Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.

ГЛАВА VII.

Организация Ольгинского ревштаба. — Его работа. — Областной съезд партотрядов и создание Областного революционного комитета.

Первый этап партизанской борьбы в Приморьи был периодом собирания сил, мобилизации революционно-боевой энергии трудящихся и оформления повстанческих отрядов в организованные вооруженные части. Эта полоса партизанства характеризовалась немалым количеством вольных и невольных ошибок и погрешностей, но главное было сделано: массы крестьянства были двинуты с места и поставлены лицом к лицу с противником; дальнейший ход борьбы и ее развитие были обеспечены тем, что растущее революционное движение и сознание необходимости вооруженного сопротивления охватывало теперь значительную часть Приморской области. Дальнейшее развертывание восстания и его организационное оформление становилось теперь в порядок дня работ созданного центрального органа по руководству движением — Временного военно-революционного штаба Ольгинского уезда.

По сути дела этот Ревштаб становится органом советской власти в той форме, которая диктовалась тогдашней обстановкой Ольгинского уезда, носившей бивуачный характер. Правда, Ревштаб не представлял собою органа, избранного на принципах широкого участия трудящихся масс, но, поскольку он, помимо оперативного руководства вооруженными отрядами, являлся также органом, руководящим всей общественной жизнью, и позднее даже превратился в исполнительный комитет советов Ольгинского уезда, постольку мы смело берем его под свою защиту как зародыш подлинной советской власти, которая волею истории должна была в огне и пепле гражданской войны пережить различные стадии и процессы, чтобы стать тем, чем есть теперь она у нас.

Нелишним считаем сказать несколько слов, почему Ревштаб расположился во Фроловке, а не где-нибудь в другом месте.

Мы уже указывали на борьбу, происходившую в Приморьи за первые советы в 1918 году. Под напором чехо-словаков и японо-американских десантов во Владивостоке власть советов была свергнута в июне 1918 года, а позднее, когда был ликвидирован спасский фронт, советы были подавлены по всей области. Единственное счастливое исключение представляла Фроловка, где сохранился волостной совет до октября 1918 г. — до прихода первых японских отрядов с Сучана, которые пытались арестовать исполком этого совета, состоявший из председателя т. Бегункова (крестьянин дер. Краснополье) и секретаря т. Корытько, и тем самым стереть с лица земли последний мозоливший интервентам глаза совет. Однако по уходе японцев Фроловский совет продолжал свою работу, водрузив на здании волисполкома сорванную японцами вывеску: «Исполком советов Фроловской волости». Фактически этот совет не прекращал своей работы вплоть до января 1919 г., т. е. до прихода во Фроловку банд ген. Смирнова, установившего власть штыка и нагайки. Естественно, что Фроловский совет мог существовать лишь на почве признания и полной поддержки его крестьянским населением, которое потом одно из первых восстало против правителя Колчака и его приспешников. Нами это учитывалось как факт положительного значения, и поэтому-то главным образом Фроловка и была избрана центром движения и резиденцией Ревштаба.

Приведенный незначительный сам по себе исторический факт ярко свидетельствует о том, насколько глубоко пустила свои корни в толщу трудящихся масс Дальнего Востока идея советовластия, насколько прочно она уже тогда укрепилась в их сознании, несмотря на столь непродолжительное свое существование. И напрасно некоторые из современных деятелей Дальнего Востока тенденциозно пытаются историческую родословную советской власти вести лишь со времени ликвидации демократической Дальневосточной республики (ДВР), созданной по настоятельным директивам партийного и советского центра, тогда еще РСФСР. Мы должны ДВР рассматривать именно как маневр ленинской стратегии в гигантской классовой борьбе.

Мощный подъем трудящихся масс Дальнего Востока и проявленное ими героическое упорство в многолетней гражданской борьбе и объясняются именно тем, что они, эти массы, были насквозь пропитаны лозунгом: «за советы». Демократические же формы правления не только не являлись целью борьбы рабочих и крестьян, но, наоборот, колоссальнейшие усилия потребовались со стороны компартии для того, чтобы доказать населению и главным образом армии (состоявшей в большей части из партизан) необходимость и целесообразность пойти на компромисс, созвать Учредительное собрание и заменить демократической властью советы, за которые были принесены огромнейшие жертвы в годы борьбы с русской контр-революцией и полчищами интервенционных войск мирового империализма.

Рассматривать эпоху первых (создавшихся в 1917—18 гг.) советов на Дальнем Востоке как малозначительный исторический эпизод — это значит по меньшей мере извращать исторические факты и их смысл. В самом деле, почему краевой съезд советов. Дальневосточного края, состоявшийся в марте 1926 года в гор. Хабаровске, именуется первым? Ведь этим самым пытаются предать забвению, похоронить навсегда всю историю строительства советов на Дальнем Востоке в 1918 году. Как можно забыть, что рабочие и крестьяне Дальнего Востока кровью своею вписали свою страничку на скрижалях пролетарского Октября в первый героический период строительства советов?

Мы беремся восстановить истину и напоминаем «историкам» современного Дальнего Востока, что в 1917—18 гг. здесь было проведено 4 краевых съезда советов. Об этом, хотя и вскользь, говорится и в отчете Дальревкома, вышедшем к упомянутому «первому» съезду советов под названием «Три года советского строительства в Дальневосточном крае». На стр. 8 там сказано: «4-й краевой съезд рабочих и солдатских, крестьянских и казачьих депутатов был по сути дела первым полномочным советским краевым съездом, так как на нем были представители крестьян и казаков». Там же говорится и об избрании краевого комитета в составе 14 человек.

Казалось бы, после того, как сами составители отчета указывают на проведенные еще в 1918 г. краевые съезды советов, происходивший в 1926 г. краевой съезд советов Дальневосточного края, в интересах исторической истины, должно именовать во всяком случае не первым.

Несомненно, что революционно-боевой дух крестьянства Фроловской волости вытекал из того, что она расположена вблизи Сучанских каменноугольных копей (в 15 верстах) и всеми своими экономическими нитями связана с рудниками, откуда и передавалось это мятежное настроение. Сучанские рудники для окрестного крестьянского населения были всегда местом приложения свободных в хозяйстве рук и источником побочных заработков, да и среди рабочего населения рудников было не мало опролетаризировавшихся крестьян. Вот собственно те каналы, по которым перекачивался революционный дух из рабочих центров в крестьянскую среду. Не малое значение для успеха борьбы и руководства движением имело наличие здесь почтово-телеграфного отделения, которое послужило нам базой для развития связи между отрядами и другими пунктами.

Что же представлял по своей структуре Ревштаб, какие функции и насколько успешно выполнял каждый его отдел?

При Ревштабе были организованы отделы: 1) военно-оперативный, 2) внутренних дел (сформировавшийся несколько позднее), 3) связи, 4) хозяйственный, 5) судебно-следственный, 6) санитарный, 7) национальный (вернее — корейский отдел) и 8) редакционный. Военно-оперативный отдел штаба (во главе его стоял т. Иванов М. Д.) в своей работе исходил из намеченных съездом задач: переформирование отрядов с целью их укрупнения, организационное их улучшение, укрепление дисциплины и проведение в жизнь принципа назначенства командного состава. Все эти задачи вытекали из одной главной, ради которой происходило объединение отрядов, — задачи вытеснения колчаковских и интервенционных войск из пределов области для восстановления советской власти и полного овладения всеми экономическими ресурсами (каменноугольные копи и т. п.), чтобы от всех источников отрезать города, в которых концентрировались белые, и тем самым поставить их в положение осажденных. Переформирование и укрупнение отрядов было произведено штабом по схеме, которая нами изложена в конце первой части. Они были построены по территориальному принципу, объединяли партизан порайонно и сводили мелкие отряды в общий районный отряд под единым командованием. Этим самым автоматически проводилось и укрупнение отрядов. Каждый отряд разбивался, в зависимости от общей численности, на роты, роты — на взводы и т. д. Каждая часть возглавлялась командиром. Одним словом, переформирование шло по общему образцу войсковых частей. Помимо этого, при каждом отряде созданы были команды специальных служб: а) конных разведчиков, б) связи — телеграфисты и телефонисты, в) подрывники, г) санитарные отряды и т. д. Конечно, эти команды создавались по мере появляющихся материальных к тому возможностей — увеличения конского состава, снаряжения, телефонных и телеграфных аппаратов и т. п. Во всем этом было не мало трудностей. Легче всего было формирование подрывных команд, так как взрывчатых веществ было всегда в изобилии благодаря близости рудников.

Группа руководящего состава сучанских партизан. Сняты на крыльце Фроловской школы, где помещался Ольгинский ревштаб.

1) Титов-Гоголев.

2) Бабарыкин.

3) Ильюхов.

4) Тетерин-Петров.

5) Глубоков.

6) Тужиков.

7) Мартынов.

8) Самусенко.

Пока движение переживало свой младенческий период, отряды были мелкие по численности, повстанческие районы были разобщены и невелики сами по себе. Когда задачи борьбы во всем их грандиозном масштабе не были еще усвоены борющимися и самая борьба едва выходила за пределы защиты родных сел, тогда командиры отрядов выбирались путем голосования на общих собраниях отрядов: суверенное, так сказать, право выбора «воеводы» принадлежало самим отрядам. Метод централизованного управления тогда отсутствовал, поскольку не было вообще руководящего центра помимо самого отряда. В то время очаги повстанцев, разбросанные по разным уголкам обширнейшей территории Приморья, напоминали собой гнезда, выводки из которых, по мере своего органического развития и укрепления, постепенно связывались с однородными гнездами соседних районов для взаимной борьбы с хищниками-стервятниками, стаями налетавшими на них из-под крылышка интервентов. Теперь, когда кольцо восстания сомкнулось в масштабе всего Ольгинского уезда, первичные формы управления и руководства должны были уступить место новым формам — единому руководству из центра. Логическим концом выборности было создание Ревштаба. С этого момента весь командный состав в партизанских отрядах назначался военно-оперативным отделом с утверждением Ревштабом. Партизанские отряды, действовавшие до сих пор — во всех случаях своей оперативной работы — сепаратно, по своему усмотрению, должны были теперь вести работу в зависимости от общих задач и интересов и не иначе, как в соответствии с указаниями Ревштаба, по его директивам. Конечно, эта реорганизация не прошла совершенно безболезненно. Сепаратистские тенденции в некоторых отрядах сохранялись, но они постепенно были изжиты, и лишь в одном отряде т. Шевченко Гаврилы они нашли чрезвычайно острое выражение. Об этом мы расскажем особо. Практически назначение командного состава во всех отрядах не вносило сколько-нибудь резких персональных изменений: основной кадр командиров был утвержден Ревштабом тот же; с ним партизаны уже сжились, убедились в преданности его делу борьбы и видели в командирах не только опытных руководителей, но и верных боевых товарищей. Положительные результаты объединения партизанских частей под единым централизованным руководством были вскоре же осознаны всеми бойцами и окружающим населением. Все видели, что до тех пор, пока отряды были мелки и раздроблены и не имели связывающего их центра, они были слабы, чтобы вести сколько-нибудь успешную борьбу с врагами. Противник мог (да это так и было) бросать свои силы на отдельные партизанские отряды, разбивать их хотя бы на время и тем сеять панику среди населения и известным образом парализовать повстанческое движение в данном районе. Партизаны должны были уходить из сел, скитаться по лесам, а противник занимал деревни, грабил дома партизан, жег имущество, словом — «наводил порядок огнем и мечом». Все это имело место в течение первого, организационного периода движения. Второй период представляет собою полосу наибольшего напряжения борьбы, яркой выразительности и четкости организационных форм, компактного массового действия революционных сил, увенчавшегося целым рядом блестящих побед над белыми офицерскими бандами. Об этом мы скажем ниже, а сейчас переходим к обзору тех методов проведения дисциплины и укрепления ее, которыми приходилось пользоваться на различных ступенях развития борьбы.

В регулярных войсковых частях старой армии для внедрения дисциплины служил огромнейший арсенал всевозможных мер, как-то: концентрация солдат в казармах, наличие многоступенчатой лестницы командного состава — от ефрейтора до генерала, специальная долбежка уставов, инструкций, гауптвахта для особо строптивых и непокорных и вся вообще шпицрутенская система. Партизанские отряды — это совершенно иное по природе своей войско, к которому методы воспитания по принципу беспрекословного подчинения начальству ни с какой стороны не приложимы. Единственная основа, на которой можно создать и привить революционную дисциплину, это развитие сознательности бойцов, понимание ими той ответственной роли, которую возложила на них история.

При первоначальном формировании отрядов не производилось достаточно строгой фильтрации вступающих бойцов, и поэтому в среду их естественно проникал сорный элемент — трусы, воришки, охотники до сули (корейский самогон) и прочие типы криминального порядка. Не спаслись отряды и от проникновения в них шпиков и агентов колчаковских контр-разведок, пришедших с гнусными разрушительными намерениями. Они, как только могли, разлагали неокрепшие ряды партизан, и вот в отношении этих-то вредных элементов нужны были какие-то меры борьбы и притом меры, рассчитанные на полное их обезвреживание. Такие элементы в отрядах насчитывались впрочем единицами и по преимуществу притекали из городов.

В выборе мер борьбы с большими и малыми проступками требовалась особая осторожность: надо было применять такие, которые были бы приемлемы для самих отрядов, поддержаны ими и не убивали бы революционного духа. Среди этих мер, круг которых был очень ограничен, были и чрезвычайно жесткие, включительно до расстрела. Помнится случай, когда за изнасилование корейки партизан был расстрелян по приговору отрядного суда. К корейскому населению, как угнетенному меньшинству, мы вообще относились с особой чуткостью и вниманием, тем более, что корейская молодежь дружно вступала в партизанские отряды. С еще большей болью в сердце вспоминаем случай, когда сучанский отряд с барабанным боем провел по улице деревни Екатериновки несколько партизан, уличенных в краже у крестьянок белья и платьев. Их сопровождала группа партизан, а сами они должны были выкрикивать: «мы воры, мы опозорили имя борца революции!» и т. п. В некоторых отрядах, по решению общего собрания партизан, даже пороли розгами замеченных неоднократно в выходящих из ряда вон поступках — мародерстве, пьянстве и т. п. Конечно, все это было в единичных случаях в первую пору партизанской борьбы; когда в отрядах появилось достаточное количество сознательных и культурных революционных работников, дело воспитания бойцов в духе революционной дисциплины стало обязанностью каждого. Устраивались доклады, велись беседы, и позднее устраивались вечера с самой разнообразной программой на основе самотворчества бойцов. Так было например в сучанском отряде, где культурных сил было больше, чем в других отрядах.

Военно-оперативным отделом был выработан дисциплинарный устав для партизанских отрядов, которым регламентировались меры наказания за такие преступления, как бегство с поля борьбы или из тыловых частей, неисполнение боевых приказов, пьянство, воровство, провокация, мародерство и проч.

Следующий отдел Ревштаба — внутренних дел — был в сущности административным отделом исполкома. Он должен был организовывать волкомы, сельсоветы, регулировать общественную жизнь, ведать ремонтом дорог, проведением некоторых общественных повинностей и налогов среди населения, наблюдать за сохранением общественного порядка и спокойствия, вести борьбу с сулеварением (самогон) и пьянством и т. д. Конечно, здесь не приходится говорить о стройной системе работ, — все это выполнялось в меру тех условий, в которых находился Ольгинский уезд, а он представлял собой боевой лагерь. Организация власти на местах была трудно разрешимым вопросом. После падения советов их заменило номинально земство. При Колчаке в Приморьи был наместник, власть которого распространялась преимущественно на города, а отдаленная периферия была предоставлена сама себе, и фактически там не было никаких органов власти. В волостях существовали волуправления, в селах — старосты, но все это было только вывеской. Население в это время тоже не проявляло ни малейшего желания к созданию каких-либо органов самоуправления. И только в тех местах, куда до восстания имели доступ сатрапы наместника, были созданы скорее какие-то суррогаты власти, чем нормальные органы с конституционной физиономией. Когда началось вооруженное восстание, бывшие исполкомы советов в волостях вновь стали работать, но, конечно, говорить о планомерной, регулярной их работе не приходится. Работа носила эпизодический характер и больше шла по линии выполнения различных заданий штабов партизанских отрядов: по снабжению провизией отрядов, их расквартированию, перевозке, доставке одежды, обуви, фуража и т. п. В селах изредка происходили сходки, собрания. Насколько «власть» за этот период стала нежелательным бременем для крестьян, в особенности в местностях, куда совершались белогвардейские прогулки, легче всего понять на примере сельской власти. Колчаковцы не могли выносить названия «председатель села», сохранившегося от периода советской власти (сокращенное название председателя сельского совета), и немало получили розг и прикладов несчастные председатели и те, кто в присутствии колчаковцев употреблял этот термин. Однако крестьяне быстро приспособились к новому «режиму» и стали обязанности представителя местной власти исполнять поочередно — сначала по неделям, а потом этот срок дошел до одних суток: всякий боялся быть захваченным белыми в этом «почетном» звании. Белые обычно называли главу села старостой, а партизаны — председателем сельсовета; таким образом у каждого представителя сельвласти было две стороны медали. До чего панически боялись сельские старосты встречи с колчаковской властью, можно судить по следующим примерам. Когда ген. Смирнов после занятия Фроловки однажды вызвал к себе в штаб старосту селения Королевки (где Титов был учителем некоторое время), Прокоп Никула так испугался этого приглашения, что, отправляясь во Фроловку, слезно распрощался со всей семьей (сын его Макар первоначально был в партизанах) и забежал утром к Титову на квартиру попрощаться. «Еду на смерть. Я уж, Яков Степаныч, не вернусь домой. Либо расстреляют, либо запорют. Вас-то я не выдам… Прощайте…». Другого крестьянина — Бегункова тот же ген. Смирнов подверг пыткам и порке, угрожая посадить его надлежащим местом на раскаленную сковородку только за то, что он был ранее председателем советского волисполкома. Отсюда понятно, почему в этот период трудно было организовать на местах работающий регулярно аппарат: страх охватывал каждого, кому приходил черед брать хотя бы не надолго бразды правления в тот момент, когда могли появиться золотопогонные «ревнители правопорядка». Нам удалось закрепить в волостях и селениях более долгосрочные органы самоуправления, проведя для этого в некоторых волостях волостные съезды крестьян с избранием исполкомов. Различного рода общественные обязанности — гужевые, дорожные, фуражные и т. п. — по нарядам Ревштаба обычно выполнялись под руководством этих органов без какого бы то ни было принуждения и репрессий. Таким образом отделу внутренних дел удалось провести частичный ремонт гужевых проселочных дорог; поселки выполняли эту работу по нарядам. Одно время при Ревштабе были организованы артели рабочих, пришедших с Сучанских копей и не попавших в отряд за недостатком оружия; они временно выполняли различные хозяйственные работы. Проведена была даже частичная реквизиция семенных хлебов в деревне Бровничи (очень зажиточное село) для распределения среди бедняцких хозяйств дер. Гордеевки.

Борьба с самогоном, варкой которого занимались великолепно квалифицированные в этом отношении корейцы, здесь была затруднена тем обстоятельством, что корейцы жили отдельными фанзами по полям и лесам и трудно поддавались нашему надзору В этом деле огромнейшую услугу оказал Ревштабу корейский отдел, пользовавшийся большой популярностью среди корейского населения: он через партизан-корейцев помогал нам выявить сулеваров. С этим злом Ревштаб вел жестокую борьбу: обнаруженные заводы разрушались, сулю выливали на землю, налагали штрафы на виновных и даже производили конфискацию их имущества. Только такой резкий и выдержанный курс помог нам избавиться от пьянства как распространенного явления и безобразий, вытекающих из него.

Необходимо отметить еще один характерный штрих, также говорящий о некотором революционном завоевании в области быта, в вопросе о браке и рождении детей. Обычно «освящение» этих событий производилось в церкви попом. Теперь же, когда попам в Ольгинском уезде стало жить не по нутру, население в силу необходимости стало жить «бусурманами», как говорили крестьяне. Внутренний отдел завел при Ревштабе нечто вроде современного ЗАГСа. Вот в этот новомодный «ЗАГС» и приходили крестьяне для записи брака или развода или рождения детей и других житейских случаев. Здесь т. Титов учинял на бумаге тот или иной акт, снабжал обе стороны выписками, словом — любезно помогал им перевертывать вверх тормашками догнивающие старые формы и традиционные обычаи. Так мало-по-малу насаждался новый революционный быт, навстречу которому в первых рядах шла революционизировавшаяся в огне борьбы деревенская молодежь. Сила печати, сделанной нашим «гравером» Гаврилой Лесовым из подошвы старой резиновой калоши и распластывавшейся на даваемых «новобрачным» выписках, повергла в прах силу «таинства божия». Из того же «ЗАГСа» исходила инициатива давать новорожденным новые революционные имена. Первое такое имя — «Пролетария» — было дано родившейся в сопках дочери т. Ильюхова, затем один мальчик был назван «Совет». Так постепенно слагалось нечто новое из незаметных, стихийно возникающих явлений.

О других функциях данного отдела Ревштаба мы распространяться не будем. Отметим только, что авторитет Ревштаба в целом, которым он пользовался среди масс, помог достичь вполне достаточной увязки во взаимоотношениях с крестьянством и проводить работу без перебоев. Ревштаб совершенно не знал каких-либо конфликтов, недовольства и жалоб со стороны крестьян. Ярким подтверждением сказанного может служить единодушие крестьянства, проявленное в деле созыва уездного съезда сельского населения, а также дружная работа этого съезда.

Отдел связи Ревштаба имел задачей сохранить имевшиеся телеграфные линии и оборудование станций и вместе с тем обслужить нужды партизанских отрядов. Соответствующий персонал в отрядах имелся, и позднее, когда Владивостокская парторганизация снабдила нас телефонными аппаратами и техническими материалами, мы имели телефонную и телеграфную связь как между партизанскими отрядами, так и между отдельными районами. Телеграфом и телефоном были связаны ревштабы Фроловский и Анучинский (о последнем скажем ниже), разделенные расстоянием в 3—4 дня пешей ходьбы по таежным тропам. Установка часто подвергалась порче, и на восстановление ее тратилась уйма времени и человеческой энергии.

