В. В. Марьина Кто и как делил Чехословакию в марте 1939 года


14-15 марта 1939 г. с политической карты Европы исчезла просуществовавшая двадцать лет Чехословацкая республика (ЧСР): западная ее часть, чешские земли, под названием Протекторат Богемия и Моравия были включены в состав Германии, обретшая независимость Словакия стала, по сути, вассалом Третьего рейха, Подкарпатскую Русь (Закарпатье) захватила Венгрия. Сценаристом и постановщиком этого действа, ставшего еще одним и очень существенным шагом на пути развязывания Второй мировой войны, являлся Гитлер, который при попустительстве английских и французских миротворцев начал реализовывать свои планы завоевания «лебенсраум» для немецкого народа, сформулированные им еще в «Майн Кампф». Его, это жизненное пространство, по мнению Гитлера, можно было найти только на Востоке, на территориях, занятых славянами, которые подлежали уничтожению, как неполноценная раса. Реализацию своих чудовищных намерений фюрер решил начать с Чехословакии, первый шаг к расчленению которой был положен в Мюнхене, что, по словам советского наркома иностранных дел М. М. Литвинова, стало «катастрофой для всего мира»[381]. К Чехословакии и ее президенту Э. Бенешу Гитлер испытывал нескрываемую ненависть не только потому, что она была населена в основном славянами, но и потому, что являлась одной из самых демократических европейских стран и активно поддерживала идею коллективной безопасности. Кроме того, расправа над ЧСР сулила Берлину выгоды с военно-стратегической и экономической точек зрения: обеспечение тыла в будущей войне с Западом, создание плацдарма для нанесения удара по Польше с юга, а в перспективе — и по России, беспрепятственное использование чешского военно-промышленного потенциала в интересах рейха.

Поэтому-то в 1937 г. и появился на свет план под кодовым названием «Грюн». «Следует исходить из того, — значилось в нем, — что главная угроза с Востока исходит от России и Чехословакии». Намечалось нанесение молниеносного превентивного удара по Чехии и предполагалось, что в ходе вооруженного конфликта «Венгрия раньше или позже выступит на немецкой стороне». Главные цели операции состояли в том, «чтобы в ходе разгрома вражеских вооруженных сил ввести оккупационные войска вермахта на территорию Богемии и Моравии, ликвидировать угрозу нанесения ударов с тыла, выключить Чехию из войны на все времена западной кампании, одновременно лишив русские ВВС (военно-воздушные силы. — В. М.) их главной операционной базы на территории Чехословакии»[382]. В мае 1938 г. начальник штаба верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) В. Кейтель получил указание Гитлера разработать военную операцию против Чехословакии. В приказе говорилось: «Я принял непоколебимое решение уже в ближайшем будущем нанести удар по Чехословакии и разбить армию противника в ходе военной операции». Политическое руководство рейха оставляло за собой право «выбора наиболее благоприятного в военно-политическом отношении времени и места нанесения удара»[383]. Однако Мюнхенское соглашение дало возможность Гитлеру приступить к ликвидации Чехословакии, не прибегая к военной силе.

Польша тоже поспешила воспользоваться благоприятной с ее точки зрения ситуацией, чтобы оккупировать принадлежавшую ЧСР часть Тешинской области. 2 октября польские войска начали занимать ультимативно потребованные чехословацкие территории, которые для Польши имели огромное экономическое значение: расширив свою территорию лишь на 0,2 %, она увеличила мощность своей тяжелой промышленности почти на 50 %[384]. После этого Варшава ультимативно потребовала от пражского правительства новых территориальных уступок, теперь уже в Словакии, и добилась своего. В соответствии с межправительственным соглашением от 1 декабря 1938 г. Польша получила небольшую территорию (226 кв. км) на севере Словакии (Яворину на Ораве) с населением 4280 человек. В политических и общественных кругах Словакии в связи с этим усилились антипольские настроения[385].

У. Черчилль впоследствии писал в своих мемуарах, что поляки «пока на них падал отблеск могущества Германии, поспешили захватить свою долю при разграблении и разорении Чехословакии», что Польша «с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении Чехословацкого государства»[386].

Министр иностранных дел Польши Ю. Бек получил орден Белого орла за поддержку Германии в период Мюнхена. «Газета польска» писала 9 октября 1938 г.: «Открытая перед нами дорога к державной, руководящей роли в нашей части Европы требует в ближайшее время огромных усилий и разрешения неимоверно трудных задач»[387]. Тогда Польша намеревалась вместе с Германией в недалеком будущем участвовать в разделе России. «Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель — ослабление и разгром России», — говорилось в датированном декабрем 1938 г. докладе 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска польского[388]. А один из высокопоставленных польских дипломатов утверждал 28 декабря 1938 г. в беседе с советником германского посольства в Варшаве Р. Шелия: «Политическая перспектива для европейского Востока ясна. Через несколько лет Германия будет воевать с Советским Союзом, а Польша поддержит, добровольно или вынужденно, в этой войне Германию. Для Польши лучше до конфликта стать определенно на сторону Германии, так как территориальные интересы Польши на западе и политические интересы Польши на востоке, прежде всего на Украине, могут быть обеспечены лишь путем заранее достигнутого польско-германского соглашения»[389]. Ю. Бек в беседе с И. Риббентропом 26 января 1939 г. не скрывал, что «Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Черному морю»[390].

