Парк Горького

1

Первым впечатлением от Америки были ходовые огни танкера и сигнальные огни на клотиках рыболовных траулеров.

Уэсли, рослый лысеющий молодой человек, с гладкими, как булыжник, чертами лица, с которого не сходило ни к чему не обязывающее выражение любезности. На нем был синий костюм-тройка. Рот, щеки и подмышки Уэсли испускали лимонно-мятный аромат. В течение всего полета он, скрестив ноги, курил трубку и, бормоча под нос, отвечал на вопросы Аркадия. В нем было что-то от неуклюжего теленка-сосунка.

Они занимали в самолете целый отсек. Большинство остальных пассажиров составляли «заслуженные артисты», гастролирующие музыканты, шумно обсуждавшие часы и парфюмерию, которые они успели купить во время стоянки в аэропорту Орли. Аркадия там не выпустили.

— Вы понимаете, что означает слово «ответственность»? — спросил по-английски Уэсли.

Пассажиры сгрудились на одну сторону — самолет подлетал к суше: темные массивы полей рассекались тускло светящимися полосами.

— Это означает, что вы будете мне помогать? — спросил Аркадий.

— Это означает, что данную операцию проводит ФБР. Это означает, — серьезно добавил Уэсли, будто продавал что-то Аркадию, — что мы за вас отвечаем.

— Перед кем?

Всех пассажиров охватило детское возбуждение, когда самолет пролетел над первым американским населенным пунктом. Казалось, что он сплошь состоял из автомашин. Машины забили улицы и прижимались к домам, которые на вид были слишком велики для людей.

— Я рад, что вы задали этот вопрос. — Уэсли выбил трубку о пепельницу в подлокотнике. — Высылка — дело сложное, особенно в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Нам и без того хватает осложнений. Вы понимаете, что такое «осложнение»?

Крутой спуск создавал иллюзию возрастающей скорости. Показалась скоростная автомагистраль — бесконечная вереница цветных дорожных огней — и исчезла в лабиринте обыкновенных автострад. Не верилось, что может быть столько мощеных дорог. Куда все они вели? Сколько же на них автомашин? Казалось, все население там, внизу, или просто ехало, или переезжало, или эвакуировалось.

— В Советском Союзе осложнением является все, что нежелательно, — ответил Аркадий.

— Вот именно!

Цепочки огней слились в торговые центры, улицы, лодочные стоянки. «РАСПРОДАЖА ПО СЛУЧАЮ ДНЯ БЛАГОДАРЕНИЯ» — гласила огромная вывеска. Над жилыми кварталами самолет снизился еще больше. В иллюминаторах появились подсвеченные изумрудные травяные площадки для игр. Позади домов голубели опустевшие плавательные бассейны. Теперь можно было разглядеть первого американца, глазевшего вверх, стоя в освещенных дверях дома.

— Позвольте сказать вам о нежелательном для нас осложнении, — сказал Уэсли. — Вы не можете перебежать. Если бы операцию проводил КГБ, тогда пожалуйста. Вы могли бы явиться к нам, и мы бы с радостью предоставили вам убежище. К примеру, любой на этом самолете может перебежать.

— А если они не хотят, а я захочу?

— Так вот, им можно, а вам нельзя, — ответил Уэсли.

Аркадий услышал толчок выпускаемых шасси. Он искал в улыбке Уэсли хотя бы частицу юмора.

— Вы, конечно, шутите, — заметил он.

— Ничуть, — ответил Уэсли. — Существует закон. Прежде чем разрешить перебежчику остаться в Соединенных Штатах, его дело рассматривается и решается в нашем бюро. В отношении вас уже принято решение, согласно которому вы не можете остаться в стране.

Аркадий подумал, что у него могут возникнуть трудности с языком.

— Но я же пока еще не пытался перебежать.

— В таком случае бюро с радостью возьмет на себя ответственность, — сказал Уэсли. — Пока вы не попытаетесь перебежать.

Аркадий приглядывался к агенту. С таким человеком он сталкивался впервые. Внешность была вполне человеческая — брови, ресницы, губы двигались как надо, но Аркадий подозревал, что под черепом, в коре головного мозга, помещался геометрически правильный рисунок складок.

— Если вы перебежите, то только к нам, — сказал Уэсли. — К кому бы вы ни перебежали, вас передадут в наши руки. И мы, разумеется, сразу вернем вас в Советский Союз. Так что пока вы в наших руках, совершенно бессмысленно перебегать к нам, не правда ли?

Авиалайнер пролетал над рядами ветхих домов, освещенных ужасными уличными фонарями. Улицы остались позади, и самолет сделал широкий вираж над заливом, а затем все небо закрыл залитый огнями остров. Из воды поднимались тысячи расточительных, как звезды, башен из света. Пассажиры по достоинству оценили это зрелище.

— Значит, вы не окажете мне содействие, — сказал Аркадий.

— Наоборот, помогу всем, что в моих силах, — ответил Уэсли.

За окнами замелькали посадочные огни. Самолет коснулся земли и стал тормозить.

К тому времени, когда самолет подрулил к стоянке «Пан Америкэн», проход был забит музыкантами, их инструментами, свертками с подарками и авоськами с провизией. Русские напускали на лица безразличие к американской технике, и, хотя все проходили мимо Аркадия и Уэсли, никто на них не взглянул. Теперь, когда они были всего в нескольких шагах от потрясающего перехода, напрямую соединяющего самолет со зданием аэровокзала, никто не желал подвергнуться пагубному влиянию Америки. Все оглядывались друг на друга.

Когда все пассажиры покинули самолет и обслуживающий персонал, проникнув в самолет через хвостовую дверь, рассыпался по салонам, Уэсли по служебному трапу вывел Аркадия на бетонированную площадку под хвостовыми двигателями «Ильюшина». Свистели двигатели, мерцали красные хвостовые огни. Неужели самолет сразу возвращается в Москву, удивился Аркадий. Уэсли тронул его за плечо и указал на автомобиль, направляющийся к ним по взлетной полосе.

Они не проходили американскую таможню. Машина выехала через ворота прямо на скоростную автостраду.

— Мы с вашими людьми обо всем договорились, — сказал Уэсли, удобно устраиваясь на заднем сиденье рядом с Аркадием.

— С моими людьми?

— С КГБ.

— Я не из КГБ.

— КГБ утверждает то же самое. Другого мы и не ожидали.

По сторонам дороги мелькали брошенные машины. Не оставленные недавно, а развалины, словно со времен давно прошедших войн. На одной было написано: «Свободу Пуэрто-Рико». По шоссе мчались машины бесчисленных марок и цветов. Водители тоже были всех цветов кожи. Впереди виднелся все тот же потрясающий городской силуэт, что был виден из самолета.

— О чем же вы договорились с КГБ? — спросил Аркадий.

— Договорились, что операцию будет проводить бюро, если только вы не перебежите на сторону бюро, — ответил Уэсли. — Но поскольку вы можете перебежать только к нам, то будете не в состоянии этого сделать.

— Понятно. А вы, значит, считаете, что поскольку КГБ утверждает, что я не их человек, то я на самом деле работаю на них.

— А что еще им остается говорить?

— Но если бы вы поверили, что я не работаю на КГБ, то все коренным образом изменилось бы?

— Несомненно! Тогда то, что утверждает КГБ, оказалось бы правдой.

— А что они утверждают?

— Они говорят, что вы осуждены за убийство.

— Никакого суда не было.

— Они и не говорили, что был суд. Так вы кого-нибудь убили? — спросил Уэсли.

— Да.

— Вот видите. Иммиграционные законы Соединенных Штатов запрещают въезд преступников. Закон очень строг, и мы вряд ли разрешим остаться, если кто-нибудь явится в бюро и заявит, что он убийца.

Уэсли покачивался в машине в ожидании дальнейших вопросов, но Аркадий молчал. Машина нырнула в туннель, ведущий на Манхэттен. В зеленоватом свете туннеля из грязных стеклянных будок полицейские следили за движением. Машина выехала на другую сторону. Улицы оказались уже, чем ожидал Аркадий, и были так далеко внизу по сравнению с ярко освещенным силуэтом, что, казалось, они находились под водой. Тускло светились уличные фонари.

— Я хочу, чтобы вы ясно представляли свое положение, — наконец произнес Уэсли. — Вы не находитесь здесь на законном основании. Но в то же время вы не въехали нелегально, так что и этой зацепки у вас нет. Вас здесь просто нет, и другое невозможно доказать. Я знаю, что это кажется безумием, но для вас это закон. Кроме того, так хотели ваши люди. Если у вас есть претензии, обращайтесь в КГБ.

— А я встречусь здесь с сотрудниками КГБ?

— Я постараюсь, чтобы этого не произошло.

Машина остановилась у стеклянных дверей отеля на углу Двадцать девятой улицы и Мэдисон-авеню. По сторонам козырька с надписью «БАРСЕЛОНА» горели светильники в виде газовых рожков. Уэсли передал Аркадию ключ с пластмассовой пластинкой с названием отеля, но на мгновение задержал руку.

— Ключ от ее номера. — Уэсли отпустил руку. — Везет же вам.

Выходя из машины, Аркадий ощутил странное головокружение. Уэсли остался на улице. Аркадий толкнул стеклянные двери. В вестибюле отеля темно-бордовый ковер, колонны розового мрамора и бронзовые люстры с лампочками в виде свечей. Мужчина с темными мешками под глазами поднялся с кресла и помахал газетой, увидев Уэсли. Потом взглянул на Аркадия и снова уселся в кресло. Аркадий поднялся в лифте с выцарапанной на двери нецензурной надписью.

Номер 518 был в конце коридора на пятом этаже. У него за спиной приоткрылась дверь 513-го, но, едва он обернулся, тут же захлопнулась. Он дошел до 518-го, отпер дверь и вошел.

Она сидела в темноте на кровати, поджав босые ноги. Во что одета — в русское или американское — не разглядеть. — Это я заставила их привезти тебя, — сказала Ирина. — С самого начала я не упрямилась отвечать на вопросы, потому что они мне сказали, что иначе тебя убьют. В конце концов я решила — пока ты там, считай, это все равно что ты мертвый. Я отказалась выходить из номера, пока не увижу тебя…

Она обратила к нему лицо. В глазах стояли слезы. Это в конечном счете все, что мы можем дать друг другу, подумал Аркадий. Он дотронулся до ее губ, и она прошептала в руку его имя. Он заметил на тумбочке телефон. Опять Ямской подслушивает, мелькнула нелепая мысль, нет, Уэсли, поправился он. Он сорвал со стены телефонный провод.

— Ты так им и не сказал, — прошептала она, когда он вернулся к ней. — Ты так и не сказал, кто убил Ямского.

Она изменилась, похудела, глаза от этого казались больше.

— И как только они могли подумать, что ты такой же, как они? — удивлялась она.

Полы здесь были мягче, постели жестче. Она опрокинулась, увлекая его.

— Вот ты где, — прошептала она, целуя его.

— Вот мы где, — Аркадий почувствовал, что внутри него копится необузданная сила.

— Почти на свободе, — прошептала она.

— И живы. — Он рассмеялся.

2

Уэсли и еще трое агентов ФБР принесли в номер завтрак в бумажных пакетах — кофе и пончики. Аркадий выпил чашку. Ирина переодевалась в ванной.

— Насколько мне известно, от нью-йоркской городской полиции для связи выделен лейтенант Кервилл, — сказал Рей. Небольшого роста расторопный человечек мексиканского происхождения, Рей, единственный из агентов, не клал ноги на кофейный столик. — Что-нибудь не так?

— Нет, — ответил Уэсли, — просто небольшие проблемы личного характера.

— Говорят, псих, — заметил Джордж. Джордж был тем самым человеком с темными кругами под глазами, которого Аркадий видел накануне вечером в вестибюле. Другие иногда звали его «греком». Он ковырял в зубах бумажной спичкой.

Английский язык, на котором говорил Уэсли, походил на новый вид латыни, непроизвольно двусмысленный, до того прозрачный, что его можно было толковать как угодно.

— Нужно разбираться в истории социалистического радикализма в Нью-Йорке, а также в восхитительных традициях американцев ирландского происхождения, служащих в полиции. Иначе ничего не поймете, — сказал Уэсли, — ибо если что и имеет значение, так это стремление Кервилла отстоять «красную бригаду».

— А что такое «красная бригада»?

На мгновение наступило замешательство. Затем Уэсли милостиво объяснил:

— У нью-йоркского департамента полиции есть своего рода Красная площадь. Раз лет в десять они меняют название — то это бюро проблем радикализма, то отдел общественных отношений, отдел общественной безопасности. В данный момент он называется отделом расследований, связанных с безопасностью. Но его всегда называют «красной бригадой». Лейтенант Кервилл в «красной бригаде» занимается русскими делами. А вы — красный.

— А чем занимаетесь вы? — спросил агентов Аркадий. — Зачем нас привезли в Америку? И надолго ли?

Эл прервал молчание, переменив тему разговора. Этот старший по возрасту, весь усыпанный веснушками агент обращался с другими, как добрый дядюшка.

— Его братец чем-то оскандалился, и Кервилла вышибли из бригады. Правда, брат погиб в Москве, и Кервилл вернулся в бригаду.

— Кервилл постарается укрепить свое положение за наш счет, — подхватил Уэсли. — У нас с департаментом полиции отношения отличные, но при случае они всадят нам нож в спину, да и мы, представься случай, не растеряемся.

— Десять лет назад «красная бригада» состояла из самых отборных детективов. — Эл смахнул с живота сахарную пудру от пончиков. — Они лезли всюду. Помните, когда евреи стреляли в советское представительство? «Красная бригада» прихлопнула их. А пуэрториканцы, которые хотели взорвать статую Свободы? Бригада внедрила к ним своих агентов.

— Да, тогда им многое удавалось, — согласился Уэсли. — Бригада приложила руку и к убийству Малкольма Икса. Телохранитель Малкольма оказался агентом бригады.

— А что стало потом с «красной бригадой»? — спросил Рей.

— Уотергейт, — лаконично ответил Уэсли.

— Дерьмовое дело, и они сами дерьмо, — проворчал Джордж.

Все согласно замолчали. Потом Эл пояснил:

— Во время слушаний по делу об Уотергейте выяснилось, что специальным помощником Никсона по вопросам безопасности, который нанимал других парней делать грязную работу, был Джон Коулфилд. Коулфилд был из «красной бригады» — он был телохранителем Никсона, когда тот жил в Нью-Йорке, еще до того как стал президентом. Когда Коулфилд попал в Белый дом, он перетащил с собой еще одного старого приятеля из «красной бригады» — парня по имени Тони Уласевич.

— Это тот толстяк, что шпионил за Маски? — спросил Джордж. Уэсли подтвердил.

— Тот самый чудак? — переспросил Джордж. — Это у него на поясе был разменный автомат для монет, чтобы поговорить по телефону. Ну, конечно, он!

— Так вот, Уотергейт положил конец славным денькам «красной бригады», — сказал Эл. — Изменился политический климат.

— Политический климат всегда выходит боком, — заметил Джордж.

— Мы, что, арестованы? Вы нас боитесь? — спросил Аркадий.

— А чем сейчас занимается «красная бригада»? — заполнил паузу Рей.

— Гоняются за нелегальными иммигрантами. — Уэсли посмотрел на Аркадия. — С Гаити, Ямайки, одним словом, кого могут поймать.

— Гаитянцы и ямайцы? Довольно трогательно, — заметил Джордж.

— Если вспомнить, чем была бригада, — вздохнул Уэсли. — Если вспомнить, что у них в картотеке были миллионы фамилий, что на Парк-авеню был собственный штаб, что они тайно готовили кадры совместно с ЦРУ.

— С ЦРУ? — переспросил Джордж. — Да это же незаконно.

Двое сотрудников советского представительства, Ники и Рюрик, настояли на том, чтобы встретиться с Аркадием. Они были не похожи на сотрудников КГБ, с которыми он имел дело раньше. Оба были в прекрасно пошитых костюмах, пожалуй, лучших, чем носили поздоровавшиеся с ними сотрудники ФБР, имели отличные манеры, хорошо владели языком и держались с американской непринужденностью. Они были большими американцами, чем сами американцы. Их выдавала только округлость в талии — память о «картофельном детстве».

— Я буду говорить по-английски, — Ники дал прикурить Аркадию, — чтобы все было в открытую. Потому что У нас сейчас разрядка в действии. Наши две страны в лице соответствующих ведомств объединили усилия, чтобы воздать по заслугам гнусному убийце. Этого безумца постигнет справедливая кара, и вы можете в этом помочь.

— А ее-то зачем сюда привезли? — спросил Аркадий по-русски. Ирина все еще находилась в ванной и не слышала разговора.

— Пожалуйста, по-английски, — попросил Рюрик. Он был ростом выше Ники. Рыжие волосы подстрижены высоко, по-американски. Агенты ФБР звали его Рик. — Ее привезли по просьбе наших друзей из бюро. У них много вопросов. Вы должны понять, что американцам в диковинку все эти истории о продажных коммунистах и сибирских бандитах. Выдача — дело щекотливое.

— Особенно выдача состоятельного человека с большими связями, — взглянул Ники на Уэсли. — Верно, Уэс?

— По-моему, там, у вас, у него было не меньше друзей, чем здесь, — под общий смех ответил Уэсли.

— Будем считать, что у вас все хорошо, — сказал Рюрик Аркадию. — Как наши коллеги, заботятся о вас? Чудесный номер, гостиница на фешенебельной улице. Из окна видно Эмпайр стейтбилдинг. Отлично. Будем считать, что и девушке будет с вами хорошо. Чтобы она стала спокойнее, уступчивее. Одним словом, работать будет приятно.

— Вам очень повезло, что вам дали еще один шанс, — сказал Ники. — Когда вернетесь, все пойдет по-другому. Через пару дней вам вернут квартиру, подыщут работу, может быть, что-нибудь связанное с Центральным Комитетом. Везучий вы человек.

— Что мне для этого нужно делать? — спросил Аркадий.

— То, что я сказал, — ответил Рюрик. — Чтобы ей было хорошо.

— И перестать задавать вопросы, — добавил Уэсли.

— Правильно, — согласился Рюрик, — перестать задавать вопросы.

— Позвольте напомнить вам, — сказал Ники, — что вы больше не старший следователь. Вы — советский преступник и живы лишь по нашей милости. Кроме нас, вам не на кого полагаться.

— Где Кервилл? — спросил Аркадий.

Разговор прервался — из ванной вышла Ирина. На ней черная габардиновая юбка и шелковая блузка. На открытой шее — янтарное ожерелье. Каштановые волосы заколоты на одну сторону золотой застежкой. На руке золотой браслет. Аркадий был поражен вдвойне: во-первых, богатым убранством Ирины; во-вторых, что ее разглядывали, как вещь, принадлежащую им по праву. Он заметил, что метка на правой щеке, этот голубоватый знак боли, исчезла, замаскирована косметикой. Она была само совершенство.

— О'кей, — поднялся Уэсли, и все присутствующие забрали пальто и шляпы, разбросанные по кровати. Эл достал из шкафа черную шубку и помог Ирине одеться. А шубка-то соболья, осенило Аркадия.

— Не беспокойся, — уходя, нарочито громко сказала Ирина, сопровождаемая всей компанией.

— Кого-нибудь пришлем починить эту штуку, — сказал Джордж, указывая на телефон. — И не распускайте руки. Это собственность гостиницы.

— Частная собственность, — изрек Ники, беря под руку Уэсли. — Это то, что мне больше всего нравится в свободной стране.

Оставшись один, Аркадий внимательно осмотрел номер, который походил на сон, в котором все несколько нереально. Ноги утопали в ковре. На кровати мягкий косой подголовник. Кофейный столик из проминавшегося под пальцами пластика под дерево.

Вернулся Рей и починил телефон. Когда он ушел, Аркадий обнаружил, что по телефону можно только отвечать. В арматуре потолка ванной он нашел еще один микрофон. Телевизор был на подставке, наглухо привинченной к полу, — а вдруг он стащит. Дверь, ведущая в коридор, заперта снаружи.

Дверь распахнулась, и в номер, подталкиваемый чьей-то рукой, задом влетел агент ФБР Джордж.

— Данное лицо находится под защитой федеральных властей, — протестовал Джордж.

— Я для связи от полиции и должен убедиться, тот ли у вас русский, — весь дверной проем заполнила фигура Кервилла.

— Привет, — откликнулся Аркадий из противоположного угла комнаты.

— Лейтенант, данную операцию проводит бюро, — предупредил Джордж.

— Это Нью-Йорк — запомни, дубина, — он легко отстранил Джорджа. Кервилл был одет точно так же, как в их первую встречу в гостинице «Метрополь», только плащ был черный, а не бежевый. Та же самая шляпа с узкими полями сдвинута на затылок, обнажая широкий, в складках, лоб и седые волосы. На шее болтался повязанный галстук. Лицо Кервилла пылало от алкоголя и возбуждения. Он, расплывшись в улыбке, удовлетворенно хлопнул своими огромными ладонями, в то же время цепко оглядывая комнату своими голубыми глазами. В сравнении с сотрудником ФБР он выглядел неряшливо и казался абсолютно неуправляемым. Он наградил Аркадия свирепой улыбкой.

— Ах, сукин сын, это все-таки ты.

— Как видишь.

На лице Кервилла застыло забавное выражение удовольствия и огорчения.

— Признайся, Ренко, что хреново сработал. И всего-то нужно было мне сказать, что это Осборн. Я бы там, в Москве, о нем и позаботился. Несчастный случай — никто бы и не догадался. Его бы не было в живых, я был бы доволен, а ты бы по-прежнему оставался старшим следователем.

— Не спорю.

Джордж, не набрав номера, говорил по телефону.

