Партия, дай порулить

Глава 4

Кира шла в гости к Макару Евграфовичу Самохину. Не шла, летела. Примерно месяц назад в их приемную пришел статный старик. Постоял в дверях, окинул всех цепким взглядом и решительно направился к ней. Выдвинул стул, повесил на спинку свернутый плащ и сел, опершись на трость. На лацкане пиджака сверкало несколько медалей.

– Добрый день, милая барышня. Это правда что вы здесь, – он обвел взглядом комнату, в которой сидела Кира, – помогаете людям? Даже таким древним, как я?

– Правда, помогаем, – кивнула она. – Поделитесь своей проблемой, и я подумаю, что можно сделать.

– Мои проблемы стариковские. Государством мне положен социальный работник, как одинокому старику. А мне его не выделяют. Ссылаются на то, что у меня есть родня.

Он внезапно замолчал, прикрыв глаза. Потом достал из внутреннего кармана пиджака стеклянный пузырек, заткнутый ваткой, вытряс оттуда таблетку, кинул ее под язык и замер. Кира начала было суетиться, но он удержал ее на месте, взяв за руку. Через пару минут старику стало лучше, он открыл глаза и выдохнул:

– Не беспокойтесь, милая барышня, сердце пошаливает. Так вот, о чем это я? – он на секунду задумался. – Ах, да! Вот голова дырявая. Значит, мне в социальной службе говорят, что я не одинок, у меня имеется какая-то мифическая родня. Поэтому мне не положены ни соцработник, ни льготы, как одинокому.

– А у вас нет родни? – переспросила его Кораблева.

– Ни единого человечка. Ни единого. Я один, как перст, – со вздохом сказал Макар Евграфович.

– Так откуда взялись выдуманные родственники? – удивилась Кира.

– Это я и хочу узнать. Вы можете мне помочь? – с надеждой спросил старик. – А то без соцработника мне не справиться.

Кира взялась за это дело. И для того чтобы уточнить кое-какие детали, зашла однажды в гости к Макару Евграфовичу. Они проговорили пару часов и стали друзьями. От него девушка получила столько душевного тепла, столько радости от общения, сколько не получала никогда в жизни. За исключением того времени, когда в ее жизни был Эмил Чореску.

Но, видно, свой лимит счастья, отпущенный жизнью, она исчерпала. Поэтому Эмила у нее больше нет, радости нет, тепла нет. И вдруг появился старик-ветеран Макар Евграфович. Теперь каждую свободную минутку Кира бежала к Самохину.

А сегодня Кира спешила к нему с особой радостью. Она хотела сообщить, что Макар Евграфович не одинок. У него действительно есть родственники.

Интересно, если бы Самохин появился в тот момент, когда в ее жизни еще был Эмил, могло бы все сложиться по-другому? Вряд ли. Что мог бы сделать беспомощный старик, как помочь? Разве он сумел бы уговорить Эмила не бросать ее, не оставлять без объяснения причин? Она до сих помнила, как мама кричала на нее:

– Ну что, поматросил и бросил? А я говорила! Связалась с лимитой, молдаванином, шоферюгой! Да ему от тебя только и нужна была прописка! Может, он преступник беглый, может, у него семья! Ты же даже ничего не узнала о нем! Сразу в койку прыгнула! Дура! Господи, какая же у меня дочь наивная дура!

Да, мама… Мама, конечно, оказалась права. Она наивная дура. Влюбилась, как кошка. Ничего про него не узнавала, ни о чем не спрашивала. Просто любила. А он взял и исчез. И ничего. Ни слова, ни эсэмэски. Ни-че-го.

Но Кира справилась. Наказала себя и справилась. Наказала за глупость, за любовь, за споры с мамой: «Ты же интеллигентная женщина! Мама, ты ведь Руставели читала, Айтматова, Новои! Откуда в тебе шовинизм?!».

Кира перестала краситься. Своей яркой, нарядной одеждой набила несколько пакетов и отнесла к мусорнику. Все, наказана. Тушь, помада, румяна, кремы… все вон. Наказана. Посиделки с подружками за мартини, дискотеки, тусовки – все в прошлом. Наказана. Мама сказала пойти в партию: «Чтобы карьеру делать и с людьми достойными общаться». Пошла. Мама плохого не посоветует. И тут – Макар Евграфович. Подарок небес.

Самохин открыл дверь сразу, едва Кира прикоснулась к звонку. Наверное, ждал ее прихода.

– Что-то ты, девочка моя, сегодня припозднилась, – забурчал старик. – С самого утра тебя жду.

Кира засмеялась. Ей нравилось, когда он ворчал. Он беспокоился о ней, ждал. Все это создавало иллюзию семьи, которой, фактически, у Киры никогда не было. Что мама, что бабушка, обе были холодны с ней, словно чужие. В детстве Кира фантазировала, что ее в роддоме подменили, и настоящие мама с папой, бабушка с дедушкой ищут ее. А как найдут, обнимут, расцелуют, заплачут от счастья и заберут в дом, где будет любовь. Когда стала старше, поняла, что ничего такого не будет, и эти две чужие женщины – бабушка и мама – и есть ее семья.

Став еще старше, Кира стала их даже жалеть. Ни подруг у них, ни близких людей. У мамы, так и вовсе, мужа никогда не было. Ну да бог с ними. Теперь у нее есть ворчун Макар Евграфович.

– Ну-ну, не брюзжите, я вот она, приехала, – Кира весело болтала и выкладывала на стол купленные продукты. – У нас с вами сегодня праздник. Я рыбку красную купила.

– Это что за повод такой, Кирочка? Вроде не Новый год и не Рождество. Да и до моего дня рождения еще месяц.

