костюмах.

Я высказал все свои опасения и сказал, что, по моему мнению, нам придётся "совершить вылазку" и узнать о Паразитах побольше. Мы предложили своим новым ученикам попытаться установить с нами телепатическую связь — операция обещала быть опасной, и нам необходимо было собрать как можно больше сил. Через полчаса Лиф вдруг объявил, что он явственно слышит нас. Остальные же только изрядно устали, но так и не добились результата — мы велели им прекратить все попытки и расслабиться. Но мы умолчали о том, что в случае нападения Паразитов они окажутся в величайшей опасности, так как не имеют достаточно навыков обращения со своими ментальными силами.

Мы задёрнули шторы, заперли двери, расселись и сконцентрировались. Я настолько привык к этой операции, что выполнил её почти автоматически. Первый шаг подобен тому, что я делаю, когда хочу заснуть: полный отказ от мыслей об окружающем мире, забвение собственного тела. Через несколько секунд я уже погружался в тьму своего разума. Следующий этап требовал некоторой практики: здесь приходится освобождаться от обыденной физической личности, в то время как интеллектуальная часть должна оставаться всецело бодрствующей и продолжать опускаться в этот мир снов и воспоминаний.

В известном смысле это погружение сходно со случаем, когда вы видите кошмар, и говорите себе: "Ведь это всего лишь сон. На самом деле я сплю в своей кровати. Я должен проснуться." Здесь присутствует ваше "дневное" "я", но оно сбито с толку собственным миром фантасмагоний. Вскоре я обнаружил, что могу погружаться сквозь слой снов, оставаясь в полном сознании — что довольно сложно, ведь люди обычно используют своё тело в качестве отражателя сознания. Этот слой снов в разуме — странный, тихий мир, здесь чувствуешь себя, словно плаваешь глубоко в море. Для начинающего этот этап может оказаться самой опасной частью эксперимента. Тело служит якорем разума. В одном из своих стихотворений Йейтс[120] благодарит Бога за то, что "у него есть тело со всей его глупостью", которое избавляет его от ночных кошмаров. Тело — огромный вес для наших мыслей, и оно не даёт им расплыться во все стороны. Это почти как быть на Луне, веся всего лишь несколько фунтов: стоит сделать обыкновенный шаг, и тебя понесёт словно воздушный шарик. Также и мысли, освободившись от тяжести тела, получают поистине дьявольскую энергию. И если мыслитель окажется отвратительной личностью, его мысли немедленно превратятся в ужасающих демонов. Если он не поймёт, что эти демоны — его собственные мысли, и без него они не могут существовать, то может удариться в панику и сделать всё в десять раз хуже — как если бы пилот, выполняющий крутое пике, не осознавал, что он бессознательно давит вперёд на рычаг управления.

Мягко пробиваясь вниз сквозь свои сны и воспоминания, я старался не обращать на них внимания и оставаться безучастным. Если я вдруг совершу ошибку и отвлекусь на что-нибудь, то этот сон или воспоминание немедленно расширится и превратится в целую вселенную. И вот тому пример. Неожиданно я почувствовал запах табака "Джинджер Том", который курил мой дедушка. Я уже давно не вспоминал его, так что замешкался, и моё внимание сосредоточилось на запахе. Тут же появились и сам дедушка, и сад позади его коттеджа в Линкольншире. По сути я и был в этом саду, воссозданном до таких мельчайших подробностей, что, случись это при других обстоятельствах, я был бы абсолютно убеждён в его реальности. Я сделал усилие и решительно отбросил всё это, и в следующий момент снова погружался в тёплую тьму.

Эта тьма полна жизни, которая вовсе не отражает жизнь тела. Она, подобно электричеству, кишит повсюду во вселенной. Нижние участки разума относятся к "детской комнате" — здесь царит чрезвычайно живое чувство теплоты и невинности, это бестелесный мир детей.

Ниже "детской комнаты" простирается пустота, подобная пустоте межзвёздного пространства — практически "ничто". Это особенно опасный участок, где можно легко сбиться с пути. Во всех своих ранних экспериментах я всегда здесь засыпал и просыпался лишь многими часами позже. Здесь чувству индивидуальности, или даже самого существования, отразиться не от чего, и стоит ослабить внимание хоть на миг, как нить сознания сразу же теряется.

Дальше заходить я не мог. Даже тогда мне приходилось периодически подниматься к "детскому" участку, чтобы сконцентрировать своё внимание.