Венгрия, претендовавшая на Словакию и Подкарпатскую Русь (ПР), в период мюнхенского кризиса однако не осмелилась прямо на территориальные захваты. Она предпочла пока осторожную позицию стороннего наблюдателя, хотя и была весьма разочарована тем, что в Мюнхене вопрос относительно венгерского меньшинства в Чехословакии не был решен аналогично судетскому. 4 октября 1938 г. Италия заявила о поддержке территориальных претензий Венгрии к ЧСР[391]. 6 октября их правительства начали переговоры по этому вопросу, закончившиеся безрезультатно. Арбитрами в споре теперь уже без участия Англии и Франции выступили Германия и Италия. В результате так называемого первого Венского арбитража (2 ноября 1938 г.) Венгрии были переданы наиболее плодотворные южные районы Словакии, населенные преимущественно венграми, и более развитая в экономическом отношении часть Подкарпатской Руси с городами Ужгород, Берегово, Мукачево. Всего Венгрия получила 11 927 кв. км с населением свыше 1 млн человек[392]. М. Хорти, регент Венгрии, был благодарен Гитлеру и Муссолини за поддержку ее требований. 16 января венгерский министр иностранных дел И. Чаки от имени регента заявил Гитлеру, что «Германия может рассчитывать на Венгрию как на преданнейшего друга»[393]. Первый Венский арбитраж стал после Мюнхена еще одной ступенью на пути к окончательной ликвидации Чехословакии. Но Будапешт не собирался довольствоваться достигнутым. Его планы простирались дальше и состояли в претензии на восстановление «Великой Венгрии» в границах «Короны св. Стефана», составной частью которой прежде являлись Словакия и Угорская (Подкарпатская) Русь.

В этих частях версальской Чехословакии с самого начала ее существования имелись политические силы, заинтересованные либо в ослаблении связи с Прагой, либо в полном разрыве с ЧСР. На них то, уже после Мюнхена, и делал ставку Гитлер в своем стремлении «взорвать» Чехословакию изнутри. Как и ранее, гитлеровская пропаганда продолжала убеждать мир в ее нежизнеспособности, что теперь уже более походило на правду.

Оккупация чехословацких территорий, определенных Мюнхенским соглашением, как и планировалось, завершилась в течение десяти дней. При этом новые границы Чехословакии во многих случаях не соответствовали этнографическому принципу: Германия захватила и районы с чешским населением (более 1 млн), имевшие важное военно-стратегическое и экономическое значение. Например, немецкие войска заняли электростанцию в Эрвенице, снабжавшую энергией Прагу, водохранилище в Бржезове, обеспечивавшее водой Брно. Прага оказалась в 35 км от новой границы, Пльзень, крупнейший центр военной промышленности — в 3 км, столица Моравии Брно — в 15 км, центр угольного бассейна и металлургической промышленности Моравска Острава — в 1 км. Новые границы перерезали жизненно важные для страны железнодорожные и шоссейные магистрали[394]. Жизнеспособность территориально урезанной, экономически и в военном отношении чрезвычайно ослабленной Чехословакии была поставлена под угрозу. Министр иностранных дел чехословацкого правительства К. Крофта в беседе с советским полпредом в Праге С. С. Александровским 3 октября 1938 г. с горечью заявил: «Чехословакия превращена в фикцию, государство без всякого значения, без собственной линии поведения. Недалеко то время, когда она превратиться в безвольный придаток Германии»[395]. Это утверждение вскоре стало реальностью.

5 октября под сильным давлением Берлина Э. Бенеш сложил с себя президентские полномочия и 22 октября эмигрировал в Великобританию, откуда вскоре переехал в США. 30 ноября состоялись президентские выборы, на которых новым главой государства был избран Э. Гаха, занимавший ранее пост президента Верховного суда. 1 декабря он назначил новое правительство во главе с Р. Бераном. Министром иностранных дел стал германофил Ф. Хвалковский. В Словакии и Подкарпатской Руси активизировались сепаратистские силы. В ноябре 1938 г. Национальное собрание ЧСР утвердило закон об их автономии. Государство, фактически ставшее асимметричной федерацией, официально стало называться Чехо-Словакия (Ч-С), Чехо-Словацкая республика (Ч-СР)[396]. В Словакии и Подкарпатской Руси были образованы национальные правительства: в первой — во главе с монсеньором И. Тисо, во второй — сначала с русинским политиком А. Броди, затем с украинофилом А. Волошиным. Новые власти обнаруживали все большую тенденцию действовать самостоятельно как внутри, так и вне страны, не считаясь с желаниями Праги. Это, несомненно, было на руку Гитлеру, который всячески поддерживал и подогревал эти стремления, используя их в своей политической игре и с Чехо-Словакией, и с Венгрией, и с Польшей. Что касается внешнеполитических устремлений руководителей новых автономий, то Тисо первое время ориентировался на Прагу, предпочитая сохранить Словакию в составе Ч-СР, Броди глядел в сторону Будапешта, Волошин — Берлина, а видный словацкий политик К. Сидор — Варшавы.

Волошин, резиденцией которого стал г. Хуст, вынашивал идею создания самостоятельного украинского государства под названием Карпатская Украина (КУ). Это наименование ПР и было введено его распоряжением от 30 декабря 1938 г. (Ранее, с середины 20-х годов это название употреблялось коммунистами и Коминтерном, а также украинскими националистами. По мнению И. Попа оно не имело исторических традиций в ПР[397]). Официальным языком здесь стал украинский язык. Волошин и его сторонники разрабатывали грандиозные планы превращения КУ в своего рода «украинский Пьемонт»[398], согласно которым она должна была стать центром объединения украинцев из Польши, Румынии и Советского Союза. И все это — при поддержке и под протекторатом нацистской Германии. Гитлер не возражал против такого проекта, согласившись и с переименованием ПР в Карпатскую Украину[399]. Однако ни Польша, ни Венгрия, ни Румыния идею создания «Великой Украины» не поддерживали. Польша, имевшая значительный украинский анклав (Восточная Галиция), опасалась в случае реализации этой идеи за свою целостность.

Варшава предпочитала видеть ПР в составе Венгрии, чтобы установить таким образом с последней общую границу и создать под собственным руководством «интермариум» — блок малых и средних государств между Балтийским и Черным морями, что создало бы условие для проведения великодержавной политики Польши и установления в Карпатах вала против проникновения большевизма в Европу[400]. При этом польская дипломатия постоянно акцентировала внимание Германии на антисоветской направленности будущего образования. Будапешт, естественно, не возражал против этих планов Варшавы[401].

