Парижские огни (сборник очерков)

Парижские огни (О. А. Беляева, Уне Байе, Базиль Захаров)

Несколько лет тому назад Морис Декобра, романист, переведенный на десятки языков, и с удовольствием зовущий себя "Морисом Анатольевичем", сделал мне большую любезность, познакомив меня со своим издателем Бодиньером.

В ответ я пригласил Мориса Анатольевича позавтракать со мною в "Ренессансе", что на плас Альма.

Внезапно телефонный звонок:

— Говорит Декобра. Вы разрешите мне приехать вместе с дамой?

— Буду очень рад.

Через несколько минут, — Декобра живет в двух шагах от площади Альма, — появляется он, бритый, со скептической улыбкой на тонких губах, и вместе с ним, молодая, лет тридцати, блондинка. оказавшаяся Ольгой Александровной Беляевой.

Теперь, спустя годы, все газеты и все люди кричат о счастливцах — булочниках, парикмахерах, угольщиках — выигравших в Национальную Лотерею до пяти миллионов франков.

До чего бледнеют эти колоссальные выигрыши, с ясного неба упавшие, по сравнению со сказочными карьерами кое-кого из нашей отечественной эмиграции.

Возьмем упомянутую Ольгу Беляеву.

Жена армейского офицера, вернее, вдова, — он погиб то-ли на Перекопе, то-ли еще раньше, под Царицыным.

Женщина очутилась на чужбине, в бедности и "без языков", — она потом овладела ими. Внешность: женщина, как женщина, особенно среди букета международных красавиц Парижа, Берлина, Лондона.

Но, увлекается ею германский финансист Гольд-смит, банкир масштаба Варбургов, Стиннесов, Мендельсонов, Блейхредеров…

У Беляевой — особняк в Берлине, особняк в Париже. В своих бриллиантах она производит впечатление закованной в волшебно-сверкающую кирассу.

Несколько лет головокружительного богатства и таких же головокружительных прихотей. Но звезде банкира Гольдсмита не суждено было сиять вечно.

Гитлер, еще из "Коричневого Дома" в Мюнхене, грозил: — "В тот день, когда я приду к власти — я повешу Гольдсмита!"

Но, банкир, оказался весьма предусмотрительным. В тот день, когда фюрер взял в руки власть, Гольд-смит находился за пределами досягаемости, — в Швейцарии. Он унес свою голову, но не унес своих миллионов.

Беляева веселится, посещает модные курорты, в "монденных" журналах появляются ея "купальные" портреты с заголовком: "княгиня де-Беляев".

А через некоторое время — новые аллегорические "пять миллионов".

Ольга Александровна совсем недавно обвенчалась по православному обряду с американцем Мультоном. по сравнению с которым Гольдсмит, даже в пору своему расцвета, мог показаться почти бедняком.

Во Франции Мультону принадлежит замок ни по архитектуре, ни по роскоши не уступающий Версальскому дворцу.

Мы только что привели любопытный образчик феноменального везения. А вот — пример такой же феноменальной незадачливости.

В Париже продолжает блистать и своей красотою и своим громким титулом графиня Людмила Воронцова — Дашкова, вдова лейб-гусара, невестка "вицекороля" Кавказа…

Лет 8 тому назад эта обаятельная женщина была помолвлена с нефтяным королем сэром Генри Деттердинг, который был без ума от нее. Предстоящий брак уже вырастал в событие большой политической важности, а посему и были пущены в ход большие интриги, дабы расстроить его.

Интриги имели успех и Деттердинг с решимостью отчаяния, женился на, разведенной им госпоже Багратуни.

За первой, такой фатальной неудачей, спустя восемь лет не замедлила последовать и вторая.

Подруга Воронцовой, ставшая крупной помещицей в американской Флориде настойчиво и упорно вызывала к себе графиню.

"Приезжай! Твои портреты не дают покоя американцу — миллиардеру. Он и сам интересен, помимо своих миллионов".

Избалованная, привыкшая к тому, чтоб все к ней шло безо всякого труда и усилий с ее стороны, Воронцова не спешила во Флориду.

И вновь, как и в эпоху сватовства Детгердинга, другая женщина вырвала у нее обывательски выражаясь "из под носа" архимиллионера.

Эта другая, — Ольга Беляева, а архимиллионер — Мультон, поднесший своей молодой супруги "Версальский дворец и Версальские фонтаны".

"Литво, Литво, ойчизна моя".

Так писал Мицкевич. И не только писал, а всем сердцем переживал немного суровые, северные красоты своей равнинной родины, бегущей вдоль берегов широкого полноводного Немана.

Пламенной литовской патриоткой является, живущая в Париже талантливая драматическая артистка Унэ Бей.

И ее, эту изящную хрупкую женщину, как и Мицкевича, пленяет нагорный берег Немана, в окрестностях Ковно, с песчаными обрывами и с вечно шумящим лесом гигантских корабельных сосен.