— Ты для них очень опасный человек, — Кервилл ткнул пальцем в направлении Джорджа. — Убил собственного босса. Зарезал Унманна. Они думают, что и того, на озере, тоже прикончил ты. Принимают тебя за маньяка. Осторожней с ними, чуть что — и они стреляют.

— Но я же под охраной ФБР.

— Об этом я и толкую. Это все равно что общаться с деловыми людьми из клуба «Ротари», только эти, случается, убивают.

— Что такое «Ротари»?

— Не забивай себе голову, — Кервилл безостановочно расхаживал по комнате. — Черт подери, куда же они тебя поместили! Это же притон блядей. Погляди, весь ковер рядом с кроватью прожжен сигаретами. Пощупай, какими цветиками украшены обои. По-моему, они тебе на что-то намекают, Ренко.

— Ты говорил, что здесь для связи, — Аркадий перешел на русский. — Теперь у тебя есть что просил. Дело в твоих руках.

— Я на связи для того, чтобы они не потеряли меня из виду, — Кервилл держался английского. — Вот ты не назвал мне Осборна, а обо мне разболтал всем. Ты меня здорово подставил.

— Что ты хочешь сказать?

— Я в тебе немного разочаровался, — продолжал Кервилл. — Не думал, что ты на это пойдешь, даже ради того, чтобы попасть сюда.

— На что я пошел? Эта выдача…

— Выдача? Это они, что ли, тебе сказали? — Кервилл изумленно раскрыл рот и расхохотался во всю мочь.

В комнату ворвались три агента ФБР, которых Аркадий раньше не видел, и вместе с Джорджем они, набравшись храбрости, выставили Кервилла в коридор. Детективу было не до них — он вытирал слезы от смеха.

Аркадий снова подергал дверь. Она была по-прежнему заперта, но на этот раз два голоса из коридора потребовали оставить ручку в покое.

Он вышагивал по комнате. От юго-западного угла шаг до ванной, шаг от ванной до кровати и ночной тумбочки, шаг от тумбочки до северо-западного угла, два шага до пары окон в одну раму, выходящих на Двадцать девятую улицу, три шага вдоль окон до столика с телефоном, полшага до северо-восточного угла, шаг до двери в коридор, шаг от двери до дивана, два шага от другого конца дивана до юго-восточного угла, полшага до дверцы шкафа, полшага от дверцы до комода и еще шаг от комода снова к юго-западному углу. В комнате два деревянных стула, кофейный столик из пластика под дерево, телевизор, корзина для мусора и ведерко для льда. В ванной, где с комфортом мог поместиться человек небольшого роста, имелись туалет, раковина и душ. Все предметы в розовом цвете. Ковер оливково-зеленый. Обои нежно-голубых тонов расцвечены шершавыми розовыми пятнами. Выкрашенные в кремовый цвет комод и стулья испещрены следами потушенных сигарет. На постели розовато-лиловое покрывало.

Аркадий недоумевал, что ожидать от Кервилла. Он считал, что в Москве они были близки к человеческому взаимопониманию, однако здесь, как представлялось, они снова стали врагами. Но даже при этом Кервилл, в противоположность Уэсли, был настоящим, без притворства. Аркадию казалось, что в любой момент номер отеля прогнется и рухнет, как плохие декорации. Он был взбешен поведением Кервилла и в то же время хотел, чтобы тот вернулся.

Он в сердцах метался по комнате. В стенном шкафу висело всего два платья. Не было даже липшей пары туфель. Блузка пьяняще пахла Ириниными духами. Он прижал ее к лицу.

Дневной свет отдавал желтизной, перемежающейся зыбкими волокнистыми тенями и полосами.

Если поглядеть направо, то дальше всего, на той стороне Мэдисон-авеню, он мог разглядеть вывеску со словами «УДАЧНЫЙ МОМЕНТ». Прямо напротив отеля магазин китайских бумажных зонтиков. Над магазином тринадцать этажей, занятых под конторы. Поглядев налево, он различил истоптанную множеством ног траву и серые камни кладбища. Ветер гнал по улицам сухие листья.

В окнах контор на другой стороне улицы секретарши печатали на машинках, а мужчины в рубашках и галстуках говорили по телефонам. Конторы украшены плющом и картинами. В коридорах с металлических тележек разбирали стаканчики с кофе. Прямо против окна Аркадия двое чернокожих красили стены помещения. На окне у них стояло что-то похожее на транзисторный приемник размером с небольшой чемодан.

На запотевшем стекле отпечатались следы пальцев.

Эл принес Аркадию сэндвич и включил телевизор.

— Вам нравятся телевизионные конкурсы?

— Не особенно.

— Но от того, что показывают сейчас, не оторваться.

Сначала Аркадий не мог понять, в чем смысл конкурса. Это был не конкурс — все, что требовалось от участников, так это угадать, сколько стоят призы — тостеры, кухонные плиты, поездки на курорт, дома. Исключалось все — знания, ловкость, даже элементарное везение. Над всем господствовала алчность. Примитивность замысла потрясающая.

— Вы, я вижу, примерный член партии, — отметил Эл.

Тени снаружи двигались только в том случае, если он отводил глаза в сторону. Тогда они перемещались с одной стороны карниза на другую или все сразу перескакивали на другое здание. Кто знает, где они окажутся в следующее мгновение?

Под вечер вернулась Ирина. Смеясь, она швыряла на кровать пакеты и свертки. Тревоги Аркадия исчезли. С ее приходом комната ожила, она даже снова казалась вполне привлекательной. Самые банальные слова обретали смысл.

— Я соскучилась по тебе, Аркаша.

Она принесла с собой в картонных коробках спагетти с мясом, моллюсками и белым соусом. Глядя на закат, они уписывали пластмассовыми вилками сие экзотическое блюдо. Ему вдруг пришло в голову, что впервые в жизни он живет в доме, где совсем не пахнет капустой.

Она развернула свертки и с гордостью продемонстрировала гардероб, который она накупила ему. Как и платья в шкафу, Аркадий никогда не видел одежды такого цвета, покроя и качества. Тут были брюки, рубашки, носки, галстуки, пиджак спортивного покроя, пижама, пальто и шляпа. Они с любопытством разглядывали шитье, подкладки, французские фирменные знаки. Ирина завязала волосы в пучок и, сделав серьезное лицо, демонстрировала ему каждую вещь.

— Это что, я? — спросил Аркадий.

— Нет, нет. Американский Аркадий, — решила она, беззаботно расхаживая по комнате с напускной важностью, надвинув шляпу на одну сторону.

Когда она стала демонстрировать пижаму, Аркадий потушил свет.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Нам будет хорошо.

Аркадий расстегнул верхние пуговицы пижамы и осыпал поцелуями ее груди, шею и губы. Шляпа свалилась с головы и закатилась под стол. Ирина сбросила с себя пижаму. Аркадий овладел ею стоя, как в тот самый первый раз у себя дома, так же, но не спеша, глубже, нежнее.

Ночь стерла со стен все безвкусные краски.

В постели он заново привыкал к телу Ирины. Женщины, которых он разглядывал из окна, не шли с ней в сравнение. Ирина была крупнее, в ее чувственности было что-то животное. Ребра уже, как было в Москве, не выпирали, вызывая щемящее чувство жалости. Ногти длиннее и накрашены. Однако в остальном — от мягких губ до ямки на шее и твердых темных кончиков ее грудей, от вогнутого живота до холмика влажных завитков — она оставалась такой, как прежде. Ее зубки прикусывали, как и раньше. На висках те же капельки пота.

— В камере я представляла себе твои руки, — она взяла его руку, — здесь и здесь. Не видела, а ощущала их. От этого я чувствовала себя живой. Я полюбила тебя за то, что ты дал мне почувствовать себя живой, а тебя там даже не было. Сперва они говорили, что ты все им рассказал. Раз ты следователь, значит, был обязан. Но чем больше я о тебе думала, тем больше убеждалась, что ты им ничего не скажешь. Они спрашивали меня, в своем ли ты уме. Я отвечала, что не встречала более здравомыслящего человека. Они спрашивали, преступник ли ты. Я отвечала, что не встречала более честного человека. В конце концов они стали ненавидеть тебя больше, чем меня. А я любила тебя еще больше.

— Я преступник, — сказал он, ложась на нее. — Там я был преступником, а здесь я заключенный.

— Осторожнее, — она помогла ему.

Она принесла маленький транзистор, заполнивший комнату напористой, с обилием ударных, музыкой. Коробки и одежда разбросаны по полу. На столе из картонных коробок торчали пластмассовые вилки.

— Ради бога, не спрашивай, как давно я здесь и что, собственно, происходит, — попросила Ирина. — Все делается на разных уровнях, на таких уровнях, о которых мы даже не подозревали. Не спрашивай. Главное, мы здесь. Я только и мечтала, что попасть сюда. И со мной ты. Я люблю тебя, Аркаша. Но ты не должен задавать вопросов.

— Нас отправят обратно. Они говорят, через пару дней.

Она прильнула к нему, поцеловала и жарко зашептала на ухо.

— Все кончится за день-два, но нас не вышлют. Никогда!

Она погладила его пальцами по лицу.

— Тебе пойдет ковбойский загар, отрастишь баки, повяжешь на шею платок, наденешь ковбойскую шляпу. Мы будем много ездить. Здесь у каждого машина, увидишь.

— Если уж быть ковбоем, то лучше на лошади.

— Можно и лошадь. Я сама видела ковбоев в Нью-Йорке.

— Хочу отправиться на Запад. Ехать куда глаза глядят и разбойничать, как Костя Бородин. Хочу учиться у индейцев.

— Или можно поехать в Калифорнию, в Голливуд. Можно жить в бунгало у моря, с газоном, с апельсиновым деревом. Никогда в жизни не видела бы этого снега. Могла бы всю жизнь проходить в купальном костюме.

— Или вообще в чем мама родила, — он погладил ее ногу, положил на нее голову, она пальцами ласкала его грудь. Из-за микрофона им только и оставалось, что предаваться фантазиям. Он не мог спросить, почему она так уверена, что они не вернутся. Она умоляла его ни о чем не спрашивать. К тому же во всем, что относилось к Америке, их мысли не шли дальше игры воображения. Он чувствовал, как ее пальцы пробежали вдоль шва, протянувшегося во весь живот.

— Я привяжу своего скакуна к апельсиновому дереву позади бунгало, — сказал он.

— Вообще-то, — сказала Ирина, прикуривая от его сигареты, — не Осборн пытался уничтожить меня в Москве.

— Что?

— Все это — дело рук Ямского с Унманном. Они действовали заодно, а Осборн об этом ничего не знал.

— Осборн дважды пытался тебя убить! Мы же оба были там, как ты не помнишь? — Аркадий невольно вспылил. — Кто тебе сказал, что Осборн тут ни при чем?

— Уэсли.

— Уэсли — лжец, — и повторил по-английски: — Уэсли — лжец!

— Тсс, уже поздно, — Ирина приложила палец к его губам. Она переменила тему разговора, проявила терпение и, несмотря на его вспышку, была удовлетворена собой.

Но Аркадий был обеспокоен.

— Почему ты прячешь метку на щеке? — настойчиво спросил он.

— Так захотелось. Здесь хорошая косметика.

— В Советском Союзе тоже есть косметика, но там ты ее не прятала.

— Там было безразлично, — пожала она плечами.

— А почему здесь не безразлично?

— Разве не понятно? — рассердилась в свою очередь Ирина. — Это советская метка. Я не стала бы прятать советскую метку советской косметикой, но американской косметикой — да. Я избавлюсь от всего советского. Если бы нашелся такой врач, который бы удалил из моих мозгов память о всем советском, я бы пошла на это.

— Тогда зачем я здесь тебе?

— Я люблю тебя, а ты меня.

Ее забила дрожь, она не могла говорить. Он обернул ее простыней и одеялом и прижал к себе. Ему не следовало сердиться на нее, сказал он себе. Что бы она ни делала, было ради них обоих. Она спасла ему жизнь и вызволила вместе с собой в Соединенные Штаты бог знает какой ценой для самой себя, и он не имел права спорить. Он, как теперь все напоминали ему, больше не следователь, а обыкновенный преступник. Оба они были преступниками, и только вместе они могли выжить. Он нашел ее сигарету, упавшую на ковер и прожегшую новую дыру, и поднес к ее губам. Теперь они оба смаковали добрый вирджинский табак. До чего поразительна чувствительность любящего человека, если одним упоминанием о скрываемой метке он так легко причинил ей боль.

— Только не говори мне, что Осборн не пытался тебя убить, — сказал он.

— Здесь так все по-другому, — ответила она и снова задрожала. — Я не могу ответить ни на один вопрос. Ради бога, не спрашивай меня ни о чем.

Они сидели в постели и смотрели цветной телевизор. На экране похожий на профессора тип, сидя за столом рядом с плавательным бассейном, читал книгу. Из кустов выскакивает молодой человек со стреляющим водой пистолетом.

— Боже мой, как вы меня напутали, — читавший книгу чуть не свалился со стула, а книга упала в бассейн. Он указал пальцем на книгу и произнес. — У меня и без того нервы взвинчены, а тут еще вы со своими глупыми шутками. Хорошо еще, что книжка в мягкой обложке.

— Никак Чехов? — рассмеялся Аркадий. — Та же сцена, что вы снимали на «Мосфильме», когда мы встретились.

— Нет.

За человеком с водяным пистолетом гонялись девушки в купальниках, какой-то человек волок за собой парашют, появился танцевальный оркестр.

— Да, это не Чехов, — согласился Аркадий.

— Хорошая передача.

Он думал, что она шутит, но Ирина была целиком поглощена происходящим на экране. Не то чтобы она следила за развитием сюжета, да в этом и не было необходимости — экран сам поставлял взрывы хохота. Он видел, что она поглощена созерцанием яркой голубизны бассейна, пышной зелени листьев авокадо, ярко-красных соцветий бугенвилий у подъезда, разноцветья огней на скоростном шоссе. Она, в отличие от него, сразу определила, что имеет значение на экране. Яркие краски выпирали из экрана, заполняя комнату. На экране рыдала женщина, а Ирина разглядывала ее одежду, кольца, прическу, плюшевые подушечки на плетеной мебели, увитую виргинским можжевельником веранду и закат над Тихим океаном.

Она обернулась и заметила смятение Аркадия.

— Аркаша, я знаю, что, по-твоему, все это ненастоящее. Ты не прав — здесь это настоящее.

— Нет.

— Да, и я хочу все это.

Аркадий уступил.

— Тогда нужно, чтобы у тебя это было, — он положил голову ей на колени и под шум голосов и смех, раздававшийся с экрана, закрыл глаза. Он заметил, что Ирина сменила духи. В России небольшой выбор духов, и у всех у них стойкий запах, которого хватало на день. У Зои любимыми были «Подмосковные вечера». Это был подлинный тяжеловес среди духов. Сначала «Подмосковные вечера» назывались «Светланой», в честь любимой дочери Сталина. Но потом она сбежала со смуглым индийцем. Так что «Подмосковные вечера» были реабилитированным ароматом.

— Можешь простить мне, Аркаша, что я всего этого хочу?

Он уловил беспокойство в ее голосе.

— Я тоже хочу, чтобы у тебя это было.

Ирина выключила телевизор, и в комнату ворвалась темнота. Здание напротив гляделось решеткой из темных пустых окон.

Чтобы успокоить Ирину, он засмеялся и включил купленный ею транзистор. Самба. Она взбодрилась, и они стали танцевать на сером ковре. По стенам следом за ними двигались серые тени. Он поднял ее на руки и закружил. Оба глаза, зрячий и незрячий, широко раскрылись от удовольствия. Значит, и в незрячем глазе сохранилась душа, хотя метка и исчезла.

Когда она была сверху, ее волосы покрывалом падали на оба лица, колеблясь, когда он поднимался.

Когда она была внизу, то была как лодка, уносящая их вдаль.

— Мы никому не нужные изгнанники, — сказал Аркадий. — Ни одна страна не примет нас.

— Мы сами себе страна, — ответила Ирина.

— Со своими джунглями, — Аркадий показал на разрисованные цветами обои. — Со своей музыкой, — он показал на приемник и на спрятанные микрофоны, — и шпионами.

3

Коричневый паук попал в солнечный луч и стал белым.

Ирина с Уэсли и Ники уехали рано.

В прозрачном воздухе парила белая нитка паутины.

— Как вы, русские, можете курить до завтрака? — спросил Уэсли.

Паук поднялся к висящей в углу паутине. Аркадий раньше ее не замечал, пока именно под этим углом на нее не упал косой луч утреннего солнца. Разумеется, пауки обожают солнце.

— Я люблю тебя, — сказала перед уходом Ирина по-русски.

Паук забегал взад и вперед по нитям паутины, мгновенно ощупывая все на своем пути. Никто не воздает им Должное, а ведь они такие совершенные существа.

Аркадий в ответ сказал «я тебя люблю» тоже по-русски.

Сильно ли отличается американский паук от русского?

— Пошли, сегодня много дел, — сказал Ники, открывая дверь.

Плетут ли они паутину в том же направлении? Чистят ли они зубы таким же образом?

При этой мысли Аркадию стало вдруг страшно.

Общаются ли они между собой?

На тротуарах толпы хорошо одетых людей. Солнце у них за спиной отсчитывало секунды, оставшиеся до начала работы.

«Давно ли Ирина приехала в Нью-Йорк? — размышлял Аркадий. — Почему в шкафу так мало одежды?»

В Москве, наверное, идет снег. Если бы светило такое солнце, как здесь, они бы были где-нибудь на бережку, раздетые по пояс, нежась, как тюлени.

В доме напротив маляры снова принялись за работу. Служащие на следующем этаже время от времени поднимали телефонную трубку, говорили не более одного-двух слов и клали на место. В московских учреждениях телефон был орудием распространения слухов, заботливо предоставляемым государством. Им почти не пользовались по делам, но он был всегда занят.

Он включил телевизор, чтобы не было слышно, как он ковыряет в замке шпилькой для волос. Замок добротный.

Почему маляры работают с закрытыми окнами?

На церковном дворе двое грязно одетых стариков не спеша отхлебывали из одной бутылки.

По телевизору демонстрировали главным образом моющие средства, дезодоранты и аспирин. В промежутках пускали короткие интервью и скетчи.

Эл принес кофе и сэндвич с ветчиной и сыром. Аркадий спросил его, кого из американских писателей он предпочитает — Джека Лондона или Марка Твена? Эл пожал плечами. Джона Стейнбека или Джона Рида? Натаниэля Хоторна или Рэя Брэдбери? Это все, кого я знаю, сказал Аркадий, и Эл удалился.

Конторы опустели — начался обеденный перерыв. Всюду, где на тротуар падал луч солнца, кто-нибудь останавливался и ел из бумажного пакета. Между зданиями на уровне верхних этажей парили бумажные обертки. Аркадий поднял раму и высунулся наружу. Прохладный воздух пахнул сигарами, выхлопными газами и жареным мясом.

Он заметил, как одна женщина в черно-белой искусственной шубке входила в отель и выходила из него с тремя разными мужчинами.

Машины были огромных размеров, помятые, с синтетическим глянцем. Стоял ужасный шум от перетаскиваемых, поднимаемых или сколачиваемых предметов, словно где-то рядом сносили город и беспрерывно производили небрежно изготовленные автомашины.

Машины выкрашены в самые нелепые цвета, словно их позволили раскрашивать маленькому ребенку.

К какой категории отнести людей, околачивающихся на церковном дворе? Социальные паразиты? «Тройка» пьяниц? Что они там пьют?

Лондон писал об эксплуатации Аляски, Твен о рабовладении, Стейнбек об экономических неурядицах, Хоторн о религиозной истерии, Брэдбери о межпланетном колониализме, а Рид о Советской России. Вот и все, что я знаю, подумал Аркадий.

В руках у людей множество бумажных пакетов. У этих людей не только деньги, но и есть что на них купить.

Он принял душ и оделся в новое. Одежда пришлась как раз впору, была невероятно удобной, а его собственные туфли в сравнении с ней тут же стали уродливыми. У Ники и Рюрика, вспомнил он, были часы «Ролекс».

В комоде лежала Библия. Что еще удивительнее — телефонный справочник. Аркадий вырвал адреса еврейских и украинских организаций, сложил и сунул в носки. Уличное движение регулировали чернокожие полицейские в коричневой форме. Белые полицейские в черной форме были вооружены пистолетами.

Ирина прятала преступников Костю Бородина и Валерию Давидову. Она была замешана в государственных преступлениях — контрабанде и подрывной деятельности в промышленности. Она знала, что московский городской прокурор был офицером КГБ. Что ожидало ее в Советском Союзе?

Такси были желтые. Птицы серые.

Заглянул по пути Рюрик. Подарил несколько миниатюрных бутылочек водки. Сказал, «бутылочки авиакомпаний».

— У нас есть новая версия. Но прежде чем я ее выложу, — он поднял руки, — мне хочется, чтобы вы знали, что я руководствуюсь одним голым расчетом. Как и вы, я украинец. К тому же романтически отношусь к жизни. Признаюсь еще в одном. Я рыжий, оттого что еврей. Моя бабушка перешла в православие — у нее была целая копна рыжих волос. Так что я могу причислить себя к разным национальностям. Но в определенных кругах считают, что вся эта афера с соболями — часть общего сионистского заговора.

— Осборн не еврей. Куда вы гнете?

— Зато Валерия Давидова была дочерью раввина, — ответил Рюрик. — Джеймс Кервилл был связан здесь с сионистскими террористами, которые стреляли в ни в чем не повинных служащих советского представительства. Вся розничная торговля пушниной и готовым платьем в Соединенных Штатах практически в руках сионистов, и именно они в конечном счете выгадают от интродукции соболя в здешнюю фауну. Видите, как все сходится!

— Я не еврей, Ирина тоже не еврейка.

— Подумайте об этом, — посоветовал Рюрик.

Эл забрал все миниатюрные бутылочки.

