Партизан Фриц

1. Январь, 1961…

Раннее морозное утро. Еще ни малейший проблеск света не разорвал занавеса густой предрассветной мглы. Тишина. В ней скорее угадывалось, чем слышалось прерывистое дыхание сосенок, подступивших к улицам небольшого дальневосточного городка.

Но вот сонное безмолвие маленького переулка на окраине потревожил негромкий стук в дощатую дверь полузанесенного снегом дома. Молчание. И снова легкие удары в дверь. До тех пор, пока она, наконец, не скрипнула и в темноту не выплеснулось сиплое:

— Кого черт несет в такую рань?

— Дело к тебе, Алексей.

Услышав голос соседа, говоривший успокоился, вышел в коридор и сбросил крючок.

В просвет шагнули трое — и сразу к хозяину, отшатнувшемуся при виде человека в шинели с васильковыми петлицами:

— Вы Петунов?

Тот только неопределенно махнул рукой.

В комнате при ярком свете лампочки следователь получил возможность разглядеть того, чье лицо он видел только на фотографии.

Маленькие, спрятанные под нависшими бровями, глубоко посаженные глаза; переходящая со лба на лысину широкая полоса шрама — неизгладимый след давней и неудачной встречи с партизанами; на лице, шее — внезапно выбившиеся блестки пота…

Зашуршали листы с печатью военного прокурора. А за каждой страницей — стоны заживо погребенных, плач обездоленных и обреченных на голодную смерть сирот, пламя пожарищ, столбы виселиц.

Все ниже и ниже опускал голову Алексей Петунов, военный преступник. Не запоздалое раскаяние и тем более не стыд перед окаменевшей от ужаса женой и соседями-понятыми, а страх, животный страх перед неминуемостью расплаты отчетливо проступил в непроизвольной гримасе лица, в судорожном подергивании рук.

Но это же не я… Здесь какая то ошибка, — наконец выдавил он из себя. — я и Задорья никакого не знаю, в Смоленской области никогда не бывал.

Капитан Юрьев не раз участвовал в арестах карателей и почти при первой же встрече предугадывал поведение каждого из них на следствии. Были такие, что начинали громко, неестественно громко выражать свое возмущение, а после нескольких допросов и очных ставок со свидетелями признавали свою вину и давали подробные показания… Были и такие, что с приходом человека в чекистской форме испытывали нечто вроде морального облегчения: для них кончалась страшная в своей неопределенности жизнь под чужим именем, когда каждый шорох возле дверей, каждая мелькнувшая за окном фигура в милицейской форме напоминали о том, что хотелось бы забыть, но от чего невозможно спрятаться. Те рассказывали сразу и все.

Петунов не был ни тем и ни другим. Оправившись от минутного замешательства, пришел в себя и стал невозмутимо наблюдать за ходом обыска, услужливо помогая передвигать мебель и изредка — для собственного успокоения — бросая жене:

— Кто-то на меня жалобу шарнул. Разберутся…

Так буднично и прозаично, без револьверных выстрелов в ночной тьме, без погони на мотоциклах, произошла эта встреча, к которой сотрудники государственной безопасности стремились целых восемнадцать лет!

Как Хома из гоголевского «Вия», Петунов очертил себя на допросах магическим кругом: пределом его признаний были действия, за которые народ печатным словом Указа об амнистии освободил от наказания пособников фашистам.

— Старостой? Был, Начальником полиции? Служил. Больше? Ничего больше, — гнусаво тянул он на допросах одно и то же. — «Забрал Дарью, убил Марью»… Валят на меня лишнее, гражданин начальник. Соль на хвост сыплют, благо поймали…

Ловчил, петлял на следствии бывший группенфюрер гитлеровской армии Петунов, как там, на снежной равнине, недалеко от Витебска, когда скрывался от партизан. Но сложность в расследовании дела была уже не в этом…

Воскресный день. За окном кипучая жизнь большого города, а здесь, в этом строго обставленном кабинете, шла речь о тех, кто два десятилетия назад пытался посягнуть на святая святых нашего народа.

Шесть толстых томов в коричневых обложках уже второй час лежали на зеленом сукне стола. Капитан докладывал полковнику о деле Петунова.