Однако Гитлер пока еще не принял окончательного решения в отношении того, как лучше расправиться с урезанной Чехо-Словакией, и обдумывал будущее Словакии и Подкарпатья. В октябре Хвалковский первый раз посетил Берлин в новом ранге. Беседуя с Александровским 22 октября, он рассказал, что встреча с Гитлером «превратилась в получасовую лекцию, во время которой Хвалковский якобы мог поставить единственный вопрос: может ли он сказать в Праге, что у Гитлера нет намерений посягать на оставшуюся часть Чехословакии? Гитлер ответил, что намерен установить с Чехословакией хорошие отношения, но буквально добавил, что если заметит попытку работать против него, то уничтожит Чехословакию в течение нескольких часов»[402].

И это не было пустой угрозой. Еще не просохли чернила под Мюнхенским соглашением, как Гитлер озадачил своих подчиненных разработкой конкретного плана ликвидации остатков ЧСР. Уже в октябре руководитель политического департамента МИД Германии Э. Воерманн представил Риббентропу концепцию дальнейших действий в отношении Словакии и Подкарпатской Руси.

Предлагалось четыре варианта решения вопроса: во-первых, создание самостоятельной Словакии; во-вторых, словацкая автономия в рамках чехословацкого государства; в-третьих, автономия Словакии с опорой на Венгрию и перспективой вхождения в ее состав; в-четвертых, автономия Словакии с опорой на Польшу. Относительно первого варианта Воерманн утверждал: «Самостоятельная Словакия была бы слабым государственным образованием и поэтому скорее всего могла бы оказать поддержку стремлениям Германии в проникновении и освоении пространства на Востоке». В этой связи указывалось, что Словакия располагает большими лесными богатствами и что здесь находится часть чехословацкой военной промышленности. Третий и четвертый варианты были отвергнуты автором концепции как несоответствующие интересам Германии. В сложившейся политической ситуации Воерманн рекомендовал избрать второй из означенных вариантов, полагая, между прочим, что это ограничит аннексионистские амбиции Венгрии и Польши в отношении Словакии[403]. По-видимому, пока в Берлине остановились на этом варианте, что, собственно, доказывает и паллиативное решение Германии и Италии в Вене 2 ноября 1938 г. Но в словацком руководстве не было единства в вопросе о будущем Словакии и ее внешнеполитической ориентации.

17 октября в Берлине на приеме у Геринга побывали словацкие радикальные политики-германофилы Ф. Дюрчанский (зам. премьера автономии) и А. Мах, сопровождаемые главой «словацких немцев» Ф. Кармазиным. Они заявили, что действительным желанием словаков является «полная самостоятельность при условии как можно более тесной политической, экономической и военной связи с Германией». В меморандуме МИД Германии от того же числа со ссылкой на мнение Геринга говорилось, что следует поддержать стремление словаков к самостоятельности: «Без Словакии чешские земли будут еще более отказаны на нашу милость или немилость. Авиационные базы для люфтваффе в Словакии явятся важными для акций против Востока»[404].

Гитлер, недовольный, по его представлениям, мюнхенским паллиативом, в это время уже решился на полную ликвидацию Ч-СР. В директиве Гитлера о ближайших задачах вермахта от 21 октября 1938 г. был выделен специальный раздел «Решение вопроса об оставшейся части Чехии». В нем говорилось: «Должна быть обеспечена возможность в любое время разгромить оставшуюся часть Чехии, если она, например, начнет проводить политику, враждебную Германии… Организация, дислокация и степень готовности предусмотренных для этого соединений уже в мирное время должны быть рассчитаны на нападение таким образом, чтобы лишить Чехию даже какой-либо возможности планомерной обороны. Цель состоит в быстрой оккупации Чехии и изоляции Словакии». Перед сухопутными войсками ставилась задача организации «быстрого неожиданного наступления», которое должно обеспечить «быстрый и решающий успех». Военно-воздушным силам предписывалось обеспечить продвижение сухопутных войск «путем заблаговременного вывода из строя чешских военно-воздушных сил»[405].

Гитлер не без основания полагал, что его новая акция против Ч-СР не встретит особого сопротивления и возражения со стороны западных держав. И. Риббентроп в беседе с министром иностранных дел Франции Ж. Бонне 6 декабря 1938 г. — тогда была подписана франко-германская декларация о мирных и добрососедских отношениях между Францией и Германией и об окончательности существующей между ними границы[406] — безапелляционно заявил, что «Германия совершенно определенно рассматривает эту часть Европы как область своих интересов», и выразил надежду, что Англия и Франция отнесутся к этой сфере германских интересов «с принципиальным уважением». «Было бы хорошо, — подчеркнул Риббентроп, — если бы Англия и весь мир раз и навсегда усвоили это». Когда Бонне затронул вопрос об обещанных Чехословакии со стороны четырех держав гарантиях новых чехословацких границ, германский министр иностранных дел ответил, что «немецкая сторона намерена сначала выждать развития событий» и что «все зависит от того, будут ли поставлены отношения между Германией и Чехословакией на совершенно новую основу». При этом он подчеркнул, что «Германия ни в коем случае не потерпит, чтобы Чехословакия вернулась в фарватер г. Бенеша». «Наилучшую и самую эффективную гарантию для Чехословакии» Риббентроп лицемерно усматривал «единственно лишь в установлении этой страной дружественных отношений с Германией»[407]. Французский посол в Берлине Р. Кулондр также подтверждал намерения Германии «стать хозяином в Центральной Европе». «Подчинение Чехословакии, — считал он, — к сожалению, является уже свершившимся фактом», и добавлял, что «Чехословакия, созданная как оплот для сдерживания немецкого продвижения, служит рейху в качестве тарана для пролома ворот на Восток»[408].