В течение всего этого времени наши мозги оставались в телепатическом контакте. Это вовсе не значит, что мы всемером плыли бок о бок, нет, каждый был одинок, в контакте находился именно мозг — и в случае необходимости мы могли помочь друг другу на расстоянии с помощью своего рода "дистанционного управления". Если бы я заснул, когда задержался в дедушкином саду, остальные могли бы разбудить меня. Или если бы один из нас подвергся нападению, мы бы все немедленно "проснулись" и объединились для отражения атаки. Но на этой глубине вы были предоставлены только самому себе.

Благодаря своей связи с Холкрофтом я узнал, что он всё ещё опускается. Я пришёл в полный восторг. На такой глубине я стал практически невесомым, и моё сознание было подобно воздушному пузырю, стремившемуся на поверхность. Я знал, что для погружения ниже требовалась некоторая сноровка, но её приобретение требовало определенного количества исследований, практики, и совершенно невозможно опускаться дальше, если вы только и можете, что сохранять своё сознание. Холкрофт, очевидно, уже обладал таким мастерством.

В этих регионах разума практически нет чувства времени — оно идёт и в то же время нет, если вам это что-то объясняет. Поскольку нет тела, чувствующего его, в вас появляется какое-то безразличие к его ходу. Я мог сказать, что поблизости от меня Паразитов не было, поэтому я просто ждал, бдительно "всматриваясь" во тьму. Вскоре я услышал, что Холкрофт возвращается. Я мягко поплыл наверх, через сны и воспоминания, и примерно через час после начала нашего эксперимента вернулся в состояние физического сознания. Холкрофт всё ещё был без сознания. Прошло десять минут, прежде чем он открыл глаза. Он был бледен, но дышал ровно.

Он спокойно взглянул на нас, и мы поняли, что ему сказать нам нечего:

— Не понимаю. Дальше вниз почти ничего нет. Я чуть не поверил, что они все убрались.

— Ты видел их?

— Нет. Раз или два у меня появлялось чувство, что они где-то рядом, но очень малым числом.

У нас у всех было такое же впечатление. Всё казалось обнадёживающим, однако мы не чувствовали себя счастливыми.

В полдень, впервые за три дня, мы обратились к телевизионным новостям, и тогда поняли, что делали Паразиты всё это время. Мы узнали об Обафеме Гвамбе, убившего президента Объединённых Государств Африки Нкумбулу и совершившего государственный переворот, сделавший его хозяином Кейптауна и Адена. Процитировали отрывок из радио-обращения Гвамбе, сделанного им после переворота. Мы переглянулись. Нас крайне встревожило, что этот человек явственно был под контролем Паразитов разума. Теперь мы знали о них достаточно, чтобы понимать, что их недооценка была самой опасной ошибкой.

Мы немедленно раскусили их замысел — по сути он был тот же самый, которому они столь успешно следовали в течение двух веков: постоянно заставлять человечество вести войны. Два века люди прилагали все усилия, чтобы развить состояние своего сознания до более значительного, и два века Паразиты давали им другие поводы, куда отвлечь свои мысли.

Мы сидели и говорили до поздней ночи. Такое развитие событий явно требовало нашего немедленного вмешательства — но какого? У нас у всех было дурное предчувствие. Лишь в три ночи мы разошлись по кроватям. Но уже в пять нас разбудил Холкрофт и сказал:

— Они что-то затевают, я чувствую это. Думаю, нам лучше убраться отсюда.

— Куда? — На вопрос ответил Райх:

— В Вашингтон. Нам нужно поговорить с президентом.

— Что это даст?

— Не знаю. Но мне кажется, что мы лишь попусту тратим время, рассиживаясь здесь.

Причин для задержки не было. Хотя до рассвета оставался ещё целый час, мы тут же направились к вертолёту, предоставленному в наше распоряжение правительством Соединённых Штатов. Под аккомпанемент первых солнечных лучей перед нами предстали прямые и длинные вашингтонские авеню. Мы аккуратно приземлились на улице рядом с Белым Домом. Из ворот резиденции с поднятым атомным бластером тут же выбежал часовой. Он был ещё молод, и нам не составило труда убедить его, что ему лучше сходить за старшим офицером, а мы тем временем переместили наш вертолёт на лужайку Белого Дома. Это было одно из приятнейших преимуществ наших сил: перед нами рушились все обычные бюрократические барьеры.

Мы вручили офицеру послание для президента и отправились поискать, где в столь ранний час можно выпить кофе. Думаю, случайные прохожие принимали нашу группу из одиннадцати человек за какую-нибудь делегацию бизнесменов. Мы нашли большой зеркальный ресторан и заняли два столика с видом на улицу. Когда мы сели, я заглянул в разум Эбнера. Он почувствовал это и улыбнулся мне, сказав:

— Смешно. Мне следовало бы думать об опасности, перед которой стоит человечество и мой родной город — я родился в Вашингтоне, — но я лишь испытываю презрение ко всем этим людям, идущим по улице. Все они спят. Мне даже кажется, что то, что с ними случится, не имеет особого значения... — Райх с улыбкой заметил:

— Не забывай, что неделю назад ты был одним из них.

