Парижское эхо

Глава 5 Тольбиак

Однажды Лейла призналась, что никогда не спала с мальчиком. Для Марокко ситуация вполне обычная, и все-таки это обстоятельство влекло его к ней еще сильнее. Казалось бы, такая мелочь, и в то же время – чрезвычайно важно. Неужели это и вправду так сложно? Всего-то лечь на спину и раздвинуть ноги; тем более если за окном ночь, ты уже и так лежишь в постели. На мой взгляд, это действие не требовало никаких дополнительных усилий, однако молодые девушки вроде Лейлы относились к нему серьезно. Многие переживали – и не только из-за религии, но в первую очередь из-за связанных с этим чувств. По крайней мере, так я понял со слов Лейлы.

Ее семья отличалась от других. У ее отца был крупный бизнес, он вел переговоры с очень важными людьми – с шейхами и президентами, которых, по слухам, знал лично. Сама Лейла об этом никогда не говорила. Несмотря на положение, ее отец держался просто, да и выглядел вполне обычно: низкорослый тихий мужчина с густой копной седых волос и аккуратными усами, с виду очень умный, особенно когда наденет свои дорогие очки. В коридоре я всегда натыкался на его багаж – портфель и несколько кожаных чемоданов с бирками международных аэропортов: CAI, MAD, CDG[22]… Из-за его работы семья несколько раз переезжала, и Лейла некоторое время провела за границей. Она жила в Бейруте и еще каких-то городах, где, в отличие от Марокко, установились относительно свободные нравы. Разъезжая по Европе, отец Лейлы перенял кое-какие западные привычки; к тому же он зарабатывал достаточно денег, чтобы и дома позволять себе больше, чем другие. За закрытыми дверями он мог делать все что угодно. Конечно, иногда он ходил в мечеть, но никаких других связей с традициями не поддерживал. На заднем дворе он построил теннисный корт. В нашем городе тогда уже работал один теннисный корт, но то ведь общественный. Чтобы кто-то построил собственный? Неслыханно!

Когда я гулял по старой медине или где-то в касбе, я всегда пытался представить себе, что творится по ту сторону заборов. Штука в том, что угадать невозможно: через одни ворота ты попадешь в самую обыкновенную квартиру, а через другие – в роскошный внутренний двор с фонтаном. Примерно таким же оказался и дом Лейлы, только в нем все было еще удивительнее. В двух километрах от города, со стороны побережья стоял высокий забор из белого камня. За парадной дверью с металлической обшивкой, на территории размером с небольшой городской парк, раскинулся прекрасный сад с цветами и столетними деревьями. Когда я впервые пришел к Лейле в гости, я подумал, что попал в другую страну. Для начала: у них жил пес по имени Саша. К тому моменту городские службы уже много лет отстреливали и травили бродячих собак, поэтому на улице четвероногие встречались нечасто. Пару немецких овчарок держала полиция. В синагоге прикармливали бездомную псину, которая сторожила по ночам территорию. Изредка на помойке мелькала спина еще какой-нибудь дворняжки, но вот в общем-то и все. Домашних кошек тоже никто не держал, но под крышей центрального рынка обитали дикие. Саша был большим и мохнатым. Ему разрешали лежать на диванах и даже на кроватях. Иногда он тыкался носом Лейле в шею, и та начинала его целовать и целовала до тех пор, пока он вдруг не замечал на дереве белку. Тогда Саша неожиданно подскакивал и, махнув хозяйке на прощание своими яйцами, бросался в погоню.

Ах, Лейла. Я много думал о ней, засыпая на двадцать первом этаже «Сараево». Вернувшись домой после первого рабочего дня в «Панаме», я обнаружил, что моя соседка куда-то пропала. Я спросил Бако, но та ничего не знала. Похоже, она не очень интересовалась своими жильцами. В отсутствие Сандрин я мог переместиться на кровать, хотя покоя от этого не прибавилось: соседи постоянно чем-то гремели и ругались. В тот вечер я поужинал на работе: хорошенько порывшись в лотке с жареной курицей, выбрал куски поприличнее и съел их с багетом. В туалет не удавалось нормально сходить уже целую неделю, отчего меня порядком раздуло. Интересно, думал я, куда делась Сандрин?