О работе хозяйственного отдела мы говорили уже достаточно подробно в главе о снабжении партизанских отрядов. Что касается санитарного отдела, то он обслуживал прежде всего действующие вооруженные части. Нужды населения удовлетворялись лишь попутно и постольку, поскольку этому способствовали обстановка и материальные ресурсы наших санитарных околотков, госпиталей, в смысле наличия медикаментов и персонала. Во главе этого отдела стоял врач-коммунист А. А. Сенкевич, при нем было несколько фельдшеров и сестер милосердия. Каждый партизанский отряд имел свой санитарный отряд. Нужно еще сказать относительно тех источников, откуда санитарный отдел получал медикаменты и прочие средства и материалы. Основанием для организации лазарета и лечебных пунктов при отрядах послужили волостные и сельские лечебные пункты. Во Фроловской волости таких пунктов было три, из них два с достаточным количеством средств. Фельдшера, по заданиям организаторов восстания, позаботились запастись из земских центральных медицинских складов и магазинов необходимыми и широко применяемыми лекарствами. А позднее, когда связь с городом была затруднена и лечебные пункты лишены были возможности приобретать оттуда лекарства, Ревштаб, благодаря наладившейся конспиративной связи с Владивостокской подпольной большевистской организацией, получал медикаменты через нее. Сначала пытались посылать для этого сестер под видом простых крестьянок, но это сопряжено было с огромным риском, и, кроме того, все едущие в районы восстания подвергались обыскам на железнодорожных станциях и в других пунктах. Осенью 1919 года налажена была связь с военным госпиталем в Никольск-Уссурийске, откуда нам секретнейшим путем переслали две или три посылки медикаментов, ваты, перевязочных материалов и т. п. Связь с этим колчаковским госпиталем была установлена через перебежчика-офицера, пришедшего в наш Сучанский полк. Недостаток средств был, конечно, весьма ощутительный, несмотря на строжайший режим экономии в расходовании средств. Вместо ваты мы часто употребляли обыкновенную крестьянскую коноплю-паклю, или же перевязочным материалом служили собираемые среди крестьян изношенное платье и тряпье; все это, конечно, употреблялось после соответственного обеззаражения, стерилизации (стерилизатор, кстати сказать, был). Отсюда легко понять, каким вниманием и заботой нужно было окружить больного или раненого, чтобы исход лечения был благоприятен. И только благодаря такому вниманию мы знали мало случаев смерти среди лечившихся партизан. Ценнейшую услугу оказал этот отдел в период нашего разгрома, когда с несколькими десятками раненых госпиталь был законспирирован в тайге, в верховьях реки Сучана.

Остановимся теперь на судебно-следственном отделе Ревштаба. После первого же соприкосновения с противником, перед партизанами возникла необходимость установления каких-то норм наказания и воздействия на представителей враждебной нам стороны. Когда приходилось захватывать в плен или арестовывать участников боевых организаций противника, то первоначально, при отсутствии судебных органов, у нас не могло быть и выбора в вопросе о мере наказания: только расстрелять. Обычно командиры, а чаще всего отряд или группа решали судьбу виновного. Так было например с фроловской полицией, арестованной партизанами по уходе отряда ген. Смирнова: 20 человек полицейских были без всякого суда и следствия расстреляны. По мере организационного оформления партизанских отрядов и их руководящих органов, при отрядах выделялись на выборных началах отрядные судьи из трех авторитетных товарищей, которым и передавались дела виновных. В некоторых случаях судебное разбирательство происходило в объединенных заседаниях отрядных судов двух отрядов. Эти учреждения носили название «полевых судов». В своих решениях судьи руководствовались исключительно своей совестью и революционной целесообразностью. Особый подход в выборе мер наказания был по отношению к виновным из мирной крестьянской среды. Бывали, допустим, случаи, когда какой-либо крестьянин выполнял функции агента-информатора колчаковских штабов. Суды проявляли тут особую осторожность, применяя арест-предупреждение, штраф или залог, а нередко ограничивались просто поручительством общества или ни в чем предосудительном незамеченных крестьян. К высшей мере наказания прибегали лишь в крайних случаях.

С момента образования Ревштаба был организован Революционный трибунал, куда передавались все дела. Следственный материал собирался специальной следственной комиссией. При Ревтрибунале имелась своего рода прокуратура, одна часть которой выполняла роль обвинения, другая — защиты подсудимого. Решения трибунала представлялись на утверждение Ревштаба; последнему подавались и кассационные жалобы подсудимыми. Заседания трибунала почти всегда бывали открытыми и охотно посещались крестьянами; не мало дел прошло буквально при переполненном помещении, где происходило заседание трибунала. К решениям Ревтрибунала и Ревштаба крестьяне и рабочие относились с особенной серьезностью, вдумчиво вникая в суть дела. Нормами наказания были: арест, изгнание из полосы партизанского движения, конфискация имущества, штраф, объявление врагом трудящихся и вне закона. Расстрел применялся лишь к явно сознательному вооруженному врагу или предателю. Целая серия дел была разобрана Ревтрибуналом в связи с бандитизмом, проявленным группой партизан и выразившимся в мародерстве, ограблениях как русских крестьян, преимущественно зажиточных, на коих шайка налагала «контрибуцию», так и корейцев. Ревтрибунал и Ревштаб провели борьбу с этим злом со всей решимостью, и в результате были расстреляны несколько братьев Дубоделовых из с. Владимиро-Александровки, братья Беляевы, братья Валовики из Унаши, Астахов и др. Крестьянство в этом вопросе целиком одобряло решения трибунала. Чтобы не быть голословным в вопросе об авторитете Ревштаба и суда, мы приведем пример, иллюстрирующий отношения сельчан к этим органам. В селе Сергеевке, Фроловской волости, старик Пустовойт, глава семьи более чем в 20 человек, убил из ревности свою жену-старуху. Это был самодур, который за время супружеской жизни несчетное число раз до полусмерти избивал свою жену. Воспользовавшись отсутствием кого-либо из членов семьи, этот изверг шкворнем размозжил голову спавшей на печи старухе. Случай этот ошеломил все село. Обратились в штаб с просьбой арестовать убийцу и предать суду. Автору этих строк, Титову, было поручено Ревштабом помочь крестьянам образовать путем выборов на общем сельском собрании суд из своих односельчан. Собрание однако единогласно постановило просить наш суд рассмотреть это из ряда вон выходящее дело. В состав партизанского суда были введены два представителя от села Сергеевки, и дело было рассмотрено после производства предварительного следствия. Все село собралось на суд, продолжавшийся целый день. Помещение школы было переполнено до отказа. Прошла длинная вереница свидетелей-соседей, в том числе и женщин, которые охарактеризовали убитую как безупречную жену. Дети ее, сами теперь уже 40—45-летние отцы и деды, отозвались о покойной как о сердечной, прекрасной матери. Старик-убийца молол всякий вздор. Кстати сказать, мы оба — авторы этой книги — выступали на суде: Ильюхов — в качестве защитника, Титов — в роли обвинителя. Суд вынес удовлетворивший всех присутствовавших смертный приговор.

Постепенное видоизменение форм карательных органов партизанского движения следовало параллельно общему развитию масштаба вооруженной борьбы, и по мере того, как крепло, кристаллизуясь в более правильные формы, самое движение, более четкие и ясные формы принимал и судебно-карательный аппарат. Однако, на всех ступенях его развития, во всех решениях суда красной нитью проходила чуткая классовая линия, строго соответствующая интересам трудящихся и направленная на усиление их борьбы. Иного подхода, конечно, и быть не могло.

Одной из центральных задач в общей деятельности Ревштаба стоял корейский вопрос. Контингент корейского населения в Приморской области довольно значительный: по данным VII Приморской партийной губернской конференции 1925 года корейцев числится здесь до 94 000 человек, причем 56,1 % их сосредоточено главным образом во Владивостокском (бывшем Ольгинском) уезде. Корейцы появились в Приморьи с того времени, как японские империалисты простерли свои цепкие клещи на беззащитную Корею. Непрерывным потоком приливали корейцы во вновь заселяемую приморскую тайгу, оседали здесь во всех уголках и снова брались за землю, борясь за свое существование. Это были в массе своей крестьяне-земледельцы, и среди них немало было такого крестьянско-бунтарного элемента, который не примирился с варварским произволом японских хищников и эксплуататоров. Однако и здесь корейцев неприветливо встретила судьба. В одну шеренгу дешевых рабочих рук с русскими бедняками попадали несчастные корейцы, превращаясь буквально в крепостных, из которых беспримерно выматывались жилы богатыми крестьянами. Они-то и являлись пионерами по раскорчевыванию дикой тайги Приморья; под напором их мускулов звенели пила и лопата, и эхом отдавался топор, когда эти несчастные рабы XX века за право иметь хотя бы полдесятины земли должны были свалить десятину-две могучего леса, уничтожить пни и вырыть глубоко вросшие в недра корни. Под стоны и вопли этих прикованных к земле из-за куска хлеба желтых рабов масляно расплывалась лоснящаяся рожа кулака, и раскатистым эхом неслись по лесу и горам «хозяйские» окрики и понукания. Нередко в те годы у кулака работали «исполу» 3—4 корейских семьи на его полях, а хозяин знал лишь по счету прятать в амбар мешки с хлебом, картошкой и прочими продуктами, фактически не затрачивая нисколько своей силы на обработку поля и уборку хлеба и не давая за это порой даже и семян. Вот в какой кабале вынужден был поселиться и жить приморский кореец благодаря неотразимо тяготевшей над ним «власти земли». Этим экономическим условиям целиком отвечало и правовое положение корейцев. Если у буржуазно-кулацких элементов существует непреложный взгляд на бедноту как на людей, которым «сам бог повелел» претерпевать до конца все муки на этом свете в надежде, что «господь воздаст во царствии своем», то это отношение еще в большей степени распространялось на пришельцев-корейцев. «Ербо»[6] превращался во вьючное безропотное животное. Авторам этих строк известен факт, когда закрепощенный душой и телом кореец, не отрываясь от хозяйского двора, не выходя из тайги, прожил в землянке до момента нашего с ним знакомства 47 лет[7]. Сорок семь лет! Полвека вдали от людей! И что получил за свой беспрерывный проклятый труд этот вросший в землю старик? Живя больше в одиночестве, он теперь с трудом понимал даже родной корейский язык, а весь русский лексикон его ограничивался словами: «Даласатуй, капитана хозяина!» Как-то мы этого оземлившегося человека угостили медом; он долго не решался его попробовать, а когда его наконец уговорили корейцы-партизаны, он сказал, что такую вещь кушает впервые в жизни. Это не утрировка, не преувеличение, а один из многих фактов недалекого прошлого.

Вот почему корейцы, особенно корейская молодежь, так живо и сочувственно откликнулись на нагрянувшие события. Нутром они почувствовали, что эта борьба затрагивает их глубокие интересы, что надо и им ввязаться в драку, принять участие в общем деле трудящихся, что с победой и они не останутся обойденными. Симпатии корейцев к партизанам с первых дней выявились со всей очевидностью. В их фанзах партизаны находили гостеприимный приют, здесь они могли спать спокойно, так как и старые и малые корейцы ночи напролет прохаживали вокруг фанз по дорогам, оберегая партизан от возможного внезапного набега белых. Ревштаб правильно учел всю важность корейского вопроса и стал на путь вовлечения этих париев в общую борьбу совместно со всеми рабочими и крестьянами. С этой целью при Ревштабе и был создан национальный отдел — по существу корейский, как его потом и называли, так как других национальностей, как отдельных социальных групп, здесь не было. Руководил этим отделом т. Григорий Семенович Хан. Он имел высшее образование — окончил Сеульский корейский университет. Среди корейского населения пользовался огромным уважением. Корейский отдел вел широкую пропагандистскую работу. Среди корейцев было много толковой развитой молодежи; с нею-то т. Хан и повел работу среди населения.

На ротаторе и импровизированном шапирографе в большом количестве печатались корейская газета, воззвания и листовки, которые распространялись затем по всей таежной периферии. Бывало, около Ревштаба в тени на корточках сидит вереница стариков и молодых корейцев в ожидании выпуска своей газеты и листовок; получив таковые, они, пришедшие из таежных уголков, порою очень далеких, отправлялись обратно, неся свежие вести из своего любимого коротдела. Насколько действенна была эта пропагандистско-агитаторская работа коротдела, можно судить по тому, что мы в первые же недели его существования имели приток в наши отряды корейского молодняка из окрестных деревушек и фанз. Вскоре сформировался специальный корейский отряд в две роты. Среди своего населения корейцы-партизаны раздобыли винтовки, берданы и другое оружие. Это было встречено нами с большой радостью: значит, правильно была взята линия, правильно нащупан путь, и задето за живое это население. Корейский отряд представлял образец дисциплины, преданности и любви к делу. Члены его всеми силами старались завоевать доверие со стороны населения. Корейцы-крестьяне с полной готовностью, в порядке сборов и налогов, доставляли все необходимое для отрядов: и провизию, и обувь, и одежду, и прочее. Помнится один неприятный случай, который вызвал было на время неприязненное отношение со стороны русских крестьян к корейцам-партизанам; но такое настроение было быстро рассеяно. Кореец-партизан, сменившись с караула у арестного дома, стал разряжать берданку, произвел нечаянный выстрел и убил мальчика лет 15, сына арестованного. С раздробленным черепом, истекая кровью, мальчик в течение нескольких минут был в предсмертной агонии и произвел потрясающее впечатление на сбежавшуюся к месту происшествия большую толпу народа. Посыпались упреки, нарекания и угрозы против несчастного, до крайних пределов растерявшегося молодого корейца. Бедняга чуть было не застрелил и себя, но товарищи предотвратили это. Он был самими же корейцами арестован. Назавтра или даже в тот же день в Ревштаб пришла делегация с протоколом от общего собрания корейского партотряда, который требовал расстрела своего товарища, произведшего злополучный выстрел. Решение было мотивировано тем, что в подобном случае трудно определить, нечаянный или намеренный сделан был выстрел, и что снисхождение к виновнику может дать повод к злоумышленным действиям, когда под видом нечаянного выстрела могут убивать и ответственных работников. Больших трудов стоило представителям Ревштаба убедить партотряд в обратном и рассеять излишнюю эксцентричность, охватившую корейцев. Этот случай может служить показателем того, насколько корейские отряды ценили создавшееся отношение к ним со стороны русского населения, насколько больно и страшно им было потерять это отношение: чтобы устранить возникшее недовольство, они проявили даже готовность к кровавой жертве. Впрочем вскоре и те русские, которые посылали упреки по адресу случайного убийцы, сами осознали необоснованность огульных наветов на всех корейцев.

Партизаны-корейцы Сучанской долины.

Среди корейцев мы не знаем случая неподчинения дисциплине, невыполнения приказов или — чего проще — пьянства. В этом отношении они были образцовые красные бойцы. Правда, они уступали русским партизанам в боевом отношении, причиной чего были плохое знание русского языка, отсутствие военной муштровки да, вероятно, и общий уровень развития.

Взятая Ревштабом линия по корейскому вопросу получила законченное свое выражение в решениях съезда рабоче-крестьянского населения Ольгинского уезда, по которым корейцы были объявлены — при полном единодушии съезда — равноправными во всех отношениях гражданами, включая и право на бесплатное пользование землей и прочими угодьями на общих основаниях.

Нам остается остановиться еще на работе редакционного отдела Ревштаба. Значение живого и печатного слова, как средства связи, информации, пропаганды и как способа закрепления в известных социальных слоях и группах тех или иных идей, огромно. Этим путем совершается и организация общества вокруг пропагандируемых идей и лозунгов. Нужно отдать дань и этому достойному оружию борьбы. В предыдущих главах достаточно подробно были изложены общественно-политические условия, на фоне которых зарождалось повстанческое движение в Приморьи. Сначала, когда шло скрытое организационное оформление первых партизанских групп, конечно не приходилось говорить о каких-нибудь широких, открытых, свободных формах и приемах агитации за вхождение в вооруженную группу: сговариваться приходилось с оглядкой, на ушко, поодиночке. Гораздо свободнее можно было говорить после того, как кой-куда заглянули белые отряды. Глядишь — там арестовали, тут выпороли, там обобрали, увели лошаденку и т. п. Само население воочию увидело, что новая «власть» — Омское правительство, Колчак — это не то, что советы. В деревнях стали созываться собрания бывших фронтовиков и молодняка, которых не-сегодня-завтра мобилизует Колчак, и тут форма агитации приобретает уже массовый характер. Нужда в печатном слове стала ощущаться все острее, нужно было охватить возможно большие круги населения. Опять Фроловка и здесь занимает первое место. На лицевой стороне вывески Фроловского совета стояло: «Фроловское волостное управление», но люди-то сидели там советские — Бегунков и Корытько. Пустили в ход имевшуюся пишущую машинку, и отсюда полетели первые воззвания, листовки в разные деревушки. С осторожностью и бережливостью распространяемые, они пошли гулять по рукам деревенского молодняка, который надо было во что бы то ни стало «сагитнуть» вступать в отряды. Движение вылезало из скорлупы. Ускорить его можно было посылкой живых сил, агитаторов в те места, где «блюстители порядка» прошлись по спинам и скулам крестьян, когда пытались разоружить население и собрать оружие по деревням с тем, чтобы потом безоружных переловить как кур, или, на их языке, «призвать в войска». Однако агитаторских сил в отрядах еще не было в достаточном количестве, города же пока плохо знали о начавшемся движении, а если и знали, то, очевидно, плохо верили в то, что движение будет устойчивым и длительным. К рабочим города Владивостока еще до организации Ревштаба боевые организации Сучана посылали свои воззвания, призывавшие к поддержке вооруженного восстания.

Во всяком случае, до сформирования Ольгинского ревштаба печатная агитация носила случайный, спорадический характер. Не было главным образом технических приспособлений. Агитаторский кадр почти ограничивался группой непосредственных руководителей боевых отрядов, которые, конечно, не могли отрываться от своих отрядов, чтобы пойти с агитацией по деревням. Недостаток агитационно-пропагандистских и вообще культурных сил ощущался очень остро в отрядах, из города же приходили очень немногие. Учительство повстанческих районов слабо реагировало на события и отсиживалось по деревням. Поэтому Ревштаб обратился с особым воззванием к народному учительству Ольгинского уезда и объявил мобилизацию передовой части его. Вот это воззвание (помещаем без изменений):

Учительство действительно не оказалось глухим. В Ревштаб явились учителя: Изместьев В. С., Булах А. М., Михайлов Андрей и ряд других. Несколько учительниц тоже пришли в штаб и предложили свои услуги; из них мы знаем Кузнецову М. А. Учительницы были использованы для пошивки белья и тому подобных работ для партотрядов.

Не остались без внимания со стороны нашей агитации и солдаты колчаковской армии. Во все отряды, проникавшие на территорию, охваченную восстанием, передавались листовки, воззвания и обращения к солдатам. Их призывали перейти на сторону рабоче-крестьянских партизанских отрядов для общей борьбы с бандами офицерства. Здесь нередко, для «пущей убедительности» очевидно, на-ряду с призывом мы видим и угрозы революционным судом по отношению к тем, которые, оставаясь в рядах колчаковских войск, будут попадать к нам в плен. В одном из таких воззваний, выпущенном от имени Ревштаба, говорилось:

Из приведенных агиток можно видеть, насколько плохо владели языком мы все, принимавшие участие в этом «литературном труде». «Святые идеалы», «святая любовь» и т. п. Сейчас эти выражения кажутся наивными, но тогда нам, политическим недоучкам, первопуткам, горящим чувством революционной борьбы и местью, нам всякое такое словечко казалось чрезвычайно убедительным и сильно действующим. При всех своих недостатках, агитация среди колчаковцев проходила все же не безрезультатно. Из первых же побывавших в Сучанской долине колчаковских отрядов к нам в партотряды перебежало несколько солдат, и они до конца борьбы оставались с нами. Не ускользнули из поля нашего внимания и американцы, — именно американцы, а не японцы или другие интервенционные войска, — и это не случайно. Дело в том, что свое пребывание в Сибири и на Дальнем Востоке американцы старались изобразить в своих декларациях как мирное, без всяких завоевательных и поработительных целей. В первое время они не выступали активно на борьбу против нас, находясь однако на железнодорожных станциях бок-о-бок с нами. Среди крестьян они даже прослыли неопасными, лойяльными по отношению к нам демократами; поэтому мы и обращались к ним со своими воззваниями, стараясь разъяснить им цели нашей борьбы.

Вот одно из таких воззваний:

Теперь скажем о нашей партизанской газете. По сформировании Ольгинского ревштаба, первой его заботой было создание газеты, через которую можно было бы регулярно информировать отряды и окружающее население как о ходе событий непосредственно в Приморьи, так и вообще о положении дел в Советской России, на красном фронте и т. д. Фроловский совет отдает нам пишущую машинку и импровизированный шапирограф. Первый номер газеты появляется в свет после больших препятствий: то не было лент, то копировальной бумаги, — все надо было добыть, а это было трудно, когда из нашей полосы, как зачумленной, почти никто не пропускался в город и другие места. Газетному делу всецело отдалась наша партизанка Кл. Ив. Жук-Макарова, член первого Забайкальского областного исполкома советов периода 1918 года. Она появилась в Приморьи нелегально, скрываясь от атамановских следопытов.