— Я не из КГБ, — сказал Аркадий.

Пойманный на месте, Эл смутился.

— Кто вас знает.

— Я не оттуда.

— Какая разница?

Смеркалось, конторы опустели, а Ирина все не возвращалась. В церкви началась вечерняя служба. У проституток началась самая работа — они одного за другим водили в отель мужчин. Аркадий размышлял об этих женщинах и их занятии — перед глазами проходила последняя волна деловой жизни этого дня.

Час спустя темнота между уличными фонарями стала непроницаемой. Движущиеся по улице фигуры походили на животных, ведущих ночной образ жизни. Люди оборачивались на звуки полицейских сирен.

Почему все-таки смеялся Кервилл?

Аркадий привык к появлению каждый раз других агентов. Ему не показалось странным, что новичок был в темном костюме, при галстуке и в фуражке. Он был рад хотя бы тому, что наконец-то получил возможность выйти из номера. Никто их не остановил. Они спустились на лифте, пересекли вестибюль, вышли на Двадцать девятую улицу и, перейдя Пятую авеню, подошли к темному лимузину. Только оказавшись в одиночестве на заднем сиденье, он понял, что его провожатый — шофер. Машина внутри отделана серым плюшем, стеклянная перегородка отделяла шофера от пассажира.

Авеню Америк — темная пустая улица, если не считать освещенных витрин, за которыми была своя жизнь — жизнь роскошных манекенов, такая же неземная, как жизнь всего города в эту первую поездку за пределы отеля. На Седьмой авеню они свернули к югу, и через несколько кварталов лимузин повернул в переулок, ведущий на грузовой двор. Шофер помог Аркадию выйти из машины, провел к открытому лифту и нажал кнопку. Лифт остановился на четвертом этаже. Они вышли в ярко освещенный коридор, просматриваемый размещенными по углам миниатюрными телевизионными камерами. В конце коридора со щелчком открылась дверь.

— Дальше пойдете один, — сказал шофер.

Аркадий вошел в длинное, плохо освещенное рабочее помещение. Во всю длину размещались сортировочные столы и ряды вешалок, как сначала показалось, с ворохами одежды или кусков ткани. Когда глаза привыкли к освещению, он увидел, что это груды пушнины. Вешалок, возможно, были сотни, большинство из них были увешаны узкими темными шкурками — соболей или норок, но были и вешалки с крупными плоскими шкурами — судя по всему, рысьими или волчьими. Терпко пахло дубильной кислотой. Над каждым белым столом низко висела люминесцентная лампа. Посреди комнаты зажглась одна из ламп, л Джон Осборн положил на стол шкурку.

— Известно ли вам, что северокорейцы тоже торгуют мехами? — спросил он Аркадия. — Собачьими и кошачьими шкурами. Поразительно, что только не покупают люди!

Аркадий направился по проходу к столу.

— Видите, эта шкурка уже сама по себе стоит около тысячи долларов, — сказал Осборн. — Баргузинский соболь, вы, наверно, догадались. Должно быть, стали в известной мере специалистом по соболям. Подойдите поближе. Видите легкую изморозь на ости? — Он погладил шкурку против шерсти и тут же направил на Аркадия маленький пистолет. — Хватит, можно ближе не подходить. Прекрасная будет шубка, в полную длину, шкурок на шестьдесят, — он еще раз погладил шкурку пистолетом. — Думаю, такая шубка потянет на полтораста тысяч долларов. Верно, большая разница по сравнению с кошачьими и собачьими шкурами?

— Вам лучше знать, — Аркадий остановился, не доходя одного стола до Осборна.

— Тогда поверьте мне, — лицо Осборна оставалось в тени, — потому что это здание и два квартала вокруг — крупнейший пушной рынок в мире. Поэтому признаюсь, что как невозможно сравнивать вот это, — он погладил лоснящуюся шкурку, — с кошачьей шкурой, точно так же нет никакого сравнения между Ириной и обыкновенной женщиной, а также между вами и обыкновенным русским. — Он повернул лампу, и Аркадий поднял руку, закрываясь от слепящего света. — А вы хорошо выглядите, следователь, очень хорошо. И прилично одеты. Я искренне рад видеть вас живым.

— Скажите, что искренне удивлены, увидев меня живым.

— Признаюсь, и это тоже, — Осборн опустил лампу. — Когда-то вы сказали, что, даже если спрячетесь от меня на дне Москвы-реки, я все равно вас разыщу. Тогда я не верил, но вы оказались правы.

Осборн закурил, оставив пистолет на столе. Аркадий уже не обращал внимания на темный, почти как у араба, загар, на стройную элегантную фигуру, на серебристые волосы. И, разумеется, на блестевшие золотом портсигар и зажигалку, перстень, браслет и запонки, на желтое пламя в глазах и ослепительную улыбку.

— Вы же убийца, — сказал Аркадий. — Почему в таком случае американцы позволили вам встретиться со мной?

— Потому что русские разрешили мне встретиться с вами.

— Зачем нам это надо?

— Откройте глаза, — ответил Осборн. — Что вы здесь видите?

— Пушнину.

— Не просто пушнину. Голубую норку, белую норку, обычную норку, голубого песца, чернобурую лису, рыжую лису, горностая, рысь; каракуль. И, конечно, баргузинского соболя. Только в этом помещении на два миллиона долларов пушнины, а на Седьмой авеню еще полсотни таких заведений. Так что дело не в убийстве, а в соболях, и всегда упиралось в них. Я не хотел убивать Кервилла, Костю и Валерию. После того как они помогли мне, я был бы только рад, если бы они без лишнего шума уехали куда-нибудь подальше. Но что оставалось делать? Кервиллу позарез нужна была популярность — он был просто одержим идеей рассказать о своих похождениях после триумфального возвращения в Нью-Йорк. Возможно, на первой пресс-конференции он бы не сказал о соболях, но непременно проговорился бы, скажем, на десятой. Я вел войну со старейшей мировой монополией, положил на это годы трудов, многим рисковал. И все для того, чтобы подставить себя из-за непомерного тщеславия какого-то религиозного фанатика? Что оставалось трезвомыслящему человеку? Признаюсь, я был не прочь разделаться и с Костей. Оказавшись здесь, он тут же начал бы тянуть с меня деньги. Правда, сожалею, что так получилось с Валерией.

— Вы колебались?

— Да, — Осборну понравился вопрос. — Вы правы, я колебался, прежде чем выстрелить. Знаете, эта исповедь прибавила мне аппетита. Давайте съездим куда-нибудь перекусить.

Они спустились на лифте. Машина ожидала во дворе. Они направились к северу по авеню Америк. Судя по оживленному уличному движению, Нью-Йорк в этот час, в отличие от Москвы, еще бодрствовал. За Сорок восьмой улицей по бокам авеню потянулись прямоугольные стеклянные башни административных зданий, почти как на проспекте Калинина.

На углу Пятьдесят шестой улицы они вышли из машины, и Осборн повел Аркадия в ресторан. Их встретил метрдотель и, обращаясь с Осборном как со старым знакомым, провел к столику и креслам красного бархата. На каждом столике свежесрезанные лилии, в нишах огромные композиции из цветов, на стенах полотна французских импрессионистов, хрустальные канделябры, столы под розовыми скатертями и подобострастно склонившийся вышколенный официант. Среди посетителей преобладали пожилые мужчины в костюмах в тонкую полоску в сопровождении молодых женщин с ухоженными лицами. Аркадий все еще продолжал надеяться, что в ресторан вот-вот ворвутся Уэсли или полицейские и арестуют Осборна. Осборн спросил, что будет пить Аркадий, — тот отказался, а Осборн заказал себе «Кортон-Шарлеман» семьдесят шестого года. Не голоден ли Аркадий? Аркадий солгал, сказав, что не голоден, а Осборн заказал себе лососину на вертеле в укропном соусе с картошкой во фритюре. Столовое серебро поражало своим великолепием. «Так бы и всадил ему нож в сердце», — думал Аркадий.

— Знаете ли, через Нью-Йорк прямо-таки хлынул поток русских эмигрантов, — начал разговор Осборн. — Они пишут, что едут в Израиль, но в Риме поворачивают направо и оказываются здесь. Кое-кому из них, по мере возможности, я помогаю; вообще-то многие хорошо разбираются в пушном деле. А некоторым я ничем не могу помочь. Скажем, тем, кто в России были официантами. Разве кто-нибудь возьмет к себе русского официанта?

Вино отливало золотом.

— Вы и в самом деле не хотите отведать? Во всяком случае, эмигрантов здесь больше чем нужно. Многих из них очень жаль. Грустно видеть, как члены-корреспонденты советской Академии наук подметают школьные коридоры или дерутся за крупицы переводов. Они живут в Куинзе или Нью-Джерси, обзаводятся домиками и огромными автомобилями, которые им не по карману. Я их не осуждаю — они стараются как могут. Не каждому дано стать Солженицыным. Мне хотелось бы надеяться, что лично я кое-что сделал для популяризации русской культуры в нашей стране. Вы знаете, я финансировал целый ряд культурных обменов. Где бы был американский балет без русских танцовщиков?

— Как насчет танцовщиков, о которых вы доносили в КГБ? — спросил Аркадий.

— Не я, так донесли бы их друзья. Поразительная вещь: в Советском Союзе доносят друг на друга, начиная с ясельного возраста.. У всех руки в грязи. И называют это «бдительностью». Во всяком случае, такова цена, которую приходилось платить. Если я приглашал советских артистов в Соединенные Штаты ради доброй воли и взаимопонимания, то Министерство культуры требовало от меня информации о приглашенных. Я действительно предупреждал о потенциальных невозвращенцах, но вообще-то старался отсеять как можно больше плохих танцовщиков. У меня высокие требования. Возможно, я оказал положительное влияние на русский балет.

— У вас-то руки не в грязи, а в крови.

— Прошу вас, мы же за столом.

— Тогда объясните мне, как это американское ФБР позволяет вам, убийце и осведомителю КГБ, свободно разгуливать по городу и сидеть в ресторанах с такой публикой.

— Знаете, Ренко, я питаю огромное уважение к вашему интеллекту. Задумайтесь на минуту и, я уверен, все поймете.

С других столиков доносились обрывки разговоров. Тихо позвякивала тележка с пирожными и тортами. Осборн был в полной уверенности, что Аркадий сам найдет ответ на собственный вопрос. Понимание пришло поначалу еле ощутимо, постепенно приобретая все более определенную форму, а потом поразило Аркадия своей неотразимой логикой и бросающейся в глаза ясностью, словно глаз антилопы вдруг увидел фигуру вышедшего на солнце льва, доселе притаившегося в тени. Когда он заговорил, всякая надежда на то, что это ошибка, исчезла.

— Выходит, вы к тому же и осведомитель ФБР, — сказал Аркадий. Мысль приобрела окончательные очертания. — Вы служили и КГБ, и ФБР.

— Я не сомневался, что, кроме вас, мало кто это поймет, — заулыбался Осборн. — Было бы глупо помогать КГБ и оставлять без информации ФБР. Не расстраивайтесь — от этого Америка вряд ли становится хуже России. Это всего-навсего метод работы бюро. Как правило, бюро полагается на преступный мир, но я практически не участвую в такого рода делах. Я лишь передавал, что слышал. Я знал, что, если тот или иной слух получил высокую оценку в Москве, его по достоинству оценят и в бюро. Только для бюро эти слухи были еще нужнее. Гувер до того боялся ошибиться, что в последние десять лет жизни практически отошел от русских дел. У КГБ был свой человек в центральной картотеке, но Гувер даже не посмел провести там чистку, потому что боялся, что новость выплывет наружу. Я твердо решил сотрудничать только с нью-йоркским отделением ФБР. Как любая национальная фирма, оно держит лучших людей в Нью-Йорке, а они до умиления добропорядочные средние американцы, и им так нравится мое общество. А почему бы и нет? Я не какой-нибудь «мокрушник» из мафии и не просил у них денег. Наоборот, они знали, что всегда могут прийти ко мне, когда у самих появятся денежные затруднения. Их жены покупали мои шубы по весьма выгодным ценам.

Аркадий вспомнил рысью шубу Ямского и соболью шапку, которую хотел подарить ему Осборн.

— Я такой же патриот, как любой другой, — сказал Осборн, кивнув на столик позади Аркадия. — Или, скорее, как любой другой, который волей случая оказался председателем компании по торговле зерном, создал подставной спиртзавод в Осаке и перекачивает свое зерно в Советский Союз через тихоокеанские порты. Я даже больший патриот.

Перед Осборном появилась тарелка с лососиной, а сбоку блюдо с аппетитными ломтиками жареной по-домашнему картошки. Аркадию сводило живот от голода.

— Вы в самом деле не хотите поужинать со мной? — осведомился Осборн. — Невероятно вкусно. Ну хоть чуточку вина? Нет? Любопытно, — продолжал он, проглатывая кусочек за кусочком, — что раньше, как только русские эмигранты приезжали в Америку, они тут же открывали ресторан. Чего только там не подавали — бефстроганов, котлеты по-киевски, пасху, блины, икру, заливную осетрину. Правда, это было пятьдесят лет назад. Новые эмигранты совсем не умеют готовить, они даже не знают, что такое хорошая еда. Коммунизм вычеркнул из памяти русскую кухню. Одно из непростительных преступлений.

Осборн заказал кофе, взял с тележки кусочек торта. На десерт были взбитые сливки с цветными кристалликами сахара.

— Не хотите? А ваш бывший прокурор, Андрей Ямской, не удержался бы попробовать все, что на тележке.

— Жадный был человек, — заметил Аркадий.

— Именно. Он только этим и был занят. Еще с войны мне то и дело приходилось платить ему то за то, то за другое — знакомства с нужными людьми, мелкие промахи. Он знал, что я не вернусь в Советский Союз, и решил напоследок сорвать солидный куш — вот почему он вывел вас на меня в бане. Каждый раз, когда мне казалось, что я отделался от вас, он чуточку вас подстегивал. Правда, вы не очень-то нуждались в этом. Он говорил мне, что вы не следователь, а фанатик, и оказался прав. Видный был человек, но жадный, правильно сказали.

Они вышли из ресторана и пошли по улице. Машина Осборна следовала за ними, точно так же, как другая машина следовала за ними по набережной Москвы-реки. Через несколько кварталов они подошли к паре конных статуй, возвышающихся над входом в парк. Сентрал-парк, подумал Аркадий. Они вошли. Лимузин следовал за ними, в свете фар кружили редкие снежинки. Собираются ли его прикончить в парке, думал Аркадий. Нет, легче было сделать это в мастерской Осборна. Мимо простучал ярко раскрашенный конный экипаж со старинными фонарями. Чтобы заглушить голод, Аркадий курил.

— Дрянная русская привычка, — Осборн тоже закурил. — Она нас когда-нибудь доконает. Знаете, почему он вас ненавидел?

— Кто?

— Ямской.

— Прокурор? За что ему было меня ненавидеть?

— Было одно дело с опротестованием решения Верховного суда, когда его фотография попала в «Правду».

— Дело Вискова, — подсказал Аркадий.

— Вот-вот. Оно-то его и погубило. КГБ посадил одного из своих генералов в кресло московского городского прокурора не для того, чтобы отстаивать права осужденных. Во всяком случае, КГБ похоже на любое бюрократическое учреждение, и у могущественного человека, к тому же делающего быструю карьеру, появляются могущественные враги. А вы как раз дали им в руки оружие, в котором они так нуждались. Ямской клеветал на советское правосудие, утверждали они, насаждал культ собственной личности, или был психически болен. Вокруг этого дела готовилась большая кампания. Этот протест его погубил, а втянули его именно вы.

Интересно, подумал Аркадий, в Сентрал-парке бывший старший следователь узнает, почему его ненавидел покойный главный прокурор Москвы. И тем не менее слова Осборна звучали вполне правдоподобно. Он вспомнил разговор в бане, который вели Ямской, секретарь генерального прокурора, академик и судья. Намеки на предстоявшую кампанию против вронскизма были направлены против Ямского, а не против Аркадия!

Послышалась рок-музыка, и сквозь ветви глаза различили вдали цветные огни катка. Он даже видел движущиеся фигуры.

— Надо видеть парк в снегу, — сказал Осборн.

— Так сейчас идет снег.

— Люблю снег, — признался Осборн.

Снежинки беспорядочно кружились в свете ламп и автомобильных фар. С пьедестала Аркадия приветствовал бронзовый силуэт.

— Скажу вам, почему люблю снег, — сказал Осборн. — Никому еще не говорил. Потому что он прячет трупы.

— Имеете в виду Парк Горького?

— О, нет! Вспоминаю Ленинград. Я впервые попал в Советский Союз юным идеалистом. Как младший Кервилл, может быть, еще хуже. Никто больше меня не старался ради поставок по ленд-лизу. Я представлял Америку, старался не отставать от русских, делать даже больше, спал по четыре часа в сутки, месяцами ходил полуголодный, брился и переодевался, только когда приходилось летать в Москву, в Кремль, умолять какого-нибудь секретаря Сталина, зажравшегося пьяницу, чтобы он разрешил мне добавить к грузовикам, которые мы пытались доставить в Ленинград, сколько-нибудь продовольствия и медикаментов. Разумеется, блокада Ленинграда была одной из великих битв, одним из поворотных моментов в истории человечества, в ходе которой армия одного убийцы миллионов отбросила армию такого же убийцы миллионов. Моя роль, роль американца, состояла в том, чтобы как можно дольше продлить эту бойню. Так что и мы приложили руку. Погибло шестьсот тысяч ленинградцев, но город выстоял. Война шла за каждый дом — утром мы теряли улицу, а ночью ее возвращали. Или возвращали год спустя, находили всех, кто погиб год назад. Научились ценить глубокий снег. Когда прекращалась стрельба, стороны переговаривались между собой через громкоговорители. Русский громкоговоритель призывал немецких солдат перестрелять своих офицеров, немецкий громкоговоритель советовал русским перестрелять своих детей. «Лучше убить их, чем дать умереть с голоду. Сдавайтесь, приносите винтовку, и каждый получит по курице», — вещали немцы. Или: «Андрей такой-то, ваших двух дочерей съели соседи по дому». Меня это оскорбляло, ведь я же отвечал за снабжение города продовольствием. Когда взяли в плен офицеров вермахта, мы с Менделем взяли шоколада и шампанского и повезли их на пикник. Мы собирались позднее их освободить, чтобы, вернувшись к себе, они рассказали о том, как хорошо питаются в городе. Немцы подняли нас на смех. Они могли рассказать о тысячах умерших людей, которых видели в занятых ими частях города. Особенно они смеялись надо мной. Им было любопытно поглядеть на американца, который кормил русских. Неужели я всерьез считаю, спрашивали они, что несколько пайков, сброшенных с самолета или доставленных на санях, поддерживают жизнь миллиона людей? Они закатывались хохотом. Неужели я не могу придумать ничего умнее? И я придумал — перестрелял немецких офицеров. Это был мой ответ.

Они вышли из парка на Пятую авеню — линию, разделяющую простой люд и богачей. В окнах мерцали роскошные люстры, под навесами стояли привратники. Лимузин встал в переулке, а Осборн повел Аркадия в ближайшее здание. Лифтер в ливрее поднял их на пятнадцатый этаж. Там была всего одна дверь. Осборн отпер ее и провел Аркадия внутрь.

Света из окон было достаточно, чтобы разглядеть, что они стоят в фойе огромной квартиры. Осборн щелкнул выключателем, но безрезультатно.

— Сегодня были электрики, — сказал он. — Видно, не закончили.

Аркадий вошел в комнату с длинным обеденным столом и всего двумя стульями и, миновав буфетную с открытыми пустыми горками и сервантами, попал в кабинет с еще нераспакованным телевизором и снятой со стены легкой арматурой. Он насчитал восемь комнат, все почти пустые, за исключением, может быть, ковра или стула, означавших, что привезут что-то еще. Чувствовался запах знакомых духов.

Он прошел в гостиную, где через окно был виден парк, куда более красивый с высоты. Он увидел черные пятна озер и прудов и белый овал катка. Парк окружал частокол многоквартирных домов и отелей. Над ними — купола облаков.

— Ваше мнение? — спросил Осборн.

— Пустовато.

— Видите ли, в Нью-Йорке самое важное — вид из окна, — Осборн достал еще одну сигарету. — Я продал свои парижские салоны. Куда-то нужно было вложить деньги, а еще одна квартира здесь — вложение не хуже любого другого. Откровенно говоря, в Европе мне просто опасно. Гарантия физической безопасности — самая трудная сторона сделки.

— Какой сделки?

— С соболями. К счастью, я украл такое, что выгодно вернуть.

— Где соболи?

— В Америке занимаются пушным звероводством главным образом вокруг Великих озер. Но, возможно, я им солгал — мои соболи в Канаде. Канада вторая по величине страна на земле — так что им придется немного поискать. А может быть, они у меня в Мэриленде или Пенсильвании, там есть зверофермы. Дело для них усложняется еще и тем, что весной от моих баргузинцев появится на свет новое потомство, и тогда придется отвечать за большее число соболей. Вот почему русским приходится соглашаться на сделку уже сейчас.

— К чему вы мне это говорите?

Осборн тоже подошел к окну.

— Я могу вас спасти, — сказал он. — Вас с Ириной.

— Вы же пытались убить ее.

— Это Ямской с Унманном.

— Вы пытались убить ее дважды, — настаивал Аркадий. — Я же там был.

— Вы вели себя героически, следователь. Этого у вас не отнять. К тому же я направил вас к университету, чтобы спасти Ирину.

— Вы послали меня на смерть.

— Мы ее спасли, мы с вами.

— Вы убили троих ее друзей в Парке Горького.

— А вы убили троих моих друзей, — отпарировал Осборн.