На следующий день я отработал утреннюю смену и, вернувшись домой, первым делом разыскал Бако, чтобы заплатить за комнату. Спрятав деньги в сумку, женщина протянула мне листок бумаги.

– Записка от твоей подружки, – объяснила она и, вглядевшись в мое лицо, добавила: – Молодой человек, что с тобой? Выглядишь плохо, будто…

Вместо слов она скорчила гримасу.

– Проблемы с животом. – Я показал пальцем на больное место. – Вот здесь.

Бако расхохоталась.

– Наверное, не ходишь в туалет? Конечно. Ты ешь один багет. Я все вижу. Так никто не сходит! Следуй за мной.

Она отвела меня на кухню и дала тарелку жирной лапши, обжаренной с луком и ростками фасоли. Может, так она хотела отблагодарить меня за оплату комнаты.

– Ешь, – велела женщина и налила в тарелку острого соуса.

Выглядело не очень, но на вкус оказалось вполне сносно.

Сандрин писала: «Т., я нашла угол получше. Заходи, если хочешь. Тут есть еда и отопление работает. С.».

Ниже она оставила адрес: рю Мишель. От «Сараево» не так уж далеко. Недолго думая я собрался и поехал к подруге. Едва переступив порог, я почувствовал, как забурлило в животе, и сразу кинулся в ванную, где провел почти полчаса.

– Чем тебе не нравится эта женщина? Ведь ты ее совсем не знаешь, – спросила Сандрин.

– Да ничем, – ответил я и вдруг услышал, как в двери повернулся ключ. – Она ведь американка?

– И что с того?

– Ничего. Когда она меня увидит, наверняка решит, что я приехал в Париж, чтобы взорвать Эйфелеву башню.

– Может, она не такая.

Договорить мы не успели, потому что на пороге появилась хозяйка собственной персоной. Ханне было чуть за тридцать: как и мисс Азиз, она принадлежала к странной категории людей, пришедших в этот мир сразу за поколением моих родителей – еще не старики, но уже не молодые. Судя по всему, мужчины ей не нравились в принципе, хотя, возможно, дело было только во мне. Я почему-то сразу подумал, что она – учительница или что-то типа того. Однако все это мелочи, а главное – в ее квартире работало отопление – в каждой комнате по горячей батарее. У Бако в доме батареи тоже имелись, но они были холоднее бетонных стен, к которым крепились.

Сандрин уговорила Ханну оставить меня на ночь, хотя та, похоже, не очень-то обрадовалась. Я не слишком расстроился и переживал лишь о том, как бы она не пошла в ванную сразу после моего визита.

Ночью я залез в постель к Сандрин. Я подумал, что она уже не заразная.

– Что ты делаешь? – зашипела девушка.

– Ложусь к тебе.

– Нет.

– Мне надоело спать на полу. К тому же я весь день работал. И оплатил комнату в «Сараево». За нас двоих.

– Подумаешь, делов-то. Я не собираюсь возвращаться в эту дыру. Отвернись. И держи подальше свою вонючую пипиську.

– Ты не могла бы немного…

– Отстань! Если тебе невтерпеж, иди и сними китайскую проститутку! В «Олимпиадах» их полно.

В конце концов она сдалась, и остаток ночи я провел на самом краю постели, свесив на пол руку и ногу. Ничего, лучше так, чем снова спать на полу у Бако. Утром я поехал на работу и ровно в восемь часов подошел к дверям «Панамы», но они оказались заперты: мой щербатый начальник Хасим, похоже, еще не пожаловал. Чтобы не замерзнуть, я решил немного прогуляться.

В Париже мне очень нравилось, что, куда бы ты ни пошел, повсюду тебя сопровождали указатели и таблички с названиями улиц. В моем городе был один-единственный знак, на въезде в Виль Нувель, который, кажется, поставили французы. Жители медипы всегда прекрасно обходятся без надписей, потому что все и так знают, где и что находится. Но в Париже и даже в Сен-Дени – старом районе, который чем-то походит на Марокко, – тебя повсюду направляют указатели.