Англия и Франция, видевшие в соглашениях с Гитлером (соответственно от 30 сентября и 6 декабря 1938 г.) залог дальнейшего мирного сотрудничества с Германией, не собирались отказываться от политики умиротворения агрессора и были преисполнены оптимизма относительно того, что в ближайшем будущем война их не коснется. Посол Германии в Великобритании Г. Дирксен писал в МИД Германии 31 октября 1938 г.: «Чемберлен питает полное доверие к фюреру… Мюнхенский протокол создал основу для перестройки англо-германских отношений. Сближение между обеими странами на длительное время рассматривается Чемберленом и английским кабинетом как одна из главных целей английской внешней политики, поскольку такое решение самым эффективным образом может обеспечить мир во всем мире»[409]. Английское и французское общественное мнение в то время еще не «охладело» к «мюнхенской политике», хотя эйфории от ее успехов несколько поубавилось. Осознавая приближение новой кризисной ситуации в Европе весной 1939 г., Лондон и Париж полагали, что Берлин, отложив на время свои агрессивные планы на Востоке, повернет на Запад, и, будучи неподготовлены к войне, очень опасались этого[410]. Именно поэтому они предпочитали «закрывать глаза» на то, что творится в Центральной Европе, по-прежнему оставляя за Гитлером право «хозяйничать» здесь.

Послемюнхенская Чехословакия была брошена западными державами на произвол судьбы, точнее, оставлена на милость Третьего рейха, который, как и ранее, рассчитывал здесь на блеф и бескровные победы, хотя и не расстался с мыслью об использовании военной силы. В письме к М. М. Литвинову от 21 ноября 1938 г. советский посол в Лондоне И. М. Майский писал: «Несмотря на мюнхенские решения Англия (и Франция) на протяжении последних двух месяцев совершенно устранились от какого бы то ни было активного участия в решении вопроса о судьбах Чехословакии. Германии и Италии предоставлена полная свобода действий в отношении определения границ Чехословакии, ее экономической политики, ее внутреннего режима и т. д. О гарантии границ Чехословакии Англией и Францией здесь больше не вспоминают»[411]. Примерно такого же мнения был и советский посол в Париже Я. З. Суриц. «О существовании Чехословакии здесь после Мюнхена вообще стараются основательно забыть»[412], — писал он Литвинову 27 декабря 1938 г.

Однако, когда в начале 1939 г. явственно обозначилась угроза полной ликвидации Чехо-Словакии, Англия и Франция вновь предприняли попытку поставить вопрос о гарантиях новых чехо-словацких границ. 8 февраля они направили МИД Германии ноты аналогичного характера, напоминавшие о мюнхенских договоренностях. Ответ лишь подтвердил прежние позиции Берлина: «общее развитие в этом европейском регионе относится главным образом к сфере важнейших интересов Германской империи». Кроме того, говорилось, что ЧСР является государством, находящимся в состоянии распада и что она уже не может рассматриваться как партнер в международных переговорах. Тогда же это было сообщено и чехословацкому послу в Берлине В. Мастному[413]. Английские и французские гарантии новых чехословацких границ остались лишь на бумаге[414].

9 октября 1938 г. НКИД СССР запросил чехословацкое правительство, «насколько оно считает желательным для себя включение СССР в число гарантов новых границ Чехословакии». 14 октября чехословацкий полпред в Москве 3. Фирлингер сообщил в НКИД, что Хвалковский воздержался от ответа на этот вопрос, полагая, что он относится к компетенции Великих держав, подписавших Мюнхенское соглашение. При этом министр иностранных дел утаил от правительства факт получения запроса, объяснив позже свою позицию тем, что не придал вопросу значения, который так и остался без ответа[415]. В условиях, когда Англия и Франция продолжали свою политику умиротворения агрессора, когда было очевидным, что Германия не удовлетворится достигнутым, а будет стремиться к окончательной ликвидации Чехо-Словакии, когда ее правительство, по сути, проигнорировало вопрос Москвы о желательности с ее стороны стать одним из гарантов новых чехословацких границ, когда правящие круги Ч-СР взяли открыто прогерманский и антисоветский курс, Советскому Союзу ничего не оставалось делать, как занять пока выжидательную позицию в чехо-словацком вопросе[416].

Взяв пока курс на сохранение Словакии и Подкарпатской Руси в составе Ч-СР, Берлин, тем не менее, активизировал усилия, направленные на ее подрыв и разложение изнутри. При этом он действовал как через лидера «словацких немцев» Ф. Кармазина, так и через германофилов в руководящих кругах Словакии и Карпатской Украины. Осуществляя старый принцип агрессивной немецкой политики «разделяй и властвуй», Гитлер предъявлял все новые и новые требования Ч-С. Например такие: ослабление таможенных барьеров как первый шаг к таможенной унии; сокращение армии и отказ от каких-либо военных укреплений; свободный пропуск немецкого транспорта через чехословацкую территорию, использование чехословацкой военной промышленности в интересах Германии и т. д. Все это свидетельствовало, что готовится инкорпорация Ч-СР или ее части в состав рейха. Советник германского посольства в Польше Р. Шелия сообщал в конце декабря 1938 г. разведке одной из западных держав, что в Министерстве иностранных дел в Берлине «разрабатывается германо-чехословацкий договор о протекторате», что «богемский котел продолжает оставаться очагом сопротивления» и что его «настоящий разгром еще предстоит». «Нельзя поэтому, — делал вывод Шелия, — считать события на чехословацком участке законченными. Скорее всего, они находятся еще в начальной стадии. Согласно преобладающей в официальных кругах Берлина точке зрения, первая волна германской экспансии в 1939 г. будет иметь целью полное овладение Богемией»[417].

В отличие от времени мюнхенского кризиса, когда цели и намерения спорящих сторон были предметом широкого международного обсуждения на дипломатическом и общественном уровнях, теперь Германия предпочитала действовать скрытно, до поры до времени не сообщая о своих планах даже ближайшим союзникам — Италии, Венгрии, Польше. Но по мере того, как дело близилось к развязке, их участие и помощь в свершении задуманного становились необходимы. Да и вряд ли уже можно было утаить готовившуюся акцию. Особо доверенным союзником рейха тут оказалась Венгрия, выражавшая неприкрытое желание к сближению с «осью» Берлин-Рим и совместной борьбе против большевизма[418].

