Парижский кошмар

I. КАТАСТРОФА СТАВШАЯ НАЧАЛОМ

На следующее утро, в назначенный час, все были на месте — не говоря о сотне тысяч парижан. Привлеченные искрометными статьями Лаберже, они поспешили в Бют-Шомон и заполнили соседние улицы, надеясь увидеть первооткрывателя врилия и его расправу с собственным аппаратом.

Непостоянство — характерная черта нашего национального духа, и достаточно было заверений газетной статьи, чтобы рассеять всякий страх. В этом путешествии в дебри Бельвилля парижане видели лишь приятную прогулку.

К тому же Лаберже, исправно передав все объяснения сэра Ателя, придал своей статье, скажем так, оптимистическую ноту, изобразив предстоящую операцию как сущий пустяк для великого изобретателя. Никто и не думал его за это корить: важно было, в первую очередь, успокоить жителей Парижа, как правило, быстро впадающих в панику.

Толпа, состоявшая из представителей всех социальных слоев, была несколько разочарована, обнаружив метрах в пятистах от пустоши цепь солдат.

Последовало несколько стычек, поскольку многие в толпе считали, что звания или должности дают им особые права.

Сенаторы, парламентарии и обладатели всевозможных пропусков громко протестовали. Но войска исправно выполняли приказ, и никто из протестующих не смог проникнуть за цепь.

Два случившихся в то утро происшествия немало способствовали тревоге месье Лепина.

Во-первых, какой-то жалкий пьяница сумел ночью пробраться на пустошь и, как видно, приблизился к аппарату. Он дорого заплатил за эту выходку: утром его нашли в нескольких метрах от машины. Он был неподвижен и казался мертвым.

Несчастного отправили в ближайший госпиталь; но, несмотря на все усилия врачей, он оставался в коме и жизнь его висела на волоске.

— Что скажете? Может ваш врилий оживлять мертвых? — спросил месье Лепин.

— Не совсем, — улыбнулся сэр Атель. — Но я верю, что пока тело не разложилось и в нем остается малейшая искра жизни, врилий способен его гальванизировать и восстановить. Я опробовал это на животных, найденных во льду — они казались мертвыми и не подавали никаких признаков жизни. Врилий оживил их, причем все функции организма при этом восстановились…

— Вы настоящий волшебник…

— Не забывайте, что когда-то так называли алхимиков. А они, как показал ваш Бертло, были лишь предшественниками современна «ученых и просто опередили свое время…

Второе происшествие, привлекшее внимание префекта, носило более серьезный характер.

Один из высокопоставленных чиновников префектуры департамента Сены[28], месье Жерар, автор ряда интересных исследований подземного Парижа, явился к нему рано утром и с чертежами в руках показал, что подпочвенные слои в районе улицы Карьер д’Америк проявляют значительную нестабильность. К сожалению, исследования были далеки от полноты, но имелось достаточно доказательств в виде частых в этой местности провалов.

Чиновник беспокоился, что запланированная операция может привести к новой катастрофе.

— Мы должны признать, — добавил месье Жерар, — что строение подпочвенных слоев остается для нас совершенно неизвестным. По некоторым личным наблюдениям я могу заключить, что под ними залегают крайне древние, четвертичные или даже третичные страты; это подтверждается находкой определенных окаменелостей.

Я склонен полагать, — заключил ученый геолог, — что тысячи лет назад эта часть Парижа подверглась вулканическому либо иному катаклизму. Окончательное формирование слоев еще не завершилось, и потому существует опасность провалов.

Месье Лепин был встревожен этим сообщением и счел своим долгом передать его сэру Ателю.

Впервые за утро лицо английского ученого выразило некоторую озабоченность, но вскоре он взял себя в руки и сказал:

— Это только гипотезы. Всякий человек действия знает, что должен учитывать неожиданности. Вы сами видите, месье префект, что присутствие аппарата чревато постоянной опасностью. Я не хочу винить себя в новых смертях. Хотя бедняга Коксворд был очень сомнительной личностью, я не перестаю корить себя… Необходимо сделать все, чтобы избежать повторения подобной трагедии. Кроме того, как я уже говорил, рисковать буду только я.

Он сделал неопределенный жест рукой.

— Я беру на себя ответственность за все… кроме непредставимого…

— Тогда приступайте, месье, — сказал префект. — Надеюсь, результат оправдает ваши надежды. И позвольте пожать вашу руку — руку мужественного, достойного уважения человека.

На пустоши, кроме сэра Ателя, остались только Лабер-же и Бобби, получившие личное приглашение англичанина.

Последний отвел Лаберже в сторону и сказал:

— Месье, вы вели себя безукоризненно, и я благодарен вам за оказанное мне доверие. Я уверен в успехе, однако обязан предусмотреть любые последствия: никто не может быть полностью защищен от прихотей случайности. Если со мной что-нибудь произойдет, окажите мне услугу и отошлите это письмо адресату — мисс Мэри Редмор, моей невесте.

— В подобной услуге не отказывают, — ответил Лабер-же. — Однако я вполне уверен, что это будет ни к чему. Во-первых, мы безопасно выберемся из этой переделки, а во-вторых, если вас постигнет несчастье, оно не обойдет и меня, так как я собираюсь держаться рядом с вами…

— Не согласен! — поспешно воскликнул сэр Атель. — Я имею право распоряжаться своей жизнью, но не жизнью других… Благодарю вас за то, что вы сопровождали меня этим утром… а теперь прошу вас уйти.

— Ни за что. Я остаюсь… Надежный и преданный помощник может оказаться вам полезным… Бывает, приходится опираться и на руку не такого уж знающего человека… Говорите что угодно, я не отступлюсь… Но я бы посоветовал вам отослать нашего приятеля Бобби… тем более что он не привык к ночной жизни Парижа и, вероятно, страдает похмельем… а, Бобби?

— Я здесь, — приблизился детектив. — Можете на меня рассчитывать.

— Дорогой Бобби, вы благородны и храбры, вы несете на своих плечах всю славу великой Англии… но сейчас сделайте милость и убирайтесь восвояси.

— Убирайтесь? — переспросил Бобби, потрясенно глядя на Лаберже.

— Это означает — покиньте нас, исчезните, короче говоря, уходите…

— Я?! уйти?! — вскричал Бобби, встав в стойку и выставив перед собой кулаки, как боксер. — Сэр Атель, вы дали мне слово! Я обязан остаться здесь и увидеть все, что произойдет! Вы дали мне обещание, и если собираетесь его нарушить, я буду жаловаться… послу Великобритании…

— Эй! Эй! Не расстраивайтесь, малыш Бобби, — сказал Лаберже. Детектив ему нравился, и он обращался к мистеру Бобби все более фамильярно. — Нам было бы очень неприятно сообщить миссис Бобби о вашей гибели…

— Я к этому готов, как и вы! Если нам суждено погибнуть, погибнем вместе! Я должен очистить имя полиции Его Величества… и исполню свой долг…

Сэр Атель пожал плечами:

— Как хотите… В конце концов, мы можем друг другу пригодиться. За работу — иначе подумают, что я медлю.

Напомним в нескольких словах, какова была ситуация на пустоши.

Почти на самой середине пустыря находилось углубление в форме воронки, наполовину заполненное песком и камнями. В нем покоился знаменитый Врилиолет, на две трети ушедший в землю. При падении с крыши аппарата, напоминавшей немецкий военный шлем, слетел пропеллер.

Врилиолет походил на прямоугольную коробку с металлическими решетчатыми стенками. В одной из них виднелась дверца.

Снаружи не имелось никаких ручек или выступов, за которые можно было бы подцепить аппарат. Дверца была закрыта и плотно завалена камнями и песком. Чтобы извлечь Врилиолет из земляной ловушки, понадобились бы тяжелые подъемные краны и лебедки.

Сэр Атель приблизился к машине с медными, как показалось его спутникам, инструментами в руках, позволявшими обследовать аппарат на расстоянии.

На руки его были надеты длинные, доходившие до локтя перчатки из гибкой и сверкающей металлической ткани, похожие на кольчужные рукавицы и нарукавники средневековых рыцарей.

Сэр Атель был немного бледен, но лицо его выражало непреклонную решимость.

Жестом он велел своим друзьям отойти и спустился в воронку. Выбрав самое надежное место и расставив ноги для упора, он взял в руку прут в форме епископского жезла и стал легко прикасаться им к опорам крыши.

Послышался треск, посыпались быстрые искры — словно разряжался аккумулятор при контакте с проводником. Искры, однако, были странного цвета — черные с краснокоричневым отливом.

С каждым прикосновением жезла крыша чуть отделялась от опор. Она перекосилась, и зазор между нею и стенками с одной стороны увеличился.

— Месье Лаберже, — сказал сэр Атель, — не будете ли вы так добры передать мне вон тот инструмент, напоминающий букву S? Не бойтесь, он безобиден…

Инструмент оказался ближе к Бобби. Детектив, торопясь помочь, бросился вперед, схватил инструмент и, наклонившись над краем воронки, протянул его сэру Ателю…

Но Бобби совсем забыл о предательском песчаном склоне… Он поскользнулся и покатился, как мяч, на дно воронки…

Бобби упал между ног сэра Ателя, и тот, потеряв равновесие, был отброшен к аппарату. Прут в его руке со всей силы хлестнул по машине…

Лаберже кинулся вперед и, нагнувшись, ухватил Бобби за ноги, пытаясь вытащить его из воронки…

Что было потом?

Громоподобный удар — очевидно, прут заставил аппарат вырваться из земли. Врилиолет закрутился в воздухе.

Затем на острие шлема, еще державшегося на опорах, мелькнула ослепительная вспышка, и к небу взметнулись метровые языки огня…

Раздался чудовищный треск…

Земля в радиусе более десяти метров внезапно провалилась… поднялись и с угрожающим гулом осели волны песка и камней…

Казалось, разверзлась бездна…

Страшный провал поглотил все — и Врилиолет, и трех человек…

Камни и песок летели в неожиданно открывшуюся пропасть… Когда префект, министр и полицейские прибежали на шум, они не увидели ничего, кроме хаоса земли и камней и провала глубиной более десяти метров, закрывшегося за тремя храбрецами…

Послышался хор отчаянных криков…

Сэр Атель Рэндом заплатил жизнью за героическую попытку спасти Париж — и с ним погибли два мужественных спутника, детектив Бобби и репортер Лаберже.

Ужасающая трагедия!

II. ТРЕВОГА И СТРАХ

Катастрофа оказала на Париж самое удручающее влияние. Газеты осыпали власти оскорблениями, виня их в том, что не были приняты самые элементарные меры предосторожности.

Несмотря на все опровержения, ходили слухи, что чиновники отказались предварительно укрепить почву, как требовал несчастный сэр Атель.

«Это истинное убийство! — восклицал «Репортер». — Неслыханное легкомыслие! Что делало все это время управление дорог? Почему не вызвали квалифицированных инженеров? Стоит произойти какой-то мелочи на общественной дороге, как вызывают пожарных, но сейчас, пред лицом такой серьезной задачи, была проявлена преступная халатность».

Под критический огонь попала и префектура департамента Сены. Означает ли все это, что подземный мир Парижа совершенно не изучен? Для чего же тогда издавать за большие деньги и за счет налогоплательщиков бесконечные карты и чертежи? Неужели Франция снова станет посмешищем для всей Европы?

«Нувеллист» вышел в двойной траурной рамке. Да, Ла-берже был сотрудником газеты (его биография заняла три колонки на первой полосе!) — но разве и Бобби не был своим, разве «Нувеллист» со всем пылом не защищал его от позорных нападок жестокой и лживой прессы?

Не пора ли всем разделить ответственность? Возьмем министра, который с такой легкостью допустил к опасной машине человека, чью опытность подтверждали лишь его собственные заявления!