Во время прогулки я заметил указатель с очень странным – даже по местным меркам – названием: «Рю Бекон». Неужели какой-то мэр-христианин решил таким образом поиздеваться над приезжими мусульманами? Может, это такая шуточка? Как «синагога Креветки» или «мечеть Свиной Корейки»… Сама улица оказалась тихой и уютной, дорога от центрального рынка заняла минут десять. На тротуаре росли деревья с розовыми цветками, и на одном я заметил очень длинное объявление о пропавшем коте: «Не пускайте этого самозванца в дом!.. Он не потерялся. Он – оппортунист и воришка». Ясно, что владелец просто шутил, но на фото кот выглядел угрожающе.

Когда я вернулся, Хасим уже открыл кафе. Я объяснил, что на самом деле пришел вовремя, и он едва заметно кивнул, видимо, поверив моей истории. Он всегда выглядел каким-то побитым. Думаю, он верил в Бога и во всем полагался на кисмет и волю Аллаха. Из разговоров я понял, что он безумно гордится своим маленьким рестораном (на «ресторан» эта забегаловка, конечно, не тянула: кухня, касса за потертой стойкой и крошечный зал на несколько столиков; впрочем, я решил помалкивать). Хасим рассказывал, что «Панама» – историческое прозвище Парижа. Я знал, что Панама – это страна, давшая имя каналу и шляпкам от солнца, но какое отношение она имела к столице Франции, я так и не понял. Ледяные файерболы.

– А «жареная»? – спросил я. – Откуда взялось это слово?

– Ну это просто, – ответил Хасим. – «Жареная», как у KFC.

Укладывая курицу в полосатые картонные ведра с логотипом «ЖКП», Хасим пытался подражать легендарному бренду из штата Кентукки; пойди он дальше, полковник Сандерс наверняка выкинул бы его из города. Французское слово «poulet» тоже вызывало сомнения. То, что мы закладывали в корзину фритюрницы, возможно, и правда имело отношение к курятине. Но я предпочитал не задумываться, какое именно.

За готовку отвечал Джамаль, тоже, как мне показалось, алжирец. Если поведение Хасима безошибочно выдавало в нем человека, надломленного жизнью, в Джамале я чувствовал искру оптимизма. Лет сорока пяти, он всегда носил фартук и резиновые сабо, стараясь походить на настоящего шеф-повара. У него был живот и двойной подбородок, посеребренный щетиной. Он утверждал, что вырос где-то рядом с Лиллем, но в подробности не вдавался. Французский был его родным языком. Иногда он заговаривал с Хасимом на каком-то алжирском диалекте, чтобы я не понимал, о чем идет речь.

В списке моих обязанностей значились мытье полов и чистка поверхностей жесткой щеткой. Хасим очень боялся санитарной проверки и думал, что уж лучше пусть от еды пахнет моющим средством, чем он потеряет лицензию. Часов в девять утра к черному ходу привозили два мешка замороженной птицы. Затем другой оптовик оставлял там несколько ящиков замороженной картошки. Думаю, продукты попадали к нам из Болгарии или Румынии в прицепе гигантского «Айвеко», за рулем которого сидел очередной извращенец вроде Мориса.

Сначала мы размораживали мясо в духовке при небольшой температуре. Я вручную перебирал содержимое мешков и выкидывал самые неказистые части, которые больше напоминали птичьи лапки или клювы. Остальное выкладывал на плоскую решетку, крепившуюся над глубоким металлическим корытом: когда с подтаявшего мяса начинало капать, вся жидкость собиралась в этой посудине. Пока я ковырялся с продуктами, Джамаль намешивал три большие миски специй. Для каждого блюда он придумал собственное название. В меню наша курица шла с тремя вкусами на выбор: «американским», «итальянским» и «восточным». Джамаль называл их по-другому: «деревенский», «мафия» и «термоядерный». В самый острый вариант – «восточный» – он засыпал целую гору кайенского перца, и все же был у нас один завсегдатай, каждый раз просивший двойную порцию «восточной» приправы – Джамаль называл ее «сибирской язвой». Ломтики картофеля он прямо замороженными бросал в металлическую корзинку и опускал в кипящее масло. Однажды я по неопытности решил хорошенько промыть чашу фритюрницы и залить в нее новое масло. Тогда Джамаль объяснил, что старое масло сливать нельзя – именно оно придает нашей курице неповторимый вкус, а еще предупредил: если Хасим узнает, что я трогал поддон, то выкинет меня на улицу. Замена масла влетала ресторану в кругленькую сумму.