Встреча Гитлера с И. Чаки 16 января 1939 г. показала, что фюрер заинтересован в участии Венгрии в разделе Ч-С, хотя при этом он конкретно ничего не обещал и территориальные вопросы оставил открытыми[419]. Поначалу, что явствует из беседы Гитлера с Ю. Беком 5 января 1939 г., к дележу остатков Чехословакии фюрер намеревался допустить и Польшу: ему импонировали открыто антисоветские настроения польских верхов. Польша же видела в самом факте существования пусть и урезанной Чехо-Словакии препятствие к реализации своих грандиозных планов в Восточной Европе. Варшава приветствовала идею создания самостоятельной Словакии, однако не под патронатом Берлина, а своим собственным. За участие в дележе (получение части Словакии) и сохранение германо-польской границы Гитлер назначил Варшаве цену: согласие на присоединение Данцига (Гданьска) к рейху и на проведение экстерриториальных автострады и железной дороги через польский коридор в Восточную Пруссию. Польша отказалась выполнить эти требования, что предопределило быстрый спад в германо-польских отношениях: весной 1939 г. в Берлине был разработан план военного разгрома Польши не позднее сентября того же года, так называемый план «Вайс»[420]. Она фактически перестала рассматриваться Гитлером как потенциальный союзник в дележе Ч-СР.

Между тем в начале 1939 г. во многие европейские столицы стали поступать секретные донесения о готовности Германии к новому агрессивному акту против Чехо-Словакии. Пражское правительство, получавшее их в массовом порядке по линии разведки, МИД, MHO, МВД, было весьма обеспокоено этим и попыталось прояснить ситуацию в Берлине. 21 января 1939 г. Хвалковский отправился с визитом в столицу рейха. Но здесь его встретили весьма сдержанно, если не сказать больше. Временный поверенный в делах СССР в Германии Г. Астахов сообщал в НКИД в связи с этим визитом: «Пребывание Хвалковского в Берлине продолжалось всего один день, прием ему был оказан весьма холодный. Его угостили завтраком в Кайзерхофе, на котором присутствовало весьма ограниченное число лиц. Весь вечер, включая обед, он провел в миссии в обществе одного Мастного. Беседа с фюрером носила весьма тяжелый характер. Фюрер заявил Хвалковскому, что позиция чистого нейтралитета Чехословакии Германию не устраивает. Германии нужно, чтобы Чехословакия стала надежным партнером германской внешней политики, а не лавировала между двумя лагерями. Хвалковский на это определенного ответа дать не мог»[421]. Очевидно это было действительно так, что следует из беседы Хвалковского с побывавшим в Праге 3. Фирлингером, содержание которой тот изложил заместителю наркома иностранных дел СССР В. П. Потемкину 3 февраля 1939 г. Требования Гитлера, по словам Хвалковского, в основном сводились к следующему (Потемкин квалифицировал их как «самый категорический «диктат»»):

1) немедленное прекращение антигерманских выступлений чехословацкой печати;

2) сокращение чехословацкой армии примерно наполовину;

3) передача части золотого запаса Чехословакии Германии на том формальном основании, что к ней отошла часть чехословацкой территории;

4) соблюдение нейтралитета во внешней политике страны;

5) немедленное изгнание евреев не только из государственных и общественных учреждений, но также из хозяйственной жизни и т. д.

Чехословацкое правительство обязано помнить, заявил Гитлер, что «Чехословакия находится в полной зависимости от Германии. Если будет нужно, Германия не остановится перед занятием новых чехословацких областей». «По словам Фирлингера, — записал в дневнике Потемкин, — Хвалковский вернулся из Берлина не только ошеломленный оказанным ему приемом, но и проникнутый убеждением, что Чехословакии не остается ничего другого, кроме повиновения диктату Гитлера»[422].

Сообщая в беседе с Александровским 17 февраля 1939 г. о ситуации в пражских правящих кругах, Фирлингер отмечал наличие в них разногласий, в частности, между Бераном и Хвалковским, по вопросу о сотрудничестве с Германией, указывал, что «начинается всеобщий отпор гитлеровским притязаниям». Это, конечно, было преувеличением, хотя и свидетельствовало о тенденции усиления недовольства Праги политикой Берлина. Фирлингер считал позицию Хвалковского ошибочной, поскольку последний «принимает нынешнее положение в Европе за твердо данное на ближайшие 50 лет, тогда как для остальных (включая Берана) является несомненной временность, переходность нынешнего состояния и неизбежность решительного столкновения демократии с гитлеровским фашизмом в ближайшие сроки». Вместе с тем посланник пессимистически признавал, что у Чехо-Словакии пока «нет средств и сил к активному сопротивлению домогательствам Германии, и с этим нужно считаться»[423].

Если среди части правительственных кругов в Праге обнаружились признаки пассивного недовольства политикой Берлина, то в Братиславе и Хусте, наоборот, набирало силу стремление к активному взаимодействию с ним. Всячески раздувались, в том числе и при поддержке извне, античешские настроения; каждая попытка пражского правительства вмешаться в дела Словакии или Карпатской Украины расценивалась их руководителями как намерение сохранить и упрочить власть центра. В Братиславу зачастили эмиссары из Берлина и Вены, стремившиеся вступить в прямые контакты с представителями радикального крыла единственной правящей здесь Глинковской[424] словацкой народной партии (ГСНП), поддерживавшими идею создания самостоятельной Словакии. А те, в свою очередь, осознав, что ни Будапешт, ни Варшава ничего не смогут предпринять без согласия Берлина, все чаще наведывались в столицу рейха. Так, например, один из словацких лидеров, бывший мадьярон, а затем ярый германофил В. Тука во время встречи с Гитлером 12 февраля 1939 г. заявил: «Мой фюрер, я вручаю судьбу моего народа в ваши руки! Мой народ ожидает от вас полного освобождения». Однако Гитлер пока не ответил ему решительным «да», считая, что акция еще недостаточно подготовлена[425]. Следовало, по его мнению, дождаться подходящего момента, форсируя развитие внутриполитического кризиса в Чехо-Словакии. Берлину было нужно, чтобы ее ликвидация внешне выглядела, как естественный результат ее внутреннего распада. По указанию наместника Гитлера в Австрии А. Зайсс-Инкварта из Вены шло постоянное радиовещание на Словакию на словацком языке, проводились престижные общественные мероприятия, на которые приглашались «перспективные» с точки зрения Берлина словацкие политики. В общем, велась обработка нужных рейху лиц и общественного мнения с целью изоляции Словакии и ее отторжения от чешских земель.