Аркадию стало холодно, будто раскрылись окна. Осборн был не в своем уме либо вовсе не был человеком. Если бы деньги могли превращаться в кости и плоть, так этим человеком стал бы Осборн. Он носил бы точно такой же дорогой костюм, точно так же причесывал свои серебристые волосы, на лице была бы точно такая же скупая маска иронии и превосходства. Они находились высоко над улицей. Квартира пуста. Вот где, несомненно, можно покончить с Осборном. Не нужно больше лишних слов.

Словно прочтя мысли Аркадия, Осборн снова достал пистолет.

— Мы должны простить друг друга. Коррупция — неотъемлемая часть каждого из нас, наша суть. Она была в Ямском, неважно, была ли русская революция или ее не было. Она в вас и во мне… Но вы еще не видели всей квартиры.

Сопровождаемый Осборном, Аркадий через холл прошел в комнату, в которую еще не заходил. Окна и здесь глядели в парк. В комнате стояли комод с зеркалом, стул, ночная тумбочка и большая неубранная кровать. Здесь сильнее всего чувствовался запах духов, который он распознал, войдя в квартиру.

— Откройте второй ящик комода, — сказал Осборн.

Аркадий открыл. Там, аккуратно сложенные, лежали мужское нижнее белье и носки.

— Значит, кто-то собирается здесь жить, — отметил он.

Осборн указал на раздвижные двери стенного шкафа.

— Откройте правую дверцу.

Аркадий отодвинул дверцу. На вешалках висела дюжина новых пиджаков и брюк. Несмотря на слабый свет, он разглядел дубликат пиджака с брюками, которые были на нем.

— Лишняя пара не помешает, — заметил Осборн.

Аркадий открыл другую дверцу. Шкаф был набит платьями, домашними и купальными халатами, висело две шубы, а пол был уставлен дамскими туфлями и сапожками.

— Сюда переедете вы с Ириной, — сказал Осборн. — Я возьму вас к себе на службу и буду хорошо платить, лучше, чем хорошо. Квартира записана на меня, но все оплачено за год вперед. Любой житель Нью-Йорка, не раздумывая, поменялся бы с вами местами. Начнете новую жизнь.

Такой разговор невозможен, подумал Аркадий, он принял совершенно неестественный поворот.

— Хотите, чтобы Ирина осталась жива? — спросил Осборн. — Предлагаю сделку — соболя в обмен на вас с Ириной. Ирину, потому что я ее хочу, а вас, потому что она не хотела ехать без вас.

— Я не собираюсь делить Ирину с вами.

— А вы уже делите ее со мной, — ответил Осборн. — Вы делили Ирину со мной в Москве и делите ее со мной с момента, как приехали сюда. Когда вы в Москве разговаривали с ней около ее дома, я был в ее постели. Прошлой ночью она спала с вами, а сегодня днем — со мной.

— Здесь? — Аркадий уставился на разбросанные в красноречивом беспорядке мятые простыни.

— Не верите, — сказал Осборн. — Начнем с того, что вы слишком опытный следователь, чтобы так сильно удивляться. Как бы я познакомился с Джеймсом Кервиллом, если бы не Ирина? Или с Валерией и Костей? А не казалось вам странным, что мы с Ямским не нашли вас двоих, когда вы прятали ее у себя дома? Нам не нужно было искать — она сама мне позвонила. Как, по-вашему, я нашел ее, когда вы ездили на финскую границу? Она сама пришла ко мне. Вы не задавали себе таких вопросов? Да потому, что у вас уже были ответы. Я исповедался — теперь ваша очередь. Но вам это не нравится. Вы хотите одного — чтобы в конце расследования налицо был изверг и разложенные по полочкам трупы. Избави вас бог познать самого себя. В конце концов вы научитесь уживаться с собой. Это я вам обещаю. Русские просто вышвырнут вас из страны, включив в еврейскую квоту, — таким путем часто избавляются от трудных проблем.

Осборн положил пистолет на ночную тумбочку.

— Вы мне не нужны, но Ирина не оставалась без вас. Можно было сойти с ума. То ее единственным желанием было попасть сюда, а то вдруг она пригрозила вернуться обратно. Теперь я рад, что вы здесь, — все встает на свои места. — Он открыл тумбочку и достал бутылку «Столичной» и два стакана. — Ситуация довольно соблазнительная. Кто лучше знает друг друга, чем убийца и занимающийся его делом следователь? Уже в силу своего положения вы обязаны определить состав преступления, определить личность преступника. Я приобретаю определенные черты в вашем воображении еще до того, как мы встречаемся, а поскольку я от вас скрываюсь, это в свою очередь держит меня в страхе перед вами. Таким образом, мы постоянно связаны одним преступлением.

Он налил водки выше краев и протянул один стакан Аркадию.

— А какой убийца и следователь могут быть ближе, чем те, которые делят одну женщину? Значит, мы связаны одной страстью, — Осборн поднял стакан. — За Ирину.

— Почему вы убили тех троих в Парке Горького?

— Вы же знаете почему — эту задачу вы решили, — Осборн продолжал стоять с поднятым стаканом.

— Я знаю, как вы их убили, но почему?

— Как вы знаете, из-за соболей.

— Зачем вам захотелось иметь собственных соболей?

— Чтобы делать деньги. Вы это тоже знаете.

— Но у вас и без того их много.

— Чтобы было еще больше.

— Просто больше денег? — переспросил Аркадий. Он вылил водку, на ковре остались узоры. — В таком случае вы вовсе не человек больших страстей, господин Осборн, а просто бизнесмен-убийца. Вы глупец. Ирина продается вам и отдается мне. Бизнесмену положена только шкура, не так ли? Вам известно лишь, как снимать шкуру. Мы будем жить здесь за ваш счет и смеяться вам в лицо. Кто знает, когда мы исчезнем? Тогда у вас не останется ни соболей, ни Ирины, ничего.

— Значит, вы принимаете мою помощь, — сказал Осборн. — Сегодня среда. В пятницу мы с Советами будем совершать сделку — менять на соболей вас с Ириной. Вы позволите мне спасти вас?

— Да, — ответил Аркадий. Другого выбора не было. Только Осборн мог спасти Ирину. Как только они окажутся в безопасности, они могут сбежать. Если Осборн попытается их задержать, Аркадий его убьет.

— Тогда я пью за вас, — сказал Осборн. — В Ленинграде мне потребовался год, чтобы узнать, на что способны люди, чтобы выжить. Вы здесь всего два дня и уже стали другим человеком. Еще два дня, и вы станете американцем. — Он одним глотком осушил свой стакан. — Я с удовольствием предвкушаю грядущие годы, — сказал он. — Хорошо будет иметь друга.

Оставшись в лифте, Аркадий сник под бременем правды. Ирина — продажная тварь. Она спала с Осборном и бог знает с кем еще, лишь бы заработать себе на дорогу из России. Она раздвигала ноги, будто крылышки. Лгала Аркадию вперемешку с упреками и поцелуями, называла его идиотом, а потом сама превратила в идиота. Хуже того, он об этом знал. Знал с самого начала, знал все время, и чем больше знал, тем больше любил ее. Теперь и он и она — оба продажные твари. И он, одетый с иголочки, больше не старший следователь, не преступник — кто же он тогда? Три трупа в Парке Горького? А как же с ними? — спрашивал Осборн. А как же с Пашей? Он был потрясен тем, сколько раз он шел на обман. Сперва обманом вел следствие, чтобы сбыть его Приблуде. Второй раз обманул, чтобы обладать Ириной, и вот теперь, на этот раз, чтобы ею обладал Осборн.

Дверь лифта распахнулась, и он прошел через вестибюль. Выходит, я заодно с Осборном, ответил он себе. Как только он появился на тротуаре, лимузин тронулся. Он машинально сел, и машина направилась к югу, в сторону отеля.

Тем не менее он все еще ее любил. Он забудет о трупах в Парке Горького. Она торговала собой, чтобы попасть в Америку, он станет торговать собой, чтобы помочь ей остаться. Отель «Барселона» — подходящее место для такой парочки. Он откинул голову на сиденье. Сквозь стекло в движущихся тенях мелькали снежинки. Она умоляла не задавать вопросов. Он не задавал, не перегружая себе голову. Сколько у нее шкафов с одеждой? Как давно она в Нью-Йорке?

Мысли вернулись в прошлое. Он ни разу не сломался, ничего не сказал. Однако и КГБ, и ФБР, и все другие знали об Ирине и Осборне. Кто, кроме Ирины, мог им рассказать? А если еще раньше? Сколько лет она спала с Осборном? Нет, другого мужчины здесь не было. Осборн слишком самолюбив для этого.

На Бродвее они проехали мимо обезьяньих ужимок на киноафишах. Порнографические театры вытравили увеличенные картонные силуэты обнаженных тел. «Подлинные акты!» — гласила вывеска. Двери приняли чернокожую женщину в белокуром парике, белую женщину в рыжем парике и парнишку в ковбойской шляпе. На Таймс-сквер на каждом углу стояло по паре полицейских. Рекламные щиты взрывались огнями и дымом. Над толпой, подобно пеплу, падал снег. «Пастух» расхаживал между проститутками, взбадривая их.

И все же Ирина любила его. От него зависит, вернется ли она в Россию или останется в Америке. Он вспомнил ее на «Мосфильме», в афганской куртке и рваных сапогах. С Осборном-то она спала, но подарков не принимала. Даже денег, хотя большую часть времени голодала. Она соглашалась принять только один подарок — Америку. А что дал ей Аркадий? Платок с пасхальными яйцами. Только Осборн мог дать ей Америку, только Осборн сказал ему правду. Осборн имел возможность делать подарки.

Америка, Россия, Россия, Америка. Америка — самая лучшая из иллюзий. Она ни во что не ставила возлагавшиеся на нее надежды. Даже сейчас, залитая светом огней, когда у тебя в руках вот-вот захрустят доллары, она оставалась иллюзией. Он бы не приехал, если бы знал о связи Ирины с Осборном, сказал он себе. Но тут же ответил, что всегда знал об этом. Кто он такой, чтобы рассуждать об иллюзии?

Она вернется, если так скажет Аркадий, — даже Осборн признал это.

А каковы Ирина с Осборном в постели?

Ирина, Осборн, Осборн, Ирина. Он мог представить их в постели, как оба переплелись между собой. Нет, трое.

Он очнулся от дум, когда машина вдруг остановилась у обочины. Он заметил, что они находятся намного южнее Двадцать девятой улицы. Обе задние дверцы резко распахнулись. С обеих сторон в машину наклонились молодые негры, одной рукой приставив к голове Аркадия пистолет, другой предъявляя знаки детектива. Стеклянная перегородка, отгораживающая водителя от заднего салона, опустилась. За рулем сидел не кто иной, как Кервилл.

— А что с шофером? — спросил Аркадий.

— Один плохой человек стукнул его по башке и украл машину, — ухмыльнулся Кервилл. — Добро пожаловать в Нью-Йорк!

Кервилл поглощал горячие сэндвичи с говядиной, сдабривая их виски и пивом. Два чернокожих детектива в противоположной кабине пили ром с кока-колой. Аркадий сидел напротив Кервилла с пустым стаканчиком. Он все еще был далеко, еще не освободился от пережитого, перед глазами все еще стояла постель с разбросанными простынями. Он сидел с Кервиллом как человек, задумавшийся перед камином.

— Осборн может заявить: «Да, их убил я», — объяснял Кервилл. — Он даже может сказать: «Я застрелил их в Парке Горького в три часа первого февраля. И рад этому». И его не выдадут. Если нанять приличного американского адвоката, дело затянется лет на пять. На то, чтобы выслать нацистского военного преступника, уходит двадцать лет. Скажем, пять лет до первого слушания, еще пять лет на рассмотрение апелляции. В конце он еще может подать апелляцию в федеральный суд и купить признание в нарушении закона в ходе процесса. Хоть выиграет, хоть проиграет, а пятнадцати лет как не бывало. Соболя размножаются, и через пятнадцать лет русская монополия на соболя отойдет в область истории. А это пятьдесят миллионов долларов в валюте. Так что о выдаче можно забыть. Другие два варианта — это пришить Осборна или выкрасть у него соболей. Иначе надо идти на сделку. Бюро опекает Осборна, а русские не знают, где соболя, так что они пойдут на сделку. Знаешь, надо отдать ему должное. Осборн наплевал на КГБ, а потом растер. Теперь он, черт возьми, американский герой. А кто ты? Жалкий подрывной элемент из России. Но я тебе помогу, Ренко.

Кервилл и двое его детективов были похожи на экзотических разбойников и уж, конечно, никак не вязались с представлениями о московской милиции. Украденный лимузин стоял всего в нескольких кварталах.

— Тебе надо было помогать мне в Москве, — заметил Аркадий. — Тогда я мог бы задержать Осборна. Теперь ты мне не поможешь.

— Я могу тебя выручить.

— Выручить меня? — комизм положения взбодрил Аркадия. Еще вчера он, может быть, и поверил бы Кервиллу. — Меня без соболей не спасешь. А соболи, что, у тебя?

— Нет.

— Выручить меня тебе не по силам. Надеяться не на что.

— Брось девку — пускай КГБ спишет все на нее.

Аркадий протер глаза. Чтобы он остался в Америке, а Ирина вернулась в Россию? Глупее не придумаешь.

— Нет.

— Я так и думал.

— Ну что же, спасибо за добрые намерения, — Аркадий стал подниматься из-за стола. — Может быть, подбросишь меня до отеля?

— Минутку, — Кервилл усадил его за стол. — Давай-ка выпьем ради старого знакомства. Он налил Аркадию полный стакан, пошарил в карманах и бросил на стол целлофановые мешочки с земляными орешками. Билли и Родни с нескрываемым любопытством глядели на Аркадия, будто тот собирался пить носом. Оба рослые, черные как смоль, в ярких рубашках, с бусами на шее. — Если бюро смогло одолжить тебя заведомому убийце, оно может позволить одолжить тебя на пять минут департаменту полиции Нью-Йорка, — подвел итог Кервилл.

Аркадий передернул плечами и залпом выпил виски.

— Что-то стакан маловат, — заметил он.

— Это одна из пыток, придуманная монахами, — сказал Кервилл. Он обернулся к своим детективам. — Эй, к орешкам требуется посудина. Может кто-нибудь из вас оторвать задницу от стула? — Билли направился к бару. Кервилл, обращаясь к Аркадию, заметил: — Хорош скребок?

— Скребок?

— Скребок, ниггер, красавчик, пижон, кокосовый орех. Эй, Родни, — обратился Кервилл к хохочущему детективу, — если этот парень когда-нибудь станет американцем, то ему придется выучить всю эту грамоту.

— Почему ты не любишь ФБР? — спросил Аркадий.

Кервилл чуть повернул свою могучую фигуру. На лице появилась ухмылка.

— Ну, для этого много причин. Если из профессиональных соображений, то потому что ФБР не занимается расследованием, а содержит стукачей. Какие бы дела ни проходили — шпионаж, гражданские права, мафия — все, что они знают, так только от осведомителей. Большинство американцев недолюбливает доносчиков, так что бюро приходится якшаться с особым сортом людей. Их доносчики — или психи, или последние сволочи. Когда бюро сталкивается с подлинной жизнью, неожиданно выплывает какой-нибудь выродок, который умеет задушить человека струной от пианино. Поймали, скажем, такого выродка, и он готов заложить всех своих дружков. Он говорит бюро, что тому хочется услышать, а если и не знает, то присочинит. Видишь теперь, в чем разница. А сыщик идет на улицу и сам копает информацию. Он готов запачкаться, потому что его призвание — быть детективом. А агент бюро — это же адвокат или бухгалтер. Ему хочется сидеть в кабинете, прилично одеваться и при случае заниматься политикой. Такой сукин сын покупает по выродку в день.

— Не все доносчики — выродки, — буркнул про себя Аркадий. Перед глазами встал Миша, каким он его видел в церкви. Он выпил еще, дабы избавиться от наваждения.

— Когда этот выродок все выложит, ему дают другое имя и отправляют в другое место. Если такой выродок пристукнет кого-то еще, бюро найдет, куда его переправить. Есть психопаты, которые поменяли четыре, пять мест, — и до них совершенно не добраться. Я, скажем, не могу их арестовать — у них больше привилегий, чем у Никсона. Вот как бывает, когда не делают дело сами, а живут за счет выродков.

Детектив вернулся с пластмассовой корзиночкой для орешков. Кервилл высыпал туда орешки.

— Пока не садился, Билли, — попросил он, — позвонил бы чернильницам и узнал бы, отпустили ли уже нашего приятеля Крысу.

— Де-ерьмо, — сказал Билли, но звонить пошел.

— Что он сказал? — не понял Аркадий.

— Две лопаты дерьма, — пояснил Родни.

— Осборн говорит, что он осведомитель ФБР, — сказал Аркадий.

— Ага, знаю. — Кервилл поднял очи кверху, словно посмотрел на луну. — Представляю себе ту минуту, когда Джон Осборн прошествовал в бюро. Там все, небось, наступили на собственные яйца — так быстро повскакивали с мест. Такие, как он, — вхож в Кремль, в Белый дом, в высшее общество — не возьмут ни пенса, наоборот, если нужно, с потрохами купят любого сотрудника бюро. Запанибрата со всеми розовыми здесь и красными там. О таком осведомителе можно только мечтать.

— А почему же он не подался в ЦРУ?

— Потому что котелок хорошо варит. У ЦРУ тысячи источников информации о России, сотни людей мотаются туда и обратно. А ФБР пришлось закрыть московскую контору. У них только и есть что Осборн.

— Но он мог снабжать их только слухами, не больше.

— А им другого и не надо. Им всего-то и нужно, чтобы подсесть к кому-нибудь из конгрессменов и прошептать на ушко, что из собственных секретных источников им известно, что у Брежнева сифилис. Точно так же, как они нашептывали о братьях Кеннеди и о Кинге. На такие вещи конгрессмены готовы раскошелиться, для того и федеральный бюджет. А теперь бюро придется расплачиваться — Осборн требует платить по векселям. Он хочет, чтобы бюро взяло его под защиту, и не собирается менять фамилию или прятаться. Он взял бюро за нежные яички и только еще начинает их крутить.

Под разглагольствования Кервилла Аркадий умял все орешки. Налил себе еще.

— Но он украл соболей и должен их вернуть.

— Да ну? А Советский Союз вернул бы, если бы их украл КГБ? Он теперь герой.

— Он же убийца.

— Это ты говоришь.

— Я не КГБ.

— Я говорю. В этом мире мы не в счет.

— Его не отпустили, — вернулся от телефона Билли. — Теперь хотят задержать его за непристойное поведение в пьяном виде. Приговор через час.

Голос Билли напоминал Аркадию звук саксофона.

— Вот эти двое, — он внимательно посмотрел на Билли и Родни, — не они ли красят контору напротив моего номера?

— Смотрите-ка, — сказал им Кервилл. — Я вам говорил, что он не дурак.

Они вышли из бара. Билли и Родни уехали на красной машине с откидным верхом. Кервилл и Аркадий пошли пешком по беспорядочно пересекающимся улицам района, который Кервилл называл Деревней. Шел не очень густой снег, освежавший ночной воздух. На Бэрроу-стрит они остановились перед увитым лозой трехэтажным кирпичным домом с мраморными ступенями, зажатым между почти такими же домами. Аркадий без слов понял, что это был дом Кервилла.

— Летом с этой глицинией никакого сладу — сущий ад, — У Большого Джима и Эдны одно время жил русский, который был слабоват в английском. Когда приглашали друзей, он говорил им, пусть ищут дом, «увитый истерией». Довольно похоже.

В темноте дом казался парящим в воздухе.

— У нас бывало много русских. Бабушка, которая приглядывала за мной, бывало, играла со мной в поросяток. Она перебирала мои пальчики, приговаривая: «Этот маленький Рокфеллер пошел на базар, маленький Меллон остался дома, этот маленький Стэнфорд ест ростбиф…» День и ночь напротив дома в машине сидели два парня из бюро. Они подключались к телефону, ставили жучки в стены соседних домов, допрашивали всякого, кто подходил к двери. На крыше анархисты делали бомбы. Не во всяком доме была такая вот атмосфера тревоги, ожидания неприятностей. Позднее на верхнем этаже поселился Джимми. Поближе к Богу. Он соорудил там алтарь — распятия, иконы. Христос послужил бомбой. Большой Джим и Эдна вышли из себя, Джимми взорвался, я тоже не выдержал, ушел к одному из русских.

— И вы все еще здесь живете?

— Да, в этом проклятом доме, полном призраков. Вся эта страна — проклятый дом, полный призраков. Поехали, нам нужен один человек.

Старая голубая машина Кервилла была вычищена до блеска. Они ехали в южном направлении. Проезжая мимо, он небрежно приветствовал патрульных полицейских. Аркадия осенило, что к этому времени Уэсли, должно быть, уже знает о том, что он пропал, и в отеле «Барселона» сейчас поднялась паника. Передали ли сводку в полицейские машины? Могут ли подозревать Кервилла?

— Даже если Осборн такой важный осведомитель, не понимаю, почему ФБР разрешило ему встретиться со мной, — сказал Аркадий. — Несмотря на его положение, он все-таки преступник, а они — орган правосудия.

— В других городах действуют по правилам, а в Нью-Йорке никаких правил нет. Если дипломат стукнет твою машину, пристрелит твоего пса, изнасилует твою жену, он спокойно уедет домой. Здесь есть маленькая израильская армия, маленькая палестинская армия, кастровские кубинцы и кубинцы антикастровские. А мы, как горничная, только собираем битую посуду. Проезжая по этому странному ночному городу, Аркадий в своем воображении населял его знакомыми ему предметами. Он помещал во мраке трубы завода имени Лихачева, стены Манежа, переулки близ Новокузнецкой улицы.