А так называемые ученые? Они с небывалой доверчивостью поверили в фантастические бредни и, ничем их не подтвердив, позволили людям рискнуть жизнью!

О да, они поверили во всемогущество врилия!

Эти вольнодумцы вдруг проявили веру! На сей раз наука поистине потерпела грандиозное поражение. Совершенно ясно, что несчастный Рэндом был всего лишь безумцем и сумел провести ученых с помощью каких-то фокусов. Подобным фокусом и была так называемая «диссоциация» мраморной чернильницы — но почему-то в этот трюк поверили все, включая префекта полиции, которого никак нельзя назвать человеком наивным.

Эхо скандала гремело и в палате депутатов[29], где лидер крайних левых буквально набросился на правительство, громя все министерства, службы и руководителей армии, флота и общественных работ.

Что можно ожидать от правительства, не сумевшего даже защитить землю парижского квартала? Сегодня рухнул в пропасть участок XIX арондисмана, завтра в нее рухнет вся Франция! (Громкие аплодисменты со скамей крайне левых и правых, оратор возвращается на место, осыпаемый теплыми поздравлениями).

Главе кабинета министров потребовалось все умение, ловкость и приправленная иронией горячность, чтобы отразить атаку. Воплощая собой известную метафору непоколебимой скалы, он решительно встал на защиту превосходного государственного здания нашей страны.

— Какая польза в адресованных нам горьких словах? К чему эти несправедливые нападки, которым мы можем противопоставить только спокойствие чистой и незапятнанной совести? Спасут ли слова несчастных, провалившихся под землю? Допустим, мы выпустим из рук министерские портфели, этот предмет мечтаний некоторых из собравшихся — но разве земля по такому случаю разверзнется и выпустит жертв? Мы без колебаний, с твердым сердцем берем на себя всю ответственность за случившееся — ибо мы готовы принять и ответственность за те меры, что уже были приняты и предстоит принять ради трудной задачи спасения трех людей, трех мучеников Науки! (Громкие аплодисменты со скамей левых и центристов. Оратор возвращается на место, осыпаемый теплыми поздравлениями).

Вотум доверия правительству был принят большинством в 293 голоса.

Тем временем работы продолжались.

На пустошь была вызвана вся когорта парижских инженеров: специалисты по рытью колодцев и туннелей, прокладке канализационных труб и каналов. Не было никакой надежды спасти жертв катастрофы, но общественное мнение необходимо было успокоить, доказав всем, что правительство не дремлет.

Посреди пустоши виднелась дыра, большая, гигантская дыра глубиной метров в двенадцать, окаймленная довольно прочным на вид валом земли и камней. На дне ее высилась бесформенная гора камней и песка, казалось, уходившая с каждой минутой все ниже.

Оказавшись под этой массой, сэр Атель и его спутники — к их счастью! — даже не страдали. Очевидно, катастрофа была мгновенной, молниеносной.

Оставался ли хоть малейший шанс изменить их судьбу, которая была решена, вероятно, с первого же мгновения? Никто из инженеров не был готов ответить на этот вопрос утвердительно.

Более того, характер почвы свидетельствовал, что любые работы лишь вызовут новые обвалы и увеличат объем каменной массы на дне; жертвы же под ней, скорее всего, давно мертвы.

И все-таки решено было совершить невозможное.

Решили сперва укрепить стены провала, а затем опустить на дно некое подобие землечерпалки и с ее помощью извлечь как можно большее количество песка и камней. И хотя никто не мог сказать наверняка, к последнему этапу надеялись приступить через сорок восемь часов, но никак не ранее.

Эти меры, конечно, были неудовлетворительными, но лучшего придумать не смогли. Иллюзий никто из инженеров не питал — они просто пытались пробудить их в других…

Публичный траур не замедлил последовать: погода стояла чудесная, террасы кафе и театров были переполнены… Многие с радостью организовали бы приемы, балы и торжественные обеды в честь жертв, но поскольку те были мертвы…

В недрах редакции «Репортера» зародилась гениальная мысль — сгладить воздействие прискорбной победы «Нувел-листа».

Одного из сотрудников отправили в Лондон, велев сообщить о случившемся вдове мистера Бобби и привезти ее в Париж.

Он выполнил поручение, и несчастную женщину, проливавшую слезы по своему храброму мужу-детективу, стали возить по бульварам в экипаже, украшенном черным штандартом с надписью золотыми буквами: «От «Репортера» вдове мученика».

Газета объявила также сбор средств для спасения мадам Бобби от нужды. Редакция пожертвовала тысячу франков.

«Нувеллист», не желая оставаться в стороне, призвал всех журналистов и интеллектуалов жертвовать на памятник Лаберже, герою репортажа. К работе над памятником намеревались привлечь великого Родена. Представлялась статуя наподобие «Моисея» Микеланджело, чьи электрические рога должны были символизировать природу погубившей Лаберже катастрофы.

Забыли лишь о сэре Ателе Рэндоме — но он, в конце концов, был истинным виновником бедствия. Жертвой его предполагаемого изобретения уже стал Джон Коксворд, а теперь псевдонаучные фантазии англичанина привели к смерти и его самого, и еще двух людей.

Один только научный обозреватель Эмиль Готье[30] поднял голос в защиту сэра Ателя, изложив в хорошо аргу-ментированной статье его теорию редкоземельных эле-ментов и врилия. Будущее, утверждал Готье, реабилити-рует сэра Ателя, павшего жертвой несчастного случая, ко-торый он никак не мог предусмотреть… Далее журналист винил в происшедшем нерадивость чиновников и ярост-но обрушивался на префектуру Сены.

Спустя сутки распространилось известие, что в Париж приехала мисс Мэри Редмор, сейчас уже, увы, бывшая невеста сэра Ателя Рэндома. Несчастная молодая женщина, глубоко любившая сэра Ателя, пребывала в безутешном горе и хотела поклониться жуткой могиле на пустоши, где ничто не напоминало о возлюбленном…

Ее сопровождал отец, энергичный мистер Редмор. Он решительно поддержал дочь, отказываясь признать, что французская сторона не могла отвечать за ужасную катастрофу. Редмор немедленно связался с лучшими адвокатами и собирался от имени семьи сэра Ателя (наделившей его всеми полномочиями) предъявить иск парижским властям. Ущерб он оценил в двадцать тысяч фунтов стерлингов — примерно пятьсот тысяч франков.

На бульварах начали продавать листки с сатирической песенкой на мотив «Фуальда»[31], где рассказывалось об англичанине, мечтавшем взлететь с помощью врилия к солнцу, но угодившем вместо того в яму. Издатель листков быстро озолотился…

А теперь, вероятно, пришло время рассказать, что случилось с тремя действующими лицами трагедии…

III. ПОД ПАРИЖЕМ

Любой рассудительный человек, не подверженный фантастическим полетам воображения, согласится с тем, что аппарат размером с караульную будку и три человека, заваленные сотнями кубических метров камней и песка, с вероятностью 999 против 1 будут раздавлены.

И однако, изучив различные факты, приведенные в газетах, вы с удивлением заметите, какую роль в самых ужасных происшествиях играет то непонятное нам явление, что именуется случайностью.

Кровельщик падает с высоты шестого этажа, задевает за балкон и мягко приземляется на спасительную телегу с мусором; и все это — без всяких чудес, без всякого нарушения известных и установленных наукой законов!

Два автомобилиста сидят в одной машине, и оба одинаково защищены ее корпусом; тормоза отказывают, автомобиль врезается в какое-нибудь препятствие, и вот один гибнет на месте, а второй отделывается небольшими внутренними повреждениями и может спокойно требовать компенсации от Высшей Силы, неведомого творца всех наших бед.

Бушует буря, и девять из десяти кораблей спасаются от урагана и выплывают в спокойные воды. Но десятый, новейший и самый прочный, с самым опытным капитаном, исчезает в пучине моря, а из пассажиров выживает только один, причем он хром, никогда раньше не путешествовал по морю и, разумеется, умеет только барахтаться в воде.

На тротуаре у моего дома лежит шкурка от апельсина. С утра сотни людей ходили, гуляли, бежали и галлопировали здесь, даже не глядя под ноги. Я выхожу, вижу шкурку, ударом ноги отправляю ее в сточную канаву, падаю и ломаю ногу.

Жизнь и смерть зависят от тысячи обстоятельств. Некоторые из них видимы, и мы считаем, что можем их избежать; другие сокрыты и тайком, без нашего ведома, подводят итог нашей жизни.

Нет ничего невероятней правды и ничего правдивей невероятного.

Вот почему, хотя рассказ наш может показаться удивительным и недостоверным, недоверие читателя говорит лишь о недостатке опыта.

Как сказал Араго[32], слово «невозможное» существует только в чистой математике… или относится к повторению!

Поэтому было бы исключительной ограниченностью поражаться тому, что на глубине, которую мы еще не успели измерить и выразить в цифрах, мы находим…

Сэра Ателя Рэндома! Он сидит, подперев лоб рукой, погруженный в глубокие размышления…

Сидит? Но на чем?

Очень просто. На полу своего киоска, или будки, если вам будет угодно.

У него сломаны кости? Он, по крайней мере, потрясен? Ничуть. Он очень спокоен, ум его ясен, он рассуждает здраво, как никогда.

Он лишь немного удивлен тем, что: 1) оказался внутри своего летательного аппарата; 2) не слышит никаких звуков и чувствует полное и тягостное одиночество; 3) ощутил во время катастрофы скорее плавный спуск, чем падение.

Вокруг царит полная темнота; только на ощупь сэр Атель сумел разобраться, где находится.

Он ощупывал стены и пол с предельной осторожностью, зная по опыту, какую опасность может представлять неловкое движение в помещении, оборудованном со всех сторон опасными и требующими деликатного обращения механизмами.

Вследствие этого сэр Атель принял самое мудрое решение: он замер без движения и начал спокойно и последовательно оценивать свое положение.

Сэр Атель, как уже догадался читатель, обладал умом точным и методическим и рассматривал все вопросы по порядку.

Сидеть глубоко под землей в грозящей взрывом коробке было, безусловно, не лучшим на свете занятием.

Но, с другой стороны, было истинным наслаждением слышать биение своего сердца, напрягать мускулы, следить за работой мозга — одним словом, оказаться после такого переполоха живым.

И сэр Атель начал произносить про себя следующий монолог.

— Я хорошо помню, что был уже близок к успеху. Через несколько минут, путем должного приложения силы врилия, я медленно приподнял бы Врилиолет.

Я собирался, как только дверца освободится, со всей осторожностью дотянуться до центрального изолятора и неитрализовать действие врилия, что обездвижило бы аппарат. Затем мы подняли бы его обычным способом — хватило бы канатов и нескольких сильных рук.

Что же случилось? Помню, я уже разрядил часть конденсаторов… еще две-три секунды, и я достиг бы цели. Отчетливо помню, что мне понадобился один из заготовленных инструментов… Я потянулся к верхней пружине двери… сумел просунуть руку…

Согласен, не стоило просить кого-то — месье Лаберже, если не ошибаюсь — подать мне нужный инструмент. Как раз в этот момент на меня покатилось чье-то тяжелое тело, и мой прут с наконечником из врилия ударился о стену…

Дальнейшее сэр Атель объяснил себе так: дверца каким-то образом открылась и закрылась за ним, а внезапно освобожденная сила врилия вызвала обвал и падение аппарата. Наука часто сталкивается с фактами, причины которых неизвестны; предложенное объяснение выстраивало их в систему, только и всего.

Очевидно, в результате внезапного толчка и сотрясения сработали некоторые переключатели, что привело к нейтрализации врилия — в настоящий момент аппарат казался безусловно «мертвым» и не выделял ни энергию, ни свет, ни тепло. Этим вопросом придется немедленно заняться, если ситуация позволит.