«В феврале 1939 г., — вспоминал Кейтель, — мелодия «чешского вальса» закружила пол-Европы в стремительном танце. Газеты пестрели сообщениями об участившихся пограничных инцидентах, очередных притеснениях германского меньшинства в Богемии и Моравии. Берлин отправлял одну за другой ноты протеста в Прагу, из Чехословакии были отозваны немецкий посол Фридрих Айзенлор и военный атташе Генерального штаба Рудольф Туссен. Фюрер неоднократно заявлял, что уже сыт по горло и впредь не намерен терпеть творящиеся в Чехословакии безобразия. Я даже не сомневался в том, что вскоре предстоит так называемое «урегулирование проблемы остаточной Чехии»»[426]. Однако, несмотря на настойчивость Кейтеля, Гитлер «давал уклончивые ответы и не называл конкретные сроки проведения операции». Между тем главкому сухопутных войск В. Браухичу был отдан приказ о проведении «акции умиротворения» в связи с нетерпимым положением германских меньшинств. 12 марта Гитлер подписал предварительный приказ по сухопутной армии и люфтваффе о приведении войск в полную боеготовность и предполагаемом вступлении на территорию Чехии 15 марта в 06.00 часов. Однако вплоть до дня «X» войскам запрещалось приближаться к государственной границе рейха ближе чем на 10 км[427].

Германские войска уже направлялись к границам Чехо-Словакии, а английский посол в Берлине Н. Гендерсон считал и намеревался (но не успел) сообщить об этом в Лондон, что полное политическое и экономическое подчинение этой страны Германии произойдет в ближайшие один-два года. «Последнее, может быть нам и не по вкусу, но с географической точки зрения это неизбежно», — полагал он и рекомендовал, поскольку Германия уже обладает экономическим и политическим превосходством в Центральной и Восточной Европе, «в какой-то степени признать этот факт… если мы желаем установить с ней взаимопонимание»[428]. Возможно, такое неведение посла относительно ближайших планов Германии было связано с завесой секретности, которой они были окружены, но может быть, являлось и отражением позиции лондонского руководства, страшившегося военного столкновения с Германией и выдававшего желаемое за действительное, т. е. политикой страуса, прячущего голову в песок в надежде спрятаться от опасности.

Майский, постоянно предупреждавший Москву с начала 1939 г. о готовности Чемберлена к Мюнхену № 2, сообщал 2 марта в НКИД о беседе с Чемберленом на приеме в советском посольстве: «Отвечая на мои вопросы о ближайших международных перспективах, Чемберлен стал развивать известные Вам «оптимистические тезисы» о том, что общая ситуация улучшается, что ни германский, ни итальянский народы войны не хотят, что Гитлер и Муссолини заверяли его в желании мирно развивать свои ресурсы и в том, что они очень боятся больших конфликтов. Я согласился с этим последним замечанием, но прибавил, что сейчас, как и раньше, они рассчитывают на блеф и бескровные победы. На это Чемберлен ответил, что «время для таких побед прошло»»[429]. Так что телеграмма Гендерсона полностью укладывалась в эти «оптимистические тезисы» лондонских руководителей.

К 13 марта Гитлер вполне был готов к тому, чтобы разрубить ненавистный для него «чехо-словацкий узел». Об этом, в частности, тогда говорил высокопоставленный чиновник МИД Германии П. Клейст в беседе с немецким журналистом. Намерение «ликвидировать оставшуюся часть Чехословакии», по его мнению, имело две причины: во-первых, «принятое в Мюнхене решение чехословацкого вопроса рассматривалось с самого начала с точки зрения политики рейха как неудовлетворительное», во-вторых, необходимо было «создать в самом срочном порядке такое положение в Восточной и Центральной Европе, которое окончательно исключало бы все источники опасности для Германии в перспективе предстоящей схватки на Западе». Акция против Чехословакии, по словам Клейста, предусматривала «присоединение Чехии к Германии, создание Словакии под исключительным влиянием Германии»[430]. Для начала этой акции нужен был лишь предлог. И его, как ни странно, дала Прага.

В конце февраля — начале марта в Чехо-Словакии обострился внутриполитический кризис. Отношения между центральным пражским правительством и правительствами автономной Словакии и Подкарпатской Руси (Карпатской Украины), подозревавшими Прагу в желании вернуться к прежнему положению дел, становились все напряженнее. В чешских правительственных кругах все явственнее звучала мысль о силовых методах решения ситуации, прежде всего что касается Словакии, чтобы не допустить распада государства. В конце февраля несколько министров центрального правительства сошлись на тайное совещание, где по предложению генерала А. Элиаша было решено начать активные действия против словацкого сепаратизма. При этом пражские политики зондировали возможность такого решения вопроса в Берлине, который однако внешне занял позу невмешательства во внутричехословацкие проблемы, хотя в действительности приветствовал такой оборот дела и даже, как считают некоторые исследователи, подталкивал пражские власти в указанном направлении. Намеченные в Праге меры стали осуществляться в начале марта.

К этому времени идея создания самостоятельного словацкого государства обретала все больше сторонников среди словацких политиков. Прежде стоявший на позиции словацкого автономизма И. Тисо тоже склонялся к ней, но путь создания такого государства он представлял как эволюционный и без внешнего вмешательства[431]. Состоявшееся 3 марта заседание словацкого правительства заслушало сообщение Ф. Дюрчанского и М. Пружинского об их переговорах с Герингом и Геббельсом, которые обещали словакам поддержку лишь в том случае, если они пойдут на раскол Чехо-Словакии. Однако пока в Братиславе было решено, хотя и стремиться к провозглашению самостоятельного государства, но не поступать в этом вопросе опрометчиво. 7 марта в столицу Словакии прибыли гитлеровские эмиссары, которые советовали не колебаться и не мешкать с провозглашением самостоятельного государства. Тисо настаивал на личной встрече с Гитлером. Прага полнилась слухами о ситуации в Словакии. 9 марта пражское правительство отдало приказ генералу Гомоле ввести там чрезвычайное положение. Тисо и несколько словацких министров были смещены со своих постов. Жандармерия и войска в Братиславе заняли правительственные здания и опорные пункты вооруженных отрядов ГСНП, гардистов, более 200 радикальных представителей которых были арестованы. Ф. Дюрчанский бежал в автомобиле немецкого консула на другой берег Дуная и по венскому радио делал заявления о словацкой независимости. Тисо удалился в свой приход в Бановцах.

