Пароль — «Прага»

ПРЫЖОК В ТЕМНОТУ

Увидев зеленые огни на аэродроме, Олешинский приказал идти на посадку. Решительный, отчаянный, привыкший к неожиданностям, Евгений и на этот раз решил рискнуть: ведь другого выхода не было. «До своих не доберешься. Почему бы не заправиться у немцев? Главное — не суетиться. Побольше начальственных окриков. Гитлеровцы и так, очевидно, приняли нас за кого-то из своих».

Баумгартл блестяще справился с ролью разгневанного майора для особых поручений. Манченко и Баранов грозно стояли возле своего офицера, подчеркивая важность его особы. Майор так естественно разносил начальника аэродрома, что тот не успел опомниться, как именем фюрера ему был вынесен смертный приговор. Перепуганные солдаты аэродромного обслуживания работали, как автоматы.

Когда машина взлетела и легла на курс, партизаны расхохотались. Лишь Виктор был серьезным. Он, наверное, еще не успел разобраться во всем случившемся.

Карпаты уже позади. Еще час — и партизаны приблизились к цели.

Сигнал: «Приготовиться!»

Первым возле люка стал Баранов. В его взгляде товарищи видят решительность и прощание. Пошел! Михаил исчез в бездне ночи.

Один за другим люди прыгали из машины. Вот их осталось только трое: капитан, Виктор и Петр. Но что с Петром? Глаза широко открыты, тело корчит судорога. Нервы не выдержали напряжения, начался припадок эпилепсии — страшной болезни, нажитой во время войны. Он долго лечился, казалось, выздоровел, и вот на́ тебе. Евгений решительно приказал: Петр возвратится на Большую землю! И тут же капитан кивает Виктору: давай, хлопче, твоя очередь.

Когда черная точка растаяла в темноте, прыгнул Олешинский. Парашют раскрылся, и капитан почувствовал легкость падения.

Резкий толчок — Олешинский коснулся ногами земли… Тихо… Зашуршал шелк парашюта. Темнота. Кажется, вот-вот настороженную тишину разорвет случайный выстрел или треск ветки. Но все спокойно. Олешинский смотрит на светящийся циферблат. Пора созывать людей. Трижды раздается над рекой голос испуганной совы. Минута молчания — и сигнал повторяется. Сове отвечает другая. Еще одна, еще.

Прихромал Мордвинов, ругается на чем свет стоит. Он сорвался с обрыва в речку и промок. Парашют закопал в песке на берегу.

Еще минута — и появилась Маша. Бросилась к своим, взволнованно шепчет, что попала на какой-то двор. Хорошо, что не было собаки, иначе наделала бы переполоху на весь округ. Вскоре подошли и остальные. Не было только Баранова, Татьяны и Виктора.

В тревожном ожидании проходит час. Чуткое ухо партизан ловит каждый звук. Никого. Напрасно бьется в ночной тиши перепуганная сова, напрасно зовет кого-то. Лес молчит…

— Отправляемся к лесу, или ложимся в кильватер, как сказали бы моряки, — говорит капитан. — Мы с Олегом — впереди, замыкает Манченко. Тут недалеко дорога, за нею — снова лес, железнодорожная станция, опять лес, а там и место назначения. На всякий случай действовать компактной группой. Пойдем!

Вот и шоссе. Теперь — внимание! Здесь можно наскочить на военную машину или жандармский патруль. Кажется, все спокойно. Партизаны уже спускаются в кювет и вдруг замирают, освещенные ярким фонарем. Прямо на них что есть силы мчит человек с винтовкой… Манченко и Володарев в один миг схватили его. Человек смертельно перепуган, старый пиджак расстегнут доверху. Рассмотрели и «оружие» — им оказалась медная труба. Ведя за собой пленного, перешли дорогу.

— Кто такой? — спросил Баумгартл на немецком языке.

— О, господин, — простонал перепуганный человек, — я чешский музыкант, играл на свадьбе в Инце.

— Куда же так торопитесь со свадьбы? — спросил комиссар.

— Сама святая Мария свидетель тому происшествию, которое приключилось на той свадьбе, — зачастил человек. — Прямо с неба упал русский парашютист… А я честный музыкант. Прошу, господин, отпустить меня. Я старый, никаких партизан не знаю и политикой не интересуюсь.

Все облегченно вздыхают.