«Но все это, — подумал сэр Атель, — никак не подсказывает мне, как выбраться из более чем рискованного положения, в котором я нахожусь».

Внезапно дрожь пробежала по его телу.

Вернулась зловещая мысль, которую он на время отогнал от себя.

Он был не единственной жертвой. С ним были Лаберже, гениальный репортер, и Бобби, выдающийся британский сыщик. Погибли ли двое несчастных? Разорвали ли их на куски разряды врилия, сопровождавшие катастрофу? А может, что еще ужасней, они были раздавлены тоннами камней?..

Сэр Атель был добросердечным человеком. Его научные исследования были призваны по мере возможности способствовать процветанию всего человечества. Какое значение имела его жизнь? Он давно ею пожертвовал.

Но имел ли он право распоряжаться жизнью других? В эту минуту он не мог отрицать свою ответственность.

Почему, сознавая все опасности операции, с которыми он один мог совладать, он проявил такую слабость и позволил этим двоим сопровождать себя?

В случае Коксворда он мог сказать в свою защиту, что боксер сам вторгся к нему в дом. Сэр Атель был лишь свидетелем трагедии и никак в ней не участвовал.

Но он ни в чем не мог обвинить Лаберже и Бобби. Они последовали за ним по своей воле и ради его же блага. И ему, как честному человеку, следовало наотрез им отказать.

Быть может, им руководило нелепое тщеславие, и ему хотелось, чтобы рядом были свидетели его победы? При этой мысли сэр Атель покраснел.

Он сказал себе, что в конечном счете искупил свою вину: из бездны, где он очутился, выхода не было! Смерть будет для него подобающим наказанием.

Сэр Атель почувствовал, что слабеет под грузом этих болезненных раздумий. Вся энергия покинула его. Будь то по причине недостатка кислорода или моральных терзаний — нервы его были расшатаны, голова кружилась, перед глазами стоял туман.

Он чувствовал себя похороненным заживо и отчаянно сжимал руками грудь, сотрясаясь в конвульсивном спазме.

Этот жест спас его.

Он почувствовал под пальцами знакомые предметы — маленькие и плоские, как конфетные, коробочки. В них он держал частички врилия.

Врилий! Как! У него было это удивительное вещество, эта универсальная машина, эта панацея, эта сила, которой ничто не могло противиться! И он позволил себе упасть духом? К чему постигать одну из сокровеннейших тайн природы, если это открытие не может выручить его из беды?

И если сам он не умер, быть может, и спутники его спаслись?

Одна прикосновение к коробочкам с врилием привело сэра Ателя в чувство. Нет, нет, он не сдастся, он будет сражаться, он победит!

В темноте он словно увидел перед собой милое лицо Мэри Редмор; видение вдохнуло в него мужество.

— Я нахожусь во Врилиолете, — сказал он себе. — Но что с управлением? Это необходимо понять, и для этого мне нужен свет. Свет мне обеспечит врилий.

Существовала еще одна опасность — любое неловкое движение могло запустить механизмы и вызвать еще один взрыв, поскольку в аппарате временно хранились запасы полученного в лаборатории врилия.

С бесконечной осторожностью сэр Атель достал из жилетного кармана похожий на карандаш стержень, с помощью которого накануне уничтожил мраморную чернильницу. Затем он повернул кольцо, регулирующее действие устройства, и нажал на кнопку. Послышался негромкий щелчок и из трубочки вырвалось пламя, похожее на огонь ацетиленовой горелки.

Яркий свет залил кабину. Она напоминала телефонную кабинку. Стены усеивали небольшие черные коробки, снабженные кнопками и рычагами. Они служили своеобразной «клавиатурой» для управления аппаратом. Пучки проводов соединяли их с маленькой сферой, расположенной на металлической стойке. Как мы уже знаем, эта стойка, проходившая сверху вниз через всю кабину, представляла собой вал, вращавший верхний и нижний пропеллеры.

С первого же взгляда сэр Атель понял, что случилось. При падении аппарата один из рычагов управления сдвинулся от резкого толчка и увеличил обороты. Двигатель придал валу пропеллера гигантскую скорость.

Верхний пропеллер был сломан, но нижний остался цел и вонзился в рыхлую землю, как штопор или, точнее, архимедов винт. Так возникла полость, куда, словно в шахту, опустился аппарат. Сила трения тормозила спуск, и он был плавным.

Но почему Врилиолет остановился?

Атель зажег настенную лампу — теперь его движения ничего не сковывало. Он снова задумался. Заряд врилия, приводивший в движение мотор и различные части механизма, почти иссяк, но все еще оставался вполне действенным. Было очевидно, что дальнейшему спуску помешала какая-то мощная преграда.

Вскоре Атель установил причину остановки.

Пройдя несколько слоев земли, песка и мелких камней, не оказывавших особого сопротивления, нижний пропеллер внезапно замер. Это огромное сверло увязло в чем-то, что не могло преодолеть. Вращательное движение прекратилось, и аппарат застыл на месте.

Сэр Атель знал, однако, что ни одно известное науке вещество не могло устоять перед силой врилия. Следовательно, необходимо было искать иное объяснение. Так и оказалось: по вине мелкой поломки, которую можно было легко устранить, прервался контакт между мотором и валом…

Короче говоря, благодаря невероятному стечению обстоятельств и превосходному качеству использованных при постройке машины материалов, Врилиолет почти не пострадал, и сэр Атель не сомневался, что сможет привести его в действие.

Но здесь возникал наиболее серьезный вопрос.

Не вызовет ли это новый обвал? Куда направить аппарат? Иными словами, где он? Как глубоко?

Английский ученый отчетливо припоминал, что на какое-то время потерял сознание… но на какое? Находился ли он на глубине десяти, двадцати, тридцати или ста метров под землей? Происходил ли спуск вертикально или под углом? На все эти вопросы ответа у него не было.

Атель поглядел на часы. Стрелки показывали час. Значит, с момента катастрофы, то есть с десяти утра, прошло три часа. Но где доказательство, что сейчас час дня, а не час ночи?

Сэр Атель осторожно провернул колесико завода. Механический способ помог — судя по числу оборотов, был час дня. Но как долго он оставался без сознания?

Загадка не становилась проще.

И наконец, что окружает Врилиолет? Камень, песок?.. Как узнать?..

Сэр Атель решил подкрепиться и открыл коробочку с таблетками Бертло.

Всем известна гипотеза нашего великого химика: настанет день, когда органическую пишу заменят для человека составляющие ее химические элементы, сконденсированная «сущность» мяса, овощей, молока — азот, углерод, фосфор и прочие вещества в виде таблеток или пилюль. Небольшого их количества будет достаточно для поддержания жизни человека и восстановления его сил.

Сэр Атель долго изучал этот вопрос и частично его решил.

В коробочке размером не больше квадратного дециметра он хранил запас провизии, которого хватило бы на целые месяцы.

Боясь, что вновь наступит физическое истощение, сэр Атель принял две богатые азотом таблетки и даже прибавил к ним чашку кофе (в виде таблетки) — он должен был мыслить ясно.

Он сразу почувствовал прилив сил и бодрости. Он готов был сражаться за свою жизнь. А на крайний случай у него оставалось последнее и самое эффективное средство: если органы оставались целы, подкожная инъекция врилия возвращала организму жизненную энергию.

Уверенность в себе — первое условие успеха.

В тесной кабинке, где с трудом можно было повернуться, сэр Атель осмотрел один за другим все механизмы аппарата и отключил все контакты, которые могли запустить механизмы. Он ничего не оставил на волю случая — и будто генерал, тщательно изучивший все поле будущего сраже-жения, подал сам себе сигнал к началу боя.

В этот миг он впервые поднял глаза вверх и увидел, что потолок кабинки приподнят. Верно, он ведь и сам пытался снять с аппарата верхушку в форме прусского шлема. В момент падения «крышка» Врилиолета (за неимением лучшего термина назовем ее так) перекосилась, образовав щель, через которую можно было выглянуть наружу.

Сэр Атель взобрался на сиденье. Высокий рост позволил ему просунуть голову в щель. Его окружала абсолютная темнота, однако он почувствовал на лице теплое дуновение. Казалось, вокруг лежало некое открытое пространство. Он достал свой незаменимый стержень, пригодный для любой надобности, и вытянул руку.

Из устройства ударил яркий луч света. Ученый вскрикнул от удивления. Врилиолет не увяз в плотной породе, как он думал вначале. Над ним и, главное, перед дверью — которую он не открывал, боясь, что в машину хлынет поток земли и камней — была пустота. В отдалении громоздились, как ему показалось, каменные утесы или скалы.

Не медля, сэр Атель открыл дверь, высунулся за порог и осветил темноту своим миниатюрным факелом.

Он находился в обширной пещере; стены ее состояли из огромных, наваленных друг на друга и спрессованных каменных глыб, производивших впечатление несокрушимой мощи.

Пол пещеры он не видел — между ним и Врилиолетом лежало более метра пустоты. Сэр Атель направил луч света в эту пустоту; ему почудилось, что он заглянул в глубокую, непроницаемую для глаз бездну. Затем он разглядел каме-нистыи пол, казавшийся тонким, как цементное покрытие, панцирем над бездонной пропастью.

Панцирь, однако, выглядел достаточно прочным.

Сэр Атель решился, оттолкнулся от пола кабинки, прыгнул вниз и секунду спустя уже благополучно стоял под высоким потолком пещеры.

Воздух в ней был густой, затхлый, почти удушающий и пропитанный тошнотворным запахом плесени.

Но сэр Атель не обращал внимания на эти мелочи: он был свободен! Подсознательно он боялся, что навсегда останется заперт, похоронен во Врилиолете, превратившемся в гроб… умрет медленной, ужасной смертью от удушья в тишине и неподвижности…

Ни один путешественник не испытывал такого восторга при виде широкого горизонта, ясного неба и громадных равнин с зелеными рощами, как наш ученый, окруженный со всех сторон каменными стенами. Вот доказательство того, сколь относительны все человеческие радости!

И сэр Атель с энтузиазмом воскликнул:

— Да здравствует жизнь!.. Да здравствует наука!

— Кто это там орет? — осведомился голос, исходивший будто из самых глубин земли.

IV. ВСЕ ИЛИ НИЧЕГО

Сэр Атель совершенно не ожидал услышать в этой мрачной пещере человеческий голос. На миг он задохнулся и лишился дара речи, но тут же пришел в себя и, приложив руки, прокричал в импровизированный рупор:

— Кто здесь?

Немного неразборчивый голос ответил откуда-то издалека:

— Я, Эзеб де Лаберже[33], репортер «Нувеллиста»!

— А я — сэр Атель Рэндом!

— Черт вас раздери! (Простите за выражение, но так и было сказано). Вы тот еще субъект! В хорошенькую передрягу мы из-за вас угодили!

— Где вы?

— Не знаю… там, тут, где-то или нигде, в двухстах или трехстах футах под землей!

— Вы ранены?

— Не знаю… но разбит, уничтожен, не могу пошевелиться… О! все бы отдал за коктейль в кафе «Бубурош»!

— Не падайте духом! Мы выберемся! Главное, что мы живы!.. Послушайте! — Он повел лучом вокруг себя. — Вы видите свет? отражение?

— Ничего не вижу… Голова кружится…

— Ладно! Не двигайтесь и ждите!

Лаберже порычал что-то неразборчивое.

Сэр Атель, чья способность мыслить логически полностью восстановилась, быстро заключил, что пещера, где он находился, должна быть связана с другой полостью или пещерой и что пол первой пещеры образовывал, вероятно, потолок второй.

Вооруженный светильником, он начал внимательно осматривать пещеру, постепенно приближаясь к Врилиолету, занимавшему один из углов.