Я позвонил в Белый Дом и узнал, что мы приглашены на завтрак с президентом в девять часов. Пробираясь назад сквозь толпы спешащих на работу людей, мы неожиданно почувствовали, как дрогнул тротуар. Мы переглянулись, и Эбнер спросил:

— Землетрясение?

— Нет. Взрыв. — ответил Райх.

Мы ускорили шаг и в 8.45 вернулись в Белый Дом. Я спросил офицера, вышедшего встретить нас, слышал ли он что-нибудь о взрыве. Он покачал головой: "О каком взрыве?"

Через двадцать минут, лишь только рассевшись за завтраком, мы обо всём узнали. Президента вызвали, когда же он вернулся, то был бледен, голос его дрожал. Он заявил: "Господа, полчаса назад взрывом уничтожена База 91." Мы все молчали, но нам всем в голову пришла одна и та же мысль: сколько ещё пройдёт времени, прежде чем Паразиты настигнут нас?

Райх и Холкрофт написали подробный отчёт о нашей беседе с президентом, так что здесь я лишь ограничусь кратким обзором произошедшего. Мы увидели, что президент находится на грани нервного срыва, и успокоили его при помощи метода, который мы теперь применяли так часто. Мелвилл не был решительным человеком. Для мирного времени он со своей великолепной административной хваткой был превосходным президентом, но справиться с мировым кризисом он не был способен. Мы обнаружили, что он был настолько потрясён новостью, что совершенно забыл позвонить в Штаб Армии и приказать привести в действие полную систему обороны США. Мы убедили его исправить эту ошибку и были рады узнать, что новый радар на высокоскоростных частицах может гарантировать перехват любой атомной ракеты, движущейся со скоростью мили в секунду.

Мелвиллу очень хотелось надеяться, что взрыв на Базе 91 произошёл из-за какого-нибудь несчастного случая — возможно, со строящейся там ракетой для полёта на Марс (её энергоблок содержал в себе достаточно мощи, чтобы уничтожить половину штата Нью-Йорк). Мы жёстко сказали ему, что это невозможно. Взрыв был делом Паразитов, и в качестве своего орудия они наверняка использовали Гвамбе. Президент сказал, что, в таком случае, Америка находится в состоянии полномасштабной ядерной войны с Африкой, но мы возразили, что в этом нет необходимости. Целью взрыва было наше убийство, но этот замысел провалился благодаря случайности и предчувствию Холкрофтом опасности. Второй такой возможности у Гвамбе не будет. Поэтому пока Мелвилл мог бы притвориться, что взрыв произошёл из-за строящейся ракеты. Нам же представлялось крайне важным только одно дело: собрать как можно большее количество интеллектуалов, способных уяснить всю проблему Паразитов разума, и создать из них нечто вроде армии. Если мы сможем заполучить достаточно людей, владеющих телекинезом, то нам удастся подавить бунт Гвамбе прежде, чем он широко распространится. Тем временем, нам надо было подыскать место, где мы смогли бы работать без всяких помех.

Значительная часть утра ушла у нас на зарядку президента мужеством и энергией для достойной встречи кризиса. Мелвиллу пришлось выступить по телевидению и заявить, что он считает взрыв результатом несчастного случая. (Взрыв уничтожил всё на площади радиусом тридцать миль — неудивительно, что мы почувствовали его в Вашингтоне.) Это подействовало очень успокаивающе на американцев. Затем была тщательно проверена вся система обороны страны; Гвамбе направили секретное послание, в котором его предупреждали, что в случае повторения взрывов будут приняты незамедлительные ответные меры. Мы решили, что будет лучше объявить о том, что мы живы — всё равно сохранить это в тайне от Паразитов было практически невозможно, к тому же весть о нашей гибели могла вызвать повсеместное отчаяние, ведь теперь миллионы людей рассчитывали на наше руководство.