В тот день мне не хотелось после работы сразу идти домой. Я сомневался, что американка разрешит мне провести еще одну ночь в своей квартире, поэтому решил, что у меня будет больше шансов, если я заявлюсь туда поздно и промерзший до костей. К тому же мне не терпелось покурить немного кифа. Я надеялся, что африканцы под платформой метро «Сталинград» согласятся что-нибудь мне продать. В моем кармане еще оставалось несколько евро.

Я выскочил на «Площади Клиши» и прошел через город мимо универмага «Тати» на наземную станцию «Барбес – Рошешуар»: местечко выглядело многообещающим, с правильной атмосферой, и я подумал, стоит сюда заглянуть, если визит к «Сталинграду» закончится неудачей. Боже, как же мне нравилось метро. Скорость и чудные названия. «Барбес – Рошешуар»! Ну правда, что это вообще такое? И, конечно, виды города…

Почему-то на этот раз у бесплатной кухни оказалось куда спокойнее, чем когда мы приходили сюда с Сандрин. Тут по-прежнему стоял стол, но на нем не было чана с горячим супом, а лежали лишь несколько бананов и куски багета, от которого я теперь планировал держаться подальше. Я спросил у одного парнишки, где можно найти не очень крепкий киф, но он, похоже, меня не понял. Когда я показал ему купюру в десять евро, он убежал прочь. Ко мне подошел здоровенный мужчина в кожаной куртке. Эти крупные западноафриканские лица очень трудно читать. Как в голливудских фильмах, когда ты до самого конца не уверен, окажется ли черный герой верным копом, который защитит своего босса от пули, или он будет злодеем, который при первом удобном случае отстрелит герою на хрен голову.

Стоило ему заговорить, как я сразу увидел себя со стороны – точно так же, как в тот раз, когда Тарик зашел в гостиную, чтобы объявить отцу, что уезжает. Этот Тарик выглядел немного испуганно и внимательно слушал, что ему говорил большой африканец. Время от времени он кивал, словно школьник, которого ругал учитель. Если бы он был собакой, он бы упал и перевернулся на спину. Африканец говорил, что это место вот-вот прикроют. Что оно не нравится полиции. Со дня на день там должны провести рейд, и если Тарик хоть немного соображает, ему нужно спрятать свои деньги и валить куда подальше.

Я еще чувствовал на лице тепло его горячего дыхания, когда вернулся в свое тело. Я подумал, может, хотя бы купить розовый чехол для телефона с кошачьей мордой, а то ведь получалось, что я зря пришел (мог бы подарить его своей квартирной хозяйке). Но вместо этого я решил пройтись и немного успокоиться. Я спустился по бульвару да Шапель и свернул на рю Танжер, потому что название напомнило мне о доме. Местечко оказалось дерьмовым: повсюду стояли новые здания, которыми какой-то умник наверняка попытался заменить старые. Круговая развязка на пересечении с рю Марок (Марокко) выглядела получше, но, прежде чем я попал на широкую авеню, мне предстояло пройти еще одну аллею, застроенную безжизненным уродством.

Признаюсь, разговор с африканцем выбил меня из колеи, поэтому я не особо следил за тем, куда иду и что творится вокруг (не то чтобы я когда-нибудь это делал). Правда, я все-таки обратил внимание на магазин с зеленой вывеской, на которой было два новых для меня слова: «deratisation»[23] и «desinsectisation»[24]. О значении я догадался, заметив в витрине картинки с изображением крыс и тараканов; рядом лежали ловушки и мешки с отравой. Стоило, наверное, записать их номер и передать Хасиму – может, они пришли бы к нам в кафе и перебили крыс и тараканов, а Хасиму выдали специальный сертификат.

Вскоре я вернулся обратно к «Сталинграду» и решил, что пришло время двигаться к Сандрин, в ее новую квартиру; надо было попытать счастья с американкой. Сразу скажу, что настроение у меня было необычное: сначала я увидел себя со стороны под платформой, а потом еще прошелся по улицам, названным в честь мест, которые остались в моем прошлом.