Он дважды обошел пещеру, но — к своему удивлению — не нашел ни следа отверстия, сквозь которое Лаберже мог бы, так сказать, «провалиться в подвал».

Неожиданно он остановился перед черноватой массой, которую замечал и раньше. На первый взгляд она показалась ему камнем, окрашенным чуть темнее остальных.

Но сейчас он задел эту массу ногой и был изумлен, ощутив что-то мягкое и пружинистое. Он наклонился и пощупал находку ладонью.

— Какая-то груда тряпок, — пробормотал сэр Атель. — Если только…

Да, под грудой тряпок прощупывалось тело! Тело какого-то существа!

Но он тщетно старался разглядеть при свете своей лампы форму, очертания этого тела. Он видел только размытый округлый контур под чем-то, походившим на черную ткань.

Внезапно он вскрикнул: это было человеческое тело, но так плотно засевшее в камнях, что вытащить его не представлялось возможным.

Жив ли этот человек? Умер? Несчастный лежал неподвижно — ни конвульсий, ни дрожи… И все-таки, приложив ладонь к ткани, сэр Атель почувствовал теплоту.

Он опустился на колени, прижался ухом к ткани и прислушался.

Человек дышал! Он был жив!.. А ткань была сюртуком, английским сюртуком…

И с губ сэра Ателя сорвалось имя:

— Бобби!

Под сюртуком что-то зашевелилось. Значит, Бобби услышал… Его голова где-то там, внизу…

Сэр Атель лихорадочно раздумывал. Самое простое — схватиться за сюртук со спины и вытащить Бобби. Но камень так плотно прилегал со всех сторон, что это едва ли удалось бы сделать.

К счастью, сэр Атель не готов был так легко сдаться. Он с усилием просунул руки между каменной кромкой и телом, расставил ноги, напрягся и принялся изо всех сил расшатывать каменную гробницу, сдавливавшую грудь несчастного.

Затем в него закрался новый страх — тело, освобожденное из каменных объятий, могло упасть в нижнюю пещеру. Следовательно, сэру Ателю необходимо было приложить всю свою недюжинную силу в двух направлениях — одной рукой высвобождать, а другой придерживать тело…

Наконец тело чуть наклонилось, показались плечи и голова. Последнее усилие — и Бобби, да, Бобби появился из дыры, где так неловко застрял.

Но в каком он был состоянии! Бледный как смерть, с закрытыми глазами и раной на лбу, из которой текли капли крови!..

Сэр Атель проверил его пульс, прощупал грудь. Ничего не сломано. Это было чудом. После падения Бобби просто лишился чувств. Врилий, скорее!..

Портмоне ученого можно было смело назвать настоящим ящичком для инструментов вкупе с медицинским арсеналом. Сэр Атель мигом достал маленький шприц, обнажил голень Бобби и сделал инъекцию.

Затем, в ожидании целебного эффекта, сэр Атель вернулся к тому месту, откуда слышал голос Лаберже. Рядом, однако, он не нашел ни единой трещины в полу пещеры. Быть может, голос Лаберже доносился из отверстия, в котором застрял бедняга Бобби?

Сэр Атель оказался прав — Лаберже, потеряв терпение, начал кричать снизу:

— Эй, вы там, наверху! Хотите, чтобы я сгнил в этих катакомбах?..

Тело Бобби больше не закрывало отверстие, и голос репортера звучал громко и отчетливо. По той же причине журналист прежде не видел луч фонаря сэра Ателя, но теперь заметил его прямо над собой.

— Послушайте! — крикнул сэр Атель. — Мы не можем скрывать от самих себя, что наше положение более чем критическое. Во-первых, хочу вам сказать, что Бобби здесь, со мной, и через несколько минут оправится…

— Здорово! — ребячески отозвался Лаберже. — Не хотелось бы его потерять.

— Мы трое сможем объединить усилия… Попытаемся выбраться отсюда. Мы должны оставаться спокойными и призвать на помощь всю свою сообразительность. Вы сумели немного отдохнуть?

— Да, да… Если бы я мог что-то видеть, я был бы в полном порядке… но в незнакомой и темной пещере, знаете ли, приходится трудновато…

— Я попробую осветить ее, как смогу. Отвечайте на мои вопросы.

— Хорошо!

Сэр Атель лег на землю и просунул руку со стержнем в отверстие.

— Замечательно! — крикнул снизу Лаберже. — Газовое освещение на всех этажах! Что может быть лучше!

— Вы можете встать и оглядеться?

— Я уже на ногах. Тут не очень приятно. Какой-то грот или пещера… но колоссальная!

— Какова примерная высота потолка?

— Хм… не могу точно разглядеть… метров пять или шесть…

— Вы можете подняться к отверстию?

— Нет! никаких уступов! Стены ровные, негде поставить ногу и даже ногтем зацепиться!

— То есть к нам вы взобраться не можете?

— Никак. Разве что по лестнице из трех акробатов…

— Дайте подумать! Я оставлю вас на минутку в темноте — нужно присмотреть за Бобби.

— Конечно! Я весь терпение!

Сэр Атель услышал, что Бобби зашевелился за его спиной. Он обернулся. Бобби привстал и смотрел на него широко раскрытыми, непонимающими глазами. При этом он странно жестикулировал, словно неслышно обращаясь к кому-то невидимому. Очевидно, пережитое потрясение несколько расстроило его умственные способности. Когда сэр Атель приблизился, Бобби в страхе отшатнулся.

Сэр Атель мягко заговорил с ним, и лицо Бобби мало-помалу обрело обычное выражение. Наконец он узнал собеседника и вскричал:

— Боже мой! Ура Англии! Да здравствует Его Величество король и император!

Это патриотическое излияние вернуло детективу уверенность в себе.

— Итак, мы живы! — сказал он. — О, миссис Бобби будет рада это узнать! Я немедленно отправлю ей телеграмму.

— Гм-м! — произнес сэр Атель. — Прошу заметить, дорогой Бобби, что прежде нам необходимо выбраться отсюда.

Бобби с немного загнанным видом огляделся:

— Господи! Где мы?

— Говоря попросту, в нескольких сотнях футов под землей.

— Ох! — воскликнул детектив. — Глубоко… Мы обречены?

— Пока кровь бежит в наших венах, разум ясен, а мускулы крепки, отчаиваться нечего, — ответил сэр Атель. — Вы не пострадали?

— Ничего серьезного.

— Можете мыслить здраво?

— Почти.

— Так вот, я, сэр Атель Рэндом, заявляю вам, что мы не должны признавать поражение, пока не испробуем все способы выбраться из этой ловушки. Вспомните, Бобби, что вы британский гражданин. Мы с вами должны защитить честь нашей страны. Не забудьте, внизу под нами француз, который увидит все.

— Француз? Какой француз?

— Ваш приятель Лаберже.

— В самом деле? Так он не более мертв, чем мы!

— Вы можете наклониться к этому отверстию и поговорить с ним.

— Эй! Месье Лаберже, how do you do?…

— Quite wel, much obhged![34] — с громким смехом отвечал репортер.

— Где вы?

— Сказал бы, да сам не знаю. Но сейчас пусть лучше сэр Атель расскажет, есть ли у него какие-нибудь мысли насчет спасения наших потрохов.

— Я обращаюсь к вам обоим, — сказал англичанин. — Мы оказались в некоей пропасти. Глубину ее мы не знаем. Врилиолет чудесным образом пережил катастрофу и проделал своеобразный колодец, на дно которого мы упали. Вы находились над ним, возможно, на крыше. Скалистые породы остановили Врилиолет. Вы, месье Лаберже, попали в ту же пещеру, что и мы с мистером Бобби; но в полу ее есть отверстие, куда вы провалились и, к счастью, не переломали себе кости… Мистер Бобби полетел туда же вслед за вами, но застрял в отверстии, сжатый со всех сторон, как алмаз в золотом кольце… Я его вытащил, но хотелось бы сделать и большее. Давайте подумаем. Взобраться вверх по колодцу мы не в силах, к тому же он, вероятно, завален камнями, а снаряжения для подобного подъема у нас нет. Даже врилий не может нам помочь.

Заключение таково: нужно искать другой выход.

Некоторые обстоятельства — темнота, голод — нам не страшны. Врилий поможет нам преодолеть физические преграды. Мы будем искать и с помощью науки, возможно, найдем путь к поверхности земли…

— Ах! Париж! Бульвары! — комически простонал Лабер-же. — И стаканчик доброго пива!

— И последнее. Поскольку вы, Лаберже, не можете попасть наверх, нам придется спуститься к вам. Оттуда мы и начнем исследование пещеры… Мистер Бобби, у вас есть возражения против этого плана?

— Никаких! — ответил Бобби, выпятив грудь. — С ври-лием я готов идти хоть на край света!

— К несчастью, край нашего света сейчас довольно близок… Начнем. Мистер Бобби, оставайтесь на месте. Я вернусь во Врилиолет, в бедную изувеченную машину… Мне нужно кое-чем запастись. Мистер Бобби, вытяните руку со светильником и посветите мне…

Сэр Атель подтянулся и забрался в кабинку. Через пять минут он появился с небольшой коробочкой и мотком провода толщиной с мизинец в руках.

— А теперь, дорогой мистер Бобби, окажите мне честь и поднимите руки. Я обвяжу вас под мышками и спущу к вашему другу, месье Лаберже. Вы не возражаете?

— С этого момента позвольте считать, что я на службе, а вы — мой начальник…

— Perfectly well! Go on![35]

Через минуту Бобби был прочно обвязан и, с врученной ему сэром Ателем коробкой в руках, скользнул в отверстие, позволявшее свободно спускаться в вертикальном положении.

Начался спуск.

Пять метров! Лаберже был прав. Все прошло гладко.

— Бобби у меня в руках! — крикнул Лаберже. — Сердце так и колотится… Кстати, а как вы собираетесь к нам присоединиться?

— А вот как!

Сэр Атель, гибкий и мускулистый, повис на руках на краю отверстия, разжал руки, упал вниз, покатился по полу и сразу вскочил на ноги. Миг спустя он зажег свой фонарь.

— Примите по таблетке Бертло, — сказал он. — Нам понадобятся все силы.

— Неплохо, — заметил Лаберже, разжевывая таблетку, — но с отбивной не сравнишь…

— Нам не до чревоугодия. Коробку, мистер Бобби!

Сэр Атель открыл коробку и достал два стержня, которые также превратил в фонари и вручил своим спутникам.

— Осмотримся, — сказал он.

Двигаясь гуськом, они стали осматривать громадное подземное пространство, ставшее их тюрьмой. Сэр Атель шел впереди.

Внезапно он испустил крик радости.

— Есть проход…

Сэр Атель только что заметил очень длинную и узкую трещину, казалось, проделанную в стене топором.

— Мы спасены! — оптимистичным тоном заявил Бобби.

— При условии, — заметил сэр Атель, — что этот коридор, который кажется мне очень узким, нас куда-то выведет…

— Везде лучше, чем здесь!..

— Это правда, — согласился Лаберже. — Только подумать, что сейчас над нами ходят, прогуливаются, шутят парижане!.. А прямо над моей головой, возможно, находится пивная! Ну да ладно! Куда, черт побери, подевался наш англичанин?

Пока он говорил, сэр Атель решительно шагнул к трещине и исчез из виду.

— Постойте там! — крикнул из трещины ученый. — Нам не стоит рисковать всем троим!

Последовало долгое молчание. Затем раздался голос:

— Идите сюда!.. Только осторожно, спуск довольно крутой…

— Спуск! — вздохнул репортер. — Ах! мы и не собирались спускаться, как говорил старина Корнель. Кто знает, дружище Бобби, может, мы выберемся отсюда к антиподам, на какой-нибудь неизвестный остров в Тихом океане… Мне-то все равно, но идти придется долго, а у меня через два часа назначено свидание на улице Тетбу![36]

И он быстро протиснулся в туннель, задевая за стены широкими плечами. Бобби послушно двинулся следом.