До рассвета группа углубилась в лес. Пошел дождь, а потом с неба сыпануло снегом. Немецкая одежда плохо защищала от холодного ветра и дождя. Усталые, сели отдохнуть. Стройными рядами стояли деревья, гордо покачивая темными верхушками. Осмотрев критическим взглядом этот культурный сосняк, Манченко хмыкнул:

— В таком скверике разве что с газеткой на скамейке сидеть, а не тол на себе тянуть.

Лес протянулся не больше как на 15 километров и подступал к невысокой горе, густо поросшей кустами. Там и решили дневать.

Напрасно заботился Евгений об отдыхе группы. Никто не спал. Всех беспокоила одна мысль: где товарищи, что с Татьяной, Виктором, Михаилом?

Над лесом нависло хмурое холодное небо. Издалека доносился лай собак, выстрелы. Это группами шли к Добржишу власовцы. Они ни с чем возвращались из засады, из тех мест, где, по их сведениям, должен был высадиться десант.

Посланцы с Большой земли решили в первую очередь узнать о точном расположении немцев, об их силах. Без этого рискованно было даже переходить шоссейную дорогу. А ведь нужно еще найти товарищей.

К утру вьюга утихла. На небе затеплился диск солнца. Хотелось закурить, но одежда так промокла за ночь, что табак слипся комком. Баумгартл расстегнул шинель, засунул руку в боковой карман кителя и долго осторожно что-то искал. Наконец вытащил сигарету. Смятую, но по-настоящему ароматную сигарету. Ее мигом раскурили.

— А мне бы воды, — сказала Маша, едва шевеля обветренными губами.

— Будет и исцеляющая вода, — заверил комиссар. Он мигом достал котелок и исчез. Возвратился встревоженный: — Там внизу ходят двое…

Олег с комиссаром подошли к краю обрыва. Посмотрели вниз. Невдалеке от них медленно поднимались на гору, цепляясь за голые кусты, двое: впереди юноша, а за ним — совсем тоненькая белобрысая девчушка. Хлопец каждый раз подавал подруге руку, а она весело смеялась, не подозревая, что за каждым их движением следят. Но вот юная пара круто свернула в сторону и быстро направилась к занесенной снегом куче обломков сбитого когда-то самолета. Олег и Баумгартл вышли им навстречу. Оказалось, что юноша — студент Пражского технологического училища, а девушка — дочка врача немецкого санатория. Она вся дрожала от страха. Хлопец рассказал, что в Добржише стоит немецкий гарнизон, а во дворце живет чешский князь Бранку с немкой Хильдой. Тут часто бывают эсэсовцы. Гарнизон ищет партизан, потому что в эту ночь будто бы высадился большой десант.

— Сколько? — спросил Олег.

— Говорят, не менее двухсот, — ответил парень.

…Легкую, как перышко, Таню ветром отнесло на самое большое расстояние от товарищей. Очутившись на чужой земле, в чьем-то огороде, она погасила парашют, как ее учили, посигналила фонариком, прислушалась к окружающей тишине. Девушку заметили хозяева усадьбы. Они, ни о чем не расспрашивая, спрятали ее, а на следующую ночь отправили в соседнее село к надежным людям.

Дорога проходила через лес, ориентироваться было тяжело, и Таня шла просто на запад. Вдруг из-за деревьев услышала:

— Стой, руси!

На дорогу вышел плечистый хмурый человек с винтовкой. Таня поняла, что это лесник.

— Куда идет пани? — спросил он сурово.

— К своим, — ответила девушка так, будто тут каждое дерево знает об этом.

— Двое твоих вон в том селе, у пани Эндрижковой. Как выйдешь из лесу, то напрямик через ров, третий домик с краю.

Таня покраснела, сомневаясь, правду ли говорит старик, так как голос у него звучал неприветливо.

— Нас тут много, — сказала она уверенно. Лесник мельком бросил взгляд на автомат, свисающий через плечо девушки стволом к земле, и отчеканил:

— Вас десятеро!

В душе у Тани похолодело, она замерла, не зная, что делать, а старик, по-прежнему глядя на нее колючими глазами, сказал вдруг:

— Торопись, пани, к своим, не бойся, я не выдам никому. Тех двух я тоже направил к пани Эндрижковой.

— Как зовут вас? — спросила она нерешительно, будто имя старика могло гарантировать ей безопасность.

— Гоудков, — сурово ответил тот и пошел прочь.