Бывало, день и ночь стучит машинка, а стопка газеты растет медленно. Если бы иметь хоть ротатор или еще одну машинку, куда успешнее пошло бы дело, но все это пока оставалось мечтой. Надо удивляться упорству и усидчивости Кл. Ив. Вот она роется в белогвардейских газетах, полученных из Владивостока: тут «Эхо», «Дальневосточное обозрение», «Голос Приморья», «Дальний Восток»; попадаются иногда и харбинские газеты. Перечитывает их Кл. Ив., делает пометки, вырезки для нашей газеты, строчит к ним комментарии и т. д. Наконец перед нами красуется 50, а иногда и более номеров «Революционного партизана» — так называлось это первое, горячо любимое детище. За рассылкой дело не стало. И летит наша газета к бойцам в разные отряды. Жадно впиваются глаза чтеца-партизана в каждое слово. Вокруг него сгрудился десяток-полтора других партизан. С полуоткрытым ртом и напряженным вниманием ловят каждое слово. Вдруг взрыв смеха и целый поток реплик и острот со всех сторон. В чем дело? Оказывается, читают о том, как какое-нибудь «Дальневосточное обозрение» сообщает «о поражении, нанесенном сучанским партизанам», «о расстрелянных пленных», «о бандитах, сдавшихся на милость победителей». Смех… Перечитывается снова, и снова веселье. Любили партизаны читать и слушать такие сообщения, «достоверно» передаваемые белогвардейской печатью. А вот — иная аудитория. Сельская сходка. Хата полна. Накурено. Гуторят крестьяне о разных делах. Председатель объявляет собранию, что будет зачитана газета Ревштаба. Галдеж смолкает. Речитативом читается передовая; скучновато, не всеми ясно понимается. Но вот перешли к хронике и к отделу «Из газет». Тут повторяется та же картина, что и в отряде. Реплики, замечания. Каждый выражает свои мысли по-своему.

«Революционный партизан» быстро привился среди читателей. Здесь каждый находил свое родное, понятное и близкое. Идейно-политическое направление газеты было насыщено лозунгами, призывающими к борьбе за власть советов, за власть рабочих и крестьян. Эти лозунги красовались в заголовке каждого номера газеты. Боевизм и порыв к решительной борьбе были заложены в газете. В сохранившемся у нас третьем номере «Революционного партизана» в виде эпиграфа помещено следующее призывное четверостишье:

Круг корреспондентов-сотрудников газеты был сначала очень незначителен, но постепенно он нарастал. Партизаны начали присылать свои корявые статейки; появились робкие, неуклюжие стихи, сочиненные ими же и отражавшие дух времени. Деревня вообще горазда до поэзии, и во все времена она умела отразить в своих частушках особенности каждого момента своей жизни. Партизан стал теперь весьма популярной фигурой деревни, и о нем шла речь, что называется, в песнях и сказках. Вот начало одной из многочисленных частушек:

Весь присылаемый партизанами материал пересматривался, подправлялся и, если можно было, шел в печать. Заголовок первых номеров писался от руки, но потом наш резчик Ганя Лисовой, пролив семь потов, преподнес редакции подарок — деревянное клише с названием газеты.

Организация Ревштаба и дальнейшие успехи партизан были сигналом для рабочих города. Если до этого приток городских сил в партотряды был крайне скромен в силу того, что города довольно скептически смотрели на крестьянские восстания и плохо верили в успех дела, то теперь Ревштаб стал показателем широкого движения, глубоко охватившего крестьянство. С другой стороны, усиливающиеся репрессии в городах, облавы на молодежь с целью поставить ее под ружье, аресты, расправы, вообще весь удушливый смрад колчаковской реакции заставляли рабочих искать выход из несносных условий жизни. В марте-апреле к нам рекой потянулись матросы и рабочие не только из Владивостока, но и из других рабочих центров, каменноугольных копей и железной дороги. Партизанство стало единственной возможностью для открытой вооруженной борьбы с противником. Актуальное значение этому вопросу придавала и передовая учащаяся молодежь города, так или иначе связавшая себя с революцией. С рабочими и матросами из Владивостока к нам пришли через сопки, по малодоступным тропам, новые молодые силы. Здесь были: Игорь Сибирцев, Андрей Попов, Саша Булыга (Фадеев), Нерезов, Седойкин, Зюк-Дольников, Шафир, Проноза-Судаков и ряд других товарищей. До этого вместе с Иваном Харитоновым прибыла Тамара Головнина, причем они приехали из города под видом кооперативных инструкторов. Теперь уже музыка пошла не та. Эти молодые силы с кипучей энергией и энтузиазмом накинулись на агитационно-пропагандистскую работу. Газета расширилась в размере (ее теперь назвали «Вестник партизана»), стала живей, содержательней. Появился даже особый литературно-художественный отдел, где печатались стихи и рассказы, преимущественно произведения этой молодежи, причем выделялись своей красочностью и художественностью стихи поэта-самородка долины Сучана — Кости Рослого. Кстати, его фамилия совершенно не гармонировала с его внешностью. Этот лядащий, сутулый, скобкообразный, белобрысый Костя с ранних лет писал стихи; у него есть масса народных сказок, легенд и былин, написанных в легкой и изящной форме. Не преувеличивая, можно сказать, что его дарованию могли бы позавидовать многие и многие из современных столичных писателей. Написанная им «ода» о партизанстве нами не раз с затаенным дыханием была прослушана в его же неподражаемой декламации. Этот любимец бойцов, этот весельчак и теперь крестьянствует на полях родного Сучана[9]. Писал в нашей газете и Николай Хренов, молодой учитель, направлявший тогда стези свои по футуристической дорожке. Партизанам нравились его «заковырки и вычуры», как они говорили.

На еще более широкую ногу удалось поставить печатное дело после удачно сделанного налета на завод Пьянкова, в результате чего Ревштаб обогатился восемью хорошими пишущими машинами, лентами к ним, копировальной и писчей бумагой. Дело информации и пропаганды значительно шагнуло вперед. При всех недочетах вольных и невольных, какими страдал «Вестник партизана», он все же оказал нам огромнейшую услугу в деле разъяснения и закрепления лозунгов, под которыми шла борьба, помог очистить от излишней обывательской плесени сознание широких крестьянских масс, создавал нужное настроение; через него организовывались бойцы и все население, укреплялась революционная дисциплина; он освещал также, хотя и в небольшой степени, положение дел в РСФСР и пробуждение рабочих в других странах. Это был маленький светильник, проливающий свет в глухую пору нависших темных туч реакции, и без такого освещения борьба была бы обречена на большие неудачи.

Если раньше для развития движения нехватало, помимо прочего, живых пропагандистских сил, то с приходом владивостокской молодежи этот пробел был значительно заполнен. Ревштаб немедля разослал прибывших товарищей по всем весям Приморья, в такие отдаленные и глухие уголки, где революцией и не пахло, где жизнь не была еще затронута происходившими событиями и где крестьяне о них слыхали лишь краем уха. Перевалили агитаторы и в соседние уезды, с которыми у нас были чрезвычайно слабые связи и мы имели мало данных о положении дел у них. Движение крестьянства в Никольско-уссурийском и Иманском уездах в своем развитии значительно отстало от Ольгинского уезда: в этих районах оно стало заметным лишь весной. Вообще, чем дальше лежал район от железной дороги, каменноугольных копей и других экономических факторов, т. е. чем больше он был удален от пунктов, где концентрировались рабочие — носители революционных настроений, тем больше сказывались деревенский консерватизм и инертность крестьянства; кроме того, здесь контингент «стодесятинников» был больше, — вот причины более медленного нарастания движения и более позднего приобщения к вооруженному восстанию населения этих уездов Приморья. Не меньшую роль в этом торможении революционного движения играло, очевидно, и то обстоятельство, что там, где не было рабочих центров и было менее революционно настроенное крестьянство, там мало осело и революционных работников, укрывавшихся от всевидящего ока колчаковских контр-разведчиков после падения советов на Дальнем Востоке. В Иманском уезде организатором движения были учитель Думкин-Морозов (в партизанстве Морозов) и бывший эмигрант Гурко, а в Никольско-уссурийском районе мы знали только тт. Степаненко и Туманова; партизанскими гнездами последних были селения Ивановка и главным образом Анучино. В названные два района и были преимущественно направлены наши пропагандисты и работники вообще. Другая часть пошла по Ольгинскому уезду — с информационными целями по восставшим волостям, а также с целью поднять на борьбу не втянутые до сих пор села Петровской долины; оттуда, вскоре после удачно проведенной работы, явилась в распоряжение сучанского отряда вновь сформировавшаяся группа партизан в числе около 50 вооруженных бойцов во главе с посланными Ревштабом тт. Тамарой Головниной, Григорием Пронозой, Иваном Харитоновым и др. Ново-литовская волость довольно радушно приняла наших ребят. Старики, старухи, жены с полной готовностью провожали своих детей и мужей, набивали их заплечные сумки «жратвой» и давали для передачи другим партизанам полотенца, рубахи, портянки и прочие необходимые для бойца вещи. Важно отметить, что с этой группой в партизанские отряды влились два учителя: Самойленко (по-партизански Салов), погибший от белых, и Татаринов. Оба вскоре получили от Ревштаба назначение на командные должности и до конца были активными работниками. Первая группа, ушедшая в соседние уезды, влилась в действовавшие там отряды и фактически послужила звеном, связывающим разрозненные до того времени партизанские районы. Влияние Ольгинского ревштаба теперь выходило уже далеко за пределы уезда, распространяясь фактически на все движение в Приморской области.

Нужно остановиться еще на партизанской работе на северной окраине Ольгинского уезда, где действовали по прибрежью несколько партизанских отрядов, направляя свои силы главным образом на г. Ольгу и Тетюхе; сюда на пароходах морем часто приезжали отряды белых и японцев, и с ними-то партизаны вели ожесточенную борьбу. Ольга не раз была обстреляна из артиллерии с моря, когда партизаны не допускали в нее белых. Исторически в этом районе движение сложилось так. Вспыхнуло оно вскоре после того, как на Сучане прогремели первые боевые схватки с колчаковцами: это было эхо, отозвавшееся на дальнем севере, в районе серебряно-свинцовых рудников в Тетюхе, где, хотя в небольшом количестве, но имелись рабочие. Кроме того, в этой северной прибрежной полосе живет чрезвычайно бедное крестьянство, которому почти никогда нехватало своих продуктов до нового урожая, и оно перебивалось на ссудах и субсидиях. Вот здесь-то во Владимиро-Мономаховке и Тетюхе и был сорганизован партизанский отряд под руководством тт. Сержанта и Шуббо; находившаяся в Тетюхе колчаковская милиция, мешавшая организации партотряда, была арестована. Отряд этот ушел затем на помощь отряду т. Глазкова, который вел борьбу за освобождение города Ольги, где колчаковцы успели свить себе разбойничье гнездо. Объединенным отрядам удалось общими усилиями дать колчаковцам потасовку, после которой последние, разместившись на пароходах, обстреляли с моря город и, не солоно хлебавши, уплыли во Владивосток. Эти отряды и далее на севере очистили все пункты, где ушкуйничала правительственная милиция, в частности б. Императорскую Гавань. За это время они имели здесь несколько удачных боев, препятствуя десантам белых и японцев высадиться на берег. В апреле отряды перешли в Сучанскую долину, где неоднократно участвовали в боях за очищение Сучанской железнодорожной ветки от белых и интервенционных гарнизонов.

Достигнув связи со всеми партизанскими отрядами, действовавшими в Приморьи, Ревштаб поставил перед собою новую задачу — организовать областной руководящий партизанский центр, местонахождение которого предположено было в зоне Никольско-уссурийского и Иманского уездов, более Ольгинского нуждавшихся в организационном руководстве. Ревштаб постановил созвать съезд представителей партизанских отрядов, оперировавших во всех уездах, с тем, чтобы обсудить, каким образом связать партизанское движение всей области воедино и создать в тылу правителя Колчака и наместника Дальнего Востока ген. Иванова-Ринова сплошной гражданский фронт, т. е. весь тыл их превратить в боевой лагерь, куда они должны были бросать свои и без того тощие силы. В конце апреля, заручившись согласием всех партизанских отрядов других уездов, Ревштаб решил созвать областной партизанский съезд в Анучине, куда и были командированы тт. Иванов, Харитонов, Бабарыкин — видные работники Ольгинского ревштаба. Съезд состоялся в начале мая при участии 18 человек, преимущественно командированных партизанскими отрядами Приморья. Результатом работ его было избрание Областного революционного комитета. Председателем нового Ревкома был избран Ив. Вас. Харитонов, а в состав его вошли Павел Бабарыкин, затем анучинский крестьянин Белкин и от Владивостокского парткома Адольф Крастин. Съезд выделил 2—3 человека для посылки в Хабаровский район и Амурскую губернию, чтобы иметь связь с действующими там партизанскими отрядами; кроме того, имелось в виду получить оттуда часть средств, по слухам переданных первым советским правительством Д. В. Краснощекова организаторам революционной борьбы. Насколько были основательны эти слухи о средствах и какова была судьба товарищей, посланных за сотни и тысячи верст по тайге и сопкам, нам не позволили установить новые нагрянувшие летом по всей Приморской области события в связи с решительной схваткой всех повстанческих сил с русскими и интервенционными войсками.

Резиденция Областного ревкома в 1919 году.

Цели и задачи нового Облревкома были в сущности те же, что и у Ольгинского ревштаба, лишь масштаб их простирался на всю область. Структура Ревкома должна была быть, собственно говоря, копией Ольгинского ревштаба, но нужно сказать прямо, что новорожденный Ревком оказался не совсем полнокровным и мощным. По существу это был преждевременный плод от не вполне созревшего в значительной своей части (Никольско-уссурийский и Иманский уезды) партизанского движения, с одной стороны, и труднейших объективных условий для работы — с другой. Мы не хотим этого затушевывать. Трудности, перед которыми предстал Облревком с первых же дней своей деятельности, заключались в условиях связи. Приморская область, как и все дальневосточные области, представляет собою огромнейшую территорию, слабо заселенную, с громадными массивами лесов, тайгой, при отсутствии хоть сколько-нибудь сносных путей сообщения. Так, наш уездный центр находился в 3—4 днях пути от Анучина по таежной тропе, идущей через реки, лесные дебри и высокие горы. Даже лошади порожняком трудно проходили по этим тропам. Эти центры мы все-таки связали телефонной и телеграфной линиями. Не лучше дело обстояло и в отношении условий связи с другими повстанческими участками. Кроме того, дни Ревкома были недолговечны еще и вот почему. Противник чуял, что в области крестьянство и рабочие совсем выпряглись из оглобель; бешеным потоком разрастающееся движение не только не давало белогвардейцам показать носа в деревню, но и стало угрожать непосредственной опасностью городам, где на гнилых тронах восседали гг. «наместники» со своей «шатией». У них оставалось одно: или признать свое бессилие перед восставшими, или же еще попытаться показать, что у них есть «порох в пороховницах». Избрав последнее, враги в июне начинают копошиться, усиленно бьют челом перед «самураями» и «янки» и под прикрытием этих нянюшек делают новые налеты на партизанские районы — с переменным впрочем успехом для обеих сторон. Это — одно из главнейших и решающих условий, которые не дали дозреть и набраться полных соков и сил вновь созданному Областному революционному комитету. Все же нельзя не указать на то, что Облревком проделал большую работу в деле вовлечения новых масс населения в партотряды, организационно усилил их и одержал с ними ряд побед над противником, что заметно подняло революционный дух отрядов и их уверенность в собственных силах. Так например, под руководством члена Облревкома т. Белкина и при участии остальных его членов партотряды этих двух районов дали хорошую потасовку белым под Яковлевкой и Ивановкой, а на станции Ипполитовка Уссурийской железной дороги разбили и поголовно уничтожили японский отряд численностью в две роты.

ГЛАВА VIII.

Неудачная попытка белых к высадке десанта. — Эскадра союзников атакует партизан. — Находкинские бои.

Итак, непосредственной целью организации Революционного штаба и собирания сил явилось желание возможно быстрее изгнать из Сучана карательные отряды белогвардейцев и очищение всего южного Приморья от враждебных нам сил, чтобы на более широкой основе развернуть партизанское движение и создать прямую дорогу к Владивостоку, этой командной высоте контр-революции. Первым и самым трудным делом в выполнении этого плана являлось овладение сел. Владимиро-Александровкой и вообще завоевание Сучана. На одном из заседаний Ревштаба было поручено командующему партотрядами т. Ильюхову разработать оперативный план и срочно приступить к боевым действиям. 6 марта все партизанские силы повели наступление в направлении Владимировки. Без боя противник оставил сначала село Перятино, затем Унаши, Екатериновку и Голубовку и укрепился во Владимировке. Он быстро начал возводить окопы на улицах, на сопках, обволакиваться густой цепью проволочных заграждений, устраивать блиндажи, покрывать деревни целым лабиринтом ходов для сообщения. Для этих фортификационных работ было мобилизовано все население, все живое; видимо враг готовился к самой упорной обороне своего единственного теперь опорного пункта. При такой ситуации мы, не имея артиллерии и пулеметов, не хотели итти напролом на замуровавшегося противника и решили попытаться взять деревню внезапно — после того, как силы колчаковцев будут подорваны нашими частичными операциями и блокадой. Унаши занял ольгинский отряд в 250 чел. под руководством т. Глазкова, а деревни Екатериновку, Голубовку и бухту Находку (откуда ожидалось подкрепление белым из Владивостока) сучанский отряд в 600—700 штыков под командой Либкнехта. Силы белых определялись примерно в 1 200 чел.; командовал ими ген. Волков — герой разгона эсеро-кадетского коалиционного «Всероссийского временного правительства», без сколько-нибудь существенного сопротивления уступившего место адмиралу Колчаку. Таким образом Владимировка превратилась в крепость, осажденную со всех сторон партизанами и лишенную возможности связаться с Сучанскими рудниками и Владивостоком. Началась длительная и упорная борьба. Партизаны со всех сторон каждую ночь нападали на заставы противника, на дома, занятые колчаковцами, не давали ни минуты покоя обороняющимся, держа их в страхе и трепете. Так продолжалось 8 труднейших, бессонных суток. Для того чтобы определить настроение белых, мы включились в телеграфную линию и от имени начальника американского гарнизона на Сучанских рудниках начали вести с ними разговор по прямому проводу. Разговор состоял примерно в следующем. Мы называем фамилию американского начальника Пендельтона и вежливо, с нотками сочувствия, спрашиваем начальника белых:

— Верны ли наши сведения, полученные частным путем, о том, что партизаны обложили со всех сторон Владимировку, лишили связи господина ген. Волкова с правительственными войсками и ген. Ивановым-Риновым?

Начальник штаба белых отвечает:

— Да.

«П о л к о в н и к П е н д е л ь т о н»: Есть ли у вас уверенность в том, что господин ген. Волков сможет самостоятельно восстановить эту связь, чтобы получить поддержку извне и разрушить партизанскую блокаду?

О т в е т: Трудно сказать, но такой уверенности мы все же не теряем.

В о п р о с: Не могу ли я надеяться на счастливый для нашей армии случай, чтобы помочь уважаемому генералу?

О т в е т: Я об этом доложу, лично же думаю, что генерал будет рад вашему предложению и поспешит выразить свою сердечную благодарность вашей доблестной армии.

В о п р о с: А известно ли вам, подлец, что это говорят красные партизаны, что вы непредусмотрительно разболтали ваши секреты о вашем отчаянии?

О т в е т: Негодяи!

С н а ш е й с т о р о н ы: Да здравствует социалистическая революция! Привет солдатам, смерть офицерам!

О т в е т — нецензурные слова, поток ругательств.

Вскоре мы наладили телеграфную связь с гарнизоном белых, и беспрестанно партизаны вели с колчаковцами разговоры, которые всегда заканчивались самыми отборными ругательствами. Белые тоже охотно вызывали нас по телефону, пока ген. Волков не запретил этого оригинального удовольствия. На 9-й день осады ночью ген. Волков с группой офицеров «перихитрил» нас и по лесной тропе бежал во Владивосток, оставив своих молодцов без него, «столь ценного для родины патриота», переживать трепет перед опасностью. 17 марта мы сняли свои силы в районе бухты Находка, стянули их в Екатериновку и на рассвете повели наступление на белогвардейские укрепления. Однако, несмотря на бессонные ночи и 9-дневное напряжение сил, белые оказали упорное сопротивление и нашу атаку отбили. Ночью мы собирались вновь атаковать позиции противника, но в течение дня картина резко изменилась.

Наши наблюдательные посты, расставленные на сопках у берега моря, донесли, что на горизонте появился морской отряд из 4 судов, который приближался к бухте Находка. Мы быстро мобилизовали крестьянские подводы и двинули весь сучанский отряд к берегу для оказания сопротивления высадке десанта. Ольгинский отряд должен был удерживать за собой села Унаши, Екатериновку и Голубовку и дорогу, соединяющую Владимировку с Находкой, не допуская ни под каким видом выступления владимирского гарнизона белых на помощь десанту. Инициатива наступления таким образом перешла в руки врага, а мы должны были теперь обороняться. Часа через два наблюдатели донесли, что в море заметно приближение к нам еще трех судов. Обстановка складывалась не совсем благоприятно для нас. Не доходя полуверсты до берега, три судна остановились и начали выгружать в лодки войска. Остальные четыре судна расположились на флангах и приняли боевой порядок. Мы, развернув свои цепи, заняли удобные позиции по берегу и, затаив дыхание, ждали приближения целой стаи лодок, битком нагруженных солдатами. Лодки осторожно подходят всё ближе и ближе. Подпустив их на расстояние 800—1000 шагов, партизанская цепь открыла дружный огонь. В лодках поднялся беспорядочный крик солдат, сливавшийся с командой офицеров, видимо тоже растерявшихся от неожиданной встречи. Несколько минут десант не мог привести себя в порядок; наконец послышалась ответная нестройная стрельба, и… лодки круто стали поворачивать, направляясь назад. С судов наконец загрохотали орудия, но момент уже был упущен. Десант был отбит.

Спустя два часа стала усиливаться артиллерийская пальба по нашим цепям. Ясно, что она была рассчитана на подготовку к новой попытке высадить десант. В действительности так и случилось. Снова мы видим посадку войск в лодки, снова плывут они, растянувшись в один ряд, теперь уже, очевидно, с твердым решением произвести высадку вопреки сопротивлению партизан. Повторилась такая же картина боя, только более упорного с обеих сторон и продолжавшегося около полутора часа. Партизаны сидели в скалах крутого морского берега и, укрываясь от огня неприятеля, метко разили колчаковцев, прятавшихся за борта своих лодок. Десант снова не выдержал и вернулся на суда. Артиллерийский огонь, бешено развитый со всех семи судов, не мог повлиять на исход боя, и незначительная по сравнению с подавляющей силой противника кучка партизан громко и весело торжествовала вторую победу.