— …В июне 1942 года, рано утром, Петунов вместе со своими полицейскими, устроив засаду в лесу возле деревни Скорино, обстрелял вышедших на опушку трех советских военнослужащих, выбиравшихся из окружения. Один из них был убит сразу, а двое других, раненные и сильно избитые Петуновым и Стручковым, были заживо закопаны в землю возле дома старосты. Личность погибших не установлена. Кроме того…

— Я перебью вас, — полковник задумался, побарабанил пальцами по стеклу. — Вы помните, у Юлиуса Фучика: «Нет неизвестных героев!» У каждого из них имя, и его должен знать народ. А у нас? Лейтенант Советской Армии, расстрелянный за отказ служить в полиции, несмотря на примененные к нему зверские пытки, — «личность не установлена». Тяжело раненный разведчик, окруженный полицейскими и покончивший с собой, — «имя не известно». Перерезавший телефонную линию пятнадцатилетний парнишка, беженец из Белоруссии, плюнувший в лицо истязавшим его палачам, — «данные о нем не выявлены»…

Он встал, прошелся из угла в угол кабинета и добавил, подойдя к столу:

— А у них матери, близкие, семьи… Многие из них по сей день ждут вестей о пропавших… Вам не кажется, товарищ капитан, что в этом деле еще много, применяя полюбившийся вам термин, «неустановленного», что есть еще над чем поработать?

Да, Юрьеву это казалось. Выяснить личности погибших, сообщить о них родственникам — это не только юридическая, но и моральная обязанность следователя, долг чекиста. Но как это сделать, как?

Мысль снова побежала по проторенному пути: кто же поможет? Сам Петунов? Он не только отрицает свое участие в расстрелах, но даже заявляет, что об этом ему и слышно не было. Сообщники его — полицейские, старосты? Они не скажут, уже не могут сказать: партизаны привели приговор в исполнение еще в том, сорок втором. Свидетели? Да, они были очевидцами расправ, но жертвы и для них остались безыменными: «расстреляли трех наших», «замучили родненького». Документы? Их нет. Где же та нить, которая так необходима?

И вот проблеск, внезапный и, пожалуй, неожиданный, как удача. На допросе молодая женщина, в ту пору еще девчонка, рассказывала о встрече переодетых в фашистскую форму партизан с полицаем из ее деревни. Юрьев слушал, не перебивая, но несколько рассеянно: факт был хорошо известен, и цель вызова свидетельницы была в другом.

— А он, Ванька, и подносит им бумажку. Там полная бухгалтерия — сколько и кого они убили, и фамилии все указаны. С красноармейских книжек переписали, паразиты.

— А вы видели этот список?

— А как же. Я здесь… — женщина встала, приподняла стул, на котором сидела, и поставила снова на пол, отошла в сторону, на пять шагов, — а он примерно на таком расстоянии от меня находился…

— Чьи же фамилии были указаны в списке? — голос следователя даже дрогнул от волнения.

— Не знаю про это, мне они его не зачитывали…

Ступенька вверх. И снова — вопросы, вопросы. Первый из них, какой партизанский отряд провел эту операцию, был далеко не простым. «Партизаны нам не назвались, они же фашистами притворились», — говорили жители деревни, будучи единодушны в том, что «из их округи в числе тех трех, пришедших в деревню, никого не было».

Долгие дни работы в архивах Москвы, Калинина, Смоленска… Десятки, сотни томов — документы, книги, блокноты, воспоминания партизан.

Да, задача была не легкой, если учесть, что в тех краях или недалеко от них действовало около ста различных партизанских отрядов и групп. Только в одном маленьком сельскохозяйственном Батуринском районе партизанило свыше пяти тысяч человек.

Смоленский архив. Пожелтевший от времени, выгоревший на солнце, неразборчиво заполненный на коротких стоянках, в промежутках между боями, журнал боевых действий партизанского отряда «Смерть фашизму». С волнением первооткрывателя всматривался Юрьев в скупую запись: «10.VIII.42. Отряд выезжал в деревню Задорье, в которой были взяты семь полицейских и уничтожены». Но радость оказалась преждевременной: списка, отобранного у полицаев, в архиве не нашли.

И снова поиски…

В начальной, решающей стадии этой партизанской операции участвовали трое. Одному из них был передан список. Кто они? Судьбу двоих выяснили: Петр Рыбаков, бесстрашный разведчик, был убит но время блокады в феврале сорок третьего, а второй погиб в другом бою.

Ну, а третий? Автор идеи. Организатор и руководитель операции. Что с ним, где он?..