— Ну-с, что вы думаете о нашем положении, месье дю Вриль? — спросил репортер, нагнав сэра Ателя.

Ученый, расставив ноги, освещал лучом света вернюю часть стены.

— Вы не геолог? — спросил он Лаберже.

— Хм! Я имею некоторое представление о геологии, как и обо всем остальном… Хороший журналист должен во всем разбираться — а вдруг окажешься на конференции в Сорбонне, посвященной вращению земного шара…

— Хорошо! Вы меня поймете, а это все, что требуется… Должен признаться, я крайне поражен. Как и вы, я не знаю, на какой глубине мы находимся; поэтому я не мог представить себе строение слоев. Окружающие нас породы относятся к последней эпохе третичного периода, которую мы называем миоценом. Вслед за ним начался плиоцен… Именно в это время сформировалась почва, на которой стоит ныне Париж…

— В таком случае, — сказал Лаберже, с сожалением закуривая свою последнюю сигарету, — это было задолго до 1830 года…[37]

— С тех пор прошли сотни тысяч лет…

— А камень хорошо сохранился… и не скажешь…

— И все-таки, какие перевороты, какие потрясения пережила Земля в это время! — воскликнул сэр Атель. — Могучие природные катаклизмы, какие мы не можем даже вообразить, с удивительной быстротой изменяли климатические условия… яркое солнце и тропическая жара почти мгновенно сменялись ливнями и снежными буранами, яростно хлещущие ветры превращали сугробы в ледники… То было время микролитов и вулканических извержений в Оверни…

— Уважаемый сэр, — вмешался репортер, — простите, что я вас прерываю, но не могли бы вы отложить эти объяснения… Время идет (он посмотрел на часы), скоро час аперитива…

— Вы правы! — засмеялся сэр Атель. — Когда ученым овладевает демон науки, он забывает обо всем…

— По крайней мере, может эта наука и все ее зубодробительные термины указать нам путь к спасению?

— Увы! Ничуть! Но катаклизмы, происходившие в ту эпоху, были столь колоссальны, что допустимы любые гипотезы… Мы можем найти выход в самый неожиданный момент…

— Или не найти его совсем! Это совершенно понятно. Так или иначе, я веду записи. Это будет мой лучший репортаж! У меня уже есть название: «Путешествие в миоцен»! Но должен сказать, что мне очень хочется увидеть его напечатанным…

Они двинулись вперед. Коридор внезапно расширился; идти, однако, стало труднее — камни и выбоины заставляли путешественников спотыкаться на каждом шагу.

И вдруг у всех троих одновременно вырвались возгласы изумления и разочарования.

Перед ними, перегораживая весь туннель, высилась ровная, гладкая стена, словно отлитая из бетона. Ни единой трещины или отверстия… Длинный коридор, по которому они так долго шли, упирался в тупик…

Лаберже был так разочарован, что позволил себе энергичное непарламентское выражение. Храбрый Бобби, тщательно следивший за корректностью костюма и манер, повторил то же на своем языке…

Молчал лишь сэр Атель. На его лбу выступили крупные капли пота.

Это был конец, отчаяние, смерть…

Даже если они повернут назад, через два с лишним часа они окажутся в пещере, из которой никакого другого выхода нет.

Они окружены, отрезаны, похоронены заживо…

— Нас п… — лаконично сказал Лаберже.

— Прощайте, миссис Бобби, — с горечью прошептал детектив.

— И все это моя вина! — воскликнул сэр Атель. — Поскорей бы смерть избавила меня от вечных сожалений!

— Не сокрушайтесь так, старина, — принялся утешать его Лаберже. — Нашей прекрасной карьере пришел конец, и лично я убежден, что моя гибель станет истинной катастрофой для мира. Правда, мир ее переживет. Нам остается только с достоинством уйти. Эта мысль меня несколько раздражает: я всегда мечтал умереть красиво, но протянуть ноги в грязной и уродливой пещере, пусть и эпохи плиоцена… Жаль, что нам никто не сервирует прощальный обед с шампанским, кофе и ликерами… выбираю шерри или «Фер-нет-Бранка»!

Бобби готов был заплакать, как ребенок:

— Я не хочу умирать… Сделайте что-нибудь, сэр Атель. Вы ученый. У вас есть врилий.

Услышав это слово, сэр Атель поднял голову. Да, Бобби прав. У него в руках огромная сила. Можно ли ее не использовать, пускай даже безрассудно, безумно? Всякая надежда потеряна — что ж, пришло время рискнуть всем!

— Послушайте, друзья, — твердо сказал он. — Мистер Бобби прав. У меня есть врилий. В коробке есть инструменты. Я могу попробовать пробурить стену, что преграждает нам путь… а за ней… быть может, нас ждет спасение.

— Отлично, — сказал Лаберже. — Действуйте.

— Но знайте, что риск велик… Стена может являться одной из опор потолка… потолок может рухнуть, и тогда… мгновенная смерть…

— И тогда мы умрем, только и всего. Если мы будем продолжать сидеть здесь и рассуждать, то рано или поздно лишимся рассудка… А это будет очень неприятно… начнем спорить, драться… даже пожирать друг друга…

— Брр! — сказал Бобби.

— Да, дитя мое!.. Когда теряешь голову, вполне может вздуматься пожевать руку… Месье Рэнсом, даю вам полное согласие… Пусть ваше сверло из врилия вламывается, впивается, режет, крушит эту стену… Что бы ни случилось, я за… И помните, что я, Лаберже, не держу на вас никакого зла. Не ваша вина, что этот идиот Коксворд разбился в вашем летательном аппарате. Я видел, как вы рисковали всем, чтобы исправить причиненный им урон и избавить наших прекрасных парижан от сильнейшего страха. Вы рискнули даже своей жизнью, но все пошло не очень гладко. Мы-то с Бобби здесь добровольно, мы сами этого хотели. Вот вам моя рука — пожмите ее, как друг, с которым я предпочел бы чокнуться рюмочкой лучшего вермута на террасе кафе «Кардинал»… или «Верон», если там вам больше нравится. По крайней мере, мы примем смерть мужественно, с философским спокойствием, сожалея только, что нам не выпало пожить еще немного…

Лаберже, не отличавшийся сентиментальностью, произнес эту тираду немного хриплым голосом — его слова исходили от самого сердца и комком застревали в горле.

Сэр Атель пожал протянутую руку репортера.

— Вот и моя рука, — сказал Бобби, протягивая руку. — Я также ни в чем вас не виню.

Все трое обменялись рукопожатиями.

— Ну и картина… «Клятва Горациев»![38] — вставил неисправимый Лаберже.

Сэр Атель не произнес ни слова: бледный, но очень спокойный, полностью владея собой, он склонился над коробкой, которую Бобби поставил на пол, и стал тщательно выбирать инструменты.

Затем он выпрямился с широкой улыбкой на лице.

Несмотря на страшную опасность, грозившую ему и его друзьям, страсть к науке влила в сэра Ателя новые силы… Его ждал один из интереснейших экспериментов, в каком мог проявить себя врилий.

— Отойдите на несколько метров, — сказал он, — иначе вас могут задеть обломки камня… а мы и без того рискуем…

И сэр Атель приложил к стене нечто похожее на бур, укрепленный на конце крепкого металлического прута и снабженный маленькой сферой — очевидно, в ней находился врилий.

Он нажал на рычажок: вылетела искра, раздался скрежещущий звук, как будто что-то вращалось с немыслимой скоростью… Бур прошел слой гипса и в воздух поднялись, постепенно опадая, мельчайшие частицы пыли…

— Победа! — воскликнул сэр Атель. — Толщина стены не превышает тридцати дюймов. У нас получится!

Он отвел бур, оставивший в стене большое отверстие, после вновь начал терпеливо сверлить в другом месте, как грабитель, вскрывающий банковский сейф.

Через несколько минут в стене образовался прямоугольник из отверстий, соединенных тонкими перемычками.

Сэр Атель сменил наконечник аппарата на нечто похожее на молоток и снова нажал на рычажок. На сей раз посыпались искры подлиннее; они трещали, как револьверные выстрелы.

Каменная панель пошла трещинами, подломилась, упала…

В стене появился проход площадью с квадратный метр. Путь был свободен.

Сэр Атель просунул в отверстие голову, плечи и руки, посветил своим фонарем-стержнем и вдруг закричал:

— Друзья!.. чудо!.. алмазная пещера!

V. НЕВИДАННЫЙ ЗВЕРИНЕЦ

Нет, не алмазы! Лед!

Сверкающие грани, вращающиеся звезды, горящие небесные светила.

Под светом трех лучей врилия они взрывались снопами искр, испускали сияние, вспыхивали огненными цветами в кристаллической пыли…

Опьяневшие при виде этого волшебного мира, путники беспорядочно направляли лучи во все стороны; вспышки их, как ликоподий[39], осыпались метеоритным дождем, переливались всполохами северного сияния, крутились светящимися колесами, то пропадая на темном, как бесконечное космическое пространство, фоне, то летя в пустоту, как огненные пули.

Сэр Атель первым с энтузиазмом выбрался из прохода и очутился на открытой площадке — вершине громадной колонны, откуда была видна вся пещера. Казалось, бесконечные отражения ее сверкающих сокровищ и разноцветных кометных хвостов все множились, уходя в бесконечность…

Лаберже и Бобби последовали за ним.

Ошеломленные, с расширенными зрачками, они вбирали в себя эту пьянящую красоту и наслаждались, как дети, великолепными соцветиями гигантского калейдоскопа. Они позабыли об усталости и пережитой ими смертельной опасности, они клались в этом великолепии, пронзавшем все их существо, воспламенявшем в них желание жить!

Сэр Атель первым пришел в себя. С трудом заставив себя отвлечься от красот пещеры, он попытался оценить ее размеры, установить ее происхождение и положение относительно поверхности.

Он не сомневался, что этот ледяной грот возник в те далекие времена, давность которых еще не сумела определить наука. Пещера возникла в период одного из теллурических катаклизмов, сформировавших земную кору.

Она была огромна. В свете фонаря он видел лишь изломанные пики, острые иглы, квадратные башни, напоминавшие средневековые замки, платформы и балюстрады, нарушавшие все законы тяготения…

Внизу громоздились возвышенности, холмы, усеянные остриями террасы; ледяные иглы тянулись к свисавшим сверху сталактитам.

А между ними — глубокие, темные, почти черные провалы.

Далеко, на краю поля зрения, на белизне фирна выделялось огромное пятно; на самой вершине пика поближе виднелось еще одно, похожее по форме на гигантскую летучую мышь.

Сэр Атель неожиданно ощутил резких холод; ничего общего с теплом соседних пещер, где они пробыли так долго… Он повернулся к проходу и почувствовал, как отсюда в пещеру вливается быстрый поток тепловатого воздуха. Достав карманный термометр, он определил, что в пещере было минус шесть градусов — такая температура не представляла опасности для человеческого организма.

— Ну что, друзья, нравятся вам декорации? — обратился он к своим спутникам.

— Чудесно! Прекрасно! Восхитительно! Изумительно!

Восклицания звенели прилагательными, эпитеты буйствовали…

— «Шатле» бледнеет рядом с этой сценой! Не хватает только танцовщиц в трико! — заявил Лаберже.

— Рождественская сказка! — добавил Бобби.

— Я разделяю ваше восхищение, — сказал сэр Атель. — Но нам впору умерить восторги. Во-первых, здесь довольно холодно…

— Верно. У меня пальцы онемели.