Вечер и ночь прошли благополучно. Рано утром в облаках морского тумана наши наблюдатели заметили приближение новых двух судов — одного японского, другого американского. Цепь партизан, пролежавшая на своей позиции уже около суток, с гордостью встретила появление этих судов. И в самом деле, было чем гордиться: целая эскадра оказывается бессильной, не может ничего сделать, чтобы выручить владимировский гарнизон белогвардейцев, с нетерпением ожидающих помощи со стороны моря. Каково же сейчас самочувствие правительства во Владивостоке, каково после этого будет представление его о наших силах! «Ребята, не сдавать позиции, будем бороться до последнего патрона», — заговорили партизаны. В действительности, конечно, никто и не намерен был сдаваться, и этот призыв многие встретили даже с некоторой обидой: «Ясно, не сдаваться, какие же тут разговоры… Запевай: „Смело, товарищи, в ногу“». А суда интервентов между тем приближались. Орудия стали усиливать пальбу, били то по нашим цепям, то, ожесточаясь, переносили свой прицел на деревни Голубовку и Екатериновку, расположенные в 10—12 верстах от берега. Наконец все суда соединились, и стрельба прекратилась; около часа, видимо, шли переговоры о согласованном плане действия. Затем орудия опять возобновили свою работу. Наступал критический момент. С судов снова стали высаживаться на лодки войска. Трудность для противника попрежнему состояла в том, что основную тяжесть нашего сопротивления должны были нести лодки. Пулеметный огонь в виду дальности расстояния не представлял для нас опасности и больше поднимал дух наших бойцов, нежели давал преимущества противнику. Артиллерия же беспорядочно била по всей территории боя и не могла никак нащупать нашей цепи. В результате бой делался очень шумным, внешне интенсивным, но почти безрезультатным для нападающей стороны. Зато положение партизан было превосходное: их цепи стреляли по лодкам на очень близком расстоянии и с большой вероятностью попадания. Вот почему и эта третья попытка к высадке десанта потерпела неудачу.

Трое суток почти без сна, упорно и стойко партизаны сучанского отряда удерживали свои позиции, разбивая все попытки врага взять берег и произвести высадку, чтобы выручить из тяжелого состояния владимировский гарнизон; трое суток шла без перерыва артиллерийская канонада, время от времени подкрепляемая пулеметным и ружейным огнем с обеих сторон. Весть о таком успехе партизан разнеслась по всем уголкам области. Ревштаб слал нам свои воззвания с выражением восхищения поведением своих бойцов и призывая продолжать оборону. Крестьяне на сходах выносили такого же характера резолюции с обещанием сделать со своей стороны все возможное для оказания помощи своим сыновьям и братьям. Партизаны ликовали, гордясь столь неожиданным успехом (кто же из нас мог надеяться, что мы сумеем так долго держаться против целой эскадры контр-революции!).

Наконец противник, собрав все свои силы, даже матросов с пароходов, двинулся с небывалым за все эти три дня упорством и выбил нас из нашей засады. Патроны были на исходе; поэтому решено было отступить. В течение всего пути от бухты Находка до Екатериновки, куда мы стягивали свои силы, шел бой: наш арьергард не давал возможности противнику форсировать свой натиск. Артиллерия теперь уже била прямо по равнине, где, как на ладони, были видны судам наши цепи. В этот момент получили шрапнельные ранения, первые за все время обороны, три партизана. В Екатериновке сучанский отряд получил подкрепление в 80 штыков новых бойцов, прибывших во главе с неутомимым нашим агитатором «Макар Макаровичем» — псевдоним Тамары Головниной, месяц тому назад отправленной Ревштабом в нетронутую доселе восстанием Душкинскую волость для организации крестьянства. Однако в Екатериновке дать бой было невыгодно по тем соображениям, что наши силы (сучанский и ольгинский отряды) не могли по географическим условиям объединиться и составить компактную массу для серьезного сопротивления: между селением Унаши, где стоял ольгинский отряд, и Екатериновкой лежит большой горный хребет, и протекает река, разрывающая их на два самостоятельные участка. Место боя поэтому перенесли под деревню Перятино, где были во всех отношениях выгодные позиции. Партизаны, упоенные успехами, не хотели отступать и требовали от командиров оказать сопротивление под Екатериновкой, не обращая внимания на все доводы. С неудовольствием они подчинились приказу об отступлении. 21 марта мы отошли в Перятино, а высадившийся десант, состоявший, как потом выяснилось, из морских стрелков и школы гардемаринов, «красы и гордости» владивостокской контр-революции, в числе 1500 человек занял Владимировку и соединился с гарнизоном, находившимся около полумесяца в окружении партизан. Мы ожидали наступления. Однако колчаковцы, испытавшие находкинский бой, где им в течение трех дней не мало пришлось понервничать, не проявляли, несмотря на превосходство своих сил, особой решительности и пока не готовились итти против нас. Так мы стояли друг против друга около двух недель, ограничиваясь лишь мелкими, хотя и частыми, стычками разведчиков.

ГЛАВА IX.

Подготовка к бою с белыми. — Бой под Перятиным. — Приезд американской делегации к партизанам. — Захват в плен американских офицеров белыми. — Заигрывание полковника Пендельтона. — Наступление партизан. — Белые изгоняются из Сучанской долины. — Концентрация партотрядов в Цемухинской долине.

4 апреля ночью прибежала к нам группа крестьян с известием, что деревня Унаши занята белыми и что противник предполагает собрать всех мирных жителей и «гнать» всех их впереди своих цепей, которые поутру будут наступать на Перятино. Из объяснений крестьян мы поняли, что такая дикая выходка белогвардейских командиров была рассчитана на то, чтобы парализовать боеспособность наших отрядов, которые, мол, не станут стрелять в своих. Впрочем на деле слух об этом намерении белых не оправдался и, видимо, был пущен с провокационной целью. Мы немедленно стали развертываться в боевой порядок. Двухнедельная «передышка» дала нам возможность облюбовать самые выгодные позиции и обдумать все детали предстоящего боя.

Село Перятино стоит в долине между двумя хребтами, приближаясь к одному из них, с восточной стороны, на расстояние нескольких саженей. Мимо села с западной стороны протекает быстрая горная река Сучан. Благодаря весеннему половодью переправа через реку была невозможна без лодок, а все лодки находились в наших руках. Единственно открытой оставалась южная сторона, где расстилалась совершенно ровная долина, представлявшая удобный путь для наступления. Перед деревней проходит второе, старое русло небольшой речки, впадающей в Сучан. Свои цепи мы расположили так: весь сучанский отряд и часть ольгинцев в количестве около 750 штыков рассыпались по руслу этой речонки, сослужившей роль прекрасных естественных окопов для стрельбы с колена; человек 150 заняли хребет, что с восточной стороны деревни, и образовали левый фланг, углом расположенный саженей на 100 вперед, а около 50—80 партизан на лодках переправились через Сицу и заняли ее берег на расстоянии сажен 80—100 от нашей лобовой цепи. Таким образом получился своеобразный ковш, войдя внутрь которого, противник в любом случае попадал под перекрестный огонь партизанских цепей. Фланги, помимо прочего, должны были мешать попытке противника обойти нас с тыла. Вперед была выслана конная разведка, возглавлявшаяся нашим неугомонным весельчаком «Ягодкой» — т. Сорокиным Георгием (впоследствии погибшим на забайкальском фронте в борьбе против банд атамана Семенова). Кроме того, все удобные пункты, с которых можно наблюдать вдаль, были заняты сетью наблюдательных постов. Словом, силы наши были расставлены так, что мы вполне могли надеяться на благоприятный исход боя.

В восемь часов утра (время для внезапного набега не столь выгодное) наблюдатели условными знаками передают нам, что противник выступил из села Унаши и правильной походной колонной со всей системой охранения медленно движется по дороге на Перятино. Численность его — мы логически установили на месте — должна быть около 2000 человек пехоты и конницы, до 8 пулеметов и 1 батарея. Командирам, возглавлявшим отдельные участки нашей позиции, была послана команда «по местам». Гуськом по-партизански (партизаны ходили всегда «гуськом»), предчувствуя веселое дело, потянулись наши между домами по переулкам в разные стороны.

В это время с тыловой заставы передают сведения, что прибыла американская делегация в составе двух офицеров с четырьмя солдатами и просит разрешения повидаться с «господами» Ильюховым и Тетериным. Американцы прибыли для переговоров относительно доставки нам обмундирования. В этот период они основательно заигрывали с нами, видимо не теряя уверенности, что можно будет партизан сагитировать как свою группировку, в противовес атаманам, ставленникам японской интервенции. Такая оценка «политики» американцев подтвердилась месяц спустя тем, что командующий чехо-словацкими войсками через освобожденного из тюрьмы т. Яременко прямо предложил нам за определенную «компенсацию» переменить свои «непримиримо крайние» лозунги на лозунг за Учредительное собрание. Во всяком случае мы приняли несвоевременно появившихся «дипломатических» гостей, хотя и без подобающего гостеприимства. Вежливо извинившись, что по «объективным» причинам не можем уделить времени на переговоры, мы предложили им остаться в наших рядах до тех пор, пока окончится бой, после чего можно будет начать беседу. Признаться, свое предложение мы основывали на несовсем «честных» расчетах: мы думали в бою поставить наших гостей в такое место, где они наверняка могли бы пострадать от колчаковских пуль. Янки, всегда падкие на острые ощущения, с радостью согласились воспользоваться интересным случаем — увидеть партизан в боевой обстановке, но занять рекомендуемое нами место отказались, заявив, что предпочитают засесть на крыше школы, самого высокого здания в деревне, и обозревать картину боя во всей ее полноте. Мы вынуждены были признать неотразимость доводов наших гостей.

Колчаковцы двигались очень медленно, видимо опасаясь натолкнуться на засаду: за полтора часа они прошли всего лишь пять верст и теперь еще находились в трех с половиной верстах от нас. Однако решающий час приближался. Крестьяне все скрылись в погреба и подполья, а иные и совсем укатили в сопки, захватив с собой всю живность. Улицы села совершенно пусты; по ним только изредка пробегает галопом наша связь, несущая приказ по цепи. Все партизаны заняты своим делом: кто просматривает винтовку, чистит затвор, кто запасается на всякий случай хлебом, а большинство готовит упор для винтовки и возбужденно ведет спор о том, сколько шагов вон до того кустика и сколько вот до этого деревка, чтобы своевременно наставить правильный прицел. Все эти занятия сопровождаются веселыми шутками, беспрестанным «закуриванием» и остротами по адресу колчаковцев. В 10 часов утра вдруг прибегает с противоположной стороны реки Сучан партизан, который сообщает, что из Владивостока прибыл груз «от партии». Этот груз из бухты Золотой Рог был отправлен партийным комитетом на китайской шаланде до села Душкино и оттуда на подводах доставлен в Перятино. «Посылка» моментально была переправлена через реку на нашу сторону, и в ней оказалось весьма кстати несколько тысяч патронов, 300 гранат, несколько наганов, масса пороха и капсюлей для наших «патронных мастерских». Все это привез Тихон Самусенко, крестьянин дер. Фроловки, тогда работавший в уездном земстве. В находкинском бою за три дня каждому партизану пришлось потратить бо́льшую часть патронов, поэтому новое их пополнение было встречено с большой радостью. «Спасибо партии!» — слышались по цепи голоса партизан, набивающих патронами сумки. «Партия» (речь идет о коммунистах) всегда оставалась для партизана последней апелляционной инстанцией в сомнительных и спорных вопросах; и она же часто выручала в трудные минуты. Партизаны потому так хорошо относились к ней, что были органически связаны с работой партии.

Только мы успели разобрать по рукам патроны и гранаты, как колчаковские цепи приблизились и были теперь на расстоянии не более тысячи шагов.

В 11 часов утра начался бой. Картина его сразу приняла неблагоприятный для противника характер: он хотел перехитрить нас, но совершенно неожиданно для себя сам попал на удочку. Чтобы напасть на нас врасплох, колчаковцы, не дойдя трех верст до Перятина, выслали по хребту, лежащему с восточной стороны деревни, свой отряд человек в 150—200, имея намерение обойти нас с левого фланга в тыл и в решительную минуту, когда мы будем увлечены их передовыми цепями, ударить внезапно нам в спину. Однако такой маневр нами был предусмотрен, и туда на хребет, как уже говорилось, был выслан ольгинский отряд. Прежде всего началась стрельба в горах на этом хребте. Остальные цепи колчаковцев, на расстоянии примерно 1000 шагов, залегли в ожидании результатов своей фланговой диверсии и начали окапываться. Через полчаса на хребте стрельба прекратилась: ольгинцы отбили колчаковцев, которые, оставив несколько трупов, бежали назад. В это время по дороге, поднимая целые облака пыли, с гиком бросилась на нас кавалерия. Подпустив ее поближе к себе, цепь т. Тетерина (Петрова), командовавшего правым участком, дала один, затем второй, третий залп… Ошеломленные лошади стали надыбы; у противника воцарилась паника. Некоторые кавалеристы стали соскакивать с лошадей и спешно устанавливать пулеметы. Еще один залп, частый ружейный огонь партизан, и кавалерия быстро поворачивает назад. Атака отбита. Наступил небольшой перерыв. Партизаны, перебивая друг друга, восторженно делятся впечатлениями первых стычек. Наконец противник развертывает все свои силы в одну цепь и начинает редкую перебежку по всей линии. В это время ольгинцы были подтянуты поближе к нашему левому флангу с таким расчетом, чтобы оказать существенную поддержку любой нашей цепи. Заговорила и батарея колчаковцев. Сначала она бьет на шрапнель, а потом некоторые орудия переходят и на картечь, — расстояние ведь — рукой подать. Завязалась самая отчаянная пальба. Когда колчаковская цепь подошла совсем близко к нам, открыли огонь и наши фланги. Враг попал под перекрестный огонь — положение самое невыгодное для него, но он еще держится стойко. Перестрелка продолжалась около часа. Наконец противник начал отступать. Мы отчетливо слышим нервный голос команды офицеров, призывающих своих солдат к спокойствию и выдержке, чтобы не нарушался порядок отступления. И третья лобовая атака нами отбита. Орудия продолжают посылать в деревню снаряды. Дух партизанских цепей еще больше поднялся. Там и сям слышно пение: «Смело, товарищи, в ногу», выкрики «ура», потом снова пение: «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки».

Вскоре противник оправился и снова густыми цепями повел наступление. Пулеметы захлебывались, старательно строча по всему фронту. Ружейный огонь партизан стал настолько сильным и разительным, что колчаковцы уже не делали перебежки цепями, а по одному ползли на четвереньках. Драка началась самая упорная и, видимо, решающая. Американцы, до сих пор сидевшие на крыше школьного здания, начали нервничать и, увлеченные партизанской страстностью, сами втянулись в события. Лейтенант, глава делегации, внимательно следил за маневрами колчаковцев и, желая нам «помочь», через своего солдата передавал нам каждые 10—15 минут записки с извещением о всякой перемене картины боя. Мы старались подать вид, что сведения лейтенанта нам оказывают пользу, хотя на самом деле они ничего нового нам не давали и только отрывали напрасно внимание на деликатную болтовню с посланцами янки. Под давлением нашего перекрестного огня колчаковцы наконец приостановили продвижение вперед, залегли и начали окапываться. Бой продолжался теперь невыгодно для нас: попадание стало минимальным, — не видно было колчаковских стрелков, спрятавшихся в окопы.

Под вечер снова возобновилось наступление. Противнику удалось совсем близко подползти к деревне. Вот уже он захватил несколько домов, расположенных на краю деревни. Партизаны стали занимать крыши и оттуда продолжать стрельбу. Началась упорная борьба за овладение каждым домом, крестьянским двором. Партизаны с яростью защищали каждый шаг своей позиции. Американцы всё чаще присылали нам свои назойливые информации. Битва наполовину перенеслась на улицу и дворы деревни. С наступлением темноты полил проливной дождь, и мы решили больше не расстреливать патронов, так как деревню стала покрывать та ночная темь, какая бывает весной в дождливую погоду. Цепи наши стали стягиваться к восточной части деревни, к кладбищу. Мы отступили по тропе в деревню Новицкую, на пять верст от Перятина. Но тут случилось несчастье: мы изменили правилам дипломатической вежливости и традициям гостеприимства — ушли из Перятина, не предупредив об этом американскую делегацию, которая поэтому попала в плен к колчаковцам. В связи с этим начались интересные события, о которых будет сказано ниже.

Перятинский бой таким образом продолжался целых 10 часов без перерыва. Мы вышли из него с пятью ранеными партизанами, двое из которых с опасными ранениями были взяты нашими «друзьями»-американцами в свой госпиталь. Один там умер (пуля попала ему в живот и пронзила кишки), а другой вылечился. Потери колчаковцев трудно было установить — как по перятинскому, так и по находкинскому боям. Крестьяне, которые увозили трупы из-под Перятина, насчитали убитыми около ста сорока человек, а солдаты-колчаковцы, после перебежавшие к нам, утверждали, что всего было в это время, убито до 160 человек, при очень большом числе раненых. По тем же источникам, в находкинском бою было убито около 85 человек. Словом, две сотни трупов белогвардейцы наверняка оставили в этих двух операциях. Партизаны отступили от Перятина, как отступили и от Находки. Внешне белогвардейцы остались победителями, но только внешне. Не было сомнения не только для нас, но и для противника, что за нами оставалась громадная моральная победа. В самом деле: держать на рейде 10 хорошо вооруженных морских судов, препятствуя в продолжение столького времени высадке десанта, оказывать в течение десяти часов отчаянное сопротивление продвижению двух слишком тысяч профессиональных вояк, снабженных восемью пулеметами и батареей с неограниченным запасом патронов и снарядов, противостоять «цвету» белой армии — частям гардемаринов, будущих морских офицеров, проделать все это — громадное достижение для сравнительно небольшого отряда партизан, которые «сами набивают патроны» и обучаются военному делу в процессе жестоких битв. Неудивительно, что после описанных боев настроение крестьянства и рабочих приняло прямо восторженный характер. Ревштаб прислал партизанам горячее поздравление с победой, и сами партизаны на деле убедились в своей мощи, которую до сих пор каждый из них как-то не замечал. Во Владивостоке белогвардейская пресса и «патриотическая общественность» не без основания забили тревогу о возрастающей опасности со стороны «партизанского бандитизма». Партизаны сделались предметом всеобщего внимания: одни радовались росту их силы, другие со скрежетом зубовным проклинали их. Мы приветствовали это, надеясь, что в таком случае против нас будут высланы еще большие силы, а это не может не повлиять на успехи нашей Красной армии.

В деревню Новицкую мы вошли усталые и голодные в дождливую весеннюю ночь. В центре деревни встретил нас кавалерийский разъезд американских солдат, которые на ломаном русском языке заявили, что американский лейтенант просит «комендант Ильюхов и Петров» остановиться в квартире, где «сидят американский офицер». Предложение, как и самое пребывание американцев в Новицкой, нам показалось подозрительным, заинтриговало нас. Быстро разместив партизан по квартирам и выставив охранение, приглашенные «коменданты» отправились в избу, где «сидят американский офицер». Здесь партизанам было оказано большое гостеприимство. Прежде всего их накормили доотвала всякими, с точки зрения партизанской кулинарии, изысканными яствами. Американцы, выражая восхищение поведением партизан в бою, высказали огорчение, что до сих пор они ничего не знают о судьбе своей делегации, и попросили нас рассказать о ней, что мы знали. Оказалось, что в период боя янки пережили немало. Как только стали доноситься до Сучанских рудников звуки стрельбы, полковник Пендельтон (начгар) решил, что его делегация может попасть в опасное положение, и выслал стоящий теперь в Новицкой отряд для спасения своих посланцев. Этот отряд, прибыв в Новицкую, немедленно выслал в Перятино парламентеров с белыми флагами, которые прибыли туда в тот момент, когда партизаны оставили деревню. Колчаковцы обстреляли парламентеров и ранили в руку одного офицера. Обозленные и встревоженные за судьбу названной делегации парламентеры поспешили вернуться обратно. Тут же нам показали письмо от офицеров, захваченных в плен, в котором те сообщали, что колчаковцы объявили их «шпионами» и к утру намерены расстрелять, если они не реабилитируют себя. Растерявшийся после такого оборота дела, полковник Пендельтон через своих посланцев просил нашего совета, как ему теперь следует поступить, чтобы освободить пленников. Ситуация сложилась для нас выгодная хоть куда. Без долгих разговоров мы сообщили полковнику Пендельтону, что, по нашему мнению, единственным путем для освобождения пленных офицеров является наше совместное с американцами немедленное наступление на белогвардейцев. Письмо с изложением этого взгляда мы послали Пендельтону с молодым американским офицером. И каковы бы, вы думали, были результаты? Полковник Пендельтон часа через два прислал ответ, в котором благодарил за «разумный совет» и сообщал, что он выслал в Новицкую свой отряд, который должен соединиться с нами и поступить в распоряжение «комендант Ильюхова» для совместного с партизанами наступления на Перятино. На рассвете к нам прибыл адъютант этого отряда для связи. Мы терпеливо ждем «подкрепления». Однако проходит час, два, а отряда нет. И мы и американцы, сидящие с нами в избе, начинаем нервничать и теряться в догадках. Вдруг влетают в деревню на взмыленных лошадях пять конных американских солдат и с видимой досадой сообщают, что их отряд с артиллерией завяз в болоте и просит партизан помочь ему оттуда выбраться. В такой версии мы усомнились и решили уклониться от помощи. Всем партизанским отрядам тут же был отдан приказ выступить из деревни и занять боевые позиции с целью одним начать наступление на Перятино. Американцы долго убеждали нас отказаться от этих планов и подождать прибытия их отряда. Мы с ними не соглашались. В это время является из Перятина освободившаяся из колчаковского плена американская делегация, и дело принимает иной оборот: полковник Пендельтон отзывает свой отряд назад на Сучанские рудники. После мы проверили достоверность версии о злоключениях американского отряда, и факты все подтвердились. Оказалось, что янки отправились в поход с целой кавалькадой обозов, походными кухнями, лазаретом и прочим, и вся эта тяжеловесная махина ночью сбилась с дороги и попала в болото, где и завязла. Мы пожалели о том, что были излишне осторожны: нужно было помочь отряду выбраться из болота и довести его до столкновения с колчаковцами. Это имело бы не последнее значение для разрыва «дружественных отношений» белогвардейского правительства с американскими интервентами.