— Правда, на этот раз бюро затеяло странную игру, — сказал Кервилл. — У них надежные номера в «Уолдорф». Зачем им нужно было селить вас в «Барселоне»? Нам даже лучше, потому что от службы безопасности много вони, а здесь я поместил Билли и Родни прямо у тебя над головой. Правда, вызывает подозрение, что Уэсли не хочет, чтобы в бюро остались какие-нибудь следы твоего пребывания здесь. Что тебе говорил Осборн? Он упоминал о какой-нибудь сделке?

— Нет, мы просто говорили о том о сем, — ответил Аркадий. Ложь была абсолютно естественной, словно исходила из другой головы и из других, более бойких, уст.

— Он, конечно, насколько я его знаю, говорил о себе и об этой девке. Он из тех, кто с удовольствием прижмет любого к стенке. Оставь его мне.

В нижней части Манхэттена общественные здания в ночи представляли собой смесь архитектуры Древнего Рима, колониальных времен и модерна, за одним исключением — ярко освещенной громадой, занимавшей весь квартал и чем-то знакомой Аркадию. Здание в стиле сталинской готики, только без сталинских вычурных украшений в восточном вкусе, гробница попроще, без рубиновой звезды, которая потерялась бы в свете прожекторов. Кервилл остановил машину у входа.

— Что это? — спросил Аркадий. — Да еще открыто в такое время.

— Это «Гробница» — городская тюрьма, — ответил Кервилл. — А сейчас работает ночной суд.

Через бронзовые двери они вошли в вестибюль, на-полненный нищими, изукрашенными багровыми кровоподтеками, в пиджаках с оторванными карманами и бортами. В Москве тоже были нищие, но их можно было увидеть только на вокзалах или во время милицейских облав. А здесь весь вестибюль принадлежал им. Справочная по пояс завалена мусором. На одной стене вестибюля помещены расписания судебных слушаний, другая увешана рядами алюминиевых телефонных аппаратов. Двое пожилых людей в поношенных пальто с портфелями в руках смотрели в сторону Аркадия.

— Адвокаты, — пояснил Кервилл. — Надеются получить клиента.

— Они должны бы лучше знать своих клиентов.

— Они не знают своих клиентов, пока те не войдут в эту дверь.

— Клиентов обычно принимают в конторах.

— А это и есть их контора.

Кервилл, расталкивая толпу, провел его через двойные бронзовые двери, как понял Аркадий, в помещение суда. Было около полуночи — как в такое время мог заседать суд?

Перед деревянной плитой, над которой были выгравированы слова «Положимся на Бога», и обернутым пластиком американским флагом за высокой кафедрой сидел единственный судья в мантии. За конторками пониже сидели стенограф и секретарь. Еще один чиновник расположился за столом, раскладывая стопки голубых папок с обвинительными заключениями. Между столом с папками и судьей бродили прокуроры, подходя иногда к боковым скамьям, на которых в ожидании слушаний сидели обвиняемые. Среди обвиняемых были лица обоего пола, всех возрастов и в большинстве чернокожие. Все прокуроры были молодые белые мужчины.

Бархатный канат отгораживал эту часть зала от переднего ряда стульев, на котором сидели мужчины в кожаных куртках и джинсах. На ремнях полицейские значки, на лицах смертельная скука. Некоторые спали, у других глаза просто закрыты. Родственники обвиняемых находились в задних рядах среди нищих, которые пришли сюда вздремнуть. Усталость брала верх над буйством и беззаконием, осиливала наигранные проявления цинизма. Будь то судья, обвиняемый, приятель — у всех вялые, сонные лица. Рядом с Аркадием мирно сидела молодая кофейного цвета мулатка с младенцем. В глазах младенца отражались яркие квадраты светильников. Шторы на окнах задернуты. Время от времени смотритель выставлял из зала храпуна, нарушавшего тишину, которая царила в суде, потому что, когда нарушителя и арестовавшего его полицейского приглашали к столу, прокуроры разговаривали с судьей так тихо, что ничего было не разобрать. Затем судья называл цену. Иногда это была одна тысяча долларов, иногда — десять тысяч. Судья не поднимал головы, только поворачивался в сторону того или иного прокурора. Они же торгуются, понял вдруг Аркадий. Приговор занимал минут пять, а то и минуту. В Москве, он слыхал, быстро рассматриваются дела о пьянстве, но здесь-то разбирались дела о грабежах или разбойных нападениях. Как только вызывали следующего обвиняемого, предыдущий с ухмылкой подныривал под бархатный канат, не дожидаясь арестовавшего его полицейского.

— Что такое «залог»? — спросил Аркадий.

— Это то, что платят, чтобы не сидеть в тюрьме, — ответил Кервилл. — Считай, что это долговая расписка, деньги взаймы или налог.

— И это справедливо?

— Конечно, нет, но таков закон. Крысу пока не привели — это хорошо.

Некоторые детективы заходили в зал и с уважением здоровались с Кервиллом. Это были большие небритые парни, мускулы и жиры выпирали из-под форменных рубашек и ремней со значками детективов — ничего общего со стройными агентами ФБР. Один из них, показав пальцем на следующего обвиняемого, стоявшего перед судьей, рассказывал: «Этот хрен напал на женщину в Бэттери-парк, и его задержала бригада по борьбе с грабежами. Потом они сочли, что ее изнасиловали, и передали его девчатам из бригады по борьбе с изнасилованиями, те подумали, что она помрет, и передали нам — мы занимаемся убийствами. Но она не умерла и ее не изнасиловали, так что ее вернули в бригаду по грабежам. А у них закончилась смена, бумаги надо собирать по всему этому чертову заведению, так что, если через минуту не соберут, парень преспокойно отсюда уйдет». «А это псих, — сказал второй детектив. — Еще подростком совершил убийство за то, что живьем сожгли его мать. Приходится брать под защиту всякого, кто напоминает ему о матери». «Так в чем дело? — спросил первый детектив. — В чем, черт побери, заключается это проклятое дело?» Аркадий пожал плечами, он не знал. Кервилл тоже пожал плечами. Он пользовался уважением всех детективов, был символом их знаний, силы, их залитыми алкоголем, но зоркими глазами. «Все дело в том, — подытожил он, — что здесь нет никакого дела». Кервилл с Аркадием вернулись из зала в вестибюль.

— Куда теперь? — спросил Аркадий.

— Пойдем выручать Крысу из предвариловки. Можешь предложить что-нибудь получше?

Кервилл позвонил в железную дверь. В прорезь глянули два глаза, и дверь в манхэттенскую тюрьму предварительного заключения отворилась. В тюрьме содержались ожидающие суда. Если смотреть под углом, зеленые прутья казались сплошной стеной, из которой высовывались руки. Если встать прямо перед ними, то глазам открывались отделанные желтой плиткой камеры, в каждой из которых более дюжины неподвижных фигур покорно ожидали своей очереди, провожая взглядом проходивших мимо Аркадия и Кервилла. Кервилл остановился у камеры, где находился белый заключенный, одетый в шерстяные перчатки с обрезанными пальцами, грязные ботинки, пальто со множеством карманов и шерстяную шапку, натянутую на свалявшиеся волосы. Грязное лицо от злоупотребления спиртным и постоянного пребывания на холоде напоминало кусок мяса. Он пытался сдержать дрожь в левой ноге. У камеры стояли усатый детектив и худосочный юнец в костюме при галстуке.

— Поехали домой, Крыса? — спросил Кервилл заключенного.

— Вы никуда не заберете господина Ратке, лейтенант, — сказал чиновник в галстуке.

— Это помощник окружного прокурора, он собирается подрасти и стать дорогим адвокатом, — пояснил Аркадию Кервилл. — А это очень робкий детектив.

И действительно, детектив словно собирался спрятаться за своими усами.

— Мистеру Ратке через несколько минут будет предъявлено обвинение, — сказал помощник прокурора.

— За непристойное поведение в пьяном виде? — рассмеялся Кервилл. — Вы что, считаете, он пьян?

— Мы хотим получить от мистера Ратке некоторые сведения, — помощник прокурора держался с храбростью испуганной собачонки. — Я хотел бы привлечь внимание лейтенанта к тому факту, что недавно в районе Гудзонова залива совершена крупная кража и виновники до сих пор неизвестны. У нас есть основания полагать, что мистер Ратке пытался продать украденные вещи.

— Где доказательства? — спросил Кервилл. — Вы не можете его задерживать.

— Не воровал я! — завопил Крыса.

— Во всяком случае, он задержан за непристойное поведение в пьяном виде, — сказал помощник прокурора. — Лейтенант Кервилл, я о вас слышал и не возражал бы переговорить с глазу на глаз.

— Ты притащил его за непристойное поведение в пьяном виде? — Кервилл прочел фамилию на значке детектива. — Кейси, верно? Не твоего ли отца я знал? Был такой детектив.

— Крысу уже вызывали, но вместе с ним хотели поставить еще кого-то, — сказал Кейси, не глядя в глаза Кервиллу.

— Я мог бы понять патрульного полицейского, а ты-то как влез в это дело? — спросил Кервилл. — Что, трудно с деньгами? Ищешь сверхурочных? Алименты, что ли?

— Детектив Кейси помогает мне из любезности, — ответил помощник прокурора.

— Ради твоего отца одолжу тебе, — сказал Кервилл. — Готов на все, лишь бы хороший ирландский парень не лизал чужой зад. Не дай бог, другие узнают. — Лейтенант Кервилл, зря стараетесь, — вмешался помощник прокурора. — Детектив согласился предъявить обвинение, как офицер, производивший арест. Мне неизвестно, чем вызван ваш интерес, но мы определенно задерживаем мистера Ратке. В сущности, нам уже пора в суд…

— Клал я на это, — Кейси, махнув рукой, ушел.

— Куда вы? — воскликнул прокурор.

— Меня здесь нет, — бросил, не оглядываясь, детектив.

— Стойте! — помощник прокурора побежал вслед и хотел встать в дверях, но детектив даже не остановился.

— Разбирайтесь сами с этими ирландскими остолопами, — крикнул он и хлопнул дверью.

Помощник прокурора вернулся.

— У вас все равно ничего не выйдет, лейтенант. Если мы даже не предъявим ему обвинение, он не в состоянии сам добраться до дому, никто не придет забрать его.

— Я его забираю.

— Зачем? Лейтенант, для чего вам все это нужно? Вы вмешиваетесь в судебное дело, запугиваете своего коллегу, противопоставляете себя окружной прокуратуре — и все ради какого-то пьяницы! Если офицер позволяет себе такое, то зачем тогда нужен суд?

— Значит, незачем.

Кервилл и Аркадий протащили Крысу через главный вестибюль, и тут он завопил, охваченный приступом белой горячки. Он разбудил и напугал всех спавших в вестибюле нищих. Кервилл зажал Крысе рот, а Аркадий потащил его дальше. Крыса был первым американцем, от которого по-настоящему воняло.

Они втолкнули его в машину. На Милбери-стрит Кервилл зашел в магазин кулинарии и принес бутылку виски, портвейна и кульки орешков.

— По закону в кулинарии не полагается продавать выпивку, — сказал Кервилл. — Оттого-то она там такая вкусная. Крыса осушил бутылку портвейна и моментально уснул на заднем сиденье.

— К чему все эти хлопоты, — спросил Аркадий, — ради какого-то пьянчужки? Уэсли и ФБР, наверное, уже ищут меня, а может быть, и КГБ. Тебе тоже достанется. Какой смысл?

— А почему бы не помочь?

Орешки оставляли во рту приятный привкус соли, а виски теплом растекалось по телу. Аркадий видел, что Кервилл страшно доволен собой. Только сейчас до него стал доходить комизм положения.

— Ты хочешь сказать, что действительно проделал все это безо всякой цели?

— Не здесь и не в это время. Дай мне показать тебе наши места.

— А если нас найдут до того как ты привезешь меня обратно?

— Ренко, тебе нечего терять и, знает бог, мне тоже. Мы отвезем Крысу домой.

Аркадий взглянул на покрытую коркой грязи фигуру, спящую на заднем сиденье. Он обедал с Осборном, видел в действий американское правосудие, встречаться с Ириной еще не хотелось.

— Что ж, давай.

— Это мой парень.

Над Канал-стрит мелькали снежинки и раскачивались позолоченные китайские иероглифы.

— Что я не могу понять с самого начала, — начал было Кервилл, — так это как ты стал ищейкой.

— Хочешь сказать, следователем.

— Ищейкой.

— Ладно, называй как хочешь, — Аркадий почувствовал, что это был пусть необычный, но комплимент, возможно, даже извинение. — В детстве я был свидетелем случая, который мог быть и убийством и самоубийством, — он замолчал, удивившись тому, что сказал, потому что не собирался говорить об этом. Следователь заучивает ответ на данный вопрос наизусть, говорит об отеческой заботе известных ему следователей, о необходимости ставить на место уклоняющихся от выполнения обязанностей, пресекать саботаж и защищать революцию. Но сегодня в голове была чертовщина. — Дело было сразу после войны и затрагивало репутации очень больших людей, — продолжал Аркадий. — Я никогда еще не слышал, чтобы так много людей выбалтывали правду. Потому что сама жертва была такой неотвратимой правдой и потому что следователи получили особые полномочия по-своему толковать правду.

Они проехали мимо загадочных витрин с названиями вроде «Все удовольствия», «Рыцари Колумба», «Головная мастерская».

— Тебе не совсем понятно, о чем речь, — сказал Аркадий.

— Давай поясней.

— Скажем, однажды ночью заслуженный артист просит жену выйти из машины и убрать с дороги стекла, а затем сбивает ее машиной. Девушка, комсомолка, должна скоро выйти замуж, укладывает в постель бабку и деда, плотно закрывает окна и, уходя на вечеринку, открывает газ. Трудяга — селянин, почетный агроном, убивает смазливую бабенку из Москвы. Это хуже, чем преступления, — это то, что никогда не должно произойти. Но это правда. Эти факты — правда о новой разновидности русских: мужчине, который может позволить себе содержать любовницу и иметь машину; девушке, которой, если она приведет мужа, придется жить в одной комнате с двумя стариками; о сельском жителе, которому суждено всю жизнь оставаться в деревне за тысячу верст от остального мира. Мы не пишем об этом в своих отчетах, но считается, что мы об этом знаем. Поэтому у нас особые полномочия толковать правду. Разумеется, мы вольно обращаемся и со статистикой.

— Занижаете число убийств? — спросил Кервилл.

— Конечно.

Кервилл передал бутылку и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Какой смысл? — спросил он. — У нас убийство — удовольствие. Главная причина смертности молодежи в Америке — убийства. Не успеет покойник упасть на землю, как уже становится телезвездой. Всякий имеет шанс стать звездой. Можно посмотреть войны и еще хлеще — психов, ищеек, кто-то насилует, кого-то перепиливают цепной пилой. Выйдешь на улицу — убьют, лучше сиди дома и смотри телевизор. Мы сейчас говорим об искусстве. Оно больше, чем Детройт, лучше, чем секс и промышленность, вместе взятые, все равно что Ренессанс в Италии, палочки для еды у китайцев, Гамлет без затянутых сцен — мы здесь говорим о погоне в автомобиле, дорогой Аркадий. Если кого-нибудь просто убивают, никто в суете и не заметит. В жизни нет каскадеров. Что тут интересного, когда можно посмотреть куда более эффектное убийство, да еще показанное в замедленном темпе и в особом ракурсе, с пивом под рукой и бабой в кресле? Куда интереснее, чем настоящие ищейки. Теперь все настоящие ищейки в Голливуде, все остальные — подделка.

По Холланд-туннелю они проехали под Гудзоном. Аркадий понимал, что ему следует беспокоиться, потому что уж теперь Уэсли и вправду думает, что он бежал; однако он был в странно приподнятом настроении, словно обнаружил, что говорит на языке, который в жизни не учил.

— В Советском Союзе сведения об убийстве держат в секрете, — сказал он. — Что касается гласности, то здесь мы отстали. Даже несчастные случаи держат в секрете. Наши убийцы обычно хвастаются только тогда, когда их поймали. Свидетели лгут. Порой мне кажется, что свидетели боятся следователей больше, чем убийцы. — Со стороны Нью-Джерси они оглянулись на Манхэттен. На краю миллиона огней в ночи возвышались две белые башни. Он не удивился бы, увидев над каждой из них по луне. — Одно время мне казалось, что я хочу стать астрономом, но потом решил, что астрономия — скучное занятие. Звезды интересны только тем, что очень далеки от нас. Знаешь, что действительно заинтересовало бы нас? Убийство на другой планете.

Указатели показывали направление па Нью-Джерси, бульвар Кеннеди, Байанну.

В горле Аркадия пересохло, и он сделал большой глоток.

— Знаешь, в России не так много дорожных знаков, — он рассмеялся. — Если не знаешь, куда ведет дорога, лучше не езди по ней.

— А здесь мы живем по дорожным указателям. Мы буквально поглощаем карты. И никогда не знаем, где находимся.

Виски кончилось. Аркадий аккуратно положил пустую бутылку на пол.

— У тебя была бабушка! — воскликнул он, словно Кервилл только что о ней сказал.

— Ее звали Нина, — сказал Кервилл. — Так и не стала американкой. До самой смерти. В Америке ей нравилась единственная вещь.

— Что же это такое?

— Джон Гарфилд.

— Я такого не знаю.

— Ничего общего с тобой, пролетарская косточка.

— Это что, комплимент?

— Никто не любил, как он. До смертного дня.

— Что за человек был твой брат?

Кервилл некоторое время ехал молча. Аркадий умиротворенно следил, как в свете фар вспыхивали полоски дорожных разметок.

— Очень добрый. Девственник. Ему трудно было с такими родителями. И с живыми, и особенно с мертвыми. Лакомый кусочек для попов. Сунули ему в руку Святую Чашу и прикрепили на заднице пропуск на небеса. Я, когда бывал дома, вдребезги разносил его алтарь. Насильно заставлял читать Марка Твена и Вольтера. Но это было все равно что швырять камни в святого Себастьяна. Не могу простить себе, что из-за меня он поехал в Россию.

Байонна была застроена серебристыми, ярко освещенными нефтехранилищами и нефтеперегонными колоннами, ну прямо поселение космонавтов на Луне.

— Мы, бывало, ездили на рыбалку на Аллагаш в штате Мэн. Только Джимми и я. Местность принадлежала лесозаготовительной компании — всего одна дорога. Рыбалка отменная — щука, окунь, форель. Ловили когда-нибудь с каноэ? Мы даже зимой туда ездили. Я брал старый «паккард» Большого Джимма и ставил покрышки большого размера. В нем мы словно плавали по снегу. Слыхали когда-нибудь о подледном лове? Пробиваешь дырку во льду и опускаешь леску. — У нас так ловят в Сибири.

— Конечно, пьешь, чтобы согреться. Не заваливало снегом? Не страшно. В хижине консервы, очаг, плита, а дров сколько угодно. Водятся олени, лоси, и всего по одному егерю на тысячу квадратных миль. Никого вокруг, кроме лесорубов и канадских французов, да и те говорят по-английски хуже, чем ты.

По мосту пересекли реку Килл-Ван-Калл. Внизу в сторону моря двигался танкер, его путь прослеживался только по немерцающему красному огню.

— Статен-айленд, — объявил Кервилл. — Мы снова в Нью-Йорке.

— Это не Манхэттен?

— Нет, разумеется, не Манхэттен. Так близко и в то же время так далеко.

Они ехали мимо тянущихся рядами домов. На газоне возвышался гипсовый святой.

— Аркадий, а мог Джимми вывезти их оттуда? Только правду.

Аркадий вспомнил лежавшие рядком под снегом трупы, никто не сделал и шагу, чтобы спастись, вспомнил избу, занавески, отгораживавшие уголки для сна, где Джимми Кервилл читал Библию, тогда как Костя катался на Валерии.

— Конечно, — солгал он. — Он был смелый парень. Почему бы и нет?

— Верю, — помедлив, сказал Кервилл.

Они вернулись в Нью-Джерси по мосту через узкую полоску воды, которая на дорожном указателе называлась Артур-Килл. Вдоль нее протянулись причалы и подъездные пути, горели факелы нефтеперегонных установок. Аркадий уже не понимал, в какую сторону они едут, но луна светила слева, и он определил, что они направляются к югу. Интересно, включили ли его в сводку по Нью-Йорку? Ищут ли и Кервилла? Что думает Ирина?

— Далеко нам ехать?

— Почти приехали, — ответил Кервилл.

— И твой приятель Крыса живет здесь? Тут не видно никаких домов.

— Кругом болота, — сказал Кервилл. — Раньше здесь водились цапли, скопы, болотные совы. Много моллюсков собирали, давно уже. Лягушки по ночам давали оглушительные концерты.

— И ты здесь бывал?

— Приплывал на лодке с одним анархистом. Он был без ума от подвесных моторов. И любил водоросли. Естественно, в основном бездельничали. По мне, это типично русское времяпровождение.

Теперь они ехали мимо заводов и фабрик по подъездным путям. В свете фар болото расцвечивалось отвратительной палитрой зеленого, желтого и красного оттенков.

— Вижу, ты беспокоишься, — заметил Кервилл. — Не волнуйся. Осборном займусь я.

Что же тогда будет со мной и Ириной? — сразу подумал Аркадий. — Как нелепо, что твоя судьба зависит от Осборна. Приходится надеяться, что он жив.

— Поворачивай здесь, — подскочил на заднем сиденье Крыса. Он уже проснулся.

Кервилл свернул на покрытую гудроном полоску, которая вела к каналу.

— Дело касается не только вас с Осборном, — сказал Аркадий.

— Имеешь в виду бюро? Они смогут уберечь Осборна где угодно, только не в Нью-Йорке.

— Нет, я имею в виду не бюро.

— КГБ? Им тоже нужна его голова.

— Стоп! — скомандовал Крыса.

Они вышли из машины. С одной стороны болота простирались до далекого шоссе, на котором слабо мелькали огни машин; с другой они опускались к лодочным стоянкам. Они пошли за Крысой по упруго прогибавшейся под ногами тропинке.