Гитлер же пришел к выводу, что настало время оказать поддержку своим сторонникам в Словакии не только словом, но и делом. Через дунайский мост с австрийской стороны в Братиславу переправлялись транспорты с немецким оружием, предназначенные глинковским гвардейцам. Уже 11 марта на братиславских улицах якобы для поддержания порядка появились вооруженные патрули СС. Пражское правительство отступило, когда осознало, что Гитлер приложил к событиям свою руку. «Вмешательство, которое предприняло чешское правительство, было довольно неловким, — вспоминал позже, находясь в эмиграции, словацкий генерал Р. Виест. — Возникли беспорядки, которыми воспользовались немцы»[432].

12 марта Гитлер пригласил в Берлин Тисо. 13 марта он в сопровождении Кармазина пересек государственную границу и прибыл в Вену, где его ожидал Дюрчанский. Вместе они самолетом отправились в Берлин. Сначала словаков принял Риббентроп, который начал разговор словами: «Я не вижу в Словакии никакого воодушевления по поводу провозглашения словацкой самостоятельности». Тисо на это ответил: «Вы правы, нам потребовалось бы по крайней мере два-три года, чтобы пополнить ряды нашей словацкой интеллигенции, которая бы затем заняла все места». Риббентроп возразил: «Хотя Вы в этом и правы, но кто Вам может гарантировать, что потом сложится политическая ситуация, которая даст Вам возможность сделать это. Сегодня — ситуация такова, и она, в конце концов, этого требует от Вас»[433]. Тисо попросил о встрече с Гитлером и был принят им в 18 час. 40 мин. Монолог фюрера продолжался примерно полчаса. Намекнув на претензии Венгрии, которая готова присоединить к себе всю Словакию, он заявил: «Речь идет о том, хочет или не хочет Словакия жить самобытной жизнью. Он от Словакии ничего не требует… Он пригласил Тисо, чтобы выслушать его решение. Речь идет не о днях, а о часах… если Словакия хочет стать самостоятельной, то он будет это усилие поддерживать и даже гарантировать…

Однако, если она будет колебаться или не захочет отделяться от Праги, то он предоставит судьбу Словакии ходу событий, за которые уже не будет отвечать». Тогда же Гитлер сообщил Тисо, что в ближайшие часы будут оккупированы Чешские земли и «господа в Братиславе будут избавлены от своих забот, поскольку далее уже не надо будет ломать голову над вопросом, распрощаться ли с Прагой немедленно или несколько позднее». Обращаясь к Риббентропу, Гитлер спросил, не хотели ли бы он что-либо добавить. Тот подтвердил, что решение должно быть принято не днями, а часами, поскольку «пришло известие о передвижении венгерских воинских частей у словацкой границы». После чего Гитлер выразил «надежду, что Словакия примет быстрое и ясное решение»[434].

Тисо, уже понявший, что другого выхода кроме провозглашения независимости Словакии нет, считал необходимым оформить этот акт по закону. В 4 часа утра 14 марта он возвратился в Братиславу, где в тот же день состоялось заседание словацкого сейма. После довольно длительного обсуждения подавляющим большинством голосов была принята декларация о независимости Словакии, хотя ряд депутатов выступили с заявлением, осуждавшим этот акт[435]. В тот же день было назначено и первое правительство Словацкого государства во главе с И. Тисо. Оно возникло под прямым давлением Берлина при содействии политиков-германофилов в самой Словакии. Выбор вариантов ее будущего был невелик: либо самостоятельность, точнее квазисамостоятельность, в чем мало кто сомневался, нового государства, либо оккупация Словакии и ее раздел между Германией, Венгрией и Польшей, которая в это время тоже претендовала на свою долю при дележе. Р. Виест, один из заявивших в сейме протест, писал, что видевшие в этом акте погибель Словакии и оценивавшие случившееся как катастрофу «признавали, что в данной ситуации это был единственный выход, чтобы сохранить народ. Самостоятельность Словакии все же предоставляла некоторые возможности национального развития. Это был просто выход из нужды, меньшее из двух зол»[436].

М. М. Литвинов уже в беседе с польским послом в Москве В. Гжибовским 16 марта заявил: «Отпадение Словакии мы рассматриваем как полное уничтожение ее независимости и превращение ее в марионеточное государство типа Маньчжоу-Го»[437]. Посол Франции в Германии Р. Кулондр в сообщении в Париж от 16 марта тоже считал, что с независимостью Словакии покончено сразу же после ее создания: «Впрочем, эта страна, изуродованная венским третейским решением, лишенная своих самых плодородных долин и разбросанная по горному району, абсолютно беспомощна. Существовать самостоятельно она не может»[438]. Эфемерность независимости Словакии стала ясна уже несколько дней спустя после ее провозглашения: 23 марта в Берлине был подписан словацко-германский договор «Об охране Словакии», который по существу означал конец ее самостоятельности[439]. Возникновение этого государства можно рассматривать лишь в контексте развития международных событий того времени и особенно агрессивной политики нацистской Германии.

События в ПР развивались по аналогичному сценарию. 6 марта Э. Гаха распустил автономное правительство Карпатской Украины. Гитлер решил дать согласие на оккупацию ее территории Венгрией, дабы продемонстрировать миру, что Чехо-Словакия разложилась из-за внутренних беспорядков. 12 марта фюрер пригласил к себе венгерского посла Д. Стояи и настаивал, чтобы Венгрия немедленно перешла в наступление, поскольку в Праге царит «дух Бенеша» и такое положение не может быть терпимо. «Действуйте, — советовал Гитлер, — не уведомляя об этом другие правительства. Действуйте быстро, поскольку существуют и другие претенденты на Подкарпатскую Русь… Ограничьтесь Подкарпатской Русью и не нападайте на Словакию. Словацкий вопрос будет поставлен позднее. Момент для оккупации Подкарапатской Руси благоприятен»[440].