Итак мы решили наступать на Перятино одни. Часов в восемь-утра наши силы двинулись вперед по горным тропам. Но бою не суждено было разыграться: колчаковцы поспешили сняться и без сопротивления оставили сначала Перятино, потом и Унаши. В Перятине белые подожгли 8 домов, с крыш которых партизаны накануне в бою оказывали наиболее сильное сопротивление; бандиты в бессильной злобе против партизан начали расправляться с мирными крестьянами. Пожар затушить не удалось, и дома сгорели дотла. В деревне и по пути отступления белых партизаны находили разбросанные пачки патронов: это тайно от офицеров оставляли подарок солдаты, сочувствующие партизанам. Мы продолжали преследовать белых. Наконец они покидают Владимировку и спешат к бухте Находка, где их ожидает «эскадра». Там «доблестные войска», отведавшие партизанских пуль, спешно грузятся на суда и под нашим обстрелом отплывают в море и потом во Владивосток.

Похороны т. Либкнехта в селе Казанке в мае 1919 года.

Во Владимировке нас встретила печальная весть: нечаянным выстрелом из японского карабина застрелился командир сучанского отряда т. Либкнехт. Взамен его был назначен т. Петров-Тетерин.

Весь Сучан, все южное Приморье теперь было очищено от белогвардейщины. Власть Ревштаба здесь распространилась повсеместно на все села. Продолжало оставаться в руках колчаковцев только одно село Шкотово.

Чтобы развязать себе руки для непосредственной борьбы с интервентами, решено было все партизанские отряды перебросить в Цемухинскую долину, оставив в Сучане лишь небольшую часть сил для поддержания порядка. В этих целях сучанский отряд должен был отправиться в с. Новороссию, а ольгинский отряд — остаться в с. Новицком. Началась перегруппировка сил. Во всех селах, по которым проходил сучанский отряд, ему устраивались крестьянами восторженные встречи. В деревне Новой Москве крестьяне вынесли на улицу стол с «хлебом-солью»; вышло все село с красными флагами приветствовать героев находкинского и перятинского боев. Крестьянин Андрейченко произнес горячую речь и призывал сучанцев разделаться с белобандитами в Цемухинском районе так же, как это они сделали в Сучанском районе.

Между прочим в эту пору явился к нам Шевченко со своей легендой о многотысячных отрядах, которыми он командовал где-то в Приханкайском районе. С этих пор и начинается «батьковщина» в некоторых отрядах Цемухинского района, тративших свою энергию больше на борьбу за карьеру честолюбивого Шевченка, нежели на борьбу с белыми. Отрадно, что сучанцы сразу же «раскусили» немудреную натуру этого «героя» и поставили его на подобающее место. Он замкнулся в своем Цемухинском отряде и уже не делал попытки опереться в своих домогательствах на отряды Сучанской долины.

ГЛАВА X.

Ревштаб в борьбе с партизанской «батьковщиной». — Укрепление дисциплины партотрядов. — Сергей Лазо — командующий партизанскими отрядами.

В обзоре деятельности судебно-следственного отдела Ревштаба отчасти уже было сказано о наблюдавшихся в партизанских отрядах болячках, с которыми Ревштаб вел довольно решительную борьбу. Неизбежность этих болячек, в виде мелких преступлений и проступков, исходила из самой природы и сущности партизанских отрядов. Что собою представляли эти отряды? В отношении свойств и нравов это был сколок с широких крестьянских и рабочих слоев, из представителей коих состояли партотряды. Они и жили и боролись здесь же в деревнях, домах, на своих улицах. Среди них мы могли наблюдать много проявлений человеческих слабостей и пороков: питье водки, драки, кражи и т. д. Но это было зло сравнительно небольшой руки. На-ряду с этим однако имело место в партизанских частях и другое, более серьезное явление, более опасное для всей судьбы вооруженной борьбы: имя этому явлению — атамановщина, «батьковщина», как порождение анархо-индивидуалистических стремлений. На нем мы считаем необходимым остановиться. К этому обязывает и то обстоятельство, что появившиеся до сих пор в нашей печати различного рода повествования о партизанской борьбе, в виде журнальных статей, дневников и мемуаров, совершенно не отражают внутренней сущности партизанских отрядов и действительного положения их в этот период. Авторы изображают партизанство скорее как народное торжество, как широкую масленицу, когда все катится как по маслу, и на этом празднике есть «именинники» с железной, стальной и т. п. волей; эти герои и вожди стоят высоко над серыми массами крестьян и рабочих, которые, будучи загнаны нагайкой и шомполом в сопки, бродят по тайге бессильными массами, без организации, «без отчизны, без семьи» и вдруг попадают на сказочного «героя» и начинают творить по его мановению чудеса побед.

Таких героев, «рассудку вопреки, наперекор стихиям» сокрушающих с легкостью полчища вооруженного до зубов врага, изобразил т. Степан Серышев в своей статье, помещенной в сборнике Истпарта «Революция на Дальнем Востоке». Другой автор — т. Яременко, описывая в журнале «Пролетарская революция» (№ 7 за 1922 год) события в Приморьи, дает совершенно нелепый «эскиз» партизана. Фантазия т. Яременко, на манер суздальских богомазов, разрисовывает партизана в таких красках: «Одетый как-нибудь, во что-нибудь, с берданицей или старой трехлинейкой, хорошо если при 25 патронах, с у х о й о т г о л о д а н и я, ж е л т ы й о т м а л о к р о в и я, терпящий все (?), идущий на смерть (почему не на победу?) с берданкой против пулеметов». Забыв далее про намалеванный эскиз «сухого» и «желтого» партизана, который в изображении нашего художника больше похож на изможденного постом и воздержанием монаха, чем на пролетарского бойца, автор в другом месте рисует партизана живым, жизнерадостным, «смело и гордо идущим по девственным горным лесам, быстро взбираясь на высокие сопки и распевая любимые песни свободы».

Эти две противоречивые цитаты из «трудов» т. Яременко говорят сами за себя, свидетельствуя о степени серьезности его подхода к делу.

А т. Серышеву мы задаем вопрос: где же у вас героизм масс, класса? Партизаны бродят у вас по тайге как бессильная толпа, напоминающая собой библейские стада баранов, покинутых пастырем. У вас, т. Серышев, одни голые герои, а около них, этих сверхчеловеков или средневековых витязей (как их рисуют историки типа Рождественского), очевидно сохранившихся до наших дней, толкутся смерды, безвольные толпы черни… Так писать нельзя. Впрочем так и мыслить едва ли можно.

Мы ничуть не думаем затушевывать светлые образы действительных героев революции: порукой тому — посвящение нашей скромной работы подлинному революционеру, организатору и вождю рабоче-крестьянских вооруженных сил — т. Лазо; но всех бывших командиров партизанских отрядов и других работников возводить в степень «легендарных героев», «вождей, людей великого ума и знания военного дела»[10], — это значит заведомо извращать историю, это значит создать ложное представление о великой эпохе, о грандиозном социальном сдвиге, о таком процессе, в котором главной действующей силой и источником героических побед над классовым врагом был коллектив, сами массы, выделяющие из себя своих руководителей. Недаром к «трудам» одного из этих авторов — С. Серышева имеется масса подстрочных примечаний, поправок т. О. Сомова, с указанием то на неправильное, то на субъективное освещение тех или иных событий на Дальнем Востоке. Тов. Яременко в своем «дневнике» тоже преподнес такие вымыслы о приморских событиях, о партизанстве, что прямо-таки диву даешься, насколько надо быть бесцеремонным, чтобы, так исказивши действительный ход движения, преподнести его читателям, тем более через партийный орган, да еще в виде дневника. Так, автор пишет об Ольгинском съезде трудящихся в 1919 г., что он закрылся в дни 3—6 июня (дата дневника), прилагаемая же резолюция съезда по текущему моменту помечена датой 29 июня, а декларация 3 июля. Невольно задаешь вопрос: где писался «дневник» — в Приморьи или в Москве? Организацию Ольгинского ревштаба Яременко относит к осени 1918 г., тогда как Ревштаб организован в марте 1919 г.; имеется масса и других извращений, в которых нет надобности рыться здесь. Не желая следовать по стопам указанных авторов, мы преследуем одну цель — дать подлинную картину событий, со всеми их положительными и отрицательными сторонами, с описанием не только добродетелей, но и пороков отдельных товарищей, занимавших ответственные посты в деле руководства движением. Мы руководимся лишь тем желанием, чтобы наша партия, изучающая опыт гражданской войны, ее методы и организацию, могла иметь под руками правдивый материал, а не различные досужие измышления. Разве всегда и во всем шло гладко партизанское движение? Нет, этого не было. Среди руководящего состава были такие товарищи, которые не вполне понимали задачи и пути классовой борьбы, не считались с волею коллектива, иногда болезненно проявляли излишний субъективизм и не чувствовали себя достаточно ответственными за собственные поступки, порой создавая такую обстановку, когда, при известных упущениях, революционное партизанское движение могло бы превратиться в подлинную атамановщину, махновщину. Надо сказать: «да, было и так». И образец таких потенциальных зародышей батьковщины, о которой никто из приведенных авторов ни словом не обмолвился, мы и намерены передать нашим читателям.

В начале 1919 г. в Приморьи появляется Гаврила Шевченко; это один из участников спасского фронта в 1918 г., происходивший из казаков Уссурийского казачьего войска, малограмотный деревенский парень. Шевченко командовал тогда какой-то частью, и, когда фронт был ликвидирован, он, по слухам, перешел на китайскую сторону с отрядом войск. Какова была численность этого отряда, установить трудно. Когда атамановская реакция разошлась во-всю по всем областям Дальнего Востока, когда затрещали крестьянские хребты и эмблемой власти стала окровавленная офицерская нагайка с крючками и наконечниками, с раскаленным шомполом, — в народе всюду глухо ползли слухи, что вот скоро из гор нагрянет Красная гвардия. Слухи эти в первое время разрастались в целые легенды. Придушенный реакцией народ надеялся, что вот кто-то придет, освободит… И в унисон его чаяниям росли эти легенды о чудо-богатырях, которым положено сокрушить врага. Так в пору мрачной полосы атамановских застенков, под стоны и вопли, создался и наш «герой» Гаврила Шевченко. О нем в Приморьи заговорили, что он привел с Амура несколько тысяч хорошо вооруженного войска и занял район Камень-Рыболов около озера Ханка в Никольско-уссурийском уезде. В разговоре с т. Ильюховым сам Шевченко не отрицал, а, наоборот, еще более сгущал эти слухи, говоря, что у него действительно там стоят войска и что на Сучан он пришел «разнюхать» обстановку и уж потом, если найдет это стратегически нужным, передвинет сюда и свои тысячи. Легенда в первое время на разные лады варьировалась среди населения, воспаленная фантазия которого все легко принимала за истину. Гаврила Шевченко здесь стал героем. В действительности Гаврила Шевченко остался в Цемухинской долине сначала в роли командира двух-трех сотен партизан, а после ряда боев стал начальником отрядов Цемухинского района, где в период наибольшего развития движения насчитывалось до 700—800 человек партизан. Мы не думаем умалять работу т. Шевченка; наоборот, мы должны отметить его активное участие в борьбе с контр-революцией на Дальнем Востоке в течение всего периода этой борьбы, причем он занимал довольно значительные посты в руководстве движением; со всей решительностью мы заявляем, что он безусловно являлся заклятым врагом буржуазии и не последним бойцом против ее легионов. Но тем не менее мы не хотим скрывать и того, что Шевченко не принадлежал к числу людей с четко выраженным политическим мировоззрением, не представлял собою дисциплинированного революционера, сознающего с должной ясностью всю ответственность за все свои поступки. Характерной особенностью Гаврилы Шевченка тогда являлось пренебрежительное отношение даже к революционной власти, к руководящему коллективу, что и проявлялось не раз. Вторым весьма заметным грешком была выпивка, которая у него в отряде пользовалась всеми правами гражданства. «Отчего не хлебнуть для храбрости?», «един бог без греха», — говаривал Шевченко в таких случаях. Панибратство, вольница в поступках были отличительной чертой, в особенности среди близко окружавшей его группы партизан. В отряде у него было лишь очень незначительное число сознательных и выдержанных революционных работников, которые могли бы влиять в смысле укрепления подлинно революционной дисциплины в отряде. Наоборот, к нему больше липли анархистствующие элементы, попадавшие сюда преимущественно из городов; даже целая группа анархистов нашла приют в отряде Шевченка. Вот в этих-то социальных слоях и политических группировках и находила себе пищу шевченковщина. Естественно, что для Шевченка при таком его окружении Ольгинский ревштаб оказался не по сердцу. Однажды Шевченко без суда и следствия, не доведя даже до сведения Ревштаба, арестовал и расстрелял показавшегося ему подозрительным партизана-партийца, корейского офицера т. Кима. Был и еще ряд подобных поступков. Ревштаб, являясь олицетворением принципа коллективного руководства и в своей деятельности строго считаясь с революционной целесообразностью, должен был призвать Шевченка к порядку. Но это мало подействовало на Шевченка: он не только ничуть не изменил своих действий, но даже стал в совершенно открытую оппозицию по отношению к штабу, распространяя про него различные небылицы среди своих отрядов. Созданная Ревштабом комиссия для расследования некоторых дел Шевченка вернулась от него ни с чем. Один раз Ревштаб вынес Шевченку порицание и неоднократно призывал его к порядку и подчинению. Но самостийность Шевченка от этого не убывала. Повернуть же дело более круто против него Ревштаб не решался отчасти потому, что слишком переоценил его значение в партизанских отрядах, а главное потому, что подобное столкновение могло быть при такой обстановке истолковано как беспринципная борьба за власть. Это заставляло бережнее относиться к движению, которое несомненно потеряло бы многое от резкого конфликта. Теперь мы говорим, что у Ревштаба просто нехватало нужной решительности в борьбе с нарождавшейся «батьковщиной». Полного своего завершения поведение Шевченка достигло с приходом к нам в Ревштаб тт. Лазо, Губельмана, Владивостокова и других, командированных для усиления партийной работы Приморским комитетом РКП(б). Тов. Лазо был командирован в качестве руководителя всем партизанским движением Приморья и единодушно поддержан был Ревштабом, комсоставом и партизанами сучанского и ольгинского отрядов. Шевченко стал тут на недопустимый путь клеветы, распространял по отрядам слухи, что Лазо — «жид» (его же выражение), так же как и пришедшие с ним, и что теперь делу каюк — предадут. Дальше итти было некуда. Ревштаб потребовал от Шевченка, чтобы он удалился из Приморья. Давши на заседании Ревштаба честное слово сделать это, Шевченко назавтра же выкинул на общем собрании партизан сучанского отряда новый фортель. На этом собрании т. Лазо был объявлен командующим партизанскими войсками Приморья. Шевченко выступил с демагогической речью, в которой уверял партизан в своей любви к ним, говорил, что готов за них умереть, что штаб вынуждает его покинуть работу, и в заключение, приставив наган к виску, заявил, что, если отряд потребует назначить его, Шевченка, главкомом, то он здесь же немедленно застрелится. Это в конец подорвало всякое доверие к Шевченку — тем более, что в сучанском отряде он совершенно не пользовался никаким авторитетом. После, снова раскаявшись, Шевченко ушел в свой район, где все-таки продолжал гнусную травлю против Лазо, Губельмана и Ревштаба в целом. Но дальнейший ход событий, связанных с целой серией отважных партизанских боев (операциями цемухинских отрядов руководил т. Лазо), воочию убедил партизан, что Шевченко перед т. Лазо является совсем маленьким человеком. С этих пор удельный вес Шевченка все быстрее сходил к нулю, а вся его легендарность показала обратную сторону его фигуры — бездарность. Позднее, когда после пережитого упадка партизанство вновь пошло в гору, Шевченко остался «генералом без армии», каковым и застал его момент падения власти Розанова и Колчака на Дальнем Востоке.

Нужно ли после всего сказанного говорить о том тлетворном влиянии, которое сеял Шевченко среди несознательной части партизан?

Такую же историю, лишь в несколько меньшем масштабе, повторил и командир горносучанского партизанского отряда Савицкий и кое-кто другой; но от воспроизведения этих искаженных образов революционного партизанства мы воздержимся. Влияние Шевченка и других подобного рода «героев» не проникало далеко вглубь повстанческих масс. Революционные события сами по себе и живой пример других отрядов, построенных на здоровой революционной основе, оздоровляюще действовали на дефективные части, не давая им разложиться. Разъяснения Ревштаба о неправильных действиях и поведении Шевченка несомненно помогали, если не изжить окончательно, то в значительной степени парализовать этот гангренозный процесс и силе коллектива подчинить злую волю одиночек.

Здоровое течение, давшее решительный отпор и вырвавшее почву из-под ног Шевченка, победило, и т. Лазо приступил к составлению грандиозного плана действий партизанских отрядов. Но раньше мы должны сказать несколько слов о личности самого т. Лазо.

Сергей Лазо был прежде всего человек стройного, планового действия, преданнейший делу пролетарской борьбы коммунист, скромнейший до аскетизма в своих потребностях и с материальной стороны никогда не выделявший себя выше рядового красногвардейца и партизана. Таким и только таким знает и помнит т. Лазо любой фронтовик, участвовавший в подавлении банд атамана Семенова в Забайкальи в 1918 году, когда он был командующим маньчжурским фронтом. Под его руководством было сломлено упорство офицерских полков, руководимых старыми генералами и полковниками всех родов оружия. Похожих на Лазо немного у нас. Лазо не работал от случая к случаю, не принимал решений под мимолетными впечатлениями; строгий учет и анализ всех скрещивающихся условий обстановки всегда ложились в основу его решений и мероприятий. Методы работы, которыми он пользовался, не даром заставляли завидовать ему. Прежде всего т. Сергей занялся изучением состояния всех отдельных отрядов, их составом, вооружением, дисциплиной и близко связался с каждым командиром отряда и роты путем общих совещаний и индивидуальных бесед. Он не кричал о себе, а с неослабевающим упорством изучал опыт и сделанные ошибки, вовлекая в свою работу окружающих. Он ночи просиживал над разработкой плана, тактики, диспозиции и инструкции командирам включительно до взводного, строго разграничивая автономные действия каждого от действий, вытекающих из соподчинения. Всеми нами чувствовалось, что это какая-то силовая пружина, приводящая к согласованному действию весь вооруженный аппарат.

Военная обстановка в Ольгинском уезде к приходу Лазо (это было в начале июня 1919 года) была приблизительно такова. После проведенных с полным успехом для партизан весенних операций на территории уезда не оставалось ни одного колчаковца. По узкоколейной Сучанской железнодорожной ветке и далее до Владивостока на всех станциях и полустанках были расположены американские, японские и другие интервенционные части. Вести с ними войну не входило в наши оперативные планы: учитывали, что этот враг нам не по плечу, да и они всячески избегали вооруженного столкновения с партизанами. С американцами, главный гарнизон которых был размещен на Сучанских каменноугольных копях (на главном руднике № 2), Ревштаб заключил даже письменный трактат, устанавливающий «нейтральную зону» для обеих сторон. Нейтральная зона представляла собой трехверстную полосу по обе стороны железной дороги от станции Сучан до станции Шкотово. Для нас выгоды этого трактата заключались в том, что, как мы рассчитывали (да так и было на самом деле), американские войска, не переходя этой демаркационной линии, не могли оказать непосредственной помощи русским белогвардейским отрядам, появившимся в партизанских районах, а с одними белогвардейцами мы при теперешних силах справлялись без особых затруднений. Ближайшие пункты расположения партизанских частей от железной дороги были не ближе 11 верст по Сучанской долине. По договору допускалось б е з в о о р у ж е н и я переходить за установленную линию как солдатам американской армии, так и партизанам. Выгоды этого пункта соглашения для нас выражались в свободном доступе на Сучанские рудники и в другие места, где наш хозяйственный отдел производил закупку обуви («ул»), медикаментов и прочих необходимых предметов для отрядов; кроме того, через рабочих копей и железной дороги мы узнавали всевозможные новости, получали газеты и даже завязали нелегальные связи с американскими солдатами. Фактически это условие о нейтральной полосе распространялось и на войска других государств.

Среди американских солдат были эмигранты из царской России. Нам удалось установить с американцами «смычку» в том смысле, что мы имели возможность понемногу получать патроны, и даже шел сговор о доставке нам винтовок, револьверов, бомб и наконец пулеметов. Вероятным успех сговора казался потому, что «янки» были большие любители самогона (суля), а пьяным им бывало «море по колено». У партизан кое-где появились американские винтовки и револьверы системы Кольта. Под пьяную руку американец братался с партизаном и ломаным русским языком заявлял: «Кольчак ни кароше — партиезан есть кароше»; «партизан брат есть», — указывал американец на большой палец своей руки.

Рудничный профком рабочих-шахтеров, с которым тесно был связан Ревштаб, однажды использовал эти дружественные отношения так, что, получив два вагона подарков, которыми американцы обычно демонстрировали перед русскими свою «благодетельность», передал их в распоряжение Ревштаба. Тут были белье, обувь, одежда, одеяла, изрядное количество кожи и других вещей. Для нас это было весьма кстати. Из-за этого впоследствии загорелся сыр-бор. Полковник Пендельтон, начальник сучанского американского гарнизона, под давлением белогвардейских штабов, был снят американским командованием «за незаконное сожительство» с Ольгинским ревштабом и заменен полковником Бресслером. В одной из патриотических газет, трубивших тогда о явном содействии «бандитам-большевикам», было напечатано даже объяснение «пострадавшего» Пендельтона, который заявлял, что, «находясь в окружении партизан, ему ничего более не оставалось делать, как признать авторитет Ольгинского ревштаба, который был здесь так же силен в сельском населении, как сильна власть Колчака в городах».