Когда мы сели за ранний ленч, за столом царила атмосфера глубокого уныния. Победа казалось невозможной. Наша единственная надежда была вовлечь в наш круг "посвящённых" ещё около ста человек, а затем попытаться уничтожить Гвамбе теми же методами, что мы использовали против Жоржа Рибо. Однако, по всей вероятности мы находились под постоянным наблюдением Паразитов, и ничто не могло им помешать взять под контроль других политических лидеров, как они это сделали с Гвамбе. Ведь они могли даже завладеть разумом Мелвилла! Было бессмысленно и думать о том, чтобы посвятить его в наши тайны — как и девяносто пять процентов человечества, он никогда не сможет понять всю суть проблемы. Мы находились в постоянной опасности. Даже если бы мы просто прогуливались по улице, Паразиты могли бы захватить какого-нибудь водителя и бросить его машину на нас, как ракету. Или прохожего с атомным пистолетом, который быстро бы разделался с нами.

И тут Райх сказал:

— Жаль, что мы просто не можем переселиться на другую планету и основать новую расу.

Он вовсе не собирался выдвигать своё предложение на серьёзное обсуждение. Мы знали, что ни одна планета солнечной системы не была пригодной для жизни, да и в любом случае на Земле не существовало ракеты, способной перенести людей даже на пятьдесят миллионов миль к Марсу.

И тем не менее... Почему это не могло быть разрешением вопроса нашей безопасности? Ведь у Америки было несколько ракет, которые могли доставить на Луну пятьсот человек. Кроме того, ещё были три орбитальные станции. Пока мы оставались на Земле, мы подвергались постоянной опасности со стороны Паразитов, а если мы будем одни в открытом космосе, она просто исчезнет.

Да, определённо это был выход. Сразу после ленча Райх, Флейшман и я отправились к президенту и объяснили ему наш замысел. Если Паразитам удастся уничтожить нас, Земля погибнет — в прямом или переносном смысле. Выиграв битву, Паразиты будут безжалостно уничтожать любого, кто попытается заново открыть наш секрет. Лучшим выходом для Земли было бы, если бы мы, в количестве пятидесяти человек, сели на лунную ракету и провели следующие несколько недель на одной из станций, или же курсировали между Землёй и Луной. За это время мы могли бы стать достаточно сильными, чтобы бросить вызов Паразитам. А если нет, то мы бы разделились на группы, каждая из которых затем обучала бы в космосе ещё по пятьдесят человек. В конце концов, мы бы создали армию, способную захватить целую страну.

Один историк предположил, что мы "взяли контроль" над президентом Мелвиллом, как Паразиты над Гвамбе, и заставляли его выполнять все наши требования. Такие действия, конечно же, в кризисной обстановке были бы вполне позволительны, но в этом не было никакой необходимости: Мелвилл всегда был рад следовать нашим предложениям — так запугал его этот кризис.

Как я уже сказал, Ремизов и Спенсфильд снабдили нас списком около десяти человек, которые могли бы быть допущены в наш круг. Пока мы обучили только половину этих людей, и, кроме того, у Холкрофта, Эбнера и остальных также были свои предложения по кандидатурам. В итоге мы уже к началу вечера переговорили с тридцатью, и все они согласились присоединиться к нам. Военно-воздушные силы США помогли нам, доставив этих людей в Вашингтон, и к восьми следующего утра наша группа увеличилась до тридцати девяти человек. Нас могло бы быть и сорок один, но самолёт, доставлявший двух психологов из Лос-Анджелеса, разбился над Великим Каньоном. Мы так и не выяснили причину катастрофы, но догадаться о ней, думаю, несложно.

Президент договорился, что мы сможем покинуть Землю на следующий день, с космодрома в Аннаполисе. Тем временем, мы преподали двадцати восьми нашим новым ученикам ускоренный курс феноменологии. Выяснилось, что практика делает нас совершенными в этом плане, во всяком случае, очень близкими к этому. Возможно, нам помогла и кризисная ситуация. (Она произвела разительные перемены в Флеминге, Филипсе, Лифе и Эбнере.) И прежде чем закончился день, один из наших новичков смог добиться слабого эффекта ПК на сигаретном пепле.

Однако нас не оставляло чувство тревоги. Это было крайне неприятное ощущение — чувство, что нам угрожают одновременно снаружи и изнутри. Против какого-то определённого врага мы бы чувствовали себя уверенно, но было очень неприятно осознавать, что Паразиты могут использовать против нас любого из нескольких миллиардов. Это производило чувство безнадёжности, всё равно что искать иголку в стоге сена. Также я должен признать, что мы тщательно контролировали президента в течение всего нашего пребывания в Вашингтоне — иначе Паразитам было бы очень легко захватить его мозговые центры.

Тем временем, успехи Гвамбе в Африке были поразительными. Когда ООН обнародовала предупреждение ему, он просто использовал его в пропагандистских целях: белые пытаются запугать чёрных. И скорость, с которой его бунт распространялся, ясно показывала, что Паразиты сделали Африку ареной массового ментального вторжения. Без всякого согласования со своими войсками, негритянские генералы заявляли о своей верности Гвамбе. У него ушло всего лишь три дня, чтобы стать реальным хозяином Объединённых Государств Африки.