— Вам я покажу, — оглянулся Крыса. — Я не вор.

На берегу у лодочных стоянок на деревянных подставках стояло небольшое суденышко для ближних поездок. Под фонарем залаяли собаки, к ним присоединились другие, охранявшие соседний причал, где высились штабеля пропитанной дегтем древесины. По каналу двигалась баржа. С нее по ночам подбирали с воды мусор. По другую сторону канала, на Статен-айленд, светилось несколько фонарей, в одном окне горел свет, между деревьями голубела цистерна, а вдоль берега громоздились силуэты домов, лодок, грузовиков и кранов.

Аркадий с Кервиллом наконец оказались на относительно твердом месте — встали на уложенные в грязи доски. На листьях осоки и тростника мерцали снежинки. Крыса энергично направился к сооруженной из толя лачуге с торчащей сверху трубой. По пути Аркадий наступил на торчавшие из грязи мелкие косточки. Крыса открыл дверь, зажег керосиновую лампу и пригласил внутрь.

Аркадий колебался. Впервые за время пребывания в Америке его не окружал яркий свет. Только слабые огни на шоссе, отдаленное зарево за Статен-айленд, а над головой темный купол и мерцание снежинок. Ощущение полной пустоты.

— Зачем мы сюда приехали? — спросил он Кервилла. — Что тебе от меня надо?

— Хочу тебя спасти, — ответил Кервилл. — Послушай, «Барселона» кишит проститутками, бюро не уследить за всеми, кто входит и выходит. Завтра к вечеру Билли и Родни поселятся в номере над вами. Когда стемнеет, они выбросят над твоим окном лестницу. Ты и девчонка оденетесь во что-нибудь неброское и, когда будете готовы, стукнете в потолок. На служебном лифте они спустят вас в Подвал. Простая операция — наверх и наружу. «Красная бригада» не раз проворачивала такие штуки.

— Красная что?

— «Красная бригада». Они же тебе о нас рассказывали.

— Откуда ты знаешь, что они мне рассказывали о «Красной бригаде»? — Не дождавшись ответа, Аркадий сказал: — Вы поставили в номере микрофон. Так вот чем занимаются твои детективы Родни и Билли в здании напротив — у них на окне приемник.

— Да, в вашем номере всякий, кому не лень, установил передатчик.

— Но они-то не считают меня за своего друга. Если ты друг, разве будешь смаковать каждое слово? Разве можно подслушивать, не причиняя вреда? Извини меня, может быть, я действительно дурак, но скажи, что вы делали в квартире; в которую меня приводил Осборн? Почему было отключено электричество? Поправь меня, если я ошибаюсь, но вы вдоль проводки понатыкали микрофонов во все комнаты. Так? Да, лейтенант, у вас было много дел. Спальню, конечно, не пропустили?

— Они готовят тебе ловушку, Аркадий. Бюро вместе с КГБ. Я проверял — не имеется никаких следов твоего пребывания в вашей стране. Ни в стране, ни в «Барселоне», нигде. Все, что я делаю, — только ради тебя.

— Лжешь! Ты сломал ногу родному брату тоже ради него самого. Тебе все известно об отношениях между Осборном, Ириной и мной.

— Но я могу тебя выручить. Я могу увезти вас обоих, Уэсли до утра ничего не узнает. Недалеко от отеля вас будет ждать машина с деньгами, новыми документами и картами. Через девять часов вы будете в штате Мэн. Наша хижина еще цела. Я пополнил ее припасами, а «паккард» заменил «джипом». Там есть лыжи и ружья. Если станет туго, можно податься в Канаду — там недалеко.

— Чушь. Спасти нас ты не можешь.

— Нет, могу. Потом, если получится, оправдается мечта Джимми. Он вывезет двух русских. Иначе вся его жизнь и смерть были напрасными. А так выйдет, что Джимми все-таки прожил не зря.

— Бессмысленно. Да и его уж нет.

— О чем мы спорим? Тогда дай мне возможность сделать это ради тебя. Мы же друзья.

— Нет, не друзья. Свези меня в отель.

— Подожди, — придержал Аркадия за руку Кервилл.

— Я ухожу, — Аркадий освободил руку и направился к машине.

— Ты сделаешь, как я говорю, — снова схватил его Кервилл.

Аркадий его ударил. Кровоточащий уголок рта приподнялся то ли от удивления, то ли от удара. Кервилл все еще держал другую руку Аркадия.

— Пусти, говорю, — предупредил Аркадий.

— Нет, тебе придется…

Аркадий снова ударил его, и кровь размазалась по губе Кервилла. Аркадий ожидал испытать на себе легендарную ярость и профессиональное искусство лейтенанта — удары могучих рук, ломающие ребра и останавливающие сердце, удары ногой, дробящие колени. Но со времени событий в Парке Горького он кое-чему научился и надеялся, что даже и на этот раз, возможно, поучится еще чему-нибудь. В груди нарастало желание драться насмерть, и для этого Кервилл — «Убийца-отличник», как прозвал его родной брат — подходил, как никто другой.

— Бей же, — потребовал Аркадий. — Помнишь, мы уже так начинали.

— Не буду, — ответил Кервилл, но рук Аркадия не выпускал.

— Дерись же, — он сбил Кервилла на колени.

— Прошу тебя, не нужно, — попросил Кервилл.

В этом было что-то чудовищно нелепое — Кервилл, валяющийся в грязи и умоляющий не начинать драку.

— Пусти, — заорал Аркадий. Кервилл отпустил руки. — Отпусти меня отсюда. Никакого спасения в хижине из твоей сказочки не получится. Ты же знаешь, прячься мы хоть десять лет, КГБ, если не получит соболей, все равно нас отыщет и убьет. Без соболей нас ни за что не отпустят. Они передадут нас Осборну в обмен на соболей. Так что не рассказывай мне сказок — никого ты не спасешь.

— Погляди-ка, — сказал Кервилл.

Аркадий взглянул на хибарку. Крыса по-прежнему стоял в дверях, слишком перепуганный, чтобы убежать.

— Загляни внутрь, — сказал Кервилл.

Аркадий чувствовал, как по груди заструился пот. Лицо замерзало. С каждым шагом земля чавкала под ногами.

Крыса поднял лампу. Аркадий, нагнувшись, вошел внутрь, отодвинув рукой свисающую сверху ленту липкой бумаги от мух. Стены и потолок хижины были из досок и листов пластика, утепленных газетами и тряпьем. Вместо пола беспорядочно постеленные доски. У одной стены лежали коврик и одеяла. Посреди хижины пузатая плита. На ней сковорода с холодной фасолью. В хижине — ни окошка. Оттого запах тухлого мяса был просто невыносим.

— Я не ворую, — Крыса отступил назад, он боялся Аркадия. — По-английски понимаешь? Я охочусь, ставлю капканы. Вот кто я такой. Этим и занимаюсь.

На полке, сделанной из ящика из-под апельсинов, выстроились жестяные банки с топленым салом. Была полка с лекарствами: дигиталис, нитроглицерин, ампулы амилнитрита, аспирин с содой…

— Ондатры, мускусные крысы — хорошая еда, натуральное мясо. Люди не едят только из-за названия. А мех — высший класс. Глупые — шубы-то почти все из ондатры. Каждую неделю продаю штук десять-двадцать. Я при деле, у меня есть на что прожить. Зачем мне воровать, да и не воровал я.

Крыса споткнулся о плиту, и сковорода с фасолью свалилась на картонную коробку с металлической посудой, моющими средствами и тряпками. Он переставлял с места на место бесчисленные ящики и коробки, даже заглянул под приколотую к толю открытку с изображением Джона Гленна. Стеклянные банки с вазелином, быстрорастворимым кофе, раствором дубильной кислоты, изготовленным из чая сорта «Красная роза». Высокие резиновые сапоги и сеть.

— Это моя, из моего капкана. Никогда такую не видал. Не норка, нет, какая-то другая. Потому и взял с собой, узнать, что это.

Он двинулся обратно мимо пластиковых пакетов с зефиром, сухарями и молочным порошком. На веревке грязное белье. На крючке куртка военного покроя, дальше рекламный календарь «Ситибэнк», снова ленты липучки для мух. На бельевой верёвке подвешенные за плоские голые хвосты лоснящиеся шкурки ондатр. Головы и короткие, с перепонками ножки еще не удалены.

— Там, на рынке, человек мне сказал, что это даже не американский. Может, и вправду ваш. Я только говорю, что попался он мне, не украл я его. Я покажу где, сразу на той стороне. Я всем доволен и не хочу неприятностей.

Крыса снял с крючка шкурку.

— Если ваша, берите.

На крючке висела шкурка, значительно длиннее и уже, чем ондатровая, блестящий черный с синевой мех с характерным «инеем» на кончиках, пушистый округлый хвост, кожа жесткая и хорошо продубленная, только вот одна лапка была почти отгрызена, видно, зверек отчаянно стремился освободиться из капкана. Соболь.

— Поехали прямо сейчас, — сказал Крыса стоявшему в дверях Кервиллу. — Как только рассветет. Только вы да я. — Он захихикал, бегая глазами от одного к другому. — Я знаю секрет. Знаете, где я его достал? Там их столько!

Уэсли дернул ручку аварийной остановки, и лифт повис между четвертым и пятым этажами «Барселоны». В кабине были Аркадий, Уэсли, Джордж и Рэй. Три часа утра.

— Мы получили ежечасную сводку, — сказал Уэсли. — Лейтенант Кервилл в полностью невменяемом состоянии напал на гражданского водителя и забрал у него машину. Представляете, какой опасности вы подвергались? Потом я понял, что можно не беспокоиться, — ведь вы ничего не предпримете, пока мисс Асанова в наших руках. Пока она у нас, вы тоже у нас. Так что мы стали ждать, и вот вы тут. Так где вы были? — Он отпустил ручку тормоза. — Обещаю не придавать значения.

Джордж и Рэй потащили его по коридору пятого этажа, пока он не вырвался и угрожающе не повернулся в их сторону. Они оглянулись на Уэсли, ожидавшего у лифта.

— Полегче, — сказал он.

До конца коридора Аркадий шел уже сам. Внутри номера ждал Эл. Аркадий вышвырнул его за дверь и подпер ее стулом.

Ирина, измученная и испуганная, сидя на кровати, следила за происходившим. Он никогда еще не видел ее такой испуганной. Он обратил внимание, что она завернулась в простыни, несмотря на то что на ней был зеленый шелковый халат. Длинные волосы беспорядочно рассыпались по плечам. Руки дразняще оголены. Глаза широко раскрыты. Бледная голубая метка на щеке на сей раз не закрашена, признак невнимания к себе. Она не решалась говорить, едва осмеливалась дышать. Идиот, не надо нагонять страху, подумал Аркадий. Он сел рядом с ней на постели, стараясь удержать трясущиеся руки.

— Ты спала с Осборном в Москве. Здесь тоже. Он мне показывал постель. Расскажи-ка мне об этом. Ведь ты собиралась когда-нибудь рассказать мне об этом, не так ли?

— Аркаша, — сказала она так тихо, что он почти не разобрал, что она сказала.

— Значит, одного мужчины тебе мало? — сказал Аркадий. — Или Осборн делает тебе так, как я не умею? Как-нибудь по-особому, может, в другом положении? Спереди, сзади? Поделись-ка, пожалуйста. Или он обладает таким сексуальным притяжением, что тебе не устоять? Или тебя тянет к человеку, у которого руки в крови? Погляди, у меня сейчас на них тоже кровь. Но только не кровь твоих друзей, а кровь моего друга.

Он показал ей окровавленные руки.

— Что, — он видел ее испуг, — этого мало, не возбуждает? Правда, Осборн пытался убить тебя — видно, в этом вся разница. Вот в чем дело! Женщина спит с убийцей, потому что ей хочется испытать боль. Как же иначе? — Он запустил пальцы ей в волосы, скрутил их и поднял ее за голову. — Что, так лучше?

— Мне больно, — прошептала Ирина.

— Сдается, что тебе не нравится, — он выпустил волосы из рук. — Тогда не это. Может быть, тебя возбуждают деньги. Понимаю, они возбуждают многих. Осборн провел меня по нашей новой квартире. Какими богачами мы там будем. Куча подарков и барахла. Ты-то их заработала. Расплатилась жизнями своих друзей. Неудивительно, что тебя осыпали подарками, — он тронул пальцем воротник халата. — Это подарок? — он разорвал воротник и, рванув книзу, располосовал халат, обнажив грудь. Над левой грудью часто пульсировало сердце, точно так же, как когда они занимались любовью. Он легко провел ладонью по животу: его и Осборна подушка.

— Ты продажная тварь, Ирина.

— Я же тебе говорила, что пойду на все, лишь бы попасть сюда.

— Теперь я тоже здесь и тоже продажная тварь, — сказал Аркадий.

Прикосновение к вей вызвало в нем двойственное чувство ярости и бессилия. Он заставил себя встать и отвернуться. И тут словно опрокинулась полная до краев чаша — из глаз, заливая лицо, хлынули слезы. Либо убью ее, либо разревусь, — подумал он, глотая горячую соль.

— Я говорила тебе, что пойду на все, лишь бы попасть сюда, — сказала Ирина, встав за спиной. — Ты мне не верил, но я предупреждала. Я не знала, что случилось с Валерией и остальными. Боялась за них, но ничего не знала. Потом, когда я могла бы рассказать тебе про Осборна? После того как я полюбила тебя, после того как мы были у тебя дома? Прости меня, Аркаша, за то, что, когда я тебя полюбила, не сказала тебе, что я продажная тварь.

— Ты там с ним спала.

— Один раз. Чтобы он увез меня оттуда. Ты тогда появился в первый раз, и я испугалась, что ты меня арестуешь.

Аркадий поднял руку. Она бессильно упала.

— Ты спала с ним и здесь.

— Один раз. Чтобы он взял тебя вместе со мной.

— Зачем? Ты хотела быть свободной, иметь собственную квартиру, хорошо одеваться — при чем тут я?

— В России тебя хотели убить.

— Возможно. Но пока не убили.

— Да потому, что я тебя люблю!

— Мое место там! Там мне было лучше.

— А мне нет, — сказала Ирина.

Он даже не подозревал, что может так плакать. Он вспомнил торчавший из живота нож Унманна — единственный раз, когда из него лилось столько влаги. Что до боли, то она мало чем отличалась.

— Мне и с тобой там не было лучше, — Ирина села. Разорванный халат свалился.

Интересно, слушают они? Аркадий подумал о всех этих миниатюризованных ушах в кровати, в диване, в аптечке. Штора на окне, как уродливый закрытый глаз. Он поднял ее и выключил свет.

— Если ты вернешься, я поеду с тобой, — сказала в темноте Ирина.

Его горячие, как кровь, слезы были слезами ярости. Мысленным взором он видел Висковых в своем кафетерии у Павелецкого вокзала, старика с тарелкой паюсной икры, обнажившего в улыбке стальные зубы, его онемевшую жену, которая светилась от радости. Они воплощали собой миллионы добрых страдающих людей.

— Тебя-то наверняка убьют, — сказал он.

— Как ты, так и я.

Он опустился на колени перед кроватью.

— Не надо было продавать себя из-за меня.

— А что еще я могла продать? — спросила Ирина. — Не за пару же сапог я продалась. Я продала себя, чтобы вырваться оттуда, начать жить. Мне не стыдно, Аркаша. Я бы стыдилась, если бы поступила иначе. И никогда не буду об этом сожалеть.

— Хотя с Осборном…

— Я тебе скажу. После этого я не ощущала себя грязной, как, говорят, в этом случае должны чувствовать себя девушки. У меня было ощущение ожога, словно с меня сошла кожа.

Она притянула его голову к груди. Он обнял ее. На нем была тяжелая, насквозь промокшая одежда. Он содрал ее с себя. Как и память.

По крайней мере, у них есть эта постель, подумал он. Пусть больше ничего на свете, но эта постель с брошенными на нее разорванным халатом и тяжелым, как труп, пальто и этот покров ночи принадлежали ям по праву. Так или иначе, но они любили друг друга еще больше. Недавно они были до предела обессилены, мертвы, но теперь в. постели шлюхи, в чужой ночи они заново ожили.

Ирина крепко спала у него под боком.

Утром Крыса покажет Кервиллу, где соболи.

— Они на Артур-килле, — сказал ему Кервилл на обратном пути, — и, скажу тебе, куда разумнее прятать их здесь, чем за тысячу миль. Во-первых, все, как само собой разумеющееся, считают, что он держит их в тех краях, где разводят норок. Во-вторых, они у него под надзором, ему нет нужды расспрашивать кого-то еще по междугородному телефону. В-третьих, хотя вокруг Великих озер территория в сто тысяч квадратных миль, но в тех краях великое множество норковых ферм. Там, знаешь ли, по существу, один гигантский кооператив по разведению норок. Соболям нужно свежее мясо. Крупным кооперативам известно о поставках этого корма в любой уголок их лесных владений. А Нью-Йорк — мясная столица Вселенной, здесь невозможно уследить, куда что направляется. Западная часть Статен-айленда сплошь покрыта лесами и болотами. Кроме этого, лишь пара нефтеперегонных заводиков, несколько обитателей, которые не суют нос в чужие дела, и совсем нет полицейских. Единственная оплошность — дыра в клетке. Соболь убежал, кто-то его поймал и пытается продать, меховщик с Манхэттена приглашает ищейку, и именно я узнаю об этом. Одна-единственная оплошность. Судьба к тебе благосклонна, Аркадий. Сейчас у тебя полоса везения.

Ближе к вечеру Билли и Родни поселятся в номере над ними. Когда стемнеет, Аркадию и Ирине останется только взобраться по лестнице, сброшенной к их окну. Нужно только выбрать момент, когда на улице будет пусто, и постучать в потолок. Из опустевших контор их никто не увидит. А там они на служебном лифте спустятся с шестого этажа в подвал и через черный ход выйдут к оставленной им машине. В «бардачке» будут ключи, деньги и детально размеченные карты. Когда они уже будут в пути, Кервилл свяжется с КГБ и предложит Ники и Рюрику ту же сделку, что и Осборн: соболей за Ирину с Аркадием. Что останется делать Рюрику и Ники? Пленники уже скрылись. Как только ФБР обнаружит бегство, старая сделка станет недействительной и Осборн постарается запрятать соболей куда подальше. Все дело в соболях! КГБ придется быстро договориться с Кервиллом и поспешить на Статен-айленд.

Он закурил, загораживая огонек спички от Ирининого лица.

Ирина не знала. Как можно рассказать о планах побега, когда они обложены микрофонами? К тому же Она жила надеждами на сделку с Осборном — для нее она была дневным светом, виднеющимся со дна колодца. Не было смысла пугать ее, пока не вступит в действие новый план, тогда останется только махнуть ей рукой, чтобы она следовала за ним. Прежде чем она опомнится, они будут в машине.

Все зависело от пьянчужки. Что, если Крыса просто нашел соболью шкурку и сочинил всю эту историю? Или его опять хватит белая горячка и он не сможет проводить Кервилла к соболям? Осборн, должно быть, знает, что один соболь убежал. Не перепрятал ли он остальных?

Дальше. Возможно, они с Ириной не смогут выбраться. Возможно, ФБР ведет непрерывную слежку за их окнами. Аркадий никогда не водил американские автомобили, кто их знает, как они работают. Можно и заблудиться. Карты, особенно в Советском Союзе, бывают намеренно неточными. А может быть, они с Ириной выглядят настолько русскими, что каждый узнает в них беглецов? К тому же он находился в совершенно незнакомой стране.

По крайней мере, не нужно больше верить Осборну. Как говорила Ирина, веришь тому, чему приходится верить. Она не кривила душой — все, что она хотела от Осборна, так это попасть в Америку. Следователь требовал от убийцы большего — воскрешения в памяти темных намерений, зрелища простыней, связи с пороком. У Осборна все это было.

Под потолком дым, как и мысли, собирался в облака.

Русский-следователь — убийца-американец. Никто не знал Осборна лучше, чем он, даже Ирина или Кервилл. Аркадий знал, что Осборн, чтобы тайно вывезти соболей из Советского Союза, потратил состояние. Он ни за что их не отдаст. Если они останутся у него, он станет героем Америки. Единственным преступлением Осборна было убийство в Парке Горького, а единственный человек, который связывает его с этим преступлением, — Ирина. Он уже пытался убить ее в Москве. С тех пор ничего не изменилось, разве что теперь требуется уничтожить и Аркадия. Осборн направит Ники и Рюрика по ложному следу, а сам убьет Аркадия и Ирину, как только они выйдут из-под опеки ФБР. В этом Аркадий был твердо убежден. Но Осборн на один день опоздает.

Ирина во сне прижалась лицом к его груди. Словно вдувает в меня жизнь, подумалось Аркадию. Он погасил сигарету.

Засыпая, он пытался представить, как они будут жить в хижине Кервилла. Что за природа в штате Мэн? Тундра? Надо купить пальто и чаю — как можно больше чаю. И сигарет. Аркадий улыбнулся при мысли о будущем. Ему не очень нравилась охота, но он любил рыбалку, хотя никогда не видел каноэ, Чем еще они там будут заниматься? Он уговорит Ирину рассказать о своей жизни с малых лет, ничего не утаивая. Когда ей надоест, он станет рассказывать о себе. Их жизнь будет состоять из двух историй. Он не имел никакого представления о том, как долго они будут там оставаться. Осборн будет стараться их разыскать, но ему в то же время придется прятаться от Кервилла — они могут и подождать. Возьмут с собой книги — американских писателей. Если там есть генератор, то у них будет свет, радио, проигрыватель. Семена для огорода: свекла, картошка, редиска. Работая на огороде, можно слушать музыку — Прокофьева, блюзы Нового Орлеана. В жаркую погоду можно купаться, а в августе пойдут грибы.