Вышла Таня из леса, а село далеко-далеко на горизонте. В горле у нее уже давно пересохло. Миновала узенькую речушку, но напиться грязной воды не решилась.

Зарозовел рассвет. Тишина… Все вокруг очень похоже на родные места под Ленинградом. Казалось, что не было ни десанта, ни смертельной опасности. Только очень хотелось пить.

Вот и село. Окна в домах еще светятся. Зашла в чей-то двор.

Тут на нее залаяли собаки. Девушка едва успела увернуться. За темным окном заблестел огонек спички. «Все… Сейчас выйдут», — мелькнуло в голове.

И вдруг:

— Тсс…

Человек, ни слова не говоря, накрыл ее плащом и взвалил к себе на плечи. Из дома кто-то выбежал. Тот, кто нес Таню, сказал в темноту:

— Доброе утро, пан староста! Почему сегодня такой шум? Я вот иду с поля, слышу, собака гавкает, суета. Вдруг мимо меня промчался какой-то незнакомый, так, видно, спешил…

— Куда? Не заметил? — заинтересовался староста.

— Вон по той дорожке, кажется. Но, по совести говоря, точно и не знаю, потому что сам перепугался. До свидания, пан староста.

Дверь открыла женщина. Это и был тот домик, в котором Таня должна была встретиться с Виктором и Барановым. Увидев Баранова, девушка бросилась к нему и заплакала.

— Товарищ командир! Товарищ командир! — всхлипывала она, глотая слезы и размазывая их грязным кулаком.

— Наш врач, — отрекомендовал ее Баранов хозяевам.

В рваных сапогах, перепачканная грязью, бледная и худая, Таня была похожа на подростка.

Виктор, как и подобает солидному мужчине, прятал свои эмоции и поглядывал с укоризной: чего бы это он так июни распускал?

Хозяйка нашла для Тани сухую обувь, одежду, теплые чулки, согрела воды. Виктору подошло все сыновье.

Таня сначала подумала, что партизаны тут, в селе, а когда поняла, что друзья далеко в лесу, почувствовала, как дрожит от усталости все тело.

К вечеру муж пани Эндрижковой снарядил свой возок в лес. Ехал за хворостом. Никто не обратил внимания на поклажу в том возке. А когда заезженные колеса гремели по сельской мостовой, соседи будто случайно выглядывали из-за изгороди и тихо говорили вслед старику:

— Помоги вам бог!

Баранов чувствовал себя в лесу, как в родном доме. Тот, кто посмотрел на него во время лесного перехода, сказал бы, что перед ним учитель. И не ошибся, потому что Михаил Баранов и в самом деле был педагогом по профессии. Только был он не из тех наутюженных, рассудительных воспитателей, которые измеряют детское сознание своим собственным. Нудных моралистов он и сам не мог терпеть.

Баранов еще с детства увлекался путешествиями и знал на память целые страницы о Миклухо-Маклае, любил книжки Гайдара и Жюля Верна. Его воображение волновали конники Котовского и Павка Корчагин.

Став учителем, Баранов остался горячим романтиком, искренним товарищем, прекрасным организатором. За это воспитанники щедро платили ему своей любовью, доверием.

Таким был Михаил и на войне — бесстрашным, смелым, а некоторые его поступки казались иногда необдуманными, хотя на самом деле Баранов не терпел бесшабашности. Партизанская война научила его решительности и самообладанию. Он молниеносно ориентировался в обстановке.

Прыгнув с неба в окно, прямо на свадебный стол, Михаил не растерялся: разбил люстру и, воспользовавшись паникой и темнотой, исчез. А когда среди ночи незнакомый чех предложил ему укрытие — пошел, поверил человеку.

Вполне понятно, что, встретившись с Татьяной и Виктором, Баранов стал их командиром, суровым и требовательным. По существу, это был тот же учитель, только в условиях войны. Во время ночных переходов он учил Таню и Виктора, как незаметно ползти ящерицей, как переходить дорогу, ориентироваться по звездам, как замаскироваться, «чтобы сам черт не нашел», — словом, всем премудростям, без которых партизан не партизан.

Для Виктора авторитет Баранова сразу стал неоспоримым.

К сожалению, не замечал Михаил, как смотрит на него Таня Катюженок. Сколько нежности и уважения было в ее глазах, сколько тревоги за него!

Скоро друзья прибились к своим.