Всю ночь перед нашим отлётом я пролежал в раздумьях. Мне давно стало ясно, что теперь для сна мне нужно лишь несколько часов; а если бы я проспал слишком много, то мои ментальные силы и самоконтроль сознания ослабли бы. И теперь я чувствовал, что должен серьёзно взяться за проблему, терзавшую меня столь долго. Мне казалось, что я упустил нечто важное.

Я смутно чувствовал это с той самой ночи, когда Паразиты уничтожили всех, кроме нас пятерых. С тех пор мы как будто совершенно бездействовали — о да, мы выиграли несколько незначительных сражений с ними, но у меня было чувство, что наша главная победа была всё-таки упущена. Всё это казалось ещё более странным, поскольку с той памятной ночи Паразиты, казалось, оставили нас в покое.

Животные являются почти машинами: они живут по своим рефлексам и привычкам. Это также во многом относится и к людям; но мы, в отличие от животных, обладаем сознанием, которое по существу означает свободу от привычек и способность создавать нечто новое и оригинальное. И теперь меня раздражало чувство, что то, что я упустил, и было одной из тех тысяч привычек, которые мы всё ещё воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Я боролся за полный контроль над своим сознанием, но не мог разглядеть чего-то укоренившегося, препятствовавшего этому.

Я попытаюсь выразиться яснее. Тревожившее меня было связано с тем самым гигантским приливом жизненной энергии, с помощью которой я разгромил Паразитов. Несмотря на все мои усилия уловить источник этой энергии, он до сих пор ускользал от меня. Многие люди знают, что внезапно возникшая чрезвычайная ситуация пробуждает в них такие внутренние силы, о которых они и не догадывались. Например, война может превратить ипохондрика в настоящего героя. Это происходит потому, что жизнь большинства людей управляется подсознательными силами, о которых они не знают. Но я-то знал о них. Я мог погрузиться в свой разум, как инженер в машинное отделение корабля — но, тем не менее, я не мог достигнуть этого источника настоящей внутренней энергии. Почему? Ведь битва с Паразитами дала мне возможность вызвать эту гигантскую энергию. В моих неудачах достичь корня жизненных сил было что-то неразумное.

Всю ночь я ломал голову над этой загадкой. Я пытался погрузиться в свой разум как можно глубже — но это было бессмысленно. На моём пути словно стояло невидимое препятствие — или, может быть, дело заключалось в моей собственной слабости и недостаточной концентрации. Похоже, Паразиты в этом замешаны не были — во всяком случае, я не видел ни одного из них.

К рассвету я изрядно устал, но всё-таки отправился вместе с Райхом, Холкрофтом и братьями Грау на космодром в Аннаполисе для заключительной проверки — мы отнеслись к ней весьма серьёзно. Мы расспросили всю команду, подготавливавшую нашу ракету к запуску, задавая им, казалось бы, обычные деловые вопросы. Все они казались абсолютно честными и очень дружелюбными. Мы спрашивали их, как проходила работа, и они отвечали, что всё прошло как обычно гладко, без каких-либо помех. Вдруг Холкрофт, молча наблюдавший за нами, спросил:

— Все ли члены команды здесь присутствуют?

Полковник Месси, возглавлявший группу, пожал плечами:

— Все инженеры здесь.

Но Холкрофт настаивал:

— А кроме инженеров?

— Только один, но без него вполне можно обойтись. Это Келлерман, помощник лейтенанта Косты. На это утро у него назначен приём к психиатру. — Главной задачей Косты было программирование электронного мозга ракеты, который согласовывал её системы функционирования — подачу топлива, температуру, контроль воздуха и так далее. Я сказал небрежно:

— Я понимаю, что это неважно, но мы всё-таки хотели бы его увидеть. Это лишь формальность.

— Но лейтенант Коста знает о компьютере гораздо больше, чем Келлерман. Он ответит на любые ваши вопросы.

— Всё равно, мы хотели бы увидеть его.

Связались с психиатром космодрома. Он сказал, что Келлерман ушёл от него полчаса назад. Проверка на контрольно-пропускном пункте выявила, что двадцать минут назад Келлерман покинул базу на мотоцикле. Коста сказал неловко:

— У него есть девушка в университете, и я иногда разрешаю ему съездить к ней на перерыв. Думаю, к ней он и поехал.

Райх сказал с напускным равнодушием:

— Было бы неплохо, если бы вы послали кого-нибудь за ним. И не могли бы вы тем временем проверить все цепи электронного мозга?