На авеню Фландр было очень холодно. Вдруг я заплакал – ничего подобного со мной никогда не случалось. Я боролся со слезами, сглатывая и кашляя, стыдясь себя.

Этот город совсем не походил на тот, что я видел по телевизору и в интернете, – в том Париже повсюду стояли кафе, а в них сидели прекрасные девушки. Мне было очень одиноко.

Взбираясь по ступенькам на платформу, я увидел молодую девушку, которая спускалась навстречу. Она посмотрела мне в глаза, и на мгновение задержала взгляд. На ней было распахнутое пальто и короткое шерстяное платье, на ногах – высокие кожаные сапоги и серые плотные колготки. Она шла, чуть подавшись вперед, отчего ее лицо тонуло в копне волос. С каждым шагом платье слегка собиралось у нее на бедрах. На губах я заметил темную помаду. Через плечо на лямке висела кожаная сумочка. Когда наши глаза встретились, я понял, что она была моей половинкой и что я не найду покоя и не смогу по-настоящему жить до тех пор, пока она не станет моей. Я знал, что она тоже это знает.

Поравнявшись со мной, девушка бросила на ступеньки билет, сложенный в форме латинской буквы «V». А затем я потерял ее из виду.

Уже стемнело, но, даже несмотря на то, что до площади Италии мне пришлось проехать восемнадцать станций, добрался я туда слишком рано. Я сел на розовой ветке, которая тянулась через весь город: на севере конечной значилась станция «Ля Курнёв – 8 мая 1945», а на юге – «Мэри д’Иври». Даже такому преданному поклоннику французского метро, как я, некоторые названия станций казались слишком вычурными. Что такого важного случилось 8 мая 1945 года? Неужели стоило называть в честь этого события станцию метро?

Разыгрывать голодного и холодного бродяжку перед Ханной было еще рановато. О возвращении на двадцать первый этаж промозглого «Сараево» и речи быть не могло. Единственный выход – последовать совету Сандрин и разыскать бордель с китайскими проститутками.

Беда в том, что у меня не было никакого опыта в этом деле. Дома встретить проститутку невозможно, разве что в одном из прибрежных отелей, где всякие богачи – особенно русские и арабы из Персидского залива – всю ночь распивают дорогой виски и нюхают кокаин. Я не понимал, что искать: красные фонари, или женщину с пуделем, или, может, что-то еще? Вдруг она посмеется над моим возрастом? Заразит меня сифилисом или СПИДом? Что если зиб подведет меня в самый ответственный момент? Побродив с полчаса вокруг «Олимпиад», я настолько замерз, что осмелился попытать судьбу в небольшом заведении под вывеской «Пекинский массаж красоты». Конечно, про бордель там ничего не говорилось, но местечко выглядело многообещающе. В витрине стояли бумажные цветы и доска с ценами; из всего списка я мог позволить себе лишь одну процедуру – получасовой «шведский массаж». Ну, хотя бы согреюсь.

Толкнув стеклянную дверь в металлической раме, я услышал звонок. За стойкой ресепшен никого не оказалось, но через минуту ко мне вышла молодая китаянка в рабочем халате. В руках она держала ведро и швабру. Она спросила, что мне нужно.

– Массаж, пожалуйста, – ответил я.

Женщина встала за стойку.

– Какой?

– Вот этот, – ткнул я пальцем в ценник. – Полчаса.

– Тридцать евро. – Китаянка протянула ладонь.

Получив с меня деньги, она поставила ведро и швабру в угол и велела идти за ней.

Пройдя через заднюю дверь, мы спустились на две ступеньки и попали в темную комнату, посреди которой лежал матрас.

– Ложись. Я вернусь.

Выходит, массаж тут делают уборщицы?

– Одежду снимать? – поинтересовался я.

– Да. Снимай и ложись.

– Всю?

– Да.