— Во-вторых, нам не помешает разобраться в ситуации…

— Я не против… Где мы?

— На вершине колонны, состоящей из камня и льда, — ответил сэр Атель. — И, чтобы окончательно вырвать вас из царства снов и вернуть к реальности, могу добавить, что мы, если только осмотр пещеры не опровергнет мои слова, ничуть не продвинулись… Мы знаем, как попали сюда, но не знаем, как отсюда выбраться…

— Проклятье! Я и забыл, — сказал Лаберже. — Ни минуты покоя, даже в ста футах под землей! Впрочем, я получил свои десять минут наслаждения… Говори же, о божество мудрости, и объясни нам, что к чему…

— Прежде всего, инструменты с нами? Коробка?

— У меня под мышкой, — ответил Бобби. — Я следую приказу…

— Хорошо. Врилий нам еще пригодится. Первым делом нам нужно спуститься…

— С нашего насеста, — подсказал Лаберже. — Но я не понимаю, как это осуществить.

— Пустяки… Я вижу природные ступеньки, а в случае необходимости врилий вырубит для нас лестницу. Но прошу вас, месье Лаберже, оглянитесь вокруг и скажите, что вы думаете об этой пещере.

— Вижу, что она огромна… настоящий собор… Погодите-ка, что это там внизу, между двумя ледяными пиками? Что-то колоссальное, совершенно черное… округлое и блестящее…

— Да, вижу. Оно не двигается, не так ли?

— Нет. Но их здесь много… Возможно, это громадные обломки черного камня… базальта, гранита… Или что-то наподобие морен — скал, которые выносит на край ледника тающий лед…

— Возможно, — уклончиво ответил сэр Атель. — Я хотел бы это осмотреть.

— Мы пойдем вместе.

— Я пойду один, если позволите.

Властный и почти безапелляционный тон сэра Ателя немного удивил Лаберже; но он успел проникнуться к ученому глубоким уважением и не стал возражать.

— Давайте сперва отдохнем, — уже спокойней предло-дил сэр Атель. — Нам необходимо поспать. Нужно найти место, где не так холодно…

— Мы можем вернуться назад, — сказал Бобби, указывая на отверстие в стене.

— Думаю, это будет невозможно, — возразил сэр Атель.

— Почему?

— Сами судите. Вершина колонны, где мы находимся, покрыта смерзшимся слоем снега. Приглядитесь внимательней, и вы увидите, что поток теплого воздуха из отверстия уже начал растапливать замерзший участок. Если мы уйдем, то не сможем снова вернуться сюда — снег провалится под нашими ногами, и мы полетим в пропасть.

— Правильно, черт побери! — воскликнул Лаберже. — Но ваш врилий годится, кажется, для всего. Очистим вершину и устроим спальню здесь. Относительно теплый воздух будет кстати.

— Попробуем! — согласился сэр Атель.

Пламя врилия вновь сотворило чудо. Вскоре от снега и льда была очищена круглая площадка диаметром в четыре метра. Скалу высушили горелкой, и путешественники улеглись, не слишком тревожась о будущем.

Лаберже и Бобби сейчас же глубоко заснули.

Но сэр Атель бодрствовал, как добровольный часовой.

Он хорошо понимал, что на этой изолированной вершине ему и его товарищам ничего не угрожает. Однако его продолжала преследовать какая-то смутная, туманная мысль. Она внушала сэру Ателю страх перед новыми опасностями — много более ужасными, чем те, что они уже преодолели.

Он терпеливо ждал. Лаберже храпел, Бобби тяжело дышал во сне. Спутники крепко спали. Он мог действовать.

Сэр Атель надел на голову металлическое кольцо, к которому прикрепил фонарь, и с предельной осторожностью скользнул на склон. Затем он начал спускаться.

Сэр Атель был, как и все англичане, с детства приучен к физическим упражнениям и различным спортивным играм и состязаниям, а вдобавок отличался исключительной силой. Он искусно использовал малейшие трещины в камне и слое льда. Вскоре он оказался на уступе, где смог немного отдохнуть. Он глубоко вдыхал свежий воздух, наполнявший тело бодростью. Конечно, он пока не мог похвастаться, что спас друзей от подстроенного судьбой несчастья — но за все время этого приключения никогда еще не чувствовал себя таким свободным и сильным. Он вступил в борьбу и был уверен, что победит.

Сэр Атель возобновил спуск. Теперь ему открылось дно пещеры — беспорядочный лабиринт громоздившихся друг на друга, застывших от холода слоев. Они напоминали бурные воды реки, которые внезапно, не завершив движения, замерзли и превратились в лед.

У подножия колонны находилось обширное открытое и темное пространство, своего рода возвышенность, похожая на те пятна, что он видел сверху. Вокруг нее кольцом залегал лед, и темная масса ярко выделялась на фоне ослепительной белизны. Сэр Атель наконец спустился на эту галерею. Самое трудное было позади. Его охватило острое любопытство, сердце забилось так сильно, что готово было, казалось, выскочить из груди.

С большими предосторожностями, опасаясь поставить под угрозу успех своего предприятия, молодой англичанин обогнул ледяную корону.

В свете фонаря он увидел темные пятна; они были поменьше замеченных прежде. Под ногой что-то хрустнуло. Сэр Атель отсоединил фонарь, нагнулся и посветил; затем он поднял непонятный полураздавленный предмет — и невольно вскрикнул от изумления.

Он был достаточно знаком с палеонтологией и мгновенно узнал кость крыла птеродактиля — вымершего животного, чей череп заставил великого анатома Ричарда Оуэна[40] воскликнуть, что никогда еще природа не создавала орган позвоночного с такой экономией материалов, объединив в нем легкость и силу.

Это открытие подтвердило некоторые мысли, в которых сэр Атель, из научной скромности, и сам себе не признавался. Он решительно покинул ледяной островок и зашагал к огромному черному пятну — тому самому, что первым привлекло его внимание.

Вскоре он понял, что это не базальтовая скала или гранитная масса, а цельный труп гигантского мамонта, также давно вымершего и известного нам в основном по скелетам из глубины палеозойских слоев.

Да, это был мамонт, колоссальный, величественный зверь, один из черновых эскизов природы; его потомком, но только в три раза уменьшенным, стал слон. Дрожа от волнения, сэр Атель разглядывал чудо, прежде встречавшееся лишь в Сибири: холод полностью, вплоть до шкуры, законсервировал громадное животное. Он забрался на плечо чудовища, чтобы поближе рассмотреть голову с двумя изогнутыми бивнями, ощупал руками замерзшие волосы, спустился к огромным ногам, словно высеченным из мраморной скалы.

Он больше не думал об опасности, которой подвергались он и его спутники; он очутился в мире научной мечты, он прикасался к этим конечностям, что не приподняла бы никакая человеческая сила… какой триумф для исследователя!.. какой победоносный ответ противникам теории эволюции!..

Будто в приступе безумия, сэр Атель взобрался на тушу мамонта: отсюда он мог лучше разглядеть другие темные пятна. Теперь он уже не сомневался, что то были допотопные существа, жившие задолго до человека… Когда беглый осмотр подтвердил его гипотезу, он соскочил вниз и бросился к ним.

Он увидел неповрежденную и недвижную тушу мегатерия с массивным крупом и передними лапами, вооруженными похожими на сабли когтями. Когда-то эти когти хватали и разрывали добычу.

Дальше лежал на боку и словно спал мастодонт, млекопитающий гигант примитивных эпох — рост шесть метров, длина восемь, не считая хобота!

Мегацерос, предок нашего оленя, вероятно, застигнутый врасплох и скованный холодом, веером вздымал на высоту четырех метров свои огромные рога… Он припал на передние ноги и, казалось, готов был завершить прыжок, прерванный катаклизмом.

Сэр Атель чуть не упал, споткнувшись о ледяную мумию чудовищного двухметрового крокодила; тот застыл с воинственно раскрытой пастью.

И наконец, он добрался до двух шедевров коллекции — трудно было иначе назвать это поразительное собрание чудовищ.

Первым был бронтозавр, гигант среди динозавров; он достигал в длину не менее пятнадцати метров и весил более пятнадцати тонн! Туловище его было вытянуто, длинная шея поднимала в воздух маленькую голову.

Черное пятно, замеченное Лаберже, оказалось динор-нисом, прототипом нашего страуса — колоссальной птицей, достигавшей более трех метров в высоту. Птица стояла, опираясь о камень, и сохранилась на удивление хорошо; ее длинные жесткие перья до сих пор блестели.

Какая катастрофа породила это вызывавшее оторопь явление?.. Очевидно, на весь регион с молниеносной быстротой надвинулась жесточайшая волна холода; животные в ужасе бежали, забыв о вражде и соперничестве… Внезапные снегопады и лед загнали их в эту каверну, где холод застиг их и мгновенно заморозил их кровь и плоть… После над ними сомкнулась бездна, и они навсегда остались похоронены в ледяной гробнице…

Прошли века и тысячелетия… Устрашающие примеры первых творческих усилий природы так и пребывали бы в безвестности — но их сон был потревожен, потому что боксер Джон Коксворд, украв часы и спасаясь от преследователей, перебрался через ограду дома сэра Ателя Рэндома и спьяну, в страхе, попытался укрыться в Врилиолете!

Какие шутки выкидывает судьба!

Сэр Атель утомился после долгого путешествия по пещере, однако не решался оставить товарищей в одиночестве — проснувшись и не найдя его, они могли испугаться и вытворить какую-нибудь глупость…

Радуясь открытию и напрягая мускулы, мужественный англичанин вновь поднялся на вершину колонны, где оставил Лаберже и Бобби. Те лежали спокойно и без движения, храпя и громко дыша. Сэр Атель опустился на землю и заснул глубоким сном.

Он спал бы не так мирно, если бы знал, какая ужасная катастрофа вскоре постигнет Париж!

VI. ОБВАЛ

Бобби проснулся первым. В полусне он еще видел себя у моря, в деревеньке Инверстед близ Гастингса, в маленьком чудесном коттедже — четыре комнатки и подвальный этаж — который миссис Бобби унаследовала от дяди.

Там они мечтали закончить свои дни.

Бобби внезапно вздрогнул: что-то упало ему на веко. Он пошевелился. Что-то упало на нос… на этот раз он чихнул, встряхнулся, открыл глаза… Фонарь лежал чуть поодаль. Он ничего не заметил, и вдруг что-то снова упало на нос.

Происходило нечто странное. Он прикоснулся рукой к лицу: лицо было мокрым. Провел ладонью ниже, к воротничку, и открыл неприятную правду — сюртук, жилет, белье совершенно промокли… шел дождь!

Он вскочил на ноги и очутился в луже.

— Господа! — воскликнул Бобби. — Тревога! Нас затопило!

При звуке его голоса Лаберже и Атель резко проснулись; оба вскрикнули от удивления, обнаружив себя в воде.

— Потоп! — сказал Лаберже. — Напоминает Иври![41]

Но сэру Ателю было не до шуток. Он быстро понял, что дождь был вызван таянием сталактитов, свисавших с потолка. Он прислушался и, кажется, расслышал тихое и непрерывное журчание ручейков. В то же время, он не сомневался, что скала, приютившая путников, утратила большую часть своего покрова из снега и льда. Трещины и уступы, ставшие для него подспорьем в ночной экспедиции, теперь исчезли.

— Оттепель, — сказал он. — Сквозь отверстие, что мы проделали в стене, начал поступать теплый воздух…

— Отлично! — отозвался Лаберже. — Скоро нам понадобятся летние пиджаки…

Но Атель возбужденно наклонился к нему.

— Не смейтесь, — сказал он, понизив голос. — Это бедствие, если не окончательная катастрофа. Лед играет роль цемента, скрепляя эти громадные скалы. Кто знает, не рухнут они на нас?