Через час проверка показала, что компьютер в полном порядке. Но связной, посланный за Келлерманом, вернулся ни с чем. Каллермана никто не видел. Коста сказал:

— Ну, может, он поехал в город купить что-нибудь. Конечно, это нарушение устава, но, думаю, он решил, что мы не заметим этого из-за занятости...

Полковник Месси попытался сменить тему, но Райх сказал:

— Извините, полковник, но мы не полетим на этой ракете до тех пор, пока не поговорим с Келлерманом. Не объявите ли вы его всеобщий розыск?

Очевидно, они сочли нас за ненормальных, да к тому же ещё и хамов, но у них не было другого выхода, кроме как подчиниться. Выслали десяток машин военной полиции, вся местная полиция была также оповещена. Проверка в местном аэровокзале показала, что человек, соответствующий описанию Келлермана, несколько часов назад вылетел в Вашингтон. Поиски немедленно переметнулись туда, где полиция также была поставлена в известность.

Наконец, в три тридцать пополудни — часом позже запланированного времени нашего старта, Келлерман был найден. Он вернулся назад из Вашингтона, и его опознали в местном вертолётном вокзале. Он отпирался, заявив, что улизнул с базы, чтобы купить своей подруге обручальное кольцо, думая, что никто этого не заметит. Но, стоило лишь нам увидеть его, как мы поняли, что наша предосторожность была оправдана. Он представлял собой любопытный образчик расколотой личности, большая часть которой была совсем незрелой. Паразиты этим и воспользовались — им не надо было даже захватывать его мозг, а всего лишь перестроить несколько второстепенных центров. Остальное доделало его ребяческое желание чувствовать себя чем-то значительным. Механизм вроде этого иногда заставляет малолетних преступников устраивать крушения шутки ради: желание вступить в мир взрослых, совершив поступок со взрослыми последствиями.

Захватив Келлермана, нам не составило труда вытащить из него всю правду. Он сделал мельчайшую перестройку в системе регулировки температуры корабля: так, чтобы в открытом космосе температура медленно повышалась — слишком медленно, чтобы мы заметили это. Но рост температуры автоматически вызвал бы нарушения в некоторых цепях электронного мозга — а именно воздействовал бы на тормозной механизм корабля, и когда мы приблизились бы к орбитальной станции, наша скорость была бы слишком высокой, и мы просто врезались бы в станцию, уничтожив друг друга. Вполне естественно, что обыкновенная проверка электроники не смогла выявить этого дефекта: в конце концов, электронный мозг состоит из нескольких миллиардов различных цепей, и вся "проверка" заключается лишь в том, чтобы убедиться в правильной реакции главных соединений.

Мы предоставили Келлермана его собственной судьбе — я догадываюсь, что он предстал перед военным трибуналом и был расстрелян — и в четыре тридцать наконец-то взлетели. К шести мы набрали скорость четыре тысячи миль в час и двигались в направлении Луны. Гравитационный механизм на корабле был старого типа: пол был магнитным, а мы носили специальную одежду, притягивавшуюся к нему, и всё это давало ощущение обычного веса. Как следствие первые два часа мы все испытывали обычное для космических полётов головокружение.

Когда наше самочувствие улучшилось, мы собрались в столовой, и Райх сделал предварительный доклад о Паразитах, а также рассказал, как для борьбы с ними использовать метод Гуссерля. Дальнейшие лекции отложили до следующего дня, поскольку все чувствовали себя слишком взволнованными и утомлёнными новой обстановкой (большинство из нас прежде в космосе никогда не были), чтобы воспринимать какие-либо "уроки".

Пока мы были со стороны спутника, обращённой к Земле, мы могли принимать телевидение. Мы включили новости в девять тридцать, и первое, что увидели, было лицо Феликса Хазарда, произносящего пылкую речь перед многолюдной толпой.

За восемь часов до этого — в семь тридцать по берлинскому времени — Хазард первый раз выступил в Мюнхене, взывая к величию арийской расы, и призвал выйти в отставку социал-демократическое правительство и канцлера доктора Шрёдера. Среди народа речь нашла широкий отклик. Двумя часами позже Новое Националистическое Движение провозгласило, что его лидер, Людвиг Стер, добровольно передаёт свои полномочия Феликсу Хазарду. По его словам, Хазард возродит былое величие арийской расы и приведёт нацию к победе. Было много разговоров о "наглых угрозах представителей низшей расы" и длинные цитаты Гобино, Хьюстона Стюарта Чемберлена и из "Мифа двадцатого века" Розенберга[121].