Ему снилось, что он на берегу Клязьмы. Сумерки. Вдали вдоль длинной лестницы к причалу и клумбам с пионами протянулась цепочка китайских фонариков. Плот на оранжевых бочках словно приглашает купальщиков.

Все ушли с причала на высокий берег — гости, музыканты, адъютанты. Отец с приятелями на лодке кругами гребут посередине реки. Вдруг отец берет нож и ныряет в воду.

Хотя вода абсолютно черная, Аркадий отчетливо видит мать, потому что она одета в свое лучшее белое платье. Она, кажется, парит в воде, ноги в чулках почти у поверхности, одной рукой она тянется ко дну. Когда ее вытащили, он увидел, что отец повредил ей запястье, но в конце концов так и не освободил от обрывка веревки. Аркадий впервые в жизни видел покойника. Мать была молода. Отец тоже, хотя уже был знаменитым генералом.

Как всегда в таких снах, он мучительно анализировал преступление. Сначала он думал, что ее убил отец. Она танцевала и смеялась, выглядела веселее, чем раньше, правда, временами, когда она оставалась одна, у нее кружилась голова. Но она была крепкой женщиной и плавала лучше всех, почти как русалка. Нельзя было утверждать, чтобы кто-то топил ее, — лодки на воде не было, не было и повреждений на теле. Постепенно до него дошло, что оказавшаяся на дне реки деревянная бочка, наполненная камнями, и веревка с легко затягивающейся петлей — дело ее рук. Летом она каждый день добавляла в бочку по камню для надежности. И когда пришло время — в разгар вечернего веселья, она, внешне веселая, спустилась к реке ниже по течению, подплыла к своей веревке и нырнула.

В детстве он ничего не знал о чистках среди инженеров, в армии, среди поэтов, в партии, о самоубийстве жены Сталина, но даже тогда он ощущал ужас того времени, когда белое превращали в черное. Любимые дядюшки объявлялись изменниками. Словно без причин плакали женщины. Одни фотографии рвали на клочки, другие сжигали. Ее не постигла судьба исчезнувших бесследно, потому что она была там, в воде, у всех на виду. Вот почему отец так отчаянно пытался уничтожить следы страшной для него веревки и представил ее смерть как несчастный случай или — вслед за Сталиным — даже как убийство. В темной воде она была как восклицательный знак в конце брошенного ею обвинения. Уйдя под воду, она обретала спасение, по крайней мере в его снах.

4

Аркадий проснулся. Снег за окном мело почти горизонтально, и оттого казалось, что комната вращается. Над кроватью стояли Уэсли, Джордж и Рэй. Все в теплых пальто. Стул, которым он подпер дверь, валялся на полу. Рэй держал в руках чемодан. Джордж не выпускал пистолета. Ирина, проснувшись, накрылась простыней.

— Что надо? — спросил Аркадий.

— Одевайтесь, приказал Уэсли. — Едем.

— Куда?

— Сегодня срок, — пояснил Уэсли.

— Сделка с Осборном предполагается на завтра, — запротестовал Аркадий.

— Передвинули. Едем прямо сейчас, — сказал Уэсли.

— Но она не предполагалась до завтрашнего дня, — снова сказал Аркадий.

— Произошли изменения.

— Аркаша, какая разница? — Ирина села, прикрываясь простыней. — Нас могут освободить сегодня.

— Вы уже свободны. Делайте, что я говорю, — бросил Уэсли.

— Вы везете нас к Осборну? — спросил Аркадий.

— Разве вы хотели другого?

— Вставайте, — сказал Джордж.

— Оставьте нас. Нам нужно одеться, — сказал Аркадий.

— Нет, — ответил Уэсли, — мы должны удостовериться, что вы ничего не прячете.

— Она не встанет, пока вы здесь, — заявил Аркадий.

— Тогда я вас пристрелю, — Джордж навел пистолет на Аркадия.

— Хорошо, встаю, — Ирина удержала Аркадия за руку.

— Мера предосторожности, — заметил Уэсли.

— Вот ваша новая одежда, — Рей поставил чемодан в ногах кровати и открыл его. В нем был полный комплект одежды для обоих.

— Какой размер яиц у агента КГБ? — спросил Аркадия Джордж.

Ирина встала с постели голая, не сводя глаз с Аркадия. Она прошла вдоль окна и, расставив руки, медленно повернулась вокруг себя.

— Я не из КГБ, — сказал Аркадий.

— Думаю, что размер подойдет, — сказал Рэй Ирине.

— Теперь товарищ Ренко. — Уэсли жестом приказал Аркадию встать.

Аркадий стоял, глядя на Ирину. Если у него и были отложения жира, он потерял их во время болезни, а живя за городом под опекой Приблуды, он нарастил мышцы. Джордж нацелил свой короткоствольный револьвер в середину шрама, который начинался у ребер и терялся в шерсти лобка.

— Собираетесь прихлопнуть меня сразу и дело с концом? — спросил Аркадий.

— Такая процедура освобождает нас от беспокойства, не спрятали ли вы что-нибудь в одежде или обуви, — пояснил Уэсли. — Так проще для всех.

Ирина оделась, не обращая внимания на американцев, словно они о Аркадием были одни в номере.

— Я и сам волнуюсь, — сказал Уэсли Аркадию.

В чемодане были нижнее белье, бюстгальтер, блузка, брюки, свитер, носки, туфли и теплая куртка для Ирины и нижнее белье, рубашка, брюки, свитер, носки, туфли и теплая куртка для Аркадия.

— Наш первый снег в Америке, — сказала Ирина.

Все, как и говорил Рэй, оказалось впору. Когда Аркадий протянул руку за своими часами, Уэсли вручил ему новые.

— Точное время: шесть сорок пять, — Уэсли застегнул часы на запястье Аркадия. — Пора ехать.

— Мне бы причесаться, — сказала Ирина.

— Это вам от меня, — Рэй протянул свою расческу.

— Куда мы едем? — спросил Аркадий.

— Скоро увидите, — ответил Уэсли.

Интересно, нашел ли уже Кервилл соболей, подумал Аркадий. Как можно найти что-нибудь в такой снегопад?

— Я хотел бы кое-что сообщить лейтенанту Кервиллу, — сказал он.

— Прекрасно. Передайте мне, — предложил Уэсли.

— Я хотел бы поговорить с ним по телефону.

— Обойдетесь. Убежден, что вы хотите еще больше охмурить нас, особенно принимая во внимание ваши ночные похождения. Стоит ли?

— Какое теперь это имеет значение, Аркаша? — заметила Ирина. — Мы же на свободе.

— Дама совершенно права, — сказал Джордж и в доказательство убрал револьвер.

Рэй помог Аркадию надеть куртку.

— А перчаток-то нет, — сказал он, ощупывая карманы. — О перчатках забыли.

Агенты растерянно поглядели друг на друга.

— Купите после, — ответил Уэсли.

— После чего? — спросил Аркадий.

— У нас уже нет времени, — сказал Уэсли.

Прошлой ночью шел мелкий колючий снег. Теперь он валил крупными мокрыми хлопьями. В Москве убирать его на улицы уже вышли бы батальоны старух. Аркадия с Ириной вместе с Джорджем усадили на заднее сиденье маленькой машины. Уэсли — впереди с Рэем, который сел за баранку.

Вьюга нарушила уличное движение: словно в клубах пара, включив верхние фары, рядами двигались оборудованные снегоочистителями мусороуборочные машины, полицейские размахивали оранжевыми жезлами, уличные фонари едва пробивали снежную мглу. Скрипели колесами еле движущиеся машины. Сгорбившись, двигались пешеходы. Стекла машины запотели. Из-за теплой одежды было тесно. Аркадию, чтобы выйти, пришлось бы перелезать через Уэсли. Джордж с револьвером сидел с другого бока Ирины.

— Хотите сигарету? — открыл пачку Уэсли и предложил Аркадию. У него, будто у девушки, от волнения покраснело лицо.

— А я думал, вы не курите, — заметил Аркадий.

— Никогда не курил. Это вам, — ответил Уэсли.

— Нет, спасибо.

— Они же пропадут, если не возьмете, — расстроился Уэсли.

Джордж сердито забрал сигареты.

Они ехали по западной стороне под эстакадой, которая частично закрывала их от снега. Внезапно возникли силуэты кораблей, стоящих у причалов.

— Куда же все-таки вы ездили с Кервиллом прошлой ночью? — спросил Уэсли.

— Не из-за этого ли вы переносите это дело на сегодня? — спросил в ответ Аркадий.

— Кервилл — опасный человек. Удивляюсь, как это вы еще остались живы, — заметил Уэсли и повторил, обращаясь к Ирине: — Удивляюсь, как он еще остался жив.

Ирина сжала руку Аркадию. Время от времени в разрывы в эстакаде врывались снежные заряды. Ирина, будто в санях, прижималась к нему.

Жесткая рубашка под курткой терла, будто тапочки на покойнике. Сигареты-то палачи предусмотрели, подумалось ему, а вот о перчатках забыли.

Стоит ли сказать Ирине? — думал он. Но вспомнил, как она рассказывала о Костином отце, о негодяе, который выслеживал в Сибири беглецов, о том, как он выдавал себя за простого охотника, входил к беглецу в доверие, вместе ужинал и выпивал, а когда тот засыпал в сладких мечтах, гуманно перерезал ему горло. Ирина, вспомнил Аркадий, одобряла. Лучше умереть с иллюзией свободы, считала она, чем без всякой надежды. Что может быть более жестоким, чем отобрать даже ее?

А что, если он ошибается? Что, если Осборн действительно собирается поменять своих соболей на них с Ириной? Аркадий обманывался лишь секунду.

Стрелять будет Осборн, решил он. Агенты не станут марать рук, захотят остаться чистенькими и невинными. Кем представят Аркадия с Ириной? Правонарушителями? Вражескими агентами? Вымогателями? Какая разница! Осборн специалист по этой части. В сравнении с ним Уэсли мелкая сошка.

Эстакада осталась позади, открыв небо, извергавшее лавины снега. Ирина в возбуждении крепко сжала руку Аркадия. Она была так прекрасна, что он испытывал неуместную здесь гордость.

А вдруг что-нибудь, да случится; может быть, они будут вот так бесконечно ехать. Потом он вспомнил, что в номере есть передатчик Кервилла. А вдруг Билли и Родни все слышали и теперь следуют за ними? Он вспомнил, что Кервилл с Крысой собирались пересечь канал в маленькой лодке. В такую погоду у них не получится. Если Кервилл отказался от этой затеи, то, может быть, он сейчас вместе с Билли и Родни.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Ирина.

— Я обнаружил у себя неизлечимую болезнь, — сказал Аркадий.

— Это даже интересно, — вмешался Уэсли. — Что же это за болезнь?

— Надежда.

— Я так и думал, — заметил Уэсли.

Машина встала. Рэй купил билет в будке перед зеленым зданием, на котором написано «ДЕПАРТАМЕНТ МОРЕХОДСТВА И АВИАЦИИ». Сквозь нижнюю часть здания Аркадий увидел черную воду гавани. Значит, они приехали к краю Манхэттена. По одну сторону в снежной пелене проступали изящные чугунные колонны старого паромного причала. Сзади них остановилась машина. Сидевшая за рулем женщина в одной руке держала закрывавшую ее лицо газету, в другой — чашку кофе и сигарету.

— Что будете делать, если паромы не пойдут? — спросил Аркадий.

— Когда ураган, бывает трудно закрепить въездные настилы. А снег парому не помеха, — объяснил Уэсли. — Отправляемся точно по расписанию.

Паром причалил раньше и быстрее, чем ожидал Аркадий. Раскрылись ворота и, наклоняясь против ветра, лавируя в снегу между съезжающими с парома машинами, на причале появились пассажиры всех мастей с зонтами и портфелями в руках. Затем стали въезжать ожидавшие машины. Машина Уэсли оказалась в середине первого из трех рядов и направилась прямо к противоположному концу парома. Пешие пассажиры разместились на верхних палубах. Паром все еще прижимался к причалу, деревянные настилы подрагивали от работающих моторов. Паром быстро заполнялся. Большинство водителей поднялись в пассажирские салоны. После второго звонка матрос в бушлате вытащил и сбросил на палубу стержень, крепивший рулевое перо. Машины, удерживающие паром у причала, заглохли; заработали моторы с противоположной стороны. Паром, отделился от причала и пошел по чистой воде.

По расчетам Аркадия видимость не превышала километра. Паром входил в безмолвную снежную пелену, которая, казалось, глушила шум его собственных машин. Отовсюду валил снег. Он словно сливался с водой. На пароме наверняка был радар, так что столкновение с другим судном не грозило. Возникла высокая волна, возможно, от идущего поблизости судна: паром, рассекая ее, лишь чуть заметно вздрогнул. Где же Кервилл? Аркадий вспомнил, как гнался за ним по замерзшей Москве-реке.

Рэй опустил стекло и глубоко вздохнул.

— Устрицы, — сказал он.

— Что? — переспросил Джордж.

— Пахнет устрицами, — пояснил Рэй.

— Ты что, хочешь есть или хочешь?.. — сострил Джордж, мельком взглянув на Ирину. — Я вот знаю, что хочу.

Паром изнутри выкрашен в ярко-оранжевый цвет. Между рядами машин черный якорь, швартов, куски соли и трубы, над головами ящики со спасательными поясами, а на верхних палубах спасательные шлюпки. Большие красные буквы гласили: «К СВЕДЕНИЮ ВОДИТЕЛЕЙ ТРАНСПОРТНЫХ СРЕДСТВ: ОСТАНОВИТЕ МОТОР, ПОСТАВЬТЕ ТОРМОЗА, ВЫКЛЮЧИТЕ СВЕТ, НЕ ПОДАВАЙТЕ ЗВУКОВЫХ СИГНАЛОВ, НЕ КУРИТЕ — ИЗ ПРАВИЛ БЕРЕГОВОЙ ОХРАНЫ США». Кроме слабо натянутого каната, машину от воды ничто не отгораживало. Створки ворот открыл бы и ребенок.

— Вы не против, если мы выйдем? — спросил Аркадий Уэсли.

— Зачем? Холодно.

— Полюбоваться видом.

Уэсли безмятежно склонил голову набок.

— Вид, бесспорно, прекрасный. Мне особенно нравится смотреть на окрестности в такие дни, как сегодня, когда вряд ли что увидишь. В этом случае такое занятие приобретает определенный смысл, — сказал он. — Знаете ли, я фаталист. Некоторым, наоборот, противопоказаны солнечные дни. К тому же я пессимист. Известно ли вам, что палуба этого парома — одно из излюбленных самоубийцами мест в Нью-Йорке. Правда. А вдруг вы случайно поскользнетесь и свалитесь в воду? Ворота-то хилые. Смотрите, как сыро на палубе. Попадете еще под винт или замерзнете в воде. Так что, пока я отвечаю, давайте лучше побережемся.

— Тогда я закурю, — сказал Аркадий.

Снег был словно дома, густой, как вата. Вьюга то сплошь заволакивала все вокруг парома, то распадалась на отдельные шквалистые порывы, которые, крутясь, пробегали по поверхности воды. Перегораживающий нос парома канат, осыпаемый водяными брызгами, обледенел.

Валерия, Костя-Бандит и Джеймс Кервилл не знали, что их ждет в Парке Горького. По крайней мере, они в неведении катались на коньках до самой смерти. Даже если бы он и сказал Ирине, что они могут вдвоем? Разве справишься с тремя вооруженными агентами? Начать суматоху? Кто, да еще в такую вьюгу, посреди нью-йоркской гавани обратит внимание на сидящих в машине двух пассажиров из пяти. И поверила ли еще ему Ирина, даже если он ей скажет? Поверили ли бы ему Валерия, Костя и Джеймс Кервилл, проезжая мимо?

Вьюга сдвинулась к западу. Мимо них проплыла покрытая патиной колоссальная фигура на каменном пьедестале с высоко поднятым факелом и солнечной короной вокруг чела, хорошо знакомая даже Аркадию. Снова замело, и она исчезла из виду.

— Ты видел? — воскликнула Ирина.

— Всего мгновение, — ответил Аркадий.

— Не уходить, — Уэсли вышел из машины и исчез на ступенях трапа.

Вода в заливе перекатывалась тяжелыми валами. Буксир толкал баржу с железнодорожными вагонами. С плававшего мусора взлетели чайки.

Аркадий заметил, что Рэй озабоченно уставился в боковое зеркало. Он явно кого-то разглядывал. Значит, за ними кто-то следовал. Аркадий поцеловал Ирину в щеку и посмотрел назад, за цепочку автомашин. На другом конце парома стояли две фигуры, трудно различимые за снежными вихрями. Когда Аркадий оглянулся еще раз, их уже не было. Но он все же узнал — один был Уэсли, а другой — рыжий агент КГБ Рюрик.

Сверху лавина снега, снизу черная вода, посредине, звоня в колокол, плясал красный буй. Вдали появился городок, разбросанный по холмистому острову. Вернулся Уэсли.

— Вот мы и приехали, — сказал он Ирине, усаживаясь в машину.

— Где мы? — спросила она.

— Городок называется Сват-Джордж, — ответил Уэсли.

— Это Статен-айленд, — сказал Аркадий.

— В общем, да, — заметил Уэсли. — Но, что бы ни говорили, это часть Нью-Йорка.

Аркадий видел, что ветхие причалы и заваленные снегом крыши казались Ирине чуть ли не тропическим островом, заросшим пальмами и орхидеями. А море было украшено взбитыми сливками. Путешествие к заветной цели для нее благополучно заканчивалось.

Волна выплеснулась на слип. Матросы закрепили пандусы на носу парома. Сбросили канат, распахнулись ворота, и машины стали съезжать на берег.

Сент-Джордж был фактически русской деревней. Улицы утопали в снегу, и движение почти остановилось. Старые заржавевшие машины. Плохо одетые прохожие в куртках с капюшонами и сапогах. Маленькие домишки с настоящими трубами, из которых шел настоящий дым. Статуя со снежными погонами на плечах. Но в магазинах свежее мясо, птица, рыба.

Расчищенный от снега проспект вел в пригород новой застройки — блочные дома, отделенные друг от друга легкими сетчатыми оградами. Церковь была похожа на взлетающую космическую ракету, а банк выглядел как бензозаправочная станция.

Они выехали на шоссе, на котором Аркадий был прошлой ночью. Машин на шоссе было мало. За ними следовали три машины, в одной из них Аркадий разглядел Ники и Рюрика. Детективов Кервилла он не видел.

Дворники сметали снежинки. Падал ли снег или же навстречу ему, как живое существо, взлетала машина? Аркадию казалось, что он как живую ощущает прохладную кожу автомобиля, чувствует каждый оборот колес. Во рту перегар виски, под мышками пот. Он видел, что у Джорджа вспотели руки, чувствовал, как напряглись все сидящие в машине, как их тяжелое дыхание гоняло по машине прокуренный воздух.

Рэй свернул, не доезжая моста через Артур-килл. Следом пошла только одна машина. Они ехали вдоль канала, прокладывая себе путь по занесенной снегом узкой дороге мимо газгольдеров, высоковольтных линий и посеребренных снегом зарослей тростника на болотистой обочине.

Аркадий понял, что жизнь упрощается, обе ее половинки соединились. Внешние элементы, вроде Билли и Родни, теперь отсутствовали. Дорожные указатели были на чужом языке, но дорога вела в неизбежное.

Аркадий все понял. Осборн рассчитывает убить их с Ириной, когда уведет КГБ за тысячу миль от своих соболей. Но Ники с Рюриком ехали следом за ними. Не надо было даже строить догадки — все было перед глазами. От двойных осведомителей по взаимному согласию всегда можно и избавиться. Тем более от человека, который оказал обеим сторонам слишком много услуг и требовал взамен слишком многого. Что оставалось делать Уэсли? Осборн отказался скрыться. Бюро придется охранять не только его самого, но и растущее соболиное хозяйство. Наконец Аркадий нащупал симметрию. Так же определенно, как два глаза и две руки, существовали две похожие друг на друга и равные по силе активные армии. Сначала Осборн убьет их с Ириной, а потом Уэсли-Джордж-Рэй-Ники-Рюрик убьют Осборна.

Они проехали мимо загона для скота, где в снегу одиноко глядела на них гнедая лошадь.

Пальцы Ирины переплелись с его. Хотя петля туго затянулась вокруг запястья матери, ее ладонь была раскрыта, словно ей хотелось захватить еще больше воды.

У сарая для машин ржавели грузовики, оставляя на снегу рыжие клочья.

Даже самый безумный убийца, каким был Осборн, — всего лишь человек, непредсказуемый и в конечном счете уязвимый. Политика, как и снег, выделяла в мире самое главное. Там, в поле, как неразборчивые каракули, валялось какое-то сельскохозяйственное орудие, ряд изогнутых лемехов.

В низком поклоне склонились отяжелевшие деревья.

Вторая машина далеко отстала. Однако Аркадий чувствовал ее, словно капельку пота у себя на спине.

Пот был холоднее снега.

Рэй свернул в ворота свалки металлического лома. Словно из канала выплеснулось море снега, оставив после себя все, что сделано из металла. Разоренные корпуса судов, плывущие по белым волнам локомотивы. Автобусы, валяющиеся поверх грузовиков, стоящие торчком вагоны нью-йоркской надземки, якоря на крышах прицепных домиков. Повсюду крупными буквами предупреждающие объявления: НЕ ВХОДИТЬ. ОСТОРОЖНО, СОБАКИ. Конторка с прибитыми к ней табличками с текстами лицензии. Но оттуда никто не вышел навстречу. Аркадий заметил, что они едут по шинному следу трех-четырехчасовой давности. Рэй вел машину таким образом, будто без него он потерял бы дорогу. Машина неуверенно лавировала между островами товарных вагонов, крановых противовесов, самих кранов, горами засыпанных снегом беспорядочно наваленных деталей турбин и гребных винтов, мимо рыхлых откосов из цепей и всякого лома. Колея вела дальше, мимо платанов и лип, в поле с подъемными кранами, шла мимо виноградников. Между деревьями, будто упали туда с неба, тоже виднелись брошенные автомобили и автобусы.