— Дьявольщина! Опять какие-то глупости… Я хочу убраться отсюда.

— Мы попробуем… Но нечего скрывать: положение критическое, как никогда.

Сэр Атель вдруг замолчал. На его лице, несмотря на все усилия овладеть собой, проступила такая глубокая тревога, что заволновался и беспечный Лаберже.

— Эге? Что это с вами?

Атель подошел к краю обрыва.

— Прислушайтесь! И скажите мне оба — либо у меня шумит в ушах, либо я схожу с ума, либо…

— Я что-то слышу, — удивленно сказал Бобби.

— Это правда! — воскликнул Лаберже. — А вон там что-то зашевелилось. Глядите! Вам не кажется, что эти огромные черные пятна, замеченные нами раньше, начали двигаться?..

Они зажгли фонари и наклонились вперед, посылая лучи в темноту… В нагромождениях гранита и базальта что-то шевелилось, трепетало…

— Камни ожили! Что происходит? — сдавленным голосом спросил Лаберже.

— Происходит то, — в отчаянии воскликнул сэр Атель, — что мы становимся сейчас очевидцами самого поразительного явления со времен формирования первых геологических слоев… Там, внизу, под нами и вокруг нас, в далекие эпохи, давность которых мы не можем даже исчислить, вмерзли в лед колоссальные чудовища. С ледникового периода они оставались недвижны, но теперь — из-за нашей беспечности и глупости, и прежде всего моей! — просыпаются от векового сна благодаря повышению температуры.

— Так вот оно что! Но такое никто не сумел бы предусмотреть…

Бобби неожиданно вспомнил забытые школьные уроки.

— Это допотопные животные! — воскликнул он.

— Они самые, старина, — сказал репортер со своей обычной парижской насмешливостью. — Что-то вроде диплодока щедрого месье Карнеги[42], какового — то есть диплодока — мы все сможем завтра увидеть в Ботаническом саду, если выживем… Берегитесь, друг мой, не стоит попадать ему на рога!

Животные в глубинах пещеры шевелились все заметней. Слышалось что-то похожее на шуршание грубой материи, затем тупые удары, словно кто-то с усилием вбивал в землю тяжелые балки.

Раздался страшный треск: от потолка отделилась и упала вниз грузная масса, ломая ледяные иглы и отлетая от скал; она издавала пронзительные, впервые услышанные человеком крики испуга и боли…

Оттепель действовала с молниеносной быстротой. Вокруг вершины, где сбились в кучку трое друзей, пораженные ужасом при виде разворачивающегося в темных глубинах зрелища, не было больше ничего, кроме падающих обломков льда. Они увлекали за собой громадные камни и рушились вниз, ломая скалы…

И посреди этого жестокого хаоса вставали животные, стряхивая камни с могучих спин; обломки скатывались к их ногам и разлетались на мелкие куски. Грозные голоса отвечали друг другу, лапы били по земле… Эти беглецы из третичного периода уже видели подобные катаклизмы, когда вода, земля и огонь сражались в невообразимой битве потревоженных стихий… Они воплощали грубую силу, слепые инстинкты и всевластное постоянство вечно длящейся жизни — спаянность первобытных энергий, ковавших будущее миров.

Люди! Кем были они пред лицом этих гор мышц и сухожилий, этих Левиафанов, которых ни одна сказка и легенда не отважилась описать!

Напрасно Лаберже и Бобби, дрожа от ужаса, пытались успокоиться; тщетно потрясенный сэр Атель взывал к разуму, что помог мыслящим существам одолеть грубую силу…

Они чувствовали себя мелкими, слабыми и ничтожными… они были не в силах сопротивляться, они молчали и едва способны были мыслить; в их ослабевшем сознании кружились бесформенные образы, обрывки мыслей… они утратили способность вспоминать, сравнивать, рассуждать…

Дождь превратился в ливень. Лучи врилия погасли, и теперь в темноте слышались лишь фантастические и ужасающие зовы древней фауны, пробужденной внезапной регенерацией…

И пока они стояли, застыв, загипнотизированные тайной, подавленные неведомым, разразилась финальная катастрофа. В водовороте громоподобных ударов вся пещера распалась и осела вниз… беспорядочно мелькали падающие скалы, ледяные иглы прорезали воздух, как серебряные мечи…

Все вокруг обваливалось, исчезало в ужасном хаосе, чудовища выли, рычали и вопили… И, словно невероятное окончательно задалось целью победить возможное, часть потолка рухнула, оставив громадную трещину…

Лучи солнца ворвались в нее, торжествующе освещая пещеру.

VII. ВТОРЖЕНИЕ В ПАРИЖ

Было воскресенье, конец апреля — один из тех прекрасных дней, что предвещают наступление мая.

Восемь утра: ленивый город погружен в утренний сон. Позже парижане толпами поедут за город, а пока они нежатся в постелях, благо ничто не заставляет их рано вставать, как в будние дни.

В густонаселенных кварталах вокруг Бют-Шомон, на улицах Секретан, Боливар и Боцарис, хозяйки щадят сон рабочих, тяжело трудившихся всю неделю. Они встают первыми и, убедившись, что дети крепко спят и не разбудят отца, потихоньку отправляются за покупками. Они ходят по лавкам, тщательно выбирают овощи и мясо, подсчитывая остаток недельного жалованья. Они веселы и проворны, оживлены и говорливы; они ненадолго останавливаются поболтать на углах с другими торопящимися по своим делам женщинами, причем стараются найти уголок, где можно пропустить глоток свежего воздуха — и кое-чего еще — а дети уже смеются и распевают песенки, забравшись на плечи отцов…

Все последние две недели стояла плохая погода, но в это солнечное утро в город вернулся свет. На сердце теплело, лица расцветали улыбками. Как хорошо жить!

Одна из таких кучек добрых парижанок собралась на углу рю Прадье и площади Буше-де-Перт. Женщины обменивались добродушными сплетнями: вот как влияет на характер погода!

И вдруг бакалейщик, нарезавший масло на пороге своей лавки, в изумлении открыл рот. Держа нож в вытянутой руке, он испустил жуткий вопль, повернулся, вбежал в лавку и захлопнул за собой дверь.

Женщины обернулись и разразились криками ужаса…

Огромная тень заслонила площадь — демоническое видение, огромное чернильное пятно на синеве небес…

Внезапно, не обменявшись ни словом, женщины бросились бежать, налетая друг на друга, спотыкаясь на подламывающихся ногах, нечленораздельно вопя пересохшим горлом. Они добежали до улицы Боливар, врезались в спокойную толпу домохозяек на углу и подняли тревогу.

Их преследовало страшное чудовище!

— Дьявол! — завыла, крестясь, одна из женщин.

— Прямо-таки дьявол? — засмеялись ее товарки.

Что это с хозяюшками? С ума сошли?

Мимо женщин мирно проходили двое полицейских. Они приблизились, приложили руки к фуражкам… снисходительно выслушали, расспросили…

Да, чудовище, там, на площади…

Полицейские решили, что женщины повредились в уме — и откуда они только взялись в таком количестве? не иначе, сумасшествие заразительно… — но все же решили посмотреть, в чем дело.

Что-то безусловно происходило — все окна на улице Ло-жье были распахнуты, в них виднелись испуганные лица, воздетые и трясущиеся в конвульсиях от ужаса руки, широко открытые кричащие рты…

В тот миг, когда полицейские дошли до угла, на них, задевая боком о дом на высоте второго этажа, тяжело и торжественно вышел мамонт. Чудовищная голова с широким плоским лбом покачивалась из стороны в сторону, царапая тротуар изогнутыми бивнями, глаза едва можно было разглядеть под огромными мохнатыми тряпками мотающихся ушей. Животное шагало неторопливо и монументально, сотрясая землю четырьмя колоннами ног…

Два стража порядка застыли на месте. Вся их надменность куда-то испарилась, глаза вылезали из орбит… Тот, что помоложе, набрался мужества, выхватил служебный револьвер и выстрелил с расстояния четырех метров.

Пуля срикошетила и разнесла окно лавки.

Второй, остававшийся более спокойным, просто сказал:

— Нужно сообщить в участок.

Затем он вспомнил, что является представителем властей — и прикрикнул на испуганных и тем не менее охваченных любопытством женщин, толпившихся на углу улицы Боливар:

— Расходитесь! Возвращайтесь домой и не вздумайте выходить, пока не прибудет господин комиссар!

Мамонт продолжал идти, покачивая крупом и помахивая волосатым хвостом, разрезавшим воздух, как гигантская кисть.

После окрика полицейского женщины убежали; с ними в ужасе бежали и начавшие было собираться зеваки. Одни бросились к рю Манен или попытались забраться на ворота парка, другие со всех ног кинулись в сторону улицы Криме.

Но последние далеко не убежали — на углу улицы Плато возник ужасный силуэт мегатерия, колоссального четырехметрового броненосца с раскрытой пастью и отвисшей губой. Он передвигался прыжками на сильных задних ногах, неся высоко над землей короткие передние лапы, вооруженные когтями. Выпуклые глаза на жуткой, адской морде пугающе мерцали черным и белым…

Толпа бросилась прочь от нового видения и помчалась в противоположном направлении, к центру Парижа. Два чудовища неторопливо, не переходя на бег, последовали за людьми.

В этот момент прибыли полицейские с саблями наголо, готовые к бою — словно речь шла о забастовщиках… С ними прибыл и комиссар, полноватый и полный достоинства коротышка, который для пущей важности нацепил перевязь.

Два допотопных чудовища тем временем пересекли рю Боцарис и, словно лабиринты района были им хорошо знакомы, свернули на улицу Атлас, направляясь в сторону бульвара Ла-Виллет.

Бледный комиссар вежливо отступил перед их превосходящей силой. Он не знал, что делать, но тем не менее изобразил на лице бравую мину.

И тогда на всех улицах вокруг площади Буше-де-Перт, будто чествуя человека, впервые доказавшего существование людей в четвертичный период[43], появились другие чудовища, другие гиганты, другие восставшие колоссы — гиппарион, предок современных лошадей, но вдвое больший их ростом; мастодонт, бесформенная четырехметровая масса плоти с четырьмя грозными и острыми, как кинжалы, бивнями. Были там и другие монстры, еще не каталогизированные наукой — грубые наброски носорогов, закованные в свои панцири, как в броню, с тремя острыми рогами на верхушке черепа, гигантскими округлыми крупами, покрытыми толстой кожей ногами и плечами, ощетинившимися костями, что напоминали поршни в машинных отделениях трансатлантических лайнеров, а также бронтозавр, трицератопс и рептилии, прыгавшие на задних ногах, как кенгуру.

Над этими движущимися холмами мелькала кучка костей, составлявших голову; она сидела на тонкой двухметровой шее и высилась, как знамя, над кошмарным войском доисторических монстров. Это был игуанодон; в высоту он имел более пяти метров и балансировал на треножнике из задних ног и бесконечно длинного хвоста. Передние лапы были нелепо коротки и вооружены страшными шпорами. Казалось, он спешил на какую-то долгожданную битву, расталкивая тяжелые и сдавливавшие его со всех сторон крупы собратьев.

После двадцати неловких попыток взлететь и стыдливых взмахов голыми, лишенными перьев или чешуи крыльями — чудовищный десятиметровый птеродактиль наконец взмыл над домами и полетел над Парижем, словно гигантский аэроплан.

То было вторжение невероятных предков, восставших из своих гробниц!

Войско чудовищ, спускаясь по склону, повернуло к внешним бульварам. На углу улицы Атлас мамонт повалил афишную тумбу; на бульваре Ла-Виллет мастодонт сцепился и расправился с остановкой омнибусов… Трамвай, летевший на всех парах, задел бок бронтозавра; тот повернулся и внезапным движением сбросил с рельс тяжелый, полный пассажиров вагон. Сломанная штанга упала на животное, угостив его тысячью вольт. Бронтозавр озлился и, ускоряя шаг, скрылся в стороне Фобур дю Тампль.