Было совершенно ясно, что произошло. Паразиты сделали своё дело в Африке, и снова использовали свой привычный метод — мятеж, на этот раз обратившись к Европе. Пока во всём мире бунт Гвамбе воспринимали довольно спокойно, и поэтому они намеревались вызвать более сильную реакцию — возрождение арийского расизма. Говорят, что для ссоры нужны двое, и вот Паразиты дали понять, что эта ссора не останется односторонней.

Должен признать, я сильно пал духом — как не падал последние несколько месяцев. Теперь разрешение проблемы казалось безнадёжным. При таком ходе дел мир может быть втянут в войну всего лишь в течение недели — ещё до нашего возвращения. Казалось, что ничего поделать мы уже не могли, и даже нельзя было быть уверенным, что нам будет куда возвращаться. Предсказать же, что случится дальше, было несложно: Паразиты займутся выводом из строя системы обороны каждой страны путём захвата ключевых мозгов. Америка и Европа перестанут быть неуязвимыми, так как предатели разрушат их системы раннего предупреждения.

Я поспал всего несколько часов и в четыре встал посмотреть девятичасовые новости из Лондона (наши часы, конечно же, были установлены по американскому времени). Стало ещё хуже. Германский канцлер был убит, Хазард объявил социал-демократическое правительство вне закона. Как истинный выразитель волеизъявления немецкого народа, он сам себя назначил канцлером, а его партия сформировала новое правительство Германии, которое переедет из дворца в Бонне в берлинский Рейхстаг. Любому немцу было дано право стрелять без предупреждения в бывших членов "изменнического правительства" (позднее оказалось, что в этом не было необходимости: социал-демократы приняли роспуск своего правительства и заявили о полной поддержке Хазарда). Хазард обнародовал свою программу установления господства белых. Когда все взбунтовавшиеся "низшие расы" мира будут подавлены, они en masse[122] будут депортированы на Венеру — почти миллиард негров! И эта идея несомненно вызвала огромный энтузиазм во всех странах мира, включая Британию и Америку (причём никто не возразил, что, даже если бы Венеру и можно было бы сделать обитаемой, стоимость перевозки миллиарда человек на тридцать миллионов миль превысила бы количество имеющихся денег во всём мире).

В семь часов вечера мы должны были пройти полпути до Луны, и к этому времени уже не могли бы принимать телевидение, только радио. Перед нами встал вопрос: не следует ли нам развернуть корабль и оставаться в пределах суточного полёта до Земли? Если будет суждено разразиться мировой войне, то нам следует вернуться, чтобы активно сражаться с Паразитами. По меньшей мере мы могли помешать им разрушить систему обороны США — нам надо будет только посадить по человеку в каждой части ПВО, и одного в Пентагон — для уверенности, что на высшем уровне не будет предательства.

Такой план действий казался нам лучшим из всех возможных, и поэтому мы весьма удивились, когда Холкрофт ему воспротивился. Однако он не смог дать против него связных аргументов, сказав просто, что у него "предчувствие". А его "предчувствие" уже однажды спасло нам жизни, поэтому мы решили прислушаться к его словам. Позже я поговорил с ним, чтобы он попытался выявить источник этого предчувствия. После некоторых поисков он наконец сказал, что только чувствует, что, чем дальше мы удалимся от Земли, тем будет лучше. Должен признать, я был разочарован. Тем не менее, решение было принято: мы продолжали двигаться к Луне.

В основном только нам десятерым, "старой команде", удалось забыть о нависшей угрозе и сосредоточиться на вопросах феноменологии. Гораздо труднее было заставить сделать то же самое остальных: многие из них оставили на Земле семьи, и было вполне естественно, что они беспокоились. Не без запугивания нам удалось заставить их работать над изучением разума по десять часов в сутки. Это было нелегко, но уже на второй день мы начали пожинать плоды победы в этом необычном сражении. Стоило нам убедить их забыть всё, что они оставили на Земле, как они стали работать со всем напряжением, требовавшимся для подобной работы, проявляя при этом высокую дисциплинированность. С ними у нас не было ни одной из тех проблем, что возникали с Флемингом, Филипсом, Лифом и Эбнером.

Однако я всё ещё не был удовлетворён. После пятидесяти часов полёта мы находились в сорока тысячах миль от Луны, и у меня было чувство, что теперь Паразиты были ближе, чем когда бы то ни было.

Я поговорил об этом с Райхом, Флейшманом и братьями Грау после окончания занятий. По-прежнему оставались невыясненными некоторые основные положения о Паразитах. Теоретически, не должно было вносить разницы, были ли мы в открытом космосе или же на Земле. Они в разуме, и поэтому как-то удалиться от них просто невозможно. Они не беспокоили нас напрямую после той трагической ночи, понимая, что могут уничтожить нас косвенно посредством мировой войны.