Артистическое имя свое Унэ Бей сделала в Америке, где ее гастроли, — она играла на английском языке, — имели успех исключительный.

Театральная хроника называла ее литовской "Дузе". И так же, как Дузе, всей творческой душой своею отдавалась она исполняемым ролям, иногда под занавес падая в самый настоящей реальный обморок, уносимая со сцены в уборную своими коллегами по пьесе.

Небольшой салон этой замечательной артистки в Париже, популярен в артистических и литературных кругах.

Из русских вы можете встретить в нем: поэта Бальмонта, драматурга Сургучева, режиссера Евреинова, киноартистку Веру Барановскую, этр-ал-сцен Комиссаржевского и многих других.

Все художественно, все с большим вкусом, в этом салоне. На стенках — несколько портретов Унэ Бей, исполненных парижской знаменитостью, армянским художником Качадурьяном. Один из них, такой весенний, напоенный солнцем, напоминает по композиции прерафаэлитские картины Фра Бэато Анджелико.

Желая популяризовать в международных и русских кругах родную литовскую поэзию, Унэ Бей лучшие классические образцы ее издала по-французски и по-русски в превосходном переводе Константина Бальмонта.

Значительно раньше, Унэ Бей издала изысканным томиком стихотворения своего брата, выдающегося литовского поэта.

Не чужд искусства и супруг талантливой артистки, занимающий видное положение в кинематографическом мире Парижа. Этот симпатичный образованный человек — тоже литовец, получивший воспитание и образование в Америке. По профессии он инженер, прославленный в специальных кругах строитель и изобретатель.

В Париже снова прошел слух о смерти Базиля Захарова…

Как и все предыдущие, он оказался тоже "преждевременным".

Правда, престарелый баронет, уже давно удалившись от жизненной сутолоки, коротает свои дни в шезлонге, на террасе своего замка, только изредка позволяя себе десятиминутную прогулку по дорожкам парка. Правда, ежедневное меню его не блещет разнообразием, заключаясь, главным образом, в рисовой каше. Но, все-же, он жив.

Тем не менее, многочисленные секретаря его все меньше и меньше начинают считаться с его личностью, подчас просто игнорируя его желания и намерения. Для них он уже умер, так сказать.

Недель шесть тому назад, я писал в "Парижских Огнях" о прискорбном случае с картиной одного русского эмигранта.

Когда номер журнала "Для Вас" прибыл в Париж, упомянутый офицер не замедлил вырезать из него, заметку, касающуюся Захарова и картины, и послал ее на личное имя сэра Базиля в его особняк на авеню Ош. в заказном письме.

Пока что — ни ответа, ни привета.

Письмо это, равно как и все предыдущие, равно как и сама акварель, несомненно не дошли до умирающего "Короля Пулеметов", а ловкое окружение архимиллиардера надеется путем молчания погасить "историю".

Кроме того, секретариат Захарова настолько привык ко всему, пишущемуся в международной прессе о "некоронованном король", что не придает статьям и заметкам никакого значения и, во всяком случае, никогда не доводит их до сведения своего патрона.

Увидеть же его лично — вообще, невозможно! Десятки слуг, детективов и стражников охраняют покой и безмятежность старика. Единственным исключением из правила — лицом, имеющим к нему доступ без доклада является его личный друг и соотечественник, Венизелос.

Прилетели в Париж и улетели советские летчики.

Начальство отпускало их в город, реже в одиночку, чаще целыми группами.

Скромная форма напоминает чехословацкую.

Есть выправка, но какая-то "унтер-офицерская".

Все производят впечатление полу-интеллигентов. Никто не говорит по-французски. Да оно, может быть, и лучше для "властей придержащих": по крайней мере, не разболтаются с иностранцами.

По прибытии в Париж, каждый летчик получил штатский костюм и сто франков "на мелкие расходы". Как прислуге, отпущенной в город "повеселиться".

Где-то, на Больших бульварах, один русский шофер вспугнут был окриком:

— Митя. здравствуй.

Перед ним — советский летчик.

Оказались друзьями детства и однокашниками начальной школы.

Очутились в кафе.

Летчик поражен был зрелищем корзины с целою горою сдобных булочек.

— Батюшки!.. Белый хлеб!.. Без карточек! Неужели, можно брать, сколько хочешь?!..

— Можно, — с улыбкою отвечает шофер.

Разговорились.

"Белый" друг детства спросил:

— Как же вас все-таки отпустили?… А если кто-нибудь из вас пожелает променять "советский рай" на "гниющий Запад".

В ответ собеседник покачал головой:

— Друг мой, это невозможно. Все наши близкие остались заложниками, включительно до моих маленьких детей. Родители некоторых, на все время нашего полета, заключены в тюрьму.

— Так же будет и в случае войны?

— Конечно. Тогда нас скрутят еще суровее!

— Ну, а скажи: техническая мощь вашего воздушного флота, правда, или блефф?.

Летчик отвел взгляд в сторону:

— На это я тебе не имею права ответить.

Мата д'Ор