Интонация не очень-то приветливая. Мне никогда раньше не делали массаж, но в кино герои обычно располагались на специальном столе с дыркой для лица, рядом обязательно лежала стопка горячих полотенец, а по комнате разносился перестук ветряных колокольчиков. С трудом удерживая в голове этот образ, я улегся на матрас. Без одежды мне было холодно, но, по крайней мере, простыня оказалась чистой.

Спустя пару минут уборщица вернулась и зажгла две свечки. Теперь на ней было короткое платье, открывавшее голые ноги. В каком-то смысле она была даже симпатичной, хотя складывалось впечатление, что происходившее ее раздражало и она бы с куда большим удовольствием мыла полы.

Китаянка вытащила из кармана платья мобильный телефон и, проверив сообщения, села на колени рядом с матрасом. Я закрыл глаза и стал ждать. Вскоре я почувствовал что-то холодное на спине. Масло. Женщина принялась втирать его в мою кожу круговыми движениями ладоней. Через некоторое время она перешла к моим ногам.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Двадцать три.

Ничего не ответив, женщина продолжила массировать мои ноги. Затем она выдавила еще немного масла и прошлась по моей заднице. Когда один из ее пальцев прикоснулся к линии вдоль моей тизи, я содрогнулся. Никто никогда меня там не трогал.

– Не нравится?

– Нет, нравится.

Ее рука скользнула глубже, между моих бедер, и вскоре я почувствовал, как она массирует мне мошонку. Я вновь дернулся, хотя ощущения были довольно приятными. Мой зиб жил собственной жизнью и к тому моменту уже сильно набух. Затем китаянка еще немного помяла мои плечи и руки, но это было скучновато.

Минут через десять она скомандовала:

– Теперь повернись.

Переворачиваясь на спину, я подумал: «Ну наконец-то!» Мой зиб одобрительно кивнул. Я, конечно, не думал, что она будет делать мне комплименты, но все-таки надеялся, что она что-то скажет. Но женщина лишь молча выдавила на руку еще немного масла и принялась за мои голени. Когда она добралась до верхней части бедер, у меня напряглась уздечка, но вдруг у китаянки зазвонил телефон, и она отвлеклась, чтобы ответить. Свободной рукой она по-прежнему мяла мое бедро, но делала это вполсилы, бормоча что-то по-китайски в трубку. Через некоторое время я услышал, как мужчина на другом конце провода сбросил звонок. Женщина вновь повернулась ко мне и стала с усердием гладить мой набухший зиб, словно ей впервые было не все равно.

– Нравится?

Еще как!

– Да.

– Хочешь еще?

– Да.

– Плати еще тридцать евро.

– Что? Но я ведь уже заплатил.

– Это не входит.

– У меня нет тридцати евро.

– Сколько есть?

Взглянув на стенной крючок, на котором висели мои джинсы, я решил проверить карманы. Ходить со стояком оказалось очень неудобно, к тому же я чувствовал себя немного глупо. Пересчитав всю мелочь, я сказал:

– Четырнадцать… Нет, постойте. Восемнадцать. Остальное я могу занести в другой раз.

Когда я лег обратно, китаянка недовольно хрюкнула, но все-таки продолжила работу. Немного помассировав мне грудь и бедра, она опять дотронулась до моего зиба, и в ответ он сразу всколыхнулся. Надеясь ускорить процесс, я представил, как Лейла помогает Фариде раздеться и как мисс Азиз наблюдает за ними со стороны. Но стоило мне только добраться до самого интересного момента, когда мисс Азиз уже начинала расстегивать молнию на юбке, как вдруг откуда-то из глубины помещения послышался детский плач. Китаянка отдернула руку и вскочила на ноги.

– Жди. Я вернусь, – сказала она.

Я полежал минут десять, слушая детский рев, а потом оделся и вышел на промозглую улицу.

В тот вечер американка Ханна приготовила ужин и пригласила меня и Сандрин поесть вместе с ней. Она сказала, что такое блюдо часто готовила ее мать и называлось оно «мясной хлеб». Я боялся, что в нем окажется свинина, но американка заверила, что там только «говяжий фарш, овсяные хлопья, пара томатов и немного секретных специй». На вкус, как ни странно, было неплохо.