На фоне снега внезапно возникла ограда из панцирной сетки с тремя рядами колючей проволоки поверху. Все высокие деревья на двадцать метров вглубь вырублены под корень. Аркадий не сомневался, что забор стоял на бетонном фундаменте. На столбах изоляторы — значит, по проволоке пропускают ток. Глаз заметил коричневую пичужку, порхавшую с ограды на изолятор и обратно. Ток отключен. На телефонной будке объявление: СТОРОЖЕВЫЕ СОБАКИ! НЕ ВЪЕЗЖАТЬ, НЕ ПОЗВОНИВ! Ворота широко распахнуты, как бы приглашая въезжать.

Дорога, скорее всего, намеренно петляла между деревьями. На одном из поворотов колея, по которой они ехали, раздвоилась. Машина, которая прошла раньше, продолжала двигаться по дороге, другая повернула, прокладывая путь через кустарник.

У следующего поворота их “сдал Кервилл. Он стоял лицом к ним под большим вязом, подняв руку. Рэй остановил машину в метре от него. Кервилл не двигался, неподвижный взгляд направлен сквозь машину. На плечах, на шляпе и манжете поднятой руки толстый слой снега. У его ног вытянулись трупы двух огромных серых псов. Аркадий увидел, что из-под распахнутого пальто выступал комок припорошенных снегом внутренностей. Снег запорошил и два розовых отверстия на груди. Лицо совершенно белое. Тут Аркадий заметил на поясе и запястьях веревки, которыми Кервилл был привязан к дереву. Выйдя из машины, они увидели, что все вокруг забрызгано кровью. Псы схожи с сибирскими лайками, но более поджарые и длинноногие, больше походили на волков. У одного размозжена голова. Глаза Кервилла светлее обычного, радужная оболочка провалилась. На лице выражение усталости, словно он приговорен всю жизнь нести на себе дерево.

— Боже! — воскликнул Рэй. — Это же не предусматривалось.

— Не трогайте его, — предупредил Джордж.

Аркадий закрыл Кервиллу глаза, застегнул пальто и поцеловал в холодную щеку.

— Отойдите от него, пожалуйста, — сказал Уэсли. Аркадий отошел. Ирина была белее Кервилла, резко обозначилась потемневшая метка на щеке. Поняла ли она наконец? Вспомнила ли Костю, увидев Кервилла? Догадалась ли, кому уготована участь Валерии? Поняла ли она наконец, как недалеко они ушли от Парка Горького?

Сзади из-за деревьев вышел Осборн с ружьем в руках. У ног — третий серый пес с черными пятнами у глаз и вокруг шеи. Морда в засохшей крови.

— Он убил моих собак, — пояснил он Аркадию, взмахом ружья указывая на Кервилла. — За это я ему выпустил кишки. Потому что он убил моих собак.

Он разговаривал с Аркадием, словно рядом никого не было. На нем был охотничий костюм, сапоги со шнуровкой, зеленая егерская шляпа и перчатки из свиной кожи. Ружье спортивной модели с оптическим прицелом. На поясе в ножнах тяжелый нож. Аркадий заметил, что снег перестал — не падало ни снежинки, даже с гнувшихся под снегом ветвей. Место действия обрамляла фарфоровая белизна.

— Вот вам ваши друзья, — сказал Уэсли.

Осборн, однако, продолжал разглядывать покойника.

— Вы обязались держать Кервилла от меня подальше. — бросил он Уэсли. — Вы обещали обеспечить мне охрану. Если бы не собаки, он бы меня достал.

— Но не достал же, — возразил Уэсли. — А теперь он не помеха.

— Не ваша заслуга, — отрезал Осборн.

— Главное, — сказал Уэсли, — что мы доставили ваших друзей. Теперь они полностью в вашем распоряжении.

— И сотрудников КГБ, — добавил Аркадий.

Уэсли, Джордж и Рэй, которые начали было отходить в сторону от Аркадия с Ириной, остановились.

— Ловкий ход, — сказал Уэсли Аркадию. Потом обернулся к Осборну. — Вы правы, а я ошибался. Этот русский действительно умен, но он доведен до безрассудства и потому лжет.

— Зачем ты это сказал, Аркаша? — спросила Ирина. — Ты же все испортишь!

Нет, подумал Аркадий, она все еще не понимает.

— Откуда вы это взяли? — спросил Осборн Аркадия.

— Уэсли встречался с одним из них на пароме. Он выходил из машины поговорить с ним, — ответил Аркадий.

— Когда мы были на пароме, шел снег, была метель, — Уэсли старался говорить как можно убедительнее. — Он вряд ли вообще мог видеть что-либо из машины, не говоря уж о том, чтобы засечь тайную встречу.

— Вы кого-нибудь узнали? — спросил Осборн Аркадия.

— Видимость, верно, была плохая, — признал Аркадий.

— Стоит ли его вообще спрашивать? — вмешался Уэсли.

— Но я даже в метель узнаю рыжего антисемита — офицера КГБ, — сказал Аркадий.

— Извините, — ответил Уэсли Аркадию, — но вам никто не поверит.

Но ни Аркадий, ни Осборн не замечали Уэсли. Они вполне могли остаться один на один. Кто больше других заслуживает этого, как не убийца и следователь? Два человека, которые сошлись с противоположных сторон убийства. А также с противоположных сторон постели. Это была интимность вдвойне, которой не удостоиться даже Ирине. Кто, кроме них, был способен физически ощущать вес снега, пока висящего в небе, и чуть ли не слышать звучащую в воздухе музыку Чайковского? Осборн испытующе смотрел на Аркадия, тот не отводил глаз. Поверяй мои слова, думал Аркадий, обнюхивай, пробуй на вкус. Я чувствую, как ты ступаешь внутри меня, подобно волку на снегу. Попробуй на ощупь мою ненависть — она в сердце. А вот неотвратимость возмездия требует мужества, которое всегда в желудке. Всего этого не хватило Кервиллу. У меня их в достатке. Теперь-то ты знаешь?

Уэсли не сводил с них глаз и в последний момент сделал знак Рэю.

Осборн выстрелил, почти не целясь. Голова Уэсли дернулась. Половины его гладкого лба как не бывало. Он упал на колени и затем рухнул грудью на землю. Пока Рэй пытался освободить пистолет из кобуры, спрятанной под пальто и курткой, Осборн движением затвора выбросил гильзу, вставил в казенник свежий патрон и выстрелил снова. Рэй сел на землю, глядя на окровавленную руку. Он медленно поднял ее, посмотрел на дыру в груди и завалился на бок. Пес Осборна бросился на Джорджа. Джордж выстрелил, когда тот был в воздухе. Пес замертво упал на землю. Плечо Осборна окрасилось кровью. Аркадий сообразил, что издали стрелял еще кто-то. Джордж откатился за дерево. Аркадий повалил Ирину в снег, Осборн исчез за деревьями.

Они лежали, уткнувшись лицом в снег. Услышали, как мимо пробежал Джордж, а потом кто-то еще. По-английски перекликались голоса, некоторые с русским акцентом. Он узнал голоса Рюрика и Ники. Аркадий подполз к Рэю и вытряхнул из его пальто револьвер. Из кармана выпали и ключи от машины.

— Можно захватить машину, — сказала Ирина, — и уехать.

Он вложил ей в руку ключи, оставив себе револьвер.

— Уезжай, — сказал он, а сам кинулся в лес вслед за другими. Нащупал и освободил предохранитель с левой стороны барабана. Следы на снегу легко различались: Джорджа, Осборна и еще две пары с противоположной стороны. Он слышал впереди возбужденные крики и треск веток. Раздался ружейный выстрел, за ним беглый огонь из пистолетов.

Звуки борьбы отдалялись. Аркадий крадучись двинулся дальше. В снегу на спине со странно подогнутыми ногами лежал мертвый Ники. Немного дальше увидел следы Осборна, который в этом месте сделал петлю и устроил засаду.

Перестрелка прекратилась. Наступила тишина. Аркадий перебегал от дерева к дереву. Дыхание, казалось, было слышно по всему лесу. Изредка от ветра на землю шлепались комья снега, заставляя его испуганно подпрыгивать. Он услышал другие звуки, которые поначалу принял за птичий щебет, резкий возбужденный писк, то усиливавшийся, то ослабевавший в зависимости от порывов ветра. Лес заканчивался второй, внутренней оградой из панцирной сетки и парусины. В проломе, опутанная парусиной и изоляторами, застряла машина Кервилла. Водитель находился внутри. Вокруг отверстия на заднем стекле разбегались трещины. На переднем сиденье выпрямившись сидел Крыса. Он был мертв. На лице из-под порванной шапочки лентами запеклась кровь.

Аркадий подошел к другим воротам. Они были открыты, въезд пересекали почти засыпанные снегом отпечатки шин и свежие следы бежавших людей. Внутри ограды обитали соболи Осборна.

Огороженный участок имел прямоугольную форму, примерно сто метров на шестьдесят. Простая планировка. У ворот располагались баки из гофрированной стали для отходов и конура для собак, с кольца свисали три цепи. Следы колес вели к дальнему концу, где у одноэтажного бетонного здания стояла автомашина Осборна. Здание казалось достаточно большим, чтобы разместить там холодильники, кухню и карантинный отсек. Человеческие следы вели к навесу с соболями. Генералы во Дворце пушнины просчитались — Аркадий насчитал десять поднятых на сваи открытых навесов под деревянными крышами, каждый длиной двадцать метров, в которых размещалось по два ряда клеток, разделенных проходом. В каждом ряду четыре клетки — выходит, всего около восьмидесяти. Восемьдесят соболей в Нью-Йорке! Отчетливо разглядеть зверьков было невозможно — они возбужденно метались в клетках. Не видно и Осборна, Джорджа и Рюрика, хотя укрыться практически негде — только пластмассовые контейнеры у каждого навеса и забетонированные дренажные желоба под каждым рядом клеток. Американский револьвер необычной модели, с коротким стволом, явно не годился для прицельной стрельбы. Да и сам он был не ахти какой стрелок. Вряд ли кого поразишь, если стоять у служебного здания или у конуры. Он побежал к ближайшему навесу.

Сначала он услышал выстрел, а уж потом свист пули. Должно бы быть, наоборот, подумал он. Он споткнулся, но удержался на ногах. Из пистолета вряд ли попадешь в грудь припавшего к земле человека, подумал он. А вот ружейный заряд достал бы. Он нырнул под клетки. Больно царапнуло по ребрам.

Над ним яростно верещали соболи. Они безостановочно метались по стенкам из оцинкованной сетки. Зверьки больше походили на кошек, нежели на животных своей породы, пушистые ушки тревожно вздрагивали, хвосты сердито ощетинились, движения были настолько быстрыми, что в клетках мелькали только их темные очертания. Поразительный заряд жизненной энергии! Это были дикие, не ручные, звери, разъяренные до предела. Злобно шипя, они пытались достать его сквозь серебристые ячейки. Лежа на спине, Аркадий поглядел сквозь ряды навесов и разглядел две пары ног. Между одной парой ног возникло перевернутое лицо с угрюмым взглядом темных глаз. Рядом с лицом появился револьвер. Это был Джордж. Он выстрелил. Аркадия обдало жидкими фекалиями из желоба. Аркадий прицелился. Нет, слишком далеко. Он перевалился через желоб к следующему навесу, ближе к Джорджу, и, когда прицелился снова, раздался ружейный выстрел. Аркадий увидел, как попятились назад ноги Джорджа, голова все еще опущена, револьвер болтался на пальце. Другой рукой Джордж, казалось, пытался достать до спины. Ноги двигались все более неуверенно, голова опустилась еще ниже. И вот он спиной свалился на пластмассовый контейнер в конце навеса. Контейнер перевернулся. По снегу разлился розовый суп из рыбьих голов и конины. Джордж остался лежать в луже.

— Аркадий Васильевич, — послышался голос Рюрика.

Рюрик вышел из-под навеса, в котором прятался Аркадий, и остановился над ним. В руке автоматический пистолет Макарова. Теперь они вместе пойдут на Осборна, подумалось Аркадию, но Рюрик судил о противниках иначе и не привык колебаться. С ироническим сочувствием высшего судьи — все мы люди, особенно мы, украинцы, — офицер КГБ поднял пистолет двумя руками и направил на Аркадия. Но выстрелить не успел, рыжие волосы вместе с кожей и серыми хлопьями мозга снесло пулей. Рюрик ничком упал в снег. На этот раз звук выстрела раздался, как положено, после.

Все еще лежа на спине, Аркадий посмотрел вдоль навесов и увидел ноги Осборна, по крайней мере через шесть навесов от себя. Ружье с оптическим прицелом. Оттуда Осборн просматривал всю линию навесов и выбирал себе цели. Аркадий перекатился еще на один па-вес ближе к Осборну и вскочил на ноги.

Он пробежал еще два навеса, мимо трупа Джорджа, валяющегося в луже соболиной похлебки. У следующего навеса, когда Осборн, увидев его, поднял ружье, Аркадий нырнул в деревянный проход между рядами клеток. Часть соболей попряталась в своих конурах, остальные, преследуя Аркадия, метались по клеткам, прыгали на сетку. На каждой клетке, заметил он, своя диаграмма, свое окошечко для подачи корма и отдельный замок. Пока он двигался, а соболи метались по клеткам, у него оставался шанс. Подобраться бы поближе, и тогда у него было пять-шесть выстрелов из револьвера против ружья, которое нужно каждый раз перезаряжать. Пробегая мимо клеток, он ударял по ним ладонью, вспугивая Соболей. Он ощущал тщетные усилия стрелка поймать его в прицел, не задев мечущихся зверьков.

Аркадий в два прыжка добежал до следующего навеса и заскочил в проход, стуча по сетке и пугая соболей криком. Длиннохвостые зверьки прыгали со стен на потолок, оттуда на пол, яростно брызгая слюной и пуская струйки мочи. Одна рука кровоточила — один из них укусил его сквозь сетку. И он упал на пол — пуля попала в бедро. Огляделся — не страшно, сквозное ранение в мякоть. Снова вскочил на ноги. Он понял, что Осборн выстрелил, когда он пробегал, мимо пустой клетки. Очевидно, пуля изменила направление, иначе бы конец. Крыша навеса забита свежими досками, сетка заново покрашена, в проходе ломик и ящик с инструментом. Должно быть, клетка, из которой убежал соболь. Выскочив из-под навеса, он увидел бегущего навстречу Осборна. Аркадий нырнул под клетки в дренажный желоб и выстрелил первым. Но забыв о раненой ноге, он потерял равновесие из-за пронзившей ее боли.

Тут он услышал голос Ирины. Она стояла в воротах и, не видя его, громко звала. Осборн приказал ей не двигаться.

— Следователь, выходи! — заорал Осборн. — Револьвер можешь оставить себе. Я отпускаю вас обоих. Выходи, или я убью ее.

— Беги, — крикнул Аркадий Ирине.

— Ирина, я отпущу вас обоих, сказал Осборн. — Берите машину и уезжайте. Следователь ранен. Ему нужна медицинская помощь.

— Я без тебя не поеду! — крикнула Ирина Аркадию.

— Аркадий, можете ехать вместе, — убеждал Осборн, — Даю вам слово. Но выходите немедленно, иначе я ее убью. Немедленно.

Аркадий вернулся к пустой клетке. Он поднял ломик, вставил узким концом в дужку замка, запиравшего соседнюю клетку. Соболь в клетке затих, следя за его движениями. Аркадий всей тяжестью навалился на ломик и дужка с треском лопнула. Не успела распахнуться дверь, как соболь прыгнул Аркадию на грудь, мелькнул в проходе и выскочил из-под навеса. Аркадию еще не приходилось видеть такого стремительного бега. Соболь стрелой летел по снегу на своих мягких пушистых лапках, взметая хвостом снег. Аркадий вставил ломик в следующий замок и снова нажал на него.

— Нет! — завопил Осборн.

Аркадий поймал выскакивавшего из клетки соболя и держал перед собой. Тот царапался, пытаясь вырваться. Осборн стоял в конце прохода с вскинутым ружьем. Аркадий швырнул в него соболя. Осборн, шагнул в сторону, снова вскинул ружье и выстрелил. Аркадий упал — опять подвела нога — и открыл стрельбу. Две первых пули попали Осборну в живот. Осборн загнал в казенник еще патрон. Следующими двумя выстрелами Аркадий поразил Осборна в сердце. Пятая попала ему в горло, когда он уже падал. Шестая пролетела мимо.

Аркадий, шатаясь, выбрался из-под навеса. Осборн лежал на спине, все еще сжимая ружье. Внешне было незаметно, что в него только что всадили пять пуль. Странно, но Аркадий не видел в нем мертвеца, ему даже казалось, что он не в охотничьем костюме, а в более изысканной одежде с налетом элегантности. Аркадий сел рядом. Глаза Осборна были закрыты, словно у него было время принять достойный вид. Аркадий видел, как тепло покидало тело убитого и оно начинало коченеть. Он устало снял с Осборна ремень и перетянул рану на ноге. Постепенно до него дошло, что над ним стоит Ирина. Она смотрела, не отрывая глаз. Чудилось, что на лице Осборна застыло выражение торжества, словно победа осталась за ним.

— Как-то он мне сказал, что любит снег, — произнес Аркадий. — Может, так оно и есть.

— Куда мы теперь?

— Уезжай.

— Я пришла за тобой, — сказала Ирина. — Скроемся отсюда и останемся в Америке.

— Я не хочу оставаться, — Аркадий взглянул на него. — И никогда не хотел. Я приехал только потому, что знал, что Осборн тебя убьет, если я не приеду.

— Тогда вместе вернемся домой.

— Ты уже дома. Теперь ты американка, Ирина, как тебе всегда хотелось, — улыбнулся он. — Ты больше не русская. Мы всегда были разными людьми, и теперь я понял, в чем эта разница.

— Ты тоже станешь другим.

— Я русский, — он постучал себе в грудь. — И чем дольше я здесь, тем больше чувствую себя русским.

— Нет, — она гневно потрясла головой.

— Взгляни на меня. — Аркадий поднялся. Нога онемела. — Не плачь. Видишь, кто я такой: Аркадий Ренко, бывший член партии и старший следователь. Если ты меня любишь, скажи по правде: какой из меня американец? Говори же! — воскликнул он. — Согласись, разве я не русский?

— Мы же все это время были вместе. Я не отпущу тебя одного, Аркаша…

— Пойми же, — он зажал ее лицо в ладонях, — я не такой смелый, как ты. Мне не хватает смелости остаться. Пожалуйста, дай мне вернуться. Ты будешь той, что ты уже есть, а я останусь таким, какой я есть. Я всегда буду тебя любить, — он осыпал ее поцелуями. — Так беги же.

— Соболи…

— Оставьте это мне. Поезжай, — он слегка подтолкнул ее. — Обратно будет ехать легче. Не появляйся в бюро. Ступай в полицию, в госдепартамент, куда угодно, только не в ФБР.

— Я люблю тебя, — она попыталась удержать его руку.

— Что мне, гнать тебя камнями? — спросил он.

Ирина выпустила руку.

— Так я пошла? — сказала она.

— Будь счастлива!

— Будь счастлив, Аркаша!

Она перестала плакать, откинула волосы, посмотрела вокруг и глубоко вздохнула.

— По такому снегу не помешали бы валенки, — сказала она.

— Верно.

— Я хорошо вожу машину. И погода, кажется, проясняется.

— Да.

Она прошла несколько шагов.

— Ты не пришлешь весточку? — оглянулась она. Измученный взгляд, в глазах слезы.

— Обязательно. Ведь письма доходят, не так ли? Времена меняются.

В воротах она снова остановилась.

— Как я могу тебя покинуть?

— Это я тебя покидаю.

Ирина вышла за ворота. Аркадий отыскал в одежде Осборна портсигар, закурил, слушая, как шумят под ветром ветки. Наконец он услышал урчание заработавшего мотора. Услышали и соболи — у них острый слух.

Итак, подумал Аркадий, налицо три сделки. Первая с Осборном, вторая с Кервиллом, а теперь с ним. Он вернется в Советский Союз, чтобы КГБ разрешил Ирине остаться в Америке. Он поглядел на Осборна. Но что я могу предложить, кроме самого себя? Соболей, разумеется. От них надо избавиться.

Он взял ружье из рук Осборна и заковылял к навесам. Интересно, сколько у него патронов? Погода прояснялась. Соболи успокоились, внимательно следили за ним, прижавшись к сетке.

— Прошу меня простить, — произнес вслух Аркадий. — Я не знаю, что с вами сделают американцы. Жизнь показала, что доверять никому нельзя.

Они, прильнув к сетке, настороженно смотрели на него. Черные как уголь шкурки.

— Мне выпала доля палача, — сказал Аркадий: — Ведь они добьются от меня правды. Это не те люди, что поверят неправде, сказочкам или небылицам. Жаль, но…

Он слышал, как бешено бились их сердечки в унисон с его собственным.

— Итак…

Аркадий отшвырнул ружье и взял в руки ломик. Неуклюже, стоя на одной ноге, он сломал замок. Соболь выскочил из клетки и через секунду уже был на заборе. Потом наловчился — машинально вставлял ломик и нажимал на него. И так клетка за клеткой. Сигареты действовали, как аспирин. Каждый раз, когда открывалась дверца очередной клетки, он с восторгом следил, как оттуда стремглав выпрыгивал дикий зверек и мчался по снегу — черное на белом, черное на белом, черное на белом, — и наконец исчезал.