Полковник Бресслер не внес ничего нового в наши отношения с американцами, и они оставались пока прежними. Эту передышку партизаны использовали прежде всего для некоторого отдыха после длительных весенних боев, добыли за это время из Владивостока оружие, некоторое количество боевых припасов, медикаментов и т. п. А самая главная выгода была в возможности переброски партизанских частей из очищенного от белых Сучанского района в соседнюю Цемухинскую долину, где более слабые по численности и организованности отряды Шевченка вели борьбу с часто появлявшимися бандами белых. С приходом сучанского отряда белым и в Цемухе были закрыты пути, и партизаны стали искать для своих «свободных рук» дальнейшей «работы». С этой целью соединенными силами сучанского и цемухинского отрядов был предпринят поход к разъезду Кипарисово и деревне Раздольное, где в одну из таких прогулок в середине мая, как уже упоминалось, был арестован владелец различных заводов и известный по Дальнему Востоку винокур Пьянков, офицер колчаковской армии, а на винном заводе его был разбит и взорван в здании винного склада японский отряд.

Очистив теперь весь Ольгинский район от белых, партизанам оставалось развивать наступление дальше, итти в другие уезды или же браться за изгнание интервентов, о чем нами недвусмысленно говорилось в выпущенных ранее декларациях. Однажды мы установили, что американцы нарушили условия, пропустив колчаковский вооруженный отряд по железной дороге. Это, естественно, насторожило партизан, и во второй раз, когда к пассажирскому поезду, идущему во Владивосток, были прицеплены вагоны с колчаковцами, отряд партизан под командой т. Петрова-Тетерина напал на этот поезд и обстрелял его. В этом бою погиб полковник Москвин, который был ранен и упал с поезда. Американцы тоже открыли огонь по нашему отряду, и недалеко от железной дороги в с. Суражевке завязался бой, окончившийся с жертвами для обеих сторон. Полковник Бресслер прислал письмо, в котором выразил сожаление о происшедшем и квалифицировал его как простое недоразумение. Однако это было начало конца нашей дипломатической деятельности. Внешним поводом к разрыву «добрососедских отношений» с американцами послужил арест ими нашего казначея т. Самусенко И. П., поехавшего на Сучанский рудник за покупками для партизанских отрядов. Американцы после ареста передали его японцам, которые в течение недели, пока он находился в их руках, по нескольку раз днем и ночью выводили его из помещения, ставили к стенке, наводили винтовки, ворочали затворами. Назавтра же после ареста Самусенко, по заданиям Ревштаба, были схвачены недалеко от лагерей два американских офицера и три солдата и доставлены в качестве заложников в Ревштаб. Началась резкая переписка. Обе стороны требовали освобождения арестованных. Японцы пытались выслать Самусенко во Владивосток в распоряжение русских властей, но мы организовали засаду, и поезд вернулся на Сучан, после чего Ревштаб предъявил в последний раз ультиматум: «Если к указанному часу т. Самусенко не будет доставлен невредимым в деревню Ново-Веселую, то американские заложники будут расстреляны». Это подействовало: обмен был произведен в назначенный Ревштабом час. Американские «пленники» в присутствии своего начальства и солдат сердечно благодарили представителей Ревштаба, сопровождавших их для обмена, за хорошее обращение и заявили, что теперь они хорошо узнали, что партизаны — это вовсе не шайка бандитов, как им рисовали. Деньги 19 000 рублей и покупки на 6000 рублей, захваченные при аресте нашего казначея, не были нам возвращены.

Весь описанный период партизано-американских отношений создает впечатление передышки, мирных иллюзий, за которые Ревштаб и другие деятели движения ухватились весьма охотно, пытаясь подольше сохранить такое положение. Какие цели ставило перед собой американское командование, заключая договоры с партизанскими организациями, разгадывать мы не беремся. Быть может, они думали этим самым в известном смысле парализовать нас как действующую революционную силу, а может быть и правду высказал полковник Пендельтон в своем объяснении после его смещения.

Остановимся однако на том, что́ сделал в развитии дальнейшей борьбы взявший на себя руководство вооруженными отрядами т. Лазо.

Ориентировавшись в создавшейся обстановке, т. Лазо прежде всего поставил целью форсировать ход событий в том направлении, чтобы «лебединая песня» наших «дружественных отношений» с интервентами была скорее допета. Поставлена была на очередь основная задача — начинать битвы с интервентами, так как продолжающаяся передышка тысяч поставленных под ружье рабочих и крестьян далее могла бы разлагающе действовать на них, притупляя остроту революционной устремленности к победе и новым завоеваниям. Если бы даже и постигло нас поражение, то для достижения этого противник должен был бросить не мало сил, а это не особенно гармонировало с тем положением, в котором находились силы Колчака в Сибири. Кроме этого, борьба с интервентами, как протест оружием против пребывания их на русской территории, должна была усиливать в рядах интервенционной армии мысль об уходе «восвояси», которая и без того открыто лелеялась, особенно американскими солдатами. Не надо забывать и того, что в Америке в эту пору происходило некоторое оживление в рабочем классе, настаивавшем на выводе войск из Сибири (демонстрации, требования и т. п.), а в Японии разразились тогда «рисовые беспорядки»; все это не особенно благоприятствовало интервенции, а нас толкало к нападениям на интервенционные войска. Сергей Лазо, поставив перед Ревштабом такой прогноз нашему, если можно так выразиться, «международному и внутреннему положению», повел работу по приведению в полную боевую готовность всех партизанских отрядов и по подготовке всего населения к предстоящим событиям. Надо было усилить, разжечь энтузиазм в частях и населении, вдохнуть во всех страстный дух непримиримой борьбы против всех интервентов, развернуть энергию восставших масс, чтобы доказать, что мы — сила, противопоставляющая себя не только вооруженному отребью русской буржуазии, но и всем капиталистическим армиям, закинувшим мертвую петлю на шеи рабочих и крестьян Дальнего Востока и Сибири. Тов. Лазо занялся разработкой подробнейшего плана генерального наступления партизан на интервенционные войска, спокойно жившие в «нейтральной зоне» на протяжении 50 верст от станции Сучан до ст. Кангауз. В этих операциях должны были участвовать все партизанские силы Ольгинского уезда с таким расчетом, чтобы серьезнейшим образом расколотить все гарнизоны противника. Далее, ставя целью наступления разрушение и дезорганизацию тыла Колчака, чтобы тем ускорить его падение, план Лазо намечал взрыв железнодорожных мостов и подъемников на узкоколейной дороге, по которой доставлялся каменный уголь для всего железнодорожного и морского транспорта Дальнего Востока и снабжались города. Иначе говоря, главною целью было нанести экономический удар власти правителя, парализовав при этом Сучанские каменноугольные копи путем отказа всех рабочих от работ, т. е. забастовки, в крайнем случае не останавливаясь и перед открытием всех шлюзов для затопления основных, с высокой добычей, шахт.

Широкий размах Сергея Лазо чувствовался во всем плане. Столь огромное дерзновение перед десятками тысяч блестяще вооруженного противника исходило из учета того, что силы русской белогвардейщины на всем протяжении от Урала до берегов Тихого океана были расшатаны почти до основания Красной армией и партизанскими отрядами, усилившимися во всех областях, а в рядах интервентов уже начинали петь отходную.

ГЛАВА XI.

Подготовка созыва Ольгинского уездного съезда трудящихся. — Углекопы готовятся к политической забастовке. — Объединенный митинг углекопов и крестьян.

В течение мая-июня Ольгинский ревштаб вел подготовительные работы к съезду трудящихся, который созывался по его же инициативе, одобренной населением, и на котором Ревштаб должен был отчитаться перед населением в своей работе и передать власть Исполнительному комитету; вопрос об избрании последнего был одним из важнейших на съезде. В повестку дня входили и такие вопросы, как определение отношения всего населения к интервенции, организация власти на местах, корейский и другие вопросы. Политически съезд имел своей задачей показать всему населению, что у рабочих и крестьян одни общие интересы в происходящей борьбе и что для успеха дела они должны тесней связать свою судьбу, сорганизоваться и образовать единый фронт для полного претворения в жизнь лозунгов «за советы» и «против интервенции». Созвать съезд было задачей не из легких по тому времени, когда в любой момент мог напасть противник. К тому же территория огромная, население разбросанное, плохо связанное, слабо организованное, а материальные возможности ограничены до крайних пределов. Однако, несмотря ни на что, Ревштаб взялся разрешить эту задачу. Во все уголки уезда, растянувшегося по берегу Тихого океана, по всем притаившимся в таежной глуши деревушкам пошла наша сильная духом молодежь. Агитаторы, воззвания, листовки, газеты залетали во все деревни. Сходки, собрания, митинги, речи, доклады всколыхнули крестьянскую массу. Чутко прислушивается ухо лапотника к каждому слову незнакомого, но родного, близкого человека. В голове зарождаются роем новые неизведанные доселе мысли — о революции, социализме, коммунизме, о борьбе. Там, где-то далеко за тяжелыми пластами житейской сутолоки забот и нужды, всплывают крылатые чувства, жажда битв, упорной борьбы. Как стальным резцом выгравировались в мозгах слова: «за власть рабочих и крестьян, за советы»; везде у всех одно непоколебимое решение — строить свою власть и до конца защищать ее. По словам агитаторов, не мало собраний сопровождалось небывалым подъемом, и боевой дух небывало охватывал воспрянувшее крестьянство.

Вот корейская фанза. К ней со всех сторон из-за кустов стекаются в белых долгополых халатах корейцы и корейки. Желтые однообразные скуластые лица; на головах лоснящиеся, завитые в комочек на макушке волосы. Ватагой расселись на корточках подле стен, телег и яслей; сопят насаженными на аршинные мундштуки ганзами (медные трубки). Здесь не встретишь того настроения, как на русской сходке; нет той бодрости, будто какая-то настороженность, нерешительность охватила всех. Забитые нуждой и тягчайшим трудом, корейцы не успели еще выпрямить свои спины, стать во весь рост и почувствовать себя равноправными гражданами — строителями новой жизни. Митинг открыт. Дробью рассыпается речь воспламененного оратора, молодого корейца; долетают знакомые слова: «советы», «социализм». По окончании речей производятся выборы представителей на съезд. Делегатами избраны партизаны-корейцы, ставшие в общую когорту бойцов, грудью защищающих право на новую свободную жизнь.

Созыв съезда влил живительную струю в жизнь ольгинца дал ему новую информацию о положении в стране, о Колчаке и о прочем. Все ожило, забродило, загудело как рой пчел.

Заглянем теперь на Сучанские каменноугольные копи и посмотрим, что творилось там.

В Сучане, где пролетарское ядро насчитывало до 2¹/₂ тысяч человек (а вместе с семьями рабочее население достигало до 7 000 человек), после падения советов в 1918 году не было, кажется, такого дня, когда агенты «истинно-русского правительства» не напоминали бы усиленнейшим образом о себе, когда они не шмыгали бы по баракам и хибаркам, разыскивая то бывших красноармейцев спасского фронта, то новых подозрительных лиц, берущих курс налево, поглядывающих в сторону партизан. Облавы, обыски, допросы, аресты и всякие иные скорпионы постоянной угрозой висели над каждой рабочей семьей, попавшей под подозрение полицейских ищеек. Много рабочего молодняка влилось сразу же с осени в первые партизанские отряды и осталось там до конца. На Сучане, под крылышком интервентских гарнизонов, тепло приютилась русская полиция с Любеком во главе; она-то и рыскала около рабочих хат и одного за одним выхватывала попавших на заметку, арестовывала и высылала для уплотнения владивостокских тюрем. Рабочие организации были придушены окончательно. Они не могли созывать общих собраний, а если иногда, весьма редко, начальство милостиво разрешало это, то обычно такие собрания наводнялись вооруженными японскими солдатами. Полицейские шпики чувствовали себя здесь как рыба в воде, и рабочие, конечно, не могли на таких собраниях и рта разинуть. Материальное положение рабочих, по мере укрепления партизанства, становилось все хуже: до этого крестьяне окрестных сел всегда возили на рудники массу продуктов для продажи рабочим; теперь же, когда аресты и обыски с мучительными допросами применялись почти к каждому приезжавшему на рудник крестьянину (который обычно рассматривался хранителями порядка как подосланный «красными бандами»), крестьяне прекратили поездки, и вследствие этого местные торговцы Шедько, Кравченко и другие, как говорится, драли шкуру с рабочего. Эти рвачи умышленно натравливали полицейских псов на приезжавших с продуктами крестьян, чтобы самим больше получать барышей. Рабочие иногда сами ходили и ездили за покупками в села, но и это вскоре было пресечено властями. Администрация рудников (сначала Егоров, потом Пак, управляющий копей) вместе с полицейщиной ухватила рабочих за горло. Жалованье, не говоря уже о его нищенском уровне, выдавалось с большими задержками, чем рабочих еще более ставило в зависимость от торговцев.

На таком фоне материально-правовых условий проходила жизнь сучанского шахтера. Кроме сопок некуда прыгнуть, некуда уйти с рудников. Искать защиты? Где? У кого? Сведенный почти на-нет, еле-еле прозябавший профком горняков тщетно обивал пороги завов и управлений, добиваясь улучшения материального положения рабочих; это было все равно, что биться в стенку лбом. Отчаянное положение рабочих толкало их на единственный путь — «браться за винтовку и драться в открытом бою». Насколько сильно бывало порой озлобление шахтеров против интервентов, белогвардейщины и того режима, в котором задыхалось все живое, можно судить по следующему случаю. Как-то весной сучанский шахтер-партизан Александр Третьяков возвращался с рудника в отряд. На участке дороги от рудника до дер. Ново-Веселая постоянно ходили японские дозоры (патрули). Третьяков, горя ненавистью к интервентам-«макакам», решил убить японского солдата и с этой целью заблаговременно положил в карман пару хороших камней (с оружием на рудники никого не пропускали). Около дороги сидели на солнышке два японских солдата. Партизан, притворившись пьяным, завел с ними разговор, а затем попросил покурить. Улучив удобный момент во время беседы, Третьяков ударил камнем по голове одного японца и поспешил выхватить у него из рук винтовку. Другой японец набросился на партизана со штыком, но Третьяков, избегая выстрелов, схватил голыми руками за ножеобразный японский штык и, несмотря на сильные порезы рук, мгновенно добрался до горла и этого солдата и, свалив его на землю, камнем же раздробил ему череп. Добив до смерти обоих солдат, Третьяков стащил их в ручей, а сам, захватив все добытые трофеи — 2 винтовки, патронташи и прочее, явился с победным видом во Фроловку, где ему была сделана перевязка ран. Этот случай долго был предметом разговоров в партизанских отрядах, именно как показатель безграничной ненависти рабочих ко всем душителям революционной борьбы.

Профкомцы часто приходили за различными советами в Ревштаб. Оказать какую-либо реальную помощь мы рабочим, конечно, не могли и лишь, подбадривая, призывали их к оружию, а затем повели подготовку к стачке. Мелкие конфликты, возникавшие в атмосфере такого режима, ничего кроме нового зажима и репрессий не давали. Частичная забастовка тоже ничего рабочим дать не могла, а для организации общей стачки нужно было преодолеть некоторые косно-настроенные группы рабочих шахт. Дело в том, что среди сучанцев-углекопов было не мало семейных рабочих из крестьян окрестных деревень, променявших серп на кайлу и кирку. Здесь они имели свои домишки, коровенку, лошадку и проч. Вот именно у такой, хотя и не многочисленной прослойки рабочих и наблюдались консерватизм, косность и паника перед последствиями забастовки. Эти полурабочие-полукрестьяне тормозили разрешение вопроса о всеобщей стачке на копях. Но все же работа по подготовке стачки была начата. На помощь конспиративно существовавшему стачкому, в который входили от рабочих тт. Бутсавва, Петр Бондаренко и Новиков, Ревштабом были командированы на рудник тт. Слинкин И. В. и Гоголев (Титов М. В.). Этой пятерке удалось созвать небольшое собрание влиятельных рабочих и служащих и выработать, применительно к директивам Ревштаба, платформу для призыва рабочих к забастовке. Помимо экономических требований о регулярной выплате зарплаты и увеличении ее в зависимости от понижения курса денег, в основу платформы были положены требования политического порядка: очистка рудников и железных дорог до Владивостока от русских и интервенционных войск, невмешательство в русские дела со стороны войск иностранных государств, вывод интервенционных войск из Сибири и Дальнего Востока. Лозунги эти попадали, что называется, в самую точку, так как вокруг них нетрудно оказалось объединить и отсталые группы рабочих, которые пошли на забастовку, расценивая выставленные требования как удовлетворяющие их «патриотическим» чувствам. На самом же деле эти требования и лозунги по существу были наполнены до конца революционным содержанием.

Повседневную агитационную работу среди шахтеров повели рудничные рабочие, стачком, профком; конечно, приэтом все меры предосторожности были приняты. Руководство всем делом взял на себя Ревштаб, куда стали часто приходить товарищи от рабочих организаций с информацией и на различные совещания.

В связи с предстоявшей забастовкой, серьезнейшей задачей перед Ревштабом стало размещение среди крестьян и на их харчи семейств главных деятелей из рабочих-членов стачкома, профкома и других видных работников. Оставлять их на руднике было нельзя: их могли взять в виде заложников, арестовать с тем, чтобы захватить организаторов этой в экономическом отношении убийственной для власти забастовки. Да и существовать, кормиться им было не на что. Урегулировать этот вопрос решили путем сговора с крестьянами. В том, что крестьяне таких деревень, как Казанка, Фроловка и Сергеевка, пойдут навстречу рабочим, у Ревштаба не было ни малейших сомнений. Однако он совместно со стачкомом и другими организациями решил все-таки созвать массовое объединенное собрание в Казанке, куда должны были прийти рабочие и крестьяне всех названных деревень. На этом собрании и полагали, говоря на современном языке, произвести «смычку» их.

Конец мая. Праздничный день, деревня вся вывалила из домов на улицу. Прекрасная погода. На пригорке около школы, окруженной березками и молодым дубняком, к полудню собралось из окрестных деревень несколько сот мужиков и баб. В сторонке школяры устроили «полевые занятия»: разбившись на две группы, они инсценировали бой партизан с «колчаками». Усиленно трещат колчаковские «пулеметы», которые в данном случае заменяют трещотки, применяемые охотниками при облавах на зайцев. Есть даже «пушка», около которой суетилась артиллерийская команда. Пашка Тринцук, 10-летний школяр, дает команду: «батарейная пушка — пли!» Ванька, вооруженный солидной колотушкой, с прискочкой ударяет по железной банке, которая уже много раз «стреляла», отчего бока ее изрядно помяты. Андрейка пускает через несколько секунд столб пыли, и в ответ слышится дружный смех «партизан». Дети по-своему подметили и изобразили по всем правилам военного искусства то, чему в деревне не раз бывали невольными свидетелями. «Бой» продолжается…

Появляются верхом на лошадях члены Ревштаба, докладчики. Сотни глаз, прикрытых от солнца заземленелой рукой, впиваются в дорогу, ведущую в Казанку с рудников по поросшей лесом елани (плоскогорье). Красный флаг резво плещется над школой. «Идут!» — загудела сотнеголосая толпа со всех сторон. «Бой» прекращается, и ребята в перегонку улепетывают по дороге под гору по направлению к броду. Колонна шахтеров рядами с бодрящей революционной песней спускается к реке Сучану. В конце улицы подстраиваются партизаны. Какая-то радостная тревога охватила всех. Разговор оборвался: забыли, о чем и говорили… Да и было отчего: ведь никогда раньше рабочие и крестьяне не собирались вместе, и вдруг этот момент настал. Чувствовалось, что из глубины мужицкого нутра могучей струей надвигаются какие-то новые чувства, сливаясь в один порыв с бурей чувств, охвативших рабочих, смыкая две восставшие на борьбу силы. Стачком с красным флагом и плакатами шел впереди отряда. Деревня потоком рванулась от школы и слилась с рабочими… Двое согбенных полувековым трудом стариков-крестьян, — казанцы Каземир и Колесников, обличьем похожие на библейских мужей, — приняли от рабочих знамена и бодро, забыв про свои семьдесят лет, повели колонну к школе. Какой-то революционный вихрь охватил рабочих и крестьян и даже ребятишек, когда к ним стройными рядами подходил во всеоружии сучанский партизанский отряд с заливающей окрестные поля, горы и лес песней своего же поэта:

Когда все разместились, имея в центре накрытый красной скатертью стол, председатель Ревштаба т. Слинкин Илья в пространном докладе изложил весь пройденный партизанский путь от одиночных групп до тысячных отрядов, отметил все его тяготы и указал на стоящие перед рабочими и крестьянами задачи, призывая к тесной сплоченности для победы над общим врагом. Тов. Титов говорил о революционных вспышках в рядах рабочего класса во всем мире и призывал рабочих и крестьян не останавливаться перед жертвами в борьбе за новую свободную жизнь, где владыкой мира будет труд. Командиры и партизаны в пламенных речах заявили о своей готовности ко всяким трудностям и лишениям для освобождения рабочих и крестьян. Рабочие, сказав о том, в каких условиях им приходится добывать кусок хлеба, заявили, что они готовы по зову Ревштаба все как один стать в ряды бойцов. Простая прочувствованная речь старика, заявившего от имени всех собравшихся крестьян, что они готовы по-братски разделить свой кусок хлеба с рабочими, вызвала громадные овации: десятки рудокопов с радостными криками бросились качать старика. Все почувствовали, что какая-то невидимая сила так крепко спаяла теперь крестьян и рабочих, что для них нет непреодолимых препятствий.