13 марта регент Венгрии М. Хорти писал Гитлеру: «Ваше превосходительство, сердечно благодарю Вас! Не могу выразить, насколько я счастлив, поскольку эта земля (Рутения) для Венгрии — не хотелось бы употреблять высокие слова — жизненно необходима… Мы с энтузиазмом трудимся над решением этой задачи. Планы уже составлены. Во вторник, 16-го числа, произойдет пограничный инцидент, на который в субботу в качестве ответной меры последует мощный удар»[441]. 14 марта правительство П. Телеки направило Праге ультиматум с требованием в течение 24 часов освободить ПР от чехословацкой армии. В тот же день венгерские войска, сломив ее сопротивление, перешли чехословацко-венгерскую границу в районе Мукачево и приступили к оккупации Карпатской Украины. Правительство Волошина, провозгласившее ее самостоятельность и намеревавшееся просить Германию о протекторате над ней, не получило поддержки Берлина. В течение 15–18 марта вся территория Подкарпатья с согласия Гитлера была оккупирована венгерскими войсками[442].

Итак, 14 марта Чехо-Словакия фактически прекратила существование. Э. Гаха, чтобы окончательно прояснить ситуацию, запросил аудиенции у Гитлера и получил приглашение посетить Берлин, куда он прибыл поздно вечером того же дня. Здесь в ночь с 14 на 15 марта состоялись его встречи с Гитлером, Риббентропом, Гейдрихом. В это время части вермахта уже перешли границу и начали оккупацию чешской территории. И в документах, и в литературе переговоры в Берлине описаны достаточно подробно[443]. Скажем лишь, что Гитлер путем блефа, шантажа и угроз вынудил Гаху подписать документ, согласно которому чешское правительство «преисполненное доверия» вручало «судьбу Богемии и Моравии в руки фюрера». Позвонив по телефону в Прагу, Гаха распорядился, чтобы «разоружение армии и оккупация территории произошли как можно более гладко, и чтобы таким образом дело нигде не дошло до кровопролития». Беран ответил: «члены правительства полностью доверяют господину президенту»[444].

В 9 часов утра 15 марта первые моторизованные подразделения немецких войск, не встретив сопротивления чешских гарнизонов, вступили в Прагу. Согласно сообщению советника посольства СССР в Германии ГА. Астахова М. М. Литвинову от 19 марта, этой легкости захвата Чехии и полной капитуляции чешской армии не понимал даже Кейтель: «Мы входили в город и видели всех солдат запертыми в казармы и разоруженными. Начальники стояли у входа, передавали нам ключи, козыряли, говоря «zum Befehl». Для нас, военных, это зрелище было непостижимо»[445]. Во второй половине дня Гитлер под охраной танков и бронемашин въехал в замок на Градчанах, резиденцию древних чешских королей, и приказал немедленно вывесить флаг со свастикой. Чехо-Словакия, по его заявлению, перестала существовать. 16 марта декретом фюрера Богемия и Моравия в качестве пользовавшегося определенной автономией протектората были включены в состав рейха.

Мир был потрясен наглостью и очередным вероломством гитлеровской Германии, не в первый раз показавшей, что международные соглашения для нее являются не более, чем пустой бумажкой. Мировая общественность получила новые убедительные доказательства того, что попустительство агрессору ведет не к миру в Европе, а к расширению масштабов новой войны. Реакция СССР, Англии, Франции и США на уничтожение Чехо-Словакии, по сути, была однозначно негативной, осуждающей агрессию Германии, но по форме — разной. Москва, можно сказать официально, сразу же и решительно осудила расчленение Ч-СР, что нашло отражение в советской ноте от 18 марта. В ней выражался резкий протест против действий рейха и подчеркивалось, что «действия германского правительства не только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы еще ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов»[446].

Официальные лондонские круги сначала попытались закрыть глаза на акт насилия в отношении Ч-СР. «В эти мартовские дни, — вспоминал Черчилль, — в Англии распространилась волна какого-то порочного оптимизма. Несмотря на то, что в Чехословакии нарастало напряжение под немецким нажимом извне и изнутри, те английские газеты и министры, чьи имена были связаны с Мюнхенским соглашением, не теряли веры в политику, в которую они вовлекли страну». Выступая в палате общин 15 марта, Чемберлен, выражая сожаление в связи с отделением Словакии от Ч-С, тем не менее заявил: «Однако мы не допустим, чтобы это заставило нас свернуть с нашего пути. Будем помнить, что чаяния народов всего мира по-прежнему сосредоточены в надежде на мир»[447]. Через два дня его настроение под влиянием английского общественного мнения резко изменилось. В официальных нотах Англии и Франции уже говорилось о незаконности действий Германии против Чехо-Словакии, но, что примечательно, осуждался, по сути, не сам акт агрессии против суверенного государства, а нарушение Гитлером обещаний, данных в Мюнхене. Немцы отнеслись к протестам англичан и французов с высокомерным презрением, а статс-секретарь германского МИД Э. Вайцзеккер вообще отказался принять от Кулондра официальную ноту протеста Франции от 18 марта, заявив, что французское правительство вообще не может вмешиваться в дела, которые уже «должным образом улажены между Берлином и Прагой»[448]. США, отозвавшие своего посла из Берлина, заявили о непризнании ими акта насилия, совершенного Германией. Польша ограничилась позицией стороннего наблюдателя[449].

Опасность остаться наедине, лицом к лицу, с гитлеровской Германией усилила в Англии и Франции тенденцию к оживлению системы коллективной безопасности, положила начало «политики гарантий» западных держав. 31 марта была предоставлена английская гарантия Польше, позднее превращенная в соглашение о взаимной помощи, затем гарантии получили Греции и Румынии[450]. Однако это вовсе не означало окончательного отказа руководителей Англии и Франции от политики «умиротворения», рецидивы которой стали учащаться по мере удаления от событий 14–15 марта 1939 г.


Загрузка...