Кира быстро накрыла на стол, достала из комода графинчик с водкой.

– Ого, – удивился Самохин. – Ну, в таком случае, изволь меня подождать.

И он вышел из кухни.

А когда вернулся, Кира восторженно ахнула. Он был одет в парадный мундир. Медали, прикрепленные к кителю, гордо блестели и придавали посиделке особую торжественность.

– Ну милая барышня, раз банкет, значит банкет! – он попытался лихо козырнуть, но получилось плохо.

У Киры от жалости защемило сердце. Она тряхнула головой и ринулась разливать по стопкам водку, но Макар Евграфович гневно ее остановил:

– Это что такое? За столом что, мужчины нету? – и чуть трясущимися руками налил спиртное в рюмки.

– Тогда с меня тост, – Кира очень волновалась. У старика больное сердце и неизвестно, как он воспримет новость. – Дорогой Макар Евграфович. Я хочу выпить за то, что вы действительно не одиноки.

– Конечно, не одинок. У меня есть ты, Кирочка, – старик засмеялся дребезжащим смехом.

– Конечно, – растрогалась Кира. – Но скажите мне, пожалуйста, вам о чем-нибудь говорит название деревни Убибатьки? – спросила она, дождавшись, пока старик выпьет рюмку.

– Господи, конечно. Мы ее освобождали. Меня там ранило, я почти две недели в одной хате отлеживался. Мы подружились с ребятами из партизанского отряда, с Олесем, Устином, – у Самохина глаза подернулись влагой. – Как нас встречали, как любили! Мы же спасители, освободители. Они так настрадались. У них и фашисты были, и каратели, и власовцы. А потом еще завиноватили, что во время войны они оказались на временно оккупированной территории. Я помню, меня Олесь после войны нашел, жаловался, что в партию не берут из-за этого. А почему ты, дочка, про Убибатьки спросила?

– А романа у вас любовного там не было? – вопросом на вопрос ответила Кира.

– Романа, говоришь? – смутился Самохин и надолго задумался. – Романа не было, а любовь была. Короткая, но страстная и настоящая.

Он снова наполнил рюмки, выпил сам, немного помолчал и начал рассказ.

«Я уже сказал, что мы освобождали Белоруссию, шли через деревеньку Убибатьки. И там один из власовцев меня ранил. История моя не оригинальна. Выхаживала меня Катерина. Она постарше меня была. Красивая, гордая. Муж у нее в первые дни войны погиб. У нас такая любовь случилась! Потом я оклемался, догнал свою воинскую часть.

А в сорок пятом на Дальний Восток на войну отправился. Переписывались вначале, а потом потерялись. Я в сорок седьмом приехал в Убибатьки, но Катюша оттуда уехала. Куда, никто не знал. Так и потерялись. Я через пару лет женился, прожили с женой почти сорок лет. Детей у нас не было. Бог не дал. Наверное, за то, что жил без любви. Уважал жену, жалел ее, никогда не изменял, но сердце всегда принадлежало только Катюше».

– А я узнала, Макар Евграфович, что Катерина родила от вас дочку, – медленно проговорила Кира, внимательно наблюдая за стариком. Как бы ему плохо не стало!

Самохин схватился за край стола. Кира моментально взяла с полки пузырек, вытрясла из него таблетку, разжала старику губы и засунула лекарство в рот.

Через некоторое время по морщинистому лицу потекли слезы. Они текли и текли, зависали на подбородке, скапливались там и, когда достигали критической массы, срывались и капали на колени.

Наконец, старик постепенно успокоился, сходил в ванную комнату, умылся и снова вернулся на кухню.

– Моя дочь жива? Где она? – спросил Самохин.

– Я этого пока не знаю. Но одно очень хорошее детективное агентство обещало мне все разузнать, – Кира присела на корточки около Макара Евграфовича и положила голову ему на колени. – Но мне кажется, что жива. Ведь не просто так соцслужба говорит, что вы не одиноки.

Их идиллия была прервана звонком в дверь.

На пороге стояла комичная пара. Низенькая немолодая дама и такого же роста спутник. На ней был «романтический» наряд – белая кружевная юбка на белой подкладке, плотно обтягивающая ее полные бедра, белая блузка с жабо, белые туфли. В руках она держала кружевной белый зонтик. Мужчина, сопровождающий ее, был тоже в белом.

Но не это было смешным. Комизм заключался в следующем: у дамы было приятное интеллигентное лицо, напоминавшее Ларису Рубальскую. Партнер же ее имел совершенно бандитскую физиономию: свернутый на бок нос, невыразительные прозрачные глаза и, самое главное, взгляд – холодный, бесстрастный.

– Добрый день, – сказала дама недовольно. – А Макар Евграфович дома?

Не дожидаясь ответа, пара вошла в квартиру. Кира отступила в сторону.

Они прошли на кухню. Увидев пиршество, дама визгливо запричитала:

– Это что же за пьянка у вас, дорогой мой? У вас же сердце. А вы, дамочка, – «белоснежка» развернулась к ней всем корпусом, – потрудитесь объяснить, что здесь происходит.

Кира, будучи мягким и абсолютно безвольным, как ей казалось, человеком, внезапно возмутилась:

– А почему, собственно, я должна давать вам отчет? Это наше дело.

– Фу ты, ну ты! Надо же! Это не ваше дело, а наше, – дама покрутила в руках рюмку, понюхала ее и брезгливо вернула на стол.

– Подождите, – остановил их Макар Евграфович. – Давайте я все объясню. Это Кира, моя подруга. А это Соломон Исаевич Кац, мой лечащий врач, и Софья Борисовна, его супруга.