Митинг кончился. Рабочие снова построились в ряды под свои, тайком принесенные с рудников, красные знамена. Печать суровой непоколебимости легла на их лица. Скоро они бросят работу, станут под ружье, а приют их семьям дадут крестьяне.

Крестьяне всё еще не расходились, смотрели вслед уходящим рабочим. А в горах далеко, далеко громом раскатывалось:

Впереди ждала стачка… винтовка и сопки.

ГЛАВА XII.

Забастовка сучанских углекопов. — Крестьяне размещают у себя семьи забастовщиков. — Заседания Ольгинского съезда. — Избрание исполкома.

Середина июня. Ревштаб развернул полным фронтом работу по подготовке съезда, забастовки и предстоящего наступления. Всё кипит. Все копошатся как в муравейнике.

Возвращаются со всех сторон агитаторы, исходившие десятки деревень, измерившие не одну сотню верст по горам и долам. Они информируют Ревштаб о бодром настроении крестьян, о выбранных всюду делегатах на съезд и т. д.

Идут полевые занятия с партизанами, совещания командного состава. Проверяется все до мелочей. Тов. Лазо перекидывается из одного отряда в другой, ведет сложную подготовительную работу для реализации плана.

Созывается совместное заседание Ревштаба и рудничного стачечного комитета. Идут споры о том, затоплять или не затоплять водой шахты при объявлении забастовки. Некоторые горячие головы отстаивают предложение — затопить. Решено однако не затоплять: скоро понадобятся самим — победа не за горами. Два-три месяца — и царству Колчака конец, так как там, в Сибири, Красная армия наносит ему один удар за другим. А партизаны от сибирского фронта до берегов Тихого океана образовали самый неспокойный фронт вместо тыла. Железнодорожное сообщение постоянно то там, то сям прекращается: взорваны туннели, станции, лежат под откосом поезда, изуродованы хребты мостов, испорчены водокачки, депо. По всей Сибирской магистрали и Амурке (Амурская жел. дорога) не успевают наклеивать пластыри, чиниться. В область из городов хоть носу не показывай. Вот тот общий фон, на котором развернутся события ближайших дней и на нашем маленьком участке.

Вскоре на копях объявлена была забастовка. Осталась лишь очень незначительная часть рабочих на наружных работах: это была та небольшая кучка штрейкбрехеров, которая косила свои глаза больше на правую сторону и боялась покинуть свои гнезда. Добыча угля прекратилась. Сучанские копи превратились в бездыханный труп, и, как бы ни пытались искусственным способом заставить его дышать, с оставшейся кучкой шкурников делу не помочь. Колчаковщине нанесен жестокий удар рукой «подземных кротов» — шахтеров: большой хозяйственный организм, важнейший источник питания железнодорожного и морского транспорта Приморья, разбит параличом. Семьи рабочих на крестьянских подводах вереницей тянутся в окрестные села. Казанцы, фроловцы, сергеевцы, хмельничане встречают гостей. Сотрудники Ревштаба совместно с сельскими председателями по заранее намеченному плану размещают жен и детей рабочих на квартиры. Сами рабочие идут в отряды. Избыток бойцов, но недостаток оружия…

Гости деревни не сидят без дела. Быстро создаются мастерские: слесарная, кузнечная, шорная, сапожная и др. Деревня чинится. Организованы небольшие артели по ремонту грунтовых, проселочных дорог. Многие рабочие и их жены помогают крестьянам на поле — косить сено, жать и убирать хлеб, помогают на огородах и в других хозяйственных домашних работах.

Вопрос о выборе места для заседаний съезда занимал не мало внимания Ревштаба. Были различные соображения: с одной стороны, надо собраться в таком пункте, который был бы в центре уезда, тогда больше соберется делегатов (например дер. Владимиро-Александровка); с другой стороны, удобнее всего было бы собраться во Фроловке, постоянном местопребывании Ревштаба, дабы иметь под руками все материалы о работе Ревштаба. Но подготовлявшееся наше наступление, по времени совпадавшее со съездом (кстати сказать, очень неудачное совпадение), заставило собрать съезд в дер. Сергеевке, в 17 верстах от Фроловки вверх по реке Сучану. Дело в том, что вести о созывающемся съезде трудящихся, конечно, не могли не дойти до ушей врага, и во Владивостоке на страницах газет высказывались откровенные советы не допускать этого преступного съезда, так как, мол, в противном случае «бандиты-большевики» еще пуще укрепятся и увлекут крестьян в свои «авантюры». Не считаться с тем, что противник мог предпринять шаги к недопущению работ съезда, мы не могли и потому избрали селение Сергеевку как наиболее отдаленное от всех пунктов, откуда мог появиться противник.

Еще несколько дней, и в Сергеевку со всех сторон Ольгинского уезда стали стягиваться делегаты-крестьяне; некоторые прошли по 300—400 верст от своих сел, — так велик был интерес к вопросу об организации власти и именно власти советов. Несмотря на сезон полевых работ, делегаты собирались дружно. Некоторые оставили поля свои на попечение жен и соседей, взявшихся доглядеть и помочь в хозяйстве.

Партизаны и местное население окружили гостей радушием и гостеприимством. Делегаты передохнули с дороги, и 27 июня открылся первый съезд трудящихся Ольгинского уезда. Присутствовало около 140 делегатов. В президиум съезда были избраны: председателем — т. Губельман, его товарищами — Слинкин И. В. и Яременко А., секретарями — Лобода, Гоголев (Титов), Булыга и Зазуля.

Первоначально был заслушан доклад т. Губельмана по текущему моменту, в котором была обрисована тягчайшая борьба трудящихся Дальнего Востока с белогвардейщиной и с интервенционными войсками и изображены ужасы пыток, творимых по всей территории, где царствовал кровавый разгул бывших царских опричников. Указывалось, что свергнуть это насилие можно лишь объединенными усилиями всех трудящихся под руководством советской власти. Международное положение тогда характеризовалось, с одной стороны, прозябанием пресловутой демократии и Лиги наций, а с другой — развертывающейся пролетарской борьбой за советы в ряде европейских стран — Австрии, Венгрии, Германии.

Тов. Губельман М. И.

По существу перед съездом стоял один важнейший вопрос: как быть? что делать? бороться ли дальше, или борьбу закончить? Выступавшие делегаты — крестьяне и рабочие — дали вполне ясный и решительный ответ: собрать все силы на борьбу, продолжать ее вплоть до момента соединения с Красной армией и до объединения с РСФСР, не останавливаясь и перед борьбой с интервентами. Диссонансом прозвучали две речи — одного крестьянина-делегата и т. Яременко, повторившего уже раз допущенную ошибку; оба они предлагали договориться с интервентами и не вступать с ними в вооруженную борьбу. Но обе речи вызвали вполне заслуженное негодование, их неоднократно прерывала аудитория, заглушая шумом и награждая ораторов нелестными эпитетами.

Не будем распространяться о ходе работ съезда, а передадим лишь принятую им резолюцию по текущему моменту.

Отношение съезда к интервентам тоже было ясно определено и нашло свое яркое выражение в следующей декларации, посланной по адресу: «Консульскому корпусу во Владивостоке для доведения до сведения своих правительств, народа и войск, производящих интервенцию в Сибири и на Дальнем Востоке».

В конце съезда был избран уездный исполнительный комитет советов. Обязанности в нем были распределены так: председатель исполкома — И. В. Слинкин, его заместитель и заведующий отделом внутренних дел — Гоголев-Титов, военный комиссар уезда — Владивостоков, заведующий отделом народного хозяйства — М. Д. Иванов, отделом нар. образования Чередников и заведующий национальным (корейским) отделом — Г. С. Хан. Кроме того, были избраны в исполком: Сибирцев Игорь и Глубоков Ив. Ив., в народный контроль — Лобода Гр., Корытько и Локтев Г. С., председателем Ревтрибунала — т. Мамаев; представителями от Ольгинского съезда в Областной ревком были выдвинуты тт. Губельман и Харитонов. Командующим всеми партизанскими отрядами Приморья съезд единогласно избрал т. Лазо.

Избранному исполнительному комитету дали широкие полномочия в деле организации обороны уезда и усиления вооруженных сил. Исполкому поручалось, если он найдет это необходимым, производить мобилизацию населения для пополнения отрядов, формировавшихся до сего времени исключительно на добровольческих началах; равным образом исполком мог, согласно наказу съезда, производить нужные реквизиции, и ему даже поручалось ввести, вместо ненавистных колчаковских, свои деньги, используя для этого Тетюхинские серебряные рудники. Кроме этих вопросов, разрешенных съездом, было еще одно важнейшее решение — относительно всех корейцев, проживавших на территории Ольгинского уезда: съезд единогласно объявил их равноправными гражданами со всеми вытекающими последствиями, т. е. одинаковым с русскими наделением землей и т. п.

Здесь нелишне отметить одно интересное обстоятельство. Эсеры жили тогда легально в Приморской губернии, собственно во Владивостоке, под крылышком своего лидера А. С. Медведева, стоявшего во главе колчаковского областного земского управления и приютившего там не мало социал-предательской братии. Эсеры решили прислать на Ольгинский съезд непрошенных представителей от областной земской управы со скромными предложениями: во-первых, признать власть земства и, во-вторых, продолжать партизанскую борьбу, объединившись с эсерами, за земство как за власть трудящихся. С этими лозунгами и выступили на съезде два представителя партии с.-р. Трудно теперь передать то настроение, которое создалось в результате их выступления. Крестьяне, рабочие и партизаны подняли неимоверный шум, заглушая речи гостей свистом, выкриками, едкими репликами по их адресу. Президиум был не в состоянии водворить порядок. Делегаты требовали лишить слова эсеров, и последние были вынуждены покинуть трибуну, превратившуюся для этих колчаковских прихлебателей в Голгофу. Полученный от крестьян и рабочих отпор морально уничтожил их. Даже во время перерыва, объявленного после того, как удалось успокоить собрание, делегаты указывали эсерам на их позорную роль в деле удушения власти трудящихся. Эсеры, не солоно хлебавши, возвратились во Владивосток.

Митинг во время съезда трудящихся в с. Сергеевке.

Заканчивая обзор работ съезда, не лишне отметить, что на этом съезде не было создано никаких фракций, хотя было несколько членов РКП и товарищей, позднее оформивших свою принадлежность к компартии. Было также несколько максималистов, но они ни в чем не расходились с коммунистами, и никто не выступал от имени партии с теми или иными политическими платформами и программами. В атмосфере единодушия и сплоченности прошел весь съезд, работавший в течение 6—7 дней.

Работы съезда закончились в тот момент, когда наши партизанские отряды вели сражение с американцами под дер. Казанкой, в 17 верстах. Как раз перед закрытием съезда в сергеевскую школу, где помещался наш госпиталь (а рядом за стеной заседал съезд), были привезены раненые в сражении несколько партизан и командир сучанского отряда т. Владивостоков, теперь уже член вновь образованного исполкома.

Съезд окончился. Делегаты, бодрые, сплоченные единым чувством, мыслью и волей бороться за советы до конца, расходились по домам.

Казанка была объята пламенем пожарища.

Это заморские демократы-американцы насаждали цивилизацию: жгли дома партизан и школу.

ГЛАВА XIII.

Генеральное наступление партизан. — Бои на железной дороге. — Разгром интервенционных гарнизонов. — Взрыв подъемников. — Трофеи.

В 20-х числах июня, за несколько дней до открытия съезда, всеми партизанскими отрядами Ольгинского уезда было произведено наступление на интервентов, согласно разработанному т. Лазо плану. Остановиться на этих сражениях необходимо потому, что они служат как бы исторической гранью первых двух фаз развития партизанского движения: после них начинается полоса реакции, в связи с временной дезорганизацией партизанства, благодаря предпринятому на нас общему наступлению противника, и лишь потом начинается новый подъем революционных настроений на основе новой тактики и в новой исторической обстановке.

Чтобы уяснить, насколько серьезные операции были заложены в плане командующего т. Лазо, насколько грандиозен был их размах с точки зрения партизанской борьбы (последняя обычно понимается как борьба мелкими, подвижными частями, рассчитанная на эффект путем внезапного нападения на врага, как действовали и мы в первый период восстания), — надо привести данные о действующих силах с нашей стороны и о силах противника. Ранее было указано, что к этому времени мы очистили Ольгинский уезд от белогвардейщины и теперь оставались перед лицом интервенционных войск. Дислокация сил противника, по имевшимся у нас безусловно точным сведениям, была такова: в Сучанском руднике сосредоточены были базовые гарнизоны американских и японских войск, общей численностью свыше 1000 человек, при всех родах оружия. Здесь, между прочим, была и небольшая часть русских — больше для видимости, чем для действительной охраны рудников и их учреждений. На станции Сица, недалеко от ст. Сучан (рудники), стояла японская часть в 500 штыков, а на ст. Фанза — смешанный японо-американский гарнизон в 250 ружей; на станциях Бархатная, Тахе и Сихото-Алин разместились 3 роты китайских солдат, по одной роте на каждой станции. На этих трех станциях были установлены подъемные силовые машины, сооруженные для тяги поездов с углем через горы (отроги Великого Яблонового хребта), при перевозке его с копей до главной магистрали по узкоколейной жел. дороге. Далее, на станции Кангауз расположен был опять же смешанный гарнизон около 300 человек, ст. Романовка имела 200 американских солдат, и наконец ст. Ново-Нежино — тоже американский отряд в 250 штыков. Мы не можем дать сведений о численности пулеметов и другого вооружения кроме винтовок, но констатируем, что у всех гарнизонов недостатка в оружии не было.

Подъемники Сучанской узкоколейки — «Сихото-Алин».

Расположение и численность наших войск были таковы. Селение Новицкое (между Сучанским рудником и бухтой Чень-Ю-Вай) занял ольгинский отряд в 250 человек под командой т. Глазкова, в задачи которого входило отвлекать мелкими нападениями внимание главного гарнизона в свою сторону и следить за бухтой, где мог высадиться десант противника. Сучанский отряд разбился на три группы со следующими заданиями: первая группа численностью в 120 человек, под командой тов. Владивостокова, наступает на ст. Сицу — на японцев; вторая группа в 280—300 ружей, под командой т. Петрова-Тетерина, наступает на ст. Фанзу и на следующие за ней три станции с подъемниками, занятые китайцами; третья группа сучанцев в 100 человек под руководством т. Кравченко, объединенная с самостоятельным отрядом из Петровской долины в 240 человек под командой т. Сосиновича, получила задание напасть на ст. Кангауз и полустанок Моленый Мыс. Станции Романовка и Ново-Нежино вошли в самостоятельный участок, руководить которым должны были тт. Шевченко и Овчаренко, с отрядами в 500—600 штыков общей численностью. На этом последнем участке остался и т. Лазо, так как он не особенно полагался на Шевченко, поскольку отряд последнего не отличался достаточной дисциплинированностью; тем же была грешна и часть комсостава, не исключая и самого Шевченко. Надо отметить, что эта предусмотрительность Лазо была как нельзя кстати: Шевченко перед самым выступлением в бой заявил себя больным («заболел живот» — буквальное заявление Шевченко), и командование над этими частями принял на себя т. Лазо. Действиями отрядов Глазкова и сучанского руководил т. Ильюхов. Таким образом даже общею численностью силы противника (включая русскую группу, находившуюся на главном руднике, и милицейский отряд) превосходили наши силы почти вдвое. Если же принять во внимание превосходство противника в технике вооружения, то способность его к сопротивлению не поддастся никакому сравнению, ибо у нас в лучшем случае только 75 % бойцов было вооружено трехлинейками, а остальные берданами. Добавлением к этому — притом не у каждого партизана — служили одна-две бомбы образца 1919 г., завода «Партизанские сопки», т. е. самоделки. А там пулеметы, Шоши, автоматы, а о припасах и говорить нечего. К тому же около мест расположения противника были устроены по последнему слову фортификации окопы и тому подобные сооружения. Единственным преимуществом наших отрядов были беззаветная преданность делу борьбы трудящихся и безграничная самоотверженность — то, чего недоставало у наших противников.

Сучанские каменноугольные копи, шахта № 2.

Итак все готово к бою. Ночью все партизаны по своим участкам заняли исходное положение. Противник был спокоен: он не ожидал такого шага с нашей стороны. С рассветом на всех участках наши части открыли наступление, перешедшее в сильные огневые сражения. Ожесточенное сопротивление всюду оказывали японские и американские части, но натиск наших отрядов был так силен и меток, что повсюду, за исключением участка сучанского гарнизона, противник после продолжавшегося беспрерывно в течение нескольких часов боя вынужден был отступить; наши части заняли его позиции. Однако противник, отступая, не прекращал боя, и нашим отрядам пришлось тогда делиться: одна часть вела бой, другая же, меньшая, выполняла остальные задания согласно диспозиции, причем не преминули, конечно, заглянуть (и не безрезультатно) в оставленные противником склады.

Отряды Глазкова беспрерывно с разных сторон совершали неожиданные налеты, так что главный гарнизон всполошился и сосредоточил все силы и внимание на своем участке. А ведь тут, на Сучане, были базовые склады всех военных припасов.

Группа Владивостокова, несмотря на вчетверо превосходящий гарнизон противника, заняла ст. Сицу, заставив японцев отступить на главный рудник.

Отряд Петрова-Тетерина дал хорошую потасовку китайским частям, которые по глупости милитаристов тоже затесались в число интервентов. Они первоначально оказали сопротивление, которое однако было быстро сломлено напором нашего отряда. Часть сопротивляющихся, захваченная цепью со всех сторон, была перебита, остальные разоружены. И тут наши партизаны проделали такую не совсем курьезную шутку: раздев «ходей» донага, они красками расписали им на спинах и груди юмористические рожи, «плакаты» и надписи и, выстроив их цепью, дали команду бежать без оглядки в лагери стоявших на соседних станциях американцев — для популяризации «доблести милитаристов — сынов Небесной империи».

Следующей задачей т. Тетерина было взорвать подъемники на всех перевалах. Рабочие-партизаны и бывшие на станции рабочие, обслуживающие машины, быстро помогли снять особенно ценные, не изготовляемые на наших заводах части, золотники и т. п., а затем, подложив фугасы, взорвали машинные и станционные здания на всех трех станциях — Бархатной, Тахе и Сихото-Алин. Снятые части машин были вывезены и сохранены до дней победы.

С неменьшим успехом выполнили свою задачу тт. Кравченко и Сосинович; они быстро обратили в бегство войска американцев на ст. Кангауз, отбили у них очень ценные для партизан трофеи: свыше 1 000 пудов крупчатки и большое количество хорошего обмундирования; не мало американцы побросали и патронов и винтовок и прочего. Партизаны сейчас же мобилизовали крестьянские подводы, и одна часть пошла, прикрывая обоз с хорошей добычей, а другая продолжала преследовать противника по пятам, чтобы дать возможность с полной хозяйственностью очистить склады американцев.

С наибольшим сопротивлением противника пришлось столкнуться отрядам цемухинскому и майхинскому под ст. Романовкой, где американцы были расположены в палатках, окруженных хорошо устроенными окопами с замаскированными пулеметами. Но наши части, руководимые непосредственно т. Лазо, так умело маневрировали, что пулеметный и ружейный огонь был не особенно губительным для партизан. Наконец Лазо повел свои отряды прямо в атаку на американцев, которые не выдержали такого натиска и под прикрытием пулеметного огня покинули свои палатки и окопы, укрывшись в ближайшей деревне Романовке. Отряд захватил прекрасные американские непромокаемые палатки, которые потом были отчасти использованы для размещения раненых партизан, когда госпиталю пришлось укрываться в тайге. В бою под Романовкой, во время атаки по открытой местности, у нас было убито 13 партизан и ранено свыше 10 человек. Как велики потери противника, установить было трудно, так как при отступлении он уносил убитых и раненых с собой, но несомненно, что его потери были более значительны, чем наши. Кстати сказать, в других отрядах, действовавших в лучших условиях в смысле рельефа местности (станции, вокруг обросшие лесом), у нас совсем не было потерь ни убитыми ни ранеными.

Станция Фанза, Сучанской узкоколейной жел. дороги.

Совершив свое дело, партизанские отряды вернулись на прежние участки: сучанский в дер. Казанку, цемухинский и майхинский остались в своих долинах, отряд Глазкова занял Владимиро-Александровку и другие деревни в низовьи р. Сучана. Таким образом план, разработанный т. Лазо, был выполнен с блестящим успехом всеми отрядами. Это был в Приморьи первый за весь период борьбы опыт централизованного руководства; никогда до того одновременно не вовлекалось в бой такое крупное число партизан.

ГЛАВА XIV.

Бой с американцами под Казанкой. — Американцы за свои потери мстят огнем и мечом.

Что же происходило после этого в стане противника?