После ужина я прикурил сигарету и, чтобы как-то поддержать разговор, решил поделиться с девушками событиями дня. Конечно, про массаж я рассказывать не стал – слишком стыдно. Я надеялся на фантастическое приключение с Лейлой, а в итоге столкнулся с суровой реальностью в компании работающей матери.

– Можешь не курить в квартире? – попросила Ханна.

– Конечно, извините. Итак. Чем вы занимаетесь? Вы учительница?

– Нет, я занимаюсь наукой. Недавно получила докторскую степень, а сюда приехала, чтобы собрать материал для книги. Она о том, что происходило в Париже во времена немецкой оккупации.

– Немцы оккупировали Париж?

– Да, – ответила Ханна, на мгновение прикрыв рукой рот.

– Почему? Когда?

– С 1940 по 1944 год. А ты не знал?

– Я не дружу с историей.

Я жгуче покраснел и в надежде спасти подмоченную репутацию решил задать американке какой-нибудь каверзный вопрос. Я сказал:

– Сегодня в метро я проезжал одну станцию. Называется «Ля Курнёв – 8 мая 1945 года». Скажите, что такого особенного случилось в этот день? Раз уж вы историк.

Гамбит казался безупречным, но в ответ, к моему большому удивлению, девушки во весь голос рассмеялись. Сандрин до того разошлась, что под конец визжала, как ослица.

– В Европе 8 мая отмечают День победы, – объяснила Ханна. – Окончание Второй мировой войны.

– Неужели ты и этого не знал? – спросила Сандрин, кое-как сдерживая очередной приступ смеха.

– Очевидно так. – Мой ответ получился немного враждебным, и, чтобы не усугублять положение, я попытался говорить голосом скучающего обывателя: – Ох уж это парижское метро, да? Ну и названия! «Барбес – Рошешуар». Еще попробуй выговорить! Или это тоже намек на что-то известное, о чем мне следовало бы знать?

– Эту станцию построили на пересечении двух улиц, отсюда и название, – сказала Сандрин.

– Барбес был знаменитым революционером, – улыбнулась Ханна. – Он приехал в Париж из Гваделупы.

А Рошешуар поначалу служила настоятельницей женского монастыря, а потом возглавила христианскую миссию.

– Да откуда вы все это знаете? – воскликнул я, не веря своим ушам.

– Ну я же историк. – Девушка улыбнулась. – К тому же десять лет назад я провела в Париже целый год. Совсем одна, без друзей. Мне очень хотелось хоть чем-то себя занять, поэтому я занялась французской историей.

В голосе Ханны слышалась мягкость; в отличие от Сандрин, она не стремилась ужалить меня при первой же возможности.

– И что же, эта монашка в итоге поплыла к революционеру с какой-то миссией?

– Ну не совсем, конечно. Да и плыть ей вроде не пришлось. Барбес к тому времени уже осел в Париже…

– То есть вы спускаетесь в метро, – подытожил я, – и думаете не о том, как бы поскорее добраться до любимого кафе, в котором вас уже дожидается любимый мужчина. Нет, вы думаете про историю. Неужели для вас и правда важнее революция и судьба какой-то незнакомой старушки-проповедницы?

– Получается, так. Может, это странно, но в моем возрасте очень сложно себя поменять.

– И вы не устаете?

Ханна улыбнулась.

– Бывает, но даже в такие моменты я верю, что оно того стоит. Иначе мир лишится глубины. История похожа на зеркало. Тонкий слой серебра за стеклом. Потеряв эту связь, мы потеряем способность к многомерному мышлению, без которой жизнь человека сводится к набору простейших команд. Как в интернете. Кликнуть. Открыть. Закрыть. Повторить.

Сказать мне было нечего. Этой учительнице удалось очень точно описать мою жизнь. К тому же я боялся ляпнуть какую-нибудь глупость, после которой Ханна разозлится и выставит меня за дверь. Я решил сменить тему и напомнить ей о своих достоинствах.

– Вам нужна помощь с переводом?

– Пока нет, спасибо. Может, позже.

Какое замечательное слово – «позже». В моей голове оно теперь ассоциировалось лишь с хорошим: с теплой квартирой, собственной постелью, чашкой кофе… К счастью, утром можно было не торопиться – моя смена в «ПЖК» начиналась только после обеда.