Люди с криками бежали, ничего не понимая… Всеобщая паника воцарилась во всем своем ужасе… Уличный мальчишка бешено распевал:

— Волосатые звери… пришли к нашей двери…

Ничто не могло устоять перед этим нашествием плоти и костей, никакая плотина не остановила бы этот потоп. Повсюду, подхваченные водоворотом страха, люди обращались в паническое бегство.

Игуанодон, двигавшийся быстрее остальных, обогнал стадо. Иногда он останавливался и просовывал голову в одно из открытых окон на вторых этажах; несомненно, им двигало простое любопытство, но в домах поднимался вой ужаса. Игуанодон, не обращая на это никакого внимания, продолжал путь, будто точно зная, куда направиться. На площади Республики, где он столкнулся нос к носу с монументальной статуей Марианны, игуанодон решил передохнуть. Смельчаки из толпы, отважившиеся на него поглядеть, заметили на шее у монстра какую-то тряпку, отдаленно напоминавшую человеческую фигуру.

Наконец игуанодон исчез. У фуникулера Бельвю появились другие чудовища… Здесь они замедлили ход… и начали сталкиваться друг с другом — путь был слишком узок для их колоннообразных ног и гигантских туловищ. Пытаясь повернуть, они разбивали витрины магазинов, с грохотом переворачивали веспасьены… Еще немного, и они сравняли бы казармы с землей.

Теснота привела зверей в ярость. Вырвавшись из тисков, они рассыпались в стороны: одни побежали на бульвар Сен-Мартен, другие к Бастилии, а третьи, вслед за игуанодоном, направились на улицы Тюрбиго или Тампль… и везде в панике бежали толпы, лошади волочили внезапно опустевшие омнибусы, извозчики падали с экипажей, вагоновожатые бросали рычаги… В магазинах спешно опускали железные шторы. Над этим неописуемым хаосом раздавалось адское рычание, испуганные крики мужчин, истошные вопли женщин…

Телефонная сеть, телеграф и пневматическая почта разносили по Парижу вести об инфернальном вторжении — новости невероятные и казавшиеся на первый взгляд чьей-то колоссальной мистификацией.

Вызвали войска, выдвинулась Республиканская гвардия… Городские чиновники хотели было бежать из муниципалитета, но все выходы оказались закрыты. Какой-то орниторинх заблокировал станцию метро на площади Республики; раздраженные пассажиры повернули назад и стали требовать деньги обратно…

В то утро месье Лепина срочно вызвали на окраину. Господа Давен, глава Сюрете, Лармион, шеф городской полиции, и Острио, генеральный секретарь, ожидали приказов из министерства внутренних дел. Они спорили и высказывали противоречивые мнения.

Префект наконец вернулся и прошел в свой кабинет с широко раскрытыми навстречу весеннему воздуху окнами, выходившими на набережную. Он только что вернулся с Левого берега, ничего не понимал и недоумевал, почему в кабинете собрались все эти дрожащие чиновники.

— Что происходит? — властно спросил он.

Все заговорили одновременно. Ничего нельзя было разобрать.

— Что? — переспросил префект. — Из зверинца сбежали животные? Львы, медведи, тигры?..

— Хуже! Чудовищные, неведомые звери! Они разрушают Париж, губят население…

Зазвонил телефон. Месье Лепин бросился к трубке.

— Алло? Господин министр внутренних дел!.. Информация?.. Я навожу справки… Как, на бульварах?.. Двадцатиметровая змея в Панорам?..[44] Да, уже выезжаю… Не следует ли срочно предупредить министра военных дел… губернатора Парижа… Да! Да, господин министр, я обо всем позабочусь!.. Немедленно!

Он повесил трубку и повернулся к подчиненным.

— Чем меньше люди понимают, тем больше боятся… Это, должно быть, какие-то дикие слухи, как обычно… Чудовища… где вы видели чудовищ?

— Там, там! — послышались восклицания. — За вашей спиной, господин префект!

Месье Лепин почувствовал прикосновение к плечу и уху. Он торопливо обернулся… и уткнулся носом в морду игуанодона.

Ужасный зверь добрался по улице Тампль и Севастопольскому бульвару до бульвара дю Пале, остановился — без всякой видимой причины — перед зданием префектуры и, найдя на уровне головы открытое окно, просунул в него шею. Теперь он поводил головой с рогатым гребнем в кабинете префекта…

— Это что такое?! — вскричал префект, отскакивая назад.

— Вторжение чудовищ! — отвечал шеф Сюрете, которому полагалось знать все.

Существо, однако, не выглядело угрожающим. Оно казалось немного ошеломленным и с глупым видом бесцельно мотало головой из стороны в сторону. И ему было нечем защищаться!

Префект подбежал к двери, распахнул ее и увидел в коридоре полицейского. Тот спокойно дремал, ничего не ведая о катастрофе.

— Сержант! — закричал префект. — Пойдемте! Быстрее!

Полицейский проснулся и вскочил на ноги.

— Саблю наголо! — приказал месье Лепин. — Отрубить это!

«Это» было головой игуанодона.

Сержант размахнулся, твердой рукой направил удар и — ничего не отрубил! Лезвие отскочило от шкуры и взлетело в воздух.

В этот момент на балконе что-то появилось… возможно, человек, цеплявшийся прежде за шею животного… и с глухим стуком покатилось по ковру.

Это действительно был человек, но каким же растрепанным, изможденным и несчастным он выглядел! Пока голова чудовища продолжала раскачиваться, едва не задевая за потолок, его подняли, поддерживая под руки — и месье Лепин воскликнул:

— Я знаю этого человека! Это детектив Бобби!

Бобби попытались привести в чувство. В рот ему за неимением национального виски влили немного кирша. Эффект оказался таким же действенным: Бобби внезапно выпрямился, узнал префекта, приблизился к нему и проговорил:

— Боже мой! Какой ужас!

— Ужас?

— Ничего не помню… пещера, пропасти, лед, скалы, черные движущиеся пятна… потом обвал… вижу чью-то шею… цепляюсь… меня уносит…

— Объяснитесь! Что случилось?

Игуанодон, казалось, смотрел на Бобби и ободряюще кивал… Затем его шея, как смотанный шланг, исчезла в окне.

Бобби глубоко вздохнул. Кошмар закончился, по крайней мере на время.

Он пустился в объяснения.

Рассказал о невероятном, необъяснимом, но тем не менее имевшем место быть приключении.

Месье Лепин взял шляпу и обратился к подчиненным:

— За мной, господа! Париж в опасности… Мы должны исполнить свой долг!..

Поразительные вещи происходили в огромном городе.

Трицератопс остановился у ворот Сен-Дени, попытался пройти и отшатнулся, найдя проход слишком узким. Затем, как древний крепостной таран, он выставил рога и бросился на арку, разбивая на куски чудесные рельефы Людовика XIV.

Мамонт вел себя спокойней. Заполняя собой всю улицу, он миновал «Гимназ»[45], ненадолго остановился перед «Мезон-Руж» и усталой походкой доплелся до «Бребан», где подогнул ноги и улегся, перекрыв Фобур-Монмартр.

Двадцатиметровый бронтозавр истощил свои силы в попытке забраться в Панорам. В конце концов он застрял в узком пассаже, причем голова его выходила к «Варьете» со стороны артистических уборных, а хвост обвивал террасу кафе «Верон».

Мегатерий застыл на ступенях Оперы, словно оратор, собирающийся обратиться к публике, а затем прислонился к двери, как бдительный билетер, готовый услужить патронам.

Птеродактиль, летевший с заметным трудом, присел передохнуть на одном из карнизов церкви Мадлен. Его хвост свисал вниз и возбужденно покачивался, задевая памятник Жюлю Симону.

Прошло уже три часа. Наступил полдень.

Власти наконец убедились, что опасность реальна, и начали действовать. По опустевшим улицам промчалась артиллерия; приземистые кони тащили за собой пушки и пулеметы. Если придется разнести половину Парижа, рассудили власти, это должно быть сделано быстро и энергично.

Все население Правого берега заперлось в домах, задыхаясь от ужаса и потеряв надежду спастись бегством.

Солдаты осторожно наступали в боевом порядке, выставив оружие. Снаряды спали в пушечных дулах, с нетерпением ожидая приказа проснуться; на бульварах разворачивались батареи, а месье Лепин шел впереди во главе отряда полицейских…

А затем случилось нечто не менее странное.

Наступавшие увидели, как монстры зашатались на своих чудовищных ногах и, покачиваясь из стороны в сторону, один за другим рухнули наземь… Огромная туша заполнила весь зал «Олимпии». Другая доползла до скульптуры Карпо в Опере и, плотоядно задрав морду к обнаженным танцовщицам[46], испустила дух…

Гигантская птица на карнизе церкви Мадлен словно распласталась на камнях, затем соскользнула вниз и похоронила под своими ослабевшими крыльями ларьки цветочного рынка.

Огромный ящер в Панорам рухнул на плиты пассажа. По его позвоночнику пробегала дрожь, стихая с каждой секундой…

Игуанодон, покинув префектуру, добрел до парапета, попытался перелезть и упал в Сену, где раздавил баржу; люди с нее едва успели прыгнуть в воду.

Повсюду происходило одно и то же…

Размороженные чудовища четвертичного периода проснулись, движимые лишь искусственной, временной жизнью. На них лежал роковой изъян древности и обветшалости — и одно за другим, вдыхая наш воздух, согретые весенним солнцем, неспособные жить в атмосфере, что была на сотни тысяч лет младше привычной… они умерли… Да, все эти древние пришельцы погибли в слишком новом для них мире…

К часу дня Париж был спасен…

Месье Перье, директор Музея, с лучезарной улыбкой осматривал тела чудовищ и радостно говорил о новых галереях, где разместятся чучела монстров палеозойских времен…

Забыв о загородных прогулках, все население Парижа толпилось вокруг огромных туш. Над чудовищами смеялись, ведь теперь они были безжизненны. Вновь заполнились террасы кафе и питейные заведения, и игроки в бридж или маниллу шлепали картами по мраморным столам…

Но что случилось с действующими лицами пугающей драмы?

Увы! Сэр Атель Рэндом не выбрался из-под земли. В какой бездне он канул? Под какой грудой камней обрел последний приют?

И все-таки… Мы видели, как и более мертвые создания восставали к жизни…

Бедная Мэри Редмор! На сей раз все надежды были утрачены… Рыдая под длинной траурной вуалью, она вернулась в Англию. Мистеру Редмору тем временем пришла в голову блестящая мысль предъявить парижским властям иск на миллион, но рассудительные советчики отговорили его от этого плана — к большому сожалению адвокатов, уже подсчитывавших барыши.

Сэр Атель унес в могилу секрет врилия! А обломки ври-лиолета были похоронены в глубинах земли!

Но Лаберже?

Неужели он уцелел в столпотворении камней и льда?

Безусловно. Вечером он появился в редакции «Нувелли-ста», где написал отчет о своей подземной экскурсии и рассказал, что очнулся в одном из недостроенных туннелей се-веро-южной ветки метро… Выйдя на поверхность, он первым делом выпил долгожданный стаканчик пива, а затем отправился в редакцию и занял подобающее место под сверкающим солнцем журналистики…

В честь мистера Бобби был организован банкет. Детектив произнес речь, достойную Теодора Рузвельта. Миссис Бобби была очень тронута приемом и слушала мужа в слезах…

Так завершилось самое фантастическое, самое поразительное — и самое душераздирающее — приключение первой половины двадцатого века. Правда, некоторые до сих пор твердят, что ничего этого не было.