Американцы и японцы со всех промежуточных пунктов стянули все свои войска на две конечные станции — Сучан и Кангауз. В течение почти двух недель они шагу не сделали против нас, как будто их и не было. Мы же продолжали мелкими отрядами тревожить противника, расположенного на руднике, обстреляли поезд, палатки и тем держали его в напряженном состоянии. Предпринять новое крупное наступление на сконцентрированные гарнизоны мы не могли. Бдительность противника возросла, и он захотел получить реванш. В день закрытия съезда, 3 июля н. с., американцы повели наступление с Сучанского рудника на дер. Казанку. Заметив противника, наш сучанский отряд быстро разбился и вышел навстречу, к р. Сучану. Здесь около дорог и речных бродов завязался горячий бой. Американцы обстреливали деревню и наши цепи из артиллерийских пулеметов; при них было и 4 горных орудия. Несмолкаемая трескотня пулеметов и ружей однако не заставила бы партизан отступить, если бы не оказалось, что выше дер. Казанки часть американцев, переправившись вброд через Сучан, зашла сзади Хун-Чала во фланг нашим цепям, так что могла занять часть деревни и тем осложнить наше отступление, преградив дорогу. Мы отступили от Казанки. Ворвавшись в деревню, американцы, разъяренные понесенными и в этом бою большими потерями (около брода они, идя колонной, были встречены усиленным огнем с нашей стороны и валились как снопы, пока не успели перестроиться в боевой порядок), произвели в Казанке страшный погром. Озлобленные неуязвимостью партизан, они накинулись на жителей, врывались в дома, пуская в ход приклады и кулаки, учиняя допрос каждому, кто попадал под руку. При допросе расстреляли слепого старика Ерченко, который не дал удовлетворительных ответов. Тут же расстреляли нескольких огородников-китайцев, ни в чем совершенно неповинных. К счастью, еще до прихода американцев почти все жители ушли в лес, оставив дома на произвол и разграбление. Разгул цивилизованных варваров этим не ограничился: они начали «наводить порядок» огнем. Все дома, где были расквартированы партизанские учреждения — канцелярии, штаб, телефон, станция, склад и проч., были подожжены. Между прочим подожгли новое здание школы второй ступени за то, что в нем помещались партизаны. Это была одна из лучших школ в уезде — с прекрасно оборудованным физическим кабинетом и библиотекой, с удобными для учителей квартирами. Второе, здание, несколько меньшее, тоже было разгромлено из горных орудий. Все имущество учителей и учительниц — Михайловых, Коротковой и Чередниковых — было разграблено и сожжено. Учительницы, захватив своих детей, ушли в соседние деревни, не взяв даже запасных платьев для детей. Всего было сожжено 14 домов; кроме этого, у Моисея Колесникова и других крестьян были подожжены амбары с хлебом и прочим имуществом. Было перебито много коров, лошадей и других животных.

После этого американцы возвратились на Сучанский рудник, увозя с собой убитых и раненых в 18 каретах санитарного обоза. По словам крестьян, потери их были свыше 80 человек убитыми и ранеными. Партизаны же имели двоих убитых и 4—5 раненых, в том числе и т. Владивостокова.

Для характеристики того, как храбро и беззаветно дрались партизаны, можно привести такую иллюстрацию: 60-летний партизан, дедушка Папуша, получив две пулевые раны в плечо и руку, оставался в бою и отступил лишь вместе со всей частью; несмотря на смочившую всю его рубашку кровь, он, оставаясь без перевязки, не прекращал стрельбы, пока были у него патроны. Нужно ли говорить о том, какой подъем вызвал у других партизан такой неподражаемый пример храбрости!..

Тяжело было и больно до слез смотреть на дымившиеся в течение 2—3 дней пепелища сожженных домов. Огромная черная груда углей и головешек от сгоревшей школы с четырьмя почерневшими голландками и трубами, торчащими к небу, как ноги какого-то допотопного гиганта-животного, долго оставалась немым свидетелем посещения Казанки «блюстителями порядка» — американцами.

Те экономические последствия, которых мы рассчитывали достичь от забастовки рабочих каменноугольных копей и от нашего наступления на железнодорожные гарнизоны со взрывом подъемников, не только не были нами преувеличены, но скорее даже не доучтены. На копях осталось очень незначительное число рабочих, не принявших участия в забастовке; вследствие всевозможных угроз вынуждено было взяться за работу еще немного семейных рабочих, но все это давало мизерную добычу. Другие же рудники Приморья не могли обеспечить потребности транспорта, да к тому же и качество их угля было так низко, что например для морских судов он совершенно не годился. Оставалось одно: покупать и ввозить уголь из-за границы, а это уже не то, что брать у себя. Таким образом удар был рассчитан правильно. Осенью, с наступлением холодов, во Владивостоке разразился резкий топливный кризис. «Правительство» было бессильно справиться с этой задачей; оно с грехом пополам получило от своих благодетелей небольшие подачки антрацита и брикета для отопления морских судов. В домах с угольным отоплением в эту зиму не мало замерзло и испортилось водопроводов. Цены на уголь и прочие виды топлива поднялись до неслыханных размеров, следствием чего было хищническое истребление лесов и разрушение окрестных дачных мест: там на виду растаскивались заборы, ограды и нежилые помещения. Многие из жителей Владивостока, чтобы не замерзнуть, жгли мебель — столы, комоды, шкафы — и мелкие перегородки в домах. Все это вызывало сильнейшее озлобление против существующей власти и окончательно подтачивало и без того на гнилых ходулях стоящий трон Колчака и его сатрапа Иванова-Ринова.

Разрушения, произведенные партизанами на Сучанской дороге, были тоже чрезвычайно ощутительны и надолго непоправимы. Перевозка угля из запасов, имевшихся на поверхности перед объявлением забастовки, и тех крох, которые добывались «через час по столовой ложке» штрейкбрехерами, была совершенно прекращена взрывом подъемных машин и других станционных сооружений. Произведенные осенью попытки организовать перевозку угля гужевым путем были нами пресечены: 1-й Дальневосточный полк совершил удачный налет на станции и забрал всех лошадей у крупных возчиков — Золотова и других. Исправить же разрушенные машины и части их на владивостокских портовых доках и заводах, за неимением соответствующих приспособлений, было невозможно. Таким образом Сучанские копи были окончательно парализованы.

Так боролись рабочие и крестьяне Сучана со своим исконным врагом, помогая шедшей издалека Красной армии, постепенно очищавшей от белых города Сибири.

ГЛАВА XV.

Контр-наступление объединенных сил противника. — Соотношение сил предопределяет поражение партотрядов. — Казнь Я. Попова. — Отступление партизан. — Наши ошибки.

После казанского боя наступило зловещее затишье. Американцы и японцы отсиживались на занятых ими позициях. Мы не наступали, ограничиваясь разведкой и вылазками с целью узнать, что происходит у противника. Корейские партизаны, переодевшись в национальные костюмы, проникали на рудники и станции, где были сосредоточены силы врага, и через рабочих и другие источники узнавали о состоянии их сил. Перепуганные потасовкой, полученной от партизан, полковники и генералы всполошили все интервентские штабы. Осиное гнездо зашевелилось. Ведь надо же было смыть позор только что пережитого погрома, да еще понесенный от кого? От «хулиганских шаек», от «краснох»! Население чувствовало, что будет буря, и подготовлялось к ней. На севере уезда, в Тетюхе-ольгинском районе, снова появились пароходы противника, произвели высадки и кой-где опять погладили население «каленым утюгом». В связи с этим отряд Глазкова снялся из Владимиро-Александровки и ушел на север. После его ухода, около 10 июля, в бухте Чень-Ю-Вай высадился с парохода крупный японский десант и без сопротивления занял Владимиро-Александровку, затем и все следующие за ней села — Унаши, Перятино, Новицкую — вплоть до Сучана, образовав таким образом сплошную цепь в низовьях Сучанской долины. Одновременно на станцию Кангауз прибывают эшелон за эшелоном преимущественно японо-американские войска с артиллерией и пулеметами, и с этого момента инициатива переходит в руки противника. Он повел общее наступление со всех пунктов — Ольги, Владимиро-Александровки, Сучана, Кангауза — с явным расчетом взять нас в кольцо. Как впоследствии установлено, этот поход против ольгинцев не носил локального характера, а был частью общего стратегического плана наступления, измерявшегося масштабом всех областей Дальнего Востока. Активность противника в этот период была проявлена в Хабаровском районе, в Амурской области и в Забайкалье где имели место знаменитые летние бои. Расчет противника был таков: нанести сокрушительный удар партизанскому движению, достигшему зенита в своем развитии, а затем часть высвобожденных сил подать на сибирский фронт, где фактически решалась судьба всей контр-революции.

На нашем ольгинском фронте картина событий развертывается в следующем порядке. 9 и 10 июля со станций Кангауз и Тигровой, Сучанской ветки, двинулись крупные силы разношерстной интервенции. Отряд т. Шевченко, оказывая сопротивление, стал отступать в порядке в Сучанскую долину; рассчитывая, видимо, на возможность нового объединенного удара по противнику, отряд продвигался с походной быстротой. Громыхали пушки, шли бесконечные колонны пехоты и эскадроны кавалерии. Перевалив хребет, американцы заняли голодную деревню Гордеевку, из которой перед их приходом вышел отряд т. Шевченко, взяв направление через горы на деревню Серебряную. Войска интервентов продвинулись беспрепятственно в Бровничи. Здесь они делают остановку, и начинается расправа над крестьянами. В партизанских отрядах было много ребят из Бровничей. Село очень зажиточное. Подобно ушкуйникам, американцы и японцы вырубают плодовые сады, разоряют огороды, разбивают большие пасеки, а в доме владельца этих пасек Ворон-Ковальского забирают из ящиков все белье, одежду, серебряные ложки, бьют посуду. То же проделывается в домах всех партизан: режут свиней, гусей, кур, забирают лошадей и т. д.; словом — подобно саранче уничтожают все. Даже церковь превратили в стойло, устроили вокруг ее ограды окопы, а на колокольне установили пулеметы и наблюдательные посты; кресты, чаши и прочие предметы церковного обряда забрали, ободрали даже ценные украшения с икон и книг. Так поступали гунны XX века с крестьянскими селениями, посмевшими поднять оружие против господина капитала. О нравственных обидах и оскорблениях, нанесенных крестьянам и особенно женщинам и девушкам, которым «интервенты» не давали прохода со своими гнуснейшими предложениями, а порой учиняли и насилия, не приходится и говорить; для японцев в особенности это была обычная дикарская выходка. Часть интервентов, направившаяся в Серебряную, получила тут значительный щелчок по лбу от партизан отряда Шевченко, отступившего после этого в деревню Мельники. Сучанский отряд под руководством Лазо решил дать бой противнику, как только он двинется из Бровничей через Хмельницкую на Казанку и Фроловку.

Между Бровничами и Хмельницкой на протяжении 4—5 верст тянется узкое ущелье, известное в народе под названием «Щеки», а партизанами прозванное «Дарданеллами». По левому берегу р. Сучана нагромоздились высокие суровые россыпи с отвесными скалами. «Чортов зуб» назывался один утес, откуда можно было бить противника даже камнями, так как дорога вплотную прижата к подошве скал рекой Сучаном, бурной, каменистой, с крупным валуном, недоступной для переправы. Правый берег реки граничит с большими горами, покрытыми густым лесом. Вот в этом-то ущельи и решено было дать бой противнику. Сучанский отряд засел в окопах, забаррикадировав себя естественными каменными блиндажами, где не взяла бы «никакая гайка». Шевченко отказался занять здесь позицию и со своим отрядом ушел на Мельники.

Однако противник разнюхал о нашем плане и не пошел по этой дороге. Рассыпавшись сплошной цепью, войска интервентов прямо из Бровничей, ломая дикие хребты и высокие горы с едва проходимым лесом, направились, минуя «Щеки», прямо на деревни Бархатную и Хмельницкую. Нам пришлось снять обескураженный партизанский отряд и поспешить занять Хмельницкую, дабы не оказаться отрезанными; но здесь удержаться было невозможно, и отряд проследовал на Мельники, а оттуда горами через дер. Королевку перевалили в Сучанскую долину в дер. Сергеевку. С рудников противник не выступил, и сюда продолжался приток новых сил: в бухту прибывали суда и высаживали войска, которые продвигались далее. В деревнях Унаши, Перятино и других свирепствовали башибузуки: порки, расстрелы, грабежи, насилие, пожарища… Истреблялась вся живность — куры, гуси, свиньи; японцы проявили себя особенно большими любителями до ососочков-поросят.

Вся беда, вся трагедия нашего положения была в том, что мы не могли дать хотя бы один бой, и это более всего деморализовало партизан. Численность противника была очень велика. На Сучан было стянуто, по достоверным известиям, до 8000 хорошо вооруженного войска. Ясно, что такое невыгодное для нас соотношение сил заранее предрешало и исход предпринятых противником операций. Лава противника, хлынувшая в Сучанскую долину, во всех деревнях оставляла гарнизоны, численностью не менее двух рот даже в небольших деревушках. За спиной партизанских отрядов теперь оставались 2—3 деревеньки, а там — тайга. Перед командованием и исполкомом стоял вопрос о дальнейшей нашей тактике и о том, что́ делать теперь: дать бой или отступать без боя. Оба варианта были как палка о двух концах, бьющая и тем и другим концом только по повстанцам, по крайней мере — в большей степени по повстанцам. Рассчитывать на приостановку движения противника явно было нельзя. Бой ради боя лишь пуще мог раздражить его и тем самым подвергнуть население все бо́льшим и бо́льшим насилиям. Интервентское командование, занимая село, обычно заявляло: «за каждого убитого солдата вы поплатитесь парой», а за каждый выстрел обещало всякие козни. С другой стороны, отступать без боя — значит показать свое бессилие перед врагом, не удовлетворить тому настроению мести врагу, которое охватывало особенно рабочую часть партизан. К тому же здесь началось опять гнусное шипение, провокационная травля, направленная против Лазо и других и ползущая из известных уже нам источников. Были демагоги, которые не стеснялись говорить вслух: «Вам говорили, что Лазо предаст. Не верили. Вот вам: что посеяли, то и жните. Ясное дело — жиды». Наконец в фанзах, около дер. Королевки, было созвано совместное совещание командиров и исполкома, на котором было окончательно решено отступать без боя. 14 июля отряды были стянуты в подтаежную деревню Молчановку, откуда мы полагали, разбившись на мелкие группы, переброситься в Анучинский и другие районы, оставив в Сучанской долине лишь местных партизан и распределив их по участкам для налетов на противника, засад, порчи связи и т. д. Однако попытки организованного распределения бойцов пошли прахом. Начался анархический разброд. Самотеком поплыли партизаны в разные стороны, и лишь небольшие отряды наиболее сознательных и стойких бойцов, сохранив организацию, ушли по намеченным участкам, законспирировавшись в лесах в районе своих сел. 15 июля в Молчановке вновь было созвано совещание комсостава и исполкома, но договориться здесь не удалось. Среди комсостава начались распри и упреки, которые исключали всякую возможность дальнейших согласованных действий. Так Тетерин-Петров демагогически выступал среди деморализованных партизан и наконец, сгруппировав вокруг себя конный отряд в 2—3 десятка человек, не согласуя своих действий ни с кем, ушел через Вангоу в Иманский уезд. Сепаратизм довел его до положения маленького «батьки», причем для борьбы с белыми он добывал средства иногда путем «очистки» крестьянских кооперативов, контрибуций и конфискаций.

Для руководства действиями оставшихся на Сучане партизанских отрядов, для связи с Владивостоком и партийной организацией и для наблюдения за скрытым в тайге нашим госпиталем Ольгинский исполком выделил тройку под председательством т. Титова, в которую вошли члены исполкома Иванов и Глубоков. Другие члены исполкома и ответственные работники, по решению исполкома, ушли в соседние районы и должны были держать связь с оставшимися на Сучане. Слинкин, Владивостоков (раненый), Игорь Сибирцев и с ними тт. Лазо, Жук и Губельман по тайге направились в Анучинский район, откуда потом ушли в долину Улахе и в Чугуевскую волость. Жутко и больно до слез было сознавать то, что произошло со всей нашей организацией, достигавшей уже довольно значительных размеров, насчитывавшей тысячи стоявших под ружьем… Куда девался революционный боевой дух, которым дышали все, которым веяло от всех?..

Но как раз здесь нам хочется рассказать о том, как геройски умели умирать партизаны, когда они попадались в руки палачей. Вот один из примеров такого героизма.

После того, как план боя в ущельи «Щеки» не удался, партизаны отступили в Хмельницкую. С известием об этом т. Лазо послал в Ревштаб и исполком своего юного адъютанта Яшу Попова[11]. При возвращении из штаба в Хмельницкую Яша и его спутник, шахтер-партизан Байбородов, были окружены белыми и интервентами. Случилось так потому, что высланные навстречу Попову два верховых партизана, будучи оттеснены с дороги пришедшими из Бровничей американцами, разъехались с Поповым и не могли предупредить его, что Хмельницкая уже оставлена партотрядами. Увидев себя окруженными, Яша и Байбородов, ехавшие верхом на лошадях, пытались убежать, но после первого же залпа со стороны белых Байбородов свалился, убитый вместе с лошадью. Следующий залп, и под Яшей убивают лошадь; он ранен в ногу, придавлен лошадью и не успел еще вызволить винтовку или наган, как уже был в руках разбойников. Его доставляют в школу к генералу Смирнову, уже известному нам по своим зверствам, и здесь начинаются для Яши муки ада. Раненого его подвергли сначала тягчайшей экзекуции. Из школы перевели в дом крестьянина Диомида Суховия и здесь на глазах собравшихся крестьян подвергли допросу и пыткам. Сюда же стеклись американские, японские и сербские офицеры как на какое-то зрелище, торжество. Они хотели вымучить от Яши сведения о численности, вооружении и планах партизан. Но Яша ни на один вопрос не дал желательного для них ответа и, как только палачи приступали к новым изысканным пыткам, он повторял, что ему не страшно и не больно переносить муки за дело трудящихся, за советы. На голову его сыпались удар за ударом, но, истекая кровью, он не сдавался. Ему кололи тело и под ногти шилом, вилкой. Женщины-крестьянки падали к ногам «их высокоблагородий» и «превосходительств», умоляя скорее убить или пощадить, но не мучить. Тщетно… Ген. Смирнов, указывая крестьянам на Яшу, твердил: «Ведь это же жид (Яша — крещеный еврей): они, жиды, вас мутят». Наконец Яше выбили один глаз, и он потерял сознание. Облили холодной водой, привели в чувство, и опять муки. В довершение всего, когда он не мог уже держаться на ногах и говорить, его дали на растерзание головорезам, которые, привязав его ногами к салазкам, уволокли по улице на берег Сучана и тут домучили — добили камнями. Тело Байбородова тоже шашками разрубили на куски.

Продемонстрированная ген. Смирновым перед крестьянами ненависть к евреям, имевшая целью вызвать озлобление против «комиссаров-жидов», возымела обратное действие. Старушка Суховий, от которой авторы этих строк с мукой в душе выслушали до конца о виденных ею пытках Яши Попова, так закончила свой неоднократно прерываемый истерическим плачем рассказ: «А щоб тому генералу лыхо було. Щоб сердце его погныло. Ну, яка ж бида, що вин жид був… Вин ни одного слова не казав про вас, про партызан. А ще жид… А як ушли воны, то мы узяли их обоих тай поховали умисти и хрест поставили. Нехай бог суде — хто лыхий чоловик був, а хто добрый. А тилько ваш Яша гарный хлопец був…».

Тов. Попов Яков Николаевич (псевдоним Миша Мошкин), б. адъютант командующего Сергея Лазо. Замучен белыми и интервентами в дер. Хмельницкой 13 июня 1919 года.

Теперь возвратимся к дальнейшему повествованию о ходе нашей борьбы.

Чтобы понять все происшедшее, надо без страха, без малейших попыток к замазыванию ошибок, допущенных со стороны руководства, поискать социальные корни и разобраться со всей объективностью во всем описанном развале. Грабительский разгул (мамаево нашествие, как называли крестьяне) белых и интервентских полчищ, сопровождавшийся массовыми арестами, высылками, расстрелами и пытками крестьян и попадавшихся в плен партизан, имел последствием панику, охватившую все население. Крестьяне сначала хлынули с семьями в сопки, оставляя дома и хозяйства на произвол судьбы, а потом снова вернулись, придавленные, в бессильной злобе. Стал слышаться ропот: «зачем было драться, зря нас завлекли» и т. п. Такие разговорчики начинались еще тогда, когда отряды не были распылены, а отступали под натиском врага. Конечно, сохранить самообладание, революционную выдержку крестьянство при виде разбойничьих полчищ не могло: ведь на его глазах расхищали его добро, из-за одного слова возражения он рисковал стать «на голову короче». Крестьянские партизаны тоже не могли не впасть в уныние. Ведь не раз уже были разорены их очаги, и теперь панический страх естественно передавался в их ряды. И многие из них пали духом, почти совсем выпустили винтовку из рук и с поникшей головой и потухшим взором вторили в тон крестьянам: «не надо было браться за оружие», буквально повторяя фатальную фразу, сказанную когда-то Плехановым. В этом сказалась крестьянская психология, отсутствие классовой спайки. Вот это и была причина, притуплявшая сознание необходимости сохранения единства.

Остальное должно быть отнесено на счет руководителей. Во-первых, надо сказать, что, сосредоточив внимание на событиях в Сучанском районе, руководящие центры уезда потеряли связь с соседним районом Анучино, который в свою очередь допустил такую же оплошность, а следствием было то, что первые ушедшие в Анучинский район партизанские группы, наткнувшись на тождественную картину непреодолимого наступления сил противника, по возвращении оттуда стали сеять панику и смуту среди отрядов. Во-вторых, руководители переоценили обороноспособность партизанских частей, полагая, что выбить нас из сел, особенно расположенных вблизи тайги, при имеющихся естественно-географических условиях противнику не удастся; вследствие этого и было допущено отступление всей партизанской массой. Начавшееся в этих условиях разложение приостановить было трудно: масса дезорганизовалась, разваливалась безудержно на глазах, и недоучет этого — вина всего руководящего состава. Противник пошел за нами даже и в тайгу. В-третьих, непредусмотрительность руководителей выразилась в том, что не было в тайге заготовлено баз, где партизаны могли бы получить хлеб и прочие необходимые предметы снабжения. Также не оказалось никаких продовольственных запасов у хозяйственного отдела и в конечных селах нашего отступления — в Молчановке, Манакине, Алексеевке, которые по малочисленности своего населения (20—30 дворов) были не в состоянии хоть сколько-нибудь и чем-нибудь накормить партизан, а голодное брюхо к дисциплине оказалось глухо. Нужно было заблаговременно устроить в лесах «базы». Конечно, эти причины, может быть, не исчерпывают всего, но они, на наш взгляд, могут пролить свет и помочь понять всю сложность и трудность борьбы с пока еще сильным противником, который сеял смерть и разорение всюду, куда вступала его нога и доставала кровавая рука. Он обладал веками накопленным опытом удушения трудовых масс, мы же представляли лишь маленький передовой отряд восходящего на историческую сцену класса, только что начинали учиться, не имея еще опыта в борьбе.

На этом неотрадном финале мы оканчиваем описание второго периода развития партизанской борьбы в Приморьи. Далее наступает полоса тяжелой реакции.