И всё-таки, в некотором смысле, Паразиты существовали в пространстве, ведь были они тогда в моей квартире на Перси-Стрит, когда стерегли записи Карела Вейсмана. Как объяснить этот парадокс? Они были и в пространстве и вне его — в конце концов, человеческий разум также находится и в пространстве, и вне его. Как-то локализовать разум нельзя: он не занимает пространства, но в то же время и движется в нём — вместе с нашим телом.

И снова у меня было чувство, что от нас ускользал ключ к отгадке. Мы сидели, медленно, шаг за шагом обсуждая эту проблему, и я сказал:

— Паразиты существуют в пространстве, потому что они находятся на Земле — я имею в виду, что они ведь намеренно прибыли сюда, чтобы питаться человеческой расой. Мы теперь знаем, что разум каждого человека индивидуален, потому как, погружаясь в свой собственный разум, мы теряем прямую связь с другими. Но в то же время нам известно, что в более глубоком смысле человечество обладает единым общим разумом — коллективным разумом. Мы подобны водопроводным кранам города: каждый располагается отдельно, но получает воду из одного и того же главного резервуара... — Райх прервал меня (цитирую буквально по сделанной магнитофонной записи):

— Но ведь ты сказал, что разгромил Паразитов, получив энергию из какого-то огромного и глубокого источника. Может ли это быть сам "резервуар"?

— Думаю, да.

— Но, в таком случае, Паразиты в нём и живут, и тогда им была бы доступна его энергия. Что скажешь на это?

Да, вот оно! Мы подбирались всё ближе к отгадке. Очевидно, глубины разума, населяемые Паразитами, и источник жизненной энергии, которого я достиг, есть две совершенно разные вещи. Этот источник может находиться в глубинах разума, но он не есть сами эти глубины.

— Очень хорошо, — сказал Флейшман. — Что же это нам даёт?

Генрих Грау медленно произнёс:

— Думаю, я знаю что. Мы говорим о некоем огромном первичном источнике энергии, которую Бернард Шоу называл Жизненной Силой. Это та самая грубая жизненность, что управляет всеми нами.

Его взволнованно прервал Луис:

— Почему же тогда Паразиты занимаются каждым человеком в отдельности, ведь они могли бы красть энергию непосредственно из источника? Очевидно...

— Очевидно, они не могут, — закончил Генрих. — Они вынуждены пребывать между этим источником и людьми.

Мы не совсем понимали их, и я спросил:

— И что это значит?

— Это значит, что этот базовый источник недоступен для них, и, вероятно, даже враждебен им. Другими словами, если бы мы как-то смогли достигнуть его, нам бы вполне хватило энергии, чтобы уничтожить Паразитов.

Я заметил, что такая же мысль была у меня и раньше, только я не мог ясно уловить её смысл. Беда была в том, что мне не удавалось достигнуть источника. Каждый раз мне недоставало силы воли. Райх заметил:

— Но если Паразиты находятся между тобой и источником, то, вероятно, они каким-то образом и мешают тебе.

Мы начинали понимать, что в этом был смысл. Паразиты всегда применяли против человечества этот метод "препятствования", намеренно отвлекая человеческий разум, когда он начинал познавать свои собственные тайны. Мы уже знали, как противостоять этому: проникнуть в те глубины разума, откуда Паразиты обычно действовали. Но они отступили на тот уровень, куда мы не могли спуститься, и, вероятно, продолжали использовать против нас всё те же старые приёмы.

До сих пор я считал, что мне мешает опуститься ниже определённого уровня моего разума некая "естественная" причина. Ныряльщик может достигнуть только той глубины, где вес вытесняемой им воды равен весу его тела, а если он хочет опуститься ниже, он должен утяжелить свой водолазный костюм. Но я не знал, как можно сделать разум тяжелее, чтобы погрузиться в себя глубже, и думал, что это и объясняет все мои неудачи. Но так ли это было на самом деле? Теперь, размышляя над этим, я понял, что мне мешала какая-то утечка моей воли. Мой разум словно опустошался, моё чувство индивидуальности становилось более шатким. Другими словами, было вполне вероятно, что мне мешали.

Я решил проверить это снова, и остальные присоединились ко мне. Я закрыл глаза и совершил обычное погружение через уровни воспоминаний. Но на этот раз оказалось, что теперь пройти через них гораздо труднее. Всё казалось бурным и ожесточённым, как во время плавания под водой после взрыва глубинного заряда. Я вспомнил, что мои сны предыдущей ночью были такими же бурными.

Загрузка...